ПЯТНИЦА, 1 СЕНТЯБРЯ 1939 ГОДА

31 августа около восьми часов вечера эсэсовцы, переодетые в польскую форму, ждали в двух машинах условного сигнала неподалеку от радиостанции города Глейвиц, вблизи польской границы. Начиналась операция под кодовым названием «Гиммлер». Вскоре в радиоприемниках автомобилей прозвучал условный сигнал – слова «Бабушка умерла!». Здание не охранялось. Захватив немецкую радиостанцию на собственной территории, эсэсовцы прочитали перед микрофоном текст на польском языке, содержавший резкие антигерманские высказывания, и сделали несколько выстрелов. Затем они скрылись, оставив на видном месте труп одного из заключенных концлагеря, заранее доставленный гестапо. На нем – польская военная форма, что должно было свидетельствовать: нападение совершили поляки. Эта провокация, смахивающая на дешевый детектив, послужила поводом к началу второй мировой войны.

В 4 часа 45 минут утра 1 сентября немецкая авиация нанесла удары по аэродромам, узлам коммуникаций, экономическим и административным центрам Польши.

Без десяти три по вашингтонскому времени в Белом доме зазвонил телефон. Сонный голос дежурного телефониста ответил на вызов. Посол в Париже Буллит настойчиво требовал, чтобы его соединили с президентом. После того как телефонист получил согласие личного секретаря президента Марджери Ли Хэнд, звонок телефона, стоявшего возле постели президента, разбудил Рузвельта.

– Кто это? – устало спросил он.

– Билл Буллит, господин президент.

– Слушаю, Билл.

– Только что мне звонил из Варшавы наш посол Тони Биддл. Несколько немецких дивизий вступили на территорию Польши. Идут тяжелые бои. Тони сказал, что немецкие бомбардировщики висят над Варшавой. И тут связь прервалась.

– Итак, – после паузы произнес президент, – это наконец началось. Да поможет нам бог!

Германский линкор «Шлезвиг-Гольштейн», заранее прибывший к польскому побережью, открыл огонь по полуострову Вестерплятте, сухопутные силы вермахта перешли границу и вторглись в Польшу с севера – из Восточной Пруссии, с запада – из восточной части Германии и с юга – из Словакии.

Жорж Боннэ при посредничестве Муссолини весь день вел переговоры о созыве международной конференции. Сам дуче в последний момент не рискнул вступать в большую войну. И не только потому, что состояние его армии оставляло желать лучшего. Он надеялся, что Италия сможет извлечь максимум без издержек для себя. Париж же ценой Польши хотел откупиться от агрессора. В четверть третьего Боннэ созвонился с министром иностранных дел Италии графом Чиано. В кабинете Чиано в этот момент был Франсуа-Понсе, которого после Берлина назначили послом в Риме.

– Я считаю, – сказал Боннэ, – что еще не поздно созвать конференцию. Прошу вас, обсудите детали с Франсуа-Понсе, а потом мы снова поговорим. Мое правительство не направит Германии ультиматума до воскресенья, то есть до 3 сентября.

В шесть часов вечера на Кэ д’Орсэ к Боннэ приехал польский посол Лукашевич.

– Сейчас не время для разговоров, господин министр, надо сражаться. Что делает ваша армия? Ваша авиация? Вы же обещали нам эффективную и быструю помощь! Я знаю, вы пытаетесь созвать сейчас международную конференцию. Это – абсурд! Ваши действия доказывают всему миру, что Франция не верна своему слову!

– Я прощаю вам, господин посол, такие высказывания, – ответил Боннэ, – потому что вашу страну постигло несчастье. К тому же, не вы ли сами предупреждали нас против сотрудничества с Россией, заявляя, что именно на нее Гитлер обрушит свой удар совместно с Польшей?

Министр нажал кнопку звонка, служащий открыл дверь. Вне себя от гнева польский посол вышел, не попрощавшись.

В Лондоне Чемберлен находился в состоянии прострации. Мысли путались, почему-то он вспомнил о том, как в конце прошлого века провел шесть лет на Багамских островах. Его отец, «великий Джо», приобрел на одном из пустынных островов участок земли и решил выращивать американскую агаву, из которой делали канаты и веревки. Он твердо верил, что создаст новую отрасль британской экономики и приумножит богатства семьи. Поскольку старшего сына, Остина, сэр Джозеф намеревался сделать крупным политиком, то выращивать агаву выпало на долю Невиля. «Видимо, на меня, – думал Чемберлен, – он совсем не рассчитывал». Семья вложила в дело пятьдесят тысяч фунтов стерлингов. Шесть лет Невиль провел на забытом богом островке, построил небольшой порт с пристанью, участок железной дороги, применял всевозможные удобрения. Но агава не росла. Это было его первое крупное фиаско. Отец сильно тогда рассердился. Проклятая агава… Но что делать сейчас? Вступать в войну или попробовать устроить новый Мюнхен? Как остаться у власти – ведь провал его политики налицо? Премьер закрыл глаза, и тут же в его сознании возникла мощная фигура Черчилля: «Черчилль оказался прав, Черчилль – главный соперник, его воля, опыт, авторитет – все против меня».

Премьер собрался с силами, к нему вернулась способность размышлять. «Первое – направить Гитлеру не ультиматум, а предупреждение с призывом отвести войска из Польши. Неважно когда. Это даст выигрыш во времени. Второе – немедленно пригласить Черчилля и предложить ему министерский пост – пока не говорить какой. Это свяжет ему руки, и он не выступит в парламенте против меня. Не захочет же он остаться не у дел в такое время».

Поздно вечером 1 сентября британский и французский послы в Берлине Гендерсон и Кулондр вручили Риббентропу ноты. В них говорилось: «как кажется» правительствам Англии и Франции, им придется выполнить свои обязательства в отношении Польши, если Берлин не представит удовлетворительных заверений о прекращении военных действий и готовности отвести войска из Польши.

В этот же час французский посол в Варшаве Ноэль посетил министра иностранных дел Польши Юзефа Бека, чтобы обсудить предложение о созыве международной конференции. Бек чертыхаясь только что поднялся с противогазом через плечо в свой кабинет из бомбоубежища. Все планы рухнули: вначале сорвалась идея вместе с Германией напасть на Советский Союз и получить от фюрера в подарок Украину, теперь трещала по всем швам авантюра с гарантиями Запада. Отказавшись пропустить через свою территорию советские войска, отказавшись от помощи соседней страны – СССР, Польша осталась лицом к лицу с Гитлером. Англия и Франция были далеко и не спешили на выручку. Польское правительство предало свой народ, который первым принял на себя удар военной машины Гитлера и вел сейчас героический, но неравный бой с агрессором.

– Конференция? – пробормотал Бек. – Какая к свиньям конференция, если в двух шагах отсюда немцы сбросили парашютный десант!

Несколько дней спустя полковник Юзеф Бек сбежит в Румынию.

В полдень 2 сентября откроется заседание парламента. Чемберлен пробубнит что-то невнятное. Палата общин потребует вступления в войну.

Вечером пять членов правительства соберутся в одном из кабинетов Вестминстера и скажут, что не выйдут из комнаты, пока не будет объявлена война. В десять вечера их пригласят на Даунинг-стрит, 10.

– Господа, – скажет Чемберлен, – задержка с объявлением войны Германии связана с колебаниями французского правительства. Вы понимаете, что нам бы хотелось совместно…

Министры, не глядя на него, будут хранить гробовое молчание.

– Ну хорошо, господа, – вздохнув, после паузы проговорит премьер. – Это означает войну.

А в соседнем кабинете в этот час Хорас Вильсон будет беседовать с немецким агентом Фрицем Гессе, которого знал еще по переговорам с Вольтатом.

– Фюрер готов пойти на двустороннюю встречу, – скажет Гессе, – он очень хотел бы, чтобы высокопоставленный английский представитель прибыл в Берлин для личной встречи с ним.

– Я думаю, – ответит Вильсон, – нам удастся договориться, если только господин Гитлер прикажет вывести свои войска из Польши. После этого мы будем готовы поступить по пословице: кто старое помянет, тому глаз вон. Конечно, желательно, чтобы господин Гитлер извинился за случившееся.

Как только министры уйдут от Чемберлена, Вильсон доложит ему о своей беседе. Но премьер уже не сможет воспользоваться услугой советника. Он вынужден будет идти навстречу своей катастрофе.

В полночь кабинет министров решит вручить Берлину в девять утра 3 сентября ультиматум с требованием отвести войска из Польши. Если до одиннадцати утра удовлетворительных заверений не поступит, то английское правительство будет считать себя с этого часа в состоянии войны с Германией.

Посол Гендерсон выполнит это указание.

В девять часов утра 3 сентября лорд Галифакс позвонит Жоржу Боннэ:

– Мне известны причины, которые мешают вам немедленно направить ультиматум, но мы вынуждены были направить свой сегодня утром – он, видимо, уже вручен. Парламент созван на полдень. Если премьер-министр появится там без твердого намерения сдержать обещание Польше, то он натолкнется на единодушный взрыв негодования и кабинет падет.

В девять часов с минутами британский ультиматум будет на столе Гитлера. Гитлер словно окаменеет.

– Что теперь делать? – резко обратится он к Риббентропу.

Риббентроп, Геринг, Геббельс будут в растерянности.

– Молчите? – взорвется Гитлер. – Геринг, вы же утверждали, что англичане не выступят! Вам надо срочно лететь в Лондон и заключить с ними соглашение. Тогда сразу же отпадут и французы – они не решатся объявлять войну в одиночку.

Геринг с неожиданной для него резвостью бросится из кабинета. Он прикажет подготовить на ближайшем аэродроме самолет и немедленно связаться по телефону с Лондоном.

Чемберлену скажут о звонке из Берлина. Это будет его последний шанс. Но воспользоваться им – значит не усидеть в кресле премьера и получаса.

– Передайте в Берлин, – почти шепотом выдавит он из себя, – что, прежде чем решать вопрос о визите господина Геринга, правительство его величества желало бы получить ответ на свой ультиматум.

Пробьет одиннадцать часов. Геринг будет ждать указаний Гитлера. У подъезда – машина, на аэродроме – самолет с прогретыми моторами.

Чемберлен поедет в радиостудию. В 11 часов 15 минут он объявит о состоянии войны между Англией и Германией. Тем самым он объявит о конце своей карьеры и провале политики «умиротворения». Вскоре над Лондоном раздастся протяжный воющий звук сирены: воздушная тревога. Поднявшись на крышу, чета Черчиллей увидит аэростаты заграждения. Запасшись бутылкой брэнди, они спустятся в бомбоубежище. А уже через полчаса, после отбоя, Черчилль пересечет дорогу и появится в Вестминстере. Его пригласит к себе Чемберлен и объявит о назначении морским министром – Черчилль возвратится на этот пост спустя почти четверть века. В шесть часов вечера он прибудет принимать дела. К этому моменту морское министерство оповестит все корабли британского флота телеграммой: «Уинстон вернулся!»

В Париже Даладье и Боннэ все еще будут суетиться, как люди во время пожара, которые не знают, что выносить в первую очередь. Совет министров решит предъявить ультиматум в двенадцать часов дня 3 сентября, а военные действия начать не раньше, чем в ночь на 5 сентября. Объяснят это так: необходимо завершить мобилизацию без угрозы воздушного нападения и эвакуировать детей из Парижа. В тайне они все еще будут на что-то надеяться. Французский посол в Берлине Кулондр с опозданием на двадцать минут вручит Риббентропу ультиматум, срок которого истечет в семнадцать часов.

В Вашингтоне но радио выступит Рузвельт:

– Пусть никто не пытается утверждать, что Америка когда-нибудь пошлет свои армии в Европу. Мы стремимся не допустить войны до наших очагов, не позволить ей прийти в Америку. Я уверен, что США будут в стороне от этой войны.

Но оставаться в стороне Америка не захочет. Вооружившись до зубов, она будет выжидать момент, чтобы вступить в войну.

Вторая мировая война началась. Но началась она не так, как рассчитывали на Западе. Советской дипломатии удалось сорвать организацию единого империалистического фронта против СССР, проложить путь к созданию антигитлеровской коалиции и почти на два года оттянуть нападение фашистской Германии на СССР. Это время Советский Союз использует для подготовки к отпору агрессии, для подготовки к суровому испытанию – Великой Отечественной войне.