В свете веяний 1960-х годов действия партизан в СССР во время Второй мировой войны занимают особое место в ряду партизанских движений, представляющих собой один из важнейших аспектов всего многообразия методов ведения войн в XX веке. Действия советских партизан, конечно, во многом сходны с другими современными партизанскими операциями. Однако в целом ряде отношений опыт советских партизан весьма необычен, хотя и не является полностью уникальным. Одним из подходов к пониманию этого опыта является анализ особых целей каждой из противоборствующих сторон, участвовавших в конфликте на оккупированной немцами территории Советского Союза.

Исторически силы партизан всегда были орудием более слабой в военном отношении стороны. Появление партизан представляет собой замену соответствующих регулярных сил, хотя они могут становиться и вспомогательными войсками в составе наступающей армии при изменении баланса сил в ходе войны. С точки зрения стратегии советские партизаны играли именно эти две традиционные роли. Когда советский режим приступил к созданию партизанских сил, его регулярные вооруженные силы, пусть и превосходя в общей численности, значительно уступали в мощи силам нацистской Германии, задействованным на Восточном фронте. До декабря 1941 года само существование советской системы находилось под вопросом; лишь ценой невероятных усилий Красной армии удалось остановить наступление немцев. В таких условиях даже незначительная помощь нерегулярных сил могла оказаться решающей; отсюда становится понятным, что партизанские силы в первую очередь создавались именно для военных целей. Какими бы огромными ни были людские потери, с ними не считались, пока действия партизан способствовали достижению первостепенной по важности цели сохранения советской системы. В этом отношении почти не существовало различий между жертвами среди советских граждан, страдавших в результате действий партизан, и жертвами среди тех, кого война затронула иначе, яркими примерами чего могут служить голодающее население блокадного Ленинграда и миллионы людей, отправленных в не приспособленные для нормального существования места эвакуации промышленных предприятий, а также солдаты Красной армии, принявшие на себя главные тяготы войны. Принцип, согласно которому по «гуманитарным» соображениям не следовало отвергать любую возможность воспрепятствовать врагу, исповедовался советским режимом с того самого момента, как он оказался втянутым в войну, и в последующем от него уже не отказывались. Даже главные союзники, такие, например, как Соединенные Штаты, подвергались критике за слабость и сдачу своих позиций ради сохранения человеческих жизней. Подобные обвинения в малодушии постоянно звучали в советских нападках на существовавшие в Европе некоммунистические движения сопротивления, стремившиеся сохранять свои силы путем отказа от активных действий, пока общий баланс сил не оказывался для них наиболее благоприятным[1].

По мере постепенного уменьшения угрозы существованию советской системы более важными для партизан становились политические цели; пожалуй, даже можно сделать вывод, что они являлись преобладающими. Но позиция советского режима в этом отношении была особой. Как правило, правительство, прибегающее к помощи партизан для возвращения оккупированной территории, заинтересовано в сохранении социальной системы и восстановлении здесь своей власти. Советский режим, разумеется, стремился к этому. Более того, его целью явно было восстановление всеобъемлющей тоталитарной коммунистической системы, в которой правительство являлось лишь одной из составных частей. Но до 1941 года коммунистический тоталитаризм представлял собой скорее цель, чем существующее положение даже в пределах СССР. Коммунистические рецепты призваны навязать ранее существовавшему обществу не только систему новых институтов, но и полностью изменить само общество и даже психологию отдельных его членов.

Справедливости ради отметим, что в тех частях СССР, которые находились под контролем Советов со времени окончания Гражданской войны, процесс преобразования общества к 1941 году продвинулся далеко вперед. В частности, после происходивших в 1930-х годах коллективизации сельского хозяйства и насильственной индустриализации большая часть старых общественных устоев оказалась разрушенной. Формально советское общество базировалось на новой основе. Но четверть населения на оккупированной Германией территории прожила в условиях советского правления в течение такого короткого периода (начиная с 1939 или 1940 года), что процесс общественных преобразований там был едва начат. Поэтому существовавшая в этих регионах общественная структура в основе своей была враждебной режиму. Даже в «старых» советских регионах сохранились многие черты предыдущего общественного уклада. Основную часть населения (в частности, как будет показано ниже, в тех районах, где существовали предпосылки для возникновения партизанского движения) составляли крестьяне. И хотя формально они были объединены в колхозы (официально считавшиеся одним из первых шагов в направлении обобществления), крестьяне сохранили много своих традиционных общинных и родственных связей. В обычных условиях режим не торопился резко разрушать подобные связи. Политические и экономические последствия, вызванные сопротивлением такому разрушению, в условиях мира могли оказаться крайне тяжелыми для советской системы. Более того, традиционные связи служили определенным краткосрочным целям режима, таким, например, как сохранение высокого уровня рождаемости среди сельского населения и сдерживание роста подростковой преступности. Но все эти соображения утрачивали силу, когда население оказывалось под контролем врага. С другой стороны, если нежелательные социальные черты могли исчезнуть в общем хаосе, то это способствовало бы успешному построению коммунистического общества в послевоенный период.

Не существует прямых свидетельств того, что советские лидеры руководствовались вышеизложенными соображениями, и крайне маловероятно, что какое-нибудь из них будет претворено в жизнь в будущем. Вполне возможно, что никто из руководителей сознательно не мыслил подобным образом. Однако очевиден тот факт, что советские лидеры проявили куда меньше здравого смысла в заботе о сохранении традиционной основы общества, чем требуется режиму, стремящемуся восстановить свою власть. Позиция советского режима в этом отношении, конечно, была полностью последовательной в стремлении нанести наибольший урон противнику, не считаясь с потерями: «Я, конечно, знал, что гитлеровцы могут послать карательный отряд в деревню, обвинить ее жителей в связях с партизанами и жестоко отомстить местному населению. Но мне также было известно, что люди, которых враг сгонял на ремонт дорог, вольно или невольно, на какое-то время отдаляли час победы. Кто может определить, чего стоит одна минута боевых действий?»[2]

Отсюда можно сделать вывод, что пусть при поверхностном рассмотрении советское партизанское движение и имеет сходство с партизанскими силами, стремящимися восстановить власть подвергшегося агрессии государства, на самом же деле оно во многих отношениях было ближе к партизанским движениям в тех странах, где коммунисты стремились создать новую систему на обломках старой административной и общественной структуры. Как отмечал Франц Боркенау[3], в Европе во время Второй мировой войны партизаны-коммунисты имели неисчислимые преимущества по сравнению с некоммунистическими движениями сопротивления, ибо, будучи кровно заинтересованными в разрушении старого общественного строя, они были готовы противостоять жестоким ответным ударам, тогда как последним приходилось постоянно сдерживаться, руководствуясь соображениями морального характера и желанием избежать больших потерь среди гражданского населения. Парадоксальность ситуации в Советском Союзе заключалась в том, что партизанское движение, обладая поддержкой законного правительства страны, могло неограниченно использоваться для безжалостных акций.

Позиция Германии в отношении партизан была по-своему столь же необычной, как и советская. Силы, ведущие борьбу с партизанами в настоящее время, пытаются восстановить законную власть. Их задача, как правило, намного более трудная, чем у партизан, ибо последним нужно лишь разрушить хитросплетения тонкой паутины экономических и общественных отношений, тогда как ее защитники вынуждены не только нанести поражение партизанам, но и сделать это так, чтобы сохранить подвергшуюся нападению систему. Неспособность понять это принципиальное отличие либо отсутствие терпения и средств, требующихся для решения более сложных оборонительных задач, становились главными причинами провалов многих антипартизанских операций. В ряде случаев подобные недостатки приписываются действиям немцев против партизан. Но на самом деле цели Германии по самой своей сути были настолько отличны от целей любых «обороняющихся» против партизан сил, что сравнение здесь просто неуместно.

На протяжении всего времени главной целью Германии было вывести Советский Союз из войны. Данная задача с самого начала была личной целью Адольфа Гитлера, ибо он понимал, что лишь при полной победе ему удастся сохранить занимаемое положение. Сделав безрассудный шаг и напав на СССР, Гитлер имел единственную реальную возможность одержать победу над «Большой коалицией» своих врагов – сокрушение военной мощи Советского Союза до того, как Великобритания и Соединенные Штаты смогут обрушить все свои военные ресурсы на Германию. Для достижения этой цели Гитлеру было отпущено максимум один или два года. Все далекоидущие планы в отношении Восточной Европы были подчинены цели одержать над Советским Союзом победу в войне. И пусть он исходил из вызывающих отвращение предпосылок, а методы достижения цели по любым меркам выглядели абсурдными, в том упорстве, с каким Гитлер стремился к достижению этой цели, присутствовала своя логика[4].

Главная цель Гитлера – сокрушить военную мощь Советского Союза в кратчайшее время – заставляла германское командование рассматривать партизан в качестве важного фактора лишь тогда, когда они препятствовали военным усилиям немцев. Успехи партизан в контроле территории или влиянии на местное население не имели особого значения, пока они не снижали потенциала, необходимого немцам для нанесения ударов по основным советским военным силам. Обширные оккупированные регионы Европы, находящиеся между самой Германией и немецкими армиями на фронте, были важны лишь как необходимые пути сообщения и источники материальных ресурсов (включая рабский труд) для ведения войны. В результате германские власти не рассчитывали, что столкнутся с многочисленными проблемами, обычно возникающими при борьбе с партизанами. Надежный контроль территории, лояльность местного населения, сохранение существующих порядков или традиционного общественного уклада сами по себе не интересовали германские власти. Нацистский режим, разумеется, рассчитывал господствовать в оккупированных регионах Восточной Европы и эксплуатировать их ресурсы на протяжении веков. Но нацистская идеология рассматривала жителей этих регионов (во всяком случае, их славянское большинство) как людей низшей расы, которые должны безжалостно эксплуатироваться и чья численность, коль скоро их нельзя полностью истребить, должна постепенно сокращаться. Считалось, что чем большим окажется порожденный ходом военных операций хаос, способный уменьшить численность и социальную жизнеспособность славян, тем лучше.

Как следствие, соображения о благополучии населения в районах партизанских действий не являлись препятствием для проявления крайней жестокости в борьбе с партизанами. Нацистское руководство иногда признавало желательность укрепления сотрудничества с местным населением ради достижения своих военных целей. Однако ограничения, которые Гитлер налагал на такое сотрудничество, наводят на мысль о недостаточной «рациональности» в ведении Гитлером войны. Вплоть до того момента, когда война уже была практически проиграна, он отказывался дать разрешение вооружать бывших советских граждан (за небольшим исключением) даже для борьбы с советским режимом. С большой долей уверенности можно утверждать, что даже на ранних этапах попытка массового призыва на военную службу местного населения оккупированных территорий не имела бы решающего значения, ибо главные сражения были проиграны немцами (в результате недостатка материальных ресурсов и ряда других факторов) задолго до того, как славянские антикоммунистические армии могли стать реально действенной силой.

В сочетании цели Советского Союза и Германии создали положение, при котором беспримерные по своей жестокости меры стали нормой как при проведении партизанских операций, так и в борьбе против партизан. Нацистская доктрина превозносила использование насилия и с подозрением относилась к любому, кто проявлял склонность к милосердию. Для немецких войск, ведущих борьбу с партизанами, жестокость стала не только нормой, но и правилом. Если у части командиров противостоящих партизанам сил, в особенности у младших армейских офицеров, и наблюдалось стремление к проявлению сдержанности по соображениям целесообразности и гуманности, то у других садистские наклонности к проявлению ничем не оправданной жестокости и уничтожению вели к крайностям, выходящим даже за рамки поощрявшихся официальной политикой[5]. За исключением отдельных случаев проявления садизма, действия советских партизан диктовались не желанием причинять страдания, а пренебрежением ими как «необходимостью» для достижения военных целей. Однако часто на практике различие между этими двумя видами мотивации четко не прослеживалось.

Своеобразие целей противоборствующих сторон определило особый характер партизанской войны на оккупированных территориях СССР. К тому же – как будет показано в последующих разделах этой главы – множество других особенностей, таких как условия местности, роль хозяйственной деятельности и наличие вооруженных сил, способствовали тому, что опыт советских партизан может считаться единственным в своем роде. Поэтому вполне понятно, что ряд авторов были склонны умалять важность советского опыта для понимания более поздних по времени партизанских операций[6]. Можно согласиться, что различия между советским партизанским движением и партизанскими движениями националистического и даже коммунистического толка в слаборазвитых тропических странах столь велики, что не представляется возможным сделать большое количество обобщений применительно к ним. Но во многих случаях ярко проявляющиеся различия способны сделать сравнение весьма полезным. Более того, отнюдь не является очевидным, что в будущем партизанские движения будут действовать в условиях, характерных для «национально-освободительных» партизанских движений 1950-х годов. Последние, во всяком случае в самом начале, были намного хуже обеспечены современными средствами ведения войны, чем противостоящие им силы. Но, как будет показано ниже, советские партизаны часто были лучше оснащены легким стрелковым оружием и имели значительную поддержку с воздуха. Существует вероятность возникновения ситуаций, когда подобный «технический паритет» между партизанскими и антипартизанскими силами может возникнуть в будущем.

Одна из таких ситуаций – по всей видимости, весьма отдаленная – партизанская война после нанесения мощных ядерных ударов. Если вообще можно представить себе подобную войну, то в ней могут принимать участие относительно хорошо оснащенные партизаны, ведущие борьбу с «оккупационными» силами, едва ли имеющими лучшее вооружение. Значительно более вероятной явилась бы ситуация искусственно ограниченной войны. Нетрудно представить себе условия, в которых противники выразят молчаливое согласие ограничить действия авиации определенным районом; таким по существу и был Корейский конфликт 1950–1953 годов. Если оказывающей поддержку партизанам стороне удалось бы добиться паритета или получить преимущество в воздухе на ограниченной территории, то оснащение и методы действий партизан во многих важных отношениях стали бы напоминать ситуацию в Советском Союзе. В таких ситуациях, как восстание коммунистов в Греции в 1946–1949 годах и наступление вьетнамских коммунистов в 1954 году, попыткам усиления коммунистами поддержки партизан с воздуха несомненно воспрепятствовали и техническое превосходство в воздухе Запада, и угроза применения ядерного оружия. Подобные факторы, разумеется, нельзя предусмотреть для всех возможных в будущем ситуаций.

Каким бы полезным ни оказалось изучение опыта советских партизан для понимания нетрадиционных методов ведения войны, оно, по твердому убеждению автора, является куда более полезным для получения более глубоких представлений о сущности советской системы. Поскольку суть этих представлений будет более подробно представлена в главе 3 данной части, здесь лишь необходимо подчеркнуть их важность. В период с 1918 года до начала 1930-х годов советская система являлась относительно открытой для стороннего наблюдателя. Приезжавшие с Запада люди могли вполне свободно передвигаться по стране. Почти не существовало ограничений на контакты отдельных советских граждан с иностранцами. Режим публиковал большое количество информации (например, подробные сведения о переписи населения 1926 года). В избытке имелись свидетельства о разногласиях в официальных кругах, порой они даже принимали вид публикуемых в печати дебатов на партийных съездах. Многое об истинном характере советской политики стало известно от расходящихся во взглядах с режимом крупных политических фигур, таких, например, как Л. Троцкий. В совокупности все эти источники информации обеспечивали, пусть и не вполне отвечающую всем требованиям, основу для объективного анализа советской системы. После смерти Сталина в 1953 году наблюдалась тенденция к появлению новых доступных источников информации.

Прошедшие с начала 1930-х годов двадцать лет представляют собой пробел в наших знаниях о советской системе. Но именно за эти годы находившийся в зародыше в начале 30-х годов режим превратился в развитую тоталитарную коммунистическую систему. Поэтому любые сведения, относящиеся к этому периоду, являются крайне важными.

Недавно появились две крупные научные работы, в основу которых положено множество уникальных материалов, относящихся к периоду, предшествовавшему вступлению Советского Союза во Вторую мировую войну. Работа Мерл Фейнсод «Смоленск под властью Советов»[7] представляет собой подробный анализ многотомной отчетности о деятельности провинциальной партийной организации. В книге раскрывается динамика взаимодействия институтов власти и приводятся неопровержимые документальные свидетельства обширного набора практикуемых советским режимом методов. Работа Алекса Инкелеса и Раймонда Бауэра «Советский гражданин»[8] основана на опросах более двух тысяч бывших советских граждан, большая часть которых покинула Советский Союз на ранних этапах Второй мировой войны. Если работа Фейнсод рассматривает советскую систему главным образом с позиции пользующегося ее привилегиями «обитателя», Инкелес и Бауэр рассматривают систему снизу и пытаются разобраться, каково ее влияние на простого гражданина. Данные печатные труды прекрасно дополняют друг друга и намечают нечто вроде основной линии для оценки изменений, произошедших за последние годы в советской системе.

Надеемся, что данная книга сможет внести вклад в дальнейшее определение этой основной линии. Наша работа уступает работе Фейнсод по количеству и многообразию советских политических документов и не базируется на богатом социологическом материале, собранном Инкелесом и Бауэром. Но данное исследование обладает рядом особых преимуществ. Оно рассматривает кризисную ситуацию в ее крайнем проявлении. Несомненно, что советская система – во всяком случае, до недавнего времени – постоянно находилась в кризисе. Но проблемы, возникавшие при попытках утвердить советскую власть в районах, номинально контролируемых противником, означали столь масштабный кризис системы, с каким ей никогда не приходилось сталкиваться. Этот кризис по большей части имел отношение к сельской местности, о которой в наших источниках имеется крайне скудная информация. Хотя наша информация о партизанах частично базируется на советских документах того периода, мы обладаем преимуществом, дающим возможность проверить эти документы по двум другим источникам информации: более поздним по времени советским отчетам, которые весьма многочисленны и подробны, и многотомным отчетам немецких оккупационных властей. И хотя каждый из этих источников в отдельности не может удовлетворять всем необходимым требованиям, вместе они дают столько информации, сколько обычно может рассчитывать получить ученый, занимающийся исследованием общественных и политических процессов.

В последующих разделах две темы, о которых кратко упоминалось выше, – партизанское движение как метод ведения войны с помощью нерегулярных сил и отношение партизан к советской системе – будут рассмотрены более подробно. Однако не должно сложиться впечатления, будто эти две стороны, характеризующие опыт партизан, можно разделить лишь для анализа. И еще более важно избежать поспешных выводов, определяя партизанское движение как способ ведения войны нерегулярными силами лишь на основе «военной составляющей» этого явления, ибо ведение войны нерегулярными силами по самой своей сути является социальным и политическим. Получить четкое представление о сущности партизанского движения на оккупированных территориях СССР невозможно без учета политической ситуации, в которых оно возникло, и общественных и политических условий, в которых оно развивалось.

В предыдущем разделе высказывалась мысль о существовании естественной взаимосвязи между коммунизмом и партизанской войной, поскольку особые цели коммунистических движений позволяют им применять партизанскую тактику необычайно эффективно. Поэтому вряд ли удивительно, что традиция использования партизан коммунистами существовала задолго до 1941 года. В 1906 году сам Ленин занимался этим вопросом, хотя его рассуждения об использовании большевиками тактики террористов в борьбе против царизма не имели большого практического значения для более поздних по времени партизанских операций[9]. Во время Гражданской войны в России в 1918–1920 годах большевики весьма широко использовали партизанские части. Регулярная армия красных и ее многочисленные противники находились в стадии реорганизации; подготовленность военнослужащих была недостаточной, а их вооружение значительно уступало вооружению армий Западной Европы того времени. Помимо этого, быстро меняющаяся обстановка на фронтах и огромные пространства театров военных действий требовали быстрых и скрытых маневров. В таких условиях нерегулярные силы оказывались весьма полезными в военном отношении. Многие партизанские командиры, такие, например, как Николай Щорс, удостоились почетных мест в пантеоне героев революции и Гражданской войны. С другой стороны, стремление большевиков к централизации управления и железной дисциплине противоречили анархическим и индивидуалистическим настроениям партизан. Такие «атаманы», как Нестор Махно и Г. Григорьев, создавшие свои партизанские силы еще до присоединения к большевикам, яростно сопротивлялись попыткам добиться от партизанских командиров полного подчинения. Даже преданные коммунисты, призванные осуществлять руководство действиями партизан, иногда проявляли стремление к независимости. Очень жаль, что не проводилось подробного изучения появившегося в период между войнами большого количества советских публикаций о партизанском опыте Гражданской войны, поскольку такое изучение могло бы многое прояснить в процессе развития партизанского движения в начале Второй мировой войны. За неимением такого исследования можно достоверно утверждать лишь то, что режим твердо усвоил: партизаны были вполне пригодны в качестве вспомогательной силы, но могли оказаться обоюдоострым оружием при отсутствии строгого контроля за ними.

Свидетельств советских оценок зарубежных коммунистических партизанских движений не много, но известны они лучше. Как удалось выяснить автору этих строк, советские источники не уделили никакого внимания столь выдающемуся подвигу, как марш сил Луиса Престеса по находящимся в глубине территории Бразилии районам в 1924–1927 годах, хотя вскоре после этого Престес стал коммунистом. Советские коммунисты имели непосредственное отношение к использованию партизанской тактики во время гражданской войны в Испании. Высокопоставленный представитель НКВД Эйтингон отвечал за организацию партизанских действий республиканцев. Поскольку во время Второй мировой войны Эйтингон стал заместителем начальника Четвертого управления НКВД – подразделения, курировавшего действия партизан, – вполне вероятно, что он использовал накопленный им в Испании опыт[10]. Испанских беженцев в СССР специально готовили для участия в операциях партизан-подрывников[11]. Первым командиром партизанского движения в Крыму был один из высокопоставленных советских военных советников в Испании[12]. Вместе с тем советские авторы при описании гражданской войны в Испании были склонны преуменьшать важность партизанской борьбы в этой стране. Автор одной из неопубликованных диссертаций считает, что республиканских партизан в Испании нельзя сравнивать с советскими партизанами, поскольку первые не представляли «массового движения», контролировавшего обширные территории. В основном это были «диверсионные» группы, засылаемые на вражескую территорию на ограниченное время для выполнения особых заданий[13]. Хотя такие «диверсионные» подразделения (аналогичные американским рейнджерам) использовались и советским режимом, они всегда считались менее важными, чем партизаны.

Верна или нет советская оценка республиканского партизанского движения в Испании, несомненно, что последнее имело куда меньшее значение в военном и политическом отношении, чем коммунистическое партизанское движение в Китае в тот же период. Каждый серьезный ученый, изучающий коммунистическое партизанское движение в Китае, приходил к заключению, что Мао создавал его не опираясь на советскую модель. В своей работе «Проблемы партизанской войны в борьбе против Японии» (1939 г.) Мао с уважением отзывается о партизанском опыте Гражданской войны в России и подчеркивает, что партизаны, по сравнению с регулярными силами, представляли собой лишь второстепенный фактор. Мао не уделяет советскому примеру столь большого внимания, как многим партизанским движениям некоммунистического толка, и нигде не упоминает, что советский опыт должен являться для китайцев примером для подражания[14].

Действительно, есть серьезные основания полагать, что скорее китайский опыт оказал влияние на советскую концепцию партизанской войны, чем наоборот, хотя отсутствие детального изучения данного вопроса не позволяет с полной уверенностью сделать подобный вывод. Как отмечается ниже, советские планы партизанской войны на ранних этапах, похоже, воплощали в жизнь ряд принципов Мао, хотя это и делалось по большей части механически. Наиболее ярко аналогия прослеживается между первоначальными советскими замыслами создания партизанского отряда в каждом районе и предписаниями Мао об отдельном партизанском отряде или группе в каждом небольшом уезде (административно-территориальной единице, приблизительно равной по размерам советскому району)[15]. По меньшей мере один из советских авторов обратил пристальное внимание на такую схему организации, но, похоже, недооценил важность того, что базирующийся на определенной территории отряд являлся лишь одним из низших звеньев в цепи, включавшей в себя более крупные и более мобильные подразделения[16]. В целом многие аспекты китайского опыта были недопоняты советскими специалистами; существуют свидетельства, что китайские коммунисты весьма скептически относились к попыткам Советов выработать четкую доктрину партизанской войны[17].

Сам по себе интерес Советов к более ранним по времени примерам партизанской войны наводит на мысль о том, что режим уделял внимание возможности использования партизан в случае агрессии против СССР. Тем не менее нельзя сделать однозначного вывода о том, что конкретный план использования партизан был разработан до июня 1941 года. Две причины этого вполне очевидны. Во-первых, ни один режим не может позволить себе выступать перед всем населением или широкими официальными кругами с пораженческими заявлениями о том, что он рассчитывает потерять значительную часть своей территории. Если бы власти широко распространяли инструкции по ведению партизанской войны, это стало бы признанием не только того, что превозносимая стратегия Сталина не допустить участия СССР в войне путем заключения с нацистами пакта о ненападении потерпела провал, но и того, что такой провал обернется трагическими последствиями для страны. Во-вторых, почти наверняка высшее руководство не рассчитывало, что в случае войны противник оккупирует значительную часть территории СССР. В этой связи интересно отметить, что Мао (писавший еще до заключения Советским Союзом пакта с нацистами) предсказывал, что, даже если Советскому Союзу в течение какого-то времени и не удастся дать должного отпора агрессору, тот не сможет оккупировать обширной территории[18].

Можно предполагать, что в описанных выше условиях план использования партизан мог быть строго охраняемой тайной, известной лишь узкому кругу высших руководителей и нескольким особо доверенным специалистам, преимущественно из полицейских органов, занимающихся безопасностью страны. Поскольку было бы небезопасно консультироваться с руководителями низшего звена, лучше знающими местные условия, план должен был бы оказаться весьма схематичным и негибким. Вследствие недостатка времени для отбора и подготовки кадров выполнение этого плана могло быть доверено особо преданным членам партии и государственным служащим, в частности из органов государственной безопасности. И в самом деле, первоначальная схема организации партизанского движения была весьма близка к вышеуказанной гипотетической модели. Данное совпадение является в определенной мере косвенным свидетельством того, что планирование в предвоенные годы все же осуществлялось.

Существуют и прямые свидетельства. Штабы немецких частей, боровшихся с партизанами, пришли к заключению, что планы были разработаны до войны, хотя к подобным немецким заявлениям следует относиться с определенной долей скептицизма, поскольку масштабы таких приготовлений в них часто сильно преувеличиваются. Если немцы и обладали информацией из секретных советских документов или получили ее на допросах высокопоставленных советских чиновников, они на нее не ссылаются. В действительности один из хорошо осведомленных сотрудников НКВД на допросе отрицал, что этот орган предпринимал шаги по подготовке партизанских действий до 25 июня 1941 года[19]. Но послевоенные советские публикации являются значительно более откровенными. Верно то, что большинство из них не содержат информации о существовании заранее подготовленных планов партизанских действий. Но Алексей Федоров в ранних и крайне ценных мемуарах о действиях партизан утверждает, что Центральный комитет Коммунистической партии Украины «уже наметил схему организации подпольного движения» к 4 июля[20]. Первой официальной директивой (в тот период строго секретной), цитируемой послевоенными советскими источниками, являлся параграф в письме Центрального комитета Всесоюзной коммунистической партии от 29 июня[21]. Но в вышедших советских мемуарах утверждается, что Никита Хрущев (в то время глава Коммунистической партии Украины) подробно проинструктировал одного из региональных секретарей партии по вопросам организации партизанского движения еще 27 июня – через пять дней после начала войны[22]. В тот же день Моисей Спивак, секретарь Компартии Украины по кадрам, приступил к организации партизанского отряда в Каменец-Подольской области[23]. Возможно, конечно, что советские источники стараются сделать особый упор на заслугах режима в развертывании партизанского движения. Но в целом советские заявления кажутся весьма правдоподобными. Если инструкции могли быть даны в течение недели после начала войны, то вполне вероятно, что разработка планов проводилась еще до начала военных действий.

Как указывалось в главе 1 данной части, в самом начале при создании партизанского движения советский режим преследовал цель внести вклад в защиту режима от агрессии военными средствами. И хотя политические цели, по всей вероятности, учитывались с самого начала, они являлись вторичными вплоть до более поздних этапов, и поэтому здесь нет смысла останавливаться на них. Даже столь важная военная цель, как сбор разведывательной информации, являлась вторичной в первоначальном плане организации действий партизан. Подпольная разведывательная сеть создавалась отдельно, ее агенты получили приказ не вступать в контакт с партизанами. Первоначальная программа действий партизан в любом случае не предусматривала проведения разведывательных операций, поскольку они были плохо обеспечены радиопередатчиками и с ними не было воздушного сообщения. Главным направлением партизанских действий стало нанесение ударов, отнюдь не крупномасштабных, по силам немцев. В тактике действий партизан особый упор должен был делаться на нанесении ударов по изолированным или неохраняемым немецким военным объектам, разрушении коммуникаций и диверсиях. Другими словами, партизаны должны были вести «малую войну» путем нанесения урона военной машине противника. И пусть эффективность партизанских ударов неизбежно оказывалась недостаточной, они были направлены на достижение главной цели Советского Союза – избежать полной военной катастрофы.

Вышесказанное представляло собой первоначальный замысел проведения партизанских операций в 1941 году. На практике, как будет показано ниже, партизанское движение развивалось совершенно в иных направлениях. На это развитие во многом влияли условия и обстановка, в которых партизаны проводили свои операции.

Иногда можно столкнуться с суждениями о том, что чем меньше местность подходит для хозяйственных и военных целей, тем больше она пригодна для партизанских операций. Это не совсем так. Если партизаны призваны стать действенной силой в военном отношении, они должны иметь возможность находиться на таком удалении от военных объектов, чтобы легко наносить удары по ним. Если они преследуют политические цели, то должны поддерживать тесные контакты с населением. Уход партизан в труднопроходимую местность означает добровольный отказ от эффективного использования их в качестве инструмента ведения войны нерегулярными силами. А поскольку в такой местности практически невозможно найти достаточного количества продовольствия для крупных сил партизан, это часто приводит к их гибели. Партизаны могут эффективно действовать только в районах, которые являются относительно труднопроходимыми для оснащенных тяжелой техникой регулярных войск, но по которым несложно передвигаться пешком или на лошадях партизанам, имеющим легкое вооружение. Такие районы должны находиться в непосредственной близости от важных населенных пунктов и путей сообщения; обычно наиболее подходящие районы расположены в зонах, где благоприятная местность граничит с труднопроходимой.

Горные районы так часто обеспечивают подходящие условия для действий партизан, что кое-кто склонен считать типичного партизана настоящим «горцем». Но на оккупированной территории СССР горных районов было мало. К их числу относились лишь северо-западная часть Кавказа и его предгорья, небольшая горная гряда Яйла в Крыму и Карпаты в западной части Украины. Советские партизаны стремились использовать все эти горные районы, но мало преуспели в этом. Основной причиной стало крайне недружелюбное отношение местного населения. Часть наиболее подходящих для действий партизан районов Кавказа населяли мусульмане, восстававшие против советского режима еще до подхода немецких армий. За пределами мятежных районов в предгорьях Кавказа оставалось вполне достаточно подходящих мест для операций советских партизан. Но им практически не удалось получить никакой поддержки местного населения, к тому же, будучи «пришлыми», они плохо знали местность и не могли использовать ее преимуществ. Весьма примечательно, что наиболее успешно «северокавказские» партизаны действовали в плавнях дельты реки Кубани, а отнюдь не в горных районах.

Партизаны Крыма – у нас нет возможности подробно рассматривать в этой книге их действия – были более многочисленными (их численность составляла от двух до десяти тысяч человек), но им пришлось испытать куда больше трудностей ради достижения меньших результатов, чем любой другой группе партизан, сравнимой с ними по численности. Ранние советские источники открыто признают, что большая часть трудностей для действовавших в Крыму партизан возникала в результате того, что основное население региона составляли крымские татары, яростно сопротивлявшиеся советскому режиму. Появившиеся после смерти Сталина источники более сдержанны, но также признают роль хорошо знакомых с местностью татар, помогавших немцам выслеживать и уничтожать партизан[24].

Большая удаленность Карпат от центра затрудняла организацию партизанского движения там до конца 1943 года. Тем не менее летом 1943 года «кочующий отряд» под командованием Сидора Ковпака попытался обосноваться на северных склонах Карпат. Крайне враждебно настроенное население Западной Украины не оказывало ему поддержки и не снабжало сведениями; в результате его отряд был почти полностью уничтожен. В более поздний период этот регион стал очагом мощнейшего антисоветского партизанского движения[25]. Как будет показано ниже, советские партизаны, действовавшие в других частях Карпат, где население было не столь враждебно настроенным, добились значительно больших результатов.

Приведенный выше анализ позволяет понять, что даже наиболее благоприятные условия местности не могут стать преимуществом при наличии крайне враждебно настроенного местного населения. В большинстве равнинных частей оккупированной территории СССР население никогда не было враждебным к партизанам и со временем даже стало проявлять к ним расположение. Но более половины оккупированной немцами территории СССР, за исключением небольших участков болотистой местности и лесных массивов вдоль рек, представляло собой лишенную лесов степь. Первоначальный план партизанских действий не делал различий между степью и менее открытыми участками. Каждый район в степной местности, как и везде, должен был иметь свой партизанский отряд. В этой связи стоит отметить, что один из китайских специалистов по партизанской войне (1938 г.) высказывал сомнения, что партизаны способны успешно действовать на равнинах, используя преимущество небольших лесистых районов и других труднопроходимых участков местности[26]. За упомянутыми ниже редкими исключениями, степь оказалась непригодной для действий советских партизан. Формируемые отряды старались продержаться на изолированных участках лесистой или болотистой местности, но оказывались не в состоянии уклоняться от ударов на этих ограниченных пространствах и быстро уничтожались немцами.

Северная треть оккупированной территории была намного более подходящей для действий партизан. Будучи равнинной, эта часть местности была лесистой и изобиловала множеством болот, озер и медленно текущих рек. Именно этот регион стал местом мощного и крупного по размаху партизанского движения. Однако следует подчеркнуть, что действия партизан не получили широкого распространения в Припятских болотах – одном из самых труднодоступных регионов Европы. Глубокие болота не позволяли снабжать продуктами питания крупные партизанские силы, и там не существовало важных целей, способных привлечь партизан. В основном они базировались в осушенных лесистых районах, таких, например, как окрестности Брянска, на многочисленных небольших участках болотистой местности и в обжитых районах по берегам Припяти.

Но в северных частях оккупированной территории партизаны встречались с трудностями, которых никогда не испытывали послевоенные партизанские движения. Если последние обычно действовали в регионах с тропическим или мягким климатом, советским партизанам приходилось действовать и в условиях суровых зим. Почти во всех источниках информации о партизанах подчеркивается, что знаменитая русская зима не являлась для них союзником. В тропических джунглях партизаны надежно скрыты вечнозеленой растительностью, которую противостоящие им силы с переменным успехом пытались уничтожать с помощью химических средств. Зимой в оккупированных регионах СССР зеленый покров естественно исчезал. Вместе с тем снежный покров не давал возможности партизанам скрывать свои следы. Ведущие борьбу с партизанами немецкие войска легко пересекали замерзшие болота и реки. Не менее важным был и тот факт, что, для того чтобы просто выжить в суровых зимних условиях, советским партизанам требовалось тратить значительную часть своих сил на создание запасов продовольствия и строительство жилья. В направляемых партизанам на ранних этапах директивах подчеркивалась крайняя важность подготовки жилищ на зиму; по всей видимости, огромные трудности, выпавшие на долю действовавших в Крыму партизан (значительная часть которых являлась жителями городов), стали результатом того, что они строили наземные жилища, напоминавшие вигвамы индейцев[27]. В большинстве других районов на ранних этапах основным видом жилища стали землянки. Будучи неудобными, они тем не менее давали пристанище, но значительно снижали мобильность партизан, заставляя их держаться крупными группами, способными отбить любую, кроме крупномасштабной, атаку противника. Типичный партизан, действующий в составе небольшой группы, постоянно передвигающийся, живущий большую часть времени под открытым небом и пусть даже имеющий возможность раздобыть себе пропитание в лесу, оказывался просто нежизнеспособным в условиях зимы.

Влияние климата и условий местности ограничивало зону действий партизан и вынуждало их объединяться в большие группы. Если бы ведущие борьбу с партизанами силы были крупными, хорошо подготовленными и хорошо вооруженными, они могли бы добиться ликвидации партизанского движения. Но на самом деле, по всей видимости, еще никогда не существовало партизанского движения, которое по сравнению со своим противником находилось бы в более благоприятном положении в плане технического оснащения, чем советское. Когда немцы вторглись в СССР, они уступали русским в численности войск и количестве военной техники. Первые быстрые победы явились результатом внезапности нападения, продуманной стратегии и лучшей подготовки (отчасти благодаря накопленному за несколько лет боевому опыту), большей инициативы и (в меньшей степени) качественного превосходства военной техники. Приблизительно в период между июлем и октябрем 1941 года немцы, благодаря своим победам, добились количественного превосходства в некоторых видах вооружений, в частности в авиации. Но к началу 1942 года налаженное Советским Союзом военное производство, помощь Запада и переброска немцами войск на другие театры военных действий изменили баланс сил. К середине 1942 года Советский Союз уже имел превосходство в количестве самолетов повсюду, кроме отдельных участков южной части фронта, но к 1943 году и там положение изменилось. Немцы испытывали такую нехватку танков и других механизированных средств, что данный вид вооружения редко мог использоваться в больших количествах против партизан. Даже легким стрелковым оружием партизаны часто были лучше оснащены, чем немцы.

В негативном плане технический паритет между партизанами и противостоящими им силами означал, что немцы не могли прибегать к тактике, доказавшей свою эффективность в борьбе с партизанами. Положительным же было то, что партизаны имели возможность использовать современные методы связи и снабжения с таким размахом, какого никогда прежде, да и в последующем, не удавалось добиваться крупным партизанским силам. Основными используемыми техническими средствами стали радио и самолеты. По всей видимости, первоначальный советский план партизанской войны не предусматривал возможности применения этих средств. Оснащение радиоприемниками и передатчиками было налажено, но часто эта техника не работала[28]. Отчасти трудности, вероятно, возникали в силу того, что, по предположениям советского руководства, оккупированной должна была оказаться лишь ограниченная часть территории. Через много месяцев после начала войны находившееся в распоряжении партизан радиооборудование имело такой небольшой радиус действия, что командир партизанского отряда, отправлявшегося в западную часть оккупированного района, получал предупреждение, что может потерять радиосвязь с своим штабом[29]. Еще одной трудностью – несомненно затрагивавшей и другие виды техники – являлось то, что катастрофическое снижение советских производственных мощностей в 1941 году сделало просто невозможным выпуск техники в достаточном для партизан количестве[30]. В середине лета 1942 года Центральный штаб партизанского движения имел радиосвязь всего лишь с 10 процентами партизанских отрядов. Но уже к середине ноября того же года удалось наладить связь с 20 процентами отрядов, а многие из них имели радиосвязь с центрами управления более низкого уровня[31]. К началу следующего года у партизан имелось 424 радиопередатчика, позволявшие Центральному штабу поддерживать связь с 1131 партизанским отрядом[32]. Но даже к этому времени в западной части оккупированной территории продолжали существовать партизанские группы, не имевшие надежной радиосвязи с центрами управления.

Надежная связь с Центром оказывала огромное положительное влияние на моральное состояние партизан. Наличие радио являлось одним из основных факторов, позволявших отдельным командирам брать под свой контроль соседние партизанские отряды. Это также помогало убедить местное население в том, что партизанский командир является представителем власти, и давало ему возможность успешно вести пропаганду на основе получаемых из Москвы сообщений.

«Партизанский штаб, имевший радиостанцию, был в глазах населения официальным органом советской власти, а командир отряда, с которым имела дело Москва, являлся и для партизан, и для населения официальным представителем Советского государства, его полномочным представителем на оккупированной территории. Можно считать, что одной из главных заслуг Украинского штаба партизанского движения в это время (конец 1942 г. – начало 1943 г.) была организация широко разветвленной радиосвязи между Москвой и населением временно оккупированной территории»[33].

Важная роль радио почти неразрывно была связана с использованием другого вида техники – самолета. Совместно эти два средства давали возможность партизанскому командованию поддерживать силы партизанского движения и превращать его в направляемый из центра инструмент советской военной и политической стратегии. С точки зрения количественных характеристик важность воздушного сообщения оценить довольно трудно, поскольку характер линий фронта позволял поддерживать наземное сообщение между не занятой противником территорией и партизанами со значительно большим размахом, чем это обычно имеет место при партизанских операциях. «Витебский коридор», проходивший через позиции немцев в Северную Белоруссию с конца 1941 года до 1943 года; «Кировский коридор», открытый в северную часть Брянской области на значительно более короткий период времени; «Овручский коридор» в северо-западную часть Украины зимой 1943/44 года являлись самыми важными из таких брешей. Но для всех партизанских отрядов в определенные периоды, а для большинства из них постоянно, воздушное сообщение являлось единственным доступным способом контактов с «Большой землей». Доля снабжения партизан оружием по воздуху в ходе войны увеличилась с одной четверти в начале 1942 года до половины летом 1944 года. Если радио могло передавать командирам партизан необходимые сведения и приказы, то только по воздуху можно было организовать доставку специально подготовленных кадров, инспекторов и представителей центрального командования, призванных обеспечить беспрекословное подчинение партизанских командиров требованиям режима. Зримое свидетельство заботы Центра о партизанах, обеспечивавшееся воздушным сообщением, вероятно, имело даже более важное значение для морального состояния партизан, чем радиосвязь. Если обеспечение партизан всем прочим, помимо оружия, взрывчатки и радио, не являлось важным аспектом поддержки с воздуха, то возможность снабжения партизан по воздуху продуктами питания в чрезвычайных ситуациях порой являлась единственным средством поддержания жизни партизан. Что означало для партизан полное отсутствие поставок по воздуху – было продемонстрировано в Крыму, когда в результате превосходства немцев в воздухе и большой удаленности от советских аэродромов (после сдачи Севастополя ближайшие базы находились на Кавказе) воздушное сообщение было полностью прервано на четыре месяца зимой и весной 1942/43 года[34]. По признаниям очевидцев, партизанам пришлось питаться мясом умерших еще осенью лошадей[35], а по докладам немцев, отмечались случаи людоедства. Справедливости ради следует сказать, что поддержка с воздуха в определенной степени оказывала негативное влияние на действия партизан; необходимость строительства посадочных площадок и затрачиваемое на ожидание самолетов время снижало их мобильность. По всей вероятности, задержка, вызванная ожиданием прибытия самолетов, стала главной причиной почти полного уничтожения партизанского отряда М.И. Наумова[36]. Но в целом подобные негативные последствия были не столь значительными. Ярким свидетельством признания советским руководством важности радиосвязи и воздушного сообщения с партизанами может служить тот факт, что Центральный штаб партизанского движения находился отнюдь не в непосредственной близости к руководимым им отрядам, а неподалеку от Москвы, с тем чтобы обеспечить более качественную радиосвязь и использовать находящиеся в Московской области авиационные базы[37].

Нередко встречающееся в серьезных и отличающихся глубиной научных работах неправильное понимание роли советского партизанского движения возникает от недостатка информации об этой стороне войны в СССР и обусловлено спецификой целей и условий, оказавших влияние на партизанское движение. Еще большую путаницу способно внести то, что советское партизанское движение не развивалось единообразно. Существовало три четко просматриваемых этапа в действиях партизан, причем первый этап настолько отличается от последующих, что его можно охарактеризовать как отдельный эпизод в истории партизанских войн.

Первый этап действий партизан базировался на плане, упомянутом выше. Следует лишь отметить, что планом, по сути, намечалось равномерное распределение небольших партизанских отрядов по всем административно-территориальным единицам оккупированной территории. Отказ учитывать особенности местности, по всей видимости, отчасти объяснялся неправильным пониманием китайского опыта партизанской войны. План также был основан на ошибочном предположении, что действия партизан будут ограничены относительно небольшой территорией, оккупированной противником на сравнительно короткий период времени. Учитывая быстроту продвижения немцев и загруженность советского руководства другими проблемами, вряд ли стоит удивляться, что первоначальный план не претерпел кардинальных изменений в течение 1941 года. Кроме того, план преследовал важные политические цели, которые, по всей видимости, заставили режим сохранять подобную форму организации партизанского движения везде, где это было возможно. Но самой серьезной ошибкой стало заблуждение, будто территориальный партизанский отряд сможет опираться на тесные тайные контакты с местным населением. Ядро партизанского отряда должно было быть «постоянным» – партизанам следовало жить вместе в лесу, а не скрываться каждый в отдельности в деревнях после проведения операций. Но партизанам было необходимо иметь тайных помощников среди крестьян для участия в коротких рейдах. К тому же предполагалось, что партизанские группы смогут оставлять раненых на попечение жителей деревень[38]. Окажись все эти расчеты верными, партизанские отряды смогли бы оставаться небольшими и высокомобильными (в пределах ограниченной территории). Но все эти планы строились на безоговорочной поддержке советских партизан местным населением, которой они не смогли заручиться и которую сравнительно редко получали в 1941 году. Вероятно, одной из главных особенностей, наложивших отпечаток на развитие партизанского движения в этот период, стало отсутствие поддержки советской политической системы широкими слоями населения после крупных побед немцев. Большая часть населения оккупированных регионов была убеждена, что советская система оказалась слабой и возврата к ней уже не будет. Здесь нет необходимости оценивать размах, с которым население приветствовало подобное развитие событий, ясно лишь то, что большинство было готово мириться с ним. Но даже среди этого большинства всегда находились люди, помогавшие партизанам потому, что те тоже были «русскими» (или «нашими», реже «украинцами»). Партизаны никогда не испытывали недостатка в помощниках, собиравших и передававших сведения о действиях противника. Но и немцам в свою очередь также удалось создать широкую сеть добровольных осведомителей из открытых противников советской власти и предателей. Хотя наибольших успехов удалось добиться в 1941 году, но и впоследствии противостоящие партизанам силы немцев в большинстве сельских регионов продолжали получать подробные сведения. Например, один партизан вспоминает, как был вынужден нести своего умирающего товарища пятнадцать километров, поскольку, хотя во встречавшихся по пути деревнях и не было немецких войск, он знал, что, если остановится в одной из них на несколько часов, об этом непременно сообщат оккупационным властям[39]. В подобной обстановке, хотя партизаны и могли получить какую-то поддержку симпатизирующих им жителей деревень, все же не приходилось особо на нее рассчитывать.

Изоляции, в которой партизаны оказались в 1941 году, во многом способствовало и то, что в большинстве своем они были «ярыми сторонниками» советской системы, а не простыми гражданами. Среди партизан была высока доля городских жителей и людей, занимавших на селе посты хозяйственных и партийных руководителей; крестьян было мало. Связь командиров и многих рядовых партизан с партией и НКВД была не способна внушить простым сельским жителям любовь к ним. Хотя данное обстоятельство на ранних этапах мешало партизанскому движению заручиться поддержкой населения, оно способствовало довольно высокой степени сплоченности и лояльности к режиму самих партизан. Кроме того, проводимая немцами политика уничтожения коммунистов просто не оставляла им выбора. Однако, несмотря на попытки использовать имевших опыт конспиративной работы «старых большевиков», «аппаратчикам» недоставало необходимой подготовки и знания местности. И что еще более важно, партизанам не хватало того, что могло дать партизанскому движению лишь время, – процесса «естественного отбора», путем которого те, чьи психологические качества делали их непригодными для партизанской жизни, должны были быть удалены или, во всяком случае, отстранены от командования.

Итог всех этих недостатков можно сформулировать кратко. Первые партизанские отряды несли огромные потери; во многих районах, в особенности на враждебно настроенной Западной Украине, они исчезли бесследно. Практически никаких значительных успехов в военном отношении добиться не удалось. Остатки партизанских отрядов скрывались в лесах или деревнях либо пытались добраться до занимаемых Красной армией позиций. В одном из неопубликованных советских источников признается, что в Сталинской (ныне Донецкой) области многие подпольщики и партизаны дезертировали или даже переходили на сторону немцев. Другие без разрешения «эвакуировались» в тыл за линию фронта; в одном из районов число таких «эвакуировавшихся» составило двадцать семь человек из тридцати трех, оставленных для подпольной работы. После войны кое-кто из этих людей в свое оправдание придумывал истории о несуществующих партизанских отрядах. В мае 1942 года даже потребовалось создавать совершенно новый «подпольный обком»[40]. Одно из недавно появившихся советских мемуарных произведений, подводя итог сложившейся ситуации, прямо утверждает, что крупные по размаху, но непродолжительные действия партизан (в Киевской области) в конце лета 1941 года стали лишь «прологом к организации и ведению партизанской войны на Украине»[41].

Сигналом к началу второго этапа, характеризуемого появлением практически заново организованного партизанского движения, послужил разгром немцев под Москвой. Тогда удалось не просто остановить наступление, а нанести противнику поражение, имевшее важнейшее значение. И хотя силам немцев удалось избежать полной катастрофы, способность Красной армии снова сражаться на равных стала очевидной. Большинство населения на оккупированной территории больше не считало, что советская система потерпела крах. Простому человеку теперь не надо было думать о том, как приспосабливаться к жизни в условиях жесткого немецкого правления, тем более что попытка приспособиться могла оказаться отнюдь не безопасной в случае возвращения советской власти.

Звучит иронично, но отчасти сами по себе победы немцев на раннем этапе стали причиной создавшегося положения, при котором резкое изменение общественного мнения могло стать основой для возрождения партизанского движения. В течение лета и в начале осени миллионы советских солдат оказались отрезанными за вражеской линией фронта. Большинство попало к немцам в плен. И хотя многие (главным образом лица украинского происхождения) позднее были отпущены, сотни тысяч оказались брошенными голодать за колючей проволокой. Появление слухов о подобном обращении заставляло остававшихся на свободе солдат всеми силами стремиться избежать плена. Они тысячами прятались в деревнях, стараясь не попадаться никому на глаза. Те, кому это не удавалось, скрывались в лесах и болотах. Там они сбивались в отряды для самозащиты и добычи пропитания. Появление подобных спонтанно возникавших отрядов является единственной крупицей правды в широко распространенном после войны в эмигрантских кругах мифе о том, что партизанское движение якобы стало самопроизвольным восстанием русского народа против немецкой оккупации. На самом же деле «спонтанно возникавшие» отряды были почти целиком озабочены проблемой выживания. Их нападения на деревни и атаки против созданных там немцами из местного населения вспомогательных полицейских сил в первую очередь имели целью добычу продовольствия.

В любом случае большинство «кочующих» групп красноармейцев вскоре попадало под контроль представителей режима. Так же как и партийные «аппаратчики», политработники Красной армии (комиссары и политруки) объявлялись немцами вне закона, и в результате у них не оставалось иного выбора, кроме сохранения лояльности к советскому режиму. Многие офицеры Красной армии также считали себя связанными обязательствами с системой. Пока перспективы существования советского режима выглядели безнадежными, эти люди мало что могли сделать для активизации согласованных действий солдат против немцев. Зачастую сами офицеры и политруки пребывали в апатии и бездействовали. Возникшие после поражения немцев в декабре 1941 года перспективы победы Советского Союза побудили ярых сторонников системы на активные действия; порой даже незначительные успехи Красной армии имели тот же результат. Очень часто на помощь офицерам Красной армии приходили остатки территориальных партизанских отрядов.

Описанный выше процесс происходил главным образом в северных лесистых и болотистых регионах: в Белоруссии, в Брянских лесах и в более удаленных к северу частях оккупированной территории РСФСР. В этот период на Украине и в степных областях РСФСР партизан практически не было, немцы быстро очистили эти места от отрезанных от основных сил красноармейцев. Но с точки зрения ближайших военных задач возрождавшиеся там партизанские силы находились в выгодном положении, поскольку были способны оседлать ведущие к главным полям сражений линии немецких коммуникаций. Поэтому, несмотря на другие неотложные дела, режим (действуя главным образом через командиров Красной армии и политработников) прилагал огромные усилия по организации, снабжению и централизации управления разрозненными и плохо организованными солдатами-партизанами. Для этого очень широко использовались радиосвязь и воздушное сообщение. Группы, высаживающиеся на парашютах или направляемые через коридоры, вступали в контакт с партизанами, смещали ненадежных командиров, а от других добивались подчинения Москве.

К лету 1942 года возникавшие в результате вышеописанного процесса партизанские отряды по количественному составу значительно превосходили те, чья численность в соответствии с территориальным планом не должна была превышать двухсот человек. Как правило, численность партизанской группы (вполне заслуживающей обобщающего названия «бригада») составляла от 350 до 2000 человек. В отличие от территориального отряда партизанская бригада не была привязана к одной административно-территориальной единице, и многие партизанские отряды время от времени перемещались. Но такие перемещения, как правило, происходили нечасто и вызывались необходимостью, а не были подчинены какому-либо плану. Если отряду удавалось занять выгодную позицию по отношению к немецким коммуникациям, он мог относительно успешно проводить свои операции. Но даже в таких условиях в каждом отдельном случае эффективно использовать удавалось лишь небольшую часть имевшегося личного состава. Партизаны стремились избегать рискованных или требовавших значительных усилий операций, ибо после периода огромных трудностей и лишений их положение к тому времени стало относительно безопасным и благополучным. Поскольку в большинстве своем они являлись бывшими солдатами, призванными на службу из разных частей СССР, мало кто из них был связан с местным населением, но многие вступали в связь с местными женщинами. Подобные связи усилили стремление партизан отвести от себя «гнев» немцев. В результате возродившееся партизанское движение с его крупной численностью и влиянием на достаточно обширной территории имело весьма скромные военные достижения. Вместе с тем, поскольку партизаны стремились ограничить свое пребывание лишь районами с благоприятными условиями местности, единственным значимым результатом их действий на большей части оккупированной территории могла стать лишь демонстрация того, что советская власть не перестала существовать.

Вполне очевидно, что описанное выше положение дел не могло полностью удовлетворить советский режим. Он прилагал значительные усилия для возрождения партизанского движения, направляя в него существенную часть и без того скудных людских и материальных ресурсов. Взамен удалось получить довольно мощное политическое орудие и нанести кое-какой ущерб линиям немецких коммуникаций. Однако требовалось намного большее, в особенности потому, что численность партизан постоянно возрастала.

Предпринятые советским режимом меры шли в двух направлениях. Во-первых, там, где это было возможно, партизанские отряды должны были усилить удары по немецким коммуникациям. Последовавшие ответные удары немцев расшевелили партизан и вынудили их отказаться от «оседлого» образа жизни. «Семейные связи» оказались нарушенными. В результате в Белоруссии и находящихся севернее районах РСФСР в действиях партизан стала наблюдаться большая активность, но масштабы вооруженной борьбы по-прежнему оставались ограниченными в сравнении с огромным количеством вовлеченных в нее людей. На юге был выбран несколько иной курс. Партизаны в районе Брянских лесов занимали исключительно важное в стратегическом отношении положение, находясь в непосредственной близости к основным немецким позициям. К концу 1942 года, после советской победы под Сталинградом, отступление немцев было лишь делом времени. После этого местоположение партизан теряло свои стратегические преимущества по отношению к немецкой армии. С другой стороны, Брянские леса по своему стратегическому положению были выгодно расположены по отношению к Украине. Они находились на стыке с северной оконечностью раскинувшихся на востоке Украины степей (между ними находилась переходная зона, или лесостепь). К тому же скрытый разрозненными лесными массивами путь вел от Брянска к Днепру. За Днепром находились обширные леса Северо-Западной Украины, где до этого времени партизаны практически не появлялись. Поэтому Брянские леса предполагалось использовать в качестве гигантского плацдарма, откуда партизанское движение должно было распространяться на новые регионы[42]. План действий в течение 1943 года предусматривал переброску украинских партизан (которые тогда почти целиком базировались в южной части Брянских лесов) на запад и юго-запад.

«Выполнение этого важнейшего задания было сопряжено с серьезными трудностями, в особенности в малолесных и степных районах, занимавших большую часть территории Украины. Их можно было преодолеть путем переброски сильных, хорошо вооруженных и обеспеченных всем необходимым партизанских соединений из северных, лесистых районов Украины на правый берег Днепра и дальше на юг и юго-запад, в районы, где находились важнейшие коммуникации армии противника. Именно такое задание было дано в Кремле 2 сентября 1942 года руководителями партии командирам двух самых сильных партизанских соединений Украины – С.А. Ковпаку и А.Н. Сабурову. Их соединения должны были проложить другим крупным партизанским соединениям путь на запад, на правобережную Украину»[43].

Эти «кочующие» отряды стали отличительной особенностью последнего этапа партизанской войны. Пользуясь дезорганизацией немцев и катастрофической нехваткой у них войск и техники после поражения под Сталинградом, партизанские соединения перемещались на сотни километров. Обычно «кочующие» отряды держались в лесах. Партизанские штабы прилагали огромные усилия, стремясь заставить такие отряды выдвигаться в глубь степных районов, но даже эти партизанские части «особого назначения», как правило, не торопились выходить на открытую местность к югу от железной дороги на участке Киев – Ровно[44]. Исключением стала кавалерийская бригада М.И. Наумова, хотя и ее достижения вряд ли были обнадеживающими. Бригада покинула Брянскую область в феврале 1943 года, повернула на юг к Днепру (который перешла по льду около Черкасс) и успела пересечь большую часть степной полосы Украины до того, как ее почти полностью уничтожили в лесах к западу от Киева. Из 1400 человек, участвовавших в рейде, лишь трехстам удалось укрыться в лесах на севере Украины в нескольких километрах от Днепра. Там Наумов и уцелевший личный состав его отряда сыграли свою роль в развитии партизанского движения на северо-западе Украины.

Более важное значение в этой «пересадке» партизанского движения на «новую почву» имели действия бригад под командованием С.А. Ковпака и А.Н. Сабурова, которые двигались от Брянска прямо вдоль среднего течения Днепра, где река переходит из Белоруссии на Украину. Вслед за ними последовали другие партизанские группы, и к лету 1943 года весь лесной регион Северо-Западной Украины, к востоку от Волыни, превратился в новый партизанский плацдарм. В целом в плане военных достижений эта «пересадка» дала весьма скромные результаты, но имела, как оказалось впоследствии, крайне важное политическое значение. Более того, в 1944 году «кочующие» отряды стали готовым орудием для распространения советского партизанского движения на соседние страны.

Послевоенный опыт, в частности в Малайе и на Филиппинах, показал, что одним из самых эффективных методов борьбы с партизанами является использование небольших по численности подразделений хорошо подготовленных солдат, проникающих в леса, где находятся партизаны. Сражающиеся с ними войска имеют в своем распоряжении весь набор современных технических средств ведения войны, но им приходится передвигаться «ощупью», с тем чтобы не выдать своего присутствия партизанам. Их атаки способны уничтожить и деморализовать всех партизан в зоне проведения операций, но в первую очередь целями для них являются командные кадры партизанского движения.

В ряде случаев немцы весьма успешно использовали подобную тактику. Подразделение «Граукопф», в состав которого входили в основном русские, сочетало отвлекающие действия с проникновением. Оно сыграло существенную роль в сокращении численности партизан, сосредоточенных в районе Ельни и Дорогобужа, хотя последних удалось полностью уничтожить другими методами. Были и другие аналогичные примеры. На юге Брянской области группа сотрудничавшего с оккупантами Бронислава Каминского отчасти использовала тактику проникновения. Небольшие отряды крымских татар при поддержке немцев и их союзников наносили удары по советским партизанам в горах Крыма. Украинские партизаны-националисты (обычно без поддержки немцев) вели настоящую войну против советских партизан в лесах Северо-Западной Украины.

Примечательно, что во всех этих примерах основная нагрузка по проведению операций против партизан выпадала на долю подразделений, состоявших из их соотечественников, а немцы лишь направляли и поддерживали их действия. Опыт последних лет свидетельствует, что проникающие в места расположения партизан подразделения вовсе не обязательно должны состоять из местного населения, но, как легко понять, «чужакам» требуется больше времени для подготовки и ознакомления с условиями местности. Немцам не хватало времени и ресурсов для самостоятельного успешного проведения операций по проникновению. Они крайне неохотно выделяли даже небольшие силы своих отборных войск для борьбы с партизанами. Ввиду сильной нехватки войск на фронте немецкая позиция вполне понятна. Лишь очень сильные и умеющие приспосабливаться к нелегким условиям молодые солдаты способны выдержать все тяготы такого вида операций против партизан. Пожилые люди, преобладавшие в немецких охранных войсках, были не только физически негодны, но и просто боялись густых лесов. Если бы немцы в начале войны оказались готовы провести призыв на службу советских граждан, то им удалось бы создать большое количество способных эффективно действовать подразделений, аналогичных описанным выше. Но к тому моменту, когда указание Гитлера не вооружать «недоразвитых» славян выполнялось уже не столь строго, времени для тщательной подготовки, которой требуют операции по проникновению, уже не осталось. Партизанам удалось хорошо закрепиться; антисоветски настроенная часть местного населения оккупированных территорий оказалась деморализованной. В таких условиях было трудно подобрать надежных исполнителей для проведения операций. Более того, особый характер действий советских партизан ставил под сомнение успех проведения данного вида операций в качестве основного средства борьбы с партизанами. Небольшие подразделения, выполнявшие операции по проникновению, могли наносить крупным партизанским бригадам лишь беспокоящие удары, но были не в силах уничтожить их полностью. Кроме того, при отсутствии поддержки с воздуха или более совершенного оружия значительно снижалось преимущество подразделений, направляемых на борьбу с партизанскими отрядами, равными им по численности.

Основные тактические приемы, широко использовавшиеся немцами, включали в себя создание блокпостов для охраны важных шоссейных и железных дорог, а также периодически проводимые крупные операции по окружению и прочесыванию лесов, где находились основные опорные пункты партизан. Первый тактический прием был чисто оборонительным, но он в значительной мере способствовал достижению одной из главных целей – не дать партизанам возможности ослабить военные усилия Германии, направленные против советских регулярных сил. В северных регионах, не имевших крупного промышленного производства, немцев не особо беспокоило положение в районах, удаленных от городов, шоссейных и железных дорог, пока там сохранялось спокойствие. В городах находились немецкие гарнизоны, чьи посты располагались через определенные промежутки вдоль дорог. Небольшие мобильные группы периодически патрулировали дороги или оказывали помощь блокпостам в случае нападения на них. Как правило, этих оборонительных мер в сочетании с эффективной системой ремонта дорог было вполне достаточно для сохранения линий коммуникаций. Эти меры не могли предотвратить отдельных повреждений шоссейных и железных дорог, а также внезапных согласованных действий партизан (особенно в 1943 и 1944 годах) по нарушению движения транспортных потоков, но они оказались способны помешать полному прекращению движения.

У немцев в решающие моменты какой-либо кампании, разумеется, вызывали беспокойство потенциальные возможности партизан по нарушению движения транспорта. Поэтому немецкое командование признавало необходимость наступательных действий для сдерживания растущей мощи партизан. Тактика окружения и прочесывания стала главным средством немцев для достижения этой цели. Крупные подразделения войск блокировали лесные районы, где базировались партизаны. Когда все выделенные для проведения операции подразделения прибывали на место, они начинали движение к центру окруженного района, уничтожая на своем пути всех встречавшихся им партизан. Если удавалось сохранить кольцо окружения и тщательно обыскать весь район, то теоретически по окончании проведения операции партизан не должно было остаться вообще. Там, где численность осуществлявших окружение войск была крупной, район прочесывания небольшим, а партизаны были слабы или неопытны, такая тактика время от времени приносила успех. В одном случае (в районе Ельни и Дорогобужа) она оказалась успешной и тогда, когда партизаны были сильны и многочисленны. В этом случае важным фактором стало то, что партизаны, усиленные большим количеством войск Красной армии, в военном отношении представляли собой скорее регулярную часть. Партизаны в районе Ельни и Дорогобужа действовали столь успешно, были так хорошо вооружены и подготовлены к проведению военных операций, что смогли сражаться с немцами, приняв их правила игры. Партизаны нанесли противнику значительный урон, но сами были полностью уничтожены. Следует отметить, что впоследствии в этом районе не произошло возрождения партизанского движения в крупных масштабах. В последующие годы в ряде случаев немцам удавалось ловить крупные партизанские группы (такие, например, как отряды Наумова и Ковпака) на открытой местности или в малопригодных для партизан районах, где их можно было почти полностью уничтожить путем окружения. Но в густых лесах и болотах, являвшихся основными районами действий партизан, ядру окруженного партизанского отряда почти всегда удавалось прорваться через слабые места в кольце окружения и скрыться в близлежащих лесных районах.

Поэтому такая тактика редко позволяла немцам уничтожить большое количество партизанских отрядов или их командиров, а рядовым партизанам всегда можно было найти замену. Однако это отнюдь не означает, что данная тактика была выбрана неверно. Она мешала наращиванию сил партизан и срывала их планы, резко ослабляла их боевой дух, в особенности когда они оказывались лишены жилищ на зиму, запасов продуктов питания и воздушного сообщения, а также на время уменьшала угрозу линиям коммуникаций. Подобная тактика позволяла воспользоваться изначально присущими партизанам слабостями, связанными с их зависимостью от лагерей или аэродромов; она также давала возможность немцам использовать свои определенно сильные стороны. И хотя в борьбе с партизанами немцы не стремились постоянно действовать силами более крупными, чем ограниченное количество второразрядных войск охраны, время от времени они могли себе позволить привлекать для коротких операций значительные подразделения, снятые с фронта. В Ельнинской операции, которая была особенно крупной и продолжительной, в течение почти двух месяцев использовались два армейских корпуса. В конце весны 1943 года примерно такие же силы действовали в течение нескольких недель на севере Брянской области. Поскольку привлеченные войска не проходили специальной подготовки, их отсутствие на фронте по времени не намного превышало продолжительность самой операции. Подобным же образом для коротких операций удавалось получить необходимое количество самолетов наблюдения, когда потребности фронта в авиации были не столь высоки.

Учитывая, что главной целью было обеспечение безопасности коммуникаций, а не усмирение непокорных, используемая немцами тактика сама по себе была неплохим средством снизить наносимый партизанами ущерб, при затрате на это минимальных ресурсов. Но тактика немцев заставляла их не считаться с населением занятых партизанами районов и так называемых «сумеречных зон», находившихся на стыке с ними. Если предположить, что немцы оказались бы готовы платить иную цену, то есть как можно меньше тревожили бы беззащитное местное население при проведении операций против партизан, они, вероятно, проявили бы больше благоразумия. В весьма успешной Ельнинской операции отношение к гражданскому населению было достаточно взвешенным. Но в большинстве случаев при проведении операций против партизан немцы придерживались мнения, что, поскольку гражданское население снабжает партизан продуктами и разведывательными сведениями, оно должно быть наказано. К тому же немцы полагали, что уничтожение сельскохозяйственной продукции заставит партизан голодать. В результате ужасные злодеяния совершались против гражданского населения, в том числе против стариков, женщин и детей. Сожжение деревень было одной из главных отличительных черт операций по прочесыванию местности. Кроме этого, немцы проводили облавы на всех трудоспособных молодых мужчин и женщин для отправки их на работу в Германию. Совокупный результат подобных мер приводил к тому, что нейтрально настроенная часть местного населения обращала свои взоры в сторону партизан, что, в частности, обеспечивало приток в их ряды свежих сил из лиц, стремившихся избежать отправки на работу в Германию. Теоретически немцы могли бы добиться изоляции партизан путем полной эвакуации населения из районов проведения операций, но обширные пространства и количество жителей, трудные условия местности, а также сила самих партизан делали подобное решение проблемы невозможным. Антигуманные полумеры способствовали полному отторжению населения от немцев и значительно облегчили советскому режиму проблему возврата поддержки народа.

Одним из относительно эффективных методов борьбы с партизанами является вооружение местного населения для самозащиты. Учитывая цели Германии, подобный тактический ход в лучшем случае мог иметь второстепенное значение. Там, где антисоветские элементы сотрудничали с немцами, например в отдельных районах Брянской области и в Крыму, деревенская самооборона в сочетании с операциями по проникновению использовалась уже на ранних этапах. Немного позднее в деревнях немцы стали вооружать отряды местной вспомогательной полиции. Эти отряды сыграли существенную роль в поддержании порядка, например в районе Ельни и Дорогобужа. Как правило, отряды полиции были плохо вооружены, а их боевой дух был слишком низок для успешной борьбы с партизанами, но созданные в отдельных районах в 1944 году так называемые «укрепленные деревни» в ряде случаев успешно отбивали атаки партизан.

В очередной раз следует подчеркнуть, что невозможно разделить политические и военные составляющие любых партизанских операций. На предыдущих страницах достаточно ясно показано, что существовала постоянная тесная взаимосвязь между военной и политической обстановкой в районах партизанских операций, а также то, что и партизанские операции, и операции немцев неизменно влекли за собой важные политические последствия. Но для анализа представляется возможным провести разграничение между тем, как результаты партизанских операций в политическом и военном отношении повлияли на исход войны, и тем, какое значение в более отдаленном плане они имели для советской системы в целом. В последующих разделах мы попытаемся определить, какое влияние партизаны оказали на состояние военной мощи воюющих сторон.

Одной из главных задач, поставленных советским режимом перед партизанами в самом начале войны, было разрушение немецких коммуникаций. Достижению этой цели придавалось огромное значение на протяжении всей войны. Как отмечено в предыдущих параграфах, германские контрмеры не позволили полностью нарушить сообщение ни по одной из имевших важное значение дорог. Начиная с лета 1942 года атаки партизан, не представляя непосредственной угрозы для немецких фронтовых частей, сильно замедляли поставки и передвижение войск, вызывали нехватку боеприпасов и продовольствия и уменьшали количество подвижного состава железных дорог. В отдельных случаях (например, в городе Дрисса к северо-западу от Полоцка) атаки партизан выводили из строя имевшие важное значение мосты. Крупные операции по разрушению коммуникаций координировались с действиями Красной армии. Весной 1943 года одна из таких операций была проведена на ведущей к Брянску основной железнодорожной магистрали, когда немцы стягивали свои силы для последнего главного наступления (план «Цитадель»). Последовавшая задержка наступления отчасти стала причиной его полного провала. Подобным же образом партизаны своими согласованными действиями по разрушению железных дорог в ночь с 3 на 4 августа 1943 года содействовали контрнаступлению Красной армии, последовавшему сразу после того, как было остановлено немецкое наступление. Крупнейшему наступлению Красной армии в Белоруссии следующим летом предшествовали скоординированные действия партизан, в ходе которых была предпринята попытка провести девять тысяч подрывов железнодорожного полотна. Последовавшее временное прекращение железнодорожного сообщения сильно снизило мобильность немецких частей[45]. Хотя операции по разрушению железных дорог вряд ли были способны кардинально изменить стратегический баланс сил, они имели немаловажное значение. Учитывая то, что советским войскам так никогда и не удалось достичь превосходства в воздухе, способного воспрепятствовать продвижению немцев, операции партизан являлись ценным дополнением, а в отдельных случаях сознательно использовались вместо ударов с воздуха.

Как и все нерегулярные силы, советские партизаны были призваны наносить беспокоящие удары, а не вести крупномасштабные действия против регулярных войск противника. Сознавая это, советское командование не часто отдавало партизанам приказы атаковать тыловые районы, находившиеся на передовой немецких войск. Такими атаками вряд ли можно было добиться максимального в военном отношении успеха, поскольку принимающие в них участие партизаны почти неизбежно были бы уничтожены. Но в особых условиях партизанские подразделения использовались в военных действиях в качестве вспомогательных сил Красной армии. Во время немецкого контрнаступления в районе Житомира в ноябре 1943 года несколько крупных партизанских частей прикрывали отход регулярных советских войск на правом фланге в лесах и болотах реки Припяти[46]. Крупная концентрация партизан и войск Красной армии в районе Ельни и Дорогобужа отчасти представляла собой попытку советского командования отрезать основные силы немецкой группы армий «Центр» на подступах к Москве. Эта попытка провалилась, и партизаны в конечном итоге были уничтожены. Партизаны оказывали помощь войскам, вклинившимся (в районе Кирова и Витебска) в занимаемые немцами позиции зимой 1941/42 года, и позднее помогали частям Красной армии при форсировании рек. Но в целом результаты непосредственного участия партизан в боевых действиях были весьма скромными.

Роль партизан в сборе важной в военном отношении информации, несомненно, была более существенной, но точно оценить ее довольно трудно. Как упоминалось выше, первоначальный план не предусматривал масштабного участия партизан в сборе разведывательной информации. На протяжении войны советский режим поддерживал связь с большим количеством подпольных разведывательных сетей на оккупированной территории. Часть из них оставалась полностью независимой от партизан. Но многие тайные агенты пользовались партизанскими базами, когда им грозил арест, да и просто в тех случаях, когда требовался отдых от напряжения, в котором постоянно находится разведчик. Даже когда тайный агент не шел к партизанам, сознание того, что рядом есть место, где можно укрыться в случае опасности, поддерживало его морально. Помимо этого, партизаны обеспечивали прямую радиосвязь с советским командованием, передавая разведывательные сведения и получая инструкции. Видимо, желание наладить оперативную передачу разведывательных сведений стало главной причиной того особого внимания, которое уделялось обеспечению партизан рациями. Партизаны вносили свой вклад в сбор разведывательной информации путем создания собственной сети осведомителей, часто занимавшихся сбором не только сведений, касавшихся планов противника в отношении партизан, но и полезных в целом для советской разведки. На более поздних этапах войны партизаны смогли даже подключаться к телефонным линиям немцев. Все это, несомненно, существенно помогало советским военным усилиям, в особенности потому, что Красная армия не обладала теми возможностями радиоперехвата для получения сведений о военных планах противника, какими обладали немцы.

Немцы были заинтересованы в производстве продукции на оккупированных территориях, в частности для поддержки своих армий на полях сражений. Если бы партизанам удалось существенно повлиять на уменьшение ее выпуска, они бы нанесли серьезный ущерб военным усилиям противника. Однако те районы, где действовали партизаны, не имели важного экономического значения. Партизаны на протяжении всей войны препятствовали сбору немцами продовольствия в Белоруссии и прилегающих районах Российской Федерации; начиная с 1943 года они срывали планы по сбору продовольствия на севере Украины. Но в этих регионах традиционно ощущался дефицит продуктов питания, их неплодородные почвы не могли обеспечить продовольствием само коренное население. Даже при отсутствии давления со стороны партизан, немцы смогли бы «выжать» из этих неплодородных земель лишь небольшую часть зерна и мясомолочной продукции из того количества, которое они рассчитывали получить на оккупированной территории. Имевшие действительно важное значение излишки продовольствия были в центральных и южных областях Украины, а также в оккупированных черноземных областях РСФСР (большинство которых, кроме Курской области и Крыма, немцы занимали очень небольшой период времени). Партизаны мало чем могли помешать сбору продовольствия в этих степных регионах. Имеющиеся статистические данные о сборе немцами продовольствия свидетельствуют, что по меньшей мере до 1943 года планы поставок зерна в основном выполнялись за счет зерна, производимого на Украине. Планы по мясу и молочным продуктам были выполнены не полностью, чему отчасти способствовали действия партизан, но основными причинами этого стали бойкот крестьян и неучтенная реквизиция продовольствия немецкими частями.

Предприятия горнодобывающей и металлургической отраслей также почти полностью располагались в южных степных регионах – в Донбассе и Днепропетровске. Если бы партизанам удалось помешать добыче полезных ископаемых, в частности марганца, они бы нанесли серьезный урон промышленности Германии, но партизанские отряды, действовавшие в непосредственной близости к ведущим добычу марганца рудникам, удалось быстро и без труда уничтожить. На западе Украины рейдовый отряд Ковпака предпринял попытку уничтожить важные нефтяные промыслы Галиции, но не добился успеха. Предприятия других отраслей промышленности также были сконцентрированы в городах, расположенных в степных регионах. Даже второстепенные производственные центры в городах Белоруссии и Брянской области были надежно защищены немецкими гарнизонами от атак партизан. Жестокие преступления нацистов, в частности насильственная отправка рабочей силы в Германию, постоянно испытываемый населением городов вследствие прекращения поставок продовольствия голод и убийство сотен тысяч квалифицированных работников еврейской национальности, сыграли куда более существенную роль в снижении уровня промышленного производства, чем действия партизан.

Наиболее серьезные последствия их действия имели для производства древесины. Места ее заготовки были расположены в районах действий партизан. Они уничтожили или захватили много небольших лесопильных заводов в районах Брянска и Припяти, а также препятствовали сплаву леса по рекам Припять, Днепр и Сож. К августу 1943 года немцы были лишены почти 80 процентов круглого леса и лесоматериалов, необходимых им на Украине, вместе с тем половина лесопильных заводов Белоруссии была уничтожена, а план по заготовке древесины был недовыполнен на 44 процента. В целом в 1943 году партизанам удалось уменьшить объем лесозаготовок почти на 35 процентов, а производство лесоматериалов – на 42 процента. Вмешательство партизан в процесс заготовки древесины косвенно повлияло на добычу угля, поскольку шахты Донбасса не могли нормально работать без поставок крепежного леса.

Приведенная выше оценка достижений партизан показывает, что материальный ущерб, нанесенный ими военным усилиям Германии, и материальная помощь, оказанная военным усилиям Советского Союза, были существенными, но далеко не впечатляющими. Однако, прежде чем подводить итоги этих достижений, необходимо рассмотреть затраты, на которые пришлось пойти советской системе ради этих достижений, а также степень истощения ресурсов Германии в результате мер, предпринятых для ограничения действий партизан.

Выделяемые немцами материально-технические ресурсы для борьбы с партизанами были незначительными. Немцы просто не использовали большого количества броневой техники или других видов вооружений, в которых ощущался недостаток. Оккупационные войска немцев были плохо вооружены, а вспомогательные силы, набираемые из местного населения, обычно получали захваченное у противника оружие, которое не могло эффективно использоваться находившимися на фронте немецкими войсками. Незначительное количество самолетов, выделявшихся для борьбы с партизанами, почти всегда в случае крайней необходимости могло быть изъято для иных целей. Советский вклад материально-технических ресурсов в партизанское движение был куда более существенным. Главные партизанские штабы, такие, например, как Украинский штаб партизанского движения, имели в своем распоряжении самолеты, а для поддержки партизан на время выделялись значительные авиасредства из воздушных частей Красной армии. Но использование этих самолетов существенно не влияло на уменьшение советского воздушного потенциала, поскольку советские силы (после лета 1942 года) редко оказывались в таком положении, когда возникала острая потребность в авиации для достижения важнейших военных целей. Поскольку многое указывает на то, что советский режим до конца 1942 года был не способен обеспечить партизан оружием и техникой в достаточной мере, становится ясным, что количество выделяемого до этого времени вооружения и техники истощало и без того ограниченные советские ресурсы. На протяжении войны возрастающие поставки партизанам вооружения играли уже менее заметную роль в плане истощения советских запасов, поскольку увеличение объемов производства и помощь западных союзников быстро исправили создавшееся положение.

Более важное значение имел баланс людских ресурсов. Изучение немецких отчетов и послевоенных советских источников позволяет дать вполне точную оценку численности советских партизан. В начале 1942 года на всей оккупированной территории было всего около 30 000 активно действовавших партизан, но уже к лету того же года их количество значительно выросло. Из общего количества, равного 150 000 человек, большая часть находилась в Белоруссии и прилегающих к ней регионах. Советские утверждения о том, что на Украине в июне 1942 года действовали 33 000 партизан, преувеличены, даже если включить в это число значительную часть украинских партизан, скрывавшихся на южной границе Брянских лесов[47]. Другие советские источники более осторожны в своих оценках. В одном из них говорится, что в начале 1943 года в Белоруссии было 58 000 партизан и 40 000 в РСФСР, а общее количество партизан на всей оккупированной территории составляло 120 000 человек[48]. Еще в одной советской работе указывается, что в мае 1943 года в Белоруссии было 75 000 «вооруженных» партизан и 20 000 на Украине[49]. В любом случае последние цифры дают меньшее совокупное количество, чем то, которое можно получить по немецким отчетам, где указывается, что в середине 1943 года общая численность партизан составляла 200 000 человек. По всей видимости, верной является немецкая оценка уменьшения общей численности партизан до 175 000 человек после того, как часть наводненной партизанами территории была освобождена Красной армией в следующем году. Но немецкие и советские источники практически не расходятся в своих оценках общего количества людей, вовлеченных в партизанские действия на всем протяжении войны. Согласно советским источникам, 360 000 вооруженных партизан было в Белоруссии, 220 000 на Украине; с учетом партизан в РСФСР и других регионах указывается общее количество в 700 000 человек[50]. Принимая во внимание многие факторы, неизбежно влияющие на точность оценки, советские цифры ненамного расходятся с оценкой численности партизан от 400 000 до 500 000 человек, получаемой по немецким документам. Ясно, что степень истощения живой силы партизан была высока, но нельзя точно сказать, какова в этом процессе была доля собственно потерь и какова доля отозванных и дезертировавших из партизанских отрядов.

Возможное общее количество в полмиллиона человек представляло собой весьма существенный вклад людских ресурсов, в особенности если учесть огромные советские военные потери и, как результат, острую нехватку призывников и рабочей силы. Однако вполне понятно, что было бы неправильным использовать эту цифру в качестве основы для оценки вклада партизанского движения в советские военные усилия, поскольку советский режим находил много других применений партизанам. Ясно, что для него было предпочтительнее, чтобы люди находились среди партизан, а не оказывались в распоряжении немецких властей на оккупированных территориях. Существует много свидетельств того, что людским ресурсам партизан часто находилось альтернативное применение. В ряде советских мемуаров приводятся примеры того, как пользующиеся доверием командиры и политработники убеждали отрезанных от основных сил красноармейцев не пытаться вернуться на фронт, поскольку советское руководство требует продолжения ими борьбы с врагом в рядах партизан. Зимой 1941/42 года коридоры на фронте делали довольно простым возвращение людей из многих партизанских отрядов на советские позиции, если бы это было угодно режиму. Например, в партизанских отрядах на севере Белоруссии в этот период было набрано и отправлено в Красную армию порядка 25 000 человек[51]. Трудно объяснить, почему большинство белорусских партизан не было отправлено таким же образом в состав регулярных войск. Даже после ликвидации коридоров масштабное воздушное сообщение с партизанами могло бы быть использовано для возвращения людей на фронт. Но нет свидетельств того, что это делалось, исключением являлись лишь те случаи, когда вывозились тяжело раненные партизаны. Напротив, полеты к партизанам предназначались для постоянной отправки к ним, пусть и в небольших количествах, хорошо подготовленных технических специалистов и офицеров. Поэтому можно сделать вывод, что использование советским режимом людских ресурсов в качестве партизан было сознательным выбором, а значит, его необходимо охарактеризовать как вклад в ведение войны нерегулярными силами. Основную массу партизан составляли люди призывного возраста, и, следовательно, они были потеряны для службы в Красной армии. В конце войны общая численность советских вооруженных сил составляла порядка 10 миллионов человек. В общей сложности в разные периоды, начиная с 1942 года, от 15 до 20 миллионов человек были призваны на службу в советские вооруженные силы (огромные потери, понесенные в 1941 году, будет, пожалуй, не совсем уместно включать в наш подсчет, поскольку до конца этого года не существовало альтернатив использованию живой силы партизан). Следовательно, можно сделать вывод, что партизанское движение поглотило от 2 до 4 процентов от общего количества имевшихся людских ресурсов, пригодных для службы в армии.

Тот размах, с каким людские ресурсы, используемые для партизанской войны, связывали равное количество людских ресурсов Германии, убедительно демонстрирует значение партизанских действий, даже без учета их прочих достижений. Конечно, советские утверждения о потерях, нанесенных партизанами немцам, звучат фантастично. Например, утверждается, что партизаны в Орловской области уничтожили 147 835 немцев[52]. В целом потери противника, понесенные от партизан во всех регионах, не превышали 35 000 человек. Гибель 224 немецких солдат во время одной партизанской атаки на воинский эшелон рассматривается в немецких донесениях как тяжелая потеря. Верно и то, что численность войск охраны на оккупированных территориях (в среднем от 200 000 до 250 000 человек в 1943 и 1944 годах) приблизительно равна численности активно действовавших в это же время партизан. Примерно половину от численности всех войск охраны составляли немцы. На первый взгляд может показаться, что имевшиеся в распоряжении Германии людские ресурсы, не используемые на фронте, были приблизительно равны подобным советским людским ресурсам. На самом же деле это было вовсе не так. Любая армия, имеющая протяженные линии коммуникаций в покоренной стране, вынуждена выделять существенное количество войск для их охраны, ибо, даже при отсутствии видимого вооруженного сопротивления, она должна охранять жизненно важные пути сообщения с находящимися в ее собственной стране базами от актов саботажа и стихийных восстаний населения. В действительности немцы крайне экономно выделяли войска для охраны линий коммуникаций; в 1941 году всего лишь одна дивизия охраняла 250 километров основной железной дороги в Белоруссии. Атаки партизан, несомненно, вынудили немцев увеличить количество войск охраны. С другой стороны, в случае крайней необходимости немцы могли посылать свои войска охраны на фронт. В других случаях регулярные войска могли сниматься с фронта для поддержки специальных операций против партизан. Со своей стороны советское командование не проявляло достаточной гибкости в использовании партизан для поддержки фронтовых частей и даже для оказания помощи одного партизанского отряда другим отрядам. Как правило, во время проведения операций против партизан район их расположения представлял собой полностью изолированный для действий немцев «остров».

Вторым, даже более важным фактором при оценке того, в какой степени действовавшие против партизан силы изымались из немецких людских ресурсов, является качественная характеристика войск охраны. Как правило, входившие в состав этих частей военнослужащие были слишком стары или физически непригодны для службы на фронте. От 20 до 25 процентов охранных частей представляли собой части, дислоцированные на оккупированной территории с тем, чтобы их можно было привлекать для охраны, пока они завершали процесс обычной военной подготовки. Хотя использование этих частей для борьбы с партизанами, возможно, и мешало их подготовке, как правило, они не были предназначены для действий на фронте.

Для борьбы с партизанами немцы использовали значительное количество войск стран-сателлитов (в основном словаков, венгров и румын). Подготовка и вооружение этих войск были такими плохими, а моральный дух столь низким, что на фронте они стали бы обузой. Аналогичным образом, большое количество подразделений вспомогательной полиции, набираемой из населения оккупированных территорий, могло иметь крайне ограниченное применение для действий на фронте. По существу, если во вспомогательной полиции не было необходимости, входившие в нее люди просто становились дополнительным контингентом рабочей силы для отправки в Германию, но там они не играли существенной роли в общем балансе людских ресурсов.

В целом можно сделать вывод, что ресурсы, направленные на борьбу с партизанами, хотя и существенные, были значительно меньше выделенных советским режимом партизанам. Поскольку материально ощутимые достижения партизан также были ограниченными, возникает вопрос, оказались ли усилия партизанского движения соразмерны вкладу в него ресурсов с точки зрения достижения победы в войне. Когда приходится иметь дело со столь значительным количеством различных факторов, дать однозначный ответ на подобный вопрос, разумеется, нельзя. Существовали определенные, едва уловимые нюансы, характеризующие вклад партизан в военные усилия для достижения победы, способные компенсировать отсутствие у них материально ощутимых достижений. Их внезапные атаки влияли на боевой дух немецких войск, хотя нет никаких подтверждений, что им удалось отбить у немцев охоту сражаться. Крупнейшим достижением партизан в психологическом плане стал их вклад в превращение населения оккупированных территорий в настроенные против немцев массы. Но немцы и не стремились добиться лояльности местного населения, и, даже если бы им и удалось ее добиться, трудно сказать, как это повлияло бы на окончательный исход войны. Поэтому следует скорее сделать вывод о том, что с точки зрения вклада в победу в войне достижения партизанского движения в целом весьма сомнительны. Но, как будет показано в следующем разделе, партизаны внесли весомый политический и психологический вклад, оказавшийся крайне полезным для советской системы в долгосрочном плане.

Каковы бы ни были достижения партизан, они оказали крайне важную услугу советской системе, помогая сохранять присутствие этой системы на оккупированных территориях. Вероятно, больше, чем какая-либо другая политическая система, тоталитарная диктатура нуждается в сохранении жесткого подчинения своим требованиям. Своими первоначальными успехами тоталитарная система может быть обязана применению силы, но привычка подчиняться, коль скоро она является сознательной, опирается на веру во всемогущество режима, а отнюдь не возникнет благодаря использованию насилия. Бок о бок с мифом о всемогуществе имеющихся в распоряжении режима инструментов контроля соседствует миф об их вездесущности. Но стоит лишь военным поражениям поколебать заблуждения о всесилии и вездесущности, как тоталитарный режим оказывается в куда большей опасности, чем тогда, когда он широко опирается на добровольное согласие. Привычка подчиняться исчезает. Положение становится еще более серьезным, если режим утрачивает средства контроля на длительный период времени, а на смену ему приходит чужеродная власть. Даже если в конечном итоге ее удается свергнуть, требуется большое количество времени для воссоздания мифа о всесилии и вездесущности восстановленного тоталитарного режима.

Эта точка зрения находит подтверждение в изменениях в сознании людей, связанных с образом советской власти, на территориях, оккупированных Германией в течение двух-трех лет. Последствия этого стали особо заметными после войны. Суровые меры сталинского режима по проверке благонадежности населения оккупированных территорий и по восстановлению жесткого контроля отражают стремление укрепить оказавшийся поколебленным миф путем использования насилия. Однако задаче восстановления советской власти, несомненно, во многом способствовал и тот факт, что эта власть никогда полностью не исчезала на большинстве оккупированных Германией территорий. В значительной степени сохранению советской власти, прямо или косвенно, способствовали партизаны.

На первый взгляд может показаться, что подобное утверждение противоречит выводу о том, что партизаны оказались не способны действовать на большей части оккупированной территории. В общей сложности население территории, оккупированной на длительное время Германией (без учета таких регионов, как часть Московской области и Северный Кавказ, захваченных всего на несколько недель или месяцев), составляло около 70 миллионов человек – примерно две пятых всего населения Советского Союза до войны. Всего лишь около 1 процента населения оккупированных частей СССР проживало на «партизанских территориях», то есть в районах, находившихся под контролем партизан, за исключением периодов, когда против них проводились операции. Большая часть этого населения проживала в изолированных районах Белоруссии, на северных границах Украины или удаленных к северу областях РСФСР. Более значительное количество населения данных регионов – от 15 до 20 миллионов человек – проживало в так называемой «пограничной» зоне и испытывало давление как со стороны партизан, так и немцев. В отдельных частях этой зоны немцам удавалось поддерживать шаткую власть. В деревнях назначались старосты из числа местных жителей. При отсутствии добровольно желающих занять эту должность на нее назначали произвольно, часто распределяя обязанности среди глав отдельных семей. Иногда в помощь старосте выделялся отряд вспомогательной полиции из местных жителей. Староста нес ответственность за поведение жителей деревни: он был обязан сообщать о всех проявлениях антигерманских настроений, доводить до сведения населения постановления оккупационных властей, содержать в нормальном состоянии дороги и снабжать немцев по разнарядкам продовольствием и людскими ресурсами. Если староста действительно был настроен антисоветски, то вскоре выяснялось, что обременительные обязанности делают его в глазах населения орудием в руках немцев. Для партизан, обычно хорошо осведомленных о настроениях деревенских властей, антисоветски настроенный староста становился мишенью. Сотни старост были убиты; если партизаны не могли добраться до старосты, то их жертвами могли стать члены его семьи. Наоборот, если старосту насильственно принуждали выполнять свои обязанности, то партизаны, в свою очередь, пытались склонить его к тайному сотрудничеству. Не будучи столь хорошо осведомлены, как партизаны, немцы часто не знали об этом, если же это становилось им известно, старосту ждало суровое наказание, и даже лояльные к немцам старосты часто становились жертвами их карательных операций против партизан.

Стоящая перед старостами страшная дилемма касалась любого, кто занимал ответственные посты при немцах в северных сельских регионах, куда могла дотянуться партизанская «длинная рука» советского режима. Начиная с 1942 года партизаны всеми силами старались сделать невозможным продолжение процесса управления и функционирования экономики под властью немцев. Советские авторы находят этому весьма простое объяснение: любое сотрудничество с оккупантами было предательством. Кое-кто из советских авторов видит в кампании против коллаборационизма подтверждение всесилия и вездесущности советской власти. Рассказывается, например, как один из партизанских командиров заявил старосте: «От нас нигде не скроешься. Предателю нет и никогда не будет спасения на советской земле»[53].

Угроза была преувеличенной, но отнюдь не пустой. Бесчисленное количество сотрудничавших с врагом чиновников бежало в занятые немецкими войсками города или в южные степные районы. Там, как отмечалось выше, партизаны не могли широко прибегать к физической расправе. Но почти в каждом городе активно действовали подпольные организации агентов режима. По советским источникам, подпольщики отличались от партизан, исключением было лишь то, что партизаны отчасти тоже подчинялись подпольным комитетам коммунистической партии. Как отмечалось, при проведении операций по сбору разведывательной информации вышеуказанное различие часто стиралось, когда подпольщикам требовалась поддержка партизан. В сентябре 1942 года для руководства пропагандистской работой подпольщиков в Центральном штабе партизанского движения был создан политический отдел[54]. В деле ведения пропаганды и оказания психологического нажима партизаны и подпольщики становились дополнявшими друг друга членами «одной команды». Агенты подпольщиков вели просоветскую пропаганду там, куда не могли добраться партизаны. Часто подпольщики предостерегали коллаборационистов. Иногда вслед за угрозами следовали убийства. Даже если большинство людей на лишенных партизанского движения оккупированных территориях и не подвергались насилию со стороны советских агентов, они знали, что тайные представители режима находятся среди них. Если в тот момент режим и не был способен сохранить иллюзию своего всесилия, простой гражданин степных регионов или городов не сомневался в его всеведении. Не оставался он в неведении и относительно вездесущности находившихся в северных районах партизан, поскольку слухи о действиях партизан, часто специально преувеличенные советскими агентами, распространялись и множились. Даже в крайне отдаленных от их баз районах партизаны помогали поддерживать миф о всесилии советского режима.

Влияние партизан, прямое или косвенное, отнюдь не ограничивалось лишь демонстрацией того, что нет и не может быть альтернативы советской власти. Всеми доступными средствами партизаны стремились восстановить в той или иной форме советскую власть. Их усилиям в огромной степени способствовала тонко рассчитанная избирательность в обращении с местным населением. Партизаны редко прибегали к карательным мерам в отношении сельских общин. Обращение с открыто антисоветски настроенными этническими группами, такими, например, как крымские татары, может считаться исключением, но даже в этом случае нельзя утверждать, что партизаны при проведении репрессий действовали огульно. Ядро антисоветских элементов уничтожалось, умеренные и бездействующие коллаборационисты подвергались унижениям, но обычно им оставляли надежду на искупление грехов. От простых граждан требовали неукоснительного выполнения обязательств перед советской системой, но в остальном обращение с ними было лояльным. Партизаны вовсе не стеснялись подвергать гражданское население страшному риску и лишениям, когда это оказывалось необходимым в интересах режима, но они не заставляли народ страдать беспричинно.

Командир партизанского отряда сам по себе являлся важнейшим представителем советской власти. Его связь с Москвой служила доказательством продолжения существования советской власти; следует отметить, что многие командиры забрасываемых на парашютах групп являлись москвичами, о чем они сообщали местному населению. Комиссар отвечал за пропаганду среди местного населения. Но в контролируемых партизанами районах по мере возможности обычно пытались восстанавливать существовавшую ранее партийную структуру. Там, где это было возможно, осуществлялся призыв в Красную армию людей призывного возраста. В зависимости от обстоятельств и текущих требований пропаганды затрагивались и другие критерии советской системы, например, делались попытки восстанавливать колхозы. Однако эталоном считалось полное воссоздание советских учреждений[55].

Рассматривая влияние партизан на население оккупированных территорий, не следует забывать, что прямое воздействие в основном оказывалось на село. В 1941 году две трети населения СССР проживало в сельской местности; в Белоруссии сельское население составляло почти четыре пятых. В составе его преобладали крестьяне. Небольшая часть так называемой сельской интеллигенции, состоявшей из мелких чиновников и лиц, не имевших непосредственного отношения к сельскому хозяйству, в основном эвакуировалась вместе с советскими войсками. В результате население районов, где ощущалось влияние партизан, почти целиком составляли крестьяне (за исключением отбившихся от своих частей красноармейцев, большинство которых также было крестьянского происхождения).

Подавляющее большинство крестьян в районах, где действовали партизаны, были русскими или белорусами. Последние не проявляли особого стремления к национальной обособленности. У небольшой части украинских крестьян на северо-восточной границе Украины и вдоль южной оконечности Припятских болот уровень национального самосознания также был невысок. Однако, как отмечалось выше, совсем иная ситуация сложилась в Волыни и Галиции, а также среди крымских татар. Если отбросить эти последние группы, то можно сказать, что по своему составу крестьяне, на которых оказывали влияние партизаны, представляли собой национально однородную русскую массу. Однородны были они и по своему социальному и экономическому статусу. Заселенные ими неплодородные земли были пригодны по большей части лишь для ведения сельского хозяйства, обеспечивающего им пропитание. Как результат, экономические последствия коллективизации в этих районах были менее тяжелыми, чем в плодородных черноземных областях на юге и юго-востоке. Доля крестьян, причисляемых к «кулакам» (термин, которым в конечном итоге стали обозначать всех сопротивлявшихся коллективизации крестьян), была небольшой, и средний крестьянин при создании колхозов терял меньшую собственность. Тем не менее крестьяне были крайне враждебно настроены к колхозам. Кулаки, чья численность в составе крестьян не превышала 5 процентов, играли несоразмерно важную роль в экономике этих регионов и, по всей видимости, оказывали серьезное влияние на других крестьян. После того как собственность кулаков была экспроприирована, а многие из них отправлены в ссылку, разрушительные последствия экономического и психологического порядка оказались очень тяжелыми. Но здесь не было массового голода, как на Украине, и доля оторванных от земли крестьян была меньше, чем на юге.

К 1933 году коллективизация в основном была завершена, удалось добиться относительной стабилизации сельского хозяйства. Но агрессия Германии восемь лет спустя четко показала, что крестьяне вовсе не смирились с коллективной системой ведения хозяйства. Большое количество свидетельств этого мы лишь обобщаем в данном разделе (более подробно этот вопрос рассматривается в части четвертой). Там, где было возможно, крестьяне распределяли колхозную землю и имущество среди отдельных крестьянских хозяйств. Крестьяне были сильно разочарованы, когда немецкие оккупационные власти стали настаивать на сохранении колхозов, как удобной формы для обеспечения продовольствием. Советский режим был вынужден признать силу крестьянского недовольства коллективной формой ведения хозяйства. Существуют свидетельства того, что партизаны получали указания терпимо относиться к раздаче земли крестьянам и даже распространяли слухи об отказе от системы коллективного ведения сельского хозяйства после войны. Даже в опубликованных советских источниках указывается, что, во всяком случае на ранних этапах войны, режим избегал информировать крестьян, что коллективная система будет восстановлена. Традиционный термин «крестьянин» стал использоваться вместо советского термина «колхозник». Весной 1942 года, когда партизанам Смоленской области приходилось тяжело, внутри областной партийной организации крестьян продолжали называть колхозниками, но в то же время советские власти сформировали «Ленинский крестьянский антифашистский союз»[56]. По всей видимости, термины «крестьянский» и «антифашистский» должны были взывать к патриотизму крестьян; пропаганда в основном делала упор на плохом обращении немцев с крестьянами, а не на достоинствах советской системы. Однако после того, как ситуация изменилась, о «Союзе» забыли, и в обиход снова вошли привычные советские названия «коммунистический» и «колхозный». Но вплоть до окончания войны партизаны терпимо относились, а иногда даже поощряли активное посещение крестьянами православных религиозных служб. Даже сегодня советские источники признают, что терпимость к религии была необходима для того, чтобы не обидеть крестьян. Положение партизан среди крестьян было двусмысленным. В каком-то отношении крестьяне отождествляли партизан с «нашими». Национальная принадлежность и язык партизан были главными факторами, способствовавшими такому отождествлению в Белоруссии и РСФСР. Почти четыре пятых всех партизан по национальности были белорусами или русскими. Один из советских источников (используя, по общему признанию, неполные данные) указывает, что в Орловской области 70 процентов партизан были русскими, 15 процентов украинцами и 10 процентов белорусами[57]. Учитывая тот факт, что силы этих партизан были сосредоточены в российском регионе, граничащем с Украиной и Белоруссией, их национальный состав выглядит хорошо сбалансированным для обеспечения им признания местного населения. На Украине же положение было совсем иным. Один из советских источников указывает, что в «крупнейшем партизанском отряде Украины» было 23 097 русских и 5747 белорусов[58]. Общая численность этого отряда не приводится, но, исходя из относительно небольшого количества партизан, активно действовавших на Украине до середины 1943 года, можно заключить, что эти не являвшиеся украинцами люди составляли основную часть партизан, действовавших на Украине в ранний период. Другой советский источник придерживается мнения, что тот факт, что партизанская бригада В.А. Бегмы имела в своем составе в августе 1943 года 73,5 процента украинцев и белорусов, а в феврале 1944 года 82 процента украинцев, поляков и белорусов, свидетельствует о том, что партизанское движение на Украине являлось исконно украинским[59]. По существу, эти данные показывают, что скорее прослеживается тенденция, когда партизаны по мере продолжения войны и призыва в их ряды большого числа местных крестьян становились украинцами, а отнюдь не свидетельствуют о том, что на более раннем этапе участники партизанского движения были украинцами. В целом эти свидетельства указывают на то, что на Украине, в отличие от расположенных севернее регионов, партизаны являлись этнически и социально чуждым слоем.

Социально чуждым слоем партизаны являлись практически повсюду. Как отмечалось выше, на ранних этапах партизанами были главным образом члены партии и лица, состоявшие на службе в органах полиции и государственном аппарате; они являлись выходцами из городов и были относительно неплохо образованы. Таким же было основное ядро офицеров Красной армии, а также комиссары и члены особых «команд», объединившиеся для возрождения партизанского движения зимой 1941/42 года. Хотя отрезанные от основных сил рядовые военнослужащие в основном были по происхождению крестьянами, среди них было много бывших рабочих. До 1943 года этот слой превалировал в составе партизанских сил, чей социальный состав резко отличался от крестьян, среди которых они действовали. Упоминавшиеся выше неполные советские данные указывают, что 38,8 процента партизан Орловской области были промышленными рабочими, 32,2 процента служащими и лишь 31 процент крестьянами[60]. В отличие от низкого уровня образования подавляющего большинства крестьян по меньшей мере 74 процента партизан имели среднее образование. Соответственно до конца 1943 года партизаны представляли собой группу, состоявшую из имевших образование выходцев из городов. Этим они были близки к тем слоям, которые на протяжении нескольких поколений отправлялись из городов для навязывания сопротивляющимся крестьянским массам требований центральной власти.

В 1943 и 1944 годах социальный состав партизан резко изменился. Доля бывших красноармейцев в составе партизан заметно упала в результате крупных потерь после проведения немцами карательных операций. Вместе с тем в рядах партизан оказались десятки тысяч молодых крестьян. Часть из них попала к партизанам, спасаясь от угона на работу в Германию, либо, что было более распространено, откликнувшись на призыв партизанских командиров, стремившихся пополнить ряды партизан, а также помешать немцам получить дополнительную рабочую силу. Небольшое количество дезертиров из вспомогательных полицейских отрядов и другие представители сельского населения, пытавшиеся доказать свою лояльность советскому режиму, добровольно вступали в ряды партизан. К добровольцам относились с презрением, называя «партизанами 1943 года», то есть желавшими примкнуть к одерживающей победу советской стороне. Зачастую таких людей отделяли от закаленных в боях партизан из числа бывших красноармейцев, их хуже снабжали и вооружали. Подобное обращение не преследовало цели вознаградить испытанных сторонников системы и наказать менее рьяных. Партизанское командование отдавало себе отчет в том, что крестьянские новобранцы, в отличие от бывших военнослужащих, были склонны с повышенным вниманием относиться к немецкой пропаганде и даже дезертировать при удобном случае. Более того, крестьяне весьма неохотно подчинялись требованиям режима о перемещении отрядов со своих находившихся рядом с их домами баз. У партизан помимо их официальных званий существовала даже своеобразная табель о рангах: 1) добровольцы 1941 года (обычно работники советского аппарата); 2) отрезанные от своих частей красноармейцы; 3) крестьяне, набранные или добровольно присоединившиеся к партизанам после 1942 года; 4) дезертиры из полиции. Бывшие красноармейцы никогда не пользовались полным доверием у командиров, ибо последние прекрасно понимали, что, если бы обращение немцев с военнопленными было более мягким, а советский режим не оказывал нажима на отбившихся от своих частей солдат, они бы никогда не оказались в рядах организованного партизанского движения. Тем не менее бывшие красноармейцы были незаменимы, ибо (несмотря на возникавшие у них связи с местным населением) их было сравнительно легко убедить перемещаться. Без продолжавшей оставаться высокой (около 40 процентов) численности красноармейцев в партизанском движении сомнительно, чтобы оно смогло бы стать таким мобильным инструментом, каким являлось. В результате, хотя к 1944 году крестьяне составляли большинство партизан, они не были «первосортными» членами своих отрядов. Это стало еще одной причиной того, почему крестьяне продолжали считать партизанское движение чуждой силой, навязанной извне.

Несомненно, что крестьянство отвергало партизан, считая их в лучшем случае меньшим из зол. Однако следует отметить, что спонтанно не возникло ни крестьянской организации, ни крестьянского героя, ставших бы выразителями недовольства крестьян. В очень редких случаях советский режим стремился изображать кого-либо из партизанских лидеров представителем крестьянства. Выдающимся примером такого лидера стал Сидор Ковпак, являвшийся якобы простым человеком, потомком запорожских казаков. Кем бы ни был Ковпак по происхождению, на самом деле до войны он занимал руководящий пост. Как правило, режим не особо старался афишировать связь своих партизанских командиров с крестьянством. С другой стороны, ни один из антисоветских лидеров, появившихся во время оккупации, не являлся выходцем из крестьянских масс. К числу таких, кто находил поддержку главным образом у сельского населения, относится, например, Каминский, который являлся поляком по происхождению и был служащим; партизанский лидер украинских националистов Тарас Боровец до войны был владельцем небольшого карьера. Хотя немцы вряд ли допустили бы настоящую крестьянскую войну, ничто не указывает даже на зачатки крестьянского восстания против своих мучителей, будь то партизаны или оккупанты. Это отнюдь не означает, что крестьянство оставалось пассивным или не знало, чего хочет. Спонтанно возникший «раздел» колхозных земель свидетельствует об обратном. Но, столкнувшись с силой, крестьяне занимали осторожную, выжидательную позицию. Едва ли стоит этому удивляться, памятуя о незавидной доле крестьян в предшествующую четверть века.

В 1941 году советская тоталитарная система только начинала нелегкий процесс «поглощения» крестьянской массы. Командные кадры партизан, в свою очередь, так же как и любой другой слой населения страны, во многом представляли собой «людей новой формации», воспитание которых было основной целью «социалистических» преобразований. Практически все офицеры воспитывались и получали образование при советской системе и глубоко впитали коммунистические идеи. В 1941 году среди партизан (в Московской области) 63 процента были коммунистами, 15 процентов комсомольцами[61]. Однако к концу войны количество членов партии среди партизан едва ли превышало их количество в общем срезе советского мужского населения призывного возраста. Лишь 7 процентов украинских партизан были коммунистами, и менее 12 процентов из остальных являлись комсомольцами. Доля коммунистов и комсомольцев среди белорусских партизан была выше, и, по всей видимости, она была выше в партизанском движении в целом[62]. Но на всем протяжении войны практически все офицеры были членами партии. Большинство вступило в партию еще до войны, но, если не являвшийся коммунистом проявлял свои «качества лидера», его вскоре принимали в партию.

Описанные выше командные кадры представляли собой небольшую часть чиновников аппарата (а всего их насчитывалось несколько сотен тысяч), которых мы назвали «приверженцами» советской системы. Эти люди занимали более высокое положение и несли больший груз ответственности, чем рядовые члены партии, уже не говоря о простых гражданах. Они также являлись тем «материалом», из которого в дальнейшем формировалась «элита». Но саму элиту можно определить лишь как средний уровень аппарата: чиновники, занимавшие высокие должности в исполнительной власти, но впрямую не влиявшие на проводимую политику. Эта элита (несколько тысяч человек) состояла из партийных чиновников, среди которых были первые секретари обкомов партии, руководители важных отделов центральных и республиканских партийных органов, НКВД и других государственных органов управления, а также высокопоставленные офицеры и политработники Красной армии. Внутренний круг руководителей (которых мы назовем «режимом») включал в себя несколько десятков человек, имевших относительно свободный доступ к Сталину. В вопросах, привлекавших его внимание, власть Сталина была абсолютной, но обстоятельства вынуждали его делегировать часть полномочий членам Политбюро, Государственного Комитета Обороны, своим личным секретарям и наиболее важным народным комиссарам. Представители режима, разумеется, не участвовали в командовании партизанскими отрядами. Некоторые из них (такие, как Хрущев и Жданов) играли важную роль в руководстве партизанским движением, но эта деятельность была лишь небольшой частью их обязанностей. Вероятно, несколько высокопоставленных чиновников, осуществлявших непосредственное руководство партизанским движением, например Строкач, были близки к тем, кто имел доступ к Сталину.

Многое косвенно указывает на то, что режим не привлекал даже чиновников среднего уровня к опасному делу командования партизанами и подпольными организациями в тылу противника. Одним из известных высокопоставленных чиновников, получивших такое задание, являлся А.Ф. Федоров, первый секретарь одного из обкомов партии. Другие областные чиновники, направлявшиеся к партизанам и на подпольную работу, занимали более низкие посты. Один из направленных на подпольную работу чиновников был болен туберкулезом[63].

Есть основания полагать, что некоторые чиновники, направленные для командования партизанами, были в каком-то смысле «расходным материалом». Примером этого являлся С.А. Олексенко, руководивший Каменец-Подольским подпольным обкомом и партизанскими отрядами с весны 1943 года до прихода Красной армии. До ноября 1937 года Олексенко являлся первым секретарем Каменец-Подольского обкома партии, но после этого его имя не упоминалось в советской прессе. Можно предположить, что он попал в немилость во время «Великой сталинской чистки» и получил назначение на подпольную работу в качестве шанса реабилитировать себя. Обстоятельства назначения Олексенко не являются чем-то особенным: СВ. Руднев, который до своей гибели в бою в 1943 году являлся направляющей силой в «кочующем» отряде Ковпака, был опытным кадровым офицером Красной армии. Памятуя о чистках, не трудно понять, почему он прозябал, занимая небольшой пост в Сумской области, когда началась война. Ветеран гражданской войны в Испании Мокроусов занимал должность директора заповедника, пока начавшаяся война не вернула его на положенное ему место. Поскольку воевавших в Испании «старых большевиков» чистки затронули особо широко, можно предположить, что ему тоже была предоставлена возможность реабилитироваться. Существует единственный, но очень важный пример, на основании которого можно утверждать, что человеку удалось себя реабилитировать службой в партизанах. Полная биография Д.М. Медведева совсем недавно была написана одним из его соратников по партизанскому движению. Его биограф вспоминает, как Медведев, старый чекист, оказался в трудном положении после своей критики методов, использовавшихся чекистами при Н.И. Ежове и Л.П. Берии. Незадолго до начала войны Медведев, еще сравнительно молодой, был отправлен в отставку по «состоянию здоровья». Но через несколько дней после нападения Германии Медведев пришел в Народный комиссариат государственной безопасности (НКГБ) с планом создания партизанского отряда, забрасываемого в тыл противника на парашютах[64]. Впоследствии он командовал крупным партизанским отрядом на Волыни.

Главной причиной возвращения в строй старых большевиков и старых чекистов стало то, что эти люди, в отличие от большинства «людей 1938 года», которых Сталин выдвинул на руководящие должности после «большой чистки», имели опыт конспиративной работы, требовавшийся партизанам и подпольщикам. По существу, режим был вынужден возродить традицию использования инициативы отдельных, фанатично преданных делу людей, как это было при Ленине. Образ мыслей, воспитываемый этой традицией, в прошлом вызывал отвращение у Сталина и его соратников. Он противоречил принципам жесткой централизации управления, ознаменовавшей установление полной диктатуры Сталина в 1930-х годах. Индивидуальная инициатива или просто повышенный энтузиазм вызывали у Сталина подозрение. Более того, он усиленно искал критерий стабильности власти, которым едва ли могло служить возвращение к примитивному большевистскому фанатизму. Вполне понятно, что возникшее в результате войны чрезвычайное положение вынудило Сталина пересмотреть свою политику в этом и многих других вопросах. Тем не менее режим явно волновало неизбежное ослабление жесткой организационной структуры среди партизан. Любой диктаторский режим сталкивается с проблемами, когда он вынужден вооружать значительные слои простых граждан. Советский режим выработал строгую систему методов контроля для сохранения лояльности призываемых на службу в Красную армию, но эти методы не вполне годились для условий партизанского движения. Партизанское движение по самой своей сути бросало вызов власти. Советская пропаганда постоянно рисовала немцев «бандитами» и «захватчиками», призывая всемерно срывать их планы и оказывать сопротивление, но в недалеком будущем население, пройдя такую «психологическую обработку», могло взять на вооружение ту же тактику в отношении советской власти. Молодые партизаны вполне могли усвоить в работе, поведении и семейных отношениях порочные привычки, которые сделали бы их непригодными для послевоенного советского общества. «Нелегальность» – привычка лгать, воровать и прибегать к насилию в борьбе с оккупационной властью – могла наложить отпечаток на поведение людей и в дальнейшем представлять проблему для власти. Отчасти эти недостатки могли быть скомпенсированы теми преимуществами, которые советский режим мог извлечь из разрушения привычных устоев, препятствовавших полному установлению тоталитарной системы. Чистки среди партизан после изгнания немцев затронули самых подозрительных из их числа. Раздуваемый после войны миф о славных делах партизан стремился направлять воспоминания о партизанском движении в нужное системе русло. Тем не менее режиму с самого начала было очень важно предпринять срочные действия по контролю за потенциально опасными сторонами партизанского движения.

Первым и основным шагом было настоятельное требование соблюдения строжайшей дисциплины. Подчинение командирам должно было быть беспрекословным. «Ненужная демократия», такая, например, как практика выслушивать мнения рядовых партизан перед принятием решения, строго осуждалась[65]. От командиров отрядов также требовали соблюдения жесткой субординации, хотя им было позволено высказывать свое мнение. Особенно серьезные разногласия возникли в 1942 году по поводу слияния мелких отрядов в крупные бригады. Помимо чисто военных причин для такой реорганизации режим, видимо, пытался использовать ее в качестве средства усиления контроля. Многие командиры отрядов оказались на своих постах случайно. И пусть они были достаточно сведущи и лояльны для сохранения своих постов, режим мог более надежно контролировать их, подчинив тщательно подобранным командирам бригад.

Интересно отметить, что одним из командиров бригад, которому успешно удалось преодолеть сопротивление командиров отрядов, был А.Н. Сабуров, в прошлом сотрудник НКВД. Опора режима на НКВД в партизанском движении просто поражает. Свидетельства влияния НКВД подробно рассматриваются далее, поэтому нет необходимости останавливаться на них здесь. Внимательное изучение советских источников показывает, что влияние полицейских структур (для удобства НКВД и НКГБ можно рассматривать как взаимозаменяемые органы) было, по всей видимости, намного сильнее, чем считали немецкие аналитики. В советских источниках при характеристике большинства партизанских офицеров всех рангов попутно указывается, что почти все они имели отношение к полицейским структурам. В ряде случаев даже дается понять, что среди этих людей существовало нечто вроде круговой поруки. Например, М.И. Наумов, который был офицером-пограничником, отмечает со ссылкой на одного из партизан, также имевшего отношение к охране границы, что раз этот человек был пограничником, то ему можно было доверять[66].

В организации партизанского движения НКВД принимал участие все время. «Особые отделы» (00), впоследствии появившиеся во всех отрядах, вели тщательную проверку лояльностью партизан. До того как в середине 1942 года были созданы Центральный штаб партизанского движения и региональные штабы, НКВД (вместе с партией и Красной армией) непосредственно участвовал в управлении партизанским движением. В 1941 году, например, в Московской области отбор в партизаны проводился совместно обкомом партии и областным управлением НКВД, радиосвязь с партизанскими отрядами осуществлялась по двум каналам, один принадлежал обкому, а другой областному управлению НКВД[67]. По непонятным причинам Центральный штаб был расформирован 13 января 1944 года[68]. Трудно представить, чтобы у него не оказалось преемника, осуществлявшего контрольные функции. Вполне вероятно, что Четвертое управление НКВД, непосредственно занимавшееся партизанскими операциями, взяло на себя эти функции[69]. Начальником Четвертого управления был П.А. Судоплатов (его заместителем Эйтингон), но вполне возможно, что загадочный «Сергиенко» имел отношение к этому управлению. Большая часть полномочий Центрального штаба перешла к Украинскому штабу партизанского движения, возглавляемому Т.А. Строкачом, бывшим заместителем народного комиссара внутренних дел Украины. Многие партийные руководители, тесно связанные с возникновением и развитием партизанского движения, занимали различные посты в партийном аппарате, в частности в ведающих кадрами отделах, имевших тесную связь с полицейскими органами. К этой категории относились М.А. Бурмистенко, М.С. Спивак, В.А. Бегма на Украине; Л.З. Мехлис, являвшийся в 1941 году начальником Политического управления Красной армии; и П.К. Пономаренко, который был начальником Центрального штаба партизанского движения.

Следует подчеркнуть, однако, что НКВД никогда не осуществлял контроля за партизанами подобно тому, как служба СС контролировала отдельные стороны военных усилий Германии. Во-первых, НКВД сам был раздроблен, что, скорее всего, делалось по негласному указанию Сталина. Руководство Четвертого управления состояло из офицеров тайной полиции, которые (судя по послевоенным назначениям) были тесно связаны с Л.П. Берией. Большинство имевших отношение к полицейским структурам высших офицеров в республиканских штабах и непосредственно в партизанских отрядах, наоборот, были из пограничных войск. Между последними и людьми Берии всегда существовали трения. Наиболее заметный из офицеров-пограничников, Строкач, в последующие годы стал одним из самых ярых противников группы Берии. К тому же важную роль в руководстве партизанским движением играли крупные партийные чиновники, не имевшие отношения к полицейским структурам. Н.С. Хрущев, чьи заслуги, возможно, были несколько преувеличены в последние годы, несомненно сыграл важную роль. А.А. Жданову приписывается заслуга создания «прототипа» штаба партизанского движения в подчиненной ему Ленинградской области[70]. И наконец, все наиболее важные вопросы (такие, например, как план партизанских действий на Украине в 1943 году) рассматривались на Политбюро, которое возглавлял сам Сталин[71].

Даже тогда, когда вопрос об открытом неповиновении приказам режима не возникал – а подобного, за редкими исключениями, не происходило, – партизанское командование проявляло многие черты, являвшиеся, по мнению режима, отрицательными. Большинство этих черт, пожалуй, не было присуще самому партизанскому движению, а отражало определенные общие черты всего советского руководства. Особые условия партизанской жизни просто обнажали их. Кроме того, большое количество доступной информации о партизанских руководителях позволяет пристальнее взглянуть на эти черты, чем это можно сделать при рассмотрении советской бюрократической машины в целом. То же самое справедливо и в отношении положительных (опять же с точки зрения режима) черт руководителей партизанского движения.

Опыт партизанского движения во многом свидетельствует о том, что советские руководители отнюдь не беззаветно были преданы системе. Если о возможности накопления собственности речь не идет, то о возможности получения вознаграждения забывать не стоит. Ясно, конечно, что понятие «вознаграждение» является условным, ибо почти все партизаны испытывали тяжелые лишения и физические страдания. В каком-то смысле уровень лишений и риска делал возможность получения вознаграждения весьма привлекательной. Такие возможности соответствовали рангу. Офицеры получали символические награды, такие как медали, новая форма и личное оружие. Иногда они лучше питались, часто имели более удобное отдельное жилье. Один из авторов мемуаров вспоминает, что командиры злоупотребляли проживанием в отдельной землянке, но иногда такая практика была оправданна[72]. Вероятно, самой большой привилегией офицеров – тесно связанной с их отдельным жильем – была возможность пользоваться сексуальными «правами» в отношении немногочисленных женщин, находившихся среди партизан. Хотя существует масса свидетельств того, что подобная практика была вполне обычной, она настолько противоречит официально провозглашаемому в СССР «пуританскому» кодексу, что советские авторы мемуаров редко упоминают о сексуальном поведении партизанских офицеров. Один из авторов, правда, описывает, как один из командиров привел из лагеря беженцев девушку и жил вместе с ней. Он даже позволял ей вмешиваться в исполнение своих обязанностей: кому выдавать оружие в первую очередь, а кому во вторую, решал не он, а его «лесная жена»[73].

Более существенным, чем свидетельства о личном эгоизме, служит указание на стремление партизан к так называемой «групповщине». Эффективность боевого подразделения во многом зависит от степени его сплоченности и приверженности чести мундира. В частях регулярной армии негативные аспекты такого развития сдерживаются жесткой субординацией по отношению к вышестоящим командирам. Поскольку партизаны практически всегда действовали в изоляции, их сплоченность часто приводила к тому, что они стремились соблюсти интересы своего отряда за счет других партизанских отрядов. Успех командира во многом зависел от уровня его престижа среди подчиненных; в результате он стремился в первую очередь заботиться об их интересах, забывая о других. Некоторые командиры настаивали на своем «суверенитете» и стремились избежать подчинения кому бы то ни было, кроме удаленного Центрального штаба[74]. Эта тенденция имела отношение к высказанным в 1942 году рядом командиров возражениям в отношении формирования бригад. Но, например, Сабуров, который настаивал на формировании одной из наиболее важных бригад, с таким же упорством отказывался сделать следующий шаг по подчинению своего укрупненного отряда вышестоящему командованию на территории Брянской области. Сабурову удалось сохранить «независимость» своего отряда. Отчасти причиной этого было то, что режим не хотел формировать слишком большие партизанские части. Однако (если верить словам захваченного в плен партизанского офицера) привилегированное положение отряда Сабурова также объяснялось тем, что, благодаря использованию радио, ему удалось так сильно «раздуть» свою репутацию, что вышестоящий штаб опасался, как бы его понижение в звании не сказалось негативно на боевом духе его подчиненных[75]. Несколько месяцев спустя командование другой партизанской бригады обнаружило, что люди Сабурова бессовестно присваивали себе сбрасывавшиеся на парашютах продукты и снаряжение, предназначавшиеся для других отрядов. Пострадавшие в отместку отвечали тем же[76].

Любой изучающий управление советским промышленным производством найдет поразительную аналогию между этими чертами «групповщины» и практикой действий директоров провинциальных заводов и организаций.

Часто «групповщина» сопровождалась попытками выйти из-под контроля, с тем чтобы избежать выполнения трудных и опасных заданий. Иногда, напротив, партизанские командиры стремились к независимости, опасаясь, что сидящие в штабах бюрократы помешают эффективным действиям их отрядов. Одной из отличительных особенностей советского бюрократического аппарата являлось нежелание самостоятельно принимать решения. Такое нежелание, обычно приводящее к отсутствию результатов, могло оказаться фатальным в партизанских делах. В приводимой ниже примечательной выдержке один из руководителей партизан, который особо настаивал на подчинении отдельных отрядов полевым партизанским штабам, критикует свое московское руководство:

«Я просил свое начальство принять решение. Но Москва не отвечала. Ежедневно приходили радиограммы по самым разным вопросам, но в них не было и намека на поднятый нами вопрос. Я понимаю это так: наше предложение все еще не попало к руководству, а непосредственные исполнители не хотели брать на себя всю ответственность за такое важное решение.

Но мы не могли увиливать от обязанности сражаться. Я размышлял: если задание будет выполнено, ничего, кроме благодарности, мы не заслужим; если же мы погибнем, то кто-нибудь все равно вспомнит нас добрым словом»[77].

На роль партизанского командира подходил человек решительный, готовый идти на риск и нарушать установленные правила. Командир одной из крупных партизанских бригад рассказывает, как, еще будучи партийным секретарем, ему пришлось столкнуться с «законопослушным» сотрудником государственного банка. Тот отказывался выплачивать деньги без требуемого по правилам особого распоряжения из Москвы, хотя немцы уже стояли у ворот города. После короткого спора партийный секретарь заявил банковскому служащему, что деньги просто «мобилизованы» для военных нужд[78]. Воспоминания об этом случае в самом начале мемуаров задают тон всей книге. В ней проводится мысль, что потребность, при которой достижение результата ставится выше подчинения бюрократическим правилам, пусть и не в полной мере присуща партизанским операциям, но может стать вполне предсказуемым ответом знающего свое дело советского руководителя на возникновение чрезвычайных ситуаций, угрожающих советской системе. При выполнении приказов следует проявлять гибкость. Отвергая довод о том, что сохранение небольших партизанских отрядов в 1942 году было необходимо увязывать с указаниями обкомов, полученными в 1941 году, командир одного из партизанских отрядов заявил: «Но именно в этом проявляется великая сила нашей партии, она нигде и никогда не следует догмам, нигде и никогда не живет по раз и навсегда установленным правилам. Каждый раз партия принимала решения сообразно обстоятельствам. В настоящий момент обстоятельства существенно изменились»[79].

Партизанскому офицеру было положено не столько подчиняться одному вышестоящему начальнику, сколько выполнять существующие приказы и установленные правила. Советский режим никогда не полагался на единый порядок подчиненности для контроля за партизанами. Все наши попытки обрисовать сложную систему контроля одной точной, всеобъемлющей схемой ее организации не увенчались успехом, и чем больше информации удается получить, тем сложнее выработать четкую схему распределения полномочий. Возможно, нам все еще недостает информации или мы неверно проанализировали имеющуюся. Более вероятно, однако, что режим сознательно сохранял дублирующие друг друга командные структуры. Сохраняя сложный порядок подчиненности, он лишал каждого отдельного офицера положенного ему места в командной иерархии. В результате тот не имел четкого представления, кто будет его проверять или отдавать приказы. Поэтому он не мог поддерживать «удобные» отношения с одним конкретным вышестоящим начальником, на защиту которого в любых обстоятельствах он мог бы рассчитывать. Стремление к «семейственности» на всех уровнях было почти полностью искоренено. Оставаясь в каком-то смысле «обнаженным» перед требованиями неизвестных ему вышестоящих начальников, партизанский командир испытывал неуверенность, побуждавшую его проявлять инициативу, не дожидаясь приказов.

Нельзя не восхищаться той изобретательностью, с какой советский режим, сознательно или нет, создал механизм контроля, который стремился добиться от исполнителей максимальной отдачи. Гибкость и дублирование в порядке подчиненности, пожалуй, характерны для всей советской системы управления. Другой характерной особенностью, нашедшей свое отражение в партизанском движении, было стремление режима каждый раз создавать новую организационную структуру при возникновении очередной крупной проблемы. Когда первоначальная схема организации партизанского движения оказалась нежизнеспособной, начался долгий (осень 1941 года – весна 1942 года) период импровизации. Частично территориальная система организации была сохранена; отделения НКВД продолжали играть руководящую роль; в качестве организационных центров были использованы фронтовые части Красной армии, и в сентябре 1941 года в Ленинграде был сформирован Штаб партизанского движения. В мае 1942 года ленинградское решение стало моделью для Центрального штаба, а в последующие месяцы и для целого ряда региональных штабов. Новая организация предоставляла возможность связывать действия партизан с партией, а не с Красной армией. В результате в будущем партизанское движение могло быть провозглашено вкладом партии в достижение великой победы. Вместе с тем организация штабов позволяла собрать военных регулярной армии, партийных чиновников и вездесущих представителей полицейских структур в единый орган, созданием которого формально признавалось существование интересов различных ведомств в партизанском движении.

Однако формирование штабов отнюдь не означало, что система управления партизанами оказывалась «застывшей». Увеличившиеся обязанности Украинского штаба после ликвидации Центрального штаба в начале 1944 года явно имели отношение к необходимости расширения действий партизан на не ассимилированную в политическом отношении территорию Западной Украины и будущие восточноевропейские страны-сателлиты СССР. Украинский штаб продолжал действовать (хотя Строкача на посту начальника сменил командир партизанской бригады В. Андреев) до июня 1945 года, когда война в Европе уже закончилась[80]. Однако только этим деятельность Украинского штаба не ограничивалась. Например, летом 1943 года им была образована особая оперативная группа при штабе Воронежского фронта для координации партизанских операций с быстрым продвижением частей регулярной армии[81]. В целом способность советского режима находить новые решения в меняющихся ситуациях была ярко продемонстрирована предпринятыми мерами по контролю за партизанским движением.

До сих пор наше обсуждение в основном затрагивало отношение партизан к советской системе на «старых» территориях, где советская власть до вторжения немцев существовала более двух десятилетий. Как отмечалось выше, положение в регионах, вошедших в состав СССР в 1939 и 1940 годах, было совсем другим. В июне 1941 года советскую власть там еще предстояло устанавливать. Бывшие правительства были смещены, но советская власть продолжала оставаться чуждой и держалась на десятках тысяч направленных сюда чиновников. Хотя четко вырисовывались очертания предстоящих социальных преобразований, традиционные устои жизни не претерпели существенных изменений. Основные советские нововведения, такие, например, как колхозы, не получили широкого распространения. С приходом немцев отдельные введенные элементы советской системы почти сразу исчезли. Для советского режима это означало, что всю работу по включению новых территорий в советскую систему придется начинать заново, после того как они будут отвоеваны. Вместе с тем на этих территориях столь же важно, хотя давалось это куда труднее, чем в «старом» Советском Союзе, было продемонстрировать, что возврат на время ослабевшей советской власти неизбежен. Размеры оказавшихся затронутыми территорий делали это одной из главных целей режима. Около двадцати миллионов человек, более одной пятой населения всех оккупированных территорий, жили на вновь отторгнутой земле.

Партизаны представляли собой один из немногих имевшихся в распоряжении инструментов для проникновения на эти территории до того, как Красная армия сможет вновь пробиться сюда от ворот Москвы и Сталинграда. К сожалению, общий объем выполненных исследований тех немецких документов, на которых основана большая часть этой книги, помешал подробному изучению ситуации в западных территориях. Тем не менее достаточное количество информации, почерпнутой из различных источников, позволяет представить четкую картину партизанских действий там. Поражают существенные различия в условиях, с которыми столкнулись советские попытки расширить действия партизан.

В Белоруссии переход из «старых» в «новые» районы был плавным. За исключением отсутствия «привычки» к советской системе, население белорусских территорий, отторгнутых у Польши в 1939 году, мало чем отличалось от населения Советской Белоруссии. Веками оно в подавляющем большинстве состояло из бедных крестьян, исповедовавших православие. Незначительные проявления национального самосознания жителей Западной Белоруссии были направлены в первую очередь против поляков. Расширяя партизанское движение на западную часть Белоруссии, советское руководство старалось затушевывать специфические коммунистические черты своей системы куда тщательнее, чем это делалось среди крестьян, живущих в удаленных к востоку регионах. Поскольку здесь не было необходимости возрождать колхозы, можно было делать недвусмысленные, пусть и ложные, заявления о правах отдельно взятого крестьянина. Вместо восхвалений партии пропагандировались «антифашистские комитеты». Несомненно, партизан здесь встречали менее радушно, чем в восточных районах Белоруссии. Однако благодаря большой концентрации партизан в Восточной Белоруссии партизанское движение просто «перетекло» в западную часть республики, становясь по мере продвижения «разбавленным», но существенно не меняя своего характера. Единственным препятствием особого рода – помимо больших расстояний и наличия меньшего числа просоветски настроенных элементов – оказалась национальная польская Армия крайова. Советские партизаны начали безжалостное уничтожение подпольных и партизанских групп, лояльных к находившемуся в изгнании в Лондоне польскому правительству, задолго до того, как с приходом Красной армии была уничтожена независимость в центральных областях Польши[82].

Совершенно иной была ситуация в Прибалтийских республиках. Хотя Латвия, Литва и Эстония являлись суверенными государствами немногим более двадцати лет, стремление к независимости в этих странах было сильно развито. К тому же их население отличалось от населения любой части «старого» СССР по своему этническому составу и религии. В 1939–1940 годах советский режим оказал мощное давление на эти небольшие народы. Когда это давление исчезло, не осталось и следа от поддержки советской власти. В 1941 году здесь не оказалось жизнеспособной партизанской организации. Но на более поздних этапах проникновению партизан в Прибалтийские страны должно было существенно способствовать то, что они граничили с Ленинградской областью и Белоруссией, где партизаны были особенно многочисленны и сильны. Тем не менее даже советские источники вынуждены признавать, что партизанам в Прибалтике добиться ничего не удалось. Летом 1942 года «Латвийский партизанский полк» начал выдвигаться из Ленинградской области, но сумел лишь дойти до границы с Латвией. В декабре 1942 года остаткам этой части, преобразованным в отряд численностью всего в сто человек, удалось проникнуть в Латвию, но даже через год общее количество латвийских партизан, по сведениям советских источников, составляло всего 854 человека. В конечном итоге в сентябре 1944 года их насчитывалось менее трех тысяч[83]. Советские авторы объясняют столь плачевные результаты отсутствием в Латвии крупных лесных массивов; на самом же деле условия местности здесь столь же благоприятны, как в прилегающих районах России и Белоруссии. Не вызывает сомнений, что главной причиной провала партизан стало крайне враждебное отношение местного населения. Результаты действий партизан в Эстонии и Литве оказались еще менее заметными.

Попытка использовать партизан для поддержания советского присутствия и восстановления советской власти в Молдавии также закончилась провалом, хотя причины этого были другими. Молдавская республика мало чем отличалась от Бессарабии, входившей до 1940 года в состав Румынии на правах провинции. Большую часть населения составляли исповедующие православие и говорящие на румынском языке сравнительно бедные крестьяне, с долгой историей нахождения в составе Российской империи. Мало что указывает на то, что население проявляло столь же сильную неприязнь к советской власти, как в Прибалтике. С другой стороны, нет и свидетельств того, что советская власть приветствовалась. В попытке насадить партизанское движение в Молдавии были сформированы две «молдавские» бригады. В их состав по большей части входили русские и украинцы, а подчинены они были Украинскому штабу партизанского движения. В любом случае эти бригады оставались в лесах Украины на расстоянии от 300 до 500 километров от молдавской территории до прихода туда частей Красной армии[84].

Положение на аннексированной территории Западной Украины было значительно сложнее. Поскольку автор подробно описывал его в других книгах, здесь его можно охарактеризовать кратко[85]. Советский режим прилагал намного больше усилий по организации партизанского движения на Западной Украине, чем в Прибалтийских республиках и Молдавии. В 1942 году пришлось пойти на большие жертвы для создания в северной части этого региона подпольной сети, поддерживаемой небольшими партизанскими отрядами[86]. Западная Украина также являлась основной целью для «кочующих» отрядов. Бригада Ковпака прибыла к границам региона в начале 1943 года; ценой огромных потерь ей удалось продвинуться в центр Западной Украины лишь летом следующего года. Многие другие крупные «кочующие» отряды действовали на Западной Украине, но обычно это делалось при поддержке Красной армии. Существовало, пожалуй, четыре основных причины, побуждавшие прилагать столь значительные усилия ради Западной Украины: 1) этот регион представлял собой «природные ворота» в Восточную Европу, куда коммунисты стремились проникнуть; 2) Западная Украина являлась экономической базой для немцев; 3) советский режим надеялся, что демонстрация силы повлечет за собой серьезную поддержку отдельных слоев населения Западной Украины; 4) советские партизаны могли сыграть важную роль в ослаблении националистического партизанского движения Украины, представлявшего в долгосрочном плане серьезную угрозу для установления здесь советской власти.

Советским усилиям сопутствовал лишь ограниченный успех. Советские партизаны смогли использовать Западную Украину в качестве магистрального пути для продвижения в другие регионы, но только после приближения частей Красной армии, оказывавших им существенную поддержку. Причиненный экономическим ресурсам Германии ущерб (помимо дней, непосредственно предшествовавших появлению Красной армии) являлся скорее следствием реакции националистов на советское вторжение, чем результатом действий партизан. Воздействие на население было неоднозначным. Украинцы Галиции почти единодушно отказались поддерживать партизан, появление которых лишь усилило антисоветские настроения в Галиции. Значительное количество жителей Волыни (которые, в отличие от жителей Галиции, были православными и в прошлом находились в составе Российской империи) воспринимало партизан как представителей власти, которая неизбежно появится вновь. На Волыни, как и в Западной Белоруссии, партизаны организовывали «антифашистские комитеты» и поощряли церковные службы; это признавалось необходимым, поскольку существовавшие на Волыни национальные, социальные и религиозные различия были слишком велики[87].

Партизанам не удалось заручиться широкой поддержкой населения даже на Волыни. Но их усилия во многом способствовали в дальнейшем (после вновь произошедшей оккупации региона советскими войсками) успешному созданию сети осведомителей, затруднявших действия украинских партизан-националистов. По всей видимости, самым существенным вкладом, внесенным советскими партизанами в уменьшение угрозы, которую партизаны-националисты представляли для советской системы, явилось то, что они вынудили националистов отказаться от скрытных действий и перейти к полномасштабному повстанческому движению. Националисты создавали свои партизанские отряды не только для борьбы с коммунистами, но и для того, чтобы помешать советским партизанам привлечь на свою сторону всех тех, кто хотел сражаться с немцами. «Выход из подполья», несомненно, облегчил советским властям борьбу с националистами на Волыни. Даже в Галиции, где население почти единодушно поддерживало националистов, действия партизан в конечном счете играли на руку советскому режиму[88]. Но советские партизаны почти не имели отношения к физическому уничтожению повстанцев-националистов. Советские источники признают, что летом 1944 года Красная армия сочла необходимым выделить один кавалерийский и два мотострелковых полка для поддержки войск НКВД, боровшихся с партизанами-националистами[89]. Другие свидетельства указывают на то, что количество советских регулярных войск, потребовавшееся в последующие годы (как минимум до 1947 года), было еще больше.

Советские источники о партизанах признают, что партизаны столкнулись с особыми проблемами на аннексированных в 1939 и 1940 годах территориях, хотя считают само собой разумеющимся, что партизанская кампания там была составной частью усилий, предпринятых для изгнания захватчиков с советской земли и восстановления власти законного правительства. Но партизаны не остановились, достигнув «новых» советских границ. Если верить рассказу в одной из появившихся после войны книг, то партизанский командир получил запечатанный приказ Украинского штаба, который ему следовало вскрыть, по достижении границы. В секретном приказе говорилось: «По прибытии к границе нашей страны помните об освободительной миссии Советского Союза… Действуйте независимо, сообразно существующим условиям, как сознательный советский гражданин»[90]. Командир, полагаясь на свою «социалистическую» сознательность, истолковал свою «освободительную миссию» следующим образом: «Там, за шатким пограничным столбом, живет и борется братский славянский народ, он проливает свою кровь. Тридцать две партии привели его к войне и поражению… И только одна, рабочая партия, вместе с нами могла вывести Польшу на путь к национальному освобождению…»[91] «Рабочей партией» была, разумеется Польская рабочая партия, являвшаяся на самом деле коммунистической, но получившей новое название.

Если в 1943 году «кочующие» отряды являлись основным инструментом по «пересадке» партизанского движения из Брянских лесов на Северо-Западную Украину, то в 1944 году они стали основным средством для «привития» хорошо усвоенных партизанских навыков ведомым коммунистами слабым повстанческим силам соседей Советского Союза. Если польских повстанцев, лояльных к находящемуся в изгнании в Лондоне польскому правительству, советские партизаны атаковали и уничтожали, то значительно меньшим по численности партизанам из сформированной коммунистами Национальной гвардии они оказывали поддержку и снабжали оружием и снаряжением. Веной 1944 года между советским командованием и отрядами Национальной гвардии было установлено регулярное радиосообщение, и польские коммунистические партизаны снабжались по воздуху. Примерно в то же время был создан Польский штаб партизанского движения[92].

За много месяцев до этого советские партизаны на всей оккупированной территории усиленно занимались призывом в свои ряды людей из Восточной Европы. Многие из них (в частности, поляки) прибывали из давно существовавших в СССР колоний или бежали из немецких трудовых лагерей[93]. Большинство словаков, румын и венгров являлись военнослужащими, дезертировавшими из оккупационных войск стран-сателлитов Германии, или были захвачены в плен партизанами. Вполне вероятно, что еще на раннем этапе войны советский режим предполагал использовать таких людей для создания коммунистического сопротивления в их странах. В феврале 1944 года большое число поляков, служивших в трех крупных «кочующих» отрядах, были выведены из них и вошли в состав Польской партизанской бригады. В апреле прошедшие отбор партизаны польского и чехословацкого происхождения были отозваны для специальной подготовки. В лагере на Волыни их обучали опытные советские партизанские офицеры, радисты и подрывники[94]. В начале лета напряженная программа подготовки была расширена, как считается по просьбе коммунистических руководителей Чехословакии, Польши и Румынии. Согласно советским источникам, с этой просьбой обратились к Хрущеву, являвшемуся главой Коммунистической партии Украины. Он перепоручил это Украинскому штабу партизанского движения, ставшему главным центром подготовки и управления партизанами во всех этих странах[95].

Вероятно, советским «кочующим» отрядам и поддерживаемым Советским Союзом коммунистическим партизанам в Польше в целом не удалось добиться существенных результатов. В ряде случаев они вынуждали националистов из Армии крайовой на поспешные действия, вызванные либо желанием защитить поляков от коммунистов, либо призванные продемонстрировать, что националисты являются более действенным сопротивлением, чем коммунисты. Однако, учитывая ту подавляющую мощь, с какой Красная армия безжалостно подавляла националистическое подполье, достигнутые партизанами-коммунистами результаты можно считать в лучшем случае второстепенными.

Положение вдоль юго-западной границы Украины было намного более благоприятным для действий партизан. Здесь, по существу, не было никакой границы. Формально – даже по советским меркам – граница Украинской ССР проходила по гребню Карпатских гор. Дальше лежало Закарпатье, чье население этнически мало чем отличалось от населения Советской Украины. На Закарпатье формально претендовало находящееся в эмиграции правительство Чехословакии, от которой эта территория была отторгнута Венгрией в 1939 году. Большинство украинского населения, сохранявшее относительную пассивность при чехословацкой администрации, резко противилось более жесткому венгерскому правлению. Основная часть коренных жителей выступала в поддержку украинских националистов, но коммунистические элементы здесь были намного сильнее, чем в Галиции. Было создано несколько руководимых коммунистами партизанских групп, хотя они и не проявляли большой активности до подхода частей Красной армии в начале осени 1944 года. Тем временем Эдуард Бенеш, глава чехословацкого правительства в изгнании, по всей видимости, договорился с Москвой о передаче Закарпатья в состав СССР после войны. В результате коммунистическим партизанам было позволено действовать так, словно они уже находились на советской территории. Они формировали «антифашистские комитеты», которые впоследствии стали ядром переходной советской администрации.

Для советского режима большое значение имело важное в стратегическом отношении положение Закарпатья. В этом регионе не только находилось большое количество важных горных перевалов, но там Советский Союз оказывался в непосредственном соприкосновении со Словакией и Венгрией. Эти страны в середине 1944 года стали главными мишенями для расширения партизанского движения. Советские попытки внедрения партизан на территорию третьего закарпатского соседа, Румынию, потерпели полный провал. Советские источники мимоходом упоминают о небольших группах партизан, действовавших в различных частях Румынии, но ясно, что они не играли важной роли[96]. По всей видимости, сильные антирусские настроения румынских крестьян не позволили «укорениться» коммунистическим партизанам. С практической точки зрения действия партизан в Венгрии едва ли были более значимыми. Один из советских источников признает, что небольшие отряды (чья общая численность не превышала двух тысяч человек), заброшенные при содействии Украинского штаба в Венгрию, не оказали прямой военной поддержки наступающим советским силам. Советский источник лишь утверждает, что существование венгерских партизан имело важное в моральном плане значение[97].

Положение в Словакии было совершенно иным, и только здесь советскому режиму успешно удалось осуществить «пересадку» партизанского движения за пределы своих границ. В 1939 году Словакия стала номинально «независимой» страной, но по существу она полностью находилась под опекой Германии. Неясно, приветствовала или нет большая часть словаков распад чехословацкого государства, но они, несомненно, были недовольны тяжким бременем, возложенным на них военными усилиями Гитлера, – в частности, отправкой словацких войск для войны СССР. Словацкие части использовались главным образом в качестве войск охраны, они действовали вяло, и многие военнослужащие дезертировали в партизаны. После неудач держав оси в войне в словацкой армии на родине тоже началось брожение, она стала выказывать лояльность находящемуся в изгнании в Лондоне чехословацкому правительству. Но армейское командование хотело совершить революцию по выводу страны из состава держав оси с сохранением большинства ее институтов и с наименьшим риском подвергнуться жестоким репрессиям Германии. С самого начала войны чехословацкие коммунисты и советские источники жаловались, что даже руководство словацких коммунистов внутри страны попало под влияние «лондонской концепции», то есть хотело задержать восстание до тех пор, пока рядом не окажется Красная армия; совершить государственный переворот, а не вести «революционную борьбу»; сохранить «буржуазный» строй[98].

Такой план, разумеется, не устраивал Советский Союз. Представляется вполне вероятным, что советский режим в сговоре с Клементом Готвальдом, Рудольфом Слански и другими находящимися в СССР лидерами чехословацких коммунистов решил направить усилия всех ведущих борьбу внутри страны за ее выход из состава держав оси, на разжигание крупномасштабных партизанских действий. В 1943 году, совершая свой карпатский рейд, Ковпак послал нескольких находившихся в его отряде партизан словацкой национальности в Словакию для организации партизанских отрядов из коренных жителей. Но последовавший вскоре разгром отряда Ковпака оборвал эти контакты[99]. В результате основным орудием для выполнения плана по разжиганию партизанской войны в Словакии стали партизанские отряды, организованные и подготовленные Украинским штабом. Смешанные отряды, в состав которых входили 220 прошедших специальную подготовку чехов и словаков и 450 советских партизан, стали забрасываться на парашютах в Словакию начиная с июня 1944 года. К концу августа тридцать таких отрядов, каждый из которых в среднем насчитывал десяток человек, оказались на месте. Они служили ядром для организации и укрепления местных партизанских сил, создаваемых коммунистическим подпольем в Словакии[100].

К концу августа партизанское движение, в рядах которого насчитывалось 8000 человек, организовало беспорядки на большей части территории страны. По официальной просьбе словацкого марионеточного правительства германские войска начали оккупацию страны. Столкнувшись с таким положением, командование регулярной словацкой армии чувствовало, что должно начать восстание, в противном случае шанс вывести Словакию из состава держав оси будет упущен. Восстание частей регулярной армии началось 30 августа 1944 года. Украинский штаб партизанского движения дополнительно направил много партизанских отрядов (в конечном итоге в Словакии было 3000 советских партизан) и большое количество снаряжения[101]. Но координации действий со Словацким национальным советом (руководившим восстанием армии) не было, и Советский Союз не оказал восстанию существенной помощи. Отвергнув Словацкий главный штаб партизанского движения, сформированный в середине сентября Национальным советом, коммунистическое руководство обратилось к Украинскому штабу с просьбой прислать специальную руководящую группу. Группа во главе с советским полковником прибыла в конце сентября[102]. К этому времени оказавшиеся в изоляции силы словацких националистов находились в отчаянном положении и месяц спустя были вынуждены сдаться немцам. Руководимые коммунистами партизаны продолжили партизанскую войну. Их действия не смогли почти ничем помешать оккупации, но в Словакии, традиционно крестьянской стране, начался хаос[103]. Несомненно, что нарушение привычных устоев во многом помогло коммунистам утвердиться в Чехословакии после прихода Красной армии. Вместе с тем коммунистическое руководство обрело патриотический ореол, благодаря своим антигерманским усилиям. Влияние этих процессов на последующий захват коммунистами власти в Чехословакии трудно оценить однозначно. Но важно отметить, что, будучи консервативной частью довоенной Чехословацкой Республики, Словакия к 1946 году стала оплотом коммунизма.

В целом советская попытка «пересадки» партизанского движения на территорию своих соседей не выглядит впечатляюще успешной, в особенности если сравнивать ее с достижениями югославских партизан, оказывавших помощь коммунистическим повстанцам в сопредельных с Югославией странах. Но советские усилия в достаточной мере свидетельствуют о том, насколько важной советский режим считал партизанскую борьбу для распространения коммунизма. В конечном счете присутствие Красной армии обеспечило приход коммунистических правительств в большинстве восточноевропейских стран, граничащих с СССР. Но военная интервенция не способна создать видимости всенародной поддержки, которой вполне способно добиться разумно направляемое партизанское движение. Насильственное вмешательство в политические институты, являющиеся барьерами на пути коммунизма, было скорее способно вызвать возмущение, чем «спонтанный хаос», возникавший в результате действий партизан. Партизанские действия, даже если их основной движущей силой были советские партизаны, укрепляли уверенность в себе местных коммунистов. Подготовка партизан в СССР и действия партизан на местах к тому же предоставляли прекрасную возможность проводить тщательный отсев среди местных коммунистических руководителей. Путем сравнительно скромного вклада советский режим не только обеспечил вспомогательные силы для Красной армии, но и получил в ряде регионов, где партизаны добились успеха, огромные политические дивиденды.

В целом на примере продвижения партизан в Восточную Европу видно, насколько были условны в советском понимании национальные границы. Продвижение со «старой» советской территории в аннексированные регионы, на тайно обещанную территорию Закарпатья и территории бывших союзников СССР – все это было четко рассчитанными ходами на шахматной доске политической целесообразности. Советские разработчики планов тщательно изучили различия в социальных и политических условиях каждого региона и в соответствии с ними регулировали свою политику. Но соображениям, касающимся соблюдения законных обязательств или национального самоопределения, никогда не придавалось серьезного значения. Повсеместно единственной целью являлось скрытое за формулировками – вроде «помощи рабочим партиям», «развития революционной борьбы» и «свержения буржуазного строя» – установление коммунистических режимов. Экспансионистские цели коммунизма столь глубоко укоренились в сознании, что позволяли режиму рассчитывать на проявление исполнителями инициативы по продвижению динамичной политики за пределы советских границ.

Выше высказывалась мысль о том, что советский режим, по-видимому, рассматривал вырабатываемые партизанской жизнью заговорщические настроения и дурные привычки как потенциальную опасность для послевоенного советского общества. Что касается рядовых партизан, то искоренение этой проблемы началось вскоре после возвращения Красной армии в те районы, где действовали партизаны. За исключением крупных «рейдовых» отрядов и других партизанских частей, чьи действия могли оказаться полезными при дальнейшем продвижении на запад, партизанские отряды в отвоеванных районах подлежали быстрому расформированию. Часто партизанам разрешалось устраивать парад победителей в городах, на окраинах которых они вели свои сражения. После этого им иногда давали отпуск на несколько дней или недель. В это же время, согласно ряду утверждений, которые трудно подкрепить конкретными фактами, шло выявление подозрительных или непокорных элементов, которых отправляли в концентрационные лагеря. Но большинство рядовых партизан очень быстро направляли в Красную армию. В одном из советских источников указывается, что из 3149 партизан в Винницкой области 2345 пошли в армию[104]. Там – если они оставались в живых – партизаны приобщались к строгой дисциплине, и на смену их особой партизанской выучке приходила армейская выучка военного времени, являвшаяся обычной для всех людей их возрастной группы.

Обращение с командными кадрами партизан было несколько иным. Несомненно, что и в этой группе тоже проводился отсев ненадежных элементов. Но, как правило, такой отсев в рядах партизанских офицеров уже происходил во время партизанских действий. По меньшей мере в одной из областей запрещалось призывать на службу в Красную армию командиров и комиссаров отрядов или вышестоящих партизанских звеньев без согласия секретаря обкома партии. Для режима огромную дополнительную, хотя и незапланированную, пользу партизанское движение представляло в качестве испытательного полигона перспективных руководящих кадров. Если в тяжелых условиях партизанских действий руководитель проявлял положительные качества, он, несомненно, мог представлять интерес в будущем. В частности, если человек проявлял инициативу, сохраняя полную лояльность и самодисциплину даже тогда, когда он не мог быть подвергнут проверке непосредственным начальством, то такой человек мог оказаться полезным в послевоенной тоталитарной системе. Режим, похоже, уже во время войны признавал важность такого потенциала, ибо предпринимал шаги к эвакуации партизанских командиров, таких как, например, Ковпак, когда их отрядам грозило уничтожение. После войны лицам с прошлым партизанского руководителя часто удавалось сделать блестящую карьеру.

Потребовалось бы специальное исследование, чтобы подробно проследить за карьерными продвижениями после войны бывших партизанских руководителей. Но ряд общих тенденций прослеживается довольно четко. Бывшие офицеры НКВД обычно возвращались на службу в полицейские структуры, но на более высокие посты. Так, Наумов и Сабуров, занимавшие до войны незначительные посты, возглавили полицейские органы в важных пограничных областях. С.С. Бельченко, начальник штаба партизанского движения на Калининском фронте, к 1957 году поднялся до уровня заместителя председателя Комитета государственной безопасности. Партийные чиновники обычно возвращались в партийный аппарат на должности, аналогичные их должностям в партизанах. Как правило, они оставались в тех же союзных республиках. В.Н. Малин, начальник политического отдела Центрального штаба, к 1958 году занял пост начальника отдела в секретариате КПСС. Алексей Бондаренко, являвшийся до войны мелким чиновником в одном из районов Брянской области, проявив себя в рядах партизан, стал первым секретарем Брянского обкома. Находившийся до войны на посту секретаря ЦК компартии Украины по кадрам Моисей Спивак, сыгравший огромную роль в организации партизанского движения на Украине и позже являвшийся заметной фигурой в Украинском штабе партизанского движения, после войны в течение нескольких лет занимал ряд ответственных постов. После публикации критических замечаний он бесследно исчез незадолго до смерти Сталина; возможно, он стал жертвой тайной чистки, направленной против евреев. Другие видные члены центрального аппарата украинских партизан, такие как, например, А.Н. Зленко, продолжали занимать высокие посты при Сталине и после его смерти. Большое число мелких чиновников, назначенных на посты секретарей подпольных партийных комитетов, погибло во время оккупации. Такая судьба постигла секретарей Днепропетровского, Харьковского, Кировоградского и Полтавского обкомов, а также многих занимавших более низкие посты. Но немногие (обычно те, кого направляли в качестве замены после первоначального разгрома), кому удалось выжить, после войны в качестве награды получили высокие посты в украинской провинции. С.А. Олексенко, успешно возглавлявший подпольную организацию в Каменец-Подольском, вновь занял пост первого секретаря обкома (в Дрогобыче), потерянный им во время «большой чистки». П.Х. Куманок, руководивший Сумским подпольем, занимал после войны посты второго секретаря нескольких обкомов. Занимавший до войны пост секретаря Винницкого обкома по кадрам Д.Т. Бурченко после руководства Винницким подпольем был повышен и возглавил областную администрацию. М.А. Рудич, возглавлявший подполье Львовской области, стал секретарем одного из райкомов партии Львова[105].

Помимо своей ценности в качестве испытательного полигона для кадров аппарата партизанское движение обладало огромным потенциалом для использования его режимом в качестве вдохновляющей легенды. О том, что режим распознал такой потенциал, свидетельствует огромное количество выходящих книг о партизанах. Совершенно ясно, что публикация документов, мемуаров и рассказов о партизанском движении тесно связана с изменением «генеральной линии» коммунистической пропаганды и имеет отношение к сильному соперничеству внутри советского режима. Подробное исследование такой связи потребовало бы более пристального изучения, анализа содержания и тем, затрагиваемых в книгах, вышедших в разное время. Такое исследование также должно было бы включать тщательное сравнение пусть и небольших, но часто крайне примечательных текстуальных различий нескольких изданий одной и той же книги. За неимением такого подробного исследования представленные ниже наблюдения в определенной степени отражают личную точку зрения автора, но они все же дают возможность понять основные направления изменений в литературе о партизанах.

Во время и сразу после войны произведения о партизанах стремились рисовать это движение как народное патриотическое восстание против немцев. Хотя партизанское движение никогда не описывалось как спонтанное, роль партии и НКВД в руководстве партизанским движением затушевывалась. Подобная трактовка, похоже, полностью отвечала генеральной линии советской пропаганды, делавшей упор на всенародном патриотизме, пока существовала необходимость использования любых средств для сплочения советских людей против немцев. К 1946 году режим, по всей видимости, почувствовал, что пришло время сместить акценты на исключительную важность партийного руководства и идеологии. В течение двух последующих лет (в рамках того, что получило название «ждановщина») несколько вышедших ранее работ были подвергнуты критике за отсутствие в них упоминания о решающей роли партии в организации и руководстве партизанским движением. Акцент на тесной связи партизанского движения с партией имел прямое отношение к престижу А.А. Жданова, под чьим руководством проводились особо успешные партизанские операции в Ленинградском регионе. Но к началу 1948 года Жданов утратил свое влияние, в августе того же года он умер. Кое-что указывает на то, что покровительство Жданова бывшим партизанам способствовало его политическому закату[106].

В восточноевропейских странах-сателлитах Советского Союза в период с 1948 по 1953 год принадлежность коммунистического лидера к партизанам могла вызвать подозрения в его «буржуазном национализме» и «титоизме». Несомненно, основной причиной такой подозрительности стали расхождения во взглядах с югославскими лидерами, отстаивавшими точку зрения, что партизанская война является наилучшим средством для прихода коммунистических партий к власти. Следует, однако, отметить, что бывшие лидеры словацких партизан, находившиеся во время войны полностью под советским, а вовсе не югославским влиянием, подвергались в тот период особо интенсивным чисткам. Внутри Советского Союза бывшим партизанам приходилось проявлять осторожность. Наиболее яркий пример той опасности, которую влекло за собой прославление подвигов партизан и подпольщиков, связан с Д.М. Медведевым, чья успешная партизанская карьера первоначально способствовала его реабилитации после споров с высокопоставленными сотрудниками НКВД. В 1952 году Медведев в одном из украинских журналов опубликовал под названием «На берегах Южного Буга» подробный рассказ о деятельности Винницкого подполья. Серия его статей подверглась резкой критике в одной из винницких газет за прославление людей, якобы являвшихся «фиктивными», а отнюдь не настоящими героями подполья. В феврале 1953 года, незадолго до смерти Сталина, эта критика была подхвачена таким влиятельным изданием, как «Литературная газета». После смерти Сталина произведение Медведева, по-видимому без изменений, было опубликовано отдельной книгой тиражом в несколько сотен тысяч экземпляров. В предисловии редакции к одному из изданий говорилось, что написание книги «потребовало не только огромного труда, но и гражданского мужества. Когда Медведев приступал к работе над книгой, в истории Винницкого подполья было много неясного, а отдельные его участники подвергались необоснованным обвинениям»[107]. Сам Медведев умер в 1954 году в возрасте пятидесяти шести лет.

Сразу после смерти Сталина некоторые видные работники органов безопасности, руководившие партизанским движением, оказались замешаными в конфликт, связанный с Берией. Строкач сыграл ключевую роль в событиях, которые в конечном итоге привели к падению Берии. Одна из причин, видимо, в том, что Строкач (если верить словам его бывшего адъютанта) был ярым антисемитом, – однажды он даже обвинил Хрущева в покровительстве евреям, – а Берия возвращал в полицейские органы евреев, лишившихся своих постов во время сталинских чисток. Но по всей видимости, главной причиной стало нежелание Строкача участвовать в заговоре Берии по дискредитации Компартии Украины. Вполне вероятно, что его нежелание объяснялось тесными связями с партией, появившимися у Строкача (и ряда его подчиненных, также имевших в прошлом отношение к охране границ) тогда, когда он руководил партизанским движением. Во всяком случае, даже после его ухода в отставку в 1956 году с поста министра внутренних дел Украины выходившие книги о партизанах продолжали превозносить его роль в руководстве партизанским движением. С другой стороны, некоторые – но отнюдь не все – высокопоставленные сотрудники органов безопасности, осуществлявшие руководство партизанским движением из Центра и в Белоруссии, подвергались чисткам как сторонники Берии. Судоплатов и Эйтингон, работавшие в Четвертом управлении НКВД, бесследно исчезли со сцены. Л.Ф. Цанава, возглавлявший полицейский аппарат Белоруссии и являвшийся автором одной из самых подробных работ о партизанском движении, лишился своего поста, а вместе с ним исчезла и его книга.

Но большинство бывших партизанских руководителей оказались в выигрыше от прихода Хрущева к власти. По словам некоторых авторов, он еще в 1944 году отдал распоряжение собирать рукописи литературных произведений о партизанах. В 1949 году Хрущев, вопреки существовавшей при Сталине тенденции с подозрением относиться к партизанам, открыто восхвалял их. После обретения Хрущевым контроля над Компартией Советского Союза в советских произведениях о партизанах стала особо подчеркиваться «братская помощь», оказанная партизанам коммунистами в восточноевропейских странах, и партизанское прошлое в этих странах снова стало знаком отличия. В СССР резко выросло количество выходящих мемуаров и сборников документов о партизанском движении. Но по непонятным причинам Хрущев весьма неодобрительно отнесся к системным историческим исследованиям партизанского движения. В марте 1962 года в речи на Пленуме Центрального комитета КПСС он презрительно сравнил диссертацию «Партизанские операции в лесах Белоруссии во время Великой Отечественной войны» с диссертацией по теме «Экологическое и экономическое значение европейского белого журавля, черного журавля и серой цапли для Белоруссии». Обе диссертации, по его словам, были «пустой» тратой советских денег. Если и нужно давать трактовки партизанского движения и прочих этапов войны, то пусть этим занимаются авторы мемуаров, статей и литературных произведений.

В связи с частой сменой курса Хрущевым было бы не вполне разумно делать вывод о том, что в будущем не следует ожидать появления подробных исторических исследований партизанских операций. Однако его высказывания являются весьма примечательными в долгосрочном плане. Как отмечалось выше, партизанское движение обеспечило режиму весьма полезную легенду, которая входит составной частью в эпос под названием «Великая Отечественная война», представляющий собой героическую страницу в истории того поколения, которое находилось у власти в СССР. Партизанская легенда имеет то преимущество, что она превозносит роль коммунистической партии, тогда как особый акцент на действиях регулярных войск способствует поднятию престижа армии. В ряде вышедших мемуаров утверждалось (пусть это и довольно сомнительно с точки зрения исторической правды), что служить в партизанах было труднее, опаснее и даже более почетно, чем в Красной армии[108].

К тому же историю партизан можно легко приспособить для закрепления в сознании молодежи коммунистических идей. Легенды об отрядах бесстрашных и связанных единой целью молодых людей, живущих под открытым небом, сражающихся против превосходящего противника и мстящих худшим из мерзавцев, привлекали внимание молодежи со времен Робин Гуда до эпохи покорения Дикого Запада. Добавьте к этому рецепту в качестве ингредиентов элементы детективного триллера, и у вас в руках окажется идеальное орудие пропаганды. Поэтому вряд ли стоит удивляться тому, что литературные редакторы (а в ряде случаев и талантливые писатели с партизанским прошлым, такие как, например, П. Вершигора) переработали воспоминания настоящих партизан, сделав из них произведения, наделенные особой драматургией. Будучи безыскусными, такие книги резко отличаются от большинства скучных, написанных поучительным тоном советских произведений, получивших официальное одобрение. В то же время «литературная» переработка партизанских мемуаров предоставляет умелым пропагандистам широкие возможности сделать особый упор на позитивных сторонах партизан и косвенно предостеречь против действий, рассматриваемых режимом как негативные. Таким образом, жанр партизанской литературы создавался с тем, чтобы стать немаловажной и действенной частью механизма советской пропаганды. И эта роль вряд ли будет преуменьшена в обозримом будущем.