Анна Герт Столыпинская утопия в контексте истории С развалом СССР, когда...

Анна Герт

Столыпинская утопия в контексте истории

С развалом СССР, когда хаос и беспредел стали обычным явлением российской жизни, а так называемые "демократические преобразования" вызвали множество неразрешимых экономических, социальных и юридических проблем, мечту о прекрасном будущем все более уверенно вытесняет миф о прекрасном прошлом. События, уже давно сделавшиеся достоянием истории, перекраиваются, героизируются и приобретают зачастую не свойственные им величественные черты. Как и всякая утопия, такого рода мифы отвлекают от настоящего, придают ему характер чего-то очень временного, почти эфемерного. С авторами мифов невозможно спорить, поскольку, как известно, они не признают "правду факта", им подавай "правду века", которая для них - все та же утопия, населенная исполинскими образами героев. Их могучие фигуры, мастерски нарисованные авторами, зачастую заслоняют ту самую "правду факта" или, точнее, "правду фактов", без которых не могут существовать ни вышеупомянутые герои, ни "правда века". Роль истории при таком подходе выражается известной пословицей в несколько измененном виде: "история что дышло, куда повернешь, туда и вышло". Историк вырабатывает свою концепцию не на основе непредвзятого исследования фактов и документов, а трактуя их в соответствии с идеологическими установками сегодняшнего дня, руководствуясь определенными эталонами и штампами. Исходя из теперешней потребности в "идолах и идеалах" и учитывая их крайний дефицит в связи с тем, что перестроечная и постперестроечная пресса низвергла почти всех героев прежних времен, воплощавших социалистические принципы, начались лихорадочные поиски кандидатов в новые кумиры. При этом освободившиеся места на высоком пьедестале истории отнюдь не всегда предоставляются самым достойным. Это относится к крупномасштабной и крайне противоречивой личности П.А.Столыпина, который, руководствуясь благими побуждениями создать могучую Россию, практически подтолкнул страну к катастрофе. Впервые за последние годы образ Столыпина появился в романе Александра Солженицына "Август 14-го". Очевидно, это не случайно. Россия, давшая миру целую плеяду великих писателей, композиторов, художников, не может похвастать обилием выдающихся государственных деятелей; даже Петр Первый и Екатерина Вторая, признанные Великими, воспринимаются профессиональными историками не однозначно. Солженицын привлек внимание читателей к одной из ключевых фигур российской истории XX века, к личности государственного деятеля предреволюционного периода, верой и правдой служившего царю и отечеству и пытавшегося своей твердой рукой предотвратить близящуюся революцию. К сожалению, литературная версия, созданная Солженицыным, далека от реального портрета Председателя Совета министров и скорее напоминает легендарных богатырей русских былин. Однако такая трактовка была подхвачена прессой, появилось множество статей, восхваляющих деятельность Столыпина и приписывающих ему особую, исключительно позитивную роль в событиях прошлого. Авторы подобных статей, во-первых, всецело оправдывают предпринятые Столыпиным "решительные меры", направленные не только против революционеров, но и против самых широких слоев населения, и, во-вторых, поднимают на щит его аграрную реформу. Мало того, некоторые из этих авторов убеждены, что России и на современном этапе непременно нужен новый Столыпин, так как лишь такому правителю под силу справиться с мафией, коррупцией и повести страну к "светлому будущему", которым на сей раз является рыночная экономика... Но не следует ли попытаться деятельность Столыпина рассмотреть в конкретно-историческом контексте? Как отмечает известный американский историк Ричард Пайпс, между 1878 и 1881 гг. в России "был заложен юридический и организационный фундамент полицейского режима с тоталитарными обертонами". Поворотным пунктом становления полицейской власти было изданное 14 августа 1881 года Александром III "Распоряжение о мерах к сохранению государственного порядка и общественного спокойствия и проведение определенных местностей в состояние усиленной охраны". Этот законодательный акт был создан для борьбы с широко развернувшимся революционным движением и предоставлял право политической полиции в 10 губерниях Российской империи не только устанавливать критерии и степень фактической виновности граждан, но и производить обыски и отправлять в тюрьмы без санкции прокурора. Таким образом, в борьбе за сохранение существующего порядка полицейские органы перестали быть орудием закона. Они функционировали вопреки закону и даже возвышаясь над ним, так как их деятельность не подлежала судебному надзору и опиралась всецело на административно-бюрократическую систему. При этом концентрация власти в руках бюрократической полиции отнюдь не способствовала воцарению общественного спокойствия. Наоборот, в условиях жесточайшего аграрного кризиса она увеличивала раскол между государством и обществом, вовлекая народные массы в бурный революционный поток. События "Кровавого воскресения", когда мирная демонстрация рабочих, ожидавших от царя защиты и милости, была расстреляна царскими войсками, считаются началом революции 1905 года и важной вехой российской истории. Дело не только в том, что в этот день на Дворцовой площади из числа демонстрантов было убито около 200 и много больше ранено. В этот день был нанесен непоправимый удар по идеократическим основам империи. Как известно, начиная с Николая I, русские цари в своем правлении опирались на формулу Уварова: "православие, самодержавие, народность". После 9 января эта триада утратила смысл. Народ, который долгое время ни народники, ни эсеры не могли подтолкнуть к противоправительственным действиям, включился в революционную борьбу. Повсеместные стачки и забастовки заставили Николая II издать Манифест от 17 февраля 1905 года, который даровал населению империи некоторые гражданские свободы, но не принес желаемого "умиротворения". Как указывал граф Витте в докладе, написанном для царя и ставшем основанием для издания Манифеста, "волнение, охватившее разнообразные слои российского общества, не может быть рассматриваемо как следствие частичных несовершенств или только как результат организованных действий крайних партий. Корни этого волнения, несомненно, лежат глубже. Они в нарушении равновесия между идейными стремлениями русского мыслящего общества и внешними формами жизни. Россия переросла форму существующего строя. Она стремится к строю правовому на основе гражданской свободы". Это стремление к социальной справедливости, к правовому государству и явилось причиной революции 1905 года. Советская историография, рассматривая прошлое сквозь призму коммунистической идеологии, искажала многие факты, относящиеся к тому времени, поскольку наиболее активную роль в этой революции играли не большевики, а эсеры. При участии различных социальных слоев восстанием были охвачены Польша, Кавказ, Прибалтика и значительная часть центральной и южной России. Именно в это время рабочие впервые учредили профсоюзные организации. Тогда же были и советы рабочих депутатов, они выросли из забастовочных комитетов и в отдельных городах, охваченных забастовками, даже осуществляли функции временного управления. Однако, многие историки и журналисты перестроечного и постперестроечного периода предпочитают видеть в событиях тех лет всего лишь серию заговоров и убийств. Уж не потому ли, что при ином подходе пришлось бы говорить не о "террористических актах", а о революции, которая была предтечей событий октября 1917 года? Правда, сейчас модно и Октябрьскую революцию 1917-го считать заговором или путчем. Хорош заговор, если после захвата власти большевиками по всей стране не один год полыхала гражданская война, в которой победили все те же "заговорщики"; возникший в результате режим просуществовал ни много ни мало - 70 с лишним лет! П.А.Столыпин был назначен министром внутренних дел в канун созыва Первой Государственной Думы, а спустя еще 3 месяца, 9 июля 1906 года, Председателем Совета министров. Он проявил на этих постах исключительную волю и энергию для подавления революции и продлил существование монархии более чем на 10 лет. При нем страна продолжала двигаться семимильными шагами по пути создания полицейского государства. Первая и Вторая Думы были разогнаны. Обещанные Манифестом "незыблемые основы гражданской свободы" оказались существенно урезанными избирательным законом от 3 июня 1907 года, практически он лишал представительства в Думе как многочисленные слои трудового населения, так и национальные меньшинства на окраинах империи. "Распоряжение" от 14 августа 1881 года, действовавшее ранее в 10 губерниях, было распространено на всю Россию, а идея "православие-самодержавие-народность" была окончательно разрушена введенными Столыпиным военно-полевыми судами, которые санкционировали, без всякого разбирательства, массовые казни, превратив насилие в будничный факт общественной жизни. Необходимо сказать, что общественное сознание в России никогда не оправдывало использование репрессивных методов для достижения внутриполитических целей, какими бы прекрасными они не казались. Достоевский, как известно, утверждал, что даже "высшая гармония" не стоит слезинки одного замученного ребенка. Лев Толстой в статье "Не могу молчать!" яростно выступил против столыпинских казней: "Все эти бесчеловечные насилия и убийства, кроме прямого зла, которое они причиняют жертвам насилий и их семьям, причиняют еще большее зло всему народу, разнося быстро распространяющееся, как пожар при сухой соломе, развращение всех сословий русского народа. Распространяется же это развращение особенно быстро среди простого, рабочего народа, потому что все эти преступления, превышающие в сотни раз все то, что делалось и делается простыми ворами, разбойниками и всеми революционерами вместе, совершаются под видом чего-то нужного, хорошего, необходимого, не только оправдываемого, но поддерживаемого разными, нераздельными в понятиях народа со справедливостью и даже святостью учреждениями: сенат, синод, дума, церковь, царь". Льва Толстого горячо поддержали Александр Блок, Леонид Андреев и многие другие известные литераторы. Художник Илья Репин в своем письме в газету заявил: "Прав Лев Толстой - лучше петля или тюрьма, нежели продолжать безмолвно ежедневно узнавать об ужасных казнях, позорящих нашу Родину, и этим молчанием как бы сочувствовать им. Миллионы, десятки миллионов людей, несомненно, подпишутся теперь под письмом нашего великого гения, и каждая подпись выразит собою как бы вопль измученной души". "Решительные меры" Столыпина, отличавшиеся для своего времени ни с чем не сравнимой жестокостью, не только не разрешили коренных проблем, но и вызвали вскоре - вкупе с другими обстоятельствами - ответную волну грандиозных убийств. У сталинских "троек" в прошлом имелся прецедент: столыпинские казни "по усмотрению администрации"... (Трудно удержаться, чтобы в этом месте не процитировать Роберта Пайпса: "Можно с уверенностью утверждать, что корни современного тоталитаризма следует искать, скорее, здесь, чем в идеях Руссо, Гегеля и Маркса. Ибо, хотя идеи, безусловно, могут породить новые идеи, они приводят к организационным переменам, лишь если падут на почву, готовую их принять".) Репрессии довели сознание общества до той грани, за которой всякий компромисс между противоборствующими сторонами оказался невозможным. Убийства, возведенные в ранг государственной политики, способствовали отравлению народного сознания, подготовив его к последующим событиям, таким, как коллективизация и 1937 год. Особого рассмотрения, хотя бы в самой краткой форме, требует вопрос "Столыпин и евреи". Зачастую Столыпин изображается чуть ли не другом еврейского народа, добивавшимся перед самим царем если не полного равноправия, то, во всяком случае, расширения и защиты прав еврейского меньшинства. Однако факты убедительно доказывают, что с 1906 по 1911 гг., то есть за время пребывания Столыпина в ранге Председателя Совета министров, ровно никаких перемен в положении евреев не произошло. Будучи основным инициатором "Особого журнала Совета министров" 1906 года, или, говоря более современным языком, докладной записки, адресованной царю, глава правительства полагал, что "дарование ныне частичных льгот (евреям. - А.Г.) дало бы возможность государственной думе отложить разрешение этого вопроса в полном объеме на долгий срок". "Отложить" - это была первая важнейшая задача. Второй задачей было "успокоить нереволюционную часть еврейства". Руководствуясь этими намерениями, Столыпин не был особенно щедр на перечисляемые в "Особом журнале" льготы. Так, например, "отменялось узаконение", воспрещавшее евреям жить в сельских местностях (разумеется, в пределах все той же черты оседлости); отменялось ограничение " производства евреями крепких напитков"; отменялась "денежная ответственность семейства еврея, уклонившегося от воинской повинности", а также отменялись "некоторые ограничения в праве следования членов еврейских семейств за ссылаемыми в Сибирь главами их" и т.д. И только! Тут же в предлагаемом проекте говорилось, что "в нем не имеется в виду разрешение еврейского вопроса в полном объеме, ибо такая коренная мера не могла бы быть принятой иначе, как в общем законодательном порядке, по выслушании голоса народной совести". (Выделено мной здесь и выше. - А.Г.) Примечательно, что Столыпин, опиравшийся в своем правлении отнюдь не на волеизъявление народа, а на штыки и виселицы, для решения еврейского вопроса считает нужным обратиться к "голосу народной совести"... Любопытно, что "народная совесть" во Франции провозгласила равноправие евреев еще в 1791 году, в Германии, Австрии, Италии гражданское равноправие было дано в результате революций 1848 года. В Англии евреи получили в 1858 году столь широкие политические права, что стали посылать своих представителей в парламент. В Сербии и Болгарии равноправие евреев было признано в 1878 году, в Швеции и Дании - несколько раньше. В России этот вопрос - кровоточащий в самом прямом смысле - даже не ставился на государственном уровне вплоть до 1917 года, когда его разрешила Февральская революция. Разговоры о "народной совести", которая якобы должна урегулировать "существо отношений еврейской народности к коренному населению", не помешали Столыпину предоставить правительственную субсидию в размере 150 000 рублей Союзу русского народа. Хотя, справедливости ради, следует сказать, что, будучи "спонсором" этой черносотенной организации, Столыпин умел пресекать ее действия, если они вызывали излишнее для властей беспокойство. Примечательно, что граф В.Н.Коковцев, бывший во времена Столыпина министром финансов, говорит о дополнительных причинах, побудивших главу правительства поставить вопрос об отмене некоторых ограничений в отношении евреев. По его словам, эти ограничения не только "питают революционное настроение еврейской массы, но и служат поводом к самой возмутительной противорусской пропаганде со стороны самого могущественного еврейского центра - в Америке". При этом, говорит Коковцев, Столыпин ссылался на пример Плеве, который также принимал некоторые меры к сближению с американским еврейским центром, но получил весьма холодное отношение со стороны руководителя этого центра - Шифа. Однако, считал Столыпин, "в настоящую минуту такая попытка может встретить несколько иное, более благоприятное отношение..." Благоприятное отношение не возникло, поскольку даже убогие предложения, фигурировавшие в "Особом журнале", были отвергнуты царем, что же до Думы ("совести народной"), то ни 2-я, ни 3-я, ни 4-я не нашли времени их обсудить. Зато в период с 1905 по 1910 гг. из России только в Америку эмигрировало более 500 тысяч евреев, а многие из оставшихся приняли активное участие в революционном движении. Но главным в деятельности Столыпина была земельная реформа. Вопрос о ней, кстати, обсуждался еще осенью 1905 года. Тогда правительство, испуганное ростом народных волнений, собиралось провести ее так, чтобы крестьяне получили примерно 25 млн. десятин земли, причем значительную часть должны были составить помещичьи земли. Но после подавления революции дворянство отказалось отдать какую-либо часть своих владений крестьянам, в связи с этим аграрное законодательство, выработанное под началом Столыпина, в отличие от проекта Витте, оставляло дворянские земли в неприкосновенности, но требовало разрушения крестьянской общины. На первый взгляд, такое решение являлось обоснованным. Помещичьи хозяйства были более производительными, именно они обеспечивали хлебом страну и поставляли сельскохозяйственную продукцию на экспорт. Что же касается общинной формы землепользования, которую всячески превозносили как славянофилы, так и народники, то она базировалась на архаических принципах ведения хозяйства, препятствуя внедрению прогрессивной технологии и повышению урожайности. Крестьяне зачастую не могли обеспечить даже собственных нужд и вели полуголодное существование. Встав на путь промышленного развития, страна нуждалась в увеличении производства зерна не только для экспорта, но и для снабжения городских жителей, численность которых неуклонно возрастала. Необходимость преобразования общинного землевладения была очевидной. Тем не менее большая часть крестьян выступала против столыпинской реформы, которая безжалостно вторгалась в их жизнь, лишая возможности пользоваться общинными пастбищами, лугами, мельницами и т.д. и вызывая ожесточенные конфликты внутри общины в связи с выделением в собственность земельных участков. Сама идея "поддержки сильных" в качестве основы замысла Столыпина противоречила крестьянским, да и человеческим понятиям о справедливости. Земля бедняков должна была перейти к богатым мужикам, составлявшим 10-15% сельского населения, часть крестьян планировалось переселить на окраины, на отруба. Реформа предполагала создание среднего класса, который станет опорой государства, гарантирует стабильность и капиталистическое развитие России в будущем. Результаты реформы, казалось бы, подтверждали правильность намеченного пути. В 1912 году по валовому сбору зерна Россия вышла на первое место в Европе. Однако по урожайности она оставалась на одном из последних мест среди европейских держав, к тому же главными поставщиками зерна были не новые крестьянские хозяйства, а все те же крупные помещичьи землевладения. Хотя экспорт хлеба существенно вырос, положение российских подданных к лучшему не изменилось. В неурожайные годы бедственное положение наблюдалось во многих частях Российской империи. Так, например, в 1911 году многие газеты сообщали о страшном голоде, разразившемся в целом ряде губерний. Скажем, в газете "Новое время", известной своей реакционной, проправительственной ориентацией, можно было прочесть: "Троицк, Оренбургская губерния. Тяжелый момент переживает наш казак. Не успел он оправиться от недорода прошлого года, как надвинулось на него новое неурожайное бедствие, еще более ужасное. На территории Троицкого и Челябинского уездов я знаю несколько поселков, где по десятку семей едят только через день и притом хлеб, испеченный из муки, наполовину разбавленной мякиной и ухоботьем прошлого года. Скотоводческое хозяйство спешно ликвидируется". Автор заметки - агроном К.Крылов. ("Н.В." от 5 окт.

1911 г.)

Или: "Общество охранения народного здравия собрало представителей 22-х общественных петербургских организаций с целью обсудить, как организовать врачебно-продовольственную помощь тем губерниям, население которых гибнет от голода..." ("Н.В." от 23 окт.1911 г.) Или: "Голод в Западной Сибири выгнал оттуда иностранных предпринимателей маслоделов. Впрочем, население голодных районов покуда не унывает. Корреспондент, объехавший некоторые местности Екатеринбургского уезда, записал следующую песенку:

А мы хлеб пропьем - побирать пойдем, А куски поберем - и куски пропьем! Не подаст никто - голодать будем, А и смерть придет - помирать будем!"

("Н.В." от 23 окт.1911 г.)

Помимо перечисленных голод распространился на уезды Казанской и Саратовской губерний... Однако с 1909 года в России начался промышленный подъем, которому также способствовали аграрные преобразования, поскольку разоренное крестьянство устремлялось в город и удовлетворяло растущую потребность промышленности в рабочей силе. Производство угля и стали с 1909 по 1913 год возросло примерно на 40%, увеличилась продукция станкостроения, сооружались железные дороги. При всем том основной своей цели - создания слоя зажиточных хозяев, опоры царя и отечества, реформа не добилась, так как не учитывала психологии и экономических интересов крестьянства. Перед Первой мировой войной лишь четвертая часть крестьян вышла из общин и вела хозяйство самостоятельно, остальные пополнили ряды деревенских бедняков или образовали в городах широкий слой люмпенов. В итоге наряду со сравнительно небольшим количеством фермерских хозяйств, многие из которых разорились в годы войны, в деревне стремительно увеличилось число бедняков и батраков, явившихся впоследствии, как отмечал Ленин, "социальной опорой большевиков". Крестьянские же, да и рабочие массы, лишь недавно переместившиеся из деревни в город, были благодатной средой для восприятия марксистско-ленинской идеологии в ее предельно вульгаризированном варианте. Как отмечает известный исследователь этого вопроса Р.Е.Джонсон, "наложение сельских и городских раздражителей и пристрастий способствует возникновению особенно взрывоопасной смеси". Столыпинская реформа, вызвавшая быструю дифференциацию общества и дальнейшее обнищание крестьянства, стала важнейшей предпосылкой образования в России такого рода "взрывоопасной смеси". В условиях военного времени, когда все общественные противоречия были обострены до предела, эти два слоя - беднейшее крестьянство и городской, в значительной части люмпенизированный пролетариат - дали возможность столь малой по численности партии большевиков не только захватить власть в октябре 17-го, но и выиграть гражданскую войну. Кстати, ни Колчак, ни Деникин не смогли сгладить остроту аграрного вопроса на завоеванной территории. Очевидно, поэтому они испытывали острую нехватку в рядовом составе, а Добровольческая армия одно время и вовсе называлась "офицерской". Столыпин, безусловно, фигура трагическая. Он мечтал о "Великой России", но его реформа сделалась одним из главных источников случившихся вскоре "Великих потрясений". Руководствуясь отдаленными идеалами, он не учитывал значительности и серьезности происходящих вокруг событий. Провозгласив лозунг "Вначале умиротворение страны, а затем реформы", он рассчитывал на спокойные 20 лет, тогда как новая революция была уже на пороге. Пытаясь искусственно, в короткие сроки создать на российской почве среднее сословие, которое не было для нее органическим, в отличие от западных, иными путями развивавшихся государств, Столыпин возбудил недовольство крестьянских масс, что впоследствии, в годы Первой мировой войны, усугубило и без того сложную ситуацию, а затем решило исход гражданской войны. Наконец, стремление Столыпина во что бы то ни стало оставить неприкосновенным помещичье землевладение, но при этом сохранить империю и даже добиться ее процветания, носило достаточно иллюзорный характер. В связи со всем этим вряд ли можно считать Столыпина дальновидным государственным деятелем, скорее, его следует отнести к разряду разнообразных утопистов, переполняющих российскую историю с давних времен и по наши дни. Но так уж вышло, что русские утописты - не чета зарубежным. Пока те, наморщив лоб, излагают свои взгляды в толстых фолиантах, будь то Фурье или даже Маркс, отечественные усердно внедряют в жизнь как их теории, так и свои собственные. Разумеется, в длинной веренице славянофилов, народников, анархистов, эсеров, меньшевиков, большевиков и пр. и пр. фигура Столыпина занимает особое место. Однако при всем своеобразии его утопия не составляла исключения. Как и всякая другая, она не могла стать реальностью, но при этом требовала от народа для своего воплощения в жизнь многотерпенья, непомерных усилий и жертв. В итоге она, как и всякая другая, захлебнулась кровью, чтобы вскоре смениться новой. На сей раз утопией светлого будущего - коммунизма. А последняя - следующей, и тоже "светлого будущего", но теперь уже - капитализма... К сожалению, утопии связаны не только с прошлым или будущим, они давно уже захватили прочное место в настоящем. Предпринятая на наших глазах еще одна утопическая попытка стремительного преобразования тоталитарного государства в демократическое, централизованной экономики - в рыночную путем школярского перенесения западного опыта на российскую почву опять потерпела поражение. Она привела к экономическому хаосу, обнищанию населения, разграблению страны и передаче власти от Политбюро КПСС в руки всесильной, поразительно быстро выросшей, тесно связанной с мафией олигархии. Однако, может быть, хватит? Не слишком ли много утопий для "одной, отдельно взятой страны?" Не пора ли прекратить эксперименты, являющиеся плодом умозрительных теорий, и научиться у того же Запада, и в первую очередь у молодой динамичной Америки, искусству конкретно мыслить, учитывать многофакторность жизни, исходить из реалий прошлого и настоящего. Это и было бы, вероятно, важнейшим уроком, который сегодня можно извлечь из преимущественно негативного опыта Столыпина.