«Дело врачей»

— Вы Эренбурга знали?

— Знал. Я знал его, беседовал с ним не раз.

— В «Вечерней Москве» позавчера напечатали о деле врачей.

— Мне эту «Вечерку» не положили в ящик, — говорит Мая Лазаревна.

— Я вам дам. Там Шейнис пишет, что, когда возникло «Дело врачей», Эренбург написал Сталину.

Читаю из «Вечерки»: «Письмо было краткое. Суть его состояла в следующем. События, связанные с евреями, приведут к тягчайшим политическим и международным последствиям. Мы потеряем друзей во всем мире. От нас отвернется интеллигенция цивилизованных стран». Письмо было передано Сталину, скорей всего, через его помощника. Сталин не позвонил Эренбургу, как он это сделал за несколько месяцев до войны, и не пригласил его к себе. Через несколько дней Эренбургу позвонил Маленков.

Он сказал: «Вы писали товарищу Сталину. Он поручил мне переговорить с вами». Эренбург приехал к Маленкову. Беседа проходила в здании ЦК партии на Старой площади. В кабинете, кроме Маленкова, находился Каганович. Он нервно ходил по кабинету, потом, ткнув пальцем в сторону Эренбурга, изрек: — И этот человек утверждает, что в Советском Союзе имеет место антисемитизм».

— А что он ответил? — интересуется Каганович.

— Там не написано.

— Что-то припоминаю. Был разговор. Я не помню, что он говорил. Что-то такое, о нации лысых. Если будут бить всех лысых, то образуется нация лысых. Так и евреи. Евреи в нацию образуются. А так нации ихней нет. Такой смысл.

Продолжаю читать: «Беседа с Маленковым была беспредметной. Он уходил от существа вопроса. «О его личной причастности к готовящейся акции тогда трудно было судить», — заметил Эренбург».

— И почему я вдруг ткнул пальцем? — возмущается Каганович. — «И этот человек утверждает, что у нас есть антисемитизм!»

— Чтоб лишний раз вас ущипнуть. Вы же мешаете им нормально строить капитализм!

— Некоторое напряжение в это время было у Сталина, — поясняет Каганович. — Некоторое было.

— Но он вам доверял все-таки?

Он доверял мне. Но я думаю, что он внутренне даже страдал немного оттого, что он должен меня проверять. Он мне верил, он мне верил, да. Когда Михайлов принес мне бумагу для публикации против этих врачей — я вам рассказываю кое-что личное — по еврейскому вопросу, и там были подписи Рейзена и многих других еврейских деятелей. Михайлов был секретарем ЦК, потом министром культуры. Я ему сказал: «Я не подпишу».

— А что, там осуждали их?

— Да, да. Он говорит: «Как? Мне товарищ Сталин поручил». — Скажите товарищу Сталину, что я не подпишу. Я ему сам объясню.

Когда я пришел, Сталин меня спрашивает: «Почему вы не подписали?» Я говорю: «Я член Политбюро ЦК КПСС, а не еврейский общественный деятель, и буду подписывать бумагу как член Политбюро. Давайте такую бумагу я напишу, а как еврейский общественный деятель не буду подписывать. Я не еврейский общественный деятель!»

Сталин внимательно на меня посмотрел: «Ладно, хорошо». Я говорю: «Если нужно, я напишу, статью, от себя». — «Посмотрим, может, надо будет и статью написать».

— Да, между прочим, недавно статья Герасимова была в «Огоньке», о том, что все были антисемитами — Сталин, Молотов, Маленков, Ворошилов, все были антисемитами. Но главный антисемит — Каганович.

— У половины из них жены были еврейки, а Каганович — сам еврей, извините. Это старый прием: если человек неудобен в политическом смысле. Его называют антисемитом, черносотенцем, кем угодно, чтоб его политически убрать, чтоб не мешал.

— С чего началось «Дело врачей»? Это была провокация, или какой-то факт был?

— Я не могу сказать. Я был так занят делами, и в то же время я не так близко был в курсе этих дел. И меня не ставили в известность. Потому что чувствовали, что тут не совсем складно. Сталин был очень внимателен к национальным моим чувствам и всегда разговаривал со мной мягко на этот счет. Он даже один раз меня спросил: «А почему вы, когда мы смеемся над евреями, становитесь грустным, мрачным по лицу?» Он взглядывался в лица, в глаза. «Вот Микоян у нас — мы про армян смеемся, и Микоян хохочет вместе с нами над армянами». Я говорю: «Видите, товарищ Сталин, вы национальные чувства и характер хорошо знаете. Видимо, в характере евреев сказалось то, что их очень много били, и они, как мимоза. К ней только притронься, она сразу закрывается». Сталин: «Вот это здорово ты сказал!» Понял он меня. «Как мимоза», — повторил. Ему понравилось. «Так, видимо, — говорю, — в каждом еврейском характере. Вы же признаете, что евреи — не нация, но в характере их есть национальное. Видимо, в характере это заложено». Ему понравилось это объяснение. Он понял меня. Хорошо понял меня.

— Этот эпизод Каганович рассказывал мне дважды в разное время, почти слово в слово одинаково.

— Пишут в «Вечерке», что хотели три миллиона евреев выселить в Сибирь, на Север, правда ли это? — спрашиваю.

— В деле врачей не только евреи, там было много и русских, и армян. Писали даже, — говорит Лазарь Моисеевич, — в одной книге было написано, будто бы при Кагановиче было предложение выселить евреев, и что Каганович порвал партбилет, бросил на стол Сталину и сказал: «Я выхожу из партии». Это вранье! Никогда ничего подобного не было. Никогда при мне разговора на эту тему не было.

— Не было разговора о выселении евреев?

— Абсолютно! — вскипает Каганович. — Абсолютно не было разговора, абсолютно. Ни разу. Ни разу не было разговора на этот счет. Абсолютно не было ни разу разговора на эту тему.

— Было ли заседание Политбюро по этому поводу перед смертью Сталина?

— Не было.

— Пишут о профессоре Головченко, замзавотделом ЦК, он ехал делать доклад по делу врачей, и его машину с полдороги завернули. Объясняют это тем, что Сталин, видимо, прочитал письмо Эренбурга и решил отменить такие доклады, а всё дело потихоньку свернуть.

— Может, сейчас Эренбурга хотят сделать героем, вроде того, что он спас страну, — предполагает Каганович.

— Пишут, что возможно, это письмо сыграло роль: Сталин дело врачей прекратил. Прекратил ли Сталин это дело?

— Вообще, оно пошло на убыль. Пошло на убыль само собой.

— Еще при Сталине?

— Да.

— Кто его все-таки задумал? Неужели Сталин?

— Черт его знает… Трудно сказать. Я не влезал в это дел о, — снова подтверждает сказанное ранее Каганович.

— Может, Берия, чтоб выслужиться лишний раз? Этот Шейнис пишет, что он встречался с Молотовым, пытался у него спросить, но Молотов ничего не сказал. Мне Молотов говорил, что он тогда был уже фактически не у дел, у него жена сидела, и Молотов не знал подробностей,

— Как не у дел — он был у дел все время, когда и жена сидела. Молотов немного уходит, — говорит Каганович. — Я вашу книгу не всю посмотрел, кое-что мне почитали, отдельные страницы…

В некоторых вопросах, в вопросе социализма Молотов слаб. Слаб. Вопрос о социализме и коммунизме у него не диалектически поставлен. Поэтому он и говорит, что Каганович плавает в теории. Потому что я не согласен с его постановкой. Я ему говорил, что социализм и коммунизм не разделены чертой, что вот социализм и начинается коммунизм, что это диалектический процесс, одно врастает в другое. Большой процесс. Социализм будет перерастать в высшую стадию — коммунизм, постепенно, медленно. Нельзя считать, что мы социализм построим, и это будет конец классов и прочее. Классы еще останутся и потом немножко. И сейчас классы. То же самое его теория насчет ликвидации колхозов и превращения их в совхозы. Это у вас написано там. Помните? Это очень серьезный вопрос. Я с ним беседовал на даче не раз на эту тему, и цифры ему приводил. Я сейчас жалею, куда эти цифры делись? Я специально готовил для него. Он, конечно, в этом вопросе был неправ. Неправ был, что колхозы изжили себя… Если б он написал — все-таки Молотов руководил Советом Министров чуть ли не пятнадцать лет.