Горное дело на Урале завелось почти с самого его заселения. Но к моменту русской колонизации промысел этот затих и секреты работы и знание мест рудных были, по всему судя, основательно забыты. Только изредка новые колонизаторы натыкались на давно заброшенные разработки — «чудские» копи, да в старинных легендах доходили до них вести об изобилии края металлами. Об этом говорят, к примеру, расследования московских властей поры начального освоения Урала.

Вот документ, датированный 1670 годом:

«В прошедшем, во 177 году (7177 по летосчислению от „Сотворения мира“, или в 1669 году по принятому сейчас летосчислению от „Рождества Христова“. — Л.С.) в ведомостях Сибирской губернии из Тобольска показано, что в Тобольском уезде, около р. Исети и по окружности оной, русские люди в татарских могилах или кладбищах выкапывают золотые и серебряные вещи и посуду, чего ради велено взять известие: откуда те татары в прежние времена такое золото и серебро получали или из какого государства оно к ним привожено было? На то в ответствие Далматского монастыря от старца именем Лота объявлено, что от башкирцев уведомился, в башкирском-де дискрикте за каменными горами при устьях (вернее, в вершинах. — Л.С.) рек Уфы, Гадая и Яика, а горах бесчисленное сокровище золотых и серебряных руд обретается, и в прежние-де времена старинные сибирские татары и калмыки из тех гор золотую и серебряную руду добывали и плавили; что-де и ныне те признаки плавильных печей и копаных ям видны, и об оных рудах те башкирцы нагайской нации у престарелой женщины, которая была в полону в улусе царевича Рючука и оной от роду имелось более ста лет, — уведомились, что в древние лета оные люди, которые в тех местах жили, означенную руду копали и плавили…»

Как бы сызнова поиском руд и кустарной металлургией русские на Урале начали заниматься, как только затихли захватные битвы, и они стали вживаться в этот край. И были заметные успехи. Уже в 1631 году задымились сыродутные доменки первого заводика по выплавке железа — Ницинского, возле нынешнего Ирбита, а вскоре, в 1633–1634 годах, уже построен был в Прикамье и первенец отечественной цветной металлургии — Пыскорский медеплавильный завод.

Но все это были фактически любительские потуги. Горное дело ставилось энтузиазмом первопроходцев, и хотя были эпизоды государевого интереса к этому занятию (посылка Иваном III первой профессиональной поисковой партии в бассейн Печоры в 1491 году, командирование царем Михаилом Романовым московских рудоискателей для постройки Пыскорского рудника и завода в 1633 году), но они так и не стали стойкой заботой казны о проведении здесь обширной программы поисков и разработки руд. В том, что Урал стал горнозаводским краем, конечно же, огромная заслуга Петра I, который, по В. В. Данилевскому, «…как и всегда, действовал решительно, круто и заложил ту основу, на которой выросла новая русская металлургия. Он вызвал к новой жизни Урал, ставший после его трудов основным горнозаводским районом страны».

Конечно, решимость великого реформатора определяли и точное, тонкое понимание пути развития современного ему мира, и желание видеть свою державу передовой, процветающей страной. Но все же непосредственной причиной его устойчивого интереса к уральским подземным минеральным кладам послужило, как бы сейчас сказали, сложное военно-экономическое положение России и, как производное его, исключительно активная внешняя политика Петра. Ведь этот беспокойный государь, как только прорвался к престолу и стал единолично править в 1689 году, с той поры так и не вылезал из войн — в его царствование только 1724 год для страны был мирным. А по тогдашнему времени вести войну без надежного, в достатке делаемого в своем отечестве оружия было неразумной затеей.

Это Петр Алексеевич впервые усвоил благодаря жестокому и оскорбительному для его личного и государственного достоинства уроку в пору первого своего похода на Азов. Тогда он не единожды видел, как позорно лопались при первых же выстрелах огромные мортиры и пушки, с превеликим трудом доставленные сюда за тридевять земель. А отливали те орудия подмосковные мастера из тамошних же руд.

Нет, решительно не годилось замосковное да олонецкое железо для выделки надежной воинской справы. Как отмечал позднее академик С. Г. Струмилин, «фосфористый чугун и „холодноломкое“ железо замосковных заводов благодаря наличию в них вредных примесей были мало пригодны для литья пушек и ковки ружейных стволов и сабель…»

Потому-то еще там, на Азове, Петр написал свое первое знаменитое письмо верхотурскому воеводе, что, мол, постарайся, отыщи ты камень-магнит (а есть он у тебя, по слухам), из которого зарубежные мастера столь доброе железо плавят и пушки из него отменные льют. Потому, когда замысливал войну со Швецией и когда отправлял в Европу свое Великое посольство для сколачивания антишведской коалиции, — еще тогда Петр одной из задач дипломатам своим и купцам поставил: привлекать на русскую службу столь нужных стране мастеров по поиску, плавке руд, обработке металлов. Обозревая мысленным взором огромные просторы державы своей в размышлении — где устроить мощный узел медно- и железоделательных заводов, — повелел царь приискать такие места и на Урале и несколько раз писал о том даже из Голландии и других стран, не упускал из виду этой мысли и в плену чудных заморских впечатлений. Ведь готовился к войне с самой Швецией — монополисткой по добыче и продаже качественных руд и металлов, высокоиндустриальной страной. Не мог Петр о том забыть, ездя по европам. Ведь на всех тамошних рынках «свейское» железо шло за эталон высокого качества, а отлитые из него пушки были главным аргументом блистательных побед войск, ведомых королем шведским Карлом XII.

На разосланные царем запросы со всей страны приходили вести о находках руд. Но лучшие по качеству образцы были получены с Каменного Пояса. По приказу царя им была устроена международная экспертиза; на заморских знатоков и руда, и металл из нее произвели самое благоприятное впечатление: они оказались, во всяком случае, не хуже шведских. И ведь результат этот показан не в отдельных пробах. Позже, столкнувшись с уральской рудой в постоянной работе, опытнейший металлург В. И. Геннин написал: «И где такая богатая руда есть, что на Алапаевских заводах половина железа из нее выходит. А на Олонце пятая доля выходит; то великая разность…»

Так что для задуманного Петром I очага качественной металлургии на Урале было все — добротная железная руда, почти нетронутые леса, обильные реки — все, что нужно для становления плавилен и вододействующих механизмов для обработки металлов и руд. Было все необходимое для скорого строительства заводов.

И Петр начинает энергично претворять в жизнь задуманную им программу строительства рудников и заводов в этом крае. В мае — июне 1697 года в посланиях верхотурскому воеводе была она развернута широко и основательно: «…ставить и завесть большой железный завод…», чтобы «лить пушки и гранаты и всякое ружье…» Но захлестнули Петра другие неотложные заботы, закрутился он, и только этим можно объяснить, что конкретное приказание «…в Верхотурском уезде, на реках Тагиле и Невье, где сыскана железная руда, завесть вновь железные работы…» пошло на Урал лишь в апреле 1699 года, а руководителей строительством первенцев Петровых задумок назначили только в 1700 году. Да и мастеров умелых на новостройки прислали только тогда же, собирая их по одному по два со всех других русских заводов.

Приказная волокита и здесь сумела стреножить смелые и столь нужные России замыслы реформатора-царя. Лишь в самый канун войны со Швецией — весной 1700 года — началось строительство Каменского и Невьянского заводов на водяной тяге, пущенных соответственно 15 октября и 15 декабря 1701 года.

Да только поздно уже было…

В сентябре 1700 года начались военные действия с грозным противником, а в ноябре грянула и Нарвская битва, обернувшаяся сокрушительным поражением русской армии.

Нарвское поражение, кроме прочего почти начисто лишившее русскую армию артиллерии, заставило Петра I решить насущнейшую задачу — срочно восполнить артиллерийский парк своей армии, что означало наискорейшим образом найти устойчивые, надежные, непременно отечественные источники поставки металла, причем достаточного, сравнимого со шведским, качества. А то, по В. Н. Шакинко, «с началом войны со Швецией доброму мягкому железу учинилась скудость, что взять негде…» Действительно, с первых же дней войны «свейское» железо стало стоить чуть ли не вчетверо дороже, а вскоре и вовсе исчезло с рынков.

Как и в иных многих головоломных случаях, Петр быстро отыскал действенный путь выхода из сложной ситуации. Во-первых, заставил крутиться снабженцев русской армии — и доселе удивительно: как им удавалось исхитриться, чтобы в течение всей Северной войны закупать у монополистов-супротивников и доставлять в Россию столь потребное для успешных боев (с ними же!) железо и медь. Во-вторых, повелел сорвать колокола с церквей, дабы срочно отлить из них медные пушки. Потерянные под Нарвой в ноябре 1700 года 150 орудий были восполнены за год: из церковной меди отлили 300 пушек.

Но, конечно же, царь понимал, что всё это паллиативы и положение они не исправят. И он предпринимает титанические усилия по ускорению пуска заводов, прежде всего уральских.

Строили Каменский завод боярский сын Иван Астраханцев (руководитель работ) и технический руководитель строительства московский плотинный мастер Ермолай Яковлев (Неклюдов). Невьянский же завод ставился под руководством известного рудознатца боярского сына Михаила Бибикова и главного техника, тоже москвича, Семена Викулина. Правда, Викулин только начал стройку. Вскоре прибыл другой технический руководитель — туляк Степан Трегубов, которому довелось и перестраивать и довершать стройку.

Надежды Петра I оправдались. Едва запущенные заводы сразу же стали давать в достатке столь нужный войску припас. Каменский завод уже в 1702 году выдал 182 орудия, а в 1703-м — 572 (были пущены уже две домны). Если при этом учесть мнение В. И. Геннина, что на Каменском заводе, по сравнению с другими, выпускались пушки самые качественные, не уступавшие шведским, то в Полтавской победе — немалый вклад и созданной на Урале артиллерии.

Петр стремится закрепить создание на Урале крупного горнозаводского центра. 4 декабря 1702 года заложен Уктусский доменный и медеплавильный завод, построенный 14 ноября 1704 года, и в том же году окончено строительство Алапаевского доменного завода. Эти четыре завода стали первыми казенными предприятиями Урала. Затем строительство приостанавливается: и первая насущная необходимость в металле и боевых припасах была удовлетворена, и острота сражений отвлекла внимание правительства и Петра непосредственно на театр военных действий. К тому же выяснилось: не так это просто — ставить заводы в удаленных местах.

Но как только на первый план вышли проблемы строительства мирной жизни могучей страны, получившей берега большого торгового моря, становление нового горнозаводского края снова оказывается в центре внимания Петра I.

Надо на Урале увеличить народонаселение — и государь прямо или косвенно способствует миграции сюда людей. По переписям видно: в период с 1678 по 1710 год на Урале добавилось около 20 тысяч новых дворов и число их увеличилось почти в 1,5 раза, с 1710 по 1724 год появилось уже свыше 50 тысяч новых податных дворов, население края увеличилось почти в два раза и составило, по оценке С. Г. Струмилина, около одного миллиона человек.

Но, конечно же, главное, что предпринял Петр I для ускорения создания мощного горнозаводского центра России, — это присылка на Урал деятельных, грамотных профессионалов, под руководством которых буквально в считаные годы — в какие-то пятнадцать лет — в крае было построено около 40 новых заводов с рудниками, поселками (часто окруженными крепостями), с отлаженным современнейшим производством на рудниках и заводах.

Надобно сказать, что становлению горнозаводского Урала во многом способствовало создание Петром специального государственного органа — Берг-коллегии, сменившей в 1719 году Приказ рудокопных дел, ославивший себя неумением и нерасторопностью при добыче и обработке руд.

Большой удачей для России было и то, что Петр (вообще нечасто ошибавшийся в людях) назначил во главе новой коллегии генерал-фельдцехмейстера Якова Вилимовича Брюса — способнейшего организатора (во многом его усилиями была великолепно поставлена петровская артиллерия), широкообразованного ученого (это Брюса восхищенные потомки, разобравшиеся наконец в сфере и глубине его научных интересов, назвали русским Фаустом), тонкого и глубокого политика. Вокруг Я. В. Брюса всегда роилась свита из отыскиваемых им повсюду расторопных, толковых честолюбцев, которым только дай применить в достойном деле свой талант — уж фортуну не упустят, и себя покажут, и Родину прославят.

Так что когда Берг-коллегии в 1720 году была поставлена задача продолжить начатое Петром в начале века резкое наращивание мощи горнозаводского Урала, у Брюса был достаточный выбор исполнителей этого замысла. Он остановился на двоих испытанных им в опасных и сложных переделках знающих специалистах — берг-мейстере (горном мастере) Иоганне Блиере и капитане артиллерии Василии Татищеве.

Иоганн Фридрих Блиер в Берг-коллегию попал как бы по наследству — из упраздненного Приказа рудокопных дел, где служил до того ведущим специалистом по рудосыскным делам. А в Приказ определен был Петром I, по призыву которого он, пробирный мастер из Саксонии, пошел в 1699 году на русскую службу.

У этого саксонца еще на родине сложилась устойчивая репутация удачливого и грамотного горного специалиста. И он вполне оправдал ее на новой службе. Уже в 1701 году Блиер отыскивает в окрестностях Калуги крупное месторождение колчедана. В 1702 году он находит богатейшие залежи медных руд и самородной меди в Олонецких горах севернее Ладожского озера и строит там медеплавильный завод. Вел он разведки и в Козельске, и на Кавказе… Но особо значимы по результатам поездки Блиера на Урал. Об итогах первой из них он сообщил в декабре 1705 года в доношении в Приказ рудокопных дел — что открыто им свыше десятка залежей медной руды в 20–40 верстах от Кунгура, что близ Невьянской слободы нашел квасцовую и серную руду, что в Мурзинской слободе Верхотурского уезда при реке Нице обнаружил «знаки к медной руде». «Изрядные знаки к медной руде» были им тогда найдены и в трех местах возле Уктусского железоделательного завода. Опробование показало, что руды здесь очень богаты — «наполовину меди выдают». В Уктусском заводе на основе найденных залежей открывают медеплавильное производство.

Думается, эти и другие многочисленные находки заставили почти сто лет спустя известного уральского горного деятеля академика Ивана Филипповича Германа назвать Блиера «настоящим виновником рудокопного дела на Уральском хребте». Большое значение им придавал и наш современник — историк Л. Д. Голендухин. В статье «Начало организации местного горнозаводского управления на Урале в первой четверти восемнадцатого века», вышедшей в 1964 году, он утверждает, что исследования Блиера тех лет на Урале «…фактически являются не только предшествующими по времени, но в значительной мере определяющими будущую деятельность В. Н. Татищева… по развитию уральского казенного горного и заводского дела в начале 20-х годов восемнадцатого века».

Но, вероятно, слова Германа будет точнее соотнести с периодом, когда Блиер вместе с В. Н. Татищевым работал на Урале в 1720–1722 годах. Ведь до того Блиер бывал на Урале лишь наездами, кратковременными экспедициями, а именно в названные годы он возглавил систематическое изучение уральских недр.

Опыт к этому времени был у Блиера огромный. Он объездил уже пол-России, серьезно изучил ее сырьевые запасы и мог с полным основанием написать в «Мемориале», поданном им в Сенат в 1712 году: «Могу я уверить, что Россия столько же подземными сокровищами своими, сколько поверхность ее покрывающими дарами славиться может…» Основную причину нехватки металлов в стране Блиер полагает в том лишь, «…что в знающих людях часто недостаток бывает…» Потому-то в докладной записке, поданной им тогда же государю лично, Блиер настаивал, что пора полностью реорганизовать горнозаводское дело в России — повысить его значимость, централизовать, усилить специалистами, улучшить руководство.

Позднее, через шесть лет, когда Петр приступил наконец к этой реорганизации, многие из пунктов Блиерова «Мемориала» вошли в Указ, определяющий деятельность Берг-коллегии.

Когда Петр поставил перед президентом Берг-коллегии Брюсом задачу резко увеличить производство в России меди и серебра, местом, где это можно было осуществить, коллегией был признан Урал, а первым специалистом, которому поручалось выполнение задачи, был назван Блиер. Но через несколько дней Берг-коллегия присоединяет к нему капитана артиллерии Татищева, испытанного Полтавой боевого офицера, талантливого военного квартирмейстера и строителя, хорошо известного Брюсу.

Что определило такой выбор Брюса?

Поначалу Берг-коллегия полагала, что главным действующим лицом в этой связке должен быть Блиер. Об этом говорил его значительный опыт в поисках руд и устройстве их добычи и обработки. Драгун, артиллерист и военный инженер (прочие его таланты раскроются позже) Татищев такими делами пока не занимался, и его обязанностью было определено обеспечение работ Блиера с хозяйственной стороны. Один из пунктов инструкции Татищеву так и говорил: «…Когда берг-мейстер к строению заводов каких инструментов, материалов, работников, подвод и прочих к тому нужных потреб у тебя спрашивать будет, тебе надлежит ему в том неотложное вспоможение чинить».

Но вместе с тем многоопытный Брюс, очевидно, с самого начала сознавал, что посланцам Берг-коллегии надо будет не столько заниматься рудами, сколько людьми, — ведь, по доходившим до столицы разрозненным сведениям, именно неумение, небрежение и лихоимство служителей рудников и заводов Урала усугубили нехватку металла в России. И здесь главную роль предстояло сыграть Татищеву.

Росту добычи и обработке руд на Урале — и не только там — откровенно препятствовали и затаившиеся на многих высоких чиновных постах неустроенные противники политики государя-реформатора. Н. К. Чупин приводит такие факты в своих краеведческих изысканиях:

«Новый вятский воевода полковник Воронецкий прекратил плавку меди и разработку рудников и запретил искать руды; мало того, Воронецкий заставил даже рудоискателей в 1719 году дать показания, что найденные ими руды все выработались и что больше рудных мест они не знают. Вероятно, ему не хотелось попасть в зависимость от учрежденной тогда Берг-коллегии. Рудоискатель татарин Боляк Русаев говорил, что (кроме Воронецкого) руды запрещал искать также бывший (кунгурский, подчиненный ему) комендант Афанасий Усталов — он рудоискателей за караул сажал и морил голодом, плавильщиков бил плетьми и дубьями и на снег босиком ставил, чтобы меди не работали…»

Вторит свидетельствам Русаева, по Чупину, и рудознатец, отставной пушкарь Никон Шаламов:

«…когда приносили к Воронецкому знаки горной руды, тот не принимал. Кроме того, было запрещение в поиске руд от Афанасия Усталова, который по воротам и на мостах ставил караулы, чтобы руд в город не носить и из города снастей к работе не возить. И от уездных обывателей ему было запрещено искать руды. Потому работали они беспрестанно и пешие, и конные, а денег за ту работу им не давано…»

Ничего не платили крестьянам и за подвоз руд к местам переработки. Так что причины оскудения выработки уральского металла были основательные. Кто же будет работать прилежно в таких условиях?!

Практическое прекращение плавок медной руды на пермских заводах очень озаботило Петра I. Обследование медеплавильных заводов и было одной из главных причин посылки на Урал чрезвычайной комиссии Татищева — Блиера. Им было указано однозначно: поток меди с уральских заводов должен резко возрасти. Блиеру не составило труда установить, что земля уральская не оскудела, отыскать с прибывшими с ним помощниками немало новых меднорудных залежей. Татищеву же задача предстояла намного сложнее. Ему надлежало разобраться в скоплении «человеческих» причин, перекрывших поток металла с Урала. Определиться — чего здесь больше: обычного неумения, преступного небрежения обязанностями или преступного же противодействия.

А ситуация тогда на Урале складывалась непростая.

Так, в расследовании находилось дело Льва Шокурова, сына кунгурского воеводы, которому казна выдала в 1715 году на медеплавильное производство 1100 рублей. Шокуров умудрился на эти деньги получить всего 45 пудов меди. Стоимость этих пудов — даже по самой высокой рыночной тогдашней цене — дотягивала только до 350 рублей. На что пошли другие деньги? Дорасследованием этого, ряда других подобных случаев, разбором споров казны с местными частными заводовладельцами и должен был заниматься Татищев.

Вроде бы — «разделение труда». Тем не менее инструкции Берг-коллегии Татищеву и Блиеру (а таких было несколько) советовали им «дружественное соединение», а «дела разбирать и указы по оным чинить… с общего совету». И следует сразу же сказать, что между пятидесятилетним Блиером и тридцатичетырехлетним Татищевым установились отношения взаимного уважения с первых же дней их совместной деятельности.

По прибытии на Урал Блиер и Татищев застали на Кунгурском, Алапаевском и Каменском заводах удручающую картину развала производства и неспособности тамошней администрации его наладить. Не лучшая картина предстала и на Уктусском заводе. Главнейшим недостатком здесь было то, что место для завода было выбрано неудачно — на маловодной речушке, которая могла приводить в движение только два молота из шести, установленных на заводе, да и то «с немалым простоем». Плотину на речке прорвало. Шиловские рудники, снабжавшие завод рудой, были запущены и достаточного объема руды не давали, хотя она и была здесь высокого качества.

В этих условиях, когда из-за преступной халатности или злостного противодействия местных управителей и добыча руд, и выпуск металла заводами были смехотворно малы, на первый план (как и предполагал искушенный Брюс) выдвигалась необходимость решительного переустройства дел.

А это уже была стихия Татищева.

И тут-то сказались со всей силой его административный талант, неуемная энергия и непоказная глубокая преданность интересам Отечества. Но здесь, кажется, мы имеем тот случай, когда лучше всего говорить цифрами. Приведем некоторые из них. Только некоторые. Потому что о деяниях Татищева к нашему времени написано немало, и здесь уместен лишь определенный и ограниченный отбор сведений и фактов.

Прибыл Татищев на Урал летом 1720 года. А уже весной 1721-го в Москву был отправлен караван металлов, выплавленных на Уктусском, Алапаевском, Каменском заводах. Меди в том караване плыло 707 пудов, железа 42 429 пудов — почти вдвое больше, чем ежегодно отправлялось до них. От реализации только железа казна получила прибыли около 4000 рублей. И весь прибыток — в основном за счет лучшего ведения хозяйства.

Застали здесь Блиер и Татищев рудосыскное и рудокопное дело в «допотопном» состоянии. Поиск новых руд велся хоть и способными людьми, но самоучками, не знавшими всех видов полезных руд, признаков для их отыскания. Не было карт местности, что не позволяло оценить возможности и целесообразности разработки найденных залежей. И, конечно, остро сказывалось отсутствие надлежащей дорожной сети.

Блиер и Татищев с самого начала решили поставить поиск и разработку руд на современную основу. Для этого необходимо было обучить кадры поисковиков, снабдить их соответствующими инструкциями, «посадить» поисковые работы на надежную топографическую основу, пробить хотя бы главные дороги для организации новых рудников и заводов, перевозки добытых на этих рудниках руд к местам их переработки…

В то время с посланцами Берг-коллегии прибыла на Урал пятерка штатных рудоискателей — Федор Комаров, Степан Костылев, Никон Шаламов, Лаврентий Зуев, Прокопий Сталов. Хорошей оплатой за розыск руд в кратчайшие сроки удалось собрать вокруг этих «штатных» сотрудников «актив» из местных рудознатцев. Очень важным для успеха поисков явилось то обстоятельство, что работать на казну стали не только охотники из русских поселенцев (Федор Мальцев, например), но и исконные уральские жители — татарин Боляк Русаев, вогул Савин и другие, хорошо знающие здешние края.

Чтобы оценить эффективность разработки «новообретенных мест», составить точное представление об их расположении, многих других нуждах, обязательны точные топографические карты. Поэтому естественной стала организация собственной «топографической службы». Отечественных специалистов для этого на Урале тогда практически не было. И Татищев добивается у правительства разрешения использовать на «межевых» работах грамотных пленных шведов. Их ставят во главе формируемых «межевых» партий и отправляют составлять планы заводов, месторождений — Арамильских, Уктусских, Исетских, пробивать дороги — от Уктуса к Чусовой, от Уктуса к Ирбиту, на север, на юг…

Энергично организованный розыск руд уже в первый год пребывания Татищева и Блиера на Урале позволил выявить много новых и оценить «доброту» старых, уже известных рудных мест в верховьях реки Исети, вблизи Уктусского завода, в местах, расположенных в естественном географическом центре, примерно равноудаленном от других казенных заводов на Урале.

Самое время здесь упомянуть об одной важной черте характера Татищева, черте, которая до самой смерти не давала ему, блистательно талантливому, умному, образованному деятелю и толковому исполнителю, оставаться в нормальных отношениях со своими руководителями.

Наверное, как и всегда на Руси, все беды, что с ним приключались, коренились именно в его уме и талантливости.

Как у нас часто случалось (и случается поныне), власти предержащие, давая какое-либо поручение, работу представляли только в общем виде. Ну, построить завод, к примеру. Многие же «мелочи» они просто не брали во внимание, те мелочи, из которых, собственно, и состоит сам процесс строительства. Ни степень обученности работников, ни наличие достаточного числа женщин (скажем, для заведения новых семей), ни качество питьевой воды их не интересовало. А сколько подобных вопросов вставало перед руководителями строек тогда на Урале…

Добросовестный, дотошный Татищев умел не просто постигать самую суть поручаемого ему дела. Он вникал в него до самой малой детальки. И конечно, приходилось часто натыкаться на массу непродуманностей, неувязок и — разрубать все эти «гордиевы узлы». В общем, это — обязательная черта хорошего, инициативного руководителя и исполнителя. За что и ценили Татищева. Но «наверху» всех бы устроило, коли б он на этом и останавливался. Нет, он от деталей снова возвращался к общему замыслу и смыслу поручения. И тут, естественно, иногда находил ошибки и в стратегии замысла. И имел смелость говорить об этом самым высокопоставленным лицам. А это часто ими воспринималось как оскорбление в лучших чувствах. Что, мол, он понимает, этот капитанишко, в государственных материях?! И слали ему строгие отписки, смысл которых сводился к одному — знай свой шесток!

А капитан Татищев очень даже понимал государственный интерес. Так, поездив по Уралу, он понял, что управлять казенными и прочими заводами из Кунгура неудобно. Едва прибыв в Уктус в самый канун нового 1721 года, он определил, что где-то здесь и стоит разместить центр по управлению горнорудным Уралом. Однако то место, где расположился завод и поселок при нем, Татищеву показалось мало пригодным. Он решает — надо приискать другую площадку для нового города и завода. И находит ее невдалеке, в верховьях реки Исети. О том и написал в Берг-коллегию. Чем показал: чего-то вы недодумали в расположении завода! Капитан принялся учить генералов! А ведь они указали в инструкциях границы его прав!

Записка Татищева ушла в столицу 6 февраля 1721 года. И хотя в ней он доказывал, что новое место и расположение удобно — посредине всех заводов, и пути отсюда водные ведут и в Сибирь, и в Казань, и в Архангельск, и даже в Персию, вскоре получил от начальников гневливую отповедь: мол, не за тем тебя посылали, сначала с медными делами разберись. А ты и месяца на Уктусе не пробыл — уже с новыми прожектами лезешь!

И пришлось Татищеву в тот раз забыть свои мысли, отступиться от очень правильного, как показало скорое будущее, замысла и заняться текущими делами.

Но тут на него свалилась еще одна забота.

Прошло не так уж и много времени по приезде Татищева и Блиера на Уктусский завод, но деятельность их становится все более в тягость «удельным князьям» уральской горнозаводской промышленности Демидовым. Сначала тихо и скрытно, а потом явно и с всевозрастающей силой и, наконец, вызывающе нагло Демидовы организуют противодействие всем их начинаниям.

Но особенно они взъелись на Татищева.

Собственно, другого и ожидать не следовало. Демидовы уже с момента приезда посланцев Берг-коллегии осознали, какую опасность для монопольного доселе их владения богатствами Уральского хребта — недрами, лесами, водой — сулит прибытие на Урал энергичных, знающих дело руководителей казенных заводов. Конец сверхприбылям, конец положению некоронованных властителей края, а может — и скорый конец их дела?! Демидовские владения все более плотным кольцом окружались закрепленными за казной новыми богатыми рудниками. Демидовы понимали — запасы рудных мест, из которых снабжаются их заводы, далеко не бесконечны. Особенно в ту пору освоения уральских недр, когда не умели правильно разрабатывать месторождения, когда еще плохо знали, что такое подземные горизонтальные выработки, а руду «копали» из ям и «дудок» — вертикальных неглубоких колодцев без крепления.

И началась тогда на Урале самая настоящая «рудосыскная» война между горнозаводскими деятелями частного и государственного секторов. Война жестокая и бескомпромиссная. Один из ее эпизодов запечатлен в челобитной, которую подали 30 июня 1721 года государевым чиновникам местные рудоискатели Яков Савин, Иван Трифонов, Тихон Троицын, Матвей Дневных:

«Благородным господам артиллерии капитану Василию Никитичу Татищеву да берг-мейстеру Ивану Ивановичу Блиеру.

Доношение.

В прошлых годах, назад тому лет с девятнадцать, обыскали мы, ниже поименные, медную руду, которую объявили при сем Верхотурскому уезду, вверх по Тагилу, на речке Вое (ныне — Выя. — Л.С.), в горе, от деревни Тагильской в двух верстах. И оную руду объявили мы на Верхотурье управителю Алексею Калетину. И оный Калетин тое руду промышлять ее начал. И в прошлом 1714 году оную руду объявили мы Никите Демидову. И оный Демидов до 720 года не промышлял, а в 720 году промышлять начал и промышляет доныне. А ныне нам, нижепоименованным, руду искать запрещает, а которую руду обыскали мы, нижепоименованные, в других местах, и оный Демидов объявлять нам не велит. И по всем дорогам учинил заставы и говорит: „ежеле будете руды объявлять на Уктусский завод, то-де мы вас бить станем кнутом и в домны помечем…“

А сего июня в 5 день соседи наши уехали из домов своих для прииску медной руды, и приехавши после них в дом от Демидова, шурин его, Иван Иванов сын Малых, детей из дому выбросил и говорил: „ежели отцы ваши в домы будут, то я их кнутом застегаю…“

…А сего июня в 12 день носили мы, нижепоименованные, сюда на Уктус для объявления медных руд. И оный Демидов послал за нами в погоню и хотел нас взять и увезти к себе ж на завод. И мы, нижепоименованные, ушли от них лесом… Того ради всепокорно просим Вашего благородия, дабы царским указом царского величества повелено было у нас вышеобъявленную руду принять и от оного Демидова и от людей его указов царского величества нас оборонить, чтобы нам в конечную скудость от него не прийти, дабы повелено было дать нам солдата для обороны…»

Множащиеся преднамеренные покушения на интересы казны не могли не возмутить полномочного представителя государя по горнозаводскому делу на Урале — Татищева. Да к тому же Демидов не платил положенных налогов, прикрывал, нисколько этого не скрывая, беглых крестьян — грех в глазах помещика Татищева непростительный; к тому же он в своих планах и сам имел на этих беглых кое-какие виды. Стычка между этими людьми, ввиду непримиримости отстаиваемых ими позиций, становилась неизбежной.

И тут нельзя не отметить высокой «себестоимости» этой стычки для Татищева. Решиться на противоборство с человеком, к которому, как Татищеву были доподлинно известно, Петр питал любовное расположение, — уже сам по себе поступок смелый. Но если учесть, что поражение в этой борьбе сулило Татищеву огромные неприятности, а победа умножила бы только казенный, а не его личный прибыток, то станет очевидным — это решение было принято очень честным и мужественным человеком, который сознательно подавил в себе могучий инстинкт самосохранения, во имя высших — государственных интересов.

И Демидов, и Татищев, оба знали, что спор их может разрешить только сам император. И оба понимали — главным, что обусловит его решение, будет конечная польза государству от их позиции и от их деятельности.

Поэтому Демидов, едва только узнает о миссии Блиера и Татищева, делает тонкий ход — испрашивает у царя позволения строить завод на медной руде (той, найденной Савиным), прекрасно сознавая, как важно именно сейчас утвердить свою репутацию радетеля государственных интересов и закрепить положение монопольного поставщика металлов с Урала. Царь, учитывая его опыт и умение, указом Берг-коллегии от 20 декабря 1720 года это разрешает, хотя руда и находилась на государственной земле и принадлежала казне. Демидов заверяет Петра, что очень скоро отыщет еще и серебряные руды, даст казне серебра на монетное производство: он понимал, что эта услуга сделает его неуязвимым для ударов Татищева.

А Татищев ищет возможность выбить козыри из рук Демидова. Рассуждает он просто. В чем основа могущества Демидовых? Четыре их уральских завода выдают железа вчетверо больше, чем все казенные уральские заводы. Необходимо, стало быть, резко поднять производство железа на казенных заводах Урала. Где это можно сделать? Алапаевский завод разорен неумелым руководством, Уктусский стоит явно неудачно. Необходимо срочно ставить новые заводы. Основываясь на найденных новых рудных местах, Татищев разрабатывает грандиозные планы строительства заводов на реках Исети и Арамилке, годовая производительность которых должна будет превысить 200 тысяч пудов разного железа — это составило бы примерно половину всего выплавляемого тогда в России железе и более чем вдвое превысило бы выплавку его на демидовских предприятиях.

И снова мысли Татищева обращаются к облюбованному им ранее месту на реке Исети. Оно кажется ему особенно перспективным для устройства нового завода: здесь близко богатые рудные места, обилие воды обеспечивало, по расчетам, работу даже в самое сухое время двадцати молотов, а в обычное время — всех сорока. Здесь же стоят густые леса, деревья которых вполне пригодны и для строительства и для порубок на уголь. На исетских берегах спешно начинаются работы, валят лес, везут камень… Кажется, еще немного — и задымит новый завод, загомонит новый город…

Но… борьба не стихает. Демидов заваливает царя, Сенат, Берг-коллегию жалобами на Татищева. Татищев организует встречный поток челобитных. И то ли у Демидова «рука» наверху оказалась посильнее, то ли на решение царя повлияло испытанное им огорчение оттого, что медь из весеннего каравана Татищева 1721 года, присланная в Москву, оказалась качества ниже ожидаемого, не пошла на монетный передел, а сгодилась только на пушечное литье, но решение последовало такое — планы Татищева отвергнуть, самого его от руководства уральскими казенными заводами отстранить, а на Урал послать доверенного человека с большим опытом и полномочиями, чтобы на месте разобрался в возникшем споре и заодно решил, столь ли уж надобно заводить на Урале новые железоделательные заводы.

Так дальнейшую судьбу горнозаводского Урала выпало решать генералу Геннину…

Назначение Геннина главным начальником уральских заводов, по всей видимости, для Блиера большой радостью не оказалось. И хотя впоследствии Геннин (в «Описании уральских и сибирских заводов») счел нужным отметить: «…для вспоможения себе при заводских строениях и горных делах имел искусного берг-мейстера из Саксонии Блиера…», — сам «вспоможитель», у кого только мог, выпрашивал отъезд с Урала. Видимо, с Генниным работать ему было нелегко. Вскоре просьба Блиера была удовлетворена. В 1726 году он уже трудится на прежнем месте работы своего бывшего начальника — изучает медные и серебряные прииски Олонецких заводов.

В 1728 году Блиера (которому в то время было около 60 лет) назначают асессором в Берг-коллегию, где ему определено было ведать переводом «с иностранных языков на российский разных горных книг, дабы такие книги могли быть печатаны и в народ для обучения умножены…»

«С определением Блиера в Берг-коллегию, — пишет В. Берх, — окончилась странническая жизнь сего деятельного путешественника, объездившего Россию от Белого до Каспийского морей и от Невы до Исети». Далее Берх утверждает, что Блиер и «в Берг-коллегии, конечно, был полезен и по своим сведениям в минералогическом отношении о России, и по своим познаниям в горном деле…»

Георг Вильгельм де Геннин (или, как его стали называть русские, Вилим Иванович), уроженец голландского города Нассау-Зигена, двадцати двух лет от роду был принят на русскую службу самим Петром I в 1698 году и определен в фейерверкеры (один из низших командных чинов в артиллерии) с жалованьем в 67 рублей в год. Поначалу молодой голландец обучал пушкарскому делу дворянских недорослей, а с началом Северной войны стал делать быструю карьеру инженера и артиллериста — то строя укрепления в Финляндии, то командуя батареями штурмовых орудий при осаде Кексгольма. В 1710 году дослужился уже до чина подполковника, и именно с этого года он начинает пользоваться благорасположением одного из самых могущественных вельмож Петра — генерал-адмирала графа Апраксина. И то ли с рекомендации всесильного графа, то ли кто другой посоветовал царю, а может, и сам самодержец приметил толкового артиллериста, но Геннин получает в 1712 году и лестное и ответственное поручение — построить в Санкт-Петербурге Литейный двор и пороховые заводы.

Проявленное при этом усердие и высокое умение не прошли незамеченными для государя, и уже на исходе 1713 года Геннин назначается олонецким комендантом и начальником Петровских, Повелецких и Кончеозерских заводов. Поручение это было и очень почетно, и в то же время весьма сложно. Выпускавшиеся на тех заводах пушки получались большей частью далеко не лучшего качества и часто лопались при стрельбе. Петр и решил испытать голландца задачей выпуска добротных орудий на тех же площадях.

В. И. Геннин показал себя умелым технологом. Проведя серию опытов по смешиванию руд из нескольких месторождений, подбору присадок и флюсов при плавках, ужесточив технологическую дисциплину, он добился поразительного результата. Орудия с управляемых им заводов пошли такие, что практически все выдерживали суровые сдаточные испытания. А ведь на них в орудия закладывался заряд пороха, превышающий обычный при боевых стрельбах в несколько раз. Всего-то и разорвалось при испытаниях три ствола из тысячи опробованных.

Но в обязанности олонецкого коменданта входил не только выпуск качественных пушек с подведомственных заводов. Он руководил еще и постройкой речных судов на верфях, завел медеплавильный завод, поставил смологонное производство, изготовлял фонтанные трубы для Петергофа. И еще открыл минеральные источники и устроил на базе их курорт с марциальными ваннами, куда пригласил полечиться самого государя. И во всех делах своих проявил Геннин недюжинную трудоспособность и замечательный инженерный талант. Так, походя, он изобрел машину для сверления стволов пушек, которая в несколько раз ускорила этот процесс. Усовершенствовал он и доменные печи, молоты, придумал много разных приспособлений для улучшения процесса получения металла и его обработки.

И еще одна черта проявилась у Геннина на этом высоком и очень ответственном посту. Геннин редко для той жестокой поры пользовался строгими наказаниями. Не плетьми, кандалами и виселицей добивался он впечатляющих результатов труда своих подчиненных, а усиленной заботой о них, защитой их законных интересов. В переписке Геннина олонецкой поры натыкаешься часто то на просьбу обеспечить обмундированием солдат, служивших под его командой, то на обращение к властям не отягощать налоговыми поборами жителей местных деревенек, то на стремление уменьшить их тяготы от всякого рода транспортных повинностей. Убедительным фактом хороших отношений олонецких обывателей и начальника их края явилось возвращение на места беглецов, разбежавшихся кто куда из-под нелегкой руки его предшественников.

В 1720 году Геннин выполняет еще одно ответственное поручение Петра — составляет проектные чертежи для комплекса Сестрорецких оружейных заводов и плотины, а в июне 1721 года полковник артиллерии Геннин по царскому повелению назначается руководителем строительства этих заводов.

Только не судьба была ему завершить эту стройку.

Весной 1722 года Петр отзывает его. Не нашел другого достойного кандидата для выполнения деликатного и ответственного поручения — поехать на Урал, разобраться на месте с состоянием тамошних заводов, наладить выпуск и металла, и изделий из него, определиться в споре Татищева и Демидова.

Что ж, приказ есть приказ. И безотказный служака Геннин стал основательно готовиться к выполнению столь ответственной миссии. Обстоятельно продумывая предстоящую работу, Геннин понимает, что выполнение чрезвычайной государевой воли может потребовать и чрезвычайных полномочий. И он настоятельно требует:

«Чтобы я имел в Сибири полную мочь, дабы губернатор по моим требованиям не только прислушен не был, но все то, что к строению заводов надобно, охотно и немедленно отправлял. Понеже отписываться расстояние дальнее, а ежели за его неотправлением в строении учинится медленность, чтоб на мне не спросилось».

То есть он потребовал фактически диктаторские полномочия при своей работе в крае. И, понимая, что печется Геннин более о пользе государевой, Петр такие ему права дает. И по отношению к своему любимцу Демидову — тоже. Так доверял царь генералу.

Кстати, Никита Демидов — это фактически он устроил присылку на Урал нового начальника — уже заранее искал подходы к нему. И ненавязчиво предложенной услугой (узнав, что Геннин по повелению царя отправится к месту службы водным путем, хитрован Никита заранее приторговывает для него у московского владельца добротную баржу-коломенку для размещения там генерала), и организацией сильного давления на исход в свою пользу тяжбы с Татищевым. Что в своих претензиях к Татищеву бесспорно прав Никита Демидов, настойчиво внушал Геннину не кто иной, как его давний покровитель-благожелатель, один из сильных людей ближайшего Петрова окружения, генерал-адмирал граф Апраксин. Но хотя оставаться объективным в такой обстановке было, конечно же, весьма непросто, Геннин неотвратимо для себя порешил, что спор между Татищевым и Демидовым он разберет по справедливости.

Так что если бы не было и других многочисленных свидетельств, уже одним тем, что, разобравшись в сути претензий частного заводовладельца Демидова к капитану Татищеву, Геннин целиком принял сторону последнего, новый горный начальник исчерпывающе доказал, что он по праву владеет репутацией честного неподкупного государева слуги. Тем более что за оправдание Татищева он незамедлительно подвергся серии жестких необоснованных придирок со стороны оскорбленного генерал-адмирала Апраксина.

2 октября 1722 года генерал-майор Геннин прибыл на Урал, в Кунгур. По записям в его дневнике видно, что ему чрезвычайно понравился прекрасный этот край. Но более всего поразило Геннина богатство природных ресурсов Урала. Такого «великого изобилия» высокосортных руд, добротных лесов, полноводных рек он не встречал нигде в Европе. «А из железной руды, — записано в дневнике генерала, — учинил я пробу с олонецким мастером, и явилось то железо плотно и без жил, а такое мягкое, что невозможно было переломить, и так чисто, что я такого еще не видел».

Тем большим контрастом предстало Геннину состояние казенных заводов, поставленных в таком изобильном крае. Его первые рапорты очень напоминают рапорты Татищева:

«…А на Государевы заводы сожалительно смотреть, что оные здесь заранее в добрый порядок непроизведены, понеже удивительно, как здесь Бог определил таковы места, что рек, руд, лесов, где быть заводам, довольно и работники дешевы, также и харч недорог, а не так, как на Олонце; но оные весьма ныне в худом порядке: первое же в неудобном месте построены, и за умалением воды много прогулу бывает; второе припасов мало; третье мастера самые бездельные и необучены и ныне оные заводы мне надлежит исправить, а паче вновь в хороших местах построить и фабрики, которые мне велено в действо произвесть, чтобы впредь прогулу за умалением воды не было…»

Да, новый начальник горных заводов наметил обширную программу. Только как и кому ее реализовывать? Как организовать людей на слаженную работу? Людей, развращенных годами дурного управления и отвыкших жить по нормальным человеческим законам? «Злая пакость», — так назвал Геннин увиденную им на Урале картину лихоимства властей и гнусных условий существования простого люда.

«…Неведомо по какому указу кунгурский подъячей Савва Веселков збирал во всем Кунгурском уезде по пяти алтын по две деньге з двора… Многим чинит обиды и разорения и бьет на правеже батогами смертным боем… И от такой обиды и разорения не только искать и привозить руд, но сами в домишках своих жить не можем», — слезно молят Геннина о защите крестьяне.

Только-только появился Геннин на Урале, а и его имя тут же используют лихоимцы. Возмущенный Геннин уже 16 октября был вынужден подписать такой указ: «Ежели… кто учнет неуказанные излишние зборы… раскладывать и збирать, будто бы мне, генерал-майору, или при мне обретающимся служивым мастеровым людям и канцелярским служителям в поднос, называя в почесть, и по таким запросам ничего не давать… и доносить… понеже те собранные с миру деньги и протчее не токмо мне не потребны, но и другим при мне обретающимся под великим страхом брать запрещено».

По-прежнему Геннин внимателен к нуждам солдат. Видя скудость их рациона и обношенность, велит доплачивать им по три деньги за каждый день работы из подотчетных средств, рискуя, что Сенат не утвердит такой расход и деньги потом вычтут из его генеральского жалованья, которое, кстати, ему не всегда поступало регулярно.

Конечно, Геннин искренне хотел непритеснения тягловым людям. Но ему надо же было и организовывать правильную работу на подведомственных заводах. И намного ускорить выход продукции с домен и молотов, резко поднять качество металла и изделий. И это на заводах, где и начальники и работники привыкли месяцами бездельничать, прикрываясь всякого рода «объективными» обстоятельствами — оскудением руд, спадом воды, пожаром… Геннин же требовал всегдашней плотной и высокопроизводительной работы. Отвыкшим от такого обращения людям это не понравилось. И они отреагировали естественным для того времени способом — ударились в бега.

И хотя Геннин поставил дело так, что и жалованье работникам шло вовремя, и едой они были обеспечены, это поначалу не могло никого сдержать. Новый начальник вспоминал позднее: «…но токмо оные салдаты и работные люди плотничье дело не знали и в протчих работах при строении зело были необычайны, к тому же как оные салдаты, так и работники много от работы бегали, и дошло было до того, что оного генерала-лейтенанта в том пустом месте при строении едва не одного оставили…»

В этих обстоятельствах выяснилось, что, когда следовало, Геннин мог быть и жёсток и жесток. Он круто расправился с ослушниками.

Так, то пряником, то кнутом, начал налаживать работу уральских заводов Геннин. Приставил толковых людей к руководству, установил привезенные с олонецких заводов придуманные им умелые машины и приспособления, наладил четкую службу пробиреров. И вскоре заметно улучшилось и качество получаемого металла, и изделия пошли небракованные.

К тому времени Геннин уже осмотрелся и понял: столь богатый край при умелом обращении с его лесами и рудами может буквально завалить всю Россию металлом. Только разумно ставь заводы и веди работу на них правильную. Геннин решает вплотную приступить к реализации программы обширного строительства заводов по всему Уралу. А допрежь того воочию убедился — прав был Татищев и в своих прожектах ставить заводы на Исети.

Но в факте построения заводов и крепости на Исети есть и еще один нюанс. Он в том, что решение именно здесь поставить крепость было принято еще на заседании Берг-коллегии, когда продумывалась деятельность нового горного начальника. Объяснялось это непростым обстоятельством — Исеть была естественной северной границей расселения башкир. А государевы рудознатцы все чаще приносили сообщения, что добрые рудные места есть и в их владениях. Башкиры же очень неодобрительно относились к идее строительства заводов на своих землях. Геннин убедился в этом, когда посланные им люди в районе нынешнего Полевского встретили яростное вооруженное противодействие. Башкиры, кроме того, нападали на русских поселенцев, жгли их дома, разоряли хозяйства. Крепость, конечно же, нужна была для укрепления власти государевой в крае. И для ее возведения тоже очень подходило место, отысканное Татищевым. Только тот не имел на ее возведение полномочий Берг-коллегии и Сената, а Геннин получил такие полномочия. И он использовал их.

В декабре 1722 года Геннин предлагает сибирскому губернатору на обеспечение строительства выделить 30 000 рублей, пятьсот солдат, приписать крестьян и нанять для него плотников. Предупрежденный царским повелением, сибирский губернатор отряжает на строительство города на Исети два батальона Тобольского полка, приписывает пять крестьянских слобод — Камышловскую, Красноярскую, Пышминскую, Тамакульскую, Белослуцкую. И дело строительства нового завода-крепости пошло споро. Только-только в марте 1723 года строители разворошили исетские берега, а летом того же года Геннин уже шлет императрице медный поднос, сделанный из металла только что запущенной там фабрики.

Геннин стремительно и умело приступил к строительству новых уральских заводов. Он приехал руководить четырьмя разоренными казенными заводами. За двенадцать лет его правления на Урале появились девять новых казенных заводов с технологией и объемами производства на уровне (а то и выше) лучших европейских стандартов. Урал сделал страну действительно независимой от поставок зарубежного металла. Более того, еще при жизни Петра металл можно было экспортировать.

Еще несколько штрихов деятельности Геннина. Он был из тех, кто действительно умел разумно использовать природные богатства. Посетив пермские медные месторождения, о которых ему донесли — дескать, иссякли, — он понял, что тамошние рудокопы просто браконьерничали. Выбирали богатые пласты, а более бедные руды и не трогали: мол, не надобны. Геннин научил их использовать всю залежь, а убедившись, что руды здесь на годы и годы, основывает заводы, потом выросшие в город Пермь. Работая на устройстве этих заводов, в 1724 году Геннин узнает, что в Зауралье сильная засуха. Из-за нехватки воды могли остановиться новые екатеринбургские фабрики. Он быстро ориентируется и велит строить весной 1725 года еще одну плотину на Исети. И получилось, что из нового пруда вода обеспечивала при любых капризах природы бесперебойную работу екатеринбургских заводов, а на плотине встал в 1726 году Верх-Исетский завод.

И так во всем…

В 1734 году Геннина сменил на посту уральского горного начальника Татищев. Он вновь, как бы во исправление допущенной по отношению к нему более десяти лет назад несправедливости, получил в управление уральские горные заводы. И вновь многое сделал для их процветания…

Что сказать в заключение, итожа деятельность Блиера, Татищева, Геннина на Урале?

Не все в России поняли и приняли усилия Петра I по созданию мощного горнозаводского узла на Урале. Многие считали их просто прихотью великого реформатора, исполнение которой целиком зависело от его желания.

«…Органический недостаток… — пишет о деяниях Петра на Урале известный историк горного дела В. Белов, — заключался в том, что успехи целиком зависели от личности Петра, от силы его гения…»

Другой исследователь, живший в XIX веке, А. Корсак, считал, что:

«…Искусственно воздвигнутые фабрики… не находили рабочих, фабриканты несли потери, которые могли вознаградиться только монопольными ценами». Более того, автор утверждал, что иначе и не могло быть, поскольку, мол, «…новая форма промышленности была решительно противу по ложна всем народным привычкам и формам жизни…»

Органиченное славянофильство выпирает из этих высказываний. К сожалению, славянофилы ни тогда, ни, кстати, ныне не могут примириться с фактом, что Петр не только понял, что у страны будет будущее, только если она примет новые формы существования живущего в ней народа, но и решительно стал внедрять эти формы, безжалостно руша старые, им, славянофилам, столь любезные.

Как ни странно, первыми значимость Петровых усилий в строительстве заводов на Урале осознали иноземцы. Уже в 1710 году Отто Плейер писал: «Железо у царя теперь из Сибири, и такое хорошее и мягкое, что даже и шведского не отыщешь лутше… Сибирское железо дает хорошие ружейные стволы, которые на примерной стрельбе всегда выдерживают тройной заряд без всякой опасности…»

Но и в своем Отечестве были не только хулители Петровых дел. Мощную отповедь непонятливым дал М. В. Ломоносов: «Похвалялись некогда окрестные соседи наши, что Россия, государство великое, государство сильное, ни военного дела, ни купечества без их вспомоществования надлежащим образом производить не может, не имея в недрах своих не токмо драгих металлов для монетного тиснения, но и нужнейшего железа к приуготовлению оружия с чем бы стать против неприятеля. Исчезло сие нарекание от просвещения Петрова: отверсты внутренности гор… Проливаются из них металлы, и не токмо внутрь Отечества обильно распространяются, но и обратным образом, якобы чаемные, внешним народам отдаются. Обращает мужественное российское воинство против неприятеля оружие, приуготовленное из гор российских российскими руками…»

Пожалуй, в последних словах Ломоносова и подмечено то самое главное, что сделал Петр в горном деле. Это то, что он в реализации своих планов главную опору решил искать не в совести бояр и не в доброй воле иноземцев, а в воле и предприимчивости всего русского народа. Объявление в 1719 году свободы горного промысла и допуска к нему всех, «кто к тому охоту имеет», и на любых землях, — вот истинные дрожжи, на которых быстро возрос горнозаводский Урал.

Учреждение Берг-привилегии в 1719 году оказалась благом и для казенных и для частных уральских заводов. Стоит особо подчеркнуть — именно острое соперничество частных и казенных предприятий принудило и государственных управителей, и собственников заводов искать способы повышения эффективности работы. Побуждаемые сильной конкуренцией Демидовых, Осокиных, многих других частных владельцев заводов, первые государевы горные начальники сделали казенные заводы не просто совершенными по тогдашним техническим меркам, выпускающими высокосортную по мировым стандартам продукцию, но и высокоприбыльными предприятиями. А это, в свою очередь, заставило Демидовых искать новые пути повышения и качества выпускаемой продукции, и удешевления ее (поскольку, как писал Геннин, не мог с появлением столь мощного конкурента Демидов отныне «цену наложить, как хотел»). И вот в 1725 году уже задымили домны Нижнетагильского завода — первого в России железоделательного завода, полностью работавшего на магнитном железняке. Именно освоение этого нового вида сырья, залежи которого были и обильны и близки, позволило Демидовым не только создать металл с новыми потребительскими свойствами, но и получать его почти на тринадцать процентов дешевле, нежели на Невьянском заводе.

Конечно же, никак нельзя забыть и важнейшей роли государства при освоении новых видов производств. Не кто иной — казна решилась первой строить медеплавильные заводы на Урале. И самый первый — Пыскорский, и Уктусский в начале XIII века. Начать-то начали, только неважно шли сперва здесь дела. Лишь решительность В. И. Геннина, буквально сразу по приезде на Урал воздвигшего несколько медеплавильных заводов — новый Пыскорский, Егошихинский, Полевской, Лялинский, — дала мощный толчок развитию уральской металлургии. И вот, увидев прибыльность этого дела, в 1726 году запускают свой медный Таманский завод Строгановы. А в 1729 году, воспользовавшись тем, что Демидовы промешкали, не смогли вовремя развернуться вовсю с медными заводами, в зону их влияния на Западном Урале стремительно проникают купцы Осокины и ставят свой первенец — Иргинский заводик, который впоследствии стал опорой Осокиных в основании собственного большого горнозаводского дела на Каменном Поясе.

И уже вскоре в крае было в достатке медных заводов, и Россия избавилась от необходимости искать медь в чужеземье.

Соперничество частных и казенных заводов на Урале привело и к еще одному немаловажному следствию. Здесь стала существенно выше цениться рабочая сила.

Тому была основательная причина: ведь на новые, сулящие немалые прибыли производства требовался в немалом числе персонал — и обученный, и для вспомогательных работ. Следует заметить, что в ту пору нескончаемых войн население России быстро нищало, а теряя имущество, становилось чрезвычайно подвижным. Перепись 1710 года зафиксировала: в стране исчезла пятая часть тягловых дворов. Люди снимались с обжитых мест и подавались искать, где лучше. А уж с Урала, где только-только началось освоение, бежать при ухудшении жизни сам Бог велел! Поначалу вовсю бежали и от Демидовых. Больно они самоуправничали, новоявленные помещики, над приписанными к их заводам крестьянами. Сохранилась челобитная невьянских крестьян на Демидова, датированная 1708 годом, — что загонял на заводские работы вконец, дыхнуть не дает, да еще и ничего за это не платит.

Обычные меры против беглых — ловить, наказывать сурово, ковать в кандалы у рабочего места — оказались неэффективны. И на казенных заводах тоже.

И вот уже Геннин рассылает по всем заводам инструкцию:

«…Дабы мастеровым и работным людям при выдаче жалованья отнюдь волокиты не было… И их в летнее работное пахотное время от посеву и от снятия хлеба… ежели миновать можно, не употреблять…»

Следующей инструкцией Геннин вводит и гибкую систему оплаты труда на горных работах:

«…Зарплату… берггауэрам… по свойству… камня дачу… производить… з заделья, а не окладную; где камень тверже — тут более, а где мяхче — тут менее…»

Вскоре и Демидов осознал, что ему выгоднее. Немного прошло времени — работники Демидовских заводов стали из самых обеспеченных на Урале.

Так впрямую на жизни людей сказалось соперничество в те времена двух видов собственности.

И не полезно ли нам, вглядываясь в толщу лет, примерить на себя, на сегодняшнее время не музейный, а живой опыт первых уральских горнозаводчиков?! В наших нынешних ожесточеннейших спорах: что предпочтительнее — государственная или частная собственность, не впадаем ли мы опять в крайности? Плоха, бездарна, отвратительна монополия на собственность, кому бы она ни принадлежала — конкретному частному лицу или безликому государству. Только здоровая конкуренция может сделать здоровой экономику общества. Не в этом ли один из важных уроков, которые преподносит нам и история становления уральской индустрии?!

Да, велика заслуга Блиера, Татищева и Геннина в развитии крупнейшего центра горнозаводской промышленности в России. Но не только за это воздают им потомки. И Татищев, и Геннин были высокообразованными людьми. Именно они заложили основы просветительства на Урале: устраивали и общеобразовательные школы, и школы для подготовки специалистов по всем отраслям горнозаводского дела, где учили и письму, и арифметике, и рудознатству, и гранильному мастерству, и многим другим нужным ремеслам.

Сама их личность, талантливость, стиль решения технических и множества других проблем немало поспособствовали формированию на Урале особого сорта людей — горнозаводской интеллигенции, которая вскоре смогла воспитать в своей среде плеяду значительных деятелей. Достаточно вспомнить И. И. Ползунова, чей гений возрос и проявился именно на Урало-Сибирских казенных заводах. Так что обильные всходы дал посев Петра Великого, любовно взращенный выбранными им садовниками — В. Н. Татищевым и В. И. Генниным.