Глава третья

ЯЗЫЧЕСКИЙ БОГ СМЕРТИ

Почитатели Жукова на эпитеты не скупятся: гениальный полководец… военачальник номер один… человек, разгромивший Гитлера… советский Бонапарт…

Вот только при детальном рассмотрении проступает совсем другой персонаж!

Одна из страшнейших фигур русской истории. Истукан по колено в крови. Сущность этого человека лучше всего передает портрет работы Константина Васильева – настоятельно рекомендую посмотреть. Вполне возможно, Васильев, берясь за кисть, имел совсем другие намерения, но то, что у него получилось…

Изображенное на портрете запредельное существо не имеет ничего общего с миром людей, потому что пришло из какого-то другого. Это и не человек вовсе, это языческий бог войны и смерти, огня и крови, с волчьим оскалом на синем лице упыря. Шинель словно отлита из негнущейся стали, холодным тусклым золотом, болотным ведьминым огнем светятся тарелки орденов, за спиной корчатся багрово-золотистые языки подземного огня, и жутко белеет скелет какого-то здания…

Давайте начнем с подробного жизнеописания настоящего Бонапарта. Коли уж в свое время подхалимы сравнивали с ним и Тухачевского, и Жукова, посмотрим, есть ли что-нибудь общее в послужном списке и военной биографии.

Итак, Наполеон Бонапарт. Родился в 1769 г.

В 1779–1785 гг. обучался сначала в военной школе в Бриенне, потом в военном училище в Париже. Произведен в подпоручики.

1788 г. На Корсике разрабатывает проекты укреплений для обороны Сен-Флорана, Лимортилы и залива Аяччо, составляет доклад об организации корсиканского ополчения и записку о стратегическом значении Маделенских островов.

1791 г. – произведен в штабс-капитаны с переводом в артиллерию.

1793 г. – участвует в военной экспедиции на Сардинию и штурме крепости Аяччо. В качестве командира батареи принимает участие в бою с роялистами в Провансе – кстати, его батарея сыграла немалую роль в победе. Участвует в осаде Тулона, где становится командиром всей осадной артиллерии. После взятия города получает чин бригадного генерала. Далее – инспектор береговых укреплений, автор проекта обороны побережья.

1794 г. – назначен начальником артиллерии Итальянской армии. Но, подчинив своему влиянию комиссаров Конвента, фактически руководил кампанией, закончившейся успешно для французов. Побывал в Генуе с дипломатическо-разведывательной миссией.

1795 г. – во время уличных боев с роялистами в Париже мастерски командует артиллерией, обеспечив победу. Произведен в дивизионные генералы. Формирует Внутреннюю армию.

1796–1797 гг. – успешно действует в Италии, воюя по им же разработанному плану.

1798 г. – Египетский поход, опять-таки успешный.

Таким образом, мы видим, что двадцатидевятилетний генерал уже имеет девятнадцать лет военного обучения и военной службы, прошел все ступени служебной лестницы, командовал пехотными частями, артиллерией полевой и осадной, потом – армией, автор теоретических работ, посвященных как наступлению, так и обороне. Разносторонний профессионал.

Можно ли сравнивать с ним Тухачевского с его двумя годами военного училища, парой месяцев службы в качестве командира взвода и феерическим прыжком в командармы? Не смешите…

Да и Жуков сравнения с Бонапартом не выдерживает. И писаными трудами не обременен, и военный опыт в первые двадцать лет службы исключительно кавалерийский (помнится, у нас принято отзываться о кавалеристах не лучшим образом?).

Но не будем забегать вперед. Сначала выясним, что думали о «гениальном полководце» его коллеги, заслуженные маршалы, те, что «славою покрыты, только не убиты».

И вот тут мы столкнемся с редкостным единодушием – только направлено оно отнюдь не в комплиментарную сторону.

Маршал Еременко: «Жуков, этот узурпатор и грубиян, относился ко мне очень плохо, просто не по-человечески. Он всех топтал на своем пути… Я с товарищем Жуковым уже работал, и знаю его как облупленного. Это человек страшный и недалекий. Высшей марки карьерист… Следует сказать, что жуковское оперативное искусство – это превосходство в силах в 5–6 раз, иначе он не будет браться за дело, он не умеет воевать не количеством, и на крови строит себе карьеру».

Маршал Бирюзов: «С момента прихода товарища Жукова на пост министра обороны в министерстве обороны создались невыносимые условия. У Жукова был метод – подавлять».

Маршал Тимошенко: «Я хорошо знаю Жукова по совместной продолжительной службе, и должен откровенно сказать, что тенденция к неограниченной власти и чувство личной непогрешимости у него как бы в крови».

Главный маршал авиации Новиков: «Касаясь Жукова, я прежде всего хочу сказать, что он человек исключительно властолюбивый и самовлюбленный, очень любит славу, почет и угодничество перед ним и не может терпеть возражений».

Маршал Голиков: «Жуков – это унтер Пришибеев».

Генерал армии Хетагуров: «Непомерно груб, до оскорбления человеческих чувств».

Генерал-лейтенант Вадис (СМЕРШ): «Жуков груб и высокомерен, выпячивает свои заслуги, на дорогах плакаты „Слава маршалу Жукову“».

Генерал-полковник Байдуков: «Зверюга».

Маршал Голованов: «Старался унизить, раздавить человека».

Подобные свидетельства можно цитировать до бесконечности, но и того, что мы уже узнали, достаточно. Чуть позже мы познакомимся и с нелицеприятной характеристикой, которую Рокоссовский дал своему подчиненному Жукову уже в 1930 году. Еще тогда Рокоссовский подметил те основные свойства жуковского характера, что впоследствии расцветут пышным цветом.

Итак… В Первой мировой войне Жуков успел поучаствовать – закончил ее унтер-офицером с двумя солдатскими Георгиями. Потом оказался в Красной Армии. Я не зря употребил именно это слово – «оказался». Уже в шестидесятые, сочиняя мемуары, Жуков уверял, будто поступил в Красную Армию добровольцем, в августе восемнадцатого. Увы, это опровергается «Автобиографией», написанной в 1938 году самим же Жуковым: не в августе, а с конца сентября, и не добровольцем пошел, а был мобилизован. Врать – в свою пользу, естественно, – Жуков обожал, и примеров тому, как мы увидим впоследствии, множество.

Воевал в Гражданскую, но свой первый орден Боевого Красного Знамени получил не на фронте, а за чисто карательные oпeрации на Тамбовщине – подавлял со своим эскадроном так называемый антоновский мятеж.

В 1923 г. из Красной Армии стали в массовом порядке убирать бывших царских офицеров, что создало для командира эскадрона Жукова неплохие перспективы продвижения. В марте 1923-го он – помощник командира полка, а в июле – уже командир кавполка. К этому времени полученное им образование выглядело следующим образом: закончил три класса церковно-приходской школы в деревне Величкино и пять месяцев учился на вечерних курсах при городской школе в Москве (экзамены за 4-й класс городского училища сдал экстерном в 1920 г.). В 1916 г. – шестимесячная унтер-офицерская школа. В 1920-м – шестимесячные ускоренные кавалерийские курсы. В 1929-м – трехмесячные курсы усовершенствования командного состава.

И это – всё образование Жукова. Больше он никогда не учился где бы то ни было.

Боевой стаж новоиспеченного командира полка выглядел так: Первая мировая – чуть больше месяца, фронты Гражданской – три месяца, карательные операции против крестьянских повстанцев – год.

В 1930 г. Рокоссовский дал ему развернутую характеристику – вовсе не отрицательную, отнюдь. В ней говорилось, что Жуков – человек на своем месте, командир волевой и решительный. Но было там и кое-что еще: «По характеру немного суховат и недостаточно чуток. Обладает значительной долей упрямства. Болезненно самолюбив». И в завершение: «На штабную и преподавательскую работу назначен быть не может – органически ее ненавидит».

Другими словами – рядовой, ничем не выдающийся лошадник. Потолок, на данный момент, по мнению Рокоссовского – помощник командира дивизии или командир механизированного соединения, но при условии учебы.

И Жуков еще несколько лет тянет лямку: был помощником Буденного, получил дивизию – кавалерийскую, естественно (между прочим, его бывший начальник Буденный, из которого порой делают ходячее олицетворение невежества, заканчивал не всевозможные «ускоренные курсы», а Академию им. Фрунзе…)

И тут пришел тридцать седьмой год. Как говорится: кому – война, а кому – мать родна… Образовалось немалое количество вакансий – и Жуков взмывает! Становится командиром кавалерийского корпуса. Его предшественники, сначала Вайнер, а потом Сердич, один за другим арестованы и расстреляны.

Большой Террор Георгия Константиновича не задел совершенно – наоборот, дал возможность взлететь повыше. После XX съезда, правда, Жуков, томно закатывая глаза, любил вспоминать, что в 1938 г. злые люди все же привлекали его к партийной ответственности и даже едва не произвели во враги народа. Но поскольку в архивах все бумаги сохранились, посвященные прекрасно знали, что все обстояло несколько иначе: Жукову и в самом деле влепили выговор, но исключительно за грубость и хамство в отношении с сослуживцами.

Всего через четыре месяца он поднимается еще выше – становится заместителем командующего Белорусским военным округом по кавалерии. А через год получает вызов в Москву. На Халхин-Голе понадобился «хороший кавалерист», и Шапошников предложил Жукова. Сталин утвердил.

С этого и начинается известность. Жуков – победитель на Халхин-Голе! Что ж, это правда. Вот только не вся.

Начнем с того, что план разгрома японцев, проведенный в жизнь и закончившийся успехом, предложил отнюдь не Жуков. Как мы помним из характеристики Рокоссовского, штабную работу (то есть, в первую очередь, составление планов кампании) Жуков «органически ненавидел». За все время своей службы до Халхин-Гола в составлении каких бы то ни было военно-теоретических работ он попросту не замечен. Однажды только, по заданию Уборевича, подготовил доклад о действиях французской кавалерии в Первую мировую на одном из участков фронта – да и то наверняка не сам, штабисты помогали…

Автором плана одни считают Г. М. Штерна, другие – начальника штаба 1-й армейской группы комбрига Богданова. Что интересно, в своих мемуарах Жуков о Богданове не упоминает вовсе, как будто и не было никакого Богданова.

(Может, этот Богданов и тот, что служил у немцев, – одно и то же лицо? Если так, ничего удивительного, что о нем не помнили…)

Жуков как раз здорово напортачил во всем, что касалось планов: вместо того, чтобы свести свои силы в крупные соединения и оперировать ими, он издал приказище в двадцать пять страниц машинописи, где ставил задачи множеству мелких отрядов и отрядиков, на которые дробил свои силы ради каких-то сиюминутных задач. Именно эта тактика в свое время привела к поражению в Русско-японской войне царского генерала Куропаткина – но Жуков «академиев не кончал» и истории Русско-японской войны, подозреваю, попросту не знал.

Потом пришел Штерн, прочитал всю эту галиматью, ужаснулся и составил настоящий план. Однако, поскольку перед Отечественной Штерна расстреляли, поминать его более не полагалось, и автором всех планов как-то незаметно стал Жуков.

Вообще на Халхин-Голе Жуков себя показал несколько специфически. Именно там он впервые продемонстрировал тот метод, что станет впоследствии его «фирменным стилем»: добиваться победы любой ценой, невзирая на жертвы…

К началу Баин-Цаганского сражения пехота отстала – и Жуков принимает решение атаковать одними танками. Сам вспоминал потом: прекрасно знал, что без поддержки пехоты потери будут тяжелыми.

200 танков комбрига Яковлева двинулись не на «окопы», а на прекрасно подготовленную линию японской обороны – с ямами-ловушками и более чем сотней противотанковых орудий. Больше половины этих танков сгорели. Среди тех, кто поддерживал атаку Яковлева, потери были еще больше: подходят 36 машин, и вскоре 24 уже горят на глазах Жукова.

Такой ценой он Баин-Цаганское сражение и выиграл. Ни тени полководческого искусства – тупое движение в лоб, пока противника не завалят трупами.

Ну а недостаток мастерства Жуков щедро компенсировал драконовской жестокостью. За короткий срок успел без суда и следствия приговорить к расстрелу семнадцать командиров. Попросту накладывал резолюцию на рапорт о том, что такой-то не выполнил приказа: «Трибунал. Судить. Расстрелять».

Все закончилось, правда, благополучно. Штерн вовремя успел отослать в Москву, в Президиум Верховного Совета, ходатайство о пересмотре дел. Всем семнадцати расстрельные приговоры не то чтобы отменили – их попросту «помиловали», но и этому они, думается, были рады. Позже, кстати, эти семнадцать прекрасно показали себя в боях, и кое-кто даже получил Звезду Героя…

Сохранилось любопытное свидетельство о том, что впоследствии большая группа штабных офицеров составила подробное описание боев на Халхин-Голе. Боевые действия были подробно описаны и разобраны, недостатки – детально проанализированы. Прямой критики Жукова там не было, но, говорят, всякий специалист и без откровенных нападок на Георгия Константиновича мог понять, чего тот стоит.

Книга была одобрена в Генштабе и готовилась к печати, но тут командующий Киевским военным округом Г. К. Жуков как раз и был назначен начальником Генштаба. После чего книга эта бесследно исчезла, едва попав на стол Жукову… Никто ее пока что не раскопал в пыльной тиши архивов, но учитывая все, что мы о Жукове знаем, история эта весьма похожа на правду.

Лично я плохо представляю, как руководил Генштабом человек, в характеристике которого значилось, что штабную работу он «органически ненавидит». Хорошо еще, что сохранились свидетельства о том, как именно он рулил «мозгом армии»…

Вот Разведывательное управление Генштаба представило Жукову доклад «О франко-немецкой войне 1940 г.», где была подробно проанализирована кампания, причины успеха немцев и проигрыша французов. Информация акутальнейшая. Что же Жуков?

А Жуков возвращает доклад, начертав спесивую резолюцию: «Мне это не нужно». Начальник Генштаба…

Правда, к тому времени он уже считался автором фундаментального доклада «Характер современной наступательной операции», прочитанного на совещании высшего командного состава в присутствии Политбюро. Отличный был доклад, без дураков. И глубина мысли присутствует, и теоретические изыскания…

Вот только впоследствии получился конфуз. Славный маршал Советского Союза Баграмян признался во всеуслышание, что именно он, от первой и до последней странички, написал эту незаурядную работу – поскольку в 1940 г. был обычным, никому не известным полковником, и его начальник, командующий Киевским военным округом Жуков, зная, что подчиненный теоретическим изысканиям не чужд, поручил написать от его имени что-нибудь этакое… Чтобы было умно и красиво. Ну кто ж тогда знал, что скромный полковник взлетит настолько высоко?

И с такими подробностями Баграмян эту историю рассказывал, так убедительно, что товарищ Жуков сквозь зубы вынужден был признать: тьфу ты, запамятовал, это в самом деле не я писал. Занят был чертовски, вот и попросил Баграмяна…

Такой вот военный теоретик и мыслитель.

К тому времени уже во всем мире прекрасно понимали, как важна для войск радиосвязь – не полевые телефоны с катушками проводов, а радиостанции. Как же обстояло тогда дело с управлением войсками, с радиосвязью?

У нас есть надежный свидетель, который дал развернутую картину.

«При изучении весной 1941 г. положения дел выяснилось, что у Генерального штаба, так же как у Наркомата обороны и командующих видами и родами войск, не подготовлены на случай войны командные пункты, откуда можно было бы осуществлять управление вооруженными силами, быстро передавать в войска директивы Ставки, получать и обрабатывать донесения от войск».

«К началу войны не были решены вопросы об органах Ставки Главного командования: ее структуре, персональном предназначении, размещении, аппарате обеспечения и материально-технических средствах…»

«Радиосвязь Генштаба была обеспечена радиостанциями типа PAT только на 39 %, радиостанциями типа РАФ и заменяющими их П-АК и другими – на 60 %, зарядными агрегатами – на 45 %».

«Приграничный Западный военный округ располагал радиостанциями только на 27 % нормы»… Киевский военный округ – на 30 %, Прибалтийский военный округ – на 52 %. Примерно так же обстоят дела и с другими средствами радио– и проводной связи».

Кто же этот беспристрастный свидетель?

Будущий маршал Советского Союза Г. К. Жуков.

Внезапно обнаруживший, вот незадача, что у Генштаба, которым руководит он сам (пусть и недолго), нет командного пункта на случай войны. Должно быть, сам Сталин должен был, поплевав на ладони, копать во дворе Генштаба котлован под КП…

Умиляет слово «примерно» – вот уж поистине уместное в документе, где все определяется строго в цифрах.

Обратите внимание на число радиостанций и зарядных устройств к ним. Зарядных агрегатов на четверть меньше, чем раций. Чем же занимался Жуков в Генштабе? Обеспеченном радиосвязью только на 39 процентов от потребного?

Проще ответить, чем он не занимался: не в состоянии был собрать точные сведения о германской группировке по ту сторону границы.

А те сведения, что собирала разведка, игнорировал. В том, что именно так и обстоит, убеждают поразительные в своем наивном цинизме строчки из «Воспоминаний и размышлений» самого Жукова: «Ни нарком, ни я, ни мои предшественники, ни руководящий состав Генштаба не рассчитывали, что противник сосредоточит такую массу бронетанковых и моторизованных войск и бросит их в первый же день компактными группировками на всех стратегических направлениях».

Позвольте!!! Что значит – не рассчитывали? В устах начальника Генштаба такой термин совершенно неуместен. Это командир батальона, полка, дивизии – да, пожалуй, и армии – вправе «не рассчитывать», что с той стороны границы на него, лязгая гусеницами, двинется «такая масса». Потому что за всех за них как раз и обязан думать начальник Генштаба – и уж кто-кто, а он-то обязан не «рассчитывать», а точно знать, сколько именно танковых и моторизованнных дивизий вермахта расположилось по ту сторону границы! Это его первейшая обязанность – знать!

Но Жуков, изволите видеть, «не рассчитывал»… А ведь нам долго и обстоятельно, с упорством, достойным лучшего применения, впаривали, будто и военная, и чекистская разведка добывали вороха достовернейшей, подробнейшей, точной информации о немецких силах – вот только простодушный и подозрительный Сталин этой информации не доверял, потому что боялся Гитлера и верил, что тот не нападет… А все, кроме Сталина, – и уж в особенности великий стратег Жуков, давным-давно предвидевший направления немецких ударов, – понимали, что к чему. Но не в силах были переубедить усатого доверчивого параноика, от которого и зависели судьбоносные решения…

Разведслужба РККА как раз и подчинялась Генштабу. И та информация, которой Сталин не верил, предварительно должна была штабелями складироваться на столе Жукова. Как в таких условиях можно лепетать: «Не рассчитывали»?

Читал ли Жуков эти донесения вообще? Или и на них писал: «Мне это не нужно»?

А ведь я привел его резолюцию на отчете о французской кампании вермахта в урезанном виде. Полностью она выглядела так: «Мне это не нужно. Сообщите, сколько израсходовано заправок горючего на одну колесную машину».

Вот кретин! Зачем ему расход горючего для колесного транспорта?! Французский блицкриг – результат действий не колесного автотранспорта, а танков! Которых сплошь и рядом вовсе и не сопровождали грузовики с пехотой.

Да, кстати. Как поступил Жуков, обнаружив весной, что у Генштаба нет запасного командного пункта? Приказал срочно eго cтроить? Ничего подобного! Обнаружил, пожал плечами и благоразумно забыл.

По воспоминаниям маршала Василевского, только 22 июня, через 12 часов после начала немецкого вторжения, во дворе Наркомата обороны принялись ковырять землю срочно согнанные стройбатовцы (или как там они тогда назывались)…

Вообще, я перевернул гору книг – большей частью написанных как раз восторженными поклонниками Жукова – но нигде не обнаружил хоть каких-то конкретных примеров его деятельности на посту начальника Генштаба. Скажем, докладной записки Сталину о необходимости срочно развернуть производство бронетранспортеров с учетом немецкого опыта. Или указания военным округам активнее внедрять рации и локаторы. Или напоминания о необходимости изучать опыт действий вермахта за два последних года.

Одни общие фразы: неустанно трудился, провел огромную работу, усилил боеспособность армии… Конкретики – ноль. Как Жуков усилил боеготовность армии, мы уже примерно представляем: изрядно превосходившая немцев по количеству и качеству танков, по числу самолетов, Красная Армия в первую неделю войны понесла страшные потери, потому что Жуков «не рассчитывал», что немцы нападут именно такими силами, да вдобавок по нескольким направлениям.

Управление войсками Генштаб утратил практически мгновенно – потому что раций было гораздо меньше, чем требовалось, а у части тех, что все же нашлись, не оказалось зарядных устройств, провода же образца Первой мировой немецкие диверсанты рубили обычными саперными лопатками. Танки горели в бессмысленных контратаках – потому что так приказывал Жуков…

29 июня Сталин и его ближайшие соратники узнали о падении Минска не из докладов Генштаба, а из передач иностранного радио! Они поехали в Генштаб – Сталин, Берия, Молотов, Маленков, Микоян. Сохранились подробные воспоминания Микояна об этом визите. Сталин в конце концов взорвался и, не особенно выбирая выражения, поставил вопрос ребром: что это, мать вашу, за Генштаб, что это за начальник Генштаба, который так растерялся, что не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует? Что это за Генштаб без связи?

Жуков возрыдал. В самом прямом смысле слова – выскочил в другую комнату, оглашая воздух стенаниями и рыданиями, Вот тут бы и мигнуть Берии, тут бы и вызвать группу захвата из лубянских волкодавов, чтобы дали обосравшемуся «великому стратегу» в ухо, оборвали богатые петлицы и опустили ниже плинтуса…

Обошлось! Сталин оставил нашего героя на свободе.

На мой взгляд, Сталин допустил в своей деятельности всего три крупнейших промаха, совершил три ошибки, которые лично я не в состоянии понять, объяснить и простить: во-первых, проглядел Хрущева, во-вторых, допустил к руководству Генштабом Мерецкова и Жукова, а в-третьих, не оторвал Жукову петлицы вместе с головой 29 июня 1941 года.

Вот и пришлось Сталину срочно создавать Ставку Верховного Главнокомандующего, взвалив на себя всю тяжесть…

Контрнаступление Жукова под Москвой – еще один провал «великого полководца». Хорошо еще, что с руководства Генштабом он был все же снят – Сталин вернул Шапошникова. А Жуков – Жуков не то чтобы советовал Сталину оставить Москву, но, по воспоминаниям и Молотова, и маршала Голованова, такую вероятность допускал.

Вспоминает маршал Голованов: «Он (Жуков. – А. Б.) ставил перед Сталиным вопрос о том, чтобы перенести штаб Западного фронта из Перхушкова за восточную окраину Москвы, в район Арзамаса. Это означало сдачу Москвы противнику. Я был свидетелем разговора Сталина с членом Военного совета ВВС Западного фронта генералом Степановым – тот поставил этот вопрос перед Сталиным по поручению командующего фронтом. Сталин ответил: «Возьмите лопаты и копайте себе могилы. Штаб фронта останется в Перхушково, а я останусь в Москве До свидания». Кроме Степанова, об этом знают Василевский и Штеменко. Жуков есть Жуков, но факт есть факт. А при встрече скажет, что либо такого не было, либо корреспондент не так написал».

Эвакуироваться из Москвы Сталин отказался категорически. Когда у него, решив найти обходной путь, деликатно поинтересовались: мол, не пора ли грузить в вагоны полк вашей личной охраны, Сталин, по сохранившимся свидетельствам, ответил кратко и недвусмысленно: этот полк он при необходимости лично поведет в атаку.

К зиме сорок первого он сосредоточил под Москвой пять армий, полностью укомплектованных личным составом, с новой техникой. Жуков из кожи вон лез, выклянчивая у Верховного эти армии, – чтобы, по своему обыкновению, погнать в полный рост на немецкую нимало не подавленную оборону. Но Сталин его не слушал. Он бросил в бой эти армии в точно рассчитанный момент – когда немецкое наступление окончательно выдохлось, когда немцы стали, когда грянули холода и у «панцергренадеров» стали с приятным звоном отваливаться обмороженные уши. И побежали немцы из-под Москвы…

Мой отец шел в свой первый бой рядовым красноармейцем одной из этих армий. И всю оставшуюся жизнь был уверен, что уцелел исключительно потому, что армиями этими командовал не Жуков.

Жуков еще до того успел покомандовать Ленинградским фронтом. Где, как это всегда за ним водилось, снова «не рассчитал». К тому времени уже было известно, что Гитлер дал директиву не брать город, ограничившись блокадой, а главные силы высвободить для удара по Москве. Но Жуков вбил себе в голову, что немецкая группа армий «Север» твердо намерена овладеть Ленинградом. И вновь гнал, гнал и гнал части в контратаки. Гнал пехотинцев. Гнал на немецкие пулеметы вооруженных лишь винтовками и гранатами балтийских моряков, которых немцы выкосили вчистую – так полег весь отряд кронштадтцев полковника Ворожилова, 498 человек. Гнал питерских рабочих из народного ополчения. Впереди были немецкие пулеметы, сзади – свои. Жуков лично заставлял пулеметчиков стрелять по отходившим (свидетельство маршала Голованова).

А попутно издал приказ, но сравнению с которым сталинский приказ номер 227 кажется слюнявым лепетом запойного гуманиста. 28 сентября 1941 г., шифрограмма командующего Ленинградским фронтом Жукова № 4976: «Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и по возвращении из плена они сами будут расстреляны». Найдена в архивах не так давно.

Это после войны он будет лицемерно сокрушаться о «нарушениях законности», допущенных в отношении пленных извергами Сталиным и Мехлисом. Полагал, видимо, что его собственные расстрельные инициативы нa cей счет навсегда останутся засекреченными…

В сорок втором под Вязьмой Жуков снова «отличился». Мысль, конечно, дикая, но порой я не в состоянии отделаться от впечатления, что он снова и снова приносил тысячи человеческих жизней в жертву какому-то подземному богу войны, вроде сибирского кровавого Эрлика. Был ли это вообще человек? Глядя на картину Васильева, начинаешь сомневаться…

На ржевско-вяземский плацдарм Жуков наступал трижды. И всякий раз кончалось провалом.

Когда в немецкой обороне образовалась брешь шириной около 40 километров, Жуков бросил туда 33-ю армию генерал-лейтенанта Ефремова. Понадеялся на «авось». Немцы отступить отступили, но в полном порядке – и чуть погодя окружили группировку Ефремова, а заодно гвардейский кавалерийский корпус генерала Белова и десантников 4-го корпуса.

У окруженных подошли к концу продовольствие и боеприпасы. Конники Белова съели лошадей. Сохранилась для истории отчаянная радиограмма Ефремова: «Тов. Жукову, Хохлову. Находясь под Вязьмой по вашему приказу, я никак не могу прикрыть тыл, что вы прекрасно понимаете: состав дивизий был вам до выхода под Вязьму известен, известна и растяжка коммуникаций армии. Поймите, мы каждые сутки ведем бой вот уже полтора месяца почти без боеприпасов и уничтожили несколько тысяч немцев. Сами имеем три тысячи раненых. Воюем. Спешите дать боеприпасы, у нас нет боеприпасов».

Он не дождался ни боеприпасов, ни сапог – наступила уже весна, а окруженные одеты были по-зимнему, шлепали по распутице в валенках…

(Что примечательно, часть сведений о вяземском провале взята из книги не какого-то критикана, а одного из самых фанатичных защитников Жукова – бывшего политотдельца Сульянова, дослужившегося у Епишева до генерал-майорских погон. Сначала он объявляет «городу и миру», что «под Москвой родился полководец с мировым именем Георгий Жуков», а страницей позже без тени смущения подробно описывает вязьминскую трагедию.

В конце концов немцы уничтожили окруженных практически полностью. Генерал-лейтенант Ефремов, чтобы не попасть в плен, застрелился. В отличие от Жукова, он имел высшее военное образование (Военная академия им. Фрунзе) и прекрасно понимал, чем может закончиться авантюра, но противоречить Жукову не имел ни права, ни возможности.

Жуков незамедлительно полил мертвого грязью, заявив, что сам Ефремов виноват в том, что попал в окружение. Однако снова эти коварные архивы! В специальном докладе Генерального штаба после гибели ударной группировки Ефремова все характеризуется совершенно иначе: «Силы и средства были почти равномерно распределены по всему огромному фронту. Громкие приказы, которые отдавал командующий Западным фронтом, были невыполнимы. Ни один приказ за всю операцию вовремя не был выполнен войсками. Они оставались голой, ненужной бумагой, которая не отражала действительного положения войск и не представляла собой ценного оперативного документа. А та торопливость, которую проявляло командование Западного фронта, передавалась в войска и приносила большой вред делу. Операции начинались неподготовленными, без тесного взаимодействия родов войск, части вводились в бой пачками, по частям, срывали всякую внезапность, лишь бы скорей начать операцию, без анализа дальнейшей ее судьбы».

Командовал Западным фронтом, как вы, наверное, уже догадались, Жуков…

Вопреки устоявшимся мифам, Сталинград – опять-таки не жуковский план и не жуковский триумф. Наш герой просто-напросто в очередной раз, воспользовавшись удобным моментом, приписал себе и чужие заслуги, и умелое руководство войсками.

Он-то как раз провалил выступление, носившее название «Марс». Ударные группировки Западного и Калининского фронтов были окружены и с превеликим трудом вырвались из кольца, потеряв полмиллиона человек и примерно 1850 танков.

О причинах подробно писал американский военный историк Д. Глэнц: «Жуков осуществил операцию Марс» в характерной для него манере. Советские атаки были массированными, он не жалел людских и материальных ресурсов, не учитывал неблагоприятные условия местности и погодные условия. Стремясь к победе, он полагался на нажим по всему фронту и простой маневр мощными танковыми и механизированными корпусами… Умело организованная немецкая тактическая оборона относительно небольшими «боевыми группами», максимально использующими преимущества местности, сдерживала атакующие советские мобильные части, не позволяя им прорваться в оперативный тыл немцев…»

Жуков просто-напросто не умел воевать «по-крупному». У него не было опыта. Много лет командовал конным полком и дивизией, посидел неполный год в кресле командующего военным округом, несколько месяцев провел в Генштабе… Негде было набраться опыта. Случилось так, что в его распоряжении оказались огромные силы – и гораздо более образованные и опытные, но не имевшие права ему противоречить командиры, – и человек-волк с синим лицом тупо бросал их в пламя полными пригоршнями, словно надоевших бумажных солдатиков.

А план успешно завершившегося впоследствии наступления под Сталинградом составил генерал-лейтенант Главного оперативного управления Генерального штаба Потапов, при участии Василевского.

Любил Жуков впоследствии прихвастнуть, будто именно он, Бонапартий отечественного розлива, как раз и отдал смелый приказ, благодаря которому было выиграно сражение на Курской дуге.

Напомню ситуацию. Решение и в самом деле следовало принять ответственнейшее. Планировалось нанести по изготовившемуся к наступлению немецкому ударному кулаку сокрушительный артиллерийский удар: короткий, всего на полчаса, но потребовавший бы огромного количества снарядов, как обычных, так и реактивных. Риск был серьезнейший: если начать артподготовку раньше назначенного немцами для атаки срока, то снаряды ударят по пустому месту. Если промедлить – немцы успеют выдвинуться на передний край, и артподготовка опять-таки придется в пустоту. Срок немецкого наступления известен… но не деза ли это?

Тут появляется великий Жуков и отдает приказ: огонь! И, в прямом и в переносном смысле, попадает в яблочко! По крайней мере, так рассказывал сам Жуков…

На самом деле все обстояло чуточку иначе. Как именно, поведал Рокоссовский, отвечая на недоуменные вопросы участников Курской битвы: почему Жуков приписывает себе чужие заслуги?

Итак: «В своих воспоминаниях он (Жуков. – А. Б.) широко описывает проводимую якобы им работу у нас на фронте в подготовительный период и в процессе самой оборонительной операции. Вынужден сообщить с полной ответственностью, и если нужно, с подтверждением живых еще свидетелей, что изложенное Жуковым Г.К. в этой статье не соответствует действительности и им выдумано. Находясь у нас в штабе в ночь перед началом вражеского наступления, когда было получено донесение командующего 13-й армией генерала Пухова о захвате вражеских саперов, сообщавших о предполагаемом начале немецкого наступления, Жуков Г. К. отказался даже санкционировать мое предложение о начале артиллерийской контрподготовки, предоставив решение этого вопроса мне как командующему фронтом. Решиться на это мероприятие необходимо было немедленно, так как нa запрос Ставки не оставалось времени».

Представитель Ставки, заместитель Верховного Главнокомандующего товарищ Жуков попросту не захотел брать на себя нешуточную ответственность. Зато Рокоссовский не испугался – и отдал приказ. А Жуков преспокойно уехал на другой фронт. Курскую битву выиграли Рокоссовский и Ватутин…

1943 год – снова череда провалов. При форсировании Днепра по приказу Жукова (справедливости ради отметим, согласованного с Ватутиным) был выброшен парашютный десант – ночью, для пущей надежности. Однако летчики по неопытности потеряли ориентировку, личный состав двух воздушно-десантных бригад частью приводнился в Днепр, частью оказался на своих же позициях, частью – россыпью! – приземлился в немецких боевых порядках. Последним не повезло больше всего: были уничтожены практически все. «Невежественный» в военных делах Сталин распек Жукова и Ватутина в весьма толковом приказе.

Киев Жуков вообще-то взял – но в ноябре, а до того провалил октябрьское наступление на «матерь городов русских». Есть приказ Сталина с критикой Жукова за обычные грехи: «Недоучет условий местности и плохая организация наступления»…

По тем же абсолютно причинам Жуков не сумел ликвидировать Демянский котел зимой 1942/43 гг. и выпустил из окружения немецкую 1-ю танковую армию весной сорок четвертого.

Да и полное уничтожение окруженной корсунь-шевченковской группировки немцев сорвалось оттого, что координировавший действия двух фронтов Жуков, по своему всегдашнему обыкновению, «не сумел организовать четкого взаимодействия войск» (свидетельствует маршал Захаров).

Осенью сорок четвертого под Варшавой Жуков вновь из-за своего тупого упрямства кладет десятки тысяч человек – совершенно напрасно…

Был там так называемый «Модлинский треугольник» – район, расположенный в низине, которую немцы прекрасно просматривали (и простреливали!) с примыкающих высот. Жуков повелел выбить оттуда противника. Как ни доказывал Рокоссовский, что наступление совершенно ни к чему («если противник уйдет с этого треугольника, то мы все равно занимать его не будем, так как он нас будет расстреливать своим огнем с весьма выгодных позиций»), Жуков твердил свое: он, видите ли, «не может уехать в Москву с сознанием того, что противник удерживает плацдарм». И войска два месяца ходили в бессмысленные атаки.

Под Берлином Жуков, конечно же, не мог не отметиться очередной порцией самодурства и дурацких решений. Для начала он решил ослепить немцев прожекторами, словно зайчиков – светом фар. После артподготовки сотни мощных прожекторов вспыхнули одновременно…

Вот только, как вспоминал маршал артиллерии Казаков, не получилось никакого «ослепления противника»: «Даже очень сильные лучи прожекторов не могли пробить предрассветный туман и плотные облака пыли и дыма, поднятые разрывами многих десятков тысяч снарядов и мин».

Прожекторы, правда, осветили путь пехоте и танкам – тем самым показав цели немецким артиллеристам.

Потом Жуков на три дня увяз в кровопролитных боях на Зееловских высотах. Штурмовать их в лоб опять-таки не имело никакого смысла – войска Конева уже обошли их с юга, и немцы все равно должны были вскоре оттуда отступить. Но в данном случае перед Жуковым стояла весьма даже «стратегическая» задача: он боялся, что в случае, если промедлит, к Берлину раньше, чем его собственный фронт, выйдут войска Конева. А нашему герою страстно хотелось взять Берлин самому и ни с кем не делиться славой. Звоня в Москву Сталину, он измышлял всевозможные поводы, чтобы «придержать» конкурента. Когда в Берлин все же ворвались танковые части Конева, Жуков орал на их командира Рыбалко: «Вы зачем тут?»

Просто очаровательно! Как будто речь идет не о своих же товарищах по оружию, а о некоей вражьей силе, намеренной мешать и противодействовать! «Вы зачем тут?»

В конце концов Коневу, «слишком глубоко» продвинувшемуся по Берлину, из Москвы приказали остановиться – чтобы к Рейхстагу, символу немецкого государства, мог торжественно подъехать на белом танке великий полководец Жуков, единолично взявший на шпагу вражью столицу, без всяких путавшихся под ногами пигмеев…

К слову, Жуков (а впрочем, и Конев тоже) бездарнейшим образом ввел немереное количество танков на берлинские улицы, где они погибли без всякой пользы. Хотя уже тогда было прекрасно известно, что уличный бой – не для танка. Кстати, американский главнокомандующий Эйзенхауэр и танки на городские улицы не бросал, и предпочитал не губить своих солдат бессмысленными «лобовыми штурмами» – умело маневрировал войсками, продвигался вперед, а окруженные группы немцев попросту блокировал, чтобы потом с ними разделались не спеша и без лишних жертв. Но Жуков так не умел. У него принцип был другой: бей в лоб, пока руку не вывихнешь!

Кстати, Берлин вообще можно было не штурмовать. Об этом писал не какой-то современный злопыхатель, а знаменитый генерал Горбатов, в чьем воинском мастерстве не сомневается никто (и сам Жуков не сомневался): «Я держусь того мнения, что с военной точки зрения Берлин не надо было штурмовать. Конечно, были и политические соображения, соперничество с союзниками, да и торопились салютовать. Но город достаточно было взять в кольцо, и он сам сдался бы через неделю-другую… А на штурме, в самый канун победы, в уличных боях мы положили не меньше ста тысяч солдат».

Между прочим, Горбатов вывел великолепную формулу, которой как раз и обязан руководствоваться настоящий военачальник: «Умение воевать не в том, чтобы больше убить, а в том, чтобы с наименьшими жертвами выиграть войну».

Жуков руководствовался противоположным тезисом. Который гораздо позже не самый бесталанный бард Окуджава озвучил в талантливой, что самое печальное, песне: «Мы за ценой не постоим…»

К этой строчке и сводится всё жуковское «военное мастерство», вся его «стратегия»: мы за ценой не постоим… Как выразился его духовный предшественник, кто-то из генералов царской армии: «Бабы еще нарожают».

Свой «творческий метод» Жуков без малейшего стеснения однажды высказал тому самому генералу Эйзенхауэру, о чем американец написал подробно: «Меня очень поразил русский метод преодоления минных полей, о котором рассказывал Жуков. Немецкие минные поля, прикрытые огнем, были серьезным тактическим препятствием и вызывали значительные потери и задержку в продвижении. Прорваться через них было делом трудным, хотя наши специалисты использовали различные механические приспособления для их безопасного подрыва. Маршал Жуков рассказал мне о своей практике, которая, грубо говоря, сводилась к следующему: „Когда мы подходим к минному полю, наша пехота проводит атаку так, как будто этого поля нет. Потери, которые войска несут от противопехотных мин, считаются всего лишь равными тем, которые мы понесли бы от артиллерийского и пулеметного огня, если бы немцы прикрыли данный район не одними только минными полями, а значительным количеством войск. Атакующая пехота не подрывает противотанковые мины. Когда она достигает дальнего конца поля, образуется проход, по которому идут саперы и снимают противотанковые мины, чтобы можно было пустить технику“.

Техника дороже человека. Что до солдат – бабы новых нарожают. Можно представить, что творилось в голове у американца, когда он писал: «Я живо вообразил себе, что было бы, если бы какой-нибудь американский или британский командир придерживался подобной тактики, и еще ярче представил, что сказали бы люди в любой из наших дивизий, если бы мы попытались сделать практику такого рода частью своей военной доктрины».

Подозреваю, американцы не «говорили бы», а на штыки подняли отца-командира, услышав, что он посылает их маршировать по минному полю. Вот письмо немецкого солдата, своими глазами видевшего «метод Жукова» в действии: «Большие плотные массы людей маршировали плечом к плечу по минным полям, которые мы только что выставили. Люди в гражданском и бойцы штрафных батальонов двигались вперед, как автоматы. Бреши в их рядах появлялись только тогда, когда кого-нибудь убивало или ранило взрывом мины. Казалось, эти люди не испытывают страха или замешательства. Мы заметили, что те, кто упал, пристреливались небольшой волной комиссаров или офицеров, которая следовала сзади, очень близко от жертв наказания. Неизвестно, что свершили эти люди, чтобы подвергнуться такому обращению, но среди пленных оказались офицеры, не сумевшие выполнить поставленной задачи, старшины, потерявшие в бою пулемет, и солдат, чье преступление состояло в том, что он оставил строй на марше».

«Люди в гражданском» – это, конечно же, мобилизованные в освобожденных от немцев районах. Их сплошь и рядом посылали в бой, не выдав не только оружия, но и формы (впрочем, данное обстоятельство я вовсе не собираюсь ставить в виду одному Жукову, это была общая практика).

Итак… Конечно же, военачальник – это профессия, изначально чуждая прекраснодушному гуманизму. Полководец не должен «беречь» солдат. Более того, он просто обязан посылать их на смерть.

Однако толковый полководец всегда стремится избежать напрасных жертв. Он будет стараться выиграть за счет военного искусства. Изящества решений, которым, например, славился Рокоссовский. Воевать не числом, а умением – в полном соответствии с формулой Горбатова.

Между тем вся «полководческая» биография Жукова как раз и демонстрирует полнейшее отсутствии мастерства. Метод один: гнать, гнать и гнать вперед безропотные толпы. Гнать, не умея использовать условий местности. Гнать, не умея наладить взаимодействие войск. Гнать, не умея предварительно сокрушить оборону противника. Гнать просто потому, что он не может спокойно видеть впереди занятое немцами пространство.

Позже, в пятьдесят четвертом, он точно так же погонит десятки тысяч молодых парней в форме по территории, где только что грянул ядерный взрыв, – прямо на огненный гриб, еще поднимающийся в небо, под излучение и радиоактивную пыль…

Был ли это человек? Или что-то другое?

Примечательные воспоминания оставил генерал Чистяков: «Все мы знали, что если маршал Жуков приедет в хорошем настроении, все равно распечет за какое-либо упущение, которое заметит, и уедет сердитый. А если приедет в плохом – распечет, но уедет в хорошем».

Одним словом, каков бы ни прибыл, в любом случае хайло разинет, чтобы подчиненным служба медом не казалась.

Если бы речь шла только о подчиненных! Н. Казьмин, офицер госбезопасности для особых поручений при Жукове, вспоминал: однажды в Москве, когда была объявлена воздушная тревога, орлиный взор Жукова высмотрел в одном из домов незамаскированное окно, где горел свет. Повернулся Жуков к Казьмину и преспокойно указал пальчиком: «ликвидируйте». Казьмин шарахнул по окну автоматной очередью. Свет там, естественно, погасили моментально…

Впрочем, надо отдать Жукову справедливость: в своем расстрельном рвении он не делал ровным счетом никаких различий между своими подчиненными и противником. Когда наши войска окружили ту самую немецкую 1-ю танковую армию, о которой уже упоминалось, Жуков передал немцам по радио ультиматум, требуя капитулировать в двухдневный срок, в противном случае он, когда захватит их в плен… прикажет немедленно расстрелять каждого третьего. Впрочем, через два часа Жуков чуточку смилостивился, и следующая радиограмма уточняла: расстреляны будут только те командиры частей, что продолжали бессмысленное сопротивление.

Однако командир означенной армии генерал-полковник Хубе, умело маневрируя своими войсками, переиграл Жукова и успешно вырвался из окружения, по пути распотрошив две дивизии из корпуса жуковского фаворита генерал-лейтенанта Афонина. Как и Жуков, Афонин военачальником был никудышным, зато печально прославился подвигами иного рода, о чем речь будет чуть позже. В общем, немцы Жукову показали фигу, расстрелять он так никого и не смог, чему, должно быть, не на шутку опечалился, и утешился лишь тем, что по привычке изрядно занизил в донесениях число нахально вырвавшихся из верного котла немцев.

Известен один-единственный случай, когда коса нашла на камень и Жуков получил заслуженный отпор. Едва вступив в командование 1-м Украинским фронтом и собрав на совещание его высших командиров, Жуков, по всегдашней привычке обращаясь ко всем на «ты» и пересыпая речь отборным матом, объявил во всеуслышание: одних из присутствующих он моментально снимет с должности, других под трибунал отдаст, а третьих просто шлепнет без суда и следствия. Начальник инженерных войск фронта генерал Б. В. Благославов твердо и настойчиво попросил обращаться к нему без мата и угроз. Оторопевший Жуков, проморгавшись от удивления, выхватил маузер. Благославов вынул парабеллум и хладнокровно заявил: «Жду вашего выстрела». После недолгой паузы Жуков сообразил, очевидно, что не с тем связался, – и, как миленький, маузер спрятал, бормоча под нос нечто в стиле Мишки Квакина: мол, я тебя еще урою, на всех вас ножики запасены, вечером ходи да оглядывайся…

В этом весь Жуков – хам и садист там, где не боялся встретить сопротивление, бьющийся в истерических рыданиях перед Сталиным, трусливо поджавший хвост, едва напоролся на настоящего мужика. Удивительно, что он не воспользовался удобным случаем и не прописал про Благославова в мемуарах какой-нибудь гнуси. Вполне мог. Это еще одна черточка его многостороннего характера: постоянно врать, причем, по странному стечению обстоятельств, исключительно в свою пользу. Примеры я уже приводил. Вот еще парочка. О Сталине Жуков писал, что тот никогда не бывал на фронтах – что действительности не соответствует самым вопиющим образом. В случае с Рокоссовским Георгий Константинович, наоборот, выступал благодетелем: «Рокоссовский был мой близкий старый товарищ, с которым я вместе учился, работал и всегда его уважал, как хорошего командира. Я просил Сталина освободить его из тюрьмы в 1940 г. и направить в мое распоряжение в Киевский Особый военный округ, где он вскоре был мною назначен на 19-й механизированный корпус…»

Благодетель!

Что ж, Рокоссовский и в самом деле был направлен в Киевский округ, где Жуков и вправду назначил его командующим корпусом. Одно немаловажное уточнение: Жуков впервые встретился со Сталиным в мае 1940-го, а Рокоссовский был освобожден в марте… Когда Жуков еще пребывал в Улан-Баторе после Халхин-Гола.

Чтобы никто не подумал, будто я мажу Жукова одной черной краской, позвольте привести совершенно противоположные примеры, характеризующие великого полководца с самой лучшей стороны. Иногда он был прямо-таки олицетворением доброты, человечности и щедрости. И относился к тем, кто был с ним рядом, исключительно тепло, лучше отца родного.

Вот, скажем, многолетний адъютант Жукова Алексей Семочкин. На эту должность он попал еще молодым лейтенантом, когда Жуков его заприметил в Киевском округе и приблизил к своей особе. Семочкин прошел с маршалом всю войну, за это время вырос от лейтенанта до подполковника. Орденов не счесть: Красное Знамя, Красная Звезда, Александр Невский, Отечественной войны 2-й степени, целых две медали «За боевые заслуги»… Всего же Георгий Константинович навесил на человека, в жизни не выстрелившего по немцам хотя бы из воздушки, тринадцать боевых орденов и медалей!

Никто не спорит, адъютант – нужная и полезная военная профессия. Но тринадцать боевых наград (побольше, чем у иного заслуженного генерала!) у чистенького офицерика, который только и делал, что носил за маршалом шинель да дверцу машины распахивал… Перебор!

Точно так же целый иконостас наград посверкивал на груди личного шофера Жукова. Сохранились свидетельства, как этот холуек однажды всерьез обиделся на своего маршала. Причина была, с точки зрения шофера, серьезнейшая: при очередной раздаче Жуковым наград своему окружению маршал навесил шоферу «всего лишь» боевую медаль, а тот всерьез рассчитывал на орден Отечественной войны…

Язык не повернется упрекать офицера, который на передовой заводил себе… гм, подругу. Все мы люди, дело житейское. Но Жуков и здесь проявлял редкостную щедрость. Его постоянная любовница Л. Захарова, числившаяся военфельдшером, трудами Жукова получила Красное Знамя, Красную Звезду, пять медалей, а также три иностранных награды. Можно себе представить, какими взглядами провожали эту походно-полевую поблядушку те, кто свои награды получил за дело.

К слову, и у Рокоссовского, например, были… гм, боевые подруги, в том числе и знаменитая артистка Серова. Но ни одной из своих женщин Рокоссовский не вручил даже значка «Отличный повар», хотя по cвоему положению командующего фронтом имел право не то что представлять к награде, а награждать на месте большинством из советских орденов…

Когда Жукова после войны привлекли к партийной ответственности за всевозможные грязные делишки, в том числе и за раздачу боевых наград горстью кому попало, он письменно оправдывался, что совершенно тут ни при чем: мол, не он награждал Захарову, а вовсе даже командование того фронта, на котором он, Жуков, был представителем Ставки. Такое вот совпадение: как только приедет он с Лидочкой рулить каким-нибудь фронтом, так тут же командование фронта берется Лидочку награждать, совершенно без жуковского ведома, филантропы этакие…

Как бы само собой все происходило, невозможно было Лидочке из блиндажа выйти без того, чтобы ее не наградили. Идет себе командующий фронтом, глядь – дивчина в ладно подогнанной гимнастерке навстречу, и такой бравый у нее вид, что рука сама поднимается и боевую медаль ей вешает. И только потом, опамятовавшись, интересуется командарм у адъютанта: «А кого это я только что наградил?» – «А это Лидочка, личный военфельдшер товарища Жукова, на букву „м“ ему чего-то делает, то ли массаж, то ли еще чего». – «Это которого Жукова? Того, что от Ставки прислан за нами надзирать?» – «Того самого». «Надо же, вот штука! – удивляется командарм, – а я и не знал. Ну не отбирать же теперь…»

Очень душевно относился Жуков и к тем генералам, что были у него в фаворитах. Тут уж не то что матом крыть и на «ты» обращаться, наоборот, прикрывал их, что бы ни натворили.

Быть может, это были особо талантливые военачальники, мастера стратегии и тактики, творцы победы?

Увы… Гоп-компания была такая, что не всякий начальник тюрьмы, заботящийся о репутации своего заведения, согласился бы принять их на довольствие.

Давайте присмотримся поближе. Фаворитами Жукова были генерал В. Д. Соколовский, командовавший в 1944 г. Западным фронтом, и его лучший командарм генерал Гордов. А командовали они так…

Соколовскому с пятью его армиями было поручено разгромить на смоленско-минском направлении немецкую группу армий «Центр», освободить Оршу, Могилев и Вильнюс. Рокоссовский, наступавший со своим Белорусским фронтом южнее, должен был взять Минск.

Он-то и провел успешно три фронтовых операции, продвинулся к апрелю сорок четвертого на 200 км, потеряв двести тысяч бойцов.

К тому же сроку войска Соколовского, положившего более полумиллиона человек, продвинулись самое большее на 20 км. Сам Соколовский четыре месяца просидел в ста километрах от выдвинутого к боевым порядкам штаба фронта, с начальником коего виделся раз в месяц. Войсками не руководил – всего лишь передавал поступающие из Ставки директивы. И он, и Гордов действовали по классической жуковской тактике: гнали массами солдат на неподавленные огневые точки (а собственная артиллерия сплошь и рядом била не только по пустому месту, но и по своим). Фронт поставленную задачу провалил самым позорным образом. Присланная Сталиным комиссия составила убийственный доклад…

Ни в одной из операций оборона немцев не прорвана. Артиллерия действовала по шаблону, который противник быстренько разгадал и вовремя убирал живую силу в укрытия. Перегруппировка войск велась без всякой скрытности, и немцы практически всякий раз успевали подготовиться. Разведка не работает – проведены сотни поисковых операций, но не захвачено ни одного языка, зато разведчики сплошь и рядом подрываются на своих же минных полях, о которых никто их не поставил в известность. Генерал Гордов, по заявлению ряда командиров, проявляет «нечеловеческое отношение», одного из командиров, майора Трофимова, расстрелял без суда и следствия ни за что, а остальных задергал так, что они не могут нормально командовать своими частями.

И так далее, и так далее… При Сталине ставили к стенке и лишали погон за меньшее. Но тут случай был особый – Жуков своих в обиду не дал. Гордову дали новую армию, на другом фронте. Уже после войны тихо убрали в запас – отчего он ужасно осерчал и принялся крыть на чем свет стоит и советскую власть, и Сталина лично. Подслушка МГБ зафиксировала примечательные слова обозленного отставника: «Знаешь, что меня переворачивает? (Это он жене жалуется. – А. Б.) Что я перестал быть владыкой».

И расстреляли несостоявшегося владыку, тут уж и Жуков не помог, ему самому тогда приходилось туго…

Ну а Соколовского Жуков пригрел у себя, на 1-м Украинском, сделал начальником штаба, а потом пробил ему Звезду Героя «за умелое руководство боевыми действиями войск в Берлинской операции».

Как «умело» Жуков с Соколовским провели Берлинскую операцию, мы уже знаем, – несмотря на огромное превосходство в живой силе и технике, зря положили многие тысячи солдат, бросили на улицы Берлина танки, где их жгли фаустники почем зря, а ради красивой цифири в отчетности сгребли в Берлине всех попавшихся под руку штатских жителей мужского пола и объявили их «переодевшимися» немецкими вояками…

Вот генерал Захаров, бывший заместитель Жукова на Западном фронте, еще один фаворит. Подобно патрону, хам, матерщинник и любитель коронной фразы: «Всех расстреляю!» Назначенный командовать 2-м Белорусским фронтом, с ходу возомнил себя великим стратегом, объявил, что до него здесь командовали одни дураки и бездари, но теперь-то он, ученик великого Жукова, все махом исправит. И тут же попытался отменить утвержденное Ставкой направление главного удара. Едва сумели втолковать ему представители Генштаба, что проявляет дурацкое усердие не по чину. Итог? Уже через четыре месяца понижен до командарма, никакими достижениями не обрадовал…

Генерал Афонин, тот самый, что не только упустил из «котла» немецкую 1-ю танковую, но и был разбит ею в пух и прах. Будучи командиром 18-го стрелкового корпуса, «самочинно расстрелял», как это деликатно именуется в документах, майора Андреева. Между прочим, майора не простого – начальника разведотдела дивизии. Дело было так: Афонин в классическом жуковском стиле ударил майора по лицу. Тот, будучи не робкого десятка, дал сдачи. Тогда Афонин выхватил табельное оружие и застрелил майора…

Известный генерал Голиков, в то время ведавший кадрами Наркомата обороны, просил Сталина предать Афонина суду. Мотивы выдвигались самые здравые: «Если, вопреки всем уставам, приказам Верховного главнокомандования и принципам Красной Армии, генерал Афонин считает для себя допустимым ударить советского офицера, то едва ли он вправе рассчитывать на то, что каждый офицер Красной Армии (тем более боевой) может остаться после такого физического и морального оскорбления в рамках дисциплины, столь безобразно и легко нарушаемой самим генералом».

Жуков, в свою очередь, просил своего старого сподвижника не судить, а «ограничиться мерами общественного и партийного воздействия». Другими словами, погрозить ему пальчиком, напомнить, что подчиненных убивать из пистолета нехорошо, и отпустить с миром. Очень уж человек хороший, и вояка дельный, по мнению Жукова.

Голиков характеризовал Афонина несколько иначе: «Генерал-полковник Черняховский дал мне на днях на Афонина следующую характеристику (устно): легковесный, высокомерный барин, нетерпимый в обращении с людьми; артиллерии не знает и взаимодействия на поле боя организовать не может, не учится, человек трескучей фразы».

Черняховский высказал Жукову в глаза, что думает о его любимце. Голиков настаивал насчет трибунала. Но Георгий Константинович своего бывшего порученца так и не отдал на суд.

Порученцы у него – молодец к молодцу. Другой, генерал-лейтенант Минюк, прославился отчаянным мародерством, за что и был после войны взят за жабры соответствующими органами. Можно еще понять, что он греб золото и серебро, старинный фарфор и картины, но вот зачем ему понадобились ровным счетом девяносто два велосипедных насоса, лично я объяснить не в состоянии. Патология какая-то…

Вот так и выглядела блестящая свита маршала Жукова: холуй-адъютант Семочкин сверкает тринадцатью боевыми наградами, персональная шлюха тоже увешана регалиями, как новогодняя елка, а следом величаво выступают спесивые генералы, как на под-бор бездари, хамье, расстрельщики и мародеры.

Почему Жуков их терпел и приближал? А ему именно такие и были нужны! Они ведь для себя старались во вторую очередь – а в первую старательно собирали золотишко и прочие ценности для пахана.

И здесь мы переходим к интереснейшей теме – фантастическому, перехлестывающему за любые рамки, порой носящему чисто клинический характер жуковскому мародерству. Имея под рукой столь оборотистую компашку, нетрудно в два счета набить закрома всем, что имеет хоть малейшую ценность. Достаточно лишь намекнуть верным сподвижникам…

А уж те развернулись вволюшку! Даже не дождавшись, когда наши войска вступят в «логово фашистского зверя» и грабиловка худо-бедно приобретет хоть какое-то моральное основание. Еще в Польше, в Лодзи, подчиненные Жукова тренировки ради взломали сейф в ювелирном магазине, пахану принесли немало, но и себя, надо полагать, не обидели.

А уж в Германии…

Но давайте по порядку.

Когда Германия подписала капитуляцию и умолкли выстрелы, у Сталина было двенадцать маршалов. На войне они командовали фронтами, но фронтов не стало. Нужно было пристраивать безработных к делу.

Маршал Берия и так был занят серьезными делами, да и к армии отношения не имел. Маршал Буденный по дряхлости и совершеннейшей бесполезности в трудоустройстве не нуждался – работал музейным экспонатом. Василевского, способнейшего военного теоретика и практика, Сталин оставил при себе в Москве. Остальных маршалов пристроили кого куда. Рокоссовского назначили военным министром Польши, чтобы приглядывал за хитрыми и непокорными ляхами (где его тут же взяли под колпак собственные подчиненные из военной контрразведки, довоенные кадры Пилсудского). Ворошилова – в Венгрию, Толбухина – в Болгарию, Конева – в Австрию. Еще четверо отправились командовать военными округами.

А Жуков стал наместником Сталина в Германии. Называлось это, конечно, иначе, но по существу именно так и выглядело. Главнокомандующий советскими оккупационными войсками и главнокомандующий советской военной администрацией Германии. Это называется – наместник, и нечего тут лукавить. У англичан подобная должность звалась недвусмысленно: лорд такой-то, вице-король Индии. Если считать Сталина императором (а почему его не должно таковым считать?!), то Жуков, таким образом, стал вице-императором Германии.

Разумеется, на всякий случай Сталин своего цепного пса надежно обложил верными, как он полагал, людьми. Заместитель по делам администрации – Андрей Януарьевич Вышинский. Заместитель по партийной линии – генерал-лейтенант Телегин. Заместитель по делам госбезопасности – генерал-полковник Серов. Все вроде бы в порядке.

Но очень быстро стала поступать оперативная информация, от которой в Москве схватились за голову. И поняли, что далеко не все из «присматривающих» исправно выполняют свои обязанности.

Во-первых, Жуков, очень похоже, окончательно слетел с резьбы и возомнил, что он – единственный спаситель Отечества. Организацию и проведение чуть ли не всех мало-мальски значимых военных операций Великой Отечественной он открыто приписывает себе, что с готовностью подхватывает и распространяет дальше прикормившаяся за его столом кучка подхалимов.

Во-вторых, воруют. Воруют так, что уму непостижимо. Самое ценное добросовестно стаскивают Жукову, но и себя не забывают. Мало того, воруют и те, кто обязан по службе присматривать и препятствовать, – Телегин и Серов. Самое страшное – что (пусть пока только в одной, отдельно взятой Германии) рухнула система противовесов: в одной тесной компании – которую уголовный кодекс любой страны отчего-то именует шайкой, бандой, мафией – слились получше, чем в иллюстрациях к «Камасутре», и высшие военные, и высокие партийные чины, и чины госбезопасности. А вот это уже совсем плохо…

СМЕРШ еще существует, и его начальник Абакумов снабжает Сталина убойным компроматом на Жукова и его мафию (потом окажется, что Абакумов и сам заворовался, но это тема отдельного повествования).

Жукова умелым маневром вытягивают в Москву. Обставлено это хитро – маршала назначают главнокомандующим сухопутными войсками. В сложившейся советской военной системе эта должность, собственно говоря, совершенно лишняя. Учреждена она исключительно для того, чтобы выдернуть Жукова из Германии, как карасишку из пруда. И посмотреть, как он себя будет вести, оказавшись под сенью родных осин.

Ведет себя Жуков, как окончательно сошедший с круга зазнавшийся дурак. Продолжает талдычить всем и каждому, что это он чуть ли не в одиночку выиграл Отечественную, хотя под ногами у него и путались разные придурки вроде некоего Сталина и еще дюжины тупиц в маршальских погонах. Вокруг него с превеликой готовностью начинают кучковаться всяческие обиженные и обделенные, которых Жуков привечает. И эта компания критикует решения высшего руководства так, что уже нельзя терпеть.

Жукову давали шанс утихомириться и остыть. Он этим шансом не воспользовался – скорее всего, просто и не понял, что ему дают шанс…

Ну что же. Взяли в оборот. Первого июня сорок шестого года собирается Высший военный совет – те самые высшие военачальники, прекрасно знающие истинное положение дел.

После долгого изучения недавней военной истории совет установил: к плану ликвидации окруженной сталинградской группировки немцев Жуков не имеет никакого отношения, хотя и приписывает себе все заслуги. На самом деле и план ликвидации был разработан, и сама ликвидация проведена, когда Жукова и близко не было ни возле Генштаба, ни возле Сталинграда.

Совет установил: Жуков не имеет никакого отношения и к плану ликвидации крымской группировки немецких войск, и к претворению его в жизнь – хотя треплет всем и каждому, будто один все придумал и осуществил.

Совет установил: Жуков врет как сивый мерин, приписывая себе, любимому, заслуги в ликвидации корсунь-шевченковской группировки немцев. На самом деле план ликвидации составил и осуществил маршал Конев. Киев освобожден не ударом с юга, как предлагал Жуков, а ударом с севера, как предлагал Конев.

И наконец, Берлин. Заслуги Жукова во взятии Берлина никто не отрицает – но, заявляют члены совета, Жуков глубоко неправ, когда приписывает все исключительно себе. Без удара с юга войск маршала Конева и удара с севера маршала Рокоссовского «Берлин не был бы окружен и взят в тот срок, в какой он был взят».

Жуков пробует оправдываться, но ведет себя как мелкая уголовная сявка. Ничего толкового он придумать не в состоянии. Насчет Крыма его, изволите ли видеть, просто неправильно поняли: он приписывал себе вовсе не взятие Крыма, а взятие некой деревушки Крымское…

Его тут же ловят на горячем: да нет, милейший, ты ведь врал исключительно про Крым!

После чего маршал оправдываться более не пробует и, повесив голову, начинает каяться: критику признает, зазнайство признает, просит простить за все, что наболтал сдуру, заверяет, что больше не будет, и просит освободить его с занимаемых постов – отпустите, мол, душеньку на покаяние…

Вот тогда его и отправляют командовать Одесским военным округом – между прочим, благодатнейшие места, курортные. Это вам не дальневосточные дебри, где сидит Малиновский, не захолустные белорусские Барановичи, куда попал Тимошенко, и не дикое Прикарпатье с его бандеровцами (там Конев).

И не нужно сваливать это решение на «самодурство Сталина». Самое активное участие в работе Высшего военного совета принимали Конев, Соколовский, Рыбалко, Хрулев, Голиков, Рокоссовский. Они вовсе не «травили» Георгия Константиновича, а рассматривали дело предельно честно и объективно. Но из песни, как известно, слова не выкинешь. На Жукове висело столько, что простым выговором тут не отделаешься. И, обратите внимание, никто даже не пытался делать из него «заговорщика», «шпиона» или «врага народа». Маршала пропесочивали за реальные прегрешения.

Тут бы и успокоиться…

Ждите! В Одессе Жуков моментально начал самодурствовать на всю катушку…

Принялся бороться с преступностью, Анискин хренов. Разбил город на сектора, и специально выделенные воинские части начали тотальные проверки документов и облавы. Намерение вроде бы самое благое – вот только командующий военным округом не имел права (как и сейчас не имеет) на подобную самодеятельность. Тем более, что среди задержанных, как легко догадаться, оказалась масса мирных, ни в чем не повинных граждан, которые, конечно же, принялись жаловаться куда только можно, от горкома до прокуратуры.

Тогда Жуков взялся решать квартирный вопрос. В округе было много не имевших жилья офицеров. И военные, по приказу Жукова, стали… «выявлять» в городе пустующие квартиры и занимать их. А попутно тех, кто сдавал комнаты, созданная Жуковым комиссия обязала резко сбавить реально сложившиеся цены. Снова откровенное самоуправство. Опять-таки намерения самые благие, но Жуков присваивает себе полномочия, на которые попросту не имеет права.

А вдобавок, по своему всегдашнему обыкновению, он восстановил против себя собственных подчиненных. Все, как обычно – своего заместителя, боевого генерала, выгнал с совещания за двухминутное опоздание, командира полка снял с должности за грязные умывальники в казармах. Тут уж в Москву пошли жалобы не только от городских властей и обывателей, но и от военных…

В Одессу выехала комиссия во главе с недавно назначенным министром Вооруженных Сил Булганиным. Жуков и тут показал норов: встречать комиссию на вокзал он демонстративно не явился.

Безусловно, военачальник и полководец из Булганина, штатского бюрократа, был никакой. Но существует еще такая вещь, как субординация, особенно обязывающая в армии. Каков бы ни был Булганин, он – официальное лицо, министр, прямой начальник Жукова, всего-то командующего одним из множества военных округов. Так что Жуков обязан был его встретить и стоять навытяжку, как миленький…

Вот тогда и стало раскручиваться так называемое «трофейное дело», а проще говоря, подробная история жуковского мародерства. Для начала подмели Семочкина – его Жуков пропихнул после войны не куда-нибудь, а на учебу в Академию им. Фрунзе.

Семочкин сразу рассказал немало интересного: как Жуков, простите за вульгарность, трахал баб прямо в кабинете, а потом награждал боевыми регалиями. Потом, что гораздо любопытнее, показал, что в квартире у маршала имеется чемодан с драгоценностями, который его супружница из рук не выпускает при всех переездах.

На таможне уже задержаны семь железнодорожных вагонов с мебелью, прибывшей из Германии. Сделана по особому заказу на фабрике «Альбин Май», честно оплачена Г. К. Жуковым из своего кармана. Но тут наверняка сразу многие задали себе нехитрый вопрос: это откуда же столько денег в кармане у маршала, чтобы оплатить аж семь вагонов мебели: карельская береза, орех, красное дерево… Родина неплохо содержит своих военачальников, но все равно, что-то очень уж вопиюще не сходится дебет с кредитом…

И вот тут, без всякой политики, занялись исключительно барахлишком…

Сначала провели негласный обыск на московской квартире маршала. Чемодана с драгоценностями, о котором говорил Семочкин, не нашли. Улов оказался бедноват: одна-единственная шкатулка в которой часов – 24 штуки (17 из них золотых, 3 с драгоценными камнями), 15 золотых кулонов (8 из них – с бриллиантами). И еще всевозможная золотая мелочевка – портсигары, браслеты, серьги…

Тогда, столь же потаенным образом, осмотрели дачу Жукова под Москвой. Там находки были гораздо интереснее и не в пример богаче.

Шерстяных тканей, шелка, парчи, панбархата и других – свыше 4000 метров.

Мехов – собольих, обезьяньих, лисьих, котиковых, каракулевых и каракульчевых – 323 шкуры.

Шевро высшего качества – 35 кож.

Дорогостоящих ковров и гобеленов, вывезенных из дворцов Германии, – 44 штуки.

Картин – 55.

Дорогих сервизов, столовых и чайных (фарфор с художественной отделкой, хрусталь) – 7 больших ящиков.

Серебряных столовых и чайных приборов – 2 ящика. Аккордеонов с богатой художественной отделкой – 8 шт.

Уникальных охотничьих ружей известных фирм – 20.

Одна пикантная деталь: обнаружено также «большое количество книг в прекрасных переплетах с золотым тиснением, исключительно на немецком языке». Дело в том, что немецким Жуков не владел. Ему просто нравились золоченые корешки. Так гораздо красивше, да и перед людьми умнее кажешься…

Вдогонку этому идут показания о том, что генерал Серов в Германии передал Жукову миллионы немецких рейхсмарок (они еще какое-то время ходили там и после оккупации). Всплыла история с драгоценной короной супруги германского кайзера, также преподнесенной Жукову. Здесь уж наш маршал повел себя не просто как мародер, а как тупое, самодовольное быдло. Я бы еще мог понять, поставь он эту антикварную вещь в застекленный шкафчик, чтобы показывать гостям. Ничего подобного: с короны ободрали золото и украсили им хлыстик, который Жуков собирался подарить дочке. Остальное, надо полагать, выкинули…

Следом арестовали сладкую парочку – певицу Лидию Русланову и ее мужа, генерал-лейтенанта Крюкова. Очень интересная парочка, даже на фоне жуковского окружения!

Крюков служил под началом Жукова еще в Белоруссии, когда тот командовал кавалерийской дивизией. И маршал таскал потом за собой верного человечка, ценившегося исключительно за преданность, потому что никакими военными талантами Крюков, столь же малограмотный кавалерист, как и Жуков, не блистал. В сорок втором, в бою под Сычевкой, командуя 2-м гвардейским кавалерийским корпусом, Крюков его положил почти до последнего человека. Другого за такое могли и расстрелять. Но жуковским фаворитам прощалось все. Сам Крюков вспоминал об этой истории с очаровательным простодушием: «Наказание за это могло быть самым суровым, но Жуков ограничился лишь внушением». Бабы новых нарожают…

За что Жуков ценил эту парочку? Слово самому Крюкову: «Все мы старались перещеголять друг друга, на все лады восхваляя Жукова, называя его новым Суворовым, Кутузовым, – и Жуков принимал это как должное. Но особенно ему нравилось то, что Русланова прилюдно стала его называть Георгием Победоносцем».

В общем-то, ничего нового – еще в средневековье всякий приличный вельможа держал при себе профессиональных льстецов и распевавших о нем баллады трубадуров. Вот только вместо почти ненадкусанной утиной ножки с баронского стола и самую малость ношенных панталон Жуков своих прихлебателей вознаграждал со всем размахом. Захотелось ему порадовать Крюкова – и выбил ему славный полководческий орден Суворова 1-й степени. А там и Звезду Героя устроил. Сугубо штатскую Русланову наградил орденом Отечественной войны 1-й степени. Крюков вывез из Германии четыре роскошных автомобиля, в СССР не без помощи Жукова обзавелся тремя квартирами, парочка дач. А еще, в придачу к золоту и драгоценностям, – 78 оконных шпингалетов, 44 велосипедных насоса…

Вновь попахивает какой-то непонятной нормальному уму патологией: у Минюка девяносто два велосипедных насоса выгребли при обыске вместе с настоящими ценностями, у Крюкова – сорок четыре. Ну куда им столько? Это даже не грабеж, не скопидомство, клиника какая-то: ткани – километрами, кожи – сотнями, мебель – вагонами. В количествах, заведомо превышающих нормальные потребности. Больные люди…

Пусть мне логично и убедительно объяснит защитник «жертв сталинизма»: зачем Крюкову нужно было 140 кусков мыла, 47 банок гуталина, 50 пар шнурков для обуви (при том, что генералы форменную обувь получают от казны)? И что он собирался делать с велосипедными насосами – на толкучке торговать?

Наглость этой троицы – Крюков, Русланова, Телегин – оборачивалась уже какой-то откровенно жуткой стороной. На встрече Нового, 1947 года Русланова, прилюдно показав эффектным жестом на парочку подстреленных тетеревов, которых кто-то привез в подарок маршалу, ляпнула от всей дури: «Я тебе желаю, Георгий Константинович, чтобы твои враги так лежали».

Дома у Крюкова и Руслановой обнаружились 132 ценных полотна: 4 картины Нестерова, 5 – Кустодиева, 7 – Маковского, 5 – Шишкина, 4 – Репина, по 3 – Поленова, Малявина, Сомова и Айвазовского, по 2 – Серова и Врубеля, по 1 – Верещагина, Васнецова, Сурикова, Мясоедова, Тропинина, Юона, Левитана, Крамского, Брюллова… Откуда дровишки? Большую часть картин «приобрел» в блокадном Ленинграде работавший на «сладкую парочку» известный искусствовед Игорь Грабарь: надо полагать, выменивал у падавших от голода за стакан пшена и буханку хлеба…

А как иначе? Не та это была компания, чтобы платить владельцам нормальные деньги. Шакалы, воронье…

Между прочим, мне попадалось в книге одного из яростных защитников Жукова следующее утверждение: вся история с ценностями на даче была всего-навсего бериевской провокацией. Мол, ночью по приказу Берии завезли на дачу несколько грузовиков добра, а утром явились с честными глазами и «нашли». Это, конечно, опять-таки клиника, но полезно знать, что есть у нас и такие заступнички…

Русланова на допросах рассказала немало интересного и о нравах, царивших в маршальском «ближнем круге», и о его светлом моральном облике. Именно благодаря ей для истории сохранился рассказ о том, как на одной из великосветских вечеринок Жукову приглянулась молодая жена некоего генерала. Потанцевал он с красоткой, увел куда-то и, не мешкая, поставил в уголок и полез под юбку. Генерал старательно притворялся, будто и не замечает, что его жена исчезла с маршалом, но вот законная супруга Жукова (была и такая) не стерпела, выскочила в коридор и скандал устроила…

А Крюков тем временем признавался, что в подвластном ему военно-полевом госпитале содержал самый настоящий бордель для обслуживания высоких чинов, сотрудниц которого за высокие трудовые показатели награждал боевыми регалиями; что, рук не покладая, сгребал по всей Германии драгоценные камни, меха и картины старых мастеров.

«Камешки, говорите?» – встрепенулись следователи.

Дело в том, что Русланову поначалу спрашивали исключительно об имуществе: «Материалами следствия вы изобличаетесь в том, что во время пребывания в Германии занимались грабежом и присвоением трофейного имущества в больших масштабах, – говорит следователь майор Гришаев. – Признаете вы это?»

Русланова «резко», как отмечено в протоколе, отвечала, что не признает. На вопрос, откуда в таком случае у нее на даче груды ценностей и имущества, ответ дала бесподобный: «Это имущество принадлежит моему мужу. А ему его прислали из Германии в подарок. По всей вероятности, сослуживцы».

Два с половиной месяца ее на допросы не вызывали. А потом майор Гришаев (вот гад бериевский!) огорошил:

«Дополнительным обыском в квартире вашей бывшей няни Егоровой, проживающей на Петровке, 26, в специальном тайнике под плитой были изъяты принадлежащие вам 208 бриллиантов и, кроме того, изумруды, сапфиры, рубины, жемчуг, платиновые, золотые и серебряные изделия…»

И тот же вопрос: «Откуда?»

Русланова начала лепить, будто покупала камешки на самые что ни на есть трудовые сбережения: мол, во время войны, разъезжая с концертами по фронтам, заработала чертову уйму денег. Точности ради: во время войны концерты на передовой были исключительно «шефскими», то есть бесплатными. Ну, разве что, по русскому обычаю, покормят потом артистов командиры, чем богаты…

Подобные объяснения, как говорится, не канали. И влепили полновесный лагерный срок этой поганой сучке (а как еще прикажете называть существо, за горсть сухарей в блокадном Ленинграде выменивавшее полотна Айвазовского и Брюллова? Так что позвольте уж без церемоний…) И Крюкову влепили. И Телегину.

Генерал Серов, немало обогативший Жукова, однако, отвертелся. Как-то так устроил, что его по этим делам не таскали. Как именно – каждый сам вправе догадываться. Лично я по врожденному цинизму полагаю, что он попросту сунул кому-то наверху самолетик-другой барахла (учитывая, что вывозил он хапаное из Германии именно поездами и самолетами). Потому что есть непроверенная, но заслуживающая доверия информация, что не только генералы пылесосили Германию, но и партийцы в немалых чинах. Если учесть, что материал на Серова к Сталину не попал вообще, тут должен был постараться кто-то весьма высокопоставленный – и не за грошик…

Они все были больные! Генерал Сиднев, подчиненный Серова, сволок к себе в закрома, помимо золотишка и километров полутора тканей, 450 пар женских чулок. А когда следователь у него поинтересовался, на кой черт, собственно, не особенному знатоку искусства Сидневу понадобилось 5 гобеленов фламандских и французских мастеров ХVI и ХVII веков, тот простодушно ответил; «По совести сказать, я даже не задумывался над тем, что ворую. Подвернулись эти гобелены мне под руку, я их и забрал…» Вот именно. А Крюкову подвернулось полсотни велосипедных насосов, он их и забрал… А чего ж они валяются на обочине?

У меня есть ошеломляющая версия: это выбитые показания! Выбитые, и не спорьте! Это все по испорченности своей придумал изверг рода человеческого Берия! Вы говорите, он в те годы не имел никакого отношения к госбезопасности? Все равно, это Берия выдумал, и точка!

Ведь не может же нормальный человек, украв ведро золота и пригоршню бриллиантов, прихватить вдогонку и девяносто велосипедных насосов? Или четыреста пар женских чулок?

Нормальный – не может. А Жуков со своими орлами и соколицами – запросто…

Жуков, между прочим, оправдываясь, ни словечком не упоминал, что ценности ему «подброшены», а показания его фаворитов «выбиты». Маршал юлил и вилял чрезвычайно неумело, прямо-таки убого: Лидочку Захарову он и в самом деле пользовал, но только на фронте, а после войны – ни-ни! И еще кое-каких баб оприходовал… но не в служебном кабинете, врет Семочкин! Служебный кабинет – это святое, занесите в протокол!

Картины, ковры, люстры? Жуков их вообще-то привез из Германии, но искренне считал казенным имуществом. Поскольку дача казенная, то и все барахло, что туда свозилось, автоматически становилось казенным… Ах, вы говорите, что казенное имущество должно быть оформлено соответствующими документами? Ну кто же знал! Мы люди военные, бюрократии не учены…

Ружья? Собирался сдать! Когда-нибудь… Нет, не сдал, но собирался ведь, целых полтора года собирался!

Золотые вещи? Подарили! Где ни появишься – начинают наперебой дарить золотишко, в карман силком засовывают…

Сервизы? Купил за 9200 марок! (Откуда марки, не спрашивали, а Жуков благоразумно не уточнял).

Гобелены? Я указывал товарищу из охраны, что их следует сдать государству, а он так и не нашел времени…

Именно так он и отбрехивался… В общем, иные циники считают, что взятые у Руслановой камешки как раз и есть содержимое того самого жуковского чемодана. Но точно уже не установить за давностью лет и запутанностью событий…

И грянуло постановление Политбюро от 20 января 1948 г. о «т. Жукове Г. К., Маршале Советского Союза». Ни единым словом о политике. Исключительно о мародерстве – так это и названо. Там-то и было описано под грифом «совершенно секретно», как подчиненные маршала подломили сейф ювелира в польском городе Лодзь, как шарили по особнякам и дворцам. Количество тканей при ближайшем рассмотрении оказалось чуточку меньше, нежели то, что указали в описи чекисты, – не четыре километра, а 3700 м. Зато поминалось про 70 золотых предметов, 30 килограммов серебра…

И снова – пожалели! Признали, что Жуков заслуживает исключения из партии и предания суду, но решили сделать последнее предупреждение, дать возможность исправиться. И обязали сдать в Госфонд все драгоценные вещички и прочее барахло.

И поехал Жуков командовать Уральским военным округом. На этом посту он опять-таки не обогатил ни военную теорию, ни практику. Разве что сделал изобретение чисто бытового плана. Приказал в своем лимузине прорезать лючок в полу – чтобы можно было заехать на лед и ловить рыбку, большую и маленькую, не вылезая из теплой машины, где и коньяк под рукой, и, надо полагать, фельдшерица…

Я не иронизирую. Эта машина с люком в полу существует до сих пор и находится в частном владении в Екатеринбурге…

Ну, что тут скажешь? Вообще-то на войне трофеи брали всегда. А уж в Германии после краха «тысячелетнего рейха» – тем паче. И не одни советские воины отметились. Грабили все – и чопорные англичане, и темпераментные французы. А уж янки… Американский генерал Лео Хаули оставил по себе такую память касаемо кутежей и мародерства, что его соотечественники даже новое слово в свое время придумали: «хаулиганство».

Рекомендую обратить внимание на английские романы: сплошь и рядом там описывается особнячок или квартира какого-нибудь отставного майора или полковника, уставленная, гм… индийскими или африканскими редкостями. Ну да, вы меня совершенно правильно поняли. Из лесу дровишки, вестимо…

Ну, а что до моего личного мнения, то, положа руку на сердце, скажу откровенно: если бы все от меня зависело, я бы распорядился подчистую вывезти из Германии все, что дороже пяти пфеннигов, а мало-мальски симпатичных немок согнать в одно место, проинвентаризовать и раздать, как обычно пишется в приказах, по «ротам, кораблям, эскадрильям и батальонам». За все, что немчура у нас натворила.

И если совсем честно – я не уверен, что прошел бы, запихав руки в карманы, мимо какого-нибудь трехствольного ружья «Зауэр» или золотой пивной кружки. Война, знаете ли…

И все же, все же… Зовите меня циником, но, по моему глубокому убеждению, есть весьма существенная разница между лейтенантом, сунувшим в карман золотой портсигар, валявшийся на подоконнике бесхозного баронского особняка, и организованной группой таких же лейтенантов, целеустремленно обшаривающих дворцы в поисках всего мало-мальски ценного для любимого маршала. Я не могу представить себе Рокоссовского, пославшего порученцев подломить сейф у ювелира. Я не могу представить себе Конева, Горбатова, Василия Сталина, сколотивших бы из своих офицеров «барахольную команду». Есть, знаете ли, пределы и рамки приличий.

А уж эти велосипедные насосы, шпингалеты и тюки с чулками…

Ну и быдло!