Мы будем говорить об истории открытия Месопотамии, но не той, которая славилась богатыми и великолепными городами, и не той, где сейчас простирается пустыня со страшными песчаными бурями, адским зноем и безжалостно палящим солнцем. Речь пойдёт о Месопотамии, которая затаилась под движущимися песками. История её открытия полна приключений, необычайных событий, сенсаций. Неудивительно, что истории Месопотамии посвящено множество книг, пользующихся огромным успехом у читателей. Даже сведения, представляющие узкопрофессиональный интерес, читаются в них на одном дыхании, как приключенческий роман с искусно построенной фабулой. Уже первые, робкие и неуверенные шаги по пути в забытое прошлое человечества приводили к сенсационным открытиям, поражали и изумляли. Открытия, связанные с Месопотамией, ошеломляют и сегодня. Интерес к ним огромен. Молодой лондонский юрист Остин Генри Лэйярд, очарованный сказочным Востоком, бросил свою адвокатскую практику и отправился в 1839 г. в далёкое путешествие. В 1849 г. опубликованный им двухтомный труд «Ниневия и её следы», где он описал свои впечатления и открытия, мгновенно разошёлся. О Месопотамии — древней, впервые открытой стране — в Европе уже ходили легенды, не менее волнующие, чем повествования о богатствах халифов и красоте Багдада.

Месопотамия на протяжении веков привлекала к себе путешественников и исследователей. Эта страна упоминается в Библии, о ней повествуют античные географы и историки. Где–то здесь библейское повествование поместило колыбель племени Авраама и Вавилонскую башню, воздвигнутую гордецами, пожелавшими с её помощью взобраться на небо. Тут же располагались Ниневия и страшный город Немврода. Где–то неподалёку возвышались мощные стены Персеполя — столицы царя Дария, разрушенной Александром Македонским во время одного пиршества, «когда он, — как поведал греческий историк Диодор, — уже не владел собой».

Столь же мало была известна история, а равно и прошлое Месопотамии. Позднее здесь царил ислам, поэтому иноверцам трудно было попасть сюда. Интерес к прошлому, желание знать, «что было до нас», всегда являлись главными факторами, побуждающими людей к действиям, нередко рискованным и опасным. Правда, раввин из Туделы (Королевство Наварра) Вениамин, сын Ионы, отнюдь не с научно–исследовательскими целями отправился в 1160 г. в тринадцатилетнее странствование по Востоку. Но именно ему мы обязаны самым ранним — написанным в 1178 и напечатанным в 1543 г. на древнееврейском языке, а спустя 30 лет на латинском — подробным отчётом, в котором речь идёт о памятниках древней Месопотамии. Совершив паломничество в Палестину, Вениамин из Туделы направился в Тадмор, затем пересёк пустыню, переправился через Евфрат и, путешествуя частично посуху, частично водным путём вверх по течению реки Тигр, добрался до Мосула, чтобы посетить здесь своих единоверцев. Холмы с погребёнными в них руинами, выступающими из–под песков, произвели на него сильнейшее впечатление и пробудили страстный интерес к прошлому древнего народа. Вот что он пишет:

«Этот город стал теперь столицей персидского царства. Раскинувшийся по берегам Тигра, он сохранил былое величие и великолепие. Между ним и древней Ниневией существует только мост, но Ниневия совершенно разрушена. Среди древних стен раскинулись лишь многочисленные деревни и посёлки».

В это же время по Месопотамии путешествует ещё один пилигрим — раввин Петахиаш из Ратизбоны[1](ум. в 1190 г.). В его записках говорится, что Ниневия стала уже горой руин. К сожалению, Петахиаш не сообщает, где она находится. О руинах Ниневии рассказывает и христианский миссионер Рикольдо де Монте ди Кроче, посетивший Месопотамию в 1290 г.

«Потом, воистину великое пространство земли преодолев, прибываем мы в Ниневию, город значительный…»

Ниневия с её многочисленными развалинами, о которых пишет Рикольдо, — это не что иное, как город Мосул! Более подробное описание этих мест оставил баварский лекарь и натуралист Леонгард Роволф из Аугсбурга; он посетил Мосул примерно в 1575 г. В своей работе «Beschreibung der Reise Leonhard Rauwolffen» (1582) он рассказывает о расположенном вблизи города высоком круглом холме, который, подобно пчелиным сотам, густо населён бедняками. «На этом месте и вокруг него, — пишет Роволф, — некогда находился могучий город Ниневия… какое–то время являвшийся столицей Ассирии».

Предположения первых европейских путешественников не всегда были правдоподобны, но всегда увлекательны. Они будоражили и пробуждали надежду найти Ниневию — город, о котором пророк Наум сказал:

«Разорена Ниневия! Кто пожалеет о ней?»

((Наум III, 7))

Ниневия, в 612 г. до н. э. разрушенная и преданная огню победоносными мидийскими войсками, разгромившими в кровавых сражениях ненавистных ассирийских царей, Ниневия, проклятая и забытая последующими поколениями и властителями, стала для европейцев воплощением легенды. Совсем по–иному обстояло дело в арабских странах. В Персии ещё жива была традиция сохранять память о давних временах, а арабские географы, такие, как Абу аль–Фида, Ибн Хаукал или Якут аль–Мустасими, в своих трудах указывали местоположение древних месопотамских городов. Как жаль, что Европа не знала работ этих арабских учёных! И всё же по крайней мере четверо европейских путешественников того периода утверждали, что развалины Ниневии находятся… вблизи Мосула! Я имею в виду Энтони Шерли (1599), Джона Картрайта (1601), Пьетро делла Валле (1616–1625) и Ж. Б. Тавернье (1644). Правда, ни у одного из них не было чёткого представления о том, под каким из многочисленных холмов в окрестностях Мосула погребены остатки этого города. Предположив, что один из холмов скрывает Ниневию, Картрайт довольно точно определил размеры столицы ассирийских царей. Позднее Тавернье утверждал, что Ниневия находится под холмом Наби Юнус, а ещё через сто лет другой французский путешественник «перенёс» город на западный берег Тигра, в верхнее его течение… Лишь в 1766 г. датский учёный и путешественник Карстен Нибур, остановившись в Мосуле по пути из Бомбея, предпринял энергичные поиски, в результате которых наконец было найдено правильное местонахождение Ниневии — под холмами напротив Мосула, на противоположном берегу реки. Однако пройдёт ещё 80 лет, прежде чем Поль Эмиль Ботта и Лэйярд собственными глазами увидят разыскиваемую в течение многих столетий древнюю Ниневию.

К сожалению, рамки нашего повествования, ограниченного по объёму, не позволяют подробно описать все открытия, сделанные в Месопотамии, и приключения её первооткрывателей. Мы рассказали довольно подробно о самом раннем периоде поисков — в особенности поисков Ниневии — только потому, что они, хотя и не ставили перед собой такой цели, более всего способствовали открытию Шумера, точнее говоря, искали следы Ассирии и Вавилона, т. е. материальные свидетельства достаточно глубокого, но известного прошлого. Никто из названных путешественников даже не предполагал, что история Месопотамии уходит корнями в столь далёкие времена, о которых пойдёт речь в этой книге. Не думал об этом и неаполитанский купец Пьетро делла Валле. Отправляясь в 1616 г. в путешествие на Восток, он надеялся лишь заглушить муки любви (родители невесты выдали её замуж за другого). Во время своих многолетних скитаний, которые делла Валле описал в письмах к родным и друзьям, составивших вместе с заключительным отчётом трёхтомное «Описание путешествий…» (опубликовано в 1660–1663 гг.), он исходил вдоль и поперёк земли тогдашней Персии. Мы обязаны ему сведениями об остатках древнейших городов, в частности руин Вавилона и Персеполя. Этот путешественник интересует нас по двум причинам: в письме, датированном 5 августа 1625 г., он рассказывает о своём пребывании на холме Мукайяр, где он нашёл кирпичи, покрытые какими–то удивительными знаками. Аналогичные знаки делла Валле уже видел в руинах Персеполя. Может быть, это фрагменты орнамента? Или, как утверждают арабы, это следы когтей сатаны и демонов? А что, если это странная, доселе неизвестная письменность? Валле настаивает на том, что это письмена. Ведь четыре года назад в письме о посещении развалин Персеполя он воспроизвёл пять знаков, которые, по его мнению, обозначают какие–то понятия. При этом с достойной удивления проницательностью делла Валле заявляет, что их следует читать… слева направо! Такого рода «картинки» он видел несколько раньше на кирпичах в руинах Вавилона. Валле подробно описывает Мукайярскую находку. Ему показалось, что кирпичи были высушены на солнце. Это удивило его, и он, дабы убедиться, что не ошибается, принялся копать в разных местах. В результате Валле обнаружил, что основание постройки было сложено из кирпичей, обожжённых в печах, но по величине не отличавшихся от высушенных на солнце.

Запомним имя этого итальянца — Пьетро делла Валле. Ведь это он первый из европейцев воткнул лопату в песок, скрывавший руины самого древнего шумерского города — Ура (Мукайяра). Это он, купец, бродяга и авантюрист, впервые доставил учёным клинообразные письмена, тем самым положив начало двухсотлетней истории их прочтения.

Вторым путешественником, который, подобно делла Валле, сам того не сознавая, наткнулся на следы шумеров, был упомянутый уже датчанин Карстен Нибур. Организовав и возглавив по приказу датского короля так называемую «Арабскую экспедицию», Нибур 7 января 1761 г. выехал из Копенгагена. Среди задач, которые ставила перед собой экспедиция, следует назвать две: сбор памятников древности и поиски Вавилона. Кроме того, Нибур мечтал собрать и изучить как можно больше клинописных текстов, загадка которых волновала лингвистов и историков того времени. Судьба датской экспедиции оказалась трагической: все её участники погибли. Остался в живых лишь Нибур. Преодолевая болезни, не страшась трудностей, он продолжил полное опасностей путешествие по пустыне. Его «Описание путешествий в Аравию и соседние страны», изданное в 1778 г., стало чем–то вроде энциклопедии знаний о Месопотамии. Ею зачитывались не только любители экзотики, но и учёные. Наряду с добросовестным и подробным отчётом о том, что нашёл и увидел в тех краях её автор, книга содержит множество необычайно ценных сведений о памятниках прошлого. Не будем распространяться о деталях, оставим в стороне описания и рассуждения о Ниневии, Вавилоне и Вавилонской башне, отметим главное: именно Нибуру современная наука обязана весьма скрупулёзно и тщательно выполненными копиями персепольских надписей. Поддержав точку зрения Пьетро делла Валле, а также гипотезы ряда других учёных, Нибур был твёрдо убеждён, что настоящие письмена следует читать слева направо. Он первым определил, что надписи, состоящие из трёх отчётливо разграниченных колонок, представляют собой три рода клинописи. Он назвал их I, II и III классами. Хотя прочесть надписи Нибуру не удалось, его рассуждения оказались необычайно ценными и в основном правильными. Он, например, утверждал, что I класс представляет собой староперсидскую письменность, состоящую из 42 знаков. Тому же Нибуру мы должны быть благодарны за гипотезу, что каждый из классов письмён представляет иной язык. Копии, выполненные этим путешественником и открывателем, опубликованные в его книге, а также его аргументированные предположения были использованы Гротефендом при расшифровке клинописи.

Мы уделяем этому вопросу столько внимания лишь потому, что он и оказался ключом к решению загадки существования Шумера. На пороге XIX столетия научный мир уже располагал достаточным количеством клинописных текстов, чтобы перейти от первых, робких попыток к окончательной расшифровке таинственной письменности. Ряд ценных наблюдений высказал Фридрих Христиан Мюнтер, датский учёный. В докладе, прочитанном в Датском Королевском научном обществе в 1798 г., он предположил, что I класс (по Нибуру) представляет собой алфавитные письмена, II класс — слоги и III класс — идеографические[2]знаки. Он высказал гипотезу, что все три разноязычные, увековеченные тремя системами письма надписи из Персеполя содержат одинаковые тексты. Эти наблюдения и гипотезы были верны, однако для прочтения и расшифровки указанных надписей этого оказалось недостаточно — прочесть персепольские надписи не удалось ни Мюнтеру, ни работавшему в те же годы Олафу Герхарду Тихсену. Лишь Гротефенд, преподаватель греческого и латинского языков лицея в Гёттингене, добился того, что оказалось не под силу его предшественникам. История эта имеет довольно пикантное начало. Рассказывают, будто Гротефенд, страстный любитель шарад и ребусов, в трактире побился об заклад, что решит «головоломку из Персеполя», чем якобы вызвал хохот и насмешки. Кто мог предположить, что сложнейшая проблема, над которой тщетно бились известные учёные Европы, будет решена скромным учителем? Приступая к работе, Гротефенд пользовался не столько своим опытом завзятого ребусника, хотя этот опыт, несомненно, помог ему, сколько достижениями своих предшественников. Он располагал отличными копиями Нибура, знал описанную Сильвестром де Саси формулу древнейших персидских правителей «царь царей», имел возможность пользоваться словарём Дюперона, содержавшим много древнеперсидских выражений; гипотезы Мюнтера–Тихсена также были ему известны. Всё это, разумеется, никак не уменьшает заслуг Гротефенда, который нашёл решение столь же гениальное, сколь и простое.

Коротко ход его рассуждений можно представить так: колонка, написанная знаками I класса, представляет собой алфавит, насчитывающий около 40 букв. Три из них повторяются особенно часто — это гласные, в том числе буква а (согласно предположениям Мюнтера и Тихсена). Из сосредоточения этих гласных Гротефенд сделал вывод, что перед ним надписи на языке «Зенд». Внимание его привлекла также группа, состоящая из семи клинописных знаков. И Гротефенд принимает за исходное, что они означают слово «царь», а не «царь царей», как думали его предшественники. Но в таком случае группа знаков, предшествующая слову «царь», должна соответствовать имени властелина. В конце концов Гротефенд составил такую схему надписи:

Y, царь великий (?), царь царей,

Х–а, царя, сын, Ахеменид.

Разумеется, прежде чем дойти до этой «слепой» формулы, Гротефенду пришлось тщательно и детально проанализировать каждый знак; он строил предположения, касающиеся грамматических форм неведомого языка, напряжённо думал, анализировал, ещё раз думал и ещё раз анализировал. И что же? Предположения Гротефенда оказались верными. Внимательно изучив и проанализировав исторические данные и подставив вместо символов своей схемы имена владык, он получил следующий перевод надписи:

Ксеркс, царь великий, царь царей,

Дария, царя, сын, Ахеменид.

Трудно представить себе, какого колоссального труда стоил Гротефенду верный перевод этого выражения и какого объёма исследований он потребовал. Ведь древнеперсидские имена были переданы у греческих авторов не всегда фонетически точно и единообразно. Так, имя Гистасп было известно в нескольких вариантах: Гошасп, Кистасп, Густасп, Вистасп. Гротефенд безошибочно расшифровал восемь знаков древнеперсидского алфавита, а лет через 30 француз Эжен Бюрнуф и норвежец Кристиан Лассен нашли правильные эквиваленты почти для всех клинописных знаков, и, таким образом, работа по дешифровке надписей I класса из Персеполя была в основном закончена. Однако учёным не давала покоя тайна письмён II и III классов, да и древнеперсидские тексты ещё плохо читались. В то же самое время, когда Бюрнуф и Лассен публикуют свои работы по древнеперсидской письменности, проходивший службу в Персии майор и дипломат Генри Кресвик Раулинсон также предпринимает попытку расшифровать клинописные надписи. Каковы бы ни были служебные — официальные или неофициальные — интересы Раулинсона, его личной страстью были археология и достигшее в то время первых успехов сравнительное языкознание. Для того чтобы продолжать исследование древних языков, увековеченных в клинописных надписях, требовались новые тексты. Раулинсон, по–видимому, знал о том, что на старинном тракте, около города Керманшах, находится высокая скала, на которой видны колоссальные таинственные изображения и знаки. И Раулинсон отправился в Бехистун. Рискуя жизнью, он взобрался на отвесную скалу, на которой были выбиты огромные барельефы, и приступил к копированию надписи. За лето и осень 1835 г., стоя над пропастью на шаткой приставной лестнице, Раулинсон перерисовал большую часть древнеперсидского текста клинописной надписи из Бехистуна. Вскоре, в 1837 г., Раулинсон отослал в Лондонское азиатское общество скопированный и переведённый текст двух отрывков. Из Лондона эту работу немедленно переправляют в Парижское азиатское общество, чтобы с ней ознакомился выдающийся учёный Бюрнуф. Труд Раулинсона был оценён очень высоко: безвестному дотоле майору из Персии присваивают звание почётного члена Парижского азиатского общества.

Однако Раулинсон не считает свой труд законченным: две оставшиеся нерасшифрованными части Бехистунской надписи не дают ему покоя. Дело в том, что надпись на Бехистунской скале, так же как надпись в Персеполе, высечена на трёх языках. В 1844–1847 гг. Раулинсон, повиснув на канате над глубокой пропастью, срисовывает остальную часть надписи. Теперь в руках учёных оказалось два пространных текста, изобилующих собственными именами, причём содержание их было известно по древнеперсидскому варианту. К 1855 г. Эдвину Норрису удалось дешифровать и второй тип клинописи, состоявший примерно из сотни слоговых знаков. Эта часть надписи была на эламском языке.

Трудности по дешифровке двух первых типов клинописи оказались всё же сущим пустяком по сравнению с теми осложнениями, которые возникли при чтении третьей части надписи, заполненной, как выяснилось, вавилонским идеографически–слоговым письмом. Один знак здесь обозначал и слог, и целое слово. Больше того, одним и тем же знаком могли передаваться различные слоги и даже различные слова. В качестве примера приведём простейший случай: слог, содержащий звук «р», мог быть передан шестью различными знаками, в зависимости от того, с какой гласной он соседствовал (ра, ар, ри, иp, ру, ур). Согласные выступали только в составе слога, тогда как гласные иногда фигурировали как отдельные знаки. Эту «двойственность» прочтения можно проиллюстрировать на таком примере: группа клинописных знаков, обозначающая имя царя — Набукудурриуцур (Навуходоносор), — прочитанная в соответствии со звучанием отдельных знаков, должна была бы читаться так: ан–па–ша–ду–шеш. Поэтому неудивительно, что никто не хотел верить, что когда–то кто–то мог изобрести столь запутанный способ письма. А смельчакам, допускавшим существование подобной системы письменности, расшифровка этих знаков, передающих всю многозначность мёртвого, давно забытого языка, казалась невозможной.

Между тем к середине XIX в. языкознание сделало большие успехи и лингвисты, исследующие структуру древних языков, уже имели за плечами немалый опыт. Дискуссии велись не только вокруг попыток расшифровать клинописные знаки III класса, но и вокруг их происхождения и характера языка, на котором был составлен этот текст. Исследователи задумались над тем, сколь древна клинопись и каким изменениям она подверглась за многовековой период своего существования. Совместными усилиями целого ряда учёных, среди которых прежде всего следует назвать имена Эдварда Хинкса, Уильяма Тальбота и Жюля Опперта, были преодолены огромные трудности в изучении вавилонского языка. Неоценимую помощь в этой работе оказали археологи, доставлявшие многочисленные таблички с надписями. Читать их могли уже и Раулинсон, и Хинкс, и Опперт, и Тальбот. В середине XIX в. человеческий гений одержал ещё одну победу: родилась новая наука — ассириология, занимающаяся изучением всего комплекса проблем, связанных с древней Месопотамией.

Как мы уже говорили, удивительная многозначность клинописи побудила учёных заняться вопросом о её происхождении. Само собой напрашивалось предположение, что письмо, которым пользовались семитские народы (вавилоняне и ассирийцы), было позаимствовано ими у какого–то другого народа несемитского происхождения. К этому выводу пришёл Хинкс в своём труде «О надписях из Хорсабада» (Хинкс, как и многие другие исследователи, считал руины Хорсабада остатками древней Ниневии). И  хотя язык этих надписей, по его мнению, следует считать семитским, сама форма их имеет совершенно иной характер и является индоевропейской по происхождению. Несемитским считает происхождение этой письменности и Раулинсон. В работе, опубликованной в том же, 1850 г., он выводит клинопись из Египта. Несмотря на то что Хинкс и Раулинсон сделали чересчур поспешные выводы, в скором времени опровергнутые наукой (например, вывод о «скифском» происхождении вавилонян), следует признать, что основная их мысль была правильной.

И вот 17 января 1869 г. видный французский лингвист Жюль Опперт на заседании Французского общества нумизматики и археологии заявил, что языком, увековеченным на многих табличках, найденных в Месопотамии, является… шумерский! А это значит, что должен был существовать и шумерский народ! Таким образом, не историки и археологи первыми чётко сформулировали доказательство существования Шумера. Это «вычислили» и доказали лингвисты.

Слова Опперта были восприняты сдержанно и недоверчиво. Были возражения. Вместе с тем кое–кто в научных кругах высказался в поддержку его гипотезы, которую сам учёный считал аксиомой. Гипотеза Опперта побудила археологов начать поиски материальных доказательств существования Шумера в Месопотамии. Многое в этом плане мог дать тщательный анализ древнейших надписей. В дискуссии о том, прав или не прав Опперт, наиболее яростным его оппонентом выступил Жозеф Галеви, который в течение ряда лет оспаривал существование Шумера и утверждал, что язык, названный Оппертом шумерским, — фантасмагория. «Теория» Галеви, горячо защищаемая им ещё в 1905 г., заключалась в том, что вавилонские жрецы, дескать, ввели идеографическую систему письма, чтобы сделать непонятными для непосвящённых свои записи и переписку. Немало учёных считало шумерские тексты древневавилонскими.

И вот в 1871 г. Арчибальд Генри Сайс публикует первый шумерский текст — одну из надписей царя Шульги. Два года спустя Франсуа де Ленорман выпускает в свет первый том своих «Аккадских исследований» с разработанной им шумерской грамматикой и новыми текстами. С 1889 г. весь учёный мир признаёт шумерологию областью науки и определение «шумерский» принимается повсеместно для обозначения истории, языка и культуры этого народа…

О многих ассириологах и шумерологах, которым мы обязаны знакомством с культурой и обычаями, текстами и эпосом, с царскими надписями и молитвами, мы ещё не раз будем вспоминать на страницах этой книги. Однако уже сейчас хотелось бы назвать хотя бы несколько имён из плеяды исследователей клинописных текстов: Леонард Кинг, Франсуа Тюро–Данжен, Леон Легран, Гуго Радау, Эдвард Кьера, Сирил Гэдд, М. В. Никольский, Арно Пёбель, Адам Фалькенштейн, С. Н. Крамер. В Польше большие заслуги в деле популяризации знаний о Шумере принадлежат проф. Юзефу Бромскому, опубликовавшему первые переводы шумерских текстов на польский язык.

Нет ничего удивительного в том, что не археологи, вырывающие у песков месопотамских пустынь тайны минувших веков, и не историки так уверенно заявили всему миру: здесь находился Шумер. Память о Шумере и шумерах умерла тысячи лет назад. О них не упоминают греческие летописцы. В доступных для нас материалах из Месопотамии, которыми человечество располагало ещё до эры великих открытий, мы не найдём ни слова о Шумере. Даже Библия — этот источник вдохновения для первых искателей колыбели Авраама — говорит о халдейском городе Уре. Ни слова о шумерах! То, что произошло, по–видимому, было неизбежно: первоначально возникшее убеждение в существовании шумерского города лишь впоследствии получило документальное подтверждение. Это обстоятельство ни в коем случае не умаляет заслуг путешественников и археологов. Напав на след шумерских памятников, они не имели ни малейшего понятия о том, с чем имеют дело. Ведь они искали не Шумер, а Вавилон и Ассирию! Но если бы не эти люди, лингвисты никогда бы не смогли открыть Шумер.

После того как Пьетро делла Валле первым добрался до руин Ура, находящихся под холмом Мукайяр, прошло два столетия, прежде чем следующий европеец коснулся развалин шумерского города. В 1818 г. английский художник Робер Кер Портер отправился из Багдада на поиски памятников старины. Он остановился в аль–Ухаймире, где находился фрагмент диоритовой стелы Хаммурапи. Портер не знал, что руины, которые он так внимательно осматривал и срисовывал, не что иное, как остатки шумерского города Киша. Семнадцать лет спустя английский путешественник и видный учёный Джеймс Б. Фрэзер в сопровождении практиковавшего в Багдаде врача Джона Росса проводит поиски в труднодоступных районах Южной Месопотамии и добирается до Варки (Урук), Джохи (Умма) и Мукайяра.

Сообщения о древневавилонских памятниках, рассказы путешественников о холмах, под которыми скрыты таинственные руины, в сочетании с самыми фантастическими бытующими среди местного населения легендами о таящихся под развалинами и песками неисчислимых сокровищах, дискуссии учёных о раскрывающихся перед ними страницах неизвестного прошлого — вот что притягивало людей, и, пожалуй, интерес к этому был в то время не меньшим, чем сейчас к загадкам космоса. А поскольку археологию считали такой областью науки, в которой каждый может сказать нечто весьма существенное, стоит только добыть какой–нибудь древний предмет, охотников прославиться было немало. Сообщения о поразительных открытиях в Месопотамии и Египте побуждали всё большее число людей заниматься ориенталистикой. Возросший интерес к Востоку имел ещё одну причину, никак не связанную с наукой. Это была эпоха великой колониальной экспансии, когда европейские (и не только европейские) державы устремляли жадные взоры на Восток. Правительства и торговые компании финансировали всякого рода экспедиции. На картах Востока, особенно Ближнего и Среднего, быстро стираются белые пятна. Это имело особое значение, потому что именно там пролегал путь в Индию. Некоторые исследователи и археологи выступали сразу в нескольких ролях: они и агенты разведки, и тайные уполномоченные торговых компаний, и советники тех или иных правительств. Во всяком случае, никто не упускал возможности приложить руку к исследованию тайн Месопотамии.

В 1835–1837 гг. английская «Евфратская экспедиция» провела картографические исследования Двуречья. Сведения об отмеченных картографами загадочных холмах, возвышающихся среди песков пустыни, вызвали у Уильяма Кеннета Лофтуса желание своими глазами увидеть это чудо. Случай представился в 1849 г., когда его, известного своим интересом к вавилонским древностям, назначили членом турецко–персидской пограничной комиссии. Отправляясь к месту назначения — комиссия располагалась в Мухаммаре, у впадения реки Карун в Тигр, — Лофтус выбрал сухопутную дорогу. Она была значительно труднее, но зато предоставляла возможность ознакомиться с почти неисследованными районами. Во время этой поездки — путь его пролегал мимо Ниффара, Варки и Мукайяра — Лофтус увидел холмы необычной формы. Подобные холмы он видел впервые. Они произвели на Лофтуса огромное впечатление, поэтому по прибытии на место он тут же выхлопотал отпуск для проведения пробных раскопок. Выбор Лофтуса пал на самый крупный из увиденных им холмов — Варку.

Этот момент следует считать началом серьёзного изучения шумерской эпохи. От современности к древнему Шумеру был проложен мост. Добираясь до Варки, Лофтус во главе небольшого каравана пересёк пустыню между Шатт–аль–Каром и Евфратом. Условия, при которых велись раскопочные работы, оказались невероятно тяжёлыми: людей нещадно жгло солнце и мучила жажда. Воду приходилось возить из Евфрата, а до него было два часа езды. Зачарованный необычным пейзажем, Лофтус жадно глядел на величественные руины. Даже песку, который веками нёс сюда ветер ближневосточных пустынь, не удалось засыпать гигантские развалины… Вот на фоне вечернего неба обозначилась высшая точка холма, который арабы назвали Буварийя. На нём какое–то возвышение, по форме напоминающее башню. Чуть дальше ещё одна «башня», венчающая развалины. «Это Вусвас», — говорят о ней местные жители. По их словам, так звали одного чернокожего искателя сокровищ, который нашёл здесь золото, но исчез бесследно вместе со своей добычей…

Едва прибыв на место, Лофтус поспешил взобраться на вершину Буварийи, чтобы оттуда взглянуть на окрестности. В предвечерние часы, когда в пустыне бывает отличная видимость, он заметил уже известное ему возвышение Мукайяр, находившееся за несколько десятков километров отсюда, за рекой. Ещё дальше, на востоке, где, казалось, небо сливается с землёй, обрисовывались контуры ещё одного холма — Сенкере.

Взволнованный до глубины души, английский геолог даже понятия не имел о том, что стоит на вершине развалин библейского Эреха, что обширный холм на краю горизонта — это остатки города Ларсы, который уже после падения Шумера, с приходом новых племён, превратился в могучее государство.

Три недели, проведённые среди руин шумерского города, вопреки надеждам Лофтуса не дали сенсационных результатов. Раскопки велись на небольшой глубине и в результате были открыты лишь бедные захоронения парфянского периода.

Однако эти довольно скромные результаты не обескуражили Лофтуса и не отбили у него охоты к дальнейшим поискам. Через четыре года он возвращается в Варку, на этот раз по поручению только что созданного в Лондоне фонда ассирийских исследований. Его сопровождает рисовальщик В. Бутчер, наброски которого явились ценным дополнением к отчёту о проведённых исследованиях. Лофтус начинает поиски с вершины Буварийи. Ему сопутствует удача, хотя сам он ещё до конца не понимает ни значения своего открытия, ни того, что им обнаружены памятники, насчитывающие около пяти тысячелетий. Вместе с тем он не может не осознавать всю необычность происходящего: из–под песка показывается искусно украшенная стена, мозаичный орнамент которой состоит из нескольких тысяч небольших разноцветных конусов, вдавленных в неё. Теперь с ещё большей энергией, окрылённый успехом, Лофтус ищет и находит новые удивительные произведения искусства. Рассказы местных жителей ещё больше возбуждают его интерес к холму Вусвас. Контуры руин под толстым слоем песка указывают на то, что здесь скрыто здание, ориентированное по четырём сторонам света. Лофтус приступает к исследованию отвесной южной стены. Немалого труда стоило пробить сквозь мощные стены туннель, который привёл исследователя в небольшие помещения со стенами толщиной от 3 до 6 м. В своих отчётах Лофтус называет эти помещения хранилищами и сокровищницами.

В последующие годы Лофтус совершает сенсационные открытия в Нимруде, Ниневии и других городах. Своими исследованиями, связанными с историей Урука, он вполне заслужил право именоваться пионером шумерской археологии.

Поскольку темой этой книги является история Шумера, нам придётся умолчать о многих, пусть даже очень важных археологических раскопках в Северной Месопотамии, сосредоточив всё внимание на открытиях, непосредственно связанных с Шумером. Поэтому хотелось бы, чтобы знакомый с археологией читатель не удивлялся тому, что здесь опущены имена многих заслуженных первооткрывателей или обойдены молчанием замечательные результаты исследований, проводившихся Лэйярдом в Ниневии. Всех интересующихся этими вопросами отсылаем к книге К. Керама «Боги, гробницы, учёные».

Попытаемся дать хотя бы беглый обзор всех раскопок в Шумере, начатых Лофтусом — открытия Пьетро делла Валле и других исследователей (предшественников Лофтуса) мы оставим в стороне — и ведущихся по сей день.

Хотя Лофтус и обратил внимание археологов на холм Варка, прошло немало лет, прежде чем здесь появились новые группы исследователей. Эдуард Захау, берлинский профессор–ориенталист, совершивший в 1897–1898 гг. путешествие по всей Месопотамии вместе с известным археологом Робертом Кольдевеем, осмотрел холм Варка. После Лофтуса он первый посетил эти районы Месопотамии. С грустью описывает он это забытое богом и людьми место. В раскопанных Лофтусом траншеях можно было встретить одних лишь гиен.

Среди обломков Захау обнаружил черепки, покрытые зелёной и голубой глазурью, то тут, то там из–под песка торчали куски алебастра, поблёскивали на солнце кусочки ляпис–лазури. «Трагическое, угнетающее зрелище», — напишет Захау позднее, имея в виду не только руины — всё, что осталось от минувшего великолепия неведомого города, — но и промахи археологов. Два года спустя здесь ненадолго остановятся члены американской экспедиции, проводившей исследования в Ниппуре. Руководитель этой экспедиции Джон Петере расскажет потом об арабских женщинах, искавших в руинах украшения и предметы, которые затем продавались на базарах. Ближайший сотрудник Петерса Герман Гильпрехт утверждал, что Урук не может считаться благодарным объектом для исследований, поскольку наиболее интересные достопримечательности этого города, одного из древнейших городов Месопотамии, пришедшего в упадок несколько тысячелетий назад, были либо уничтожены, либо разграблены. Такое же мнение десять лет спустя высказал немецкий учёный Ценпфунд, сомневавшийся в том, что после Лофтуса кому–нибудь удастся открыть в Уруке более или менее значительные шумерские памятники. К счастью, это мнение не было расценено как окончательный приговор, обрекающий Урук на забвение.

В ноябре 1912 г. к раскопкам в Уруке приступает хорошо оснащённая экспедиция, организованная Германским обществом ориенталистов, которую возглавил Юлиус Йордан. Работа этой экспедиции ничем не напоминает «кустарные», дилетантские начинания первых археологов. Раскопки ведутся систематизировано, по культурным слоям, всё глубже и дальше в прошлое. Шестимесячный труд экспедиции приносит отличные результаты: откопаны стены нескольких храмов, найдены многочисленные предметы домашнего обихода. Но Первая мировая война прерывает удачно начавшиеся работы: они возобновляются лишь в 1928 г. За одиннадцать сезонов–кампаний, прерванных на этот раз Второй мировой войной, был отрыт ряд слоёв храма бога Ана, который строился разными правителями в течение почти двух тысяч лет. Затем был обнаружен так называемый «белый храм», датируемый периодом Джемдет–Насра около 2800 года до н. э., а также храм богини Инанны — Эанна, воздвигнутый в эпоху Урука — Джемдет–Насра и заботливо реставрируемый на протяжении всей истории Шумера вплоть до основания монархии Селевкидов. Земля открыла учёным тайну мощных городских оборонительных стен первой половины III тысячелетия. Здесь же, в Уруке, были найдены самые древние из известных нам табличек с рисунчатым письмом, плоские и цилиндрические печати, а также, в менее глубоких слоях, таблички более позднего времени, печати и валики, покрытые надписями, разными знаками, и многое другое. Уцелевшие камни боковых стен рассказали учёным о колоссальном размахе строительных работ властителей третьей династии Ура. Среди многочисленной утвари была найдена знаменитая жертвенная алебастровая ваза с тремя рядами барельефов. Под тяжестью обрушившегося здания она раскололась на пятнадцать частей. Исследователи считают, что ваза была повреждена в глубочайшей древности и что шумерские мастера много тысяч лет назад собрали её обломки и скрепили их медными обручами. Не было недостатка и в мелких предметах — фигурках зверей и птиц, изделиях из глины и камня, а также металла. Однако самой ценной находкой — даже по сравнению с алебастровой вазой и древнейшими печатями — оказалась изумительной красоты мраморная женская головка. (Об этом и других памятниках шумерской культуры мы будем говорить в последующих главах.)

Раскопки в Уруке, возобновлённые немецкими археологами в 1954 г. (как мы увидим позже, в этой области наблюдается продолжение исследовательских традиций), дали учёным бесценные материалы различных периодов шумерской культуры — от самого древнего (ок. 3000 лет до н. э.), именуемого культурой Урука, до последнего правителя третьей династии Ура. Холм, полвека назад признанный Гильпрехтом «непригодным для археологических изысканий», оказался бесценной сокровищницей предметов древности. Его раскопки продолжаются.

Как выглядит место, где ведутся археологические работы? Горы песка и щебня из раскапываемых частей города, сверкающие на солнце рельсы узкоколейки, по которой вывозят мусор и песок. Она проходит по ступеням зиккурата, связывает руины древнейших храмов, вьётся среди остатков некогда мощных стен. Не одно поколение археологов уже работало в Уруке. Много тайн раскрылось перед ними, и, однако, нет конца чудесам и находкам. Возьмём хотя бы открытый в сезоне 1966/67 г. неизвестный раньше рукав Евфрата, который предположительно связывал Урук с Нипнуром, или откопанные неподалёку от зиккурата храма бога Ана двухметровые стены, сложенные из огромных камней, или открытое вблизи храма Эанна древнейшее святилище эпохи, предшествующей периоду Джемдет–Насра. Время показало, что правы не те археологи, которые в погоне за сенсацией отказываются от трудных поисков, а те, кто возвращается к местам, казалось бы до конца исследованным, кто без устали ищет и находит. Археологу, утверждает проф. Фуад Сафар, «нужны терпение и отвага, упорство и знания, ибо только людям, обладающим этими качествами, пустыня поведает, что скрывают её недра».

Жизнь многих первооткрывателей может послужить основой для приключенческого романа или фильма — столько интересного они пережили, в стольких необычайных событиях, совершенно не связанных с древней историей, приняли участие. Всё это были люди с чрезвычайно разносторонними увлечениями. Среди них — наряду с Раулинсоном и Ботта — был также упомянутый выше Генри Остин Лэйярд. Однако нас интересует не политическая его деятельность и не огромные его заслуги в комплексном исследовании прошлого Двуречья, а, к сожалению довольно скромное, участие в изучении истории Шумера. В январе 1851 г. Лэйярд, овеянный славой открывателя Нимруда, Ниневии, Ашшура и других древних городов, выбирает в качестве очередного района поисков холм, названный арабами Ниффер. По–видимому, он много слышал о нём от своих арабских друзей и знал о том огромном впечатлении, которое произвёл вид этого холма на Лофтуса и Фрэзера. Может быть, решающее значение для него сыграло мнение Жюля Опперта, полагавшего, что в арабском названии этой местности отразилось древневавилонское Ниппур[3]. Зрелище песчаных бугров, кое–где возвышающихся над пустыней на 29 м, было впечатляющим. Но чтобы добраться до них, необходимо было переправиться на лодке через опасные болота. Этот путь Лэйярд проделывал каждый день. Он уходил из лагеря на рассвете и возвращался поздно вечером. Прежде всего его заинтересовал самый высокий холм, выступающий над покрытыми песком развалинами. Обломки кирпичей, камни, глыбы сухой глины — всё это, казалось, сулило археологу значительный успех. Сам того не подозревая, он обнаружил руины зиккурата, на котором некогда стоял большой и глубоко почитаемый храм Энлиля — Экур. К сожалению, Лэйярд в первую очередь искал такие памятники древности, которыми можно удивить мир. Среди арабов ходили легенды о якобы спрятанном в руинах огромном чёрном камне. Этот камень заинтересовал Лэйярда. Но, копая неглубоко, он, так же как Лофтус в Уре, наткнулся лишь на скромные могилы парфянского периода. Обескураженный бесплодной погоней за легендарным камнем, измученный приступами лихорадки, Лэйярд приходит к выводу, что в Ниппуре он уже ничего интересного не найдёт, и отказывается от дальнейших поисков. Даже если это правда, если он действительно пережил минуту слабости, то это продолжалось недолго: через 25 дней после ликвидации лагеря в Ниппуре Лэйярд приступает к раскопкам одного из холмов над руинами Ниневии.

Прошло несколько десятилетий, и в 1889 г. в Ниппуре появилась американская экспедиция — первая группа исследователей из Нового Света, которая занималась изучением древней Месопотамии. В неё наряду с руководителем Джоном Петерсом и упомянутым уже Германом Гильпрехтом (немецким учёным, переселившимся в США) входили X. Хейнес и ещё три исследователя. Ни один из членов экспедиции не был археологом, и ни один, кроме Хейнеса (фотографа и администратора), не знал условий работы в Месопотамии. А условия эти были нелёгкими. Надо было не только преодолеть «упорство» земли, не желающей раскрывать свои тайны, но и наладить контакт с местным населением, которое отнюдь не спешило оказывать помощь учёным.

Получив разрешение на раскопочные работы, экспедиция немедленно взялась за дело. Сразу же возникли трудности. Не хватало рабочих. Если 30 лет назад местные жители отнеслись к Лэйярду сердечно и дружелюбно, то теперь они не скрывали своей враждебности. И всё же работы продвигались. Под одним из холмов были обнаружены руины храма, на некоторых обломках сохранились надписи. Этот холм, обозначенный экспедицией № 1, таил в своих недрах остатки дворца. Холм под № 5 оказался кладезем табличек с надписями, почему его и назвали «холмом табличек». В середине апреля работы пришлось прервать: совершенно неожиданно группа учёных была втянута в межплеменные распри. Два рода племени афаков разделяла кровная вражда. Работавший в экспедиции молодой араб, желая помочь своим сородичам в их борьбе с врагами, решил увести лошадей экспедиции и во время совершения кражи был застрелен сторожем. В ответ на это афаки объявили учёным войну и, предводительствуемые сыном местного шейха, напали на лагерь. Почти всё оборудование и оснащение экспедиции было сожжено. К счастью, членам экспедиции удалось спасти добытые с таким огромным трудом материалы. Американцы сумели избежать участи Фреснела и Опперта, которые сорок лет назад в результате нападения арабских разбойников потеряли всё ценное, найденное при раскопках.

В следующем году Петере и Хейнес вновь приезжают в Ниппур. Отношения с местным населением наладились, но сказалось отсутствие археолога–профессионала. Бессистемность поисков, погоня за сенсационными находками, которые могли бы поразить воображение жителей Нового Света, не могли не повлиять на результаты исследований. И всё же их следует признать отличными. При обследовании зиккурата выяснилось, что он строился при царе Ур–Намму. Выкопанный рабочими туннель привёл к слоям раннединастического периода. Во время раскопок на холме №10 были обнаружены руины храма эпохи третьей династии Ура, а среди них — 2000 табличек. Вместе с 5000 табличек, найденных в «холме табличек», это составило огромную коллекцию. Позднейшие исследования привели учёных к выводу, что холм № 5 («холм табличек») представляет собой остатки древнего квартала, где находились библиотека, канцелярии и конторы писцов.

В 1893 г. Хейнес организовал новую экспедицию. Он прибыл в Месопотамию в сопровождении одного только Джозефа Мейера. Хейнес собирался надолго остаться в Ниппуре, чтобы довести до конца работы, начатые в предыдущие годы. Первым несчастьем, обрушившимся на него, были болезнь и смерть единственного помощника — Мейера. Однако это не сломило фотографа из Филадельфии, он не отказался от своих планов. Вызывает изумление сила духа этого человека, который без помощника, в полном одиночестве, невзирая на опасность, жару, усталость и болезни, упорно продолжает работы. Он продержался в пустыне три года и за это время тщательно обследовал два холма, добрался до более глубоких слоёв зиккурата и собрал более 8000 табличек.

В 1899–1900 гг., когда группу учёных из США возглавил Гильпрехт, рядом с ним работал неутомимый Хейнес. Раскопки велись очень тщательно и планомерно. Учёным удалось восстановить план города, определить расположение храмов и жилых кварталов. Копая на большой глубине, они добрались до фундамента зиккурата, сложенного в очень отдалённую эпоху. В Ниппуре была открыта уже известная по другим раскопкам применявшаяся шумерами система дренажа почвы с помощью глиняных труб диаметром от 40 до 60 см, найдены могилы, в которых были захоронены останки людей после их частичного сожжения. Огромное значение имело открытие храмовой библиотеки, которая дала учёным около 20 000 табличек.

После этого в Ниппуре надолго воцарилась тишина. Почти полвека никто — за исключением непрошеных «гостей», искавших в руинах ценные, пользующиеся спросом на антикварном рынке предметы, — не нарушал покоя священного города. Археологические работы возобновились только в 1948 г., когда американская экспедиция (в её состав входили такие исследователи, как Дональд Маккоун, Карлтон Кун и Торкильд Якобсен) добралась в юго–восточной части зиккурата до храма эпохи третьей династии Ура, над которым строили свои святилища сначала вавилоняне, а затем ассирийцы. Углубив раскоп, учёные открыли ещё более древний фундамент. Здесь же были найдены таблички с записью молитвенных гимнов (в частности, гимн в честь богини Нанше), судебных протоколов, а также хозяйственных расчётов. Во время сезона 1961 г. американцы нашли «клад» — более 50 фигурок, сложенных под полом храма. Эта находка, как и обнаруженные в Телль–Асмаре (Эшнунне) и Хафадже статуэтки, говорит о религиозных обычаях шумеров первой половины III тысячелетия до н. э.

Очередным шумерским городом, куда направились исследователи, был Киш. В 1816 г. британский чиновник по особым поручениям на Ближнем Востоке, страстный любитель древностей, богач Д. С. Букингэм во время одной из своих поездок обратил внимание на два холма аль–Ухаймир, разделённые высохшим руслом реки (предполагают, что 5000 лет назад здесь протекал Евфрат). Своими впечатлениями он поделился с Портером. Букингэм допускал, что аль–Ухаймир, где среди уже открытых мощных кирпичных стен выделялись более светлые, поблёскивающие слои пепла, может быть одним из районов разыскиваемого Вавилона. Не привыкший к адской жаре пустыни и ураганным ветрам, путешественник не захотел предпринимать поиски на свой риск и за свой счёт. Портера же уговаривать не пришлось. В сопровождении Карла Беллино, секретаря британского резидента в Багдаде, тоже увлекавшегося археологией, Портер отправился на место раскопок. Здесь он нашёл кирпичи с надписями, несколько обломков алебастровой плиты с текстом и часть стелы Хаммурапи. Но самое главное — Портер сделал зарисовки руин. Эти рисунки в будущем станут бесценным документом.

Полевые археологические исследования в Телль–аль–Ухаймире впервые стали проводиться в 1852 г. Организованная французским правительством экспедиция, возглавляемая Фюльгенцием Фреснелом и Жюлем Оппертом, проработала здесь в течение недели. Во время пробных раскопок были обнаружены кирпичная мостовая эпохи Навуходоносора II, базальтовая статуэтка более ранней эпохи и множество мелких предметов. Спустя 60 лет сюда прибыл соотечественник Фреснела и Опперта Анри де Женуяк. После трёх месяцев напряжённых поисков французский археолог обнаружил зиккурат из красного кирпича и возвышающиеся над ним руины храма бога войны Забабы. Кроме того, в западной части возвышенности, на месте поселения, было собрано множество табличек.

После Первой мировой войны, начиная с 1923 г., в Телль–аль–Ухаймире вела работы объединённая группа археологов Оксфордского университета и Чикагского музея естественной истории, возглавляемая Стефеном Лэнгдоном и Эрнестом Маккеем. В центре внимания всех десяти экспедиций, организованных этой группой, был восточный холм с руинами, относящимися к глубочайшей древности. В ходе раскопочных работ на холме «А» был открыт знаменитый дворец из плоско–выпуклого кирпича, построенный предположительно при царе Месилиме. Дворец неплохо сохранился. Археологам удалось точно воспроизвести его план. Уцелели фрагменты лестниц, многочисленных залов и помещений различного назначения, а также фрески и рельефы. В руинах была найдена каменная табличка с рисуночным письмом. Дворец, вероятно, подвергся разрушению или был покинут обитателями ещё в раннединастический период и никогда не отстраивался заново. К тому же времени относятся и захоронения: возможно, руины (или опустевший дворец) использовались в качестве кладбища. В гробницах было обнаружено множество различных предметов: медные орудия, украшения из жемчуга, золота и серебра, печати из известняка, шпата, лазурита и красного железняка. В одном из погребений археологи нашли глиняную модель двухколёсной повозки, в нескольких других — страусовые яйца. Интересный материал дали раскопки западного холма, где было обнаружено так называемое кладбище с гробницами эпохи Месилима, напоминающими по конструкции гробницы Ура. В некоторых из них обнаружены следы коллективных захоронений. В более глубоких слоях найдены глиняные изделия, характерные для эпохи Джемдет–Насра.

А теперь, следуя за «календарём археологических открытий», перенесёмся в один из самых неприветливых уголков Месопотамии — в Телль–аль–Мукайяр, откуда в 1625 г. делла Валле вывез кирпич с надписью. В 1835 г. через эти места проезжал Джеймс Б. Фрэзер. Потрясённый зрелищем разбросанных среди пустыни бесчисленных холмов с руинами, Фрэзер посвятил этому путешествию книгу, в которой высказал предположение, что поразившая его пустыня некогда представляла собой «прекрасный, цветущий и густонаселённый край».

О поездке в Мукайяр мечтал Раулинсон, однако осуществить это желание ему помешала работа над расшифровкой Бехистунской надписи. Раулинсон подал идею исследовать мукайярский холм своему коллеге, британскому вице–консулу в Басре Д. Е. Тейлору, который страстно увлекался археологией. Когда Британский музей по рекомендации Раулинсона предложил ему взять на себя руководство археологическими раскопками в Мукайяре, он с радостью согласился. В начале 1854 г. Тейлор прибыл на место. Он знал Мукайяр по описаниям, однако то, что он увидел, произвело на него ошеломляющее впечатление: усеянная холмами пустыня напоминала бурный океан. Между холмами, поднимая песчаные вихри, носился ветер; там же, откуда ветер сдул песчаный покров, обнажились какие–то обломки, части разрушенных зданий. Сомнений быть не могло — перед ним огромный город, погружённый в глубокий, вечный сон, город, который ему предстояло разбудить. С чего начать поиски? Опытный глаз из множества холмов выбирает один, расположенный в северной части этого района. Его очертания напоминают трёхэтажное здание, причём третий этаж, как легко заметить, на 5–6 м смещён по отношению ко второму. Угадываются даже колонны и лестница, идущая вдоль склона. Тейлор руководит раскопками, производимыми местными жителями. Постепенно возникают остатки стен, колонн, лестниц. По словам старожилов, над третьим этажом когда–то возвышался огромный дворцовый «зал», который ещё помнят их отцы и деды. Прежде всего Тейлор пытается найти надписи о том, кто строил этот храм. Подобные надписи вавилоняне обычно размещали на наружных углах стен. И Тейлор находит все четыре. Перед ним храм бога Нанны (вавилонского Сина) города Ура. Эта весть вскоре облетела весь мир: найден библейский Ур.

Это были годы величайших археологических открытий, когда люди, казалось, уже привыкли к сенсациям. Но такому сообщению трудно было поверить. Из надписей следовало также, что храм восстановил во славу бога луны Нанны вавилонский царь Набонид, что начали его строительство царь Ур–Намму и его сын, царь Шульги, что в годы, предшествующие царствованию Набонида, многие цари строили «дом Нанны — Сина».

Между тем работы продолжались. Было раскопано довольно большое здание из крупного кирпича. Стены его сохранились настолько хорошо, что здесь поселились рабочие Тейлора. После того как была выкопана шахта, появилась возможность обследовать фундамент зиккурата. Это расположенное в нижних слоях раскопа, сложенное из плоско–выпуклого кирпича огромное сооружение свидетельствует о незаурядном мастерстве зодчих древности. В западной его части обнаружили два кувшина с табличками, каждая из которых была заключена в глиняный «конверт». Когда работы уже близились к концу, Тейлор нашёл ещё два таких кувшина, несколько конусов, покрытых клинописными знаками, и много других предметов, относящихся к различным эпохам.

Как ни странно, но после удивительных открытий Тейлора Ур более шестидесяти лет прождал очередного археолога. В 1918 г., когда ещё шла война, сюда по поручению Британского музея приехал офицер разведки, проходивший службу в Багдаде, Кэмпбелл–Томпсон. Ему удалось собрать кое–какой, довольно скромный археологический материал. А через год здесь начал вести раскопки Г. Р. Халл. Халл раскопал часть восточных стен «района храмов», занимавшего платформу, представлявшую собой неправильный четырёхугольник, самая длинная сторона которого — 400 м. Здесь находились храм Нанны, зиккурат и ещё несколько храмов. Проведённые Халлом измерения показали, с каким размахом строили зодчие древности. Кроме храмов Халл раскопал городские стены и жилые дома. Затем он приступил к раскопкам стен большого сооружения, которое назвал дворцом Ур–Намму. Среди развалин дворца Ур–Намму были обнаружены две головы из диорита — фрагменты изваяний эпохи Шульги и множество глиняных сосудов.

Однако наиболее интересные памятники старины были обнаружены в Уре за двенадцать экспедиций (1922–1934), которыми руководил Леонард Вулли, один из выдающихся археологов. О замечательных открытиях Вулли мы будем подробно говорить в последующих главах, а пока лишь отметим, что благодаря его изысканиям Ур поистине ожил, превратился в один из наиболее изученных городов древности.

Если прежде археологи стремились как можно больше раскопать и изучить, то теперь перед ними возникла новая и, может быть, более сложная задача — уберечь от разрушения памятники старины. Вырванные у пустыни драгоценные реликвии, оказавшись без защитного покрова, каким являлся для них толстый слой песка, с ужасающей быстротой разрушаются под губительным воздействием солнца и дождей. Поэтому учёным приходится сейчас не только решать загадки прошлого, но и ломать голову над тем, как сохранить освобождённые от песка древние сооружения. Иногда предпринимаются попытки реставрировать отдельные здания, хотя строительный материал, применявшийся в древнем Двуречье, чрезвычайно усложняет эти работы. Тем не менее реконструкция зиккурата в Уре идёт успешно. Группа иракских специалистов ведёт наблюдение за тем, чтобы этот памятник шумерского зодчества был восстановлен максимально близко к его первоначальному виду.

Раскопки ведутся также в ближайших к Уру населённых пунктах — Телль–эль–Обейде и Эреду.

Руины древних городов, скрытые под песками курганов Абу–Шахрейн, неподалёку от Ура, заинтересовали ещё Тейлора. Его внимание привлёк многогорбый трапециевидный холм посреди мёртвой пустыни, возвышающийся над окрестностями на 12 м, со склонами, обращёнными на четыре стороны света. Трудно поверить, что несколько тысячелетий назад здесь шумело море, а город располагался на берегах пресноводной лагуны, оставившей после себя единственный след — раковины речных улиток, которые сейчас находят в песке пустыни. В столице бога Энки, Эреду, Тейлор — он в то время не знал, в каком именно шумерском городе оказался, — раскопал большого базальтового льва и остатки здания из плоско–выпуклого кирпича. Его внимание привлекли также развалины высокого сооружения, венчающего руины города.

Несколько более тщательно обследовал Эреду Кэмпбелл–Томпсон. Он нашёл базальтового льва, частично уже засыпанного кочующими песками, раскопал основание лестницы, расположенной вдоль юго–восточной стены и ведущей на верхние этажи зиккурата. Приехавший сюда через год Халл обнаружил кирпичи с печатью Амар–Зуэна, третьего правителя династии Ура, и более древние, с печатью Ур–Намму. Халл раскопал также пять жилых домов, состоящих из нескольких строений, и фрагменты двух городских улиц. На стенах домов сохранилась штукатурка, кое–где разрисованная широкими (7,5 см) красными и белыми полосами.

Пожалуй, нет другого места на земле, где условия работы археологов были бы так тяжелы, как в Эреду. Здесь почти беспрестанно неистовствуют песчаные бури, а когда ветер стихает, нещадно палит солнце. «Холм хранит свои тайны в сердце безводной пустыни. Природные условия делают продолжительные археологические работы здесь почти невозможными», — с сожалением писал в 1928 г. Стефен Лэнгдон, археолог, прекрасно знающий Двуречье. Песчаные бури поднимаются внезапно, и через несколько мгновений становится совершенно темно; песок образует сплошную стену, сквозь которую никакому, даже самому бывалому и знающему пустыню путешественнику не пробиться. Становится нечем дышать; крупные острые песчинки проникают всюду, засоряют глаза, душат. Горе человеку, чьи нервы не выдержат такого натиска! Беда, если он, полузадушенный, попытается бежать! После того как буря утихнет и песчаные вихри улягутся, он может оказаться так далеко от лагеря экспедиции, что без посторонней помощи будет не в состоянии вернуться к своим. Случалось, что затерявшихся, обессиленных людей обнаруживали только через много часов и далеко от Эреду, хотя до бури они находились в каких–нибудь 100 м от основания холма.

Но Эреду влечёт к себе. В 1946–1949 гг. здесь по поручению правительства Ирака работала группа иракских учёных: Надж аль–Азиль, Фуад Сафар и Мухаммед Али Мустафа. В экспедиции принимал участие Сетон Ллойд. У Эреду было вырвано немало тайн. Но какой самоотверженности и твёрдости духа потребовало это от археологов! Казалось, все песчаные бури объединились против учёных: то, что вчера было раскопано, сегодня снова оказывалось под слоем песка; песок не щадил и базу экспедиции; в борьбе с ним приходилось прибегать к помощи современной техники. Любопытна в этом смысле история базальтового льва: более ста лет назад он был раскопан Тейлором, затем, спустя семьдесят лет, его вновь нашёл Халл, а теперь иракские учёные обнаружили его под полутораметровым слоем песка! Напомним, кстати, что фрагменты такой же фигуры льва были найдены в 2 км от Эреду. Каким образом очутились там обломки чёрного базальта, неясно (может быть, их «перенесли» туда кочующие пески?). Большинство учёных считают, что эти львы составляли пару, охранявшую вход в храм бога Энки в эпоху третьей династии Ура.

Судя по данным археологии, цари третьей династии Ура строили в Эреду много и с размахом. Кирпичи с надписями Ур–Намму, Шульги и Амар–Зуэна говорят о том, что эти правители, разрушив старые здания — преступление, которого им не могут простить современные археологи, — соорудили на их месте высокую, укреплённую каменной стеной платформу площадью 300 м², а на ней уже возводили храмы. При помощи глубоких шахт археологи добрались до разрушенных шумерскими строителями более ранних культурных слоёв. Снимая одно напластование за другим, исследователи дошли до слоя, отражавшего деятельность строителей эпохи Джемдет–Насра и Урука IV. Под ним находились ещё более глубокие слои со следами строительных работ, что говорит о чрезвычайной древности всей постройки. Всего было вскрыто 17 слоёв, представляющих собой последовательные этапы строительства храма в честь бога Энки. Что же касается населённости этого района, то следы деятельности людей обнаружены в 19 культурных слоях. На холме, расположенном в километре к северу от центральной платформы, Фуад Сафар раскопал два больших дворца, построенных из высушенного на солнце плоско–выпуклого кирпича. Наружные стены этих строений имеют толщину 2 м 60 см, внутренние — 1 м 30 см. Произведённые Сафаром измерения показали, что план эредских дворцов, воздвигнутых в первой половине III тысячелетия, полностью совпадает с планом дворца «А» в Кише. В жилом районе были обнаружены прекрасно сохранившиеся стены одного из домов, даже своды над некоторыми дверными проёмами, а размер окон легко угадывался. Сохранилось и большинство боковых помещений, окружавших центральный зал. В одном из них имелась лестница, которая вела на крышу. Из многочисленных мелких находок следует назвать глиняную модель парусника, почти идентичную серебряному кораблю из «царских гробниц» Ура. Найденная в развалинах дворца шестнадцатисантиметровая алебастровая статуэтка мужчины напоминает фигуры на стеле Эаннатума. На голове у мужчины высокий конусообразный шлем, глаза и оружие сделаны из перламутра и лазурита. К сожалению, на статуэтке нет надписи, указывающей, чьё это изображение.

Археологические раскопки в Эреду, продолжающиеся по сей день, полностью подтвердили догадку учёных о том, что этот город является одним из самых древних поселений в южной части долины Двуречья, что именно здесь появились первые шумеры, здесь было их первое царство и отсюда они двинулись дальше, на север и восток, на завоевание всей долины Тигра и Евфрата.

Читатель, несомненно, обратил внимание на то, что между учёными, искавшими следы месопотамской, а следовательно, и шумерской культуры, и даже между государствами, которые эти учёные представляли, в середине XIX в. разгорелось соперничество за обладание как можно более обширной, богатой и уникальной коллекцией месопотамских древностей. Это стало делом чести для музеев столиц крупных государств. Правительства и государственные музеи, проводившие научные исследования, охотно субсидировали археологические экспедиции. За сокровищами устремились дипломаты, военные и служащие компаний; им удавалось собрать некоторое число исторических памятников и документов. Однако этот ажиотаж принёс немалый вред науке, потому что участники экспедиций были заняты главным образом поисками таких предметов, которые могли произвести впечатление на публику. Характер ведения поисков в тот период, варварское обращение с бесценным археологическим материалом, слабость археологии как науки, отсутствие специалистов и разработанной методики исследований — всем этим можно объяснить то множество пробелов, которое существует в наших знаниях о шумерах.

К середине XIX в. в Лувре уже содержится множество памятников вавилонской и ассирийской культуры, привезённых в основном Ботта. Французские исследователи кружат по Месопотамии. Где только они не ведут поиски! Лишь в местах шумерских поселений они появляются довольно редко. Посетители музеев хотят видеть новые экспонаты; правительства из соображений престижа — ведь это стало чуть ли не вопросом национальной чести! — охотно ассигнуют деньги; учёные, занимающиеся проблемами языка, истории и культуры, с нетерпением ждут новых текстов.

В 1872 г. французским вице–консулом в Басре был назначен страстный поклонник древности, археолог–любитель Эрнест де Сарзек. Основываясь на данных Опперта, который в 1851–1855 гг. прошёл из конца в конец всю Месопотамию и ознакомился с районами, где велись археологические раскопки, де Сарзек в качестве объекта для поисков выбирает холмы Телло, надеясь найти там нечто «необычайно интересное». От своего приятеля купца Асфара вице–консул немало слышал о статуях и кирпичах с надписями, которые местные жители находили в этих холмах. И всё же, отправляясь в марте 1877 г. в сопровождении архитектора де Севеланжа в пустынные, никем по–настоящему не обследованные места, де Сарзек не был уверен — он сам это подчёркивает — в правильности своего выбора. Однако счастье сопутствовало ему. Заручившись поддержкой местного шейха, де Сарзек начинает копать и сразу же убеждается в том, что эти холмы действительно «подлинные сокровищницы древности». Удачи следуют одна за другой: город, где велись раскопочные работы, с упадком государства шумеров утратил своё значение, и в последующие эпохи здесь редко селились люди, поэтому уже под верхними слоями песка начинают попадаться старинные кирпичи с надписями, обломки сосудов, глиняные конусы, сплошь покрытые клинообразными письменами. А у подножия одного из холмов лежал фрагмент большой статуи, на плечах которой красовались искусно выполненные классические по форме клинописные знаки. Эта находка и решила вопрос о месте поисков. Земля щедро раскрывает перед исследователями свои тайны, раскопки дают богатейший материал, но из–за жары и отсутствия воды в середине июня приходится прервать работы. Новый раскопочный сезон де Сарзек открывает в феврале. За четыре месяца ему удаётся закончить раскопки дворца, обследовать фундамент платформы и изучить план города.

В руинах обнаружены фрагмент каменной плиты, известной в науке под названием «Стелы коршунов», и нижняя часть найденной в предыдущем сезоне статуи. Когда де Capзеку стало известно, что этим изваянием всерьёз заинтересовался Ормузд Рассам, путешественник и археолог, ученик и друг Лэйярда, он хотел вывезти его. Но сделать это не удалось: основание статуи оказалось слишком тяжёлым.

На следующий год в Телло приехал Рассам и проработал там несколько недель. Он тоже не смог вывезти статую, но в его руках оказалось множество табличек и надписи правителя Гудеа. Кроме того, было сделано несколько пробных раскопов.

Открытие Телло навсегда связано с именем де Сарзека. Этот замечательный археолог вновь приехал туда в 1880 г. и в течение последующих двадцати лет руководил десятью экспедициями, во время которых были найдены голова огромной статуи Гудеа, семь его менее крупных скульптурных портретов, недостающие фрагменты Стелы коршунов Эаннатума, множество статуэток и фигурок из бронзы. Де Capзеком были раскопаны величественные и великолепно отделанные храмы, жилые дома, «архив», где хранились десятки тысяч табличек самого различного содержания, в том числе судебные протоколы, на основании которых было детально изучено шумерское законодательство. Раскопанные культурные слои раскрыли историю города и последовательные этапы его строительства. В нижних слоях кроме кирпичей и предметов домашнего обихода обнаружили изделия шумерских ремесленников первой половины III тысячелетия до н. э.

Вскоре после того, как в Телло начались археологические работы, учёные отождествили найденный город с шумерским Лагашем.

Сейчас легко говорить об этих находках, но чего они стоили де Сарзеку! Конкуренты с завистью и неприязнью следили за его успехами. Не обошлось даже без интриг — была сделана попытка восстановить местное население против французской экспедиции. Но де Сарзек — не только археолог, но и дипломат (с 1888 г. он — консул, аккредитованный в Багдаде) — не оставался в долгу у своих противников. Сломить его смогла только болезнь. В 1900 г. де Сарзек слёг. И  хотя после длительного лечения ему удалось ненадолго подняться, продолжать раскопки он уже не мог.

Наука многим обязана де Сарзеку. Обнаруженные им надписи дали возможность Опперту, Гейзе и Амио доказать существование языка шумеров. На основе его материалов в результате систематических изысканий были подробно изучены отдельные периоды истории Шумера, в особенности эпоха первого расцвета Лагаша (XXIV в. до н. э.) и второй расцвет этого города–государства (шумерский Ренессанс, годы царствования третьей династии Ура — XXI в. до н. э.).

После де Сарзека руководство работами в Телло взял на себя Гастон Крос. В 1903–1909 гг. им были организованы четыре экспедиции, получены ценные материалы о шумерском зодчестве и обследовано кладбище под так называемым холмом «Н». В 1929–1931 гг. Анри де Женуяк дошёл до культурных слоёв, соответствующих эпохам Джемдет–Насра, Урука и Эль–Обейда. В экспедициях Женуяка принимал участие Андре Парро, который впоследствии возглавил работы. Среди открытий Парро следует назвать гробницы преемников Гудеа.

Трудно перечислить все археологические открытия, благодаря которым стало возможно изучение языка, истории, культуры и быта народа и государства, на протяжении тысячелетий пребывавших в забвении. Это заняло бы слишком много места. Поэтому назовём лишь некоторые.

Настойчивости и энергии немецкого археолога Роберта Кольдевея, который вслед за Гильпрехтом больше года провёл в Фаре, мы обязаны открытием города Шуруппака, в руинах которого были найдены различные предметы и всевозможные таблички, в том числе содержащие списки богов, чиновников, перечни строений и многое другое. Пожалуй, ещё более значительным следует считать открытие, сделанное Кольдевеем тремя годами раньше. В 1887 г. Кольдевей начал раскопки двух холмов неподалёку от Телло. На выбор места работ повлияло то обстоятельство, что именно в районе Телло де Сарзеком были сделаны необычайно интересные находки. Под холмами близ Телло Кольдевей надеялся найти не менее ценные памятники старины. Холмы Сургул и Эль–Хибба возвышались над пустыней более чем на 10 м. Прорыв в Шургуле десятиметровую вертикальную шахту, археологи обнаружили захоронения, которые затем стали попадаться всюду, где бы они ни копали. Погребения выглядели необычно: в них покоились полуобуглившиеся останки, в большинстве случаев завёрнутые в циновки; часть пепла и сожжённых костей находилась в урнах. Рядом лежали топоры и пучки стрел, золотые украшения и изделия из глины. В сосудах хранились финики, зерно, маслины, вино. Гробницы разделялись проходами–улочками, настолько узкими, что по ним трудно было передвигаться. Было ясно, что археологи открыли город мёртвых. Загадка Сургула до сих пор ждёт разрешения.

Более обильный материал дали раскопки холма Эль–Хибба; здесь были раскопаны стены храма, в котором, по–видимому, воздавали почести повелительнице подземного царства Эрешкигаль.

В числе важнейших археологических открытий следует назвать ещё несколько. В 1902 г. немецкий учёный Вальтер Андрэ открыл Умму, а в 1903 г. — Адаб, где впоследствии вели поиски другие археологи, в частности американцы Бенкс и Пирсон. В 1919 г. по инициативе уже известного нам по раскопкам в Уре Г. Р. Халла начались работы в Телль–эль–Обейде, которые продолжаются и по сей день. Здесь были обнаружены следы наиболее древней месопотамской культуры. С 1925 г. велись раскопки в Джемдет–Насре, где Стефен Лэнгдон открыл материальные свидетельства более позднего по сравнению с эпохой Эль–Обейда периода истории культуры древнего Двуречья. В 1930–1936 гг. американский учёный Генри Франкфорт при раскопках в Телль–Асмаре обнаружил руины Эшнунны; позднее, в 1935–1937 гг., он открыл Телль–Аграб. С недавнего времени датская экспедиция ведёт исследования на одном из островов архипелага Бахрейн, который, по–видимому, был перевалочным пунктом на пути шумеров к берегам Тигра и Евфрата.

Много тайн ещё хранят пески Месопотамской равнины. Но благодаря усилиям многих поколений исследователей — учёных, искателей приключений и просто людей, глубоко интересующихся прошлым человечества, шагающих в одиночку, с рюкзаком за плечами или оснащённых современной техникой, бредущих наугад или вооружённых знаниями и опытом предшественников, — благодаря труду десятков и сотен неутомимых археологов мы можем сегодня составить представление о том, что происходило в Двуречье четыре–пять тысячелетий назад, можем подробно рассказать о царях и жрецах, о ремесленниках и крестьянах, о жизни и занятиях шумеров и о превратностях их судьбы.

Примечания:

Ратизбона — древнее название г. Регенсбурга (ФРГ). — Прим. перев.

Идеография — способ обозначать одним знаком целое понятие. Таково, например, китайское письмо, египетские иероглифы, математические цифры и т. д. — Прим. перев.

Ниппур (совр. Ниффер или Нуффар), находящийся между Багдадом и Басрой в Ираке, — древний шумерский город, главный религиозный центр Шумера (в III — начале II тысячелетия до н. э.).