Послесловие

Предлагаемая вниманию читателей книга польского журналиста М. Белицкого «Забытый мир шумеров» затрагивает широкий круг вопросов: здесь и история открытия древних цивилизаций Междуречья, и политическая история шумерских городов–государств, религия и литература шумеров, их частная жизнь, обычаи и право. Автор приводит большое количество оригинальных шумерских текстов и даёт живые зарисовки сцен из жизни древних обитателей Месопотамии. Читатель сам сумеет оценить занимательность и литературные достоинства этой книги. Вместе с тем книга не свободна от ряда упущений и недостатков, которые неизбежны в работе неспециалиста, берущегося осветить такой сложный и практически необозримый материал. И наиболее существенные из них нельзя обойти молчанием.

Прежде всего, по–видимому, надо более подробно остановиться на так называемой неолитической революции — в книге этот термин встречается несколько раз. Неолитическая революция — это процесс перехода первобытно–общинных племён от ведения присваивающих форм хозяйства (т. е. охоты, рыболовства и собирательства) к производящим (скотоводству и земледелию), протекавший на Ближнем Востоке и Балканах в X–VIII тысячелетиях до н. э. Переход к земледелию был вызван кризисом охотничьего хозяйства, наступившим в результате увеличения населения. Иначе говоря, охотники верхнепалеолитического периода на определённом этапе оказались не в состоянии прокормиться традиционными способами ведения хозяйства (охотой) и вынуждены были искать иные пути получения продуктов питания[32]. Переход к земледелию начался там, где условия для этого были наиболее благоприятными. Один из таких районов первоначального земледелия — предгорья Загроса, изобилующие дикорастущими злаками, с множеством мелких ручьёв, которые сравнительно легко можно было использовать для орошения полей. Именно здесь и возникают древнейшие на территории Месопотамии земледельческие поселения; освоение долин крупных рек, требовавшее усилий больших коллективов, известных знаний и агрикультурных навыков, стало возможным лишь значительно позже. Поэтому на первом этапе ведущая роль принадлежала раннеземледельческим общинам Северной Месопотамии, но после освоения плодородной долины Евфрата земледельческие культуры южной части Двуречья обогнали «северян» в своём развитии.

Вопрос о времени появления шумеров в Междуречье и об их прародине до сих пор остаётся нерешённым. Автор приводит мнения различных учёных; последние исследования в этой области не только не принесли окончательного решения, но ещё больше затруднили его. Определённо о присутствии шумеров в Двуречье можно говорить начиная лишь с периода культуры Урук. Эта культура во многих отношениях представляется прямым продолжением традиций, заложенных в эль–обейдский период. Значит ли это, что шумеры уже и тогда жили в Месопотамии? Ответ на такой вопрос, по–видимому, будет получен не скоро: связать ту или иную археологическую культуру с каким–либо определённым этносом вообще очень трудно, а иногда и просто невозможно.

Влияние культур Урука и Джемдет–Насра вышло далеко за пределы Месопотамии, но, говоря об этом, автор, на наш взгляд, несколько увлекается и переоценивает роль шумеров в формировании египетской культуры. Действительно, в Египте было найдено немало типичных месопотамских печатей эпохи Джемдет–Насра, а египетские мастера переняли ряд традиционных мотивов древнемесопотамского изобразительного искусства и некоторые строительные приёмы, но это, пожалуй, и всё. Как происходило это заимствование, насколько частыми и прямыми были контакты между обитателями Двуречья и Египта, неизвестно. Едва ли в них были вовлечены значительные группы людей. Что же касается приводимой М. Белицким трактовки изображения на рукояти ножа из Джебель–эль–Арака как сцены сражения «между флотом шумеров, прибывшим в Египет по Чермному морю, и местным населением», то она совершенно неубедительна, если не сказать фантастична.

Коснувшись проблемы контактов шумеров с другими народами и странами, необходимо отметить, что в настоящее время многие учёные отождествляют загадочную страну Мелухху не с восточным побережьем Африки, а с Западной Индией. Данные археологии свидетельствуют о весьма оживлённых связях между городами Двуречья и центрами индской цивилизации — Мохенджодаро и Хараппой. Высказывалось предположение, что отголоском древнего названия «Мелухха» является заимствованное санскритом слово mleccha, которым в классических индийских текстах называли неариев.

И ещё одно «географическое» замечание. В прежней литературе, учебниках и популярных работах утверждалось, что в древности Персидский залив вдавался в сушу гораздо дальше, чем теперь. Южную Месопотамию считали морским заливом, который был заполнен илом, принесённым Тигром и Евфратом. Специальные исследования, однако, показали, что береговая линия Персидского залива не особенно изменилась за последние семь–восемь тысяч лет. Южномесопотамская равнина постепенно опускается, и речные наносы сдерживают наступление моря, которое иначе уже покрыло бы значительную часть Южного Двуречья.

Как уже было отмечено, широкое привлечение древних текстов — сильная сторона книги М. Белицкого. Однако истолкование, которое даёт им автор, не всегда можно признать удовлетворительным. М. Белицкий недостаточно, на наш взгляд, учитывает специфику различных источников и порой слишком прямолинейно подходит к их интерпретации. Проводимые им сопоставления шумерских мифологических и литературных сюжетов и мотивов с библейскими и античными звучат иногда почти пародийно (см., например, сравнение Энки, съедающего «семь растений», с Адамом и Евой, вкушающими от древа познания добра и зла). Впрочем, подобного рода ошибки встречаются не только в популярных работах, и здесь, по–видимому, следует дать некоторые дополнительные объяснения.

Начнём с «Царского списка», этого важнейшего источника для реконструкции самого древнего периода истории Шумера. Первое, что бросается в глаза при знакомстве с этим текстом, — сроки правления царей, живших до потопа и сразу после потопа. Неужели древние составители «Списка» сами не понимали невероятности многотысячелетних правлений царей? И чем можно объяснить эти «хронологические экстазы» шумерских и вавилонских мудрецов?

Ответ, вероятно, надо искать в особенностях восприятия времени древними и в их представлениях о своём прошлом. Шумеры, по–видимому, считали, что в давние времена действовали другие законы: люди были другие и годы были иные. Читатель, наверное, обратил внимание на то, что сроки правления царей в «Царском списке» постепенно уменьшаются по мере приближения к «современности», т. е. к началу II тысячелетия до н. э., когда и был создан «Список». Если первый царь до потопа царствовал 28 000 лет, то первый царь после потопа — «всего» 1200, а затем идут уже вполне реальные цифры. В прошлом, как его представляли себе шумеры и вавилоняне, можно выделить три периода: исторического времени, периферийного и мифического. Историческое время — это прошлое, о котором народ сохраняет относительно достоверные сведения, куда ведут твёрдые генеалогические и династические линии, — словом, время, которое воспринимают так же, как то, в котором живут. Периферийное время (термин М. И. Стеблина–Каменского) — это прошлое на краю родовой памяти, воспоминания о котором смутны; последовательность и связь событий люди уже плохо представляют. Это время необыкновенного, чудес, время действия эпических героев. И, наконец, мифическое время — время, лежащее за пределами родовой памяти, время богов.

Время богов, очевидно, «качественно» отличается от времени героев, а последнее — от времени обычных людей, точно так же как они сами отличаются друг от друга. Любопытная подробность: венгерские исследователи Лукач и Бегите показали, что если сроки правления первых царей после потопа разделить на 60, а более поздних — на 10 или 6, то получаются реальные цифры. К этому мы прибавим, что практически все числа, встречающиеся в первой части «Царского списка» (до потопа), кратны 360; так сказать, день был за год. Следует помнить, что числа 6, 10, 60, 360, 3600 были для шумеров «круглыми» числами.

Едва ли эту загадку «Царского списка» можно считать решённой, но, по–видимому, объяснение нужно искать именно здесь, в особенности восприятия шумерами времени и в их числовой символике. С символикой чисел мы сталкиваемся и в других шумерских текстах. Встречающиеся в них числа не всегда следует понимать в прямом смысле, в особенности когда это круглые числа. Так, когда Уруинимгина говорит о том, что он властвовал над Юсарами (10 x 3600) человек, а Гудеа — над 60 сарами, то это не статистические данные, которые можно использовать для расчётов, а скорее всего обозначение огромного числа людей вроде нашей «тьмы» (этимологически тюркское tuman = 10000).

Особую сложность для исторической интерпретации представляют мифологические и литературные тексты. Историческая действительность отображается в них в причудливо преломлённом свете; изображение её подчинено законам жанра, да оно и не является целью создателей произведения. Приведём один лишь пример. В эпической поэме «Гильгамеш и Ака» рассказывается о борьбе между этими двумя царями Урука и Киша. Казалось бы, можно сделать неоспоримый вывод, что эти два царя были современниками. Однако мы имеем дело с эпосом, которому присущи определённые структурные особенности. В эпической поэзии событийное время сжимается, целая эпоха нередко конденсируется в один эпизод; эпос полон анахронизмов, подвиги одного героя или исторического лица часто приписываются другому и т.д. В русском героическом эпосе татарское нашествие изображается как единовременное столкновение татар под предводительством некоего Калана (во многих былинах даже само имя Батыя не сохранилось) с киевским князем Владимиром (давно умершим к тому времени) или его богатырями, которое закончилось разгромом и изгнанием татар. Историческая картина, восстановленная на основании одних только былин, была бы бесконечно далека от истины. Поэтому «данными» литературных текстов исследователи пользуются очень осторожно, проверяя их свидетельствами источников другого рода. Таких свидетельств в пользу синхронизма Гильгамеш — Ака пока нет; при всей вероятности такого синхронизма он остаётся лишь предположением. Едва ли можно признать удачными и попытки автора найти в шумерских мифах прямое отражение земных дел. Истолкование мифа о путешествии Нанны в Ниппур как описание поездки царя Ура в Экур звучит весьма наивно.

Свою специфику имеют и царские надписи. В большинстве случаев такие надписи не выставлялись на всеобщее обозрение, а замуровывались в фундамент и стены храмов или дворцов; адресованы они были богам и далёким потомкам, которые будут перестраивать эти здания, — словом, это нечто подобное современным «письмам в будущее». И реальность в них предстаёт не такой, какой она была на самом деле, а какой её хотел бы видеть правитель. На наш взгляд, М. Белицкий, разбирая содержание надписей Уруинимгины и Гудеа, не учитывает в должной мере этой «специфики жанра».

Говоря о толковании древних текстов в данной книге, нам придётся сделать ещё одно уточнение. Читатель, вероятно, запомнил красочно описанный автором процесс по делу об убийстве Лу–Инанны. Рассказывая о нём, М. Белицкий следовал крамеровской трактовке текста протокола, согласно которой жена убитого была оправдана. Однако Т. Якобсен на основании других, более поздних копий протокола установил, что казнена была и жена Лу–Инанны — Ниндада. В той копии, которую исследовал С. Н. Крамер, писец пропустил строку; предпоследний же абзац, очень важный для истолкования текста, Т. Якобсен переводит несколько иначе, чем Крамер.

Здесь нам хотелось бы предостеречь читателя от весьма распространённой ошибки — слишком буквального понимания переводов текстов. И дело не только в исключительной сложности и недостаточной изученности шумерского языка. Перевод с любого языка, а в особенности с древних, редко бывает адекватен оригиналу; при художественном, поэтическом переводе часто приходится передавать лишь смысл, заменять образы и т. д. Часто слово в переводе несёт иную эмоциональную нагрузку, вызывает иные ассоциации, чем в оригинале. Так, Гудеа во сне видит себя в образе осла. У современного читателя это вызывает улыбку, шумеры же считали осла благородным животным. Многие шумерские понятия и термины могут быть переданы на русский язык лишь весьма приблизительно, и об этом следует постоянно помнить.

Заканчивая наш обзор, отметим, что в книге есть и некоторые мелкие огрехи. Большая часть таких описок и ошибок была устранена при редактировании. Мы также позволила себе опустить некоторые чересчур смелые догадки и гипотезы автора. Кроме того, датировки в русском переводе книги несколько отличаются от тех, которые даются в польском оригинале. В настоящее время для истории Месопотамии III–II тысячелетий до н. э. существует несколько систем датировок. Каждая из них имеет право на существование, но с тем, чтобы избежать разнобоя в учебных пособиях и популярных изданиях, отечественные ассириологи решили придерживаться одной из них — системы Смита — Струве. Имена собственные даны в новом, уточнённом чтении (Уруинимгина вместо Урукагина, Амар–Зуэн вместо Бур–Син и т. д.). Переводы ряда шумерских текстов были сверены с оригиналами, однако в большинстве случаев использовались переводы, содержащиеся в книге С. Н. Крамера «История начинается в Шумере». Мы также сочли целесообразным заменить библиографию на европейских языках списком литературы по истории древней Месопотамии на русском языке.

Начало книги (с. 5–36) переведено Я. О. Немчинским. Внезапная кончина прервала эту работу.

И. С. Клочков

Примечания:

Ниппур (совр. Ниффер или Нуффар), находящийся между Багдадом и Басрой в Ираке, — древний шумерский город, главный религиозный центр Шумера (в III — начале II тысячелетия до н. э.).

Расчёты учёных показывают, что охотнику, вооружённому луком и стрелами, чтобы прокормиться, нужно около 20 кв. км территории; этой площади хватило бы для того, чтобы прокормить по меньшей мере несколько сот земледельцев.