Свадьба великой княжны Марии Николаевны и герцога Лейхтербергского, князя Эйхштетского Максимилиана

Эта свадьба была первым государственным и семейным торжеством, проходившим в новом Зимнем дворце, еще не до конца отстроенном. Свадьба Марии и Максимилиана состоялась при обстоятельствах не совсем обычных, которые старались не доводить до широкой публики, хотя во дворце давно уже ходили слухи, что предстоящий брак заключается не по любви и даже не по расчету, а по острой необходимости.

Известно было, что восемнадцатилетняя Великая княжна Мария Николаевна двумя годами раньше влюбилась в князя Александра Ивановича Барятинского и даже намеревалась выйти за него замуж.

Барятинский, бывший четырьмя годами старше Марии Николаевны, в бытность свою в Школе гвардейских подпрапорщиков в 1831—1833 годах прославился своими кутежами и волокитством и был признанным заводилой среди петербургской «золотой молодежи». О свадьбе с таким человеком не могло идти и речи, тем более что за скандальные истории Барятинский был отправлен на Кавказ, где получил пулю в бок и золотую саблю с надписью «За храбрость».

Случилось это тотчас же, как только попал он на войну. Из-за ранения и награды его тут же отозвали в Петербург, восстановили в гвардии, и он даже стал одним из флигель-адъютантов цесаревича. Конечно же, в путешествие по Европе Барятинский с ним не ездил, но на свадьбу Марии Николаевны с Максимилианом, его счастливым соперником, был приглашен и в новом Зимнем дворце присутствовал.

Побывавший в Петербурге сразу после венчания голландский полковник Гагерн так писал о новобрачной: «Великая княжна Мария Николаевна мала ростом, но чертами лица и характера – вылитый отец. Профиль ее имеет также большое сходство с профилем императрицы Екатерины (Великой. – В. Б.) в годы ее юности. Мария – любимица своего отца, и полагают, что в случае кончины императрицы она приобрела бы большое влияние. Она обладает многими дарованиями: уже в первые дни замужества она приняла в свои руки бразды правления». Правда, последнее замечание Гагерна о главенстве в новой семье свидетельствовало столько же о сильном характере Марии Николаевны, сколько и о мягкосердечии ее мужа. И хотя у герцога была весьма своеобразная, но все же и весьма славная родословная, в день свадьбы – 14 июля 1839 года – он был всего-навсего подпоручиком российской гвардии. Он был двумя годами старше Марии Николаевны, хорош собой, высок и статен. Герцог был и прекрасно образован, что позволило ему в будущем занимать посты президента Академии художеств и директора Горного института – бесспорно, лучшего высшего учебного заведения России. (Впрочем, о его службе в России дальше будет рассказано более подробно.) Разумеется, что и происхождение его играло не последнюю роль в женитьбе на дочери императора. Подтверждением тому было и имя герцога – Максимилиан-Евгений-Иосиф-Огюст-Наполеон.

Его отцом был пасынок Наполеона Бонапарта – сын первой жены императора Франции Жозефины Богарнэ от ее брака с графом Александром Богарнэ, генералом республиканской армии, безвинно казненным якобинцами.

(Кстати, в мае 1793 года, незадолго до казни, Александр Богарнэ сменил на посту главнокомандующего Северной республиканской армией генерала де Кюстина – родственника маркиза Астольфа де Кюстина, о котором упоминалось выше.)

Выйдя во второй раз замуж за бедного молодого офицера, будущего императора, Жозефина открыла путь для блестящей карьеры своего сына Евгения и дочери Гортензии. Евгений в 23 года стал генералом, – впрочем, по заслугам, – а после вступления его отчима на престол – принцем Империи. В 1805 году он был провозглашен вице-королем Италии (королем Италии был сам Наполеон), а еще через год Бонапарт официально усыновил его и даже собирался объявить своим наследником. В 27 лет Евгений женился на дочери баварского короля принцессе Амалии-Августе, а еще через год добавил к своим титулам и титул князя Венеции. От этого-то брака в 1817 году и родился герцог Максимилиан Лейхтенбергский. Его титул «герцога Лейхтенбергского» произошел от названия замка Лейхтенберг в одноименном ландграфстве в округе Пфальц, которое в год его рождения было уступлено баварским королем – дедом Максимилиана – своему зятю Евгению Богарнэ вместе с частью княжества Эйхштет. Это превратило новую территорию в герцогство Лейхтенбергское, отец Максимилиана, лишившийся всех своих титулов из-за поражения Наполеона, стал герцогом Лейхтенбергским и князем Эйхштетским с присвоением титула Королевского Высочества. За четыре года до свадьбы эти титулы – из-за бездетности его старшего брата – перешли к 18-летнему Максимилиану. Таким было происхождение зятя Николая I, нового Великого князя Российского императорского дома, Его Императорского Высочества герцога Лейхтенбергского.

Оказавшийся на их свадьбе Астольф де Кюстин отметил любопытное для всякого француза совпадение: венчание состоялось в день 50-й годовщины взятия Бастилии, что настроило маркиза на особый лад. Увидев Николая в церкви Зимнего дворца, он был поражен и августейшей четой, и отношением к ней окружающих, и роскошью и великолепием обряда: «Стены, плафоны церкви, одеяния священнослужителей – все сверкало золотом и драгоценными камнями. Здесь было столько сокровищ, что они могли поразить самое непоэтическое воображение… Я мало видел могущего сравниться по великолепию и торжественности с появлением императора. Он вошел с императрицей в сопровождении всего двора, и тотчас мои взоры, как и взоры всех присутствующих, устремились на него, а затем и на всю императорскую семью. Молодые супруги сияли: брак по любви в шитых золотом платьях и при столь пышной обстановке – большая редкость, и зрелище поэтому становилось гораздо интереснее. Так шептали вокруг меня, но, – добавлял умный и проницательный де Кюстин, – я лично не верю этому чуду и невольно вижу во всем, что здесь делается и говорится, какой-либо политический расчет».

Недалекое будущее доказало его правоту – развитая интуиция, знание жизни и незаурядный психологизм известного писателя не подвели француза: хотя брак Марии и Максимилиана был отнюдь не бездетным – за двенадцать лет у них родились четверо сыновей и три дочери, – однако ходили упорные слухи, что многие герцоги и герцогини Лейхтенбергские имеют других отцов, о чем будет рассказано чуть ниже.

Описывая церемонию венчания, де Кюстин обратил внимание на то, что по окончании обряда корону над головой невесты держал ее брат – цесаревич Александр, а корону над головой герцога Лейхтенбергского – граф Петр Петрович Пален, русский посол в Париже, сын одного из главных заговорщиков – убийц Павла I. Таким образом, замечал де Кюстин, сын убийцы призывал благословение небес на голову внучки убитого, что не могло не показаться странным. Однако не только это удивило наблюдательного путешественника: первыми лицами во время свадьбы оказались не жених, не невеста, не священники, а находившийся всегда в центре внимания отец невесты, император Николай.

«Император – всегда в своей роли, которую он исполняет, как большой актер. Масок у него много, но нет живого лица, и когда под ними ищешь человека, всегда находишь только императора.

Думаю, что это можно даже поставить ему в заслугу: он добросовестно исполняет свое назначение. Он обвинял бы самого себя в слабости, если бы мог допустить, чтобы кто-нибудь хоть на мгновение подумал, что он живет, думает и чувствует, как обычные люди. Не разделяя ни одного из наших чувств, он всегда остается лишь верховным главой, судьей, генералом, адмиралом, наконец монархом, и никем другим».

Николай и здесь всем распоряжался, не подавая, конечно, никаких команд, но приказывая взглядом и движением мышц лица, за выражением которого неотрывно следили все. «Его гордое равнодушие, его черствость – не прирожденный порок, а неизбежный результат того высокого положения, которое не сам он для себя избрал и покинуть которое он не в силах. Как бы то ни было, но совершенно особая судьба русского императора внушает мне сострадание: можно ли не сочувствовать его вечному одиночеству, его величественной ссылке?» – добавлял де Кюстин.

По окончании венчания молодые, августейшая чета, императорская фамилия и все присутствующие были приглашены в восстановленный дворец, в одной из зал которого был накрыт стол на тысячу человек. Кюстин так описывал этот праздник: «Это была феерия, и восторженное удивление, которое вызвала у всего двора каждая зала восстановленного за один год дворца, придавало холодной торжественности обычных празднеств какой-то особый интерес. Каждая зала, каждая картина ошеломляли русских царедворцев, присутствовавших при катастрофе, но не видевших нового дворца после того, как этот храм по мановению их господина восстал из пепла. Какая сила воли, думал я при виде каждой галереи, куска мрамора, росписи стен. Стиль украшений, хотя они закончены лишь несколько дней назад, напоминает о столетии, в которое этот дворец был воздвигнут: все, что я видел, казалось старинным… Блеск главной галереи в Зимнем дворце положительно ослепил меня. Она вся была окрашена в белый цвет. Это несчастье во дворце дало возможность императору проявить свою страсть к царственному, даже божественному, великолепию… Еще более достойной удивления, чем сверкающая золотом зала для танцев, показалась мне галерея, в которой был сервирован ужин. Стол был сервирован с исключительным богатством. На тысячу человек в одной зале был сервирован один стол!»

Вопреки де Кюстину, Гагерн, посетив Зимний дворец в одно с ним время, заметил: «Вообще русские очень рады, когда они могут похвалиться: „Мы имеем самое большое, что бы то ни было – дворец, театр или крепость“; или еще: „Никогда столь большое здание не было возведено за столь короткое время“. Величина и скорость для них значат больше, чем доброкачественность и красота. Наполеон справедливо заметил о них: „Поскребите его шкуру – и вы найдете татарина“. Невыгодные последствия столь большой поспешности повсюду видны в Зимнем дворце: сырые, нездоровые стены; все комнаты летом много топились для просушки, поэтому уже во многих апартаментах стало невозможно жить».

Барятинский, как уже выше говорилось, был приглашен на свадьбу Марии Николаевны с Максимилианом, которая ставила крест на его мечтах о женитьбе на Великой княжне. Но будучи человеком еще молодым, чрезвычайно взбалмошным и в высшей степени самонадеянным, этот смельчак и баловень судьбы все же не оставил надежды войти в царскую семью. Сравнивая свою родословную с родословной герцога Лейхтенбергского, он пришел к выводу, что Максимилиан ему не чета – Барятинский был Рюриковичем, потомком Черниговских и Тарусских князей, а в сравнительно недавнем прошлом его дед – Иван Сергеевич Барятинский, генерал-поручик и посол Екатерины II в Париже – был женат на Гольштейнской принцессе Екатерине, родственнице великой императрицы. Все это вскружило голову молодому князю, и он стал оказывать весьма недвусмысленные знаки внимания другой дочери Николая, 17-летней Ольге Николаевне, о которой Гагерн писал: «Вторая великая княжна, Ольга Николаевна, любимица всех русских; действительно, невозможно представить себе более милого лица, на котором выражались бы в такой степени кротость, доброта и снисходительность. Она очень стройна, с прозрачным цветом лица, и в глазах тот необыкновенный блеск, который поэты и влюбленные называют небесным, но который внушает опасения врачам».

Однако Барятинский и тут просчитался. Он не учел, что Ольга Николаевна, не в пример своей старшей сестре, холодна и расчетлива, а кроме того, и крайне самолюбива – она отказывала владетельным князьям Германии только потому, что видела в предстоящем замужестве себя не иначе, как королевой. Когда же Николай узнал о новых кознях неугомонного князя, он снова отослал его на Кавказ, присвоив ему незадолго до того чин полковника.

Подтверждая основательность сомнений в любви Максимилиана Лейхтенбергского и Марии Николаевны, Н. А. Добролюбов писал: «Но, выдавши Марию замуж, Николай I сказал ей, что теперь опять она может взять себе в адъютанты Барятинского, и он был возвращен. Впрочем, он ей надоел наконец, и, окончательно убедившись, что при дворе многого не добьешься, Барятинский уехал в горы Кавказа за чинами, почестями и воинской славой. Умный и лукавый А. П. Ермолов сказал об этом так: „Ведь на Кавказе большие горы, а в Петербурге болото топкое; в болоте столько же легко увязнуть, сколько в горах удобно подняться на высоту“. Барятинский и поднялся на максимально возможную высоту, став через 27 лет главнокомандующим, наместником Кавказа и фельдмаршалом, пленив в

1859 году неуловимого Шамиля. Но об этом – после.

Что же касается Марии Николаевны и ее мужа – герцога Максимилиана Лейхтенбергского, то можно констатировать, что царская дочь никакого заметного следа в истории России не оставила, кроме потомков, о которых автор непременно расскажет, чтобы дать информацию, не распыляя ее по страницам этой книги.

Говоря о самой Марии Николаевне, современники утверждали о существовании весьма нежных отношений между нею и знаменитым итальянским певцом, графом Джованни Марио Канди, гастролировавшим в России в 1849—1853 годах.

Он выступал в Петербурге на сцене Итальянской оперы вместе со своей женой, не менее знаменитой певицей Джулией Гризи. Его гастроли в Петербурге были триумфом великого певца, которому здесь исполнилось сорок лет. Многие дамы буквально сходили с ума от красавца-графа, обволакивавшего слушавших его бархатистым тембром великолепного, чистого и полнозвучного голоса. Конечно же, Марио мог нравиться Марии Николаевне, но возле какой из великосветских дам не роятся, подобно осам, сплетни?

После Марио Н. А. Добролюбов назвал еще и графа Г. А. Строгонова, обвенчавшегося тайно от царя в Мариинском дворце в 1855 году. «О детях его говорить нечего: Максимилиан начинает свое завещание проклятием того часа, в который он вступил в Россию». Однако следует учесть, что герцог Максимилиан 20 октября 1852 года уже скончался, и все любовные связи его бывшей жены, на тот момент тридцатитрехлетней вдовы, никак нельзя рассматривать как супружескую неверность. Но недоброжелатели Марии Николаевны, еще довольно молодой женщины, не делают в своих выпадах против нее никакой разницы между положением супруги и вдовы.

Теперь же более подробно расскажем о жизни герцога Максимилиана.

Он приехал в Санкт-Петербург в 1837 году, за два года до женитьбы на Марии Николаевне.

На второй день после венчания поручик российской гвардии указом императора стал членом императорской фамилии и в том же году генерал-майором гвардии и шефом лейб-гвардии гусарского полка.

Однако герцог не был только военным: ему по нраву были такие, казалось бы, далекие друг от друга сферы, как естествознание – физика и химия – и искусство, прежде всего живопись и скульптура.

Герцог упорно трудился над проблемами гальванопластики, электрохимии и металлургии, став всемирно известным ученым в этих разделах науки, как теоретической, так и прикладной, и основал в Петербурге на свои средства гальванопластический завод. Максимилиан активно содействовал строительству железной дороги Санкт-Петербург – Москва.

Второй сферой его интересов было искусство. В 1842 году Максимилиан был избран почетным членом Императорской Академии художеств, а на следующий год – ее Президентом. На этом посту он оставался до своей смерти 20 октября 1852 года. Максимилиан прожил всего 35 лет. 6 декабря 1852 года Николай объявил своим указом детей Максимилиана членами императорской фамилии с титулом «герцогов Лихтенштейн, князей Романовских».

Каких бы отцов ни приписывали детям, рожденным Марией Николаевной, совершенно очевидно, что после смерти мужа она не родила ни одного ребенка. Ее последним сыном был герцог Георгий Максимилианович, родившийся 17 февраля 1852 года – за восемь месяцев до смерти герцога Максимилиана.

Сыновья Марии Николаевны и Максимилиана – Николай (рождения 1843 года), Евгений (рождения 1847 года), Сергей (рождения 1849 года) и Георгий (рождения 1852 года) были генералами, а их дети, дожившие до октября 1917 года, либо сражались на стороне белых и умерли за границей, в эмиграции, либо, оставшись в Советском Союзе, стали жертвами большевистского террора.

Род герцогов Лейхтенбергских, князей Романовских пресекся 16 декабря 1974 года со смертью в Риме последнего его представителя

Сергея Георгиевича – Почетного председателя Русского национального объединения. Умер Сергей Георгиевич на 85-м году жизни.