Глава шестая

Друг

Александра Федоровна, российская императрица, уже третий день проводила у постели больного сына; судорожно сцепив руки, час за часом смотрела она неподвижным, полным отчаяния взором на измученного ребенка. В тот несчастливый день, когда коренастый матрос Деревянко внес на руках скорчившееся от боли, почти безжизненное тело Алексея, охваченная непередаваемым горем императрица потеряла сознание.

Весь двор озабоченно следил за Алешей после последнего приступа, прилагались все усилия и бесконечная осторожность, чтобы предотвратить новое несчастье! И тем не менее это снова случилось! Малыш, находившийся под строгим наблюдением Деревянко и няни Вишняковой, играл в парке с сыном привратника; наследника ни на секунду не выпускали из поля зрения. Но, вставая на ноги, Алеша сделал неосторожное, порывистое движение, и тут же мертвенно-бледным упал на руки подбежавшего матроса.

Когда его положили в кроватку и осторожно раздели, сразу же увидели страшную синюю опухоль — опасное для жизни внутреннее кровотечение. Ребенок лежал, судорожно подтянув к животу ногу, нос его заострился, как у покойника.

Врачи, за которыми в отчаянии послал государь, тотчас прибежали, обследовали маленького пациента, применяли различные средства, провели консилиум, повторное обследование и вынуждены были признать свою беспомощность. Предложенные чудодейственные микстуры тибетского врача Бадмаева, ранее всегда помогавшие, когда искусство других врачей было бессильно, не оказали никакого эффекта; было такое впечатление, что Бог покинул российскую царицу, которой завидовали все женщины государства. Даже великолепные травы Бадмаева не смогли облегчить страданий цесаревича. Тогда Александра упала на пол рядом с кроватью и в страстной молитве стала заклинать Бога в последний раз совершить чудо и спасти от смерти ее сына.

Проходили день за днем, ночь за ночью; казалось, Всевышний не решается свершить чудо. Состояние Алексея даже ухудшилось, боли усилились. Если сначала мальчик мог разговаривать с гувернером Жильяром или с няней по меньшей мере в течение нескольких часов, пока вновь не начинались боли, то теперь таких пауз не было вообще, и ребенок, не переставая, кричал и стонал, так что никто в императорском дворце не решался приблизиться к комнате больного. Иногда утомленный Алеша затихал, и тогда у измученной императрицы становилось еще хуже на душе: она думала, что смерть вот-вот унесет ее сына. Днем в комнате больного часто появлялся царь, чтобы утешить Алике. Однажды мальчик почувствовал его холодную ладонь на своем лбу; очнувшись, он слабыми, исхудавшими ручками притянул к себе голову отца и тихим голосом, задыхаясь, прошептал ему на ухо: «Папа, если я умру, вели похоронить меня внизу, в парке».

Император, осторожно высвободившись из объятий ребенка, со слезами на глазах бросился к дверям, и царица услышала его сдавленные рыдания.

Александра продолжала неподвижно сидеть у постели маленького больного, уставшая от долгого ухода, безутешная, но все же не покорившаяся судьбе. Она перестала молиться, потому что была уверена, что Бог больше не хочет ее слушать. С того момента, как Алексея настигла беда, она почти не покидала его комнаты, не снимала платья и не спала. Ее волосы были не причесаны и не убраны, обычно красивое лицо осунулось, побледнело и сморщилось, стало похоже на скорбный лик старой женщины; ее воспаленные глаза глядели тускло и невыразительно после слишком многих пролитых слез.

Вдруг кто-то постучал у входа — один, другой, третий раз. После того как никто не ответил, дверь почти бесшумно отворилась и вошла Стана, великая княгиня Анастасия Николаевна. Императрица в оцепенении не заметила ни стука, ни прихода Станы, и только тогда вышла из состояния апатии, когда прямо перед собой увидела возбужденное лицо великой княгини. Теперь она слышала нежные, ласковые слова, какие умели говорить только Стана и ее сестра Милица.

В течение какого-то времени она молча внимала речам своей родственницы, и затем снова, после долгого оцепенения, у нее из глаз полились слезы. Спазмы прошли, и, всхлипывая, она бросилась Стане на шею. Та гладила ее, утешала, поцеловала, склонилась перед ней, обняла ее колени, положила на них голову и сказала, что малыш непременно поправится. Александра не должна беспокоиться, все опять будет хорошо. Потоком успокоительных речей великая княгиня сумела постепенно пробудить в царице надежду. Она уверяла ее, что Алексей скоро будет снова здоров и все повернется к лучшему. Сама царица завоюет любовь народа, и злые старые придворные дамы и министры еще умрут от стыда за свои низкие интриги; чудесная эпоха счастья наступит для всей России, такая пора, какой страна еще никогда не знала.

И вот, стремительно перескакивая с одного на другое, Стана быстрым, возбужденным шепотом начала рассказывать о странном сибирском крестьянине, том святом страннике, с которым она и Милица познакомились несколько дней назад. Это был очень необычный человек, гораздо более умный и наделенный большей божественной силой, чем сам месье Филипп и доктор Бадмаев! Не покривив душой, Стана могла сказать, что этот крестьянин по святости превосходит даже Иоанна Кронштадтского; такого мнения была не только она и ее сестра Милица, то же самое заявил сам святой Иоанн!

Великая княгиня сбивчиво рассказала, как только что, во время обедни, в присутствии знатных дам, да и всего высшего общества Петербурга, Иоанн торжественно объявил простого мужика Григория Ефимовича лицом, благословленным Богом. Это произошло следующим образом: отец Иоанн как раз закончил богослужение, он говорил замечательно, как всегда, и вся церковь была заполнена верующими. Там можно было увидеть самые роскошные туалеты, и многие дамы уже появились в длинных перчатках, «только что вошедших в моду». По окончании службы священник с распятием в руке произнес обычные слова: «Живите в вере и страхе Божием!», — но когда после этого дамы устремились вперед, чтобы причаститься и получить благословение святого, произошло необычное! Стана чрезвычайно жалела, что сама не присутствовала при этом; правда, она собиралась в тот день поехать к обедне в Кронштадт, но в последний момент к ней приехали гости, поэтому она была вынуждена от этого отказаться.

Она продолжала рассказ: именно в тот момент, когда дамы собирались подойти к отцу Иоанну, он с горящими глазами вышел из алтаря, поднял правую руку и воскликнул властным голосом: «Остановитесь! Сегодня среди нас присутствует более достойный, который первым должен принять святое причастие, — тот скромный паломник, стоящий там среди вас!» При этом он указал на самого обычного мужика в глубине церкви, в той части Божьего храма, где обычно молились нищие, слепцы и паралитики.

В испуге все повернулись к человеку, указанному отцом Иоанном. Это действительно был простой крестьянин в овчине, тяжелых сапогах, с посохом в руке и с грубым мешком за спиной. Тем не менее от внимания дам, по крайней мере по утверждению графини Игнатьевой, от которой Стана узнала все подробности, не ускользнуло, какие ясные глаза были у этого мужика. Глаза, подобные этим, они не встречали прежде ни у одного человека, но самым удивительным было то, как этот странник себя вел! Ожидали, что все происшедшее сильно смутит его, но этот чудный человек даже не казался удивленным, не говоря уже о смущении: спокойным шагом подошел он к иконостасу, принял причастие и затем сам благословил отца Иоанна!

В салоне графини Игнатьевой этот случай, естественно, возбудил величайший интерес; были наведены справки, откуда появился этот незнакомый странник и кем он, в конце концов, был. Великая княгиня рассказывала царице, как архимандрит Феофан встретил странника в коридоре Духовной академии и завязал с ним беседу. На следующий день Феофан появился в салоне Игнатьевой и подробно описал, какое впечатление произвел сибирский крестьянин на него самого, епископа Гермогена и почтенного монастырского священника Илиодора. Но не только эти духовные лица были поражены набожностью, глубокими знаниями и изначальной мудростью этого чудо-человека Распутина; очень рассудительные, скептически настроенные люди, профессора, адвокаты, офицеры и чиновники, познакомившись с ним при встрече в «Союзе русского народа», совершенно поддались его чарам и были уверены в его святости.

Отец Феофан привел удивительного крестьянина во дворец великой княгини Станы и ее супруга в Сергеево, в результате и Николай Николаевич почувствовал к нему величайшую симпатию. Далее Стана рассказывала императрице, что к великому князю явилась делегация от «Союза русского народа» и попросила его содействия, чтобы привести нового святого в Царское Село и представить царской чете. Они полагали, что устами этого крестьянина говорит «голос русской земли», душа самого святого русского народа; но никогда еще не было так необходимо услышать голос народа, как именно теперь, когда «революционеры своими злодеяниями угрожают престолу и православной Церкви». Царь и царица окружены неискренними и ненадежными придворными, заигрывавшими в душе с вредными идеями «Запада»; тем более важным представляется поэтому возможность услышать однажды при дворе истинного представителя народа.

Сама Стана могла только ходатайствовать об этом перед императрицей: «Союз русского народа» был действительно самым верным и надежным защитником монархии, и если он что-то советовал императору, то только в интересах престола и династии. Николай и Алике были абсолютно правы, не доверяя тому лицемерному окружению, которое намеренно пыталось утаить от них настоящие намерения народа. Но крестьянин Григорий Ефимович был истинно русским и при этом православным христианином, знал народ, его интересы и желания, и он мог, как никто другой, дать императору правильный совет, что надо теперь делать для подавления отринутых Богом заговорщиков.

Еще более важным было то, что Григорий Распутин обладал чудесной целебной силой и способен был вылечить даже самых безнадежных больных. В этом Стана полностью убедилась, когда в Петербурге появилась простая, но почтенная и богобоязненная мещанка, вдова Батманова, чтобы рассказать, как Григорий Ефимович еще до его прибытия в Петербург, на родине в Сибири считался святым и чудотворцем, как стекались к нему матери с больными детьми, мужчины и женщины с неизлечимыми недугами и, выздоровев, покидали его. Сама вдова Батманова пожертвовала все свое значительное состояние на благотворительные цели в знак благодарности за излечение отцом Григорием.

Кроме того, личное впечатление, которое произвел на Стану Распутин, оказалось прямо-таки потрясающим, и не только она сама, но и ее супруг, сестра и зять в такой же мере прониклись его святостью, как только познакомились с ним. С того момента Григорий Ефимович стал регулярно появляться как у Станы, так и у Милицы и ее супруга Петра Николаевича: не далее как вчера он снова был у Станы, и, использовав эту возможность, она сообщила ему, как плохо идут дела у бедного цесаревича и в каком отчаянии Алике. Восторженно сияя от счастья, Стана сообщила императрице, что чудотворец ответил так: «Передай царице, что она не должна больше плакать, я вылечу ее ребенка! И когда он потом станет солдатом, у него снова будет румянец во всю щеку!»

Впервые за много дней на лице императрицы появилась улыбка… а Анастасия Николаевна, сидя перед ней на полу, рассказывала и рассказывала. Правда, вначале Алике едва слушала, так сильно была охвачена страхом и заботами, но, по мере того, как Стана продолжала свое повествование, она, хоть и не сразу, но все-таки поняла, о чем идет речь: этот крестьянин хочет защитить императора, ее и маленького Алексея от покушений революционеров, хочет спасти Россию и православную Церковь и вылечить дорогого, единственного Алешу!

Кровь начала медленно приливать к утомленному, бледному лицу императрицы, ее глаза постепенно обрели живость и блеск. А когда Стана начала подражать деревенской речи Распутина, царица невольно улыбнулась. Все, что этот крестьянин говорил о выздоровлении и «румянце во всю щеку», звучало так просто и сердечно, что Александра тут же почувствовала расположение к этому человеку. У нее появилось неодолимое желание познакомиться с тем чудотворцем, и она решила в тот же день поговорить об этом с государем.

Когда Стана заметила, что ей удалось пробудить в императрице заинтересованность, отвлечь ее от тяжелых мыслей, вдохновение черногорки уже граничило с экстазом. Пылко и убедительно описывала она внешность Григория и особенно его глаза, их проницательный взгляд. Она говорила о притягательной силе, присущей этому взгляду и заставляющей забыть, что перед вами простой крестьянин. Великая княгиня отпустила колени императрицы и сопровождала свой рассказ оживленной жестикуляцией; она очертила в воздухе фигуру и движения нового святого, повторяя его слова. Вдохновенный и образный рассказ постепенно захватил и императрицу.

В комнате больного тем временем стемнело, и только сквозь окно проникал тусклый свет. Когда Александра почувствовала у своих колен гибкое тело черногорской подруги, она скорее догадывалась о ее страстных жестах, чем видела их, она слышала из ее уст интонации сибирского пророка, и ей, не спавшей уже третью ночь, показалось, будто из темноты комнаты медленно поднимается, вызванная словами и жестами Станы, худая, сильная фигура крестьянина с длинными волосами, бородой и добрым, мягким взглядом.

— Вспомни, Аликс, — продолжала великая княгиня, — что тебе сказал доктор Филипп, когда ему пришлось нас покинуть. Он предсказал, что Бог пошлет вам нового друга, который поможет вам и защитит вас! Поверь мне, Алике, это он и есть, этот друг, о котором вам возвестил Филипп! Он спасет Россию и вылечит твоего сына! Бог послал его вам!

Когда Александра смотрела в темную комнату, ей казалось, что она ясно видела перед собой нового «друга». Он подошел к кровати, простер над больным руку, как будто благословляя его. «Он вылечит твоего сына!» — воскликнула Стана, и это был уже не полушепот, голос звучал уверенно и четко. Тогда царица громко заговорила:

— Как ты добра ко мне, Стана! Ты и Милица, вы единственные, кто добр ко мне!

С тем пылом и силой, с какими несчастные люди доказывают свою любовь и благодарность, она сжала ладонь Станы.

Вошла няня, чтобы зажечь свечи, а вскоре после того пришел и царь. Их удивила перемена во внешнем виде императрицы. В течение нескольких дней она была погружена в горе и отчаяние, а теперь выглядела почти веселой и приказала накрыть внизу ужин.

Император взволнованно поцеловал руку Станы:

— Вы и Милица, — сказал он, — единственные настоящие друзья среди наших родственников, и тем не менее меня постоянно пытаются настроить против вас!

Императора все время хотели убедить, что «черногорки» оказывают на него неблагоприятное влияние, что они необразованны, суеверны и не обладают хорошими манерами, что они, несмотря на полученное в Смольном монастыре воспитание, все равно остались «мужичками», чего и следовало ожидать от дочерей мужицкого князя. И разве не выдвигал этот вечно брюзжавший граф Витте все новые претензии и опасения; он не переставал утверждать, что симпатии Станы и Милицы к императрице основаны на эгоистическом расчете.

Время от времени делались попытки настроить императора против «черногорок», но он достаточно хорошо понимал, как надо относиться к таким интригам. Он знал и презирал тех министров и придворных, которые ни к чему другому не стремились, кроме как добиться для себя расположения. То, что они выдвигали против Станы и Милицы, было в глазах государя не чем иным, как клеветой! Теперь, когда Стане удалось развеселить его любимую Алике, ему все было ясно. Как же он мог не ценить этих женщин и не быть им благодарным, когда только они смогли действительно утешить императрицу в ее отчаянии! Когда Александра появилась за столом, Анастасия Николаевна уже подробно рассказывала императору о сибирском божьем человеке Григории Ефимовиче. Они еще долго говорили о нем втроем, Алике заставила великую княгиню повторить все то, что она уже говорила ей о страннике. Впервые за эти дни царская чета почувствовала что-то, похожее на надежду.

Даже вскоре после этого, когда царица опять поспешила в комнату и застала там цесаревича все еще мертвенно-бледным, стонавшим, скорчившимся в кровати, все равно в этот вечер у нее было легко на сердце, она вновь надеялась, что, в конце концов, все будет хорошо.

Спустя некоторое время она отправилась на покой и еще долго размышляла над словами, которые сказал ей на прощание месье Филипп. Неужели действительно наступил момент, когда Бог, наконец, услышал ее страстные молитвы и послал ей нового помощника, нового «друга»?

Через несколько дней после этого Николай и Александра сидели в императорском рабочем кабинете. Было около девяти часов вечера, Алике нетерпеливо считала минуты, прислушиваясь к шагам за дверью, несколько раз подбегала к письменному столу, за которым сидел ее супруг, с возгласом: «Он идет!». Но оказывалось, что это не так, часы показывали уже девять, а так нетерпеливо ожидаемый гость еще не пришел. Императрицу охватили дрожь и страх, она тяжело дышала, и на щеках проступили красные пятна. Царь тоже начал нервничать. Он листал документы и доклады, разложенные перед ним, и безуспешно пытался их прочесть. Там было несколько рапортов о новых мятежах, покушениях и бунтах, требующих принятия чрезвычайных мер в том или ином районе страны. Как же много хлопот доставляли эти новые революционные идеи! В последнее время император не мог выполнять всю работу днем и вынужден был сидеть за письменным столом до глубокой ночи.

Но в тот вечер дело вообще не двигалось с места. Николай хорошо умел скрывать свое возбуждение, хотя бы ради Алисы, но долгое ожидание сделало и его достаточно нетерпеливым: крестьянин Григорий Ефимович произвел на него впечатление не менее глубокое, чем на императрицу. Конечно, отец Григорий был простым мужиком, но умел себя подать естественно и искренне, смотрел прямо и открыто, с самого начала располагал к себе, а его умные речи ошеломили Николая и Алике.

Когда царь мысленно представлял себе министров, генералов и адъютантов, он не мог найти среди них ни одного умного лица, казавшегося таким доброжелательным и милым, каким было лицо Григория Распутина. Этот простой крестьянин сразу же с готовностью согласился помочь маленькому Алексею, и уже эта готовность несказанно успокоила Алике. С того момента когда Стана впервые рассказала о чудесной силе этого святого человека, царица преисполнилась надежды и чистой веры. Только бы он пришел! Ведь Стана обещала привезти его в своем экипаже из Сергеева в Царское Село, так что он должен был появиться самое позднее в девять вечера.

Император поднялся и положил руку на плечо супруге:

— Только не беспокойся, «солнечный лучик»! — сказал он, — нет ни малейшей причины для волнений.

Каждая мелочь была тщательно продумана, чтобы незаметно провести сибирского чудотворца в императорский дворец, чтобы он благословил Алешу и воздействовал на него своей исцеляющей силой. Если бы отец Григорий избрал обычный путь во дворец через приемные покои, ему, естественно, пришлось бы пройти через контроль дворцовой полиции, часовых и охрану. Его, как и любого другого, желавшего появиться перед государем, задержали бы по крайней мере два раза и допросили бы о цели прихода, его имя должно быть занесено в десятки различных книг, ему пришлось бы отвечать на вопросы дежурных офицеров, а эти ответы должны попасть к коменданту, чтобы, минуя несколько инстанций, было принято решение пропустить посетителя во дворец. И не было никакой уверенности, что где-нибудь не появится «подозрение» и незнакомца вообще не завернут назад.

Так как императора и его супругу окружал усиленный кордон шпионов в форме и в штатском, любое посещение контролировалось строжайшим образом, каждый шаг царской четы находился под наблюдением, прослеживался и заносился в тысячу разных протоколов. Как часто Алике с болью замечала мужу: «Мы здесь, словно заключенные, мой любимый Ники».

Но в этот раз были приняты все меры, чтобы избежать подобных неприятностей. Новые ворота с задней стороны дворца должны были незаметно пропустить Распутина в императорские апартаменты. Этот вход вел к обычно запертой черной лестнице, и в тот вечер Мария Вишнякова, верная и преданная няня наследника, ждала появления чудотворца, чтобы провести его через темную прихожую наверх в царские покои. До этой боковой двери Григорий Ефимович должен был дойти в сопровождении великой княгини Станы, чье появление как частой гостьи в Царском Селе не показалось бы странным охранникам тыльной стороны дворца. Таким образом, было предпринято все возможное, чтобы посещение Распутина не привлекло внимания.

Когда царь уже собрался в очередной раз успокоить свою супругу, неожиданно открылась дверь и в кабинет царя вошел сибирский крестьянин Григорий Ефимович в длинном черном кафтане, с окладистой бородой и нечесаными волосами. Следом за ним шла Вишнякова. Она прижала руки к груди, как принято у простых женщин, когда они чем-то поражены; с широко раскрытыми глазами и полуоткрытым ртом, она являла собой образец глубочайшего удивления. Женщина настолько потеряла самообладание, что, казалось, не понимала, что стоит перед императором и императрицей.

Едва войдя, Григорий Ефимович благосклонно повернулся к спутнице, заметил ее удивленное лицо и, ухмыляясь, воскликнул: «Ну что, душечка, что ты так уставилась?»

Только теперь няня, испуганная этим обращением, вспомнила, где она находится, и от смущения у нее закружилась голова; покраснев до корней волос, она низко присела и поспешила быстрее уйти. Уже в дверях она стала свидетельницей сцены, которая заставила ее застыть как вкопанную: Григорий Ефимович, широко улыбаясь, подошел к царской чете, бесцеремонно обнял всемогущего повелителя и его супругу и звонко поцеловал их.

В покоях цесаревича снова ожидалась бессонная ночь, ночь, полная плача и боли; уже были сделаны необходимые приготовления, как вдруг в комнату осторожно вошел Григорий Ефимович в сопровождении императрицы и Вишняковой.

Мертвенно-бледный Алеша лежал в постели с искаженным от боли лицом, одна нога была судорожно прижата к груди. И когда Вишнякова подошла к нему и тихо спросила, как он себя чувствует, мальчик продолжал лежать в полубессознательном состоянии, негромко постанывая.

Распутин склонился перед святыми иконами в углу комнаты и вполголоса прочитал несколько молитв, затем подошел к кровати мальчика и перекрестил его.

Алеша открыл глаза и удивленно посмотрел на странного чужого человека с окладистой бородой, улыбающегося ему серьезно и в то же время дружелюбно. Его даже немного испугал взгляд этого незнакомца, но он как-то вдруг почувствовал, что тот не сделает ему ничего плохого.

— Не бойся, Алеша, все будет хорошо! — сказал чужой человек мелодичным и благозвучным, добрым и в то же время твердым голосом. В лихорадке мальчику казалось, будто он слышит божий голос. — Посмотри, Алеша, — продолжал незнакомец, проведя ладонью по всему телу мальчика, с головы до ног, — посмотри, я прогнал все эти противные боли! Тебя ничто не беспокоит, завтра ты снова будешь здоров! И тогда ты увидишь, как весело мы с тобой будем играть!

Неуклюжие ласковые движения этой грубой и широкой ладони постепенно успокоили все еще испуганного мальчика, он начал улыбаться, в то время как незнакомец продолжал убедительным тоном:

— Знаешь, я был маленьким, таким, как ты, я играл в чудесные игры, которые ты наверняка не знаешь и которые я тебе покажу!

И Григорий рассказал мальчику, какие смешные проделки он вытворял с друзьями, крестьянскими детьми, у себя дома, в сибирской деревне; после он говорил об огромных размерах Сибири, она такая большая, что еще никто не видел ее края! И вся эта страна принадлежала его папе и маме, и однажды будет принадлежать ему, когда он поправится, станет сильным и высоким. Она покрыта густыми лесами и бескрайними степями, а люди там совсем другие, чем в Петербурге.

Приветливый незнакомец сел на край кровати, взял в свои крестьянские ладони руку ребенка и погладил ее. Когда Алеша поправится, пообещал незнакомец, он возьмет его с собой в Сибирь и покажет ему все, что сам знает. Потому что он видел все, даже такие края и людей, о каких никто, кроме него, и не знает.

С возрастающим вниманием слушал мальчик эти рассказы, его широко раскрытые глаза заблестели. Он совсем забыл, что нездоров, не вспоминал про боль, постепенно выпрямил ногу, сел, облокотившись на подушки, чтобы лучше слышать темнобородого человека.

Императрица в страхе поспешила к поднявшемуся сыну, так как боялась, как бы ребенок, упираясь рукой, вновь не поранил ее.

— Будь внимателен, — обеспокоенно воскликнула она, — ты знаешь, что должен быть осторожен.

— Оставь меня, мама! Я хочу послушать! — возразил малыш и, повернувшись к Григорию Ефимовичу, с ребячливым упорством умоляюще добавил: — Ну, пожалуйста, рассказывай дальше!

Распутин одобрительно усмехнулся.

— Ты прав, Алеша, ласково сказал он, — тебе ничто больше не причинит боль! Скажи маме, что она не должна бояться; когда я рядом, с тобой ничего не случится. — И затем он продолжал говорить о Сибири и начал рассказывать цесаревичу сказки. Взволнованно слушал Алеша сказки о коньке-горбунке, о бедном рыцаре и рыцаре без глаз, об Аленушке и братце Иванушке, о неверной царевне, превратившейся в белую уточку, о царевиче Василии и прекрасной принцессе Елене. Григорий Ефимович говорил о жизни цветов в широких степях Сибири, где у растений и старых лесов есть душа и они могут говорить между собой. И у животных, продолжал он, есть свой язык, и он сам ребенком научился понимать, что шепчут друг другу лошади в конюшне.

— Вот видишь, Мария, — восторженно заметил мальчик своей няне, — я все время говорил тебе, что и животные умеют говорить! Только ты такая глупая и ничего об этом не знаешь!

Вишнякова, сама зачарованно следившая за рассказами Распутина и восхищенно смотревшая на него, только кивнула.

— Но мы, — сказал царевич Григорию Ефимовичу, таинственно улыбаясь, — мы знаем, что животные умеют говорить! Не правда ли, ты мне расскажешь все, что услышал от лошадей!

Тем временем стало уже довольно поздно, и поэтому Распутин, улыбаясь, заметил:

— Завтра, Алеша! Завтра я расскажу тебе еще больше!

Царица также уверила сына, что добрый старец обязательно придет на следующий день, но пришлось еще долго уговаривать, прежде чем мальчик примирился с тем, что на этот раз хватит. Он больше не чувствовал никакой боли и охотнее всего слушал бы нового друга до самого утра. После того как Григорий Ефимович простился и уже стоял в дверях, Алеша громко крикнул ему вслед:

— Обязательно приходи завтра, батюшка! Я не засну, пока ты не придешь! — Даже когда за посетителем уже закрылась дверь, малыш еще долго счастливо и блаженно смотрел туда, где исчез добрый человек с длинной бородой.

— Кто это был, Мария? — наконец спросил он у Вишняковой.

— Святой странник, Алеша, — ответила та рассеянно, словно во сне. — Святой, который вылечит тебя! Сам Бог послал его твоим папе и маме!

— Святой, — повторил ребенок, одолеваемый сном, веки его опустились.

Когда Григорий Ефимович покинул комнату, императрица от волнения и благодарного умиления едва не разразилась слезами, она порывисто схватила руку крестьянина и поцеловала ее.

Распутин осенил ее крестом и сказал:

— Верь в силу моих молитв, и твой сын будет жить!

С этого дня Григорий Ефимович начал приходить во дворец; неуклюжий сибирский крестьянин и маленький цесаревич скоро стали добрыми неразлучными друзьями. Алексей каждый раз нетерпеливо ждал, когда снова придет батюшка Григорий, и часто умолял окружающих привести Распутина, чтобы тот рассказал ему прекрасные, то веселые, то грустные сказки и истории.

Уже во время одного из первых посещений Алеша, сияя от радости, бросился к нему навстречу и затем поспешил в рабочий кабинет отца, чтобы крикнуть ему:

— Папа, папа, Новый снова пришел!

Это прозвище привело к тому, что Распутина в царской семье стали скоро называть «Новым», спустя некоторое время Григорию Ефимовичу царь дал фамилию «Новых», как воспоминание о прозвище, данном цесаревичем.

Когда Распутин вечерами приходил во дворец по темной лестнице, он целовал сначала царя и царицу, после чего все уютно располагались слушать рассказы Григория о жизни сибирских крестьян и о его собственных странствиях. В такие вечера наследнику разрешалось ложиться позднее и в длинной, до пола, шелковой ночной рубашке сидеть на коленях у Распутина. В восхищении он внимал всему, о чем говорил батюшка Григорий. Но не только маленький Алеша был преисполнен интереса, его сестры и даже царь, и царица с величайшим вниманием прислушивались к рассказам этого странного человека.

— Распутин, — сказал однажды какой-то высокий придворный вельможа, — сумел завоевать доверие и любовь царской четы. Он знал, как польстить, ободрить, развеселить, растормошить, утешить и доставить радость. Он часто заставлял их плакать, так как говорил, не выбирая выражений, и часто был довольно суров с ними, но затем снова рассказывал самые веселые истории, так что скоро они уже не могли обходиться без его общества.

Старшие дочери государя каждый раз, когда Григорий Ефимович появлялся во дворце, делились с ним своими секретами. Он превратился в их доверительного советчика, и они посвящали его во все те маленькие тайны, которых у них было много, как у всех молодых девушек. Если той или другой из них нравился какой-нибудь офицер, они поверяли свои чувства доброму Григорию Ефимовичу, а когда его не было рядом, в письмах просили его «мудрого совета».

Великая княжня Ольга Николаевна, незадолго до этого влюбившаяся в офицера по имени Николай, из Ливадии однажды писала:

«Мой дорогой друг! Очень жаль, что я так давно тебя не видела. Я очень скучаю по тебе и часто думаю о тебе. Где ты собираешься проводить Рождество? Пожалуйста, напиши мне, я очень радуюсь, когда получаю твои письма.

Ты еще помнишь, что сказал мне тогда относительно этого Николая? Ах, если бы ты знал, как мне тяжело следовать твоему совету! Пожалуйста, прости мне мою слабость, мой добрый друг! Дай Бог, мама будет здорова этой зимой, потому что иначе мне будет очень печально на душе!

Я очень рада, что иногда вижу отца Феофана; недавно я встретила его в новом соборе в Ялте. Наша маленькая домашняя часовня очень красивая. До свидания, мой дорогой и бесценный друг, пора пить чай! Молись за верную тебе и тебя горячо любящую

Ольгу».

И Анастасия, самая младшая царская дочь, не однажды писала Григорию Ефимовичу.

«Мой дорогой, драгоценный, единственный друг! — начинается одно из этих писем. — Как мне хотелось бы снова увидеть тебя! Я все время спрашиваю маму, когда ты сюда приедешь, и счастлива, что могу послать тебе свой привет. Я поздравляю тебя с Новым годом, желаю тебе здоровья и чтобы ты по-настоящему радостно встретил его. Все время думаю о тебе, мой дорогой, потому что ты так добр ко мне! Я уже давно тебя не видела, не проходит и вечера, чтобы я не думала о тебе. Я желаю тебе всего самого наилучшего! Мама сказала, что когда ты снова будешь здесь, я увижу тебя у Анны. Этому радуется уже теперь твоя

Анастасия».

Конечно, маленький цесаревич был привязан сильнее всех к своему другу; таинственная личность этого сибирского крестьянина занимала фантазию ребенка. В случаях легкого недомогания было уже достаточно разговора Распутина с Алешей по телефону, чтобы все опять стало хорошо. Если цесаревич жаловался на головную боль, одна из его сестер звонила Распутину и затем передавала трубку брату. Григорий Ефимович успокаивал мальчика, рассказывая ему сказку, и обещал прийти на следующий день; в большинстве случаев этого хватало, чтобы Алексей сразу же успокоился.

Одна знакомая Распутина описывает подобный телефонный разговор, свидетельницей которого она была в гостях у Григория Ефимовича. Зазвонил телефон, вызывало Царское Село. Распутин поднялся и подошел к аппарату.

— Что? — закричал он, — Алеша еще не спит? У него болит ухо? Дайте ему трубку!

Затем он сделал присутствующим знак вести себя тихо и заговорил в трубку:

— Ну, Алешенька, что случилось, почему ты не спишь? У тебя ухо болит? Но это неправда, тебя ничего не беспокоит! Сейчас же иди и ложись в постель! Ухо больше не болит, я говорю тебе, оно больше не болит! Ты слышишь? Иди спать!

Через четверть часа из дворца снова позвонили и сообщили, что боль в ухе у наследника прекратилась и он уже заснул.

Вся императорская семья любила и боготворила Григория Ефимовича: родители и дети вскоре стали называть его «батюшка Григорий», «друг» и «старец». Часто он принимал участие в богослужениях, проводимых придворным духовником Васильевым в подземной часовне Федоровского собора. Царица и дети обычно стояли вместе с крестьянином Григорием перед иконами, чтобы причаститься и обменяться поцелуями. Распутин запечатлевал поцелуй на лбу императрицы, а она целовала ему руку.

В царских дневниках можно найти несколько коротких записей о первом появлении Распутина в Царском Селе. Эти заметки начинаются такими словами:

«Я познакомился с божьим человеком по имени Григорий из Тобольской губернии».

Немного позже монарх отмечает:

«Вечером мы были в Сергееве и видели Григория!»

Спустя несколько месяцев мы снова читаем в его дневнике:

«В четверть седьмого Григорий пришел к нам; он принес икону святого Симеона из Верхотурья, поздоровался с детьми и беседовал до четверти восьмого».

О силе влияния Распутина говорит следующая заметка:

«За столом с нами были Милица и Стана; мы весь вечер проговорили о Григории».

Но такие посещения Распутиным Царского Села продолжались недолго; благодаря добросовестно функционировавшей службе надзора весь двор вскоре узнал о появлении нового чудотворца несмотря на то, что он все время ходил по черной лестнице. Потому что агенты генерала Спиридовича следили и за задними воротами дворца и подробнейшим образом информировали своего начальника о каждом посещении Распутина. Спустя короткое время среди придворных чинов появилось недовольство «этим мужиком», отважившимся «проникнуть в царскую семью»; повсюду начали замышлять более или менее опасные интриги против Григория Ефимовича. Конечно, поведение Распутина способствовало тому, чтобы вызвать у слуг ужас и негодование. Григорий Ефимович и в императорском дворце ни малейшим образом не изменял своим крестьянским привычкам: если что-то вызывало его недовольство, он бесцеремонно ударял кулаком по столу и вообще вел себя по отношению к царю как ровня.

Первой против Распутина стала открыто выступать гувернантка дочерей императора. Старец имел привычку во время вечерних визитов приходить и в покои молодых великих княжон, к этому часу уже обычно лежавших в постели, чтобы благословить девушек. Мадемуазель Тютчева, на чьем попечении находились великие княжны, находила неприличным такие посещения Григория и добилась у императора, чтобы он запретил Распутину заходить в комнаты девушек.

Так же и месье Жильяр, воспитатель наследника, был не в особом восторге от нового друга своего питомца и неоднократно безуспешно пытался в присутствии царской четы выразить свое неодобрение Распутина. Но, казалось, будто между Николаем, Александрой и детьми существовала тайная договоренность при Жильяре не затрагивать тему «Распутин», и царица даже запретила детям говорить с учителем о Григории Ефимовиче. У нее было такое чувство, что этот «педантичный швейцарец» никогда по-настоящему не сможет понять истинное значение и святость Распутина, и поэтому демонстративно избегала любого неловкого разговора.

Между тем, среди придворных дам, старых и молодых, усиленно распространялись сплетни и скандальные истории: утверждали, будто Распутин вскоре после своего первого появления в Царском Селе соблазнил няню Вишнякову, и даже силой овладел ею; та потом пожаловалась императрице, но натолкнулась на недоверие и вдобавок получила выговор.

Вскоре поползли слухи, что царица собственноручно шьет для Распутина рубашки и что он просто никчемный, распутный крестьянин, еще у себя на родине пользовавшийся дурной славой из-за порочного образа жизни. Именно поэтому он получил имя «Распутин». Последнее предположение было передано императрице, и она решила разобраться в этом деле. Она послала в Покровское доверенное лицо с заданием собрать там сведения о Григории Ефимовиче. Тогда выяснилось, что фамилия Распутин не имеет ничего общего с образом жизни Григория. Село Покровское раньше называлось «Падкино Распутье», и по этой причине уже несколько столетий многие семьи носят фамилию «Распутины».

Новые сплетни и подозрения были связаны с быстро растущей дружбой между старцем и тибетским целителем доктором Бадмаевым; их часто встречали вместе, и вскоре пополз слух, что Распутин лечил больного наследника порошками, приобретенными в «аптеке» Бадмаева. Некоторые даже утверждали, что Бадмаев держит Распутина в курсе дел, когда происходит ухудшение состояния наследника; в таких случаях Григорий Ефимович приходит в Царское Село, молится и создает впечатление, будто он с помощью чуда вызвал благоприятные перемены.

Деликатный граф Фредерике, как обычно в трудных ситуациях, считал, что самое лучшее вообще ничего не знать обо всех этих делах, крайне волновавших умы. Когда спрашивали его мнение о Распутине, он отвечал с любезной улыбкой, что никогда не слышал о человеке с таким именем. Таким образом, он избежал необходимости принимать ту или иную сторону.

Из флигель-адъютантов только адмирал Нилов, не всегда трезвый «придворный грубиян», пытался выступать против Распутина, чья грубость далеко превосходила его собственную. Но когда за этим последовало раздраженное замечание императора, он отступил и постарался побыстрее подружиться с Григорием Ефимовичем. Позднее он предпринял еще одну попытку перехода к противной партии, но и в этот раз с малым успехом. Другие адъютанты даже и не пытались критиковать нового святого, их всех: Саблина, Лемана, князя Путятина, Мальцева и других, хотя и достаточно раздражала власть Распутина, тем не менее внешне они стремились поддерживать с ним дружеские и сердечные отношения. Особенно это удавалось полковнику Леману и Мальцеву, со временем превратившихся в постоянных «почтальонов» между царицей и ее «другом».

Появление Григория при дворе вскоре вызвало в разных политических салонах величайшее возбуждение, и все дельцы, интриганы, карьеристы и шпионы, вращавшиеся в этих кругах, развернули прямо-таки лихорадочную деятельность. Гофшталмейстер Бурдуков был одним из первых, кто сразу же точно оценил изменение ситуации в Царском Селе: теперь ценилась не только возможность через посредничество камердинеров и адъютантов достигнуть императорского уха, гораздо важнее теперь было добиться благосклонности всемогущего «батюшки», который был «царем над царем».

Какова же была радость тех, кто установил, что этот «царь над царем» брал взятки, прикарманивал комиссионные, пил мадеру, любил красивых женщин, охотно обнимал и тискал светских дам, а также куртизанок и служанок. И вскоре гости Бурдукова знали, как использовать человеческие слабости «святого» для своих дел; но особенно обрадовало это известие баронессу Розен и ее подругу, прекрасную княгиню Долгорукую. В их салоне вращалось бесчисленное количество женщин, способных удовлетворить самые утонченные запросы, кроме того, «инженер» обеспечивал лучшие вина, и поэтому Григорий Ефимович охотнее всего появлялся в доме баронессы и там за добрым стаканчиком мадеры беседовал о дворцовых событиях.

В салоне графини Игнатьевой успехи старца вызвали взрыв восторга. Там Григорий Ефимович впервые был признан и оценен, там с самого начала верили в его святость; и его въезд в Царское Село означал не больше и не меньше, как шумный триумф игнатьевского салона. Реакционные политики, и ранее считавшие слова Распутина умными, теперь называли его высказывания возвышенными и божественными; женщины, прежде получавшие удовольствие от его появления, теперь просто млели от восторга. Еще чаще, чем раньше, проводились вечера, на которых гости рассказывали о новых чудесных деяниях и великолепных изречениях и уверяли друг друга, что Распутин и есть новоявленный Спаситель. Со сладострастным восхищением они отдавались непривычному ощущению возможности видеть рядом с собой настоящего Спасителя, пить с ним чай, и беседовать о небесных и земных делах. Петербургское общество присвоило себе право на это. Что может быть сенсационнее подобных занятий?

Между тем, посещения Распутиным императорского дворца почти прекратились, потому что царь под влиянием все более злобных сплетен пришел к благоразумному решению перенести встречи с Григорией Ефимовичем в более нейтральное место. Такое вскоре было найдено, когда Анна Вырубова сняла домик недалеко от Александровского дворца. Так же, как и ее царственная подруга, Анна, как только познакомилась со старцем во дворце великой княгини Милицы, сразу же уверовала в его святость. Всем своим простым сердцем она твердо верила, что Григорий Ефимович — посланник Божий, уполномочен небом охранять благополучие царского дома и защищать от бед императора и его сына. Поэтому с величайшей радостью играла она роль хозяйки в своем доме и способствовала встречам Александры и Григория Ефимовича.

Вскоре императрица выразила желание увидеть семью Распутина и познакомить ее со своими детьми. Эту первую встречу, состоявшуюся в доме Анны, очень мило и непосредственно описывает Матрена Распутина, старшая дочь старца:

«В царском экипаже мы приехали в Царское Село; я помню только, что дрожала, как в лихорадке, когда вошла в дом госпожи Вырубовой. Царицы еще не было, и мы присели на мягкий диван. Гостиная была уютно обставлена, повсюду стояли этажерки с бесчисленными фарфоровыми безделушками, на стенах висели гравюры и фотографии.

Вдруг раздался звонок, и вскоре после этого послышался шелест дамских платьев. Бергин, любимый лакей госпожи Вырубовой, распахнул двери, и в сопровождении дочерей вошла царица. Она приветствовала нас доброй улыбкой, мы в глубоком почтении поцеловали ей руку, потом она села и пригласила нас последовать за ней.

Великие княгини окружили Варю и меня и наперебой начали расспрашивать:

— Сколько тебе лет? Чем ты занимаешься? Как у тебя дела в школе? — интересовались они и при этом говорили так быстро, что мне и моей сестре приходилось прилагать все усилия, чтобы удовлетворить их любопытство.

Царица беседовала с моей матерью и иногда посматривала на меня своими прекрасными, бесконечно печальными глазами. У меня было смутное чувство, будто я должна с ней поговорить, и наконец спросила ее, собрав все свое мужество:

— Матушка (мы называли царицу матушкой, потому что видели в ней мать всей России), скажите, пожалуйста, у Вас много слуг?

Царица, смеясь, ответила:

— Конечно, мое солнышко!»

Подобные встречи императорской семьи с членами семьи Распутина неоднократно повторялись, и вскоре между детьми возникла настоящая дружба.

Но Григорию Ефимовичу тем временем приходилось бороться против некоторых опасных противников: это были все те же ясновидцы и чудотворцы, оказывавшие влияние при дворе и боявшиеся посягательств на свое место. Правда, доктор Бадмаев, самый умный из них, сразу же перешел на сторону Распутина и решительно заключил с ним союз; так же и Иоанн Кронштадтский вынужден был так или иначе оставаться сторонником Распутина, потому что он первым в Петербурге признал в нем святого человека. Получилось бы нехорошо, если бы он, Иоанн, «пророк», заявил, что он ошибся, хотя именно это он сделал бы охотнее всего.

Тем не менее чудотворцы из породы «юродивых» при появлении Распутина выходили из себя. С Митей Колябой случались приступы буйного помешательства, он хрипел, лаял, размахивал обрубками рук и в своих речах, понятных только певчему Егорову, насылал всевозможные беды на пришельца. Полупомешанная эпилептичка Дарья Осипова воспылала страстным интересом к Распутину и всюду, где только могла, преследовала его воплями страсти.

Приблизительно в то же время, что и Распутин, в Царском Селе появился новый «юродивый» — Олег, прогнать его не стоило больших усилий Григорию Ефимовичу. Не лучше вышло и у монаха, и ясновидца Мардария, также искавшего счастья при дворе. Он был вынужден в кратчайшее время оставить арену действий.

По-другому обстояло дело со старцем Василием, о котором только начали говорить. Василий сумел своевременно заручиться поддержкой Распутина, великий чудотворец Григорий Ефимович взял его под свою опеку, защищая от преследований архиепископа.

Прошло несколько лет, пока власть Распутина не стала явно заметной вне царской семьи; до этого старец избегал оказывать на государя влияние. Позднее он все больше и больше стал вмешиваться в государственные дела, прежде всего в церковные.

Когда в 1911 году освободилось место в Тобольском епископате, Григорию удалось убедить императора, не считаясь с протестами Синода, назначить епископом епархии простого и совершенно необразованного монаха Варнаву. Варнава, прежде чем стал монахом, был всего-навсего скромным помощником садовника в каком-то монастыре. Распутин был с ним хорошо знаком и воспользовался этим, чтобы основательно разозлить ученых и чванливых высоких сановников: Григорий Ефимович, простой необразованный крестьянин, давно посягал на авторитет богословов, и унижение Синода и всех церковников доставило ему огромную радость.

При этом он, конечно, поссорился с высшим духовенством и одновременно отказался от дружбы с «истинно русскими людьми», выступая со всей остротой против их политических планов. При каждом удобном случае он заявлял, что государя любят и почитают именно в низших народных сословиях и на них опирается его власть.

Вероятно, что-то похожее провозглашали и сами «истинно русские люди», когда приняли к себе Распутина: но в то время как высказывания о «воплощении божьего духа в народе» для них оставались только словами, Распутин, простой крестьянин, воспринял эту мысль совершенно серьезно, и это привело к его расхождению с прежними покровителями. Когда однажды в кругах «истинно русских людей» возникло утверждение, что простой народ является политически ненадежным элементом и его легко поднять на бунт, Григорий Ефимович яростно набросился на них:

— Если это правда, — воскликнул он, — то виноваты только те, кто намеренно держит народ в неведении! Посмотрите, какое положение в стране! Нет ни больниц, ни школ, но при этом бесчисленное количество трактиров! Нас, крестьян, отравляют водкой! Прежде чем винить простой народ и евреев, вы бы лучше посмотрели на себя! Вы хорошо видите соринку в глазу крестьянина, но не замечаете бревна в собственном!

Подобные речи Распутина привели к тому, что вся реакционная клика, прежде всеми силами поддерживавшая «чудотворца», теперь отвернулась от него и попыталась его столкнуть. При том влиянии, которое имела эта группа, позиция Распутина неизбежно должна была пошатнуться. Григорий Ефимович это отчетливо чувствовал и решил сделать решительный шаг, с помощью которого он надеялся предупредить дальнейшие выпады противников. Он взял в руку посох и отправился в паломничество по святым местам православного христианства: в Киев, Константинополь и Иерусалим. Он мотивировал это тем что злые люди оклеветали его и он чувствует недостаточно сил, чтобы противостоять искушению сатаны; для искупления этой слабости он решил предпринять большое покаянное путешествие.

Это еще более подняло его в глазах императора и особенно императрицы. Александра увидела в этом особое доказательство чистоты и благочестия его убеждений. В этом смысле царица чувствовала то же, что и простые крестьяне из Покровского, когда Григорий Ефимович вернулся из своих первых больших странствий: так же, как деревенские жители прощали «проповеднику из подвала» любой грех и любые излишества после того, как однажды признали его святым, император и императрица склонны были неколебимо верить в старца. «Святой» мог пьянствовать, грешить с женщинами и девушками, все можно было объяснить тем, что каждый благочестивый человек в гораздо большей мере подвергается дьявольским соблазнам. И то, что после продолжительного разврата Распутин снова принялся бичевать свою плоть, казалось, еще больше подтверждало прежнее предположение, и крестьяне, так же, как и императрица, говорили: «Святой одолел дьявола!»

Когда при дворе появились первые сомнительные слухи о личной жизни Распутина, когда царице были представлены неоспоримые доказательства его разврата, все равно не удалось поколебать ее твердое убеждение в святости ее «друга». Когда ей рассказывали, что Григорий целовал ту или иную женщину, она вспоминала о братских поцелуях первых апостолов; а многочисленные сообщения о попойках и кутежах представлялись ей либо «клеветой против святого человека», либо «искушением дьявола», из которого Григорий выйдет победителем.

Своим покаянным путешествием Распутин окончательно доказал, что ему действительно удалось «вырваться из лап сатаны», и поэтому после возвращения из святых мест он был принят царицей с величайшей любовью и почтением.

Но вскоре старцу снова стала угрожать опасность, министр Коковцев начал опасаться растущего влияния Григория. Еще Столыпина, предшественника Коковцева, подчас возмущал «догадливый крестьянин», но он не вмешивался, заметив, что монарх отрицательно воспринимает его намеки. Коковцев с первого взгляда почувствовал сильное отвращение к Распутину и решил по возможности побыстрее удалить его из столицы.

Еще будучи министром финансов, он сначала попытался предложить старцу двести тысяч рублей при условии, что тот навсегда уедет в Покровское. Но, к величайшему его удивлению, Распутин категорически отклонил это предложение, заявив, что исчезнет, если сам этого пожелает, но не позволит себя купить. Еще более обозленный этим замечанием, премьер-министр обратился прямо к царю и попытался ему доказать, что Распутин — просто обыкновенный мошенник, вызывающий всеобщее возмущение, но царь оборвал Коковцева презрительным движением руки и, улыбаясь, спросил:

— Значит, Вы обращаете внимание на то, что пишут газеты?

— Да, Ваше Величество! — ответил премьер-министр, — я внимательно читаю газеты, особенно тогда, когда они позорят личность государя. В данном же случае даже самые лояльные газеты печатают острую критику.

Лицо царя приняло скучающее выражение.

— Эти критики — идиоты, — сказал он. — Я знаю Распутина!

Коковцев смутился, но тем не менее еще раз попытался от имени династии призвать монарха изгнать Распутина из резиденции. В конце концов, император холодно заявил:

— Я сам скажу ему, что он должен уехать и никогда больше не возвращаться!

И действительно, царь очень осторожно предложил Распутину на некоторое время удалиться из столицы. Григорий Ефимович не заставил себя долго упрашивать и начал готовиться к отъезду. При прощании он сказал Николаю и Александре:

— Я знаю, что злые люди стремятся украсть у вас обоих мою любовь. Не слушайте их! Если вам придется расстаться со мной, то в течение полугода вы потеряете сына и корону!

В этот момент царица разразилась слезами и воскликнула:

— Как же можем мы с тобой расстаться? Разве ты не единственный наш защитник и лучший друг?

С этими словами она опустилась перед Распутиным на колени и попросила его благословения.

Это было осенью: как обычно, царская семья и в этот раз отправилась в Польшу, в Беловежскую Пущу под Гродно, где император любил охотиться на зубров. Тогда в густых лесах тех мест сохранялось еще много экземпляров этого редкого животного.

Там, в этих уединенных местах, произошло новое несчастье: наследник катался по озеру на лодке, по возвращении слишком смело выпрыгнул на берег, поскользнулся, ударился коленом о камень, и сразу же опять возникло сильное внутреннее кровотечение. Оно еще более усилилось, когда царица после временного улучшения взяла его в экипаж. Дорожная тряска доставила ребенку жестокие страдания, и когда коляска остановилась перед охотничьим домиком, Алексея, скорее мертвого, чем живого, пришлось перенести в его комнату.

Врачи обнаружили опухоль в паху, кроме того, отекла вся нога, и температура внушала большие опасения. Алексей, не переставая, плакал и стонал, и изо всех сил противился обследованиям, потому что всякое прикосновение к воспаленному месту приносило невыносимые страдания. Вскоре его состояние так ухудшилось, что, по мнению врачей, катастрофа была неизбежна. Началось заражение крови, возникла опасность рокового исхода. В течение всего дня по России проходили богослужения, и родители уже едва решались покинуть комнату больного ребенка. Когда императрица в очередной раз попыталась успокоить стонущего мальчика, она произнесла имя Григория. Малыш сразу же открыл глаза, посмотрел на мать и нетерпеливо потребовал, чтобы позвали «батюшку». К вечеру опасность еще более возросла, и императрица тайно от врачей и придворных через свою подругу Анну велела телеграфировать в Покровское Распутину с просьбой помолиться за больного. Еще ночью пришел ответ, сильнейшим образом повлиявший на царицу.

На следующее утро озабоченные слуги собрались в гостиной чтобы узнать о состоянии здоровья наследника, тут появилась царица с легкой улыбкой на губах и сказала, что врачи не заметили никакого улучшения, но сама она больше не волнуется, так как получила телеграмму от отца Григория. Затем она достала бланк и прочла вслух:

«Бог услышал твои слезы и твои молитвы. Не печалься. Твой сын будет жить. Врачи не должны больше мучить его».

С этой телеграммой императрица поспешила в комнату больного, показала ее сыну. Когда тот услышал, что Григорий Ефимович обещает ему выздоровление, он обрадовался и заметно успокоился. Спустя несколько часов температура понизилась, маленький пациент утверждал, что больше не чувствует боли. Врачи снова обследовали его и заметили, что опухоль в паху спала, и кризис миновал. Они заявили, что такой случай не редкость, и природа сама помогает в таких ситуациях, когда врачебное искусство бессильно; но Александра, впервые за много дней спокойно проводившая этот вечер в обществе супруга и Анны, полагала, что чудесным спасением Алеши они, конечно, обязаны заступничеству Распутина.

Спустя несколько дней наследника смогли перевезти в Царское Село. Императрица настояла на вызове Распутина из Покровского. Царица заявила, что его присутствие в Царском Селе необходимо, учитывая состояние здоровья наследника, так как с тем в любую минуту может случиться новая беда и тогда только Григорий Ефимович способен ему помочь.

Прошло несколько лет, и уже во время войны очередной несчастный случай, происшедший с Алексеем, привел к тому, что помощь Распутина опять стала необходима. После того как царь принял верховное командование русской армией, ему часто приходилось находиться в ставке, сначала в Барановичах, а затем в Могилеве. В одну из таких поездок он взял подросшего Алексея, несмотря на энергичные протесты Распутина против этого. Едва только поезд поехал, как у наследника, прижавшего лицо к вагонному стеклу, из-за внезапного толчка пошла носом кровь. Болезнь ребенка означала, что любое кровотечение могло стать в величайшей степени опасным, потому что врачи того времени еще не умели останавливать гемофильное кровотечение. Напрасно лейб-медик Деревенко применял все имевшиеся под рукой средства, чтобы замедлить кровотечение; поезд был отправлен назад, но по прибытии в Царское Село больной был очень слаб.

Уведомленная о случившемся императрица сразу же послала Вырубову к Распутину, и спустя некоторое время тот появился в Александровском дворце. Он перекрестил больного, помолился перед святыми образами и заявил:

— Благодарите Бога! Он дарит мне в этот раз жизнь вашего сына!

Маленький наследник, как только Распутин подошел к его кровати, заметно успокоился; спустя несколько часов в его состоянии наметилось значительное улучшение, температура спала, кровотечение, становившееся все слабее, окончательно прекратилось. В прекрасном расположении духа Распутин покинул Царское Село и рассказал всем своим друзьям, что теперь царь подумает, прежде чем пренебречь его советами.

Из-за забот о наследнике Николай и Александра подвергались сильному влиянию Распутина. Еще до того, как Алеша появился на свет, маги и чудотворцы сумели занять при дворе могущественное положение, обещая императрице способствовать рождению сына. Когда наконец родился наследник и оказалось, что так страстно ожидаемый ребенок постоянно находится между жизнью и смертью, влияние человека, которому не единожды удавалось спасти больного в самых отчаянных ситуациях, стало непомерно велико. Как бы ни толковались при дворе его чудесные исцеления: одни утверждали, будто одного его успокаивающего влияния было достаточно для преодоления кризиса, другие говорили о случайном стечении обстоятельств, но царица была абсолютно уверена, что сам Бог посредством святого человека Григория Ефимовича свершил чудо над ее сыном.

Еще прежние чудотворцы Царского Села знали, как приобрести влияние на политическое руководство, разве не привлекался доктор Филипп к заседаниям императора и министров? Также и во время войны с Японией царь просил совета у юродивого Мити Колябы, а доктор Бадмаев стал его постоянным советником в вопросах дипломатии.

Поэтому никого не удивляло, что власть Распутина при дворе больше не ограничивалась делами личными и религиозными, что императрица все более стремилась употребить мудрость этого «Богом посланного человека» в решении государственных вопросов, ни минуты не сомневаясь в божественном просветлении Григория, будучи уверенной, что Всевышний, как предсказал Филипп, послал его царской чете в качестве истинного советника и «друга».

К этому добавлялась еще идея, которая в свое время побудила «Союз русского народа» использовать личность Распутина с политической стороны: Россию и династию могут спасти только действия народа, и появление обыкновенного крестьянина Григория Ефимовича мистически связано с этим. Бог послал царю этого мужика, чтобы тот перекинул мостик между государем и народом и открыл императору душу народную.

Чем сильнее поведение Распутина, его грубые манеры, мужицкие слова отличались от строгого придворного этикета, тем более явно императрица, боявшаяся одиночества в «идиллии», ощущала, что в данном случае она имеет дело с истинным представителем народа; она чувствовала, что он не стремится, как прочие, скрыть правду за гладкими притворными словами, что он говорит открыто и искренне то, что думает и чувствует. Ей казалось, что Григорий Ефимович был послан Небом, чтобы царь, сквозь малодушие придворных льстецов, мог услышать глас божий.

Сам император был вначале более осторожен, чем его супруга, и его сдержанность к Распутину не могла исчезнуть в один миг. Царица, очень обеспокоенная этим, сочла своей святой обязанностью использовать все свое влияние, чтобы преодолеть недоверие супруга. Она заклинала своего мужа прислушиваться к советам Распутина, исходившим от самого Бога, и всячески старалась его убедить, что Распутин, как никто другой, имеет самые добрые намерения по отношению к нему.

Когда уже во время войны император находился в ставке, Александра не уставала указывать в письмах на святость Распутина и призывать Николая последовать совету «друга». Так, однажды она писала:

В книге «Amis de Diue» один из апостолов говорит, что «страна, в которой государственным советником является божий человек, никогда не погибнет. Это очень верно! Мы должны верить ему и советоваться с ним; мы не имеем права думать, что он ничего не понимает, это очевидно, что сам Бог открывает ему все. Поэтому люди, не постигшие его душу, восхищаются его рассудком! Когда он благословляет какое-либо предприятие, оно заканчивается успешно, если он дает нам совет, мы можем в нем не сомневаться. Его жизненный опыт благословлен Богом, и он реже ошибается в людях, чем мы…»

В другой раз она рассказывает супругу о встрече с Григорием Ефимовичем:

«Вчера я обедала у Анны Вырубовой вместе с моим другом Распутиным… Разреши ему, а через него Богу, руководить тобой!.. Если ты будешь твердым и энергичным, если ты останешься мужчиной, верь только Распутину! Он живет для тебя и для России…»

«Положись на совет нашего друга Распутина! — читаем мы в одном из следующих писем. — Даже наши дети находят, что все, что мы делаем против его указаний, оканчивается плохо, но удается все, что он советует…»

Затем она снова пишет:

«Любимый, оставайся твердым и доверься совету нашего друга!..» «…я не стала бы все это писать, если бы я так не волновалась за тебя и не знала бы, что ты всегда готов уступить! И мы — твоя бедная маленькая жена, Анна и наш друг, должны придать тебе сил! Поэтому клеветники и враги ненавидят наше влияние, которое, однако, может привести только к добру…» — «еще немного терпения и веры в молитвы и помощь нашего друга, и тогда все будет хорошо, и наступят великие и светлые времена для твоего правления и России!»

Императрица до глубины души верила в силу молитв Распутина и даже в то, что он способен укротить силы природы. Когда осенью 1915 года густой туман приостановил движение русской армии, она написала мужу в ставку:

«Наш друг все время молится и желает, чтобы ему сразу же сообщили, когда произойдет что-либо особенное. Ему рассказали о тумане, и он упрекнул меня, почему его об этом не уведомили. Потом он помолился и заявил, что с этого момента туман больше не будет мешать».

И в другом письме императрицы речь идет о чудесной силе молитв Распутина:

«Судно „Варяг“ несмотря на шторм добралось из Гибралтара до Глазго. Корабль и команда остались невредимы, потому что Распутин в Тобольске молился за них…»

Такая безграничная вера в святую силу «друга» объясняет то значение, которое Александра придавала пустяковым, освященным им предметам. В то время когда царь находился в ставке, Александра в письмах просила его, чтобы перед советом министров он обязательно провел по волосам расческой, которую ей подарил Распутин. Эту просьбу она повторяет и в телеграмме:

«Я иду в церковь и поставлю свечку Божьей Матери, чтобы Бог защитил тебя. Не забудь о расческе Распутина!»

Император, вначале сопротивлявшийся указаниям этого сибирского крестьянина, под влиянием милой сердцу Алике, постепенно поддавался чарам «друга». Ему это было легко, потому что еще в ранней юности он был склонен к мистике и вере в посланных Богом «юродивых». Постепенно он, как и его супруга, стал убежденным почитателем старца. Однажды во время прогулки он признался своему адъютанту:

— Видите ли, если меня угнетают какая-нибудь забота, сомнение или огорчение, мне достаточно пять минут поговорить с Григорием, и я сразу же чувствую прилив сил и успокоение. Он всегда дает мне своевременные советы, и действие его добрых слов сохраняется в течение недель…

Но иногда привязанность царя к «другу» приводила к неприятным осложнениям, если речь шла о выполнении желаний Распутина в отношении разных просителей. Григорий вскоре взял себе за правило появляться у царя с прошениями, посылать записки прямо в Царское Село, но императору, при всем его уважении к старцу, было непросто удовлетворять желания всех страждущих из самых различных слоев и сословий.

Со временем царю, наконец, удалось убедить Григория посылать своих просителей непосредственно к нему только в исключительных случаях, но иногда это все же случалось, и монарх нередко оказывался в неловком положении, тем более, если Распутину удавалось склонить императрицу на сторону своего подопечного.

Как царь ценил и почитал Распутина, «спасителя его сына», это лучше всего можно понять из слов Григория, сказанных им монаху Илиодору:

«Папа обнял меня за плечи, — рассказывал он, — пристально посмотрел на меня и воскликнул: „Григорий, ты Христос, ты настоящий Христос!“ Я улыбнулся, а он повторил: „Да, ты Христос!“ В другой раз, когда мы как раз сидели за столом, папа сказал: „Григорий, ты знаешь, как я тебя люблю! Пожалуйста, приходи к нам каждый день, но не проси за других! Мне действительно очень тяжело не выполнить какую-нибудь твою просьбу!“»

Характерен также эпизод, происшедший однажды в Царском Селе во время обеда.

Наследник неожиданно спросил отца: «Папа, а Григорий Ефимович святой?» После чего император обратился к присутствовавшему при этом придворному священнику, отцу Василию, и попросил его ответить царевичу. Духовник оказался в довольно затруднительном положении и дал уклончивое объяснение, из которого не следовало ни отрицания, ни подтверждения. Царь сразу же поднялся и довольно резко оборвал разговор.

Политические взгляды Распутина и его манера претворять их в жизнь в полной мере соответствовали его крестьянскому характеру, и в этом смысле Григорий Ефимович действительно был представителем народа при дворе. Всем своим существом он всегда оставался простым мужиком, чувствовал себя им и понимал мысли и чаяния простого народа.

Особенно ясно это проявлялось, когда речь заходила о выборе между войной и миром: Григорий Ефимович ненавидел войну, так как ее ненавидит простой народ, сознавая, что именно низшие слои населения несут на себе весь груз ее и жертвы. Когда в 1912 году великий князь Николай Николаевич под влиянием супруги делал все возможное, чтобы уговорить царя вмешаться в Балканский конфликт, именно Распутин усиленно заклинал монарха отказаться от такого предприятия.

«Подумай, что станет с тобой и твоим народом! — сказал он тогда императору. — Твой дед помог болгарам избавиться от ига турок, и как же они вознаградили свою спасительницу матушку-Россию? И благословят ли отцы, пролившие кровь по вине этих ненадежных татар, своих сыновей, если ты пошлешь их в этот крестовый поход? Предположим, мы победим! Что дальше? Тогда нам придется помочь нашим братьям-славянам! Но разве не был Каин братом Авеля?»

Эта речь Распутина произвела на императора очень сильное впечатление, и в его решении не вмешиваться в войну на Балканах она сыграла не последнюю роль.

Накануне первой мировой войны именно Распутин энергично защищал перед царем мужиков.

По стечению обстоятельств старец не смог лично повлиять на Николая, потому что на него было совершено покушение и он с ножевой раной лежал в тюменском госпитале.

Но едва он услышал, что стране грозит новая война, как уже настойчиво телеграфировал государю, чтобы тот любой ценой сохранил мир, потому что бессмысленно развязывать мировую войну с серьезными последствиями только из-за оскорбленных чувств сербов.

Но в этот раз его влияние не подействовало прежде всего потому, что он не мог лично поговорить с царем. Через несколько лет Григорий Ефимович при любом удобном случае уверял, что ему удалось бы предотвратить мировую войну, если бы тогда не лежал больным.

До самой смерти Распутин никогда не переставал подчеркивать свое в корне отрицательное отношение к войне и настаивать на необходимости скорейшего заключения мира. Палеолог описывает один очень странный разговор о войне, в котором принимал участие старец:

«Краткими отрывочными фразами, — рассказывает посол, — Распутин набросал передо мною патетическую картину страданий, которые принесла война русскому народу:

— У нас слишком много убитых, слишком много раненых, слишком много руин, слишком много слез! Подумай о тех несчастных, которые больше не вернутся, подумай о том, что каждого из них оплакивает пять, шесть, даже десять человек! Я знаю деревни, большие деревни, где каждый носит траур по убитому! А мужчины, возвращающиеся с войны, Господи Боже, как они выглядят! Калеки, однорукие, слепые! Это ужасно! В течение более двадцати лет на русской земле будет одна боль!.. Видишь ли, если народ слишком много страдает, он становится страшным, он может стать ужасным! Иногда дело заходит так далеко, что он начинает поговаривать о республике! Ты должен рассказать все это царю!»

В разговоре с князем Юсуповым, его будущим убийцей, Григорий Ефимович сказал:

— Довольно войны, довольно крови! Самое время закончить наше безобразие! Что же? Разве немцы нам не братья? Христос сказал, что мы должны любить и своих врагов, но что же это за любовь? Папа не уступает, и даже Мама упряма в этом вопросе; явно кто-то снова дает им дурные советы! Император! на нем лежит вина за войну! Целой жизни, полной молитв, будет недостаточно, чтобы исправить это! Если бы не эта проклятая женщина, всадившая в меня нож, я бы смог предотвратить эти потоки крови! В мое отсутствие все испортили ваши омерзительные Сазоновы и другие!

Ему, как и всему народу, были чужды и непонятны цели российской военной политики; он точно знал, что мужик неохотно и только под принуждением всеобщей мобилизации шел воевать. Его ясновидение простиралось так далеко, что он проницательно предсказал, что кровь этой войны страшно отомстит за себя генералам и дипломатам, и даже самому царю.

«Россия, — воскликнул он, — вступила в эту войну против божьей воли. Горе тем, кто и сейчас отказывается это признать! Чтобы услышать глас божий, достаточно смиренно прислушаться, но власть имеющие преисполнены высокомерия, считают себя сверхумными и презирают простых людей, пока божья кара, словно молния, не поразит их!»

«Христос возмущен жалобами, исходящими из русской земли. Конечно, генералам ничего не стоит посылать на смерть тысячи бедных мужиков, и это не мешает им есть, пить и обогащаться. Ах, кровь жертв дойдет не только до них: она брызнет и на царя, потому, что он — отец всех мужиков! Я говорю вам: месть Божия будет ужасна!»

Так как ему не удалось предотвратить войну, он прикладывал все силы, чтобы ослабить особенно тяжкие для народа испытания или хотя бы отдалить их. Таким образом, он делал все возможное, чтобы противостоять призыву в ополчение второго разряда, то есть пожилых крестьян, совершенно справедливо обращая внимание на то, что не годится оставлять необработанными пашни и поля. Бестолковые генералы полагали, что победа зависит только от размеров войск и, не считаясь с потребностями сельского хозяйства, готовы были послать на фронт всех до последнего человека, несмотря на то, что не хватало оружия и обмундирования для уже мобилизованных солдат. Распутин атаковал императрицу протестами, и она сразу же написала находившемуся в ставке мужу:

«Пожалуйста, мой ангел, пусть Николай Николаевич посмотрит на ситуацию твоими глазами. Не позволяй, чтобы призвали хотя бы одного призывника второго разряда! Останови это, пока есть возможность! Люди должны работать на полях, на фабриках… Послушай совета нашего друга, проводившего из-за этого бессонные ночи! Одна-единственная ошибка, и всем нам придется горько раскаяться!»

Еще один раз Распутин энергично вмешался в планы российского военного командования, однако в этот раз без успеха. Он предостерег от обширного наступления в Галиции весной 1915 года, объясняя это тем, что еще не пришло время нанести удар и атака закончится катастрофой. Но главнокомандующий Николай Николаевич сумел настоять на своем. Провал русского весеннего наступления и полное поражение под Горлином подтвердили потом правоту предвидения Распутина.

А летом 1916 года Григорий Ефимович не советовал Брусилову проводить слишком широкое наступление и полагал, что цель (устранение опасности со стороны итальянцев) уже выполнена и теперь можно спокойно ждать неизбежного крушения немцев и австрийцев.

«Наш друг вне себя, — пишет царица супругу 24 сентября 1916 года, — потому что Брусилов пренебрег твоими приказаниями и не прекращает наступление… Снова эти бессмысленные потери!»

С особым рвением старец боролся с мелкими, но имеющими для народа важное значение неприятностями:

«Распутин просит тебя, — пишет императрица мужу, — чтобы ты принял во внимание: народ не понимает, почему страну переполняют новые бумажные деньги… я передаю тебе поручение нашего друга — две финские банкноты, из которых одна фальшивая. Народ очень недоволен, потому что с помощью поддельных денег его обманывают. Издай приказ, чтобы эта эмиссия прекратилась…»

«Распутин переживает из-за отсутствия мяса, — сообщает Александра в другом письме. — Он думает, один из министров должен призвать крупных купцов и запретить им в это трудное время поднимать цены».

Отрезвляюще действует здоровый человеческий разум, с которым Григорий Ефимович выступил против преждевременного празднования победы. Он не был сторонником торжественного вступления царя в павший Лемберг и полагал, что это еще не окончание войны; действительно, несколько месяцев спустя русские были изгнаны из Лемберга, и враг далеко продвинулся на российские территории.

Очень беспокоило его постоянно ухудшавшееся продовольственное снабжение тыла. Он не раз призывал принять энергичные меры против спекуляции продуктами и, в конце концов, разработал настоящую продовольственную программу, которой нельзя отказать в разумности.

«Он предлагает, — говорит в одном из писем императрица, — что в течение трех дней должны курсировать поезда только с мукой, маслом и сахаром, и рассчитывает, что один поезд за час могут нагрузить сорок старых солдат. Необходимо отправлять такие грузы один за другим, но не в один город, а один в Петроград, другие в Москву, несколько вагонов нужно отцеплять в различных местах, так чтобы постепенно вся страна снова была как следует накормлена… Пассажирские поезда нужно отправлять лишь в ограниченном количестве, и к ним должны быть прицеплены вагоны с маслом и мукой из Сибири. Он заранее говорит, что специалисты заявят о нереальности этого плана, не давай себя запугать, так как то, что непременно должно произойти, всегда можно осуществить каким-либо образом…»

Но самое сильное доказательство своей власти Распутин предъявил тогда, когда ему удалось сместить с поста своего бывшего покровителя, а позднее смертельного врага, главнокомандующего Николая Николаевича. Великий князь, в доме которого Распутин был принят сначала с распростертыми объятиями, сразу понял, что этот «отвратительный мужик» угрожает его собственному положению, и с этого времени всеми средствами пытался настроить императора против Распутина. Вместе с ним и его супруга, и ее сестра, обе «черногорки», держались в отдалении от старца, но это вскоре не могло не привести к полному отчуждению между царской семьей и женщинами, первыми открывшими Распутина. Тот в свою очередь был обо всем подробно осведомлен и стал прямо-таки фанатично ненавидеть великих князей, тем более что Николай Николаевич в начале войны ответил на письмо, в котором Григорий извещал о своем прибытии на фронт, следующим образом: «Только приди, я велю тебя повесить!» С того времени Григорий Ефимович использовал каждую возможность, чтобы настроить императора и его супругу против Николая Николаевича.

Когда летом 1915 года начались крупные поражения, старцу удалось убедить императрицу, что в такой критической ситуации сам царь должен взять на себя командование армией. И хотя все министры высказались против этого плана, несмотря на длительную нерешительность Николая отставить и тем сильно обидеть своего дядю, в конце концов, Григорию удалось добиться снятия великого князя с поста главнокомандующего и отправки в самое удаленное место военных действий, на Кавказ.

Теперь уже при принятии важного решения всегда спрашивали совета «друга». Вскоре никто не мог надеяться получить министерское кресло, не пройдя прежде «испытание» у Распутина. Не выдержав его, министр, не понравившийся Григорию, редко оставался на прежнем посту. Единственным исключением был Сазонов; несмотря на то, что Григорий ненавидел его, тот смог продержаться у власти в течение нескольких лет.

В высшей мере удивительным было то, каким образом Распутин, этот «крестьянский канцлер», умел убедить в пригодности самых различных кандидатов на их посты. Ему не приходило в голову тщательно исследовать политическое прошлое кандидата, как это обычно делали придворные чиновники и сам император; он не спрашивал, на каком счету у членов царской семьи находится данное лицо: для его простецкого разума решающей была внешность человека. Если речь шла о назначении нового начальника полиции, Распутин приглашал кандидата к себе или сам разыскивал его и в течение нескольких минут внимательно смотрел ему в глаза, в чем и заключалось «испытание».

Из-за того, что политикой занимался властный и влиятельный человек, ни малейшим образом не заботившийся об общепринятых принципах политики и дипломатии, возникла чрезвычайно своеобразная и единственная в своем роде ситуация: тончайшие уловки и искуснейшие интриги разбивались об этого мужика, принимавшего решения не из тончайших тактических и дипломатических соображений, а руководствуясь настроением.

Несмотря на то что он помог прийти к власти и получить звание определенному числу продажных и неспособных людей, нельзя сказать, что император сделал бы без его влияния лучший выбор. С уверенностью можно утверждать, что те министры, которые благодаря Распутину были уволены, с избытком заслужили того, чтобы старец первым признавал и исправлял их заблуждения.

А вот его нередкие вмешательства в судебные дела совершались в интересах виноватого или осужденного, но никогда не были против них. Неизвестно и не доказано ни одного случая, когда Распутин заключил бы в тюрьму или сослал в Сибирь своего личного противника, как это делали почти все власть имущие; напротив, каждый, которому удалось бы убедить Григория, что с ним обошлись несправедливо на суде, мог рассчитывать на его помощь и поддержку. Когда старый военный министр Сухомлинов был обвинен и арестован только потому, что нужен был «козел отпущения», Распутин сделал все возможное, чтобы освободить из заключения своего бывшего врага. Знаменательно в этом отношении письмо императрицы к мужу:

«И тогда наш друг сказал, что генерала Сухомлинова надо выпустить, чтобы он не умер в заключении, что это было бы жестоко. Никогда не надо бояться отпускать заключенных и возвращать грешников к праведному образу жизни, арестованные с их страданиями более благодарны в божьих глазах, чем мы. Он сказал примерно так. Любой, даже самый дурной, испытывает мгновения, когда его душа восстает и очищается путем страшных мук — в такой момент надо протянуть ему руку, чтобы спасти его, прежде чем он будет потерян для нас в горе и отчаянии».

Кому он симпатизировал, за того мог чрезвычайно энергично заступиться даже перед императором. Когда однажды царь выразил недовольство по отношению к защищаемому Распутиным премьер-министру Штюрмеру, Распутин немедленно телеграфировал ему строго и лаконично: «Не трогай старика!» Но с той же строгостью он бранил и собственных любимцев, если у него был повод сердиться на них. Тому же Штюрмеру, которого Григорий еще недавно так решительно защищал перед императором, вскоре пришлось услышать от Распутина грубые ругательства. Премьер-министр осмелился промедлить с выполнением приказа царицы, после чего «друг» отчитал его словно школьника:

— Ты не можешь действовать против воли мамы, иначе я оставлю тебя и с тобой все будет кончено! Учти это! — Семенившему рядом секретарю Григорий Ефимович презрительно бросил, указывая на разнесенного в пух и прах Штюрмера: — Он не захотел повиноваться, но я сломаю ему шею, если он не послушается!

По отношению к тем министрам, кто сохранил свой пост без его протекции, он вел себя невероятно вызывающе. Когда Распутин в первый раз встретился с министром Маклаковым, он его полностью проигнорировал, на прощание высокомерно погрозил крючковатым указательным пальцем и сказал:

— Послушай, ты, ну-ка, подойди ко мне! — Маклаков в смущении действительно сделал несколько шагов к Распутину, после чего тот грубо сказал ему: — Обрати внимание на то, что я тебе сказал! Пройдет еще много времени, прежде чем из тебя выйдет хороший человек, который будет угоден Богу! А теперь, — закончил он, повернувшись к министру спиной, — теперь ты можешь идти!

Очень странным может показаться один случай, когда Распутин «испытывал душу» одного кандидата в министры. Это случилось незадолго до убийства Столыпина, когда «истинно русские люди» намеревались сделать министром внутренних дел губернатора Нижнего Новгорода толстяка Александра Николаевича Хвостова. Именно тогда при дворе началась неразбериха и те члены «Союза русского народа», кому было разрешено принимать участие в этой акции, использовали эту возможность, чтобы представить императору Хвостова в самом лучшем свете. Наконец, царь стал серьезно заниматься назначением Хвостова министром внутренних дел, но прежде поручил «другу» добыть более полные сведения о кандидате.

Распутин немедленно отправился в Нижний Новгород и однажды появился в рабочем кабинете ничего не подозревавшего губернатора.

— Вот и я! — скромно объявил он. — Папа послал меня, чтобы я испытал твою душу, мы думаем сделать тебя министром внутренних дел!

Услышав это от стоявшего перед ним крестьянина в грубых сапогах и лохматой шубе, глава Нижнего Новгорода, тучный Хвостов, разразился громким хохотом. Он ни минуты и не думал серьезно относиться к словам этого мужика и принял все за веселую шутку. Но Григорий Ефимович очень оскорбился, когда увидел такое неуважение к себе, молча повернулся, подхватил свой посох и покинул губернаторский дворец. Но вечером, перед самым отъездом, он еще раз появился у Хвостова, только на мгновение приоткрыл двери и прокричал довольно угрожающим и злым голосом:

— Я как следует наградил тебя! Я послал донесение о тебе в Царское Село!

Губернатор сначала снова громко рассмеялся, но потом засомневался, как бы в угрожающих речах посетителя не было действительно чего-либо серьезного. Губернатор велел позвать почтмейстера и приказал показать данную Григорием Ефимовичем телеграмму. Как же нехорошо стало у него на душе, когда через час он держал в руках текст!

«Анне Вырубовой, Царское Село, — было написано на бланке. — Передай маме, что Хвостовым управляет милость божья, но у него отсутствует еще кое-что!»

Жирное лицо губернатора совсем отекло, от ужаса круглые глазки закатились. Значит то, что этот крестьянин ему сказал, было правдой, и он мог бы стать министром! Спустя несколько дней Хвостов с пачкой документов поспешил в Петербург и попросил аудиенции у государя по «срочному государственному делу». Он был принят, но сразу же вынужден был признать, что император был настроен как угодно, только не благосклонно. Едва он изложил суть своего незначительного дела, как тут же был отпущен.

С этого момента Хвостов прилагал все усилия, чтобы как можно чаще встречаться с Григорием Ефимовичем, обращаясь к нему с самой изысканной вежливостью. Он готов был открыто целовать ему руки, но прошло несколько лет, прежде чем волею случая, во время какой-то пирушки, ему удалось сблизиться со старцем. Когда Распутин вскоре после этого встретился с царем, он заявил, что у него была возможность вновь испытать душу Хвостова и он находит, что тот изменился в лучшую сторону. Через несколько дней тучный губернатор стал наконец министром внутренних дел.

Премьер-министр Борис Штюрмер, преемник старого Горемыкина, также был назначен на должность благодаря протекции «друга». «Этот старик, — заявил Григорий, когда ему назвали Штюрмера в качестве кандидата, — уже давно хочет стать министром! Еще тогда, когда я жил на Английском проспекте, он вместе с женой пришел ко мне и попросил меня сделать его министром. Вот и прекрасно, он очень хороший человек и справится со своими обязанностями!»

Потом в квартире одной второразрядной актрисы старец встретился с Борисом Штюрмером, «испытал его душу» и после того, как экзамен окончился удовлетворительно, посоветовал императору ввести в должность этого кандидата, что вскоре и было сделано.

Время пребывания Штюрмера у власти означало пик политического влияния Распутина. Новый премьер-министр, обязанный своим постом только протекции Григория Ефимовича, безоговорочно повиновался каждому его приказу. По меньшей мере раз в неделю Штюрмер неизменно встречался с «крестьянским канцлером», эти встречи были довольно романтичны, так как проходили по ночам в Петропавловской крепости, куда Распутин имел доступ благодаря посредничеству своей ученицы, дочери коменданта крепости Никитина. Лидия Никитина, красивая девушка, была ярой поборницей старца, она ждала Распутина вечером у его квартиры и провожала в крепость, где затем появлялся премьер-министр. В ее светлой девичьей комнате в доме коменданта Петропавловской крепости до самого утра проходили совещания Распутина и Штюрмера, во время которых обсуждались важнейшие распоряжения, указы и назначения.

Но Штюрмер не оправдал ожиданий, он оказался чрезвычайно честолюбивым и тщеславным, тогда как его способности оставляли желать лучшего. Все его помыслы и желания сводились к одному — председательствовать на ближайшей большой конференции по мирному урегулированию военного конфликта, и он мысленно уже видел свое имя в исторических книгах будущих поколений рядом с фон Нессельроде, Меттернихом и Бисмарком. Но его деловые качества никак не могли сравниться с его амбициями, и скоро император и его «друг», разочаровавшись, отвернулись от него.

Тем временем у Григория Ефимовича появилось особое расположение к вице-президенту Государственной думы Протопопову, с которым он познакомился в «клинике» своего друга Бадмаева. Протопопов был милым человеком с располагающими манерами. Он страдал прогрессирующим параличом; эта болезнь привела к тому, что состояние крайнего возбуждения сменялось у него полной апатией. Иногда остроумной шуткой или удивительно мягкими замечаниями он умел обворожить всю аудиторию, а бывало, не мог произнести самые простые слова благодарности. Уже много лет он был постоянным пациентом тибетского врача, и его давно наметили на высокую государственную должность.

Познакомившись с Протопоповым в один из благоприятных моментов, Григорий Ефимович немедленно решил, что этот приятный и умный человек должен взять на себя министерство внутренних дел. Царь сначала колебался, потому что Протопопов принадлежал к левому крылу в Думе. Понадобилась настойчивость императрицы и Распутина, чтобы Николай перестал сопротивляться и назначил Протопопова министром.

В самый последний момент начался спор, и Распутину пришлось лично приехать в Царское Село, чтобы направить дела своего подопечного в нужное русло. В Петербург он вернулся в тот же день, и то, что он, торжествуя, рассказал в салоне своей почитательницы госпожи Головиной, лучше, чем что-либо другое, свидетельствует об особенных отношениях между императором и «другом», имевшим теперь славу не только спасителя больного наследника, но и доверенного советника в решающих государственных делах.

— Я снова все уладил! — воскликнул Распутин, падая на стул. — Мне только нужно было прийти к самому! Первый человек, с кем я столкнулся во дворце, была Анна. Она могла только плакать. «Ничего не получается, — воскликнула она, — он не хочет, только ты можешь помочь, Григорий Ефимович!» И я немедленно вошел. Я сразу же увидел, что мама исполнена гнева и упрямства тогда как папа, насвистывая, ходит взад и вперед по комнате. После того, как я слегка прикрикнул на них, они немедленно образумились! Мне достаточно было пригрозить, что я опять уеду в Сибирь и оставлю в беде их и ребенка, и они полностью согласились со мной. — Тот, кто поворачивается спиной к Богу, — сказал я, — смотрит в лицо дьяволу! — Кто-то внушил им, что то-то и то-то плохо; что они в этом понимают? Абсолютно ничего! Только бы послушали меня! Я знаю, что Протопопов хороший человек и верит в Бога! Только в этом все дело!

А своему секретарю Григорий Ефимович в тот вечер сказал:

— Мы ошиблись в этом борове Хвостове, он настоящий болван, даже если один из правых! Я скажу тебе, что все, принадлежащие к правому крылу, дураки! Поэтому теперь мы выбрали левое и сделали Протопопова министром! — Затем он гордо указал на свой грубый крестьянский кулак, с силой потряс им и вскричал: — В этих пальцах я держу российское государство!