Взятие Сталинграда стало первостепенной задачей вермахта. Гитлер, прежде не желавший ввязываться в уличные бои, намерен был захватить город на Волге любой ценой. Фюрер был буквально одержим Сталинградом и в то же время не забывал о провале наступления германских войск на Кавказе. Гитлер во всем винил фельдмаршала Листа, отказываясь признать, что сил для выполнения этой задачи у того было явно недостаточно. Когда генерал Альфред Йодль, только что вернувшийся из штаба Листа, заметил за обедом, что фельдмаршал лишь выполнял приказы самого фюрера, Гитлер гневно воскликнул: «Это ложь!» Позднее, словно стремясь доказать, что его речи намеренно искажались, Гитлер приказал стенографировать каждое слово, сказанное им на ежедневных совещаниях.

После триумфального захвата европейских стран Гитлер стал с презрением относиться к таким обыденным требованиям, как поставки топлива или нехватка продовольствия. К тому же его психическое состояние было крайне неустойчивым. Постоянные вспышки гнева по малейшему поводу и без приводили офицеров ставки в ужас. Генерал Варлимонт, вернувшись после недельного отсутствия, был так потрясен остановившимся взглядом фюрера, наполненным такой горячей ненавистью, что невольно подумал: «Этот человек посрамлен. Он потерял лицо и осознал, что его фатальной игре пришел конец. Он понял, что Россию не сломить». То же отметил и адъютант фюрера Николаус фон Белов: «Весь внешний облик Гитлера производил одинаково удручающее впечатление».

Он будто бы отрешился от всего, вероятно, понял, что неудача на Кавказе означает конец войны. И в то же время он никак не хотел с этим смириться! Ему во что бы то ни стало хотелось захватить Сталинград, как будто взятие этого города могло уничтожить врага. Опасный мечтатель готов был удовлетвориться символической победой. Гитлеру казалось, что достаточно одной-двух зрелищных операций, и превосходство германского оружия будет подтверждено. И это после того, как граф фон Штрахвитц, прославленный командир 16-й танковой дивизии, доказал, что успех длительных танковых боев зависит от холодного рассудка, точного прицела и скорострельности.

Русские продолжали посылать под Сталинград армады Т-34 и американских танков. Американские танки с высокой башней и тонкой броней оказались для немцев довольно легкой целью. Советские танкисты эту технику не любили. «Танки плохие, – поведал немцам пленный водитель. – Клапана летят, двигатель перегревается, да и трансмиссия никакая».

А вот воспоминания Лорингофена: «Русские атаковали с холма, наши же части находились на склоне. Два дня они следовали одним и тем же маршрутом. Прекрасные цели! Тогда мы сожгли не меньше сотни танков».

«Насколько хватало взгляда, – писал домой немецкий ефрейтор, – стояли подбитые и выгоревшие русские танки».

Вскоре Штрахвитц, которому тогда было 49 лет, получив «дубовые листья» к рыцарскому кресту, передал командование Лорингофену и вернулся домой в Германию. Официально считалось, что он покинул пост по выслуге лет, но вряд ли дело обстояло именно так.

Танковые атаки красноармейцев, сколь бы непрофессиональны они ни были, не могли отнять у русских твердой решимости защищать Сталинград до последней капли крови. И эта решимость оказалась сильнее воли агрессора.

«Час мужества пробил», – писала Анна Ахматова тогда, когда само существование России стояло под вопросом.

После падения Ростова цензурой были разрешены любые средства возбуждения ненависти к врагу. Для того периода показателен следующий рисунок, напечатанный в газете «Сталинское знамя». На нем была изображена девушка, связанная по рукам и ногам. «А что если вашу любимую так же свяжут проклятые фашисты?» – гласила подпись под рисунком. Характерны были следующие лозунги и воззвания: «В атаку, воин, стреляй врага!», «Не допусти, чтобы насильник надругался над твоей любимой!» Подобная пропаганда практически повторяла тему стихотворения Константина Симонова «Убей его!» Стихотворение безусловно жестокое, но его символика прекрасно отражает дух того времени. Такими же яростными были стихотворные строки Алексея Суркова. Позор унижения можно смыть лишь кровавой местью – такова основная мысль его творчества тех лет.

В начале сентября в газете «Красная Звезда» было напечатано обращение Ильи Эренбурга к советским солдатам. Обращение заканчивалось следующими словами: «Не считайте дни, не считайте версты – считайте только убитых вами врагов. Убей немца – вот молитва твоей матери. Убей немца – вот крик русской земли. Не раздумывай, да не дрогнет твоя рука. Убивай!»

Вне всякого сомнения, подобная пропаганда осенью 1942 года в значительной степени спровоцировала массовые насилия, совершенные солдатами Красной Армии на территории Германии в конце 1944 – начале 1945 годов.

В этот критический момент главной задачей для Еременко и Хрущева стали назначение нового командующего 62-й армией, 10 сентября 62-я армия с боями отошла в город. Когда 29-я моторизованная дивизия немцев прорвалась к Волге, войска 62-й армии оказались отрезаны от 64-й державшей оборону южнее. 11 сентября штаб Еременко находился близ реки Царица и подвергся сильному обстрелу. Именно в этот день в штаб прибыл писатель Константин Симонов. Он был поражен «скорбным запахом горелого железа», дымящимися развалинами Сталинграда. В душном бункере Хрущев, выглядевший мрачно и односложно отвечавший на вопросы, никак не мог прикурить – зажженная спичка тут же гасла. В бункере напрочь отсутствовала вентиляция. Симонов и сопровождавший его корреспондент легли спать прямо в шинелях в дальнем углу тоннеля. Когда рано утром они проснулись, оказалось, что в бункере уже никого нет – ни штабных офицеров, ни машинисток. В конце концов они случайно наткнулись на телефониста, сматывающего провод. Телефонист сообщил, что штаб эвакуирован на противоположный берег Волги. Единственным штабом, оставшемся на западном берегу, был штаб 62-й армии.

Следующим утром генерал Чуйков был вызван в штаб на совместный военный совет Сталинградского и Юго-Западного фронтов. Ему понадобились целые сутки, чтобы найти новый штаб среди развалин Сталинграда. Свет от пылающих домов был таким ярким, что, даже находясь на восточном берегу, генералу не понадобилось зажигать фары своего джипа. Когда Чуйков на следующее утро наконец встретился с Еременко и Хрущевым, они поставили его перед следующим фактом: поскольку о сдаче Сталинграда не может быть и речи, а командующий 62-й армией не верит в то, что город можно удержать, ему предлагается взять командование на себя. «Товарищ Чуйков, как вы понимаете свою задачу? – спросил Хрущев. „Мои войска будут защищать город. Выстоим или умрем“, – ответил генерал. Хрущев, смерив его глазами, заметил, что свою задачу он понял верно.

В тот же вечер Чуйков с двумя танками Т-34 отправился из Красной Слободы на пароме к центральному сталинградскому причалу, который находился чуть выше места впадения реки Царица в Волгу. Как только паром коснулся берега, сотни людей, в основном гражданское население, надеявшееся бежать из города, безмолвно поднялись из воронок. Чуйков молча прошел мимо них и в сопровождении своих офицеров отправился искать штаб. После долгих блужданий комиссар саперной роты вывел их к Мамаеву кургану, известному также, как высота 102/102 (действительная высота холма в метрах). Там-то и располагался штаб 62-й армии, где Чуйкова встретил начальник штаба генерал Николай Иванович Крылов. Резкий и прямолинейный Чуйков не сразу нашел общий язык с Крыловым, отличительной чертой которого был чрезмерный педантизм. Однако впоследствии оба эти человека прекрасно поняли друг друга и верно оценили ситуацию. Существовал единственный способ удержать Сталинград – оплатить его защиту жизнями русских солдат. Как выразился впоследствии Чуйков: «Время – это кровь».

При поддержке Крылова и Кузьмы Андреевича Гурова, мрачного вида армейского комиссара с бритой головой и густыми бровями, Чуйков провел среди командиров разъяснительную работу. Ни один его подчиненный и мысли не должен был допускать об отступлении. Кое-кто из высших офицеров спешно переправился на противоположный берег, бросив своих солдат. После ряда подобных случаев Чуйков приказал в обязательном порядке досматривать все плавсредства. Все дезертиры, независимо от звания, расстреливались на месте. О ненадежности войск свидетельствовали случаи и совершенно другого рода. Так, например, в 6-й гвардейской танковой бригаде старший сержант застрелил командира боевого экипажа, а затем, угрожая пистолетом водителю и радисту, вынудил их выбраться из танка. Захватив таким образом боевую машину, обезумевший сержант погнал ее к позициям 76-й немецкой дивизии. Поскольку у сержанта был с собой белый флаг, который он не замедлил укрепить на башне танка, сотрудники НКВД, расследовавшие это дело, заключили, что сержант изменник, который заранее спланировал все детали своего мерзкого, плана. Солдат, покинувших машину под угрозой пистолета, обвинили в трусости. Позднее они предстали перед военным трибуналом и, скорее всего, были расстреляны.

К сентябрю 1942 года от 62-й армии осталось лишь 20 000 человек и всего 60 танков. Многие машины были без траков и годились только как неподвижные огневые точки. Правда, следует отметить, что у Чуйкова было более семисот пушек и дальнобойных орудий. Кроме того, он хотел всю тяжелую артиллерию вернуть на восточный берег. Основной задачей генерала на данном этапе стало противоборство с Люфтваффе, для того чтобы хоть как-то сокрушить их подавляющее превосходство в воздухе. Чуйков успел заметить, что немцы неохотно атакуют на низких высотах, особенно в ночные часы. Чтобы окончательно измотать германских летчиков, необходимо было сделать так, чтобы каждый их пилот постоянно чувствовал себя под прицелом русского пулемета. Чуйков принял на себя командование незнакомыми войсками на новых позициях, да еще в тот момент, когда противник готовился к решительному наступлению. Генерал не раз говорил, что обнаруженные им защитные сооружения больше напоминали ветхие баррикады, которые с легкостью протаранил бы даже самый маломощный грузовик. Что касается штаба 62-й армии, то здесь наблюдался перекос совсем в другую сторону. Это были мощно укрепленные позиции с глубокими бункерами и дотами. Как вскоре обнаружили русские командиры, реальным препятствием для наступающих немцев стали городские развалины.

12 сентября Паулюс вместе с Гальдером и главнокомандующим группы армий «Б» Вейсом прибыл в ставку Гитлера под Винницей. Отчеты об этом военном совете весьма разнятся. Паулюс утверждает, что именно он поднял вопрос о левом фланге, растянутом от Дона до самого Воронежа. Если ему можно верить, то планы Гитлера базировались на твердом убеждении, что ресурсам русских пришел конец, а донской фланг может быть усилен за счет союзных армий. Фюрер, занятый исключительно Сталинградом, хотел знать, как скоро падет город. Паулюс повторил оценки, данные накануне Гадьдеру, – десять дней боев плюс две недели на перегруппировку.

Первая фаза немецкого наступления началась на следующее утро в 4.45 по берлинскому времени (6.45 по московскому). На левом фланге 295-я пехотная дивизия атаковала Мамаев курган, а на правом 76-я и 71-я пехотные дивизии пытались захватить центральную железнодорожную станцию и центральный причал на Волге. Офицеры 295-й дивизии постарались внушить своим солдатам мысль, что Волги необходимо достичь одним рывком. Артподготовка и авианалеты на русские позиции за сутки до этого были особенно интенсивны. «Тучи „мессершмиттов“ ринулись на Сталинград, – писал домой ефрейтор 389-й пехотной дивизии. – Трудно поверить, что после их налета хотя бы мышь осталась жива».

Бомбардировки продолжались и 13 сентября. Чуйков наблюдал за боем в бинокль со своего командного поста на Мамаевом кургане. Кирпичная пыль окрасила небо в бледно-бурый цвет. Земля сотрясалась от мощных взрывов. Внутри бункера песок сыпался из щелей между бревнами потолка словно в песочных часах. Офицеры штаба и связисты были покрыты пылью.

Снаряды и бомбы то и дело разрывали провода полевой телефонной связи. У солдат, посланных восстановить ее, было очень мало шансов остаться в живых. Нередко латать оборванный провод посылали даже молоденьких девушек-телефонисток. Чуйкову удалось связаться с Еременко всего один раз за весь день, а после полудня он совершенно потерял связь со своими дивизиями на западном берегу. Пришлось прибегнуть к помощи посыльных, продолжительность жизни которых в этих условиях была еще ниже, чем у связистов.

Хоть немцам и удалось продвинуться вперед на западной окраине города и захватить небольшой аэродром и казармы, все их попытки прорваться на север оказались безуспешными. Бой велся намного ожесточенней, чем можно было предположить. В тот день немецкие солдаты поняли, что, возможно, им придется всю зиму провести в Сталинграде.

Ночью Чуйков решил вернуться в старый штаб – тоннель, начинавшийся от устья реки Царица и имевший запасной выход на Пушкинскую улицу. Русло Царицы служило естественной границей между армиями Паулюса и Гота. Пока дивизии Зейдлица на севере пробивались к Мамаеву кургану, к главной железнодорожной станции, 14-я и 24-я танковые дивизии Гота вместе с 94-й пехотной дивизией на юге двигались вперед, чтобы нанести удар по прямоугольному бетонному элеватору, возвышавшемуся над Сталинградом. Весть о том, что 71-я пехотная дивизия прорвалась в центр Сталинграда, была встречена в ставке фюрера с огромной радостью. К вечеру та же информация достигла Кремля. Сталин как раз обсуждал с Жуковым и Василевским возможность мощного стратегического контрудара под Сталинградом, когда в кабинет вошел секретарь Сталина Поскребышев и сообщил, что у телефона генерал Еременко. Поговорив с ним, Иосиф Виссарионович передал генералам неприятные известия. Немного помолчав, Сталин повернулся к Василевскому и сказал: «Немедленно прикажите 13-й гвардейской дивизии Родимцева пересечь Волгу и подумайте, какие еще войска можно послать Чуйкову на подмогу». Часом позже Жуков уже летел в Сталинград.

На рассвете 14 сентября Чуйков в сопровождении штабных офицеров ехал к бункеру у реки Царица. Путь лежал через разрушенный город. Заваленные обломками рухнувших зданий улицы были труднопроходимы, и приходилось часто останавливаться. Чуйков торопился. Он отдал приказ контратаковать и теперь хотел быть наготове. В нескольких местах русским удалось застать немцев врасплох, но на восходе солнца все атаки красноармейцев захлебнулись во многом из-за атак Люфтваффе. Единственной ободряющей новостью для Чуйкова было то, что ночью 13-я гвардейская стрелковая дивизия должна форсировать Волгу. Однако продвижение германских войск оказалось столь мощным к быстрым, что многие начали сомневаться, удастся ли войскам Родимцева высадиться на западном берегу.

295-я пехотная дивизия вермахта пробилась к Мамаеву кургану, но не это таило в себе основную угрозу Сталинграду. Гораздо опаснее было продвижение вперед 71-й и 76-й пехотных дивизий. Атакующий клин достиг центрального вокзала в полдень, а около трех часов пополудни был захвачен городской водоканал. Примерно в это же время советские дивизии вышли к Волге. Вокзал трижды за один день переходил из рук в руки и в итоге был отбит у немцев стрелковым батальоном НКВД.

Генерал Родимцев добрался до штаба Чуйкова лишь к полудню. Его форма была вся в грязи. В тот момент Родимцев больше походил на студента, нежели на генерала Красной Армии, Героя Советскою Союза. Преждевременно поседевший интеллектуал и юморист Родимцев был человеком, открыто смеющимся над опасностью. Во время войны в Испании, где он был больше известен как «Паблито», Родимцев служил советником и сыграл не последнюю роль в битве за Гвадалахару в 1937 году. Солдаты, служившие у Родимцева в подчинении, считали его настоящим героем и больше всего боялись, что их переведут служить к другому командующему.

Родимцев прекрасно сознавал опасность создавшегося положения. Тем более, что Чуйков бросил в бой свой последний резерв – 19 танков, все, что осталось от танковой бригады. Чуйков посоветовал Родимцеву оставить всю тяжелую технику на восточном берегу. Его солдаты должны были иметь при себе лишь личное оружие: пулеметы, противотанковые ружья и как можно большее количество гранат. Позже Чуйков вызвал к себе полковника А.А.Сараева, командира 10-й стрелковой дивизии НКВД. В июле в подчинении у Сараева было пять полков (7 500 человек). За месяц Сараев значительно увеличил свою армию. Он создал личную гвардию, насчитывающую более 15 тысяч человек, взял под контроль все перемещения речного транспорта. Чуйков, которому уже нечего было терять, пригрозил Сараеву, что немедленно сообщит в штаб фронта, если тот откажется выполнять его приказы. Сараев понял, что в данном случае ему лучше подчиниться. Милицейскому батальону, находившемуся в подчинении у Сараева, было приказано занять все ключевые здания города и удерживать их до последнего. Регулярный батальон НКВД был послан на Мамаев курган, а двум стрелковым полкам было приказано блокировать продвижение противника к реке. Необходимо было дать гвардейцам Родимцева возможность высадиться.

Войска НКВД сражались храбро, но несли очень большие потери. Позднее дивизия получила орден Ленина и имя «Сталинградская». Сараев во время боев всегда оставался на своем посту, но вскоре потерял благосклонность начальства, и со второй недели октября командовать силами НКВД стал генерал-майор Рогатин, устроивший себе новый штаб на берегу.

В тот же вечер имела место еще одна неприятная встреча, но уже на другом берегу Волги. Секретарь ЦК партии Георгий Маленков собрал высший офицерский состав 8-й воздушной армии в штабе фронта. Офицеры полагали, что их вызвали для вручения медалей и заранее напустили на себя нарочито скромный вид. Однако дело было совсем в другом. Тот самый Маленков, который не поверил в первый день войны донесению адмирала Кузнецова о немецком авианалете на Севастополь, теперь обратил весь свой гнев на офицеров авиации. Он потребовал представить данные о всех вылетах подразделения, а получив их, обвинил офицеров в недостаточной активности. Маленков зачитал командирам приговоры военных трибуналов и, чтобы доказать свою безграничную власть, вызвал вперед одного офицера, невысокого роста майора с черными, зачесанными назад волосами и полным лицом. «Майор Сталин, – обратился Маленков к сыну Иосифа Виссарионовича. – Боевое мастерство ваших истребителей никуда не годится. В последнем бою не было сбито ни одного немецкого самолета. Что это? Вы забыли, как нужно сражаться? Как мы это должны понимать?» Затем Маленков устроил разнос генералу Хрюкину, командующему 8-й воздушной армией. Лишь вмешательство Жукова положило конец позорному судилищу. В заключение Маленков напомнил всем, что дивизия Родимцева должна вот-вот форсировать Волгу, а значит, полк истребителей, ответственный за прикрытие с воздуха, должен позаботиться о том, чтобы на головы гвардейцев не упало ни одной немецкой бомбы. Потрясенные летчики молча вышли из штаба. Вскоре Василию Сталину, бывшему по складу характера совершенным плейбоем, удалось увернуться от выполнения боевых задач. Он стал сниматься в пропагандистских фильмах о ВВС. Любопытно, что сыновья двух других советских лидеров, Владимир Микоян и Леонид Хрущев, также служили под Сталинградом.

Численность 13-й гвардейской стрелковой дивизии составляла 10 000 человек, но десятая часть солдат не имела оружия. Дивизия маскировалась от немецкой воздушной разведки под сенью кустарников на восточном берегу Волги в районе Красной Слободы. После марша из Камышина они получили слишком мало времени на подготовку. Родимцев, зная о сложности обстановки, всю дорогу подгонял своих командиров. Вода в радиаторах грузовиков закипала, вьючные животные нервничали, а поднимаемая техникой пыль была столь плотной, что бойцы маршевых колонн мгновенно покрывались ее толстым слоем. Заслышав гул «мессершмиттов», войска не раз разбегались, спасаясь от губительного свинца.

Выжженная пыльная степь кончилась. Кленовая рощица указывала на близость воды. Дивизия подошла к Волге. На стрелке, прибитой к дереву, было написано: «Паром». Над противоположным берегом клубился черный дым – предвестник смертельной битвы.

После получения боеприпасов и сухого пайка Родимцев отправился на встречу с Чуйковым. Обсудив ситуацию, они решили, что не имеет смысла дожидаться полной темноты, и первая партия гвардейцев была переправлена на западный берег еще до наступления сумерек. Вскоре заработала немецкая артиллерия. Один из боевых катеров был тут же потоплен прямым попаданием, погибли все находившиеся на борту. Некоторые солдаты из дивизии Родимцева старались смотреть только на воду, лишь бы не видеть далекого берега, озаренного всполохами взрывов. Другие, наоборот, не отрывали взгляда от горящих строений, которые с каждой минутой становились все ближе. На стальных шлемах бойцов отражались огни зловещего зарева. Их отправили прямо в ад, и многим было явно не по себе. В ночном воздухе плясали искры. Западный берег Волги казался кладбищем сожженной техники и исковерканных барж. Все явственнее становился запах разлагающихся под руинами трупов.

Гвардейцы Родимцева, не дожидаясь, пока лодки коснутся берега, прыгали на мелководье и бежали к песчаному откосу. Солдатам не нужно было объяснять, что в данном случае промедление смерти подобно. К счастью для русских, немцы не успели как следует подготовиться к атаке. Гвардейцы молниеносно прорвались к большой мельнице и в безжалостной рукопашной схватке выбили оттуда фашистов (развалины этой мельницы, сложенной из красного кирпича, по сей день сохраняются как мемориал). По прибытии второй партии гвардейцев 39-й гвардейский полк, усиленный подкреплением, атаковал железнодорожную ветку, проходившую мимо Мамаева кургана. За первые сутки боев 23-я гвардейская стрелковая дивизия под командованием Родимцева потеряла тридцать процентов личного состава, но западный берег Волги был очищен от немцев. Выжившие (из 30 000 их осталось всего 320 человек) к концу Сталинградской битвы говорили, что их решимость исходила только от Родимцева. Следуя его примеру, они днем и ночью говорили себе: «За Волгой для нас земли нет».

Поначалу немцы восприняли контратаку Родимцева как временную неудачу. Они были уверены, что их продвижение к центру города уже никто не остановит. Дрожащие от холода солдаты вермахта уже мечтали о подземных зимних квартирах, жарких печках и письмах из родной Германии.

Германским пехотным ротам удалось прорваться к устью Царицы, и вход в подземный штаб 62-й армии Чуйкова попал под прямой огонь. Блиндаж наполнился ранеными. От влажности стало почти невозможно дышать. Штабные офицеры от недостатка кислорода падали в обморок. Чуйков вынужден был вновь сменить месторасположение своего штаба. Для этого пришлось переправиться на восточный берег, подняться чуть выше по течению реки и вернуться на западный берег.

Ожесточенный бой разгорелся за Мамаев курган. Если бы немцы его захватили, их артиллерия получила бы возможность свободно простреливать Волгу. Один из стрелковых полков НКВД удерживал небольшую часть холма до прибытия подкрепления. Теперь Мамаев курган очень мало напоминал тот парк, по которому любили гулять влюбленные парочки. На выжженной земле не осталось ни единой травинки. Склоны кургана обезобразили глубокие воронки. Впрочем, в этом была и своя выгода: во время многочисленных атак и контратак воронки служили солдатам естественными укрытиями.

Немало подвигов совершили советские солдаты во время битвы за Мамаев курган. Один из гвардейцев Родимцева заслужил славу героя, сорвав и растоптав немецкий флаг, установленный на вершине холма бойцами 295-й пехотной дивизии вермахта. Куда меньше известно об отнюдь не героических эпизодах. Так, командир одной русской батареи, страшась обвинения в трусости, бежал прямо с поля боя. Орудийные расчеты тоже ударились в бегство, когда их батарею атаковала немецкая пехота. Показателен следующий случай. 16 сентября в одиннадцать часов вечера командир взвода 112-й стрелковой дивизии, находившейся в пяти километрах к северу от кургана, обнаружил, что пятеро солдат отсутствуют на боевой позиции. Вместо того чтобы принять меры к их обнаружению, он просто доложил об этом факте командиру роты. Примерно в час ночи в расположение взвода для расследования прибыл комиссар Колабанов. С немецкой стороны доносился голос, по-русски обращавшийся к советским солдатам. «Вы должны дезертировать, – увещевал приятный баритон. – Немцы вас досыта накормят и будут хорошо обращаться. Бегите из Красной Армии, пока вас не настигла пуля работника НКВД». Многие бойцы были названы по именам. Не успел комиссар опомниться, как несколько солдат рванули к нейтральной полосе. Никто из бойцов взвода не стал стрелять в спину бывшим товарищам, чем вызвали ярость Колабанова. Впоследствии оказалось, что дезертировало десять человек, в том числе один сержант. Командир взвода тотчас же был арестован и предан суду военного трибунала. Расстреляли его или он попал в штрафной батальон – неизвестно. В той же дивизии капитан М. пытался уговорить двух офицеров дезертировать вместе с ним к немцам. Однако ручаться за достоверность этой версии нельзя, возможно, за ней скрывается сведение личных счетов.

Несмотря на то, что немцы контратаковали вновь и вновь, гвардейцам Родимцева и остаткам стрелкового полка НКВД все же удалось закрепиться на Мамаевом кургане. Наступление 295-й пехотной дивизии вермахта было окончательно остановлено. Потери в личном составе у немцев были крайне велики. В основном благодаря стараниям русских снайперов погибло очень много офицеров. За две недели боев в одной из рот 295-й пехотной дивизии сменилось три командира.

Бои на Мамаевом кургане продолжались. Немецкая тяжелая артиллерия продолжала обстреливать русские позиции еще в течение двух месяцев. Василий Гроссман так писал об этих сражениях: «Снаряды вздымали землю высоко в воздух, затем глина под действием силы тяжести падала вниз, а мелкая пыль взвивалась в небо. Горы трупов кругом, которые то засыпало землей, то вновь выбрасывало на поверхность». Много лет спустя на Мамаевом кургане были обнаружены скелеты немецкого и русского солдата, которые, судя по всему, закололи друг друга штыками. По утверждению Жукова, «то были очень тяжелые для Сталинграда дни». Посол США в Москве считал, что дни города сочтены. Да и в Кремле мало кто в этом сомневался. Вечером 16 сентября Поскребышев, ни слова не говоря, вошел в кабинет Сталина и положил на стол шифрограмму Главного разведуправления Генерального штаба. Это был перевод радиообращения из Берлина: «Несокрушимые германские войска захватили Сталинград. Россия разрезана на две части – север и юг – и скоро прекратит свое существование как суверенное государство». Сталин несколько раз перечитал донесение и молча встал у окна. Затем приказал Поскребышеву немедленно соединить его со Ставкой. По телефону он зачитал приказ: «Еременко и Хрущеву немедленно доложить обстановку в Сталинграде. Действительно ли город захвачен немцами?» Сталин потребовал прямого и правдивого ответа.

На самом деле опасность захвата Сталинграда войсками вермахта уже миновала. Дивизия Родимцева подоспела как раз вовремя. На подходе стояли 95-я стрелковая дивизия Горишного и бригада морской пехоты, призванные усилить 35-ю стрелковую дивизию, сражавшуюся южнее Царицы.

Много проблем было в русской авиации. Советские летчики все еще страдали от инстинктивного страха противника. «Как только в небе появляются „мессершмитты“, – жаловался в своем донесении комиссар 8-й воздушной армии, – летчики впадают в панику и бегут прочь от самолетов, стараясь укрыться от смертоносного свинца». Пилоты Люфтваффе, в свою очередь, заметили усиление зенитного огня русских. 16 сентября немецкий пилот Юрген Кальб был вынужден выброситься с парашютом из подбитого над Волгой «Мессершмитта-109». Опустившись в воду, он выплыл на берег, где его уже поджидали бойцы Красной Армии.

Бомбардировщики Люфтваффе не знали отдыха. Один немецкий летчик подсчитал, что за последние три месяца он совершил 228 вылетов, почти столько же, сколько за предыдущие три года. А ведь за то время были захвачены Польша, Франция и Югославия. Было чему удивляться. Нередко пилотам приходилось проводить в воздухе по шесть часов ежедневно. Германские летчики базировались в основном на импровизированных аэродромах в степи. Связь с командованием была очень плохая, карты и фотографии воздушной разведки тоже оставляли желать лучшего. С воздуха было очень трудно распознать цель, потому что внизу, насколько хватало взгляда, царил «невообразимый хаос развалин и пожаров». Из штаба то и дело поступали запросы на очередную бомбардировку. Например: «Атакуйте цель – квадрат A-II, северо-западный сектор, большой городской квартал». Пилоты Люфтваффе не видели в этом никакого смысла. Стоит ли ровнять с землей то, что уже превратилось в руины?

Команды наземного обслуживания – механики, специалисты по бомбам, радио, оружию – готовили самолеты к вылетам по пять раз на день. Естественно, у них не было возможности отдохнуть. Лишь на рассвете наступало некоторое затишье, но и тогда пилоты не могли оторвать глаз от неба этой «бескрайней страны».

Во второй половине сентября неожиданно ударили морозы. Температура резко упала, что вызвало большие проблемы для немецкой армии. Форма германских солдат к этому времени пришла в негодность и не спасала от холода. «Обмундирование наших бойцов, – записал в своем дневнике полковой врач, – столь изношено, что зачастую они вынуждены надевать форму противника».

Бои за Мамаев курган продолжались, но не менее ожесточенное сражение развернулось на огромном зернохранилище, ниже по течению реки. Быстрое продвижение танкового корпуса генерала Гота отрезало эту естественную крепость русских от основных частей. Защищали хранилище солдаты 35-й гвардейской дивизии, силы которых были уже на исходе. Ночью 17 сентября к ним смог пробиться взвод морской пехоты под командованием лейтенанта Андрея Хозанова. Взвод располагал двумя пулеметами и двумя противотанковыми ружьями. Когда немецкий офицер в сопровождении переводчика вышел на открытое пространство и, размахивая белым флагом, потребовал немедленно сдаться, красноармейцы не раздумывая пристрелили его и подорвали один танк. Германская артиллерия стала крушить бетонное сооружение, готовя плацдарм для 94-й пехотной дивизии. 18 сентября защитники зернохранилища отбили десять атак. Зная, что помощи ждать неоткуда, русские строго экономили боеприпасы, пайки и воду. Условия, в которых они продолжали сражаться, были просто ужасны. Солдаты задыхались от пыли и дыма, зерно в хранилище выгорело, а вскоре кончилась и вода. Нечем было даже охладить раскалившиеся от стрельбы пулеметы. Немецкие историки утверждают, что русские моряки охлаждали орудия собственной мочой, но советские источники ничего не говорят о таких подробностях.

К вечеру 20 сентября у русских кончились все боеприпасы, оба пулемета были уничтожены. Немцы же, напротив, получили танковое подкрепление. Из-за пыли и дыма внутри элеватора ничего не было видно, защитники могли только перекрикиваться. Ворвавшиеся в хранилище немцы стреляли на голос. Ночью чудом выжившие красноармейцы выбрались из окружения и скрылись в неизвестном направлении. Раненых они бросили на поле боя. Зернохранилище было захвачено немцами, но вряд ли этот бой прибавил им славы. Правда, Паулюс думал иначе. Он даже выбрал бетонный элеватор в качестве эмблемы Сталинграда. Изображение зернохранилища красовалось на нарукавной нашивке, специально разработанной в штабе 6-й армии.

Упорная оборона русскими центра города стоила немцам немало потерь. Гарнизоны Красной Армии, состоявшие из солдат разных дивизий, стояли насмерть, несмотря на голод и жажду. Ожесточенное сражение развернулось за здание универмага на Красной площади, служившего штабом 1-му батальону 40-го гвардейского полка. Еще одним редутом стал небольшой склад. В находившемся неподалеку от склада трехэтажном здании красноармейцы держались пятеро суток. Раненые умирали в подвалах, и некому было оказать им помощь. Единственная медсестра сама получила тяжелое ранение в грудь. Выжившие солдаты покинули здание лишь тогда, когда ломая стены в него въехал немецкий танк.

Самым серьезным достижением немцев стал прорыв к центральному причалу. Теперь германская артиллерия могла обстреливать основные переправы через Волгу. Немцы стремились помешать подкреплениям русских проникнуть в город. Главная железнодорожная станция за пять дней пятнадцать раз переходила из рук в руки. В итоге германским солдатам достались лишь жалкие развалины. Чуйков приказал отодвинуть линию фронта, и теперь она проходила всего в тридцати метрах от немецких позиций. Это должно было осложнить действия авиации и артиллерии противника. Солдаты Родимцева славились своей меткостью. Каждый гвардеец стрелял, как снайпер, так что немцы предпочитали передвигаться ползком. Неудивительно, что после таких потерь победное настроение покинуло солдат вермахта.

Артиллерия тоже сильно осложняла жизнь немцев, воюющих в городе. Разрывы снарядов были не единственной опасностью. При каждом попадании в высотное здание с неба сыпался град кирпичных осколков. Не лучше обстояло дело с авиацией. Во время налетов Люфтваффе немцы зарывались в землю точно так же, как и русские, потому что не всегда были уверены, что пилот разглядел красно-бело-черный флаг со свастикой, расстеленный на земле для обозначения германских позиций. Во избежание путаницы немцы запускали в воздух сигнальные ракеты.

Рев самолетных двигателей страшно нервировал солдат. Один немецкий офицер писал домой: «Воздух наполнен адским воем пикирующих бомбардировщиков. Прибавьте к этому еще грохот зениток, лязг танковых гусениц, перестук пулеметов и вы получите примерную картину мира, в котором я живу». Но больше всего солдат раздражали вопли раненых. «Это нечеловеческие звуки, – записал в своем дневнике германский капрал. Тупой крик раненого зверя – вот что это такое». Тоска по дому порой бывала невыносима. «Дом, прекрасный дом так далеко, – писал невесте немецкий боец. – Только сейчас мы осознали, как важно чувствовать, что тебя где-то ждут...» Русские же, напротив, считали тоску по дому непозволительной роскошью. «Привет, дорогая моя Полина! – написал 17 сентября своей жене неизвестный советский солдат. – Я здоров, со мной все в порядке. Никто не знает, что будет дальше. Поживем – увидим. На войне очень тяжело. О том, что происходит на фронте, ты знаешь из новостей. Задача каждого солдата и моя в том числе – убить как можно больше фашистов, а затем погнать фрицев на запад. Я сильно тоскую по тебе, но с этим ничего не поделаешь, ведь нас разделяет чуть не тысяча километров». Другой солдат по имени Сергей писал матери: «Немцам нас не одолеть». А о доме ни слова.

18 сентября провалилась очередная попытка русских атаковать левый фланг 6-й армии. Поддержка Люфтваффе в сочетании с контратаками 14-го танкового корпуса в открытой степи оказалась более чем эффективна. Своим наступлением русские добились только того, что 62-я армия двое суток отдыхала от налетов немецкой авиации.

Зная, что никаких послаблений не будет, Чуйков приказал переправить через Волгу 284-ю дивизию полковника Батюка, состоящую в основном из сибиряков. Дивизия должна была находиться в резерве под Мамаевым курганом на случай, если немцы, сосредоточив силы вокруг центрального причала, ударят вдоль реки в северном направлении.

23 сентября, всего через несколько часов после того как солдаты Батюка ступили на западный берег Волги, дивизия была брошена в атаку. Сибирякам поставили задачу выбить немцев с центрального причала и соединиться с советскими частями, которые оказались в изоляции южнее Царицы. Однако германские войска хоть и понесли большие потери, все же вынудили русских отступить. В этот день, который по иронии судьбы оказался днем рождения Паулюса, немцам наконец удалось создать широкий коридор, отрезавший левое крыло 62-й армии, южнее устья Царицы, от основных частей. Со свойственной им тщательностью немцы продолжали подавлять сопротивление русских в южном секторе Сталинграда. Вскоре им удалось прорваться в центр города. Это событие повергло в панику 2-ю бригаду милиции, у которой к тому времени кончились все продукты и боеприпасы. Но рыба, как известно, гниет с головы. Штаб Сталинградского фронта докладывал в Москву: «Командир 42-й специальной бригады, сделав вид, что отправляется посоветоваться со штабом армии, покинул линию обороны». Та же беда постигла 92-ю особую бригаду. Командир и бригадный комиссар, сообщив бойцам, что отбывают в штаб для обсуждения ситуации с командованием, на самом деле бежали на остров Голодный. На следующий день, когда солдаты узнали, что командиры их покинули, в большинстве своем бросились к берегу Волги и принялись строить плоты. Некоторые пытались добраться до острова вплавь. Немцы, заметив эти отчаянные попытки бежать, открыли артиллерийский огонь. Многие красноармейцы были уничтожены прямо в воде.

Командование 92-й бригадой принял на себя майор Яковлев. Очень скоро он обнаружил, что лишен связи, так как все телефонисты бежали на остров Голодный. Тогда Яковлев собрал оставшихся солдат и создал такую линию обороны, которая за сутки выдержала семь немецких атак. Все это время бригадный командир оставался на острове.

Чтобы скрыть правду, он посылал в штаб 62-й армии фальшивые донесения, но это мало ему помогло. Истина в конце концов восторжествовала, и бывший командир бригады был арестован. В донесении, отправленном в Москву, не говорится, какой приговор ему вынес военный трибунал, но трудно представить, чтобы такого офицера помиловали.

Провал планов Гитлера на Кавказе и под Сталинградом стал очевиден 24 сентября, когда фюрер сместил генерала Гальдера с поста начальника генерального штаба. Они раздражали друг друга. Гальдера выводила из себя постоянная мелочная опека фюрера, которого он считал дилетантом в военном деле. Гитлер, в свою очередь, рассматривал критику собственных указаний как нежелание «реакционного генералитета» содействовать победе. В те дни Гальдер записал в своем дневнике: «Главной заботой Гитлера стало утверждение генерального штаба в фанатичной преданности „Идее“. Полное подчинение генералитета само по себе было очень трудной задачей. К тому же обстоятельства складывались хуже некуда. Опасная ситуация грозила перерасти в катастрофу.

По первоначальному плану Паулюс должен был стать начальником командования вермахта вместо Йодля, а генерал Зейдлиц заменить Паулюса на посту командующего 6-й армией. Однако Гитлер решил сохранить старое окружение. Йодль был восстановлен в правах. Фельдмаршал Кейтель, большой льстец, тоже сохранил свою должность и продолжал убеждать фюрера в его военном гении. Кадровые офицеры прозвали его «Кейтель-лис», вторым прозвищем было «Кланяющаяся обезьяна». Моральные качества других генералов также оставляли желать лучшего. «Генералитет готовит собственную гибель, – писал Гросскурт генералу Беку, впоследствии возглавившему июльский заговор. – Не осталось даже понятия о чести». Единственным утешением для Гросскурта было то, что его сослуживцы из штаба 11-го корпуса и даже генерал Штрекер думали так же, как он сам. «Это счастье – быть рядом с такими людьми».

Отставка Гальдера означала конец самостоятельности генерального штаба и одновременно укрепляла позиции Паулюса, хотя последний, не получив нового назначения, должно быть испытывал некоторое разочарование. Слабой компенсацией были слова Гитлера, который говорил: «С 6-й армией я могу штурмовать небеса». Однако в Сталинграде еще шли жестокие бои. В министерстве пропаганды ожидали взятия города со дня на день и уже готовились к съемкам фильма о падении Сталинграда. В редакциях газет были набраны заголовки: «Сталинград пал!», «Солдаты вермахта захватили город Сталина!» И для этого имелись все основания, потому как Паулюс уже 26 сентября объявил: «Боевое знамя рейха развевается над зданием сталинградского обкома партии!» Правда, Геббельс считал, что немецкая пресса освещает события в слишком розовых тонах. Издателям было дано указание подчеркивать ожесточенность боев и сложный характер ситуации. Всего неделю спустя у Геббельса появились новые сомнения в том, что падение Сталинграда предрешено. Спустя еще три дня он вновь засомневался и на всякий случай приказал подавать на первые полосы материалы на другие темы.

Как указывает Гросскурт, на Паулюса с утра до вечера оказывалось давление и обрушивалась критика за то, что он до сих пор не взял Сталинград. Все это очень нервировало фельдмаршала[3]. Постоянное напряжение обострило дизентерию, которой Паулюс страдал уже долгое время. Штабные офицеры заметили, что у него усилился тик левой стороны лица.

В штабе 6-й армии, расположенном в станице Голубинская на западном берегу Дона, Паулюс всматривался в крупномасштабную карту Сталинграда. Большая часть города уже находилась под контролем вверенных ему частей. Разведка доносила, что советские войска несут потери, вдвое превышающие немецкие. Оставалось только надеяться, что Гитлер прав, утверждая, что резервы противника вот-вот будут исчерпаны. Войска Паулюса тоже несли огромные потери, и поразительное упорство защитников города не раз изумляло немцев.

Критика в адрес Паулюса основывалась прежде всего на том факте, что 6-я армия с приданными ей двумя корпусами 4-й танковой армии представляла собой самую крупную группировку вермахта численностью 330 тысяч человек. Наблюдатели, не имеющие опыта реальных боев, не могли понять причины задержки немецкой армии. Конечно, Паулюс мог бы использовать свои войска более эффективно, но критики забывали о том, что лишь восемь дивизий его армии воевали на улицах города, а остальные одиннадцать были растянуты по всей линии фронта, составляющей двести километров. Одна дивизия пока оставалась в резерве.

На северном фланге, в бескрайней, лишенной растительности степи, корпуса 11-й армии Штрекера, 8-й армии Гейтца и 14-й танковой армии Хубе держали линию обороны против четырех советских армий, пытаясь облегчить положение частей, штурмующих город. На правом фланге части генерала Эйнске противостояли 64-й армии генерала Шумилова, соседствуя со слабой 4-й румынской армией, линия обороны которой уходила на Северный Кавказ. По ту сторону линии фронта находилась группировка генерала Еременко, состоящая из 62-й армии Чуйкова, 64-й армии, располагавшейся в районе Бекетовки, 57-й армии у озера Сарпа, 51-й армии, удерживающей линию озер и, наконец, 28-й армии, вытянувшейся на юг через пустоту бескрайних калмыцких степей.

Для армий, воюющих на южном фланге, война в степи отличалась от боевых действий Первой мировой войны только применением более современного оружия. Дожди и распутица создавали для воюющих сторон невыносимые условия. Солдатам в землянках, где вода поднималась чуть ли не до колен, оставалось только меланхолично наблюдать за мокрыми крысами, терзавшими трупы на «ничьей» земле. Патрули, караулы, разведки боем – этим и ограничивались действия немецких и русских армий. Единственным исключением стал день 25 сентября, когда 51-я и 57-я армии русских атаковали румынские дивизии южнее Сталинграда и обратили их в бегство, но развить успеха не смогли из-за наступления немецких дивизий со стороны города.

Похожим был и характер боев в самом Сталинграде. Здесь зародился новый вид боя – в развалинах жилых домов. Обгоревшие танки, цистерны, проволока, ящики из-под снарядов смешались с кроватями, лампами, прочей домашней утварью. Писатель Василий Гроссман позднее вспоминал: «Бои велись в полуразрушенных, полузасыпанных комнатах и коридорах многоквартирных домов, где еще можно было увидеть вазу с цветами или раскрытую тетрадь с домашним заданием, оставленную ребенком на столе».

Заняв наблюдательный пост где-нибудь на верхнем этаже, артиллерист-наводчик устраивался на взятом из кухни табурете и при помощи перископа принимался искать цели. В отличие от артиллеристов немецкие пехотинцы стремились уклониться от боев в развалинах. Они считали, что ближний бой противоречит всем правилам военного искусства и несовместим с их «жизненными интересами».

В конце сентября ожесточенное сражение развернулось за развалины большого кирпичного дома на берегу Волги. Дом имел четыре этажа на стороне, обращенной к реке, и три – на противоположной. Можно сказать, что он представлял собой слоеный пирог: на верхнем этаже – немцы, этажом ниже – русские, на первом опять немцы. Зачастую противники даже не могли распознать друг друга, так как их форма была сплошь покрыта серовато-коричневой пылью.

Немецкие генералы, конечно, не могли предугадать, что ждет их дивизии в разрушенном городе. Очень скоро они растеряли свои амбиции, связанные с планом «молниеносной войны». Немцам была навязана война позиционная, и слабым утешением служили рассуждения военных теоретиков о стратегии и тактике ведения боя. И все же 6-я армия нашла возможность еще больше усилить натиск на русских, возродив штурмовые отряды, впервые примененные в январе 1918 года. Эти отряды представляли собой группы из десяти человек, которые были вооружены пулеметами, огнеметами и имели запас негашеной извести для «очистки» бункеров, подвалов и колодцев канализации.

По-своему бои в Сталинграде были даже более ужасны, чем бойня под Верденом. Немецкие солдаты называли ближний бой в разрушенных зданиях «крысиной войной». Для подобного боя были характерны бешенные стычки, которых так боялись немецкие генералы, видевшие, как быстро в этих случаях ситуация выходит из-под контроля. «Враг невидим, – пишет генерал Штрекер другу. – Засады в подвалах, развалинах домов, руинах заводов приводят к большим потерям в наших частях».

Немецкие войска в открытую перенимали опыт русских по части камуфляжа, но лишь немногие понимали, что германская авиация создала идеальные условия для защитников города. «Ни один дом не остался целым, – пишет в своем дневнике лейтенант Люфтваффе, – Есть только выжженная пустыня, дикие нагромождения щебня да развалины, которые кажутся совершенно непроходимыми». Один офицер связи Люфтваффе передавал из 24-й танковой дивизии: «Противник сосредотачивается в той части города, которую мы собираемся атаковать. Противотанковые орудия помещены в подвалы, нашим танкам будет очень трудно их поразить».

План Чуйкова состоял в том, чтобы измотать и распылить массированный натиск немецкой армии, используя для этого «волнорезы». Волнорезами генерал называл здания, занятые пехотинцами, которые были вооружены противотанковыми пушками или ружьями и пулеметами. Разорванные волнорезами потоки вражеских войск будут направлены к ожидающим их замаскированным Т-34.

Учитывалось также и то, что войска вермахта будут наполовину уничтожены в уличных боях. Поэтому, когда немецкие танки пошли в атаку, главной задачей защитников города было разделить их. Русские использовали минометы, чтобы отсечь пехоту от танков, отпугнуть ее, пока противотанковые орудия не займутся боевой техникой. Земляные укрепления – траншеи, окопы, блиндажи – были заминированы саперами, чье мастерство превосходило всякое воображение. «Сапер ошибается один раз», – говорили они. Когда выпал снег, саперы в маскировочных халатах выходили в ночь, чтобы установить и тщательно замаскировать противотанковые мины. Опытный сапер за ночь мог поставить до тридцати мин. Очевидцы рассказывали, что находились такие умельцы, которые ставили мины прямо перед движущимся танком.

Массированных атак не было, имели место ожесточенные скоротечные стычки. Бои велись штурмовыми группами по 6–8 бойцов в каждой. Перед боем солдаты обязательно запасались холодным оружием, чтобы убивать бесшумно, и гранатами. Любимые клинки, проверенные в бою, имели собственные имена, вырезанные на рукоятке. Ложась спать, боец клал оружие под голову, чтобы в случае опасности немедленно им воспользоваться.

Отряды, отправлявшиеся «чистить» городскую канализацию, имели при себе огнеметы, саперы несли взрывчатку. Саперы из гвардейской дивизии Родимцева умудрились взорвать даже боевое знамя, установленное в расположении войск вермахта.

Немцы были крайне стеснены в резервах, и советское командование учитывало это, определяя тактику боев. По приказу Чуйкова участились ночные атаки. Самолеты Люфтваффе были бессильны противодействовать им, и немцы со страхом ждали наступления ночи. Особенно германские пехотинцы опасались стрелков из 28-й сибирской дивизии полковника Батюка. В состав ее входили охотники-таежники. «Теперь я знаю, что такое настоящий ужас», – писал домой немецкий солдат. – Заслышав малейший шорох, я вскидываю автомат и стреляю, пока он не раскалится». Стреляя по ночам во все, что шевелится, немцы только за сентябрь израсходовали более 25 миллионов патронов. Русские нагнетали напряжение, запуская в ночное небо сигнальные ракеты, что обычно делалось только перед атакой. Советская авиация, избегавшая «мессершмиттов» днем, ночью наносила по немецким позициям жестокие удары. Все это вместе взятое постепенно деморализовало немецкую армию.

Русские использовали двухмоторные ночные бомбардировщики и большое количество маневренных самолетов У-2, разбрасывающих бомбы во время ночных рейдов. «Русские самолеты гудят над нами всю ночь напролет», – писал домой немецкий капрал. Но хуже всего были жуткие звуковые перепады. На расстоянии двигатель У-2 издавал звук, похожий на стрекот швейной машинки. Подлетая к цели, пилот выключал мотор и планировал на цель словно хищная птица. Хотя У-2 брал бомбовый груз всего в 400 килограммов, эффект от таких налетов был потрясающим. «Мы всегда с ужасом ждем их появления», – писал домой немецкий солдат. Самолет У-2 в Сталинграде получил прозвищ больше, чем любая другая боевая машина: «ночной бомбардировщик», «кофемолка», «железная ворона». Командиры 6-й армии слезно умоляли своих коллег из Люфтваффе как можно чаще бомбить русские аэродромы. «Русские достигли полного превосходства в воздухе по ночам. Войска совсем не отдыхают, их боеспособность вскоре будет сведена к нулю».

Германские медики никогда не ставили диагноз: «нервный стресс, вызванный боевыми действиями». Они предпочитали выражения типа «истощение нервной системы». Неврозы, вызванные войной, рассматривались немецким командованием как уловка с целью получения солдатской пенсии. Генералы рассуждали так: нет заболевания – нет проблемы, а значит, солдаты могут оставаться на линии огня. Нервные срывы расценивались как трусость, а трусость на войне – серьезный проступок. Можно с уверенностью сказать, что количество нервно-психических заболеваний среди солдат резко увеличилось именно в сентябре, когда начались бои на уничтожение.

Среди генералитета советской армии существовали разногласия по поводу размещения артиллерийских частей. В итоге Чуйков настоял на том, чтобы они были сосредоточены на восточном берегу Волги, поскольку обеспечить доставку боеприпасов на западный берег не было никакой возможности, а без снарядов орудия полевой артиллерии ничего не стоили.

«Один дом занят немцами, соседний русскими, – писал Василий Гроссман после того, как побывал в Сталинграде. – Как в такой ситуации использовать тяжелую артиллерию?» Ответ был прост: советская артиллерия, по настоянию Чуйкова расположенная на восточном берегу, обстреливала не передовые позиции немцев, а сосредотачивала огонь на частях, готовящихся к атаке на подступах к городу. Офицеры, корректировавшие огонь орудий, размещались на верхних этажах разрушенных зданий. Немцы, со своей стороны, старались уничтожить их с помощью снайперов.

Как только батареи получали координаты сосредоточения немецких войск, они обрушивали на противника лавину огня. «Казалось, на другом берегу Волги земля с тяжелым грохотом встает на дыбы», – писал Василий Гроссман. Единственной артиллерийской частью на западном берегу была батарея «катюш», размещенных на грузовиках. Спрятанные за высоким берегом, они неожиданно выезжали на огневую позицию, быстро выпускали ракеты и вновь скрывались в своем убежище. Эти многозарядные реактивные минометы и с тактической, и с психологической точек зрения были наиболее эффективным оружием Красной Армии. Шестнадцать 130-миллиметровых ракет по полтора метра в длину каждая молниеносно, с душераздирающим ревом устремлялись к цели. Многие из тех, кто впервые слышал «пение» «катюш», ошибочно полагали, что начался авианалет. Свое имя эта реактивная установка получила по названию самой любимой в России песни военных лет. В ней девушка по имени Катюша обещает своему жениху хранить их любовь, пока он защищает Родину.

Русские солдаты посмеивались над немецким двойником «катюши», шестиствольным минометом «небельверфер», который они по аналогии с «катюшей» нарекли «ванюшей». В 62-й армии была в ходу такая шутка: «Что получилось, если бы „ванюша“ женился на „катюше“?»

Чуйков быстро понял, что главное оружие пехоты в Сталинграде – автоматы, гранаты и снайперские винтовки. После войны с финнами, столкнувшись с эффективными действиями лыжников противника, умеющих стрелять на ходу, Красная Армия стала использовать в боевых действиях небольшие отряды автоматчиков, которые вели стрельбу, устроившись на броне танков. Небольшие отряды по 6-8 человек были наиболее действенны и в уличных боях. В сражениях за дома и подвалы широко использовались ручные гранаты. Русские солдаты называли их «карманной артиллерией». Гранаты применялись и для обороны. По приказу Чуйкова запас гранат постоянно должен был находиться в специальной нише в каждой траншее. К сожалению, не обходилось без несчастных случаев, виновниками которых становились, как правило, молодые бойцы. Так, одного солдата убило, а нескольких ранило после того, как новобранец неудачно метнул гранату. Бывали случаи, когда солдаты, в основном выходцы из Средней Азии, погибали, пытаясь приспособить немецкие трофейные детонаторы к русским гранатам. «Необходима тщательная отработка навыков обращения с оружием», – докладывал начальник политотдела военному совету Сталинградского фронта.

Еще одним оружием, одинаково опасным как для того, кто его применял, так и для жертвы, были огнеметы. Огнеметы были просто незаменимы при расчистке подвалов, тоннелей и других труднодоступных мест, и в тоже время огнеметчики знали, что для противника они – цель номер один.

Красноармейцы изощрялись в создании все новых и новых средств, предназначенных для уничтожения противника. Так, раздосадованный налетами немецкой авиации, командир батальона капитан Илгачкин сконструировал со своими подчиненными новую зенитную пушку. Они привязали противотанковое ружье к спицам колеса, которое, в свою очередь, было закреплено на оси, вкопанной в землю. Выполнить расчеты, соотнеся скорость самолета и траекторию движения колеса, было довольно сложно, и все же изобретатели добились определенного успеха, сбив самодельной зениткой три самолета противника.

Зенитные батареи тоже совершенствовали тактику ведения боя. Немецкие самолеты начинали свои рейды на высоте 1200-1500 метров, подлетев к цели, пикировали на русские позиции под углом примерно в 70 градусов, выходя из пике на высоте 600 метров. Поскольку стрелять по пикирующему самолету бессмысленно, русские зенитчики научились ставить огневые заслоны либо на высоте, на которой начиналось пикирование, либо в точке выхода из него.

Еще одно усовершенствование было сделано Василием Ивановичем Зайцевым, который вскоре стал самым известным снайпером в Сталинграде. Зайцев приспособил телескопический прицел со своей снайперской винтовки на противотанковое ружье и использовал его для поражения вражеских пулеметных гнезд. Славы можно было достичь и с помощью обычного оружия. Артиллерист из дивизии Батюка выпустил один за другим шесть снарядов, и первый еще не достиг цели, когда последний уже вылетел из ствола. Подобные истории намеренно распространялись среди бойцов, порождая уважение к мастерам своего дела и стремление подражать. В 62-й армии появился даже свой лозунг: «Береги оружие как зеницу ока!»

Гарнизоны, удерживающие согласно плану Чуйкова укрепленные здания в городе (а в гарнизонах были и женщины), мужественно переносили испытания, выпавшие на их долю. По нескольку дней отрезанные от своих, они жестоко страдали от голода, дыма, грязи, но прежде всего от жажды. Подача чистой воды в городе прекратилось еще в августе. Зная, как опасно употреблять грязную воду, отчаявшиеся солдаты простреливали водопроводные трубы в надежде добыть хоть несколько капель влаги.

Постоянной проблемой было снабжение передовых позиций продуктами. В одном полку был повар-татарин. Он наполнял большой армейский термос чаем или супом, закидывал его на спину и под огнем пробирался на передовую. Бывало так, что термос пробивало пулей или шрапнелью, и несчастный повар мало того, что зря рисковал жизнью, так еще и промокал до нитки. Когда ударили морозы, содержимое термоса быстро остывало и по возвращении назад повар бывал весь покрыт сосульками.

Рваный фронт, неопределенная линия обороны делали уязвимыми и командные пункты. «Снаряд, угодивший прямо в макушку нашего командного пункта, был обычным явлением, – писал другу командир артдивизиона полковник Тимофей Наумович Вишневский. – Когда я покинул бункер, автоматные очереди слышались со всех сторон. Казалось, немцы вокруг нас». Случай, который имеет в виду Вишневский, был действительно из ряда вон выходящим. Немецкий танк подобрался к штабному бункеру вплотную, перекрыв единственный выход. Вишневский с другими офицерами прокопали лаз в противоположную сторону и укрылись в овраге. Полковник получил тяжелое ранение. «Мое лицо обезображено, – писал он. – Боюсь, теперь я не буду иметь большого успеха у женщин».

Командные пункты немцев в сентябре и октябре, напротив, не подвергались большой опасности. Их блиндажи имели бревенчатые перекрытия, засыпанные внушительным слоем земли. Эти убежища спасали от огня «катюш», но были совершенно бесполезны при попадании снаряда, выпущенного тяжелым орудием с противоположного берега Волги. Дивизионные и полковые командиры старались устроиться с максимальным комфортом. В немецких блиндажах можно было увидеть не только бутылки с коньяком и винами, вывезенными из Франции, но и граммофоны. Некоторые офицеры носили спортивные брюки и даже шорты, что было весьма удобно в духоте небольшого помещения. К тому же их боевая форма кишмя кишела паразитами.

Совсем иными были условия жизни немецких солдат. Отходя ко сну, они не желали друг другу «доброй ночи», поскольку ничего хорошего не ожидали от темного времени суток. Утром одеревеневшие от холода солдаты выползали в траншеи, мечтая поймать хоть лучик солнца. Расхрабрившись при свете дня, они кричали из окопов: «Русские, ваше время прошло!», «Эй, рус, сдавайся!», «Сдавайтесь или будете пускать пузыри!»

В перерывах между боями русские солдаты тоже грелись под скупым осенним солнцем. Траншеи порой напоминали жестяную фабрику: гильзы от снарядов превращались в масляные светильники, из патронных коробок выходили отменные зажигалки. Основным занятием солдат в часы досуга была добыча бумаги и приготовление самокруток. Знатоки утверждали, что на самокрутку папиросная бумага не годится, только газетная. Считалось, что типографская краска придает табаку неповторимый аромат. Русские солдаты постоянно курили. Один артиллерист говорил Константину Симонову: «Это ничего – курить во время боя. Страшно упустить цель. Упустишь ее один раз и уже никогда не покуришь».

Пожалуй, даже важнее, чем табак, было для солдат водочное довольствие – сто фронтовых граммов ежедневно. Это святое правило никогда не нарушалось. Водка делилась в полной тишине под пристальными взглядами бойцов. Напряжение после боев было столь велико, что такого количества водки солдатам явно не хватало. Приходилось искать другие источники для удовлетворения своих потребностей. На хирургический спирт солдаты никогда не посягали, тот всегда использовался по прямому назначению, а вот технический и даже антифриз выпивали с удовольствием, но только после специальной «очистки». Делалось это так: технический спирт пропускался через угольный фильтр от противогаза. Часто солдаты просто выбрасывали свои противогазы, чтобы хоть немного уменьшить и без того тяжелую ношу, те же, кто их сохранил, могли совершить весьма выгодную сделку. Следует заметить, что результатом употребления подобных напитков могла стать не только головная боль, но и слепота.

В частях, расположенных в степи, солдаты иногда выпивали по литру спирта в день. Рацион водки можно было увеличить, предоставив ложные сведения о потерях. В большом ходу был также натуральный обмен. Солдаты меняли на спиртное свое обмундирование и экипировку. Спиртное домашнего приготовления было очень разнообразно, употреблялся даже самогон, выгнанный из молока. Подобный обмен был гораздо опаснее для гражданского населения, чем для солдат. Известен случай, когда военный трибунал НКВД приговорил двух женщин к 10 годам лишения свободы за обмен алкоголя и табака на парашютный шелк, из которого шили нижнее белье.

Медицинская служба в Красной Армии находилась под неусыпной опекой командиров. Раненых солдат выносили с поля боя, и старшие офицеры лично занимались их размещением. Чудеса храбрости проявляли бойцы медицинской службы, состоящей в основном из молоденьких девушек. Чаще всего это были студентки медицинских институтов или выпускницы курсов, умевшие оказать только первую медицинскую помощь.

Зинаида Георгиевна Гаврилова заняла должность командира медицинской службы в 18 лет. Ее подчиненные, которые были, как правило, ненамного старше, преодолевая страх, ползали под огнем противника, вытаскивали раненых с поля боя, а потом несли их на себе до медчасти. Для выполнения этой работы требовалась не только физическая сила, но и сила духа.

Медсестры и санитарки одновременно были и сражающимися бойцами. Гуля Королева, двадцатилетняя красавица из известной в Москве литературной семьи, оставила в столице ребенка и пошла добровольцем на фронт. Воевала она в 214-й стрелковой дивизии на северном фланге Сталинградского фронта и посмертно была награждена орденом Красного Знамени. Более сотни раненых солдат вынесла она с передовой и уничтожила в боях пятнадцать фашистов. Наталья Кашневская, медицинская сестра из гвардейского стрелкового полка, бывшая студентка театрального училища в Москве, за один только день вынесла с поля боя двадцать раненых солдат, а затем приняла участие в сражении, забрасывая немцев гранатами.

Многие медсестры были награждены лишь посмертно. Они отважно сражались и спасли тысячи жизней.

Большая часть сестер и санитарок пошла на фронт добровольно.[4]

К сожалению, жертвенность и героизм этих людей на поле боя не гарантировали успешного лечения раненых в лазаретах. Пострадавшие, доставленные на берег Волги, около суток находились там, предоставленные сами себе. Только глубокой ночью лодки, сильно перегруженные, переправляли раненых на восточный берег. Но и это еще не означало, что страдания их закончились. Однажды женский авиаполк Марины Расковой, размещенный на восточном берегу Волги, был разбужен странными звуками. Заинтересованные женщины направились к реке. На берегу они увидели тысячи раненых, переправленных ночью. Со всех сторон слышались стоны, плач, просьбы о помощи. Медики помогали раненым чем могли, но персонала катастрофически не хватало.

Спасение раненых оставалось под вопросом даже после доставки их в госпиталь. Там работали лучшие врачи, и все же больше всего они напоминали мясокомбинаты. Например, полевой госпиталь в Балашове, специализирующийся по ранениям конечностей, почти не имел оборудования. Вместо больничных коек стояли трехъярусные нары. Только что прибывшая молодая женщина-хирург была потрясена физическим состоянием больных и не только этим. «Пациенты замыкаются в себе, не хотят ни с кем общаться», – записала она в своем дневнике. До приезда в Балашов женщина была уверена, что люди, вырвавшиеся из сталинградского ада, ни за что не захотят туда вернуться. Оказалось, наоборот, многие солдаты и офицеры мечтали оказаться на передовой. Конечно, для солдат, переживших ампутацию, это было невозможно, и многие из этих несчастных чувствовали себя неполноценными людьми.

Плохое питание также не способствовало выздоровлению. Для России в годы войны недоедание было обычным явлением. «В госпитале медсестры раздавали раненым маленькие кусочки селедки, которая делилась с величайшей тщательностью», – вспоминал Василий Гроссман. Но и селедка в то время считалась роскошью. Обычно раненый трижды в день получал кашу и ничего больше.

Интересным явлением была организация «социалистического соревнования» среди медиков и обслуживающего персонала. Результаты его регулярно сообщались в Москву и выглядели примерно так: снабженцы возглавляют таблицу, хирурги идут на втором месте, водители – на третьем... Показатели, по которым оценивались успехи в соревновании, были просто поразительны. Медицинские работники, например, сдавали кровь для переливания иногда даже дважды в день. Свой героизм врачи и медсестры объясняли просто: «Если мы не сдадим кровь, солдаты умрут».

Битва продолжалась. С восточного берега Волги в Сталинград каждый день отправлялись лодки со свежим «пушечным мясом». Ставка пополняла 62-ю армию новыми дивизиями. В ночной тьме батальоны шли вперед к переправе под бдительным присмотром войск НКВД. Перед ними лежал разрушенный город, над ними – небо в сполохах взрывов. В воздухе пахло войной. По реке плыли огромные масляные пятна. Разрывы снарядов многих заставляли терять голову, но стоило кому-нибудь проявить признаки паники, как офицер НКВД, сопровождавший солдат, одним выстрелом в голову избавлялся от «труса и паникера».

Плавсредства, на которых переправлялись солдаты, несли на себе многочисленные боевые отметины. Один из катеров Волжской военной флотилии вернулся с западного берега, имея 436 пробоин от пуль и снарядов, всего один квадратный метр борта оказался нетронутым.

Наиболее легкими целями для немецких пушек были понтоны, которые саперы использовали для перевозки тяжелых грузов. Когда один из таких понтонов достиг западного берега, бойцы, разгружавшие его, обнаружили тела лейтенанта-сапера и трех солдат. Бедняги выглядели так, словно попали под свинцовый дождь.

Приближающаяся зима заставила штаб 6-й армии перейти к решительным действиям. Не добившись окончательного успеха в центре города и на южных окраинах, немецкое командование приступило к подготовке прорыва в северной, промышленной, части Сталинграда.

18 сентября Чуйков решил перенести штаб на берег Волги, расположив его неподалеку от завода «Красный Октябрь». Штабные офицеры разместились на открытом месте, возле огромной нефтяной цистерны, которую посчитали пустой. Предыдущей ночью через Волгу были переправлены боеприпасы, амуниция и новые части, которые расположились за заводом. Все гражданские лица были эвакуированы. За этим последовало уничтожение складов, а 25 сентября весь личный состав был переправлен через Волгу и распределен по батареям на восточном берегу.

В воскресенье 27 сентября в 6 часов утра немцы начали наступление массированными бомбардировками. Один за другим темные силуэты немецких самолетов под вой сирен пикировали с осеннего неба. На земле группировка из двух танковых и пяти пехотных дивизий пыталась сломить оборону русских в северо-западной части города.

62-я армия, предваряя главный удар немцев, предприняла несколько атак севернее Мамаева кургана. Это утвердило германский штаб в подозрении, что русские разведчики свободно проникают на контролируемую немцами территорию. Штабные офицеры ни за что не хотели признать, что их приготовления к главному удару велись недостаточно секретно.

Усилия русских накануне наступления немцев были направлены на создание мощной системы противотанковых заграждений и минирование подходов к заводам. Прежде всего следовало обезопасить химический комбинат «Лазурь», металлургический завод «Красный Октябрь», оружейный завод «Баррикадный» и Сталинградский тракторный завод. Все эти предприятия находились на расстоянии пяти километров от Мамаева кургана.

По окончании бомбардировки вперед двинулась немецкая пехота. Солдаты испытывали огромное напряжение; от одной мысли о том, что ждет их впереди, пересыхало во рту. На левом фланге части немецкой 389-й пехотной дивизии готовились занять жилые кварталы, прилегающие к оружейному заводу. Эти кварталы, некогда блистающие новизной, теперь были объяты пламенем.

В центре удар должна была нанести 24-я танковая дивизия. Австрийская 100-я егерская дивизия атаковала рабочий поселок завода «Красный Октябрь». Немцам удалось также вновь занять Мамаев курган, накануне отбитый 95-й стрелковой дивизией русских. В результате авианалетов и артиллерийских обстрелов эта дивизия была почти полностью уничтожена.

Бойцы Красной Армии отчаянно сражались и не жалели даже соотечественников. Во время боя за рабочий квартал оружейного завода русские солдаты расстреливали из автоматов женщин, которые спаслись от огня на немецкой территории.

Натиск немцев был настолько силен, что Чуйков всерьез засомневался, удастся ли его сдержать. «Еще один такой бой – и мы окажемся в Волге». Немного позже из штаба фронта позвонил Хрущев. Его интересовало настроение в войсках. Чуйков, имея в виду судьбу 95-й стрелковой дивизии на Мамаевом кургане, ответил, что главную проблему составляет немецкая авиация. Хрущев переговорил также с армейским комиссаром Гуровым и приказал усилить работу по поддержанию боевого духа в частях.

В понедельник 28 сентября пилоты Люфтваффе нанесли несколько массированных ударов по западному берегу Волги и переправе, стремясь оборвать связь 62-й армии с восточным берегом. Зенитные орудия и пулеметы Волжской флотилии стреляли непрерывно до тех пор, пока стволы не выходили из строя. Пять из шести резервных кораблей были серьезно повреждены. Чуйков попросил помощи у 8-й воздушной армии, чтобы обеспечить прикрытие для переправляющихся через Волгу частей пополнения. Свежие силы должны были контратаковать и отбить у немцев Мамаев курган. И это им удалось. Немцев отбросили, но сам курган не удалось занять никому. Основной задачей Чуйкова было не дать немцам установить на кургане свою артиллерийскую батарею, поскольку тогда гитлеровцы смогли обстреливать северную часть Сталинграда и переправу через Волгу. Вечером Чуйков мог вздохнуть свободно – того, чего он опасался, не произошло. Однако все понимали: потеря кораблей – это серьезно. Боеприпасы и продукты питания подошли к концу, а на берегу дожидались отправки в тыл тысячи раненых.

29 сентября немцы продолжали крушить оборону русских. Деревня Орловка была атакована с запада частями 389-й пехотной дивизии, а с северо-востока – 60-й моторизованной дивизией. Сопротивление немногочисленных советских войск было настолько упорным, что один немецкий капрал даже написал домой: «Вы не можете себе представить, как отчаянно русские защищают свой город. Они бьются за него словно цепные псы».

30 сентября советские войска атаковали 14-й танковый корпус немцев. По немецким сообщениям, эта атака завершилась полным разгромом двух советских стрелковых дивизий и трех танковых бригад. В общей сложности русские потеряли 72 танка. Эта дорогостоящая атака не ослабила давления немцев на Орловку и промышленный район Сталинграда, но замедлила ликвидацию оборонительного выступа.

24-я германская танковая дивизия, 389-я пехотная дивизия и 100-я егерская продвигались к заводу «Красный Октябрь» и «Баррикадному» оружейному заводу. Огромный промышленный центр был завален обломками зданий и изуродованным до неузнаваемости оборудованием. Один австрийский егерь писал домой: «Среди моих товарищей есть уже первые потери. Огонь усиливается со всех сторон...» Русская артиллерия нанесла наступающим большой урон. Взрывы снарядов вызывали настоящий каменный дождь, похожий на шрапнель.

На следующий день, стремясь усилить натиск на заводы, Паулюс приказал 94-й пехотной и 14-й танковой дивизиям переместиться с южного фланга на северный, 62-я армия Чуйкова, также находившаяся в тяжелом положении, тоже получила подкрепление – 39-ю гвардейскую стрелковую дивизию генерала Степана Гурьева и 308-ю стрелковую дивизию полковника Гуртьева, сформированную в основном из сибиряков. Дивизии были направлены на усиление обороны промышленного района. Но помощь эта была крайне незначительной, так как обе дивизии ранее уже понесли значительные потери.

Вскоре Чуйков столкнулся с еще одной неожиданной опасностью. 1 октября 295-я стрелковая дивизия немцев по оврагам подошла вплотную к правому флангу дивизии Родимцева. Его гвардейцы отважно сражались, применяя в ближнем бою гранаты и автоматный огонь. Под покровом ночи большая группа немецких пехотинцев пробралась по дну оврага, вышла к Волге, затем повернула на юг и атаковала дивизию Родимцева с тыла. Родимцев сумел среагировать на удивление быстро. Все имеющиеся силы были немедленно брошены в контратаку, что в корне изменило ситуацию и позволило удержать позицию.

2 октября немцы атаковали нефтеналивные цистерны на берегу Волги, расположенные в непосредственной близости от штаба Чуйкова. В цистернах еще оставалась нефть, и прямые попадания бомб воспламенили их. Горящая нефть растеклась по холму, окружила штаб и устремилась к реке. Из штаба Сталинградского фронта пришел запрос: «Что со штабом? Где вы?» Немедленный ответ гласил: «Мы там, где больше всего огня и дыма».

Так развивались события первой недели октября. Чуйков начал всерьез сомневаться, смогут ли русские войска удержать быстро сужающуюся полоску земли на западном берегу Волги. Теперь все зависело от бесперебойной работы переправ. Чуйков знал, что значительно поредели не только его, но и немецкие войска. На данном этапе исход сражения зависел не столько от резервов, сколько от того, у кого нервы окажутся крепче. В 62-й армиии даже появилась такая фраза: «За Волгой для нас земли нет». Эти слова были священной клятвой для русских солдат. Они проявляли поистине чудеса храбрости. Во время боев за Заводской район, когда немецкие танки приблизились к обороняемым позициям вплотную, русские солдаты выскочили им навстречу с противотанковыми гранатами. Оборону здесь держали морские пехотинцы, а уж им смелости было не занимать. Русский матрос Михаил бросил во вражеский танк бутылку с зажигательной смесью и уже собирался метнуть вторую, как пуля попала ему в руку. Бутылка разбилась, и Михаил превратился в живой факел. Матрос сделал несколько шагов вперед и бросился на решетку двигателя ближайшего танка, который тут же превратился в огненный шар.

Германское командование также было встревожено. Солдаты вермахта были сильно истощены как физически, так и морально. Солдаты 389-й дивизии, например, не скрывали, что желали бы отправиться на отдых куда-нибудь во Францию, поскольку дивизия понесла большие потери, солдатские кладбища за линией фронта увеличивались с каждым днем.

30 сентября по германскому радио передавали выступление Гитлера из берлинского Дворца спорта. Словно бросая вызов судьбе, фюрер еще раз заявил, что никто не заставит войска вермахта уйти с берегов Волги и Дона. Но немецкие солдаты уже не верили хвастливым речам своего вождя.

Один русский ветеран Великой Отечественной войны в частной беседе как-то заметил: «Мы, русские, были идеологически готовы к Сталинградской битве. Мы не обманывались насчет той цены, которую придется заплатить за победу». Советское правительство и абсолютное большинство солдат не питало ни малейших иллюзий по поводу войны с Германией. Однако это никак не сказывалось на храбрости бойцов. Лишь очень немногие не смогли выдержать напряжения битвы. Этому немало способствовала жестокость советского командования. Чуйков говорил: «В горящем городе мы не можем позволить себе гауптвахту для трусов». Солдаты и гражданское население получили предупреждение: «Те, кто не помогает Красной Армии всеми возможными способами, не соблюдает дисциплину и порядок, являются предателями и должны быть безжалостно уничтожены». Всякие сантименты были отброшены. В условиях тотальной войны подверглось пересмотру само понятие о ценности человеческой жизни. Войска на передовой зачастую подвергались ударам собственной артиллерии. В этой связи считалось просто неуместным заботиться о потерях среди гражданского населения.

Установить железную дисциплину было непросто. Только 8 октября политотдел Сталинградского фронта счел возможным доложить в Москву, что пораженческие настроения подавлены и число переходов на сторону противника значительно снизилось. За время Сталинградской битвы 13 500 советских военнослужащих были приговорены военным трибуналом к смертной казни. Расстреливали за отступления без приказа, за «самострельные» ранения, за дезертирство, за переход на сторону противника, мародерство и антисоветскую агитацию. Солдаты также считались виновными, если не открывали огонь по дезертиру или бойцу, намеревающемуся сдаться в плен. Интересный случай произошел в конце сентября. Немецкие танки вынуждены были своей броней прикрывать группу солдат, пожелавших сдаться в плен, так как с советской стороны на них обрушился массированный огонь.

Наименее боеспособными частями в армии Чуйкова были бригады народного ополчения. Набирались они в основном из рабочих. Как правило, за позициями, которые занимали эти бригады, располагались хорошо вооруженные заградительные отряды комсомольских активистов и подразделения НКВД. Комиссары таких отрядов в черных кожаных тужурках с пистолетами в руках напоминали, по мнению Константина Симонова, командиров Красной Армии времен гражданской войны. Заградительным отрядам не раз приходилось предотвращать массовые переходы на сторону врага, как это произошло в случае со 124-й ополченческой бригадой, противостоявшей 14-й танковой дивизии немцев. Доронин докладывал Хрущеву, что 25 сентября группа из десяти перебежчиков, включая двух командиров, перешла на сторону немцев. За следующую ночь исчезло еще пять человек. От первой группы дезертиров немцы узнали, что в батальоне осталось всего 55 бойцов, 18 сентября батальон предпринял атаку и понес большие потери, после чего остался на прежней позиции, не получив ни боевого задания, ни подкрепления. Отступить русские не могли, так как пути отхода были отрезаны заградительными отрядами.

Показательна судьба одного солдата, уроженца города Смоленска. Он попал в плен в августе во время боев на Дону, но вскоре бежал. Когда он добрался до своих, то был, согласно приказу Сталина, арестован как предатель Родины и отправлен в штрафной батальон, откуда уже по собственной воле перешел на сторону немцев.

Большое количество перебежчиков вселяло в немцев неоправданный оптимизм. Один из офицеров 79-й пехотной дивизии писал домой: «Боевой дух русской армии никуда не годится. Многие перебегают к нам из-за голода. Даже если нам не удастся подавить сопротивление советских солдат этой зимой, они все равно вымрут от голода».

Советское командование предпринимало весьма своеобразные меры борьбы с перебежчиками и дезертирами. Когда из 178-го резервного стрелкового полка бежали трое солдат, командир подразделения получил приказ любыми путями восполнить потерю, хоть за счет гражданского населения. В 15-й гвардейской стрелковой дивизии было отмечено 93 случая дезертирства. Из них большая часть пришлась на недавних мирных жителей Сталинграда, принудительно эвакуированных в Красноармейск. В докладной депеше из дивизии в Москву говорилось: «Эти люди были абсолютно неподготовлены, некоторые не имели даже обмундирования. В ходе мобилизации у них забыли изъять паспорта, поэтому они легко могли перебраться через Волгу. Необходимо изъять документы у всех солдат».

Комиссары были особенно озабочены сообщением о том, что немцы позволяют русским и украинским перебежчикам вернуться домой, если те проживают на оккупированной территории. Немцы даже помогали дезертирам собрать сведения о судьбе их близких, вследствие этого была составлена следующая докладная записка: «Недостатки в политической работе активно используются немецкими агентами, которые ведут подрывную работу, пытаясь склонить к дезертирству политически неграмотных солдат, особенно тех, чьи семьи остались на территориях, временно оккупированных немцами».

Иногда пойманным дезертирам устраивали показательную казнь, расстреливая их перед строем. Но чаще расстрел производили отряды из войск НКВД в специально отведенных для этого местах за линией фронта. Перед расстрелом обреченный должен был снять с себя одежду и обувь, поскольку вещи могли еще пригодиться. Казнь не всегда проходила гладко. Так, после расстрела дезертира из 45-й стрелковой дивизии бдительный медицинский работник обратил внимание на то, что у несчастного еще прощупывается пульс. Добить его не удалось, потому что как раз в этот момент немцы начали артиллерийский обстрел. Бойцы НКВД разбежались, а расстрелянный сначала сел, потом поднялся на ноги и, пошатываясь, побрел по направлению к немецким позициям. В рапорте в Москву сообщалось: «Невозможно узнать, остался он в живых или нет».

Очевидно, в Особом отделе 45-й дивизии состояли либо очень плохие, либо сильно пьющие стрелки. Еще в одном случае они получили приказ расстрелять солдата, обвиненного в самостреле. Приговоренного расстреляли, обнаженное тело сбросили в воронку, чуть присыпали землей, после чего «похоронная команда» вернулась в расположение части. Два часа спустя казненный в нательном белье, заляпанном кровью и грязью, явился в свой батальон. Пришлось вызывать особистов и заново его расстреливать.

Как правило, о дезертирстве военнослужащего сообщалось властям по месту жительства последнего, семья дезертира могла быть, согласно приказу № 227, подвергнута «высшей мере наказания», то есть расстрелу. Комиссары и офицеры Особого отдела Сталинградского фронта считали репрессии против родственников дезертиров совершенно необходимыми и рассматривали их как средство воздействия на тех бойцов, которые склонны покинуть боевые позиции.

Расследуя случаи дезертирства, Особые отделы оказывали сильное давление на обвиняемых с целью «выявления сообщников». Один из новобранцев 302-й стрелковой дивизии в присутствии товарищей неосторожно заявил: «Если пошлют на передовую, я первый перебегу к немцам». Под следствием он назвал еще пятерых, якобы собиравшихся бежать вместе с ним. Скорее всего, эти сведения были выбиты у него особистами, которые очень любили таким способом раскрывать несуществующие заговоры.

Комиссары считали, что одна из причин дезертирства – безответственность и попустительство со стороны офицеров. Это было не совсем так. Во многих случаях офицеры, не задумываясь, использовали свое исключительное право расстреливать за неисполнение приказа или за отступление с поля боя. Часто и сами офицеры становились жертвами суровой дисциплины. Когда в ночь с 17 на 18 октября из 204-й стрелковой дивизии (64-я армия) исчезли двое солдат, полковое начальство приказало командиру полка расстрелять лейтенанта – командира роты, из которой убежали солдаты. Лейтенант, девятнадцатилетний юноша, прибыл в полк всего пять дней назад и вряд ли даже знал в лицо тех двух дезертиров. Командир батальона вынужден был подчиниться приказу и в присутствии полкового комиссара расстрелял лейтенанта.

В политотделах любили поговорить о многонациональном составе Красной Армии. И действительно, почти половину 62-й армии, например, составляли бойцы нерусской национальности. Постепенно пропаганда перестала заострять на этом внимание. Очень много хлопот доставляли выходцы из Средней Азии. Один лейтенант, командир пулеметной роты, докладывал: «Они с трудом понимают русскую речь. С ними очень трудно работать». Незнакомые с современной военной техникой, азиаты были просто шокированы авианалетами. Незнание языка затрудняло общение. Бойцы не понимали командиров и их приказы. Зачастую это приводило к большим потерям, которых можно было бы избежать. 196-я стрелковая дивизия, состоящая в основном из казахов, узбеков и татар, понесла такие тяжелые потери, что была снята с фронта и отправлена на переформирование.

Политработники понимали, что дела с этими бойцами обстоят хуже некуда, но давали лишь следующие предписания: «Воспитывать солдат и офицеров нерусской национальности в духе преданности великим целям советского народа. Объяснять их военный долг и неизбежность наказания за предательство Родины». Однако подобное воспитание не могло быть достаточно успешным, поскольку мало кто из казахов, например, ясно представлял себе, что это за война и почему она ведется. Солдат-татарин из 284-й стрелковой дивизии, не вынеся напряжения боев, решил дезертировать. Никем не замеченный, в ночной темноте он покинул позицию и пополз вперед, но вскоре потерял направление. Не подозревая об этом, он попал в расположение русского же 685-го стрелкового полка. Там солдат нашел командный пункт, вошел в него и, увидев офицеров, объявил, что сдается. Само собой, его расстреляли.

Политотделы нередко сталкивались с проблемами бюрократического характера. Зачастую трудно было определить, в каком случае солдата считать дезертиром, а в каком – перебежчиком. В боевых условиях не всегда можно было точно определить, что случилось с отдельным солдатом или группой бойцов. В 38-й стрелковой дивизии произошел такой случай: сержант и рядовой отправились за пайком для своих товарищей и не вернулись. Никто не знал, что с ними случилось. Может, погибли, а может, дезертировали. В Москву пошла докладная: «Очевидцев нет, о случившемся можно только догадываться».

Потери среди офицеров были очень велики, и установить точную численность бойцов в подразделениях погибших иногда не представлялось возможным. Некоторые отсутствующие сгоряча зачислялись в дезертиры, а потом их находили в госпиталях с серьезными ранениями. Бывали случаи, когда солдат, самовольно покинув госпиталь и вернувшись в часть, обнаруживал, что его записали в дезертиры и уже вынесли приговор. Нередко офицеры преднамеренно сообщали неточные сведения о количестве бойцов, занижая число погибших. Делалось это для того, чтобы получить дополнительный паек. Уловка старая, как сама армия, но квалифицировалась она как преступное искажение сведений.

У политотделов возникали серьезные трудности со статистической отчетностью. В самом деле, как сообщить в Москву, что только за сентябрь произошло 446 случаев дезертирства, в том числе групповых, не говоря уже о фактах перехода к врагу. После того как 23 бойца дезертировали всего за три ночи, перед линией фронта пришлось установить круглосуточное патрулирование.

«Самострельные» ранения приравнивались к дезертирству. Солдат из 13-й гвардейской дивизии Родимцева, заподозренный в самостреле, был доставлен на перевязочный пункт. Ночью во время немецкого обстрела он попытался бежать, но был схвачен. Группа врачей обследовала бойца и объявила, что он сам нанес себе рану. Самострельщик был расстрелян перед строем солдат своего батальона. Нередки были случаи самострелов и среди офицерского состава. Девятнадцатилетний лейтенант из 195-й стрелковой дивизии был изобличен в том, что из пулемета прострелил себе левую ладонь. Его расстреляли в присутствии офицеров полка. В приговоре было сказано, что вина его очевидна, так как он пытался скрыть преступление, наложив на руку повязку.

Солдаты, притворяющиеся больными, также приравнивались к дезертирам. Работник политотдела Добронин докладывал: «Одиннадцать солдат в госпитале притворились глухонемыми, но после того как медицинская комиссия признала их годными к строевой службе, документы на „глухонемых“ были отправлены в военный трибунал, они заговорили».

Даже самоубийство рассматривалось как дезертирство. И командование вермахта, и советское командование считали самоубийство следствием трусости или сумасшествия. Но трусость может проявляться по-разному. Один пилот, выпрыгнув с парашютом из горящего самолета, сразу после приземления сжег свой билет кандидата в члены партии, так как считал, что находится в расположении германских войск. Но он ошибся. По возвращении на базу его обвинили в трусости и согласно приказу Сталина №227 казнили.

Органы НКВД и Особые отделы Сталинградского фронта тщательно расследовали каждый случай «антисоветской деятельности». Например, если у бойца находили немецкую листовку, его немедленно арестовывали, хотя многие подбирали эти листовки, чтобы делать из них самокрутки. Если солдат терял контроль над собой и высказывал офицеру в лицо все, что он о нем думает, его могли обвинить в контрреволюционной пропаганде или в распространении пораженческих настроений. Один старшина из 204-й стрелковой дивизии был расстрелян за «дискредитацию командования Красной Армии и угрозы в адрес командира». Те, кто критиковал режим, также попадали в лапы НКВД. Так были арестованы два солдата, один из которых говорил, что колхозники все равно что рабы, а другой считал, что советская пропаганда лжет, чтобы поднять боевой дух в армии.

Случаи антисоветской деятельности, которые приравнивались к измене Родине, казалось, должны были быть редкостью на фронте. Большинство офицеров понимало, что солдатская ругань не всегда предательство. Чаще всего командиры просто пропускали подобные речи мимо ушей. Перед лицом смерти человек имеет право говорить то, что думает. В своем кругу солдаты, а нередко и офицеры открыто высказывали мысли о продажности партийных функционеров. Постоянная опасность «получить пулю» заставляла забыть о страхе перед комиссарами и доносчиками. Какая разница, кто пошлет в тебя девять граммов свинца – немец или особист?

Множество дел, связанных с антисоветской пропагандой, было «раскрыто» и в тылу. На новобранцев, которые имели неосторожность выразить свое недовольство, доносили их же товарищи. Так, благодаря «политической бдительности» командира был арестован один из новобранцев 178-го учебного батальона, который как-то сказал, что зимой все они перемерзнут, если раньше не загнутся от голода. Мания преследования охватила даже транспортные и инженерные войска Сталинградского фронта, расположенные на восточном берегу Волги. В октябре в этих войсках «за антисоветскую деятельность и распространение пораженческих настроений» было арестована двенадцать солдат и пять офицеров, двое из которых принадлежали в высшему командному составу. «Большая часть арестованных имеет семьи на оккупированных территориях», – указывалось в докладной записке. Очевидно, особисты считали этот факт веским основанием для обвинения в измене Родине и желании перейти на сторону врага.

Газетные статьи, сообщавшие о том, что фронтовики в окопах говорят о мудром руководстве товарища Сталина и бросаются в атаку с его именем на устах, были не более чем пропагандистской уловкой. Поэт-фронтовик Юрий Белаш писал: «Если быть честным до конца, в окопах мы меньше всего думали о Сталине».

В газетах описывалось множество случаев героизма, и в то же время советская пропаганда демонстрировала полное пренебрежение режима к личности. Почти во всех газетах было напечатано высказывание Чуйкова: «Каждый солдат должен стать одним из камней в стенах Сталинграда». А один из офицеров штаба выразился так: «62-я армия живым цементом скрепила камни в городе Сталина». Эта тема достигла своего апогея уже после войны, когда на Мамаевом кургане был возведен чудовищный мемориал. Гигантские каменные фигуры солдат встают из руин и смотрят с каменных рельефов. Это памятник не столько солдатам-героям, сколько режиму, который заставил их умирать во имя своих интересов.

Обмундирование быстро изнашивалось, и солдаты нуждались в его замене. Но новая одежда, обувь и прочая экипировка приберегались для армий, формирующихся в тылу. В Сталинграде солдатам легче было получить все необходимое, раздев погибшего товарища, чем допроситься чего-то от интенданта. Ничего не выбрасывалось. По ночам бойцы совершали вылазки на «ничейную» территорий, снимая с убитых одежду и обувь. Многих это возмущало, но иного выхода не было. Когда пришла зима, наиболее ценным трофеем стали считаться маскхалаты. Солдат, получив ранение, старался как можно скорее снять маскхалат, чтобы не забрызгать его кровью. Нередко тяжелораненые бойцы просили прощения у своих товарищей за то, что испортили свою маскировочную одежду.

Василий Гроссман, который много разговаривал с защитниками Сталинграда, не считал, что в подобные минуты ими владело полное безразличие. Он писал: «Жизнь нелегка для русского человека, но в глубине души он всегда надеется на лучшее. Я видел, что на войне лишь два чувства могут полностью овладеть человеком – невероятный оптимизм или полное уныние. Трудно смириться с мыслью, что война будет идти еще очень и очень долго; тому, кто твердит об этом, не хочется верить». Бывалые бойцы считали, что не стоит загадывать дальше сегодняшнего дня. Дожить бы до конца боя, протянуть бы еще хоть несколько часов...

Солдаты действующей армии получали пусть скудное, но все-таки регулярное питание. У жителей Сталинграда не было даже этого. Как десятки тысяч сталинградцев, в том числе дети, смогли выжить в течение пяти месяцев ожесточенных боев, до сих пор остается неразрешенной загадкой Сталинградской битвы.

Советские источники сообщают, что с момента начала немецких авианалетов на город (24 августа 1942 года) на восточный берег Волги было эвакуировано 300 000 мирных жителей. Но эта цифра никак не соответствует общему количеству жителей города. Более 50 000 сталинградцев на западном берегу отряды НКВД не подпускали к переправе.

Последняя официальная эвакуация была крайне плохо организована и имела трагические последствия, желающие переправиться на восточный берег сбились в огромную толпу. Людям в последний момент дали надежду на жизнь. Единственный пароход был забит до отказа, и оставшиеся на берегу с тоской смотрели, как он отчаливает от берега. Но не успел пароход отойти и на 50 метров, как в него попала авиабомба, и, объятый пламенем, он затонул на глазах у потрясенных людей.

Многие горожане, просто не имели возможности приблизиться к реке. Из-за стремительного наступления немцев они оказались на занятой врагом территории. 2 сентября Гитлер приказал очистить Сталинград от гражданского населения. Уже 14 сентября огромная колонна мирных жителей покинула город и направилась в глубь территории, занятой немцами. Люди везли свои пожитки в тележках, тащили чемоданы и корзины. Немецкий корреспондент видел, как артиллерийский огонь, обрушившийся на колонну беженцев, в одно мгновение превратил ее в кровавое месиво. Уцелевшим нечего было рассчитывать на то, что на занятой немцами земле они найдут себе пропитание. Интендантская служба 6-й армии уже реквизировала все, что можно было употреблять в пищу, на нужды немецких солдат. Даже казаки, многие из которых когда-то участвовали в белогвардейском движении и приветствовали немцев как освободителей с хлебом и солью, были обчищены до нитки.

Вид беженцев производил гнетущее впечатление даже на немцев. Один из офицеров 295-й пехотной дивизии писал домой: «Сегодня я видел множество беженцев, покидающих Сталинград. Ужасные страдания выпали на долю этих несчастных людей. Дети, женщины, старики лежат у дороги, ничем не защищенные от холода. Пусть они наши враги, но это зрелище меня потрясло. Надо благодарить Бога и фюрера за то, что нашу Родину не постигло такое несчастье. За время войны я видел много страданий, но то, что происходит в Сталинграде, превышает человеческие возможности. Вы не поймете меня. Это надо видеть!»

Тысячи женщин и детей остались в городе, найдя прибежище в развалинах домов, подвалах, в системе канализации и даже пещерах, выкопанных на склонах реки. Некоторые прятались в воронках на Мамаевом кургане в самый разгар боев. Конечно, многие погибли. Константин Симонов, впервые приехав в Сталинград, был поражен. «Мы ехали по мосту через один из оврагов, пересекающих город. Я никогда не забуду зрелища, которое предстало перед моими глазами: овраг, слева и справа от нас весь изрытый пещерами, кишел жизнью как муравейник. Входы в пещеры были закрыты обугленными досками и тряпьем. Женщины собирали и использовали все, что могло пригодиться».

Симонов много писал о невыносимых страданиях, что выпали на долю сталинградцев, будь то солдаты или мирные жители. Позже писатель попытался избавиться от сентиментальных ноток. «Слезы бесполезны, когда борьба идет не на жизнь, а на смерть».

Проблема крова была главной для сталинградцев, но и помимо этого существовало много забот. Добыть пищу и питьевую воду было практически невозможно. В перерывах между бомбежками женщины и дети выползали из своих земляных нор и спешили срезать куски мяса с убитых лошадей, пока до туш не добрались бродячие собаки и крысы. Основными кормильцами семей, как ни странно, были дети. Их маленькие фигурки были менее уязвимы для немецких снайперов. Ночью дети пробирались к сожженным зернохранилищам, где набивали сумки обгоревшим зерном, и спешили назад. Многие из них стали жертвами немецких часовых. Иногда мальчишки пытались разжиться консервами прямо в расположении германских войск. Как правило, их расстреливали на месте.

Немецкие солдаты научились использовать детей Сталинграда. Сами немцы не любили ходить к Волге за водой, они боялись русских снайперов. Разгадав эту хитрость, бойцы Красной Армии стали стрелять по детям. Немцы не впервые использовали мирное население в качестве живого прикрытия. Так было еще при осаде Ленинграда. Сталин тогда отреагировал немедленно: красноармейцы должны убивать всех, даже невольных пособников оккупантов. Это указание действовало и в Сталинграде. Из 37-й гвардейской стрелковой дивизии поступило сообщение: «Противник заставляет гражданское население выносить с поля боя тела убитых фашистов. Солдаты вынуждены были открыть огонь».

Детям-сиротам иногда везло, они прибивались к полкам, чаще к штабам, и становились рассыльными или наблюдателями, а самые маленькие (четырех–пяти лет) – воспитанниками.

Штаб 6-й армии Паулюса учредил в захваченной части Сталинграда две комендатуры: одну в северной части города, другую – в южной. В каждой была своя жандармерия, в обязанности которой входило пресечение саботажа, регистрация и эвакуация мирных жителей. За уклонение от регистрации следовал расстрел. Евреям было приказано носить на рукаве желтую звезду. Полевая жандармерия работала рука об руку с тайной полицией, которую возглавлял Вильгельм Мориц. Один из офицеров комендатуры, взятый в плен, на допросе показал, что в их обязанности входил отбор гражданских лиц, подходящих для отправки на работу в Германию, а также выявление коммунистов и евреев, которых потом передавали в руки СД. Советские источники сообщают, что за время Сталинградской битвы немцы расстреляли более 3 тысяч гражданских лиц и более 60 тысяч согласно приказу Гитлера вывезли в качестве рабов для работы на территории рейха. Количество коммунистов и евреев, схваченных полевой жандармерией и переданных для расправы в СД, определить невозможно. Зондеркоманда-4а, следовавшая по пятам за 6-й армией, 25 августа учинила расправу над группой детей шести–двенадцати лет. Малышей подвозили к месту расстрела на грузовиках. Эта же команда расправлялась с коммунистами и сотрудниками НКВД, выявленными с помощью казаков, которые в свое время сильно пострадали от советского режима. Зондеркоманда действовала в Сталинграде до конца сентября.

Самая крупная эвакуация гражданского населения была проведена немцами 5 октября. Людей, отобранных для отправки в тыл, грузили в вагоны, словно скот. Каждый, конечно, старался захватить с собой хоть что-нибудь из имущества, чтобы потом обменять на еду. Сначала граждан отправили в лагерь под деревню Вороново (ныне поселок Горьковский), потом в лагеря близ Мариновки, Калача и станции Нижне-Чирской.

Тяжелые страдания выпали на долю русских военнопленных. В лагере у Гумрака на 11 сентября числилось более 2 тысяч взятых в плен русских солдат, преимущественно ополченцев. Пленных советских офицеров обязали поддерживать в лагере порядок. В случае необходимости было разрешено применять силу. Еду для заключенных немцы просто перебрасывали через колючую проволоку. Медицинская помощь больным и раненым, само собой, отсутствовала. Единственный пленный русский доктор делал для раненых все, что мог, но в большинстве случаев ему приходилось «прерывать страдания несчастных».

Русским, попавшим в плен позже, пришлось еще хуже. Условия в лагерях были ужасны. Гораздо больше им подходило название «фабрики смерти». Лагеря представляли собой большой участок степи, обнесенный колючей проволокой. Никаких бараков, элементарной крыши над головой не было и в помине. Голыми руками пленные выкапывали норы в земле, чтобы хоть как-то укрыться от пронизывающего ветра. Ночью 7 ноября, в годовщину Великой Октябрьской революции, прошел сильный дождь, а ближе к утру температура резко упала. Рваная одежда не могла защитить людей от мороза, и многие в тот день умерли от переохлаждения. В одной из землянок молодая мать пыталась согреть своих детей, обняв и усадив их себе на колени. Дочь выжила, а маленький сын умер у матери на руках. В той же землянке ночью умер от холода мальчик-подросток. Охрану в лагере у Карповки несли украинцы, одетые в немецкую форму[5].

Многие охранники были «бульбовичами» – членами националистической организации, названной так в честь Тараса Бульбы. Они особенно жестоко обращались со своими жертвами. Но не все «бульбовичи» были бездушными палачами. Некоторые часовые даже устраивали побеги заключенных, правда, небескорыстно. Чаще всего беглецов ловила полевая жандармерия и расстреливала прямо в степи. В Морозовском лагере немецкий доктор спас целую семью – мать, бабушку и двоих детей. Одиннадцатилетний Коля был сильно обморожен, и врач настоял на переводе семьи из лагеря в ближайшую деревню.

Тысячи мирных жителей, избежавших отправки в лагеря, влачили в Сталинграде жалкое существование. Непонятно, как они вообще смогли выжить. Обычными случаями были отравления грязной водой. По ночам дети собирали на окраинах города дикие ягоды и корешки. Кусок черствого хлеба, полученный от русского или немецкого солдата, растягивался на три–четыре дня. Женщины были вынуждены предлагать свои истощенные тела солдатам, причем не только советским, но и немецким, только бы получить хоть что-нибудь из еды для детей. Иногда случайная связь русской женщины и немецкого солдата перерастала в настоящую любовь. Одна жительница Сталинграда была арестована за то, что сигналила платочком врагу. Выяснилось, что в подвале, где она жила, укрывались трое немецких солдат. Женщину передали органам НКВД, а фашистов расстреляли на месте.

За пределами города, на захваченной немцами территории, действовала советская военная разведка. Источники информации были самыми разными. Иногда ценные сведения могли сообщить даже заключенные, бежавшие из немецких лагерей. Деятельность разведки особенно активизировалась в октябре, когда советское командование начало готовить контрнаступление.

Допросы немецких военнопленных проводились сразу и строились по давно отработанной схеме. Прежде всего устанавливалась воинская часть, ее численность, боеспособность, ситуация со снабжением. Далее, как правило, следовали вопросы: состоял ли пленный в «Гитлерюгенде»; знает ли что-нибудь о планах применения химического оружия; как воспринимают немецкие солдаты советскую пропаганду; что офицеры рассказывают подчиненным о коммунистах; какой путь прошла данная дивизия с июня 1941 года (этот вопрос задавался с целью выяснить, не принимало ли это соединение участия в расправах над мирным населением)? Работников НКВД также интересовало, из какой семьи происходит пленный солдат. Если из крестьянской, то не было ли в их хозяйстве работников, вывезенных из России, как их звали.

В конце лета – начале осени 1942 года, несмотря на тяжелое положение, советская авиация несколько раз бомбила территорию рейха. Следователи хотели знать, какой эффект произвели эти бомбежки на мирное население Германии и на солдат.

Следуя инстинкту самосохранения, пленные, как правило, говорили то, что, как им казалось, от них хотели услышать. И их слова не всегда расходились с истинным положением дел. Один пленный капрал рассказывал: «Солдаты уже не верят геббельсовской пропаганде. Мы хорошо помним тяжелые уроки 1918 года». В сентябре пленные уже открыто говорили, что немецкая армия страшится приближения зимы.

Огромное количество пленных допросил переводчик 7-го отдела штаба Сталинградского фронта капитан Н. Д. Дятленко. Лично проводил допросы и подполковник Каплан, начальник разведки 62-й армии. Часто ему помогал переводчик Деркачев. Однажды Каплан допрашивал тяжелораненого немецкого солдата. Тот успел сообщить, что в 24-й танковой дивизии немцев, к которой он принадлежал, после тяжелых боев осталось всего 15 танков. «Допрос закончить не удалось, пленный скончался из-за тяжелого ранения», – завершил Каплан протокол допроса.

Зная о неприязни немцев к румынским солдатам и офицерам, Каплан выяснил, что и австрийцев немцы не очень-то жалуют. Один австрийский солдат, взятый в плен 28 сентября, даже выразил желание сражаться за Советский Союз. Главной задачей русской разведки в те дни было выяснить, насколько немцы могут рассчитывать на своих союзников.

Немецкие полковые командиры были крайне недовольны поступающим пополнением. Один из командиров 14-й танковой дивизии писал, что для поднятия боевого духа в частях необходимы весьма энергичные меры.

И все-таки самым слабым местом немцев были их союзники. Формально эти соединения считались полноценными боевыми частями, а фактически и итальянцы, и румыны, и венгры были деморализованы еще до прибытия на Сталинградский фронт. По пути к Сталинграду они постоянно подвергались нападениям партизан. На фронте их приводили в ужас налеты русской авиации, и даже незначительные потери повергали в состояние шока. Впервые попав под обстрел «катюш», многие задались вопросом: а зачем, собственно, они здесь оказались? Советские летчики непрерывно разбрасывали листовки на венгерском, итальянском и румынском языках. Солдаты союзных Германии армий постепенно приходили к выводу, что убивать ради интересов рейха бессмысленно. Особую склонность к дезертирству проявили сербы и словенцы, служившие в венгерских дивизиях. Да и сами венгры говорили: «Как можно доверять немцам?» Советская разведка сообщала в Москву, что еще по дороге на фронт солдаты сговариваются о побеге. Когда русские шли в атаку, многие венгры и румыны прятались в своих окопах и ждали, когда их возьмут в плен.

Один перебежчик, словенец по национальности, на допросе показал: «Сидя в окопах, мы денно и нощно молили Бога, чтобы он оставил нас в живых. Солдаты вообще не хотят воевать, но они слишком запуганы рассказами об ужасающих зверствах русских по отношению к военнопленным».

В войсках германских союзников царил жуткий беспорядок. Части нередко подвергались обстрелам и бомбежкам собственной артиллерии и авиации. «Господи, помоги нам, сделай так, чтобы этот бой оказался коротким, – писал капрал Балош. – Нас обстреливают и бомбят все, кому не лень». Несколько дней спустя он вновь записывает в дневнике: «Господи, останови эту ужасную войну. Если она будет продолжаться, наши нервы не выдержат... Неужели никогда больше не будет тихого спокойного воскресенья в родном доме? Взойду ли я когда-нибудь на его порог, постучусь ли в дверь?»

Боевой дух в венгерских частях настолько упал, что командование даже запретило солдатам писать домой, чтобы пораженческие настроения не распространялись в тылу. Перед боем командиры раздавали шоколад, консервы, сахар и сало, чтобы хоть как-то взбодрить солдат. Но это приводило только к многочисленным случаям расстройства желудка, поскольку бойцы уже давно отвыкли от подобной пищи.

15 сентября Балош записал в дневнике: «У русских замечательные стрелки. Не дай Бог попасть к ним на мушку. Перед нами лучшие советские дивизии – „сибирские стрелки Тимошенко“ (здесь Балош ошибся). Мы замерзаем, а ведь еще только осень. Что же будет зимой, если мы останемся здесь? Матерь Божья, помоги нам вернуться домой». Следующая запись в дневнике Балоша оказалась последней. Дневник, найденный на теле капрала, был переведен на русский язык и отправлен в Москву.

8-я итальянская армия, расположенная вдоль Дона между венгерскими и румынскими частями, также доставляла немцам много хлопот. Ставка фюрера вынуждена была усилить ее частями 39-й армии вермахта. Немецкие офицеры получили следующее указание: «Обращаться с союзниками вежливо. Необходимо политическое и человеческое взаимопонимание. Не стоит забывать, что итальянские солдаты сильно отличаются от немецких. Они более эмоциональны, быстро устают. Вы не должны быть слишком требовательны к нашим итальянским союзникам, не должны выказывать своего превосходства. Они прибыли сюда, чтобы помочь нам в трудный момент. Не оскорбляйте их, избегайте конфликтов». Но все попытки достичь взаимопонимания не могли изменить отношения итальянских солдат к войне. Один сержант-итальянец на вопрос советского переводчика, почему его батальон сдался без единого выстрела, ответил: «Мы не стреляли, так как решили, что сопротивление бесполезно».

Командование 6-й армии, стремясь добиться хотя бы видимости межнациональной солидарности, ввело в состав 100-й егерской дивизии 369-й хорватский полк. 24 сентября правитель Хорватии Анте Павелич прилетел в Сталинград для смотра своих частей и вручения медалей. Его встречал генерал Паулюс.

Со стратегической точки зрения наиболее важными для немцев были две румынские армии, прикрывавшие фланги 6-й армии Лаулюса. Эти армии были очень плохо экипированы. Румынский режим под давлением Гитлера пытался обеспечить формирование новых частей, ставя под ружье уголовников – насильников, грабителей и убийц. Таких «бойцов» в румынских войсках насчитывалось более двух тысяч. Был даже организован 991-й специальный штрафной батальон, но большинство состоящих в нем солдат дезертировало после первого же боя, и батальон был распущен. Его остатки влились в 5-ю пехотную дивизию.

Румынские офицеры страдали шпиономанией. Им всюду мерещились вражеские агенты. Вспышка дизентерии, например, объяснялась следующим образом: «Русские шпионы вызвали массовое отравление в тылу, которое привело к потерям и в наших войсках. Они использовали мышьяк, одного грамма которого достаточно, чтобы отравить 10 человек». Румыны всерьез полагали, что вражеские лазутчики под видом мирных жителей проникают в расположение их войск и добавляют яд в продукты питания.

Немцы, следящие за порядком в румынских частях, поражались отношениям между солдатами и офицерами. Это были отношения господ к рабов. Австрийский граф лейтенант Штольберг сообщал: «Помимо всего прочего, румынские офицеры совершенно безразличны к проблемам своих подчиненных». Румынские полевые кухни готовили, как правило, три вида блюд: для офицеров, для младшего командного состава и для рядовых, которым почти ничего не доставалось.

Между румынами и немцами часто вспыхивали ссоры. «Чтобы избежать в будущем повторения этих прискорбных случаев непонимания между румынскими и немецкими солдатами, чье боевое братство скреплено кровью на полях сражений, рекомендуется организовывать обмен визитами, совместные обеды, вечеринки и тому подобные мероприятия, что будет способствовать сплочению румынских и немецких частей», – указывал командующий 3-й румынской армией.

К началу осени 1942 года разведка Красной Армии убедилась в том, что перебежчики и добровольные пособники оккупантов играют в вермахте не последнюю роль. Некоторые из них действительно были добровольцами, но большинство пошло на службу к врагу после захвата в плен. Немцам крайне не хватало рабочих рук, и они вынуждены были использовать военнопленных сначала как чернорабочих, а потом и как солдат. Начальник штаба 11-й армии полковник Гросскурт в письме к генералу Беку заметил: «Беспокоит то, что мы вынуждены пополнять наши фронтовые части русскими военнопленными и доверять им оружие. Создается нелепая ситуация, когда чудовище, против которого идет борьба, живет внутри нас». Во вспомогательных частях 6-й армии Паулюса насчитывалось около 50 тысяч бывших русских военнопленных, то есть примерно четверть от общей численности. В 71-й и 76-й пехотных дивизиях состояло по 8 тысяч русских перебежчиков – почти половина личного состава. Точных данных о числе русских в других частях 6-й армии нет, но некоторые исследователи называют цифру в 70 тысяч человек.

Взятый в плен перебежчик показал на допросе: «Русских, которые служат в немецкой армии, можно условно разделить на три группы. Во-первых, это казаки, мобилизованные немецкими властями; они сведены в отдельные части и несут вспомогательную службу в немецких дивизиях. Во-вторых, пособники оккупантов из числа заключенных или местного населения, которые добровольно служат немцам. К этой же группе можно отнести красноармейцев-перебежчиков, которые носят немецкую форму и даже имеют знаки отличия, звания и награды. Они едят то же, что и немецкие солдаты, и входят в состав немецких полков. Третью группу составляют русские военнопленные, выполняющие грязную и тяжелую работу. Они ухаживают за лошадьми, помогают на кухне. С каждой группой у немцев свое обхождение. Лучше всего, конечно, живется добровольцам. Солдаты обращаются с ними хорошо и даже по-дружески. А вот офицеры и младшие командиры из австрийской дивизии относятся к перебежчикам хуже всех».

Этот перебежчик входил в группу из 11 военнопленных, набранных в ноябре 1941 года в лагере у Ново-Александровска для работы в немецкой армии. Восьмерых немцы пристрелили еще в пути, потому что бедняги шатались от голода и, конечно же, не могли работать. Этот выживший был направлен в полевую кухню пехотного полка чистить картошку. Потом его перевели на конюшню. Солдат рассказал, что в казацких частях, сформированных для борьбы с партизанами, служили и украинцы, и русские. Гитлера раздражало любое напоминание о том, что славяне носят форму вермахта, поэтому карательные части назывались казацкими, независимо от того, какие национальности на самом деле входили в их состав. Считалось, что казаки в расовом отношении вполне приемлемы для рейха. Данный факт свидетельствовал о серьезных разногласиях в нацистском руководстве. Идеологи нацизма настаивали на безусловном подчинении славян, а профессиональные военные считали, что единственный шанс добиться победы – провозгласить себя освободителями России и российского народа от коммунизма и действовать соответствующим образом. Еще осенью 1941 года немецкая разведка пришла к заключению, что вермахт не одолеет Россию до тех пор, пока германское вторжение не вызовет гражданскую войну.

Многие из добровольных помощников оккупантов, поддавшиеся на сладкие обещания и перешедшие на сторону немцев, вскоре испытали глубокое разочарование. Один из пленных на допросе рассказал, как однажды, отправившись в деревни за водой, он встретил трех украинцев, которое перешли на сторону врага. Они надеялись, что их сразу отправят домой к семьям. «Мы поверили листовкам, захотели вернуться к женам». Вместо этого их одели в немецкую форму и отправили проходить обучение под руководством германских офицеров. Дисциплина была жесткой. За малейшую оплошность, например за отставание на марше, следовал расстрел. Вскоре их послали на фронт. «И вы будете стрелять в своих?» «А что нам остается делать? – отвечали они. – Если мы вернемся к русским, нас расстреляют как предателей; если откажемся воевать за немцев, нас тоже расстреляют».

Большинство немецких солдат вполне сносно относилось к русским сослуживцам. Между ними порой возникало даже нечто похожее на боевое братство. Однажды немецкие артиллеристы из противотанкового полка 22-й танковой дивизии, расположенной к западу от Дона, отправились в деревню за выпивкой, а своего русского товарища оставили охранять оружие, выдав ему плащ и винтовку. Однако им пришлось бегом возвращаться назад и спасать его, поскольку группа румынских солдат, узнав, что русский остался один, хотела пристрелить его на месте.

Советское командование было сильно обеспокоено тем, что вермахт использует бывших красноармейцев. Работа Особых отделов была признана неудовлетворительной. Политотдел Сталинградского фронта и органы НКВД получили строгое указание пресекать проникновение перебежчиков в расположение советских частей с целью сбора информации. Особисты не раз сообщали Щербакову в Москву: «На некоторых участках фронта были пресечены попытки бывших советских военнослужащих, одетых в форму Красной Армии, проникнуть в наши расположения с целью, получения разведданных и захвата „языков“. На участке 38-й стрелковой дивизии (64-я армия) ночью 22 сентября советский патруль натолкнулся на немецких разведчиков. Вернувшись назад, красноармейцы доложили, что с немцами был, по крайней мере, один бывший советский военнослужащий.

Эти слова «бывший советский военнослужащий» стали смертным приговором для сотен тысяч людей. СМЕРШ по указанию Сталина особенно тщательно рассматривал дела об измене Родине. Советская пропаганда до сих пор умалчивает о случаях предательства в годы Великой Отечественной войны.

4 сентября полковник Гросскурт записал в своем дневнике: «Станет ли Сталинград вторым Верденом? Каждый из нас с тревогой задает себе этот вопрос». После выступления Гитлера 30 сентября, в котором он утверждал, что никакая сила не заставит вермахт покинуть берега Волги, немецкие офицеры поняли, что фюрер не простит 6-й армии проигрыш битвы за Сталинград уже только потому, что «и для Гитлера, и для Сталина победа в этом сражении стала делом чести».

Немецкое наступление на северный промышленный район города, начатое 27 сентября, встретило ожесточенное сопротивление. Заводы «Красный Октябрь» и «Баррикадный» превратились в неприступные крепости, штурм которых, так же как и штурм Вердена в годы Первой мировой войны, стоил немцам очень дорого. Русские части основательно закрепились на территории промышленного комплекса.

Офицеры из 308-й Сибирской стрелковой дивизии Гуртьева в темноте обследовали огромный, как городская площадь, внутренний двор завода «Баррикадный». Металлические конструкции ремонтных мастерских, скользкие рельсы, покрытые пятнами ржавчины, искореженные грузовики, груды балок, кучи угля и шлака, мощные дымовые трубы, пробитые немецкими снарядами... Для защиты завода Гуртьев выделил два полка; третий прикрывал позицию с фланга, блокируя длинную ложбину, тянущуюся от берега Волги до рабочего поселка. Позднее эту ложбину назвали долиной смерти». Сибиряки не теряли времени даром. В полном молчании они вонзали кирки в каменистую землю, устраивали укрытия, вырубали амбразуры в стенах цехов, рыли ходы сообщения. Один из командных пунктов разместился в бетонированном тоннеле, проходившем под огромным складом.

Гуртьев очень серьезно относился к подготовке войск. Находясь в резерве на восточном берегу Волги, он заставлял своих солдат рыть окопы. Благодаря полученным навыкам бойцы его дивизии легко и быстро выкопали противотанковые траншеи.

К счастью для сибиряков, они завершили все приготовления до того, как прилетели немецкие бомбардировщики. Чтобы уберечься от осколков, солдаты сделали траншеи не только глубокими, но и узкими. Взрывные волны сотрясали почву, как при землетрясении, что вызывало у бойцов сильную тошноту и головокружение. Гулкие взрывы на время лишали слуха. От ударных волн лопались стекла и выходила из строя радиосвязь.

Авианалеты продолжались целые сутки. На следующий день эскадрильи «хейнкелей» подвергли завод ковровым бомбардировкам. Заводской двор был обстрелян тяжелой артиллерией. Неожиданно немецкие пушки замолчали. Прозвучала команда: «Приготовиться!» Сибиряки уже знали, что последует за этим затишьем. Через несколько секунд они услышали рев тяжелых двигателей и металлический скрежет. По булыжной мостовой двигалась немецкие танки.

Немцы очень скоро поняли, что бойцы из дивизии Гуртьева не собираются отсиживаться в окопах, дожидаясь их атак. Из 100-й егерской дивизии сообщили: «Русские контратакуют каждый день – на заре и вечером». Постоянные контратаки Красной Армии изматывали немецких солдат. Большую помощь в обороне завода оказывал заградительный огонь тяжелой артиллерии с восточного берега Волги.

На заводе «Красный Октябрь» части 414-й противотанковой дивизии расположили свои орудия среди каменных завалов, используя куски металла для маскировки и прикрытия. Они приготовились к стрельбе прямой наводкой. 28 сентября два полка из 193-й стрелковой дивизии переправились через Волгу и быстро заняли заранее установленные позиции. На следующий день немцы, как «гостеприимные хозяева», приветствовали их массированным авианалетом. Потери русских росли. Советское командование направило в Сталинград 39-ю гвардейскую стрелковую дивизию, хотя она насчитывала всего треть личного состава.

К началу октября атаки немцев стали еще яростней. В бой были введены новые силы – 94-я пехотная и 14-я танковая дивизии. Русские же больше теряли. Их части были раздроблены, зачастую не имели связи друг с другом. Но группами или в одиночку, не получая приказов, бойцы Красной Армии продолжали сражаться. В бою за завод «Баррикадный» сапер Косиченко и неизвестный танкист, оба раненые, зубами вытаскивали чеки гранат. По ночам саперы короткими перебежками продвигались вперед. Каждый нес по две мины, которые устанавливали на подступах к позиции. Немецкие атаки разбивались о твердый и суровый сибирский характер. После боя потери в одном из немецких саперных батальонов составили 40 процентов. Командир батальона был в состоянии шока.

Дивизии армии Чуйкова были измотаны боями и сильно истощены. С боеприпасами дело обстояло хуже некуда. Тем не менее 5 октября заместитель командующего Сталинградским фронтом генерал Голиков переправился через реку и доставил в штаб Чуйкова приказ Сталина не только удержать город, но и выбить немцев с занятых ими позиций. Чуйков проигнорировал это распоряжение. Он знал, что его части держатся только благодаря постоянным интенсивным обстрелам русской артиллерии, которая вела огонь с восточного берега Волги. Время подтвердило правоту Чуйкова. 6 октября после относительно спокойного дня немцы предприняли энергичное наступление на Сталинградский тракторный завод. 14-я танковая дивизия атаковала его с юго-запада, а 60-я моторизованная – с запада. За время боя один из танковых батальонов был почти полностью уничтожен огнем «катюш». Чтобы достичь максимальной дальности стрельбы, пришлось приподнимать передние колеса грузовиков, на которых находились реактивные установки. Между тем части 16-й танковой дивизии немцев атаковали северную промышленную окраину Спартаковки, оттеснив остатки 112-й стрелковой дивизии и 124-й ополченческой бригады. Армия Чуйкова удерживала теперь лишь узкую полоску земли вдоль западного берега Волги. Казалось, еще немного – и русские будут сброшены в воду.

В таких условиях переправа через Волгу была очень опасна. Германские пушки и пулеметы, установленные на прямую наводку, давно пристреляли все цели. Узкий понтонный мост соединял восточный берег с западным через Зайцевский остров. Его построили военные моряки из Ярославля. В темноте по этому мосту пробирались бойцы, нагруженные продуктами и боеприпасами. Немцам трудно было попасть в узкую переправу, но разрывы снарядов подвергали жизнь солдат смертельной опасности. Крупные грузы и группы раненых переправлялись на грузовых судах, танки – на баржах. Василий Гроссман писал: «Как только наступала темнота, люди, отвечающие за переправу, выбирались из своих убежищ и принимались за работу».

Около причалов на восточном берегу в блиндажах были размещены полевые пекарни и кухни. Были даже бани. Несмотря на относительный комфорт, порядки на восточном берегу были еще строже, чем в Сталинграде. Грузовые суда поступили в распоряжение нового начальника НКВД генерал-майора Рогатина, который также руководил военной службой Речного района.

Потери среди моряков речной флотилии были сопоставимы с потерями во фронтовых батальонах. Например, пароход «Ласточка», эвакуируя раненых, только за один рейс получил десять серьезных пробоин. Уцелевшие члены экипажа весь день латали корпус судна, а с наступлением темноты вновь отправились в рейс. 6 октября перевернулась перегруженная лодка, и шестнадцать человек из двадцати одного утонули. Некоторое время спустя другое судно пристало к берегу в неположенном месте, и 34 человека подорвались на минах. Пришлось обнести минное поле колючей проволокой.

Если позволяли обстоятельства, люди пытались снять напряжение алкоголем. 12 октября части НКВД прочесывали местность в поисках дезертиров. Во время проверки домов в прибрежной деревне Тумак они обнаружили следующую неприглядную картину: капитан, политработник, сержант, старшина Волжской флотилии и секретарь местной партячейки, напившиеся до беспамятства, спали на полу с женщинами. Прямо с места они были доставлены к начальнику частей НКВД в Сталинграде генерал-майору Рогатину.

Бывали и трагические случаи. 11 октября в разгар боев за Сталинградский тракторный завод танки Т-34 с гвардейцами 37-й стрелковой дивизии на броне контратаковали 14-ю танковую дивизию немцев к юго-западу от завода. Эти части были новичками на западном берегу. Водитель одного танка, не заметив воронки, заехал в нее, что, естественно, причинило стрелкам беспокойство. Их командир, который был пьян, в ярости соскочил с брони, подбежал к смотровому люку и двумя выстрелами в упор застрелил водителя.

Во второй неделе октября в боях наступило некоторое затишье. Чуйков справедливо полагал, что немцы готовят новое мощное наступление и накапливают силы.

Следует заметить, что Паулюс подвергался такому же сильному давлению со стороны Гитлера, как Чуйков со стороны Сталина. 8 октября группа армий «Б», в которую входила и 6-я армия, получила из ставки фюрера приказ подготовиться к новому наступлению на северную часть города. Начать его приказывалось не позднее 14 октября. Паулюс и офицеры его штаба были встревожены. В боях 6-я армия понесла большие потери. Один летенант в своем дневнике отмечал, что в 94-й пехотной дивизии осталось всего 535 человек, а в одном из батальонов лишь 3 офицера, 11 младших командиров и 62 бойца. Он же писал о том, что 76-я пехотная дивизия выбита вся. Только 305-я пехотная дивизия, набранная на северных берегах озера Констанца, была выделена для пополнения частей 6-й армии.

Немцы не скрывали своей подготовки к наступлению, но русских интересовали его детали. Каждую ночь советские разведчики отправлялись за «языком». Пленные часовые и интенданты доставлялись в расположение советских частей и подвергались интенсивному допросу. Как правило, наслушавшись нацистской пропаганды о «большевистских методах», пленные отвечали на вопросы весьма охотно. Собрав данные, разведслужба 62-й армии пришла к выводу, что главный удар немцы опять нанесут по тракторному заводу. Рабочих, которые еще оставались на предприятиях, чтобы прямо во время боев ремонтировать танки и противотанковые орудия, либо зачисляли во фронтовые батальоны, либо, если это были квалифицированные специалисты, эвакуировали за Волгу.

К счастью для 62-й армии, разведка правильно оценила ситуацию. План немцев состоял в том, чтобы захватить тракторный и кирпичный заводы, а затем выйти к берегу Волги. Чуйков пошел на риск, приняв решение перебросить войска с Мамаева кургана в северную часть города. Дальнейшие события показали, что это решение было единственно верным. Чуйков поразился, когда узнал, что Ставка резко ограничила количество снарядов для артиллерии Сталинградского фронта. Внезапно он понял, что этот факт указывает на начало подготовки решающего контрнаступления Красной Армии. Сталинград сыграл свою роль приманки, чтобы заманить в ловушку 6-ю армию Паулюса.

14 октября в б часов утра по берлинскому времени 6-я армия начала наступление, используя всю авиацию 4-го воздушного флота генерала фон Рихтгофена. Один из солдат 389-й пехотной дивизии в ожидании приказа атаковать писал: «Все небо заполнено самолетами, артиллерия стреляет, бомбы сыплются с неба, ревут сирены. Сейчас мы поднимемся из окопов и примем участие в этом чудовищном представлении». Немецкая артиллерия громила блиндажи и бункеры, снаряды, начиненные фосфором, сжигали все, что могло гореть.

«Напряжение боя очень велико, – писал один из офицеров Чуйкова. – Солдаты в окопах лежат ничком, как матросы на палубе корабля во время шторма». Офицер явно испытывал поэтическое вдохновение. Добронин позже писал Щербакову в Москву: «Те, кто видел в эти дни черное небо над Сталинградом, никогда не забудут его – грозное, грохочущее, озаренное багровыми вспышками».

Сражение началось с удара немцев по тракторному заводу. В полдень части 14-й танковой дивизии атаковали с севера. Чуйков не растерялся. Он направил все имеющиеся у него бронесилы против наступающих дивизий противника. Один из командиров 305-й пехотной дивизии немцев писал: «Огонь нашей артиллерии был необычайно силен. Батареи шестиствольных минометов и бомбардировщики обрушивали на русских лавины огня, но они с невиданным фанатизмом продолжали сопротивляться».

«Это был жутко изматывающий бой, – писал офицер немецкой 14-й танковой дивизии. – Танки со скрежетом заползали на груды щебня, пробивались через разрушенные цеха, в упор расстреливали дворы и узкие улочки. Множество танков было подбито, еще больше подорвалось на минах противника. Снаряды, ударяясь о металлические конструкции, высекали снопы искр, которые в копоти и дыму разлетались в разные стороны».

Стойкость русских солдат действительно превосходила человеческие возможности, и все же они не смогли сдержать наступления немцев. Еще утром немецкие танки прорвали оборону и отсекли 37-ю гвардейскую дивизию Желудева и 112-ю стрелковую дивизию от основных сил. Генерал Желудев взрывом был заживо погребен в своем блиндаже – обычное дело в эти страшные дни. Солдаты откопали его и доставили в штаб армии. Бойцы подбирали оружие убитых товарищей и продолжали сражаться. Покрытые грязью немецкие танки, словно доисторические чудовища, проламывали стены цехов тракторного завода, поливая все вокруг пулеметным огнем. Бой продолжался, и невозможно было понять, где проходит линия фронта. Казалось, гвардейцы Желудева атакуют со всех сторон. Немецкий врач устроил перевязочный пункт в огромной печи на территории завода. Надо ли упоминать о том, что в пациентах у него недостатка не было.

15 октября штаб 6-й армии объявил: «Большая часть тракторного завода в наших руках. Остались незначительные очаги сопротивления позади линии немецких войск». 305-я пехотная дивизия также оттеснила русских за железнодорожные пути кирпичного завода. 103-й гренадерский полк прорвался к берегу Волги. По счастливой случайности к этому времени штаб Чуйкова из-за плохой связи переместился в другое место. Бой понемногу затихал. Из 84-й танковой бригады сообщали, что уничтожено более 30 средних и тяжелых немецких танков.

Сама бригада потеряла 18 машин. Потери в личном составе уточнялись. Возможно, количество подбитых немецких танков несколько завышено, и все же бригада в тот день, бесспорно, продемонстрировала огромное мужество.

Один из комиссаров артиллерийского полка, Бабченко, заслужил звание Героя Советского Союза следующим образом. Его батарея была отрезана немцами, и последнее сообщение, посланное в штаб, гласило: «Орудия уничтожены, батарея окружена. Мы продолжаем бой, в плен не сдадимся. Прощайте все!» Несмотря на, казалось бы, безвыходное положение, артиллеристы, используя гранаты, автоматы и винтовки, прорвали кольцо окружения и присоединились к своим товарищам на новых позициях.

Бесчисленные подвиги, которые совершали простые русские солдаты, так и остались невоспетыми. Это был, по выражению комиссаров, настоящий массовый героизм. О некоторых случаях, напротив, вовсю трубила пропаганда, и тогда о них узнавали все, как, например, о подвиге ротного командира 37-й гвардейской дивизии лейтенанта Гончара. С четырьмя бойцами и всего с одним трофейным пулеметом он отразил несколько немецких атак. Никто не знает, сколько красноармейцев погибло в тот день, но ночью на восточный берег Волги было переправлено три с половиной тысячи раненых. Санитарная служба тоже понесла огромные потери, и многие раненые вынуждены были сами пробираться к берегу.

Немецкие солдаты и офицеры, части которых были расположены в степи у Сталинграда, жадно ловили каждое сообщение о происходящих в городе событиях. «Стены заводов, жилые дома – все рушилось под градом бомб, но противник появлялся снова и снова и использовал новые руины для укрепления своих оборонительных позиций», – писал генерал Штрекер своему другу. В немецких батальонах насчитывалось всего по 50 человек. По ночам немцы переправляли тела погибших товарищей в тыл для захоронения. Все чаще слышались раздраженные высказывания солдат о своих командирах. Так, например, солдат из 389-й пехотной дивизии писал домой: «Наш генерал позавчера получил Рыцарский крест. Исполнилась его заветная мечта».

На протяжении шести дней начиная с 14 октября самолеты Люфтваффе непрерывно бомбили и обстреливали русские войска и переправы через Волгу. Не было момента, чтобы в небе над головой не висели немецкие самолеты. «Необходима помощь наших истребителей», – заявило политуправление Сталинградского фронта, как бы упрекая Ставку в том, что большая часть советской авиации находилась в районе Москвы. В 8-й воздушной армии, действовавшей над Сталинградом, насчитывалось менее двухсот самолетов всех типов, из них всего две дюжины истребителей. Люфтваффе имели в воздухе полное превосходство, но немецкие пилоты, так же как и их товарищи на земле, начинали поговаривать о непобедимости защитников Сталинграда. Один из них писал домой: «Я не могу понять, как люди выживают в этом аду. Русские прочно засели в руинах, норах, подвалах, в хаосе металлических конструкций, которые когда-то были заводами». Кроме того, немецкие летчики прекрасно понимали, что с приближением зимы день становится все короче, погода ухудшается, а эффективность авианалетов резко падает.

В результате успешного прорыва немцев к тракторному заводу и Волге некоторые части Красной Армии оказались отрезаны от своих, но продолжали сражаться. 112-я стрелковая дивизия русских и отряды ополченцев вели ожесточенный бой с 14-й танковой дивизией немцев. На самом тракторном заводе держали оборону окруженные части 37-й гвардейской дивизии Желудева. Остатки других частей вели бой южнее завода. Большую опасность для 62-й армии представлял прорыв немцев к Волге. Это создавало угрозу полного окружения остатков армии. Штаб Чуйкова, находящийся теперь на самом берегу, подвергался постоянным обстрелам. Даже бойцы из охраны штаба вынуждены были вступить в бой. Так как связь с тылом была очень плохая, Чуйков попросил разрешить части штаба перебраться на восточный берег Волги. На западном берегу остались сам командующий армией и военный совет. Генерал Еременко и представитель Ставки Хрущев, хорошо зная характер Сталина, также наотрез отказались перебраться за Волгу.

16 октября немцы с территории тракторного завода попытались атаковать завод «Баррикадный». Но укрытые в развалинах русские танки и залпы «катюш» с противоположного берега Волги опрокинули эту атаку. В ту же ночь остатки 138-й стрелковой дивизии были переброшены из тыла на западный берег. Эти части направлялись для усиления обороны завода «Баррикадный» и территории севернее него.

Пришло время прояснить обстановку. Тяжело опираясь на палку, генерал Еременко отправился в блиндаж штаба 62-й армии. По пути он видел гигантские воронки от авиабомб и то, что осталось от блиндажей и укрытий после прямых попаданий. Все вокруг было покрыто грязью и копотью. Подсчитывая потери своей дивизии, генерал Желудев плакал. На следующий день Чуйков узнал, что Ставка вновь сократила количество боеприпасов, выделенных для 62-й армии.

Из частей, отрезанных немцами и находящимися севернее Сталинградского тракторного завода, Чуйков получил крайне неутешительные известия. Приходили многочисленные просьбы разрешить переправиться на другой берег Волги. Штабы 112-й стрелковой дивизии и 115-й ополченческой бригады давали информацию о том, что в их полках фактически не осталось бойцов. Подобные просьбы об отступлении, которое приравнивалось к предательству, Чуйков категорически отвергал. Несколько дней спустя, когда в боях наступило затишье, Чуйков послал полковника Камынина проверить на месте обстановку в этих частях. Полковник выяснил, что 112-я стрелковая дивизия насчитывает 598 человек, а 115-я ополченческая бригада – 890. Старший комиссар, как сообщил полковник, «вместо того чтобы организовать активную оборону, не выходит из своего блиндажа, распространяет панику и пытается убедить командира в необходимости переправы через Волгу». За предательство и исключительную трусость группа офицеров и комиссаров была предана суду военного трибунала. Что с ними стало, неизвестно, но едва ли они могли ожидать прощения от Чуйкова.

19 октября войсками Донского фронта северо-западнее Сталинграда и частями 64-й армии южнее города было предпринято отвлекающее наступление. Натиск немцев на 62-ю армию на несколько дней был ослаблен. Передышка позволила перебросить измотанные части за Волгу для пополнения и переформирования. Защитники Сталинграда получили и моральную поддержку, правда, в весьма необычной форме. Распространился слух, что в городе видели самого товарища Сталина. Один старый большевик, который еще в гражданскую войну принимал участие в обороне Царицына, заявил, что Сталин находится в доме, в котором когда-то был штаб. Подобные слухи больше смахивали на легенды о появлении святых накануне или во время крупных сражений и, конечно, не имели под собой никакого реального основания.

Один известный человек очень хотел в эти дни попасть на западный берег Волги. Это был Дмитрий Мануильский, ветеран Коминтерна, когда-то отвечавший за связь с Германией. В октябре 1923 года, еще при жизни Ленина, Мануильский вместе с Карлом Радеком пытался организовать в Германии вторую революцию. На нем же лежала огромная доля ответственности за разорение Украины в 1933 году. Что побудило Мануильского посетить Сталинград, стало ясно значительно позже, но в те дни Чуйков категорически запретил ему появляться на западном берегу.

А в Берлине Геббельс никак не мог решить – объявлять ли о близком падении Сталинграда или, осторожности ради, выждать. Он приказал вызвать из Сталинграда всех кавалеров Рыцарского креста с тем, чтобы они дали интервью журналистам. Чтобы предотвратить разговоры о слишком медленном продвижении вермахта под Сталинградом, Геббельс решил напомнить немцам о том, как далеко зашла их армия за шестнадцать месяцев войны. Он распорядился установить в городах Германии знаки с указанием расстояния от данного населенного пункта до Сталинграда. Несколько дней спустя газетчики получили приказ избегать при описании боев таких сочетаний, как «Красный Октябрь», «Красные Баррикады», чтобы никоим образом не способствовать воодушевлению прокоммунистически настроенных кругов.

Одновременно с битвой за северный промышленный район города в центре Сталинграда шли упорные бои в развалинах жилых кварталов. Один из самых известных эпизодов битвы за Сталинград – оборона «дома Павлова», которая длилась пятьдесят восемь дней.

В конце сентября взвод автоматчиков из 42-го гвардейского полка русских овладел четырехэтажным домом, выходившем окнами на площадь, примерно в трехстах метрах от западного берега Волги. Командир взвода лейтенант Афанасьев в бою был ранен и командование принял сержант Яков Павлов. В подвале солдаты обнаружили мирных жителей, которые укрылись там от пуль и осколков. Одна женщина, Мария Ульянова, приняла активное участие в защите дома. Бойцы Павлова разломали стены подвала, чтобы обеспечить безопасное сообщение внутри дома, пробили отверстия во внешних стенах и устроили огневые точки для пулеметов и противотанковых ружей. Когда приближались танки противника, павловцы рассредоточивались, укрываясь либо в подвале, либо на верхнем этаже дома. Сверху солдаты могли легко поражать танки с близкого расстояния, танковые же орудия не могли вести огонь по верхним этажам здания. Позднее Чуйков с чувством глубокого удовлетворения говорил, что павловцы уничтожили больше германских солдат, чем немцы потеряли во время взятия Парижа. (Яков Павлов, Герой Советского Союза, после войны постригся в монахи, принял имя Кирилл и стал архимандритом в Троице-Сергиевой Лавре под Москвой. Многочисленные прихожане ничего не знали о его славном боевом прошлом. Он умер в 1981 году.)

Множество странных, а подчас и трагических судеб сохранили для нас уцелевшие письма. Лейтенант Чарносов служил наблюдателем в 38-м артиллерийском полку. Его наблюдательный пост находился на крыше полуразрушенного здания. Оттуда он направлял огонь орудий. В последнем письме к жене лейтенант писал: «Здравствуй, Шура! Целую наших птенчиков, Славика и Лидусю. У меня все хорошо. Дважды был легко ранен, можно сказать, просто царапнуло. Сейчас руковожу огнем своей батареи. В городе нашего любимого вождя, в городе Сталина, настало время тяжелых боев. В эти дни я часто вспоминаю мой любимый Смоленск. По ночам спускаюсь в подвал, и на коленях у меня устраиваются двое малышей. Своими русыми волосами они напоминают мне Славика и Лиду».

На теле убитого лейтенанта было найдено и письмо жены. Она писала: «Я очень рада, что ты хорошо сражаешься и что тебя наградили медалью. Бейся до последней капли крови и не дай фашистам захватить тебя в плен. Помни: лагерь – страшнее смерти».

Содержание этих писем типично для тех дней. Все ли они были искренни? Когда солдат в плохо освещенном подвале садился за письмо, перед ним вставала трудная задача. Единственный листок, который позже превратится в треугольник, похожий на бумажный кораблик, казался то слишком большим, то слишком маленьким для письма. В результате текст послания сводился к трем основным пунктам: приветствие семье, коротко о себе («у меня все хорошо, пока живой») и обстановке на фронте («бьем врага, не даем ему покоя ни днем ни ночью»). Стандарт содержания был вызван двумя причинами. Во-первых, бойцы понимали, что к Сталинграду прикованы взгляды всех советских людей, а во-вторых, просто боялись написать что-нибудь лишнее. Особые отделы тщательно проверяли солдатскую почту.

Даже если боец хотел избежать военной темы в письме к жене или подруге, он не мог этого сделать, рискуя потерять уважение товарищей и командира. Один солдат писал: «Мария, я надеюсь, ты помнишь наш последний вечер. Сегодня ровно год, как мы расстались. Мне было так трудно сказать тебе „прощай“. Это очень грустно, но мы должны были расстаться – таков приказ Родины. Родина требует стоять до конца, и мы выполним этот приказ».

Для большинства русских солдат эта война была именно Великой Отечественной. Можно предположить, что красноармейцы боялись цензуры больше, чем немецкие солдаты, можно утверждать, что сталинская пропаганда оказалась эффективней нацистской; и все же простые слова о готовности отдать жизнь за Родину встречаются в письмах гораздо чаще, чем идеологические и пропагандистские штампы. Немецким захватчикам это казалось невероятным. Один лейтенант писал из Сталинграда своей невесте: «Прочитав это письмо, люди могут спросить, почему я сражаюсь за тебя? Да потому что я не могу отделить тебя от Родины. Ты и Россия для меня одно и то же».

Сравнительный анализ писем немецких и русских солдат и офицеров из Сталинграда домой весьма показателен. Во многих письмах в Германию – боль, недоумение, даже неприятие того, что происходит. Тревожный вопрос – неужели это та самая война, которую мы столь успешно начали? Вот что писал немецкий лейтенант своей жене: «Я часто спрашиваю себя: зачем нужны все эти страдания? Люди сошли с ума? След этого ужасного времени навсегда останется в каждом из нас». Несмотря на уверения пропаганды в близкой победе, многие женщины Германии чувствовали, как обстоят дела на самом деле. «Я очень тревожусь. Я знаю, что ты постоянно в бою. Я всегда буду верна тебе. Моя жизнь принадлежит тебе, нашему с тобой миру».

Было и значительное количество недовольных среди русских солдат, которые либо забыли, что их письма просматривают, либо дошли уже до такого состояния, когда им стало все равно. Многие жаловались на плохое питание. Один молодой солдат писал: «Тетя Люба, пожалуйста, пришлите мне немного продуктов. Стыдно просить вас об этом, да голод заставляет». Бойцы не скрывали того, что собирают объедки, другие писали родным, что часто болеют из-за употребления некачественной пищи. Так, солдат, страдающий дизентерией, был уверен: «Если положение не изменится, не избежать эпидемии. Одежда кишит паразитами, которые переносят заразу». Опасения этого солдата оказались пророческими. Многие заболели тифом, бойцов изолировали в госпитале № 4169. Доктора считали, что раненые заразились этой болезнью от местных жителей по пути в госпиталь.

Пораженческие настроения в советских войсках распространялись с угрожающей быстротой. Политработники, подозрительность которых перерастала порой в паранойю, были крайне озабочены результатами проверки писем. «В 12 747 письмах только 62-й армии раскрывается военная тайна, – сообщалось из политуправления Сталинградского фронта в Москву. – Некоторые письма содержат явно антисоветские высказывания, превозносящие фашистскую армию. Часто выражаются сомнения в победе Красной Армии». В качестве доказательства приводились примеры таких высказываний: «Сотни, тысячи людей погибают ежедневно. Наше положение настолько безнадежно, что я не вижу выхода. Было бы лучше сдать Сталинград», – писал один солдат своей жене. В то время, когда в тылу люди ели суп из крапивы и других сорняков, солдат из 245-го стрелкового полка писал домой: «В тылу, наверное, кричат, что все лучшее идет на фронт. Не верьте этому. На фронте ничего нет. Еда плохая и ее очень мало». Писать правду было опасно. Лейтенант, который написал, что германские самолеты очень хороши по боевым качествам и русские зенитчики с трудом их сбивают, был признан предателем.

Опасно было не только писать, но и говорить правду. Один восемнадцатилетний боец, родом с Украины, сказал товарищам, что не всем рассказам о враге можно верить. «На оккупированной территории у меня отец и мать, так, там немцы никого не убивают и не грабят. Они хорошо обращаются с людьми. Моя сестра работает у немцев». Бойцы тут же арестовали его. В Москву было отправлено сообщение о начале следствия.

Со временем политическое давление в Красной Армии несколько ослабло. Сталин, с целью поддержания боевого духа, решил использовать традиции славного боевого прошлого России и ввел для командного состава такие награды, как ордена Кутузова и Суворова. А 9 октября был опубликован Указ №307, согласно которому в Красной Армии вводился принцип единоначалия. Комиссары должны были выполнять при командирах роль советников и вести воспитательную работу.

Этот указ дал комиссарам возможность убедиться, насколько сильно их не любят в Красной Армии. В летных полках офицеры обращались с ними просто оскорбительно. Политуправление Сталинградского фронта заявило об «абсолютно недопустимом отношении к политработникам». Один командир полка предупредил своего комиссара: «Без моего разрешения вы не имеете права ни входить, ни обращаться ко мне». Теперь политработники были вынуждены питаться вместе с солдатами. В этом отношении все привилегии для них исчезли. Один младший офицер недоумевал, почему политработники получают такое же жалование, как и офицеры, «ведь теперь они ни за что не отвечают, а только читают газеты да спят». Политотделы стали рассматриваться как ненужный придаток. Комиссар Добронин писал в Москву Щербакову, что попытка принизить значение политотделов ведет к контрреволюционным высказываниям среди бойцов. Так, один солдат заявил: «Они ввели ордена Кутузова и Суворова. Скоро появятся, как встарь. Николаевский и Георгиевский кресты, а советской власти придет конец».

Однако главные советские награды – Золотая Звезда Героя Советского Союза, орден Красного Знамени, орден Красной Звезды, конечно, не потеряли своего значения. Орден Красной Звезды вручался каждому, кто, например, сумел подбить немецкий танк. Ночью 25 октября начальник отдела кадров 64-й армии, ожидая переправы через Волгу, потерял портфель, в котором лежало сорок орденов Красного Знамени. Поднялась страшная суматоха. Можно было подумать, что утерян портфель с планом обороны Сталинграда. На следующий день портфель был обнаружен за два километра от места происшествия. Пропал только один орден. Наверное, какой-нибудь подвыпивший солдат взял его себе, с удовлетворением подумав, что наконец его заслуги оценены по достоинству. Начальник отдела кадров попал под трибунал и был отправлен на фронт «за преступную халатность».

Солдаты с уважением относились к боевым наградам.

Когда боец получал награду – медаль или орден, – ее обязательно клали в кружку с водкой. Водку надо было выпить залпом до капли, а награду вынуть зубами.

Настоящими стахановцами войны были, однако, не бронебойщики и артиллеристы, а снайперы. Существовал настоящий культ метких стрелков. К 25-й годовщине Октябрьской революции было объявлено о начале «социалистического соревнования между снайперами». Победителем мог стать только один, но каждый снайпер за 40 убитых нацистов получал медаль «За храбрость» и звание «Знатного снайпера».

Самым известным, хотя и не самым результативным снайпером был Зайцев из дивизии Батюка. К празднику Октябрьской революции он убил 149 немцев. Обещал 150, но не получилось. Особенно высокой меткостью отличался боец по кличке Жиган, который застрелил 224 фашиста. Для 62-й армии Зайцев был не просто удальцом-одиночкой, а всеобщим любимцем. Новости о его успехах передавались из уст в уста.

Зайцев открыл нечто вроде школы молодых снайперов. Его учеников так и называли – «зайчата». В 62-й армии началось снайперское движение. Часто проводились встречи стрелков, на которых они делились секретами своего мастерства. Донской и Юго-Западный фронты поддержали снайперское движение, и вскоре у них тоже появились свои знаменитости. Например, сержант Пассар из 213-й армии, убивший 103 врага. Он особенно славился своими попаданиями в голову.

Снайперы нерусского происхождения конкуренции не выдерживали. Украинец Кучеренко убил 19 человек, а один узбек из 159-й стрелковой дивизии всего пятерых. Снайпер Ковбаса из 64-й армии сам приготовил для себя огневую позицию: три глубокие норы, соединенные ходами. Одна для того, чтобы спать, две другие – для ведения огня. Еще одну ложную позицию он устроил перед расположением соседнего взвода, укрепил там белый флаг и приводил его в движение с помощью веревки. Потом Ковбаса рассказывал своим товарищам, что немцы, как только увидели, что кто-то размахивает белым флагом, высунулись из окопов и стали кричать: «Рус, ком, ком», то есть «Давай беги». Тут-то он и взял их на мушку.

Снайпер Данилов из 161-го стрелкового полка также выкапывал ложные траншеи и устанавливал там чучела, одетые в форму Красной Армии. Когда ничего не подозревающие немцы подходили ближе, Данилов безжалостно их расстреливал. Таким образом он за один раз уложил четверых солдат противника.

Старший сержант Долымин из 13-й гвардейской стрелковой дивизии, укрывшись на чердаке, уничтожил группу вражеских автоматчиков и артиллерийский расчет. Но самыми важными целями снайперы считали артиллерийских наблюдателей. Старшина Студентов двое суток выслеживал вражеского наблюдателя и убил его одним выстрелом. К годовщине Октябрьской революции он увеличил свой послужной список со 124 до 170 убитых фашистов.

Каждый снайпер имел свои секреты и приемы, а также любимые места укрытия. «Знатный снайпер» Ильин, на счету которого было 185 немцев, использовал в качестве укрытия бочки и трубы. Он действовал в районе завода «Красный Октябрь». «Фашисты должны узнать, что такое оружие в руках настоящего советского человека», – говорил он и обещал подготовить не менее десяти снайперов.

В войсках поговаривали, что немецкое командование направило на охоту за Зайцевым лучшего немецкого снайпера. Но получилось так, что Зайцев сам его выследил. Потратив на поиски несколько дней, Зайцев обнаружил убежище снайпера под толстым листом искореженного металла и уничтожил врага. Телескопический прицел со снайперской винтовки фашиста, который Зайцев считал самым ценным своим трофеем, сейчас находится в Музее Вооруженных Сил в Москве. Этот драматический эпизод битвы за Сталинград почему-то не получил широкой известности[6]. О нем даже не сообщили в Москву, хотя обычно докладывали о подвигах снайперов весьма детально.

Василий Гроссман очень интересовался характерами снайперов. Он лично знал Зайцева и некоторых других стрелков, в том числе Анатолия Чехова. Чехов, так же как и его отец, работал на химическом заводе. С молодых лет он познал вес тяготы жизни. В школе он очень любил географию и, сидя в засаде в ожидании противника, мечтал о далеких странах и путешествиях. Война выявила в нем одаренного стрелка. В снайперской школе он был лучшим и, в 20 лет попав в Сталинград, показал себя человеком, которому неведом страх, как орлу не ведома боязнь высоты. Он использовал необычные приемы маскировки, а огневые точки устраивал в основном на крышах высоких зданий. Чтобы его укрытия нельзя было обнаружить по вспышкам выстрелов, Чехов изготовил для своей винтовки глушитель и никогда не стрелял при плохом освещении. Позиции он выбирал с тем расчетом, чтобы перед ним или за ним была светлая стена.

Однажды Чехов взял Василия Гроссмана с собой. Обычными и самыми легкими целями были солдаты противника, доставлявшие пищу на передовую. Это было еще до того, как появилась специальная служба по доставке продовольствия. С помощью телескопического прицела Чехов поймал переносчика на мушку. Немец упал, термосы с едой ударились о землю. Снайпер дрожал от возбуждения. Вскоре появился другой солдат. Чехов застрелил и его. Третий пополз было вперед, но тут в него угодила пуля. «Трое», – удовлетворенно пробормотал Чехов. 17 немцев за два дня – таков был его лучший результат.

Особенно важно было нейтрализовать подносчиков воды, поскольку это заставляло немцев пить грязную зараженную воду, что влекло за собой отравления, а иногда и смерть. Гроссман писал, что в этом пареньке, который мечтает о дальних странах и в мирной жизни мухи не обидит, отразился дух Отечественной войны[7].

Снайперы имелись не только в пехоте, но и в других родах войск. Хорошо известен был бронебойщик Маленков из 95-й стрелковой дивизии. Во время боев у завода «Баррикадный» из противотанкового ружья он уничтожил 6 танков противника, за что был представлен к званию Героя Советского Союза. Лейтенант Виноградов из 149-й артиллерийской дивизии считался лучшим артиллеристом. Он во главе батареи из 26 бойцов был отрезан от своих и три дня вел упорный бой с противником. Когда бойцы прорвались в расположение русских, первое, о чем они попросили, была не еда, а снаряды. Даже когда Виноградов потерял слух после контузии, его продолжали считать лучшим артиллеристом. Однажды он сумел выследить и убить немецкого офицера, а также забрать его документы.

Немецкие дивизии продолжали натиск, двигаясь от тракторного завода в южном направлении, к заводу «Баррикадный». Ночью 17 октября Чуйков вновь сменил место расположения штаба. Теперь штаб 62-й армии находился на самом берегу Волги. На следующий день крупные силы немцев прорвались к реке, но в результате контратаки были отброшены назад.

Утешительные известия пришли от полковника Камынина. Он был послан в части, расположенные севернее тракторного завода, и сообщал оттуда, что в районе Рынка и Спартановки красноармейцы продолжают оказывать сопротивление и храбро сражаются. В целом ситуация там стабилизировалась.

Большие трудности были у ополченцев. Выяснилось, что ночью 25 октября целое подразделение из 124-й ополченческой бригады, состоявшее в основном из бывших рабочих Сталинградского тракторного завода, перешло на сторону немцев. Один-единственный боец был против, но и он, испугавшись угроз, присоединился к перебежчикам. На нейтральной полосе он сделал вид, будто что-то случилось с его обувью, отстал и бегом вернулся на прежние позиции. Дезертиры стреляли в него, но безуспешно. Когда солдат добрался до своего полка, его арестовали и судили за то, что он «не принял решительных мер, не предупредил командиров о готовящемся побеге и не предотвратил дезертирство других».

Упорные бои, сопровождавшиеся атаками и контратаками, продолжались в районе завода «Красный Октябрь» и завода «Баррикадный». Командный пункт одного из батальонов 305-й пехотной дивизии немцев находился так близко к противнику, что были слышны телефонные переговоры русских офицеров, которые они вели из своего блиндажа. В результате упорного боя немцы окружили блиндаж, и тогда оставшийся в живых командир вызвал по рации удар «катюш» на себя.

Немецкие солдаты вынуждены были признать: «Эти собаки дерутся, как львы». Потери немцев стремительно росли. Между взрывами и автоматными очередями то и дело раздавались крики: «Санитары, на помощь!» Территория, обороняемая 62-й армией, сократилась до небольшого плацдарма на западном берегу Волги, шириной не более нескольких сотен метров. Немцы занимали квартал за кварталом, тесня русских все ближе к реке. Завод «Баррикадный» был почти полностью занят немцами. Последняя переправа находилась под прямым обстрелом германских орудий, и все пополнение бросали на то, чтобы ее удержать. Советские дивизии, входящие в 62-ю армию, насчитывали по нескольку сотен человек, но все же продолжали сражаться. Их действия особенно активизировались ночью. Чуйков писал: «В темноте наши солдаты чувствуют себя как рыбы в воде».

Немецкий капрал писал домой: «Отец, ты часто говорил мне: будь верен своим идеалам и ты победишь. Я не забыл твои слова, но сейчас скажу: пришло время, когда каждый думающий немец должен наконец понять, что эта война – полное сумасшествие. Невозможно описать, что здесь творится! В Сталинграде каждый, у кого еще целы руки и ноги, непрерывно сражается, причем как мужчины, так и женщины». Другой немецкий солдат, очевидно, в состоянии стресса писал: «Не беспокойтесь, не волнуйтесь, скоро я лягу в землю, и мои страдания кончатся. Мы часто говорим себе, что русские вот-вот сдадутся, но эти грубые невежественные люди никак не хотят понять, что их положение безнадежно». Третий сообщал домой: «В этом городе исполнилось древнее пророчество: не останется камня на камне. Я вижу это вокруг себя...»

В немецких дивизиях, расположенных в степях под сражающимся Сталинградом, жизнь шла заведенным порядком. Немногочисленные пробные атаки русских спокойствия в общем-то не нарушали. Чем дальше от линии фронта, тем вольготнее была обстановка. Например, 25 октября, в воскресенье, офицеры одного из полков 376-й Баварской пехотной дивизии во главе со своим командиром генералом фон Даниэльсом устроили традиционную для баварцев «октябрьскую охоту».

Основным занятием солдат в это время была подготовка зимних квартир. «Местность здесь неприглядная, – писал домой боец 113-й пехотной дивизии. – До самого горизонта ни деревни, ни рощи, ни растений, ни кустов и ни капли воды». Русские военнопленные строили блиндажи и копали бункеры. Вот что писал жене один немецкий офицер: «Мы должны как можно эффективнее использовать этих людей. Остро не хватает рабочих рук». Строительного материала практически не было, и немцы снаряжали грузовики и рабочие команды в Сталинград. Там солдаты собирали камни и обломки разрушенных зданий для строительства блиндажей. Южнее города солдаты 297-й пехотной дивизии в склонах глубоких балок выкапывали пещеры. Они служили и казармами, и складами, и даже полевыми госпиталями. Все необходимое для полевых дивизий доставлялось по железной дороге из Германии.

«Бабье лето» выпало на первую половину октября. Пользуясь хорошей погодой, немцы спешили закончить подготовку зимних квартир. Все понимали, как это важно: здесь предстояло пробыть до весны.

Гитлер разработал свои собственные инструкции на зимний период. Он ожидал от вермахта «активной обороны и неуклонной веры в победу». Предполагалось, что танки будут укрыты от морозов и бомбежек в специально построенных бетонных бункерах, но необходимые материалы не были доставлены, и техника стояла под открытым небом. Штаб 6-й армии также разработал детальный план на этот период. Предусматривалось даже строительство финских саун в полевых условиях, но оно, как и многое другое, так и не было осуществлено. Гросскурт писал домой: «Фюрер приказал нам защищать позиции до последнего человека, но для нас это само собой разумеется. Ведь потеря позиций крайне ухудшит наше положение. Мы знаем, каково остаться в степи без крыши над головой».

В штабе фюрера решили, что большую часть тягловой силы 6-й армии (то есть лошадей) необходимо эвакуировать не менее чем за 100 километров от линии фронта. Сделать это можно было на составах, которые подвозили на фронт фураж. Всего в расположении немецких войск между Доном и Волгой насчитывалось 150 тысяч лошадей, огромное количество быков и даже верблюды. Транспортные и ремонтные части также отодвигались от линии фронта. На первый взгляд, все эти меры вполне разумны, но впоследствии они сыграли роковую роль. Дело в том, что в 6-й армии большая часть артиллерии и медицинских частей передвигались с помощью лошадей.

Боевой дух и настроение в немецких частях, как писал один ефрейтор из 371-й пехотной дивизии, во многом зависели от того, насколько задерживается почта. Все скучали по дому. «Мы здесь стали совсем другими людьми. Кажется, что мы даже живем в ином мире. А это нелегко. Когда приходит почта, все солдаты выскакивают из своих убежищ, и ничем их не остановишь. Я просто отхожу в сторонку и смотрю на них со снисходительной улыбкой», – писал командир 60-й моторизованной пехотной дивизии.

Люди начинали подумывать о приближающемся Рождестве – самом радостном празднике в году. Солдаты рассуждали о том, что подарят им жены. 3 ноября одна из дивизий запросила командование о поставке музыкальных инструментов, елочных игрушек и свечей.

Больше всего солдат беспокоило расписание увольнений на праздничные дни. Сколько надежд и переживаний было с этим связано. Паулюс считал, что преимущество должны получить солдаты, находящиеся на Восточном фронте без перерыва с июня 1941 года. Для счастливчиков, получивших увольнение и готовящихся к приятному путешествию домой, время тянулось невероятно долго. Далекий дом казался чем-то нереальным, похожим на мечту. Встретившись с семьей, солдаты с удивлением обнаружили, что не могут говорить о тяготах военной жизни. Многие были поражены тем, как плохо в тылу представляют, что происходит на фронте. Рассказ об истинном положении дел был бы просто бессмысленной жестокостью по отношению к родным. С другой стороны, именно дома солдат понимал, что кошмар, из которого он вырвался на несколько дней, абсолютно реален, а возврат в него неизбежен. Само собой, сразу появлялась мысль о дезертирстве, отделаться от которой было очень трудно. В итоге оставалось только сказать родному дому «прощай». Для многих это свидание с близкими стало последним. Солдаты знали, что возвращаются в ад. На главной дороге в Сталинград какой-то шутник соорудил предупреждение: «Вход в город запрещен. Нарушители подвергают свою жизнь и жизнь своих товарищей огромной опасности!»

В конце октября в немецкую армию стало поступать теплое зимнее белье. Один офицер заметил: «Это так по-немецки – прислать на фронт светло-серое и белое нательное белье». И это в то время, когда солдаты в безводной степи страдали от паразитов. «Мне еще ни разу не представилась возможность помыться. Сегодня в первый раз давил вшей». Немцы называли паразитов «маленькими партизанами», но эта шутка скоро приелась и вызывала лишь раздражение. Русские перебежчики поделились со своими немецкими товарищами народным средством избавления от паразитов. Одежду следовало закопать в землю, оставив на поверхности только край. Вши устремлялись наружу, где их уничтожали огнем.

Военные врачи выражали сильную озабоченность общим состоянием здоровья немецких солдат. Когда этот вопрос обсуждался в Берлине в январе 1943 года, консультанты отметили резкое увеличение смертей от инфекционных заболеваний, таких как дизентерия, тиф, возвратный тиф. Быстрый рост заболеваний наблюдался с начала июля 1942 года. По сравнению с прошлым годом количество заболеваний увеличилось в пять раз, и этот факт вызвал в Берлине неприятное удивление.

Русские тоже отмечали большое число заболеваний в немецкой армии и даже говорили о немецкой «болезненности». Доктора в Берлине предполагали, что падение боеспособности войск связано с хроническими нервными стрессами и плохим питанием. Наиболее уязвимыми оказывались молодые солдаты в возрасте семнадцати–двадцати лет. Они составляли 55 процентов умерших от инфекционных болезней. В общем к началу ноября здоровье солдат 6-й армии стало предметом серьезного беспокойства. А в связи с приближающейся зимой, которую предстояло провести под снегом в блиндажах и траншеях, перспективы у немцев были и вовсе безрадостными.

64-я армия готовила наступление, в результате которого немцы должны были быть выбиты из Сталинграда. В то же время 57-й армии русских удалось занять господствующие высоты между расположением 20-й румынской и 2-й пехотной дивизий. В калмыцкой степи части 51-й армии совершали рейды в глубь расположения румынских войск. Однажды ночью отряд автоматчиков под командованием старшего лейтенанта Александра Невского просочился сквозь оборонительную линию противника и ворвался в деревню, где находился штаб 1-й румынской пехотной дивизии. В деревне началась паника. В бою Невский был дважды ранен. Политуправление Сталинградского фронта, следуя новой партийной линии, распустило слух о том, что Невский является потомком древнерусского князя – своего великого тезки. Этот «бесстрашный командир, достойный славы своего великого предка», был награжден орденом Красного Знамени.

В конце сентября из-за нехватки продовольствия и боеприпасов немецкое наступление в Сталинграде стало ослабевать. Последняя атака на завод «Красный Октябрь», предпринятая 79-й пехотной дивизией, была остановлена 1 ноября сильным артиллерийским огнем с восточного берега Волги. Штаб 6-й армии отмечал: «Массированный обстрел, начатый противником, значительно ослабил силу атакующего удара». 94-я пехотная дивизия, атаковавшая русские позиции севернее Спартановки, также была отброшена назад. 6-го ноября из штаба Сталинградского фронта в Москву докладывали: «В последние два дня противник изменил тактику. Возможно, это связано с большими потерями, которые понесли немцы за предыдущие три недели. Армия вермахта больше не атакует крупными силами». Немцы предпринимали лишь небольшие атаки с целью выявить слабые места в обороне русских, но эта тактика не принесла им заметного успеха.

С начала ноября немцы стали закрывать окна в домах, в которых им удалось закрепиться, проволочными решетками. Решетки должны были предохранять от русских гранат. Справиться с этим препятствием могла только малокалиберная артиллерия, а ее-то как раз и не хватало в 62-й армии. Доставка необходимого вооружения через Волгу была сильно затруднена. Вскоре красноармейцы нашли выход. Они стали приделывать к гранатам крючочки, которыми те цеплялись за проволочные ограждения немцев. Советские войска держались из последних сил. На кораблях Волжской флотилии, кроме судовых орудий, были установлены башни с танков Т-34, и прямо с воды они обстреливали немцев, атакующих Рынок. По ночам советская авиация наносила сильные бомбовые удары, изматывающие противника.

7 ноября Гросскурт писал своему брату: «По всему Восточному фронту мы ожидаем генерального наступления русских в честь годовщины Октябрьской революции». Однако русские солдаты ограничились исполнением «личных социалистических обязательств по уничтожению фашистов, взятых в ходе социалистического соревнования». Особенно строго опекали бойцов-комсомольцев. Тревогу вызвало сообщение начальника политотдела 57-й армии о том, что из 1 697 комсомольцев 678 не убили еще ни одного немца. Таких «нерадивых» бойцов бывалым солдатам приходилось брать на поруки.

Серьезных нарушений дисциплины в связи с праздником отмечено не было. Только один комбат с заместителем, приведшие в 45-ю стрелковую дивизию пополнение, «напились до бесчувствия и отсутствовали 13 часов». Батальон бесцельно бродил по берегу Волги. Большей части бойцов просто нечем было отметить славную годовщину: водочное довольствие привезли слишком поздно или не привезли вовсе. В некоторые части в этот день не подвезли даже пищу.

Многие солдаты, не имея водки, искали, чем бы ее заменить. Последствия, как всегда в таких случаях, оказались печальными. 8 ноября двадцать восемь солдат из 248-й стрелковой дивизии умерли в степи прямо на марше. Поскольку медработников поблизости не оказалось, никто так и не понял, в чем дело. Офицеры решили, что солдаты скончались от голода и потери сил. Особый отдел НКВД настоял на вскрытии, которое показало, что смерть наступила в результате употребления химического препарата, предназначенного для применения в случае газовой атаки. Этот ядовитый препарат содержал небольшую долю алкоголя. Один из выживших признался: «Нам сказали, что это очень похоже на вино». Особый отдел квалифицировал данное происшествие как акт саботажа, хотя предлагались варианты «преднамеренного хищения военного имущества» и «пьянство».

Гитлер 8 ноября выступил в Мюнхене перед «ветеранами партии» с большой речью. Эта речь транслировалась по радио, и многие из 6-й армии ее слышали. Стремясь быть уверенным и ироничным, фюрер говорил: «Я хотел достичь Волги, то есть оказаться в определенном месте, в определенном городе. Случилось так, что этот город носит имя, Сталина. Не думайте, что я пошел туда только по этой причине. Я сделал это потому, что данный город занимает очень важное положение... Я хотел взять его, и, как вы знаете, мы к этому близки. Сталинград почти взят! Осталось лишь несколько небольших очагов сопротивления. Кто-то может спросить: „Почему они тянут?“ Потому что я не хочу второго Вердена и предпочитаю выполнить задачу с помощью небольших атакующих отрядов. Время не имеет значения. Корабли больше не поднимаются по Волге, а это самое главное».

Речь Гитлера стала одним из примеров грандиозного надувательства. Риббентроп через советское посольство в Стокгольме пытался наладить контакт между Сталиным и Гитлером, но фюрер категорически отказался. Он заявил, что минута слабости не самое подходящее время для того, чтобы садиться за стол переговоров с противником. Гитлер обманывал не только окружающих; бросая вызов судьбе, он обманывал самого себя. Талант политического деятеля в Гитлере оказался сильнее полководческого дарования. Похоже было, что худшие предположения Риббентропа о крахе плана «Барбаросса» вскоре сбудутся.

9 ноября в Сталинград пришла настоящая зима. Температура упала до минус 18 градусов. Волга благодаря своим размерам замерзала медленно, но судоходство стало крайне затруднительно. «Плывущие по реке льдины наползали друг на друга, сталкивались и ломались. Шипящий звук, издаваемый намерзшей ледяной кашей, был слышен далеко от берега», – вспоминал Василий Гроссман. Солдатам в городе этот звук не сулил ничего хорошего.

Генерал Чуйков, который с тревогой ожидал наступления морозов, говорил, что теперь придется вести войну на два фронта: враждебная река сзади, и враг, атакующий узкую полоску земли, спереди.

В штабе 6-й армии прекрасно знали о бедственном положении русских. Было принято решение сконцентрировать огонь на переправе через Волгу. Результаты не заставили себя ждать. Один катер, перевозивший оружие и боеприпасы, был подбит и сел на мель у песчаного берега. Другое судно смогло пересечь реку, но разгружать его пришлось под ураганным огнем. Матросы работали по пояс в ледяной воде, как французы на переправе через Березину более сотни лет назад.

Широкие тупые носы барж медленно дробили белый лед, оставляя позади темную полосу воды, быстро покрывающуюся ледяной коркой. Борта судов скрипели от сильного давления и ударов льдин, наносимых течением. Переправа через реку больше напоминала полярную экспедицию.

На протяжении первых десяти дней немцы не ослабляли натиска и продолжали атаки, как правило, небольшими силами, иногда с применением танков. Схватки носили ожесточенный характер. Рота бойцов из 347-го стрелкового полка русских, окопавшаяся всего в двухстах метрах от берега, за дни боев сократилась до девяти человек. 6 ноября рота была окружена, и командир, лейтенант Андреев, поднял оставшихся в живых автоматчиков в атаку. Вовремя подоспевшее подкрепление отбросило немцев от северной переправы 62-й армии. Русские тщательно изучили систему световой сигнализации врага и, используя трофейные сигнальные ракеты, вызывали огонь немецкой артиллерии на немецкие же позиции.

Полоска ничьей земли между позициями противников была настолько узка, что для дезертиров, казалось, не осталось ни одного шанса. Несмотря на это, перебежчики все-таки находились, правда, теперь с немецкой стороны. В секторе обороны, который занимала 13-я гвардейская стрелковая дивизия, произошел такой случай. Немецкий солдат выбрался из занимаемого немцами дома и бросился к зданию, где укрепились русские. Немецкие солдаты, очевидно, желая поддержать своего товарища, кричали: «Рус! Не стреляй!» Когда перебежчик преодолел уже половину пути, один из русских солдат, недавно прибывший на фронт, выстрелил в него из окна верхнего этажа. Раненый немец продолжал, шатаясь, брести вперед, крича: «Рус! Не стреляй!» Но раздался еще один выстрел, и немец упал. Ночью русские пробрались к телу убитого, но обнаружили, что немцы опередили их и забрали оружие и документы своего соотечественника. После этого эпизода советское командование издало приказ: «Усилить среди бойцов разъяснительную работу. Категорически запретить стрелять в немецких перебежчиков». До сведения солдат также был доведен приказ №55, предписывающий гуманное обращение с перебежчиками противника. В том же секторе обороны было замечено, что немецкие солдаты нередко поднимают руки из траншей, надеясь на случайное ранение. Политотделом немедленно было отдано указание усилить пропаганду с применением листовок и громкоговорителей.

11 ноября перед рассветом началось последнее немецкое наступление. Ударные части 71-й, 79-й, 100-й, 295-й, 305-й и 389-й пехотных дивизий вместе с четырьмя свежими саперными батальонами атаковали узлы сопротивления русских. И хотя немецкие части понесли большие потери в предыдущих боях, численность их была еще велика.

Наступлению, как обычно, предшествовали авианалеты немецких бомбардировщиков из 8-й воздушной армии. Генерала фон Рихтгофен крайне раздражало это правило, он считал его проявлением «армейской ограниченности». Еще в начале месяца на встрече с Паулюсом и Зейдлицем Рихтгофен выражал недовольство действиями авиации, говорил о ее неэффективности по сравнению с артиллерией и полной бесполезности для последующих действий пехоты. 11 ноября немецкая авиация нанесла удары по позициям 62-й армии. Самым заметным ее успехом стало разрушение заводских труб в промышленном районе города.

Отважно сражалась сибирская дивизия Батюка, удерживая позиции на Мамаевом кургане, но главный удар немцы нанесли несколько севернее, по направлению к химическому комбинату «Лазурь» и железнодорожному узлу. Здесь атаковала 305-я пехотная дивизия немцев, усиленная саперными батальонами. Поначалу им удалось захватить несколько зданий, но вскоре русские в яростной контратаке их отбили. На следующий день натиск армии вермахта в этом секторе прекратился.

Еще севернее, зажатые между заводом «Баррикадный» и берегом Волги, отчаянно сопротивлялись бойцы 138-й стрелковой дивизии. На винтовку у них оставалось по тридцать патронов, на каждого солдата – по пятьдесят граммов черствого хлеба в день.

В ночь с 11 на 12 ноября советская 95-я стрелковая дивизия атаковала немцев восточнее завода «Баррикадный». Однако атака русских была остановлена очень быстро благодаря массированному огню немецкой артиллерии. Артобстрел начался в пять часов утра и не ослабевал в течение полутора часов. Потом в атаку бросилась немецкая пехота, стараясь вклиниться в оборону противника. Около десяти часов утра немцы ввели в бой свежие войска, часть которых нацелилась на нефтяные цистерны на берегу Волги. Советские бойцы отразили этот удар, уничтожив группы автоматчиков, прорвавшихся к реке. Были подбиты три немецких танка. Один из русских батальонов сократился до пятнадцати человек. Каким-то чудом эти люди смогли удержать позиции всего в семидесяти метрах от Волги. К счастью для русских, вскоре им на помощь подошел еще один батальон.

Из морских пехотинцев, охранявших командный пункт полка, выжил лишь один человек. Его правая рука была сломана, и стрелять он не мог. Тогда солдат спустился в бункер, сложил в пилотку гранаты и бросал их левой рукой. Еще один взвод, в котором осталось только четверо бойцов, израсходовал все боеприпасы. Солдаты послали раненого в тыл с донесением: «Перед нами крупные силы противника. Открывайте огонь по нашей позиции. Прощайте, товарищи, мы не отступили».

Плывущий по Волге лед сильно затруднил снабжение 62-й армии всем необходимым. У берегов разбить лед можно было только с помощью лома. 14-го ноября пароход «Спартаковец» перевез на правый берег, прямо к заводу «Красный Октябрь», четыреста бойцов и сорок тонн груза и забрал под огнем триста пятьдесят раненых. Но такие удачные рейсы случались нечасто. Команды спасателей дежурили ночи напролет. Если судно зажимало льдинами, спасатели немедленно бросались на помощь, ведь неподвижный корабль представлял собой очень легкую мишень. Рихтгофен с ядовитой иронией заметил: «Когда Волга замерзнет, русским в Сталинграде придется туго». И действительно, советским войскам не на что было рассчитывать. Кроме того, дни становились все короче, а погода день ото дня ухудшалась.

Паулюс находился в страшном напряжении. Доктор предупредил его о возможности нервного срыва, если он не будет давать себе отдыха. Один из штабных офицеров так объяснял состояние Паулюса: «Гитлер одержим идеей взять Сталинград. Для уничтожения последних очагов сопротивления в городе он приказал пополнять пехотные части даже танкистами». Командиры танковых соединений были потрясены этим нелепым распоряжением, но не смогли убедить Паулюса отказаться выполнять приказ. В конце концов они постарались собрать пополнение для пехотных частей из запасных водителей, поваров, санитаров и сигнальщиков, только бы сохранить опытных танкистов, поскольку без них боеспособность танковых частей была равна нулю. Большие потери среди танкистов в сложившейся обстановке могли иметь серьезные, даже губительные последствия.

Генерал фон Зейдлиц тоже был встревожен. К середине ноября офицеры штаба 6-й армии с горечью констатировали: 42 процента личного состава батальонов практически уничтожены, большая часть пехотных рот насчитывает менее пятидесяти человек, из трех-четырех рот после слияния получается только одна. Зейдлица заботило еще и положение дел в 14-й и 24-й танковых дивизиях, которые необходимо было снарядить заново и подготовить к неизбежным потерям в зимних боях. Генерал был уверен, что сражения продлятся до конца года. К тому же Гитлер сам говорил Зейдлицу еще в начале октября, что немецкие войска должны быть готовы ко всем тяготам русской зимы. Примерно в этот же период фюрер в своей мюнхенской речи хвастливо заявлял, что «время не имеет значения».

Самые тяжелые потери германская армия несла среди офицеров и младшего командного состава. Настоящих боевых командиров осталось очень немного. «Это уже не те немцы, с которыми мы дрались в августе, – писал в своем дневнике русский солдат. – Да и мы уже другие». Старые фронтовики, как немцы, так и русские, утверждали, что первыми всегда погибают самые лучшие, самые храбрые. В штабе 6-й армии офицеры вермахта с тоской думали о весне 1943 года. Элементарный арифметический подсчет показывал, что германская армия больше не может себе позволить такие потери. Разговоры о героизме и поднятии боевого духа казались теперь просто неуместными. Все сильнее становились дурные предчувствия. Только сейчас немецкие солдаты и офицеры стали осознавать неотвратимость возмездия. Салютуя павшим героям. Красная Армия направляла стволы своих орудий не в воздух, а в противника.

План операции «Уран», массированного советского контрудара, направленного против 6-й армии немцев, разрабатывался долго и тщательно. Это было довольно необычно, принимая во внимание свойственную Сталину нетерпеливость и импульсивность. Видимо, в этот раз желание взять реванш было настолько сильным, что он смог держать себя в руках.

Оригинальный замысел операции «Уран» родился в субботу 12 сентября. В этот день Паулюс встречал Гитлера в Виннице, а Жуков, после неудачной атаки русских на северный фланг 6-й армии, был вызван в Кремль. В кабинете, помимо Сталина, находился и начальник Генерального штаба Василевский. Стоя под портретами Кутузова и Суворова, Жуков сбивчиво объяснял, почему нападение не увенчалась успехом. Он особенно напирал на тот факт, что три неполные армии, посланные в бой, не имели достаточной поддержки со стороны танковых дивизий и артиллерии. На вопрос Сталина о том, как следовало бы организовать атаку, Жуков ответил, что нужна была, по крайней мере, еще одна полная армия, поддержка танкистов, три бронебригады и не менее четырехсот гаубиц. Немного помолчав, Жуков добавил, что перед началом наступления следовало провести мощную авиабомбардировку. Василевский полностью с ним согласился. Сталин, ничего не говоря, взял карты, на которых было отмечено расположение резервов Ставки, и стал изучать их. Жуков и Василевский негромко обсуждали положение дел. Оба пришли к выводу, что нужно искать другое решение.

Сталин, который, казалось, был полностью погружен в карты, вдруг спросил: «А что вы понимаете под другим решением?» Два генерала, застигнутые врасплох, промолчали. «Возвращайтесь в Генеральный штаб и хорошенько подумайте, что можно сделать для спасения Сталинграда», – сказал Сталин и вновь углубился в карты.

Жуков и Василевский вернулись в Кремль на следующий вечер. Как выяснилось, Сталин не терял времени даром. Он приветствовал генералов вопросом: «Итак, что вы решили? Кто доложит?» Жуков и Василевский переглянулись. «Мы придерживаемся единого мнения», – ответил Василевский.

Весь предыдущий день генералы провели в Ставке, изучая возможности формирования новых армий и танковых дивизий. Решить этот вопрос следовало всего за два месяца. Немецкие войска под Сталинградом образовали клин, имеющий уязвимые фланги. Чем дольше Жуков и Василевский смотрели на карту, тем больше убеждались в том, что единственно верным решением будет кардинальное изменение стратегической ситуации на юге. Жуков считал, что нужно завязать в Сталинграде оборонительное сражение, выделив для этого необходимое количество войск. По его мнению, не стоило тратить силы на контратаки, важно было лишь не допустить врага до западного берега Волги. Пока немцы будут сражаться в городе, следовало скрытно сосредоточить за линией фронта свежие армии, а затем, неожиданно нанеся с флангов глубокие контрудары, осуществить полное окружение противника.

Сталину сначала не понравился этот план. Он очень боялся потерять Сталинград и был уверен, что действовать надо немедленно. Подумав, Сталин предложил компромиссное решение: нанести атакующие удары вблизи города. Жуков ответил, что в этом случае окружение 6-й армии немцев, которая наверняка окажет ожесточенное сопротивление, станет невозможным. В конце концов Сталин согласился с планом, который предложили генералы.

Советский лидер, в отличие от Гитлера, вовсе не был помешан на идеологических вопросах. 1941 год никак нельзя назвать удачным для Красной Армии, но в то же время многочисленные поражения помогли Сталину избавиться от устаревших представлений о ведении войны. Он больше не считал ложным учение об использовании глубоких танковых ударов, рассекающих оборону противника. Ночью 13 сентября Сталин полностью одобрил план предстоящей операции. Жукову и Василевскому он приказал соблюдать строжайшую секретность. «Никто, кроме нас троих, не должен знать о плане, пока не придет время». Операцию решено было назвать «Уран».

Жуков не был блестящим составителем планов, но являлся лучшим их исполнителем. Сталин не раз восхищался его настойчивостью в достижении цели. Не желая повторять прежние ошибки, когда в атаки бросали неподготовленные и плохо вооруженные силы, Жуков назвал подготовку войск задачей номер один. Поэтому вновь сформированные резервные дивизии отправлялись на относительно спокойные участки фронта для того, чтобы обстрелять бойцов. Помимо этого, подобные перемещения должны были ввести в заблуждение немецкую разведку. Полковник Рейнхард Гелен, весьма энергичный и подозрительный начальник немецкой разведки, всерьез полагал, что Красная Армия планирует крупную наступательную операцию против группы армий «Центр».

Данные разведки и допросы военнопленных позволили немцам определить, что удары, предусмотренные операцией «Уран», будут нанесены по румынским армиям, расположенным на флангах 6-й армии Паулюса.

В начале второй половины сентября Жуков в обстановке строжайшей секретности совершил поездку на северный фланг германских войск. Александр Гличев, лейтенант из разведроты 221-й стрелковой дивизии, однажды ночью был вызван для доклада в штаб дивизии. Около штаба он заметил два «виллиса». На таких машинах обычно ездило начальство. После краткого разговора у лейтенанта отобрали автомат и подвели к одной из машин. Он должен был сопровождать какого-то офицера вдоль линии фронта.

Гличев прождал до полуночи, когда из штабного блиндажа вышел плотный, не очень высокий мужчина в сопровождении охраны. Не говоря ни слова, этот человек забрался в машину и сел на заднее сиденье. Гличев, следуя полученным инструкциям, указывал шоферу путь вдоль линии фронта от одного командного пункта к другому. Перед самым рассветом они возвратились назад. Лейтенант получил обратно свой автомат и вернулся в дивизию. Лишь много лет спустя от своего бывшего командира он узнал, что офицером, которого ему довелось сопровождать в ту ночь, был сам Жуков.

Возможно, и не было острой необходимости заместителю Верховного Главнокомандующего лично беседовать с командиром каждой части и выяснять обстановку на месте, но Жуков есть Жуков.

Пока Жуков инспектировал северный фланг, Василевский побывал в 64-й, 51-й и 57-й армиях к югу от Сталинграда. Его также интересовала степь за линией соленых озер. Василевский считал необходимым создать хорошо защищенный плацдарм для начала операции «Уран».

Разведка и самолеты противника представляли серьезную угрозу в плане сохранения секретности операции. Но два обстоятельства играли на руку Красной Армии. Во-первых, Гитлер не верил в то, что у русских могут быть резервные армии, тем более танковые, без которых немыслима ни одна крупномасштабная акция. Во-вторых, неудачные действия русских против 14-й танковой армии севернее Сталинграда убедили немцев в том, что противник не способен создать серьезную угрозу в этом районе, а уж тем более совершить быстрое окружение всей 6-й армии.

В тот период Германия ежемесячно производила 500 танков. Когда генерал Гальдер заявил Гитлеру, что Советский Союз производит 1 200 танков в месяц, фюрер ударил кулаком по столу и воскликнул: «Это возмутительно! Это попросту невозможно!» Однако это оказалось возможным, и цифра, названная Гальдером, была даже значительно занижена. В первом полугодии 1942 года советские танковые заводы выпустили 11 000 машин, а во втором уже 13 с половиной тысяч, то есть примерно 2 200 танков ежемесячно. Кроме того, быстро росло производство самолетов: с 9 с половиной тысяч в первом полугодии до 16 тысяч во втором. Само предположение, что Советский Союз, потерявший столько промышленных областей, может по производству военной техники обогнать рейх, приводило Гитлера в ярость. Нацистские вожди ни за что не хотели признать силу русского патриотизма. Они также недооценивали советскую программу эвакуации промышленных предприятий на Урал и перевода всей экономики на военные рельсы.

А между тем за Волгу из западных областей было переброшено полторы тысячи заводов. Предприятия были восстановлены на новом месте в тяжелейших условиях уральской зимы и в рекордно короткие сроки лишь благодаря самоотверженному труду русских людей. Многие из перевезенных заводов поначалу не имели не только окон и крыши, но даже стен. Люди работали на морозе. Если завод начинал работать, он уже не останавливался. Исключение составляли только случаи, когда прекращалась подача электроэнергии, С трудовыми ресурсами проблем не возникало. На Урал были эвакуированы сотни тысяч рабочих. Советская власть с таким же безразличием распоряжалась жизнями своих граждан, с каким штабисты посылали на смерть солдат. Это коллективное жертвоприношение – иногда добровольное, чаще принудительное – принесло тем не менее весьма впечатляющие результаты.

В то время как советская промышленность уже во многом зависела от женского труда, Гитлер еще не пришел к мысли использовать на заводах труд жен и матерей своих солдат. В Советском Союзе десятки тысяч женщин – «тружениц тыла» – работали на линиях по сборке танков, у токарных станков. Они понимали, как важна их работа для фронта, для победы. Многочисленные плакаты повторяли один и тот же вопрос: «А что ты сделал для фронта?» Челябинск, крупный центр военной промышленности на Урале, получил даже второе имя – Танкоград. При танковых заводах открывались школы, в которых готовили будущих танкистов. Партия всячески содействовала установлению связей между рабочими бригадами и фронтовыми частями. Заводы делали все возможное, чтобы увеличить производство танков. Танкист-наводчик Минаков написал стихотворение, которое любили повторять рабочие танковых заводов:

Радость друзьям, смерть врагам!
Я за наш танк душу отдам!

Позднее кто-то предложил сформировать из рабочих Первый Уральский добровольческий танковый полк. За 36 часов от желающих вступить в полк поступило свыше четырех тысяч заявлений, в том числе и от женщин.

Даже труд заключенных на военных заводах в России был гораздо производительнее, чем труд квалифицированных рабочих на аналогичных заводах Германии. Случаев саботажа почти не было. Узники ГУЛАГа свято верили в победу над немецко-фашистскими захватчиками и всеми силами старались ее приблизить.

Советской пропагандой часто упоминалась помощь союзников, но переоценивать ее значение не стоит. Сталин не раз жаловался Жукову на качество истребителей «Тайфун», предложенных Черчиллем, а английские и американские танки явно уступали русскому Т-34. Обувь и одежда, поставляемая из Британии, были абсолютно бесполезны в условиях русской зимы. Зато американские автомобили: «джипы», «форды», «виллисы» и «студебеккеры» – оказались на высоте. Огромную, неоценимую помощь Красной Армии оказали поставки продуктов питания из Америки. Советские ветераны до сих пор вспоминают тушенку, присланную из Чикаго.

Жуков прекрасно понимал, что держать ситуацию под контролем могут только опытные, знающие командиры. В конце сентября он убедил Сталина назначить командующим Донским фронтом генерала Константина Рокоссовского. Донской фронт протянулся от северных окраин Сталинграда на запад до станицы Клетская. В то же время на пост командующего Юго-Западным фронтом был назначен генерал-лейтенант Николай Ватутин. Юго-Западный фронт прикрывал правый фланг позиций Рокоссовского и противостоял 3-й румынской армии.

17 октября штаб Донского фронта распорядился эвакуировать все гражданское население не менее чем на пятнадцать километров за линию фронта. Эвакуация должна была завершиться к 29 октября. Данное распоряжение было продиктовано не столько заботой о людях, сколько военными соображениями. Освободившиеся населенные пункты предполагалось превратить в убежища для передвигающихся частей. Эвакуация проходила очень сложно, так как, помимо вещей, граждан обязали забрать с собой крупный рогатый скот, овец, свиней, кур. Коровы использовались как тягловая сила. Вся колхозная техника – трактора и комбайны также вывозились за линию фронта.

Многие мирные жители вошли в строительные части, общая численность которых превышала сто тысяч человек. Строители занимались ремонтом дорог и мостов на линии Саратов – Камышин – Сталинград, а также других путей, ведущих к фронту.

Несколько веток новой железной дороги Саратов – Астрахань вели в степь, в районы высадки резервов Ставки. Ежедневно по железнодорожному полотну проходило полторы тысячи вагонов. Случались и недоразумения. Одна распределенная по вагонам дивизия ждала отправки на фронт два с половиной месяца. Все это время состав стоял на запасных путях. О дивизии просто-напросто забыли.

План операции «Уран» был прост, но дерзок по замыслу. Главный удар предполагалось нанести на юго-восточном направлении с плацдарма под Серафимовичем, примерно в ста километрах от Сталинграда. Плацдарм представлял собой вытянутую сорокапятикилометровую зону, которую 3-я румынская армия не смогла занять из-за нехватки сил. Этот район степи был настолько удален от Сталинграда, что немецкие танковые и моторизованные части все равно не смогли бы спасти положения, даже совершив молниеносный бросок от города. Начатое одновременно с главным ударом нападение должно было рассечь плацдарм противника южнее Клетской. В результате атаки наступающие части заходили в тыл 11-й армии Штрекера, расположенной в излучине Дона. Намечалось, что третья ударная группировка атакует в северо-западном направлении с плацдарма южнее Сталинграда. В итоге эта группа войск должна была встретиться с частями Донского фронта в районе Калача. Таким образом предполагалось завершить окружение 6-й армии Паулюса и части 4-й армии Гота. В целом к участию в операции «Уран» было привлечено около 60 процентов всей танковой мощи Красной Армии.

Приготовления к операции велись в режиме строгой секретности. Советская контрразведка приняла к этому экстренные и весьма эффективные меры. Учитывалось все; в том числе и получение немцами сведений от пленных и перебежчиков. Немецкая разведка ошибочно полагала, что за лето русские сформировали пять новых танковых армий, примерно равных по силе германским корпусам, и пятнадцать танковых корпусов, соответствующих германским дивизиям. До начала наступления советские танки были тщательно замаскированы и строго охранялись. Переговоры танкистов по рации были сведены до минимума. Все приказы отдавались персонально и в устной форме. Для того чтобы отвлечь внимание противника, Ставка имитировала активное перемещение войск в районе Москвы. Немцы считали, что если наступление и состоится, то, скорее всего, в районе Ржева. В то же время фронтовые дивизии, расположенные вблизи района проведения операции «Уран», получили приказ начать строительство оборонительных сооружений, которые легко могла бы обнаружить немецкая разведка. Войска Воронежского фронта к операции вообще не привлекались. Они лишь имитировали подготовку к наступлению. Вся эта деятельность была направлена на то, чтобы ввести противника в заблуждение относительно тех участков фронта, с которых действительно планировалось начать наступление. Свежие части, предназначенные для участия в операции «Уран», совершали марши по ночам, а днем тщательно маскировались или укрывались в убежищах, что было отнюдь не простой задачей в голой степи. К счастью для русских, искусство маскировки в Красной Армии было развито превосходно.

Только для того чтобы обмануть пилотов Люфтваффе, через Дон построили семнадцать мостов. Но лишь по пяти настоящим переправлялись боевые машины 5-й танковой армии и 4-го танкового корпуса, а также кавалерийские корпуса и стрелковые дивизии.

Южнее Сталинграда через Волгу переправились 13-й и 14-й механизированные корпуса, 4-й кавалерийский корпус и части поддержки. Всего на запад было переброшено 160 тысяч человек, 430 танков, 550 орудий, 14 тысяч автомобилей и более 10 тысяч лошадей. Войска переправлялись большими группами по ночам, испытывая при этом огромные трудности – по реке шел лед. Да и маскировка отнимала много времени и сил. Впрочем, русские и не надеялись сохранить подготовку удара в тайне от врага, куда важнее было, чтобы немцы не узнали, какова сила этого удара.

В начале осени 1942 года большая часть германского генералитета не считала, что с Красной Армией уже покончено, однако многие допускали, что конец ее близок. Среди офицеров были и скептики. Капитан Бер, получивший высшие знаки отличия за участие в боях в северной Африке, прибыл в штаб 6-й армии. Подполковник Нимейер, начальник разведки, встретил его не в лучшем расположении духа. Он угрюмо посмотрел на капитана и сказал: «Мой дорогой друг, подойдите к карте и взгляните на эти красные флажки. Русские концентрируют войска к северу и югу от Сталинграда». Старшие офицеры прекрасно понимали, что это означает, и все же начисто отвергали мысль о возможности окружения.

Паулюс и Шмидт, просмотрев доклады Нимейера, сочли его опасения сильно преувеличенными. Оба генерала были готовы к тому, что русские предпримут ряд атак с применением артиллерии и танков, но крупное наступление... Нет, это решительно невозможно. (Впоследствии Паулюс, как это свойственно людям его склада, утверждал, что он с самого начала знал истинное положение дел и предвидел, чем все закончится. Зато Шмидт откровенно признался, что немецкое командование недооценивало противника.) Что касается Гота, то он единственный более или менее ясно представлял себе возможные последствия наступления Красной Армии из района южнее Сталинграда.

В большинстве своем штабные генералы в Берлине сходились во мнении, что у русских нет сил для нанесения сразу двух мощных ударов. Но, по оценке полковника Гелена, сохранялась вероятность зимнего наступления Красной Армии против группы армий «Центр». Организация Гелена не приняла во внимание сосредоточение частей 5-й танковой армии русских на Донском фронте. Только сигналы, перехваченные как раз накануне начала наступления, показали немцам, как они ошибались.

Паулюс и Шмидт игнорировали тревожную информацию, поступающую из разных источников. Из этого можно сделать только один вывод: поскольку угрожающая обстановка складывалась не на их участке фронта, они решили ничего не предпринимать. Подобная пассивность явно противоречила прусским военным традициям, согласно которым бездеятельность, выжидание приказа, забота лишь о собственном благополучии считались непростительными ошибками. Гитлер, впрочем, не любил инициативных и самостоятельных генералов, и Паулюс, будучи больше штабистом, чем полководцем, очень легко приспособился к нраву фюрера.

Позже, когда катастрофа уже произошла, Паулюса стали обвинять в невыполнении приказов Гитлера. Но его настоящая ошибка как главнокомандующего состояла в том, что он не подготовился к достойной встрече противника. Все, что ему нужно было сделать – вывести большую часть танков из бесполезного боя в городе и создать сильную механизированную группу, способную быстро отреагировать на удар русских. В германских частях в то время была страшная неразбериха со снабжением, и Паулюсу следовало взять все поставки под личный контроль, чтобы быть уверенным – по первому же приказу техника двинется вперед.

Если бы Паулюс осуществил все эти несложные приготовления и не побоялся взять ответственность на себя, 6-я армия не уступила бы русским и в критический момент смогла бы дать противнику решительный отпор.

Специальным распоряжением от 30 июня Гитлер запретил взаимодействие соседствующих частей. Тем не менее генерал Шмидт, по наблюдениям генерального штаба, игнорировал этот приказ. Один из офицеров 6-й армии находился в расположении румынских войск в северо-западном районе. Это был лейтенант Герхард Шток. В 1936 году на Олимпийских играх в Берлине он завоевал золотую медаль в метании копья. Генерал Штрекер также посчитал возможным послать в румынские части своего офицера. Первые сообщения об активизации действий противника за Доном стали поступать в конце октября. Главнокомандующий 3-й румынской армией генерал Думитреску считал, что сможет удержать линию обороны, если его войска займут весь южный берег Дона. Таким образом он намеревался использовать реку как естественную преграду. Еще в конце сентября Думитреску рекомендовал штабу группы армий «Б» выделить войска для прикрытия еще не занятых участков побережья Дона. В ответ инициативный генерал получил разъяснение, что все свободные части направляются в Сталинград, падение которого ожидается со дня на день.

Заметив оживление в расположении противника, румыны были сильно встревожены. И это неудивительно, ведь их дивизии, многие из которых насчитывали всего по семь батальонов, должны были прикрывать фронт протяженностью в двенадцать километров. Остро не хватало противотанковых средств. У румын имелись только 37-миллиметровые противотанковые пушки на конной тяге, которые русские в насмешку называли «пушки-колотушки», потому что их снаряды не могли повредить брони танков. Не хватало снарядов для артиллерии – большая часть боеприпасов поступала в 6-ю армию.

Думитреску отправил доклад о сложившейся ситуации в штаб группы армий «Б» 29 октября. Маршал Антонеску также обращал внимание Гитлера на опасное положение, в котором оказались румынские войска. Но Гитлер, со дня на день ожидавший сообщения об окончательном захвате Сталинграда, был занят совсем другими проблемами. К берегам северной Африки приближался англо-американский флот, войска Роммеля отступили от Эль-Аламейна – фюреру было о чем призадуматься. Начало операции «Торч» заставило его обратить внимание на Францию. 11 ноября Гитлер приказал ввести войска на еще не оккупированную территорию Франции, и в этот же день Паулюс начал свое последнее наступление в Сталинграде.

Тревожные сообщения о подготовке русскими массированного наступления участились. 7 ноября немецкий офицер, находившийся в расположении 3-й румынской армии, передал, что румыны ожидают сильной атаки противника с применением танков не позднее чем через сутки. По сообщению офицера, удара следовало ожидать на участке Клетская-Распопинская. Ошибка румынских командиров состояла в том, что они ожидали атаки в ближайшие 24 часа, связывая наступление с годовщиной Октябрьской революции. Когда же ничего не произошло, все последующие предупреждения немцы стали расценивать как паникерство.

Генерал фон Рихтгофен, ознакомившись с данными авиаразведки, окончательно убедился в том, что русские готовят мощное наступление. Поэтому, когда Паулюс 11 ноября двинул свои войска в атаку, Рихтгофен выделил часть самолетов для нанесения удара по частям русских, противостоящим 3-й румынской армии. На следующий день он записал в своем дневнике: «На Дону русские активно продолжают подготовку к наступлению. Румынская авиация непрерывно наносит удары по противнику, но русские подтянули резервы. Интересно, когда они планируют начать наступление?»

14 ноября Рихтгофен делает в дневнике следующую запись: «Погода становится все хуже. Холодный туман вызывает обледенение крыльев. На Сталинградском фронте все спокойно. Наши самолеты успешно бомбят железнодорожные пути на восток от города – места дислокации пополнений и продовольственные склады русских. Истребители уничтожают советские части, направляющиеся к Дону».

Германские самолеты, бомбившие тылы Красной Армии, нанесли 5-й танковой армии за Доном большой урон.

Хрущев и Еременко едва не погибли, когда самолеты противника неожиданно появились над Светлым Яром, где советское начальство принимало делегацию из Узбекистана. Узбекские делегаты сопровождали эшелон с подарками для защитников Сталинграда. 37 вагонов были загружены вином, сигаретами, сушеными дынями, рисом, апельсинами, грушами и вяленым мясом.

Между Ставкой фюрера, штабом группы армий «Б» и штабом 6-й армии существовали серьезные разногласия в оценке сложившейся ситуации. Гитлер считал, что дела обстоят не так уж плохо, и ограничился распоряжением пополнить румынскую армию немецкими частями. Он рекомендовал также устроить минные поля, как будто не понимал, что ни боеприпасов, ни резервных частей попросту не осталось. Правда, в резерве еще находился 48-й танковый корпус, которым командовал генерал-лейтенант Фердинанд Хейм, бывший начальник штаба Паулюса. На бумаге корпус представлял собой серьезную силу: 14-я и 22-я танковые дивизии, 1-я румынская танковая дивизия, противотанковый батальон и моторизованный артиллерийский батальон. Однако при ближайшем рассмотрении корпус уже не производил столь грозного впечатления. В нем насчитывалось всего около сотни боеспособных танков.

Что касается 14-й танковой дивизии, то она была практически уничтожена еще в ходе уличных боев в Сталинграде. Даже не было смысла ее переформировывать. Румынские танковые части состояли из легких танков «Шкода», производимых в Чехословакии. В бою против русских Т-34 у них не было никаких шансов. 22-я танковая дивизия как резервное формирование не обеспечивалась горючим и простояла без движения так долго, что мыши соорудили себе норы внутри боевых машин. Зверьки перегрызли всю электропроводку, и танки, естественно, не могли быть немедленно отправлены в бой. Многие полки дивизии были разделены на части. Немецкие танкисты бродили как неприкаянные и выясняли у румынских коллег то одно, то другое. Чтобы успокоить румын, небольшие группы, состоящие, как правило, из двух танков и двух-трех противотанковых орудий, выезжали на «охоту за дикими гусями», то есть перемещались вдоль линии фронта с участка на участок, демонстрируя противнику «боевую мощь». Адъютант фюрера Николаус фон Белов позднее утверждал, что Гитлера неверно информировали о количестве боеспособных танков в этой дивизии. Но даже если это и так, Гитлер сам виноват в том, что штабисты не осмелились сообщить ему истинное положение вещей.

Южнее Сталинграда единственным резервом немцев, который мог бы оказать помощь 3-й румынской армии, была 29-я моторизованная пехотная дивизия. Но 10 ноября командир дивизии получил приказ быстро двигаться в расположение 3-й румынской армии в район Перелазовского. Поселок Перелазовский был центром сосредоточения 48-го танкового корпуса. Несмотря на все предупреждения генерала Гота, немецкое командование не восприняло всерьез угрозу, нависшую над южным флангом.

Неустойчивая погода в первой половине ноября сильно затрудняла передвижения советских войск. Сильные морозы вдруг сменялись ледяным дождем, что, конечно, не способствовало быстрому продвижению вперед. К тому же многие русские части готовились к операции «Уран» в спешке, не были обеспечены зимней одеждой. Катастрофически не хватало рукавиц, шапок и даже портянок.

7 ноября, когда 81-я кавалерийская дивизия из 4-го кавалерийского корпуса пересекала калмыцкую степь южнее Сталинграда, четырнадцать человек, в основном узбеки и туркмены, у которых не было зимней одежды, умерли от переохлаждения. Хотя в этом случае диагноз «безответственность командиров» был бы точнее. Офицеры ехали впереди и не видели того, что происходит у них за спиной, пока продрогшие солдаты не попадали с лошадей. Бойцов положили на телеги, где они и замерзли до смерти. Животные тоже не выдерживали жуткого холода. Только в одном эскадроне за сутки погибло 35 лошадей.

Некоторые солдаты пытались увильнуть от предстоящих боев. В 93-й дивизии было отмечено семь случаев самострела и два – дезертирства. В Москву начальнику Главного политического управления Красной Армии Щербакову отправилась докладная: «Попытки предательства участились». Показателен такой факт: один член партии, стоя в карауле, прострелил себе левую руку. Что уж говорить о простых бойцах.

В Кремле царила нервозная обстановка. Жуков доложил Сталину, что начало операции «Уран» придется отложить на десять дней, до 19 ноября. Трудности с транспортом, нехватка тяжелых грузовиков не позволили в срок обеспечить ударные формирования горючим и боеприпасами. Сталин начал опасаться, что немцы узнают о готовящемся наступлении и примут надлежащие меры. Но другого выхода не было, и операцию пришлось перенести, Сталин приказал ежедневно докладывать в Ставку обо всех изменениях в расположении 6-й армии немцев и перемещениях противника. В целом советский лидер был уверен в успехе предстоящей операции. Сталин чувствовал, что на этот раз он наконец-то сможет взять реванш.

13 ноября Жуков и Василевский прилетели в Москву для доклада Сталину. Позже Жуков вспоминал: «Сталин, можно сказать, был доволен. Он не спеша попыхивал трубкой, поглаживал усы и выслушал нас не перебивая».

Накануне Сталинградской битвы разведка Красной Армии, проанализировав все сведения, сработала очень успешно. Своими достижениями разведчики как бы компенсировали все провалы и ошибки, допущенные ранее. Впрочем, многие огрехи были вызваны недоверием Сталина ко всякого рода точной информации. Особенно подозрительно он относился к разведданным[8].

Большая часть сведений добывалась путем захвата «языков», разведки боем и авиаразведки. Работа разведчиков в эфире тоже позволяла получать данные о противнике. Особенно хорошо разведка была поставлена в артиллерийских частях. Ракетчики поставляли генералу Воронову ценнейшую информацию о сосредоточении противника на важных участках фронта. Между тем саперы разведывали проходы в минных полях, установленных немцами. Главной проблемой тут был морозный туман, о котором и фон Рихтгофен вспоминал с таким раздражением.

12 ноября был первый сильный снегопад. Разведчики решили извлечь из этого выгоду. Надев белые маскхалаты, они группами уходили в ночную тьму. Главной задачей было заполучить «языков» и выудить из них сведения о силах противника и новых частях, находящихся в районах предстоящего наступления. Разведгруппе 173-й стрелковой дивизии сразу же повезло. Красноармейцам удалось захватить немцев, которые были заняты на строительстве бетонного бункера. Другие пленные подтвердили, что строительство бункеров идет по всему фронту, но новых формирований не прибывало. В расположении 3-ей румынской армии разведчики выяснили, что командование отправило все необходимое для строительства бункеров в тыл, где планировалось соорудить надежное убежище для штаба армии, и материалов для укрепления фронтовой линии не осталось. То есть противник явно предполагал возможность наступления на этом участке фронта, но, конечно, не знал точно, где оно должно начаться и когда.

В те дни Кремль особенно нуждался в точных сведениях о моральном состоянии бойцов 6-й армии Паулюса. С начала Сталинградской битвы не было захвачено ни одного немецкого полкового штаба. Кроме слезливых писем и приказов незначительного содержания, разведка ничем не располагала. Наконец 9 ноября генерал-майор Ратов получил документы, захваченные в расположении 384-й пехотной дивизии. Бумаги представляли собой личную и деловую переписки солдат и офицеров саксонских и австрийских полков. Ратов сразу понял – это то, чего они так долго ждали. Копии переводов были немедленно отправлены Сталину, Берии, Молотову, Маленкову, Ворошилову, Василевскому, Жукову и Александрову, начальнику отдела пропаганды и агитации. Ратов не сомневался:

Сталина очень порадует содержание этих документов. Любопытно, что люди, писавшие эти письма, так и не побывали в воюющем Сталинграде. Вот что, например, писал генерал Габленц командирам 384-й пехотной дивизии: «Я знаю, каково состояние дел в дивизии. Мне известно, что сил уже не осталось. Постараюсь сделать все возможное, чтобы улучшить положение наших бойцов. Идет жестокая битва, и с каждым днем будет все тяжелее и тяжелее. Изменить ситуацию к лучшему невозможно. Но вялость большинства солдат может быть преодолена активностью руководства. Командирам следует быть строже. В моем приказе №187-42 от 3 сентября 1942 года есть пункт о привлечении дезертиров к строжайшей ответственности. Их должен судить военный трибунал. Солдат, заснувший на боевом посту, заслуживает расстрела на месте. Пора начать жить по законам военного времени. За неповиновение приказу – смерть. Офицеры должны предупредить своих солдат, что эту зиму мы проведем в России. О доме лучше на время забыть».

Советские механизированные формирования, надежно замаскированные за линией фронта, покинули свои укрытия и двинулись на позиции, с которых должны были начать атаку. Дымовые завесы скрывали их переправу через Дон, а позади линии фронта громкоговорители передавали музыку, чтобы скрыть шум моторов.

На трех фронтах Сталинградской оси было сосредоточено и готово к наступлению более миллиона солдат. Начальник медицинской службы генерал Смирнов подготовил к приему раненых 119 полевых госпиталей. 62 тысячи коек ждали своих пациентов. Все указания были отданы за три часа до атаки. Части Красной Армии получили задание как можно глубже проникнуть в расположение противника. Об окружении пока не говорилось. Бойцы были возбуждены. Они понимали, что немцы не ожидают нападения. Техника была проверена и перепроверена. Танкисты слушали работу двигателей своих машин, как врачи вслушиваются в стук сердца. Времени на бытовые нужды – стирка, бритье, письма – совсем не осталось. Об отдыхе не могло быть и речи, сама атмосфера была напоена ожиданием битвы.

Немцы действительно не подозревали, что новый день будет сильно отличаться от предыдущих. Вечерняя сводка по 6-й армии оказалась краткой: «В целом по фронту без значительных изменений. Ледяной покров на Волге несколько ослабел».