Глава 6

ТИБЕРИЙ ЦЕЗАРЬ

Тиберий достиг некоего водораздела своей жизни, и с этого времени все реки потекли в ином направлении. Его карьера военного осталась позади. Он больше никогда не увидит вынутого из ножен меча, никогда не увидит панорамы высоких гор или открытого пространства. Он перешел от жизни, подчиненной дисциплине и приказам, от жизни на открытом воздухе, которую вел в армии и на границах, к стесненной и полной соперничества жизни большой метрополии. Долгие годы его отсутствие в городе было правилом, а присутствие там — исключением из правила. Он не мог радоваться этой перемене. Человек, который привык отдавать и подчиняться приказам, редко испытывает радость от непростых конфликтов гражданской жизни. Вновь вернуться в мир, в котором приспособление к мнению других людей — беспрерывный и постоянный процесс без надежды на перемены, — ощущение, мало способствовавшее счастью. Нет причин предполагать, что Тиберий сознательно стремился к этим удовольствиям.

Перспектива возникновения конфликтов не уменьшалась и тем, как Август усыновил Тиберия, и его назначением на место своего преемника в качестве принцепса. То ли по соображениям интересов семьи, то ли по более глубоким причинам, которые имел в виду Август, Тиберий должен был отказаться от собственного сына Друза и усыновить Германика, женатого на дочери Юлии Агриппине. Выполнить это условие было непросто. Тиберий пошел на это. С беспристрастностью, которую он выказывал во всех обстоятельствах, он никогда не стремился без необходимости продвигать собственного сына Друза. Однако этот план имел определенные неприятные стороны. Он говорил о подозрениях врагов и полудрузей, постоянно выдвигаемых в отношении Тиберия. Если бы исполнились его собственные устремления, его бы обвинили в том, что он сам же и создал предпосылки, которые привели его к цели. Если бы с Германиком случилось несчастье, в этом обвинили бы Тиберия. И если бы какие-либо случайные обстоятельства стали угрожать Германику — а человеческая жизнь полна таких случайностей, — взоры людей тотчас же обратились бы на Тиберия. Во всем его обвиняли заранее. Мы увидим, насколько оправдались такие подозрения против него.

В первый год консульства Германика Август предоставил официальное подтверждение сделанных им распоряжений. Он письменно обратился к сенату, рекомендуя ему взять Германика под свою защиту, а себя самого — под защиту Тиберия. В том же году был отпразднован триумф Тиберия. Отдельные полководцы иллирийской кампании также получили триумфальные награды. Август во главе сената встречал Тиберия у Триумфальных ворот, и Тиберий пал к ногам своего официального отца перед тем, как войти в город. Это был роскошный триумф. Батон Далматик, после того как ступил на эту дорогу, которая многих врагов Рима привела в Туллиан, был отправлен в Равенну, получил хорошее содержание в подтверждение того, что Тиберий держит свое слово. Люди угощались за тысячью столами. Триста сестерциев было выплачено каждому участнику иллирийской и германской войн. В знак дальнейшей благодарности Тиберий восстановил и перепосвятил храм Согласия и храм Кастора и Поллукса, божественных близнецов, под двумя именами — своим и своего брата Друза.

Когда после передачи командования на Рейне Германику Тиберий возвратился в Рим, там произошли серьезные события. Два основания, на которых покоилась власть принцепса, были проконсульский империй и трибунская власть. Первый давал ему контроль над провинциями, а вторая — политическую власть в Риме. Император мог делегировать свой империй другому лицу. Август часто так и поступал, однако авторитет такого делегирования, естественно, ослабел после его смерти. Он, таким образом, предпринял официальные шаги к тому, чтобы через сенат передать Тиберию полный проконсульский империй, равный с его собственными полномочиями. Теперь власть Тиберия не могла прекратиться со смертью Августа. Как только Август уйдет из жизни, Тиберий сможет претендовать на его место. Таким образом создавалась ситуация, при которой невозможно было междувластие. Тиберия также назначили председателем сенатского комитета, который в последние полгода жизни Августа, когда он был слаб и болен, собирался у него дома и выносил решения от имени сената. Соответственно его первый опыт управления государством и проверка на соответствие будущей должности проходили под руководством самого Августа.

Тиберий вместе с Августом также способствовали проведению переписи (которая практически была Quo warranto для каждого жителя римских владений). Это давало им возможность в общем виде обозреть всю Римскую империю и каждую значимую в ней личность. Полный отчет об этих собраниях, если бы мы его имели, мог стать интереснейшим чтением. Ни один император не входил во власть так осторожно, как Тиберий, постепенно и при участии своего предшественника, и все же в действиях Августа оставался оттенок недоверия в отношении Тиберия, заставлявший его прежде находиться в Галлии во время правления там Тиберия, хотя он и оставил ту же провинцию без личного контроля, когда ею управлял Друз. Никогда нельзя было отличить отеческую заботу в отношении к Тиберию от личного недоверия Августа.

Перепись была проведена, Тиберий отправился в Паннонию, где должен был принять командование войском. Ему так и не суждено было этого сделать. Август простился с ним в Беневенте и затем направился в более здоровый климат солнечной Кампании. Посланцы перехватили Тиберия по пути. У императора случился приступ дизентерии, и он слег. Тиберий устремился назад в Нолу. Время было очень важным фактором. Он прибыл как раз вовремя,[23] чтобы услышать последние слова человека, который был первым и остался самым великим из всех римских императоров.

Август устал. После того как Тиберий его покинул, он сделал один полудобродушный комментарий. Он не завидует несчастному римскому народу, которому придется иметь дело с таким серьезным и рассудительным человеком…[24]

Он умер в Ноле 19 августа — в месяц, названный в его честь, — в 14 г.

Тиберий действовал стремительно. У него была полная власть, чтобы овладеть ситуацией. Он сразу же на основании трибунских полномочий созвал заседание сената, на основании проконсульских полномочий поменял пароль преторианской гвардии и отправил посланца для объявления новости в армию. Он действовал так, как если бы уже был императором и принцепсом, и он действительно им был, хотя ему все еще предстояло пройти утверждение, получив согласие и одобрение сената.

Хотя он действовал быстро, были и враги, которые орудовали ничуть не медленнее. Он действовал инстинктивно, поначалу и не догадываясь, какие предстояли баталии. Как только Август скончался, был отправлен корабль на Планазию, для обеспечения безопасности Агриппы Постума, единственного оставшегося в живых сына Юлии. Но он тотчас же был убит надзирателем. Когда прибыл офицер с докладом, что приказ выполнен, Тиберий ответил, что он никогда не отдавал такого приказания и что дело следует перенести на обсуждение сената. Это было первым из тех загадочных и сомнительных событий, сопутствующих всему его правлению. Дело так никогда и не было передано в сенат. Тацит пишет, что именно Саллюстий Крисп послал письмо с приказом о ликвидации Агриппы и затем отправился к Ливии для обсуждения, стоит ли вообще выносить на заседание сената этот вопрос. Тацит не говорит, по чьему распоряжению Саллюстий отдал этот приказ и когда он был послан, намекая, однако, что его авторами были либо Ливия, либо Тиберий, а может быть, оба… Во всяком случае, дело это не получило общественной огласки, хотя со временем история с несостоявшейся попыткой захватить Агриппу стала совершенно понятной, и об этом мы будем говорить позже. Светоний пишет, что неизвестно, кто же отдал приказ об уничтожении Агриппы: дежурный офицер действительно получил письменное распоряжение, однако было ли оно написано самим Августом перед смертью, или Ливия уже после его кончины написала от имени мужа и знал ли об этом Тиберий, так навсегда и осталось тайной.[25]

Смерть Агриппы навсегда лишила Юлию надежды на власть в лице одного из ее сыновей. Оставалась еще Агриппина; однако правление Агриппины не много значило бы для Юлии и оставалось делом отдаленного будущего, чтобы иметь для нее какое-либо практическое значение. С этого времени дела Юлии пришли в полный упадок. Ее сторонники утверждали, что Тиберий собирается уморить ее голодом. Судя по всему, Тиберий просто полностью игнорировал ее, а ее соглядатаи, искавшие улики против Тиберия, не решались на большее, чем лишь негодование.

Однако был еще один человек, которого Тиберий не мог игнорировать полностью. Тиберий Семпроний Гракх, виновник прежнего несчастья, уже четырнадцать лет находился в изгнании на острове Керкина около африканского побережья. И кажется, он — как и мы — не слишком удивился, когда группа воинов, посланная мужем Юлии,[26] прибыла к месту его изгнания. Они нашли Гракха сидящим на скале в состоянии глубокой депрессии. Он лишь испросил время, чтобы написать своей жене, а затем принял смерть более достойно, чем провел жизнь.

Можно заметить, что все три компрометирующих Тиберия инцидента так или иначе связаны с его женитьбой на Юлии. Это было не случайно. Этот брак преследовал его. Он не причинял ей вреда, а в ответ получил слишком много зла, и этот брак еще в большей степени отзовется на его будущем, и за эту его вину — брак с Юлией — его всегда будут преследовать мстительные фурии.

Похороны Августа стали первым появлением на публике нового Цезаря. Они проходили с огромной торжественностью, и люди могли осмыслить прошедшие события и отдать дань великой исторической личности и его деяниям.

Погребальный костер был сложен на Марсовом поле. Прах Августа был перенесен в мавзолей, возведенный в северной части Рима, окруженной садами, между Фламиниевой дорогой и Тибром. Тиберий и его сын Друз сами произнесли надгробные речи. Сенат торжественно причислил Августа, как прежде Гая Юлия, к сонму богов. Был официально установлен его культ, назначены храмы и жрецы. Этот процесс обожествления был направлен на то, чтобы возвеличить хранителей имперского достоинства и отличить их от обычных людей, с целью придать этой власти такие престиж и нравственное величие, которые избавили бы принципат от угрозы открытой политической конкуренции. Если эти действия и имели смысл, они все же не были полностью успешными, а в случае с Августом зашли слишком далеко… Его кончина многим показалась окончательным подведением черты. Можно было полагать, что эта великая церемония означала конец великого эпизода в истории, и больше не могло быть другого Августа, человека, достойного занять его место… Чудилось, что завтра римский мир возвратится к прежней жизни и, укрепленный великим почившим правителем, вновь обратится к древнему республиканскому устройству.

Не все думали так или желали этого — были различные течения и интересы, противившиеся возврату к прошлому. Однако даже сам Тиберий вернулся домой с ощущением, что мантия Августа слишком тяжела для него. Тем не менее его печальной обязанностью было накинуть ее себе на плечи и поднять свой незаметный и непопулярный голос, чтобы заявить права на лавры этого обожествленного человека.

Первое заседание сената после прихода Тиберия к власти было целиком посвящено вопросам, связанным с похоронами Августа. Второе проходило, когда Августа уже не было, и стало полем серьезной битвы.

Задачей Тиберия было утвердить себя в принципате. Эту задачу ему пришлось выполнять при некоторых ограничениях. Он уже был во всей реальной полноте преемником всех должностей, которые оставил Август; однако по правилам игры, введенным еще Августом, не должен был упоминать об этом или открыто призывать сенат передать ему всю власть в государстве. Чтобы соблюсти все предписанные формы с должным уважением к конституции, все еще в основе своей республиканской, ему следовало побудить сенат не только добровольно предложить ему различные титулы и привилегии, но и вынуждать его принять их. Консулы держали проект указа и были готовы огласить его перед сенатом. По принятому этикету Тиберий должен был, поколебавшись, отклонить его, а затем уж смириться с неизбежностью и принять власть.

Он искренно собирался так себя вести и предстал перед сенатом несколько колеблющимся и неуверенным в себе. Смерть Августа была событием чрезвычайной важности. Авторитет Августа, его личное влияние, идущее еще со времени гражданских войн, сделали его человеком, стоящим вне и над обычными людьми с романтическим ореолом, воссиявшим над всем римским миром. Большинство людей родились в мире, на который Август оказал свое магическое влияние, мир был для них привычным и безусловным.

Но теперь перед ними стоял преемник Августа, и они, по крайней мере, понимали, что это просто его преемник. Он готовился просить ратифицировать его претензии на верховную власть, хотя самое выражение «верховная власть» кого бы то ни было не допускалось в этих стенах. Насколько они были готовы отклонить его притязания? Сама проблема верховного руководителя вновь стала открытой, однако они боялись даже признаться себе, насколько далеко готовы зайти в разрешении этого вопроса.

И сам Тиберий осознавал свои трудности. У него, естественно, хватало чувства юмора, чтобы почувствовать неловкость в ситуации, когда он должен просить власть, которой он уже на деле обладает. Не он придумал эту систему маскировки реальности вежливой политкорректностью. Она могла привести его к отказу — даже оскорблениям, — чего он вряд ли мог избежать. Более того, он, как любой человек в такой момент, мог чувствовать свое несоответствие. Он был застенчивым и необщительным человеком. Ни одному ранимому человеку в такой момент не надо лицемерить, говоря о своей незначительности. Он это сделает лишь в случае, если понадобится ответить на критику перед лицом опасности или затруднений, которые он предвидел.

Он понимал, что большинство сенаторов, если не все, верят в возможность восстановления республиканских институтов и даже считают, что Германик, как и его отец Друз, мог подсказать ему эту идею. Во всяком случае, партия друзей Юлии не поколебалась бы унизить его достоинство, которым сами они не могли похвастаться, хотя он не давал им никакого повода. Были и те, кто хотел бы вновь ввергнуть мир в гражданскую войну. И при всех этих подводных течениях ему приходилось определенными окольными способами добиваться от них, чтобы они добровольно предложили ему верховную власть, которую нельзя было даже так назвать, ту, что они, по-видимому, не желали предлагать никому, и меньше всего ему.

Спор, разгоревшийся после оглашения послания сената, был еще более трудным, чем даже предполагал Тиберий. Открывая дебаты, он говорил о громадности империи, о своем желании быть уверенным в себе. Неудивительно (говорил он), что лишь божественный Август мог справиться с такой великой задачей, как управление римскими владениями. Будучи приглашенным разделить ответственность и решения этого великого человека, он на собственном опыте понял, насколько трудна и рискованна задача правителя, который призван удовлетворить нужды самых разных людей. В государстве, состоящем из такого множества людей, не следует отдавать всю власть в руки одного человека. Правление будет более успешным, если власть поделить среди нескольких партнеров.

Все это он говорил строго по правилам. Он не сказал ничего, что не было бы совершенной правдой, и, вероятно, до определенного пункта, за которым была чужая территория, он выражал свое собственное мнение. Это вызвало нужную реакцию слез, мольб, протестов и выражений общих эмоций со стороны собравшихся. Затем перешли к делу.

Завещание Августа, которое, как обычно, хранили девственные весталки, было внесено в сенат и зачитано. Две трети его состояния переходило Тиберию. Но в довершение личного завещания он оставил и политическое завещание (Brevarium Imperii), которое теперь огласили. Оно содержало не только общий доклад о положении дел в империи и общественных ресурсах, но и ряд рекомендаций для будущих правителей, высказанных Августом столь определенно и обязывающе настойчиво, что создавало впечатление не просто его личного пожелания, а чего-то большего. Он советовал ограничить доступ к римскому гражданству для провинциалов, он высказал пожелание, чтобы римские границы впредь более не увеличивались и чтобы к работе на благо государства привлекались люди в соответствии с их заслугами и умением.

Это были замечательные пожелания. В сущности, это было больше чем пожелание. Это было выражение мнения, обладавшего всей полнотой и значимостью официальной декларации. Вполне возможно, что при первом чтении текста полный его смысл не дошел до понимания слушателей. Как известно из нашего собственного опыта, подобные документы должны размножаться и тщательно изучаться по каждому пункту, прежде чем их суть может быть понята и принята к действию. Мы на время останемся в том состоянии нерешительности и неуверенности, в котором пребывало собрание в сенате, и вернемся к Brevarium Imperii, пока его значение полностью до них не дойдет.

Тиберий тогда сказал, что, хотя он и не может взять на себя все правление, он готов принять на себя любую его часть, которую ему доверят.

Азиний Галл (второй муж Випсании) выразил надежду, что в таком случае Цезарь позволит им узнать, какую именно часть правления он желал бы принять на себя.

Гамбит Тиберия был абсолютно верным, и верным продолжением ответа сената должно было стать, разумеется, то, что сенат не может позволить выделить ему лишь часть обязанностей Цезаря и что он на коленях слезно умоляет его посвятить себя патриотической охране государства. Смысл вопроса Галла был, следовательно, довольно неуместным в своей непристойности. Разумеется, было нарушением протокола придать буквальный смысл фразе, которая, как всем было известно, была лишь формальным поводом, чтобы не уронить достоинства сената.

Тиберий (после нарочитого молчания) сказал, что он не сомневается в своих силах и возможностях и не уклоняется от ответственности и со своей стороны готов принять эту ответственность за все дела государства.

Азиний Галл (видя, что Тиберий не на шутку оскорблен, и теперь стремясь вести себя так, как ему и полагалось с самого начала) объяснил, что он задал свой вопрос не для того, чтобы разделить власть принцепса, которая неделима, но чтобы сам Цезарь имел возможность своими устами заявить, что государственное тело нераздельно и должно управляться одной головой.

Он возносит хвалу Августу и напоминает всем о выдающейся карьере Тиберия на гражданской службе.

Сходным образом высказался Аррунций.

Эти искренние попытки загладить неловкость оскорбительных высказываний, однако, были подпорчены Квинтом Гатерием, который спросил, надолго ли Цезарь намеревается оставить государство без управления?

Это был прямой выпад. Тиберий не ответил оскорблением, ничем, что могло бы рассматриваться как отступление от формальной процедуры, которую они проходили. На самом деле это замечание Гатерия было завуалированным заявлением о том, что Тиберий в какой-то мере намеревается узурпировать деспотическую власть, существование которой обе партии молчаливо отрицали или замалчивали. Тиберий, вероятно, сделал вид, что пропустил мимо ушей эту совершенно неуместную инсинуацию, будто он самоустранился и оставил свои обязанности, потому что следующий оратор, который, похоже, намеревался также быть нелицеприятным, изменил свой тон, не собираясь ходить вокруг да около.

Мамерк Скавр выразил чаяния, что просьбы сената не останутся втуне, поскольку Цезарь не наложил вето на предложение консулов.

Это вернуло заседание к текущему моменту, хотя обращение к трибунскому вето было необязательной шуткой. Никто и не предполагал, что Тиберий собирается отменить полномочия, оговоренные в постановлении сената. Но Скавр все же напомнил консулам, что постановление перед ними.[27]

Это постановление могло породить некоторые неприятные моменты. Оно отличалось от обычных постановлений времен Августа в одном немаловажном отношении. В нем не было установлено ограничение времени. Передача власти не была пожизненной или ограниченной сроком — срок оставался неопределенным. Тиберий заметил, что его власть будет продолжаться, пока сенат не сочтет необходимым отпустить старика на покой.[28]

Постановление сената было принято: Тиберий официально стал принцепсом, первым, кто получил власть мирным путем, пройдя все законные процедуры, он получил власть, не вступая в гражданскую войну. Это само по себе было достижением.

Это достижение, возможно, не слишком приветствовалось сенатом, поскольку, прежде чем все было кончено, Тиберию пришлось претерпеть ряд неприятных моментов. Обсуждались имперские титулы. Встал вопрос о Ливии.

Ливия всегда была личностью властной — львицей, со всеми качествами, присущими таковой. Как и большинство женщин ее типа, она, похоже, прежде всего заботилась о непосредственных и конкретных вещах, а не о романтических абстракциях, вроде славы и посмертного имени, о которых столь пекутся мужчины. Она серьезно влияла на политику Августа, но это было ее личным делом, а не великими трудами правления государством. Она скорее оперировала людьми, чем принципами. Именно из-за этого женского материализма трудно проследить следы ее влияния.

Естественно, Ливия не желала расставаться со своей властью и хотела держать руку на пульсе карьеры Тиберия. Если Август и выказывал патерналистское недоверие в отношении Тиберия, то материнское чувство такой женщины, как Ливия, — довольно тяжелая форма привязанности. Оно могло приобретать форму страсти, но едва ли любви. Может быть, это лучше было бы назвать «безумной» любовью. Трудно заметить у них присутствие каких-либо нежных чувств. Тот розовый глянец, которым современная Европа — а еще больше современная Америка — окружила отношения матери и сына, там, видимо, отсутствовал.

Ливия убедила Августа сделать ее еще при его жизни Августой. С точки зрения законности трудно было определить ее конституционное положение или назвать функции, которые она исполняет. Однако Август пошел ей навстречу, и его завещание включало в себя пожелание, чтобы Ливия пожизненно называлась Августой — что бы это ни значило.

Именно эту ситуацию сенат теперь и рассматривал, склоняясь к положительному решению. Титул Августа был принят. Некоторые сенаторы позволили себе отпустить некоторые остроты по поводу юридических аспектов этого.

Поскольку Август был pater patriae, было разумным предложить этот титул и Тиберию. Поступило предложение дать Ливии титул mater patriae. Те, кто полагал, что первое предложение было слишком смелым, предлагали альтернативу parens patriae. Тиберий отверг все эти предложения. Наконец, сошлись на том, чтобы прибавить титул Filius Juliae[29] к его собственному титулу Цезарь.

Трудно было более откровенно выразить неуважительное отношение сената к новому императору. Однако отдельные насмешки (а они, разумеется, присутствовали в этих предложениях) были не единственным, что следовало принимать во внимание. Подобные титулы вели к неуважению самой власти принцепса. Пятидесятипятилетний сын Ливии не собирался держаться за материнскую юбку; он, как и весь сенат, понимал, что пожизненный титул Августы с неопределенными полномочиями и правами был бы прямой угрозой принципу личной власти. Ливия подвергала опасности свои отношения с сыном, внося это неудобство для принцепса и его личного достоинства. У него были свои обязательства перед своим постом, о которых он не хотел и не собирался забывать. Тиберий отклонил целый ряд предложений.

Он сказал в сенате, что следует наложить целый ряд ограничений касательно почестей, оказываемых женщинам, и что он намерен придерживаться такой же скромности и в отношении к своим собственным титулам. Он отказал Ливии в эскорте ликторов. Предложение возвести алтарь в ее честь он также отверг.

Заседание закончилось предоставлением Германику проконсульского империя и выбором специальной делегации, которая известит его об этом, а также всеобщими выражениями горя по случаю смерти Августа.

Тиберий успешно преодолел испытание, которое потрепало бы нервы более слабого человека. Он получил что хотел, получил возможность огласить принципы, в соответствии с которыми намеревался править. Принципат, начатый Августом, мог бы по многим причинам легко уйти в небытие, как прежде неограниченная власть тирана Сиракуз Дионисия. Его сохранение в огромной степени обязано твердости и терпению человека, который ввел этот процесс в гавань закона и конституционным прецедентом сделал эту власть постоянной. Трудности, ждавшие его впереди (а они были очень серьезны, а для современников гораздо значительнее, чем для нас, оглядывающихся назад), предстояло преодолевать по мере их возникновения. Первый шаг был сделан… Однако существование враждебных подводных течений можно было предвидеть и не сомневаться в их наличии.

Эта враждебность проявилась потому, что сенат недостаточно хорошо знал избранного ими человека. Среди сенаторов укоренилось мнение, что Тиберий был простым орудием Августа, и к тому же не очень надежным, эксцентричной фигурой, которую Август назначил своим преемником из-за отсутствия более достойных кандидатов. Хотя кое-кто, несомненно, и был заинтересован в распространении такого мнения, оно стало рассеиваться, едва сенаторы взяли на себя труд осмыслить события. Один из первых увидел события в истинном свете Квинт Гатерий.

Гатерий, кажется, сожалел о том, что доставил неприятности Цезарю, и поэтому поспешил на Палатин извиняться. Он, однако, видимо, слишком переусердствовал, он пал на колени и обнял ноги Цезаря, наглядно проявляя тогда еще новые выражения чувств. Тиберий, подобно англичанину, которого стал целовать француз, с негодованием отверг это проявление раболепия; но, когда Гатерий, падая на колени, повалил и Тиберия, преторианцы, видя, как Цезарь борется с человеком, который на нем лежит, бросились его спасать. Жизнь Гатерия была в опасности, и Ливии пришлось вступиться за него. Латинский язык не мог выразить того, что чувствовал Тиберий; но он хорошо владел греческим, языком более выразительным для риторических целей, и мог воспользоваться этим языком. Гатерий, без сомнения, удалился, ругая себя и чувствуя, что жизнь — тяжкое испытание.

Всякие сомнения в восприятии сенатской олигархией личности Тиберия укрепились при более внимательном прочтении Brevarium Imperii. Мнение Августа (даже из могилы) все еще влияло на мысли и поведение большинства людей, которые восхищались им при его жизни и признавали его вождем и руководителем. Олигархия вынуждена была согласиться, что монархия, при которой они жили, более продолжительна, чем они полагали. Хотя Август был мертв, установленная им власть осталась.

Нельзя сомневаться в том, что армия еще быстрее оценила значение политического завещания Августа, чем сенатская оппозиция в Риме. Любое действие могло возникнуть только в недрах армии. Если Август предвидел опасность со стороны армии, ему следовало составить такой документ, как Brevarium. Он должен был добавить собственные указания к политике, которую, как он знал, будет проводить Тиберий.

Курс, изложенный в Brevarium Imperii, настолько определен, что завещание явно было составлено при участии или даже по просьбе Тиберия. Авторитет Августа придал силу принципам, которых придерживался Тиберий. Сам Август не всегда их разделял. Положения, изложенные в меморандуме, показывают, что он осознавал необходимость оградить Тиберия от подозрений, которые возникнут в отношении его политики на Рейне. Провинциалами, которым был ограничен доступ к римскому гражданству, были германцы; границы, которые далее не следовало расширять, были границами с германцами, и Август ясно предвидел вероятность, что его преемник может оказаться в неловком положении, возражая против выдвинутых претензий. Он изложил свои рекомендации в общей форме; однако общее неизбежно включало и частности.

По всей видимости, в этот меморандум в кратком виде вошел доклад Тиберия, представленный Августу после изучения ситуации на севере, в нем отразилась победа над политикой военачальников на Рейне в последние дни жизни Августа.

Примечания:

2

Энеида, v, 545–603. Он рисует живую картину конных состязаний юношей, увенчанных венками, с золотыми цепями на груди. Юноши разделяются на три отряда: первый возглавляет юный Приам, другой — Атис (предок Августа по материнской линии) и третий — Юл (от которого пошли Юлии, предки его бабушки с материнской стороны). Три отряда делятся пополам и скачут в пересекающихся кругах, затем снова сходятся вместе — вид верховного танца, грациозно исполняемого юношами, во главе со своими ведущими, от которых требовались немалые мастерство и искусство.

23

Важно было, чтобы он получил последние указания от самого Августа до того, как тот умер. Были разные дела, которые Август до последнего момента оставлял при себе.

24

Последующие события придали этой фразе Августа значение, которое сам он никогда не имел в виду.

25

Историю эту описывают Тацит и Светоний, однако в некоторой степени ее можно «восстановить», чтобы выяснить истину. Этот офицер имел приказ Августа, выданный им, чтобы в случае необходимости снять вину с этого офицера: в письме было сказано, что при попытке вызволить заключенного под стражу Агриппу тот должен быть умерщвлен. Офицер действовал в соответствии с этим приказом. Однако когда законопослушный Тиберий занялся этим вопросом, он увидел, что дело не отвечает требованиям закона. Приказ Августа мог создать весьма неловкий прецедент, если только он сам не утвердит его, но, поскольку Агриппа был заключен под надзор по постановлению сената, было сомнительно, что это утверждение сможет придать событию легитимность. Саллюстий отправился к Ливии и обратил внимание на то, что такая трактовка при рассмотрении этого дела обернется для них обоих полным поражением, поскольку их безнадежно свяжут с этим делом. Ливия, вероятно знавшая, кто был автором письма, пошла к Тиберию и потребовала, чтобы он одобрил этот поступок. Тиберий не желал брать на себя ответственность за то, чего не совершал, и не мог законным образом этого сделать; ему очень важно было не восстанавливать сенат против себя, поэтому, поскольку на аргументы Саллюстия не могло быть ответа, дело было просто оставлено, и истина так и не выяснилась. Это вполне соответствует описаниям и Тацита, и Светония.

26

Тацит сообщает, что, по свидетельству некоего источника, они прибыли от Аспрены (правителя провинции Африка), — что, разумеется, было инсинуацией в адрес Тиберия, который, получается, прятался за спину Аспрены. Однако вряд ли можно сомневаться в том, что любой оскорбленный муж не воспользовался бы случаем открыто оказаться в центре событий.

27

Читатель, видимо, оценит, что сообщение Тацита об этих дебатах в сенате представляет собой очень сжатый рассказ событий, которые на деле заняли немалое время. И все же это его собственная версия, а не придуманная каким-либо современным апологетом Тиберия.

28

Этот намек на возможное отречение не рассматривался (и восприятие его Тиберием не было поощряющим) как серьезное и вероятное.

29

То есть сын Юлии (лат.)