"ПРОМЕТЕЙ" И «ПОДСОЛНУХИ».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, посвященная Зарубежному периоду, работам в Бразилии, Португалии, США. И в Японии, где Зураб и Иннеса прожили самые счастливые дни. В те годы Церетели возродил забытую технику эмали, обогатил ее красками.

Миниатюру превратил в картины.

Первый раз за границу, в Париж, Зураб отправился никому неведомым молодым художником, писавшим на чердаке картины и карикатуры для журнала. По вызову родственников не раз бывал в столице художников, откуда возвращался, как мы знаем, с большими чемоданами.

В сорок лет он летел в Латинскую Америку. Там ему представилась возможность своими глазами увидеть стены, украшенные знаменитыми монументалистами. Но спешил туда не в качестве туриста. Ему Министерство иностранных дел СССР поручило оформить здание посольства СССР в столице Бразилии.

Построил посольство Михаил Посохин. Он рекомендовал МИДу испытанного на Пицунде соавтора, с которым давно подружился. (И породнился, когда подросла дочь Лика — Елена, вышедшая замуж за Михаила, сына архитектора. В том первом браке родился в 1978 году внук Василий. Во втором браке родился внук Резо.

Дальний перелет из Москвы закончился посадкой в городе, заложенном в том году, когда Зураб заканчивал школу. Строили новую столицу с необыкновенным размахом. Замечательный план архитектора Косты предстал во многом претворенным усилиями Нимейера.

Площадь Трех властей заполняли здания парламента, правительства и правосудия. Над искусственным водохранилищем красовался Дворец рассвета, резиденция президента. Все сооружения были моложе Зураба: и Собор, и национальный музей, и театр… Все новое, что могла себе позволить архитектура середины XX века, нашло здесь себе место. Небоскребы и эстакада с четырьмя уровнями, подобно которой нет в Москве поныне, двенадцать одинаковых зданий министерств, точно двенадцать петровских коллегий в Северной Пальмире, — все это поражало и вдохновляло. Природная жизнерадостность Зураба усиливалась от сознания, что судьба вновь улыбается ему. Хорошо жить и работать рядом с такой красотой, такими людьми. Его познакомили с Нимейером. Тот пригласил в мастерскую, показал свои проекты.

— Нимейер не просто архитектор, он поэт-архитектор. Поэт пластики. Он посмотрел мои работы, и они ему понравились. Я был у него на даче. У него интересная дача, там бассейн, скульптура стоит. Потом мы вместе поработали в государственной резиденции на океане. Я там сделал эмблему, огромную искусственную стену. Та стена была выколотка из бронзы. Бронза позеленела. И все думали: "Откуда русские привезли такой огромный малахит?" Какая была тема? Бразилия — страна любви и футбола. Вот это тема — и была у меня: спорт и любовь. Здоровое тело рождает здоровую любовь, и здоровая любовь здоровое долгожительство рождает.

— Вам ведь и самому хотелось любить? В Бразилии столько красавиц…

Нет, откуда, я работал там. Там жара. Но жара на меня очень хорошо действует. Когда все спали днем, у меня энергия… Я, например, живописью занимался, там много этюдов сделал. Ну и что, что хотелось?! Советский Союз был, сзади все смотрел за каждым за границей, я был, как в анкете писали, "морально устойчив!" Работал!

На улице никого нет. Аллею делаю в резиденции, посол мимо меня проезжает. У него кондиционер в машине. Останавливается и говорит: "Ты что, с ума сошел?! Сейчас же обратно!" А на меня жара хорошо действует. Все с ума сходили. Жара, солнце — хорошо. Солнца много не бывает.

Там был такой эпизод. Я дружил с сыном прокурора, итальянцем по происхождению. Он толстый мальчик был, любил пиццу. Пили немножко пиво. Однажды он прибежал, волновался: "У папы на столе лежит список на арест. И в списке Нимейер. Что делать?"

— А ты вычеркни из списка…

Мы его, можно сказать, спасли. Он улетел во Францию и там построил дом коммунистам.

Строить в столице Бразилии — было знаком высшего доверия и для Посохина, и для Церетели, которому к тому времени исполнилось сорок лет. За океаном открылись новые горизонты. Начался период творчества, падающий на вторую половину 70-х годов. Его можно назвать Зарубежным, он протекал в государствах Европы, Азии и Америки. Первым — оказалась Бразилия. До нее все мозаики и витражи возникали на Черноморском берегу, в парках и новых районах родного города. К улицам и площадям центра Тбилиси, Москвы — пока не приблизился. Там работали другие известные мастера.

В одном из буклетов, посвященных Церетели, вся работа в посольстве уместилась в нескольких строках: "Бразилия — общее решение интерьера, чеканка по металлу, чеканка и травка по цветному металлу, хрустальная люстра, витражи".

Впервые пришлось проявить себя не в профсоюзном дворце, общедоступном клубе, а в посольстве сверхдержавы. Парадный зал приемов, кулуары, холлы, лестницы, посольский клуб с концертным залом, — всего коснулась его рука. Стену парадного зала заполнила панорама Московского Кремля. Там — применил чеканку и гравировку по золотистому металлу. Создавая образ Кремля, следовал традиции академии — верности натуре, реализму. А на противоположной стене картина творилась по законам парижской школы, воображением и фантазией. В центре панно светил диск солнца. Свет, множенный огнями люстры, падал на стены и башни Кремля на противоположной стене зала. Его пространство перекрывалось бронзовыми решетками, служившими оправой ярких витражей. Сотня чеканных клейм, как на старинных иконах, иллюстрировала историю Советского Союза.

Не раз послужившая верой и правдой этнография, на этот раз русская, помогла создать фриз, огибающий фойе клуба, на тему «Праздник». Увековечен праздник гравировкой стальной картины на площади 180 квадратных метров. На этом торжестве жизни пляшут русские парни в косоворотках и сапожках. Декорацией сцены служат самовары, такие же большие, как грузинские кувшины-квери, расписные тарелки и печатные пряники, атрибуты старинного русского быта. Парадный зал и холл освещались хрустальными люстрами, выполненными по эскизам художника, сыгравшего роль дизайнера. С этой ролью сроднился на всю жизнь.

В посольском дворе пролегла дорожка, ведущая к мозаикам, где дана воля цвету. На небольшом пространстве посольства Церетели применил и мозаику, и витражи, и металл, и чеканку и травление, — все, чем овладел после академии и Парижа. Мог бы с радостью и масляными красками расписать стену, но ждали от него мозаику и витражи. Они сделали имя.

Писал маслом виды Бразилии, больших городов, где пришлось тогда побывать. В Рио увидел на горе громадный крест, царивший над городом. И никто не сетовал по поводу исполинских размеров. Не знал тогда, что ему предстоит поднять над землей и морями статуи подобного масштаба.

Когда выбрали нового президента Бразилии, советское посольство по этому поводу устраивало прием. А подарка найти наши дипломаты долго не могли.

— Новый президент был по происхождению немец. Я увидел в журнале, что он коллекционер, у него много картин, пейзажей. В Бразилии зимы нет. И зимних пейзажей у президента не было. Тогда в посольство приехал Жуков, такой симпатичный человек, он потом стал послом, заменил Михайлова, тот тоже был уникальный интеллигентный человек. Они меня позвали ночью посоветоваться, завтра прием, а подарка нет. С президентом ждали министра культуры. Мне показали сувениры дагестанских и грузинских мастеров. Но подарка достойного президенту не было. Я вспомнил, что видел, и сказал подарите пейзаж, русскую зиму. У него этого нет, это достойный подарок. Оставалось до приема полтора дня. Самолетом доставить такую картину из Москвы не успевали.

Ну, я взял на себя — и на холсте 180 на 120 — целую ночь и половину дня рисовал русский пейзаж, березки, как первое солнце появилось. Когда они передали картину, я видел, как президент показывал пейзаж, обрадовался удивительно. А министру культуры передали грузинские и дагестанские украшения. Прошло много лет, мы с ней недавно встречались, и я увидел, что она до сегодняшнего дня их носит. Она сказала, что мне это, как талисман, счастье в жизни дал.

Бразилия стала первой зарубежной страной, где пришлось долго жить и работать, возможно, поэтому, как первая любовь, эта страна ему особенно дорога.

— Если бы меня спросили, куда бы я хотел вернуться, так это в Бразилию, в Рио-де-Жанейро, в город Бразилиа. Там я не только советское посольство делал. Там веселился на карнавале, занимался карате, встречался с Пеле, который рассказывал интересные истории.

Туда при мне приезжали играть наши футболисты Воронин, Месхи, Метревели. Они попросили бразильцев приехать за ними ночью в отель. У их номеров спал приставленный к ним чекист. Они тайком вылезали через окно и отправлялись гулять, возвращались на рассвете тоже через окно. А днем шли на тренировки и в игре были как огурчики, носились по полю и забивали голы. Пеле удивлялся.

В Бразилии произошла случайная встреча с русской танцовщицей, поразившей пластикой движений. И своей судьбой. Этот эпизод Церетели не раз рассказывал многим.

Когда я работал в Бразилии, то познакомился с женщиной, руководившей балетной труппой Рио-де-Жанейро. Ее звали Женя Федорова, Она мне рассказала удивительную историю. Родилась на границе Белоруссии и Польши, там жила в детстве. Все было хорошо, пока не началась война. Немцы заживо сожгли деда. Застрелили отца. Что сделали с матерью, Женя не смогла рассказать, заплакала. Осталась она после трагедии одна с сестрой, но и их судьба разлучила. Бедная женщина потеряла надежду, что найдет родню. Мне ее рассказ запал в душу.

Вернулся в Москву и стал искать. Помог Вася Трушин, руководивший тогда московской милицией. Хороший человек. Он написал нужные запросы, и мы нашли сестру. Она жила в Донбассе. Я ей позвонил, говорю: "Привет Вам из Бразилии"". А она испугалась и повесила трубку. Еще раз звоню. Начинает кричать: "Перестаньте хулиганить! Какая сестра, какая Бразилия, я в милицию пожалуюсь!" Пришлось отправить Нугзара, моего помощника. Убедил он женщину, привез в Москву. А я помог Жене из Бразилии прилететь. Для этого пришлось в МИД обращаться, вопрос решать на уровне заместителя министра. И вот сестры встретились в подвале на улице Горького, где у меня тогда располагалась мастерская. Это надо было видеть! Тоненькая стройная бразильская балерина и огромная толстая украинская тетка! Страшная сцена! Рыдали все, и я не выдержал, убежал в туалет и там плакал. Тогда и решил делать "Трагедию народов", что сейчас установили в Москве….

…Когда уезжал домой из Бразилии, балерины пригласили меня в ресторан в джунглях. Шикарный ресторан. Открываю меню и читаю — кавказский шашлык. Прекрасный вечер. Женская команда и я один. Не в моем характере, чтобы женщины платили. Неловкость почувствовал. Я вышел и заплатил, еле-еле тогда хватило, все командировочные ушли.

Второй зарубежной командировкой стала страна в Старом Свете Португалия. С того времени, по словам Церетели, он стал служить "главным художником МИДа". Так назвал его министр иностранных дел СССР. С тех пор МИД поручал оформлять посольские здания и помещения по всему миру — в странах Европы, Азии и Америки.

Об этой деятельности мало что известно. Послы не приглашали искусствоведов и журналистов на торжественные открытия новых резиденций. Ни в одном альбоме нет снимка того, что сделано в Лиссабоне. Там из металла и дерева появился «Хоровод». В помянутом буклете вся информация умещается в несколько срок:

"Португалия — общее решение интерьера, декоративные элементы, резьба по дереву, гобелен".

Из этих строк явствует, что художник не остановился на достигнутом в Бразилии. Мозаику, стекло, металл дополнил деревом и гобеленом.

Португалия стала первой страной Западной Европы, где работал Церетели.

За Латинской Америкой и Европой последовал Ближний Восток, Сирия. Еще короче справка о работе в Дамаске:

"Общее решение интерьера, декоративные элементы".

Так же коротко рассказывает художник о той давней работе:

— В Сирии сделал мозаику, декоративные вещи.

И эти командировки оказалась успешнымии. Так Церетели утвердился в престижной роли дизайнера, главного художника МИДа. Советский Союз расширял свое влияние по всему миру, строил новые здания посольств в разных странах. Из Африки последовала командировка в Азию, столицу Японии. В Токио посольство проектировал известный московский архитектор Дмитрий Бурдин, заместитель главного архитектора города Москвы. В столице он построил аэровокзал, Останкинскую телебашню, здания Министерства внутренних дел СССР и Госбанка СССР на Калужской площади. И с этим мастером работал Зураб душа в душу. (Спустя несколько лет Бурдин поручит ему в Москве фасады здания в Измайлово, которые прибавят славы художнику…)

В парадном зале посольства в Японии заказали сюжет: "Москва — столица, моя Москва". На всю стену зала шириной в 30 метров и высотой 5 метров протянулся стальной лист. На нем выгравировал город с птичьего полета. На парадной лестнице вспыхнул яркими красками витраж из хрусталя под названием «Знамена», завораживающий игрой алого света каждого, кто входил гостем к послу СССР.

— В Японию поехал с Иннесой. Никогда она не выглядела такой счастливой, как тогда. Впервые мы могли днями проводить время вдвоем, гулять по улицам, ходить по магазинам, как все нормальные люди.

Тогда Зураб для души выполнил горельеф "Мужчина и женщина". И подарил его известной танцевальной труппе «Токио-балет». С тех пор этот образ стал символом труппы, гастролирующей по всему миру.

Нашлась в Японии еще одна работа — в советском консульстве в Осаке. Там сделал металлический рельеф «Кремль» и декоративные композиции "Русская зима" и "Русская весна". Не в металле, резьбе по дереву.

Спустя пять лет после Адлера пути Церетели и Полянского снова сошлись. Теперь — в столице Южного берега Крыма, райском уголке земли. Здесь управление делами ЦК партии задумало построить большую гостиницу «Ялта». Полянскому, как всем советским архитекторам, его сверстникам, пришлось жить в эпоху господства железобетона. Не зодчий правил бал, как водилось испокон века, а конструктор, строитель. Даже такие всесильные заказчики, как управление делами ЦК, не могли себе позволить строить в кирпиче или в монолитном железобетоне. Считалось — дорого! Эти пластичные материалы вернули архитектуре после падения советской власти.

А тогда на скалистом крутом берегу торцом к морю поднялся еще один торчок, многоэтажный высотный корпус прямоугольной формы. Что мог позволить Полянский, так это пригласить художника, чтобы смягчить жесткость геометрии, украсить придуманную конструктивистами "машину для жилья", в данном случае — для отдыха на море. Церетели над плоской крышей гостиницы поднял эмблему Ялты. И на суше, и на море хорошо виден издалека силуэт античного корабля, устремленного за Золотым руном. Легенды Крыма подсказали образы горельефа фасада. Крылатые люди, святые с иконами, древние храмы, рыбы и морские звезды — все это заполняет пространство монументальной картины из меди. Этот горельеф служит, по выражению Олега Швидковского, "пластическим акцентом на фоне геометрических строгих линий здания, обозначает его центр и главный входной узел", проще говоря, парадный вход.

В парке гостиницы Зураб установил фонтан на излюбленную тему "Солнце и рыбы". А на верхней террасе, на крупной морской гальке водрузил декоративные вазы, пифосы и беломраморный женский торс, образы, навеянные античным искусством, некогда властвовавшим в Крыму. (Торс — от итальянского слова тогsо, скульптурное изображение человеческого туловища.) Так Церетели стал автором части фигуры человека. Пока — одного торса. Шаг за шагом он приближается к тому, чтобы полномасштабно выразить себя в скульптуре. Той скульптуре, что устанавливается не на малодоступной террасе для избранных, а на главных улицах и площадях лучших городов мира.

Такая возможность представилась ему далеко от Крыма спустя год. Гостиница «Ялта» датируется 1978 годом. Тогда они с Полянским снова разошлись, как в море корабли. Один занялся надоевшими курортами. Другой отправился искать счастья в Америку. И нашел его там…

…В то самое время, когда Церетели занимала гостиница «Ялта», его попросили украсить подземные винные подвалы. Об этой работе он забыл, ни в одном альбоме нет иллюстраций интерьера дегустационного зала. В нем в столице Молдавии принимают высоких гостей. Неожиданно для самого автора встреча с забытым панно из меди произошла в конце июля 2001 года. Тогда в Кишинев пригласили мэра Москвы Юрия Лужкова и сопровождавших его лиц. Там президент Молдавии принимал их в том самом зале, где художник работал четверть века назад. Об этом он, подняв бокал, сказал сидевшим за столом хозяевам, помнившим только, что установил под сводами подсвечники и выполнил горельефы "какой-то грузин", чью фамилию забыли.

— На какую тему было то панно, — спросил я. И получил ответ:

— Бахуса!

Зураб, как всякий законопослушный советский человек, не домогался заказов у иностранцев. Он не ездил в далекие страны, как турист, с тридцатью долларами в кармане на мелкие расходы. Любой художник в стране подпадал под законы и правила выезда из СССР, неукоснительно соблюдаемые властью. Каждый выезд за границу, будь то туристом, будь то на похороны родственника, будь то в служебную командировку — решался не по месту жительства, не на Смоленской площади в МИДе, а на Старой площади в ЦК, на Лубянке в КГБ. Любая личная инициатива выйти на контакт с зарубежным заказчиком — пресекалась, осуждалась, как попытка установить не санкционированную связь с иностранцами, пахнущую шпионажем.

А хотелось пожить в Париже, побывать в Америке, посмотреть на небоскребы и статую Свободы. Там, в США, советские дипломаты теснились в старом помещении посольства и давно просили Москву построить комплекс зданий, где можно было бы с комфортом служить и жить, устраивать приемы. Проект нового большого посольства СССР в Вашингтоне поручили Михаилу Посохину. И, не дожидаясь нового здания, решили привести в порядок старое, которым располагали. Тогда и понадобилась рука Церетели.

О том, как возникали заказы иностранцев, есть такая история, рассказанная по телефону читателям московской газеты:

— Можно полюбопытствовать? Иностранцы Вас находят или Вы сами стараетесь воплотить то, что вам интересно?

— Я вам отвечу на этот вопрос на примере моих первых американских памятников. Это была целая история. Я считался, по словам Громыко, "главным художником Министерства иностранных дел". Отправили меня в Вашингтон и Нью-Йорк в наши представительства, которые находились в ужасном состоянии. Там даже не было нормальных туалетов. А дипломаты удумали проводить большое совещание. И я должен был, в связи с этим, навести порядок.

Как раз в то время про меня вышла маленькая книжка, к которой прилагались большие репродукции моих мозаик и витражей, сделанных в Пицунде, Тбилиси, Ульяновске и Адлере. Печатались эти репродукции в Югославии тиражом 15 тысяч экземпляров. (Речь идет о листах и монографии Юрия Нехорошева, помянутой выше. — Л. К.)

Часть тиража ушла за границу, попала в Америку. Там их увидели студенты и преподаватели колледжа изящных искусств университета штата Нью-Йорк, в городе Брокпорте. Они посмотрели мои репродукции и жутко мною заинтересовались. Художники обклеили моими репродукциями классы и попросили администрацию университета пригласить меня в качестве профессора прочесть курс лекций.

Американцы по дипломатическим каналам послали запрос в МИД Советского Союза. Они решили, что если КГБ отпустит меня, то это произойдет как минимум на следующий учебный год.

А я в это время находился в Нью-Йорке, общался с дипломатами. От них узнал о приглашении. Не дожидаясь ответа из Москвы, нашел переводчика и с ним явился в университет. Пришел через три дня после отправленного из Брокпорта запроса.

Американцы были в шоке. Как так, советский человек на третий день после отправленного письма прилетает к ним из СССР?!

Так я стал читать лекции студентам, продолжая заниматься делами представительств.

После лекций мне заказали скульптуры для студенческого городка в Брокпорте…"

Зураб себя называет "инициативным человеком". Я бы назвал решительным человеком. Будь он осторожнее, сидел бы и ждал у моря погоды, пока запрос пройдет по всем кругам бюрократического ада. Но "проявил инициативу", нашел переводчика, приехал за свой счет вглубь штата Нью-Йорк. И, не дожидаясь решения Москвы, принялся за дело. Так в 45 лет по примеру своих профессоров в Академии художеств нежданно-негаданно стал преподавать живопись. Всех студентов и преподавателей очаровал неутомимостью и веселым нравом.

История повторилась: в Грузии в роли монументалиста и дизайнера впервые он выступил в малом шахтерском городе. В Америке в роли монументалиста и ваятеля проявил себя впервые в небольшом университетском городке. Там ему предложили жить и работать. 23 мая 1978 года датируется свидетельство, выданное Церетели колледжем искусств Нью-Йоркского государственного университета в знак признания его выдающихся заслуг, удостоверяющее звание профессора искусства

— Если поеду туда работать, получать буду 25 тысяч долларов в месяц. Зачем они мне?! Уже в то время я мог покупать подарки родным и друзьям, и деньги никак не кончались…

Жизнь явно улыбалась. Работа за границей была пределом мечтаний всех граждан СССР. Только там можно было быстро и хорошо заработать. После возвращения из загранкомандировок у людей появлялись дачи, машины и квартиры, за которыми стояли годами в очередях простые советские люди.

Возможно, Церетели вернулся бы на родину из Брокпорта с одними воспоминаниями о лекциях в университете. Но снова в его жизнь вмешался его величество Случай. В университетском городке находился Специальный стадион. На нем дети-инвалиды занимались спортом. И не просто играли, бегали и прыгали в меру своих ограниченных природой возможностей, а готовились к Специальным Олимпийским Играм. Они проводились между детьми-инвалидами. Эти международные состязания устраивались под патронажем благотворительных организаций, где главную роль исполнял чемпион мира но боксу Мухаммед Али, великий американский спортсмен. В этой Олимпиаде участвовали дети многих стран, кроме инвалидов СССР.

Летом 1979 года провели очередные Игры, которым придавалось в Америке большое значение. По этому случаю американцы задумали установить монумент. Его местные власти поручили полюбившемуся Церетели. Решение принимали не только город и Оргкомитет Игр, но и правительство СССР. Посол СССР в США прислал в Москву записку, где поддержал просьбу американцев и просил ЦК партии — разрешить "т. Церетели выполнить просьбу Оргкомитета Специальных Игр". Время тому благоприятствовало. СССР и США не враждовали, переживали недолгий период "разрядки международной напряженности". Записку обсуждали в Кремле, куда пригласили Зураба. Он показал эскизы членам Политбюро. Заседание вел Брежнев, Генеральный секретарь благосклонно отнесся к проекту.

— Брежнев тогда сказал: "Давайте доверим художнику, дадим ему возможность довести проект до конца, посол и МИД поддерживают идею". Суслов возражал, говорил, что американцы монумент поставят, а потом потребуют деньги за аренду земли. Громыко меня поддержал, Устинов, министр обороны, поддержал, он у меня бывал в мастерской в Тбилиси, видел мои работы, я тогда уже лауреатом Ленинской премии был. Решение приняли. Разрешили командировку в США двум моим помощникам. Выделили валюту на производство работ. Монумент получил статус подарка правительства СССР. Не так все просто было".

…Ребенок, тянувший руки к солнцу, служил эмблемой Игр. Зураб вдохновился этим символом и превратил его в монумент обобщенной формы.

— Знаешь, как я придумал? Какое движение делает маленький ребенок, когда учиться ходить? Он приподнимает руки, держит ими равновесие, чтобы не упасть. У человека три периода жизни. К молодости широко раскрывают руки и говорят друг другу: "Ой, привет!" В зрелости руки тянутся вверх, это стремление к свободе, в старости они опущены к земле….

Человек представал таким, каким его рисуют дети, впервые взявшие в руки карандаш. Кружок на длинной палочке, от которой расходятся короткие палочки. Диск нанизывался на вертикаль с тремя парами расходящихся по сторонам плоскостей. Каждая — соответствовала одному из помянутых движений рук — в детстве, молодости и старости. При взгляде на фигуру воображался и человек, раскинувший руки, и подсолнух с ветками, и шестикрылый серафим, готовый улететь в небо.

Рельефы на плоскостях монумента изображали людей. Они летали, словно в райских кущах, играли в мяч среди звезд, планет, колес и прочих излюбленных символов Зураба. Фигуры мужчин напоминали олимпийцев древнего мира, выступавших на состязаниях обнаженными. Движения поражали динамикой, экспрессией, пластикой. Композиция удивляла сплавом реализма и абстракции. Ничего подобного в Америке не видывали…

"Подсолнухов", водивших хоровод на зеленой лужайке Брокпорта, насчитывалось пять — по числу континентов. У их подножья улегся монументальный шар, усыпанный звездами и птицами.

Все образы выполнялись чеканкой по меди. Эта техника веками культивировалась в древней Грузии. Она применялась, как правило, для малых форм, в ювелирном искусстве, изредка мастера создавали чеканные иконы. В современной Грузии мастера чеканили большие рельефы, украшали ими интерьеры общественных зданий. В эту, казалось бы, не подвластную обновлению технику, Зураб внес высокий рельеф. В том была не прихоть, а художественная необходимость. Каждый «подсолнух» вырос над землей на высоту пятиэтажного дома. Чтобы отчеканенные фигуры виделись хорошо с земли — Зураб вырезал их по контуру и приваривал к основанию медных листов. Никто прежде так не делал.

Этот ансамбль монументов получил название, соответствующее духу Специальных Игр — "Счастье детям всего мира". Начиная с этой работы, Зураб отказался от классических пьедесталов, которыми заполнены улицы и площади городов мира.

Впервые на стройплощадке не подставляли плечо ни Посохин, ни Полянский. Рядом с ним день и ночь работали два верных друга, два дипломированных инженера Омари и Сосо. Они занимались сваркой бронзы. Черный металл варили американцы.

Коротко скажу о двух помощниках, отправившихся в США по решению Политбюро. Омари Супаташвили, до того как взял в руки сварочный аппарат, окончил факультет Политехнического института и физико-математического университета, защитил диссертацию кандидата технических наук, работал над диссертацией доктора наук. И, резко сменив курс, пошел по другой дороге, поверив в Зураба.

Сын художника Гиглы Нижарадзе, двоюродный брат Зураба по имени Сосо, стал еще одним помощником. Оба — беспартийные, оба, когда начали оформлять документы на поездку в США, состояли в разводе. Чтобы отправить на полгода в Америку двух таких рабочих, пришлось преодолеть шлагбаум госбезопасности. Без решения Политбюро этого сделать было бы невозможно.

Бронзу морем везли из Грузии. Наш корабль взял на борт кроме деталей монументов танки для Кубы. Американцы его задержали на две недели. Пришлось наверстывать упущенное, спать по три часа, работать, не покладая рук, вызывая восхищение американцев.

В Брокпорте под рукой у Зураба в качестве переводчика находился еще один сотрудник, американка по имени Микки, профессор. Она защитила в Москве диссертацию по Шекспиру, знала русский язык. Жила в Нью-Йорке. Сейчас — в Канаде.

— Мышление у нее было нормальное. Она понимала меня…

— Влюбилась?

— А?

Пауза после восклицания длилась долго, но после нее последовал ответ:

— Меня не только она, многие любили, что могу сделать. Но это ничего не значит… У меня есть ответственность, сохранение семьи. Первое впечатление на меня сильно действовало…

Я любил свою жену. Поэтому безошибочно сижу рядом с тобой.

Эта Микки, когда я вернулся домой, прилетела в Тбилиси. И сделала предложение на ней жениться.

Я ей говорю, Микки, ты серьезно говоришь? Что с тобой?! И она немедленно улетела в Америку. Я не из тех.

Тебя что интересует, любил Микки или не любил? Я не из тех, кто пишет, с кем его жена лежала.

В Нью-Йорке Зураб присутствовал на том спектакле, где в труппе Большого театра последний раз выступал Александр Годунов.

— В тот вечер, когда Годунов танцевал, я чувствовал, в это время он в другом месте. Бросают цветы, а радости у него не было. Потом после спектакля я, Баланчин, Вирсаладзе и Григорович пошли в ресторан. Ждем Годунова. А он не пришел. Я чувствовал, не вернется. Исчез. На второй день в гостинице включаю телевизор, вижу — выступает Шевченко, выступает Светлана Сталина, выступают все, кто там остался, ругают Советский Союз. И я понял, и он остался.

Многие оставались тогда. Были попытки меня уговорить. Но у меня здоровая психология. Я никогда политические картины не рисовал. Работал искусство для искусства.

— Как уговаривали? Кто уговаривал?

— Когда меня выбрали профессором, предложили большие деньги. Кроме Микки у меня и другой переводчик, более знающий, был. Он, украинец Мирко, профессор, заводил разговоры тонко:

— Как нам нравится ваша живопись!

— Давайте спектакль сделаем вместе.

— Вот вам класс!

— Вот вам дом!

— Куда ты торопишься? Заключим с тобой контракт на два-три года. Два-три года, елки-палки!

Потом на шоу огромное пригласили. Мулатки, белые, все голые. Если ты слабак, обалдеешь. Там не знаешь, на кого смотреть. Не знаешь, где находишься. Ау!

В Америке встречался с Неизвестным. Пригласил его за свой стол. И другие, кто не вернулся, там сидели. И они уговаривали:

— Зачем ты уезжаешь, что у тебя Советский Союз сзади? Что ты себе думаешь, оставайся в Америке.

В США Зурабу впервые представилась возможность выступить в роли скульптора. Тогда он соприкоснулся с новой для себя темой спорта, которая спустя год захватит целиком в Москве.

На открытие Специальных Олимпийских игр собрались тысячи людей. В Америке, где инвалиды пользуются всеобщей заботой, придавалось большое значение этим соревнованиям. Счастливый автор стоял рядом с сенатором Эдвардом Кеннеди, братом убитого президента Джона Кеннеди, рядом с великим боксером Мухаммедом Али и другими персонами, известными всему миру.

— Какой величественный и замечательный подарок! — сказал тогда сенатор Кеннеди. — Церетели отобразил красоту и мощь спорта. Советский Союз совершил прекрасную акцию, посвятив эти работы детям всего мира…

— На открытии собрались десять тысяч детей. Руководил всем Мухаммед Али. Я никогда не видел ничего подобного. Дети приехали со всего мира, только от нас никого. Мне тогда говорили, что в Советском Союзе нет инвалидов. Я, наивный, верил этим словам и даже повторил их в Нью-Йорке. Позор!

Вид этих детей без рук, без ног так меня потряс, что тогда на открытии я громко сказал — миллион двести тысяч долларов, причитающиеся мне за памятник, жертвую детям всего мира. Этот поступок не оценили только в нашем посольстве. Тогда всю заработанную валюту сдавали. Получается, что я пронес мимо кассы миллион долларов. Меня после той Олимпиады на Нобелевскую премию мира выдвигали. За границей подписывали документы. Вернулся в Москву, мне дали звание народного художника СССР и сказали: "Откажитесь от премии, Зураб Константинович, отзовите бумаги из Нобелевского комитета, пока Леонид Ильич лауреатом не станет, лучше и вам не быть".

Когда вернулся в Москву, поинтересовался, действительно ли у нас нет таких несчастных детей. И узнал, что только в Краснопресненском районе Москвы ежегодно рождалось пять-шесть тысяч детей с недостатком. Это было еще одно потрясение для меня. Тогда я взял шефство над детским домом для инвалидов, там 300 детей, помогал им. Один мальчик стихи писал. Он даже лицом похож на Пастернака. Я привез ему из Франции инвалидную коляску. Купил телевизор, еще какие-то нужные вещи. Мы с Андреем Вознесенским хотели издать сборник стихов мальчика. Все его стихи о маме. Она отказалась от сына в родильном доме, а он по-прежнему ее ждет и любит. Хотели, чтобы эта женщина и другие, как она, прочитали его стихи, может быть, что-нибудь тогда поймут.

Никогда, даже после присуждения Ленинской премии, Церетели не получал столько поздравлений, как в тот день. Ему жали руки министры, великие артисты, связавшие свои имена с Играми. Мухаммед Али дал автограф, где признал, что Зураб такой же великий скульптор, как он великий боксер. Все агентства мира, газеты, радио и телевидение передали отчет об открытии Олимпийских Игр детей-инвалидов. Не было лишь среди аккредитованных журналистов представителей Советского Союза. Ведь в стране победившего социализма, как сказали в Москве Церетели, и без таких Игр все дети были счастливы.

"Счастьем детям всего мира" Зураб положил начало традиции: давать композициям обобщенные, философские названия, типа "Добро побеждает Зло", "Открытие Нового Света", "Рождение Нового Человека".

В те дни в Брокпорте перед главным зданием университета поднялся Прометей с факелом огня. С того времени — это образ, проходящий через всю жизнь художника, "сквозной образ". В разных вариациях человек-герой, олицетворяющий Свободу, появится после штата Нью-Йорк и в Тбилиси, и в Москве, мастерской на Пресне, и в Лондоне в банковском центре Сити, в Испании, на берегу Марбельи. А первый такой герой художника появился в Соединенных Штатах. Американский Прометей стоит на пьедестале, образованном причудливым сочетанием античной колонны с символами искусства и науки.

В 1979 году Церетели стал автором двух монументов, установленных в США. На родине ничем подобным он себя тогда еще не успел проявить.

В Брокпорте, как везде, не только чеканил медь, но и рисовал. Перед отъездом на родину ему предложили устроить персональную выставку. Что он и сделал, показав публике живопись. Для этого не пришлось ничего доставлять из Москвы и Тбилиси. Каждый день, как всегда, он писал на излюбленные темы — цветы, лица знакомых и друзей. Желающих позировать профессору было предостаточно, каждый студент считал за честь стать моделью дорогому мастеру. На стенах уместилось ровно сто картин. Каково же было удивление автора, когда к концу первого дня выставки под 99 холстами белели визитные карточки американцев, потенциальных покупателей. Остался без внимания единственный портрет пожилого всем известного местного профессора. Среди желающих стать обладателями двух картин оказалась жена президента Америки Картера.

Она первой вошла в зал до вернисажа с желанием купить картины и поговорила с помощью переводчика с Зурабом. Перед ним возник неожиданный вопрос — что делать? Рядом не было никого из советского посольства, не у кого было спросить — можно ли брать доллары, да еще у жены президента страны, "потенциального противника"? Пришлось сочинить легенду, что все картины ждут в Москве, где намечена персональная выставка. А как только она закончится — облюбованные картины — пришлет в подарок.

Продавать картины Зураб не стал, не зная, как к этому отнесется посольство. Отказался, как мы знаем, и от авторского гонорара за «Подсолнухи» и «Прометея». Чему в посольстве не порадовались, так как знали, что таким образом бюджет недосчитается миллиона долларов. Из них автору перепала бы мизерная сумма. Это хорошо знали все советские музыканты и артисты, с триумфом выступавшие за границей. Львиную долю гонорара они отдавали родному государству.

Американцы не любят оставаться в долгу. Они нашли выход из создавшегося положения. Когда Зураб вернулся домой, вдогонку за ним отправили два контейнера. Они благополучно пересекли океан и были выгружены на берегу Черного моря в Поти. Затем после прохождения всех формальностей их доставили на машинах в Тбилиси прямо к дому на улице Нико Николадзе. Там у него к тому времени была большая квартира. Таможня известила о прибывшем грузе руководство республики. Случай был беспрецедентный. Прежде никогда не поступали подобные грузы в адрес частного лица.

К подъезду дома, где стали на тормоза грузовики с контейнерами, примчались операторы ТВ, репортеры. Прибыло руководство города. Контейнеры вскрыли. В одном из них находился американский «Джип». В другом контейнере — германский «Мерседес». Оба — новейших моделей. Зная, что в СССР нет для таких машин запасных частей, дарители положили в ящики комплекты запасных частей.

На следующий день ликующий Зураб сел за руль «Мерседеса» и отправился по Тбилиси, вызывая машиной внимание всех прохожих, понимавших толк в автомобилях. Рядом с ним восседал счастливый отец. Зураб направлял машину на все колдобины, которых и тогда было предостаточно в городе, чтобы показать отцу ходовые качества подарка.

Тогда у него не были мысли, что наступит другая жизнь. И такие дорогие престижные машины он сможет покупать за свои деньги, получит право свободно распоряжаться своими произведениями, не опасаясь, что за их продажу его лишат права выезда за границу.

В дни, когда Церетели работал дизайнером советского представительства в ООН в Нью-Йорке, генеральный секретарь ООН познакомил его с Сальвадором Дали. Глава ООН хотел, чтобы два крупных художника — один западный, другой советский, выполнили картины, которые бы символизировали начавшееся потепление в "холодной войне", наступившую «разрядку» в отношениях между странами Варшавского договора и странами НАТО.

— С Дали я встречался два раза. Ему предложили расписать одну стену в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке, мне другую стену. Там мы познакомились и пошли в кафе…

Замысел тот не был реализован. В конце 1979 года случилось вторжение советских танков в Афганистан…

Навсегда запомнился вечер в кафе. Он и Иннеса провели время вместе с Сальвадором Дали и Галой. Испанец рядом с русской женой и грузин рядом с Иннесой не нуждались в переводчиках. О чем тогда беседовали в кафе, Церетели не рассказывает. Но одну фразу испанца часто повторяет. Тогда Дали с тревогой заметил: "Что-то в последнее время меня перестали ругать в газетах, наверное, забыли…" Самое любопытное было после этих слов.

— Дали неожиданно начал выделывать руками и ногами какие-то странные фигуры. Так что вы думаете? На следующий день о нем и "Нью-Йорк таймс", и "Вашингтон пост" написали. Дали, наверное, заметил за столиками журналистов и решил таким образом привлечь их внимание.

Гала пожаловалась мне, что муж такой скупой, давно не дарил ей никаких украшений. Я преподнес ей подарок, но сказал, что это от Дали. Она, как умная женщина, конечно, все поняла. Но виду не подала и стала уговаривать меня посоветовать мужу купить ей еще кольцо и серьги и так далее. Тут я взмолился: "Не-е-т! Я тоже женатый!"…

Когда над Зурабом сгустились черные тучи и на его голову полились потоки грязи, застилающие экраны ТВ, он не раз вспоминал слова и жесты непревзойденного мастера собственной рекламы. Ему не пришлось прибегать к таким методам. За него это делали профессионалы заказных статей, "черного пиара". Такой масштабной кампании клеветы на телевидении и в газетах, какая случилась позднее в Москве, не удостаивался ни Сальвадор Дали, ни другие знаменитые художники ХХ века. Но об этом — впереди.

Конец четвертой главы