Царствование Николая I до революции 1848 года в Европе

Николаю I было суждено процарствовать 30 лет. Что же принесли России и семье Романовых непростые и бурные сороковые годы? Каким звеном в непрерывной цепи событий они оказались?

Расскажем хотя бы о главных и, может быть, самых знаменательных из них, обратив внимание прежде всего на жизнь царской семьи.

Семейная жизнь Александра Николаевича и Марии Александровны, по меньшей мере первые двадцать лет, оставалась совершенно безоблачной: с 1842 по 1860 год, за 18 лет, у них родилось восемь детей – шестеро сыновей и две дочери. Только двое старших – Александра и Николай – оказались недолговечны. Александра умерла семи лет, а Николай Александрович, родившийся в сентябре 1843 года и подававший большие надежды, одаренный сильным умом, любивший науки и искусства, в отличие от многих своих родственников, не испытывавший никакого расположения к фрунту, умер на 22-м году от чахотки. Трое детей Александра II прожили довольно долго: Алексей умер в 1908 году в 58 лет; Владимир – в 1909 г. в возрасте 62-х; Мария – в 1920 г., 67 лет.

Остальные же дети погибли насильственной смертью, как и сам Александр II – их отец. В 1905 году бомбой террориста Ивана Каляева был разорван на части 48-летний Великий князь Сергей Александрович, а в 1919 году был убит и последний сын Александра II – Павел Александрович.

Особо следует остановиться на втором сыне цесаревича – Александре, будущем российском императоре, который родился 26 февраля 1845 года. После смерти в 1865 году старшего брата – Николая Александровича, Александр Александрович стал наследником престола, а потом и императором, хотя в детстве его не готовили к престолу, предназначая для военной карьеры. Когда же он был провозглашен цесаревичем, ему было уже 20 лет, образование его почти закончилось, а главное, и характер, и наклонности более всего соответствовали родовой страсти почти всех мужчин из дома Романовых – военной службе.

Однако в 1842 году, когда молодые родители радовались своей первой дочери, до всех этих событий было еще очень и очень далеко.

А вот над дочерью императора Николая, 19-летней Великой княгиней Александрой Николаевной, вышедшей замуж в январе 1844 года за Гессен-Кассельского ландграфа Фридриха-Вильгельма, смерть уже занесла свою косу. Александра Николаевна была самой красивой из дочерей Николая и самой музыкальной – она прекрасно играла на фортепьяно, имела великолепный голос и безукоризненный слух. Семнадцати лет Великая княжна заболела чахоткой, которую просмотрели врачи, и вскоре после свадьбы, 29 июля 1844 года, умерла в столице мужа – Касселе.

Николай очень страдал из-за смерти своей любимицы и считал, что с этого дня жизнь его резко переменилась к худшему и несчастья стали преследовать его одно за другим…

Теперь же логика повествования заставляет нас вернуться в начало 30-х годов.

…27 июля 1831 года Александра Федоровна родила третьего сына, Николая. Это произошло сразу после возвращения императора из-под Новгорода, где он усмирил бунт в военных поселениях. А 13 октября 1832 года у августейших супругов родился последний – седьмой – ребенок, тоже мальчик, четвертый сын – Михаил, которому предстояла самая долгая жизнь из всех сестер и братьев – он дожил до 77 лет и умер 5 декабря 1909 года. То, что после Михаила императрица не родила более ни одного ребенка, объяснялось тем, что врачи запретили ей дальнейшие роды и даже брачные отношения, и Николай, среди особо близких и доверенных людей, шутя, называл себя «соломенным вдовцом», получив от супруги официальное разрешение заводить связи на стороне.

Однако прежде все же скажем о сыновьях императора. Второй сын Николая и Александры Федоровны – Константин – родился 9 октября 1827 года, и между ним и старшим братом – цесаревичем Александром – были еще три их сестры – Мария, Ольга и Александра, о которых речь пойдет, главным образом, в связи с их замужествами. Разница в возрасте между братьями была в девять с половиной лет, и потому Константина воспитывали особняком, готовя с самого рождения к службе на море.

Уже в четырехлетнем возрасте Константин получил чин генерал-адмирала – высший чин во флоте, соответствующий званию фельдмаршала. Что значил четырехлетний младенец по сравнению с Францем Лефортом, Федором Головиным, графом Андреем Остерманом, графом Федором Апраксиным, князем Михаилом Голицыным – первыми пятью генерал-адмиралами российского флота? Правда, великий князь Павел Петрович тоже был генерал-адмиралом и тем создал прецедент получения этого чина членами императорского дома, а потом эта традиция сохранилась до 1905 года, но справедливость требует сказать и о том, что генерал-адмирал получил чин мичмана в семь лет и лишь в шестнадцать стал лейтенантом. К этому времени он прошел уже хорошую теоретическую и практическую военно-морскую подготовку под руководством ученого, исследователя Арктики, капитана первого ранга, флигель-адъютанта Федора Петровича Литке. К 1829 году Ф. П. Литке успел совершить и трехлетнее кругосветное плавание, что принесло ему европейскую известность в ученом мире. С ноября 1832 года он стал воспитателем, а через 15 лет – попечителем Константина Николаевича. К этому времени его двадцатилетний воспитанник принял участие в нескольких морских плаваниях, в течение двух последних лет командуя фрегатом «Паллада».

27 июля 1831 года родился третий сын Николая, Великий князь Николай II Николаевич, а менее чем через полтора года после него, 13 октября 1832 года, последний, Михаил. Из-за маленькой разницы в возрасте Николай и Михаил росли и учились вместе, как это было с их августейшими дядьями Александром Павловичем и Константином Павловичем и как это было с их отцом и его младшим братом Михаилом Павловичем.

Великие князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич вместе начали «службу» в 1-м Кадетском корпусе, когда первому шел восьмой год, а второму – седьмой. Для августейших братьев был создан «потешный взвод» преображенцев, в котором инструктором по ружейной экзерциции, фрунту, шагистике и барабанному бою, а также и фельдфебелем был сам император. И если все царские сыновья с самого начала были нацелены не только на овладение премудростями военной службы, то эти двое «последышей», хотя бы сначала, занимались исключительно ею.

Теперь вновь вернемся к особе императора – человека необычайно волевого, ответственного за дело, выпавшее на его долю, и чрезвычайно трудоспособного. Николай I был достаточно умен и, хорошо понимая, что происходит вокруг него, все более и более убеждался в том, что, несмотря на все его усилия и почти круглосуточную работу, он уподобляется мифологическому Сизифу, осужденному богами на вечный бесплодный труд.

Это понимал не только Николай. С каждым годом становилось все очевиднее, что Россия безнадежно отстает от развитых стран Европы, но упорно идет своим собственным, отличным от других стран путем. «Что за странный этот правитель, – писала о Николае графиня М. Д. Нессельроде, – он вспахивает свое обширное государство и никакими плодоносными семенами его не засевает». А если чем и засевал Николай Россию, то семена эти не всходили, умирая в смертоносной, бесплодной земле.

Виною всему был режим, дошедший до последней крайности удушения жалких остатков лакейски послушного либерализма, создавший цензуру над цензурой – Бутурлинский комитет, в котором прочитывались уже вышедшие в свет издания, режим, всерьез готовившийся закрыть университеты, – не мог рассчитывать ни на что, кроме еще большего ужесточения власти, для сохранения собственного существования. И на вершине этого бесчеловечного режима стоял император, не просто глава его, но подлинный демиург и олицетворение восточной деспотии, называвшейся Российской империей. «Угнетение, которое он оказывал, – писала А. Ф. Тютчева, – не было угнетением произвола, каприза, страсти; это был самый худший вид угнетения – угнетение систематическое, обдуманное, самодовлеющее, убежденное в том, что оно может и должно распространяться не только на внешние формы управления страной, но и на частную жизнь народа, на его мысли, его совесть и что оно имеет право из великой нации сделать автомат, механизм которого находился бы в руках владыки».

Внешне все свидетельствовало о победе этого принципа, о его полном торжестве. Миллионная армия, вымуштрованная до состояния манекенов, и стотысячный чиновничий корпус, перемещавший и по горизонтали, и по вертикали миллионы бумаг, создавали убедительную картину безупречной активной деятельности, да и сам Николай трудился самозабвенно и неустанно.

А. Ф. Тютчева писала, что император «проводил за работой восемнадцать часов в сутки, трудился до поздней ночи, вставал на заре, спал на твердом ложе, ел с величайшим воздержанием, ничем не жертвовал ради удовольствия и всем ради долга и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поденщик из его подданных. Он чистосердечно и искренне верил, что в состоянии все видеть своими глазами, все слышать своими ушами, все регламентировать по своему разумению, все преобразовать своею волею. В результате он лишь нагромоздил вокруг своей бесконтрольной власти груду колоссальных злоупотреблений, тем более пагубных, что извне они прикрывались официальной законностью и что ни общественное мнение, ни частная инициатива не имели ни права на них указывать, ни возможности с ними бороться».

Одна из умнейших и образованнейших женщин России Александра Осиповна Смирнова, урожденная Рассет, до замужества фрейлина, а затем жена петербургского губернатора, оставила любопытные воспоминания о литературной жизни Петербурга, нравах и событиях двора. В своем дневнике она записала 5 марта 1845 года:

«Государь сказал мне: „Вот скоро двадцать лет, как я сижу на этом прекрасном местечке. Часто удаются такие дни, что смотрю на небо, говорю: зачем я не там? Я так устал…“ Но устал не только Николай, устала вся Россия, от интеллигентов-радикалов до его собственных министров. Крестьянские бунты в западных губерниях империи привели к отмене или ограничению барщины в Литве, Белоруссии и на Правобережной Украине. Там же были установлены размеры земельных крестьянских наделов и перечень крестьянских повинностей. Однако все это были лишь робкие попытки незначительно ограничить крепостничество, и они мало что дали крестьянам.

А радикалы-интеллигенты – чаще всего разночинцы, то есть «люди разного чина и звания», выходцы из дворян, купцов, мещан, духовенства, крестьян, ремесленников, получившие образование и порвавшие со своей средой, – встали на путь осмысления всего происходящего в России, а затем и на путь борьбы за освобождение своих собратьев от средневекового феодального рабства.

В начале 1846 года в Киеве возникло тайное революционное Кирилло-Мефодиевское общество, в которое входили несколько десятков человек – Т. Г. Шевченко, историк-профессор Н. И. Костомаров и др., ставившие целью освобождение Украины и создание международной Славянской федерации. В 1847 году по доносу провокатора – студента Петрова – общество было разгромлено.

Чуть раньше – в 1845 году – в Петербурге возник кружок «русских фурьеристов» – последователей социалиста-утописта Шарля Фурье, – возглавляемый переводчиком министерства иностранных дел Михаилом Васильевичем Буташевичем-Петрашевским. В кружок входили Ф. М. Достоевский, сподвижник В. Г. Белинского В. Н. Майков, М. Е. Салтыков-Щедрин, ученые, офицеры – всего более ста человек. Занимаясь вначале чисто научной деятельностью – чтением рефератов, дискуссиями на исторические и литературные темы, – участники кружка все более политизировались, чему способствовали не только события в России, но прежде всего то, что происходило в это время в Европе. Особенно же сильное влияние на деятельность петрашевцев оказала революция, начавшаяся в феврале 1848 года во Франции.

Однако речь об этом пойдет ниже, а пока мы побываем на еще одной свадьбе, состоявшейся в Петергофе летом 1847 года, когда в Европе было еще относительно спокойно.