Сборник "Наше отечество" (Опыт политической истории) ЧАСТЬ II Авторский к...

Сборник "Наше отечество"

(Опыт политической истории) ЧАСТЬ II

Авторский коллектив:

доктор исторических наук, профессор Кулешов С. В., (руководитель), доктор исторических наук, профессор Волобуев О. В. (зам. руководителя), доктор исторических наук, профессор Пивовар Е. И. (зам. руководителя), доктор исторических наук, профессор Афанасьев Ю. Н., кандидат исторических наук Зубкова Е. Ю., доктор исторических наук, профессор Кирсанов Н. А., Кондратов С. А., доктор исторических наук Кочерга Б. Н., доктор исторических наук, профессор Лельчук В. С, кандидат философских наук Малютин М. В., доктор исторических наук, профессор Маслов Н. Н., доктор исторических наук, доцент Осипов А. Г., научный сотрудник ИТИС ЦК КПСС Павлюченков С. А., кандидат исторических наук Симонов Н. С, кандидат исторических наук, доцент Старков Б. А., доктор истории (США) Фельштинский Ю. Г., кандидат исторических наук, профессор Шостаковский В. Н.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 1 . Брестский мир 4

Глава 2. Военный коммунизм: свобода или необходимость? 35

Глава 3. Судьбы политической оппозиции .... 90

Глава 4. Метаморфозы интернационализма . . 137

Глава 5. Экономическая политика

революционного большевизма (1921 --1927 гг.) 164

Глава 6. Политика "большого скачка" (1928--1941 гг.)........... 211

Глава 7. За фасадом строительства нового общества

(1927 --конец 30-х гг.) 281

Глава 8. Тоталитарная система власти и идеология сталинизма 325

Глава 9. Советский Союз в годы второй мировой войны.......... 379

Глава 10. Рождение и крах "оттепели" 429

Глава 11. От реформ к стагнации 479

Глава 12. Эволюция революции 545

Вместо заключения 612

ГЛАВА 1 БРЕСТСКИЙ МИР

Всю же надежду свою мы возлагаем на то, что наша революция развяжет европейскую революцию. Если восставшие народы Европы не раздавят империализм,-- мы будем раздавлены,-- это несомненно. Либо русская революция поднимет вихрь борьбы на Западе, либо капиталисты всех стран задушат нашу.

Троцкий

Все строение, возводимое ныне германскими империалистами в несчастном договоре,-- есть не что иное, как легкий дощатый забор, который в самом непродолжительном времени будет беспощадно сметен историей.

Зиновьев

Положение дел с социалистической революцией в России должно быть положено в основу всякого определения международных задач нашей Советской власти /.../. Пример социалистической Советской республики в России будет стоять живым образцом перед народами всех стран /.../. Реорганизация России на основе диктатуры пролетариата /.../ сделает социализм непобедимым и в России, и во всем мире.

Ленин

Перспективы мировой социалистической революции. -- "Мы будем вести переговоры с немцами одни".-- Ни война, ни мир. -- "Ястребы революционной войны". -- Мир или передышка?

В советской внешней политике, вероятно, не было соглашения более хрупкого, чем Брест-Литовский мирный договор, подписанный советским правительством 3 марта 1918 года; просуществовав чуть больше девяти месяцев, он был разорван германским и советским правительствами, а позже, при капитуляции Германии в первой мировой войне, отменен еще и 116-й статьей Версальского договора. С легкой руки Ленина названный передышкой договор вызвал критику и сопротивление подавляющей части революционеров, с одной стороны, и патриотов России -- с другой. Первые утверждали, что Брестский договор -- это удар в спину германской революции. Вторые -- что это предательство России и се союзников. И те и другие, каждый по-своему,

были правы. Однако на Брестском мире по непонятным никому причинам настаивал Ленин, добившийся, в конце концов, его подписания.

Вопрос об эволюции взглядов Ленина после его прихода к власти в октябре 1917 года и о тех целях, которые Ленин ставил перед собой до и после переворота, является, видимо, основным при изучении истории Брестского договора и связанного с ним более общего вопроса: о мировой революции. Было бы ошибочным считать, что Ленин менял свои взгляды в зависимости от обстоятельств. Правильнее предполагать, что в любой ситуации он находил наилучший для реализации своих целей путь. Можно утверждать, что Ленин всю свою сознательную жизнь вел борьбу и, начиная примерно с 1903 года,-- борьбу за власть. Сначала за власть большевиков-ленинцев в РСДРП, затем за монопольную власть в РСДРП (б)--РКП (б), а /соответственно/ последней в стране и в международном коммунистическом и рабочем движении. Труднее ответить на вопрос, нужна ли была ему власть для победы революции или же революция виделась средством для достижения власти.

Большевистское крыло русской социал-демократической партии верило в конечную победу социализма в мире. Она казалась столь же очевидной, как сегодня, скажем, неизбежность крушения колониальных империй. Ответ на вопрос о том, придет ли мировая революция -- непременно позитивный -- строился исключительно на вере в конечную победу социализма.

Однако в 1918г. ответ на этот вопрос был не столь очевиден, как могло бы показаться сегодня. Общее мнение социалистических лидеров Европы сводилось к тому, что в отсталой России нельзя будет без помощи европейских социалистических революций ни построить социализма, ни удержать власть на какой-либо продолжительный срок, хотя бы уже потому, что (как считали коммунисты) "капиталистическое окружение" поставит своей непременной целью свержение социалистического правительства в России. Таким образом, революция в Германии виделась единственной гарантией удержания власти советским правительством еще и в России.

Иначе считал Ленин. В октябре 1917 года, прорвавшись из швейцарского небытия и молниеносно захватив власть в России, он показал своим многочисленным противникам (сторонников у него и не было почти), как недооценивали они этого уникального человека -- лидера немногочисленной экстремистской фракции в РСДРП. Большевизм не

только захватил власть в России, но создал реальный и единственный плацдарм для наступления мировой революции, для организации коммунистического переворота в той самой Германии, от которой, как всеми социал-демократами предполагалось, будет зависеть конечная победа социализма. Теперь Ленин стал отводить себе в мировом коммунистическом движении совсем иную роль. Ему важно было совершить мировую революцию под своим непосредственным руководством и сохранить за собою лидерство в Интернационале. Германская революция отходила для Ленина на второй план перед победившей революцией в России.

В свете изменившихся взглядов Ленина на революцию в Германии и необходимо рассматривать всю историю Брест-литовских переговоров декабря 1917-- марта 1918 года, закончившуюся подписанием мира с Германией и другими странами Четверного союза. Позиция Ленина на этих переговорах -- отстаивание им "тильзитского мира" ради "передышки" в войне с Германией -- кажется настолько естественной, что только и не перестаешь удивляться авантюризму, наивности и беспечному идеализму всех его противников -- от левых коммунистов, возглавляемых Бухариным, до Троцкого с его формулой "ни война, ни мир". Правда, позиция Ленина кажется разумной прежде всего потому, что апеллирует к привычным для большинства людей понятиям: слабая армия не может воевать против сильной; если невозможно сопротивляться, нужно подписывать ультимативный мир. Но это была психология обывателя, а не революционера. С такой психологией нельзя было бы захватить власть в октябре 1917 и удержать ее против блока социалистических партий, как удержал Ленин в ноябрьские дни с помощью Троцкого. С такой психологией вообще нельзя было быть революционером. По каким-то причинам, кроме Ленина, весь актив партии был против подписания Брестского мира, причем большая часть партийных функционеров поддерживала "демагогическую" формулу Троцкого. И никто не смотрел на состояние дел столь пессимистично, как Ленин. Да ведь чем-то руководствовались все эти люди? На что они рассчитывали?

Революция и революционеры подчинялись собственным особым законам. Эти законы большинством населения воспринимались как непонятные, безумные и иррациональные. Но, отступив от этих законов, революция гибла. Только в них заключалась сила революции и залог ее победы. Ленин отступил от этих законов ради удержания собственной власти и лидерства в мировом коммунистическом движении.

С точки зрения абсолютных коммунистических интересов, Брестский мир был катастрофой. Он, несомненно, убивал все имеющиеся шансы, сколько бы их ни было, на немедленную революцию в Германии, а значит и на революцию в Европе. Заключенный вопреки воле большинства революционной партии Брестский мир стал первым оппортунистическим шагом советского руководства.

По иронии судьбы получалось, что для победы революции в России нужно было принести в жертву возможную революцию в Германии, а для успеха революции в Германии, может быть, пришлось бы пожертвовать советской властью в России. Именно эту альтернативу заключало в себе для советского правительства Брестское соглашение. Мирный договор с Германией давал германскому правительству известную передышку, улучшал общее положение страны. Как писали тогда левые эсеры, "хлеб из оккупированных Германией областей примирял голодных германских рабочих и солдат с германским правительством".

Наоборот, отказ советского правительства подписать мир и в военном и в общеполитическом отношении был для Германии крайне невыгоден и значительно увеличивал шансы на возгорание и победу германской коммунистической революции (как считали, с одной стороны, немецкие коммунисты, а с другой --германское правительство). Поэтому немецкие левые уже в декабре 1917 г. попытались помешать заключению сепаратного мира между Россией и Германией. Они распространили заявление, в котором указали, что переговоры о мире окажут разрушительное воздействие на вероятную германскую революцию и поэтому должны быть отменены.

Первоначально считалось, что переговоры с германским правительством большевики затевают исключительно из пропагандистских соображений и для оттяжки времени, а не ради подписания договора. Либкнехт при этом указывал, что если переговоры "не приведут к миру в социалистическом духе", необходимо "оборвать переговоры, даже если бы при этом пришлось пасть их (Ленина и Троцкого) правительству". Ленин же на переговорах декабря 1917-- марта 1918 г. стремился к союзу, по крайней мере временному, между советским и имперским германским правительствами, видя в этом единственный способ сохранить власть в своих руках и расколоть единый капиталистический мир, т. е. блокироваться с Германией против Англии и Франции. Либкнехт видел залог победы в германской революции. Ленин -- в игре на противоречиях между Четверным сою

зом и Антантой, Либкнехт был заинтересован в том, чтобы Германия как можно скорее проиграла войну. Ленин, подписывая сепаратный мир, был заинтересован в том, чтобы Германия не проигрывала войны как можно дольше. Он боялся, что советская власть в России будет свергнута объединенными усилиями Германии и Антанты как только на Западном фронте будет подписан мир. Но заключая Брестский мир и оттягивая германское поражение, Ленин делал именно то, в чем фактически обвинял его Либкнехт: саботировал германскую революцию.

Неудивительно, что заключение Брестского мира привело к расколу в партии большевиков и советском правительстве и к образованию левой оппозиции, причем в первый и в последний раз оппозиция эта открыто и официально действовала внутри партии большевиков как автономная организация и даже имела свой печатный орган.

После подписания мирного соглашения военные действия не прекращались ни на день на большей части территории бывшей Российской империи. Германия предъявляла все новые и новые ультиматумы, занимала целые районы и города, находящиеся восточнее установленной Брестским договором границы. Брестский мир оказался бумажным именно потому, что советское и германское правительства не смотрели на договор серьезно, не считали его окончательным, и, главное,-- подписывали соглашение не ради желания получить мир, а лишь для того, чтобы продолжать войну, но в более выгодных для себя условиях. Большевики -- войну революционную; немцы -- войну за стабильный мир на своих условиях.

В дальнейшем, до расторжения Брестского мира сначала германским правительством 5 октября, а затем ВЦИКом 13 ноября 1918 г. (через два дня после капитуляции Германии в первой мировой войне), Россия и Германия находились в состоянии, больше всего подпадающем под формулу Троцкого "ни война, ни мир".

Такое положение, по замыслу Троцкого, конечно же, было ни чем иным как передышкой, готовящей большевистскую партию к следующему ее этапу: революционной войне (только за передышку Троцкого, в отличие от передышки Ленина, большевики не платили соглашением с "империалистами"). Эта революционная война началась 13 ноября 1918 года.

Уже в первые дни после большевистского переворота Ленин разошелся с большинством своей партии по вопросу, касающемуся заключения мира: вопреки ожиданиям социа

листов он выступил с принципиальным согласием подписать с "империалистическим" германским правительством сепаратный, а не всеобщий мир. Неудивительно, что самым простым объяснением ленинского шага были взятые им еще до возвращения в Россию обязательства перед германским правительством.

Взаимоотношения между большевистской партией и кайзерским правительством в годы первой мировой войны долгое время оставались для историков загадкой. Сенсацией разнеслись по миру первые сведения о том, что германское правительство, заинтересованное в скорейшем ослаблении Российской империи и выходе последней из войны, нашло выгодным для себя финансирование социалистических партий (в том числе и ленинской группы), стоявших за поражение России в войне и ведших усиленную пораженческую пропаганду. Германский социал-демократ Эдуард Бернштейн, занимавший одно время пост заместителя министра финансов в германском правительстве и получивший доступ к соответствующей информации, недвусмысленно указал на это в статье "Темная история", опубликованной 14 января 1921 г. в утреннем выпуске немецкой социал-демократической газеты "Форвертс". Бернштейн писал:

"Антанта утверждала, и утверждает до сих пор, что кайзерская Германия предоставила Ленину и товарищам большие суммы денег, предназначенных на агитацию в России. Действительно, Ленин и его товарищи получили от кайзерской Германии огромные суммы. Я узнал об этом еще в конце декабря 1917 г. Через одного друга я осведомился об этом у некоего лица, которое, вследствие своих связей с различными учреждениями, должно было быть в курсе дела, и получил утвердительный ответ. Правда, тогда я не знал размера этих сумм и кто был посредником при их передаче. Теперь я получил сведения от заслуживающего доверие источника, что речь идет о суммах почти неправдоподобных, наверняка превышающих 50 миллионов немецких золотых марок, так что ни у Ленина, ни у его товарищей не могло возникнуть никаких сомнений относительно источников этих денег".

По прошествии многих лет в распоряжение историков были переданы документы, позволяющие более глубоко и внимательно изучить ставший уже легендой вопрос о немецких деньгах и пломбированном вагоне, в котором проехал через Германию в Россию Ленин в апреле 1917 г. Нужно отметить, что эти публикации, с очевидностью указывавшие на сотрудничество с германским правительст

вом таких известных революционеров, как швейцарский социал-демократ Карл Моор (Баер), русско-румынско-болгарский социалист X. Раковский, русско-немецко-польский революционер Карл Радек и многих других, вызвали настоящий переполох среди еще живших в эмиграции революционеров. "Теперь признаюсь, как наивны мы все были раньше",-- писал известный архивист и историк Б. Н. Николаевский бывшему руководителю французской компартии Борису Суварину 11 апреля 1957 г. "У меня лично нет никакого сомнения в том, что немецкие деньги у Ленина тогда были",-- указал он в другом своем письме.

Германское правительство поддерживало русских революционеров, так как не без оснований считало, что революция приведет к распаду Российской империи, выходу ее из войны и заключению сепаратного мира, который обещали дать революционеры в случае прихода к власти. Германии же этот мир был необходим уже потому, что в 1917 г. она не обладала нужными силами для ведения войны на два фронта. Сделав ставку на революцию в России, германское правительство в критические для Временного правительства дни и недели поддержало ленинскую группу, помогло ей и другим "пораженцам" проехать через Германию в Швецию, получило согласие шведского правительства на проезд эмигрантов к финской границе. Оттуда оставалось совсем уже близко до Петрограда. Неудивительно, что происшедший в октябре 1917 г. переворот не был для германского правительства неожиданностью. Справедливо или нет, оно смотрело на происшедшее как на дело своих рук.

Но Германия никогда с такой легкостью не смогла бы достичь своих целей, если бы интересы германского правительства не совпали в ряде пунктов с программой еще одной заинтересованной стороны: русских революционеров-пораженцев, самым влиятельным и деятельным крылом которых, как оказалось, было ленинское (большевики). В чем же совпали цели Германии и революционеров в первой мировой войне?

Как и германское правительство ленинская группа была заинтересована в поражении России. Как и германское правительство большевики желали распада Российской империи. Немцы хотели этого ради общего ослабления послевоенной России. Революционеры, среди которых многие требовали отделения от Российской империи окраин еще и по национальным соображениям (например, один из видных польских революционеров Ю. Пилсудский), смотрели на рост национальных сепаратистских тенденций (национа

лизм малых наций) как на явление, находившееся в прямой связи с революционным движением.

Совпадая в одних пунктах, цели Германии и революционеров в войне расходились в других. Германия смотрела на русских революционеров как на подрывной элемент и рассчитывала использовать их для вывода России из войны. Удержание социалистов у власти после окончания войны не входило в планы германского правительства. Революционеры же смотрели на помощь, предложенную германским правительством, как на средство для организации революции в России и Европе, прежде всего в Германии. Германское правительство знало, что главной задачей социалистов была организация революции в Германии. Революционеры знали, что правительство Германии не желает допустить прихода к власти немецких социалистов, а русских революционеров рассматривает как орудие для реализации собственных "империалистических" планов. Каждая из сторон надеялась переиграть другую. В конечном итоге, в этой игре победила ленинская группа.

Программа европейских социалистов была абстрактна: революция. Программа Ленина была конкретна: революция в России и собственный приход к власти. Как человек, подчиненный собственной цели, он принимал все то, что способствовало его программе, и отбрасывал, что мешало. Если Четверной союз предлагал помощь, то постольку, поскольку эта помощь способствовала приходу Ленина к власти, она должна была быть принята. Если эта помощь могла оказываться на условиях провозглашения Лениным определенной политической платформы, то постольку, поскольку эта платформа способствовала достижению основной цели: приходу Ленина к власти, она должна была быть принята и объявлена. Немцев интересовал сепаратный мир с Россией? Ленин сделал лозунг немедленного подписания мира и прекращения войны основным пунктом своей программы. Немцы хотели распада Российской империи? Ленин поддержал революционный лозунг самоопределения народов, допускавший фактический распад Российской империи.

Нужно отдать должное Ленину. Он выполнил данное германскому правительству обещание в первые же часы прихода к власти: 26 октября на съезде Советов он зачитал известный декрет о мире. Для Антанты поэтому роль Германии в октябрьском перевороте была очевидна. Уже 27 октября (9 ноября) лондонская газета "Морнинг Пост" опубликовала статью "Революция сделана в Германии". Да и сами немцы не смогли долго хранить молчание: в ин

тервью, помещенном в воскресном выпуске "Фрайе Прессе" от 18 ноября (1 декабря) 1917 г., генерал Э. Людендорф, фактический руководитель германской армии, заявил, что русская революция не случайная удача, а естественный результат германской политики.

9 (22) ноября, выполняя еще один пункт соглашения между большевиками и Германией, Троцкий, как нарком иностранных дел, заявил о намерениях советского правительства опубликовать секретные дипломатические документы. Теоретически публикация тайных договоров наносила ущерб как Центральным державам, так и Антанте. Но поскольку секретные договоры, имевшие отношение к первой мировой войне, были, естественно, заключены Россией с союзниками Францией и Англией, а не с Центральными державами, последние, конечно же, оставались в выигрыше.

В ночь с 7 (20) на 8 (21) ноября советское правительство потребовало от главнокомандующего русской армией Духонина сделать формальное предложение о перемирии всем воюющим странам. 9 (22) ноября Духонин ответил отказом. В тот же день Совнарком объявил его смещенным со своего поста. Новым главнокомандующим был назначен большевик прапорщик Н. В. Крыленко.

В день снятия Духонина Ленин обратился по радио к полкам, стоящим на позициях, с предложением прекратить военные действия и выбирать "тотчас уполномоченных для формального вступления в переговоры о перемирии с неприятелем". Такой призыв мог иметь своей целью только дальнейшее ослабление и без того уже таявшей армии: братания стали теперь регулярным явлением. К 16 (29) ноября в общей сложности 20 русских дивизий заключили в письменной форме перемирие с германскими войсками, а из 125 русских дивизий, находившихся на фронте, большая часть придерживалась соглашений о прекращении огня.

14 (27) ноября германское Верховное командование дало свое согласие на ведение официальных переговоров о мире с представителями советской власти. Начало переговоров было назначено на 19 ноября (2 декабря), причем в заявлении от 15 (28) ноября советское правительство указало, что в случае отказа Франции, Великобритании, Италии, США, Бельгии, Сербии, Румынии, Японии и Китая присоединиться к переговорам "мы будем вести переговоры с немцами одни", т. е. заявило о планируемом подписании сепаратного мира со странами Четверного блока.

20 ноября (3 декабря) русская делегация, насчитывающая 28 человек, прибыла в Брест-Литовск, где помещалась

ставка главнокомандующего германским Восточным фронтом. Как место для ведения переговоров Брест-Литовск был выбран Германией. Очевидно, что ведение переговоров на оккупированной немцами территории устраивало германское и австрийское правительства, поскольку перенесение переговоров в нейтральный город, например в Стокгольм, вылилось бы в межсоциалистическую конференцию, которая могла бы обратиться к народам "через головы правительств" и призвать, например, ко всеобщей стачке или гражданской войне. В этом случае инициатива из рук германских и австро-венгерских дипломатов перешла бы к русским и европейским социалистам.

С советской стороны делегацию возглавили три большевика (А. А. Иоффе, Л. Б. Каменев и Г. Я. Сокольников) и два левых эсера (А. А. Биценко и С. Д. Масловский-Мстиславский). С германской стороны переговоры должна была вести группа военных во главе с генералом Гофманом. Русская делегация настаивала на заключении мира без аннексий и контрибуций. Гофман как бы не возражал, но при условии согласия на эти требования еще и Антанты. Поскольку, как всем было ясно, советская делегация не уполномочена была Англией, Францией и США вести переговоры с Четверным союзом, вопрос о всеобщем демократическом мире повис в воздухе. К тому же делегация Центральных держав настаивала на том, что уполномочена подписывать лишь военное перемирие, а не политическое соглашение. И при внешней вежливости обеих сторон общий язык найден не был.

4 декабря в 9.30 утра переговоры возобновились. От имени советской делегации контр-адмирал Альфатер зачитал проект перемирия. Подразумевалось, что перемирие будет всеобщим, сроком на шесть месяцев. Возобновление военных действий могло последовать только с объявлением о том противной стороне за 72 часа. Переброска войск в период перемирия сторонам не разрешалась. Определялась четкая демаркационная линия. После заключения всеобщего перемирия все местные перемирия теряли силу. Гофман на это заметил, что о всеобщем перемирии говорить бессмысленно, так как Антанта не побеждена, не присоединилась к переговорам, не пойдет на перемирие и в одностороннем порядке объявлять о прекращении огня на Западном фронте Германия не может. Перемирие поэтому может быть заключено только на Восточном и русско-турецком фронтах. На пункт о запрете перебросок войск Гофман, по существу, ответил отказом. Немцев не устраивали сроки.

Они рассматривали перемирие как первую ступень к миру, и шестимесячный срок казался поэтому слишком длинным. Советская делегация надеялась, что таким образом удастся оттянуть переговоры о мире на полгода, за которые, кто знает, наверняка произойдет мировая революция. Компромисс был найден в том, что перемирие заключалось с 10 декабря 1917 г. до 7 января 1918 г. по н. ст., а предупреждение о разрыве перемирия должно было последовать за семь дней. Подписать договор предполагалось на следующем заседании утром 5 декабря. В течение ночи советская делегация вела оживленные переговоры с Петроградом. Центр ответил, что уступать нельзя, и предложил "немедленно после утренних переговоров выехать в Петроград, условившись о новой встрече с противниками на русской территории через неделю".

На заседании 5 декабря советская делегация объявила, что "считает необходимым прервать конференцию на одну неделю" с тем, чтобы возобновить заседания 12 декабря (29 ноября) в Пскове, на советской территории. Согласившись на перерыв, германская делегация отклонила требование о переносе места заседаний, сославшись на то, что в Бресте созданы наилучшие условия для переговоров. Иоффе не стал возражать. В неофициальном порядке было договорено о том, что на Восточном и русско-турецком фронте с 24 ноября (7 декабря) по 4 (17) декабря объявляется перемирие, продленное затем до 1 (14) января 1918 г. В первый день перемирия, 24 ноября (7 декабря), советская делегация, уже вернувшаяся домой, доложила ВЦИКу о ходе мирных переговоров.

12 (25) декабря, в день возобновления работы Брест-Литовской мирной конференции, министр иностранных дел Австро-Венгрии граф Чернин объявил от имени стран Четверного союза, что они согласны немедленно заключить общий мир без аннексий и контрибуций и присоединяются к советской делегации, осуждающей продолжение войны ради завоевательных целей. Аналогичное заявление зачитал Кюльман. Правда, и Чернин, и Кюльман сделали одну существенную оговорку: к предложению советской делегации присоединяются все воюющие страны, причем в определенный, короткий, срок. Таким образом, Антанта и Четверной союз должны были сесть за стол мирных переговоров и заключить мир на условиях, выдвинутых советской делегацией. Было очевидно, что такое предложение нереалистично, так как Антанта на это не пойдет.

Советско-германские переговоры зашли также в тупик

из-за вопроса об окраинных государствах. Немецкая сторона указала, что даже в том случае, если сепаратный мир будет подписан, Германия не выведет войска с занятых территорий, так как война на Западном фронте еще продолжается. Немцы заявили также, что Польша, Литва, Курляндия, Лифляндия и Эстляндия наверняка "выскажутся за политическую самостоятельность и отделение" от России (и так дали понять, что вопрос об отделении и оккупации германскими войсками этих территорий, собственно, уже предрешен).

По мнению германского верховного главнокомандования, присутствие войск в оккупированных провинциях должно было продолжаться несколько лет. Это категорически не устраивало Иоффе, и под конец вечернего заседания 26 (13) декабря стало ясно, что стороны на грани разрыва. 28 (15) декабря советская делегация заявила, что покидает Брест-Литовск, поскольку ранее предполагала, что немцы откажутся от занятых территорий. Она вернулась в Брест только 9 января (27 декабря), теперь уже во главе с Троцким, в задачу которого входила как и прежде оттяжка переговоров.

Однако в игре стран Четверного союза появилась крупная козырная карта: выдвинув лозунг самоопределения народов, большевики создали препятствие, о которое споткнулась столь блистательно начатая брестская политика. Этим камнем преткновения стала независимая Украина, приславшая в Брест собственную делегацию и начавшая самостоятельные сепаратные переговоры с Германией и Австро-Венгрией.

Перед украинской делегацией стояли конкретные задачи. Она хотела использовать признание самостоятельности Украины немцами и австрийцами, заручиться согласием советской делегации на участие украинцев в переговорах как представителей независимого государства и после этого начать предъявлять к обеим сторонам территориальные претензии.

Германии и Австро-Венгрии важно было "вбить клин" между украинской и советской делегацией и, используя противоречия двух сторон, подписать сепаратный мир хотя бы с одной Украиной. 1 января по н. ст. Людендорф, телеграфируя в Брест Гофману условия для переговоров с украинцами, потребовал "идти ей навстречу по любому поводу".

6 января по н. ст. на формальном заседании представителей Украины и Четверного союза украинцы объяви

ли о провозглашении Радой независимой Украины. Украинская делегация указала, что Украина признает лишь такой мир, под которым будет стоять подпись ее полномочных представителей (а не членов советского правительства), причем готова подписать с Четверным союзом сепаратный мир даже в том случае, если от подписания мира откажется Россия.

9 января по н. ст. состоялось первое после перерыва пленарное заседание. Констатировав, что установленный десятидневный срок для присоединения держав Антанты к мирным переговорам давно прошел, Кюльман предложил советской делегации подписать сепаратный мир, а Чернин от имени Четверного союза согласился, в принципе, с тем, чтобы акт подписания договора проходил не в Брест-Литовске, а в каком-то другом месте, определенном позже.

На пленарном заседании 10 января (28 декабря) Германия и Австро-Венгрия признали самостоятельность прибывшей в Брест украинской делегации и поставили в повестку дня заседаний делегаций вопрос о независимости Украины. Троцкий согласился с точкой зрения немцев, и на утреннем заседании 12 января (30 декабря) советская сторона и страны Четверного союза официально подтвердили признание полномочий украинской делегации вести переговоры и заключать соглашения.

Представители Украины умело использовали, с одной стороны, противоречия между советской и германо-австрийской делегациями, а с другой --продовольственные затруднения в Германии и Австро-Венгрии. Именно в эти дни был создан миф об украинском хлебе, который, дескать, мог спасти Германию и Австро-Венгрию от наступающего голода и привести к победе в мировой войне. За это украинская делегация, опираясь на лозунг самоопределения народов, так опрометчиво поддержанный Германией, Австро-Венгрией как средство для расчленения Российской империи, сначала потребовала передачи ей Восточной Галиции (о чем Австро-Венгрия первоначально даже говорить отказалась), а затем -- выделения Восточной Галиции в автономную область.

Но поскольку именно Австро-Венгрии важно было подписать мир как можно скорее, Чернин пошел на уступки украинцам. 16 (3) января австрийцы и немцы согласились с тем, что территории восточнее Буга и южнее линии Пинск --Брест-Литовск отойдут, в случае подписания сепаратного мирного договора, к Украине; в Холм

ской губернии будет проведен референдум; а Восточная Галиция получит некоторую автономию.

5 (18) января по инициативе Гофмана немцы попытались договориться с Троцким о будущей границе новой России. От бывшей Российской империи, по плану Гофмана, отторгались территории общей площадью в 150-- 160 тыс. кв. км, в которые входили Польша, Литва, часть Латвии и острова Балтийского моря, принадлежащие Эстонии. На отторгнутых территориях предусматривалось оставление германских оккупационных войск. Троцкий увертывался от конкретных ответов, пробовал даже оспорить права украинской делегации (при определении новой украинской границы), и затем попросил прервать заседание. После перерыва он выступал уже более резко и в длинной речи назвал германские предложения скрытой формой аннексии. Германские предложения были переданы в Петроград, и ЦК приказал Троцкому немедленно возвращаться, чтобы обсудить создавшееся положение.

Разногласия между Троцким и делегациями Четверного союза возникли не из-за того, что Гофман предложил отторгнуть вышеперечисленные территории от Российского государства, а по совсем иной причине: большинство советского правительства категорически выступало против самого факта подписания мира с империалистической Германией, каким бы этот мир ни был.

На германские условия готов был согласиться Ленин -- вечный союзник Германии в Брест-Литовске. Но здесь вопрос о ленинской власти вступал в конфликт с проблемами мировой революции. И Ленин потерпел поражение там, где мог ожидать его меньше всею -- внутри собственной партии, отказавшейся считать, что интересы советской власти (во главе с Лениным) превыше революционного принципа несоглашательства с капиталистическими странами.

В вопросе о переговорах с Германией большевистская партия не была едина даже тогда, когда под переговорами подразумевались подписание мира без аннексий и контрибуций, ведение революционной пропаганды или оттяжка времени при одновременной подготовке к революционной войне. Сторонники немедленной революционной войны (со временем их стали называть "левыми коммунистами") первоначально доминировали в двух столичных партийных организациях. Левым коммунистам принадлежало большинство на Втором московском областном съезде Советов, проходившем с 10 по 16 декабря 1917 г. в Москве. Позже

из 400 человек, членов большевистской фракции Моссовета, только 13 депутатов поддержали предложение Ленина подписать сепаратный мир с Германией. Остальные 387 голосовали за революционную войну.

28 декабря пленум Московского областного бюро принял резолюцию с требованием прекратить мирные переговоры с Германией и разорвать дипломатические отношения со всеми капиталистическими государствами. В тот же день против германских условий высказалось большинство Петроградского комитета РСДРП (б). Обе столичные организации потребовали созыва партийной конференции для обсуждения линии ЦК в вопросе о мирных переговорах. Поскольку делегации на такую конференцию формировали бы сами комитеты, а не местные организации РСДРП (б), левым коммунистам на конференции было бы обеспечено большинство. И Ленин, во избежание поражения, стал всячески оттягивать созыв конференции.

Собравшийся в Петрограде 15 (28) декабря общеармейский съезд по демобилизации армии, работавший до 3 (16) января 1918 г., также выступил против ленинской политики. 17 (30) декабря Ленин составил для этого съезда специальную анкету. Делегаты должны были ответить на 10 вопросов о состоянии армии и ее способности вести революционную войну с Германией. Ленин спрашивал, возможно ли наступление германской армии в зимних условиях, способны ли немецкие войска занять Петроград, сможет ли русская армия удержать фронт... Наконец, Ленин задавал вопрос, следует ли затягивать мирные переговоры или же нужно обрывать их и начинать революционную войну. Самым важным вопросом был последний:

"Если бы армия могла голосовать, высказалась ли бы она за немедленный мир на аннексионических (потеря всех занятых/Германией/ областей) и экономически крайне трудных для России условиях или за крайнее напряжение сил для революционной войны, т. е. за отпор немцам?"

Ленин надеялся заручиться согласием съезда на ведение переговоров. Но делегаты высказались за революционную войну. В течение двух дней -- 17 и 18 (30 и 31) декабря -- Совнарком обсуждал состояние армии и фронта. У советской делегации в Бресте 17 (30) декабря был запрошен "в спешном порядке" точный текст немецких условий, а на следующий день, после доклада

Н. В. Крыленко, основанного на собранных у делегатов съезда анкетах, Совнарком постановил "результаты анкеты признать исчерпывающими" в вопросе о состоянии армии и принять резолюцию, предложенную Лениным.

Совнарком действительно принял в тот день ленинскую резолюцию, только Ленин, не желая проигрывать сражение, высказался за революционную войну (правда -- лишь на уровне агитации), а не за разрыв переговоров: резолюция СНК предлагала проводить усиленную агитацию против аннексионистского мира, настаивать на перенесении переговоров в Стокгольм, "затягивать мирные переговоры", проводить все необходимые мероприятия для реорганизации армии и обороны Петрограда и вести пропаганду и агитацию за неизбежность революционной войны. Резолюция не подлежала публикации. Ленин отступил на словах, но отстоял ведение переговоров, которые не были прерваны.

Против Ленина тем временем выступили возглавляемые левыми коммунистами Московский окружной и Московский городской комитеты партии, а также ряд крупнейших партийных комитетов Урала, Украины и Сибири. По существу, Ленин терял над партией контроль. Его авторитет стремительно падал. Вопрос о мире постепенно перерастал в вопрос о власти Ленина в партии большевиков, о весе его в правительстве советской России. И Ленин развернул отчаянную кампанию против своих оппонентов за подписание мира, за руководство в партии, за власть.

Не приходится удивляться, что при общем революционном подъеме Ленин оказывался в меньшинстве. Большинство партийного актива выступило за непринятие германских требований, разрыв переговоров и объявление революционной войны германскому империализму с целью установления коммунистического режима в Европе. К тому же докладывавший 7 (20) января в Совнаркоме Троцкий не оставил сомнений в том, что на мир без аннексий Германия не согласна. Но на аннексионистский мир, казалось, не должны были согласиться лидеры русской революции. Однако неожиданно для всей партии глава советского правительства Ленин снова выступил "за" -- теперь уже за принятие германского ультиматума.

Свою точку зрения он изложил в написанных в тот же день "Тезисах по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира", которые обсуждались на специальном партийном совещании 8 (21) января 1918 г., где присутствовало 63 человека, в основном

делегаты Третьего съезда Советов, который должен был открыться через два дня. Ленин прежде всего убеждал слушателей в том, что без заключения немедленного мира большевистское правительство падет под нажимом крестьянской армии:

"Крестьянская армия, невыносимо истомленная войной, после первых же поражений -- вероятно, даже не через месяцы, а через недели -- свергнет социалистическое рабочее правительство. Так рисковать мы не имеем права. Нет сомнения, что наша армия в данный момент абсолютно не в состоянии успешно отразить немецкое наступление... Сильнейшие поражения заставят Россию заключить еще более невыгодный сепаратный мир, причем мир этот будет заключен не социалистическим правительством, а каким-либо другим".

В первый период Брестских переговоров, как и в вопросах внутренней политики, поддержку Ленину оказывал Троцкий. Людьми непосвященными позиция Троцкого объяснялась слабостью русской армии. Британский дипломат Джордж Бьюкенен в один из тех дней записал в своем дневнике: "Троцкий знает очень хорошо, что русская армия воевать не в состоянии". Но день ото дня русская армия становилась только слабее. Между тем позиция Троцкого стала иной. Троцкий был за мир до тех пор, пока речь шла о мире "без аннексий и контрибуций". И стал против него, когда выяснилось, что придется подписывать аннексионистское соглашение. Троцкому всегда было очевидно, что советская власть не в состоянии вести революционную войну. В этом у него с Лениным не было разногласий. Он, однако, считал, что немцы не смогут наступать. В этом он с Лениным расходился. Ленин делал ставку на соглашение с Германией. Троцкий -- на революции в Германии и Австро-Венгрии.

В начале 1918 г. казалось, что расчеты Троцкого правильны. Под влиянием затягивающихся переговоров о мире и ухудшения продовольственной ситуации в Германии и Австро-Венгрии резко возросло забастовочное движение, переросшее в Австро-Венгрии во всеобщую забастовку, по русской модели в ряде районов были образованы Советы. 22 (9) января, после того как правительство дало обещания подписать мир с Россией и улучшить продовольственную ситуацию, стачечники возобновили работу. Через неделю, 28 (15) января, забастовки парализовали берлинскую оборонную промышленность, быстро охватили другие отрасли производства и распростра

нились по всей стране. Центром был Берлин, где, согласно официальным сообщениям, бастовало около полумиллиона рабочих. Как и в Австро-Венгрии, в Германии были образованы Советы, требовавшие в первую очередь заключения мира и установления республики.

2 февраля по н. ст. в Берлине было объявлено осадное положение и учреждены военные суды. Правительство произвело массовые аресты. Социал-демократическая газета "Форвертс" была временно запрещена. Берлинский дом профсоюзов, один из центров организации забастовки, был закрыт по приказанию военных властей. Примерно десятая часть бастующих, около 50 000 человек, была призвана в армию. К 10 февраля стачка была ликвидирована. В контексте этих событий Троцкий и ставил вопрос о том, "не нужно ли попытаться поставить немецкий рабочий класс и немецкую армию перед испытанием: с одной стороны -- рабочая революция, объявляющая войну прекращенной; с другой стороны -- гогенцоллернское правительство, приказывающее на эту революцию наступать".

На партийном совещании 8 (21) января, посвященном проблеме мира с Германией, Ленин вновь потерпел поражение. Тезисы его одобрены не были; их даже запретили печатать; протокольная запись совещания оказалась "не сохранившейся". При итоговом голосовании за предложение Ленина подписать сепаратный мир голосовало только 15 человек, в то время как 32 поддержали левых коммунистов, а 16 -- Троцкого, впервые предложившего в тот день не подписывать формального мира и во всеуслышание заявить, что Россия не будет вести войну и демобилизует армию.

Известная как формула "ни война, ни мир", установка Троцкого вызвала с тех пор много споров и нареканий. Чаще всего она преподносится как что-то несуразное или демагогическое. Между тем, формула Троцкого имела вполне конкретный практический смысл. Она, с одной стороны, исходила из того, что Германия не в состоянии вести крупные наступательные действия на русском фронте (иначе бы немцы не сели за стол переговоров), а с другой -- имела то преимущество, что большевики "в моральном смысле" оставались "чисты перед рабочим классом всех стран". Кроме того, важно было опровергнуть всеобщее убеждение, что большевики просто подкуплены немцами и все происходящее в Брест-Литовске -- не более как хорошо разыгранная комедия, в которой уже давно распределены роли.

Ленин упрямо настаивал на сепаратном соглашении на германских условиях, но на заседании ЦК 11 (24) января, где он выступил с тезисами о заключении мира, Ленин снова потерпел поражение. Формула Троцкого "войну прекращаем, мира не заключаем, армию демобилизуем" была принята 9 голосами против 7. Вместе с тем 12 голосами против одного было принято внесенное Лениным (для спасения своего лица) предложение "всячески затягивать подписание мира": Ленин предлагал проголосовать за очевидную для всех истину, чтобы формально именно его, Ленина, резолюция получила большинство голосов. Вопрос о подписании мира в тот день Ленин не осмелился поставить на голосование. С другой стороны, 11 голосами против двух при одном воздержавшемся была отклонена резолюция левых коммунистов, призывавшая к революционной войне. Собравшееся на следующий день объединенное заседание центральных комитетов РСДРП (б) и ПЛСР также высказалось в своем большинстве за формулу Троцкого.

Общепринято мнение, что, возвратившись в Брест для возобновления переговоров в конце января по н. ст., Троцкий имел директиву советского правительства подписать мир. Эта легенда основывается на заявлении Ленина, сделанном на Седьмом съезде партии: "Было условлено, что мы держимся до ультиматума немцев, после ультиматума мы сдаем". Поскольку никаких официальных партийных документов о договоренности с Троцким не существовало, оставалось предполагать, что Ленин и Троцкий сговорились о чем-то за спиною ЦК в личном порядке, и Троцкий, не подписав германский ультиматум, нарушил данное Ленину слово.

Есть, однако, основания полагать, что Ленин пытался свалить на Троцкого вину за срыв мира и начало германского наступления. За это говорит и отсутствие документов, подтверждающих слова Ленина, и наличие материалов, их опровергающих. Так, в воспоминаниях Троцкого о Ленине, опубликованных в 1924 г. сначала в "Правде", а затем отдельной книгой, имеется отрывок, который трудно трактовать иначе, как описание того самого разговора-сговора, на который намекал Ленин с трибуны съезда. Вот как пересказывал состоявшийся диалог Троцкий:

Ленин: -- Допустим, что принят ваш план. Мы отказались подписать мир, а немцы после этого переходят в наступление. Что вы тогда делаете?

Троцкий: -- Подписываем мир под штыками. Тогда картина ясна рабочему классу всего мира.

А вы не поддержите тогда лозунг революционной

войны?

Ни в коем случае.

При такой постановке опыт может оказаться не

столь уж опасным. Мы рискуем потерять Эстонию или

Латвию... Очень будет жаль пожертвовать социалистиче

ской Эстонией, -- шутил Ленин, -- но уж придется, пожа

луй, для доброго мира пойти на этот компромисс.

А в случае немедленного подписания мира разве

исключена возможность немецкой военной интервенции в

Эстонии или Латвии?

Положим, что так, но там только возможность,

а здесь почти наверняка".

Таким образом, Троцкий и Ленин действительно договорились о том, что мир будет подписан, но не после предъявления ультиматума, а после начала наступления германских войск.

Сам Троцкий лишь однажды коснулся этого вопроса, причем в статье, оставшейся неопубликованной. В ноябре 1924 г. Троцкий написал статью "Наши разногласия", где касательно брест-литовских переговоров указал:

"Не могу, однако, здесь не отметить совершенно безобразных извращений брест-литовской истории, допущенных Куусиненом. У него выходит так: уехав в Брест-Литовск с партийной инструкцией в случае ультиматума -- подписать договор, я самовольно нарушил эту инструкцию и отказался дать свою подпись. Эта ложь переходит уже всякие пределы. Я уехал в Брест-Литовск с единственной инструкцией: затягивать переговоры как можно дольше, а в случае ультиматума выторговать отсрочку и приехать в Москву для участия в решении ЦК. Как я поступил в Брест-Литовске? Когда дело дошло до ультиматума, я сторговался насчет перерыва, вернулся в Москву и вопрос решался в ЦК. Не я самолично, а большинство ЦК по моему предложению решило мира не подписывать. Таково же было решение большинства всероссийского партийного совещания. В Брест-Литовск я уехал в последний раз с совершенно определенным решением партии: договора не подписывать. Все это можно без труда проверить по протоколам ЦК".

Это же следует и из текста директив, переданных и Брест Лениным (по поручению ЦК) и предусматривающих разрыв переговоров в случае, если немцы к уже

известным пунктам соглашения прибавят еще один -- признание независимости Украины под управлением "буржуазной" Рады.

15 (28) января Чернин вернулся в Брест. Днем позже туда прибыл Троцкий. 19 января (1 февраля) Германия и Австро-Венгрия подтвердили Троцкому, что считают Украину под управлением Украинской народной Рады независимым государством и, практически во всем уступив украинцам, твердо решили подписать с ними сепаратный мир. Советское правительство, со своей стороны, намерено было не уступать и в случае отказа германской и австро-венгерской делегации признать только что образованное большевиками советское правительство в Харькове предполагало разорвать Брестские переговоры.

27 января (9 февраля), открывая утреннее заседание, Кюльман, а затем и Чернин предложили советской делегации подписать мир. Тогда же на заседании политической комиссии представители Четверного союза объявили о подписании ими сепаратного договора с Украинской республикой. Согласно договору Рада признавалась единственным законным правительством Украины, причем Германия обещала оказать Украине военную и политическую помощь для стабилизации режима страны. Правительство Рады, со своей стороны, обязалось продать Германии и Австро-Венгрии до 31 июля 1918 г. 1 млн. тонн хлеба, до 500 тыс. тонн мяса, 400 млн. штук яиц и другие виды продовольствия и сырья. Договор о поставках одного миллиона тонн зерна считался секретным. Предусматривалось также, что договор не будет ратифицирован германским правительством, если Украина нарушит соглашение о поставках.

Видимо, окончательный обмен мнениями по украинскому вопросу был назначен делегациями на 6 часов вечера 28 января (10 февраля). "Сегодня около 6 часов нами будет дан окончательный ответ, -- телеграфировал в этот день в Петроград Троцкий. -- Необходимо, чтобы он в существе своем стал известен всему миру. Примите необходимые к тому меры". В ответной телеграмме, посланной Троцкому в 6.30 утра, Ленин писал:

"Наша точка зрения Вам известна; она только укрепилась за последнее время и особенно после письма Иоффе. Повторяем еще раз, что от Киевской Рады ничего не осталось и что немцы вынуждены будут признать факт, если они еще не признали его. Информируйте нас почаще".

О мире Ленин ничего не сказал. Между тем, если бы известной Троцкому "точкой зрения" было согласие на германский ультиматум и подписание мирного договора, Ленину не нужно было бы выражаться эзоповым языком. Можно было дать открытым текстом директиву подписать мир. Разгадка, конечно же, находится в "письме Иоффе". Касалось оно не мира, а попытки советского правительства добиться от Германии признания в качестве полноправной участницы переговоров советской украинской делегации. Именно по этому вопросу известна была Троцкому точка зрения ЦК: никаких уступок, отказ от признания Киевской "буржуазной" Рады, в случае упорства немцев -- разрыв мирных переговоров. В этот решающий для судеб украинской коммунистической революции момент советское правительство не могло признать Украинскую Раду даже ради сепаратного мира с Германией.

Вечером 28 января (10 февраля) с соответствии с директивами ЦК РСДРП (б) и телеграммой Ленина, Троцкий от имени советской делегации заявил о разрыве переговоров: "Мы выходим из войны, но вынуждены отказаться от подписания мирного договора". Генерал Гофман вспоминает, что после заявления Троцкого в зале заседаний воцарилось молчание. "Смущение было всеобщее". В тот же вечер австро-венгерскими и германскими дипломатами было проведено совещание, на которое был приглашен Гофман. Кюльман считал, что предложение генерала Гофмана о разрыве переговоров и объявлении войны совершенно неприемлемо и куда разумнее, как и предложил Троцкий, "сохранять состояние войны, не прерывая перемирия". Его поддержали остальные, заявив, что принимают декларацию Троцкого: "хотя декларацией мир и не заключен, но все же восстановлено состояние мира между обеими сторонами". Гофман остался в полном одиночестве: "Мне не удалось убедить дипломатов в правильности моего мнения", -- писал он.

Формула Троцкого "ни мира, ни войны" была принята конференцией, констатирует Чернин. И австрийская делегация первой поспешила телеграфировать в Вену, что "мир с Россией уже заключен". В торжественном заседании 11 февраля по н. ст. Кюльман официально и, как казалось, окончательно заявил о поддержке странами Четверного союза формулы советского правительства. Троцкий победил. Его расчет оказался ве

рен. Состояние "ни мира, ни войны" стало фактом. Оставалось только распустить армию. И Троцкий дал указание о демобилизации.

В это время в Берлине проходили события, судьбоносные для германской истории. Канцлер Гертлинг, в целом поддерживавший верховное главнокомандование, обратился к императору Вильгельму, настаивая на том, что заявление Троцкого -- это "фактический разрыв перемирия". Правда, Гертлинг, в отличие от Гофмана, не предполагал объявлять о возобновлении войны, но он намеревался сделать заявление о прекращении 10 февраля действия перемирия (и это по условиям соглашения о перемирии давало Германии с 18 февраля полную свободу рук). 13 февраля на состоявшемся рано утром в Гамбурге Коронном совете под председательством кайзера, рейхсканцлер окончательно склонился к мнению продолжать военные действия против России. Было решено рассматривать заявление Троцкого как фактический разрыв перемирия с 17 февраля (так как заявление Троцкого последовало 10 февраля). Предполагалось, что официальное заявление о разрыве перемирия будет сделано германским правительством сразу же после того, как пределы Советской России покинет находившаяся в Петрограде германская дипломатическая миссия во главе с графом Мирбахом.

Заседание политической комиссии в Брест-Литовске закончилось 28 января (10 февраля) в 6.50 вечера. Вскоре после этого, еще до формального ответа Четверного союза на заявление советской делегации, т. е. не зная, принята ли формула "ни мира, ни войны", Троцкий телеграфировал Ленину о том, что переговоры завершены. 11 февраля в 17 часов во все штабы фронтов русской армии была переслана пространная телеграмма за подписью Крыленко о прекращении войны, демобилизации и "уводе войск с передовой линии".

По возвращении в Петроград Троцкий выступил на заседании Петроградского совета. Он указал, что Германия скорее всего не сумеет "выслать войска против социалистической республики". Петросовет поддержал решение советской делегации в Бресте большинством голосов. Днем раньше Исполком петроградского комитета партии также высказался за разрыв переговоров с немцами, против политики "похабного мира". 30 января (по ст. ст.) за разрыв переговоров выступил Моссовет. Позиция Троцкого была поддержана левыми эсерами и одобрена немецкими

коммунистами. Состоявшееся вечером 17 февраля заседание ЦК отвергло 6 голосами против 5 предложение Ленина о немедленном согласии подписать германские условия и большинством голосов поддержало формулу Троцкого. ЦК решил обождать с возобновлением мирных переговоров до тех пор, пока не проявится германское наступление и не обнаружится его влияние на пролетарское движение Запада.

На заседании ЦК РСДРП (б) утром 18 февраля резолюция Ленина снова была провалена перевесом в один голос: 6 против 7. Новое заседание назначили на вечер. Только вечером, после продолжительных споров и под воздействием германского наступления, 7 голосами против 5 предложение Ленина было принято. За него голосовали Ленин, Троцкий, Сталин, Свердлов, Зиновьев, Сокольников и Смилга. Против -- Урицкий, Иоффе, Ломов (Оппоков), Бухарин, Крестинский. Подготовка текста обращения к правительству Германии поручалась Ленину и Троцкому. Пока же ЦК постановил немедленно послать немцам радиосообщение о согласии подписать мир. Свердлов между тем должен был отправиться к левым эсерам известить их о решении большевистского ЦК и о том, что решением Советского правительства будет считаться совместное постановление центральных комитетов РСДРП (б) и ПЛСР.

О левых эсерах было создано несколько легенд. Одна из них -- левые эсеры как принципиальные противники заключения мира с Германией. Между тем,первоначально позиции большевиков и левых эсеров в вопросе мира совпадали. На состоявшемся 18 февраля объединенном заседании центральных комитетов большевиков и левых эсеров последние проголосовали за точку зрения Ленина, за принятие германских условий мира. Ленин поэтому поспешил назначить на 19 февраля совместное заседание большевистской и левоэсеровской фракций ВЦИКа, согласившись считать вынесенное совместно решение окончательным. Уверенный в своей победе, Ленин и ночь на 19 февраля вместе с Троцким (согласно постановлению ЦК) составил текст радиообращения к немцам. Совнарком выражал протест по поводу того, что германское правительство двинуло войска против Советской Республики, объявившей состояние войны прекращенным и начавшей демобилизацию армии, но заявлял о своем согласии подписать мир на тех условиях, которые были предложены делегациями Четверного союза в Брест-Ли-товске.

19 февраля Ленин выступил с защитой тезисов о подписании мира на объединенном заседании большевистской и левоэсеровской фракций ВЦИК с двухчасовой речью. Вероятно, он рассчитывал на победу. Но неожиданно для Ленина большинство членов ВЦИК высказалось против принятия германских условий. Протокол заседания ВЦИК от 19 февраля "не сохранился", но на следующий день орган московской большевистской организации газета "Социал-демократ" поместила краткий отчет о заседании фракций: "Большинство стояло на той точке зрения, -- писала газета, %-- что русская революция выдержит испытание; решено сопротивляться до последней возможности".

Тогда Ленин 19 февраля собрал заседание Совнаркома и провел через Совнарком одобрение телеграммы. Теперь все необходимые формальности были выполнены. И хотя на следующий день Московский совет вновь подтвердил решение выступать против подписания мира с Германией и за революционную войну, Ленин, по существу, уже выиграл битву. Правда, победа обошлась дорогой ценой: решение подписать мир 22 февраля фактически привело к расколу большевистской партии. Бухарин вышел из состава ЦК и сложил с себя обязанности редактора "Правды", а группа левых коммунистов подала в ЦК заявление о своем несогласии с решением ЦК обсуждать саму возможность подписания мира с Германией и оставила за собой право вести в партийных кругах агитацию против политики ЦК. Иоффе, Дзержинский и Крестинский также заявили о своем несогласии с решением ЦК подписать мир, но воздержались от присоединения к группе Бухарина, так как не хотели участвовать в расколе партии.

23 февраля состоялось очередное заседание ЦК РСДРП (б), на котором обсуждался переданный советскому правительству в 10.30 утра немецкий ультиматум. Срок ультиматума истекал через 48 часов. Ультиматум огласил Свердлов. Советское правительство должно было согласиться на независимость Курляндии, Лифляндии, Эстляндии, Финляндии и Украины (с которой обязано было заключить мир); способствовать передаче Турции анатолийских провинций; признать невыгодный для России русско-германский торговый договор 1904 года, дать Германии право наибольшего благоприятствования в торговле до 1925 года, предоставить право свободного и беспошлинного вывоза в Германию руды и другого сырья;

отказаться от всякой агитации и пропаганды против держав Четверного союза и на оккупированных ими территориях. Договор должен был быть ратифицирован в течение двух недель. Как писал Гофман, ультиматум содержал все требования, какие только можно было выставить.

Ленин потребовал немедленного согласия на германские условия и заявил, что в противном случае уйдет в отставку. Слово затем взял Троцкий. Он сказал, что, имея Ленина в оппозиции, не возьмется голосовать против подписания мира. Его поддержали левые коммунисты Дзержинский и Иоффе. Но Урицкий, Бухарин и Ломов твердо высказались против. Сталин -- сторонник Ленина-- первоначально не высказался за мир: "Можно не подписывать, но начать мирные переговоры". И Ленин победил: Троцкий, Дзержинский, Крестинский и Иоффе -- противники Брестского мира -- воздержались при голосовании. Урицкий, Бухарин, Ломов и Бубнов голосовали против. Но Стасова, Зиновьев, Сталин, Свердлов, Сокольников и Смилга поддержали Ленина. 7 голосами против 4 при 4 воздержавшихся германский ультиматум был принят. Вместе с тем ЦК единогласно принял решение "готовить немедленно революционную войну". Это была очередная словесная уступка Ленина.

Однако победа ленинского меньшинства при голосовании по столь важному вопросу повергла ЦК в еще большее смятение. Урицкий от имени левых коммунистов заявил, что не желает нести ответственности за решение, принятое меньшинством ЦК, поскольку воздержавшиеся члены ЦК были против подписания мира, и пригрозил отставкой. Началась паника. Сталин сказал, что оставление оппозицией "постов есть зарез для партии". Троцкий -- что он "голосовал бы иначе, если бы знал, что его воздержание поведет к уходу товарищей". Ленин соглашался теперь на "немую или открытую агитацию против подписания" --только чтоб не уходили с постов и пока что подписали мир. Но уговоры были бесполезны. Левые коммунисты ушли.

Совместное заседание ЦК РСДРП (б) и ЦК ПЛСР было назначено на вечер 23 февраля. Протокол его числится в ненайденных, и о том, как проходило заседание, ничего не известно. Ряд сведений говорит о том, что большинство ПЛСР поддержало Троцкого. Вопрос затем был передан на обсуждение фракций ВЦИК, заседавших всю ночь с 23 на 24 февраля то порознь, то совместно.

Ленин и тут показал себя как превосходный тактик. Сначала он собрал нужное количество голосов во фракции большевиков. Затем провел большинством голосов резолюцию о партийной дисциплине, согласно которой члены большевистской фракции во ВЦИКе должны были в обязательном порядке проголосовать за мир или же отказаться от участия в голосовании, но не голосовать против. Этой резолюцией он, собственно, и обеспечил себе большинство голосов во ВЦИКе: за ленинскую резолюцию голосовало 116 членов ВЦИК; против -- 85 (эсеры, меньшевики, анархисты, левые эсеры, левые коммунисты) ; 26 человек -- левые эсеры, сторонники подписания мира --воздержались, поскольку ЦК ПЛСР тоже принял резолюцию о партийной дисциплине, запретив сторонникам мира в левоэсеровской фракции ВЦИКа голосовать за мир. В 5.25 утра заседание закрылось. Через полтора часа в Берлин, Вену, Софию и Константинополь передали сообщение Совнаркома о принятии германских условий и отправке в Брест-Литовск полномочной делегации.

28 февраля в 2.30 дня делегация прибыла в Брест. К этому времени начали сбываться опасения противников мира о том, что брестский ультиматум --только начало диктата. Немцы требовали теперь передачи Турции Карса, Ардагана и Батума (хотя в течение войны эти территории ни разу не занимались турецкими войсками). Сокольников, возглавлявший советскую делегацию, пробовал было возражать, но Гофман дал понять, что какие-либо обсуждения ультиматума исключаются. 3 марта, в 5.50 вечера договор был подписан. В эту минуту была навсегда обречена на поражение мировая революция.

Оппозиция сепаратному миру в партии и советском аппарате заставила Ленина изменить тактику. Он постепенно переместил акцент с "мира" на "передышку". Вместо мирного соглашения с Четверным союзом Ленин ратовал теперь за подписание ни к чему не обязывающего бумажного договора ради короткой, пусть хоть в два дня, паузы, необходимой для подготовки к революционной войне. При такой постановке вопроса Ленин почти стирал грань между собою и левыми коммунистами. Расхождение было теперь в сроках. Бухарин выступал за немедленную войну. Ленин -- за войну после короткой передышки. Сепаратный мир исчез из лексикона Ленина. Но, голосуя за передышку, сторонники Ленина голосовали именно за сепаратный мир, не всегда это понимая.

Как и формула Троцкого "ни война, ни мир", ленинская "передышка" была средней линией. Она позволяла, не отказываясь от лозунга революционной войны, оттягивать ее начало сколь угодно долгое время. Оставляя левым коммунистам надежду на скорое объявление войны, передышка в целом удовлетворяла сторонников подписания мира, прежде всего Ленина, так как давала возможность ратифицировать подписанный с Германией мир и, связывая мирным соглашением страны Четверного союза, оставляла советской стороне свободными руки для расторжения при первой возможности договора.

Что касается Антанты, то с ее точки зрения, намерение большевиков заключить сепаратный мир и разорвать таким образом союз с Англией и Францией казалось в 1918 г. актом беспрецедентного коварства. Не желая, с одной стороны, иметь дело с правительством "максималистов" в России, не веря в его способность удержаться у власти, Антанта, с другой стороны, пыталась поддерживать контакты с Советской властью хотя бы на неофициальном уровне с целью убедить Советское правительство сначала не подписывать, а после подписания -- не ратифицировать мирного договора.

В глазах Антанты Ленин, проехавший через Германию в пломбированном вагоне, получавший от немцев деньги (в чем по крайней мере были убеждены в Англии и Франции), был, конечно же, ставленником германского правительства, если не прямым его агентом. Именно так англичане с французами объясняли его прогерманскую политику сепаратного мира. Очевидно, что формула Троцкого "ни война, ни мир" не отделяла Россию от Антанты столь категорично, как ленинское мирное соглашение с Германией, поскольку Троцкий не подписывал с Четверным союзом мира. Ленин, подписывая мир, толкал Антанту на войну с Россией. Троцкий пытался сохранить баланс между двумя враждебными лагерями. После 3 марта, однако, удержаться на этой линии было крайне трудно. Ленинская передышка, не избавив Россию от германской оккупации, провоцировала на интервенцию Англию, Францию, Японию и США.

Можно понять причины, по которым Ленин, казалось бы, и здесь выбрал самый рискованный для революции (и наименее опасный для себя) вариант. Немцы требовали территорий. Но они не требовали ухода Ленина от власти, а были заинтересованы в Ленине, так как понимали, что лучшего союзника в деле сепаратного мира

не получат. Антанту же не интересовали территории. Она должна была сохранить действующим Восточный фронт. В союзе с Германией Ленин удерживал власть. В союзе с Антантой он терял ее безусловно, как сторонник ориентации на Германию.

Ленин всегда ясно видел взаимосвязь мелочей в революции и готов был драться за каждое ее мгновение. Видимо, это и отличало его от Троцкого, извечно стремившегося к не достигаемому горизонту и не ставившего перед собой цели дня. Такой целью для Ленина в марте 1918 года была ратификация Брестского договора на Седьмом съезде партии, открывшемся 6 марта. Съезд был созван специально для ратификации мирного договора. Он не был представительным. В его выборах могли принять участие лишь члены партии, состоявшие в ней более трех месяцев, т. е. только те, кто вступил в ряды РСДРП (б) до октябрьского переворота. Кроме того, делегатов съехалось мало. Даже 5 марта не было ясно, откроется съезд или нет, будет ли он правомочным. Свердлов на предварительном совещании признал, что "это конференция, совещание, но не съезд". И поскольку такой "съезд" никак нельзя было назвать "очередным", он получил титул "экстренного".

7 марта в 12 часов дня с первым докладом съезду -- о Брестском мире --выступил Ленин, попытавшийся убедить делегатов в необходимости ратифицировать соглашение. Поистине удивительным можно считать тот факт, что текст договора держался в тайне и делегатам съезда сообщен не был. Между тем за знакомым сегодня каждому Брестским миром стояли условия более тяжкие, чем Версальский договор. В смысле территориальных изменений Брест-Литовское соглашение предусматривало передачу Турции провинций Восточной Анатолии, Ардаган-ского, Карсского и Батумского округов; признание независимости Украины, отторгаемой от России и передаваемой под контроль Германии. Эстляндия и Лифляндия, Финляндия и Аландские острова освобождались от русских войск и Красной гвардии и тоже переходили под германский контроль.

На отторгнутых территориях общей площадью в 780 тыс. кв. км. с населением 56 миллионов человек (треть населения Российской империи) до революции находилось 27 % обрабатываемой в стране земли, 26 % всей железнодорожной сети, 33 % текстильной промышленности, выплавлялось 73 % железа и стали, добыва

лось 89 % каменного угля, находилось 90 % сахарной промышленности, 918 текстильных фабрик, 574 пивоваренных завода, 133 табачные фабрики, 1685 винокуренных заводов, 244 химических предприятия, 615 целлюлозных фабрик, 1073 машиностроительных завода и, главное, 40 % промышленных рабочих, которые уходили теперь "под иго капитала". Очевидно, что без всего этого нельзя было "построить социалистического хозяйства" (ради чего заключалась брестская передышка). Ленин сравнил этот мир с Тильзитским: по Тильзитскому миру Пруссия лишилась примерно половины своей территории и 50 % населения. Россия -- лишь трети. Но в абсолютных цифрах территориальные и людские потери были несравнимы.

Именно этот мир и стал защищать Ленин. Он зачитывал свой доклад, как классический сторонник мировой революции, говоря прежде всего о надежде на революцию в Германии и о принципиальной невозможности сосуществования социалистических и капиталистических государств. По существу, Ленин солидаризировался с левыми коммунистами по всем основным пунктам: приветствовал революционную войну, партизанскую борьбу, мировую революцию; признавал, что война с Германией неизбежна, что невозможно сосуществование с капиталистическими странами, что Петроград и Москву скорее всего придется отдать немцам, подготавливающимся для очередного прыжка, что "передышка" всего-то может продлиться день. Но левые коммунисты из этого выводили, что следует объявлять революционную войну. Ленин же считал, что передышка, пусть и в один день, стоит трети России и, что более существенно -- отхода от революционных догм. В этом левые коммунисты никак не могли сойтись с Лениным.

С ответной речью выступил Бухарин. Он указал, что русская революция будет либо "спасена международной революцией, либо погибнет под ударами международного капитала". О мирном сосуществовании поэтому говорить не приходится. Выгоды от мирного договора с Германией -- иллюзорны. Прежде чем подписывать договор, нужно понимать, зачем нужна предлагаемая Лениным передышка. Ленин утверждает, что она "нужна для упорядочения железных дорог", для организации экономики и "налаживания того самого советского аппарата", который "не могли наладить в течение четырех месяцев". Но если передышка берется только на несколько дней, то "ов

чинка выделки не стоит", потому что в несколько дней разрешить те задачи, которые перечислил Ленин, нельзя: на это требуется минимум несколько месяцев, а такого срока не предоставит ни Гофман, ни Либкнехт. "Дело вовсе не в том, что мы протестуем против позорных и прочих условий мира как таковых, -- продолжал Бухарин, -- а мы протестуем против этих условий, потому что они фактически этой передышки нам не дают", так как отрезают от России Украину (и хлеб), Донецкий бассейн (и уголь), раскалывают и ослабляют рабочих и рабочее движение. Кроме того, указывал Бухарин, договором запрещается коммунистическая агитация советским правительством в странах Четверного союза и на занимаемых ими территориях, а это сводит на нет международное значение русской революции, зависящей от победы мировой революции. После речи Бухарина заседание было закрыто. Вечером в прениях по докладам Ленина и Бухарина выступило еще несколько ораторов, в том числе противники подписания мира. Выступивший затем Троцкий указал, что переговоры с Германией преследовали прежде всего цели пропаганды, и если бы нужно было заключать действительный мир, то не стоило оттягивать соглашения, а надо было подписывать договор в ноябре, когда немцы пошли на наиболее выгодные для советского правительства условия. Формально, однако, Троцкий не выступил против ратификации договора: "Я не буду предлагать вам не ратифицировать его", -- сказал он. На следующий день, 7 марта, Ленин пригрозил отставкой, если договор не будет ратифицирован. Резолюция Ленина, получившая большинство, о мире не упоминала, а обговаривала передышку для подготовки к революционной войне. Публиковать такую резолюцию было нельзя, поскольку немцами она была бы воспринята как расторжение мира. Поэтому Ленин настоял на принятии съездом поправки: "Настоящая резолюция не публикуется в печати, а сообщается только о ратификации договора". 14 марта в новой столице России -- Москве -- собрался для ратификации договора съезд Советов. На нем присутствовало 1172 делегата, в том числе 814 большевиков и 238 левых эсеров. Специально для делегатов в количестве 1000 экземпляров был отпечатан текст Брест-литовского мирного договора. После горячих дебатов, благодаря численному превосходству большевистской фракции, несмотря на протесты меньшевиков, эсеров, анархистов-коммунистов и левых эсеров, договор был ратифицирован.

ГЛАВА 2

ВОЕННЫЙ КОММУНИЗМ: СВОБОДА ИЛИ НЕОБХОДИМОСТЬ?

Благими намерениями вымощена дорога в ад.

Военный социализм и военный коммунизм. -- "Необходимость" и "свобода". -- Красногвардейская атака на капитал и вооруженный поход в деревню. --Поворот к политике соглашения с крестьянством. -- Успехи контрреволюции. --Перелом в настроениях крестьянства. -- Рабочий класс и "диктатура пролетариата". -- Вопрос о характере власти. -- Борьба за нэп в период мирной передышки 1920 года. -- Курс на непосредственный переход к социализму. -- Очередной поворот в настроениях масс. -- Кризис начала 1921 года и переход к нэпу.

Научная добросовестность очевидно требует сделать предупреждение желающим разобраться в периоде, системе и политике военного коммунизма о том, что каждую позицию они будут вынуждены брать "с боя", в противоречиях собственного сознания, поскольку в истории военного коммунизма нет сколь-нибудь существенной проблемы, которая не была бы способна с легкостью породить сразу несколько точек зрения. Историография военного коммунизма крайне пестра и разноречива. Тому есть много причин и не последней является та, что на этом отрезке историческую науку неотступно сопровождала и очевидно еще долго будет сопровождать ее назойливая компаньонка -- политика. Слишком тесно вопросы военного коммунизма увязаны с современными общественно-политическими интересами. Вместе с тем, история военного коммунизма дает бесценный материал к пониманию основ всего последующего периода советской истории, главным образом по причине своей некоторой "первобытной" наивности и неприкрытости, которая впоследствии уже была

замутнена и затянута наслоениями нэпа, позднейших социальных компромиссов, а также демагогией и цинизмом всего, более чем семидесятилетнего, периода истории страны.

Разногласия по проблемам военного коммунизма начинаются с самого "порога", с вопроса о хронологических рамках периода. Это обусловлено непосредственно тем, что исследователи берут за основу различные признаки военно-коммунистической системы. Некоторые ведут отсчет с начала 1920 года, когда, по выражению М. Н. Покровского, экономика "должна была плясать под дудку политики". Другие склонны напрямую связывать хронологию военного коммунизма со знаменитой продразверсткой и полагают его начало с принятием 11 января 1919 года декрета Совнаркома о разверстке зерновых хлебов и фуража. Наиболее популярная дата у советских историков -- май 1918 года, время провозглашения продовольственной диктатуры. Однако среди них имеются и такие, которые решительно разрывают календарь между 24 и 25 октября 1917 года.

Но в противоположность исследователям, отыскивающим начало военного коммунизма после Октября, историк-меньшевик Н. Н. Суханов считал, что военный коммунизм был провозглашен сразу после Февральской революции, с введением государственной хлебной монополии.

Можно привести еще ряд других точек зрения на начало военного коммунизма. Однако цепочка, выписанная представителями различных исторических школ и политических течений, как нельзя лучше показывает некий процесс и подтверждает мысль диалектика Энгельса о том, что "hard and fast lines (абсолютно резкие разграничительные линии. -- ред.) несовместимы с теорией развития". Поэтому не будем абсолютизировать какую-либо точку на хронологической ленте, а обратимся к характеристике самого процесса, которая скажет гораздо более по существу, нежели та или иная дата.

Целесообразнее всего будет начать с лета 1914 года и вспомнить тот патриотический энтузиазм, который охватил Россию после объявления войны с Германией.

К тому времени экономика страны переживала подъем, Россия была основным мировым экспортером хлеба. "Шапками закидаем!" -- шумела патриотическая пресса. А если не раздавим немца в пять месяцев в бою, то победим их нашим изобилием. У нас не только не может быть

голода и дороговизны, у нас ввиду прекращения экспорта хлеба будет колоссальный излишек и дешевизна продовольствия.

Однако все это оказалось поверхностным бодрячеством. За пять месяцев немец не поддался, а русская армия, напротив, стала переживать серьезные затруднения в снабжении продовольствием и чем дальше тем сильнее. Патриотизма помещиков и прочих крупных держателей хлеба хватило ненадолго. Придерживая запасы и искусственно взвинчивая цены, они с успехом попытались сорвать солидный куш. Но по мере втягивания экономики России в войну, трудности со снабжением принимали все более основательный характер, нежели стремление истинных патриотов извлечь выгоду из условий военного времени.

В силу общественного разделения труда, стоимость сельскохозяйственной продукции непосредственным образом зависела от уровня развития и структуры отечественной промышленности. В цене пуда хлеба, вывезенного на рынок, была сфокусирована вся система социально-экономических связей страны.

Длительная война самым губительным образом отразилась на балансе народного хозяйства, в котором значительная его часть, вынужденная работать исключительно на нужды войны, фактически была выключена из процесса общественного воспроизводства, но в то же время оставаясь крупным потребителем продовольствия, сырья и изделий легкой промышленности. При сокращении выпуска сельскохозяйственной техники и инвентаря и соответствующем росте рыночных цен на них, соответственно возросла трудоемкость и себестоимость крестьянской продукции. Закономерно цены на потребительские товары, сырье, подхлестываемые сознательной спекуляцией, транспортными затруднениями и т. п. бедами военного времени, быстро поползли вверх.

Дисбаланс экономики и связанные с ним негативные явления были присущи всем странам, втянутым в империалистическую войну. Правительства воюющих держав пытались эмиссионными инъекциями направить экономический обмен по нужным каналам, однако увеличение денежной массы грозило в кратчайший срок развалить всю финансово-денежную систему государств, поэтому основным инструментом борьбы с экономическим развалом стало государственное принудительное регулирование хозяйственных отношений.

В России это регулирование в первую очередь коснулось сельского хозяйства. Уже 17 февраля 1915 года вышел указ, предоставлявший право командующим военных округов запрещать вывоз продовольственных продуктов из производящих местностей, утверждать обязательные цены на эти продукты и применять реквизицию. Но означенные меры лишь подстегнули спекуляцию и рост дороговизны, поэтому в течение 1915--1916 годов последовал еще ряд мероприятий по ограничению рынка и организации планового снабжения, которые также не принесли желаемых результатов.

Эти годы представляли собой целую эпопею топтания помещичье-буржуазного правительства перед необходимостью радикального урезания прав помещиков-хлебовла-дельцев на распоряжение своим товаром. Наконец, последним жестом царского правительства в этом направлении стало назначение осенью 1916 года на пост министра земледелия ставленника промышленных кругов Риттиха, который вводит обязательную поставку хлеба в казну согласно погубернской, поуездной и волостной разверстке.

Временное правительство ознаменовало начало своей деятельности изданием 25 марта 1917 года постановления о государственной торговой монополии на хлеб, согласно которому все количество хлеба за вычетом запаса, необходимого для продовольствия и хозяйственных нужд владельца, поступало в распоряжение государства.

Однако и этот, казалось бы весьма энергичный, шаг по ограничению прав сельских собственников не дал заметных результатов, поскольку сохранившийся в нетронутом виде свободный рынок промышленных товаров обладал для хлеба более притягательной силой, нежели государственный продовольственный аппарат. Ситуация требовала последовательного подчинения государственному регулированию рынка промышленных товаров, но на этот раз подошла очередь топтания на месте буржуазному правительству. 16 мая меньшевистско-эсеровский Исполком Петросовета принял резолюцию, содержавшую программу "регулирующего участия государства" почти для всех отраслей промышленности в распределении сырья, готовой продукции, фиксации цен и т. д., которая, однако, не была принята Временным правительством, главным образом вследствие нажима промышленных кругов.

Временное правительство оказалось также неспособным возвысить национальный интерес над интересами от

дельных классов и собственников и повести активную политику социально-экономического регулирования. Поэтому для проведения очередного этапа объективно назревших мероприятий, история приготовляла новую политическую силу, не связанную, по выражению В. И. Ленина, "уважением" к "священной частной собственности". В головокружительно короткий срок, к осени 1917 года, народное недовольство превратило партию большевиков из малочисленной, гонимой организации в силу, пользовавшуюся значительным влиянием в широких рабочих и солдатских массах.

Сами социал-демократы и большевики в частности давно с интересом наблюдали за теми изменениями, которые происходили в социально-экономической организации воюющих держав. Россия здесь не служила примером. Наиболее последовательно и жестко политика государственной централизации и регулирования экономики во время и некоторое время после войны проводилась в Германии. Немцы еще 25 января 1915 года приняли закон о хлебной монополии. За время войны Германия ввела у себя "принудительное хозяйство" почти во всех отраслях производства, контролировало обмен, устанавливало твердые цены, отбирало весь продукт и нормировало распределение не только промышленного сырья, но и непосредственное потребление людей путем карточек и пайков. Введены были даже трудовая повинность и учет товаров. Свободная торговля на большинство изделий была отменена. Таким образом государство глубоко вторглось в сферу капиталистических интересов, ограничило частную собственность и заменило рынок централизованным обменом между отраслями экономики.

Марксисты разного толка были сконфужены, буржуазно-юнкерское государство железной рукой выполняло их стратегические мечты по реорганизации экономических отношений. Это дало повод некоторым немецким социал-демократам окрестить такую систему "военным социа-лизмом". Однако слева брали круче. В. И. Ленин отрицал за такой системой право называться социализмом, хотя бы и военным. В семнадцатом году он характеризу-ет ее как "военно-государственный монополистический капитализм или, говоря проще и яснее, военная каторга для рабочих". Но вместе с тем, считал Ленин, государственно-монополистический капитализм полностью обеспечивает материальную подготовку социализма и "есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы,

между которой (ступенькой) и ступенькой называемой социализмом никаких промежуточных ступеней нет".

Лидер большевиков, как всегда, был мастером прямой наводки, используя теорию в качестве прицела в голову последнего буржуазного министра, заслонявшую партии прямую дорогу к власти. А попробуйте-ка подставить вместо помещичье-капиталистического государства, государство революционно-демократическое, -- намекал он рабочим и солдатам в сентябре семнадцатого. Получалось, что для перехода к социализму необходима была смена на "военной каторге для рабочих" правительства буржуазного правительством революционно-демократическим. Но обратить государственную монополию, т. е. "военную каторгу", на обслуживание интересов рабочих и крестьян, о чем писал Ленин в "Грозящей катастрофе и как с ней бороться" было более чем проблематичным. Одним из первых, кто указал на это, был давний теоретический соперник Ленина А. Богданов. Почти сразу после октябрьских событий он предупреждал, что Ленин "став во главе правительства, провозглашает "социалистическую" революцию и пытается на деле провести военно-коммунистическую".

Весной 1918 года, после периода напряженной борьбы за власть, Ленин, намереваясь вплотную приступить к организационной работе, вновь обращается к понятию госкапитализма. В полемике с "левыми коммунистами" он призывает "Учиться государственному капитализму немцев, всеми силами перенимать его, не жалеть диктаторских приемов для того, чтобы ускорить это перенимание западничества варварской Русью не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства".

Так оно впоследствии и случилось. В России добиться хлебной монополии в рамках контроля за предпринимателями, как в Германии, не удалось. Система монополии, напоминающая германскую, была достигнута только в условиях полного огосударствления промышленности и продовольственной диктатуры, сопровождавшейся ожесточенной классовой борьбой с соответствующей идеологической подоплекой.

Всемирный революционер Троцкий некогда в восторге писал: "Наша революция убила нашу "самобытность". Она показала, что история не создала для нас исключительных законов". Напротив, думается, что революция как раз рельефно подчеркнула эту "самобытность".

Она подтвердила специфику российской истории развиваться путем крайнего обострения противоречий. Уместно вспомнить одного русского философа П. Чаадаева, который в XIX веке больше понимал в "военном коммунизме", чем иные теоретики в XX. В своем знаменитом первом "Философическом письме" Чаадаев, размышляя о драматическом характере исторического пути России, замечал: "Что у других народов обратилось в привычку, в инстинкт, то нам приходится вбивать ударами молота... Мы так странно движемся во времени, что с каждым нашим шагом вперед прошедший миг исчезает для нас безвозвратно...".

В этих отвлеченных рассуждениях философа отразилось главное объективное обстоятельство, присущее всему историческому опыту России: крайняя мучительность осуществления назревших преобразований, их затягивание, и в силу этого их проведение самыми радикальными силами и способами, при которых отрицание предыдущего исторического этапа достигает апогея. Со времен ленинских теорий периода нэпа у нас обычно принято противопоставлять военный коммунизм и госкапитализм как нечто противоположное, но, на наш взгляд, военный коммунизм есть не что иное, как российская модель немецкого военного социализма или госкапитализма. В определенном смысле военный коммунизм был "западничеством", как система экономических отношений он был аналогичен немецкому госкапитализму, лишь с той существенной разницей, что большевикам удалось провести его железом и кровью, при этом плотно окутав пеленой коммунистической идеологии.

Общая парадигма России и Германии ярко подтверждается событиями 1921 года. Отказ от военного коммунизма в России и от военного социализма в Германии произошел почти синхронно. X съезд РКП (б) принял решение о замене разверстки налогом в начале марта, а 14 апреля германский министр земледелия внес в рейхстаг законопроект о регулировании сделок с зерном, который вскоре был принят. В нем предусматривался переход от политики изъятия всего урожая, за вычетом потребностей земледельцев -- к продовольственному налогу.

Сравнительный анализ исторического опыта двух стран подтверждает общую закономерность возникновения системы военного коммунизма. Но история никогда не бывает однообразна и прямолинейна в достижении своих

целей. В каждом отдельном случае всегда происходит своеобразное и специфическое проявление закономерностей.

В Германии государственная диктатура проводилась в рамках компромисса с буржуазией, юнкерством, прочими собственниками и рабочим классом без абсолютизации ее значения, с полным пониманием вынужденности и временности этой меры. Но поскольку в России ее проводили иные политические силы, то там была предпринята попытка использовать ее более масштабно, как инструмент перехода к новому общественному строю.

В рассуждениях о том, что де, некая политическая сила, в данном случае большевики, действовала в русле исторической необходимости, нет большого смысла. Нельзя забывать, что понятия "необходимости" и "свободы" есть категории парные и неразлучные. Та степень свободы, которой обладает каждый субъект истории, и отличает красочный и неповторимый исторический процесс от уныло-однообразного процесса падения камней с Пизанской башни, в созерцании коего, по преданию, находил смысл и удовольствие Галилео Галилей.

Захват большевиками политической власти в октябре 1917 года был результатом потребности общества в радикальных государственных мероприятиях по решению вопросов о войне, снабжения населения продовольствием, урегулирования социально-экономических отношений и т. д. Об этом красноречиво говорят приведенные в книге М. Геллера и А. Некрича записи члена французской военной миссии в России Пьера Паскаля, который записал в свой дневник в сентябре: "Пажеский корпус голосовал за большевиков", в октябре: "Вчера г-н Путилов мне сказал, что он голосовал за большевиков".

Но большевики, помимо общепризнанных и неоднократно провозглашавшихся ими лозунгов о мире, хлебе, свободе и Учредительном собрании, имели и свои особенные цели в соответствии со своей природой как политической партии --захват власти с целью установления "диктатуры пролетариата" и осуществления "социалистической революции". Поэтому вся послеоктябрьская история становления и расцвета военного коммунизма стала историей борьбы "свободы", определяемой внутренней природой и целями господствующей партии, с общественной "необходимостью", историей активных попыток "свободы" пожрать и подчинить себе "необходимость".

Первым, наиболее знаменательным и определяющим

событием в этом пиршестве "свободы" стало пожирание Учредительного собрания. Того самого Собрания, о необходимости созыва которого в свое время большевики говорили не менее долго, чем о необходимости рабочей и крестьянской революции. Кто-то сравнил революцию с чудовищем, пожирающим собственных детей. Большевики в лице "Учредилки" пожирали нелюбимого пасынка.

Для выяснения причин разгона Учредительного собрания трудно отыскать более откровенный и красноречивый источник, чем высказывания самих большевистских лидеров, которые на волне октябрьского успеха не считали нужным скрывать своих истинных намерений. 6 января в проекте декрета о роспуске Учредительного собрания В. И. Ленин писал, "что старый буржуазный парламентаризм пережил себя, что он совершенно несовместим с задачами осуществления социализма, что не общенациональные, а только классовые учреждения (каковы Советы) в состоянии победить сопротивление имущих классов и заложить основы социалистического общества". Л. Д. Троцкий также откровенно отвечал газетчикам, что мы -- правительство не нации, а класса.

Такая постановка дела большевиками снимала вопрос о государственном регулировании как таковом, оставляя лишь путь подавления и принуждения в его самых крайних формах. В терминологии того времени это звучало как установление "диктатуры пролетариата" и гражданская война "против эксплуататоров". 11 января на III съезде Советов Ленин признавал: "На все обвинения в гражданской войне мы говорим: да, мы открыто провозгласили то, чего ни одно правительство провозгласить не могло... Да, мы начали и ведем войну против эксплуататоров".

Но каким образом все это соответствовало тому, ради чего и "пажеский корпус" и "г-н Путилов" и прежде всего простые солдаты и рабочие поддержали в октябре семнадцатого большевиков в борьбе за власть? Мира из речей Ленина совершенно однозначно не выходило. О свободе, после лозунга "диктатуры пролетариата", разгона Учредительного собрания и расстрела мирных манифестаций рабочих и служащих в его поддержку, организованного большевиками 5 января в Петрограде и Москве, говорить не приходится. Задача налаживания хозяйственной жизни и решение продовольственного вопроса также разбивались об утверждения новой власти, что "можно и должно разрушить до основания

прежний буржуазный строй и на его обломках начать строить совершенно новое социалистичеекое общество". Вместе с обломками добиваемого старого строя рушились и последние надежды армии и промышленных рабочих на скорейшее улучшение продовольственного снабжения.

Все это оказалось на втором плане по сравнению с задачей упрочения политической власти в стране через Советы. Советам, независимо от их деловых качеств, Лениным еще до Октября был выдан огромный аванс. "При переходе политической власти к пролетариату, остальное приложится само собою", --полагал он. "Я" рассчитываю "только на то, исключительно на то, что рабочие, солдаты и крестьяне лучше чем чиновники, лучше, чем полицейские, справятся с практическими трудными вопросами об усилении производства хлеба, о лучшем распределении его, о лучшем обеспечении солдат и пр. и т. п.".

Признаемся, что такого "авось" было явно недостаточно для решения сложнейшей задачи, на которой сломали себе шею и царское и Временное правительства. Переход политической власти в городах от представительных Дум к Советам, организациям узкоклассовым, влекло за собой необходимость последовательного подчинения Советам функций административного и хозяйственного управления. Из исполнительных органов уходили специалисты и приходили люди неподготовленные и малосведущие в том деле, которое им предстояло фактически заново налаживать. Подобные перемены никоим образом не могли способствовать немедленной постановке снабжения городов, как того требовала ситуация.

В это же время стены административных корпусов промышленных предприятий сотрясались от громового "ура"! так называемой "красногвардейской атаки на капитал". Проходила широкая, поддерживаемая из центра, кампания по конфискации и национализации предприятий у непокорной буржуазии. Эта кампания имела два источника. С одной стороны, рабочие требовали немедленного улучшения своего положения, увеличения зарплаты для покупки хлеба у спекулянтов, поскольку плановое государственное снабжение разрушилось. Но в условиях падающего производства сиюминутным и недальновидным способом улучшения положения могла быть только экспроприация. "Экспроприация экспроприаторов" -- популярный лозунг первого полугодия власти большевиков, которым со своей стороны необходимо было сломить

экономическую мощь политического соперника. Как вспоминал Луначарский: "Нам надо было буржуазию раздробить, уничтожить в ее руках всякую собственность, поскольку всякую собственность она обращала в оружие против нас". И большевики пользовались стихией, поощряя и подбивая ее все делать "снизу". Ленин впоследствии признавался: "Мы наглупили достаточно в период Смольного и около Смольного".

Кампания национализации сверх всяких организационных возможностей имела очень важное, одно из решающих значений в смысле предопределения дальнейшего хода событий. Производство было развалено, национализация привела к тому, что предприятия оказались на государственной дотации. Само же государство, не имея доходов, увеличило эмиссию, рубль упал в цене, взвилась инфляция, пошла безработица. Красногвардейская атака на капитал закончилась такой же красногвардейской атакой на советскую администрацию. Вооруженные отряды Красной гвардии, выполнившие свою историческую миссию, стали представлять угрозу новой власти и вскоре были распущены.

В условиях поглотившего страну экономического хаоса, из-под обломков старой хозяйственной системы, раздавались уже отчаянные призывы нового руководства: "Хлеба, хлеба и хлеба!!! Иначе Питер может околеть". Ленин обвинял питерских рабочих в "чудовищной бездеятельности" и требовал террора, более того -- по свидетельству Цюрупы -- уже в феврале 1918 года расстрела на месте крестьян, не сдавших продовольственной дани в срок.

Экономические связи города и деревни в первое полугодие советской власти представляли собой крайне пеструю картину, созданную стихией свободной торговли и товарообмена наряду с усиливающимися элементами принудительного изъятия продуктов у крестьян, прообразами будущих продовольственных отрядов. Она объективно содержала в себе основу для разных вариантов последующего развития продовольственной политики. Как справедливо считал в то время Н. Суханов, проблема извлечения хлеба из деревни есть не что иное, как проблема организации товарообмена. Весной 1918 года идею товарообмена разделяли почти все, но на практике она получала различное толкование и применение. В концепцию товарообмена, которую разрабатывало Советское правительство, явно примешивались элементы классовых и идеологических установок новой власти.

26 марта Совнаркомом был принят и начал ускоренно воплощаться в жизнь декрет об организации товарообмена. Однако вскоре стало очевидно, что он не приносит желаемых результатов и причина тому заключалась отнюдь не в отсутствии достаточного количества товаров, как иногда склонны считать историки. Товаров на периферию было двинуто огромное количество. М. И. Фрумкин, известный продовольственник, свидетельствовал, что в Сибири не успевали разгружать вагоны, в Омском узле образовалась пробка из товарных маршрутов. Также усиленно отправлялись товары в южные и поволжские губернии.

Фрумкин, который одно время в качестве члена Коллегии Наркомпрода непосредственно занимался вопросами товарообмена, впоследствии признавал, что по существу товарообмена не было. Специальная инструкция Наркомпрода к декрету 26 марта упраздняла его. Индивидуальный обмен с отдельными крестьянскими хозяйствами воспрещался. Не допускалась покупка хлеба у каких-либо организаций. Товары отпускались по волостям или районам для равномерного распределения среди всех граждан в случае сдачи хлеба всей волостью или районом. К делу должна была быть привлечена деревенская беднота, которая, само собой разумеется, хлеба не имела. Другими словами, товар служил не орудием обмена, а премией бедноте за содействие в выкачке хлеба от более крепких хозяйств.

"Вся постановка товарообмена исключала возможность проведения государством товарообменных операций,-- писал Фрумкин. -- Мы можем только установить попытку государства использовать снабжение товарами крестьянства в целом для усиления заготовок в принудительном порядке". Иначе говоря, правительство интересовало в первую очередь не развитие экономических отношений, а развитие социальной революции в деревне. Такая политика, разумеется, не могла накормить городское население. Товарообмен был брошен под ноги принципу классовой борьбы, что вскоре нашло четкое и недвусмысленное выражение в серии майских и июньских декретов о продовольственной диктатуре и комбедах.

3 марта 1918 года в Брест-Литовске был подписан мир с Германией, а вскоре с 10 на 11 марта произошло событие не менее значительное -- Советское правительство покинуло Петроград и переехало в Москву.

Внешне переезд этот оправдывался сохраняющейся

опасностью германской агрессии, но возможно существовали и другие не менее веские причины. С конца 1917 года партия большевиков начала постепенно утрачивать поддержку в "колыбели революции". Октябрьские революционные массы становились все более ненадежной средой для правительства. Весной восемнадцатого Ленин уже перестал доверять матросам. Питерские рабочие были потрясены расстрелом рабочих манифестаций в день открытия Учредительного собрания. После расправы с демонстрантами петроградские заводы охватило чрезвычайное возбуждение. На 8-тысячном митинге Обуховский завод постановил отозвать из Советов своих депутатов-большевиков и избрать других, красногвардейцев-обухов-цев вернуть к мирным занятиям. Аналогичные резолюции были вынесены на Семянниковском, Александровско-Паровозостроительном заводах, заводе Варгунина, Старый Леснер, Эриксон, Поля, Максвела, Николаевских ж.-д. мастерских и других предприятиях столицы.

Москва к этому времени представляла собой несравненно более спокойное место. Очень важно заметить, что в начале 1918 года т. н. Московская область, в которую входили губернии центральной России со своим фактическим правительством в Москве, была достаточно автономна от Петрограда и Совнаркома. Президиум Моссовета принимал постановления, в которых прямо указывал Совету Народных Комиссаров на "недопустимость вмешательства Петрограда в распоряжения Моссовета".

Расстрелы Красной гвардией рабочих манифестации 5-го, а также 9 января в Москве несколько отрезвили руководство Моссовета, и в дальнейшем оно предпочитало проводить более мягкую политику в отношении оппозиционно настроенных рабочих и их партий. Моссовет не поощрял расстрелы красногвардейцами на месте воров и спекулянтов, отрицательно относился к практике повальных обысков и реквизиций продовольствия у обывателей и вообще как-то пытался сдержать волну анархии и беззакония. А. И. Рыков, стоявший во главе продовольственного ведомства в Москве, оказался способным руководителем и в феврале-марте сумел наладить товарообмен с Югом и так поставить снабжение Москвы продовольствием, что там уже всерьез подумывали о существенном увеличении пайка населению. Словом, Москва с ее Кремлем представлялась более удобным местом для передышки после Бреста и подготовки нового этапа социалистической революции.

После переезда В. И. Ленин начинает пересматривать направление главного удара. В апрельской работе "Очередные задачи Советской власти" он требует "приостановить" наступление на капитал и пойти на временный компромисс с буржуазией.

В серии последующих выступлений и публикаций Ленин продолжает развивать свою идею, вновь обращаясь к понятию "государственного капитализма", смысл которого он видит прежде всего как в способе борьбы с "чистым" капитализмом, частной собственностью и торговлей. "Да, мелкие хозяйчики, -- говорит Ленин на заседании ВЦИК 29 апреля, -- мелкие собственники готовы нам, пролетариям, помочь скинуть помещиков и капиталистов, но дальше пути у нас с ними разные. Они не любят организации, дисциплины, они -- враги ее. И тут нам с этими собственниками, с этими хозяйчиками придется вести самую решительную, беспощадную борьбу". Мелкие хозяйчики -- это крестьяне.

Итак, задача поставлена -- беспощадная борьба с крестьянством и главным орудием этой борьбы является система госкапитализма. "Хлебная монополия, подконтрольные предприниматели и торговцы, буржуазные кооператоры", -- так Ленин обозначает круг этой системы в работе, опубликованной в мае, в дни, когда обсуждается и принимается декрет о продовольственной диктатуре.

Реакция на новую программу в Советах была неоднозначная. Некоторые эсеры даже приходили к выводу, что Ленин идет на союз с буржуазией против крестьянства. Но скорее всего, линия, выработанная весной 1918 года, заключалась в попытке некоего компромисса с буржуазией, обуздания стихии в городе и направления энергии изголодавшихся рабочих масс против мелких деревенских хозяйчиков. Серия майских и июньских декретов, положивших начало политике продовольственной диктатуры, по своему объективному значению далеко выходила за рамки продовольственного законодательства и имела определяющее, ключевое значение для всего последующего хода событий и становления всеобъемлющей системы военного коммунизма.

Декрет ВЦИК и СНК от 13 мая о чрезвычайных полномочиях Народного комиссара по продовольствию по сути дублировал уже известное по семнадцатому году постановление Временного правительства о государственной хлебной монополии, объявляя, "что ни один пуд хлеба не должен оставаться на руках держателей, за исключе

нием количества необходимого для обсеменения их полей и на продовольствие их семей до нового урожая". Однако советский декрет был более суров, предусматривая самые жесткие репрессивные меры во исполнение монополии вплоть до "применения вооруженной силы в случае оказания противодействия отбиранию хлеба и иных продовольственных продуктов".

Декрет 13 мая и последовавшие в его развитие ряд постановлений об организации вооруженных рабочих продотрядов и декрет от 11 июня о комитетах деревенской бедноты внесли качественно новый элемент в отношения центральной власти и деревни. Нарком Цюрупа 9 мая в докладе В ЦИКу откровенно заявлял, что "у нас нет другого выхода, как объявить войну деревенской буржуазии". Чтобы окончательно развеять сомнения аудитории, в заключительной речи он еще раз подчеркнул: "Я желаю с совершенной ответственностью заявить, что речь идет о войне, только с оружием в руках можно получить хлеб".

ЦК большевиков сделал окончательный выбор: "Только в том случае, если мы сможем расколоть деревню на два непримиримых враждебных лагеря, если мы сможем разжечь там ту же гражданскую войну, которая шла не так давно в городах... только в том случае мы сможем сказать, что мы и по отношению к деревне сделаем то, что смогли сделать для городов" (? !), -- призывал Свердлов 20 мая во ВЦИКе в докладе по организации комбедов.

4 июня Троцкий со свойственной ему прямотой провозгласил: "Наша партия за гражданскую войну. Гражданская война уперлась в хлеб... Да здравствует гражданская война".

План вооруженного похода и разжигания гражданской войны в деревне вызвал ожесточенное сопротивление со стороны эсеро-меньшевистской оппозиции в Советах. Они предупреждали, что попытка решить продовольственный вопрос путем гражданской войны окончится таким же крахом, как окончилась катастрофой для промышленности уже испробованная гражданская война в городе. Нужна не война, а организация, говорили они и предлагали опереться на представительные крестьянские Советы, на восстановление демократического строя и в конечном счете настаивали на созыве Учредительного собрания.

В самой большевистской партии многие также с сом

нением относились к идее войны как способу решения экономических задач.

Весной 1918 года Каменев, Рыков, бывший меньшевик Ларин и некоторые другие ответственные государственные работники выступили в Совнаркоме против введения продовольственной диктатуры. Рыков, будучи в то время помимо председателя Президиума ВСНХ еще и Московским областным продкомиссаром, как известно, имел личный опыт в организации товарообмена с хлебными губерниями, который позволял ему с полным основанием критически отнестись к проекту проддиктатуры. В свое время, отчитываясь в Моссовете, он утверждал, что "объяснять недостаток продовольствия гражданской войной на Юге... совершенно не приходится". "В Полтавской губернии при помощи крестьянских Советов, --рассказывал он, -- дело так наладилось, что мы в течение 10 дней отправили почти до 2000 вагонов, причем каждый день отправляли больше предыдущего". Рыков был сторонником централизации продовольственного дела, но считал, что вести экономическую политику штыком -- это безумие.

Но чисто экономические расчеты не имели решающего значения. Продовольственная политика весны 18-го была тесно увязана с социально-политическими задачами разрушения системы капитализма, основной базой которого теперь были признаны зажиточные крестьяне. Кроме того, вооруженный поход в деревню и разжигание гражданской войны было лишь первой целью. Вторым направлением удара законодательства о продовольственной диктатуре были сами Советы.

В этот период между центральной властью и губернскими Советами обострились противоречия. В марте -- мае Советы Саратовской, Самарской, Симбирской, Астраханской, Вятской, Казанской, Тамбовской и др. губерний, где подавляющее большинство делегатов представляло интересы крестьянства, приняли постановления об отмене твердых цен на хлеб и разрешении свободной торговли. Это был бунт против экономической политики большевиков. Реакция из Москвы последовала -- в виде декрета 13 мая о чрезвычайных полномочиях Народного комиссара по продовольствию и особенно декрета ВЦИК и СНК от 27 мая о реорганизации Наркомпрода и местных продовольственных органов. Последним устанавливалось подчинение всех губернских и уездных продорганов не местным Советам, а непосредственно Наркому продоволь

ствия, который также получал право в случае необходимости отменять постановления Совдепов и входить во ВЦИК с предложением о предании их суду.

Тем самым был сделан первый шаг по упразднению Советской власти на местах и концентрации властных функций в Центре. Вскоре по пути, проложенному Наркомпродом, двинулись ВСНХ, военное и другие ведомства, установившие свою вертикальную систему подчинения и ограничив роль органов советской власти к минимуму.

Оппоненты большевиков назвали декрет 27 мая "банкротством идеи Советов". При обсуждении его проекта во ВЦИКе меньшевик Абрамович произнес слова, которые заставляют задуматься: "Вам (большевикам) приходится возвращаться к старой, испытанной бюрократизации, вам приходится передать всю страну в руки центральной бюрократии, т. е. другими словами вы доказываете этим новым проектом только то, что Россия сейчас не способна управляться методом обыкновенной человеческой демократии, что она не способна управляться путем вашей советской демократии и, что, следовательно, она и может управляться только как встарь, бюрократическим аппаратом...".

После событий мая -- июня сосуществование большевиков и левых эсеров в органах государственной власти стало обоюдонетерпимым. Большевики, фактически оставившие идею власти Советов, последовательно шли по пути государственного централизма, им не нужны были малонадежные попутчики, им был нужен дисциплинированный исполнительный аппарат, подчиненный железной воле Центра. Пора заигрывания с крестьянством путем привлечения эсеров в правительство также закончилась, крестьянству была открыто объявлена война. В свою очередь левым эсерам после провозглашения вооруженного похода в деревню также не осталось места для очередного компромисса с большевиками. С обеих сторон началась активная подготовка к разрыву отношений, который произошел в форме известного мятежа левых эсеров 6--7 июля, во время V Всероссийского съезда Советов.

V съезд Советов был отмечен еще одним знаменательным событием. По иронии судьбы именно в тот момент, когда вопрос о Советской власти объективно был уже закрыт, принимается первая Советская конституция, где декларировалось, что вся власть в центре и на местах принадлежит Советам.

В конституции 1918 года отразились противоречия, которые переживала власть с различными слоями общества. Значительная категория граждан, отнесенная к эксплуататорам и слугам старого режима, вообще была лишена избирательных прав. Ограничения падали и на крестьянство, 5 голосов крестьян приравнивались к 1 голосу рабочего. Тайные выборы не предусматривались. На практике это обеспечивало неограниченные возможности давления на избирателей.

Как видно, например, из инструкции за 1919 год по выборам в Советы в Саратовской губернии, выборы организовывались так, что избирательные комиссии, составленные из лиц "кои всей своей общественной деятельностью явно показали, что они стоят на платформе Советской власти", имели полную возможность проводить свою волю. Тщательно подбирались списки лишенных права голоса. Аресту и суду подлежали "все замеченные в злостной агитации против Советской власти". Законным для открытия избирательного собрания признавалось число явившихся, равное половине всех избирателей, "однако в случаях особо уважительных собрание может быть признано законным и при меньшем числе по особому постановлению избирательной комиссии" и т. д. и т. п. Понятно, что ни о каком свободном волеизъявлении в таких условиях не могло быть и речи.

Но и сам рабочий класс находился не в лучших условиях, чем крестьянство. По инструкции Президиума Моссовета от 23 января 1919 года выборы в Совет должны были проводиться только на фабриках, заводах и через профсоюзы. Причем правом представительства пользовались только те союзы, которые входили в руководимый большевиками Московский совет профсоюзов и который должен был дать отзыв "о пролетарском составе профсоюза", т. е. разрешить участвовать в выборах. Другим политическим партиям заранее отводилось 50 делегатских мандатов.

Майско-июньское законодательство 1918 года и перенос центра тяжести классовой борьбы из города в деревню, явившееся логическим следствием и продолжением всей политики предшествующего этапа, наиболее решительно продвинули общество в сторону военного коммунизма. Провозгласив хлебную монополию незыблемой, государство было вынуждено приводить в соответствие с ней остальные отрасли народного хозяйства. 28 июня был принят декрет о национализации всей

крупной и части средней промышленности. Не менее закономерным явилось другое важнейшее событие этого периода. В конце мая вспыхнул мятеж чехословацкого корпуса, который стал сигналом и опорой для объединения всех антисоветских сил на востоке страны и положил начало регулярной гражданской войне с образованием фронтов и вовлечением в военные действия широких масс населения.

"Само по себе восстание иноземных отрядов, заброшенных на огромном протяжении России, не представляло бы для нас столь серьезной опасности, --писал в докладе в ЦИК, СНК и ЦК РКП (б) председатель Высшей военной инспекции Н. И. Подвойский, -- если бы не сплетение сложных местных условий, которые были разумно использованы людьми, руководящими чехословацким движением. Испытанные в бою, прекрасно организованные и спаянные единым национальным духом, чехословацкие отряды дали возможность различным контрреволюционным элементам, от правых эсеров до черносотенцев, сгруппироваться вокруг себя, пополняя свои ряды. Вожди чехословаков сумели снискать к себе большое сочувствие среди крестьянского и мещанского населения...

Агитация против рабоче-крестьянского правительства ведется сумевшими достаточно сорганизоваться собственническими слоями населения на почве борьбы за Учредительное Собрание. Этот лозунг пользуется здесь огромной популярностью. Нигде за время революции ни один лозунг не охватил так глубоко массы, как это имеет место в областях, являющихся ареной чехословацкой трагедии. Даже рабочие, сохранившие свой заработок, попадают под его влияние, не говоря уже о безработных, железнодорожниках и крестьянах...

Рабочие и крестьяне, принимавшие самое непосредственное участие в Октябрьской революции, не разобравшись в ее историческом значении, думали использовать ее для удовлетворения своих непосредственных нужд. Настроенные максималистски с анархо-синдикалистским уклоном, крестьяне шли за нами в период разрушительной полосы октябрьской революции, ни в чем не проявляя расхождений с ее вождями. В период созидательной полосы, они естественно должны были разойтись с нашей теорией и методом..."

Правда, непонятно, что подразумевает Подвойский, говоря о "созидательной полосе", тем не менее выдержки из его достаточно откровенного и объективного доклада

красноречиво свидетельствуют о сложившихся политических настроениях в России в итоге шестимесячной политики большевиков.

На своем пути чехи не встречали особенного сопротивления. Противоречия между центральной властью и местными Советами привели к тому, что некоторые Советы, например, в Сызрани, пропускали чехов беспрепятственно. В. К. Вольский, председатель Самарского Комитета членов Учредительного Собрания, образовавшегося после взятия Самары чехословаками, вспоминал, что "Самарский Совет решил не пропускать их дальнейшего прохождения, несмотря на то, что рабочие отнеслись к этому решению с большим сомнением и отрицанием".

История Самарского Комуча представляет интерес с той точки зрения, что она стала кратковременным опытом демократической, насколько это было возможно в военных условиях, альтернативы большевистской диктатуре. Любопытно, что над зданием Комитета в Самаре развевалось красное знамя, причем в официальном разъяснении говорилось, что этим знаменем не предрешена форма национального знамени и что оно есть лишь эмблема революционной борьбы за народное государство.

В области социальной политики Комуч придерживался незыблемости законов Всероссийского Учредительного Собрания об уничтожении частной собственности на землю, об охране труда и прав рабочих, запрещении локаутов, свободы коалиций и т. п. По свидетельству того же Вольского, Комитет считал бессмысленным возврат к законам Временного правительства и "вышвыривание вместе с большевистской властью того социально ценного, что имелось в ее декретах". Декреты были просматриваемы и некоторые из них, например, о страховых присутствиях, подверглись лишь ничтожным исправлениям.

Отношения с крестьянством у Комитета складывались куда удачнее, нежели у большевиков. В продовольственном деле был произведен целый переворот, единогласно принятый и продовольственниками, оставшимися от большевиков, и кооператорами, и представителями рабочих, и Советами крестьянских депутатов, и хлебной биржей. Были отменены твердые цены и создан государственно-торговый регулятор. На опыте обнаружилось, что частная торговля почти ничего не дает в создании хлебных запасов, поэтому главная масса продовольствия поступала через кооперативы и продовольствен

ную управу. Впоследствии при падении Самары Красная Армия обнаружила на элеваторе несколько сот тысяч пудов хлеба по цене 30 рублей за пуд, тогда как большевики тратили до 600 рублей на пуд, включая стоимость всех своих аппаратов насилия над крестьянином для конфискации у него хлеба. Комуч еще в начале июля предложил большевикам свободный пропуск и закупку хлеба для Советской России, но ответа из Москвы не последовало.

Летом 1918 года проводилась кампания по отправке в провинцию продовольственных отрядов и организации комитетов бедноты. Безусловно, трудно даже для части такой страны, как Россия дать обобщенную характеристику каких-либо процессов. Специфика расстояний, неповторимых местных условий всегда накладывала на них большое своеобразие. Однако одна из служебных информационных сводок Наркомпрода по Пензенской губернии так подводит итоги комбедовской кампании: "Комитеты бедноты всюду, положительно везде, оставили уже совсем безотрадные воспоминания о таких их делах, которые иначе как уголовными преступлениями назвать нельзя".

Состав "бедноты", организованной в комитеты, был крайне пестрым. Зачастую в них попадали пришлые элементы из потребляющих губерний, рабочие, которые, сколачиваясь в продотряды, спешили покинуть голодающие города и обустроиться в деревне. А. Устинов, видный деятель прокрестьянской партии революционных коммунистов, так описывал деятельность комбедов на местах: "Они становятся в деревне источником величайшей неразберихи, и от них идет там дым коромыслом. В комитеты входит голытьба, деклассированные, бесхозяйственные элементы деревни, всякие "перекати-поле". ...Эта теплая кампания, ничего за душой не имеющая, кроме сознания полноты власти, отправляется походом на хозяйственные элементы деревни, на всех тех, у кого хоть что-нибудь есть. При этом не щадятся и трудовые хозяйства: расхищаются скот, мертвый инвентарь всех видов, самые ничтожные запасы продуктов --растаскивается и проматывается все и вся, идет не созидание ценностей, а их уничтожение".

Центральная власть предпринимает попытки провести в жизнь декрет 13 мая о продовольственной диктатуре. В развитие этого декрета постановлениями Наркомпрода крестьянскому населению устанавливались нормы душевого потребления 12 пудов зерна, 1 пуд крупы на год

и т. д. Весь хлеб сверх указанных норм получал название "излишки" и подлежал отчуждению.

Помимо множества острейших политических проблем, явившихся неизбежным следствием такого порядка, сразу же возникла проблема учета излишков. К каждому крестьянскому амбару требовалось подобрать ключ, чтобы точно знать количество имеющегося хлеба. В качестве такой отмычки вводилась система подворного учета. Но крестьянин не спешил в исповедальню к продкомиссару, комбеды, которые были в основном озабочены своими собственными имущественными делами, также были плохой подмогой. Свидетели и участники этой кампании констатировали повсеместный провал попыток подворного учета.

В течение лета 1918 года удалось извлечь буквально крохи продовольствия, осенью заготовка несколько оживилась, однако теми 30 млн. пудов хлеба, которые удалось получить несоразмерной ценой поголовного возмущения и волны крестьянских восстаний, нельзя было накормить ни город, ни армию, в создании которой закономерно возникла большая потребность. "Вооруженный поход в деревню" потерпел полный крах. Для того чтобы понять это, Ленину потребовалось немного времени. Уже в начале августа он начинает достаточно решительно пересматривать крестьянскую политику, ищет способы "нейтрализовать в гражданской войне наибольшее возможное число крестьян". В ряде выступлений и обращений в этот период он подчеркивает, что "с средним крестьянством социалистическое правительство обязано проводить политику соглашения".

17 августа появляется "строжайший" циркуляр за подписью Ленина и Цюрупы всем губсовдепам и продкомам, в котором в завуалированной форме указывалось на хаос, внесенный комбедами в жизнь деревни, и подчеркивалось, что Советская власть всегда "стремилась и стремится к удовлетворению нужд среднего крестьянства, наряду с нуждами городских рабочих и деревенской бедноты". По сути именно в августе 18-го начинается перемена "курса" большевиков на союз со средним крестьянством, нашедший свое официальное выражение в марте 1919 года в резолюции VIII съезда РКП (б). Но еще в декабре 1918 года, под давлением коммунистической фракции, руководимой Л. Б. Каменевым, на VI съезде Советов было решено упразднить комбеды, сыгравшие свою "историческую" роль, как было сказано в приличной для их "похорон" форме.

Первые числа августа, т. е. начало нового загото-вительного сезона, были отмечены целой серией декретов и постановлений, призванных внести в государственную продполитику элементы соглашения. В частности, были утроены твердые цены на хлеб, но поскольку обесценившиеся дензнаки уже мало интересовали крестьянство, 5 августа издается декрет об обязательном товарообмене в хлебных губерниях, по которому продорганы обязывались компенсировать часть сдаваемого крестьянами хлеба промышленными товарами.

Однако и в этом случае "необходимость" в нормаль-пом экономическом обмене между городом и деревней была роковым образом перечеркнута "свободой" исторического субъекта с его идеологией классовой борьбы и социалистической революции. Крестьянин, сдав хлеб и получив зачетную квитанцию, сам не имел права получить по ней промтовары. Он был обязан сдать ее в волостной комбед или Совдеп, каковые и должны были получить товар, а затем распределить его в соответствии со своим классовым "чутьем" и социальными установками власти. "Состоятельные крестьяне, -- пишет уже известный нам Фрумкин, -- во многих местах рвали квитанции или производительно использовали их на цигарки, приговаривая, "если нам товары не достаются, то пусть и эти лодыри (беднота) ничего не получают"".

Подобной постановкой дела, отказом от нормального обмена между отраслями народного хозяйства, большевики окончательно отвергали возможность его государственного регулирования и скатывались на путь исключительно реквизиционной политики, несущей быстрое разрушение экономики.

Крестьянство по-прежнему саботировало государственные заготовки и по-прежнему основная масса хлеба проникала в города через нелегальные торговые каналы. Статистика свидетельствует, что доля вольного рынка в ежедневном потреблении хлеба жителями Москвы в июле -- сентябре 1918 года равнялась 91 %, а в октябре -- декабре -- 71 %. Следовательно, своим существованием Москва была почти всецело обязана преследуемому заградительными отрядами "мешочнику". Ситуация требовала какого-то определенного решения.

Но для правительства проблема заключалась не просто в том, чтобы накормить город, его необходимо было накормить "из своих рук". Та власть и сила, которую государству могла дать концентрация запасов хлеба, рас

сыпалась и растекалась в тысячах и миллионах мешках легальных и нелегальных коммивояжеров. Собственные интересы требовали от государства последовательных шагов. И они были предприняты. Как весенний "товарообмен" послужил ступенькой к продовольственной диктатуре, так и его августовская интерпретация стала прелюдией для очередного фундаментального мероприятия военно-коммунистической политики.

21 ноября Совнарком принял декрет об организации снабжения, который упразднил остатки частноторгового аппарата и возложил на Комиссариат продовольствия функции заготовки и снабжения населения всеми продуктами личного потребления и домашнего хозяйства. Тем самым планировалось нанести сокрушительный удар нелегальному товарообмену и торговле. Однако при абсолютной неналаженности госснабжения закрытие частно-торговых предприятий привело прежде всего к тому, что снабжение прекратилось вовсе.

После национализации банков, промышленных предприятий и введения продовольственной диктатуры, декрет от 21 ноября по сути завершил в основе законодательное оформление военно-коммунистического здания, несмотря на то, что вплоть до 1921 года это здание продолжало достраиваться и доводиться до казарменного совершенства. Для 1918 года еще рано говорить о системе военного коммунизма, пока это была только политика военного коммунизма, сумма государственных заявок на всеобъемлющую монополию, не подкрепленных реальным механизмом производства и распределения продуктов. Посему это бумажное здание отбрасывало тень разного рода уступок, которая до времени имела более материальных свойств, нежели ее предмет.

Повсеместной тенью военно-коммунистической политики были прежде всего всевозможные Сенные и Сухаревские площади -- пресловутые толкучки, где с молчаливого согласия властей происходил нелегальный вольный товарооборот. Существуют различные подсчеты доли вольного рынка в снабжении городского населения в период гражданской войны и даже самые скромные из них говорят, что доля эта была никак не меньше 50 %. Но есть все основания полагать, что она была гораздо весомей, особенно в провинциальных городах. По существу продовольственная политика в 1918--1919 годах являлась скорее не политикой государственного снабжения, а политикой ограничения свободной торговли, "возрождающей

капитализм", которая в самые критические моменты обострения социальной напряженности ослаблялась разного рода отступлениями. Таким отступлением осенью 1918 года стало так называемое "полуторапудничество" в Петрограде и Москве.

После того, как Л. Б. Каменев стал во главе Московского совета, его "умеренный" большевизм получил хорошую питательную среду в настроениях москвичей. 25 августа Президиум Моссовета принял постановление о свободном провозе полутора пудов хлеба на члена семьи, что дало возможность горожанам продержаться три месяца на однофунтовом пайке в день (из расчета 1,5 пуд. муки -- 90 ф. печеного хлеба). Когда же эти запасы подошли к концу, поднимается и новая волна против проддиктатуры. В лице председателя Моссовета Наркомпрод получил серьезного и хлесткого критика. 8 декабря на заседании исполкома Совета Каменев произнес пламенную речь, в которой обвинил продоволь-ственников в полном провале дела. Он предложил известить Совнарком о том, что надежды на получение продовольствия нет. "Ничего нет и ничего не будет".

Выступление Каменева в Моссовете ознаменовало начало нового массированного наступления на политику продовольственной диктатуры. 10 декабря Совнарком под давлением принимает решение о предоставлении рабочим организациям и другим профессиональным объединениям права закупки и провоза ненормированных продуктов. Наркомпроду предписывалось издать категорическое распоряжение всем губпродкомам и заградительным отрядам о запрещении чинить препятствия провозу ненормированных продуктов.

Далее коммунистическая фракция ВЦИК, которая после удаления левых эсеров из Советов, под руководством Каменева стала выполнять роль неформальной оппозиции правительству, образовала специальную комиссию, подготовившую проект декрета о фактическом восстановлении свободной торговли до 1 октября 1919 года. Но этот проект встретил жесткое сопротивление СНК и его председателя -- В. И. Ленина и не был реализован.

Правительство в это время было увлечено другой идеей, более соответствовавшей его принципиальным установкам. После того как провалилась политика подворного учета и нормирования потребления, продовольствен-ники начали искать иные пути проведения своей диктатуры в отношениях с крестьянством. Такой путь был

найден и законодательно оформлен известным декретом Совнаркома от 11 января 1919 года о разверстке зерновых хлебов и фуража.

Поскольку государство расписалось в своем бессилии установить достоверное количество хлебных запасов, единственное, что ему оставалось сделать, это объявить точную цифру своих потребностей в хлебе, которая потом соответственно должна была разверстываться по губерниям и уездам. Вопреки сложившемуся мнению, разверстка явилась не ужесточением продовольственной диктатуры, а ее формальным ослаблением. Она содержала очень важный элемент, а именно: изначальную заданность, определенность государственных требований, что при всем остальном ее несовершенстве было очень важным в отношениях с крестьянством. В этом смысле разверстка 1919 года явилась непосредственной переходной ступенью к процентному натуральному налогу 1921 года.

Вместе с тем разверстка, будучи шагом прогрессивным по сравнению с нормированием и подворным учетом, исходила не из возможностей крестьянских хозяйств, а из весьма растяжимого понятия "государственной потребности", которое составило для государственных аппетитов почву столь же плодородную, как и монополия образца 1918 года. В результате в 1920--21 продовольственном году в своих исконных владениях Европейской России продовольственники отбирали не только "излишки", но и самое необходимое для крестьянского хозяйства.

Однако как плюсы, так и минусы политики продразверстки относятся к более позднему периоду. В начале 1919 года общество переживало последствия деятельности комитетов бедноты и вооруженного похода в деревню. В это время в профессиональных союзах, которые непосредственным образом принимали участие в террористической политике по отношению к крестьянству и на опыте убедились в ее порочности, оформилось резко отрицательное мнение о продовольственной диктатуре. 16 марта на заседании с участием представителей ВЦСПС и ЦК ряда отраслевых профсоюзов единогласно было принято постановление, гласившее: так как "реквизиция дает вообще незначительные результаты сравнительно с нормальной ссыпкой, а при нынешних условиях сохранение ее, являясь уже совершенно излишним и бесцельным, лишь напрасно раздражало бы крестьянское население и понижало бы охоту его к широкой организации посевов, -- просить СНК немедленно особым актом воспретить

впредь реквизицию у крестьян хлеба и совершенно прекратить деятельность реквизиционных отрядов".

Это постановление было передано в ЦК РКП (б) и в аграрную секцию VIII съезда, но как видно решимость партийного руководства идти на союз со средним крестьянством в то время не простиралась столь далеко и мнение профсоюзов не нашло отражения в его документах. Вообще решения VIII съезда, состоявшегося 18--23 марта 1919 года, вызвали у коммунистов двойственное чувство. Еще на съезде у его делегатов появилось некоторое недоумение, получившее отражение в тех записках, которые они посылали Ленину, провозгласившему: "Не сметь командовать!" крестьянином. Недоумевали: как совместить шаги навстречу среднему крестьянству с практическими шагами Советской власти? "Как согласовать лозунг добрососедских отношений с мелкобуржуазными элементами и нашу продовольственную политику, которая отражается конечно не только на кулацких спинах, но главным образом при нашей теперешней территории на среднем крестьянстве?"

Ответов на эти вопросы в резолюциях съезда не было. Фактически все главные мероприятия на смягчение политики в отношении крестьянства были проведены до съезда, после него ничего принципиально существенного во исполнение курса на союз с середняком сделано не было, да и курс этот постепенно был свернут его же инициаторами.

Новые лозунги вызвали непонимание и даже откровенное неприятие у многих партийных функционеров. Троцкий сообщал в ЦК партии о своей встрече с симбирскими коммунистами, на которой один ответственный товарищ публично заявлял Троцкому, "что середняк-де нам враг и что политика в отношении к нему должна сводиться к подачкам, подкупу и прочее..."

Однако неприятием союза с крестьянством грешили не только провинциалы, но и ведущие теоретики. Н. И. Бухарин на заседании уполномоченных ЦК, ездивших в мае -- июне 1919 года для обследования дел на местах, высказался предельно откровенно: "Если говорить о социальной базе, то совершенно ясно, что мы должны показать кулак мужику и держать курс на мировую революцию. На меня самое отрадное впечатление произвел один шахтер, председатель исполкома, который мажет середняка вазелином и спереди и сзади, когда он, сжимая кулаки, говорил мне по секрету со злобой: "когда

же мы ему морду набьем?" Бухарин заявил: "Что касается середняка, то тут мы сбились с политики. Вместо обмана мужика -- мужик обманывает нас".

Е. А. Преображенский, прибывший из Орловской губернии, полностью поддержал своего соавтора по "Азбуке коммунизма". Он отметил, что крестьяне очень довольны резолюцией VIII съезда и часто ее используют "и если бы мы вовремя не сказали: легче на поворотах, если бы мы не посадили кулачка в тюрьму, не разъяснили бы, что резолюция 8-го съезда это резолюция съезда коммунистов и поэтому будет проводиться не кулаками, положение было бы гораздо хуже".

Партийные теоретики уже всеми колесами стояли на тех рельсах, которые вскоре приведут их к перлам, подобным известному бухаринскому изречению о том, что пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи.

Пока теоретики примеривались набить морду середняку и ждали мировой революции, плоды их теории и практики пожинала контрреволюция и собиралась с силами. Крестьяне на востоке страны откликнулись на колча-ковскую мобилизацию, в результате чего ему удалось собрать почти полумиллионную армию. В марте Колчак повел новое наступление и приблизился к Волге.

Войска Деникина на юге также добились значительных успехов. К весне они захватили Северный Кавказ, Кубань, часть Донской области и Донбасса --регионы, которые сразу дали южной контрреволюции существенное подкрепление в живой силе. Казачество, в отношении которого в соответствии с резолюцией ЦК РКП (б) от 24 января 1919 года проводилась политика беспощадного массового террора, превратилось в надежного союзника Добровольческой армии.

"Наши неудачи на Южном фронте, это не только стратегические неудачи, --писали впоследствии в ЦК члены Донревкома, -- но в них повинна также неудачная политика по отношению к казачеству. Бесчисленные конфискации, реквизиции и выкачки, а иногда расстрелы, принимавшие уродливую форму спорта, отнюдь не могли породить в казачестве советских настроений".

Красная армия, набранная из "поротого", усмиренного крестьянства, переживала развал. Показательна история мятежа в Гомеле, в конце марта 1919 года, где взбун

товались части 2-й бригады 8-й стрелковой дивизии, направленной на Украинский фронт. Бригада была сформирована из крестьян Тульской губернии, бунтовавших осенью 18 года против Советской власти на почве прод-политики. Незадолго до мятежа красноармейцы бригады сами принимали участие в разоружении 153 полка, самовольно покинувшего позиции. "Но после этого, --как сказано в докладе гомельской парторганизации, -- солдаты определенно заявили, что они согласны с лозунгами, поставленными полком, и стало ясно, что вскоре и их придется обезоружить".

Попав на фронт, бригада после первой же стычки с противником отступила и вернулась в Гомель с призывами "против комиссаров", "за власть народа и Учредительное собрание", и учинила погром партийных и советских органов. По приближении "очередных" частей Красной армии мятежники отступили.

Получалось, что крестьяне бунтовали, их усмиряли, затем мобилизовывали в армию и бросали на подавление других. Они выполняли задачу, затем восставали сами и, в свою очередь, были подавляемы. Происходил какой-то странный круговорот, в котором бурлила и пенилась Красная армия.

На южном направлении из расположения 8, 9, 10 армий, кавалерии Думенко, дивизий Миронова и др. сообщали, что среди красноармейцев все чаще и чаще раздаются голоса: "Вот покончим с Красновым, примемся за коммунистов". "Эти голоса, -- писал в ЦК член Донбюро С. И. Сырцов, -- стали массовым явлением, бытовым для нашей армии настолько, что повстанцы Вешенского района, начиная восстание, заявляли: "Красная армия будет за нас, они тоже против коммунистов и комиссаров".

Начавшееся в апреле -- мае наступление деникинской армии, кажется менее всего было обязано своим успехом полководческим талантам ее генералов и поддержке Антанты. Свидетели и участники боевых действий описывали катастрофическое разложение Красной армии, которая просто бежала без боя и сопротивления. В письме одного из участников отступления есть характерные эпизоды: "Вечером 2 мая пришлось быть в штабе 8-й армии. Туда приехал начальник обороны тов. Лацис и со слезами на глазах сообщил, что он был за фронтом 15 верст и нигде неприятеля нет, а армия бежит".

3 мая был оставлен без выстрела Луганск. Картина отступления была поразительная. "Беспрерывные, на не

сколько десятков верст воинские обозы, нагруженные различным хламом, граммофонами, матрасами, разной мебелью, только не воинским снаряжением, последнее безжалостно бросалось. Паника неимоверная, на донецкой переправе давка, драка за первенство переправы и если бы, боже упаси, хоть пять казаков в это время показалось сзади, все потонули бы в Донце. На наше счастье их и близко не было. Они явились в Луганск только к вечеру, на следующий день после нашего отступления".

Наиболее рельефно отношение крестьянства к Советской власти, к большевикам проявлялось на самом остром вопросе в этот период -- военных мобилизациях. По данным Высшей военной инспекции к июлю 1919 года в семи округах республики было призвано 3 395 619 чел., уклонилось--754 488, т. е. 22%. По отдельным губерниям процент уклонившихся был больше (Курская -- 33 %). Вместе с дезертировавшими из тыловых частей -- 176 971 чел. утечка составила 868 621 чел., или 25 %. Число забракованных по состоянию здоровья составило 624 839 чел., т. е. 23 % явившихся по мобилизациям. ВВИ полагала, что число неправильно забракованных составляет 20 % от их общего числа и делала заключительный вывод, что "общее количество уклонившихся, дезертиров и неправильно забракованных составляет не менее, а, вернее, более 1 000 000 человек".

Н. В. Крыленко, в ту пору в качестве уполномоченного ЦК и ВЦИК занимавшийся проведением мобилизаций во Владимирской губернии, "хвастался": "Моя губерния будет самая последняя по числу мобилизованных волостной мобилизацией -- 142 человека. Но зато ни один из них не убежал. Я видел седых стариков, которые записывались добровольцами, когда я их спросил почему, то объяснилось очень просто: это были члены комбедов, которых с кольями гнали из деревни".

Он говорил это на совещании в ЦК, где после проведения кампании по мобилизациям и борьбе с дезертирством собрались уполномоченные ЦК и ВЦИК по всем губерниям, подвели итоги и откровенно поделились впечатлениями о положении на местах. Первым выступил редактор "Известий" Ю. М. Стеклов, работавший в Вятской губернии. Позволим себе поподробнее его процитировать, тем более, что то, о чем он говорил, нельзя отыскать ни в одном номере его газеты.

"Основываясь на опыте Вятской губернии, я утверждаю, что если не во всей России, то в чисто кресть

ямских и малопролетарских губерниях Советская власть вообще и коммунистическая партия, в частности, не имеет социальной базы. Вы не найдете там широких слоев населения, которые преданы нам, разделяют нашу программу и готовы за нас выступить. Я не говорю о кулаках или остатках буржуазии, которой там почти не осталось. Я говорю о широких массах рабочих, кустарей и главным образом крестьян. Среднюю массу и бедняков мы умудрились от себя отпугнуть и сколько бы мы не старались убедить крестьян, что только благодаря Советской власти он получил раскрепощение и политическое и экономическое, это не действует. Положение получается трагическое. Волостная собилизация провалилась. Добровольческая мобилизация провалилась. Мы встретили отказы целых профессиональных союзов дать хотя бы одного человека. С крестьянами дело обстояло отвратительно. Я не скажу, чтобы там были сознательным контрреволюционные силы. Этого нет. Есть только ничтожные группки контрреволюционеров, остальная масса населения настроена безразлично, к нашей партии настроение враждебное. Во многих местах ожидают Колчака. Правда, когда он подходит, настроение меняется в нашу пользу, но ненадолго. Причин этому много. Центральная причина и общероссийская -- это то, что мы крестьянину фактически ничего не дали кроме отрицательного. Как некогда город был эксплуататором для деревни и ничего не давал, к сожалению в Советской России повторяется то же самое... Мобилизации и реквизиции производятся ежедневно, забирается все. Никогда, даже в злейшие времена царского режима не было такого бесправия на Руси, которое господствует в коммунистической Советской России, такого забитого положения масс не было. Основное зло заключается в том, что никто из нас не знает, что можно и чего нельзя. Сплошь и рядом совершающие беззакония затем заявляют, что они думали, что это можно. Террор господствует, мы держимся только террором".

Затем слово взял Н. Осинский. Он попытался развеять тяжелое впечатление от выступления Стеклова: "Что ни губерния, то норов и пессимистическое настроение Стеклова объясняется тем, что он был в прифронтовой губернии. В Пензенской губернии не слышно о реквизициях, потому что там нет армии. Затем относительно террора, то там это воспоминание давно минувших дней и крестьяне о нем забыли в значительной степени..."

Если даже и забыли, то сам Осинский им об этом напомнил. Не далее как 14 июня он лично телеграфировал в ЦК о неутешительных итогах волостной мобилизации, о том, что из 3 930 призванных в наличии только 1120 человек. Не только среди крестьян, но и в профсоюзах мобилизация проходила скандально. Дезертиры оказывали вооруженное сопротивление. "Агитационные меры уже несвоевременны, нужны облавы, расстрелы в уездах, ибо четыре расстрела в Пензе уже потеряли влияние и отсутствие дальнейших принимается как ослабление вожжей... Предлагаю санкционировать кампанию решительной борьбы с дезертирством путем облав и расстрелов в уездах по четыре -- пять человек злостных дезертиров под строгим контролем губернии".

Боеспособность мобилизованных таким образом красноармейцев была крайне низкой. Это отмечали все, как командиры и комиссары Красной армии, так и противник. Нередко мобилизованные настаивали выдать им удостоверение, что они мобилизованы, а не добровольцы. В рапорте одного из "политработников" колчаковской армии содержится не совсем точная, но весьма любопытная характеристика состава Красной армии: "Красная армия делится на три группы: коммунисты, большевики и мобилизованные. Коммунисты -- партийные работники, сражаются как львы, под пулеметным огнем идут в рост, перебежчиков из них нет, расстрел переносят стойко. Большевики -- левые эсеры более трусливы и низки. Очевидно сброд, подкупленный деньгами. Идея у них -- победить белых и обратить оружие против коммунистов. Мобилизованные -- грубая животная сила, взятая палкой. Из этой группы масса перебежчиков и сдающихся в плен. Они ободраны и босы, редко в лаптях. Когда красным из последних двух групп предлагают возвратиться обратно -- категорически отказываются: "Лучше расстрел, чем возвратиться обратно". Многие из них вступают в ряды нашей армии".

Ликвидация в результате революции крупных помещичьих и кулацких хозяйств была проведена при активном участии крестьянства, однако разрушение капиталистического, наиболее культурного уровня сельского хозяйства, нивелирование крестьянства имело и тот результат, что в деревне наступило царство осередняченного патриархального крестьянина с отсталым хозяйством, неразвитыми потребностями, подрезанными к тому же многолетней войной и политикой военного коммунизма. Патри

архальное крестьянство натурализировало свое хозяйство и не видело особого смысла в городе и его промышленности, тем более в самом государстве с его обременительными мобилизациями, разверстками и прочими по

винностями.

Крестьянство исповедовало свою философию, имело свои цели и интересы, отличные от коммунистических программ большевиков и реставрационных устремлений белого движения. Большевики, призывавшие крестьян в Красную армию, получали записки "Долой Колчака, долой Советскую власть!". В противоположном стане, за линией фронта тоже было неспокойно. Красноармейцы получали от белых листовки: "Товарищи красноармейцы, перебейте своих комиссаров, а мы убьем своих офицеров и вместе создадим настоящую советскую власть".

Несмотря на то, что настроения крестьянской массы играли в гражданской войне решающую роль, само по себе отдельно взятое крестьянство не представляло самостоятельной силы. Маркс справедливо считал, что парцелльное крестьянство в связи со своими особенностями не может быть самостоятельной политической силой. Его политические интересы должен представлять другой класс. Попытки крестьянства в течение войны создать нечто свое, особенное неизбежно носили местный, ограниченный характер, как например, движение Махно. Там же, где это движение пыталось выйти из рамок мужицкой вольницы и принять некоторые организационные формы, напоминающие государственные, как это было в "антоновщине", оно моментально возбуждало недовольство крестьян и терпело неудачу и поражение.

Крестьянство не могло выступить в качестве организационной общественной силы, посему оно было обречено делать выбор между двумя враждующими сторонами. История гражданской войны свидетельствует, что после тесного знакомства с буржуазно-помещичьей контрреволюцией крестьяне делали совершенно однозначный выбор в пользу советского государства. Ф. И. Дан, один из лидеров меньшевизма, после окончания гражданской войны заметил: "В нашей победе более всего сказалось то, что когда перед крестьянами встает призрак старого помещика, старого барина, чиновника, генерала, то русское крестьянство непобедимо, несмотря на голод, холод и глубокое недовольство Советской властью. Крестьяне все силы отдают на то, чтобы отразить самую возможность возвращения старого помещика и старого царя".

О выборе крестьянства свидетельствует широко развившееся в тылу Колчака партизанское движение, разложение самой колчаковской армии, о нем свидетельствуют красноречивые признания самих крестьян. На псковской губернской беспартийной конференции в конце 1920 года, как описывается в докладе губкома, выступавший старик-крестьянин даже заплакал на трибуне, рассказывая о "кошмарах, производимых белогвардейцами, когда они хозяйничали до прихода Красной армии. Причем этот делегат, не скрывая, сказал, что и он в числе других крестьян ждал прихода белогвардейцев и на горьком опыте убедился, что несут белогвардейцы трудящимся".

После взятия Новоград-Волынска деникинцами, на заседавший крестьянский съезд пришли офицеры с просьбой наделить помещиков землей, так как они теперь тоже принадлежат к числу бедных людей. На это члены съезда ответили, "что они большевики и давать землю помещикам не собираются". Трудно что-либо добавить к этому эпизоду, показывающему непримиримую, можно сказать, почти генетическую ненависть крестьян к помещичьему классу.

Советские секретные службы занимались перлюстрацией почты и составляли регулярные сводки из содержания писем, которые достаточно объективно отражали положение дел на местах. Характерно, что в корреспон-денциях из тех городов и губернии, где не было белогвардейцев, сквозило перманентное отрицательное отношение к Соввласти и большевикам, но там, где хозяйничали белые, картина наблюдалась несколько иная.

Отрывок письма из Херсонской губернии: "Настроение населения Украины в большинстве на стороне советской власти. Возмутительные зверства деникинцев... изменили население в сторону советской власти лучше всякой агитации. Так, например, в Екатеринославе, помимо массы расстрелов и грабежей и проч. выделяется следующий случай: бедная семья, у которой в рядах армии сын коммунист, подвергается деникинцами ограблению, избиению, а затем ужасному наказанию. Отрубают руки и ноги и вот даже у грудного ребенка были отрублены руки и ноги. Эта беспомощная семья, эти пять кусков живого мяса, не могущие без посторонней помощи передвинуться и даже поесть, принимаются на социальное обеспечение республики".

Да, помимо прочего, та жажда мести, с которой на

ступали белые армии, сослужила , им плохую службу. Нельзя рационально понять, например, такие случаи, какой произошел в апреле 1919 года: красноармейский курский полк побратался с деникинцами и все легли спать одним лагерем. Ночью казаки начали рубить сонных красноармейцев, те бросились в панике бежать обратно уже с соответствующими чувствами против казаков.

Осенью девятнадцатого, после непрерывной полосы неудач в продовольственной политике большевиков наконец появляется просвет. В дни, когда белые армии на юге достигают максимального военного успеха, когда в ЦК РКП (б) лихорадочно готовятся к переходу на нелегальное положение, продразверстка приносит свои первые плоды. Причем в некоторых местах власть оказывается совершенно неподготовленной к такому успеху. Вынуждена была даже вмешаться ЧК. 15 октября Дзержинский доложил Оргбюро ЦК, что по полученным им сведениям от Аткар-ской ЧК (Саратовская губ.) ссыпка хлеба идет чрезвычайно успешно, все амбары переполнены, хлеб ссыпается прямо на землю, вагонов для погрузки не хватает и запросил: не следует ли ЧК принять "какие-либо" меры воздействия на транспорт?

В конце 1919 года в правительственных кругах все увереннее заговорили о том, что в сознании крестьянства "произошел перелом" в пользу Советской власти. Ленин на VIII партконференции в декабре сделал категорический вывод: "Представители обывателей, мелкой буржуазии, тех, кто в бешеной схватке труда с капиталом колебались, стали решительно на нашу сторону и на поддержку их мы можем теперь отчасти рассчитывать".

Многомиллионная крестьянская масса отдала победу в гражданской войне большевикам. Этот вывод менее всего оспаривался современниками и менее всего вызывал сомнений у историков. Ну а какова роль в защите и упрочении "пролетарской диктатуры" самого пролетариата? Это вопрос более тонкий. Здесь, перефразируя слова Энгельса, можно выразиться, что проблема "материальности" понятия "диктатура пролетариата" это вопрос не двух-трех фокуснических фраз, а результат длительного и всестороннего анализа фактического материала.

Хорошо известна роль рабочего класса в создании органов государственной власти в центре и на местах, организации армии и т. д. (где эти рабочие преимущественно и осели навсегда), но каково было положение и настроение их коллег, оставшихся у станка?

Привлекает внимание фраза из одного документа о том, что распоряжение о мобилизации только рабочих в Красную армию повлекло массовый переход рабочих в крестьяне. Она свидетельствует, что в отношениях рабочих с большевистской властью не все складывалось так радужно, как это ранее пропагандировалось. В кратком очерке нет места развернуть хотя бы часть той картины, которая бы объективно характеризовала эти отношения. Можно лишь в самом обобщенном виде сказать, что за 1918--1920 годы на заводах и фабриках республики произошло такое количество забастовок, которое возможно побьет все рекорды царской России. Практически каждый город, где только имелись промышленные предприятия, беспрерывно лихорадило от волнений рабочих.

Вообще-то в гражданскую войну рабочий класс проявил гораздо более приземленный и обывательский характер, нежели то ему предписывалось теорией диктатуры пролетариата. Впрочем это никак не отразилось на теории, а лишь дало повод теоретикам типа Бухарина списывать поголовно рабочий класс в шкурники и мелкую буржуазию.

Классовая политика большевиков, война с мелкой буржуазией, крестьянством, как ни странно, более всего сказывались на рабочих. Рабочие в крупных промышленных районах голодали в полном смысле слова, бежали в деревню. Некоторые из крупных предприятий текстильной промышленности, особенно фабрики и заводы Петроградского района, по этой причине уже в начале 1919 года потеряли до 70 % и более всего состава квалифицированных рабочих. Но" и оставшуюся часть Наркомпрод не в состоянии был обеспечить пайком. Рабочие массы оценивали политику в целом через призму продовольственного положения. Председатель ВЦИК М. И. Калинин после своих многочисленных поездок по стране осенью 1919 года сделал неожиданный для себя вывод, что "самое контрреволюционное настроение -- в Москве и Московской губернии". И что в тех местах, куда бежали, спасаясь от голода, столичные рабочие, особенно отличаются отрицательным отношением к Советской власти.

В результате неспособности власти наладить обмен между городом и деревней настроение масс существенно менялось. Один чекист сообщал своему начальству в Петроград, что во время отпуска в Пскове ему "пришлось встретиться со своим товарищем, металлистом завода быв. Сульдсон, который был горячим защитником Совет

ской власти, теперь абсолютно изменился и объясняет следующее: хлеб у нас стоит 275 р. фунт, а мы получаем 83 р. в день, пайка уже не дают два месяца, завод никакой пользы не приносит именно потому, что все рабочие усматривают несправедливое к ним отношение, буквально все заняты своими кустарными изготовлениями, как-то: зажигалки, лемехи для плуга и пр. обиход крестьян на хлеб. Заказы учреждения, если и бывают, так тоже поощряются подачками продуктов ввиду явного саботажа со стороны рабочих. Из всего завода сочувствующих Советской власти найдется человека 4--5, все, которые ранее поддерживали, относятся пассивно. Ни на какие собрания не ходят, за исключением вопросов продовольственных. Печатники настроены еще хуже --оппозиционно... Все жалуются на лишение свободы и, главное --продовольственный вопрос".

Из подобного положения закономерно вытекала перемена политических симпатий рабочих. Как сообщали в ЦК РКП (б) из Смоленска: В начале 1920 года проходили выборы в городской Совет. Коммунисты избирались за редким исключением, почти целиком голосами красноармейцев. Рабочие почти во всех предприятиях отдали голоса меньшевикам и беспартийным. Аналогичная картина в сводке отдела ЦК о партработе в Тульской губернии за апрель 1920-го: В Туле на Оружпатронных заводах происходили забастовки, причина --продовольственные затруднения. Компартия на заводе не имеет веса, влияние имеют меньшевики.

Но эти факты относятся к 1920 году, когда политический накал настроений рабочих по мере общего угасания гражданской войны заметно снизился. В 1919 году социалистическим партиям, стоящим в оппозиции большевизму, удавалось поднять значительные рабочие массы на выступления с политическими требованиями.

Сильнейшие волнения происходили в Петрограде накануне и во время работы VIII съезда РКП (б). 10 марта десятитысячное собрание Путиловского завода по инициативе левых эсеров при 22 против и 4 воздержавшихся приняло резолюцию, в которой большевики обвинялись в измене заветам Октябрьской революции, в установлении самодержавия ЦК партии, правящего при помощи террора. В резолюции выдвигалось множество требований демократического характера, а также требование освободить заключенную в дом сумасшедших Марию Спиридонову.

После этого Питер забурлил. 19 марта в присутствии 4000 человек на собрании Александровских вагонных и паровозных мастерских Николаевской ж. д. принимается обращение к красноармейцам и матросам с призывом о помощи. "Спасайте питерских рабочих. Больше недели славный Путиловский завод ведет борьбу против большевистских провокаторов, палачей и убийц. Большевистская власть расстреляла общее собрание завода "Треугольник". Большевистская власть расстреляла общее собрание рабочих Рождественского трамвайного парка. Сотни арестованных путиловцев, сотни арестованных рабочих всех питерских фабрик и заводов томятся в большевистских застенках. Матросы и красноармейцы в рабочих не стреляют, зато пьяные латышские и китайские наймиты, а также большевистские коллективы проливают пролетарскую кровь... На фабриках и заводах -- повсюду пулеметы и броневики. Стоит стон и плач жен и детей сотен расстрелянных и арестованных рабочих..."

Даже если учесть тот неизбежный эмоциональный всплеск и возможные преувеличения, присущие подобного рода документам, намного понятней становится значение самого VIII съезда РКП (б) и его решений.

В период активного наступления деникинской армии, 9 июля, когда в газетах публикуется написанное Лениным и утвержденное ЦК обращение "Все на борьбу с Деникиным!", по сообщениям частных корреспондентов из Москвы "в Сокольниках рабочие устроили демонстрацию за Учредительное собрание. Положение обостренное..." "В Сокольниках 9 июля рабочие ходили с белыми флагами с лозунгами "Долой кровавую бойню, дайте хлеба!". Они хотели идти в центр, но их не пропустили...".

Судя по всему, рабочие массы, пережившие белогвардейские режимы, испытали такой же "перелом в сознании" как и крестьянство, в конечном счете отшатнувшись от контрреволюции. Но несмотря на это отношения рабочих с большевистской властью по-прежнему были весьма далеки от гармонии. С исчезновением реальной политической альтернативы большевикам ослабевают и политические мотивы продолжающихся рабочих выступлений, акцентированных более на экономических требованиях.

"На днях здесь бастуют печатники и на казенном трубочном заводе предъявляют требования повышенной платы, продуктов и все вместе просят свободной торговли, -- писали из Самары в марте 20-го. -- Бросают прок

ламации с призывом "Долой коммунистов-бюрократов!". Сейчас на Советской улице разгоняли забастовщиков, кавалерия дала залп и нагайками начала крыть как в старое время".

Любопытно, что в 1920 году наблюдаются некоторые новинки в приемах "умиротворения" окрепшей властью рабочих выступлений. Нередко выступления заканчивались для части рабочих сдачей их в солдаты. Как докладывал в Москву председатель Екатеринославского губисполкома, в сентябре рабочие выступили против организации продотрядов. Особенно "соглашательскую" резолюцию вынесли рабочие трамвая. "Мы решили принять курс железной политики не только по отношению к кулаку, но и к особенно зарвавшимся группам рабочих. С этой целью в качестве пробного шара... мы закрыли трамвай, рассчитали всех рабочих и служащих, часть из них отправили в концентрационный лагерь, часть на фронт (призывной возраст), а иных прямо в губчека. Это подействовало благотворно и приток рабочих в продотряды усилился". "Пробный шар" оказался успешным, за ним последовало множество других "шаров".

Разумеется, история рабочего класса в период гражданской войны не исчерпывается подобного рода случаями противостояния рабочих и большевистской власти. Хорошо известны примеры активного, добровольческого участия рабочих масс в мероприятиях партии и правительства. Тем не менее, они не в состоянии заслонить массу противоположного материала и оградить проблему о характере власти, сложившейся после Октябрьской революции, от необходимости пересмотра.

Пришедший в историческую науку из области пропаганды и уже прочно устоявшийся термин "советская власть", ни в коем случае не может претендовать на адекватное отражение той структуры политической власти, которая установилась со времен гражданской войны. Фактический отказ от советской организации государственного управления произошел весной 1918 года и с этого времени начался интенсивный процесс создания эффективного централизованного аппарата власти по партийным каналам. Прежде всего это выразилось в повсеместной организации большевистских партийных комитетов. Как подчеркивалось в циркуляре ЦК РКП (б), необходимо создание партийно-организационного аппарата "могущего быстро проводить в жизнь мероприятия центра". Так, например, оформление почти всех уездных партийных

организаций РКП (б) в Тамбовской губернии приходится именно на период лета -- осени 1918 года.

Но было бы неверным утверждать, что централизованная государственная система складывалась исключительно по партийному принципу. Во время военного коммунизма для практики государственного строительства в значительной степени была присуща пестрота и разнообразие в зависимости от местных условий и множества других факторов. Реальными органами власти на местах могли быть и губком, и губисполком во главе с авторитетным руководителем, уполномоченный Центра с особой командой, ревком, армейские органы. В области хозяйственного управления это были представители и назначенцы центральных ведомств. Но все это разнообразие объединялось одним общим смыслом --непосредственное подчинение центральной власти, все нити которой через различные органы и кадровую политику концентрировались в ЦК РКП (б). В связи с принятием на себя функций высшего государственного управления преобразуется и сам ЦК. Складывание строго централизованной системы в основном относится к началу 1919 года, в это же время появляются постоянно работающие органы -- Политбюро и Оргбюро ЦК РКП (б). Довольно точную характеристику установившейся формы правления дал сам Ленин в работе "Детская болезнь "левизны" в коммунизме": "Диктатуру осуществляет организованный в Советы пролетариат, которым руководит коммунистическая партия большевиков... Партией... руководит выбранный на съезде Центральный Комитет из 19 человек, причем текущую работу в Москве приходится вести еще более узким коллегиям, именно так называемым "Оргбюро" (Организационному бюро) и "Политбюро" (Политическому бюро), которые избираются на пленарных заседаниях Цека в составе пяти членов Цека в каждое бюро. Выходит, следовательно, самая настоящая "олигархия"".

Однако Ленин не сказал и не мог сказать о реальной расстановке сил в самой олигархической верхушке. Его личное влияние было несоизмеримо со значением остальных "олигархов". Представители возникшей в 1919 году группировки т. н. "децистов", которая стала выражать недовольство массы партийных функционеров образовавшимся разрывом между ними и высшим руководством ЦК, квалифицировали сложившуюся структуру власти как "пролетарское единодержавие", где личность общепризнанного вождя тов. Ленина играет большую роль. "У вождя

пролетарской диктатуры политические интересы и способности подавляюще господствуют над организационными. Забота об обеспечении политически надежными и послушными людьми, чисто "деловыми фигурами" руководящих мест, господствовала у тов. Ленина еще в эмигрантскую эпоху и особенно проступила за последние годы. На этой почве создается подбор людей, связанных эмигрантскими кружковыми связями (причем здесь политическая надежность в массе случаев противоречит революционно-пролетарской воздержанности и порядочности), а также безыдейных работников, легко подчиняющихся, вследствие внутренней разложенности", -- писали они в 1920 году.

Партия большевиков стала живой тканью нового государственного организма, пропуская через себя в госаппарат массы новой управленческой касты, вербуемой из ранее низших сословий. К началу 1920 года в партии состояло около 600 000 коммунистов. Из них по неполным официальным данным насчитывалось приблизительно 180 000 рабочих. Однако реальность этих цифр, особенно в отношении социальной и профессиональной принадлежности членов партии, вызывает сомнение. Социальная структура послереволюционной России была крайне размытой, находилась в процессе становления. Рабочие возвращались к крестьянскому труду, переходили в управленцы, армию. Есть все основания полагать, что численность действительных рабочих и крестьян в партии была гораздо меньшей, чем то фигурирует в официальной статистике.

Например, по справке о членах Воронежской городской организации РКП (б) за 1920 год в рубрике "социальный состав" значится: рабочих -- 809, крестьян -- 132, умств. труда -- 425 чел., всего -- 1366. Но из другой рубрики выясняется, что из них в настоящее время: военных -- 611, губчека -63, губмилиция -- 65, продорганы -- 45, совучреждения -- 291, на предприятиях и заводах-- 58, (!), ж.-д. чека -- 40, ж.-д. милиция -- 12, мастерские и прочие ж.-д. организации -- 175. Получается, что из действительных рабочих членами партии были всего 58 чел. плюс ж.-д. мастерские (из 175 надо вычесть "прочие" организации), т. е. очевидно, что всего около 100 человек, т. е. менее 10 % от общей численности.

Остальные являлись уже полноправными членами иерархии госаппарата, хотя возможно совсем недавно они еще помнили себя рабочими, крестьянами и "умств.

труда". Наверное приблизительные результаты мы установили бы по всей республике. Итак, логика государственного централизма потребовала от партии большевиков стать новой кастой, взамен упраздненного революцией старого сословного деления. Причем психология новой касты значительно отличалась от сословных традиций высших слоев старой России. Например, ЦК большевиков не считал предосудительным особым распоряжением обязать всех коммунистов в армии, а позже и на транспорте быть осведомителями особых отделов и ЧК.

Большевики пришли к власти в 1917 году, превратив государство в орудие достижения своих политических целей, но и государство в свою очередь овладело ими, сделав большевиков плотью и кровью своей системы. Воплотившись в госаппарат, большевики были вынуждены выражать и отстаивать помимо прочих еще и особенные государственные интересы, которые, все более развиваясь, отчуждали их от первоначальной задачи защиты интересов пролетариата и крестьянства. Это последнее произошло тем более легко и незаметно, поскольку большевики не имели в своем идеологическом арсенале необходимой защиты от встречной экспансии агрессивной государственной структуры.

Теоретики большевиков и в первую очередь, Ленин, ставя во главу угла классовую борьбу, абсолютизировали значение государства как орудия власти наиболее могущественного класса, интересы государственной системы и господствующих классов отождествлялись. Отсюда подразумевалось, что после захвата власти рабочей партией государство автоматически превратится в воплощение интересов всех трудящихся слоев общества, прежде всего рабочего класса. В качестве яркого образчика подобных иллюзий к месту привести слова В. П. Милютина на 3-м съезде рабочей кооперации, где он в ответ на предупреждение Мартова о том, что главная опасность в бюрократизме, заявил: "Если мы строим социалистический строй, то противопоставления между государством и обществом не должно быть".

Ленин в своем капитальном сочинении "Государство и революция", приводя цитату Энгельса о государстве: "И эта сила, происшедшая из общества, но ставящая себя над ним, все более и более отчуждающая себя от него, есть государство", в которой отчетливо проступает мысль об особенной природе и интересах государства,

совершенно не замечает ее и продолжает настаивать на исключительно классовом характере государства.

Уже опыт первых послеоктябрьских лет показал, что ожидаемой гармонии интересов государства и трудящихся классов не происходит. Наоборот, в новом, неотлаженном механизме со всей остротой проступили черты старой бюрократической сути. Военно-коммунистическая политика укрепления государственного централизма очень быстро проявила свои противоречия не только с интересами крестьянства, но и рабочего класса.

Происходила абсолютизация государственного насилия, как метода достижения целей. Большевики, придя к власти, начали пользоваться орудием государства без понимания его особенной природы и интересов, будучи введенными в заблуждение внешним сходством своей цели ниспровержения эксплуатации, построенной на частной собственности, и государственным централизмом, в принципе враждебным всякому плюрализму. Централизм как способ существования государства, составляет его непосредственный интерес. И здесь мы оставляем судить каждому, насколько может быть существенно расхождение или совпадение интересов государства с интересами общества по тому, насколько централизм расходится или совпадает со стремлением крестьянина свободно распоряжаться продуктами своего труда и интересами рабочего свободно предлагать свою рабочую силу.

В период военного коммунизма произошла незаметная подмена политики ликвидации частной собственности как источника эксплуатации централистическими интересами государства как такового, как общественной структуры. И далее уже трудно понять, где кончаются идеи освобождения от частнособственнической эксплуатации и начинается эксплуатация государственная. Правящая партия большевиков ассимилировала интересы государственного централизма, заложив тем самым глубокую основу своих противоречий с крестьянством и рабочим классом. Особенно ярко эти противоречия проявляются в 1920 году, на заключительном этапе периода военного коммунизма.

1919 год оканчивался для РСФСР очень удачно. Военная опасность была устранена. Разбит Юденич, стремительно откатывались к Черному морю войска Деникина, далеко на востоке отступали остатки Колчаковской армии. К декабрю определилась реальная возможность длительного мирного этапа.

Но 19 год принес не только победы. За это время вполне

сложилась строго централизованная командно-административная система управления экономикой и обществом в целом (насколько это представлялось возможным в условиях крестьянского хозяйства) со всеми вытекающими последствиями. Скованная инициатива и подавленные интересы мест, производственных коллективов, индивидуальных производителей и других элементов общества оказались обстоятельствами, затрудняющими дальнейшее развитие. Это породило протест и широкую оппозицию административному централизму, в русле борьбы с которым разворачивались основные события на VIII конференции РКП (б) и VII Всероссийском съезде Советов, состоявшихся в начале декабря 1919 года.

На партийной конференции Т. В. Сапронов, признанный лидер "децистов", выступил с платформой "демократического централизма" против официальной платформы М. Ф. Владимирского и Н. Н. Крестинского. Сапронов утверждал, что отношения центра с периферией -- самый важный и злободневный вопрос. Нет двойной зависимости, сплошной диктат центра, особенно в продовольственном деле.

В прениях по докладам отмечалась сплошная атрофия Советов и их органов, начиная с деревенских и кончая Президиумом ВЦИК. Делегаты с мест в подавляющем большинстве выступали против сложившейся государственной структуры управления. Одобренная большинством конференции, платформа Сапронова предусматривала частичное возвращение советским органам реальной власти на местах, ограничение произвола центральных учреждений. Она одержала победу и на VII съезде Советов, где развернулась основная борьба против "бюрократического централизма" за "демократический централизм". В ходе прений по проектам постановлений совершенно ясно определилась позиция большинства съезда и замнаркома внутренних дел Владимирский снял до голосования свой проект, утвержденный в ЦК партии.

Удар, нанесенный постановлениями VII съезда по централизму, послужил толчком к активизации сил в госаппарате и партии, критически настроенных по отношению к военно-коммунистической политике. Несмотря на то, что к 1920 году государству удалось в значительной степени сконцентрировать материальные ресурсы и добиться от крестьян хлеба по разверстке, для многих работников, связанных с хозяйственными проблемами, была очевидна чрезвычайность принудительных мер, которые помимо временного

успеха серьезно подрывали социально-экономическую базу государства.

В соответствии с решениями съезда Президиум ВЦИК начинает разворачивать свою деятельность по превращению в реальный рабочий аппарат и реальный орган власти. В конце декабря он учреждает несколько комиссий для разработки основ хозяйственной политики. Во главе важнейшей из них был назначен Бухарин, который про-саботировал это решение. Более того, 17 января по его докладу Политбюро предложило Президиуму ВЦИК упразднить комиссию и впредь не назначать подобных комиссий самостоятельно.

Подавляющее большинство ВЦИКа состояло из коммунистов, поэтому в работе его февральской сессии 20-го года, на которой Президиуму удалось поставить в повестку ряд важных вопросов, включая вопрос о продовольственной политике, сыграло исключительную роль положение нового партийного устава о статусе комфрак-ций во внепартийных учреждениях. Фракции были поставлены под полный контроль партийных комитетов и действовали в духе партийной дисциплины. На сессии прения по докладам проходили не на пленарных заседаниях, а на фракции под контролем ЦК. Тем самым роль высшего органа Советской власти была сведена к формальным процедурам. Курс VII съезда Советов на оживление органов советской власти не состоялся.

В начале 1920 года волна оппозиционного настроения по отношению к экономической политике ЦК и Совнаркома захватила также руководство ВСНХ. В первых числах января председатель Президиума ВСНХ Рыков предоставляет члену Президиума Ларину, имевшему прочную и заслуженную репутацию противника продовольственной диктатуры, в полной мере развернуть свои способности. Ларин возглавил группу работников ВСНХ, которая подготовила проект перехода от продразверстки к "комбинированной" системе, предполагавшей наряду с сохранением принудительного отчуждения части продуктов у крестьян широкое использование товарообмена по рыночным эквивалентам. Тем самым, в менее развитой форме, предвосхитив первоначальную формулу нэпа, данную через год на X съезде РКП (б).

Несмотря на резко отрицательную реакцию Политбюро и в частности, Ленина, категорически потребовавшего от Рыкова "укоротить Ларина", Ларин внес соответствующую резолюцию на III съезд Совнархозов, состоявшийся

в конце января. Съезд единогласно принял предложенную резолюцию, но вследствие позиции ЦК партии она не получила абсолютно никакого отражения в хозяйственной практике и даже нигде не была опубликована. Самого Ларина вывели из состава членов Президиума ВСНХ.

Наряду с течениями, подмывающими и подрывающими устои военного коммунизма, с самого начала мирной передышки переживала период постепенного вызревания и развития идея, которая без труда завоевала официальное признание. Эта идея исходила из военно-коммунистической системы и логически ее развивала, воплотившись в план проведения всеобщей милитаризированной трудовой повинности, который был призван надстроить над политикой принудительного изъятия продуктов у крестьян систему принудительного труда в промышленности. Душой всего дела стал Троцкий. Под его руководством специальная комиссия начинает разрабатывать стратегию военного штурма мирного строительства. К середине января эта линия получает свое оформление и начинает непосредственным образом влиять на экономическую политику как признанный ЦК партии курс. Таким образом, в государственном руководстве определились две, хотя совершенно неравные по своим силам и организованности, тенденции по отношению к перспективам дальнейшего развития.

Однако на каком-то этапе воинственный настрой Троцкого дал сбой. Сейчас, когда исследователи имеют возможность выносить суждения об этой исторической фигуре, многие совершенно справедливо подчеркивают ее крайнюю неоднозначность и противоречивость. Троцкий -- военный и Троцкий -- апологет мировой революции в начале мирной передышки разрабатывают стратегию применения диктаторских и военных методов приступа к социалистическому строительству. Но когда Троцкий -- хозяйственник в это же время в качестве председателя I Трудовой армии сталкивается с конкретными экономическими проблемами, он (по его словам) приходит к выводу о необходимости отказаться от военного коммунизма и "во что бы то ни стало ввести элемент личной заинтересованности, т. е. восстановить в той или другой степени внутренний рынок".

Конечно сомнительно, чтобы Троцкий весной 1920 года мог так свободно рассуждать о судьбе военного коммунизма и о необходимости рынка, тем не менее несомненно то, что в записке о сельскохозяйственной политике, направленной в ЦК РКП (б) 20 марта, он действительно

предложил перейти от разверстки к налоговой системе и индивидуальному товарообмену в хлебородных регионах страны. Но и в этом случае Ленин вновь подтвердил себя категорическим противником преобразований и большинством голосов в ЦК предложения Троцкого, обвиненного во "фритредерстве", были отвергнуты.

В этот период, несмотря на назревшую социально-экономическую необходимость реформы, настроение большинства влиятельной части партии было отнюдь не в пользу уступок крестьянству, что также сказывалось на позиции Ленина. Цюрупа замечал, что у Ленина была тактика всегда добиваться поддержки большинства: "Будучи диктатором, он никогда единолично не давал распоряжений". Эта особенность сыграла свою роль, наряду с теоретической ошибкой в оценке возможностей военно-коммунистической системы. На IX съезде партии Ленин имел неосторожность утверждать, что "наша революция от прежних революций отличается тем, что в нашей революции нет утопизма". Подобная самоуверенность была настолько сильна, что еще на целый год притупила у него и у большинства руководства восприятие объективной необходимости. Для самого Троцкого потребность в переходе к новой экономической политике оказалась достаточно умозрительной, поэтому он легко отказался от своих предложений и стал последовательным приверженцем государственного принуждения вплоть до 1921 года.

IX съезд РКП (б), состоявшийся 29 марта -- 5 апреля 1920 года, явился очередным крупным этапом в совершенствовании военно-коммунистической системы. В первую очередь его главнейшие решения о милитаризации промышленности и транспорта тяжелым бременем легли на остатки рабочего класса, закрепостив его на предприятиях.

"Единый хозяйственный план", "милитаризация", "единоличие", "военные методы работы" -- вот круг тех понятий, которыми был намечен курс IX съезда, и которые в тех условиях с разных сторон обозначали только одно -- усиление государственного принуждения во имя строительства социализма.

Член РВС Кавказского фронта С. И. Гусев, один из инициаторов и активных проповедников этого курса, чьи брошюры неоднократно упоминали и цитировали Ленин и Троцкий, в одной из них писал, что пора покончить с "затыканием дыр" (имелись в виду попытки наладить городское коммунальное хозяйство) и направить все силы на основные задачи -- транспорт, топливо, хлеб. "Но не то

нуть же в нечистотах, не вымирать же от эпидемий? -- скажут мне. А почему бы и нет! Отчасти тонуть, отчасти вымирать..."

Подобная психология в то время распустилась пышным цветом, предваряя будущие гроздья сталинской политики. Гусев собственным примером демонстрировал ее не только с внешней, декларативно-циничной стороны. У этой психологии уже тогда была другая, тайная сторона. Как раз перед самым съездом с Гусевым произошел скандальный случай, который стал известен благодаря принципиальности некоторых продработников.

В это время участились случаи игнорирования ответственными функционерами продовольственного законодательства по части запретов на провоз продовольствия. Когда Гусев следовал на партийный форум, его отдельный вагон, благодаря упрямству и настойчивости начальника заградительного отряда, был проверен на предмет провоза нормированных продуктов. Таковых оказалось изрядное количество: окорока, колбаса, консервы, крупа, в том числе около тридцати бутылок спиртных напитков (формально в России еще действовал сухой закон). В ответ на вопросы начальника заградотряда Гусев заявил ему, что он "Хам, дурак и болван".

Продотрядовец и впрямь оказался недалеким в своем стремлении поставить на одну доску простого мешочника и члена РВС. Это дело, как и множество других подобных дел, завершилось постановлением Оргбюро ЦК, а затем Наркомпрода, давшими "полную возможность освободить ответственных товарищей от осмотра заградительными постами". Наркомпрод в ответ на постановление Оргбюро услужливо писал, что выработаны удостоверения "коими будут снабжаться соответствующие лица, причем сама техника этого дела может быть упрощена до минимума. Возможно и снабжение особых учреждений такими удостоверениями по представляемым ими спискам".

IX съезд открыл новый и последний этап в истории военного коммунизма. Именно в этот, заключительный период известная идея непосредственного перехода к социализму военно-коммунистическими методами начинает наиболее очевидно довлеть в социально-экономических расчетах и мероприятиях большевиков, вопреки уже ясно определившейся общественной потребности в новой политике. Ставка руководства на принудительные методы, курс на скорейшее изживание рыночных отношений, денежной системы и т. д. приходят в открытое противоречие с инте

ресами подавляющей части общества. Это противоречие проявилось в ряде ключевых моментов, когда правительственная политика столкнулась с усиливающимся недовольством рабочих и крестьянских масс и усилением соответствующих настроений в руководящей прослойке общества.

К лету 1920 года потребность в изменении продовольственной политики стала на местах настолько очевидной, что даже в консервативной среде продовольственных комиссаров появляется множество сторонников отмены продовольственной диктатуры. Это показало состоявшееся в июне -- июле II Всероссийское продовольственное совещание, на котором происходила борьба за выбор стратегии на предстоящую продовольственную кампанию -- либо переход к продналогу, либо ужесточение продовольственной диктатуры и укрепление государственной монополии. Несмотря на то, что руководству Наркомпрода удалось настоять на втором варианте, сделать это удалось с огромным трудом при поддержке партийных органов.

В течение 1919--1920 годов в сфере государственных обязательных разверсток оказались не только хлеб и фураж, но почти все основные продукты питания, а также некоторые виды промышленного сырья: лен, шерсть, кожи и т. д. Размеры обязательных поставок с каждым годом возрастали. "Разверстка должна охватить все", -- так формулировали свою задачу руководители продовольственного ведомства в соответствии с установками общего курса на развитие военно-коммунистической системы. В этот период Ленин вновь возвращается к идеям провалившегося декрета 1918 года: "Надо, чтобы ни одного лишнего пуда не было ни у одной крестьянской семьи... чтобы излишки хлеба были полностью сданы государству рабочих", -- говорил он в октябре на III съезде РКСМ.

На усиление реквизиционной политики и почти полное отсутствие государственного обмена с деревней крестьяне отвечали резким сокращением производства. В сочетании с уменьшением посевных площадей, стремление Наркомпрода путем разверсток добиться реальной монополии на продукты приводило к еще большему разрушению хозяйства, поскольку особенно в Европейской России реквизиции подвергались уже не только "излишки", но и семенной материал и необходимое для питания крестьянской семьи. Сохранение и развитие политики разверстки в 1920--1921 продовольственном году фатальным образом предопределило наступление страшного голода

1921--22 годов в наиболее эксплуатировавшихся регионах и гибель многих миллионов людей.

Отказ руководства пересмотреть после окончания основного этапа гражданской войны свою аграрную политику вызвал в течение 1920 года соответствующую реакцию в настроениях крестьянства. Вначале оно предприняло попытку найти легальные способы борьбы за свои интересы. В первой половине 20-го года по всей стране наблюдается стихийное стремление крестьян к объединению в крестьянские союзы. В марте на XI Московском губернском съезде Советов они заявляли докладчику Бухарину: "Наша Советская власть победила мировой империализм при поддержке крестьян. Для дальнейшей совместной работы необходимо дать право беспартийным крестьянам объединиться в какой-либо крестьянский союз, под флагом которого крестьяне могли бы защищать свои экономические интересы".

Бухарин охарактеризовал идею крестьянского союза как антисоветскую. Повсеместно инициаторы таких союзов оканчивали свою политическую карьеру в чрезвычайках. Ко второй половине 20-го года, особенно когда крестьянство с объявлением новой разверстки убедилось, что государство расценило его прошлогодний поворот в сторону советской власти не как основу для взаимного сотрудничества, а как повод для дальнейшего ужесточения принудительной политики, в сознании крестьян начинает происходить новый перелом.

Сибиряки, с нетерпением ожидавшие в 1919 году прихода Красной армии, летом 1920 года уже начинают восставать, вновь начинается уход в партизаны. Сибревком озабочен, как разоружить алтайских коммунистов, преимущественно крестьян, которые в прошлом году массами записывались в партию.

В центральных губерниях отмечается новое явление. Владимирский губком в отчете ЦК сообщал: "Если раньше продовольственный вопрос стоял гвоздем порядка дня всех крестьянских съездов, собраний и конференций, то за последнее время этим гвоздем стал "текущий момент". Кулачье сумело сорганизоваться не только в волостях, но и прибыв на губ. беспартийную конференцию, проявило демагогические выходки вплоть до отказа от помощи фронту, прекращения войны, требования учредилки, свободной торговли, отмены трудовой повинности и т. д. В губкоме имеются сведения, когда в одной волости (Владимирского уезда) крестьяне явились на волостную конфе

ренцию в количестве 800 человек, категорическим образом отказались от помощи фронту и голосовали резолюцию чуть ли не за Врангеля". Таких примеров немало и по другим губерниям.

Не добившись уступок от государства и потеряв вторую точку опоры с разгромом основных сил контрреволюции, крестьянство предпринимает попытки самостоятельно, силой повлиять на государственную политику. В августе начинается известное восстание в Тамбовской губернии -- "антоновщина". Усиливается движение по всем регионам страны. Информационные сводки ВЧК за вторую половину 1920 года свидетельствуют, что в республике не было практически ни одной губернии, не охваченной в той или иной степени так называемым бандитизмом.

Настроение городских рабочих было немногим лучше. В Киеве в мае, после начала польского наступления, губком партии и профсоюзы попытались провести 25 % мобилизацию рабочих для фронта. Мобилизация провалилась. По словам секретаря губкома М. Рафеса: "На одном заводе при голосовании резолюции все до одного рабочие воздержались. На другом принята резолюция, что рабочие пойдут, если будет мобилизована буржуазия, а также в панике бегущие советские служащие...".

С советско-польской войной связан характерный внешнеполитический рецидив военного коммунизма. Речь идет о печально известном марше на Варшаву. Для нас не имеют значения оперативные подробности этого эпизода войны с поляками, важен общий замысел этой операции, начавшейся в дни работы II Конгресса Коминтерна.

Думается, что наиболее точно ее суть выразил Троцкий в выступлении на IX партконференции, где в бурной дискуссии происходил поиск виновных в поражении под Варшавой. Отводя потоки обвинений от себя и командования Западным фронтом, он сказал, что "нам задача была дана прощупать под ребра белую Польшу, прощупать так крепко, чтобы из этого, может быть, получилась бы Советская Польша". Сам Ленин косвенно подтвердил, что замысел был намного шире разумения простого командующего фронтом и даже РВС Республики: "Вопрос стоял так, что еще несколько дней победоносного наступления и не только Варшава взята (это не так важно было бы), но разрушен Версальский мир". Очевидно, в ЦК считали, что Европа еще не навоевалась.

Для исполнения этого замысла командующий Зап-фронтом М. Н. Тухачевский подходил как нельзя лучше. По

всей видимости, в его карьере немалую роль сыграла характеристика, которую ему, еще командующему 5-й армии Восточного фронта, дал председатель Сибревкома И. Н. Смирнов: "Командарм Тухачевский -- 28 лет, с 1917 года в партии, человек безусловно свой, смелый до авантюризма. Мягкий, поддающийся влиянию, с тактичным комиссаром будет в любом месте отлично командовать не только армией, но и фронтом".

Для похода в Европу необходим был именно такой талантливый, смелый до авантюризма и одновременно послушный командующий. В одном из своих приказов по фронту Тухачевский провозгласил: "На штыках понесем счастье и мир трудящемуся человечеству". Но Европа холодно встретила посланцев счастья. Красноармейцы, принимавшие участие в походе, говорили, что увидели, что поляки, в том числе рабочие, не хотят Советского строя. "За Бугом в нас стреляли и старый и малый", -- писал один солдат в письме, переданном Троцким Ленину. Это сильно деморализовало армию. Солдаты недовольны войной, устали. "Солдатская масса всецело против этой войны", -- говорилось в нем.

Гражданское население в театре военных действий также переживало сложные чувства. Командированный ответработник, побывавший в освобожденных районах, отмечал, что население явно предпочитает Польшу Советской республике. "Нигде антисоветское настроение не так ярко, как в местах, освобожденных от поляков, ибо экономически эти места сильно оживились во время оккупации...". Но подобные тревожные сигналы растворялись в подавляющем самоуверенном настроении партийно-государственного руководства.

Наверное никогда за три послеоктябрьских года советское правительство не чувствовало такой уверенности и прилива сил, как в последние месяцы 1920 года. В октябре были заключены предварительные условия мирного договора и прекращены военные действия с Польшей. В ноябре Красная армия победоносно завершила гражданскую войну, опрокинув в Черное море врангелевские войска. На хозяйственном фронте отлаженный продовольственный аппарат ударными темпами вел выкачку хлеба у крестьян и гнал его в промышленные районы. Продовольственный паек рабочих Москвы и Петрограда приобрел небывалые для последних лет размеры и регулярность.

Накормленные рабочие увеличивали производительность труда. Промышленность в ноябре -- декабре начи

нает наращивать выпуск продукции. На 1921 год планируется почти двойное увеличение программы производства. Знаменитый приказ No 1042 наркома путей сообщения Троцкого принес ощутимые результаты и самый разрушенный участок народного хозяйства -- железнодорожный транспорт также переживал подъем. Сократилось количество "больных" паровозов и вагонов, увеличился объем перевозок.

Ввиду устранения внешней опасности, партия большевиков позволяет себе немного расслабиться и заняться накопившимися внутренними разногласиями и проблемами. Дискуссия о "верхах" и "низах" в партии плавно переходит в русло более широкой дискуссии о профсоюзах. Троцкий, вдохновленный своими административными успехами на транспорте, 3 ноября на комфракции V Всероссийской профсоюзной конференции бросает лозунги "огосударствления" профсоюзов и "завинчивания гаек военного коммунизма". Его менее решительные товарищи, не склонные экспериментировать с пролетариатом, стоят за сохранение статус кво профсоюзов и даже допускают возможность расширения рабочей демократии, но в области отношений с крестьянством готовят не менее радикальный проект.

Ленин, забыв о своих же словах на VIII съезде РКП (б), что "нет ничего глупее, как самая мысль о насилии в области хозяйственных отношений среднего крестьянина", активно поддерживает, зародившуюся в недрах Наркомпрода, идею широкомасштабного применения государственного принуждения в сельскохозяйственном производстве, которая в конце декабря находит свое законодательное выражение в принятом VIII съездом Советов постановлении о мерах укрепления и развития крестьянского хозяйства. На этом же съезде в ответ на лавину предложений, как со стороны меньшевиков и эсеров, так и со стороны части комфракции, отказаться от политики разверстки и перейти к системе продналога, Ленин хладнокровно отвечает, что не видит в этом "ничего конкретного и делового".

Параллельно идет волна декретов в плане "ликвидации" денег. В конце 1920 -- начале 1921 года отменяется оплата городским населением государственных услуг по снабжению продовольствием, ширпотребом, топливом, медикаментами, плата за жилье, пользование телеграфом и телефоном. ВСНХ национализирует остатки мелких предприятий. Малейшие проблески сомнений гасятся необычайно

дружным хором голосов, уверенных в скором и непосредственном переходе к социалистическому строительству.

На исходе 1920 года государственная воля выжимала из системы военного коммунизма беспрецедентное ускорение, и помыслы руководства были устремлены только вперед, что не позволяло заглянуть за внешнюю оболочку и понять, что основные узлы общественного организма находятся на грани разрыва. Впрочем даже от очевидных проблем предпочитали отмахиваться. Достаточно сказать, что вопрос о тамбовском восстании впервые был рассмотрен в ЦК РКП (б) лишь в начале 1921 года, т.е. только через пять месяцев после его начала.

Внешнее благополучие было самым резким образом нарушено со вступлением страны в 1921 год. С новым годом кризис перешел через грань подспудного созревания в открытую форму и первый его удар пришелся по стальным артериям республики -- железнодорожному транспорту, который начал катастрофически снижать объем перевозок из-за недостатка топлива. Проблема топлива оказалась напрямую связанной с отношениями с крестьянством и продовольственной политикой. Заготовка дров в порядке повинности велась крестьянами крайне вяло. Заготовка же методом хозяйственного подряда, ввиду ее капиталистического характера, была упразднена еще осенью 20-го. Шахтеры, которые видели только хвосты хлебных маршрутов, проносящихся с Кубани мимо Донбасса в центр, разворовывали остатки угля для обмена на продовольствие.

В первых числах января стали ощущаться перебои с хлебом в Москве и Петрограде. Выяснение причин показало, что все резервы продовольствия в разоренной Европейской России исчерпаны и надежда остается только на подвоз с отдаленных окраин -- Сибири и Северного Кавказа. В это же время помимо нехватки топлива развитию перевозок начало препятствовать еще одно не менее грозное обстоятельство. На тамбовщине, в Поволжье, Сибири и других местах ширилось повстанческое движение крестьян, несогласных с продовольственной политикой государства. Их отряды целенаправленно разрушали железнодорожные пути, затрудняя и без того обессилевшее транспортное обращение. Волна крестьянских восстаний в течение января нарастала стремительно.

Сами по себе плохо вооруженные крестьянские отряды не представляли особенной угрозы государству. Оно намеревалось поступить с ними так же, как и со многими

сотнями разрозненных выступлений, случавшихся и ранее. Ко после Врангеля крестьянство нашло себе мощного союзника в лице Красной армии, которая на 90 с лишним процентов состояла из тех же крестьян, и на ее состоянии непосредственным образом отражалось брожение умов в деревне. Победоносная Красная армия оказалась весьма ненадежным орудием в борьбе против повстанцев. С наступлением зимы настроение в воинских частях приобрело очень беспокойный характер. Из охваченной восстанием Сибири в Москву летели просьбы отозвать "разложившиеся" сибирские дивизии в Европу и прислать хотя бы и оборванные и голодные, но верные воинские части.

Одновременно с этим проходила демобилизация. Демобилизованные красноармейцы, возвращаясь на родину, находили свои деревни в полной нищете и отчаянии и зачастую направлялись в отряды восставших. Ленин на X съезде признавал, что демобилизация Красной армии дала повстанческий элемент в невероятном количестве.

Восстание гарнизона морской крепости Кронштадт и экипажей некоторых кораблей Балтийского флота явилось продолжением волнений и забастовок, охвативших в конце зимы петроградские заводы. Кронштадтское восстание представляло собой самую серьезную опасность. Оно могло сыграть роль детонатора к тому горючему материалу, который представляла из себя Россия к весне. Многочисленные корреспонденты сообщали в то время в ЦК из разных мест, что обстановка поразительно похожа на ситуацию весной 1918 года, перед самым началом гражданской войны.

ЛИТЕРАТУРА

Б и л л и к В. И. В. И. Ленин о сущности и периодизации советской экономической политики в 1917--1921 гг. и о повороте к нэпу. //Истори-ческие записки. 1 80, 1967.

Бордюгов Г. А,, Козлов В. А. Историческое развитие весны 1918 г. //Вопросы истории КПСС. 1990. No 8, 9.

Гимпельсон Е. Г. "Военный коммунизм": политика, практика, идеология. М., 1973.

Дмитренко В. П. Советская экономическая политика в первые годы пролетарской диктатуры. М., 1986.

Кабанов В. В. Крестьянское хозяйство в условиях "военного коммунизма". М., 1988.

К а р р Э. История Советской России, кн. 1. Большевистская революция 1917--1923. М., 1990.

ГЛАВА 3

СУДЬБЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ОППОЗИЦИИ

После Февральской революции Россия стала самой свободной страной в мире.

Ленин, апрель 1917 г.

Угроза "к стенке" стала криком ребят на улицах.

Из писем к Ленину, 1918 г.

Крах идеи "однородного социалистического правительства". --Большевистско-левоэсеровская коалиция. -- Созыв и разгон Учредительного собрания. -- Диктатура партии. -- ВЧК и "красный террор". -Подавление политической оппозиции. -- Идейные альтернативы большевизму.

События политической истории первых лет существования Советской власти, связанные с подавлением деятельности различных партий и запретом на свободомыслие -- одна из наименее освещенных сторон Отечественной истории послеоктябрьского периода.

В нашей исторической литературе, рассчитанной на массового читателя, эти события преподносились не только скупо, но и тенденциозно. Речь шла о сети заговоров, которую плели силы контрреволюции, стремящиеся свергнуть Советскую власть. Поэтому новая народная власть была вынуждена для своей самозащиты вести решительную борьбу с врагами и заговорщиками. Такие слова, как "меньшевик", "эсер", "кадет", были неразрывно связаны с понятием контрреволюционер. Для формирования в массовом сознании образов врагов революции активно использовались литература, искусство, кино. Историческая наука была призвана закреплять и обосновать этот стереотип соответствующими исследованиями.

Все это было далеко от исторической правды, противоречило реальным фактам и событиям политической борьбы того времени. О самих же событиях, связанных с грубым, насильственным попранием свободы и демократии, писать в нашей стране было невозможно.

Первая проблема, с которой столкнулись большевики

сразу же после октябрьского переворота, была проблема легализации собственной власти. Эту проблему должен был решить II съезд Советов. На этом съезде большевики первоначально располагали 250 мандатами из 518, эсеры --159, меньшевики -- 60. Но по отчетам создается впечатление, что большевики были в меньшинстве, настолько массивной и резкой была в их адрес критика, настолько шокированы были все социалистические партии переворотом, (готовившимся, впрочем, на глазах у тех же социалистических партий). После резкого обмена мнениями и вынесения соответствующих деклараций меньшевики и эсеры со съезда ушли. Уход "демократических партий", господствовавших на I съезде Советов, поставил под вопрос правомочность решений II съезда. Прежде всего это относилось к решению о формировании большевистского правительства -- Совета Народных Комиссаров. От имени небольшой группы меньшевиков-интернационалистов, оставшихся на съезде, ее лидер Мартов предложил создать "однородное социалистическое" правительство, состоящее из представителей всех партий социалистической ориентации. Сама эта идея была не нова. Еще до октябрьских событий лидеры левых эсеров Спиридонова, Камков, Трутовский, критикуя ЦК своей партии на состоявшейся в сентябре 1917 года Седьмой петроградской губернской конференции эсеров, требовали разрыва с кадетами и формирования "однородного социалистического правительства". Оставшись на съезде, как и меньшевики-интернационалисты, левые эсеры осудили уход эсеровской фракции и окончательно раскололи эсеровскую партию. "Мы решили не только оставаться в Смольном, но и принять самое энергичное участие в происходящем", -- объяснял Камков позицию левых эсеров. "Мы были бы плохими социалистами и революционерами /.../ если бы в октябрьские дни мы не были в рядах восставших", -- вторил левый эсер Абрамов. "Мы пошли с большевиками, хотя и осуждали их тактику, -- указал А. М. Устинов. --Тактику, но не программу. В программе у нас разногласий нет". А главное тактическое расхождение сводилось к тому, что левые эсеры, в отличие от большевиков, хотели сформировать правительство, которое было бы признано "если не всей революционной демократией, то хотя бы ее большинством". Идея "однородного социалистического правительства" имела поддержку и у значительной части революционно настроенных рабочих. 29 октября, через несколько дней после II съезда Советов, Всероссийский

Исполком профсоюза железнодорожников (Викжель) потребовал создания правительства из всех советских партий. В случае невыполнения своего требования профсоюз пригрозил всеобщей железнодорожной забастовкой.

После этого ультиматума ЦК большевиков направляет свою делегацию на совещание, созванное Викжелем. Представители большевистского ЦК были вынуждены согласиться с решением о создании коалиционного правительства, из 18 членов которого предлагалось всего 5 большевиков, но без Ленина и Троцкого. Последнее условие было поставлено представителями Союза спасения родины и революции, образованного меньшевиками и эсерами во главе с Черновым. После резкой полемики большевиков и "революционных демократов" делегация Путиловских рабочих заявила, что не допустит кровопролития между революционными партиями, а один из членов делегации воскликнул: "К черту Ленина и Чернова -- повесить обоих!" Необходимо отметить, что Ленин и Троцкий не были причастны ни к решению ЦК участвовать в совещании Викжеля, ни к принятому на нем соглашению. Все это происходило в их отсутствии: руководители большевиков в это время занимались организацией подавления восстаний юнкеров и Краснова.

Узнав о случившемся, Ленин безоговорочно отверг возможность союза с "революционной демократией". Следует признать, что и само "викжелевское" соглашение, ставившее в унизительное положение не только главных руководителей новой революции лично, но и всю партию, взявшую власть, не создавало возможностей для союза. И все же часть большевистского руководства, принадлежащая к сторонникам многопартийной коалиции, настаивала на поисках компромисса. Мотивировалось это тем, что в сложившихся условиях сохранение правительства, целиком состоящего из большевиков, возможно лишь путем террора. В ЦК произошел первый после Октябрьского восстания раскол. Большие колебания по этому вопросу были во ВЦИК и Совнаркоме. Но ни на какие уступки Ленин не пошел. Поддержанный Троцким и другими своими сторонниками, он в ультимативной форме потребовал отказаться от самой идеи "общего" правительства всех социалистов, пригрозив непокорным обратиться к революционным матросам. Петроградский Комитет РСДРП принимает резолюцию, отвергающую какие-либо уступки "соглашателя". Сами же "соглашатели" (Каменев, Зиновьев, Ногин, Рыков, Милютин) выходят из ЦК. Кроме

того Совнарком покидают Рыков, Ногин, Теодорович и Милютин. Однако вскоре все они возвращаются с повинной.

Ленин остается тверд и верен своему обещанию, данному на другой день после захвата власти: "Мы берем власть одни... Но взяв власть, мы будем расправляться железной рукой с врагами революции и саботажниками". В лагерь действительных противников революции начинают зачисляться неугодные новой власти. Но Ленин, понимая необходимость укрепления власти, противопоставляет позиции "коалиции партий" идею "коалиции масс". Эта идея получает политическое воплощение в союзе с левыми эсерами, обладавшими значительным влиянием в бунтующей части крестьянства.

К моменту октябрьского переворота и открытия съезда Советов большевики и левые эсеры уже были фактическими союзниками. Они искали сотрудничества друг с другом, поскольку вместе представляли наиболее левое крыло социалистического движения и только вместе способны были вырвать власть из рук слабосильного Временного правительства. Однако вопрос о совместном участии в перевороте неизбежно затрагивал и вопрос об участии левых эсеров в будущем Советском правительстве. Ленин соглашался на переговоры с левыми эсерами о вхождении в состав правительства крайне неохотно и лишь под давлением большинства ЦК РСДРП (б). А левые эсеры настаивали на ведении переговоров между всеми социалистическими партиями, требуя создания многопартийного "однородного" социалистического правительства -- "от энесов до большевиков".

Ленин (и поддерживавший его в этом вопросе Троцкий) намеревался противостоять этому требованию, но единства не было в самом большевистском руководстве. Большинство членов ЦК РСДРП (б) боялось формировать однопартийное большевистское правительство и поэтому 26 октября, за несколько часов до организации на Втором съезде Советов чисто большевистского правительства, большевики предложили трем левоэсеровским лидерам -- В. А. Карелину, Б. Д. Камкову и В. Б. Спиро -- войти в состав СНК. Это предложение определялось и тем обстоятельством, что на съезде левые эсеры не стали в оппозицию к большевикам, не объединили вокруг себя стоящие правее большевиков социалистические партии, а предпочли сотрудничество с большевиками. Само по себе это

указывает на то, что для левых эсеров блок с большевиками был не вынужденным, а желательным шагом.

Большевики шли на блок с левыми эсерами "не ради левых эсеров как таковых, а из-за того влияния, которое имела на крестьян эсеровская аграрная программа". Впрочем, дело было не во "влиянии", а в самой программе или даже в левоэсеровских партийных функционерах, имевших, в отличие от большевиков, доступ в деревню. Свердлов в марте 1918 г. признал, что до революции большевики "работой среди крестьянства совершенно не занимались". Об этом убедительно свидетельствует состав Первого съезда крестьянских Советов. Из 1115 делегатов эсеров было 537, социал-демократов -- 103, народных социалистов -- 4, трудовиков -- 6. На съезд не было избрано ни одного большевика, при том, что 136 делегатов объявили себя беспартийными, а 329 принадлежали к партиям несоциалистическим, т. е. "правее" эсеров и энесов.

С точки зрения большевиков, блок с левым крылом ПСР был логичным и естественным шагом. Принятие большевиками аграрной программы, без которой большевистское правительство не смогло бы функционировать, и согласие левых эсеров, в случае принятия большевиками эсеровской аграрной программы, во всех вопросах следовать программе большевиков стало, как тогда казалось, залогом успешного сотрудничества. Левоэсеровские партийные кадры в сельских Советах и большевистские партийные функционеры в Советах городских естественно дополняли друг друга. Реальный фундамент для такого союза уже существовал: непрерывной борьбой с большинством своей партии левые эсеры показали, что стоят на позициях, сходных большевизму.

Расхождения между большевиками и левыми эсерами в дни подготовки октябрьского переворота и в теории и в практике следует признать несущественными. Левый эсер Малкин указывал впоследствии, что в теории петроградские левые эсеры вели решительную борьбу с большевиками "до момента восстания, выставляя принцип диктатуры демократии против большевистского принципа диктатуры пролетариата". Буквально то же самое повторял и Камков: "Мы боролись со стремлением большевиков осуществить "диктатуру пролетариата" и противопоставляли ей "диктатуру демократии". На практике это означало, что в то время, как левые эсеры соглашались произвести переворот и низвергнуть Временное правительство лишь с санкций съезда Советов, большевики собирались произвести этот

переворот до созыва Съезда и поставить Съезд перед свершившимся фактом.

Нужно отметить, однако, что это практическое расхождение, от которого мог бы зависеть вопрос о поддержке или отказе в поддержке левыми эсерами большевистского переворота, сами левые эсеры поспешили превратить в расхождение академическое. Когда выяснилось, что ВРК, куда входили и левые эсеры, несмотря на обещания не готовить восстания и ограничить свою деятельность исключительно защитой "против готовящегося нападения контрреволюции", намеревается, накануне Всероссийского съезда, произвести переворот, руководство левых эсеров решило не "заниматься моральной характеристикой", а "с учетом того, что происходило", пусть и критически относясь "к политике, которую вел в последнее время" в Петросовете Троцкий, и "к течению большевиков, которое называется экстремистским и с которым не согласна и часть самих большевиков", занять "свое место в Смольном институте" и на съезде Советов, "где представлена вся истинная революционная демократия".

Большевистско-левоэсеровский блок обе партии считали блестящей находкой. Формально "уния" была заключена только после Второго съезда Советов, т. е. уже после октября. Однако к мысли о необходимости образования коалиции лидеры большевиков и левых эсеров пришли еще до октябрьского переворота. Тактика левых эсеров была проста: бить "направо", кооперироваться "налево". "Левее" находились большевики. И кооперироваться левые эсеры могли прежде всего с ними. Правомерность сотрудничества с большевиками ни разу не была подвергнута сомнению из левоэсеровского руководства. Наоборот, левоэсеровские лидеры всякий раз подчеркивали необходимость сотрудничества левого крыла эсеровской партии и большевиков. А Камков откровенно признал, что "вся агитация и пропаганда, которая велась левыми эсерами, нимало не отличалась от агитации, которую вели большевики".

Однако дело не ограничивалось "агитацией и пропагандой". К середине октября из Военной организации большевиков, Петроградского Совета и Военной организации левых эсеров был создан Военно-революционный комитет (ВРК). Первым председателем ВРК стал левый эсер П. Е. Лазимир. В Военно-революционном комитете, где важна была практическая повседневная работа, никаких разногласий между большевиками и левыми эсерами не было: списки членов ВРК не велись, разница между боль

шевиками и левыми эсерами в повседневной работе ВРК стерлась. Никто не знал, кто большевик, а кто левый эсер. За все время не было ни одного голосования по фракциям, а партийные фракции ВРК ни разу не собирались на фракционные совещания. И большевикам было абсолютно все равно, в большинстве они в Военно-революционном комитете или нет. По признанию Троцкого, левые эсеры работали в ВРК "прекрасно".

Однако от предложения большевиков левые эсеры отказались, так как вхождение их в однопартийное большевистское правительство принципиально ничего не меняло в характере власти и к тому же показывало другим социалистическим партиям, что левые эсеры не хотят союза "со всей остальной демократией" и являются косвенными виновниками "той гражданской войны, которая была неизбежна", а это, в свою очередь, привело бы к усилению разногласий "в рядах революционной демократии", в то время как у левых эсеров была прямо противоположная задача -- примирение.

Большевики, со своей стороны, не могли не считаться со столь многочисленной фракцией, а Ленин с Троцким больше всего боялись создания единого антибольшевистского социалистического блока. Поэтому, приняв к сведению отказ левых эсеров войти в формируемое ими правительство, большевики достигли с левыми эсерами договоренности о провозглашении Лениным на съезде эсеровского закона о земле "во всей его полноте", вместе с пунктом об уравнительном землепользовании, в соответствии с эсеровским крестьянским наказом 242-х.

Несмотря на отказ войти в Совнарком, верность реальному союзу с большевиками левые эсеры доказали на следующий день во время борьбы за власть в Москве. Говоря об этих событиях, Бухарин отмечал, что "левые эсеры со всей своей активностью и с необычным героизмом сражались бок о бок с нами". Причем во главе отряда особого назначения, буквально решившего исход сражений 28 октября и спасшего Моссовет от захвата верными Временному правительству войсками, был поставлен левый эсер-прапорщик Г.(Ю.) В. Саблин. А левый эсер Черепанов перед самым началом боев в Москве заявил: "Хотя я не разделяю программы большевиков, но я умру вместе с вами, потому что я социалист"; и позже, вспоминая о защите Моссовета, добавил: "Мы там остались и пробыли как раз особенно опасную ночь в Совете, когда, собственно, вся советская работа висела на волоске". Это движение боль

шевиков и левых эсеров навстречу друг другу в 1918 году кратко и просто сформулировала левая эсерка А. Измаилович: "В октябре знамя революции несли две истинно социалистические партии -- большевики и левые эсеры. /.../ После Октябрьской революции большевики и левые эсеры заключили между собою тесный союз". Действительно, после того как все усилия левых эсеров на примирение с "революционной демократией" оказались тщетными, они официально оформляют свой послеоктябрьский союз с большевиками. Произошло это 15 (28) ноября 1917 года на совместном заседании ВЦИКа Советов рабочих и солдатских депутатов, Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов и Всероссийского чрезвычайного крестьянского съезда, провозгласивших создание коалиции. Был образован единый Всероссийский центральный исполнительный комитет (ВЦИК). Левые эсеры вошли в Совнарком, получив три народных комиссариата -- юстиции, сельского хозяйства, почты и телеграфа, а также другие правительственные посты меньшего ранга. За этим союзом Ленин признал решающую роль в утверждении новой власти: "Мы победили потому, что приняли не нашу аграрную программу, а эсеровскую... Наша победа в том и заключалась... Вот почему эта победа была так легка...".

Использовав левых эсеров для захвата и утверждения собственной власти, большевики, опираясь на этот союз, начинают подавление оппозиции. Такая тактика наглядно проявила себя во время выборов, созыва, а затем и разгона Учредительного собрания.

Сегодня, зная о судьбе Учредительного собрания, может показаться удивительным, что в течение всего 1917 года те же самые большевики и левые эсеры энергично выступали за его скорейший созыв. Так Ленин еще до возвращения в Россию, в Швейцарии в листовке "Товарищам, томящимся в плену" предостерегал против Временного правительства, которое "оттягивает назначение выборов в Учредительное собрание, желая выиграть время и потом обмануть народ", и неоднократно выступал в защиту Собрания после возвращения в Россию в апреле. В день большевистского переворота, 25--26 октября, в воззваниях Военно-революционного комитета и в обращении Второго съезда Советов, принятом в ночь на 26 октября, новая власть подчеркивала, что созовет Собрание. Постановление об этом было утверждено 27 октября на первом же заседании ВЦИК второго созыва, где указывалось, что "выборы

в Учредительное собрание должны быть произведены в назначенный срок, 12 ноября".

Советские законы и учреждения автоматически считались временными, в том числе и Совнарком, создаваемый как временный орган -- до созыва Учредительного собрания, с началом работы которого теряли силу декреты советской власти. Упоминания об Учредительном собрании не содержались только в тексте декрета о мире. Но и здесь Ленин обещал передать все пункты договора на рассмотрение Собрания, "которое уже будет властно решать, что можно и чего нельзя уступить". Наконец, свержение Временного правительства также оправдывалось необходимостью созвать Собрание как можно скорее.

Как бы в подтверждение этого 28 октября в избирательные комиссии на местах были разосланы телеграммы за подписью Ленина с приказом продолжать работу по организации выборов и обязательно провести их в установленный еще Временным правительством срок. Однако в самом постановлении от 27 октября дата созыва не называлась. Вскоре Ленин предложил отсрочить выборы, расширить избирательные права, предоставив их 18-летним (молодежь была настроена преимущественно радикально), "обновить избирательные списки", объявить вне закона кадетов.

Не многие из большевиков тогда поддержали Ленина, считая, что отсрочка выборов будет понята как их отмена. Однако некоторые практические шаги большевики предприняли. Так, 6 ноября они попытались (неудачно) завладеть документами комиссии по выборам в Собрание (Всевыборы): Бонч-Бруевич потребовал от Всевыбора представить большевикам данные "о работе комиссии и вообще о тех мерах, которые ею принимаются для проведения выборов в назначенный срок", но Всевыборы заявили о непризнании СНК и выдать документы отказались. Поскольку собрание, по словам Ленина, могло оказаться кадетско-меньшевистско-эсеровским, большевики 8 ноября на расширенном заседании Петроградского комитета (ПК) РСДРП (б) впервые рассмотрели вопрос о возможном его разгоне. В. Володарский, выступивший с докладом по этому вопросу, указал, что в России народ, не прошедший демократической школы, не страдает "парламентским кретинизмом" и что даже при успешном для большевиков исходе выборов в Собрание они проведут "коренную ломку", в результате которой оно окажется "последним парламентским собранием" в России. Если же, продолжал Воло

дарский, "массы ошибутся с избирательными бюллетенями", Собрание будет разогнано силой.

Некоторые из выступавших предлагали Собрание вообще не созывать. Но поскольку большевики надеялись, что в случае заключения блока с левыми эсерами и меньшевиками-интернационалистами они получат относительное большинство, риск казался оправданным. К тому же несозванное Собрание стало бы символом всей антисоветской оппозиции и могло бы объединить страну на борьбу с большевиками. По крайней мере Собрание обещало пользоваться большим авторитетом, чем Временное правительство. Видимо, по этим причинам ВЦИК 8 ноября единогласно высказался за соблюдение намеченных ранее сроков выборов.

Политика левых эсеров в отношении Собрания менялась в зависимости от ситуации. 12 ноября, в день выборов, Б. Д. Камков на первой странице левоэсеровской газеты "Знамя труда" выступил со статьей, поддерживающей идею созыва Собрания. Камков заявил, что без санкции Учредительного собрания ни одно правительство не имеет права действовать от имени всего народа, и те, кто выступает против, "будут сметены с лица земли"; что только Учредительное собрание сможет "положить конец губящей страну и революцию гражданской войне". Однако на происшедших в этот день выборах левые эсеры потерпели поражение. Большинство голосов получили эсеры. В 68 округах (по четырем округам данные есть лишь частичные) голосовало 44 443 тыс. избирателей, в том числе за большевиков 10 649 тыс., или 24 %, за эсеров, меньшевиков и депутатов различных национальных партий -- 26.374 тыс., или 59 %, за кадетов и партии, стоящие правее кадетов -- 7.420 тыс., или 17 %. Из 703 делегатов, избранных в Собрание, 229 были эсерами, 168 -- большевиками, 39 -- левыми эсерами. Таким образом, даже вместе с левыми эсерами большевики уступали ПСР, хотя и обгоняли кадетов и другие "правые" партии. Левым эсерам приходилось срочно менять лозунги. На состоявшемся неделю спустя Первом съезде ПЛСР они в целом выступили против Учредительного собрания. В резолюции, принятой левоэсеровским съездом по вопросу об отношении к Собранию, указывалось, что "всякую попытку" превратить его "в орган борьбы с Советами" съезд будет считать посягательством "на завоевания революции" и оказывать тому "самое решительное противодействие".

На бойкот Собрания или уход из него левые эсеры

соглашались, но дискредитировать себя насильственным роспуском не хотели. Впрочем, некоторые делегаты съезда соглашались разогнать Собрание в случае, если оно постановит распустить Советы и аннулировать декрет о земле. Иначе считал Ленин. "Надо, конечно, разогнать Учредительное собрание", --сказал он в те дни Троцкому. Вскоре стало ясно, что за разгон высказывается видный левый эсер Натансон. После некоторых колебаний ПЛСР, переживавшая, по словам Троцкого, "недели своего крайнего радикализма", согласилась с мнением Натансона.

Большевики тем временем пытались найти менее рискованное, чем разгон, решение проблемы. 20 ноября на заседании СНК Сталин внес предложение о частичной отсрочке созыва. Но предложение было отклонено, так как считалось, что такая "полумера" лишь усилит слухи о нежелании большевиков созывать Собрание. Решено было готовиться к разгону. Совнарком обязал комиссара по морским делам П. Е. Дыбенко сосредоточить в Петрограде к 27 ноября до 10--12 тысяч матросов. 23 ноября Совнарком назначил комиссаром Всевыборы М. С. Урицкого, а члены Всевыборы, отказавшиеся предоставить Сталину и Петровскому документы, были арестованы. Только после этого, 26 ноября, Ленин подписал декрет "К открытию учредительного собрания". Открыть Собрание мог лишь уполномоченный Совнаркома.

В этот критический момент эсеровское руководство отказалось от идеи левого социалистического блока и согласилось действовать совместно с кадетами, получившими в Петрограде при выборах в Учредительное собрание 26,2 % голосов. Между тем в организованный "революционной демократией" "Союз защиты Учредительного собрания" кадеты, несмотря на протесты народных социалистов, допущены не были. Вскоре эту партию ожидал еще один, куда более серьезный удар. После некоторой подготовительной работы, 28 ноября, Ленин утвердил декрет СНК "об аресте вождей гражданской войны против революции". Согласно этому закону все видные члены кадетской партии, в том числе и депутаты Учредительного собрания, подлежали "аресту и преданию суду революционных трибуналов". 29 ноября на заседании ЦК больше-вистской партии Свердлов потребовал объявить кадетов "врагами народа" еще и постановлением ВЦИК, задним числом и в нарушение формальной процедуры: партийное решение было важно сделать решением советской власти.

Левые эсеры в общем приветствовали устранение конс

титуционно-демократической партии с политической арены, хотя и усматривали в самом декрете потенциальную опасность для ПЛСР: практиковать террор по отношению к целой партии. Левые эсеры, кроме того, были недовольны тем, что декрет "Об аресте вождей гражданской войны против революции" в нарушение установившихся норм отношений ПЛСР и РСДРП (б) был принят большевиками без предварительной договоренности с левыми эсерами. И в этом левые эсеры также усмотрели опасный для себя прецедент. После длительного обсуждения вопроса левые эсеры решили выразить большевикам умеренное недовольство. Они внесли во ВЦИК запрос о том, "на каком основании арестованы члены Учредительного собрания, которые должны пользоваться личной неприкосновенностью".

Запрос обсуждался во ВЦИКе в ночь с 1 на 2 декабря. За отмену декрета высказались С. Д. Мстиславский и И. 3. Штейнберг. Последний считал акт ареста кадетов "нарушением демократии" и требовал, чтобы арестовали лишь тех, кто действительно был "виновен" в контрреволюционной деятельности, причем в каждом конкретном случае точные данные о причинах ареста нарком юстиции предлагал докладывать ВЦИКу. Арестованных 28 ноября кадетов Штейнберг требовал освободить для участия в работе Собрания, так как в противном случае, по его мнению, оно превратится в филиал ВЦИКа. Вместе с тем Штейнберг поддержал ленинский декрет по существу, сказав, что звание члена "Учредительного собрания не должно спасать... во время беспощадной борьбы с контрреволюцией". Это половинчатое предложение было, однако, подвергнуто критике и Лениным, и Троцким. Большинством в 150 голосов против 98 при 3 воздержавшихся ВЦИК принял большевистский проект резолюции, подтверждавший "необходимость самой решительной борьбы" с партией кадетов. В резолюции далее указывалось, что ВЦИК и в будущем будет поддерживать Совнарком "на этом пути и отвергает протесты политических групп".

Под влиянием ли поражения на выборах в Собрание, или не желая извечно плестись в хвосте у большевиков (все равно численно превосходящих при голосовании любой резолюции), 3 декабря ЦК ПЛСР принял постановление о Собрании, совпадающее с позицией ЦК РСДРП (б). В нем говорилось, что отношение левых эсеров к Собранию будет всецело зависеть от решения им вопросов о мире, земле, рабочем контроле и от отношения к Советам.

Не следует, однако, считать, что в вопросе о разгоне Собрания большевики и левые эсеры достигли внутри своих партий полного единодушия. В большевистской фракции против откровенного разгона высказались, в частности, члены бюро фракции Каменев, Рыков и Милютин. В связи с этим 11 декабря ЦК по предложению Ленина рассмотрел вопрос о смещении бюро фракции. Ленин, поддержанный Свердловым, потребовал от фракции полного подчинения ЦК. На следующий день бюро фракции было переизбрано, а Бухарин и Сокольников назначены во фракцию политическими инструкторами.

19 декабря четыре левоэсеровских комиссара -- Колегаев, Карелин, Штейнберг и Трутовский -- обратились в Совнарком письменно с просьбой рассмотреть все неясности, касающиеся Учредительного собрания, на ближайшем заседании. Просьба была удовлетворена. 20 декабря Совнарком, не связывая себе руки в деле разгона Собрания, постановил открыть его 5 января 1918 г. Вечером следующего дня, выступая на съезде железнодорожников, Спиридонова указала, что Собрание "с подтасованным составом и, в частности, его правая часть может стать на пути развития социальной революции". "Революция перед этими препятствиями не остановится", -- заключила Спиридонова, дав понять, что следует ожидать разгона.

22 декабря постановление о созыве Собрания большинством голосов при двух воздержавшихся утвердил ВЦИК.

Одновременно с созывом Учредительного собрания большевики и левые эсеры назначили на 8 января Третий Всероссийский съезд Советов, а на 12 января --Третий Всероссийский съезд крестьянских депутатов (Чрезвычайный съезд крестьянских депутатов и представителей земельных комитетов). Съезды Советов созывались в противовес Учредительному собранию. На следующий день Свердлов разослал от имени ВЦИК всем Советам, а также армейским и фронтовым комитетам телеграммы о созыве Третьего съезда и Чрезвычайного крестьянского съезда. В телеграммах указывалось, что лозунгу "Вся власть Учредительному собранию!" Советы должны противопоставить лозунг "Власть Советам, закрепление Советской республики".

В рамках подготовки к разгону Собрания в Петрограде 23 декабря было введено военное положение. Непосредственная власть в городе перешла к Чрезвычайному военному штабу, как бы заменившему собой Чрезвычайную комиссию по охране Петрограда.

Вечером 3 января ВЦИК, Петросовет и Чрезвычайная комиссия по охране Петрограда предупредили население, что "всякая попытка проникновения... в район Таврического дворца и Смольного, начиная с 5 января, будет энергично остановлена военной силой". Комиссия предлагала населению не участвовать в демонстрациях, митингах и уличных собраниях, "чтобы случайно не пострадать, если будет необходимо применить вооруженную силу". А на запросы о том, что будет делать Советское правительство в случае возникновения антисоветских демонстраций, Бонч-Бруевич ответил: "Сначала уговаривать, потом расстреливать".

По приказу Чрезвычайного военного штаба, штаб Красной гвардии мобилизовал все наличные силы и резервы. В боевую готовность были приведены Литовский, Волынский, Гренадерский, Егерский, Финляндский и другие полки Петроградского гарнизона. В город прибыл сводный отряд Балтийского флота. Большевики распорядились "о доставке в Петроград одного из латышских полков". Кроме того, на подходах к Таврическому и Смольному расставлялись заградительные отряды, была усилена охрана государственных учреждений, патрулировались улицы, составлялись диспозиции уличных столкновений. "Надежный отряд матросов" для дежурства в Таврическом дворце -- команду для возможного разгона депутатов Собрания -- подбирал Бонч-Бруевич лично: 200 матросов с крейсера "Аврора" и броненосца "Республика". Возглавлял отряд анархист-коммунист матрос А. Г. Железняков.

Собирались ли эсеры отстаивать права Учредительного собрания вооруженной силой? Первоначально может создаться впечатление, что да. Еще во время октябрьского переворота Чернов заявил в речи на Десятой петроградской партийной конференции, что эсеры всегда стояли за Учредительное собрание, и "если кто-нибудь посягнет на нее" партия вспомнит "о старых методах борьбы с насилием с теми, кто навязывает народу свою волю". Однако к январю 1918 года позиция ЦК ПСР изменилась. Эсеры не хотели теперь быть причиной вооруженного столкновения, а потому предпочли попробовать мирным характером демонстраций "морально обезоружить" верные большевикам части. 3 января на заседании Лиги защиты Собрания из 210 делегатов от социалистических партий и "демократических организаций", а также представителей Путиловского и Обуховского заводов, было принято решение устроить 5 января мирную манифестацию. Вооруженное

выступление ЦК ПСР категорически запретил, считая его "несвоевременным и ненадежным деянием".

5 января 1918 года эсеры явились в похожий на военный лагерь и наполненный караулами Таврический дворец, в котором должно было заседать Учредительное собрание. Церемония пропуска в Таврический была такой, что депутат ощущал себя заключенным. Перед фасадом Таврического стояли артиллерия, пулеметы, походные кухни. Все ворота были заперты, открыта лишь крайняя левая калитка, в которую пропускали по билетам. Охрана проверяла пропуска, осматривала входящего, прощупывала, искала оружие. Затем пропускали в калитку, где проводилась вторая проверка, внутренняя. Всюду были вооруженные люди, больше всего матросов и латышских стрелков. У входа в зал заседания стоял последний, третий кордон.

Большевики и левые эсеры находились во фракционных комнатах. Они действовали единым блоком, согласившись в том, что открытие Собрания не будет задержано из-за отсрочки начала работы Третьего Всероссийского съезда Советов, но полномочий своих Совнарком Собранию не передаст. Предполагалось, что Собрание откроется в 12 часов дня. Но прошло несколько часов томительного ожидания перед тем, как оно начало свою работу: всем важно было знать, чем кончатся манифестации в Петрограде.

Манифестанты начали собираться утром в девяти сборных пунктах, намеченных Союзом защиты Учредительного собрания. Маршрут движения предусматривал слияние колонн на Марсовом поле и последующее продвижение к Таврическому дворцу со стороны Литейного проспекта. Предполагалось, что броневики, подойдя к казармам Преображенского и Семеновского полков, настроенных нейтрально, перетянут их на сторону Учредительного собрания, после чего вместе двинутся к Таврическому. Однако в ночь на 5 января рабочие ремонтных мастерских, поддерживавшие большевиков, вывели из строя бронемашины броневого дивизиона, и задуманное эсерами предприятие провалилось. Кой-какие гражданские манифестации, тем не менее, организовать удалось, но они были разогнаны вооруженной силой. При этом около ста человек было убито и ранено. (Когда об этом сообщили наркому юстиции левому эсеру Штейнбергу, тот ответил, что лично объездил все улицы центра Петрограда и везде все спокойно.) В этот же день 5 января драматические события произошли в Москве. Вот о чем свидетельствуют ранее за

секреченные протоколы заседания Президиума Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов г. Москвы и Московской области от 1 января 1918 г.:

Слушали: Вопрос о вооруженной демонстрации 5 января.

Постановили: Ввиду призыва прежнего состава ЦИК СРС и КД к вооруженной демонстрации на 5 января издать приказ о том, что демонстрация на 5 января не будет допущена.

1. В том случае, если, несмотря на приказ, демонстрация состоится, не допускать ее силой оружия...

О том, что произошло в этот день на улицах и площадях Москвы, сообщала газета "Наше время":

"На Тверской улице почти в упор был убит инженер Ратнер, несший знамя "Союза земских служащих". Стреляли в демонстрантов на Театральной площади, на Петровке, на Миусской площади.

На Страстной площади расстрелян несший знамя молодой человек и несколько манифестантов. Здесь же гражданин Борухин ранен в грудь навылет.

На Театральной площади у театра "Модерн" залпом из винтовок обстреляна манифестация печатников, направлявшихся к памятнику первопечатника Ивана Федорова. Несколько манифестантов убито и ранено.

На Неглинной улице обстреляна манифестация торгово-промышленных служащих. Несколько человек ранено, несколько убито. В числе раненых оказалась девушка-знаменосец, несшая плакат "Да здравствует демократическая республика!".

Усиленная стрельба была на Сухаревской площади, Сретенке, на Елоховской площади, Немецкой улице и дру-гих районах Москвы".

Сообщения газеты подтверждают протоколы заседания Исполнительного комитета Моссовета.

Протокол от 6 января: выступает делегат Кипень (меньшевик): "...Демонстрация 5 января подверглась самому дикому расстрелу, хотя жертвами падали не какие-нибудь "буржуа", а рабочие, представители подлинной демократии и социалисты. Это показывает, что партия власти, большевики боялись участия в демонстрациях именно рабочих.

Красногвардейцы на некоторых фабриках силой не выпускали рабочих на демонстрацию, отбирали знамена. В ряде случаев в манифестантов стреляли без предупреждения, в упор, хотя последние были безоружны.

Манифестанты шли с лозунгом "Да здравствует Учредительное собрание!"

Из протокола заседания Исполнительного комитета Моссовета от 7 января.

Яхонтов (меньшевик): "Комитет Пресненского района шел со знаменем, на котором было написано "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!", и тогда я заявил одному из красногвардейцев: "Что вы делаете, перед вами рабочая организация". Он выстрелил в упор. Красногвардейцы стреляли в рабочих и социалистов".

Тем временем в Петрограде к четырем часам были рассеяны последние значительные группы манифестантов. Можно было уже не тянуть с началом заседаний. Делегаты стали заполнять зал. Вместе с ними входили матросы. "Их рассыпали всюду, -- вспоминал Бонч-Бруевич. -- Матросы важно и чинно разгуливали по залам, держа ружья на левом плече". По бокам трибуны и в коридорах -- тоже вооруженные люди. Галереи для публики набиты битком сторонниками большевиков и левых эсеров (входные билеты на галереи, примерно 400 штук, распределял Урицкий). Сторонников правого сектора Собрания в зале было мало.

В четыре представитель фракции эсеров Г. И. Лордкипанидзе указал присутствующим на позднее время и предложил старейшему из членов Учредительного собрания открыть его, не дожидаясь приезда отсутствующих большевиков (прежде всего председателя ВЦИК Свердлова). Старейший был Е. Е. Лазарев, но по предварительной договоренности он уступил старшинство С. П. Швецову. Швецов поднялся на трибуну.

Ф. Раскольников вспоминает: "Свердлов, который должен был открыть заседание, где-то замешкался и опоздал... Видя, что Швецов всерьез собирается открыть заседание, мы начинаем бешеную обструкцию. Мы кричим, свистим, топаем ногами, стучим кулаками по тонким деревянным пюпитрам. Когда все это не помогает, мы вскакиваем со своих мест и с криком "долой" кидаемся к председательской трибуне. Правые эсеры бросаются на защиту старейшего. На паркетных ступеньках трибуны происходит легкая рукопашная схватка... Кто-то из наших хватает Швецова за рукав пиджака и пытается стащить его с трибуны".

Так началось заседание Учредительного собрания России. "Мы собрались в этот день на заседание, как в театр, -- писал левый эсер Мстиславский, -- мы знали,

что действия сегодня не будет -- будет только зрелище".

Растерявшись, Швецов объявил перерыв. В этот момент из рук председателя колокольчик вырвал подо-спевший в зал Свердлов. От имени ВЦИКа он объявил заседание открытым и потребовал от Собрания передать власть Советам. По указанию Ленина большевик Скворцов-Степанов предложил пропеть "Интернационал". Зал дружно запел, хотя режиссеры у левого и правого сектора были разные (у эсеров -- Чернов). Пропев, начали выбирать председателя. Эсеры выдвинули кандидатуру В.М.Чернова. Большевики -- М. А. Спиридонову. Избрали Чернова. Чернов вышел на трибуну и начал речь. Вряд ли ее кто-либо слышал, так как в зале не прекращался шум.

От имени большевиков в Учредительном собрании первым выступил Бухарин, потративший много времени на доказательство залу того, что Чернов, с его достаточно лояльной речью, все-таки не настоящий социалист. Выступавший от левых эсеров Штейнберг призвал Собрание принять Декларацию и передать власть Советам, что было равносильно самороспуску. Между тем эсеры и меньшевики все еще надеялись устоять, по крайней мере до речи Церетели. Когда он входил на трибуну, "крики со стороны большевиков, левых эсеров и "публики" дошли до таких размеров, что минут десять Церетели вынужден был стоять под дождем оскорблений и ненависти". Стенограмма Собрания достаточно красноречиво передает обстановку, царившую в зале заседания:

"Председатель. /.../ Слово имеет член Учредительного собрания Церетели. Церетели входит на кафедру. Рукоплескания на всех скамьях, кроме крайних левых. Псе встают. Сильный шум на левых скамьях.

Председатель. Граждане, покорнейше прошу вас уважить достоинство собрания/.../ (Шум, свистки). Покорнейше прошу не мешать мне в ведении собрания. (Голос: Долой тех, кто голосовал за смертную казнь!) Гражданин, как ваша фамилия? (Голос: Могилев!) При-зываю вас в первый раз к порядку... (Шум, свистки). Покорнейше прошу публику не вмешиваться в дело собрания. Граждане, покорнейше прошу соблюдать спокойствие/.../ (Шум, свистки). Граждане, мне придется поставить вопрос о том, в состоянии ли некоторые члены вести себя так, как подобает членам Учредительного собрания. (Голос: Долой тех, кто голосовал за смертную казнь!) Гражданин Могилев, вторично призываю вас к порядку/.../ (Шум продолжается). Угодно вам, граж

дане, восстановить порядок собрания и не шуметь? Граждане, неужели мне придется напоминать, что Учредительное собрание есть место, где нужно уметь себя вести. (Шум). Угодно Учредительному собранию, чтобы его председатель принял меры к тому, чтобы все соблюдали тишину и достоинство собрания? (Шум слева. Голос: Попробуйте!) Покорнейше прошу не шуметь. Гражданин Церетели, вы имеете слово.

Церетели. Граждане, представители народа! Я взял слово к порядку, чтобы обосновать мнение фракции, к которой я имею честь принадлежать/.../ (Шум. Голоса: Какой фракции?)

Председатель. Покорнейше прошу не переговариваться/.../ Граждане, не могущие сохранить спокойствие во время речи товарища Церетели, прошу вас удалиться и не мешать ему говорить. (Шум и возгласы слева: Вот еще, попробуйте!)".

После речи Церетели состоялось голосование по повестке дня заседания. Большинством в 237 голосов против 146 утверждена была эсеровская повестка. Стало очевидно, что добровольно собрание не разойдется. Для окончательного обсуждения вопроса о судьбе Собрания большевики и левые эсеры потребовали перерыва для фракционных совещаний. Руководители двух партий остановились на том, что нужно, формально не прерывая собрания, "дать возможность всем вволю наболтаться", но "на другой день не возобновлять заседание", а объявить собрание распущенным и предложить депутатам разойтись по домам. Перед фракцией большевиков с изложением этого плана выступил Ленин. После некоторых колебаний было решено последовать его совету и из Собрания уйти. В Белый зал Таврического дворца вернулись только Ломов и Раскольников, зачитавший декларацию большевиков об уходе. От имени левых эсеров аналогичное заявление вскоре сделал Карелин.

После ухода из собрания большевики и левые эсеры приняли постановление о его роспуске и включении большевистской и левоэсеровской фракции Собрания в состав ВЦИК.

Дыбенко тем временем отдал начальнику караула дворца Железнякову приказ "разогнать Учредительное собрание уже после того, как из Таврического уйдут народные комиссары".

Железняков вернулся в Белый зал, подошел к Чернову, оглашавшему в это время проект о земле, выждал,

а затем тронул Чернова за плечо и сказал, что "караул устал" и все присутствующие должны немедленно покинуть зал заседаний. Чернов пробовал возражать, но после вторичного требования Железнякова уступил, предложил принять все эсеровские законопроекты без прений, после чего объявил перерыв. В 4.40 утра Учредительное собрание прекратило свою работу.

6 января СНК принял тезисы декрета о роспуске Учредительного собрания. В ночь с 6 на 7 января декрет был принят ВЦИКом и распубликован в советских газетах. А еще через два дня петроградцы похоронили убитых 5 января 1918 г. манифестантов на том же кладбище, где покоились жертвы расстрела 9 января 1905 года. 18 января декретом СНК из всех ранее изданных советских законов были устранены ссылки на Учредительное собрание.

Эти дни стали зенитом большевистско-левоэсеровского союза, настолько тесного и, как казалось, прочного, что ПЛСР начала поговаривать о слиянии двух партий. Олицетворением этого союза было избрание Третьим съездом нового состава ВЦИК: из 306 членов большевиков было 160, а левых эсеров -- 125.

Уже после разгрома Учредительного собрания Ленин назвал немудрым и крайне рискованным решение большевиков и левых эсеров не откладывать созыв Учредительного собрания, а разгонять его. Впрочем, он указывал, что в конечном итоге все сложилось благополучно.

Разгон большевиками Учредительного собрания -- не просто реакция на "упрямство" этого политического института, большинство в котором свободной волей избирателей получили оппозиционные большевикам партии. Речь шла о принципиально различных моделях политического устройства. В одном --выражаясь современным языком, политический плюрализм, соревнование программ, сопряженные с ответственностью партий и их лидеров перед народом за проводимую политику. Этот вариант был решительно отвергнут.

Определяющую концепцию другой модели четко и откровенно сформулировал Ленин: "Когда нас упрекают в диктатуре одной партии... мы говорим: Да, диктатура одной партии! Мы на ней стоим и с этой почвы сойти не можем". Противопоставляя парламентаризму, как фор-ме демократии буржуазной, высшую "пролетарскую, или советскую демократию", вождь большевистской партии теоретически обосновал ее суть--диктатуру пролета

риата -- как диктатуру большинства над меньшинством. В этом и усматривался высший демократический характер пролетарской демократии. Но когда речь шла о политической практике, Ленин решительно отвергал понятие "воля большинства", как буржуазное. Главным он считал (имея в виду свою партию) в решающий момент, в решающем месте быть сильнее, победить. Но "быть сильнее и победить" для большевиков должно было означать не политическое противоборство в демократических формах, а диктатуру партии. "Научное понятие диктатуры, -- писал Ленин, -- означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть".

Такое понимание места и предназначения одной партии в "высшей форме демократии", метода осуществления ее власти и политики объективно определяло отношение не только к оппозиционным, но и альтернативным политическим силам.

Разгон Учредительного собрания, разгром партии кадетов было началом реализации этой установки. Но еще до указанных событий новая власть с первых дней своего существования начала предпринимать решительные шаги к подавлению демократии, политических и гражданских свобод. Первым декретом Совнаркома был декрет, запрещавший все, кроме "революционных", периодические издания. Это распоряжение смутило даже многих большевиков, помнящих требование программы своей партии о "свободе печати".

17 (30) декабря за "организацию контрреволюционного заговора" арестовывается избранный в Учредительное собрание лидер правых эсеров Авксентьев. Это была первая репрессия по отношению к представителю социалистической партии. Однако, как показали последующие события, политическое преследование "революционной демократии" становится одним из важнейших направлений осуществляемой стратегии "диктатуры партии". Инвектива "организация контрреволюционного заговора" требовала лишь соответствующего органа, специально предназначенного для политических репрессий.

7 (20) декабря 1917 года декретом Совнаркома была создана "Всероссийская чрезвычайная комиссия" (ВЧК) во главе с Дзержинским. Первоначально ее задачи и функции связывались с борьбой против саботажа и бандитизма. Однако уже в одном из первых циркуляров ВЧК пред

писывалось местным Советам направлять в комиссию "все сведения и данные об организациях и отдельных лицах, деятельность которых направлена во вред революции и власти народа".

Само по себе создание специального органа, охраняющего революцию от заговоров и посягательств со стороны контрреволюционных сил, в сложившейся обстановке было необходимо. Но так как "вред революции и власти народа" определялся с позиций диктатуры партии и самой ВЧК, "карающий меч революции" начал разить и ее свободомыслящих сторонников, был занесен над всем народом. Дзержинский в нескольких фразах выразил целую "философию" беззакония и произвола своей организации: "ЧК -- не суд, ЧК -- защита революции... ЧК должна защищать революцию и побеждать врага, даже если меч ее при этом попадает случайно на головы невинных".

Одно из самых потрясающих свидетельств того, как этот меч разил невинные головы -- письма русского писателя Короленко, адресованные Луначарскому. Перед нами характерный пример борьбы против саботажников и спекулянтов: "...Мое смутное предчувствие есть факт: пять бессудных расстрелов, пять трупов легли между моими тогдашними впечатлениями и той минутой, когда я со стесненным сердцем берусь за перо. Только два-три дня назад мы узнали из местных "Известий" имена жертв. Перед свиданием с вами я видел родных Аронова и Мир-кина, и этот отблеск личного драматизма на эти безвестные для меня тени. Я привез тогда на митинг, во-первых, копию официального заключения лица, ведающего продовольствием. В нем значилось, что в деяниях Аронова продовольственные власти не усмотрели нарушения декретов. Во-вторых, я привез ходатайство мельничных рабочих, доказывающее, что рабочие не считали его грубым эксплуататором и спекулянтом. Таким образом, по вопросу об этих двух жизнях были разные, даже официальные, мнения, требовавшие во всяком случае осторожности и проверки. И действительно, за полторы недели до этого в Чрезвычайную комиссию поступило предложение губисполкома, согласно заключению юрисконсульта, освободить Аронова или передать его дело в революционный трибунал.

Вместо этого он расстрелян в административном порядке". А это уже свидетельство о выполнении другой, не менее важной функции ВЧК -- борьбы с контрреволю

ционными организациями: "Теперь и в Полтаве мы видим то же: Чрезвычайная комиссия на этот раз в полном согласии с другими учреждениями производит сплошные аресты меньшевиков. Все более или менее выдающееся из "неблагонадежной" социалистической оппозиции сидит в тюрьме...".

Органы ВЧК пронизывают структуру гражданских и военных учреждений новой власти, их сеть покрывает всю территорию Советской республики. Одновременно, осуществляя по своему усмотрению арест, ведение следствия, вынесение и приведение приговора в исполнение, Чрезвычайные комиссии не только вызывали ужас у населения, но и приводили в трепет местные органы власти. Все это не могло не вызвать ответной реакции, прежде всего в эсеровской среде, чья партия традиционно исповедовала метод террористических акций. После убийства видного большевика Володарского 30 августа 1918 года в Петрограде был убит председатель местного ЧК Урицкий, а в Москве эсеркой Фанни Каплан ранен Ленин. 5 сентября Совнарком издал постановление о "красном терроре" и поручает осуществление "беспощадного массового террора" ВЧК. Без суда, по постановлению Чрезвычайной комиссии в этот же день Каплан была расстреляна. Начинаются массовые казни, реальное число которых неизвестно. Но заместитель председателя ВЧК Петерс, называя цифру -- 600 человек, не считает ее чрезмерной за ранение вождя, а комиссар внутренних дел Петровский сетует на чрезвычайно ничтожное, по его мнению, количество серьезных репрессий и массовых расстрелов. В газетах этих дней можно было прочитать: "Нет невинных. Каждая капля крови Ленина должна стоить буржуям и белогвардейцам сотен мертвых".

Террор вводится в ранг систематической государственной политики, направленной против населения. Петровский и Дзержинский дают указание брать "значительное количество заложников". Появление "института" заложников, в число которых попадали ни в чем не повинные люди, найдет широкое применение не только "в борьбе с контрреволюцией", но и в "строительстве нового общества". Так, в постановлении Совета рабоче-крестьянской обороны от 15 февраля 1919 года говорилось: "взять заложников из крестьян с тем, что если расчистка снега не будет произведена, они будут расстреляны".

Кроме системы заложников, применяется еще один способ защиты "рабоче-крестьянской власти" -- концлаге

ря. Впервые этот термин использует нарком военмор Троцкий, который в своем приказе от 4 июня 1918 года требует заключать в концлагеря восставших чехословаков. Со временем контингент направляемых в концлагеря расширяется от "белогвардейцев" до "попов, кулаков, зараженных мелкобуржуазной психологией рабочих", и вообще всех "сомнительных". Это новое средство массового террора получает название "школы труда". И здесь, по неписанной "революционной законности", суд вершит прежде всего ВЧК. Что касается высшей "писанной" законности, то она закрепляется принятой в июле 1918 первой Конституции РСФСР. По этой Конституции значительная часть населения (около 5 млн) полностью лишается гражданских прав. В категорию "лишенцев", помимо представителей "бывших эксплуататорских классов", включаются служители культа, торговцы, использующие наемный труд, частники. Последняя "правовая норма" ущемляла значительное число крестьян, которые во время сезонных полевых работ позволяли себе нанять хотя бы одного работника. Для остальной массы крестьянства при выборах в Советы пять голосов приравнивалось к одному рабочего. Дети и члены семей "лишенцев" причислялись к этой категории автоматически.

На таком внутреннем политическом фоне, в условиях гражданской войны, разворачивалась борьба за "диктатуру партии". Весь спектр политических сил, так или иначе противостоящих большевикам, разделялся на три основных лагеря. Первый -- не только откровенно антибольшевистский, но и антисоветский. Главной силой этого лагеря была кадетская партия, которая создавала антибольшевистские политические коалиции ("Национальный центр", "Союз возрождения России"), активно сотрудничала с белым движением. Поэтому борьба с этим лагерем не ограничивалась политическими репрессиями, но и включала в себя борьбу на основных фронтах гражданской войны. Военное поражение в этой войне белых одновременно означало и политический разгром данного лагеря.

Второй лагерь так называемого "третьего пути" представляла прежде всего партия социалистов-революционеров. На разных этапах в большей или меньшей степени к нему примыкали меньшевики. После разгона Учредительного собрания, в котором эсеры были представлены наибольшим числом, они возглавляют движение, получив

шее название "демократической контрреволюции". Само название было дано участником этого движения Майским, который позднее примкнул к большевикам, стал видным дипломатом и академиком. "Демократическая контрреволюция" представляла собой деятельность самообъявленных правительств, возникших в различных окраинных районах. Наиболее известным из них был Комуч (Комитет членов Учредительного собрания в Самаре). В сентябре 1918 г. Комуч попытался объединить другие правительства Урала и Сибири. Такое объединение произошло в Уфе под названием "директории". Через несколько недель она была свергнута Колчаком, который арестовывал и казнил эсеров.

После этих событий партия социалистов-революционеров раскалывается. Основное ядро во главе с Черновым, отказываясь от вооруженной борьбы с большевиками, по-прежнему выражает к ним враждебное отношение. Группа председателя Комуча Вольского пытается наладить какие-то отношения с большевиками. Крайне правое крыло призывает к актам политического террора. Однако партия в целом не выдерживает внутренних распрей и внешних ударов со стороны большевиков, левых эсеров и белогвардейцев, теряет поддержку в массах и фактически сходит с политической арены. В феврале 1922 г. 47 руководителей эсеровской партии были арестованы. Этот репрессивный акт получает международный резонанс и становится предметом обсуждения на совещании трех Интернационалов.

Состоявшийся в июне 1922 г. судебный процесс приговаривает 14 подсудимых к смертной казни. Правда, декретом ВЦИКа исполнение приговора было отложено.

Партия меньшевиков (РСДРП) после Октябрьской революции долгое время не имела какой-либо "заранее выработанной, планомерной стратегии". ЦК РСДРП полагал, что большевики, осознав неудачу предпринятого социалистического эксперимента, "отступят и будут стремиться к соглашению с другими партиями". В таких условиях "нельзя было разработать никаких конкретных планов, и все действия меньшевиков в значительной мере носили характер импровизации..."

Кроме того не ослабевали внутрипартийные противоречия.

Левое крыло в меньшевизме отстаивало идею однородного социалистического правительства, исходя не только из собственных представлений о перспективах россий

ской революции, но и будучи озабоченным восстановле-нием авторитета и влияния своей партии. Банкротство коалиционной политики не вызывало сомнений. Меньшевики пережили почти катастрофические для них результаты выборов в Учредительное собрание. По стране за РСДРП проголосовало всего 2,3 % избирателей, и в Учредительное собрание она получила всего 17 мандатов.

К концу 1917 г. -- началу 1918 г. партия меньшевиков была "сильно подорвана всем предыдущим ходом событий; ...сдавлена между эсерами и большевиками... организационно и количественно ослабленной". Правое крыло во главе с А. Н. Потресовым считало допустимым объединение против большевиков с любыми силами, не исключало для себя вооруженных методов борьбы. В первые послеоктябрьские дни ЦК РСДРП незначительным большинством отверг позицию правых. Сначала (в резолюции от 29 октября) он признал недопустимым любое соглашение с РСДРП (б) "до полной ликвидации большевистской авантюры". Но после поражения мятежа Керенского -- Краснова высказался за "соглашение" с большевистской партией.

Для обсуждения вопросов тактики ЦК меньшевиков созвал чрезвычайный съезд партии (30 ноября -- 7 декабря 1917 г.). Его делегаты представляли более чем 143 тыс. членов РСДРП.

Центральным на съезде был вопрос об отношении к Советской власти. Проявив единодушие в негативной оценке Октябрьской революции, его делегаты бурно спорили о прошлой, настоящей и будущей политике российской социал-демократии. На съездовских заседаниях, по сути, сталкивались не только позиции правого и левого крыла, но и два различных подхода к перспективам партии.

Первое направление представляло левое крыло во главе с Ю. О. Мартовым. В речи о текущем моменте он напомнил делегатам, что "переворот 25 октября" был далеко не случайным, а предопределенным "всем ходом русской революции" событием. Ю. О. Мартов полагал, что "октябрьский переворот", несмотря на свою "отрицательную форму", объективно поставил перед собой прогрессивные, хотя и неосуществимые задачи. Из этого тезиса выступающий делал вывод о двух возможных путях "ликвидации этого переворота": 1) в форме развала русской революции; 2) посредством восстановления единства рабочего движения, координации сил пролетариата

и мелкобуржуазной демократии. Второй путь мыслился Мартовым как единственный шанс спасения революции.

Правое оборонческое крыло отвергало любые компромиссы с большевистской властью. "Мы стоим перед большевиками как враги и ведем борьбу с ними", --говорила, к примеру, Зарецкая. А. Н. Потресов провозгласил долгом социал-демократии "пойти в рабочие кварталы и сказать прямо и резко, что у нас нет ничего общего с большевизмом". Он открыто отстаивал тезисы о большей общности меньшевиков с буржуазной демократией, чем "со Смольным", и об отсутствии в стране контрреволюционных сил "за пределами большевизма". На вопрос из зала: чем свергнуть "самодержавие Смольного"? -- Потресов ответил: "Чем угодно. Если сил нет, то это не значит, что мы должны примириться, как не примирялись мы с самодержавием при Николае".

После выхода из РСДРП (весна 1918 г.) оборонческой группы А. Н. Потресова, отрицавшей участие меньшевиков во ВЦИК, острота разногласий в партии меньшевиков несколько притупилась. Однако сторонники "немедленного подавления" Советского "режима" образовали фракцию "активной борьбы" с большевиками. Их представители входили и в "Союз возрождения России", и в состав антисоветских правительств (в Самаре, Омске, Екатеринбурге, Ашхабаде и др.).

В феврале 1918 г., когда в центре политической жизни страны стоял вопрос об отношении к мирному договору с Германией, меньшевики организовывали кампанию против заключения мира. В дни переговоров в Бресте ЦК РСДРП выпустил прокламацию с призывом мира не подписывать, делегацию из Бреста отозвать, начать "революционную войну", а для организации "революционной обороны создать вместо Советского правительства новую власть на широкой демократической основе".

В марте -- апреле 1918 г. меньшевики попытались использовать в борьбе с "большевистской диктатурой" проходившие перевыборы губернских и уездных городских Советов. Однако на выборах они понесли существенные потери. В сложившейся обстановке РСДРП считала возможным оказать влияние на ход событий благодаря поддержке и руководству движением, получившим название "собраний уполномоченных". Эти собрания уполномоченных фабрик и заводов планировались как независимые от партий и от тогдашней государственной власти, а на деле -- противостоящие ей, альтернативные.

В этом направлении на заводах и фабриках Петрограда меньшевики начали работу сразу же после роспуска Учредительного собрания. Характерно, что и органы власти первоначально не видели в новом движении серьезной опасности, воздерживались от применения к его участникам репрессивных мер. До апреля 1918 г. известен, пожалуй, один случай вмешательства государства в дела "собраний уполномоченных" -- обыск красногвардейцами 31 марта помещения их Бюро. Отношения организации "уполномоченных" с Советской властью обострялись по мере распространения этого движения и его все более ярко выраженного антиправительственного характера. Не случайно органы Советской власти с лета 1918 г. принимают решительные меры по пресечению деятельности собраний уполномоченных фабрик и заводов. 13 июня за связь с этим движением в Москве было задержано 56 человек.

Официальный меньшевизм был противником интервенции. В мае 1918 г. Всероссийское партийное совещание РСДРП отвергло всякое вмешательство союзных держав в российские дела, выразив тем самым и свое отношение к чехословацкому мятежу. Однако РСДРП не противодействовала правительству Самарского "Комитета членов Учредительного Собрания" (Комуч), несмотря на его поддержку интервентами. Фактически ЦК меньшевиков пытался занять "среднюю" позицию между Комучем и Советской властью. Активно выступить против "Комитета членов Учредительного Собрания" для меньшевиков, как объяснял в 1920 г. Мартов, было невозможно, поскольку: 1) они принципиально отвергали Программу и методы РКП (б) и Советского правительства; 2) считали, что вокруг Комуча "мобилизовались под знаменем народовластия и аграрного переворота революционно-демократические элементы, опиравшиеся на крестьянство или хотя бы на часть рабочих"; 3) рассматривали борьбу против Комуча как содействие углублению и обострению гражданской войны внутри демократии. Вместе с тем ЦК РСДРП отказал Комитету членов Учредительного Собрания и партии эсеров в открытой поддержке, опасаясь, что их политика может усилить реакцию.

Меньшевистское руководство неоднократно заявляло о неучастии РСДРП в подготовке вооруженных выступлений, в правительствах, возникших при помощи ино-странного штыка. Однако в резолюции ЦК меньшевиков (опубликована 1 июля 1918 г.) организациям партии

рекомендовалось поддерживать местные антисоветские мятежи в случае их успеха. Мотивировалась подобная тактика необходимостью скорейшего окончания гражданской войны и стремлением предотвратить расправы над большевиками. ЦК РСДРП призывал рабочих устраивать антиправительственные демонстрации и забастовки.

Меныневики-"активисты" оставались участниками антисоветских правительств. Некоторые из них получили портфели министров труда: И. М. Майский -- в Совете управляющих ведомствами Самарского Комуча, а Л.И. Шу-миловский -- в Административном совете "Временного сибирского правительства". Вместе с эсерами и энесами меньшевики были с августа по ноябрь 1918 г. в составе "Временного областного правительства Урала", где доминировали кадеты. Меньшевик Садовский возглавлял диктатуру Центрокаспия, созданную в Баку после временного падения здесь 31 июля Советской власти и непосредственно ответственную за расстрел в песках под Красно-водском 26 бакинских комиссаров. Вместе с эсерами меньшевики сыграли роль в консолидации сил Северного Кавказа и юго-востока страны, в Мурманске, на Каспии и в Закавказье.

Ноябрьская революция в Германии 1918 г. и тотчас же последовавшее за ней аннулирование Брестского мирного договора коренным образом повлияло на изменение отношения меньшевиков к международной политике Советской власти. Идеи мировой социалистической революции завладевают умами лидеров меньшевизма. Разгон Учредительного собрания, за который они неизменно подвергали большевиков и левых эсеров нелицеприятной критике, уже не представляется трагической ошибкой, а возможность возобновления его работы категорически отвергается.

Резолюция ЦК РСДРП "Германская революция и задачи Р.С. -- Д.Р.П." от 14 ноября 1918 г. содержит призыв "решительно и бесповоротно порвать свой союз с имущими классами и их партиями, опирающимися на англо-американский империализм.., и стремиться достигнуть торжества демократических идей лишь путем борьбы за влияние на рабочие и крестьянские массы".

Меньшевики не только признают Советскую власть, но и стремятся принять участие в работе советских военных и хозяйственных органов. В обмен на политическую лояльность они приобретают некоторую политическую легальность: выходят в свет их печатные органы, депу

таты от РСДРП заседают в Моссовете, Петросовете и в советах других крупных центров.

Учитывая перемены в меньшевистской политике, ВЦИК в своем постановлении от 30 ноября 1918 г. констатировал, что РСДРП, "по крайней мере в лице ее руководящего центра, ныне отказалась от союза (коалиции) с буржуазными партиями и группами как российскими, так и иностранными". В постановлении подчеркивалось, что новая позиция партии меньшевиков открыла для нее "возможность принимать -- наряду с другими партиями -- участие в работе Советов, в работе по организации и обороне страны". ВЦИК признал недействительной свою резолюцию от 14 июня 1918 г. "в той ее части, которая касается партии меньшевиков". РСДРП, таким образом, была легализована, но принятое решение не относилось к тем группам меньшевиков ("активистов"), которые продолжали "находиться в союзе с русской и иностранной буржуазией против Советской власти".

В июле 1919 г. ЦК РСДРП разрабатывает чрезвычайно важный программный документ -- Воззвание "Что делать" -- определяющий отношение меньшевиков к характеру гражданской войны и политическим и экономическим мероприятиям по ее прекращению. "Мало разбить того или другого Колчака либо Деникина и отогнать их полчища подальше от Москвы, Петрограда и Харькова, -- говорится в нем, -- надо, чтобы разбитые сегодня, они не могли через три месяца снова начать свое наступление". Главный источник белогвардейской контрреволюции, считали авторы Воззвания, это -- "порядок, при котором вся полнота власти находится в руках одной партии, составляющей маленькую часть всего населения и притом правящей без всякого действительного контроля со стороны масс, при их бесправии, и широко прибегая к террору, -- этот порядок явно не способен ни удовлетворительно справиться с делом военной обороны революции, ни успешно бороться с хозяйственной разрухой". Во изменение этого порядка (дающего белогвардейской контрреволюции не только массу недовольных, готовых ради свержения большевизма служить ей, людей, но и порождающего у большинства трудящихся пассивность) ЦК РСДРП предлагал:

"1. Расширение избирательного права в Советы для всех трудящихся, обеспеченное тайным голосованием и свободой устной и печатной агитации. Лишение Советов права исключать по политическим мотивам отдельных депутатов и целых групп.

Восстановление деятельности ЦИК Советов, как

высшего законодательного и управляющего органа, гласно

работающего под контролем всех граждан. Ни один закон

не вступает в силу, если он не обсужден и не принят

ЦИКом.

Восстановление свободы печати, собраний и союзов

с предоставлением каждой партии, образованной трудя

щимися, право и возможность пользоваться помещениями

для собраний, бумагой, типографиями и т. п. Ограничения

в этой области... не должны уничтожать самой свободы

и должны проводиться лишь судебными учреждениями

и органами...

Реорганизация Рев. Трибуналов на основе выбор

ности судей трудящимися. ...Отказ от террора, как системы

управления. Отмена смертной казни. Отмена всяких

независимых от суда органов следствия и расправы, как

Чрезвычайные комиссии.

Лишение всех партийных учреждений и ячеек

каких-либо прав органов государственной власти и каких

либо материальных привилегий.

Упрощение бюрократической машины путем разви

тия местного самоуправления.

Политика соглашения по отношению к оторвав

шимся от России национальностям и воссоздание госу

дарственного единства на основе национального само

определения. ...Признание независимости Польши и Фин

ляндии".

В надежде на то, что большевики откажутся от своей утопической программы построения социалистического общества методами террора и насилия и воспримут идеи политической и экономической демократии, руководство меньшевистской партии отвергло предложение IX съезда партии социалистов-революционеров (18--21 июня 1919 г.) об образовании в России единой социалистической партии "на основе последовательного демократизма и принципов научного социализма".

Кульминация "левизны" меньшевистской тактики приходится на март --апрель 1920 г., когда были приняты тезисы "Мировая социальная революция и задачи социал-демократии". В них намечалась возможная и желательная для России перспектива -- раздел власти между пролетариатом и крестьянством при гегемонии рабочего класса. Всероссийское партийное совещание РСДРП (март 1920 г.) объявило о признании "в принципе" диктатуры пролетариата, высказалось за возможность лишения

прав "нетрудовых слоев", за равноправие парламентаризма и Советов, отказалось от оценки "чистой демократии" как абсолютного идеала и т. д. Вместе с тем, с первого дня после постановлений Советского правительства о легализации деятельности меньшевиков ВЧК и ее местные органы всячески препятствовали им пользоваться свободой печати, слова и собраний. С огромным трудом ЦК РСДРП добился освобождения из тюрем арестованных в сентябре 1918 г. членов партии. Исключенные из Советов фракции депутатов РСДРП в большинстве случаев не были восстановлены в своих правах. Меньшевистские газеты выходили только в Москве, в других городах их издание прекратилось. Вторая волна террора обрушилась на меньшевиков в конце 1921 года после завершения советско-польской войны и разгрома Врангеля. Меньшевики оказали Советскому правительству и Красной Армии посильную помощь в борьбе с контрреволюцией и иностранной военной интервенцией. "...Победа над Врангелем, -- указывал ЦК РСДРП 17 ноября 1920 г., -- является не только победой большевистского правительства. Это победа русской революции, всего русского народа, который готов идти на самые тяжелые жертвы, лишь бы воспрепятствовать явному и открытому восстановлению социального и политического порядка, разрушенного в марте и ноябре 1917 г. после длившейся целые десятилетия героической борьбы".

Несмотря на стремление меньшевиков участвовать в политической жизни страны на основе уважения к Советской Конституции и неприятие ими вооруженной борьбы с большевистским правительством, многим из них пришлось выбирать между прекращением политической деятельности и эмиграцией, между пропагандой идей демократического социализма и риском оказаться за решеткой в силу невозможности скрывать свои политические и идейно-теоретические убеждения. Осенью 1920 г. в эмиграции оказались Ю. О. Мартов и другие видные деятели партии.

Из неэмигрировавших членов ЦК РСДРП наиболее крупными политическими фигурами являлись Ф. И. Дан и Н. А. Рожков. Они были арестованы ВЧК в конце февраля 1921 г., буквально накануне вооруженного выступления солдат и матросов в Кронштадте, вместе с другими активными деятелями партии. 3 марта ЦК РСДРП выступил с обращением "Ко всем социалистическим партиям, ко всем рабочим и работницам" по поводу

произведенных ВЧК арестов. "Мы, конечно, -- говорилось в обращении, --не посвящены в истинные причины предпринятого против нас похода. Мы можем только о них догадываться... Вся нелепость и гнусность этого похода против нас особенно выступает наглядно, если вспомнить, что теперь, когда добрая часть нашей партии под замком, что она, не имея своей печати, лишена возможности довести до сведения широких масс рабочего класса настоящий характер нашей политической позиции".

Переход Коммунистической партии к новой экономической политике, принявшей за неизбежное частичное восстановление рыночных и капиталистических отношений, был в целом меньшевиками одобрен. Идеологи меньшевизма впоследствии не раз утверждали, что большевики с неоправданным запозданием "срисовали" у РСДРП контуры новой экономической политики, отказавшись лишь от "политического нэпа". Последнее обернулось для них полной невозможностью легальной политической деятельности. 8 декабря 1921 г. Политбюро ЦК РКП (б) приняло по вопросу о меньшевиках постановление, первый пункт которого гласил:

"а) Политической деятельности не допускать, обратив сугубое внимание на искоренение их влияния в промышленных центрах;

б) При привлечении к ответственности членов меньше

вистской партии в вину им должна ставиться не простая

принадлежность к РСДРП, а деятельность, прямо или

косвенно направленная против Советской власти;

в) Самых активных высылать в административном

порядке в непролетарские центры, лишив их права зани

мать выборные должности, связанные с общением с ши

рокими массами;

г) Поручить комиссии в составе тт. Уншлихта, Шмид

та и Курского разработать вопрос об отстранении мень

шевиков и эсеров из органов профсоюзов, Наркомтруда,

кооперативных и хозяйственных". Для политической

деятельности РСДРП это постановление предвещало

смерть.

По-разному складывались судьбы оставшихся в России лидеров меньшевизма. Ф. И. Дан попал в начале 1922 г. вместе с Н. А. Рожковым в список лиц, подлежащих высылке из Советской России "за контрреволюционную деятельность". Ф. И. Дан подчинился произволу. Н.А. Рожков не смиряется с таким решением его судьбы и ходатайствует об оставлении его на Родине. 14 декабря

1922 г. Политбюро ЦК РКП (б) постановило выслать Рожкова в Псков и "в случае первого антисоветского выступления выдворить из Советской России".

Завершающий этап политической истории меньшевизма приходится на 1921 --серед. 20-х гг. Российская социал-демократия в конечном счете не приняла новой экономической политики за ее половинчатость и непоследовательность, требовала дополнения "политическим нэпом". Меььшевизм не увидел в нэповской хозяйственной системе социалистической перспективы. В октябре 1922 г. Всероссийское совещание меньшевиков выступило за "демократическую республику" и "политические свободы для всех". С этого времени партия действовала полулегально, а к весне 1923 г. окончательно ушла в подполье. К середине 20-х гг. деятельность РСДРП на территории СССР, как организованной политической силы, фактически прекратилась.

И, наконец, третий политический лагерь тех, кто вместе с большевиками принимал участие в Октябрьском восстании. Кроме левых эсеров, вступивших в политическую коалицию с большевиками, к этому лагерю относились анархисты. Под этим названием действовали как искренние последователи Бакунина и Кропоткина, противники любого, в том числе и "пролетарского государства", так и разнообразные хулиганствующие объединения, выступающие под черным анархистским флагом. Наибольшее число приверженцев этого течения было среди матросов и солдат, однако подлинных анархистов было сравнительно немного. К тому же по своей политической позиции во время Октябрьских событий анархисты практически не отличались от большевиков, являлись их надежной опорой. Какой-либо централизованной и жестко взаимосвязанной организации у них не было. В основном это были клубы, существовавшие в Москве, Петрограде и еще в нескольких десятках городов. Самым многочисленным считался московский центр. После разгона Учредительного собрания и начала укрепления государственных структур новой власти, анархисты, в силу своих идейно-теоретических представлений, отходят от большевиков. Активизируется деятельность бандитских объединений, которые выступали от имени анархизма, а на самом деле компрометировали это движение. Это послужило поводом для того, чтобы в ночь с 11 на 12 апреля 1918 г. органы ВЧК и советские войска окружили анархистские центры и Москве. У анархистов потребовали сдать оружие. После

их незначительного сопротивления было арестовано около 600 человек, причем все задержанные квалифицировались как уголовники.

В сентябре 1919 г. после того как группа анархистов и левых эсеров бросила бомбу в Московский комитет партии, по отношению к ним прокатилась широкая волна арестов и репрессий. Правда, когда в 1921 г. умер идейный вождь русского анархизма Кропоткин, власть совершила гуманный жест по отношению к своим бывшим союзникам: арестованные анархисты под "честное слово" были отпущены, чтобы проводить в последний путь своего учителя. После похорон все они вернулись в места заключения.

Главные союзники большевиков -- левые эсеры, протестуя против Брестского мира, выходят в марте 1918 г. из правительства, однако свою деятельность в Советах всех уровней и в ВЧК не прекращают. Однако после убийства 6 июля 1918 г. немецкого посла и последовавших за ним антибольшевистских выступлений политическая судьба партии левых эсеров была предрешена. Обвинительное заключение о левоэсеровском мятеже так квалифицирует деятельность бывших союзников: "Своим выходом из правительства партия левых эсеров избавила правительство от лишнего балласта, тормозившего его деятельность, но, однако, еще не перешла все же открыто в лагерь его врагов". Сам факт неудавшегося мятежа дал возможность не только избавиться от "лишнего балласта", но и уничтожить левых эсеров как политическую силу. Однако сделать это было непросто. В ряде Советов они составляли большинство, многие рядовые члены эсеровской партии отмежевывались от авантюры своего руководства, а сам ЦК назвал мятеж актом "борьбы против настоящей политики Советов Народных Комиссаров и, ни в коем случае, как борьбу против большевиков". Для утверждения диктатуры собственной партии большевикам пришлось применять силу и объявить своих вчерашних соратников "агентами русской буржуазии и англо-французского империализма".

Разбитые как политическая партия левые эсеры продолжали существование в виде небольших групп, часть из которых ("народники-коммунисты", "коммунисты-революционеры") слилась с большевиками, другие же примкнули к анархистам, разделив их судьбу.

Утвердив себя единственной Советской партией без каких-либо партнеров и реальных соперников на предер

жание власти, к 1922 году большевики фактически остаются единственной политической силой страны. В итоге власть перешла не к народу и даже не к Советам, а в руки одной политической партии. Таким образом, народные массы, боровшиеся за Советскую власть, получили, по выражению видного большевика А. Лозовского, власть "чисто большевистскую, объявившую войну революционной демократии". Не случайно главный лозунг восставших моряков Кронштадта гласил: "Власть Советам, а не партиям".

Говоря об утверждении монополии на власть и диктатуры большевистской партии, было бы, однако, неверным связывать этот процесс исключительно с насильственным, террористическим подавлением политической оппозиции. Большевики обладали реальным влиянием, опирались на поддержку значительной части масс. Об этом говорит хотя бы тот факт, что в условиях существования легальной, полулегальной и нелегальной политической оппозиции своему режиму, в условиях тяжелейшей гражданской войны, не один раз смертельно угрожавшей советско-большевистскому строю, численность партии постоянно возрастала (начало 1917 г. -- несколько тысяч, лето 1917 г. -- 200 тыс., начало 1919 г. -- 300 тыс., конец 1920 г. -- свыше 700 тыс.). Даже в наиболее драматический период осени 1919 г., когда белые угрожали непосредственно Петрограду и Москве и вступление в партию означало запись "на деникинскую виселицу", ряды большевиков возросли на 270 тыс. человек. Английский историк Э. Карр, которого нельзя заподозрить в симпатиях к большевизму, отмечает: "Если правда, что большевистский режим не намерен был через несколько месяцев после своего установления мириться с организованной оппозицией, то в равной мере верно и то, что никакая оппозиционная партия не намерена была ограничиться рамками законности. Стремление к диктатуре было свойственно обеим спорящим сторонам".

Победа большевиков в этом не только политическом, но и насильственном противоборстве, сопровождалась острейшими идейными дискуссиями с оппозицией. Особенно жесткая и развернутая полемика шла с эсеровско-меныневистской альтернативой социально-экономического развития страны. По сути это было противостояние двух идейно-политических доктрин: диктатуры партии и революционной демократии. Решающие аргументы в этой идейной полемике предъявила диктатура. Правда,

аргументы эти были не теоретического, а практического свойства: насилие и террор. Против этих "аргументов" мужественно и решительно восстал человек, который по идейным воззрениям был ближе к коммунизму, чем к традиционной демократии. Речь идет о "мятежном князе", главном теоретике анархизма П. А. Кропоткине. В 1918--1920 гг. после начала "красного террора" он неоднократно обращался к Ленину. Вот несколько выдержек из его писем. "Неужели среди вас не нашлось никого, чтобы напомнить своим товарищам и убедить их, что такие меры... не достойны людей, взявшихся созидать будущее общество на коммунистических началах; что на такие меры не может идти тот, кому дорого будущее коммунизма". "Озлобление, вызванное в рядах Ваших товарищей после покушения на Вас и убийства Урицкого, вполне понятно. Но что понятно для массы, то непростительно для "вожаков" Вашей партии. Их призывы к массовому красному террору; их приказы брать заложников; массовые расстрелы людей, которых держали в тюрьмах специально для этой цели -- огульной мести... это недостойно руководителей социальной революции...". "Россия уже стала Советской республикой лишь по имени... Теперь правят в России не Советы, а партийные комитеты...". "Несомненно одно, если б даже диктатура партии была подходящим средством, чтобы нанести удар капиталистическому строю (в чем я сильно сомневаюсь), то для создания нового социалистического строя она безусловно вредна".

По свидетельству В. Д. Бонч-Бруевича, эти письма вызвали большой интерес и живую реакцию адресата. В начале мая 1919 г. на квартире Бонч-Бруевича состоялась встреча "одного из святых столетия" Кропоткина и вождя большевистской революции Ленина. Хозяин квартиры, сообщая о содержании разговора, касается лишь проблемы бюрократии и бюрократизма. О том, как реагировал автор теории "диктатуры партии" на приведенные выше замечания своего оппонента, можно судить по конкретным действиям ВЧК -- ГПУ и всей большевистской власти в целом.

У Ленина было немало других, не столь знаменитых корреспондентов, которые многое увидели и поняли в происходивших событиях. Приведем несколько выдержек из писем, хранившихся в ранее недоступных архивных фондах. П. Г. Шевцов из Воронежской губернии в декабре 1918 г. пишет Ленину следующее: "Коммунисты (больше

вики) -- не на высоте положения: базируются почти единственно на оружии и ЧК... ответственные работники прев-ратили коммунизм в "акклиматизм" к РКП; в их среде торжествуют революционная поза и морем разливанным разливается по Руси... контрреволюционный расстрел. Смертная казнь!.. И, подобно старой охранке, занялись сыском. Демократия выродилась в советократию и... нечистоплотность, угроза "к стенке" стала криком ребят на улицах". "Имейте терпение прочесть до конца, -- так обратился к Ленину в 1920 г. некий Е. Павлов. -- Когда-то один из профессоров писал Вам, что Вы затворились в кремлевском одиночестве. Я сказал бы, что не затворились Вы в кремлевском одиночестве, а что между вами и пролетариатом целой массой вырастает стена "коммунистов" урожая 1919 г. ...коммунистов, зашитых с ног до головы в кожу, и, что главное, с сердцами, зашитыми в свиную толстую кожу."

Все это было не только средством удержания монополии на власть, но и в нужный момент решающим аргументом в идейной полемике.

В 20-е гг. главным вопросом политической дискуссии становится вопрос о том, можно ли надеяться, что по мере развития послереволюционного общественного процесса произойдет утверждение пролетарской власти в стране или начавшийся социальный переворот обречен на неудачу и неизбежно откатится на пусть и не исходные, но буржуазные в своей основе рубежи? По этому коренному вопросу революции выступили фактически все основные политические и теоретические силы России, включая эмигрантские. В. И. Ленин и Н. И. Бухарин, Г. Е. Зиновьев и Л. Д. Троцкий, Л. Мартов и В. М. Чернов, Н. В. Устрялов и П. Н. Милюков и еще с десяток не менее крупных фигур самых разнообразных мировоззренческих и политических ориентации дали каждый свое понимание проблемы и перспектив ее развития.

По мнению оппонентов Ленина из числа социал-демократии, взятие его партией власти пришлось на момент, когда "русская история еще не смолола той муки, из которой будет со временем испечен пшеничный пирог социализма" (Плеханов), и тем самым поставило большевиков в "ложное положение". С одной стороны -- отсутствие в стране достаточных материальных и культурных ресурсов для движения по социалистическому пути. С другой стороны --"большевистский якобинизм", необоснованное стремление низвергнуть частную собственность, обобщест

вить всю промышленность, упразднить частную торговлю, социализировать земледелие, словом, "утопия немедленного и полного коммунизма" (Мартов).

Чем разрешится это центральное противоречие революции -- между "коммунистическим экспериментом" большевиков и мелкобуржуазной экономикой России -- сомнений у анти- и небольшевистских теоретиков не вызывало: поскольку победа всегда остается за объективными тенденциями хозяйственного развития, постольку большевизм ждет грандиозное историческое поражение, призванное открыть дорогу заурядной буржуазной эволюции.

Если по поводу неизбежности падения большевизма уверенность противников Ленина была единодушной, то о возможных формах предполагаемой ликвидации большевистского режима мнения расходились. Решающую роль здесь играла уже не пресловутая "неподготовленность" России к социализму, а то или иное понимание (или непонимание) генетических корней и характера самого большевизма.

Одна из наиболее влиятельных точек зрения по этому вопросу, причем не только в "России No 2", как называл Ленин эмиграцию, но и среди западноевропейских социалистов, была представлена взглядами А. Н. Потресова. Все "коммунистические доспехи" большевизма, полагал Потресов, -- не более чем ширма, прикрывающая до поры (пока контрреволюционер-крестьянин их не скинул) сугубо реакционную сущность. В общем, заключал Потресов, большевизм представляет собой болезнь, которую можно вылечить лишь путем хирургического вмешательства, "его нельзя причесать, его можно только сломать", -- хотя бы и средствами гражданской войны.

На освобождавшееся от большевистской власти место Потресов прочил режим "капиталистической буржуазии" в "национальном" союзе ее с пролетариатом и культурным -- кооперированным -- авангардом деревни при безусловной гегемонии первого класса ("Наш призыв к капитализму" -- так называлась одна из его статей того времени).

Позднее, в 20-е гг., Потресов внес в свое понимание революции и большевизма определенные коррективы. Он отказался от "почвеннической" характеристики большевистской власти и стал разрабатывать популярную тогда мысль о том, что большевизм по ходу революции постепенно оторвался от вскормившего его мелкобуржуазного движения и фактически выродился в политическую струк-туру, которая встала над массами и даже превратилась в

новый эксплуататорский класс, в "деспотию олигархической клики".

"Все различие между ординарной деспотией и этой экстраординарной коммунистической, -- считал Потресов, -- заключается лишь в историческом происхождении коммунистической деспотии из революции. Это происхождение немало не уменьшает, однако, эксплуатацию неимущих сформировавшейся олигархией, но оно самое олигархию вынуждает -- из элементарного чувства самосохранения -- продолжать цепляться за свою защитную коммунистическую "декларацию", еще и тогда, когда логика положения власть имущих, безответственных перед народными массами, уже давно опустошила в них всякое "коммунистическое" содержание".

Таким образом, весь "большевистский период" российской истории Потресов начисто лишал революционного содержания и объявлял национальной катастрофой, общественно-политическим провалом. Понятно, что рассматривая большевистскую диктатуру как "врага беспросветного в своей зловредности, безусловного и беспримерного", он не мог не прийти к экстремистскому выводу о необходимости насильственного свержения "коммунистически-олигархической" власти военно-политическими средствами. Дело доходило до того, что Потресов не исключал возможности решения вопроса на путях внешнеполитических "осложнений", а некоторые из его единомышленников, рисуя гипотетическую картину военного столкновения России с европейским империализмом, прямо объявляли о своей будущей помощи Западу. Один из вождей грузинской социал-демократии Н. Жордания, например, по этому поводу недвусмысленно писал, что "борется против войны тот, кто борется, прежде всего, против ее гнезда, против советской деспотии".

В разной степени и форме к идее ликвидации большевистской власти силовыми военно-политическими способами (наиболее вероятным и самым желательным из них все-таки признавалось "очередное издание" крестьянской войны в России) склонялись также такие видные деятели российской эмиграции, как кадет Милюков, эсер В. М. Зензинов, энес Н. В. Чайковский, а среди западноевропейских "эсдеков" К. Каутский и др.

Иной взгляд на возможные пути устранения "коммунистического самодержавия" сложился у теоретиков так называемого "официального меньшевизма", сначала в лице Мартова, а затем -- Д. Далина, Ф. Дана, Р. Абрамовича

и др. Не слишком расходясь с лидерами право-центристской эмиграции в характеристике большевистской власти как "узурпаторской", "деспотической" и т. д., официальный меньшевизм, тем не менее, отрицал целесообразность ее насильственного свержения.

В отличие от одномерной оценки революции и большевизма Потресовым, "партийный меньшевизм" рассматривал проблему более объемно. Исходной посылкой тут служило убеждение, что Октябрьский переворот, несмотря на его "крайние" формы, является все же прогрессивным этапом российского освободительного движения и что большевизм имеет сочетающую противоречивые образования природу.

В заслугу большевикам ставилось то, что они, свойственным им политическим радикализмом, освободили страну от многочисленных пут полуфеодального самодержавия, довели Февральскую революцию до ее мелкобуржуазной стадии и отстояли нарождавшуюся "свободно-капиталистическую" социально-экономическую базу от посягательств монархической реставрации. Меньшевики возражали тем, кто подобно Потресову отстаивал тезис о "новой олигархии" и в противовес этому проводили анализ "большевистского деспотизма" как "тирании неимущих". Ни власть революционного прошлого, ни социальные связи, внутренние и внешние, не позволяют рассматривать большевистскую власть в качестве сложившейся буржуазной диктатуры, подчеркивали меньшевики.

Вместе с тем, указывая, что производственный потенциал страны созрел лишь для мелкобуржуазной, крестьянской, а никак не пролетарской революции, они выступали с резкой критикой "коммунистической утопии" большевизма, его пренебрежения действительным состоянием экономики, абсолютизации роли насилия и принуждения в деле строительства социализма, свертывания демократического процесса и т. д. Эта тенденция в большевизме, считали меньшевики, грозит революции гибелью, ибо не только подрывает народнохозяйственные связи, но и организационно разоружает общественное движение и дезориентирует пролетариат.

Особую опасность "социально-реакционная" сторона большевизма приобрела, по мнению меньшевиков, с введением нэпа. Нэп, считали они, представляет собой лишь начало того исторически неизбежного процесса, который должен постепенно привести к полной легитимации капиталистического строя. Неумолимые закономерности мелкобур

жуазной экономики заставят большевиков и дальше искать псе более тесного соглашения с крупной буржуазией, иностранными капиталистами, кулаками и т. п., что в условиях деспотической системы правления, лишенной обратной связи, чревато для власти ее трансформацией из дик-татуры якобинского типа в открытую буржуазную диктатуру. "Из революционно-утопической рабочей партии. -- предупреждали меньшевики в середине 20-х гг., -- Р. К. П. все более превращается в партию нового правящего слоя, с преобладающим влиянием военной, гражданской и хозяйственной бюрократии, охраняющей свое привилегированное положение".

Для того, чтобы избежать перманентную смену форм диктаторского режима, меньшевики предлагали дополнить экономический нэп политическим. Легальной трибуной для пропаганды этих взглядов стал, например, VIII Всероссийский съезд Советов. Совершенно отчетливо был поставлен вопрос о неотложности перехода от "террористических методов управления" к "демократическим", равенстве "прав трудящихся города и деревни", свободе "печати, союзов и собраний, неприкосновенности прав личности", "отмене бессудных расправ и административных арестов и ссылок".

В мае 1921 г., вскоре после X съезда РКП (б), видный деятель меньшевистской партии и крупный историк И. А. Рожков в своем письме Ленину говорил: "Вы встали на верный путь в последнее время в Вашей экономической политике. Все, кому дороги интересы революции и социализма, могут это только приветствовать. В хозяйственной области надо сделать главное -- восстановить индустрию и, как Вы сами понимаете, "государственным капитализмом", т. е. при участии частной инициативы. Но, насколько я понимаю, Вы не имеете в виду делиться властью ни с одной группой или организацией, Вы намерены сохранить во что бы то ни стало Коммунистическую диктатуру... ведь совершенно ясно, что без юридических гарантий, без правового порядка частная инициатива невозможна: рабов ленивых и лукавых, пиявок, которые без пользы дела будут сейчас все тот же казенный тощий кошелек высасывать, Вы, может быть, и найдете, но настоящие предприниматели не пойдут без юридических гарантий... При таких условиях предприниматели должны были бы стать просто овцами, добровольно отдающимися стрижке. На это они, конечно, не пойдут, и объективная задача времени останется не решенной.

Таким образом, как бы ни целесообразна была экономическая политика, --она нуждается в юридических дополнениях. Минимально необходимые из них --это постепенное введение выборов в советы тайным голосованием.

/.../ Переизбранные таким образом советы, при условии свободной агитации социалистических партий, приобретут больший авторитет и санкционируют тот минимум правовых гарантий, которые одни только способны вызвать к жизни частную предпринимательскую инициативу под контролем государства. /.../ Без этой меры /.../ катастрофа -- самая ужасная, глубоко печальная и безусловно вредная -- неизбежна".

Нельзя сказать, что все без исключения большевики испытывали восторг по поводу монополии легальности своей партии. В письме Г. И. Мясникова В. И. Ленину и в ЦК РКП (1921) ставился, например, вопрос о свободе слова и свободе печати как наиболее эффективном противоядии против бюрократизма партийной верхушки.

Во второй половине 1921 г. к Ленину по вопросу о возможности политических уступок с целью демократизации существующей системы обратились с записками Н. Осин-ский (В. В. Оболенский) и Т. В. Сапронов.

Осинский предложил образовать Крестьянский советский союз на принципах, аналогичных организации Коммунистического союза молодежи: "под идейной и организационной гегемонией РКП".

Ленин проявил интерес к проекту Осинского, однако счел его не вполне своевременным: "По моему мнению, рано еще. Надо бы придумать несколько мер, более осторожных, подготовляющих к этому".

Т. В. Сапронов в своей записке писал: "В экономическом вопросе мы сделали реальные уступки, в политике мы этой роскоши позволить не можем, но видимость уступок сделать необходимо".

Сапронов предлагал Ленину ни много ни мало как "поиграть в парламентаризм", допустив "десяток, другой, а может быть и три десятка бородатых мужиков во ВЦИК".

Такая постановка вопроса о "народном представительстве" в органах Советской власти, которые на самом деле не имеют никакой власти и ничего не решают, говорит сама о себе. Вместе с тем даже бунтарская демократия и "игра в парламентаризм", предлагавшаяся Сапроновым, не были поддержаны, а его записка так и осталась без ответа.

На рубеже 1921 --1922 гг. дискуссия в РКП(б) по

проблемам власти приобрела неожиданный поворот. Режим диктатуры Коммунистической партии, критиковавшийся представителями как буржуазии (кадеты и проч.), так и демократии (эсеры и меньшевики), вдруг начал до известной степени позитивно оцениваться бывшими принципиальными противниками "русского интеллигентского нигилизма", выпустившими в 1921 г. в Праге сборник, статей под символическим заголовком "Смена вех", который даст название целому движению. Однако еще за год до этого события один из главных авторов сборника экс-кадет Н. Устрялов выпускает в Харбине собственную книгу, в которой содержалась вся идеология "сменовеховства".

Согласно Устрялову, наступили "сумерки формальной демократии", и началась новая эпоха всемирного развития: на авансцену истории вместо "профессионалов демократии и первосвященников парламентаризма" отныне вступили "железные когорты труда и почина, ударные батальоны государственности", инициативное меньшинство, завершенное авторитетною волей вышедшего снизу вождя.

"Реально правят авангарды социальных слоев: промышленной и финансовой буржуазии, крестьянства, рабочих союзов, -- писал Устрялов. -- Фокус современной политики -- за стенами парламентов. Политику делает инициативное меньшинство, организованное и дисциплинированное. Не избирательный бюллетень, а "скипетр из острой стали", хотя и без королевских гербов, --сейчас в порядке дня. И день этот будет долог. Это будет целый исторический период". На смену демократии грядет сверхдемократия...

В контексте этой большой проблемы Устрялов рассматривал мировое значение Октября. "Всемирно-исторический смысл Октябрьской революции, --подчеркивал он, -- заключен прежде всего в ниспровержении устоев формально-демократической государственности XIX века". Действенный антипарламентаризм" Ленина, "напряженная волею спираль" большевизма, "диктатура активного авангарда" партии не только не пугали Устрялова %-- в отличие, скажем, от меньшевиков, -- но и приветствовались им как прогрессивные новации истории. Устрялов-"социалист" признал пролетарские задачи революции в принципе совместимыми с собственными идеалами "просвещенного абсолютизма". В общем Устрялов принял таким специфическим образом понятый большевизм и призвал российскую интеллигенцию к примирению с действительностью.

Поначалу о сборнике "Смена вех" советская печать

пишет с восторгом: "Сущность всех статей сборника, -- говорилось в известинской статье "Психологический перелом", -- сводится к приятию Октябрьской революции и к отречению от всякой борьбы против ее результатов". Л. Троцкий считал, что в каждой губернии должен быть "хоть один экземпляр этой книжки "Смена вех".

Полного приятия Устряловым Советской власти, разумеется, не было, его не устраивали все те же "коммунистические утопии" большевиков. Но препятствия эти, уверяли сменовеховцы, скоро исчезнут, произойдет решительное "самоограничение революции и самоопределение коммунизма", порукой чему -- мелкобуржуазная экономика России.

В статье "Редиска", имея в виду Советскую Россию, он пишет: "Редиска. Извне -- красная, внутри -- белая. Красная кожица, вывеска, резко бросающаяся в глаза, полезная своей привлекательностью для посторонних взоров, своею способностью "импонировать". Сердцевина -- сущность -- белая, и все белеющая по мере роста, созревания плода. Белеющая стихийно, органически. Не то же самое -- красное знамя на Зимнем Дворце и звуки Интернационала на Кремлевской башне?" Стихийное органическое "беление" большевистской власти Устрялов связывал еще и с тем, "что среди вершителей современных русских судеб есть люди, наделенные достаточным чувством реальности и не враги революции. Логика событий неумолимо заставляет их сдавать свои практически неверные позиции и становиться на те, что более согласуются с требованиями жизни..."

Когда о перерождении большевистского коммунистического строя заговорили бывшие принципиальные противники, тут стоило задуматься над социально-экономическими и политическими последствиями нового экономического курса.

Сменовеховский прогноз не только получил в Коммунистической партии широкий резонанс, но и стал одним из основных сюжетов политической дискуссии в преддверии ее очередного XI съезда. До того главным образом обсуждалась дилемма: либо советская демократия в форме "раздела власти" между социалистическими партиями, либо диктатура Коммунистической партии, использующая Советы как ширму для прикрытия фактически осуществляемых ею государственных функций.

Теперь внимание было привлечено к другой дилемме: либо однопартийная советская демократия в совокупности с известными уступками крестьянству по части организации

"крестьянского союза", либо "коммунистическая директория", эволюционизирующая под давлением экономической необходимости в направлении к буржуазной демократии.

В политическом отчете ЦК XI съезду РКП (б) Ленин предупреждал: "Враг говорит классовую правду, указывая на ту опасность, которая перед нами стоит. Враг стремится к тому, чтобы это стало неизбежным. Сменовеховцы выражают настроение тысяч буржуев или советских служащих, участников нашей новой экономической политики. Это -- основная и действительная опасность".

Но опасность "диктатуре партии" исходила уже не от "тысяч и десятков тысяч всяких буржуев" и даже не от организованной политической оппозиции, которая к этому времени была фактически подавлена. Политические разногласия сосредоточились теперь внутри самой большевистской партии. "Партия вобрала в себя всю политическую жизнь страны. И с тех пор ее внутренние дела представляли собой историю страны". Сами же внутренние дела РКП (б) сопровождались нарастанием острого противоборства.

Опираясь на резолюцию X съезда "О единстве партии", запрещавшую не только фракционную деятельность, но на деле даже изложение коллективного мнения, противоречащего линии большинства ЦК, началось подавление остатков традиционного для РСДРП внутрипартийного демократизма. Однако на закрытом заседании следующего XI партийного съезда, обсуждавшего выводы комиссии по поводу так называемого "Заявления 22" (требования группы коммунистов о демократизации внутрипартийных отношений), выяснилось, что режим директивного единства уже не в такой степени пользуется поддержкой в партии, как это было на X съезде. За решение, осуждающее поведение представителей бывшей "рабочей оппозиции", проголосовало 227 делегатов. За резолюцию В. А. Антонова-Овсеенко, оправдывающую их и предлагавшую в корне изменить отношение к инакомыслящим, было поднято 215 голосов. В своем выступлении Антонов-Овсеенко, в частности, сказал: "По отношению к нашей партии мы в праве требовать, чтобы было иное отношение к инакомыслящим. Это отношение должно быть иное, чем то, которое было необходимо, когда непримиримость оправдывалась обостренностью фракционной борьбы. Мы сейчас вышли из этого периода и можем решать вопросы с гораздо большей терпимостью".

О зревших в партии настроениях в духе плюрализма

свидетельствует содержание тайно распространявшегося в парторганизациях накануне XII съезда документа под названием "Современное положение РКП и задачи пролетарского коммунистического авангарда", который, согласно версии Зиновьева, мог принадлежать перу бывших "демократических централистов" (Осинский, Сапронов, Смирнов) . Авторы документа указывали на тенденции бюрократического перерождения РКП (б), предлагали уничтожить монополию коммунистов на ответственные места, требовали удалить ответственных работников, наиболее разложивших партийную среду, наиболее способствовавших развитию бюрократии под прикрытием лицемерных фраз из господствовавшей группы: Зиновьева, Сталина, Каменева.

Зиновьев вскользь упомянул об охотниках "маленько поколебать единство партии и придумать какую-нибудь платформу, подписанную или не подписанную" и под аплодисменты делегатов заявил, что нашу партию и исправлять нечего... Если есть хорошие "платформы" относительно создания другой партии, скатертью дорога". Тем не менее оппозиционные настроения продолжались. Пленум ЦК в сентябре 1923 г. был вынужден рассматривать вопрос об оппозиционной нелегальной деятельности "Рабочей группы" и "Рабочей правды". Но начавшаяся вскоре внутрипартийная дискуссия и борьба с "троцкизмом", как "мелкобуржуазным, антиленинским уклоном в РКП (б), возглавленная Зиновьевым, Сталиным, Каменевым, поглотили демократические настроения в партии.

Таким образом, предсказанный РКП (б) "сменовеховцами" путь перерождения оказался не только более тернистым, но и направленным в прямо противоположную сторону. Этот путь пролег не через "буржуазное перерождение тканей революции", не через "изживание коммунистической утопии", а через перемещение функций управления из рук Коммунистической партии ("диктатура партии"), в руки все более сужающегося слоя партийных сановников и обслуживающей его политические интересы многочисленной партийно-государственной бюрократии.

ЛИТЕРАТУРА

Боффа Джузеппе. История Советского Союза. Т. 1. М., 1990.

Геллер М., Н е к р и ч А. Утопия у власти. Лондон, 1989.

Карр Эдвард. История Советской России. Книга 1. М,, 1990.

Непролетарские партии России. М., 1984.

Своевременные мысли, или пророки в своем Отечестве. Л., 1989.

Скрипилев Е. Л. Всероссийское Учредительное собрание. М., 1982.

ГЛАВА 4

МЕТАМОРФОЗЫ ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗМА

"Мы хотим добровольного союза наций".

Ленин

Интернациональный Октябрь и национальный "Февраль". -- О "националистических" правительствах. -- Освобождение или завоевание? -- Цена централистской спешки. -- Нужна ли была России партия? -- О "мусульманском коммунизме" и здравом смысле. -- Национальная по форме, социалистическая по содержанию?

Революция произошла в многонациональной империи, нерусские народы в которой составляли почти 51 % населения. Испытывая различные формы национального угнетения, они оказывали правящему режиму все нарастающее сопротивление.

Национально-освободительное движение являлось важнейшей составной частью общероссийского демократического процесса. Требование предоставления жителям многонациональной страны равных гражданских прав, независимо от национальности и вероисповедания, в той и иной форме входило в программы всех оппозиционных царскому режиму политических партий и организаций.

Все оппозиционные партии понимали важность решения национального вопроса в России. Лидер кадетов П. Н. Милюков замечал: "Национальный вопрос -- одна из наиболее трудных и сложных проблем современности". А его коллега по партии публицист А. С. Изгоев с тревогой констатировал, что борьба национальностей становится мало-помалу одним из главнейших факторов внутренней политики. Либералы осмеливались указывать царизму на его просчеты в национальном вопросе, требовали более гибкой и маневренной (хотя той же вели

кодержавной) политики в национальной сфере. Но речь шла о "свободе" народов в рамках сохранения унитарного Российского государства. Ограниченный демократизм программных основ либералов в национальном вопросе проявлялся в отрицании права народов на политическое самоуправление. В этом В. И. Ленин усматривал "... один из корней национализма и шовинизма кадетов -- не только Струве, Изгоева и других откровенных кадетов, но и дипломатов кадетской партии вроде Милюкова...".

В отличие от либералов широко понимаемые права наций отстаивались революционными партиями. Программа эсеров ратовала за "возможно большее применение федеративных отношений между отдельными национальностями" и предусматривала в областях со смешанным населением право каждой национальности на пропорциональную своей численности долю в бюджете, предназначенном на культурно-просветительные цели.

Вслед за "Декларацией прав народов России" (2 ноября 1917 года) и особым обращением правительства "Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока" (декабрь 1917 года) новая власть пошла в сентябре 1920 года на созыв в Баку I съезда народов Востока. В вышеназванном обращении от лица революционной власти верования, обычаи, национальные и культурные учреждения народов Поволжья и Крыма, Сибири и Туркестана, Кавказа и Закавказья объявлялись свободными и неприкосновенными. Права трудящихся мусульман, как и всех народов многонациональной страны, говорилось в обращении, "охраняются всей мощью революции и ее органов, Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов".

Актом доброй воли, направленным на ликвидацию последствий национального гнета, явилось и принятое в 1917 году постановление Советского правительства о возвращении реквизированных в свое время царизмом национальных реликвий. Советская власть провозгласила политику уважения к народным традициям. Ныне нет больше угнетенных народов в свободной России, говорилось в специальном обращении от 24 ноября 1917 года по случаю решения передать украинскому народу знамена, бунчуки, грамоты, изъятые еще Екатериной II. Народ великорусский и революционный Петроград с приветом посылают вольному Киеву (столица Украины) священный дар в знак братства народов. Да славится и крепнет братский союз свободных народов России и всего мира, да исчезнет

вражда и даже тень угнетения одной нации другою -- подытоживалось в обращении.

Подобные же шаги были предприняты в отношении других национальных культурных ценностей. Так, 6 декабря 1917 года Ленин -- глава Советского правительства -- отдает распоряжение о немедленной выдаче "священного Корана Османа" Краевому мусульманскому съезду Петроградского национального округа.

Советское правительство учредило специальный орган, регулирующий национальные отношения, -- Народный комиссариат по делам национальностей (сокращенно Нарком-нац).

В двадцатые -- начале 30-х гг. был создан и весьма успешно функционировал динамичный механизм управления национальными процессами. Национальные секции, отделы, комиссии, сектора и целый институт изучения национальных проблем. Специализированные издательства, библиотеки и клубы национальных меньшинств. Журналы -- "Жизнь национальностей", "Революция и национальности". Национальные районы и советы. Не хватало кадров, средств, но страна чувствовала, что на нее смотрят угнетенные народы мира, и видела свои обязанности в том, чтобы показать пример внимания и уважения к национальному фактору. Однако на деле национальное в большевистском менталитете всегда имело второстепенное значение по отношению к классовому приоритету. Не случайно "Декларация прав народов России", как и другие демократические лозунги, под которыми большевики брали власть, стала трактоваться как право и обязанность народов служить делу мировой коммунистической революции.

В принятой на Втором съезде РСДРП в 1903 году программе были сформулированы важнейшие пункты в области национального вопроса: широкое местное самоуправление; областное самоуправление для местностей, отличающихся особыми бытовыми условиями и составом населения; полное равноправие всех граждан, независимо от национальности; право получать образование на родном языке; право на самоопределение за всеми национальностями, входящими в состав государства. Идея о добровольном равноправном союзе народов лейтмотивом проходит через все ленинские работы по национальному вопросу, написанные им в 1917 г.

Пришедшее к власти в результате победы Февральской революции Временное правительство предприняло опреде

ленные шаги в расширении прав народов: были отменены национальные, расовые и религиозные ограничения, существовавшие в самодержавной России. Правда, вопрос о национальной государственности народов не был решен. Здесь сказалась великодержавная ориентация российского либерализма, явившаяся его "ахиллесовой пятой". Это привело к тому, что по мере дальнейшего развития событий национальный вопрос начинает приобретать все более самостоятельное звучание. Просчеты неопытной и нерешительной демократии, затягивание с ходом осуществления насущных социально-экономических и политических реформ давали дополнительный импульс усиливающимся сепаратистским тенденциям. Октябрь сделал то, что не смог осуществить Февраль -- уже через неделю после большевистского переворота появляется первый законодательный акт, специально касающийся национального вопроса -- "Декларация прав народов России".

Уже в марте 1922 года, давая как бы ретроспективную оценку событиям первых послеоктябрьских месяцев, Ленин напишет: "1918 -- Советская конституция versus (против -- Авт.) Учредилка". За этой строчкой стоит многое. Становится ясно, что разгон большевиками Учредительного собрания не был просто ответной реакцией на "строптивость" этого представительного органа. Финал был предрешен заранее и "историческая" фраза матроса Железнякова замкнула логическую цепочку действий, вытекающих из политического сценария и концепции ре-жиссеров революции. Произошло столкновение двух принципиально различных типов общественного устройства --парламентской модели, предполагающей конкурирование политических партий в рамках правового государства, и советского типа, основанного на классовой селекции граждан, совмещающего законодательную, исполнительную и судебную власти и отдающего власть фактическую только одной партии.

Если в центре этот процесс прошел чрезвычайно быстро, то события в национальных районах разворачивались по-иному. Там фактически состоялся национальный Февраль. Возникают национальные парламенты, сформированные представителями партий, традиционно называвшихся "националистическими". К ним относятся такие политические образования, как, например, Центральная Рада на Украине, Кокандская автономия в Туркестане, Оренбургская автономия, созданная на базе казахской партии Алаш, образовавшей правительство Алаш

Орды. В Азербайджане приходит к власти Мусульманская демократическая партия (Мусават), в Армении -- Дашнакцутюн, в Грузии -- грузинские социал-демократы. Не предвзятая, объективная история этих национальных правительств и партий -- остается до сих пор "черной дырой" в советской историографии.

Революция произошла в державе, отличавшейся разнообразием национальных регионов, прошедших неодинаковые стадии исторического развития. Если к социалистической революции не была готова центральная Россия, в которой был фактически оборван ход демократических реформ, то для ряда регионов правомерно говорить только об этапе преобразований национальных. Окраины бывшей империи представляли собой разнотипные цивилизации (культуры). Наряду с отдельными промышленно развитыми районами, на огромных просторах существовали общества с родоплеменной структурой, в которых социальные противоречия как бы перекрывались нормами религии и традиционного права. Национальный характер нередко принимало разделение между полиэтничным городом и традиционно моноэтничным селом. На политической карте империи проступали этносы разного уровня (например, среднеазиатский мусульманский суперэтнос) и разной "силы" -- пассионарности. Все это необходимо учитывать при оценках национальных правительств. Они представляли собой различные политические комбинации: национальные фронты с соответствующими флангами, от социалистической до теократической ориентации, многопартийные, однопартийные и иные образования. Типичны были допущенные ими ошибки: недостаточная разработанность программ и концепций политического устройства, нерешительность лидеров, осложнявшие ситуацию личные конфликты между ними, подчас элементы ксенофобии к "чужим" нациям. Во многом роковую роль в их судьбе сыграла гражданская война, в которой они оказывались между "белыми" и "красными", зачастую выбирая ориентацию, снижающую их "имидж" среди населения. Но следует учитывать и то, что все это был, по существу, первый опыт устройства национальной жизни народов, базирующийся на действительном учете конкретно-исторической ситуации в том или ином регионе.

Главной опорой Советской власти в национальных районах становятся коммунисты, часто не представляющие коренного населения. А решающим аргументом в случае неприятия нового строя выступала сила оружия. Такое

неприятие действительно имело место, поскольку Советская власть национальными правительствами отождествлялась с большевистской диктатурой. Наглядно это проявлялось уже в ноябре 1917 года в переговорах между СНК и Центральной Радой. Представители последней следующим образом оценивали сложившееся политическое положение: "Претензии СНК на руководство Украинской демократией тем менее могут иметь какое-либо оправдание, что навязываемые Украине формы политического правления дали на территории самих народных комиссаров результаты, отнюдь не вызывающие зависть. Пока в Великороссии развивается анархия, экономический, политический и хозяйственный развал, пока там царит грубый произвол и попрание всех свобод, завоеванных у царизма революцией, Генеральный секретариат не находит нужным повторять этот печальный опыт на территории Украины".

Против навязывания "опыта пролетарской диктатуры" выступали представители различных народов. В нашей литературе много написано о "националистическо-клерикаль-ной" Кокандской автономии. Однако имеются материалы, позволяющие взглянуть на это политическое образование с иной стороны. Например, в фонде Центрального партийного архива ИМЛ при ЦК КПСС имеется письмо на имя ЦК РКП (б) одного из партийных работников Туркестана. Он пишет о "захвате власти русскими рабочими в Ташкенте", противопоставляя этому мусульманский съезд в Коканде, начавший работу по подготовке созыва Учредительного собрания и избравший Временное правительство, поддержанное также местными рабочими, крестьянами и воинами-мусульманами. Описывая достаточно непростые перипетии политического процесса в Коканде, автор письма повествует как незначительный инцидент вызвал фактически вооруженную интервенцию и разгром Временного правительства большевиками Ташкента. "И этим похоронено в могилу национальное движение в Туркестане", -- печально заключает он. И это -- не единичное свидетельство о судьбе Кокандской автономии.

Целый ряд партийных советских руководителей, сталкивавшихся в своей деятельности с национальными проблемами, обнаруживали вопиющую некомпетентность. Показателен конспект лекций по национальному вопросу, составленный заместителем Сталина по Наркомнацу С. Пестковский "Нация как боевая организация буржуазии. Нация как средство эксплуатации буржуазией пролетариата и мелкой буржуазии", -- записал он. С позиций такой мен

тальности можно вполне объяснить и "боевые действия" против представителей тех или иных национальностей, "мешающих" делу коммунистической революции. С негодованием писал в докладе Ленину, Троцкому и Дзержинскому в июле 1920 г. М. И. Лацис об "упрямом хохле", предпочитающим "палить свои нивы", чем быть обобранным продотрядами, и предлагал решить этот вопрос силами ВЧК.

Между тем, предупреждения о пагубности такой политики раздавались из среды небольшевистских социалистических партий. Опять-таки в июле 1920 г. на имя Ленина поступает письмо заграничной делегации Украинской партии социалистов-революционеров, подписанное бывшим председателем Центральной Рады и видным историком М. С. Грушевским. Весьма лояльно высказываясь в пользу Советской власти, он упоминал о недружелюбном отношении украинских крестьян к коммунизму в его российской форме. "Причины таких настроений лежат в централистических стремлениях большевиков, -- писал Грушевский, -- и в желании удержать Украину исключительно под влиянием своей партии, править ею из Московского центра... Украинские социалистические партии относятся с величайшим сочувствием к идее федерации социалистических республик, но они считают ложными и вредными стремления рассматривать Украину как область, которая должна быть связана с Россией более тесными узами, чем какие-либо другие социалистические республики".

"Националисты" во многих ситуациях разбирались тоньше и куда грамотней, чем руководящие деятели РКП (б). Наглядное свидетельство тому -- январские события 1920 г. в Башкирии, где возник конфликт Башрев-кома во главе с А. 3. Валидовым и присланными из центра партийными работниками -- Ф. А. Сергеевым (Артемом), Ф. П. Самойловым и др. История донесла до нас документы о том, как было на самом деле, в чем суть "националистических выходок" Башревкома и каковы действия "посланцев партии" в этой республике.

Свет на подлинный характер происшедшего проливает сделанный в начале 1920 г. доклад в ЦК РКП (б) К. Ракоя (Рычкова), командированного в Москву по телеграмме Ленина для выяснения ситуации в Башкирии. Говоря о причинах конфликта, К. Ракой называет "партийную ориентацию на диктатуру в национальном вопросе". Вот его размышления о происшедшем: "Вы отлично зна

ете, что наша партия до сего времени совершенно не подготовлена к тому, чтобы как следует разобраться в таких вопросах, как право наций на самоопределение, в автономии и вообще в национальных вопросах. Многие из наших товарищей совершенно убежденно трактуют о том, что мы должны твердо стоять на пути строгой пролетарской диктатуры, ... многие товарищи полагают, что пресловутые "самоопределение", "автономии" и т. п. не стоят выеденного яйца, понимая это как дипломатическую игру, которую в некоторых случаях Рабоче-крестьянское правительство должно играть всерьез, как это делается, например, по отношению к Башкирии, Киргизии и проч... Основываясь на нашем опыте, мы больше всего должны остерегаться той торопливости, неумелой теоретичности и того декретирования из Москвы, какое мы проявляем по отношению к Башкирии. Многие из наших товарищей, находясь в настоящее время в Башкирии, стремясь только выслужиться, не брезгуют никакими средствами и с негодными средствами пускают в ход полное принуждение... если подобным образом действовать по отношению к инородцам, как действовали по отношению к Башкирии тов. Артем и компания, и если к тому же еще, чего я лично не допускаю, действия т. Артема и др. санкционировались высшим партийным органом ЦК РКП -- ВЦИК, то это было таким идиотизмом, таким тупоумием и такою гибелью дела, что сознательно так работать могут провокаторы". О том, что все это были действительные факты, а не только эмоции, свидетельствует мнение члена Кирвоенревкома Т. И. Се-дельникова, констатировавшего, что "Башкирию в начале года поставил на дыбы "ласковый теленок" т. Артем своей мелкотравчатой и плоскодонной политикой вместе с почти полной деловой невменяемостью".

На фоне такой "интернационалистской невменяемости" особо явственно видна "вменяемость", а точнее государственная мудрость и деловой подход "националиста" А. 3. Валидова. Приведем посланное им в январе 1920 г. письмо в ЦК РКП (копия--Ленину и Троцкому). Валидов пишет следующее: "...в руководящем органе РКП нет ни одного в совершенстве знакомого со своей страной, сильного и авторитетного на Востоке человека из восточных мусульманских национальностей... Вы сами больше, чем мы, понимаете, какие трудности Вам и восточным революционерам приходится одолевать, когда Вы рукою русского пролетариата начинаете восстанавливать

похороненное, как казалось навсегда, русским империализмом человеческое самосознание, сознание необходимости борьбы за существование забитых Восточных народов... В эти моменты к Вам являются с Востока какие-то Баракатулла, Киргизские и Туркестанские представители, какие-то Валидовы, Байтурсуновы, Тунги-чины и другие, непривычные Вашему слуху имена и Вы не знаете, кто из них авантюрист, а кто нет... Доброжелатели из руководителей разных Главков и Главных учреждений смотрят на вопросы, возбуждаемые Востоком и на требования, предъявляемые с Востока и думают -- ... не ловушка ли это людей из страны тысячи и одной ночи". Валидов предлагает иметь в центре сильного авторитетного представителя мусульманского Востока, хотя бы и не коммуниста и рекомендует на этот пост видного деятеля Алаш-Орды Алихана Букейханова, все более склонявшегося к признанию Советской власти. Однако центр поддержал не А. 3. Валидова, а противную сторону. В итоге уже в ноябре 1920 года Валидов принимает участие в тайном заседании у назира финансов Хивинской республики, предупреждая, что разгром башкирского правительства Советской властью заставляет правительство Хорезма быть наготове к повторению с ним точно такого же эксперимента.

Среди тех, кто не принял предложение Валидова, была Е. Д. Стасова, крупный партийный работник. Не зная, не любя Востока (в чем признавалась в письме к Ленину), она все же находила возможным руководить Советом пропаганды его народов. Вся ее деятельность состояла в "выдерживании партийной линии", подготовке анкет, инструкций и других организационно-пропагандистских "мероприятий".

О неблагополучном положении дел в восточной политике предупреждал Ленина в 1920 г. ответственный работник Центрального бюро коммунистических организаций народов Востока (отдела Востока ЦК РКП) А. Таиров-Деев: "Будучи мусульманином и хорошо зная восток, гля-дя на всю ту работу, которая на нем производится и предвидя "восточный сюрприз" для Советской республи-ки, а если эта политика изменена не будет, то этот "сюр-приз" неминуемо и в недалеком будущем будет нам преподнесен, беру на себя смелость сказать, что тот путь, по которому в настоящее время идет наша партия в своей ра-боте на Востоке, грозит привести ее к совершенно обратным результатам...".

Фактически же Советский восток превратился в коридор для мировой революции, когда стал очевиден крах надежд на ее осуществление на Западе. Шло "подталкивание" событий в сторону их "революционного форсажа". Наглядно это проявилось на примере "народных" революций в Бухаре и Хорезме. Как бесхитростно сообщал в сентябре 1920 г. в телеграмме в ЦК РКП (б) председатель Совета назиров Бухарской республики, "Фрунзе с самого начала проводил военную подготовку переворота". Неудивительны и последствия подобной политики. В Хиве и Бухаре, писал Г. В. Чичерин К. Радеку уже 9 июня 1921 г., мы вынуждены были поддержать своими штыками переворот, последствия однако таковы, что даже туркестанские товарищи высказывают сомнения, не лучше было бы, если бы остался прежний порядок, на Востоке эти события нам навредили.

Вот что докладывал сотрудник Восточного отдела НКИД Ленину о бухарской революции. Революция превратилась в форменное военное вступление Красной Армии, ничем не прикрытое, нарушавшее все представления о праве народов на самоопределение, и Бухара фактически оказалась оккупированной страной. При занятии Бухары было выпущено несколько миллионов пуль, несколько тысяч снарядов, из которых было немалое количество и химических. Вот что писали сами бухарцы: "красноармейцы оскорбляли религиозные чувства мусульман (сжигали мечети, употребляли листы Корана для естественных потребностей и т. п.)". Были ограблены и вывезены ценности Бухары. Есть воспоминания очевидцев "бухарского похода" как красноармейцы шли, обвешанные с головы до ног драгоценными вещами.

Эта политика "интернационального сплочения" дала основание известному специалисту по национальному вопросу Г. Бройдо обратиться в январе 1921 г. к Ленину -- "...Теперь с восстановлением старых великорусско-коло-низаторских способов колонизаторской деятельности, образовался неслыханный для Хивы контрреволюционный фронт... Симпатии к Советской власти сменились острой, хотя и скрытой ненавистью к ней среди трудящихся... Наши окраины -- Кавказ и Туркестан, в особенности последний, достаточно подготовлены к принятию и поддержке любых оккупантов, идущих под лозунгами борьбы с Советской властью".

Царизм управлял "сверху", через губернаторов и наместников, сохраняя в целом достаточный простор для

действия традиционных для этих обществ регуляторов. Большевизм "по-революционному" вторгся в эти традиционные структуры. Борьба с религией, вековыми социокультурными обычаями и нормами и экономическими укладами приводила к самым негативным последствиям. В восточные районы нередко посылались люди, не знающие специфики края, уповающие на власть идеи и силу оружия. Видный деятель партии П. Лепешинский сообщал в центр о действиях в Туркестане известного чекиста Г. Бокия, политика которого состояла в том, чтобы "делать чик-чик" местному населению. Нередки были случаи "ссылки" проштрафившихся центральных работников. Постепенно стала оформляться каста новой -- уже партийной, знати. Не случайно, в оперативных сводках ГПУ, встречались сведения о том, что "туземцы" считают советских чиновников еще большими эксплуататорами, чем царских колонизаторов.

Не удивительно, что народы ответили на завоевания сопротивлением. Если, скажем, в центральных губерниях движение русских крестьян и рабочих против продовольственного и политического террора приняло характер освободительной борьбы с большевизмом (восстание ижевских рабочих, антоновщина и др.), то на Востоке вспыхнуло национально-освободительное движение. Им стало басмачество.

Сегодня о нем говорится и пишется много. Приводят доводы, что нельзя реабилитировать движение, с которым связано насилие, разгул религиозных и националистических страстей. Да, все это было. И когда льется кровь собратьев, то здесь нет выигравших. Есть только проигравшие, только слезы и горе людское. Но у любого события есть свои побудительные причины. Действия революционеров-интернационалистов, вторгшихся в чужой и непонятный им мир, воспринимались фактически как действия оккупантов. Красная армия и репрессивные органы прибегали к самым жестоким методам -- грабежа, насилия над местным населением, расстрелов пленных и т. п. Об этом писал Ленину в 1920 г. известный партийный деятель Туркестана Н. Ходжаев. Ферганский фронт существует, указывал он, благодаря политике "коммунистов-колонизаторов в Туркестане". Красноармейцы "под видом разбойников" уничтожали мирных жителей, насиловали женщин, разрушали деревни, в результате чего "чаша терпения переполнилась до крайности". О том, что Советская власть проводила экономический террор -- под видом "ку

лака" обрушивая репрессии на простого труженика -- крестьянина, что вело лишь к усилению басмачества, предупреждал руководящие органы и следователь ВЧК в Туркестане П. П. Вильцин. Жестокость расправ была обоюдной. Чекисты поступали с врагами столь же по-варварски, как и те с коммунистами и красноармейцами. Так, например, в сентябре 1920 г. работник Особого отдела Туркфронта пишет письмо, в котором похваляется своей изуверской "доблестью": "Работаю в Особом Отделе. В мое распоряжение дали недавно приехавших 10 шпионов из Крыма, пробиравшихся в Бухару (речь шла скорее всего о представителях национальной партии Крымских татар Милли-Фирка -- Авт.), но от Особого Отдела не уйдешь. Я их поодиночке выводил во двор и мучил, острой палкой отрубал руки и ноги и в бешенстве кричал, что это за умирающих коммунистов. Продержал до 10 часов вечера, пока не уничтожил всех". Думается, что подобный случай -- не единичен.

Однако классовый подход и борьба за мировую революцию выстраивали свои приоритеты. Интернационализм в его практической реализации стал рассматриваться как право на игнорирование национальной независимости. В нем потенциально было заложено и велико-державие. В борьбе за мировую революцию начала оформляться концепция "красного империализма". "Мировая коммунистическая республика с Лениным во главе" -- этот лозунг был весьма популярен в 20-е годы. Под флагом советизации и "освобождения трудящихся" происходило постепенное восстановление былой державы. Это обстоятельство было проницательно оценено в белогвардейском лагере уже в 1919 г. как переход "белой идеи" в "красную". В понимании сути такого процесса кроются и надежды сменовеховцев и "патриотические" повороты в отношении СССР ряда деятелей эмиграции, в целом, конечно, на дух не переносивших большевизма. В 1923 году, когда, казалось, революция в Германии вот-вот должна была вспыхнуть, РКП (б) активно готовила своих членов и народ в целом к "оказанию помощи" германской революции. На встречу с Гучковым поехал специальный посланец Троцкого Беренс для переговоров о пропуске белогвардейскими частями Красной Армии. Правда, "интернациональную интервенцию" осуществить не удалось. Кстати, многие люди в России дали подобным попыткам, имевшим место еще в 1918 году, достойную оценку. "Надо быть последовательным, -- писал Ленину некий И. Балашев из Петро

града. -- Мы желаем свободы для себя -- должны соблюдать этот принцип и в отношении к другим, тогда только они станут уважать нашу свободу, без нее же нет для человека ни достоинства, ни счастья на земле. Ваш же деспотизм и насилие является таким же невыносимым гнетом, что в сравнении с ним царский режим казался прямо легким... совесть народов -- в том числе и нашего подскажет, что идеал, требующий для своего осуществления применения грубой силы, несправедливости и потоков крови, есть несомненно идеал ложный и весьма опасный".

Но предостережения не были услышаны. Характерны тезисы доклада А. Микояна "К положению на Кавказе", посланные Ленину в декабре 1919 года. В них прямо говорилось о возможности для коммунистов готовить "государственный переворот" в республиках Закавказья, "свержение их правительств", а затем перейти к "слиянию" их "в одну государственную единицу с Россией" и таким путем "заложить фундамент рождающейся мировой республики Советов". Сценарий затем реализуется столь стремительно, что полномочный представитель РСФСР в Армении в полном недоумении пишет руководству: "О вступлении красных войск в Армению мы не были предупреждены и даже после того, как это стало фактом, нам продолжали сообщать, что красных войск в Армении нет и имеется лишь отряд армянских повстанцев".

В марте 1920 г. Ленин получает письмо от М. М. Эссен из Грузии, в котором она предупреждает, что большевистская тактика непризнания суверенного грузинского государства играет на руку их противникам. В начале мая подписывается мирный договор между Советской Россией и Грузией, по которому РСФСР "безоговорочно" признала суверенитет и независимость грузинского государства. В то же самое время Орджоникидзе и Киров посылают Ленину шифрованную телеграмму, в которой говорилось следующее: "Обеспечить за Советской Россией Азербайджан, не владея Грузией, почти невозможно... Владея Грузией, мы вышибем англичан с восточного берега Черного моря, открываем путь в Турцию... Завоевание Азербайджана и оставление Грузии произведет самое гнусное впечатление на мусульман". А несколько позже Ленину пишет один Киров. Он сетует на атмосферу подозрительности, "самые чудовищные слухи" вокруг представительства РСФСР в Грузии. В частности, "на днях итальянский посол в Грузии Меркантелли мне простодушно заявил -- пишет Киров -- мы, -- сказал он, -- внимательно

смотрим на вашу работу здесь и хотим проверить лишний раз ваше отношение к буржуазным республикам -- то есть способны ли вы жить в мире с соседями. Все уверены, что вы скоро покажете свое отношение к мирному договору как к клочку бумаги". Что и произошло.

В. И. Ленин хорошо понимал значимость национального вопроса для реализации стратегических задач партии в условиях многонационального государства. Известны его высказывания о необходимости ликвидации имевшей место при царизме "национальной травли и грызни". Вождь большевиков призывал к терпимости и уступкам в области межнациональных отношений. Однако классовый подход и здесь выстраивал свою систему координат. Ленин писал не просто о союзе, а о "союзе социалистическом", направленном на укрепление фронта трудящихся всех наций против буржуазии всех наций. Весьма показательной в этом плане явилась его работа "Выборы в Учредительное собрание и диктатура пролетариата", написанная в декабре 1919 года. Настаивая на необходимости борьбы с великорусским шовинизмом, Ленин замечает: "Мы обязаны именно в национальном вопросе, как сравнительно маловажном (для интернационалиста вопрос о границах государств вопрос второстепенный, если не десятстепенный), идти на уступки". Такая тактика, по Ленину, поможет непролетарским трудящимся массам изжить "колебания" -- то есть испробовать различные формы государственных отношений. Гарантом изживания подобных колебаний является "нетерпимость и беспощадность, непримиримость и непреклонность" в главном вопросе -- пролетарской (а по существу партийной) диктатуры.

В этом, воспользуемся ленинским термином, "гвоздь" национальной политики большевиков. Ее можно сравнить со своего рода национальным нэпом, когда конечная цель -- создание мировой коммунистической республики требует на какое-то время, до перехода "к полному единству", учета национального момента. Но всем процессом должна руководить Коммунистическая партия, интересы ее идеологии и политики во всех случаях являются определяющими. Именно сквозь призму этой "генеральной линии" и следует рассматривать ход создания советского многонационального государства.

Первые годы Советской власти характеризовались определенным поиском форм национальной государственности народов. Позитивным в нем были попытки апро

бировать разные варианты этой государственности, которые должны были учитывать демографическую, этнографическую, социально-экономическую специфику того или иного региона. Наряду с национально-территориальным принципом создания государственности, ставился вопрос о принципе территориальном, что давало бы возможность выделить, скажем, русскую республику. Присутствовали предложения (они были и у Ленина) о дополнении национально-территориальной автономии -- культурно-национальной. Словом, речь шла о том, чтобы как-то отойти от жесткой унификации, единого централистского шаблона в развитии национальной государственности.

Однако, к сожалению, события пошли по иному руслу. В столкновении между идеологическими приоритетами и реальными интересами народов первые в конечном итоге всегда побеждали. Власть партии могла утвердиться только в определенных рамках, партийное единство требовало "единства" государственного, и партийные органы стремились искусственно форсировать данный процесс, используя методы административного нажима.

И дело заключается не только в том, что решали, но и как это делали. Осуществлялось "партийное руководство" национальными процессами "сверху" --через Политбюро, Оргбюро ЦК РКП, на съездах, пленумах, партийных активах. При партийных и государственных органах не было создано институтов научной этнологической экспертизы. Конечные решения не предваряли опросами населения, референдумами. И многое делалось волюнтаристски, непрофессионально.

Действительно, в практике договоров, заключенных между республиками, к началу 20-х годов обнаружились "расстыковки", несогласованность, функциональные сбои. Наверное, необходимо было устранять эти проблемы, не спеша совершенствовать систему горизонтальных связей между республиками, но... "глас народа" -- Пленум ЦК Компартии Украины в 1922 г. ставит вопрос перед ЦК РКП о создании специальной комиссии для этих целей. Вот так, "комиссиями ЦК" и решали серьезнейшие вопросы. На этом же уровне проходило затем национально-территориальное размежевание в Средней Азии, когда представлявший собой единый экономический комплекс многонациональный регион, с этнической "чересполосицей" рассекли путем административной реформы сверху, подгоняя под "типовые блоки" складывавшейся системы партии --государства. Так, сверху нередко проводили и

другие акции в области национального строительства. Вместо того, чтобы дать возможность народам вырастить снизу свой "продукт", посылали "бригады строителей" -- полпредов ЦК -- Туркбюро, Средазбюро, Закбюро и т. п. В итоге -- оставили "свищи" на стыках республиканских границ, явившиеся результатом чисто политических комбинаций, поделили народы на "перво"- и "второсортные".

Для большевистской партии, фактически порвавшей с присущей социал-демократии идеей эволюционного (реформистского) развития, была присуща ориентация на революционный скачок, "спрямление" исторического пути. Это наглядно проявилось и в национальном вопросе. Кстати, в самых последних ленинских работах начинают звучать уже более реалистические ноты. В его записках "К вопросу о национальностях или об "автономизации" имеются достаточно серьезные противоречия -- "оставить и укрепить союз социалистических республик" или "оставить союз социалистических республик в отношении дипломатического аппарата". Похоже, что Ленин проявлял колебания и готовой модели союзного государства у него не было (хотя сверхзадача --установка на победу мировой революции оставалась).

Несомненно, Ленин хорошо видел опасность идеи "автономизации", понимая, что она может привести к самым негативным последствиям, усилить центробежные процессы, что было бы чревато распадом нового государства. Он выдвинул новую форму союзного государства: на основе добровольного и равноправного объединения самостоятельных советских республик. Указывая на недопустимость бюрократического извращения идей объединения, он выступал за необходимость укрепления суверенитета и атрибутов независимости каждой республики как обязательного условия сплочения народов. "...Мы признаем себя равноправными с Украинской ССР и др. и вместе и наравне с ними входим в новый союз, новую федерацию", -- писал Ленин, добавляя категорическое -- "Великорусскому шовинизму объявляя бой не на жизнь, а на смерть... Надо абсолютно настоять, чтобы в союзном ЦИКе председательствовали по очереди

русский

грузин и т. д.

Абсолютно!".

И хотя за скобками Ленин оставлял и руководство партии и социалистическую идею как гарантов единства создаваемого государственного образования (в том числе

и как права на "советизацию"), но тем не менее его установка на добровольность объединения объективно несла позитивный заряд. Она давала шанс народам войти в союз республик с более реальным статусом самостоятельности.

Столкновения национально-нигилистических подходов с реальными процессами особо явственно обнаружились в период непосредственного образования СССР. В сентябре 1922 г. Д. Мануильский пишет письмо И. Сталину, в котором настаивает на необходимости ликвидации самостоятельности республик и замены ее широкой автономией. Национальный этап революции, когда "пролетарской диктатуре пришлось развязывать национальный вопрос", по его мнению, уже пройден.

О том, как он был "пройден" на деле, свидетельствовали драматические события в Закавказье, где представители центра в лице С. Орджоникидзе прибегали к адми-нистративно-централистскому произволу. По-своему об этом свидетельствовали материалы комиссии Ф. Дзержинского, представившей в начале 1923 г. оправдание действий Орджоникидзе и его сторонников. Главным для комиссии было то, что "сначала Кавбюро, а потом Зак-крайком" проводили линию, "вполне отвечающую директивам ЦК РКП", выразившуюся, в частности, "в превращении народных судов в органы пролетарской диктатуры, усилении репрессий против меньшевиков". Насколько при этом учитывались национальные интересы, не говорилось.

Все это не могло не беспокоить представителей республик. На заседании секции XII съезда РКП (б) по национальному вопросу X. Раковский, апеллируя к вышеназванной ленинской работе, предостерегал против торопливости, доказывая, что "наше союзное строительство не явилось результатом причин объективных, исторических... есть результат торопливости, нажима и давления сверху центральных органов".

В прошедших в первой половине 1923 года, после продекларированного образования СССР, дискуссиях обнаружилось стремление как-то совместить задачу укрепления режима партийной диктатуры с элементами здравого смысла. Правда, именно последним впоследствии жертвовали в первую очередь.

Когда на февральском (1923 г.) Пленуме ЦК РКП (б) Сталин обосновал идею двухпалатного союзного ЦИК, он получил следующую записку от Зиновьева: "Практи

ческие предложения Сталина (двухпалатная система и пр.) признать пока дискуссионными + признать пока необходимость выработать в секции съезда (а затем на съезде) поправку к принятой съездом Советов Конституции в смысле создания согласительного органа, где национальные республики и автономные области имели бы равные права". По существу аналогичную мысль на секции XII съезда партии проводил Б. Мдивани. Он предложил свой проект организации Союза ССР -- "самым широким образом поставить вопрос о федерировании республик. Нечего смущаться тем, что есть отдельные республики, которые развивались независимыми, а были другие, которые назывались автономными. Абсолютно никакой опасности нет в том, что данная республика, заключающая в себе данную национальность, является равноправной и федерируется в общесоюзном масштабе. И автономные и независимые республики объединяются в один Союзный Совнарком".

Интересные "наработки" были сделаны и Сталиным. В феврале 1923 г. он пишет в Политбюро записку, в которой размышляет над рядом непростых проблем, возникших в связи с образованием СССР и, в частности, "входят ли наши республики в состав Союза через существующие федеративные образования (Р.С.Ф.С.Р., Зак-федерация) или самостоятельно, как отдельные государства (Украина, Грузия, Туркестан, Башкирия)". Мы видим, что Башкирию и Туркестан Сталин помещает в одном ряду, фактически поднимая статус автономной республики до союзной. Но это не главное, что интересует его. Главное --"Вхождение отдельными республиками (а не через федеральные образования) имеет несомненно некоторые плюсы: а) оно отвечает национальным стремлениям наших независимых республик; б) оно уничтожает среднюю ступеньку в строении союзного государства (федеративные образования) и вместо трех ступеней (национальная республика -- федеральное образование -- союз) создает две ступени (национальная республика -- союз). Но оно имеет и существенные минусы: а) разрушив, например, РСФСР, она обязывает нас создать новую, русскую республику, что сопряжено с большой организационной перестройкой; б) создавая русскую республику, оно вынуждает нас выделить русское население из состава автономных республик в состав русской республики, причем такие республики, как Башкирия, Киргизия, Татарская республика, Крым рискуют лишиться своих столиц

(русские города) и во всяком случае вынуждены будут серьезно перекроить свои территории, что еще больше усилит организационную перестройку. Я думаю, что тут плюсы явно превышаются минусами, не говоря о том, что минусы эти не могут быть оправданы, например, в данный момент, политической необходимостью".

В целом, размышления Сталина достаточно профессиональны. И далее, отказываясь от идеи русской республики, он все же рекомендует при конструировании Союзного собрания (органа представительства национальностей) обеспечить там представительство, наряду с национально-территориальными образованиями представителям и "русских губерний", не имеющих своей национальной республики. Другое дело, что Сталин руководствовался не здравым смыслом, а, как он писал, "политической необходимостью". Эта необходимость приводила его к мысли о возможности вообще ликвидировать независимые республики, а затем привела к практике тоталитарного унитаризма на великодержавной подкладке.

В связи с русской республикой рассматривался и вопрос о российской (в том числе и русской) компартии. Оживленные дебаты по этой проблеме состоялись на Пленуме ЦК РКП (б) от 15 декабря 1925 года. Проиллюстрируем документальными выдержками ход его работы, чтобы можно было составить представление о продемонстрированных подходах.

"М о л о т о в. Переименование партии во всесоюзную может вызвать только одно сомнение: не будет ли это вести к тому, что во всесоюзной партии потребуется создание российской компартии. Это сомнение заслуживает серьезного внимания. Я думаю, что в наших теперешних условиях это абсолютно неприемлемо, было бы грубейшей политической ошибкой создание в данных условиях отдельной российской партии внутри всесоюзной партии. Это очень большой вопрос. Я думаю, что в настоящих условиях это абсолютно неприемлемо и являлось бы глубочайшей политической ошибкой. Может ли из того, что мы переименовываем партию из Российской во Всесоюзную, возникнуть вопрос о создании внутри Всесоюзной партии особой Российской партии? Но что мы делаем, переименовывая партию? Мы делаем не больше, как формальный шаг, не меняя ничего по существу, не меняя организационных партийных взаимоотношений, не меняя отношений центра к местным организациям и, в частности, ЦК к отдельным партиям наших республик... Нам, по

вторяю, нельзя допускать в данных условиях создания Российской партии внутри Союза, так как в этом для РСФСР необходимости нет. ЦК РКП в Москве. На то мы и коммунисты, чтобы на этом примере показать, что в отношении между партийными организациями мы проводим такие принципы работы, которые нас объединяют, а не противопоставляют друг другу. Еще раз повторяю, -- нужно и по отношению к партии ясно и точно сделать то, что мы сделали по отношению к нашим советским и профессиональным органам. Нужно произвести переименование, которое по существу не изменяет организационных основ партии.

Орджоникидзе. По существу я думаю, что предложение т. Молотова...

Сталин. Это предложение Политбюро, а не Молотова.

Орджоникидзе. Я думаю, что предложение Политбюро будет приемлемо только в том случае, если отсюда сделать логический вывод и сказать, что национальные организации переименовываются в соответствующие территориальные областные организации.

Троцкий. До революции так было. Российской не было, национальные были.

Орджоникидзе. До революции была Российская Социал-демократическая рабочая партия, и Кавказский Областной комитет Российской Социал-демократической рабочей партии. Теперь создали Союзы и сохранили РКП. Это не соответствует действительности, и приходится уничтожить название РКП, я с этим согласен. Но если оставим Грузинскую, Украинскую -- это приведет к тому, что мы должны будем создать Русскую Коммунистическую партию. И как мы ни доказываем, что это не годится, мы все-таки не сумеем предотвратить этого.

Калинин. Правильно.

Ворошилов. ...Я думаю, что мы в настоящее время находимся в несколько иных условиях, чем в дореволюционное время, когда наша партия называлась Р.С.Д.Р.П. Правильно было указано, что тогда не было ни Грузинской, ни Украинской, ни Русской партии, а была РСДРП. Сейчас хотят переименовать наименование партии соответственно наименованию государства, но тогда логически необходимо организовать русскую Коммунистическую партию потому, что в составе СССР имеется РСФСР.

Сталин. Товарищи, не надо смешивать вопрос о переименовании партии с вопросом об ее переорганиза

ции. Последний вопрос у нас не стоит. Речь идет только о переименовании. Ясно само собой, что у нас не может быть соответствия между формой государства (Союза Сов. Соц. Республик) и между названием партии. Если у нас существует Союз Республик, то и партия должна быть партией Союза...

Говорят о реорганизации национальных компартий в областные организации...

Серго. О переименовании.

Сталин. К чему это? Кому они мешают. Если у нас права национальных партий определены уставом, если организация и название национальных компартий вполне удовлетворяют националов, то для чего еще понадобилось их переименование в областные организации, их, так сказать, снижение? Для чего это? Какой политический эффект может из этого получиться? Если украинскую партию реорганизовать в Областную украинскую организацию, то разве не ясно, что это будет политическим минусом, а не плюсом? Вы хотите, чтобы архитектура была стройная. Но чего стоит архитектура, если она дает отрицательные политические результаты?..

Троцкий. ...Здесь связывали этот вопрос с внутренней структурой партии. Неправильно. Название партии -- по национальности, государству и пр. -- это то, что ее рекомендует прежде всего во вне. Как она будет построена внутри, какие там будут перегородки -- это другое дело. Именуя партию по советскому государству, мы определяем капитальную стену, а внутренние перегородки мы сможем еще 10 раз изменить. И нужно сказать, что мы запоздали с тем, чтобы фасад партии привести в соответствие с положением нашего государства и рабочего класса в этом государстве. Дальше оттягивать нельзя. Оттягивать дальше, после того, как мы поставили вопрос на принципиальную почву, было бы величайшей ошибкой. Партия у нас не российская, а всесоюзная. И этот факт остается, независимо от внутренних изменений структур -- по национальным или иным линиям.

...Тут некоторые товарищи говорят о ВКП, как о шараде: что, мол, означает В? Могут быть, в таком случае колебания в сторону С (союзная). Говорят, что В будут толковать, как Всероссийская. Поскольку есть аппетиты толковать так, можно колебаться в пользу С, но никак не в сторону Р. Спрашивают: а не выйдет ли отсюда создание особой Российской партии? Это было бы, на мой взгляд, величайшей опасностью, ибо могло бы привести

к федералистическому раздроблению партии. Если вы думаете, однако, что эта опасность вытекает из переименования партии в соответствии с именем государства, а не преобладающей нации, то это чистейшие пустяки. Вы боитесь национальных предрассудков у рабочих или крестьян, т. е. у их сознательной части. С этими предрассудками -- прежде всего внутри партии -- необходима решительная борьба...".

Видна явная боязнь федерализации партии, того, чтобы компартии республик перешагнули уровень областных организаций. Здесь жестко срабатывал принцип демократического централизма, рассчитанный на "указующую и направляющую" роль центра. Еще раз подчеркнем, что по модели партии фактически строилось и государство, реальная власть в котором принадлежала Политбюро ЦК и Генсеку. Не случайно, что ряд "оппозиционных" группировок, стремившихся хоть в какой-то мере демократизировать режим аппаратной диктатуры, выходили и на проблему самостоятельности республиканских компартий. Так, платформа "Рабочей группы" требовала проведения принципа "пролетарской демократии" и организации Коммунистических партий со своим ЦК во главе каждой нации, входящих на равных правах с РКП в Коминтерн.

Жесткая унификация вызывала протесты ряда коммунистов национальных республик, чьи программы долгие годы в нашей литературе оценивались как "национал-уклонистские". На самом же деле эти политические деятели, разделяя всецело партийную доктрину, хотели лишь приспособить ее к специфике своих регионов. Отсюда -- поиски М. Султан-Галиева и Т. Рыскулова -- вариантов некой "тюркской", "мусульманской" республики (но главное -- советской и коммунистической). Речь шла лишь о более тонком и гибком насаждении коммунистического режима. Как раз этого и не поняли власть предержащие в центральных партийных органах. Не обратили они должного внимания на поступающую из "компетентных источников" информацию о ходе поддержки "султангали-евщины", "фронт" поддержки которой был "все-таки большевистский и его сторонники хотели лишь во имя победы мировой революции в странах Востока внести некоторые коррективы в примирение национального вопроса". Кстати, о М. Султан-Галиеве. О его большевистском "естестве" наглядно свидетельствует написанный им 24 декабря 1923 г. партийный донос в ЦКК РКП (б) Ем. Ярославскому. Уже будучи беспартийным, исключенным из

партии, по собственным словам, "за националистический уклон и групповую работу", М. Султан-Галиев, "ясно и твердо осознающий" необходимость "сохранения единства рядов РКП и Коминтерна как единственных руководителей сил мировой революции", считает возможным донести на своих коллег из казанской газеты "Татарстан", в передовице которой высказывалось "двусмысленное", по его мнению, отношение к резолюции X съезда РКП (б) "О единстве партии". "Моральным оправданием ...настоящего поступка" (явно нехорошего, что понимает сам Султан-Галиев) для него являются опять-таки интересы мировой революции.

Но, как и предложения "децистов" и "рабочей оппозиции", направленные на демократизацию партии и ее спасение, показались опасными для авторитарного мышления партийного руководства, такими же опасными для него оказались варианты придания республикам и их партийным органам национальной окраски, а значит -- большей самостоятельности.

Вот почему не была принята и активно разрабатываемая Т. Рыскуловым и его сторонниками концепция "мусульманского социализма" и конкретно -- идея "Коммунистической организации тюркских народов". По сути это был поиск оптимальных форм действия коммунистов в специфических условиях региона. Сегодня ясно и то, что коммунистические организации на Советском Востоке и по составу и по стоящим перед ними задачам были организациями революционно-демократического типа. По-своему это понял и Т. Рыскулов. В сентябре 1920 года, накануне съезда народов Востока в Баку, он пишет записку Г. Зиновьеву, в которой протестует против его обвинения в национальном уклоне. К ней приложена резолюция, принятая на собрании коммунистов --делегатов съезда от Туркестана по докладу Рыскулова. Суть ее состоит в осуждении действий Туркомиссии ВЦИК, которая насилием, исключительно через "Особый отдел и ЧК", путем "арестов, расстрелов" проводила в жизнь директиву центра по "классовому расслоению среди туземного населения". Иными словами, речь шла о протесте против коммунистического великодержавия.

Если мы внимательно разберем уроки "исторического опыта КПСС" в борьбе с "национализмом" в собственных рядах, то увидим, что в подавляющем большинстве там все поставлено с ног на голову.

Возьмем, например, однозначно оцениваемое в лите

ратуре как "националистический сговор" против партии совещание националов-членов ВЦИК под председательством Т. Рыскулова в ноябре 1926 г. Какие же требования "националистического характера" предъявляли его участники? Они выступали: против форсированного индустриального развития окраин; требовали производить выборы в ЦК ВКП (б) на основе национального представительства, то есть пропорционально от каждой национальной республики и области; стремились иметь при каждом наркомате в Москве особые представительства национальных республик. "Враг" Иногамов (отсюда -- целый уклон -- иногамовщина) дошел до того, что в своей книге "Узбекская интеллигенция" -- выдвигал "идеалистическую" концепцию о решающем значении национальной интеллигенции в победе революции в Туркестане, "принижая" роль рабочего класса, которого по существу там и не было.

Или возьмем заключение по делу группы лиц из "контрреволюционной троцкистской организации белорус-ских национал-демократов". Речь идет о 1927 годе. Что хотели эти "антисоветские элементы": создания условий для развития мелкой торговли и ремесла; всеобщего гражданского равенства перед законом; уничтожения сословных, национальных и всех других общественных различий и привилегий; свободы личности и слова; организации самоуправляемых общин на выборном начале; организации народного правительства путем национального собрания, выбирающего президента республики; учреждения народного сейма, избранного на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования. Вряд ли такие требования можно квалифицировать как националистические, более того -- они демократичны по сути.

Сегодня в опыте национальной политики первых лет Советской власти ищут положительных уроков для современности. Вспоминают о Наркомнаце, национальных секциях партии, национальных советах, районах, библиотеках, школах и т. п. Все это было, однако следует учесть, что деятельность этих учреждений была жестко завязана на коммунистической идеологии и преследовала в первую очередь интересы партии, осуществлялась под ее контролем. Многие хорошие решения оставались на бумаге -- хронически не хватало средств и компетентных работников. Характерна докладная записка Ем. Ярославского, поданная в марте 1934 года И. Сталину -- "Об искривлении партийной политики в национальных районах". В ней констатировалось плачевное положение дел в националь

ных школах, репрессии против коренного населения Севера и т. п.

В актив национальной политики Советской власти записывается возрождение и создание национальных куль-тур у ряда народов, в частности не имевших до революции своей письменности. Отрицать стремление к этому было бы по меньшей мере неисторично. Но также было бы неисторичным не сказать и о тех ошибках и искажениях, которые сопровождали "национально-культурное строительство".

Национальное так или иначе вступало в противоречие с классовым. В этом плане очевидна и борьба с религией, ибо та своими канонами противодействовала официальной идеологии. Отсюда и борьба с национальными традициями и разрушения большевиками национальных (культовых) памятников.

Показательно, что в годы гражданской войны большевики уже не очень церемонились с национальными культурно-историческими памятниками. Вероятно будут жаловаться на постой кавалерии в "Ясной Поляне", доверительно делился Калинин в письме к Сталину. Хоть и дороги реликвии, но это все-таки "реликвии".

По-моему, военный расчет должен быть решающим. Еще менее церемонились с культовыми зданиями. Однако когда было необходимо, большевики опирались на религиозный фактор как элемент национально-освободительного движения. Так, в годы гражданской войны для борьбы с белогвардейцами, которые стремились восстановить "единую и неделимую", ЦК РКП направляет письмо Шейху Дагестана с призывом вести борьбу с Деникиным на основе "славных традиций имама Шамиля, боровшегося с русскими колонизаторами". Но когда победа над белыми армиями была одержана, то уже в 1921 г. органы ВЧК проводят операцию по аресту 300 видных мусульман Кавказа. А через четверть века Шамиль надолго попадет в английские агенты.

Национальное и религиозное методично вытравляются из сознания людей, в первую очередь, подрастающего поколения. Например, когда в январе 1923 года по инициативе Наркомпроса созывается Всероссийский съезд губернских советов национальных меньшинств, то в материалах по его проведению указывалось на необходимость "бороться про-тив проникновения через национальную литературу, песню, сказку религиозного и национального элементов". Особое

внимание рекомендовалось обратить на "культивирование пролетарских и революционных праздников".

Своего апогея "интернациональная" политика в сфере духовной жизни достигла в их централистском "окультуривании" по-русски. "Преобразуя" арабскую графику, якобы отражающую мусульманско-религиозное начало, партийно-государственное руководство разрушало тем самым сложившиеся культурные традиции. "Само население называло новый алфавит "издевательством" и "кукольной комедией". Наверх шли письма, остававшиеся без внимания. "Глубокоуважаемый товарищ Сталин,-- писал в мае 1927 г. из Казани Г. Шараф,-- ... вопрос о перемене шрифта является вопросом, близко и реально касающимся каждого грамотного и полуграмотного,... для миллионов людей вопрос о перемене шрифта является вопросом о создании новых навыков в процессе письма и чтения, почти равняющийся обучению грамоте заново и потребующем затраты громадной энергии и средств".

Дальнейшее развитие Советского многонационального государства осуществлялось уже в рамках оформившейся тоталитарной системы. Человек с его индивидуальной сущностью был превращен лишь в инструмент достижения определенных целей и задач. Антигуманный пресс тоталитаризма испытали все, без исключения, народы. Разрушались трудовые навыки, опирающиеся на многовековые традиции. Была растоптана национальная культура, геноциду подверглась творческая интеллигенция. Классовый "подход" в дальнейшем дошел до клеймения целых народов на предательство, хотя на деле преданы были они. И если в первые годы Советской власти истинный характер интернационалистской идеологии и политики еще как-то камуфлировался, то последующие события наглядно продемонстрировали, что это было ее "ядром и сущностью". В полной мере ощутили это и народы, которые в пароксизме отчаяния, из-за колючей проволоки спецлагерей для "переселенцев" уже после войны тайно вынашивали мысли о "завоевании их Америкой и Англией" как последнего шанса на освобождение.

И все же страх репрессий и террор не смогли убить в людях человеческое. Сохранялось и национальное достоинство и уважение представителей различных национальностей друг к другу. Можно называть это интернационализмом, а можно -- простой порядочностью, своего рода нравственным иммунитетом, предохраняющим род человеческий от вырождения.

Одна из существенных метаморфоз интернационалист

ской политики большевиков состояла в том, что объектом партократической экспансии стал народ "метрополии". Тоталитаристское великодержавие отразилось самым пагубным образом на русской нации, России в целом. Через механизм дотаций, "братской помощи" из нее выкачивались средства -- в итоге пустели деревни, обескровливался потенциал народа. Не шло это "впрок" и коренным национальностям -- многое уходило на разбухший управленческий аппарат, в гигантские стройки, помпезные кампании -- как и российская деревня, хирели аул и кишлак. Осуществлявшаяся бюрократическими методами "корени-зация" нередко на практике оборачивалась дискриминацией граждан некоренной национальности.

В 1919 году Ленин написал одну из своих "крылатых фраз"-- "Мы хотим добровольного союза наций", ушедших в область "кремлевских мечтаний". Ход истории ставит нас перед необходимостью вернуться к этой идее на подлинно демократической основе и с учетом современных экономических и политических процессов.

ЛИТЕРАТУРА Историки спорят. М., 1989.

Pipes R. The formation of the Soviet Union. No 9, 1968. Carrere d'Encausse H L'empire eclate. Paris, 1978. Авторханов А. Империя Кремля. Вильнюс. 1990.

ГЛАВА 5

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА

РЕВОЛЮЦИОННОГО БОЛЬШЕВИЗМА

1921 -- 1927 гг.

"НЭП был в известном смысле "фальсификацией термидора". Изменение хозяйственной политики без видоизменения политического режима было лишь --политическим ходом, и все основные уступки НЭПа взяты постепенно назад. На смену "коммунизма военного" явился "коммунизм в перчатках", который был продолжением властвования той же Коммунистической партии, преследовавшей те же свои цели, но изменившей, по соображениям целесообразности, методы их достижения". (Из газеты "Возрождение".-- 1927.-2 августа)

Стратегические трудности новой экономической политики: к госкапитализму или к социализму? Реформа политического строя: замыслы и реальность.--Кризис 1923 года. --"Аппаратчики" и "демократы" в борьбе за ленинское идейно-теоретическое наследие.-- Поворот 1925 г.--"лицом к деревне".--"Тройка", "семерка"... Сталин.-- Нарастание структурных диспропорций в экономике страны. -- "Лево-правые" зигзаги сталинского режима партийно-государственной власти.-- Платформа "объединенной оппозиции".--Кризис 1927 года или "сумерки" НЭПа.

По справедливому замечанию известного американского политолога 3. Бжезинского, для многих советских людей 20-е годы "были лучшими годами той эры, начало которой возвестила революция 1917 г.", а господствовавшая в те годы новая экономическая политика (НЭП) стала по этой причине "лаконичным термином для обозначения периода экспериментирования, гибкости и умеренности".

Вместе с тем, именно через нэп, его идейно-теоретические принципы и организационно-практические выводы российский большевизм исчерпал свои реформаторские потенции, а потому и возвращение к ним, предпринятое в начале эпохи горбачевских экономических и политических реформ, вскоре повлекло за собой нарастающую поляризацию советского общества по вопросу о роли и месте КПСС в рыночной системе экономических отношений. Сумеет КПСС, сохранив себя в качестве главенствующей структуры государственной машины управления, "вписаться" в рыноч

ную экономику, и тогда перестройка будет иметь своим результатом своеобразный "рыночный социализм", сочетающий в себе элементы государственно-монополистического предпринимательства и социального протекционизма. Выполнит она только первую часть этой исторической задачи, и тогда создание рыночного механизма перейдет в руки общественно-политических сил, ориентирующихся на полную приватизацию государственной собственности и ликвидацию "социалистической перспективы" в лице монопольно правящей Коммунистической партии.

Политические и экономические противоречия, которыми ознаменовался период горбачевских реформ, достаточно серьезный повод для реконструкции исторических обстоятельств становления большевистского реформизма и его ограниченных возможностей, по поводу которых до сих пор сохраняются определенные иллюзии.

* * *

Политические решения X съезда РКП (б) запоздали ровно настолько, насколько мог быть предотвращен Кронштадт, остановлена "антоновщина" и другие массовые антибольшевистские восстания конца 1920-- начала 1921 г. Не менее трагическим в этом запаздывании было и то, что оно прервало наметившийся было политический компромисс большевиков с революционно-демократическими партиями России (социал-демократами и социалистами-революционерами) на основе признания неотложности мер по прекращению гражданской войны и переходу к мирному восстановлению народного хозяйства. Лозунги несчастных кронштадтцев --"вся власть Советам, а не партиям", "отмена продовольственной разверстки и свобода торговли"--являлись повторением положений основных программных документов партий революционной демократии периода скончания гражданской войны, с которыми большевики не были согласны, но вынуждены были относиться к ним более или менее терпимо, чтобы не терять союзников в борьбе с белогвардейцами и иностранными интервентами. Кронштадт положил конец этой терпимости, предоставив социал-демократам и социалистам-революционерам сомнительную "честь" политического руководства антибольшевистской вооруженной борьбой, на которую многие из них вовсе не претендовали.

Совпадение решений X съезда РКП (б) об отмене продовольственной разверстки и допущении свободного

товарообмена с объективными потребностями развития крестьянского сельского хозяйства не перечеркивает того обстоятельства, что именно коммунисты больше всего упорствовали с отменой продовольственной диктатуры, ибо видели в ней верный способ осуществления своей программы революционного перехода к социалистическим формам производства и распределения. "Для рабочей власти это не допустимо, и в борьбе против этого мы не остановимся ни перед какими жертвами",-- говорил Ленин в марте 1920 г. по поводу предложений о введении натурального налога и легализации свободной торговли. X съезд РКП (б) словами того же Ленина признал это упорство "ошибочным" и противопоставил ему идею постепенного превращения сельского хозяйства в социалистическое по мере того, как будет создана "материальная база, техника, применение тракторов и машин в массовом масштабе, электрификация в массовом масштабе".

Заявляя о готовности употребить власть для удовлетворения экономических интересов многомиллионного крестьянства, РКП (б) продолжала "консервировать" в ее механизме свои преобразовательные замыслы, не скрывая того, что рассматривает "нэп", выражаясь словами известного большевика Ю. Ларина, "как наше поражение, как нашу уступку, но отнюдь не как какое-то новое радостное завоевание, как необходимый и неизбежный шаг, но не как повод к пляске и танцам".

Но если для РКП (б) реформизм был допустим лишь настолько, насколько он укреплял ее монополию на власть, то для партий революционной демократии он являлся и целью, и средством политического руководства массами. Для социал-демократов и социалистов-революционеров социально-экономическая действительность страны периода окончания гражданской войны уже являлась преддверием социализма, в который оставалось лишь войти при помощи правильных экономических отношений между городом и деревней, предоставления рабочим и крестьянам права свободно распоряжаться плодами своего труда и, разумеется, путем создания Советского демократического государства, правовая основа которого зиждилась бы на единстве социально-политических устремлений рабочего класса, крестьянства и демократической интеллигенции. Своим поворотом 1921-го года к реформаторской экономической политике большевики в очередной раз разрывали органическое единство экономической и политической демократии. Впервые они сделали это, как известно, в октябре 1917 г., взяв на

вооружение эсеровскую аграрную программу социализации земли, с помощью которой смогли удержаться у власти и преградить дорогу Учредительному собранию. Блокируя своим новым экономическим курсом политическую демократию, большевики, независимо от их воли, закладывали глубокие противоречия в проводимые ими экономические мероприятия, которые, как и в предыдущий период, были чреваты гражданской войной между народом и Коммунистической партией -- государством.

Руководству РКП (б) стоило немалого труда убедить рядовых коммунистов в целесообразности нового экономического курса, встретившего на местах определенное противодействие. Несколько уездных парторганизаций усмотрели в оживлении частной торговли и в переговорах с иностранными капиталистами о концессиях "капитуляцию перед буржуазией". Практически во всех парторганизациях имели место случаи выхода из РКП (б) "за несогласие с нэпом". Весьма распространенным было и мнение о тактическом смысле решений X съезда, якобы призванных в первую очередь стабилизировать политическую обстановку в стране; в этой связи совершенно стихийно было пущено в оборот выражение "экономический Брест", намекающее не только на вынужденный характер уступок крестьянству, но и на их скорое аннулирование. Работники Наркомпрода на местах мало считались с разницей между разверсткой и натуральным налогом и ожидали не ранее, чем осенью, вернуться к политике продовольственной диктатуры.

В связи с нарастанием недовольства со стороны "низов" РКП (б) ее Центральный Комитет решил созвать в мае 1921 г. экстренную Всероссийскую партконференцию. В своих выступлениях на конференции В. И. Ленин доказывал неизбежность новой экономической политики, подтвердив, что она вводится не для обмана, а "всерьез и надолго", возможно, на 5--10 лет. "Конечно,--говорил он,-- приходится отступать, но надо самым серьезным образом, с точки зрения классовых сил относиться к этому. Усматривать в этом хитрость --значит подражать обывателям...". Суть же сложившегося соотношения классовых сил, по его мнению, было таково, что "или крестьянство должно идти с нами на соглашение, и мы делаем ему экономические уступки, или -- борьба".

Накануне X Всероссийской партконференции В. И. Ленин еще раз уточнил формулу предпринимаемого "отступления", обозначив ее понятием "госкапитализм". Эта формула вобрала в себя и концессии, и совершающийся через органы

кооперации товарообмен с крестьянством, и частную торговлю на комиссионных началах, и аренду мелких государственных предприятий. В написанной в апреле 1921 г. брошюре "О продовольственном налоге" он признал, что "еще много нужно и должно поучиться у капиталиста", что "за науку заплатить не жалко, лишь бы ученье шло толком". Прочитавший рукопись брошюры Л. Б. Каменев написал В. И. Ленину в своем отзыве, что большинству партработников она "покажется чем-то неслыханным, новым, переворачивающим всю практику", поскольку "весь аппарат (Губисполкомы, комиссары и пр. и пр.) привык работать как раз в обратном направлении".

Так оно и происходило: стремление идти на выучку к капиталистам сопровождалось боязнью капитализма, причем не только рядовыми, но и ответственными партработниками. Не исключением из правила был и В. И. Ленин. В конце 1922 г. Политбюро ЦК РКП (б) отклонило по его инициативе чрезвычайно выгодную концессию английского предпринимателя Л. Уркарта. По сведениям Г. Е. Зиновьева, "Владимир Ильич выступил против этой концессии не потому, что условия Уркарта были плохи, а потому, что в конце концов он себе сказал, он и мы с ним: лучше бедненькая, серенькая Советская Россия, медленно восстанавливающаяся, но своя, чем быстро восстанавливающаяся, но пустившая козла в огород, такого козла, как Уркарт".

Боязнью капитализма было проникнуто стремление В. И. Ленина и активно поддерживающих его Л. Д. Троцкого и Л. Б. Красина не допустить демонополизации внешней торговли, несмотря на то, что деятельность Нарком-внешторга была крайне расточительной. По мнению В. И. Ленина, даже частичное открытие границ повлекло бы за собой "беззащитность русской промышленности и переход к системе свободной торговли. Против этого мы должны бороться изо всех сил...".

В конце 1921 г. ленинская формула "госкапитализма" обогащается понятием "перевода госпредприятий на так называемый хозяйственный расчет", то есть, по его словам, "в значительной степени на коммерческие, капиталистические основания". Сама постановка вопроса о целесообразности новой формы хозяйствования и управления достаточно решительна: "Надоела,-- пишет он,--лень, разгильдяйство, мелкая спекуляция, воровство, распущенность. Почему не "хозяйственность"? Но при всем радикализме этой постановки вопроса в ней даже отсутствует

намек на возможность передачи собственности на средства производства непосредственно коллективам промышленных предприятий, чтобы они сами были заинтересованы покончить с названными Лениным пороками. Не предусматривала ленинская концепция хозрасчета и возможности заинтересовать рабочих непосредственным участием в прибылях государственных трестов. Лишь в июле 1926 г. с таким вопросом обратился в Центральный Комитет партии Л. Б. Каменев, предложив "хотя бы в виде опыта применить новые формы оплаты труда, с тем, чтобы повысить коллективную заинтересованность рабочих масс в социалистическом производстве (участие в прибылях)". Однако никаких последствий данная инициатива не имела.

Заявляя о том, что нэп вводится "всерьез и надолго", лидеры большевизма не упускали случая подчеркнуть, что все это --"не навсегда". Недаром в начале 20-х годов Политбюро ЦК обращало особое внимание на правовую сторону регулирования частнохозяйственных отношений, чтобы иметь против них наготове соответствующие юридические основания. "Величайшая ошибка думать,-- писал В. И. Ленин в марте 1922 г.,-- что нэп положил конец террору. Мы еще вернемся к террору и к террору экономическому". В сентябре 1922 г. на Политбюро ЦК РКП (б) специально, например, заслушивался вопрос о досрочном расторжении концессионных соглашений. Было решено иметь в гражданском и уголовном законодательстве такие статьи, "которые в нужный момент обосновали бы прекращение концессии".

При таком политическом подходе к развитию частнохозяйственных отношений трудно было ожидать появления цивилизованных форм государственного и частнокапиталистического предпринимательства. "Какой уж там государственный капитализм!?"-- восклицал в своей речи на 11 Всероссийской партконференции Ю. X. Лутови-нов -- известный деятель профдвижения начала 20-х годов. --"Нарождается, -- утверждал он, -- предпринимательский, нашими собственными руками выхоженный, вынянченный капитализм".

Действительно, период формирования государственных хозрасчетных трестов давал немало примеров сращивания интересов руководства трестов и спекулянтов-предпринимателей, срывавших немалые барыши с торгово-посредни-ческих услуг этим трестам, вместо того, чтобы самим заниматься организацией производства и торговли в их "цивилизованных" капиталистических формах. К 1924 г.

частный капитал держал под своим контролем уже две трети оптово-розничного товарооборота страны, усугубляя и без того вопиющую бесхозяйственность новых хозяйственных органов, руководство которых, пришедшее из ликвидированных главков и центров, научилось осуществлять функции нормированного распределения товаров, но плохо разбиралось в организации торговли и рынка. Безо всякого преувеличения можно поэтому было говорить о нарождении элементов паразитического, спекулятивно-бюрократического капитализма, не имевших ничего общего с теми образцами государственного капитализма, которые существовали в развитых капиталистических странах Европы.

В Политическом докладе ЦК на XI съезде РКП (б) весной 1922 г. В. И. Ленин вынужден был признать наличие глубоких расхождений между замыслом и реальностью государственного капитализма. "Вырывается,-- говорил он,--машина из рук: как будто бы сидит человек, который ею правит, а машина едет не туда, куда ее направляют, а туда, куда направляет кто-то, не то беззаконное, не то бог знает откуда взятое, не то спекулянты, не то частнохозяйственные капиталисты, или те и другие,-- но машина едет не совсем так, а очень часто совсем не так, как воображает тот, кто сидит у руля этой машины".

Любопытные замечания насчет причин спекулятивного ажиотажа в экономической жизни страны высказывал В. И. Ленину Н. А. Рожков (один из лидеров российской социал-демократии) в письме от 11 мая 1921 г. Он отмечал, что для создания нормального госкапитализма "нужен какой-то правовой порядок, исключающий нынешнюю диктатуру или, хотя бы частично ее ограничивающий". "Рабов ленивых и лукавых, пиявок, которые без пользы дела будут сейчас все тот же казенный тощий кошелек высасывать,-- продолжал он,--Вы может быть и найдете, но настоящие предприниматели не пойдут без юридических гарантий".

Несмотря на это и подобные ему предупреждения, В. И. Ленин продолжал колебаться между признанием неотложности мер по созданию нормального госкапитализма (по поводу которого, по его словам, "даже Маркс не догадался написать ни одного слова...") и сохранением существующих взаимоотношений между государственным и частнокапиталистическим укладами "на принципах "кто кого"". Еще дальше его шел в своих теоретических рассуждениях о природе нэпа и государственного капитализма Н. И. Бухарин. В одной из своих записок В. И. Ленину в июне

1921 г. он писал, что нэп, это --"социалистическая диктатура, опирающаяся на социалистические производственные отношения в крупной промышленности и регулирующая широкую мелкобуржуазную организацию хозяйства (натурально, с тенденцией в сторону капитализма...). Что касается концессий, то здесь, конечно, крупный капитализм. Но капитализм этот, поскольку он будет, он тотчас же будет укреплять и социалистическую фабрику".

Госкапиталистическая перспектива не удовлетворяла и другого видного теоретика партии -- Л. Д. Троцкого, который в своей записке к Ленину от 21 января 1922 г. отмечал, что "политически, агитационно вопрос стоит ныне так: означает ли перемена новой политики возвращение наше от социализма к капитализму или же использование капиталистических форм и методов для социалистического строительства". Отметая первое допущение, Троцкий настоятельно просил Ленина разъяснить, в каком смысле термин "госкапитализм" применим "в отношении к хозяйству рабочего государства, ставящего себе социалистические цели...".

В конце концов В. И. Ленин вынужден был сдать свои позиции в этом немаловажном, с точки зрения программных идей Коммунистической партии, вопросе. Одно дело -- считать нэп особой формой несовершенного пока госкапитализма, и тогда стратегической задачей партии на обозримое будущее становилась капитализация государственных и частнохозяйственных структур в их более или менее приемлемых цивилизованных формах. Другое дело -- считать нэп смешением законченных социалистических и капиталистических хозяйственных форм, при преобладающей роли первых и подсобной -- вторых, ибо тогда стратегической задачей партии становилось вытеснение частнохозяйственных структур и полное огосударствление экономических отношений. В статье "О кооперации", относящейся к последним работам В. И. Ленина, была сделана поправка к прежней концепции нэпа. В. И. Ленин согласился считать государственные предприятия "последовательно-социалистическими", в отличие от концессий, которые "уже несомненно были бы в наших условиях чистым типом государственного капитализма".

В той же статье "О кооперации" В. И. Ленин переменил свою точку зрения и на кооперативные формы хозяйствования. В органах потребительской, сельско-хозяйст-венной и кустарно-промысловой кооперации государствен

ных начал оказалось больше, чем предпринимательских и капиталистических. В отличие от дореволюционной кооперации, кооперация начала 20-х гг. развивалась преимущественно на заемных у государства материальных и финансовых средствах и под жестким контролем Наркомфина, ВСНХ, Госплана, Наркомзема, других центральных и местных хозяйственных органов. Во всех отраслевых и территориальных Союзах кооперации были созданы Коммунистические фракции, активно влиявшие на процесс расстановки и перемещения руководящих кадров. Столь мощная "политическая надстройка" над кооперативным движением давала партии все основания считать кооперацию "своей", поэтому Ленину не оставалось ничего другого, как несоответствующее ее (кооперации) новым социальным функциям понятие "госкапиталистическая" снять. Теперь Ленин действительно был по-своему вправе сказать, что "простой рост кооперации для нас тождественен (с указанным выше "небольшим" исключением) с ростом социализма, и вместе с этим мы вынуждены признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм".

Этим заявлением Ленин по сути признал возможность строительства социализма в одной стране, от которой прежде открещивался, как от немарксистской постановки вопроса. Характерно и то, что в своей оценке развития советской кооперации В. И. Ленин не подчеркнул момента предпочтительности одной из двух основных форм кооперативных связей --вертикальной, основанной на специализации самостоятельных хозяйственных единиц по производству и сбыту какого-то одного или нескольких видов продукции (например, молочная, зерновая, табачная, льняная и т. п. кооперация), или -- горизонтальной, основанной на концентрации земли и средств производства ранее самостоятельных хозяйственных единиц.

Не подчеркнув этого момента, он не связал своих преемников какими-то теоретическими обязательствами, поэтому И. В. Сталину было в конце 20-х годов не так уж трудно доказать, что принудительная коллективизация и есть практическое выполнение ленинского кооперативного плана.

Поворот РКП (б) к нэпу вызвал во всем мире определенные надежды на либерализацию советского режима, которые усиленно подогревались эмигрировавшими из России кадетами, меньшевиками, эсерами. Например, по мнению редакции меньшевистского "Социалистического

Вестника", издававшегося в Берлине, "кто сказал А, должен сказать Б. Новую рациональную, на подъем производительных сил рассчитанную экономическую политику нельзя вести государственным аппаратом и методами, приспособленными к экономической утопии и приведшими к экономической катастрофе". На очередь дня в Советской России, по их мнению, выдвинулся вопрос "о демократической ликвидации большевистского периода русской революции".

Аналогичные мысли можно встретить в известном сборнике "Смена вех" издания 1922 г., в котором выступили известные публицисты из числа бывших кадетов (Н. В. Устрялов, С. С. Чахотин, А. В. Бобрищев-Пушкин и др.). "Будем объективны и признаем, -- считали они, -- что среди вершителей современных русских судеб есть люди, наделенные достаточным чувством реальности и не враги эволюции. Логика событий неумолимо заставляет их сдавать свои практически неверные позиции и становиться на те, что более согласуются с требованиями жизни".

Подобные настроения проникали и в ряды РКП (б), в смысле ожидания начала реформы советского политического строя. Уже на 10-й Всероссийской партконференции известный большевик И. М. Варейкис потребовал у В. И. Ленина ясного ответа на вопрос: "крестьянство класс или не класс?" Если, по мнению Варейкиса, "это --класс, то класс не обманешь, а раз не обманешь класс, с ним придется установить соглашение. Стало быть ясно, что если это класс в целом, то с ним нужно не только строить компромисс, но должны быть определенные политические отношения, ибо каждый класс неизбежно выделяет определенные группы, которые будут руководить". Но, вероятно, испугавшись собственной смелости, Варейкис тут же поспешил добавить: "надо поменьше указывать, что крестьянство -- класс".

Для того, чтобы указание В. И. Ленина на невозможность политического соглашения с крестьянством яснее дошло до сознания делегатов партконференции, в ее по-вестку был срочно поставлен "погромный" доклад К. Радека "О роли социалистов-революционеров и меньшевиков в переживаемый момент". По словам докладчика, политические уступки крестьянству легализуют деятельность меньшевиков и эсеров, которые, "оформляя движение мелкобуржуазных масс, сумеют настолько ослабить Советскую власть, что она свалится, и тогда придет черед

интервенции". В этой связи Радек призвал покончить с "легкомысленным" отношением к Красной Армии, к ВЧК и прекратить всякие разговоры о политических уступках. Что касается меньшевиков и эсеров, -- заключил он, --то в отношении к ним "есть только тактика беспощадной борьбы".

Если учесть, что руководство партий эсеров и меньшевиков неоднократно до этого заявляло о своем отрицательном отношении не только к иностранной военной интервенции, но и к любым другим формам свержения Советской власти и, если вспомнить при этом, что именно меньшевикам и эсерам принадлежал приоритет в разработке экономических принципов нэпа, то в большевистской тактике "беспощадной борьбы" следует всерьез рассматривать только один мотив: боязнь потерять монополию на власть. В этом случае большевикам не приходилось рассчитывать на снисхождение со стороны своих политических соперников, даже из рядов социалистической демократии. Вряд ли наиболее осведомленные из них могли забыть проклятья В. М. Чернова и Ю. О. Мартова, изложенные в их статьях по поводу восстания в Кронштадте*,

* В листовке "Революционная Россия", адресованной ЦК партии эсеров кронштадтским повстанцам, В. М. Чернов, в частности, писал: "...Долой деспотов, своей хозяйственно-организационной бездарностью и неумелостью вконец разоривших народное хозяйство!

Долой самозванцев, выдающих себя за рабоче-крестьянскую власть и только силою штыков удерживающих в повиновении крестьян и рабочих!

Долой честолюбцев, дорвавшихся до власти и жадно вцепившихся в нее руками, зубами, ногтями, потому что они обратили ее в средство личного обогащения и наслаждаются всеми благами жизни!

Долой лицемеров, твердящих о равенстве и осуществляющих систему самых вопиющих привилегий, самовластно правящего слоя, -- привилегий, являющихся сплошным издевательством над бедствиями и лишениями громадного большинства!

Долой болтунов, когда-то сладко певших о свободе и обративших всю Россию в огромную рабочую казарму, -- нет, хуже, в тюрьму со всеобщими каторжными работами!

Долой наместников Царя Голода, с ног до головы забрызганных кровью и грязью!

Долой их!

И вместе с этим мощным кличем "Долой!" раздается другой клич "Да здравствует Учредительное собрание!"

...Кронштадт восстал. Своим героическим жертвенным примером он зовет всю Россию к долгожданному освобождению.

А вы, деспоты и тираны, считайте дни, которые осталось еще прожить на свете вашей опостылевшей всему народу власти!

Если жизнь вам дорога -- прочь с дороги!

Народ идет! Суд идет! (ЦПА ИМЛ, ф. 5, оп. 1, д. 2572, л. 59.)

чтобы после этого садиться с ними за стол переговоров об условиях "раздела власти".

Отказ от демократических методов борьбы за политическую власть в государстве, стремление решать этот вопрос преимущественно террором, конечно, мало украшал Коммунистическую партию и свидетельствовал о ее внутренней слабости. Монополия на власть, на средства массовой информации, на образование и т. п. развращала большевиков вседозволенностью и, как магнит, притягивала к РКП (б) карьеристские и прямо уголовные элементы, дискредитирующие ее в глазах населения. Оригинальный метод борьбы с этим злом предложил ЦК РКП (б) в начале мая 1921 г. Г. И. Мясников -- ветеран большевистской партии из числа рабочих-интеллигентов, убийца несостоявшегося русского императора великого князя Михаила Романова. По его мнению, образовалась глубокая пропасть между рядовыми и "начальствующими" коммунистами, которую нельзя преодолеть, не возрождая демократических принципов организации Советской власти в их первоначальном виде, как союзов самих трудящихся в городе и в деревне. Наряду с этим следовало "отменить смертную казнь, провозгласить свободу слова и печати, которую не видел в мире еще никто -- от монархистов до анархистов включительно".

По поручению Политбюро ЦК РКП (б) Мясникову ответил сам В. И. Ленин, отметивший в своем письме, что "оторванность комячеек от партии" действительно существует и представляет собой "зло, бедствие, болезнь, лечить которую следует" не "свободой" (для буржуазии), а мерами пролетарскими и партийными".

Ответ Ленина не удовлетворил Мясникова. "Еще раз Вы замахиваетесь на буржуазию, а у меня кровь из зубов, и скулы трещат у нас, у рабочих", -- так образно определил он ближайшие последствия ограничения демократических прав и свобод.

Примерно в то же время в ЦК РКП(б) с записками насчет целесообразности ослабления режима коммунистической диктатуры обратились Н. Осинский и Т. В. Сапронов. Н. Осинский поставил вопрос о создании Крестьянского Союза, а Т. В. Сапронов предложил ЦК РКП (б) "поиграть в парламентаризм", допустив "десяток, другой, а может и три десятка бородатых мужиков" во ВЦИК. И хотя предложения Осинского не выходили за рамки культурно-просветительских целей, ограниченных известными политическими условиями ("признание власти сове

тов..., признание государственной собственности на землю, борьба с эксплуатацией чужого труда, обязательство для членов союза всемерно стремиться к общественному объединению и хозяйственной деятельности по крайней мере на кооперативных началах" и т. д.), а идеи Сапронова вообще граничили с политическим ерничеством, ни та, ни другая записка практического применения не получила. "По-моему рано еще", -- начертал на записке Н. Осинского В. И. Ленин.

31 марта 1921 г. Оргбюро ЦК РКП (б) вынесло решение "признать недопустимым и нецелесообразным легализацию крестьянских союзов" там, где они начали сами стихийно создаваться. Не менее категоричными, в смысле недопустимости и нецелесообразности, являлись решения ЦК РКП (б) относительно деятельности тех групп меньшевиков и эсеров, которые заявили о своем разрыве с политикой своих заграничных Центральных Комитетов и их печатных органов. 6 декабря 1921 г. Политбюро ЦК РКП (б) отклонило просьбу о легализации меньшинства партии социалистов-революционеров. 8 декабря 1921 г. то же Политбюро постановило обратить сугубое внимание "на искоренение" политического влияния меньшевиков в промышленных центрах посредством административной высылки и лишение права "занимать выборные должности, связанные с общением с широкими массами". Аналогичные меры принимались и по отношению к членам других политических формирований: к анархистам, эсерам-максималистам и т. п.

Таким образом, введение нэпа ничуть не ограничило политический террор РКП (б) по отношению к реальной и потенциальной политической оппозиции, препятствуя тем самым политическому оформлению стихийного стремления трудящихся города и деревни к демократическим правам и свободам. Сказав А, то есть допустив известную экономическую свободу, РКП (б) не намеревалось говорить Б, то есть ограничивать свои притязания на монополию власти, информации и т. д. "Мы самоубийством кончать не желаем и потому этого не сделаем", -- твердо заявлял по этому поводу В. И. Ленин.

С введением нэпа, но уже по другим причинам, резко усилилось подавление инакомыслия и в рядах самой Коммунистической партии. Речь идет о сильных антинэповских настроениях в РКП (б), которые угрожали отходом от нее уверовавших в идеалы "потребительского коммунизма" определенной части рабочего класса и ме

щанства. Так, в мае 1921 г. органами ВЧК была перехвачена листовка с сообщением об образовании группы "активных революционных рабочих Москвы", которая задалась целью добиваться освобождения трудящихся города и деревни "как от ига буржуазии, так и от государственного капитализма". Даже в коммунистической верхушке профессионального движения зрело глухое недовольство мероприятиями нэпа, которое прорвалось наружу во время 4-го съезда профсоюзов. 18 мая 1921 г. Коммунистическая фракция съезда отклонила резолюцию ЦК РКП (б) о роли и задачах профсоюзов на том основании, что она сводит на нет функции профсоюзов в деле защиты экономических интересов пролетариата перед лицом нарождающегося капитализма. Председатель ВЦСПС М. П. Томский чуть не поплатился за эту фронду с ЦК своим партбилетом (Ленин требовал от ЦК исключения его из партии), но, к счастью для себя, отделался временным направлением на работу в Туркестан.

Не меньшие опасения руководству РКП (б) должно было внушать и слишком сильное тяготение части членов партии к нэпу в форме частнопредпринимательской деятельности, также чреватое отступлением от "чистоты" ее классовых принципов. В этой связи крайне любопытно постановление Оргбюро ЦК РКП (б) 9 сентября 1921 г. о недопустимости участия коммунистов в организации и деятельности артелей на правах владельцев или арендаторов средств производства, и совершенно категорически отказывалось в праве участия "в каких бы то ни было частнохозяйственных организациях, носящих явно выраженный профессионально-торговый характер". Допускались высокие оклады, тантьемы (премии с определенного процента оборота капитала), гонорары и другие формы материального вознаграждения, но только получаемые на государственной службе.

Резолюция X съезда РКП (б) "О единстве партии", принятая применительно к донэповскому еще периоду крайнего обострения фракционной борьбы (дискуссии о партийном строительстве и о роли и задачах профсоюзов в 1920 г.), теперь, в условиях нэпа, стала по воле ЦК и самого В. И. Ленина выполнять функцию сдерживания слишком горячих антинэповских и про-нэповских настроений членов единственной правящей партии. Резолюция запрещала не только "неделовую и фракционную критику" в адрес партийных органов, но даже возможность коллективного выражения мнений на

основе определенной политической платформы. В то же время ЦК РКП (б) получал полномочия исключать из партии и даже выводить (до очередного съезда партии) из состава Центрального Комитета его членов "за нарушение дисциплины или допущение фракционности" двумя третями голосов ЦК и ЦКК. И без того военизированная структура Коммунистической партии, сложившаяся в годы "военного коммунизма", под воздействием этой резолюции приобрела четкие формы отношений господства и подчинения, разделившие партию на узкий начальствующий состав и бесправную массу рядовых исполнителей. В этих условиях другая важная резолюция X съезда РКП (б) -- "По вопросам партийного строительства" -- была обречена на невыполнение как раз по тем ее пунктам, которые ставили на очередь дня задачи перехода к так называемой "рабочей демократии". Под ней подразумевалась "такая организационная форма при проведении партийной коммунистической политики, которая обеспечивает всем членам партии, вплоть до наиболее отсталых, активное участие в жизни партии, в обсуждении всех вопросов, выдвигаемых перед ней, в решении этих вопросов, а равно и активное участие в партийном строительстве. Но обсуждение без критики -- действие, лишенное какого бы то полезного эффекта, а проще говоря -- сикофантство, разлагавшее РКП (б) с морально-политической точки зрения.

Именно это слово -- "разложение" -- употребили в своем заявлении в Исполком Коминтерна бывшие члены "рабочей оппозиции" в апреле 1922 г. Они писали: "Наши руководящие центры ведут непримиримую, разлагающую борьбу против всех, особенно пролетариев, позволяющих себе иметь свое суждение, и за высказывание его в партийной среде принимают всякие репрессивные меры. В области профессионального движения та же картина подавления рабочей самодеятельности, инициативы, борьба с инакомыслием всеми средствами. Объединенные силы партийной и профессиональной бюрократии, пользуясь своим положением и властью, игнорируют решения наших съездов о проведении в жизнь начал рабочей демократии".

На закрытом заседании XI съезда РКП (б), обсуждавшем выводы комиссии съезда по поводу письма бывшей "рабочей оппозиции" (тогда же названного по количеству стоявших под ним подписей "Заявлением 22-х"), выяснилось, что внутрипартийный режим директивного единства не пользуется в партии абсолютной поддержкой. За резолюцию комиссии съезда, осуждавшую обращение в Испол

ком Коминтерна, проголосовало 227 делегатов с правом решающего голоса. За резолюцию Антонова-Овсеенко, предлагавшую коренным образом изменить отношение к инакомыслящим коммунистам, проголосовало 215 делегатов. Таким образом, не хватило лишь нескольких голосов для того, чтобы если не отменить, то, по крайней мере, смягчить применение резолюции X съезда "О единстве партии".

Мало кто из тогдашних инакомыслящих (в смысле антибюрократических настроений) коммунистов осознавал глубокую органическую зависимость между антидемократическим устройством Советского государства и ограничением внутрипартийной демократии*. Не изменил своего отношения к данному вопросу и В. И. Ленин. В своих последних статьях и письмах он лишь высказался за сохранение "устойчивости" руководящей партийной группы при помощи увеличения количества членов ЦК РКП (б) до 50--100 человек, чтобы, по его словам, "конфликты небольших частей ЦК" не получили "слишком непомерное значение для всех судеб партии". Столь же "аппаратные" по своему характеру меры предлагаются В. И. Лениным в отношении борьбы с бюрократизмом. Задуманная им реорганизация Рабоче-Крестьянской Инспекции в орган совместного партийно-государственного контроля, даже при самом удачном подборе работников, не идет ни в какое сравнение с преимуществами демократического контроля самого общества (через парламент, свободу печати и т. д.) над исполнительной властью.

Проигрывает ленинский проект и по сравнению с проектами демократизации партийной и государственной власти, появившимися накануне XII съезда РКП (б), правда, в полулегальной форме. Один из них, вероятно, был написан бывшими "децистами", никак не хотевшими

* Исключением из этого правила, вероятно, является все тот же Г. И. Мясников. В 1923 г. он написал открытое письмо Г. Е. Зиновьеву, в котором, например, отмечал, что существует внутреннее противоречие между стремлением к внутрипартийной демократии и однопартийной формой правления "сельсоветского бюрократического государства". "Если бы, -- писал он, --существовала другая партия или партии, ну хотя бы те, что существовали до 1920 г. ...если бы существовала еще печать, кроме правительственной, печать вот всех этих партий; если бы вы знали, что вы находитесь под стеклянным колпаком общественного пролетарского мнения и все ваши действия, каждый ваш шаг и поступок свободно обсуждается всей прессой -- эти факты, -то скажите, вели бы вы такую политику? Ведь нет же! А вот при однопартийной форме правления ведете..."

расстаться с "социал-демократическим" прошлым Коммунистической партии. Документ назывался "Современное положение РКП и задачи пролетарского коммунистического авангарда". В нем, например, отмечалось, что "без права коллективных выступлений нет и не может быть критики и дискуссий", что "поддержание единства партии путем механического давления означает на деле диктатуру определенной группы и образование в партии ряда нелегальных группировок, т. е. глубочайший подрыв внутреннего единства, моральное разложение и идейное умертвле-ние".

Далее в этом документе излагались основные принципы радикальной реформы партии и Советского государства, которые включали в себя: "а) самостоятельность членов партии (свобода выбора занятий членами партии, свобода передвижения с места на место, прекращение перебросок и мобилизаций, ликвидация контрольных комиссий и т.п.); б) повсеместное сужение полномочий всех и всяческих узких исполнительных коллективов, передача их полномочий пленумам комитетов, общим собраниям, конференциям; в) строгое расчленение партийной и советской работы: партийные органы дают только основные директивы советским фракциям; г) центр тяжести работы партии в партийных учреждениях должен быть перенесен из госорганов в самодеятельные организации трудящихся (профсоюзы, кооперативы, культурно-просветительские кружки и т. д.); необходимо открыть действительно широкий беспрепятственный доступ беспартийным на все советские должности, в том числе выборные (Речь идет о том, чтобы уничтожить монополию коммунистов на ответственные места, лишить партбилет значения патента и тем ослабить засорение партии карьеристами и развитие карьеризма, прислужничества, обывательщины в рядах партии); д) отказ от повторения "чистки партии", как приема демагогического, не достигающего цели -- механическая чистка должна быть заменена оздоровлением атмосферы партии: воссоздание в ней коллективной жизни и партийного мнения".

Замахивается ли В. И. Ленин в своем "Письме к съезду" на подобные изменения политического строя? Ничуть. А между тем все, о чем говорилось в документе бывших "децистов", имело определенное место в жизни РКП (б) и Советов даже в первые месяцы после Октябрьской революции. Единственное, в чем может быть они друг с другом перекликаются, так это в негативном отношении

к генеральному секретарю ЦК РКП (б) И. В. Сталину (у бывших "децистов" в этой связи также упоминаются Г. Е. Зиновьев и Л. Б. Каменев, вместе со Сталиным "наиболее способствовавших развитию бюрократизма под прикрытием лицемерных фраз").

На XII съезде РКП (б) в апреле 1923 г. Г. Е. Зиновьев, выступавший с Политическим отчетом Центрального Комитета, вскользь упомянул об этих демократических настроениях, перечеркнув их (под бурные аплодисменты делегатов) следующим заключением: "Если есть хорошие "платформы" относительно создания других партий, скатертью дорога".

В осенние месяцы 1923 г. руководство РКП (б) и Коминтерна находились в напряженном ожидании развязки германских событий. Оккупация французами Рурской области Германии и огромные репарационные платежи странам-победительницам тяжким бременем легли на германскую экономику и вызвали в стране острый экономический кризис. Компартия Германии заявила Коминтерну о приближении социалистической революции, в стремлении к оказанию поддержки которой ЦК РКП (б) и Коминтерн не скупились в финансовых субсидиях. Состоявшийся 25--27 сентября 1923 г. Пленум ЦК РКП (б) принял многообещающую резолюцию, в которой говорилось, что "занять теперь позицию выжидания по отношению к наступающей германской революции, означало бы перестать быть большевиками, и стать на путь превращения СССР в буржуазную, мещанскую республику".

Руководству РКП (б) и Коминтерна казалось, что со дня на день начнутся военные действия Красной Армии на западном направлении. В этом случае нужно было позаботиться и об укреплении тыла, -- тем более, что экономическая и политическая ситуация в СССР начала обостряться. Из-за несогласованности действий оперативных органов хозяйственного управления произошел резкий скачок цен на промышленные товары широкого потребления по отношению к ценам на продукцию сельского хозяйства. Сорвалась программа финансового оздоровления экономики: начавшийся было стабилизироваться советский денежный знак снова резко упал по отношению к курсу червонца. Заколебался и сам червонец -- новая советская валюта с твердым золотым обеспечением, выпускаемая Госбанком для кредитования внешней и крупной оптовой торговли внутри страны. Чтобы не допустить инфляции червонца, Госбанк резко сократил кредитование государственных

трестов и предприятий, оставив многих из них с зияющими дефицитами оборотных капиталов. Нечем стало платить зарплату рабочим и служащим, однако попытка руководства гострестов решить свои финансовые затруднения дальнейшим ростом оптовых цен обернулась совершенно невероятным в условиях повсеместной нехватки промышленных товаров "кризисом сбыта".

В осенние же месяцы 1923 г. по всей стране происходят ни доселе, ни после невиданные в Советском Союзе массовые выступления рабочих в защиту своих экономических интересов. В октябре месяце в стачках приняли участие 165 тыс. рабочих. Обращает на себя внимание и тот факт, что организаторами стачек в ряде случаев были члены РКП (б), объединившиеся в нелегальные группы "Рабочее Дело" и "Рабочая Правда" в количестве до 200 и более постоянных членов, не считая сочувствующих. Не случайно одним из пунктов повестки дня Сентябрьского (1923 г.) Пленума ЦК РКП (б) стал вопрос о деятельности нелегальных группировок в партии, с докладом по которому выступил "шеф" ВЧК-ГПУ Ф. Э. Дзержинский. В своем горячем, но крайне сбивчивом выступлении он указывал, что "основной причиной, вызывающей у рабочего класса оппозиционные настроения по отношению к Советскому государству, является оторванность партии от низовых ячеек и низовых ячеек -- от масс. У нас, -- продолжал он, -- есть хорошая связь -- это связь бюрократическая; стол знает, что где-то знают, но чтобы мы сами знали, чтобы секретарь (ячейки) знал -- этого нет. Слишком уж многие коммунисты увлеклись своей хозяйственной работой, увлеклись мелочами, внешними аксессуарами политической работы: празднествами, знаменами, значками...".

Взгляд Дзержинского на внутрипартийное положение, конечно, скользил по поверхности аппаратно-бюрократи-ческого естества партийного организма, высвечивая в нем достойные анекдота случаи бюрократического "комчванст-ва". Назвать проблему такой, какова она на самом деле, означало бы поставить под удар руководящую партийную группу в лице Г. Е. Зиновьева, Л. Б. Каменева и И. В. Сталина, захватившую в отсутствии В. И. Ленина контроль за деятельностью партийно-государственного аппарата, а потому и ставшую ответственной за неэффективность его работы. Решиться на критику "тройки" мог только стоящий не ниже по рангу и авторитету член высшего политического руководства, в меньшей мере связанный с аппа

ратными манипуляциями по подбору и расстановке кадров, наделением должностных полномочий и привилегий и т. п. Не удивительно, что на роль неформального лидера антибюрократической оппозиции внутри партии история вознесла члена Политбюро ЦК РКП (б) и председателя Реввоенсовета Советской республики Л. Д. Троцкого, у которого к тому времени, кроме перечисленных объективных качеств, были и личные "обиды" на "тройку" ввиду ее стремления "подмочить" его репутацию.

4, 8 и 10 октября 1923 г. Л. Д. Троцкий направил в адрес ЦК РКП (б) письма, содержание которых стало сразу же известно в парторганизациях Москвы и Петрограда. Троцкий, в частности, писал: "Объективные трудности развития очень велики. Но они не облегчаются, а усугубляются в корне неправильным партийным режимом. ...Активность партии приглушена. Партия с величайшей тревогой наблюдает вопиющие противоречия хозяйственной работы со всеми их последствиями".

Через несколько дней с критикой политики руководящей партийной группы выступили несколько десятков ответственных партийных и государственных работников, подписавших коллективную платформу в адрес ЦК РКП (б). Среди них -- Антонов-Овсеенко, Осинский, Преображенский, Пятаков, Сапронов и др. (всего 46 подписей). Они уже прямо указывали на то, что сложившийся в Политбюро стиль руководства соответствует "режиму фракционной диктатуры", что партия разделена на "секретарскую иерархию" и на массу рядовых членов, почти не участвующих в партийной жизни. "Чрезвычайная серьезность положения, -- отмечалось в заявлении, -- заставляет нас (в интересах нашей партии, в интересах рабочего класса) сказать вам открыто, что продолжение политики большинства Политбюро грозит тяжкими бедами для всей партии".

25--27 октября 1923 г. состоялся объединенный Пленум ЦК и ЦКК с участием представителей десяти крупнейших пролетарских парторганизаций, на котором Л. Д. Троцкий и другие оппозиционеры были подвергнуты осуждению за попытку организации фракционной борьбы. Тем не менее руководящая партийная группа уже не могла более выдерживать напор критики в свой адрес одними лишь оргвыводами. 7 ноября 1923 г. Г. Е. Зиновьев опубликовал в "Правде" статью "Новые задачи партии", где признал целесообразность "оживления" партийной работы и расширения внутрипартийной демократии. Данная

статья явилась сигналом к хорошо организованной "сверху" дискуссии, которая позволила, с одной стороны, несколько разрядить напряженность между "верхами" и "низами" Коммунистической партии, с другой -- взять на заметку наименее лояльных к существовавшему внутрипартийному режиму оппозиционеров. Вторая сторона вопроса легко разрешалась тем, что, согласно секретному циркуляру ВЧК от 12 мая 1921 г., все губкомы РКП (б) были обязаны регулярно снабжать ВЧК о состоянии дел в партийных организациях, формах их связи с массами, об отношении партийной массы к руководящим органам, о настроениях на фабриках и заводах и т. д.

5 декабря 1923 г. Политбюро ЦК РКП (б) и Президиум ЦКК подвели итоги дискуссии в единогласно принятой резолюции "О партстроительстве", в которой признавалось наличие бюрократизма в партийном аппарате и содержался призыв к развертыванию внутрипартийной демократии. Прояви тогда члены партии и парторганизации большую активность в отстаивании своих политических прав, политический кризис, вероятно, разрядился бы не только на словах, но и на деле в демократизации внутрипартийной жизни. Известно, однако, немало случаев, когда, по словам партийных функционеров, проводивших собрания на тему дискуссии в заводских партячейках, "многим вообще неясно было, о чем шла дискуссия". Даже газета "Правда" в своей передовой 5 декабря 1923 г. отмечала: "Низы молчат. Громадное большинство членов партии не читает "Правды" и, или ничего не знает о дискуссии, или знает о ней только понаслышке".

11 декабря 1923 г. Л.Д.Троцкий в своем опубликованном в "Правде" "Письме к партийным совещаниям", попытался было встряхнуть парторганизации указанием на виновных в "затухании" внутрипартийной жизни "аппаратчиков", но эта попытка закончилась обвинением его в стремлении к "натравливанию одной части партии против другой". Именно такую формулировку выдвинули против него Бухарин, Зиновьев, Калинин, Каменев, Молотов, Рыков, Сталин и Томский в своем обращении к членам и кандидатам ЦК и ЦКК 14 декабря 1923 г.

Тем временем, пока шел спор о принципах внутрипартийной демократии, государственные хозяйственные органы, действуя далеко не демократическими методами, выправили кризисную ситуацию в экономике страны. Путем форсированной закупки хлеба на экспорт удалось поднять уровень сельскохозяйственных цен. Цены же на

промышленную продукцию, реализуемую государственными трестами, были в административном порядке снижены до 30 %. "Кризис сбыта" ликвидировался, хотя на место его заступал другой, хотя пока еще неявно выраженный, кризис "нехватки товаров" для насыщения потребительского рынка. Если первый кризис свидетельствовал о том, что оптовые цены на промышленную продукцию стоят выше уровня цены равновесия спроса и предложения, то второй кризис свидетельствовал о том, что они (оптовые цены) стоят ниже цены равновесия, т. е. вместо проблемы дороговизны порождают проблему дефицита.

Консолидировавшаяся вокруг Л. Д. Троцкого оппозиция не сумела противопоставить правительственной программе выхода из экономического кризиса сколь-нибудь обстоятельно проработанной альтернативы. Выступление Осинского, Преображенского, Пятакова и В. Смирнова с "экономической" резолюцией оппозиции в конце декабря 1923 г. не встретило сколь-нибудь заметной поддержки, ибо они настаивали на возрастании роли директивного планирования "сверху", при наличии свободно устанавливаемых государственными трестами оптовых цен для "достижения наибольшей прибыли". Требование либерализации монополии внешней торговли для открытия советского рынка дешевым заграничным промышленным товарам (так называемая "товарная интервенция") сочеталась с требованием ужесточения кредитной монополии и отсрочки завершения финансовой реформы. Данные противоречия были не случайными, ибо в экономической платформе оппозиции нашли определенное компромиссное решение идеи сторонников свободной торговли (Н. Осин-ский, В. М. Смирнов) и директивного планирования (Г. Л. Пятаков и Е. А. Преображенский). Как первая, так и вторая идеи, чтобы завоевать право на существование, нуждались хотя бы в минимальной внутрипартийной демократии. Но, с другой стороны, обе эти идеи были неприемлемыми для приверженцев бюрократических методов управления, поскольку жесткое директивное планирование требовало от партийно-хозяйственного аппарата высокой ответственности, а свободная торговля, напротив, превращала его функции в излишние.

Дискуссия о партстроительстве и об очередных задачах экономической политики партии завершилась в январе 1924 г. на 13-й Всероссийской партконференции. Оппозиция потерпела и в том, и в другом вопросе сокруши-юльное поражение. Партийный аппарат охотно включил в

лексикон своих политических кампаний слова: "рабочая демократия", "внутрипартийная демократия", "экономическая смычка города и деревни", "неуклонное возрастание роли планового начала в управлении экономикой", --благо, что за этими словами не стояло напряжения организационной деятельности, подхлестываемого свободной критикой со стороны "низов". Антибюрократически настроенная часть "верхов" в лице оппозиции Л. Д. Троцкого и его немногочисленных сторонников, оставшись изолированными от "низов", неизбежно должна была выродиться в политическую клику, подтверждавшую свою лояльность к "аппарату" тогда, когда политическая и экономическая ситуация в стране стабилизировалась, и, напротив, при малейшем ухудшении этой ситуации, стремившуюся еще и еще раз пытать счастье в борьбе за власть. Подтверждением сказанному являются "покаянные" речи Троцкого и других оппозиционеров на XIII съезде РКП (б) в мае 1924 г. "Если партия, --говорил Троцкий, -- выносит решение, которое тот или другой из нас считает решением несправедливым, то он говорит: справедливо или несправедливо, но это моя партия, и я несу последствия ее решения до конца".

Выход из экономического кризиса и идейный разгром "демократической оппозиции" для правящей верхушки РКП (б) означал далеко не полное решение стоявших перед ней задач укрепления власти и повышения ее авторитета в глазах трудящихся масс города и деревни. Еще не успели сгладиться в памяти осенние забастовки рабочих, как в начале января 1924 г. из Сибири и с Дальнего Востока стали поступать сообщения о случаях вооруженного сопротивления крестьянства чрезмерному налогообложению. В середине января 1924 г. в Амурской области вспыхнуло настоящее восстание, охватившее территорию 7-ми волостей. Организацией восстания руководил генерал Сычев, штаб которого находился на советско-китайской границе. Повстанцы требовали охраны неприкосновенности личности и имущества русских граждан и граждан других национальностей. Восстание было подавлено после серьезного сопротивления. В начале лета 1924 г. осложнилась политическая обстановка в Закавказье. В нескольких уездах Грузии началось повстанческое движение против большевистской власти, также с большим трудом ликвидированное (с привлечением частей Красной Армии). На Пленуме ЦК РКП (б) 25--27 октября 1924 г. Г. Е. Зи

новьев назвал грузинское восстание "вторым Кронштадтом".

Секретные сводки ГПУ (так стало называться ВЧК после своей реорганизации в 1923 г.) за 1924 год отмечают повсеместное нарастание политического оживления в крестьянской среде, которое находило свое выражение в требованиях создания Крестьянских союзов и союзов хлеборобов, в стремлении установить общественный контроль над деятельностью исполкомов местных Советов. Чаще всего в сводках упоминаются Гомельская, Ярославская губернии, Московская область, Сибирь и Поволжье. Естественно, что сводки ГПУ именуют эти требования "кулацкими" и "антисоветскими". Составляя сводный доклад для Политбюро о политическом положении в стране за 1924 г., Ф. Э. Дзержинский отмечал, что, "если первые годы после введения нэпа уставшее от гражданской войны крестьянство погрузилось в политическое оцепенение, то теперь, к концу 3-го года нэпа, наметилась тенденция к быстрому пробуждению общественной жизни в деревне. Крестьянство приобрело способность к ясному пониманию и учету своих интересов, сознательной постановке вытекающих отсюда задач и к резкой критике экономических мероприятий Соввласти".

На рост политического сознания рабочего класса указывал Г. Е. Зиновьев в своей речи на Пленуме ЦК РКП (б) 14--15 января 1924 г.: "...У нас сейчас растет активность беспартийных рабочих; этот рабочий, получив кусок хлеба, хочет активно участвовать сейчас и в профсоюзах, и в партии, и в советах". Массовый стихийный выброс растущего политического сознания рабочего класса и крестьянства произошел после смерти В. И. Ленина. В упомянутом уже докладе Дзержинского для Политбюро сообщается, например, о попытках массового вступления крестьян-середняков в Коммунистическую партию, "зарегистрированных почти повсеместно -- Тамбовская, Тульская, Саратовская, Харьковская губернии и др.". Дзержинский расценивал этот факт как "стремление среднего крестьянства через единственно легальную партию провести защиту своих политических интересов".

Правящая верхушка РКП (б) нашла данную форму проявления политической активности трудящихся подходящей для усиления идейно-политического воздействия партийных организаций на массы, связь с которыми в первые три года нэпа значительно ослабла. Пленум ЦК РКП (б) 29--31 января 1924 г. объявил о начале кампании

"по вовлечению рабочих от станка в партию". Ее итоги были подведены на Пленуме ЦК РКП (б) 23--30 апреля 1925 г. Впервые за всю историю Коммунистической партии кандидатуры вступавших в нее (всего более 200 тыс. человек) обсуждались на общих собраниях коллективов промышленных предприятий, -- так что можно утверждать о наличии прецедента выборов в члены правящей партии самим рабочим классом страны. Тем более горькое разочарование постигло многих из них тогда, когда они, пытаясь донести до парторганизаций всех уровней подлинные экономические и политические интересы своего класса, наталкивались на стену бюрократического равнодушия и лицемерия, выдаваемого за "партийную выдержанность". Руководитель комиссии по работе среди представителей "ленинского призыва" Л. М. Каганович следующим образом охарактеризовал поведение вновь вступивших в партию в первое время пребывания в ней и после соответствующей их обработки в духе "коммунистической идейности": "В начале были моменты противопоставления себя прежде вступившим членам партии. Среди ленинского призыва были товарищи, которые считали себя "спасителями партии", солью земли и полагали, что раньше в партии никакой активности не проявлялось, а теперь вот, они вступили и покажут активность. К настоящему моменту эти настроения изжиты. ...Некоторые товарищи ленинского призыва иногда рассуждали: мы представители рабочих, нас избрали делегатами из рабочих, как же мы можем пойти против рабочих и исполнять решения фракции или парторганизации? Такие настроения были, были случаи, когда ставили вопрос, что выше -- воля партии или воля беспартийного собрания? К настоящему моменту... мы это изжили".

В отношении крестьянства в качестве политического канала для отвода его растущей политической активности правящая верхушка РКП (б) избрала организацию кампании "по оживлению Советов". Ни о каком Крестьянском союзе она, естественно, не помышляла, хотя допускала критические оценки в адрес низовых исполкомов Советов. Пленум ЦК РКП (б) 25--27 октября 1924 г. принял резолюцию "Об очередных задачах работы в деревне", в которой указал на "более правильное соблюдение выборности, устранение незаконного вмешательства в работу Советов". Говоря по поводу восстановления элементарных демократических начал в деятельности Советов как общественных организаций, Н. И. Бухарин, в частности, отметил: "...Наша

партия должна проделать какой-то такой поворот в своей политике, который бы, пока у нас не подведен еще экономический базис для того, чтобы овладеть деревней, позволил бы компенсировать наши недостатки и недостатки наших рычагов в деревне".

Чего же достигло партийно-государственное руководство страны в результате вливания в РКП (б) значительного рабочего элемента и проведения кампании по "оживлению Советов" в деревне? Прежде всего того, чего оно добивалось, именно: укрепления влияния партийного аппарата в массах и повышения авторитета власти. Определенное значение имело и создание эффекта социального ожидания дальнейших перемен в области экономики и социальной политики. Для последних к тому времени имелись определенные идеологические основания, созданные идейно-политической борьбой правящей верхушки партии с так называемым "троцкизмом".

На протяжении 1924 г. правящая верхушка РКП (б) срывала политический капитал с критики взглядов Л. Д. Троцкого и его сторонников по проблемам партийного строительства, экономической политики и даже истории Коммунистической партии и Октябрьской революции. В начале 1924 г. Л. Д. Троцкий опубликовал знаменитые "Уроки Октября", где он на примерах потерпевшей поражение германской революции прозрачно намекал на "оппортунистические" проступки Зиновьева, Каменева, Рыкова и Сталина во время вооруженного восстания в октябре 1917 г. и возносил собственную роль в этих достопамятных событиях. В ответ на этот выпад партийный аппарат организовал мощную пропагандистскую кампанию в партийной и советской печати. В вышедших в свет многочисленных статьях и брошюрах указывалось на "небольшевистское" политическое прошлое Л. Д. Троцкого, подчеркивались его ошибки в период заключения Брестского мирного договора с Германией, в период дискуссии "о профсоюзах", и, конечно, в период дискуссии 1923 г. по вопросам партийного строительства и экономической политики. Из набора всех этих ошибок и прегрешений складывалась довольно любопытная схема политической эволюции автора "Уроков Октября", который, согласно ей, оказался большевиком поневоле, принявшим Октябрьскую революцию за подтверждение своей теории "перманентной революции". Как бывший меньшевик Л. Д. Троцкий, естественно, принижал роль партийного аппарата и необходимость строгой партийной дисциплины, а как "перманент

ник" -- недооценивал революционных возможностей крестьянства, способности его средних слоев в союзе с пролетариатом бороться за построение социалистического общества.

Сами организаторы кампании дискредитации Л. Д. Троцкого, конечно, ни на йоту не верили в правдивость указанной схемы. По словам одного из ее организаторов М. М. Лашевича, "мы сами выдумали этот "троцкизм" во время борьбы против Троцкого". То же самое признавал и Г. Е. Зиновьев: "...Была борьба за власть, все искусство которой состояло в том, чтобы связать старые разногласия с новыми вопросами. Для этого и был выдвинут "троцкизм".

Посредством идейной борьбы с "троцкизмом" правящая верхушка Коммунистической партии не только добилась фактического отстранения Троцкого от участия в выработке основных направлений внутренней и внешней политики, но и попутно решила для себя два важных вопроса. Во-первых, была подготовлена идеологическая почва для теоретического обоснования более серьезных экономических уступок крестьянству (поскольку политические воззрения Троцкого трактовались ею как "антикрестьянские"). Во-вторых, правящая верхушка РКП (б), действуя вопреки Уставу партии, оформила свою политическую гегемонию над партией созданием в августе 1924 г. так называемой "семерки" -- нелегальной фракции Центрального Комитета, члены которой (Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, И. В. Сталин, Н. И. Бухарин, М. П. Томский, А. И. Рыков и В. В. Куйбышев) были связаны определенной дисциплиной. "Семерка" распалась в конце 1925 г. под влиянием обострившихся разногласий между Зиновьевым, Каменевым, -- с одной стороны, и всеми остальными -- с другой.

До весны 1925 г. новая экономическая политика РКП(б) ориентировалась на сдерживание и ограничение рыночных и капиталистических отношений в сельском хозяйстве. Аренда и покупка земли, а также применение наемного труда официально ограничивались, хотя в нелегальной форме существовали и развивались. Значительную часть продукции крестьянского хозяйства государство приобретало безвозмездно через систему прямого и косвенного налогообложения. Приведем некоторые цифры. В 1922 г. государство получило от крестьянства по единому натуральному налогу 361 млн. пудов ржаных единиц, и лишь 60 млн. пудов заготовило коммерческим способом.

В переводе на деньги сумма продналога составила 292,6 млн. золотых рублей, или 65 % всех доходов по бюджету. В 1923 г. налог с крестьянства взимался в смешанной, т. е. в натурально-денежной форме. 213 млн. пудов ржаных единиц (40 % суммы налога) государство получило в натуре, остальное -- деньгами и облигациями хлебного займа. Всего было собрано 534,7 млн. пудов так называемых "налоговых единиц". Коммерческим методом было заготовлено около 200 млн. пудов хлеба. В 1924 г. натуральная часть сельскохозяйственного налога сократилась до 116 млн. пудов ржаных единиц (22,4 % суммы налога), остальное было выплачено деньгами и облигациями (всего государство получило 515,8 млн. пудов налоговых единиц). Государственные закупки составили 300 млн. пудов хлеба.

Уменьшение доли натуральной части сельскохозяйственного налога в неурожайном 1924 г. сказалось на перебоях в снабжении городского населения продовольствием. Экспорт хлеба пришлось сократить. В то же время крестьянство не прекращало жаловаться на чрезмерность налогового пресса. Даже в урожайный 1923 год многие сводки ГПУ сообщали о продаже крестьянами скота для покупки хлеба; о том, что в Сибири, на Дальнем Востоке, в Витебской, Тамбовской, Самарской губерниях и в Бурятии крестьянство накануне голода, а в остальных губерниях не имеет излишков для дальнейшего восстановления своего хозяйства.

Хотя власти не могли не понимать, что чрезмерное налогообложение подрывает производительные силы деревни, его облегчение было чревато не меньшими экономическими затруднениями. Для того, чтобы покрыть потребности государства в сельскохозяйственной продукции (для внутреннего потребления и для экспортных операций), не прибегая к налогу, нужно было насытить рынок дешевыми и качественными промышленными товарами, в том числе --сельхозмашинами, минеральными удобрениями и т. д. В этом случае крестьянство становилось заинтересованным в увеличении товарности своих хозяйств, в подъеме агрокультуры и т. д. Однако ничего подобного государственная промышленность пока крестьянству дать не могла, сама нуждаясь в экономической поддержке со стороны крестьянского сельского хозяйства (по линии государственного бюджета и неэквивалентного товарного обмена). Таким образом сплетался сложный узел взаимодействий и взаимозависимостей между про

мышленностью и сельским хозяйством, между партийно-государственной властью и крестьянством.

На Пленуме ЦК РКП (б) 23--30 апреля 1925 г. правящая верхушка партии ("семерка") решила развязать данный узел дополнительными экономическими уступками крестьянству, которыми реально могли воспользоваться все без исключения его слои. Резолюция Пленума "Очередные задачи экономической политики партии в связи с хозяйственными нуждами деревни" допускала сдачу земли в долгосрочную аренду (до 12-ти лет), выделение крестьян из общины для организации хуторских и отрубных хозяйств, снятие административных ограничений с применения наемного труда и создания кредитных товариществ. Общая сумма единого сельскохозяйственного налога понижалась до 280 млн. руб. Изъятие налога в натуре не предусматривалось.

Накануне этого Пленума в докладе на собрании актива Московской парторганизации 17 апреля 1925 г. Н. И. Бухарин выступил с подробным теоретическим обоснованием новых задач политики РКП (б) по отношению к деревне. "У нас, -- говорил он, -- есть нэп в городе, у нас есть нэп в отношениях между городом и деревней, но у нас почти нет нэпа в самой деревне и в области кустарной промышленности". В данном контексте понятие "нэп" обретало уже более широкий смысл, чем прежде, именно: всеобщую экономическую свободу, не сдерживаемую искусственно административными ограничениями. Ссылаясь на статью В. И. Ленина "О кооперации", Н. И. Бухарин выдвинул идею нового соотношения социально-классовых сил и нового сочетания экономических отношений в стране, по сравнению с теми, что существовали в первые годы после провозглашения нэпа. "С той поры, -- указывал он, -- как мы получили в свои руки живую, обросшую мясом, плотью и всем прочим, чем полагается, промышленность, должна была измениться наша политика: меньше зажима, больше свободы оборота, потому что эта свобода нам менее опасна". Считая, как и прежде, государственную промышленность формой социалистического хозяйствования, Н. И. Бухарин высказался за свободное (рыночное) ее взаимодействие с другими хозяйственными укладами, в процессе которого, по его мнению, эти несоциалистические уклады преобразуются в иное качество -- в разнообразные формы кооперативного хозяйствования. "Таким образом, -- по его словам, -- крестьянская кооперация будет срастаться с экономическими организа

днями пролетарской диктатуры, будет постепенно вдвигаться в систему социалистических отношений".

За теоретическими выкладками Н. И. Бухарина стояла довольно серьезная корректировка доктрины революционного большевизма. Во-первых, допускалась возможность победоносного строительства социализма на основе взаимовыгодного экономического сотрудничества государственной власти, держащей в своих руках крупную промышленность, и мелким крестьянским хозяйством. Во-вторых, полноправным участником этого социалистического строительства становилось все крестьянство, а не только его беднейшая часть. В-третьих, наличие капиталистических отношений в деревне не считалось главной угрозой социалистическим целям партийно-государственной власти; более нежелательным признавалось наличие в деревне люмпен-крестьянства, паразитирующего на помощи со стороны государства.

Данные теоретические новации представители правящей верхушки партии (имеются в виду члены "семерки") приняли далеко не безоговорочно. Г. Е. Зиновьев и Л. Б. Каменев выступили против теории социализма в одной стране, и состоявшаяся 27--29 апреля 1925 г. 14-я конференция РКП (б) приняла по этому вопросу компромиссную резолюцию "О дальнейших судьбах СССР в связи с замедлением международной революции", в которой различались понятия "полная" и "окончательная" победа социализма. Накануне Октябрьского (1925 г.) Пленума ЦК РКП (б) они же обратили внимание на "недооценку кулацкой опасности" и добились принятия резолюции об организации деревенской бедноты, а также принудили Н. И. Бухарина к публичному размежеванию с "кулацким уклоном Стецкого-Богушевского". И. В. Сталин, в свою очередь, перестал высказываться в пользу увеличения срока аренды земли до 40 лет.

Л. Д. Троцкий и его сторонники занимали выжидательную позицию, не выступая с открытой критикой "семерки", новый курс которой еще подлежал проверке на практике. Экономическое развитие страны в 1924/25 хозяйст-венном году не подтверждало пока их опасений насчет замедления темпов промышленного производства в результате административного снижения оптовых цен на промышленные товары широкого потребления и отказа от принципа директивного планирования материално-финан-сового обеспечения промышленности. Объем промышлен

ного производства вырос на 57 %, вплотную подойдя к объему ценности произведенных материальных благ в 1913 г. Некоторые признаки увеличения разрыва между покупательной способностью населения и стоимостью произведенной массы промышленных товаров (до 300 млн. руб.) пока еще не сказывались на понижении покупательной силы червонца. Напротив, этот разрыв даже до некоторой степени стимулировал усилия хозяйственных органов но вовлечению в производственный процесс законсервированных ранее производственных мощностей. Но так как отечественное машиностроение не могло удовлетворить потребностей расширенного воспроизводства товаров широкого потребления, большие надежды возлагались на увеличение закупок оборудования за границей. Для этого, в свою очередь, следовало увеличить объемы сельскохозяйственного экспорта и прежде всего хлеба, стоимость которого на мировом рынке увеличилась почти в два раза, по сравнению с ценами 1913 г.

В надежде на хороший урожай 1925 г. государственные хозяйственные органы запланировали в 1925/26 хозяйственном году такой объем экспорта и импорта, который бы позволил увеличить объем промышленного производства на 50 %. Под эти объемы были выделены соответствующие кредиты, вновь приняты на работу десятки тысяч рабочих и служащих. Однако из намеченных по плану хлебозаготовок 545 млн. пудов удалось заготовить только 336 млн. пудов, исчерпав все отпущенные для этого кредиты по линии "Хлебопродукта" и органов кооперации. Временами количества заготавливаемой ржи было недостаточно даже для вполне бесперебойного снабжения внутреннего рынка. Назревал серьезный экономический кризис, основным источником которого явилась незаинтересованность крестьянина -- производителя хлеба -- в накоплении денег, так как за ними не стояли в достаточной мере промышленные товары. Таким образом, освободив крестьянина от чрезмерного налогового пресса, государство не позаботилось о том, чтобы возросшая товарность крестьянского сельского хозяйства была скомпенсирована соответствующим увеличением объемов промышленного производства.

Из-за невыполнения плана хлебозаготовок и экспортно-импортного плана хозяйственным органам пришлось на 10 % сократить намеченное увеличение объемов промышленного производства, что, к сожалению, не сопровождалось соответствующим сокращением денежной массы в об

ращении и переходов к более гибкой системе налогообложения и политике цен. С февраля по октябрь 1925 г. общая масса денег в обращении возросла на 52 процента, превысив тот оптимальный уровень, который необходим для обеспечения потребностей оборота. Ответом на это превышение стал рост цен вольного рынка и безнадежная попытка сбить его административным понижением цен в государственной и кооперативной розничной торговле.

Провал хлебозаготовительной кампании и экспортно-импортного плана, намеченных на 1925/26 хоз. год, требовал серьезной корректировки курса экономической политики и, в особенности, политики партии в деревне, где завязывался основной узел социально-экономических противоречий. В своем докладе на Пленуме Ленинградского губкома 11 сентября 1925 г. Зиновьев акцентировал внимание на сосредоточении излишков товарного хлеба в руках зажиточных слоев крестьянства. 14 % крестьянских хозяйств с посевом от 6-ти и более десятин, согласно его сведениям, будут распоряжаться 61 % товарных излишков, следовательно, они -- непосредственные виновники срыва хлебозаготовительной кампании. С этим выводом, облеченным в форму предупреждений о растущей зкономической силе кулака, Г. Е. Зиновьев и Л. Б. Каменев вышли на XIV съезд Коммунистической партии, состоявшийся в декабре 1925 г. Это обстоятельство показалось Л. Д. Троцкому и его сторонникам важным симптомом возможного сближения "старой" и "новой" оппозиции в интересах совместной борьбы с "крестьянским" уклоном правящей партийной верхушки. По мнению Троцкого, на XIV съезде случился "совершенно чудовищный по внешности, но вполне закономерный в то же время парадокс: ленинградская организация, дошедшая в борьбе с оппозицией (Троцкий имеет в виду оппозицию 1923 г. -- Прим. авт.) до геркулесовых столбов, громившая недооценку крестьянства, крикливее всех выдвигавшая лозунг "лицом к деревне", первой отшатнулась от последствий наметившегося партийного переворота, идейным источником которого была борьба с так называемым троцкизмом".

Не являлась ли в свете вышеизложенного беспочвенной сама постановка Н. И. Бухариным вопроса о взаимовыгодном сотрудничестве государственной власти и крестьянства, раз находящаяся в руках государства крупная промышленность не была готова к взаимоотношению с крестьянством на почве рынка? Легче всего было бы ответить на этот вопрос утвердительно, если закрыть глаза

на действительно существовавшие для реализации теоретических посылок Бухарина резервы. Дело не только в том, что госпромышленность не могла насытить потребительский рынок и тем самым стимулировать продажу крестьянам товарных излишков. На рынке, в широком смысле этого понятия, действуют и другие экономические стимулы, например, выполнение платежных обязательств по кредиту, долгосрочной аренде и, наконец, по выкупу в частную собственность земли и других материальных ценностей. Для рынка и его законов имеют немаловажное значение и накопление капитала в форме его вложения в банки, сберегательные кассы, кредитные общества и т. п. Для ситуации 20-х годов наиболее вероятным каналом накопления капитала или его приобретения на условиях кредита была кооперация -- потребительская, сельскохозяйственная, кредитная, кустарно-промысловая и т. д., конечно, при наличии доброй воли партийно-государственной власти к свободному развитию ее.

Но что же мы видим, анализируя состояние кооперации? Докладывая 3 января 1925 г. на заседании Политбюро ЦК РКП (б), председатель комфракции Сельско-союза Г. М. Каминский, например, отмечал, что "у мужика к сельхозкооперации доверия еще нет, они не верят в свои органы управления, они мало заинтересованы в активном участии в кооперации. ...Надо организовать действительное членство в кооперации для того, чтобы дать какие-либо привилегии и преимущества, чтобы они чувствовали выгоды членства". Из прозвучавших на том же заседании докладов представителей руководства потребительской (Л. М. Хинчук) и промысловой (С. П. Середа) кооперации следовало, что льготное кредитование в них отсутствует, а самостоятельность низовых звеньев по большей части фиктивна. Выяснилось также, что крестьяне опасаются вносить вклады в кооперативный оборот из-за того, чтобы не прослыть кулаком и не попасть в разряд "лишенцев" (лиц, лишенных избирательных прав по социальному признаку). Отталкивает их от кооперации и отсутствие выборности, когда, по словам одного из выступавших, "нет даже никакого намека на контроль кооперативного избирателя-члена над кооперативной администрацией". Дело порою доходит до курьезов, когда крестьяне требуют за назначенных в кооперативную администрацию коммунистов залоговых сумм, так как эти горе-администраторы часто проворовываются, пользуясь бесконтрольностью своего положения.

Немалые резервы стимулирования товарности крестьянского сельского хозяйства содержало улучшение работы государственного аппарата (прежде всего Наркомата внутренней торговли) в деле распределения промышленной продукции. В стране существовали целые "торговые пустыни" -- места, куда не доходила ни кооперативная, ни государственная, ни частная торговля. Даже оптовый товарооборот, но уже по другим причинам, оказывал недостаточную стимулирующую роль в создании и укреплении смычки между городом и деревней. Эти причины, по мнению Ф. Э. Дзержинского, назначенного d 1924 г. на пост руководителя госпромышленности, лежали в усиливающейся бюрократизации государственного аппарата. Не в силах более бороться с этим злом, Ф. Э. Дзержинский готовился даже подать в отставку. В своем письме Сталину от 9 октября 1925 г. он, например, отмечал, что "весь наш государственный аппарат строится по принципу все большего и большего усиливания функциональных ведомств и все большего ослабления производственных и оперативных, связывая их всякую инициативу, делая их все более неответственными и бессильными. Без согласования они ничто. План, программы, распоряжение финансами, находящимися в их администрировании, распоряжение их изделиями, закупки и торговые сделки и здесь, и за границей -- все это на каждом шагу регламентируется, согласовывается, приостанавливается и т. д.".

Так, применительно к осуществимости на практике "доктрины" Бухарина, можно утверждать следующее: ее успех объективно нуждался в коренном изменении политического и экономического механизмов управления, при котором все крестьянские хозяйства могли реально "обогащаться", причем, не в форме накопления натуральных запасов сельскохозяйственной продукции (как получилось на практике), а в форме их коммерческого, делового употребления. Для этого недоставало совсем "немногого", а именно: чтобы высшее партийное руководство сочло более недопустимым строить политику в деревне в свете категорий "гражданской войны". А между тем в своем выступлении на упомянутом уже заседании Политбюро 3 января 1925 г. И. В. Сталин отчетливо сказал: "...Мы до полной ликвидации гражданской войны далеко еще не дошли, и не скоро, должно быть, дойдем".

Чем быстрее приближалось народное хозяйство СССР к довоенному уровню производства, тем больше давали о себе знать присущие исторически его структуре диспро

порции и противоречия: между промышленностью и сельским хозяйством, между тяжелой и легкой промышленностью и т. д, России не хватило 2--3-х десятилетий для того, чтобы одновременно с завершением процесса капиталистической индустриализации (превращения машинного способа производства в доминирующий) преобразовать патриархально-общинное крестьянское сельское хозяйство в фермерское. Первая мировая война, а затем революция заблокировали этот процесс целым рядом негативных явлений: прогрессирующим выбытием основных фондов в крупной промышленности, в железнодорожном и водном транспорте, резким сокращением объемов внешней торговли, измельчанием крестьянских хозяйств и разрушением высокопродуктивных капиталистических земледельческих хозяйств. Невосполнимый экономический ущерб имела гибель миллионов людей в годы мировой и гражданской войны, а также вынужденная эмиграция десятков тысяч представителей научной и технической интеллигенции, деятелей культуры и народного образования.

Бурный восстановительный процесс 20-х гг. тем не менее свидетельствовал о гигантских материальных, интеллектуальных и людских резервах, накопленных старой Россией и далеко ею еще не исчерпанных, несмотря на постигшие ее социально-политические катаклизмы. Использование этих резервов, конечно, было не беспредельно. Народное хозяйство СССР, конечно, объективно нуждалось в немалых капитальных вложениях как в производство средств производства, так и в науку, культуру, народное образование, жилищное строительство, коммунальное хозяйство и т. д. и т. д. Но создавать эти резервы на будущее приходилось уже на более ограниченной, чем до революции, материально-технической и культурной основе и при более чем скромном уровне жизни и потребления.

Накопление -- прямой вычет из текущего потребления нации, а в условиях его ограниченных возможностей -- прямой вычет вдвойне, предполагающий определенный хозяйственный механизм, в котором свободная игра экономических сил и законов нуждается в их определенном административном ограничении, в особой предусмотрительности и планомерности. Если отбросить словесную, идеологическую шелуху с воззрений сторонников Л. Д. Троцкого по оппозиции 1923 года на ведущую роль крупной промышленности в хозяйственном развитии

СССР, то рациональное их зерно не подлежит сомнению: распределение фонда накопления между крупными хозяйственными единицами экономически более эффективно, чем его распыление между множеством мелких и мельчайших хозяйственных единиц. Если к тому же эти мелкие хозяйственные единицы, например, крестьянские хозяйства предпочитают вести полунатуральное хозяйство, то проблема накопления в общенациональном масштабе неимоверно усложняется. Рыночный механизм распределения национального дохода блокируется постоянно обостряющимися диспропорциями между производством, накоплением и потреблением, при которых крупные хозяйственные единицы, способные в больших масштабах удовлетворять интересы общественного потребления, оказываются под угрозой технико-экономической деградации. Недаром крупная промышленность дореволюционной России вынуждена была подпитываться государственными субсидиями и инвестициями иностранного капитала, чтобы успешнее отвоевывать у патриархально-крестьянской среды рынок для расширения производства и накопления, год от года стимулируя увеличение товарности крестьянского сельского хозяйства.

К середине 20-х гг. пропорции обмена между крупной промышленностью и крестьянским сельским хозяйством выглядели таким образом, что ни промышленность, ни сельское хозяйство не создавали друг для друга рынков для расширенного воспроизводства: промышленность не удовлетворяла потребностей сельского хозяйства в промышленных изделиях, сельское хозяйство не удовлетворяло потребностей промышленности в сырье, продовольствии и оборудовании, которое можно было закупить за границей в обмен на экспорт сельскохозяйственной продукции. Кризис хлебозаготовок осенью 1925 г. был поэтому не стечением случайных обстоятельств, а выражением вполне определенной тенденции исчерпания резервов расширенного воспроизводства, которое до известной степени компенсировала эмиссия червонца, а затем его непрерывная инфляция.

Ощущая, с одной стороны, дороговизну промышленных изделий, а с другой -- их хронический дефицит, крестьянское сельское хозяйство законсервировало свой полунатуральный характер, в то время как государственная крупная промышленность попала в объятия финансового кризиса. Выступая 25 февраля 1926 г. на заседании Политбюро ЦК ВКП (б), Л. Д. Троцкий снова напомнил об акту

альности выдвинутого им на XII съезде РКП (б) лозунга "диктатуры промышленности". "Для социалистического государства, бедного капиталами, --указывал он, -- надежнейший путь подъема сельского хозяйства лежит через максимальное вкладывание накоплений в промышленность". На состоявшемся 6--9 апреля 1926 г. Пленуме ЦК ВКП (б) его впервые в этом вопросе активно поддержал Л. Б. Каменев: "Я несу полную ответственность вместе со всеми вами за ту политику, которую мы вели в 1923--24 году и считаю, что эта политика была правильна. Тогда я говорил "не забегай вперед", "равняйся по крестьянскому бессилию", но наступил момент, когда мы должны были сказать, что надо повернуть и равняться не по "крестьянскому бессилию", а по несколько возросшей "крестьянской силе".

На апрельском (1926 г.) Пленуме ЦК ВКП (б) точки зрения "старой" и "новой" оппозиции на причины переживаемых страной экономических затруднений и методы их преодоления практически совпали, что дало повод их противникам из послушного сталинскому аппарату большинства Центрального Комитета говорить о сколачивании объединенного оппозиционного блока. "В тех речах, с которыми здесь выступали тт. Каменев и Троцкий, -- заявил Ф. Э. Дзержинский, -- совершенно ясно и определенно нащупывается почва для создания новой платформы, которая приближалась бы к замене не так давно выдвинутого лозунга "лицом к деревне" лозунгом "кулаком к деревне"".

Коренных изменений в принципы распределения национального дохода между промышленностью и сельским хозяйством резолюция апрельского (1926 г.) Пленума ЦК ВКП (б) "О хозяйственном положении и хозяйственной политике" не внесла, по-прежнему рекомендуя государственным органам проводить линию на снижение оптовых и розничных цен на промышленные изделия и облегчение налогового бремени для "маломощных слоев крестьянства". Равнению Коммунистической партии на экономические нужны деревни соответствовало равнение на политические интересы крепкого середняка, что выразилось в определенной либерализации избирательной инструкции по выборам в Советы. Проведенные в 1926 г. перевыборы в Советы ознаменовались общим повышением политической активности беспартийных крестьян и служащих, которым в ряде районов страны удалось несколько потеснить в исполнительных комитетах членов ВКП (б) и проходящих вместе с ними по спискам кандидатов в депутаты городских и сельских пролетариев. Итоги избирательной

кампании подвел июльский (1926 г.) Пленум ЦК и ЦКК, приняв по данному вопросу в общем-то достаточно оптимистическую резолюцию, против которой резко выступили Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, Н. К. Крупская, Л. Д. Троцкий и др. По мнению Зиновьева, "оживление Советов" на практике вылилось в "оживление мелкобуржуазных групп, верхушки служащих и "прочих", что, в свою очередь, обернулось "засорением всей советской системы элементами новой буржуазии и бюрократии".

Оппозиционеры попытались связать итоги перевыборов в Советы, давшие увеличение в них независимых беспартийных депутатов, с ростом социально-имущественной дифференциации деревни и с отставанием промышленности "от развития народного хозяйства в целом". Из данной связки они вытащили понятие "правый уклон", с которым, по словам Троцкого, "партии вскоре придется вести борьбу". Из лидеров Коммунистической партии, по мнению оппозиционеров, "правыми уклонистами" являлись Н. И. Бухарин, А. И. Рыков, М. И. Калинин и М. П. Томский. Что касается И. В. Сталина, В. М. Молотова и В. В. Куйбышева, то в глазах оппозиции их деятельность выглядела "аппаратно-центристской", построенной на бюрократическом извращении партийной линии и партийного режима. Сами же себя оппозиционеры именовали "большевиками-ленинцами", предназначение которых -- борьба с оппортунизмом и бюрократизмом. Во время работы июльского (1926 г.) Пленума ЦК и ЦКК представители "старой" и "новой" оппозиции взаимно амнистировали друг друга по части прошлых взаимных обвинений, подписав первое совместное заявление в адрес ЦК и ЦКК, в котором они, в частности, отмечали: "Сейчас уже не может быть никакого сомнения в том, что основное ядро оппозиции 1923 года... правильно предупреждало об опасностях сдвига с пролетарской линии и об угрожающем росте аппаратного режима".

За время, прошедшее после XIV съезда ВКП(б), партийный аппарат еще раз наглядно продемонстрировал, кто в партии хозяин. Ленинградская парторганизация, осмелившаяся на XIV партийном съезде заявить о своем особом мнении по отчету Центрального Комитета, была подвергнута настоящему разгрому. Протестующие против аппаратного режима члены ВКП(б) приступили к стихийной самоорганизации, устраивая нелегальные собрания и перепечатывая и рассылая документы о внутрипартийном положении. Одно из таких нелегальных собраний устроил в

лесу, близ Москвы, работник Исполкома Коминтерна гр. Беленький. С докладом перед собравшимися выступил кандидат в члены ЦК ВКП (б) М. М. Лашевич. По его словам, "внутрипартийная демократия выражается ныне в казенном инструктировании и таком же информировании партячеек. Процветает назначенство в скрытой и открытой формах сверху донизу, подбор "верных" людей -- верных интересам только данной руководящей группы, -- грозящий подменить мнение партии только мнением "проверенных" лиц. Система "подмачивания" заслуженных партийных работников, но не угодных руководящему большинству, опорочивание, ссылки, смещения, запугивания, -- все это стало будничными явлениями в нашей партии. Отсюда -- прислужничество, чинопочитание, дутые "вожди", беззастенчивая ложь. "Молчать", а если хочешь говорить, то только по шпаргалке", -- вот лозунг, который красной нитью проходит через жизнь партии!".

Созданная по факту данного нелегального собрания следственная комиссия ЦКК усмотрела в действиях Беленького, Лашевича и других оппозиционеров проявление фракционности, нити которой, по ее мнению, идут в Исполком Коминтерна к Г. Е. Зиновьеву. Последнего июльский (1926 г.) Пленум ЦК и ЦКК вывел из состава Политбюро ЦК ВКП (б), предупредив одновременно "всех оппозиционеров, независимо от их положения в партии, что продолжение ими работы по созданию фракции, противопоставленной партии, вынудит ЦК и ЦКК ради защиты единства партии сделать и по отношению к ним соответствующие организационные выводы". По мнению представителей партийного аппарата демократии в ВКП (б) было более чем достаточно. "Политбюро ЦК,-- говорил в этой связи на июльском Объединенном Пленуме А. А. Андреев, -- превратилось в дискуссионный клуб. Такое положение нетерпимо. Руководящее большинство чересчур либеральничало, ибо оно чересчур разводило демократию и передемократило, забыв о том, как Ильич руководил Политбюро ЦК, когда он давал две минуты для выступления и смотрел на часы, чтобы лишнего не наговорили. А тут полчаса, час, речи стенографируются и т. п. и т. д. Такая обстановка может привести дальше к разложению...".

То, что А. А. Андреев выдавал за "нетерпимую" обстановку, в действительности представляло собою определенный механизм согласования спорных политических вопросов и проверки исполнения принятых высшими

партийными органами (Политбюро, Оргбюро, Пленум ЦК, конференция, съезд) решений. При отсутствии единства взглядов по принципиальным вопросам внутренней и внешней политики такой механизм согласования неизбежно должен был приобретать черты фракционного раскола, идущего сверху вниз -- от высших партийных органов до местных партийных организаций, что для деятельности политических партий представляет собою нормальное явление, -- вспомнить хотя бы существование в российской социал-демократии фракций "большевиков" и "меньшевиков". Однако при свободе фракционной организации роль партийного аппарата заключается в проведении в жизнь решений большинства партии, с полным уважением мнения меньшинства и с сохранением за ним права апеллировать к партийной массе. Рано или поздно, жизнь снимает спорные вопросы, порождая новую политическую действительность, при которой ранее спорившие стороны могут поменяться местами: "меньшинство" способно превратиться в "большинство" и, наоборот. Партийный аппарат ВКП (б) вырос в 20-е годы в такую политическую силу, которая в существовании элементов фракционного раскола уже усматривала покушение на ее жизненно-важные политические интересы, заключавшиеся в сохранении и упрочении подобранной его (аппарата) руководителями "связки" должностных лиц -- своего рода особой "политической мафии", желавшей властвовать бессменно и бесконтрольно.

Поскольку партийному аппарату кроме политики упрочения собственной власти надо проводить и реальную политику, учитывающую особенности внутри- и внешнеполитического положения СССР, постольку для него имеет особое значение наличие в его руках всей полноты политической инициативы, которая бы включала в себя и идейно-теоретическую проработку нового актуального политического вопроса, и его агитационно-пропагандистское сопровождение, и определенное перемещение кадров, и всякого рода аппаратные реорганизации. Для партийного аппарата недостаточно было того, чтобы тот или иной новый вопрос политики партии появился в поле зрения, -- надо было, чтобы он "созрел", какими бы потерями во времени и в темпах необходимых преобразований это не обернулось. Аппаратные принципы формирования политики партии, в отличие от "консенсусных", не терпят ни суеты живого обмена мнений, ни стремительных оперативных действий по заранее согласованному и сос

тавленному плану, может быть кроме случаев, когда от этого напрямую зависит сохранение и удержание власти. Тогда аппарат выбирает самый прямой путь к решению искомой задачи, "навалом" набрасываясь на самое узкое, по его мнению место, мало заботясь при этом обо всей совокупности последствий собственных действий. К такому выводу можно прийти, анализируя, например, действия сталинского аппарата по выводу экономики страны из кризиса 1923 г., когда проблема сбыта продукции государственных трестов была одним махом решена волевым давлением на механизм ценообразования (по приказу ЦК все тресты на 30 % понизили оптовые цены, хотя явно не во всех случаях эти цены расходились с ценами производства). Дорого обошлись стране аппаратные импровизации в процессе осуществления денежной реформы, в деле реформы единого сельскохозяйственного налога и т. д.

Наивно было бы полагать, что верхушка партаппарата не осознавала опасности нарастания диспропорций между промышленностью и сельским хозяйством, усугубляемых чрезмерной для реальной емкости рынка "раздвижкой" рамок нэпа в деревне. Кризис хлебозаготовок 1925 г. был достаточно серьезным предупреждением о неустойчивости чисто рыночной формы экономических отношений между городом и деревней. Произведенная ЦСУ проверка хлебофуражного баланса СССР в 1925/ 26 хозяйственном году показала, что валовый сбор зерна оказался не ниже, а аж на 300 млн. пудов выше ожидавшегося! Т. е. он составил не 3 млрд. 950 млн. пуд., а 4 млрд. 300 млн. пуд. Свыше 400 млн. пуд. хлеба, способного быть вывезенным на продажу, причем без всякого ущерба для личного потребления, осталось в крестьянских амбарах. В то же время денежные накопления деревни возросли до 300 млн. руб. Кто мог гарантировать, что в следующем году, если он вновь будет урожайным, крестьяне, имея на руках, определенные накопления, обнаружат стремление к продаже хлеба государству? Таких гарантий никто дать не мог, тем более что государственная промышленность увеличила в течение 1926 г. свое отставание от покупательной способности населения почти на 600 млн. руб. Т. е. "товарный голод" на промышленные изделия продолжал увеличиваться, в то время как государство продолжало требовать от промышленности дальнейшего снижения оптовых цен, которое никоим образом уже не отвечало характеру

рыночной конъюнктуры. Снижение оптовых цен не доходило до крестьянства, так как розничные цены росли и, таким образом, обогащали частную торговлю, чистый доход которой в 1926 г. составил 400 млн. руб. Не трудно в этой связи догадаться, что процесс накопления в стране пошел в обход действительных нужд и потребностей госпромышленности и государственного бюджета.

Почему же верхушка партаппарата не меняла своего курса экономической политики? Часть ответа на этот вопрос дают соображения об инициативе его постановки объединенной оппозицией Зиновьева, Каменева и Троцкого. Другая часть ответа содержится в очевидной инерционности механизма пропаганды и агитации: едва идеи целесообразности внесения нэпа в деревню дошли до партийных низов, как от них уже требовалось отречься, что никак не прибавляло верхушке партаппарата авторитета. Третью часть ответа можно отнести к разряду тех "случайностей", которые могли возникнуть в результате публичного признания Сталиным ошибочности курса "лицом к деревне". Его авторитет еще не вырос до такого уровня, когда признание партийным вождем своей ошибки возводится в заслугу, освобождающую его от какой-либо ответственности и делающую ее (ошибку) как бы несуществующей.

После XIV съезда ВКП (б) верхушка партаппарата пытается найти среднюю равнодействующую между продолжением (на словах) курса на "раздвижку" нэпа и отказом от него (на деле), прочерчивая в своей социально-экономической политике причудливые зигзаги. На словах провозглашается нерушимый союз рабочего класса и крестьянства, а на деле отменяется избирательная инструкция по выборам в советы, принятая всего год назад с целью расширения гражданских прав для зажиточных крестьян. Обещание кредитов сельскохозяйственной кооперации сменяется их сокращением, а взятый в конце 1924 г. курс на превращение необоснованных административно-правовых ограничений по отношению к частному капиталу оборачивается угрозами принудительного снижения цен и отказом от кредитования. Пересматривается решение XIV съезда партии о развитии промышленности "в строгом соответствии как с емкостью рынка, так и с финансовыми возможностями государства". Угасшая было вера руководства ВСНХ в силу печатного станка (т. е. в денежную эмиссию) после смерти Ф. Э. Дзержинского и прихода на его пост (председателя ВСНХ) В. В. Куй

бышева вспыхнула с новой силой, что выразилось в увеличении суммы капитальных вложений на 1926/27 хозяйственный год сверх их реального фондообеспечения.

Не афишируя своего "полевения", верхушка партаппарата в то же самое время ведет пропагандистское наступление на реальные "левые" силы Коммунистической партии, консолидирующиеся вокруг Зиновьева и Троцкого, с целью опорочить их и, набрав достаточного политического "криминала" в их действиях и словах, отсечь от руководящих партийных органов, а следовательно -- от "аппаратной" связи с рядовой партийной массой (ибо никакой другой связи между "верхами" и "низами" партии уже не существовало). Важным этапом подготовки "отсечения левых" и собственной своей эволюции в сторону ограничения нэпа и отречения от его принципов стала для верхушки партаппарата состоявшаяся в октябре -- ноябре 1926 г. 15-я конференция ВКП (б). Последняя не только осудила троцкистско-зиновьевскую оппозицию, определив ее в соответствии с установками доклада И. В. Сталина в качестве "социал-демократического уклона в нашей партии", но и утвердила в своей главной резолюции "О хозяйственном положении страны и задачах партии" несколько принципиальных поправок, внесенных в ее первоначальный проект все тем же Сталиным. Дело в том, что в написанный А. И. Рыковым проект резолюции по вопросам экономической политики И. В. Сталин собственноручно внес такие фразы, как "трудные условия мирового капиталистического окружения", "более высокий темп развития, чем в условиях капиталистического государства", "решительная борьба за ограничение эксплоататорских стремлений кулачества", "форсировать постановку в нашей стране орудий производства" и т. д. Эти и другие фразы ввели в указанную резолюцию дух конфронтацион-ности и, поскольку Сталин решительно вычеркивал из ее проекта указания на наличие серьезных недостатков в управлении экономикой, то и -- изрядного хвастовства.

Конференция утвердила решение состоявшегося накануне ее созыва Объединенного Пленума ЦК и ЦКК об освобождении Л. Д. Троцкого от обязанностей члена Политбюро, а Л. Б. Каменева -- от обязанностей кандидата в члены Политбюро. Большего Сталину добиться не удалось. В свою очередь и оппозиция не сумела добиться того, чтобы вместо конференции, являвшейся по Уставу всего лишь расширенным Пленумом Центрального Комитета, созвать партийный съезд. В обращении к своим сто

ронникам, распространявшемся по каналам секретной партийной информации, оппозиция следующим образом характеризовала внутрипартийное положение: "ЦК захватывает роль высшего органа партии и, тем самым, освобождается от контроля партии в лице съезда. Партийные чиновники освобождаются от всякой ответственности перед партийными массами, и тем самым попадают в полное подчинение верхушки господствующей фракции. ЦК перестает быть органом партии, напротив, партию он превращает в орудие проведения своей политики, которую он определяет самостоятельно и независимо от нее. Эта система проводится сверху донизу..." Обращение заканчивалось словами: "Если успешно начавшаяся ликвидация партии будет доведена до конца, то теперешний ЦК во главе со Сталиным превратится в своеобразный тип Бонапартистского правительства".

Анализируя зигзаги политической линии сталинского ЦК, лидеры оппозиции были всерьез обеспокоены тем, что, став полновластным диктатором, Сталин резко поправеет и поведет страну к реставрации капитализма. Поэтому кроме демократизации партийного режима они ставили перед собой задачу подталкивать партийно-государственное руководство страны к более высоким темпам развития государственной промышленности ценою жесткой централизации амортизационного фонда и сокращения размеров негосударственного накопления.

Итоги 1926/27 хозяйственного года дали в руки оппозиции серьезные аргументы в пользу целесообразности более высокого налогообложения зажиточных слоев крестьянства, которые вновь, несмотря на хороший урожай, воздерживались от продажи хлеба на рынке. Товарного хлеба было даже меньше, чем в предыдущем году, хотя хозяйственные органы и кооперация, казалось, до предела централизовали свои усилия по экономическому стимулированию продажи хлеба государству, в том числе: планы завоза промышленной продукции в районы с наибольшей урожайностью зерновых, единые заготовительные цены, финансовый нажим на местные центры кооперации. Натуральные запасы хлеба превысили довоенный уровень, приблизившись к одному миллиарду пудов (160 млн. тонн). Тем временем государственная промышленность просто задыхалась от сверхнапряженности устаревшего и изношенного оборудования. Себестоимость продукции увеличивалась, ее качество падало, а способные быть пущенными для обмена на импортное оборудование запасы

хлеба лежали без экономического их употребления. Ситуация с хлебозаготовками осложнилась накануне следующего, 1927/28 хозяйственного года, однако партийно-государственное руководство страны не торопилось приступать к реализации высказывавшегося оппозицией предложения изъять не менее 150 млн. пудов хлеба в порядке дополнительного налога на наиболее зажиточные слои крестьянства, составлявшие, по их подсчетам, всего 10 % единоличных крестьянских хозяйств (остальных эта мера бы не коснулась).

В летние месяцы 1927 г. и без того сильное напряжение на потребительском рынке, вызванное ростом инфляции, сменяется катастрофическим для его (рынка) функционирования сверхажиотажным спросом, на который повлияли слухи о неизбежности военного столкновения СССР с окружающими его капиталистическими странами. Осложнение дипломатических отношений с Великобританией (в связи с антибританской кампанией Коминтерна в Китае и попытками превратить забастовку английских шахтеров из экономической в политическую) дало повод к нагнетанию в советской прессе милитаристской истерии. Оппозиция и сталинское большинство Центрального Комитета обменялись взаимными намеками на пораженческие настроения, которые (намеки) неожиданно для Сталина обернулись появлением заявлений старых большевиков в пользу примирения правящего большинства и оппозиционного меньшинства ЦК в связи с ростом военной опасности. В одном из них было сказано: "Заставить оппозицию подчиниться решениям партии нельзя иначе, как путем свободного коллективного, но отнюдь не фракционного обсуждения, и не путем репрессий, отсечений, отколов...".

Преследуя свою главную цель -- проведение "левой" политики ограничения нэпа без участия в нем лидеров "левой" оппозиции -- верхушка партаппарата пока вынуждена была маневрировать. Июльско-августовский (1927 г.) Пленум ЦК и ЦКК ограничился объявлением Зиновьеву и Троцкому "строгого выговора с предупреждением" за их "дезорганизаторские выступления" о "термидорианском" перерождении ЦК, о "национально-консервативном курсе" внешней политики и о "кулацко-устряловской линии партии". При подготовке документов к предстоящему XV съезду ВКП(б) сталинский аппарат ЦК, прибегая ко все большим заимствованиям идей "левой" оппозиции, продолжает еще дистанцироваться от них путем чрезмер

ного их преувеличения. Однако наибольшая гиперболизация разногласий с "левой" оппозицией достигается сталинским большинством ЦК в вопросе подрыва единства партии "фракционной" деятельностью оппозиционеров. Именно это обвинение в конце концов срабатывает на октябрьском (1927 г.) Пленуме ЦК и ЦКК, принявшем решение исключить Г. Е. Зиновьева и Л. Д. Троцкого из состава ЦК. Маневры сталинского аппарата между "левой" практикой и "правой" фразой продолжаются на XV съезде ВКП (б) в декабре 1927 г., где был утвержден достаточно умеренный пятилетний план развития народного хозяйства СССР, вскоре после съезда скорректированный в сторону резкого повышения всех его показателей.

Вот так, постепенно, "альтернатива Троцкого" превращается в "альтернативу Сталина", однако без предполагавшегося Л. Д. Троцким демократического обновления партийного режима и без той административной "чрезвычайщины", которая, вместо сужения рамок нэпа в деревне ради неотложных мер по технической реконструкции промышленности, обернулась для страны тотальной коллективизацией сельского хозяйства и расточительнейшей сверхиндустриализацией. Исключенные из партии на XV съезде ВКП (б) "левые" оппозиционеры вскоре "идейно разоружаются" и практически все, кроме Троцкого, возвращаются в нее, чтобы участвовать в строительстве сталинского социализма.

ЛИТЕРАТУРА

Валентинов В. (Вольский). Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина. Станфорд, 1971.

Далин Д. После войн и революций. Берлин, 1922.

Дмитренко В. П. Советская экономическая политика в первые годы пролетарской диктатуры. Проблемы регулирования рыночных отношений. М., 1986.

Загорский С. О. К социализму или к капитализму? Прага, 1927.

Зимин А. У истоков сталинизма. 1918--1923. Париж, 1984.

Исторический опыт КПСС в осуществлении новой экономической политики. М., 1972.

К а р р Э. История Советской России. М., 1989.

Коэн С. Переосмысливая советский опыт (Политика и история с 1917 года) Chalidze Publication, 1986.

Коэн С. Бухарин. Политическая биография. М., 1988.

Новая экономическая политика. Вопросы теории и истории. М., 1974.

Преображенский А. П. Новая экономическая политика. Опыт

теоретического анализа. М., 1926. Сарабьянов В. Основные проблемы нэпа. План, регулирование,

стихия. М. --Л., 1926.

Троцкий Л. Моя жизнь. Опыт автобиографии. М., 1991. Юровский Л. Н. Денежная политика Советской власти (1917-

1927). М., 1928. Саrr Е. Н., D a v i e s R. W. Foundation of a Planned Economy, 1926

29. Macmillan, 1969.

N о v e A. An Economic History of the U.S.S.R. London, 1990. Daniels R. V. The Conscience of the Revolution. Cambridge, 1960. Deutscher I. The Prophet Unarmed, Trotsky 1921 -- 1929. Oxford,

1970. Erlich A. The Soviet Industrialization Debate 1924--1928. Cambridge,

1960. Lewin M. Russian Peasants and Soviet Power. London, 1968.

ГЛАВА 6

ПОЛИТИКА БОЛЬШОГО СКАЧКА (1928--1941)

"Нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять".

И. Сталин

"Технически может и нельзя, а по-большевистски мы сделаем".

С. Киров

Почему 1928 г. стал рубежным. -- Размышления о "похоронщике" революции. -- Кому нужны были чрезвычайные меры. -- "Правый уклон": мифы и реальность. -- "Наступление социализма по всему фронту". -- Новое издание крепостного права. -- Цена промышленного рывка. -- Главный итог "большого скачка".

Это случилось в начале 1928 г., вернее сказать произошло, ибо речь пойдет не о случайном, а о продуманном и подготовленном событии. 15 января Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) выехал в Сибирь (как в последствии будет сказано в его биографической хронике, "в связи с неудовлетворительным ходом хлебозаготовок в крае"). В ту пору об этом знали немногие. Сталин вообще не любил выезжать из Москвы, а тем более в служебные командировки. И уж если афишировал свои поездки, то будучи твердо уверенным в их значимости для укрепления своего авторитета. В этот раз он был особо осторожен и не разрешил в биографических очерках и справках, которые увидели свет в 30--40-е годы, сообщать о посещении Сибири. Лишь в 1949 г., т. е. через двадцать с лишним лет после поездки, такое упоминание появилось. Более того, 70-летний вождь счел, наконец, возможным опубликовать "краткую запись" отдельных фрагментов своих выступлений в Сибири. Называлась она так: "О хлебозаготовках и перспективах развития сельского хозяйства".

Советские люди впервые узнали о давней встрече Сталина с партийным активом Новосибирской, Барнаульской, Бийской, Рубцовской и Омской окружных организаций.

Оказывается, он приезжал к ним, чтобы "помочь" выполнить план сдачи зерна государству. На деле это был жесткий, даже жестокий разговор, точнее -- монолог. Упреки и угрозы сыпались как из рога изобилия. Брань объяснялась просто: при хорошем урожае продажа зерна отставала от плана. Это было оценено, как сознательный саботаж со стороны кулаков, надеявшихся на значительное повышение цен. От местной власти потребовали принять против кулаков "чрезвычайные меры", конфисковать у них хлеб. Судей и прокуроров, не готовых к таким действиям, генсек назвал господами, коих надо "вычистить" и заменить, ибо их связь с кулаками очевидна. В поисках опоры для такой политики предлагалось 25 % конфискованного хлеба продать по низкой цене (или отдать в кредит) малоимущим.

Не менее важным был и другой тезис: "Пока существуют кулаки, будет существовать и саботаж хлебозаготовок". Отсюда следовал командный приказ "развернуть вовсю, не жалея сил и средств, строительство колхозов и совхозов". Предлагалось уже в течение 3--4 лет оттеснить кулака так, чтобы колхозы и совхозы могли самостоятельно обеспечить государство хотя бы третьей частью потребного хлеба. Вслед за частичной коллективизацией ставилась задача "покрыть все районы нашей страны, без исключения, колхозами (и совхозами)".

Речи Сталина б Сибири кардинально отличались от его доклада на XV съезде ВКП(б), состоявшегося месяцем раньше. Там нет и намеков на возможный отход от принципов нэпа; ничего не говорилось и о конкретных темпах коллективизации; сама коллективизация трактовалась как процесс развития всех форм кооперации, в том числе (а не исключительно!) колхозов и совхозов. Допускалось даже абсолютное увеличение численности капиталистических элементов, хотя и при относительном уменьшении их удельного веса. Лозунг принудительной ликвидации кулачества не выдвигался.

Партийная общественность хорошо знала и выступление Генерального секретаря на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в октябре 1927 г. Огонь критики был направлен против Троцкого и его сторонников. Когда дело дошло до Зиновьева и Каменева, Сталин напомнил, как несколько раньше они ратовали за раскулачивание и восстановление комитетов бедноты (комбедов). "Это была, по сути дела, политика восстановления гражданской войны в деревне". Партия, продолжал он, отбила атаку

оппозиции и добилась умиротворения деревни. "А что такое умиротворение деревни? Это есть одно из основных условий для строительства социализма".

Было бы наивно полагать, будто Сталин в октябре или декабре 1927 г. не знал о трудностях выполнения плана хлебозаготовок. Разумеется, знал. Понимал и другое: страна не впервые сталкивается с такой ситуацией. В памяти каждого еще жили, например, просчеты, обнаружившиеся в плане, рассчитанном на 1925/26 хозяйственный год. Успехи быстрого восстановления экономики кружили голову. Правительство наметило очень большой экспорт зерна (ради средств для закупки иностранного оборудования). Однако объем заготовок надежд не оправдал. Сказались не только капризы природы, но и негибкая, непоследовательная практика кредитования хлебозаготовок. Деревня с новой силой ощутила нехватку промышленных товаров. Столь же необоснованным оказался быстрый рост платежеспособности городского населения, вызванный увеличением зарплаты и расширением капитального строительства. Обстановка складывалась кризисная, но к чрезвычайным мерам не перешли, даже предложений подобных не было.

Чтобы ослабить товарный голод, правительство пошло на сокращение вложений в индустрию, уменьшение импорта и увеличение сельскохозяйственного налога (средства изымались главным образом у кулаков). Принципы нэпа сохранились, и осенью 1926 г. удалось собрать хороший урожай, позволивший преодолеть кризисные моменты.

Ретроспективная оценка минувших лет в целом свидетельствовала, что именно на путях нэпа, вопреки разного рода трудностям, многочисленным пережиткам "военного коммунизма" (о чем говорилось даже в декабре 1927 г. на XV съезде партии) народное хозяйство было успешно восстановлено. С помощью внутренних источников накопления оно переходило на расширенное воспроизводство и в деревне, и в городе. Современников не надо было убеждать в том, о чем историки пишут мимоходом даже в учебниках, а то и вовсе обходят стороной, -- о быстром преодолении последствий голода. Статистика свидетельствовала: в 1927 г. по уровню потребления пищевых продуктов высшие рубежи дореволюционной России остались позади. Горожане, например, потребляли в среднем свыше 41 килограмма мяса (жители деревни -- около 23). Население было обеспечено хлебом (приблизительно 180

килограммов зерна на одного человека в городе и 220 килограммов в деревне), крупой, молоком, растительным маслом...

Важнейшим показателем происходившего подъема был общий рост фабрично-заводской промышленности; ее продукция и в 1927 г. превысила плановые наметки, причем подъем неуклонно нарастал. Шло снижение себестоимости продукции, увеличивались прибыли. Государство с помощью разветвленной финансовой системы свое-временно собирало налоги, аккумулируя в своих руках все более значительные доходы. Внутренние ресурсы государственной промышленности покрывали капитальные затраты. Чистая прибыль отраслей, планируемых ВСНХ СССР, росла. С 631 млн. рублей в 1925/26 она поднялась до 825 млн. рублей в 1927/28 гг. Суммируя данные о чистой прибыли и амортизации за трехлетие, предшествовавшее первой пятилетке, мы получим величину в 3275 млн. руб.

Анализируя подобного рода материалы, работники Госплана СССР самокритично признавались, что в проекте пятилетки, рассчитанной на 1926/27--1930/31 гг., они с опаской намечали рост промышленной продукции на 77 %. Через год, опираясь на новый опыт, Госплан довел показатель прироста до 108 %, имея в виду пятилетку с 1927/28 г. по 1931/32 г.

В то время советская индустрия заметно превышала уровень дореволюционной России по выработке электроэнергии, добыче нефти, угля, выпуску металлорежущих станков и т. д. Начиналось производство отечественных автомобилей, тракторов, радиоприемников... (Таким европейским странам, как Германия, Франция, Англия, завершить восстановление хозяйства тогда еще не удалось).

Нельзя было сбрасывать со счетов и потенциал советской деревни. В мировом сельском хозяйстве Россия занимала в 1913 г. первое место по сбору пшеницы, ржи, ячменя, льноволокна; второе -- по поголовью рогатого скота. По выработке хлопчатобумажных тканей страна была третьей в мире. Так что быстрое возвращение к довоенным рубежам уже само по себе свидетельствовало о возможностях нэпа.

Казалось бы сама жизнь предуказывает выбор дальнейшего пути. Поездка в Сибирь в январе 1928 г. полностью перечеркивала подобные предположения.

Позднее обществоведы не раз будут пытаться кратко сформулировать суть курса, начало которому было поло

жено уже в первые недели 1928 г. Долгие годы будет жить тезис о развернутом наступлении социализма по всему фронту. Потом заговорят о перерастании нэпа в политику победившего социализма. По мере освобождения от догматического осмысления прошлого сначала появится нарочито нейтральное обобщение -- развитие советского общества в годы довоенных пятилеток. Гласность конца 80-х годов вызовет к жизни понятие "административно-командная система". Палитра мнений очевидна.

Тем примечательнее предоставить слово по этому вопросу тому, кто по праву считается главным архитектором, организатором, вдохновителем стратегической линии, проводившейся в 1928 г.

Так что же сказал Сталин? В 1946 г., характеризуя причины победы советского народа в Великой Отечественной войне, он особо отметил экономические успехи, обеспечившие подготовку страны к обороне. Сопоставление цифр, характеризующих материальные возможности царской России 1913 г. и Советского Союза 1940 г., привело его к выводу: "Такой небывалый рост производства нельзя считать простым и обычным развитием страны от отсталости к прогрессу. Это был скачок, при помощи которого наша Родина превратилась из отсталой страны в передовую, из аграрной -- в индустриальную". Данное историческое превращение, продолжал он, произошло в невероятно короткий срок. Оно потребовало около 13 лет, начиная с 1928 года".

Для раскрытия темы, которой посвящен настоящий раздел работы, не меньший интерес представляют и рассуждения о том, с помощью каких мер Коммунистической партии удалось совершить столь грандиозный скачок, да еще в такой короткий срок. Сталин высказал два положения. "Прежде всего при помощи советской политики индустриализации страны... Во-вторых, при помощи политики коллективизации сельского хозяйства".

Через некоторое время идею скачка (даже большого скачка) возьмут на вооружение Мао Цзэдун в Китае, В. Ульбрихт в ГДР и т. д. Пошли они, как известно, проторенной дорогой. К чему пришли -- тоже известно. А вот об уроках советской политики промышленного преобразования страны в 1928--1941 гг. до сих пор идут споры. Одни восхваляют опыт тех лет, видят в нем пример для подражания. Другие оценивают его как период сталинщины, порой отождествляют с фашизмом. Третьи предлагают оценивать по принципу: с одной стороны -- про

гресс, с другой стороны -- деформации, ошибки, перво-проходческие трудности. Попробуем и мы изложить свои представления.

Итак, политика скачка, борьба за ускоренное превращение страны в индустриальную державу, действительно, имеет точкой отсчета 1928 г. А как же рассматривать тогда XIV съезд ВКП(б), который Сталин сам назвал съездом индустриализации? А строительство заводов, фабрик, нефтепромыслов, проходившее в 1926--1927 гг.? С высот победы, одержанной в 1945 г., вождь уже спокойно оценивал прошлое. По его мнению, до 1928 г. пришлось заниматься восстановлением разрушенной промышленности, залечиванием ран, полученных в результате первой мировой войны и гражданской. Довод, на наш взгляд, верный, ибо во многих отраслях и регионах страны восстановительные процессы продолжались и после 1925 г.

И все же о главном Сталин со свойственной ему хитростью умолчал. Он не счел нужным вспомнить про катаклизмы, которые сотрясали партию в 20-е годы, про безнравственную борьбу за единоличное лидерство, про удушение демократических начал и методов коллегиального руководства.

А мы должны вспомнить, иначе нельзя должным образом понять, что собой представляла политика скачка, проводившаяся в период довоенных пятилеток, и почему ее начало, действительно, связано с 1928 г.

Сама мысль ускорить экономическое развитие страны не была изобретением большевиков. Еще в начале прошлого века такую задачу обсуждали будущие декабристы (один из них даже писал о пятилетних периодах роста). Общеизвестны и призывы Ленина догнать цивилизованный мир, превзойти капитализм по производительности труда. План ГОЭЛРО, составленный при его участии, стал первой советской программой первоочередного развития крупной промышленности и вытеснения ручного труда машинным во всех сферах народного хозяйства.

В середине двадцатых годов экономика, как уже отмечалось, приближалась к показателям 1913 г. На очередь вставала задача не столько переоснащения действующих заводов, шахт, нефтепромыслов, сколько строительства новых предприятий. Ведь страна по-прежнему оставалась преимущественно аграрной, крестьянской, основная масса работающих была занята ручным трудом; в городе росла безработица, деревня оказалась перенаселенной. "Если

исходить из имеющихся у нас заводов -- социализма нам никогда не создать, -- писал тогда председатель ВСНХ СССР Ф. Э. Дзержинский. -- И количественно, и качественно они для этой цели не годятся..."

Необходимость расширения масштабов индустриализации, поворота к новому строительству нашла отражение в решениях XIV партийной конференции, III съезда Советов, в документах Госплана, в газетных и журнальных публикациях 1925 г. Наиболее ревностным поборником концентрации сил в сфере государственной промышленности выступал Л. Д. Троцкий, в это время работавший в ВСНХ СССР. Успехи восстановления, считал он, подводят нашу страну к "старту", с которого начинается подлинное экономическое состязание с мировым капитализмом, а потому особое значение приобретает проблема темпов. По его подсчетам, совокупность преимуществ, которыми располагала Советская власть, позволяла вдвое-втрое, если не больше, ускорить промышленный рост по сравнению с дореволюционной Россией. Речь, следовательно, шла примерно о 18--20 процентах ежегодного увеличения продукции. Оппоненты Троцкого увидели в такой постановке вопроса яростный призыв к сверхиндустриализации, чреватый большим изъятием денег из деревни, отрывом промышленности от сельского хозяйства, разрушением союза рабочего класса и крестьянства.

Доклад "Об очередных вопросах хозяйственного строительства" по решению Политбюро к XIV съезду готовил Л. Б. Каменев. Им же написан проект тезисов, которые предварительно были опубликованы в печати. Тезисы получили одобрение Пленума Центрального Комитета, но доклад не состоялся, поскольку непосредственно на съезде Каменев голосовал против резолюции по отчету ЦК. Борьба за лидерство все более осложняла деятельность Политбюро, Центрального Комитета, партии в целом.

В результате, вопреки назревшим потребностям, съезд не обсуждал проблемы экономического развития страны; вопрос о ближайших перспективах народного хозяйства, о путях перехода к его реконструкции по существу не был проанализирован.

Каких-либо конкретных заданий на ближайшее время или длительную перспективу, указаний насчет источников накопления, темпов роста промышленности, соотношения отраслей, организации нового строительства, подготовки кадров и т. д. ни в отчетном докладе, ни в резолюциях

съезда нет. Более того, политический отчет съезду содержал ряд формулировок, которые плохо или даже совсем не согласовывались с определением курса на индустриализацию. Например, отмечая, что промышленность, завершив восстановление, не может развиваться прежними темпами, Сталин в то же время уверял, будто сельское хозяйство "может двигаться на известное время быстрым темпом и при нынешней технической базе" (эти слова -- из опубликованного доклада Сталина, им же собственноручно отредактированного. А на съезде он говорил, что сельское хозяйство "может двигаться семимильными шагами вперед"). Отсюда и его вывод: "Поэтому несоответствие баланса промышленности балансу сельского хозяйства в дальнейшем на ближайший ряд лет будет еще расти..."

Такое утверждение противоречило тезису, что страна уже вступила в период "прямой индустриализации", давало оппозиции повод в одних случаях говорить о продолжающейся аграризации, в других -- о недостаточном внимании к созданию промышленной базы.

Масло в огонь подлил Н. И. Бухарин. Остро и горячо критикуя Зиновьва и Каменева за их неверие в возможность построения социализма в нашей стране, он говорил, что "мы можем строить социализм даже на этой нищенской технической базе, что этот рост социализма будет во много раз медленнее, что мы будем плестись черепашьим шагом, но что все-таки мы социализм строим и что мы его построим". Фраза о "черепашьих темпах" вошла в арсенал тех, кто считал Бухарина идеологом зажиточного крестьянства, противником ускоренного роста промышленности.

Очевидно, к 1925 г. ни Сталин, ни Бухарин, ни их сторонники еще не имели сложившегося плана экономического преобразования страны, ясных представлений о темпах и методах индустриализации. Сталин, например, резко возражал против разработки проекта Днепростроя -- скорее всего, в пику Дзержинскому и Троцкому. Он высказался против прокладки нефтепровода в Закавказье и сооружения новых заводов и фабрик в Ленинграде и Ростове, где имелись квалифицированные кадры.. Однако считал целесообразным развернуть промышленное строительство, в частности, в Тамбове, Воронеже, Курске, Орле, где их тогда почти не было.

Мог ли кто-нибудь тогда говорить о каком-то "сталинском плане социалистической индустриализации"?! Дума

ется, сам Сталин это отлично сознавал. Поэтому и не было в послесъездовских выступлениях руководителей ни слова о курсе на индустриализацию. Для Сталина и его приверженцев в то время на первом плане была борьба за власть -- разгром группы Зиновьева--Каменева, их дискредитация, низведение до уровня второстепенных руководителей.

В архиве сохранилась утвержденная на Политбюро "Схема доклада" с обширным набором установок, предназначенных для пропаганды решений съезда. И там тема поражения оппозиции была основной, об индустриализации -- ни слова. И еще один характерный штрих. В начале 1926 г. Сталин выпустил в свет работу "К вопросам ленинизма". Заканчивал он словами: "Историческое значение XIV съезда ВКП(б) состоит в том, что он сумел вскрыть до корней ошибки "новой оппозиции", отбросил прочь ее неверие и хныканье, ясно и четко наметил путь дальнейшей борьбы за социализм, дал партии перспективу победы и вооружил тем самым пролетариат несокрушимой верой в победу социалистического строительства".

Сказанное не меняет того, что на XIV съезде партии Сталин впервые говорил о курсе на индустриализацию как о генеральной линии партии в противоположность той, согласно которой, по его же определению, "наша страна должна остаться еще долго страной аграрной". Тогда же была сформулирована главная задача индустриализации: превратить СССР из страны, ввозящей машины и оборудование, в страну, производящую машины и оборудование, чтобы в обстановке капиталистического окружения СССР представлял собой экономически самостоятельное государство, строящееся по-социалистически.

Речь шла таким образом о сознательно планируемой партией и государством деятельности трудящихся, призванной обеспечить самостоятельность и технико-экономическую независимость диктатуры пролетариата. Но вот что примечательно. Если в плане ГОЭЛРО говорилось о необходимости подведения машинной техники под все отрасли народного хозяйства, то на XIV съезде партии разговор касался исключительно сферы производства средств производства, точнее, лишь тяжелой промышленности. Как будет показано далее, такое представление об индустриализации возобладало не сразу, во всяком случае не ранее первой пятилетки. Поэтому не случайно в 1946 г., говоря о превращении страны из аграрной в индустри

альную, Сталин отмечал: это был скачок, по времени охвативший три довоенные пятилетки начиная с 1928 г.

Ограничив названный скачок периодом примерно в 13 лет, Сталин тем самым еще раз подтвердил, что на практике политика индустриализации была всецело связана с массовым строительством новых предприятий, предназначенных прежде всего и главным образом для выпуска средств производства. Реальное развертывание этого процесса он справедливо относил к 1928/29 хозяйственному году, а не ко времени XIV съезда. Остается добавить, что по отмеченным выше причинам вопрос о конкретном плане индустриализации, о путях и методах осуществления структурных перемен в народном хозяйстве, мобилизации средств, об организации массового соревнования и других подобных мероприятиях в 1925 году еще не рассматривался.

Но поворот в сторону разработки такого курса вскоре произошел. В апреле 1926 г. проблемы хозяйственной политики специально рассматривались на Пленуме ЦК ВКП(б). Основной доклад делал А. И. Рыков, который предварительно с помощью анкет опросил ряд видных экономистов, партийных работников, практиков. Оказалось, и теперь часть из них твердо высказывалась в пользу форсированного развития сельского хозяйства, считая, что такой путь требует наименьших затрат, сулит расширение хлебного экспорта и возможностей закупки за рубежом оборудования и сырья для подъема промышленности. Напротив, Е. А. Преображенский считал намеченное расширение индустрии недостаточным, обрекающим промышленность на отставание от запросов деревни и всего народного хозяйства. По его мнению, ассигнования из госбюджета на новое строительство были "позорно малы".

В пользу аграризации на Пленуме никто не высказывался. Более того, все единодушно подчеркивали прямую связь между курсом на социализм с борьбой за промышленное преобразование страны. Спор шел о темпах и масштабах индустриализации, о формах и методах получения средств для сооружения новых предприятий. О концессиях уже не говорили, весьма слабыми оказались надежды и на иностранные кредиты. Характерно и другое: все выступавшие отмечали важность смычки между рабочим классом и крестьянством. Однако выводы делались порой прямо противоположные.

Рыков подробно рассмотрел сложности предстоявшей

индустриализации в "наиболее аграрной и отсталой стране в Европе". Успех политики, отмечал он, зависит от размеров накоплений внутри самой промышленности и от помощи, оказываемой ей другими отраслями народного хозяйства, прежде всего деревней. Глава правительства признавал, что при эквивалентном обмене между промышленностью и земледелием индустриализация не получится; деревня -- главный источник, но нельзя брать с крестьян столько, сколько забирали до 1917 года. Одобряя расчеты Госплана СССР, Рыков считал приемлемым прирост выпуска валовой продукции промышленности на 23 процента в 1926/27 году, на 15,5 процента в 1928/29 году, на 14,7 процента в 1929/30 году. Такая перспектива трактовалась как быстрое, форсированное развитие индустрии.

Троцкий, который на XIV съезде не выступал, на апрельском Пленуме сделал, по существу, содоклад. Лейтмотив его рассуждений был однозначен: продолжается недооценка возможностей ускоренной индустриализации. В противовес "минималистским установкам" Госплана Троцкий предложил увеличить объем капитальных работ в предстоявшем году до суммы более 1 миллиарда рублей, а в ближайшее пятилетие до таких размеров, которые позволили бы уменьшить диспропорцию между сельским хозяйством и промышленностью до минимума. Солидаризируясь с Преображенским, он отмечал, что страна находится в периоде первоначального социалистического накопления и это предполагает высшее напряжение сил и средств для индустриализации. Как молодая буржуазия в соответствующий период первоначального накопления жилы из себя тянула, пуритански урезывала себя во всем, отказывая каждую копейку на промышленность, так должна действовать и Советская Россия. Это поможет преодолеть бедность и передвинуть средства на увеличение промышленных программ. Аналогичные суждения высказали Каменев, Зиновьев, Пятаков и ряд других участников Пленума.

Большинство, включая Сталина, Микояна, Калинина, Орджоникидзе, Дзержинского, Рудзутака, поддержало Рыкова и резко критиковало Троцкого. Наиболее полно это сделал Сталин. Его основной тезис был предельно ясен: "Индустрия должна базироваться на постепенном подъеме благосостояния деревни". Не считаться с наличными средствами, разъяснял он, значит, впадать в авантюризм. "Тов. Троцкий думает подхлестывать наши центральные

учреждения расширенными планами, преувеличенными планами промышленного строительства. Но преувеличенные планы промышленного строительства -- плохое средство для подхлестывания. Ибо, что такое преувеличенный промышленный план? Это есть план, составленный не по средствам, план, оторванный от наших финансовых и иных возможностей". Сталин несколько раз возвращался к мысли о "предельном минимальном темпе развития индустрии, который необходим для победы социалистического строительства".

Зная, как развернутся события в дальнейшем, когда Сталин будет настаивать на максимальных темпах индустриализации любой ценой, трудно поверить, что именно он в 1926 г. произносил такую речь. Впрочем, ни тогда, ни после войны, когда началось издание его сочинений, Сталин не счел нужным ее опубликовать.

Сейчас, по прошествии десятилетий, нельзя, однако, не заметить, что сторонники и тех и других подходов еще не имели достаточно ясной, глубоко, комплексно и до конца продуманной программы превращения страны в мощную индустриальную державу, создания индустрии, способной реорганизовать на социалистических началах жизнь советской деревни. Например, Микоян, критикуя позицию Троцкого, уверял, что в первые годы диктатуры пролетариата "нужно строить такие предприятия, которые дают ближайший, скорейший экономический и политический эффект". Поэтому, говорил он, не нужен Днепрострой, а лучше намечаемые средства выделить на сооружение в Украинской ССР сотни крупных заводов. Говорил, явно не зная, во что обойдется Днепрогэс, какова стоимость "сотни заводов"... Калинин в пылу полемики против Троцкого пошел еще дальше. Из его слов следовало, будто Ленин завещал: "Быстро не пересаживайтесь на пролетарского рысака, подольше задержитесь на крестьянской кляче". А посему, продолжал Калинин, "если мы лишний год отстанем в индустриализации, это еще не так страшно..."

Не опирались на точные расчеты и те, кто ратовал за укрепление плановых начал вообще, за усиление внимания к промышленности, за ужесточение режима экономии, совершенствование налоговой политики и т. п. Так, еще в конце 1925 г., когда обнаружились просчеты в хозяйственной политике, Каменев выдвинул по отношению к промышленности лозунг: "Реже шаг". Теперь же, в 1926 г., в рамках, по существу, прежней ситуации

он настаивал на решительном повороте к промышленности, главный резерв которого видел в крестьянском хозяйстве. Он предложил взять в деревне дополнительно 30--50 миллионов рублей, хотя обсуждался вопрос о развертывании политики, требующей миллиарды рублей капитальных вложений.

Нарком финансов Сокольников считал, что подъем промышленности зависит либо от получения заграничных займов, либо от экспортных операций, но ничего конструктивного не предложил. А Троцкий, который советовал брать пример с буржуазии, конечно, знал, какими путями шло первоначальное капиталистическое накопление. Повсеместно решающую роль играла эксплуатация трудящихся: из них тянула буржуазия жилы, а не из себя.

Объективно оценивая споры середины двадцатых годов, нельзя, как это делалось в течение десятилетий, воспринимать разные точки зрения упрощенно: одни, дескать, чуть ли не обладатели абсолютной истины, другие -- сугубо злонамеренные лица, противники социалистического строительства. При самых существенных различиях во взглядах все они были членами руководства правящей партии, участниками напряженных поисков, коллективных раздумий, выявления альтернатив и их тщательного обдумывания. И пока преобладал именно такой подход, удавалось принимать взвешенные решения, накапливать опыт, углубляя представления о путях и методах превращения СССР в индустриальную державу.

Если в первой половине двадцатых годов подъем народного хозяйства связывали главным образом с возрождением промышленности, улучшением работы действовавших предприятий, то во второй половине на первый план все более властно выходила задача массового строительства новых заводов, шахт, нефтепромыслов и т. д. Соответственно иное звучание приобретал вопрос о размерах накоплений, о роли госбюджета, о соотношении плана и рынка. Мнение о том, что главные трудности позади (оно исходило прежде всего от Сталина и Бухарина), становилось анахронизмом. Так же как и идея Троцкого и Пятакова, считавших возможным за пять лет ликвидировать товарный голод.

Осенью 1926 г. XV партконференция сочла возможным выдвинуть лозунг, призывающий советский народ в исторически кратчайший срок догнать и перегнать капиталистический мир. Значит, разговоры о "черепашьем шаге", о "предельно минимальных" темпах роста сдавались, как го

верится, в архив. Вложения в капитальное строительство, запланированные на 1926/27 год, были существенно увеличены -- до 1 миллиарда 50 миллионов рублей. Вопреки прежним разногласиям, конференция высказалась за сооружение Днепрогэса...

Позиция большинства ЦК выглядела в глазах основной массы членов ВКП (б) предпочтительнее. Его лидеры активно отстаивали принципы нерушимого единства большевиков, союза рабочего класса с крестьянством. Выдвигая лозунги решительного продвижения вперед, ликвидации эксплуататорских элементов, они в то же время неукоснительно предостерегали против "нетерпения", "сверхчеловеческих" прыжков в развитии народного хозяйства и даже против обострения классовой борьбы. И Сталин, и Бухарин, и Рыков призывали к индустриализации, но по средствам, в меру наличных ресурсов и при непременном улучшении благосостояния всех слоев трудящихся. Последнее расценивалось как одно из важнейших качеств социалистического метода индустриализации.

Упор на бескризисное развитие сделан к в резолюциях XV съезда партии (декабрь 1927 года). Принятые им директивы по составлению пятилетнего плана по сей день восхищают экономистов. В директивах торжествует принцип равновесия, провозглашено соблюдение пропорциональности между накоплением и потреблением, между промышленностью и сельским хозяйством, производством средств производства и предметов потребления.

Такая установка не означала отрицание курса на ускорение. Наоборот, она нацеливала на научное осмысление природы и возможностей такого курса, выявление его наибольшей эффективности. Новое общество нельзя было строить без преодоления разного рода внутренних противоречий. Точно так же нельзя было идти вперед, отвлекаясь от капиталистического окружения. Предстояло не просто догнать, как говорил Ленин, цивилизованные народы; надо было обеспечить технико-экономическую независимость завоеваний Октября. Со всех точек зрения проблема темпа развития была очень сложной и требовала мудрого решения. XV съезд предложил своего рода оптимальный вариант, поучительный и сегодня. "Здесь, -- говорилось в директивах, -- следует исходить не из максимума темпа накопления на ближайший год или несколько лет, а из такого соотношения элементов народного хозяйства, которое обеспечивало бы длительно наиболее быстрый темп развития".

Эмоции в устах историков считаются неуместными. Но как не порадоваться за тех, кто сформулировал такие положения, кто голосовал за их реализацию. И как не горевать, зная, что на практике совершилось иное, произошел отход от провозглашенных принципов руководства.

Причем из года в год ситуация ухудшалась. Поначалу лишь немногие коммунисты догадывались о существовании "тройки" (Зиновьев, Каменев, Сталин), фактически предрешавшей принятие важнейших решений в Политбюро. Куда более широкий круг членов партии был озадачен и обескуражен ходом XIII съезда РКП (б), на котором в 1924 г. ленинское "Завещание" ("Письмо к съезду") читали только по делегациям и практически не обсуждали. Через год, на следующем съезде Каменев и Сокольников открыто потребовали замены Сталина на посту Генерального секретаря. Но было уже поздно. Воля, энергия, организаторский талант помогли Генеральному секретарю сплотить вокруг себя надежных единомышленников, превратить Секретариат в своеобразный пульт управления аппаратом ЦК и сосредоточить в своих руках действительно необъятную власть.

Выборность секретарей, особенно в республиках, губернских центрах, в больших городах сплошь и рядом подменялась назначением, согласованным, чаще даже инициированным Москвой. Соответствующая селекция кадров становилась правилом и на местах. Стиль командного руководства, легко оправдываемый в период гражданской войны, не только сохранялся, но фактически поощрялся. Дух армейской дисциплины воспринимался как нечто само собой разумеющееся: ведь борьба продолжается, кулаки и нэпманы то и дело поднимают голову, рвутся к власти; рабочий класс еще очень малочисленен; крестьянин не только труженик, но и собственник. Тем более мало доверия внушали буржуазные специалисты, да и прослойка служащих в целом. И все это в условиях капиталистического окружения, постоянной военной угрозы... Фотографии тех лет углубляют представление о господствовавших тогда настроениях. Присмотритесь еще раз к одежде большинства членов Политбюро, Центрального Комитета, к внешнему виду партработников: гимнастерки, кожанки, шинели, френчи военного покроя, галифе, армейские сапо-ги, фуражки.

Не секрет, состав XIV съезда был сформирован аккуратно, умело. Яркое тому подтверждение, стенограм

ма заседаний. Из сохранившегося в архиве экземпляра видно, как нервничают стенографистки. Сталин говорил тихо, порой невнятно, и они не всегда могли вести запись. Делегаты, оказывается, слышали все. Хлопали дружно, долго. Ну, как по команде. Оппозиционеров встречали грубыми репликами, выкриками, общим шумом.

Поражение Зиновьева и Каменева заметно упрочило авторитет генсека. Впервые (да еще на съезде) он был назван главным "членом Политбюро" (это сделал Ворошилов, совсем недавно назначенный наркомом обороны СССР). Победа над оппозицией придала новые силы партаппарату, в рамках которого все более явно выделялся слой функционеров, хорошо понимавших свою роль в жизни партийных организаций, в борьбе Сталина за единоличную власть и превращение его взглядов в единственно правильные, директивные.

Влияние аппарата росло и по другим причинам. Отдельно нужно сказать о быстром увеличении численности коммунистов и переменах в составе партии. Еще в начале 1922 г. в рядах большевиков значилось около 528,4 тыс. человек, в том числе примерно 410,5 тыс. членов партии и 118 тыс. кандидатов. Через четыре года численность коммунистов превышала уже 1078 тыс. человек. Произошло удвоение, при этом прослойка кандидатов в члены ВКП (б) заметно превзошла численность членов партии, зафиксированных в 1922 г. Большим приемом ознаменовались и последующие годы. В официальных документах и периодической печати того времени восторженно отмечали тягу передовых рабочих в ряды большевиков, повышение боеспособности революционного авангарда страны.

Много меньше внимания уделялось анализу состава ВКП (б). Между тем Всесоюзная партийная перепись, проведенная в середине 1927 г., давала богатую пищу для размышлений. Судите сами. Согласно переписи, около 60 % коммунистов были приняты в партию после смерти В. И. Ленина, т. е. всего за три с половиной года. На долю принятых до перехода к нэпу приходилась лишь одна треть.

Еще более тревожно выглядели данные, характеризующие уровень образования. И дело не только в том, что несколько десятков тысяч коммунистов не умели даже читать и писать, т. е. оставались совсем неграмотными. На десятом году Советской власти свыше 26 % членов правящей партии были, как тогда говорили, самоучками

(или получали домашнюю подготовку) и около 63 % коммунистов (по их собственному признанию) имели низшее образование. Что касается закончивших высшие учебные заведения, то их (вместе с незакончившими) было 0,8 %, т. е. восемь на каждую тысячу членов ВКП (б). Характерна и такая деталь: удельный вес лиц, считавшихся самоучками, в 1927 г. вдвое превышал аналогичный показатель 1922 г.

Приведенные цифры говорят сами за себя. Они еще раз подтверждают мысль о том, что Сталин и его соратники нуждались для проведения своей политики в иной партии, нежели Ленин. Их вовсе не смущала политическая неопытность и теоретическая неподготовленность основной массы вступавших в ВКП (б). Ленин предостерегал от увлечения приемом новых пополнений, от искусственного разбухания. Главной заботой оставалась проблема качества, о чем он снова и снова напоминал в начале 20-х годов.

Партия, насчитывавшая 300--400 тыс. человек, представлялась ему излишне большой, перегруженной непролетарскими элементами. Тогда же он требовал, чтобы рабочим, вступающим в партию, считали лишь того, кто не менее 10 лет работал на крупных промышленных предприятиях (в качестве рабочего).

XIV съезд ВКП (б) упростил условия приема. Создалась обстановка, при которой новые пополнения стали быстро и в расширенном масштабе воспроизводить самих себя. Обычным делом являлись теперь юбилейные наборы. Прежний уровень требований упал. Основную массу коммунистов на исходе двадцатых годов составляли те, для кого Октябрь был уже легендарным прошлым, а споры о демократии -- излишней роскошью. Сама постановка вопроса о невозможности построить социализм в одной стране вызывала удивление, а то и раздражение. А для чего тогда брали власть в 1917 г., кровь проливали в гражданской?

Советские историки пока не показали в своих работах процесс формирования той партии, которая, можно сказать, не просто поддержала его политический курс, но и оказалась инструментом проведения сталинской политики.

К сожалению, нет трудов и о массовой социальной базе, без которой эта политика не стала бы реальностью. А жаль, ибо давно назрела необходимость изучить поведение, психологию, взгляды весьма значительных слоев населения, воспринимавших нэп как попытку возвращения к миру частной собственности и предприниматель

ства, капитала, социальной несправедливости, неравенства, национальных и религиозных распрей. Их пугали ставка на хозрасчет и развитие товарно-денежных отношений, узаконение прав нэпмана и кулака, опасность сохранения безработицы, частных предприятий и т. п. Таких людей было немало как в городе, так и в деревне, среди рабочих и крестьян. Но их удельный вес был куда значительнее в общей численности служащих госаппарата и партийных функционеров. Здесь приверженцев административно-командной системы управления было больше всего.

Разумеется, порождались соответствующие настроения и позиции разными, порой весьма отдаленными друг от друга причинами, нередко прямо противоположными. И все же самыми опасными противниками нэпа оказались те руководители, чьи воззрения и практическая деятельность базировалась не только на вере во всесилие административной власти, но и на убежденности в целесообразности ее каждодневного применения в интересах, как они утверждали, социалистического строительства. Это тем более важно подчеркнуть, что сам переход к нэпу и весь процесс осуществления новой экономической политики возглавляла и проводила в жизнь партия, основные кадры которой сложились в условиях "военного коммунизма" со свойственной ему жесткой централизацией, приказной системой управления, пренебрежением к экономическим стимулам. Они привыкли командовать, "нажимать", требовать быстрого неуклонного исполнения. Господствовал стиль, не оставлявший места для поиска альтернатив и хозяйственных вариантов. Для них нэп был временным отступлением, злом, затормозившим победный поход на буржуазию, на мир эксплуатации и угнетения. И чем труднее им было учиться торговать, конкурировать с частником, тем сильнее охватывала ностальгия по "героическому периоду революции", по кавалерийской атаке на капитал, т. е. по эпохе "военного коммунизма". С годами минувшие беды и трудности того периода забывались, а память о чрезвычайных мерах, позволивших выстоять, согревала душу. Сталин хорошо знал эти настроения; они импонировали ему, в частности, как человеку жесткому, заряженному не на речи и обсуждения, а на приказы, команды, на быстрое исполнение принятых решений. В свою очередь, опытные функционеры знали его привязанность к аппаратному

стилю работы, к подбору лично преданных людей. Для них не было секретом и сталинское понимание нэпа.

Некоторые историки до сих пор пишут о том, как до XV съезда включительно генсек неукоснительно отстаивал принципы новой экономической политики. Ссылаются на опубликованные выступления. Но разве о политических деятелях нужно судить только по их словам? Здесь не место вести спор на эту тему, сопоставлять речи Сталина с его реальным поведением до поворота 1928 г. Выделим основное: чтобы не говорил и что бы не делал Генеральный секретарь в указанные годы -- все было подчинено борьбе за единоличную власть, за разгром инакомыслящих в партии, за превращение последней в "приводной ремень" своей диктатуры.

Ленин не зря боялся того, "чтобы конфликты небольших частей ЦК могли получить слишком непомерное значение для всех судеб партии". Произошло худшее. Не просто в борьбу, а в драку были искусно и искусственно вовлечены самые широкие массы коммунистов. Подготовка к съездам и сами заседания (будь то XIII, XIV или XV съезды) концентрировали внимание правящей партии (да и всей советской общественности) не столько на животрепещущих вопросах развития общества, сколько на внутрипартийных разногласиях, возведенных в абсолют. Под флагом высоких идей, под видом борьбы за ленинское единство большевиков, защиты классовых интересов победившего пролетариата в партии насаждались порядки и нравы, характерные для административно-командной системы.

Монополия политической власти, сращивание партийного и хозяйственного аппаратов уже сами по себе противоречили принципам нэпа, осложняли и срывали их осуществление. Коммунисты, действительно, становились бюрократами. Одни -- в партийном аппарате, другие -- в государственном. Нездоровая атмосфера затрудняла и без того небывало сложную деятельность ВСНХ, Госплана, Наркомфина.

Вспомним драматическую судьбу Ф. Э. Дзержинского. Пламенный чекист, он одновременно в начале двадцатых годов возглавлял Наркомат путей сообщения, а с февраля 1924 года -- ВСНХ СССР. При нем штаб советской индустрии стал ревностным поборником такого разверты-вания нэпа, которое обеспечивало смычку города и деревни, бескризисное возрастание роли промышленности в жизни страны. Невозможно представить, сколько энергии

потратил Дзержинский на осуществление политики снижения розничных цен, на борьбу за опережающий рост производительности труда по отношению к зарплате, на подготовку планов большого капитального строительства.

Увы, не меньше сил ушло на преодоление совсем иных препятствий. Сохранилось письмо Дзержинского Куйбышеву, датированное 3 июля 1926 года. Анализируя недостатки в управлении, он пишет: "Существующая система --пережиток. У нас сейчас уже есть люди, на которых можно возложить ответственность. Они сейчас утопают в согласованиях, отчетах, бумагах, комиссиях. У нас сейчас за все отвечает СТО, П/бюро. Так конкурировать с частником, и капитализмом, и с врагами нельзя. У нас не работа, а сплошная мука. Функциональные комиссариаты с их компетенцией -- это паралич жизни и жизнь чиновника-бюрократа. И мы из этого паралича не вырвемся без хирургии. Это будет то слово и дело, которого все ждут. И для нашего внутреннего, партийного положения это будет возрождение".

Особенно больно давалась ему полемика с теми членами ЦК и Политбюро, которые втянулись в соперничество и вопреки своему партийному положению занимались не столько политикой, сколько политиканством. Складывалась крайне противоречивая ситуация: критика руководства ЦК означала укрепление позиций Троцкого, Зиновьева, Пятакова, чего Дзержинский не хотел. "Как же мне, однако, быть? -- горестно вопрошал он своего старого товарища и со всей откровенностью выражал опасение, если не найдем правильной линии в управлении страной и темпа, "страна тогда найдет своего диктатора, похоронщика революции, -- какие бы красные перья ни были на его костюме..."

В том же месяце "железного Феликса" не стало. Он умер через несколько часов после взволнованного выступления на Пленуме ЦК ВКП (б), где, по сути дела, изложил те же мысли.

Согласитесь, мысль о "похоронщике революции" для 1926 г. не случайна. Но кого мог иметь в виду опытнейший чекист, преотлично знавший расстановку сил в верхних эшелонах власти? Троцкий, Зиновьев, Каменев уже сходили с политической арены. Руководящую роль играл, как позднее стали говорить, дуумвират -- Сталин и Бухарин. Дзержинский хорошо знал каждого и он не мог не видеть явное различие их "весовых категорий".

К исходу 1927 г. картина еще более прояснилась.

XV съезд партии дружно проголосовал за исключение из рядов ВКП(б) вчерашних сподвижников Ленина. Революционер номер два, каким Троцкий считался всего лишь несколько лет назад, был объявлен оппортунистом. Триумф Генерального секретаря был очевиден. Он держался непринужденно, шутил, вновь прославлял волю и единство большевиков, верность заветам Ильича. Манера общения внушала уверенность в лидере, и это во многом определяло настрой делегатов.

Положение Сталина было, действительно, прочным, как никогда. Вместе с ним, точнее в его фарватере, шла сплоченная группа соратников, занимавшая командные должности в партийно-государственном аппарате. Ворошилов был наркомом обороны, Молотов и Каганович возглавляли организационно-партийную работу. Руководителем ГПУ стал надежный и исполнительный Менжинский. Председателем ВСНХ СССР -- главного штаба промышленности -- работал теперь Куйбышев. Сослуживцы знали, что их спокойный, внимательный к людям начальник всегда идет за Сталиным. Таким же слыл и горячий Орджоникидзе, занявший в 1926 г. пост председателя ЦКК ВКП(б) и наркома рабоче-крестьянской инспекции (а заодно заместителя председателя Совнаркома СССР). С 1926 г. у руля внешней и внутренней торговли находился преданный Микоян. Всесоюзный староста Калинин (председатель ЦИК СССР) нередко слыл либералом, но и он, по собственному признанию, "всегда голосовал с товарищем Сталиным". Не было у генсека в ту пору и сколько-нибудь серьезных расхождений с Кировым, Постышевым, Косиором, Эйхе и другими секретарями ведущих губернских парторганизаций.

Сталин мог полностью рассчитывать и на поддержку Бухарина, Рыкова, Томского, будущих ответчиков за так называемый правый уклон. Но... после XV съезда ВКП(б) содружество с ними больше не было для генсека необходимостью. Во всяком случае есть все основания полагать, что в дуумвирате он, наконец, не нуждался. Прежняя коалиция зижделась, главным образом, на совместной борьбе с левой оппозицией. Когда же задача оказалась решенной, потаенные расхождения между Сталиным и Бухариным вышли на первый план. Пожалуй, лучше других эти коллизии политической истории большевизма и советского народа в целом раскрыл американский исследователь Р. Такер. В обширном труде, посвященном жизни Сталина, он убедительно показал суть принципиаль

ных расхождений между линией на медленное, эволюционное движение крестьянской России к аграрно-ксоператив-ному социализму и курсом на ускоренное преобразование страны, быстрое строительство, возможное лишь в случае революционного подхода и даже экстраординарных мероприятий. И когда в 1929 г. Сталин публично обвинит Бухарина в том, что тот "убегает от чрезвычайных мер, как черт от ладана", он тем самым с предельной ясностью обнажит корни неизбежного раскола между ними.

Примерно то же самое пишут многие авторы. Такер пошел дальше. Поездку генсека в Сибирь, его призыв к миниколлективизации он справедливо трактует как сознательные действия, призванные спровоцировать широкое неповиновение крестьян. Сопротивление деревни, в свою очередь, должно было стать оправданием и стимулом для принятия еще более радикальных мер, кульминацией которых задумывалась массовая кампания повсеместного насаждения колхозов и совхозов. Может, кому-то такая оценка событий покажется спорной. Но разве в жизни произошло что-либо другое?

Избрав столь авантюрный политический курс, его организатор намеревался выиграть и последний раунд в борьбе за единоличную власть. Стратегия борьбы не была ноной. Как всегда, Сталин, опираясь на соратников, на аппарат, надеялся вовлечь в борьбу всю партию. В данном случае намечалась политика, прямо противоположная общеизвестным взглядам Бухарина на перспективы и методы экономического развития страны, переустройства крестьянской жизни. Принятие партией курса на чрезвычайные меры автоматически ставило Бухарина и его единомышленников в положение оппозиционной группы.

Разделяя приведенные соображения, следует еще раз заметить, что начинавшийся в 1928 г. поворот в политике был не столько вызван осложнениями в хлебозаготовках, сколько спецификой внутрипартийной борьбы, неуемной страстью Сталина любой ценой упрочить свое положение, добиться безраздельной власти и править единолично. И отнюдь не кризисы нэпа толкали руководство на свертывание политики, провозглашенной "всерьез и надолго". Такое утверждение, исходящее от ряда историков, сеет иллюзии, будто в 20-е годы в ходе осуществления этой политики сложилась целостная система, сформировалось нечто цельное, охватываемое понятием "Россия нэповская".

В реальной жизни мероприятия, связанные с кооперированием, возникновением смешанной экономики, использованием частного капитала и рыночных отношений, с внедрением хозрасчета и самоокупаемости государственных предприятий, с соревнованием укладов между собой осуществлялись непоследовательно, без комплексного плана, без той энергии и целеустремленности, которая обычно характеризовала большевиков. Поэтому правильнее говорить не о кризисах нэпа, имевших место, например, в 1923 г., в 1925/26 гг., на рубеже 1927-- 1928 гг., а о просчетах главным образом субъективного свойства, вызванных в конечном счете противоборством сил, определявших действия руководства в центре и на местах.

Отмеченная непоследовательность нервировала аппарат управления, болезненно отражалась и на поведении широких слоев населения, поскольку ни в городе, ни в деревне не было должной стабильности, твердой уверенности в завтрашнем дне. Цены то и дело менялись; нехватка промышленных товаров приобрела хронический характер. Вопреки лозунгам Октября социальная напряженность не уменьшалась, что толкало рабочих, служащих, крестьян на неприятие нэпа, который они ассоциировали с неравенством, засилием спекулянтов, кулаков, нэпманов, совбуров, т. е. новой буржуазии.

Обещание в этих условиях быстрых перемен, постановка конкретных задач, требующих почти сиюминутных решений, гарантировали весьма массовую поддержку. Сталин сыграл и на этом. Воздадим ему должное. К повороту он подготовился серьезно.

Атака на правых началась задолго до того, как их вождями нарекли Бухарина, Рыкова, Томского. В газетах, на собраниях речь шла о людях, не понимающих важность быстрых темпов переустройства общества, роли тяжелой промышленности в этом деле, наличии хлебных резервов. Все сильнее звучала тема обострения классовой борьбы. Звучало убедительно: социализм набирает вес, его противники не хотят смириться, объединяются, их сопротивление растет: агонизирующий зверь особенно опасен. Но опасны и те, кто не понимает перемен или даже начинает их бояться. Маловерам и паникерам надо дать сокрушающий отпор, какие бы посты они не занимали.

Так, исподволь, вполне организованно массы подводили к тому часу, когда можно будет персонально назвать руководителей, уклонившихся от генеральной линии пар

тии, отступивших от Ленина, тормозящих движение масс к новой жизни. Механизм обработки общественного сознания действовал безотказно на всех уровнях. Поначалу даже Бухарин выступал с речами и статьями против опасности справа. Можно только дивиться тому, с каким опозданием он увидел направление удара.

Стратегическую суть поворота, масштабность замысла часто недооценивают и в наши дни. Если верить Р. Медведеву, то административный нажим в начале 1928 г. был вынужденней реакцией. "Несомненно, -- утверждает автор, --Сталин поначалу не собирался сделать чрезвычайные меры основой политики в деревне на длительное время. Своими директивами он хотел, по-видимому, лишь попугать кулачество и сделать его более уступчивым". Итак, в одном случае, "несомненно", в другом -- "по-видимому". А где же доводы? Фактически их нет, ибо нельзя же доказательство видеть в высказывании самого Сталина, сделанном несколько позднее, когда он говорил о нежелательности повторения подобных акций.

Большинство историков рассматривает ту же проблематику много более обстоятельно. И все же так называемый кризис хлебозаготовок чаще всего оценивается в отрыве от других важнейших событий того времени.

В самом деле, неужели случайно совместились начало чрезвычайщины в деревне с пересмотром планов развития промышленности, Шахтинским процессом, наконец, высылкой Троцкого и большой группы его сторонников?

В марте 1928 г. Политбюро рассмотрело финансовый план на текущий хозяйственный год, начавшийся 1 октября 1927 г. Позади уже было 6 месяцев напряженной работы. Председатель Совнаркома, понимая ограниченность оставшегося времени, серьезных перемен не предлагал. Неожиданно он подвергся критике за невнимание к машиностроению и металлургии. Тут же была назначена комиссия в составе Орджоникидзе, Куйбышева и Кржижановского для изыскания дополнительных вложений в капитальное строительство. Рыков в нее уже не вошел. Комиссия поручение выполнила; центральное место в ее предложениях заняли строительство Сталинградского тракторного завода, Уральского завода тяжелого машиностроения, Кузнецкого металлургического комбината, Рост-сельмаша и ряда других больших предприятий. Удельный вес расходов на капитальное строительство в общих затратах на развитие промышленности только за один год удваивался, достигая почти 27 %. Первый практи

ческий шаг к сталинской индустриализации состоялся.

В том же месяце газеты сообщили о раскрытии в Шахтинском округе Донбасса вредительской организации, занимавшейся экономической контрреволюцией. Подробнее этот вопрос будет освещен в следующем разделе. Здесь же заметим следующее: суд над инженерно-техническими работниками завершится лишь в июле, однако с помощью газет, партсобраний, разных активов и совещаний уже обсуждается и осуждается деятельность диверсантов, связанных, конечно, с капиталистическим Западом. Нагнетается атмосфера страха и раздражения. В апреле 1928 г. пленум ЦК ВКП (б) рассмотрит итоги "Шахтинского дела" (уже итоги!). Генсек (как теперь установлено, он был главным режиссером этого судебного спектакля) наставлял партию и весь народ: "Шахтинское дело знаменует собой новое серьезное выступление международного капитала и его агентов в нашей стране против Советской власти. Это есть экономическая интервенция в наши внутренние дела". Так говорил руководитель партии, лучше кого-либо знавший абсурдность и фальшь обвинений в адрес невиновных работников, в корыстных целях посаженных на скамью подсудимых. Знал он и другое. В Донбасс выезжала комиссия ЦК ВКП (б) -- Каганович, Молотов, Томский, Ярославский. Только Томский, возглавлявший советские профсоюзы, постарался объективно взглянуть на положение вещей. Почти на каждом предприятии он увидел бесхозяйственность, техническую неграмотность, обычную небрежность и не отнес это "к злому умыслу руководителей". Впрочем, остальные члены комиссии отнесли. Украинские работники ОГПУ тоже правильно поняли Сталина. И хотя в Политбюро некоторые расхождения в оценках Шахтинского дела выявились, ни Бухарин, ни Рыков, ни Томский фактическую сторону дела сомнению не подвергли. Тем самым генсек одержал еще одну очень важную для себя победу. Американский историк С. Коэн правильно подметил суть выигрыша. Сталин дискредитировал бухаринскую политику гражданского мира и сотрудничества. Одновременно он ставил в неловкое положение Рыкова, под чьим началом в государственном аппарате работало большинство старых специалистов. Частично был задет и Томский, поскольку профсоюзы тоже отвечали за работу спецов.

По воздействию на политическую жизнь страны Шахтинское дело вряд ли уступало проблеме хлебозагото

вок. Оно действительно помогло выдвинуть кровавый тезис о том, что по мере продвижения к социализму сопротивление врагов Советской власти будет расти, классовая борьба будет обостряться. Значит, репрессии неизбежны. Взаимосвязь чрезвычайных мер в экономической сфере и политической жизни получала свое обоснование. Зерна падали на подготовленную почву.

Аппарат тонко улавливал характер перемен. Именно в 1928 г. заместитель наркома рабоче-крестьянской инспекции РСФСР Н. Янсон направил Генеральному секретарю письмо. В нем четко излагались предложения о массовом применении труда заключенных на земляных работах, на стройках, особенно в отдаленных районах. Центральное место занимала мысль об использовании осужденных на заготовках леса, экспорт которого давал столь необходимую валюту. Поистине зловещим выглядит в письме то место, где говорится о развертывании лагерей на 1 млн. человек. В тексте они названы "экспериментальной емкостью".

Что и говорить: документ страшный и симптоматичный. Посмотрите еще раз. Письмо составляет не работник судебных органов, ГПУ и т. п., а один из руководителей рабоче-крестьянской инспекции. Отправляет его не в Совнарком или ЦИК СССР, а Генеральному секретарю ЦК ВКП (б). Здесь все казалось перевернуто вверх ногами. Однако никакого театра абсурда нет, ибо все делалось по правилам того времени. Можете не сомневаться, Сталин одобрил действия Янсона (вскоре тот станет наркомом юстиции РСФСР); идея создания "экспериментальных емкостей" быстро получит достойное развитие. В частности, экспорт деловой древесины увеличится с 1 млн. кубометров в 1928 г. до 6 млн. кубометров ежегодно в первой половине 30-х годов.

Мы никогда не узнаем, подсчитывал ли Янсон экономическую эффективность своего предложения, родившегося одновременно с тезисом о неизбежности обострения классовой борьбы. А может, предложение было инспирировано. Случалось ведь и такое. Чего не делали ради светлого будущего... Судьба же самого Янсона известна. "Эксперимент" с "емкостями" коснулся и его. В 1938 г. старого большевика расстреляли. Разумеется, не за письмо десятилетней давности.

Возвращаясь к 1928 г., добавим: Сталин извлек выгоду даже из такой акции, какой была ссылка Троцкого в Алма-Ату и высылка группы его активных сторонников

(почти 30 человек). В контексте общего поворота к чрезвычайным мерам разгром левой оппозиции как бы подкреплял тезис о неизбежном обострении классовой борьбы, о переходе в стан противника тех, кто отрицает возможность строительства и победы социализма в одной стране, рушит единство партии, идет на ее раскол во имя личных амбиций.

Вскоре многие вчерашние фракционеры полностью признали свою неправоту и подали заявления с просьбой о восстановлении в ВКП (б); крах левой оппозиции как политической силы стал свершившимся фактом. Наибольший резонанс имело возвращение в партию Пятакова и назначение его торговым представителем СССР во Франции. Всем инакомыслящим предлагалась своего рода дилемма: Алма-Ата или Париж.

Нет, не случайно упомянутые акции проводились одновременно. И изучать их тоже следует комплексно. Переплетаясь между собой, усиливая друг друга, они качественно меняли общественно-политическую жизнь всех слоев населения в городе и деревне. В массовом сознании миллионов людей нарастало ощущение коренных перемен, начавшихся в обществе.

Если мы с учетом этих обстоятельств еще раз обратимся к литературе о хлебном кризисе (о нем пишут больше всего), то увидим излишне одностороннее увлечение темой. Превалирует рассказ о репрессивной политике не только по отношению к кулаку, но и к среднему крестьянству, суммируются сведения о массовых обысках, арестах, изъятиях даже семенного зерна, скота, инвентаря. Так было в Сибири, где побывал генсек, это же происходило на Урале (здесь пребывание Молотова обернулось отстранением от работы 1157 человек). На Северном Кавказе за период с января по март 1928 г. было осуждено по обвинению в сокрытии хлебных запасов и спекуляции 3424 работника, в Сибирском крае -- 1589 и т. д.

До конца 80-х годов подобные сведения лишь случайно могли появиться на страницах советской печати. Даже во времена хрущевской оттепели аграрники не успели выпустить обобщающие труды по истории коллективизации. Поэтому легко понять нынешнюю тягу исследователей к статистике, к выявлению цифровых показателей трагической судьбы отечественной деревни. Но не менее важно обратить внимание и на степень организованности тех мероприятий, которые обрушились тогда на деревню.

Перед нами подшивка газет, выходивших в Казахстане в те дни. Читаем одну из них: "Кулак и спекулянт самые злейшие и самые опасные враги. В борьбе с ними не может быть никаких церемоний... Мы не можем сейчас допустить, чтобы кучка отъявленных врагов Советской власти набивала себе карманы, играя на срыве хлебозаготовок". Сразу же оговоримся. Наше внимание привлекло не содержание заметки, а дата выхода газеты "Советская степь" --17 января 1928 г. Сталин еще не доехал до Сибири, Молотов -- до Урала, а зарницы поворота к чрезвычайщине уже полыхают, в частности, в далеком Казахстане. Значит, директивы из Москвы получены, в том числе датированная 6 января 1928 г. и подписанная Генеральным секретарем. Призыв к насилию подхвачен. Вот заголовки, типичные для газет: "Кулак вредит бедноте", "Кулак скрывает хлеб", "Шакалы Голодной степи" (начался суд над байско-кулацким товариществом "Земля и труд"); "Кулаков и баев выбросили вон"; "Удары по вредителям заготовок"...

Так изо дня в день печать, партийные организации формировали образ врага. Результат не замедлил сказаться. Вскоре та же "Советская степь" поведала о завершении конфискации в Актюбинском округе. Здесь "У 60 баев-полуфеодалов" кроме скота были изъяты "сельхозинвентарь и разное имущество, как-то: юрт 16, землянок 11, сенокосилок 6, конных грабель 4, лобогреек 7, ковров 26, кошм 26 и т. д." И не заметила редакция того, сколько "эксплуататоров" жили в землянках; лишь немногие из них имели... сенокосилки, конные грабли, ковры да кошмы. Зато секретарь крайкома Компартии Казахстана Ф. И. Голощекин писал в газету "Правда": "Вся кампания проводилась казахской частью нашей организации. Казахские коммунисты выдержали революционный экзамен, твердо стояли на революционном посту".

Через четыре года Голощекин доведет практику насильственных изъятий скота, имущества, продовольствия до "совершенства". В Казахстане начнется страшный голод, последствия которого сказываются поныне. Достаточно сказать, что в 1932--1933 гг. численность коренного населения сократилась примерно на 1,1 млн. человек, а всего умерло около 1,7 млн. жителей республики. Но это произойдет потом, а в 1928 г. еще только накапливается опыт, формируются кадры, складывается психология, без которых массовый произвол невозможен.

Причем на местах неизменно находились работники

аппарата, группы людей, склонные к забеганию вперед, к выдвижению задач, для решения коих не было ни сил, ни условий. Что, например, побудило руководителей Компартии Казахстана выдвигать требование конфискации 1500 хозяйств? ЦК ВКП (б) не поддержал. Как говорил Голощекин, "ограничил нас". Цифру снизили до 700. Но середняки уже были напуганы, продавали скот, готовились к откочевкам. Пришлось официально заверять население, что слухи распускают провокаторы, раскулачивания не будет, а конфискация коснется лишь крупнейших баев".

Не будем, однако, во всем винить местный аппарат.

Изучая документы тех лет, нельзя не увидеть, как сверху во всех республиках и областях вполне целенаправленно поддерживалась линия на скорейшую ликвидацию частного капитала и остатков эксплуататорских классов. Кулаки, нэпманы, баи, баи-полуфеодалы -- все они считались злейшими врагами социалистического строительства. Даже на партийных съездах и совещаниях звучали призывы бороться с ними не с помощью законов, а с учетом революционной целесообразности. Тезис об обострении классовой борьбы разжигал страсти, толкал к немедленным действиям, гарантировал поддержку государства. Было бы ошибкой не замечать и глубокой тяги значительной части крестьян к коллективному хозяйству. В итоге политика проведения чрезвычайных мер встречала в деревне не только сопротивление, но и определенную поддержку.

И все же решающую роль в проведении такой политики сыграла партийная дисциплина, скреплявшая собой действия сотен тысяч коммунистов города и деревни, прокуратуры и суда, местных советов, милиции и армии. Вот где проявлялась подлинная сила аппаратного режима, который охватывал собой в равной мере и номенклатуру, и всех, кто работал в крайкомах, губкомах, районных комитетах, непосредственно в первичных организациях.

С высоты 90-х годов несложно говорить о противоречиях такой системы, самого образа жизни правящей партии, об извращениях и прямом обмане, которые высшие органы ввели в повседневную практику задолго до конца 20-х годов. Но разве будущие лидеры так называемого правого уклона не знали в свое время о существовании "тройки" в составе Политбюро? Позднее все они были членами "семерки", тайно организованной для отсечения Троцкого. Или Бухарин забыл, как вместе с Преоб

раженским написал "Азбуку коммунизма"? То была популярнейшая книжка, излагавшая для многомиллионных масс суть и дух партийной программы, принятой в 1919 г. Пронизанная идеями военно-коммунистической идеологии, она ориентировала на быстрое строительство социализма, в котором нет рыночных отношений, налажен прямой продуктообмен, государство выступает единым собственником всего произведенного, главным субъектом революционных преобразований.

Введение нэпа потребовало переработки едва ли не всех глав. Сделать это не удалось, а с помощью небольших корректив изменить прежний настрой книжки было невозможно, и она продолжала воспитывать ярых сторонников административно-командной системы руководства как партией, так и страной. Хотел того Бухарин или нет, но вместе со всеми членами Политбюро он прививал партии те же манеры поведения, те же достоинства и недостатки, которые характеризовали все руководство.

Возможно поэтому "правые уклонисты", выступив против чрезвычайных мер в сельском хозяйстве и максимальных вложений в строительство тяжелой индустрии, поднявшись на публичный спор с Генеральным секретарем, открыто к партии не обратились, а в печати пользовались эзоповским языком. Спорили и ругались лишь на заседаниях Политбюро, на Пленумах ЦК, обменивались секретными письмами, т. е. сознательно скрывали свои разногласия даже от коммунистов. Неужто Бухарин, Рыков, Томский надеялись переубедить Сталина и его команду в личных контактах? Или надеялись на поддержку членов ЦК?

Внешне столкновение напоминало перетягивание каната. Сталин временами шел на уступки, давал заверения в верности принципам нэпа, а на практике масштабы начавшегося поворота разрастались. По мнению многих специалистов, в том числе С. Коэна, крупнейшего знатока биографии Бухарина, позиции последнего были достаточно сильны, и летом 1928 г. положение генсека было чуть ли не критическим. Но присмотритесь, с помощью каких источников делаются подобные умозаключения. По сути дела с помощью косвенных свидетельств, воспоминаний излишне субъективный характер которых очевиден, наконец, с помощью письменных записей Каменева, сделанных им в связи с их разговором с Бухариным. Встреча состоялась 11 июля 1928 г. Сам факт этой встречи убеждал, сколь растерян недавний обвинитель Камене

ва, ближайший соратник Сталина по борьбе с оппозицией в 1923--1927 гг.

Оценивая разговор вчерашних сторонников, едва ли не все историки воспроизводят мнение Бухарина о расстановке сил в руководстве, о наличии у него влиятельных сторонников, о колебании ряда членов Политбюро и т. п. Думается, куда более важным было суждение о стратегии Сталина. Лидер "правых" осознал дилемму: "Выступать в открытую или не выступать? Если выступим, нас срежут как отщепенцев. Если не выступим, нас срежут несколькими шахматными ходами и взвалят на нас вину, если в октябре не будет хлеба".

На наш взгляд, Бухарин, Рыков, Томский лучше знали свою партию и обстановку в стране, нежели это представляется многим нынешним авторам. Слов нет, положение Сталина и его окружения было очень сложным. Но главная трудность определялась не сопротивлением группы членов Политбюро. Трудным, более чем трудным оказался поворот к новой стратегической линии, призванной ускорить революционное преобразование общества. Требовалось время для переориентации самой партии, общественных организаций, для разъяснительной работы среди населения, в первую очередь в пролетарских центрах. Большое значение придавалось Коминтерну. Сталинцы со своими задачами справились. Маневрируя в Политбюро, в ЦК, рассылая документы, составленные в примирительном духе, они нейтрализовали лидеров "уклона", на время успокоили деревню. Мобилизация партаппарата позволила успешно провести в 1928 году очередные съезды комсомола, профсоюзов и Конгресс Коминтерна. Одновременно отстранялись от прежней работы и переводились на второстепенную многие руководители, близкие к Бухарину, Рыкову, Томскому. Имена последних (в качестве правых) еще не фигурировали в печати. Но весь ход VI Конгресса Коминтерна, закончившегося в сентябре 1928 г., нападки на председателя Исполкома, разговоры о нем в кулуарах сомнений не вызывали: Бухарин потерял доверие ВКП(б) и будет заменен (что и произошло весной 1929 г.). А на VI съезде профсоюзов в руководство ВЦСПС были кооптированы Каганович и еще несколько партийцев подобного настроя. Протесты Томского поддержки не получили. Его даже избрали председателем. Но, отлично понимая происходящее, он от работы самоустранился.

Ныне о причинах стремительного восхождения Стали

на к единовластию говорится и пишется как никогда много. Однако мало изучаются его самооценки. Между тем они поучительны. Прислушаемся к одной из них. В 1937 г. в узком кругу своих приближенных он сказал прямо: "Известно, что Троцкий после Ленина был самый популярный в нашей стране. Популярны были Бухарин, Зиновьев, Рыков, Томский. Нас мало знали, меня, Молотова, Ворошилова, Калинина. Тогда мы были практиками во времена Ленина, его сотрудниками. Но нас поддерживали средние кадры, разъясняли наши позиции массам. А Троцкий не обращал на эти кадры никакого внимания. Главное в этих средних кадрах. Генералы ничего не могут сделать без хорошего офицерства".

Так, не мудрствуя лукаво, вождь в редкую минуту откровения признал решающую роль аппарата в формировании режима личной власти. Посмотрите еще раз на перечень упомянутых "генералов". Первым идет Троцкий. Дело тут не в хронологии. Самый популярный после Ленина, он был и самым тяжелым противником Сталина. Таким оставался и после высылки в Алма-Ату, и после изгнания за границу в 1929 г. С Зиновьевым и Каменевым было уже проще. После крушения этих титанов ленинской гвардии группа Бухарина не представляла для Сталина тех трудностей, которые якобы выпали на него в заключительный час утверждения собственной диктатуры.

Можно спорить, кто из названных соперников был сильнее, у кого было в партии и стране больше сторонников, но бесспорно главное: Сталин на исходе 20-х годов намного превосходил генсека, избранного в 1922 г. Превосходил опытом, изощренностью, организационными возможностями, сознанием превосходства над окружением, разросшимся чувством безнаказанности. Не нужно забывать и о том, сколь стремительно и безостановочно восходила его звезда -- от одного из рядовых членов партийного руководства в 1917 г. до первого человека в партии и стране. Да только ли в стране? Его образ мыслей, действий пронизали собою и Коминтерн. В 1929 г. Клара Цеткин, оставаясь одним из ведущих деятелей германского революционного движения, с предельной откровенностью писала, что этот международный центр превратился "из живого политического организма в мертвый механизм, который, с одной стороны, проглатывает приказы на русском языке и, с другой, выдает их на различных языках, механизм, превративший огромное всемирно-историческое знание и содержание русской революции в правила Пиквикского клуба".

Не будем приписывать сию "заслугу" одному человеку, но не будем и умалять вклад Генерального секретаря ЦК ВКП (б), который уже в 1929 г. благосклонно разрешил приветствовать себя как вождя мирового пролетариата.

Невозможно поверить, будто окружение генсека, Центральный Комитет, партаппарат, вся партийная общественность не учитывали этих обстоятельств в пору шумной провокационной кампании против "правого уклона". А ведь мы не сказали еще об одном приводном ремне в политическом механизме Сталина. Уже в начале 20-х годов, едва став генсеком, он прочно связал работу некоторых звеньев ГПУ непосредственно с практикой собственной борьбы за власть. И задолго до Шахтинского процесса развернулась слежка за членами оппозиции. Потом их начали преследовать, незаконно высылать. Сфабрикованные таким образом материалы официально использовались для "разоблачения" сначала "левых", потом "правых". Шахтинский процесс развязал руки организаторам таких дел. Начались массовые аресты "вредителей", которых обнаруживали буквально во всех отраслях промышленности. И нужно откровенно признать, что при наличии определенной растерянности, разных форм пассивного сопротивления, массового протеста подобного рода беззакония не встречали. Наоборот, в печати, на собраниях действия чекистов получали одобрение, чаще всего отражавшее подлинное отношение к "спецам".

Между прочим, Бухарин числился членом коллегии ГПУ. Мог бы догадаться о последствиях своей встречи с опальным Каменевым. Видимо, растерялся, нервничал сверх меры, даже разрешил Каменеву делать записи по ходу беседы. Может, не стоит гадать, в силу каких причин содержание дошло до Сталина? Разразился неприличный скандал, усугубивший противостояние сторон и активно настроивший против "правых" все руководство.

Сегодняшнее обращение к архивным документам, прежде недоступным, помогает понять, почему на устранение Троцкого, Зиновьева, Каменева ушло не менее пяти лет, а разгром "правого уклона" потребовал год с небольшим. Высвечивается и стиль борьбы сталинской группы за свое упрочение, а потому и за радикальный отказ от нэпа, во имя чего (по старинке) создавался образ врага. В результате облегчалась мобилизация сил партии, рабочего класса, значительных слоев крестьянства на ликвидацию кулачества, последних эксплуататоров, противников индустриа

лизации, их идейных вдохновителей и организаторов. Иначе говоря, если бы "правого уклона" не было, его следовало придумать. В принципе так и произошло.

С тех пор в нашей литературе преобладает мнение, будто дальнейший подъем промышленности на рельсах нэпа не имел перспективы. Довод прост: начиналось новое строительство в таких масштабах, которые требовали иных способов изыскания средств и принципиально других методов управления. Идет этот довод от тех времен, когда было принято ссылаться только на Сталина и на его сподвижников. Цитаты наконец исчезли. А вывод остался. Мол, возможности нэпа были исчерпаны самим ходом восстановления народного хозяйства. Порой приводятся цифры, характеризующие износ оборудования, сравнительно невысокую эффективность производства, дороговизну нового строительства, нехватку квалифицированных специалистов и т. п. В отдельных случаях говорится даже о... развале промышленности, чуть ли не ее агонии. Непременно используется довод о военной угрозе, якобы ставшей реальностью в 1927 г. Выходит так, будто сама отсталость экономики и капиталистическое окружение делали неизбежной постановку вопроса о скачке, о сверхнапряжении сил народа, об использовании приемов и методов "военного коммунизма" во имя быстрейшего преодоления разрыва со странами развитого капитализма. На словах получается как бы объяснение причин, породивших административно-командную систему, а на деле (независимо от желания авторов) -- ее оправдание, разумеется, с тривиальными оговорками об отрицательном отношении к репрессиям, к массовому нарушению законности, к сталинизму в целом.

Приходится снова повторить: многие историки, экономисты, философы, публицисты словно не видят прямой связи между внутрипартийной борьбой и выбором пути хозяйственного и социально-политического развития страны. Схватка за единовластие, которая развернулась в 1923 г., когда главным врагом был объявлен Троцкий, и закончилась в 1929 г. поражением группы Бухарина, причинила невосполнимый урон практике начинавшегося движения на рельсах нэпа, делу индустриального преобразования страны. Свертывание внутрипартийной демократии быстро реанимировало привычки и методы десятилетней давности, стимулировало командное руководство, изживало сам дух состязательности, предприимчивости, плюрализма, поиска альтернатив.

Едва ли нужно объяснять, какие слои населения и аппарата чувствовали себя в этих условиях все более вольготно. Если Л. Б. Красин и Г. Я. Сокольников выступали против автаркии и предлагали плановую работу приспособить к рынку, то Г. М. Кржижановский и С. Г. Стру-милин жестко ратовали за противоположное. Экономисты В. А. Базаров и Н. Д. Кондратьев выдвигали идею оптимума, настойчиво показывали опасность чрезмерного отрыва тяжелой индустрии от легкой, писали о необходимости соблюдения пропорций между новым строительством и темпом роста сельского хозяйства. Тем временем А. М. Лежава, возглавлявший Госплан РСФСР, прямо говорил о нехватке средств, побуждающей форсировать подъем одних отраслей за счет остальных. "Это будет,-- подчеркивал он,-- систематическим диспропорциональным ведением нашего хозяйства. Мы сознательно будем вести наш корабль в различные диспропорции: сегодня одни, завтра другие". В 1927 г. Микоян хвастливо отмечал, что "крестьянская стихия, крестьянский хлебный рынок находятся целиком и полностью в наших руках, мы можем в любое время понизить и повысить цены на хлеб, мы имеем все рычаги воздействия в своих руках..." Вскоре он публично заявил о достижении высот, "когда становится возможным сознательное регламентирование меновых норм. Мы уже сейчас практикуем государственное нормирование цен по ряду важнейших продуктов сельского хозяйства и промышленности".

Увы, нарком внутренней и внешней торговли выражал отнюдь не свою сугубо личную точку зрения. Фактически это была линия, которую упорно проводило большинство членов ЦК и Политбюро ЦК ВКП(б) того времени. Можно ли в таком случае изучать политику, игнорируя или сводя к минимуму роль субъективного фактора? Вспомним еще раз события 1928 г. Выступая весной с разъяснением положения на хлебном, как он говорил, фронте, Сталин предостерег от любых мыслей насчет замедления темпов развития индустрии. Наоборот, ставилась задача сохранить намеченные темпы и развивать их дальше. А ведь в крупной промышленности подошли вплотную к 25 % роста. Дальнейшее форсирование обостряло проблему накоплений. Выход был предложен Сталиным в речи на июльском (1928 г.) Пленуме ЦК ВКП(б), опубликованной впервые только после войны. В ней он не просто затронул вопрос о переплатах деревни за подъем индустрии, но заговорил о "дани", о "сверхналоге" с крестьян

и связал эту проблему с необходимостью "сохранить и развить дальше нынешний темп развития индустрии". Одновременно в речи получил обоснование тезис об обострении классовой борьбы по мере продвижения страны к социализму.

Куйбышев понял эту линию еще в 1928 г. и сразу стал ее энергичным проводником. Не случайно именно ВСНХ было поручено составление промышленной части пятилетнего плана. "Вопрос о темпах,-- говорил Куйбышев,-- является важнейшим вопросом нашей партийной политики. Это принципиальный вопрос, по которому наша партия большевиков не должна делать ни малейших уступок". В той же речи, которая была произнесена в Ленинграде 19 сентября 1928 г., он повторял вслед за генсеком: "Чем успешнее будет идти дело социалистического строительства, тем в большей степени будет нарастать сопротивление и противодействие со стороны враждебных нам сил как внутри, так и извне.

Отмирание классов -- конечный результат всего нашего развития -- должно и будет, конечно, протекать в обстановке обостряющейся борьбы классов".

Значит, линия намечалась единая и для города, и для деревни. Методы ее реализации тоже совпадали: административный нажим, директивное планирование, безусловное подчинение центру, применение, если требуется, экстраординарных мер. Что ж тут оставалось от нэпа?

Главным оппонентом выступил Бухарин. Споры на закрытых заседаниях Политбюро, на пленумах ЦК в апреле и в июле 1928 г. остались позади. В "Правде" появилась его статья, названная спокойно, даже нейтрально "Заметки экономиста. К началу нового хозяйственного года". Автор твердо отстаивал решения XV съезда партии, ленинские идеи использования нэпа в интересах строительства социализма. Он по-прежнему стоял за возможно более бескризисное общественное воспроизводство в интересах пролетариата и его многомиллионного союзника. "Наивно полагать,-- писал Бухарин,-- будто максимум годовой перекачки из крестьянского хозяйства в промышленность обеспечит максимальный темп индустриализации. Нет, длительно наивысший темп получится лишь при таком сочетании, когда промышленность подымается на активно растущем сельском хозяйстве, обеспечивающем быстрое реальное накопление. Социалистическая индустриализация -- это не паразитарный по отношению к деревне процесс... а средство ее величайшего преобразования и подъема".

Автор справедливо писал о нарастающем дисбалансе между планами массового сооружения новых предприятий и наличием стройматериалов, о том, что деньги сами по себе не могут толкать промышленность вперед. Нужны кадры, техника, время на овеществление замыслов, иначе произойдет перенапряжение капитальных затрат, что повлечет за собой снижение темпов, свертывание начальных работ, усиление диспропорций между различными производствами и отраслями. Так можно лишь обострить товарный голод, а не изжить его.

"Заметки экономиста" заканчивались глубокими рассуждениями об общих сложностях реконструктивного периода, о наличии бюрократических преград, излишней гиперцентрализации, то есть о препятствиях, сдерживающих творчество масс. "У нас,-- заключает автор,-- должен быть пущен в ход, сделан мобильным максимум хозяйственных факторов, работающих на социализм. Это предполагает сложнейшую комбинацию личной, групповой, массовой, общественной и государственной инициативы".

В статье Бухарина практически отвергается предложенный Сталиным путь последующего преобразования экономики.

Здесь не обойтись без оговорки. В статье имя Сталина не фигурировало. Автор весь свой запал направил против троцкистов, которых он по-прежнему клял за тягу к перенапряженному развитию. Мимикрия Бухарина мало помогла делу. Многие читатели просто не поняли запал, ведь Троцкий уже был изгнан. А вот главный адресат, конечно, догадался. Поначалу промолчал. Почувствовал неуверенность автора? Или увидел алогизм своего нажима?

Ситуация складывалась непростая. 1 октября 1928 г. официально началось выполнение плана, намеченного на 1928/29--1932/33 гг. Но задания не были еще опубликованы, они не были даже утверждены. Что касается раздела по промышленности, то работа над ним находилась в разгаре. 7 октября 1928 г. Куйбышев в доверительном письме к жене рассказывает: "Вот что волновало меня вчера и сегодня: баланса я свести не могу и, так как решительно не могу пойти на сокращение капитальных работ (сокращение темпа), придется брать на себя задачу почти непосильную в области снижения себестоимости". Еще удивительнее очередное письмо, написанное 12 октября 1928 г., где он рассказывает, как после нескольких дней неудачных поисков получил задание --за ночь "да еще с обязательством к утру свести баланс по контрольным цифрам

(легко сказать!)". Кто же мог давать такое императивное указание председателю ВСНХ СССР? Ответ напрашивается только однозначный.

В ноябре на заседании правительства снова обсуждается проблема темпов, возможность максимального увеличения вложений в тяжелую индустрию. Рыков, руководивший обсуждением, бросил реплику насчет сохранения при этом рыночного равновесия. Куйбышев не согласился: "Говорить о полном равновесии спроса и предложения -- значит коренным образом переворачивать соотношение между тяжелой и легкой промышленностью, делать кардинальную ошибку с точки зрения перспектив развития... Несоответствие между спросом и предложением толкает промышленность на быстрое развитие, оно свидетельствует о росте благосостояния, являясь стимулирующим моментом для индустриализации".

Несостоятельность такого утверждения сегодня более чем очевидна. А в двадцатые годы руководители партии и страны видели в нехватке товаров характерную черту, даже определенное преимущество социалистической экономики. Некоторый избыток денежного спроса, считали они, не сдерживает подъем экономики, а, наоборот, заставляет промышленность увеличить выпуск продукции ради удовлетворения спроса. Экономисты, работники Наркомфина, ряд ученых отвергали такой тезис. С ними не посчитались. В результате открывался дополнительный простор для волюнтаризма в практике планирования и ценообразования. Некоторые диспропорции тем самым как бы узаконивались.

Дискуссии вокруг заданий на пятилетку продолжались, когда в ноябре 1928 г. состоялся Пленум ЦК ВКП (б), рассмотревший контрольные цифры на 1928/29 годы. Доклады Рыкова, Кржижановского, Куйбышева свидетельствовали о единодушии в определении темпов роста промышленности. Упор делался на ускорение, но с учетом реальных возможностей самой промышленности и других отраслей народного хозяйства. "Мы должны,-- отмечал Кржижановский,-- идти еще по тому фарватеру, который намечен предшествующими годами нашей работы, поворот руля нашей экономической политики сейчас не нужен".

Куйбышев вновь подтверждал, что основные средства для нового строительства даст сама промышленность. Касаясь предложений с мест о дополнительном увеличении заданий по чугуну, он выразил сомнение в целесообразности поправок ("нужно в этом отношении быть осторож

ным, потому что ошибка в данном случае посеет лишние иллюзии у остальных отраслей промышленности и может запутать их программы на этот год"). К удивлению ряда делегатов, знавших Куйбышева как ревнителя интересов тяжелой индустрии, руководитель ВСНХ выразил сожаление в связи с урезкой ассигнований на текстильные фабрики.

Председатель Совнаркома Рыков, одобряя высокие темпы, высказался за увязку этого вопроса с проблемой качества выпускаемой продукции, снижения ее себестоимости, выразил тревогу в связи с нехваткой стройматериалов, с трудностями в решении зерновой проблемы. Он же выразил протест против утверждения, будто обострение классовой борьбы неизбежно. Имея в виду общие сложности 1928 года, Рыков подчеркнул: "Эти затруднения не могут иметь возрастающего характера и во всяком случае не вытекают из самой сущности советской экономики и переходного периода".

Теперь, по прошествии десятилетий, легко увидеть явную тенденциозность многих членов ЦК. Тема обострения классовой борьбы поистине затмевала у них все остальные проблемы. Самые большие трудности в проведении хозяйственной политики Косиор усматривал в "бешеном классовом сопротивлении кулака и нэпмана". Его дружно поддерживали Эйхе, Голощекин, Шеболдаев. Апеллируя к речи Сталина на XV съезде, Гамарник тоже критиковал Рыкова, который якобы не понял смысл лозунга "догнать и перегнать" капиталистические страны. Сам же Гамарник истолковал его так, что необходимо "подстегивание нас в деле индустриализации". Большинство вышедших на трибуну одобрило идею форсировать подъем промышленности. Проявились и более сдержанные настроения. Представитель Наркомфина Брюханов опасался чрезмерной эмиссии, то есть выпуска в оборот денежных знаков, не подкрепленных товарными запасами. Сулимов расценивал задания по транспорту как "волевое напряжение". Скрыпник требовал существенно изменить отношение к вопросам просвещения, его беспокоил разрыв между темпом хозяйственных работ и культурным строительством. А когда Шварц на примере Донбасса заговорил об острой нехватке жилья, об отсутствии денег на школы, на обучение рабочих, в зале заседания раздались голоса: "Правильно!".

Пленум принял взвешенные решения. Вопреки безоглядным призывам, раздававшимся прежде и звучавшим на самом Пленуме, приоритет был сохранен за принципом пропорционального развития промышленности и сельского

хозяйства, недопущения чрезмерной перекачки денег. Значит, возвращение к XV съезду? Нет, то был типичный компромисс, скорее, даже успокоение приверженцев нэпа, явных и потенциальных сторонников "правых". Политический почерк Сталина вполне заметен: разногласия вновь переносились на келейные заседания руководящих лиц. Здесь распри продолжались, хотя внешне все шло обычно. В те дни Бухарина избрали академиком: к нему обращались как к редактору "Правды" (где он, подобно Томскому, был уже блокирован), печатались его статьи. А вот слухи разрастались. Поговаривали, что бывшие члены дуумвирата друг с другом не здороваются.

Апогеем схватки стал объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП (б), проходивший в апреле 1929 г. Более 300 человек -- едва ли не вся партийная элита --впервые ознакомились со взглядами тех, кто по настоянию Сталина был на исходе заседаний зачислен в "правый уклон", суливший спасти кулака, сорвать индустриализацию, предать рабочий класс, революцию.

Уклонисты не просто защищались. Отвечая на многочисленные нападки, они ясно изложили свои расхождения со сталинской группой. Спор шел уже не столько о методах преодоления хлебозаготовительного кризиса, изживания товарного голода, темпах и масштабах промышленного преобразования, сколько о последствиях глобального характера, к которым вела политика Сталина, направленная на осуществление индустриализации за счет военно-феодальной эксплуатации крестьянства и разорения страны. Бухарин опасался сущностных для социализма потерь. Его страстная речь, ставшая достоянием гласности только в конце 80-х годов, напоминает последнее выступление Дзержинского в июле 1926 г. Оба были необычайно встревожены положением дел в Политбюро и в ЦК, видели, как это сказывается и на хозяйственной политике. Каждого из них пугала мысль о "похоронщике революции".

Однако весной 1929 г. широкие партийные массы, рабочий класс этого еще не знали. Повседневные же трудности им были хорошо знакомы. С осени 1928 г. в городах началось введение карточек на хлеб. Безработица не сокращалась, достигая 1,5 миллиона человек и более. Реальная зарплата практически не росла. Газеты усердно изобличали кулака, перешедшего в наступление, требующего теперь и побольше денег, и побольше власти. А рядом шли материалы о преимуществах коллективного

труда. Товарность колхозного производства составляла 34 %, следовательно, вдвое превышала товарность единоличных хозяйств (а в совхозах -- почти втрое). Весной 1929 г. хлебозаготовки снова вызвали большие осложнения. Волна чрезвычайных мер в деревне сразу же усилилась. Тяжелое впечатление на тружеников производили статьи о вредительстве в промышленности.

Получалось, Сталин прав: кулацкие стачки -- это первое серьезное в условиях нэпа выступление капиталистических элементов деревни против Советской власти; а действия "шахтинцев" в разных отраслях -- это уже прямая попытка зарубежной буржуазии сомкнуться с внутренней контрреволюцией. Чем не логично?

Где же выход? Предаваться панике, смириться? Подчиниться торгашеской психологии нэпмана? Вернуть прежних господ?

Правящая партия звала на иной путь: не сдаваться, мы первопроходцы, ударная бригада мирового пролетариата; свергли царя, прогнали помещиков, капиталистов, победили в гражданской войне, преодолели голод... Газеты, первые радиопередачи, тысячи агитаторов, выделенных ЦК ВКП (б) в центре и на местах, энергично и искренне призывали начать наступление социализма по всему фронту. Молодым особенно нравились слова Генерального секретаря о том, что нет таких крепостей, которыми большевики не могут овладеть. Собрания коммунистов и комсомольцев обычно завершались пением "Интернационала". Мажорная музыка гимна, предельно ясный текст подымали общий настрой, укрепляли веру в "последний решительный бой".

20 января 1929 г. газета "Правда" вышла с заголовком на всю первую страницу: "Ленин -- знамя миллионов". На фоне большой фотографии Владимира Ильича впервые публиковалась его статья "Как организовать соревнование?" Перепечатанная другими газетами, изданная отдельными брошюрами, она с помощью партийных, комсомольских, профсоюзных ячеек оказалась в центре внимания широких слоев рабочих. Ее читали, обдумывали, сопоставляли с цифрами пятилетнего плана развития промышленности, тоже опубликованными в печати. Иначе говоря, ЦК ВКП (б) сознательно концентрировал силы рабочего класса, всей советской общественности на главном направлении борьбы за завтрашний день.

Первый пятилетний план придал этим направлениям силу закона. Обсуждение контрольных цифр на 1928/29-

1932/33 гг. состоялось в апреле 1929 г. на XVI конференции ВКП (б). Через месяц их утвердил V съезд Советов СССР.

Важнейшие наметки плана хорошо известны, и повторять их нет смысла. Индустриализация рассматривалась как ведущее начало социалистического строительства в масштабах всей страны и во всех сферах народного хозяйства. При опережающем росте промышленности наивысшие темпы предусматривались для отраслей группы "А"; сюда направлялось 78 % всех капиталовложений.

Подробное изложение программы развития всего народного хозяйства заняло три обширных тома, дважды изданных Госпланом в четырех книгах. Впоследствии столь детальных, скрупулезно обоснованных пятилетних планов наша общественность не получала. Задания второй пятилетки (1933--1937 гг.) практически были изложены в одной книге (кстати сказать, их утвердили лишь осенью 1934 г.). А третий пятилетний план, рассчитанный на 1938--1942 гг. и принятый в 1939 г., в развернутом виде опубликован не был. Читателю предложили лишь "изложение проекта", изданное в небольшом объеме и тиражом всего в 3 тыс. экземпляров.

Первый пятилетний план в отличие от последующих базировался на принципах нэпа. Намечалось дальнейшее развертывание хозрасчета, доведение его до каждого предприятия (а не треста, как полагалось по закону 1927 г.). Составителям удалось добиться сбалансированности важнейших заданий между собой, должной согласованности в развитии индустрии и сельского хозяйства. При опоре на промышленность, призванную увеличить поставки тракторов, удобрений и другой продукции, предполагалось объединить в колхозах до пятой части всех крестьянских хозяйств, значительно расширить посевы, поднять урожайность. В свою очередь деревня, вставшая на путь стабильного подъема, рассматривалась как равноправный партнер пролетарского города в строительстве новой жизни. Коллективными усилиями двух основных классов общества предполагалось при общем росте их благосостояния решить проблему накоплений для крупномасштабного строительства современной (по понятиям тех лет) индустрии.

Обсуждение и принятие плана прошло достаточно спокойно. Легко сообразить, чьим интересам это отвечало. Перед партконференцией "правые" потерпели полное поражение. А на самой конференции лишь из информа

ционного доклада Молотова делегаты узнали о ходе пленума и его решениях. (В стенографическом отчете доклад не напечатан; он не издан и по сей день.) Обсуждения не было. Некоторые исследователи поныне строят догадки о причинах такого поведения генсека, пишут о шаткости его положения и т. п.

Нам же кажется, узнай он о таких гипотезах -- смеялся бы от души. Любопытнейшее подтверждение тому его письма Молотову, относящиеся к тому времени. Чудом сохранившиеся, отнюдь не предназначавшиеся для огласки, они показывают, как спокойно и деловито генсек расставлял кадры, давал указания руководству ОГПУ, Госбанка, печати, не скупился на ядовитые характеристики "оппозиционеров", плел интриги, руководил разворотом "революции сверху". Вспомните, как он цинично отказался от документов XV съезда. На XVI конференции ВКП (б) даже не попросил слова. Зачем? Налаженный им механизм политического руководства действовал надежно. Ему важнее и проще было принимать решения на заседаниях Политбюро, Секретариата ЦК ВКП (б). Теперь уже всерьез никто не возражал, в том числе и глава Совнаркома Рыков, и его "содельники" Бухарин и Томский, номинально еще остававшиеся членами Политбюро. Иллюзия мира в партии была для генсека тем важнее, что обстановка в стране накалялась.

Летом 1929 г. задания, касавшиеся тяжелой индустрии, прежде всего металлургии, машиностроения, химии, были резко увеличены. Председатель ВСНХ СССР Куйбышев, находясь на отдыхе, стороной узнал о том, что "берется значительно больший размах", чем в его варианте пятилетки. Вернувшись из отпуска, он сам активно включился в пересмотр. 14 августа 1929 г. в докладе на Президиуме ВСНХ СССР он признал возможным поднять во втором году пятилетки выпуск валовой продукции крупной промышленности уже на 28 %, а не на 21,5, как проектировалось планом. Призывы досрочно выполнить намеченную на пять лет программу заняли центральное место в газетах. Мотивы были просты. Рождается невиданное в истории общество, в его распоряжении такие рычаги, как власть рабочего класса на основные средства производства, государственный план, соревнование, энтузиазм первопроходцев, вера в собственные силы. Следовательно, потребности народного хозяйства не только нужно, но и можно удовлетворить в минимальные сроки.

Одновременно усилилось давление на деревню. Летом

того же года провозглашается лозунг "сплошной коллективизации" целых округов. Лидером такого соревнования стал Нижневолжский край. Ширилось число кулаков, лишенных избирательных прав ("лишенцев"). У крестьян, не сдавших хлеб, заколачивали колодцы, им не продавали товары в кооперации, их детей не пускали в школу. В это время на одно кулацкое хозяйство в среднем приходилось 1,7 коровы, 1,6 головы рабочего скота, а у середняка было столько же коров и 1,2 головы рабочего скота. Чаще всего они различались по стоимости средств производства. А на практике получалось то, о чем молодой Шолохов писал из Вешенской в Москву 18 июня 1929 г.: "...Вы бы поглядели, что творится у нас и в соседнем Нижневолжском крае. Жмут на кулака, а середняк уже раздавлен. Беднота голодает, имущество, вплоть до самоваров и полостей, продают в Хоперском округе у самого истового середняка, зачастую даже маломощного. Народ звереет, настроение подавленное, на будущий год посевной клин катастрофически уменьшается. И как следствие умело проведенного нажима на кулака является факт (чудовищный факт!) появления на территории соседнего округа оформившихся политических банд... После этого и давайте заверять о союзе с середняком. Ведь все это проделыва-лось в отношении середняка".

Сталин знал о письме писателя. Схожие сведения поступали из разных мест. Социально-политическая обстановка в деревне резко осложнялась. Но маховик "раскулачивания", вернее раскрестьянивания продолжал раскручиваться. Вот тут и вспомнили про Бухарина. Опять случайное совпадение?

Огонь открыла "Правда". 21 и 24 августа 1929 г. Центральный орган ВКП (б) ударил по "главному лидеру и вдохновителю уклонистов". В следующие четыре месяца едва ли не все газеты и журналы страны активно предавали анафеме человека, которого основатель большевизма называл "любимцем всей партии", ее крупнейшим теоретиком. Ему припомнили разногласия с Лениным, спорные формулировки в многочисленных выступлениях и т. п. Лейтмотив яростной атаки был очевиден: пора покончить с кулацким идеологом, с его антибольшевистскими идеями эволюционного развития, сотрудничества классов, гражданского мира.

Ретроспективно оценивая травлю Бухарина, нельзя не заметить ее подготовленность. Она началась не вдруг, и многие статьи против него были написаны совсем не в

одночасье. Борьба с ним вовсе не ограничивалась задачей дискредитировать врага, мешающего ускоренными темпами строить заводы, организовывать колхозы и совхозы. Вместе с Бухариным, его многочисленными учениками, последователями, сторонниками изгонялись взгляды и настроения, связанные с творческой разработкой ленинского наследия, особенно его последних работ, нацеливавших на пересмотр прежнего, догматического представления о социализме. Здесь находилось главное направление удара.

Думается, советские обществоведы только подходят к всестороннему освещению истории "правого уклона"; в литературе еще нет полнокровного рассказа о том, почему его ликвидация была прежде всего антибухаринской кампанией. Конечно, Рыкова и Томского знали хорошо, знали как опытных практиков и организаторов с подпольным стажем, как активных участников Октября и гражданской войны. Оба зарекомендовали себя последовательными сторонниками нэпа. Первый возглавлял правительство (с 1924 г.), второй был бессменным руководителем профсоюзов. Авторитет и популярность Бухарина имели иной ранг. То был политик и идеолог международного масштаба. Он был (после Зиновьева) председателем Коминтерна. Вместе с генсеком ряд лет стоял у руля партийного руководства. По его статьям, речам, книгам миллионы знакомились с Лениным, осмысливали нэп, перспективы внутренней и внешней политики. Не секрет, многие документы, в том числе важнейшие резолюции XIV--XV съездов, были подготовлены именно им.

Разгром Бухарина стал составной частью отказа от прежней политики. Таким он и был задуман. Одно подкрепляло другое. Отныне -- и это, повторяем, готовилось загодя -- главным и единственным толкователем Ленина становился Генеральный секретарь. И получится так, что в течение многих последующих лет, целых десятилетий население будет воспринимать ленинские мысли и положения в трактовке Сталина.

Но прежде чем это произошло и для того, чтобы это произошло, нужно было устранить Бухарина, низвести его до уровня раскольника, фракционера, выразителя чуждых революции взглядов. Сама практика быстрого преодоления остатков капиталистических элементов должна была похоронить идеи последнего конкурента генсека в борьбе за единоличную власть.

Реальный ход событий того времени хорошо известен.

Сегодня о драмах и трагедиях начавшегося наступления социализма по всему фронту знает едва ли не любой школьник. Но справедливости ради нужно сказать, что сами участники "наступления" многое воспринимали иначе. Решения ускорить развитие тяжелой индустрии уже в 1929 г. вызвали небывалый прежде размах строительных работ. Поездами, на подводах, а то и пешком десятки и сотни тысяч людей двинулись в районы, где намечалось возводить гиганты советского машиностроения, металлургии, химии. Газеты заполнятся сообщениями о Магнитогорске, Кузнецке, Хибинах, Бобриках, Березниках, Днепрострое...

Лозунг сплошной коллективизации обернется и призывом послать в деревню 25 тысяч лучших рабочих; им предстояло своим организаторским опытом ускорить объединение крестьян в производственные артели, помочь им освободиться от частнособственнической психологии.

Стремление максимально быстро преодолеть много-укладность, создать материально-техническую базу социализма рождалось не на пустом месте. Мы немало знаем теперь о тех, кто опасался забегания вперед, предостерегал от "бешеных темпов". Но были и другие подсчеты, которые настойчиво пропагандировали многие экономисты, в том числе работники Госплана СССР. Согласно гипотезе Н. А. Ковалевского (под его руководством составлялись долгосрочные перспективные планы), Советский Союз мог в течение трех пятилеток превзойти США по выпуску продукции. Ему активно вторил П. М. Сабсович. А когда Базаров подверг подобные суждения критике, его тут же одернули. В. Е. Мотылев, в частности, писал: "Напрасно иронизирует т. Базаров относительно того, что при таком темпе развития еще современное поколение могло бы дожить до безгосударственного вольного коммунизма..."

Во второй половине 1929 г. уже никто не сомневался в том, что на Западе начинается тяжелейший кризис, охватывающий весь капиталистический мир. Ныне даже трудно представить, какие беды свалились тогда на трудящихся Америки, Западной Европы, какими страшными сообщениями были переполнены зарубежные газеты всех направлений. Безработица, голод, нищета, бесперспективность... Разве не таким изображали буржуазное общество в советской печати? Теперь это признавали и на самом Западе.

В Кремле тоже делали выводы. Здесь еще более крепло представление о приближающемся крахе буржуазного

строя, его неспособности справиться с новыми потрясениями. Призыв к максимальному напряжению сил, к форсированному осуществлению скачка, обеспечивающего в минимальный срок построение социализма, становится не просто заманчивым. Такой призыв, такой скачок многим представлялся уже единственно верным решением.

Самое главное -- так считал Сталин, его голос был уже решающим. К 12-й годовщине Октября он опубликовал статью с характерным заголовком "Год великого перелома". В ней говорилось о "решительном переломе в области производительности труда", о том, что "мы в кабалу к капиталистам не пошли и с успехом разрешили своими собственными силами проблему накопления, заложив основы тяжелой индустрии". Третий признак великого перелома -- поворот крестьянских масс к сплошной коллективизации, автор органически связал "с двумя первыми достижениями".

Никаких весомых аргументов для доказательства своих выводов Сталин не приводил. Да и не мог. Опубликованные тогда же данные статистики свидетельствовали, что производительность труда в промышленности росла не быстрее, чем в прошлом году, и плановых показателей не достигла. Столь же странным было утверждение, будто в стране уже заложены основы тяжелой индустрии и решена проблема накоплений. Не отвечал реальности и тезис о "решающей победе" в социалистическом преобразовании сельского хозяйства. Прослойка коллективизированных хозяйств выросла с 3,9 % в июне до 7,6 % в октябре...

Со времени появления статьи "Год великого перелома" минуло более 60 лет. Даже теперь как-то неловко уличать во лжи человека, возглавлявшего правящую партию, политика которой вершила судьбами миллионов людей. Неловко вдвойне: и за того, кто шел на сознательный обман, и за тех, кто тогда принял желаемое за действительное, поверил, воодушевился.

Как бы то ни было, великий перелом, начавшийся в 1928 г., получил, наконец, законодательное утверждение.

Пленум ЦК ВКП (б) в ноябре 1929 г. прошел всецело уже под его знаком. Разговор шел почти исключительно о тяжелой промышленности, о новом строительстве, о необходимости любыми силами, любой ценой (именно так и говорилось) ускорить развитие машиностроения, выпуск тракторов, различных видов сельхозтехники. Когда же Куйбышев в своем докладе в очередной раз сказал о предстоявшем увеличении капиталовложений в развертывание

индустрии, Микоян не выдержал и крикнул: "Нарушаем пятилетку на каждом шагу. Что это такое?" В ответной реплике все услышали: "Да, пятилетка нарушается по всем швам".

Общий тон выступлений был оптимистичен. Результаты первого года ободряли, и ряд участников Пленума твердо выразил уверенность в досрочном выполнении пятилетки. Угольщики с учетом достигнутого полагали справиться с заданием в четыре года. Тракторостроители не сомневались в большем: они считали возможным обогнать Америку в три года. Шло как бы соревнование за провозглашение наивысших обещаний. В итоге постановили резко увеличить в 1929/30 году темп развития крупной промышленности по сравнению с наметками пятилетки. Причем даже не до 28 процентов, как не без колебаний предложил Куйбышев, а до 32 -- именно эту цифру еще до Пленума назвал в своей статье Сталин. Никаких аргументов при этом он снова не приводил.

Отступления от пятилетнего плана, по сути отказ от него, касались и программы переустройства сельского хозяйства. Трудно поверить, но уже был брошен клич: завершить сплошную коллективизацию в важнейших районах к лету 1930 г. в крайнем случае -- к осени. Почин был за Молотовым. А. Андреев заверял, что Северный Кавказ сделает это даже к весне 1930 г. В республиках Средней Азии появился лозунг "Догнать и перегнать передовые районы по темпам коллективизации!" Сильнейшее давление сверху немедленно сказалось и на масштабах раскулачивания, которое на практике затронуло широкие слои середняков, крестьянства в целом. Политика, провозглашенная в Москве, повсеместно проводилась под руководством разного рода комиссий и уполномоченных. На деле все было куда примитивнее и жестче. В деревню приезжал представитель центра, собирал работников сельсовета, бедняцкий актив, спешно составляли списки и приступали к раскулачиванию. Была даже спущена квота, по которой от 3 до 5 % крестьянских хозяйств предлагалось отнести к "кулацким". А если не хватало? Да и другие критерии вызывали горячие споры, порождали произвол.

Волна безнаказанного насилия захлестнула страну. Слово "перегиб" стало одним из самых часто употребляемых. Хотели к исходу пятилетки охватить колхозами примерно пятую часть хозяйств. В марте 1930 г. всех опередила Белоруссия -- здесь объединили 63 %, на Украине и в РСФСР -- 58%, в Закавказье -- 50 %, в Узбекистане -

46 %. Далее начался провал, и в июне 1930 г. Белоруссия из лидеров перешла на последнее место -- 12 %. В РСФСР произошло снижение до 20, а на Украине до 38 %. А ведь народу уже сообщили о "решающей победе".

Как известно, официальная пресса (а другой в стране не было) не могла поведать о муках и боли миллионов, о слезах и крови, о противоборстве и страхе, об утрате веры и озлоблении. Лишь через несколько десятилетий советский читатель познакомится с произведениями А. Платонова, дневниками М. Пришвина, написанными по горячим следам, с романами М. Алексеева, В. Белова, Б. Можаева и других "деревенщиков", взявшихся за художественное воспроизведение народной трагедии уже в 70--80-е годы. Историку сложнее. Он ищет обобщающие сведения, подлинные первоисточники, однако до сих пор многое остается недоступным. И все же мы уже знаем о том, как во имя быстрой коллективизации уполномоченные сажали под арест невиновных людей, на помощь вызывали работников ОГПУ, армейские части, даже авиацию.

Недовольство крестьян вело к массовому убою скота. Только за зиму 1929/30 гг. поголовье скота в деревне сократилось значительнее, чем за все годы гражданской войны. Не случайно в 1929 г. в Средней Азии вновь набрало силу басмачество, особенно в Каракумах. Против многотысячных отрядов мятежников пришлось двинуть большие воинские соединения под командованием П. Дыбенко. Столкновения продолжались еще осенью 1931 г. Впрочем, о таких вещах тогда тоже не писали. Но слухи роились. В ЦК, в Политбюро, в Совнарком, лично Сталину или Калинину шло множество писем самого откровенного содержания. Руководство регулярно получало секретные сводки не только о чрезвычайных случаях в городе или в деревне, но и о настроениях рабочих, крестьян, служащих, военных. Только за период с января до середины марта 1930 г. в стране произошло более 2 тыс. антиколхозных восстаний. Это всего за 70--75 дней. В Московской области движение крестьян охватило 5 районов. На Северном Кавказе только в январе было 11 массовых волнений. В Центрально-Черноземной области вооруженные выступления проходили с участием десятков тысяч. Так, в Козловском округе к началу марта восстание захватило 54 села, а в Карачаевской области восставшие окружили областной центр и держали его в осаде 8 дней.

Выполняя начальственные приказы, части Красной

Армии вынуждены были двигаться на войну против своего народа.

Никакая стена секретности не могла оградить партию, рабочий класс, горожан от последствий сталинской чрезвычайщины. И хотя у нас пока нет работ, объективно отражающих обстановку, царившую тогда в стране, известно немало случаев, когда с гневным протестом против такой политики в высшие органы власти обращались и городские коммунисты, и рабочие промышленных предприятий. Положение усугублялось неподготовленностью массового строительства, нехваткой на стройках транспорта, оборудования, опытных организаторов.

Миграция охватила огромные массы людей, перемещавшихся главным образом из деревни в город, из одного промышленного центра в другой. Текучесть рабочей силы в короткий срок приняла небывалые размеры. Нехватка техники, преобладание ручного труда, а больше всего преувеличенные задания, чаще всего не подкрепленные расчетом, толкали руководителей предприятий и строек на внеплановое расширение штатов. Это вело к обострению жилищной проблемы, к срывам в снабжении рабочих и служащих продовольствием. Намеченные планы срывались.

25 января 1930 г. ЦК ВКП (б) принял обращение к партии, ко всем трудящимся с призывом максимально напрячь силы для выполнения контрольных цифр, утвержденных в ноябре 1929 г. Члены ЦК были распределены по важнейшим индустриальным районам с целью повседневного контроля за работой промышленности. Принимались явно чрезвычайные меры, но рубежей, декларированных руководством, достичь все-таки не удавалось.

Кризис проводившейся политики мог выйти из-под контроля. Надо было спасать реноме. Чтобы объяснить народу причины срывов, Сталин опубликовал в марте 1930 г. статью "Головокружение от успехов". Заголовок звучал интригующе. А вот анализ обстановки был удивительно простым. Оказывается, вся беда в том, что на местах среди части коммунистов имеют место "головотяпские настроения": "Мы все можем!", "Нам все нипочем!".

Спрашивается, о каких же успехах вообще шла речь? Карточная система распространилась уже на все промышленные центры. Безработица еще не снижалась, зарплата не росла. Вождь не собирался вдаваться в частности. Успех он связывал с вытеснением капиталистических элементов, с наступлением социализма, разумеется, по

всему фронту. Итак, верхи были оправданы. Их линия верна. Значит, удар нужно нанести по нижестоящим, которые, видите ли, забегают вперед, дискредитируют замыслы руководящих органов ВКП (б).

Складывалось впечатление, будто Сталин только сейчас узнал о трудностях, переживаемых страной. Тоном удрученного этими неожиданностями человека он призывал подчиненных "образумиться", ибо они под воздействием успехов "лишились на минуту ясности ума и трезвости взгляда". Были в статье и такие наставления, к которым вождь рекомендовал прислушаться всем нетерпеливым "подхлестывателям" событий: "Искусство руководства есть серьезное дело. Нельзя отставать от движения... Но нельзя и забегать вперед, ибо забегать вперед -- значит потерять массы и изолировать себя".

Эти слова Сталину следовало бы адресовать прежде всего самому себе. Однако последующие события еще раз показали, сколь велико расхождение у него между словом и делом. В его докладе на XVI съезде партии, летом 1930 г., объективный анализ опять был подменен громкими фразами да перечнем данных, на этот раз о росте промышленности за два года пятилетки (хотя до итогов второго года оставалось еще три месяца), о сдвигах по сравнению с 1926/27 г. и даже дореволюционным уровнем. Как и прежде, речь шла о выпуске валовой продукции. Знал ли докладчик, что уже ликвидировано ЦСУ, что цены на продукцию определяют, как правило, ведомства, которые ее производят, и официальная стоимость оборудования, машин, всей выпускаемой техники растет намного быстрее, чем их производство в натуре? Конечно, знал.

Документы свидетельствуют, что Сталин точно знал и о невозможности достигнуть 32 % роста промышленности во втором году пятилетки. Однако и это ничуть не умерило призывов к дальнейшему пересмотру оптимального варианта пятилетнего плана. Высмеивая "скептиков из оппортунистического лагеря", Сталин утверждал, что пятилетка в области нефтяной промышленности выполнима "в каких-нибудь 21/2 года", в торфяной -- даже раньше, в общем машиностроении в два с половиной -- три года и т. д. Поистине знакомые по статье "Головокружение от успехов" настроения: "Мы все можем!", "Нам все нипочем!" А чтобы исключить малейшую возможность иных, более трезвых суждений и подходов, Сталин предупреждает: "Люди, болтающие о необходимости снижения темпа

развития нашей промышленности, являются врагами социализма, агентами наших классовых врагов".

После такой артиллерийской подготовки кто мог возразить против его установок-директив "во что бы то ни стало" выплавить в конце пятилетки 17 миллионов тонн чугуна (вместо 10 миллионов тонн по плану), собрать 170 тысяч тракторов (планировалось 55 тысяч), выпустить 200 тысяч автомашин -- вдвое больше, чем предусматривалось раньше. На 100 процентов увеличивалось задание работникам цветной металлургии, сельхозмашиностроения и т. д. По выпуску продукции в третьем году пятилетки предписывалось вдвое (и далее больше) превзойти плановое задание.

Некоторые авторы сегодня усматривают в этом стремление Сталина "перетроцкистить" Троцкого. Повод таким оценкам дал сам Сталин, решивший на XVI съезде показать свое превосходство над "крохоборческой мудростью троцкистов", которые "с точки зрения темпов, являются самыми крайними минималистами и самыми по-ганенькими капитулянтами". Они, мол, предлагали 18 % годового прироста, а он...

Объективности ради надо признать, что и в этом случае Сталин боролся не с троцкизмом как определенным политическим течением, а лично с Троцким. Отсюда и та нравственная неразборчивость, легкость, с какой он заимствовал у "левых" (да и не только у них) некоторые приемы, лозунги, идеи. Но попытки причислить Сталина к идущим в "фарватере Троцкого" лишены, на наш взгляд, сколько-нибудь серьезных оснований, они уводят в сторону от научного анализа проблемы. Стремясь оправдать свое стремление узурпировать власть, извращая истинное положение вещей, Сталин намеренно создавал образ врага и гипертрофировал в личных целях внутрипартийные разногласия. Он в полной мере сам несет ответственность за все содеянное им -- и не в роли ученика Ленина, за кого себя лицемерно выдавал, и не как последователь Троцкого, кем его представляют иные авторы. Недаром мы говорим о сталинизме, имея в виду те взгляды, политику, практику, которые наиболее полно воплощены в деятельности самого Сталина.

И именно поэтому конец 20-х годов, действительно, представляет собой рубеж, знаменующий начало после-нэповского периода в истории страны. Последнее порождено агрессивной природой сталинизма, который, став к тому времени атрибутом правящей партии, теперь превра

щается уже в сущностный признак дальнейшего развития советского общества. Крах демократических начал в жизни ВКП (б) означал победу тех сил, которые превратили чрезвычайные меры в главное средство политического и социально-экономического переустройства страны. В конечном счете стремление экстремистской части партийно-государственного аппарата к абсолютной власти обусловило, на наш взгляд, худшие формы и методы осуществления политики индустриализации и политики коллективизации, правильнее сказать, --сталинской политики большого скачка.

В короткий срок город и деревня оказались во власти жесткой централизации, администрирования, приказов. На рубеже 1929--30 гг. в промышленности были созданы крупные объединения, концентрировавшие в своих руках все вопросы, относящиеся к производству, сбыту и к снабжению. Государственный сектор становился все большим монополистом в промышленности, торговле. Частные предприятия и концессии, так и не получившие должного распространения, сходят на нет. Резко сокращается частный сектор и в торгово-посредническом обороте. Только не нужно объяснять эти перемены ростом продукции в обобществленной сфере хозяйства. Победа была одержана не в ходе экономического соревнования разных укладов, а силой административного нажима. Дефицит многих товаров лишь увеличился.

Вскоре были закрыты товарные биржи и ярмарки. Государство перешло к централизованному распределению принадлежавших ему средств производства (а еще раньше в связи с введением карточек -- и предметов потребления). Численность банковских учреждений резко сократилась. Готовилось закрытие Торгово-промышленного банка, Электробанка, Кооперативного, Сельскохозяйственного и ряда других аналогичных центров, возникших по мере развертывания нэпа.

Чем объяснялась такая линия? Орджоникидзе, мотивируя на XVI съезде позицию ЦК ВКП (б), трактовал ее как путь к единому государственному банку с его отделениями при каждой фабрике и волости. Дабы придать убедительность своим словам, он цитировал Ленина, который еще в 1917 г. писал, что такой единый Госбанк -- "это уже девять десятых социалистического аппарата. Это общегосударственное счетоводство, общегосударственный учет производства и распределения продуктов, это, так сказать, нечто вроде скелета социалистического общества".

Отсюда мы видим, как руководители страны понимали тогда характер новой полосы развития советского общества. Вот и представлялось уже странным сохранение акцизов, существование налогов, типичных для нэпа. Утверждалось мнение о необходимости оставить несколько видов и сократить налоговый аппарат, а заодно свести к минимуму и кредитную систему. К осени 1929 г. численность сельскохозяйственных кредитных товариществ уменьшили по сравнению с 1926 г. в три с лишним раза (осталось менее 3 тыс.). В одном из принятых тогда постановлений ЦК ВКП (б) прямо ставилась задача "организации планового продуктообмена между городом и деревней". Речь шла о заключении договоров, с помощью которых (без участия денег) деревня дает городу сельскохозяйственные продукты, а государство снабжает крестьян средствами производства и предметами потребления.

В ту пору печать изобиловала статьями об отмирании денег, о переходе от торговли к прямому безденежному распределению продуктов. Само существование карточек трактовалось при этом не как вынужденная, временная мера, а как ступень на пути к более высокой стадии развития экономики, к социализму. Аналогично оценивалось решение, позволившее отныне только государству (притом в централизованном порядке) продавать, точнее, распределять средства производства.

Несколько позднее партийно-государственное руководство спохватится, назовет это левым загибом, очередным забеганием вперед на местах. Но разве не сам Сталин объявил на XVI съезде о вступлении СССР в период социализма? Доказательством служили сведения о сокращении частного капитала. Главный довод гласил: уже летом 1930 г. валовая продукция обобществленного сектора превзошла объем продукции, полученной за его пределами. Так, вопреки прежним заверениям генсек (теперь уже весьма открыто) демонстрировал свою давнюю неприязнь к рыночным отношениям, товарно-денежным связям, к смешанной экономике.

Курс на максимальное обобществление в городе и деревне, огосударствление всех сторон экономической жизни набирал силу. Общее кредо большинства членов Политбюро коротко изложил Молотов: "Ведь в этом, собственно говоря, и заключается социализм -- управлять государственным хозяйством". Скачок к такому царству сталинская группа провозгласила альфой и омегой своей политики. А раз так, вопрос о темпах, о сроках превращения страны

из аграрной в индустриальную подчинял себе все остальное.

Форсированная индустриализация потребовала кардинальных перемен в финансовой системе. Теперь все накопления изымались в госбюджет. Отпала необходимость в тех вицах платежей предприятий государству, которые были нормой в двадцатые годы. Вместо 86 видов платежей нормой стали всего два вида отчислений: отчисления от прибыли и налог с оборота. В сочетании с другими мерами это позволило правительству иметь огромные средства для нового строительства, для бесплатного предоставления предприятиям фондов, для узаконенного существования и развития нерентабельных предприятий и даже планово-убыточных отраслей. Одновременно все звенья воспроизводства, все его факторы, все его участники, все задания, ресурсы для их выполнения, нормы оплаты труда -- буквально все становилось объектом прямого централизованного регламентирования. Особое значение в этих условиях приобретали такие показатели, как досрочность выполнения заданий, превышение уровня роста к предыдущему периоду.

Таким образом, в проведении индустриализации решающее значение приобрели иные, чем в двадцатые годы методы. Существует мнение (которое разделяют многие): в сложившихся тогда условиях, когда предстояло в одиночку и в кратчайший срок создать технико-экономический фундамент социализма, следовало на определенный срок отдать предпочтение административным методам.

Принимать эти суждения или отвергать? Сторонники утвердительного ответа приводят немало фактов, которые характеризуют сдвиги на главном направлении. Действительно, в 1930-32 гг. ВСНХ СССР сосредоточил внимание на тяжелой промышленности (пищевые предприятия уже в 1930 г. перешли в ведение Наркомснаба). Упор был сделан на ускоренное сооружение ударных объектов, к их числу было отнесено всего 50--60 строек. В конечном счете они получили почти половину средств, выделенных на сооружение примерно 1500 предприятий, вошедших в строй в годы первой пятилетки. Из группы ударных объектов Орджоникизде выделил 14 наиважнейших. Вместе взятые, они составляли менее одного процента сооружавшихся предприятий, но именно они обеспечивались лучше и полнее всех остальных, в том числе зарубежной техникой. Почти каждый из таких первенцев индустриализации получил известность не только в СССР, но и за его предела

ми. Военная угроза, а потом война подтвердила необходимость такой концентрации сил и средств народа. Примерно так размышляют сторонники административной системы.

Как ни странно, но никто из них не замечает другого. Только первые полтора -- два года пятилетки дали некоторое превышение намеченного плана. А ведь это как раз были годы, когда еще так или иначе действовали прежние рычаги, характерные для нэпа. И хотя помехи нарастали, резервы были значительны. На наш взгляд, они еще не изучены. Но вот началась полоса волюнтаризма, требований увеличить объем производства в 1930 г. на 32 %, в 1931 г. еще больше -- на 45--47 %. Соответственно ломалась вся система управления, планирования, снабжения. Тем больше надежд возлагалось на прямое насилие.

В феврале -- марте 1931 г. началась новая волна раскулачивания. Для руководства и контроля за ее осуществлением была создана специальная комиссия во главе с заместителем председателя СНК СССР А. А. Андреевым. Вначале спецпереселенцы (т. е. крестьянские семьи, высланные из своих районов) направлялись в распоряжение тех хозяйственных органов, которые давали на них заявки. Но вскоре комиссия Андреева упростила дело и передала все хозяйственные, административные и организационные "заботы" о спецпереселенцах в ведение ОГПУ. Отныне у выселенных крестьян появилась "надежная прописка" -- концлагери и поселки (уральские, сибирские, дальневосточные), мало чем отличавшиеся от концлагерей.

Комиссия Андреева работала на полную мощность. Приведем для примера протокол ее заседания от 30 июля 1931 г.

"Слушали: вопрос о дополнительных заявках на спецпереселенцев и распределении их.

Постановили: ...Обязать ВСНХ в 3-дневный срок представить ОГПУ свои окончательные заявки на спецпереселенцев;

удовлетворить заявку Востокстали на 14 тысяч кулацких семей, обязав в 2-дневный срок заключить с ОГПУ соответствующие договора;

-- заявки Цветметзолото -- на 4600 кулацких семей и Автостроя ВАТО --на 5 тысяч кулацких семей -- удовлетворить;

по углю удовлетворить заявки на спецпереселенцев: Востокугля -- на 7 тысяч кулацких семей, по Кизелов-скому и Челябинскому углю на 4500 кулацких семей принять условно;

по торфу принять условно заявку на 31 тысячу кулац-ких семей.

...В соответствии с этими заявками предложить ОГПУ произвести необходимое перераспределение по районам и выселение кулаков".

Трудно сказать, насколько хорошо страна представляла себе масштабы катаклизма. Но есть свидетельства, которые поражают своим проникновением в суть происходившего. Сохранились письма, дневники, художественные произведения, написанные современниками, очевидцами. Вдумайтесь еще раз в название книги А. Платонова "Котлован", прочитайте рассказы В. Шаламова, первый раз арестованного в 1929 г., или писателя О. Волкова. За рубежом увидели свет воспоминания Д. Скотта, американца, работавшего на строительстве Магнитки. По его подсчетам, свыше половины занятых составляли ссыльные, спецпереселенцы, спецконтингент. Лишь единицы из них показались ему "чужими", настроенными враждебно. К остальным он навсегда сохранил добрые чувства, ибо вместе со всеми они работали безотказно и вопреки всем своим бедам верили в смысл великой стройки нового общества.

Еще большим откровением волнуют записи академика В. И. Вернадского и особенно письма академика И. П. Павлова в правительство. Всемирно известный физиолог ставил в один ряд беды своего народа с фашизмом на Западе. Никакие Днепрогэсы, писал он Молотову, который в 1930 г. заменил Рыкова на посту председателя Совнаркома, не принесут пользу, если они возводятся усилиями подневольных людей и делают свободного человека рабом.

Молотов посоветовал академику заниматься не политикой, а физиологией, дескать, каждый должен быть профессионалом в своем деле.

Итоги первой пятилетки показали "компетентность" тех, кто стоял на капитанском мостике государства.

До недавних пор миллионы советских людей убежденно считали, что первый пятилетний план был выполнен досрочно, за 4 года и 3 месяца. Еще бы! Так говорилось в официальных документах, в учебниках, ибо в январе 1933 г. об этом заявил Сталин. Подводя итоги пятилетки, он с пафосом сообщил народу и партии, что по выпуску валовой продукции промышленность, по существу, выполнила план досрочно, причем тяжелая индустрия на 108 %. Данные о двукратном увеличении объема произведенных товаров, конечно, впечатляли. Что касается натуральных показателей (не в рублях, а в килограммах, тоннах,

метрах, штуках), то до них Сталин не снизошел. Стоило ли на фоне глобальных выводов говорить о том, что ни по добыче угля или нефти, выработке электроэнергии, выпуску тракторов, автомобилей, минеральных удобрений, выплавке чугуна, стали и т. д, рубежи, утвержденные пятилетним планом, не были достигнуты.

В катастрофическом положении находилась деревня. В ходе принудительной коллективизации общая площадь посевов в стране заметно увеличилась (почти на пятую часть), а валовой сбор зерна, урожайность, производство мяса и молока по сравнению с 1928 г. резко уменьшились. Разорение оказалось настолько сильным, что даже в 1936--1940 гг. валовая продукция сельского хозяйства по существу осталась на уровне 1924--1928 гг., т. е. доколхоз-ной деревни (средняя урожайность даже снизилась).

Принудительный труд никогда не давал высокую эффективность, а тем более удовлетворение. Нарком обороны Ворошилов на встрече с украинскими земледельцами вынужден был выслушать крик крестьянской души: "Эх, если бы мы работали, ну, скажем, половину того, что раньше делали, то завалили бы всех хлебом и не знали бы, куда его девать!". Значит, не могли не знать руководители реального положения дел.

Они не просто знали. В начале 1933 г. Сталин подписал секретную телеграмму, воспрещавшую любому ведомству публиковать иные цифры, касающиеся итогов пятилетки, кроме официальных. Члены Политбюро дружно проголосовали за такое предписание. Иначе пришлось бы сообщить, что в наихудшем положении оказались предприятия, работа которых предопределялась состоянием сельского хозяйства. Выпуск хлопчатобумажных тканей достиг лишь 59 % намеченного, шерстяных тканей -- 34 %, сахара-песка -- 32 %. Хуже того, в 1932 г. продукция этих отраслей по объему заметно уступала показателям кануна пятилетки. Произошел серьезнейший спад, тяжело отразившийся на материальном положении народа.

Но при подведении итогов Сталин уверял, будто в промышленности сделано больше, "чем могли ожидать самые горячие головы в нашей партии". Далее последовало ставшее знаменитым противопоставление: у нас не было -- у нас теперь есть... Прием логичный, убедительный, если, разумеется, сопоставление научно. Но разве к началу пятилетки СССР совсем не имел черной металлургии или станкостроения? А по производству электроэнергии, угля, нефтяных продуктов "мы стояли на самом последнем мес

те"? Однако именно так утверждалось с самой высокой трибуны; потом множество раз, десятки раз переходило из книги в книгу, из учебника в учебник, от одного поколения к другому...

Столь же прочно утвердилась и другая догма: вывод докладчика о том, "что страна наша из аграрной стала индустриальной, ибо удельный вес промышленной продукции в отношении сельскохозяйственной поднялся с 48 % в начале пятилетки (1928 г.) до 70 % к концу четвертого года пятилетки (1932 г.)". Только в обстановке удушения гласности и процветания авторитарной власти можно было беззастенчиво утверждать подобное, начисто уходя от малейших упоминаний о тяжелом голоде, возникшем тогда отнюдь не стихийно и поразившем уже значительную часть населения страны. Кроме того, цены на продукцию земледелия и животноводства были в те времена искусственно занижены, причем основательно. Индустриальная же продукция, прежде всего предприятий группы "А", оценивалась много выше ее подлинной стоимости. А общий объем сельскохозяйственной продукции, произведенной на исходе пятилетки, был ниже, чем в 1928 г. Так ложь стала нормой жизни.

Сказанное не принижает масштабности перемен в сфере тяжелой индустрии. История прежде не знала такого роста вложений в одну отрасль промышленности за столь короткий срок. По официальным данным, за период с 1 октября 1928 г. до 1 января 1933 г. затраты на ее развитие примерно на 45 % превысили предварительно намеченные расходы. Но откуда же появились дополнительные многомиллиардные средства? Вопрос тем более важный, что внутрипромышленные накопления оказались намного меньше запланированных (с 1931 г. промышленность стала нерентабельной и оставалась такой до конца десятилетия) . Да иначе и быть не могло в условиях резкого (внепланового) расширения фронта работ, массового вовлечения в производство миллионов вчерашних крестьян, впервые попавших в город, на стройки, на завод.

Пришлось пойти на размещение новых больших займов среди населения: с 1 млрд. руб. в 1927 г. до 17 млрд. в середине 30-х годов. Крупнейшим источником доходов стала продажа водки. Еще совсем недавно Сталин заверял, что алкоголь, с помощью которого царская Россия имела полумиллиардный доход, не будет в Советской России иметь распространения. Чуть позже он изменил свою точку зрения: наивно, мол, думать, будто социализм можно

построить в белых перчатках. А в сентябре 1930 г. уже требовал: "Нужно, по-моему, увеличить (елико возможно) производство водки. Нужно отбросить ложный стыд и прямо, открыто пойти на максимальное увеличение производства водки..." И это было сделано.

Важным источником явилась эмиссия. В 1930 г. денежная масса, находившаяся в обращении, увеличилась в два с липшим раза быстрее, чем продукция, произведенная отраслями промышленности группы "Б". Аналогичная тенденция действовала до конца первой пятилетки со всеми вытекающими отсюда инфляционными последствиями.

Экстраординарными мерами проводился экспорт зерна. До сих пор существует мнение, будто данная статья вывоза играла особо важную роль в обеспечении государства валютой для закупки техники. Статистика, однако, не дает подтверждений. Наибольшую выручку за вывоз хлеба удалось получить в 1930 г. -- 883 млн. руб. В тот же год продажа нефтепродуктов и лесоматериалов дала более 1 млрд. 430 млн. руб. Пушнина и лен добавили еще почти полмиллиарда и т. д. В последующие годы цены на зерно упали на мировом рынке. Экспорт большого количества хлеба в 1932--33 гг., когда голодный мор косил советских людей, суммарно дал всего 389 млн., а продажа лесоматериалов -- почти 700 млн., нефтепродуктов -- еще столько же. Вывоз пушнины в 1933 г. позволил выручить средств больше, чем за хлеб.

Подобные факты заставляют еще раз подумать над тем, как Сталин, Молотов, Каганович и другие политики изыскивали средства на нужды индустриализации. В 1926 г. генсек убеждал партию и народ, что нравы поме-щичье-буржуазной России ("Сами недоедим, а вывозить будем") ушли в прошлое. Он и позднее регулярно говорил о преимуществах социалистической индустриализации, связанных, в частности, с неуклонным ростом благосостояния рабочих, всех трудящихся. Какая же катастрофа вынудила его изменить мнение в годы пятилетки, особенно в 1932--33 гг.? Неуемное желание поддерживать провозглашенные темпы? Но выручка за хлеб уже не могла ничего изменить, а сохранение зерна внутри страны в тот трагический час спасло бы жизнь многим нашим людям.

Напрашивается и другая тяжелая мысль. Зерно изымалось у крестьянства по баснословно низкой цене, а увеличение экспорта нефтепродуктов и других видов прибыльной продукции требовало иных расходов и усилий. Вот и шли по линии наименьшего сопротивления. А ведь пони

мали, что это преступление, и скрывали его тщательно. Ни в одной из газет того времени о голоде не было сказано ни одной строчки. Даже теперь исследователи с трудом изыскивают в архивах сведения для выявления подлинных потерь.

Давно пора отказаться от мифа об опасности иностранной интервенции. Потенциально военная угроза сохранялась. Но кто и как мог реализовать ее на рубеже 20--30-х годов? Сталин пытался разыграть эту карту. В секретном письме Менжинскому, указывая, кого нужно арестовать и как допрашивать будущих участников процесса Промпартии, он требовал создать такой сценарий, чтобы в глазах советских людей инициаторы готовящейся агрессии были связаны с английским и французским правительством. Кроме того, генсек высказал мысль о возможности военного союза Польши с Латвией, Эстонией и Финляндией против СССР. А в итоге расходы на оборону оказались единственной графой в пятилетнем плане, по которой контрольные цифры были выше отчетных данных об исполнении.

Современный анализ первой пятилетки (а значит и той системы, которая тогда утвердилась) только начинается. Однако в любом случае приверженцы административно-командных методов не поставят под сомнение догмы, которые позволили "отбросить нэп к черту" и превратить СССР в монополистический концерн, руководство которого является одновременно и властью и собственником, а народное хозяйство развивается в рамках единого директивного плана. Они и сегодня отстаивают эти принципы. Вчитайтесь: "Приоритет идеологии над экономикой -- это не мелочь, не частность, не волюнтаризм, не глупость тех или иных руководителей -- это суть той модели, с которой мы жили, ее устои".

Это было сказано в 1990 г. после пяти лет перестройки, сказано тогдашним Председателем Совета Министров СССР. Спору нет, речь идет не о частностях. Оставим в стороне и вопрос о глупости отдельных руководителей. Но никак нельзя согласиться с главным, ибо приоритет идеологии над экономикой -- это и есть волюнтаризм. Вполне возможно, что, подобно процитированному премьеру, Сталин в глубине души думал то же самое, но вслух бы говорить не стал, хотя именно он и утвердил в жизни народов СССР модель, дожившую до 90-х годов.

Доказывать, что субъективное начало стоит выше объективных факторов? Отрицать марксистский тезис,

согласно которому общественное бытие определяет общественное сознание?

Жизнь заставила его считаться и с реальным опытом. Надо полагать, он навсегда запомнил поездку в Сибирь, войну с единоличным крестьянством, невиданное ранее разбазаривание средств, распыление ресурсов, штурмовщину, карточки и голодный мор в мирное время. Экономика оказалась в положении лошади, которую заставили везти непосильный груз. Трудовой порыв передовиков, соревнование, борьба за укрепление дисциплины позволили только локализовать некоторые трудности, но не предотвратить общий срыв. Темпы развития индустрии быстро упали с 23,7 % в 1928/29 гг. до 5 % в 1933 году.

Нет, он ни в коей мере не был сентиментальным человеком. Политику ускоренных темпов Сталин сам назвал "подхлестыванием страны" в интересах социализма. Так и сказал: "партия подхлестывала страну". Кризис стал реальностью. Уже в 1931 г. пришлось ослабить вожжи, пойти на обходный маневр. Призывы к свертыванию товарно-денежных отношений прекратились. Потом была разрешена свободная колхозная торговля; промышленные предприятия тоже получили право реализации сверхплановой продукции. Появилось даже выражение -- "неонэп". Административно-репрессивная система довольно быстро придушит подобные "вольности". Но она и потом не раз будет прибегать к мероприятиям, открывающим дорогу экономическим рычагам. А мы до сих пор спорим о том, возможны ли были альтернативы...

При составлении плана второй пятилетки Сталин, которого даже члены Политбюро теперь называли между собой "хозяином", обещал обойтись без подхлестывания. В 1933--1937 годах прирост продукции должен был составить в среднем 16,5 % в год, т. е. намного меньше, чем в первой пятилетке. Причем отрасли группы "Б", т. е. предприятия, выпускающие предметы потребления, должны были по темпам роста заметно превзойти отрасли группы "А", т. е. тяжелую промышленность. На словах это мотивировалось переходом к новому этапу социалистического строительства. На деле было обусловлено острой необходимостью усиления внимания к социальным вопросам, к подъему жизненного уровня трудящихся.

Планы и теперь неоднократно менялись, подвергались корректировке, но прежнего произвола, как правило, не было. В годы второй пятилетки Г. К. Орджоникидзе (в 1930 г. он возглавил ВСНХ СССР вместо В. В. Куйбыше

ва, ставшего председателем Госплана СССР) стал гораздо более реалистично оценивать хозяйственные ситуации, возможности экономики в целом. Работники ВСНХ больше не ратовали за увеличение выплавки чугуна "любой ценой". Нередко их руководитель шел даже на уменьшение ряда заданий. Технократический подход, затратный метод сохранялись, но уже не говорили: "Сначала завод, а потом город", сначала -- станки, уголь, нефть, а потом, дескать, будем заботиться о жилье и школах (экономия на этом еще совсем недавно считалась нормальной). Качественно новым стало отношение к соревнованию, к материальному стимулированию.

Прежний лозунг "Техника решает все!" не оправдал себя. Он отражал технократические представления о предприятиях-гигантах, конвейерных линиях, о всесилии машин и приближении эры роботов, автоматов, "кнопочной" цивилизации. Важность стационарного обучения, роста производственной квалификации и общей культуры явно недооценивались. Не случайно наркому просвещения А. Луначарскому и всей его коллегии, защищавшей эти принципы, пришлось уйти в отставку.

Массовые поломки оборудования, крайне медленное освоение новых механизмов, низкая культура труда основной массы рабочих -- вчерашних крестьян усугубляли общие трудности возведения заводов и фабрик, строительства поселков и городов. И хотя об ударниках первой пятилетки написано немало, вряд ли читатель быстро назовет двух-трех героев труда того периода. Зато легко перечислить новостройки конца 20-х начала 30-х годов: Днепрогэс, Уралмаш, Магнитка, Турксиб, Комсомольск-на-Амуре и т. д. А теперь попробуйте с такой же легкостью вспомнить бастионы индустрии, построенные во второй пятилетке или в третьей. Получилось?

Ситуация сразу изменится, как только заговорим о новаторах. Стаханов, Бусыгин, Гудов, Кривонос, Мария и Дуся Виноградовы, Демченко, Борин... Ничего удивительного нет. Теперь на всю страну гремел призыв "кадры решают все!" И уже со школьной скамьи дети запоминали имена первых Героев Советского Союза (звание ввели в 1934 г.), лучших стахановцев (движение началось в 1935 г.), покорителей Северного полюса, летчиков, проложивших маршрут СССР -- Америка, депутатов, избранных в Верховный Совет СССР в 1937 г., и т. д.

То был, конечно, не стихийный, а сознательно организованный поворот к человеку. Партия поднимала престиж

труженика, передовика производства, ударника колхозных полей. Приоритет остался за городом. В деревне все еще продолжалось крушение старого хозяйственного уклада, шла беспощадная ломка вековых традиций. Здесь наиболее болезненно сказались выселения и голод 1932-- 1933 гг. В промышленных же центрах миллионы людей повседневно приобщались к труду и быту производственных коллективов, к практике партийных, профсоюзных, комсомольских организаций. Горожанин, в отличие от крестьянина, имел паспорт, получал зарплату и продовольственные карточки, пользовался правом на нормированный рабочий день, на выходные, на ежегодный отпуск и т. д. Главное же -- он, как правило, был не просто свидетелем, но и участником созидательного процесса, что особенно важно было для молодежи, численно преобладавшей на большинстве заводов и фабрик.

Все это дало свои плоды. В строй вступило еще 4500 крупных предприятий. Подъем производительности труда (она выросла вдвое) стал решающим фактором роста производства, произошло усиление его интенсификации. Валовая продукция увеличилась в 2,2 раза при сравнительно небольшом увеличении численности рабочих и служащих.

Важным результатом продолжения политики индустриализации стал сдвиг в преодолении технико-экономической отсталости СССР. За годы второй пятилетки наша страна, по существу, прекратила ввоз сельскохозяйственных машин и тракторов, покупка которых за рубежом в предыдущую пятилетку обошлась в 1150 млн. рублей. Столько же средств было тогда истрачено и на хлопок, теперь также снятый с импорта. Затраты на приобретение черных металлов с 1,4 млрд. рублей в первой пятилетке сократились в 1937 г. до 88 млн. рублей. Торговый баланс СССР к исходу второй пятилетки стал активным и принес прибыль.

Фиксируя общие сдвиги и достижения, приходится признать, что широко известные выводы о досрочном выполнении плана второй пятилетки истине не соответствуют. Как и прежде, руководство вновь шло на приукрашивание общей картины, правильнее сказать, на искажение полученных результатов. По подсчетам экономистов, это относится не только к данным об увеличении национального дохода и подъеме материального уровня жизни трудящихся, их потреблении. Проанализировав 46 важнейших показателей плана, намеченного на 1933--1937 годы,

исследователи пришли к печальному выводу о том, что только по 10 из них задания были выполнены. Если же взять полный набор показателей, то уровень выполнения составит примерно 70--77 процентов.

Вопреки запланированному, промышленность группы "Б" не превзошла по темпам роста отрасли группы "А". Как и в первой пятилетке, лидером оставалась тяжелая индустрия. Все основные силы и средства направлялись сюда. Но именно так и хотел Сталин. Правда, на словах он охотно развивал тезис о росте благосостояния трудящихся. На практике же действовал иначе. Примечательны в этом отношении его замечания на статью Н. И. Бухарина "Экономика советской страны", подготовленную для печати в середине 30-х гг. Будем откровенны: статья напоминает панегирик в честь выдающихся достижений политики партии. Тем не менее Сталин посчитал, что автор не видит принципиальной разницы между фондами тяжелой и легкой промышленности, и он тут же проучил Бухарина. Суть индустриализации, соль проблемы, писал Сталин, состоит в развитии производства средств производства, во всемерном создании фондов тяжелой промышленности. Не менее симптоматично и другое наставление вождя: никто даже думать не должен, будто эта политика проводится за счет какого-либо ущемления группы "Б" или сельского хозяйства.

Как тут не вспомнить народную поговорку: чует кошка, чье мясо съела. Поговорка окажется вдвойне уместной, если мы расскажем о выступлении Генерального секретаря на совещании по вопросу о коллективизации, которое состоялось в июле 1934 г. Оно преотлично показывает сталинское видение взаимосвязи политики индустриализации и процессов реконструкции сельского хозяйства. Разбирая речи выступавших, Сталин особенно подробно рассмотрел предложение о строительстве в колхозах подсобных предприятий. "Вы знаете, чем это пахнет?" -- обратился он к собравшимся. И, не выбирая выражений, желчно разъяснил: "Для чего нам нужны колхозы? Для полеводства и животноводства. Если поставить вопрос о подсобных предприятиях, то о животноводстве забудут. Если вы хотите фабрики, заводы открыть, то это глупость. Откуда же вы рабочих получите в городах? Здесь другого источника нет, чтобы брать рабочих в город. Откуда вы их получите, если у колхозов дела пойдут лучше. А они пойдут лучше, и вы его палкой не вытащите из колхоза. Вы это знаете? У нас ведь страна, где безработицы нет,

излишних рабочих нет. У нас страна колхозная. Если колхознику дать вполне достаточную обеспеченность, то он никуда на завод не пойдет, а вот на подземельные работы их и на аркане не затащишь. А вы говорите о том, что в колхозе фабрики, заводы открыть".

Грозное предостережение "хозяина" произносилось в условиях, когда паспортный режим, введенный на рубеже 1932--1933 г., административной стеной отделял деревню от города, ибо паспорта предназначались для жителей городов и рабочих поселков. Даже после отмены в 1935 г. карточной системы, охватывавшей лишь горожан и обрекавшей крестьян на самообеспечение, положение последних мало изменилось. Труд колхозников деньгами почти не оплачивался.

Таким образом, прежний, давнишний взгляд на крестьянство не менялся. Деревня воспринималась прежде всего как поставщик дешевого зерна и массовый источник дешевой рабочей силы. С помощью налогов и административных мер к исходу 30-х годов единоличные крестьянские хозяйства как товаропроизводители практически были изжиты. Не успела деревня опомниться от репрессий и голода начала 30-х годов, как она попала под власть политотделов МТС, просуществовавших, правда, недолгий срок (1933--1934 гг.). В 1937 г. прокатилась волна выявления "кулацких банд". На рубеже 30--40-х гг. грянуло уничтожение хуторов; число ликвидированных достигло 816 тысяч.

Во имя чего же проводилась такая коллективизация? Помня о рамках данного очерка, посоветуем читателю найти работы историка Н. В. Тепцова, изданные уже в наши дни. Пожалуй, лучше других он сумел показать трагедию, вызванную попыткой перескочить через ступени зрелости сельской экономики, "обмануть" законы общественного воспроизводства, проигнорировать интересы самих производителей, т. е. крестьян. Разве это не классический пример подчинения экономики приоритету идеологии? Не здесь ли истоки многих бед, мешающих нормально кормить советский народ на исходе XX века?

Если же взглянуть на проблему глазами Сталина, политика коллективизации блестяще себя оправдала. Валовые сборы зерна упали с 73,3 млн. т в 1928 г. до 67,6 млн. т в 1934 г., а государственные заготовки соответственно выросли с 10,8 млн. т до 22,7 млн. т. Главная задача была решена. И можно забыть про "перегибы", скрыть от народа правду о голоде, недоедании, искалеченных судь

бах, объяснить это трудностями роста, происками классового врага... Железным остается довод: индустриализацию провели, войну выиграли. Знакомая логика -- сталинская. Помните, как генсек виртуозно подводил итоги первой пятилетки? Речь шла о тяжелой индустрии, колхозах, о темпах. Про человека даже не вспомнили. Точно так же суммировались результаты великого скачка в 1946 г. На первый план снова вышли данные о металле, нефти, угле, зерне и т. д. Как и много лет назад торжествовал принцип: не экономика для человека, а человек для экономики.

Российская история и прежде знавала нечто подобное. Вспомним времена Петра I. По образному выражению Ленина, он пытался варварскими мерами вырвать страну из варварства. Но царь не обещал народу светлого будущего, не утверждал, что жить становится веселее и лучше. Не брезгуя никакими средствами, Петр укреплял свою власть и создавал мощную империю.

Воздадим должное Сталину. Под его началом удалось сделать больше. За период с 1928 по 1941 гг. в строй вступило примерно 9 тыс. крупных промышленных предприятий, т. е. 600--700 ежегодно. В короткий срок вырос потенциал, который по отраслевой структуре, техническому оснащению, возможностям производства важнейших видов орудий труда находился в основном на уровне показателей, типичных для развитых стран. Впервые был налажен массовый выпуск самолетов, грузовых и легковых автомобилей, тракторов, комбайнов, синтетического каучука, разного рода оборудования, предназначенного прежде всего для дальнейшего развертывания тяжелой индустрии, повышения военной мощи СССР.

Эти сдвиги хорошо известны. Куда меньше рассказывается о том, что политика индустриализации несравненно меньше затронула другие отрасли экономики. По-прежнему ручной труд преобладал в строительстве, в сельском хозяйстве. Несмотря на многочисленные заверения, должного развития не получила легкая промышленность. Совсем мало внимания уделялось инфраструктуре -- сооружению дорог, элеваторов, складов.

Раньше считалось аксиомой, что бурный рост народного хозяйства кардинально изменил не только условия труда, но и быт советских людей. Сам факт увеличения численности рабочих и служащих с 9 млн. в 1928 г. до 23 млн. в 1940 г. рассматривался как признак подъема благосостояния (число промышленных рабочих выросло с 4 до

10 млн. человек). В тени остались другие сведения. На исходе 30-х годов на одного горожанина приходилось жилой площади меньше, чем даже до революции. Большинство заселяло коммунальные квартиры, бараки, подвалы; сохранялись и землянки. Детская смертность намного превысила показатели конца 20-х годов.

Тяжелое впечатление оставляют данные о питании. В 1935 г., когда отменялась карточная система, из 165 млн. горожан только 40 млн. получали по карточкам хлеб, мясные продукты -- 6,5 млн., масло -- всего 3 млн. человек. Что же потребляли остальные горожане? Существовали государственные коммерческие магазины. В 1933 г. зарплата промышленного рабочего составляла в среднем около 125 руб. в месяц. Килограмм пшеничного хлеба стоил в таком магазине 4 рубля, мяса -- от 16 -- до 18, колбасы -- 25, масла -- от 40 до 45 рублей.

Положение несколько изменилось после отмены карточной системы. Однако и в конце 30-х годов на душу населения мяса и зерна приходилось меньше, чем до начала сплошной коллективизации. Розничные цены в эти годы росли почти вдвое быстрее нежели зарплата промышленного рабочего.

Естественно, газеты писали совсем о другом образе жизни. Изобиловали очерки о новостройках, зажиточных колхозах, новаторах, о славных пограничниках. Из года в год нарастала тема вредительства, шпионажа. После убийства Кирова нормой стали политические процессы, небывало массовые репрессии. Троцкистов, бухаринцев, прочих "врагов народа" искали буквально во всех общественных организациях, на каждом предприятии. Невозможно было верить, но арестованные коммунисты, известные партийные деятели, военачальники, директора заводов сознавались в преступной деятельности. А рядом печатались сообщения о происках Гитлера и Муссолини, о гражданской войне в Испании, о боях на озере Хасан и в районе Халхин-Гола. Новая мировая война становилась реальностью.

Все это обрушилось на страну, где даже по переписи 1939 г. почти 90 % работавших людей имели начальное образование или вообще никогда не учились в школе. Каждый пятый человек старше 50 лет совсем не умел читать и писать. А в зоне радиовещания проживала лишь шестая часть всего населения СССР.

Менее четверти века отделяли страну от империи Романовых, где веками существовало самодержавие,

крепостное право; психология масс формировалась под эгидой церкви и царистской идеологии. Поистине нужно было обладать петровским характером и своеволием, чтобы попытаться одним скачком вырвать 150 миллионов людей из прежнего образа жизни и встать вровень с западным миром. Сталин превзошел Петра по всем статьям. И дело не только в его личности. Административно-командная система, созданная большевиками, переросла в тоталитарную и добилась того, о чем не могла и мечтать бюрократия времен табели о рангах.

Правящая партия не ограничилась пересмотром заданий первой пятилетки. В 1931 г. Сталин заявил, что наша страна отстала от развитых капиталистических государств на целое столетие. Он не ограничился такой постановкой вопроса и призвал советский народ ликвидировать этот разрыв за 10 лет, иначе "нас сомнут".

Еще дальше пошел Председатель Совнаркома Молотов. Тогда же, руководствуясь указанием вождя, он заявил о необходимости "в течение этого десятилетия, и во всяком случае не позднее, догнать и перегнать в технико-экономическом отношении передовые капиталистические страны".

Дальнейшее известно. Нас не смяли. Весь мир признает решающую роль советского народа в разгроме фашизма. Но разве за 30-е годы был преодолен разрыв между СССР и странами Запада? При всей масштабности промышленного преобразования, ставшего реальностью в это десятилетие, до рубежей, провозглашенных Сталиным и Молотовым, было слишком далеко. В 1939 г. на XVIII съезде ВКП(б) речи, произнесенные в 1931 г., уже никто не вспоминал. В докладах приводилось множество показателей, свидетельствовавших о значительном отставании СССР в сфере экономики. И тут же снова выдвинули задачу догнать и перегнать. Молотов, нимало не смущаясь, говорил даже о более чем вековой отсталости России и ратовал за то, "чтобы разжечь стремление к ускорению темпов роста промышленности, особенно тяжелой промышленности".

В целом политика подхлестывания не прекращалась. Принимались новые решения, плодились хозяйственные наркоматы, штат чиновников в центре и на местах разбухал. Но даже они начинали понимать слабости затратного механизма, опасность чрезмерной централизации, излишнюю директивность планов. Не помогло и ужесточение трудовой дисциплины, удлинение в 1940 г. рабочего дня,

введение шестидневной рабочей недели. Фондоотдача оборудования фактически оставалась такой же, как и в 1928 г. Сохранившиеся в архивах материалы показывают, что даже накануне войны сельское хозяйство, едва вернувшись к показателям доколхозной деревни, вносило в национальный доход страны больше, нежели промышленность. Следовательно, сталинский тезис о превращении России из аграрной в индустриальную, мягко выражаясь, истине не соответствовал.

Подхлестывание слишком дорого обошлось народу. При иных условиях не пришлось бы отходить под "внезапным" натиском фашистов к предместьям Москвы и берегам Волги.

Факт остается фактом: к зиме 1941 г. противник оккупировал территорию, на которой до войны проживало около 40 % населения, добывалось 63 % угля, выплавлялось 68 % чугуна, 58 % стали, производилось 84 % сахара и т. д. И хотя многое ценой невероятных усилий потом было исправлено, победу пришлось ковать не с помощью того мощного потенциала, который невиданными усилиями партия, рабочий класс, весь советский народ создавали в довоенные пятилетки.

Что же касается скачка, то он состоялся. Это не миф. То был стремительный процесс насильственного преобразования экономики, установления самодержавия и рождения новой модели развития общества под флагом социализма. То было создание основ для выхода сталинизма за рамки одной страны. Впервые на длительный срок приоритет идеологии над экономикой стал реальностью.

История показала, что большой скачок был бы невозможен без большого террора и без большой лжи, о чем и пойдет речь в последующих разделах.

ЛИТЕРАТУРА

Такер Р. Сталин: путь к власти. История и личность. М., 1990. Коэн С. Бухарин. Политическая биография. 1888--1938. М., 1988. Урок дает история. М., 1989.

Лацис О. Р. Перелом. Опыт прочтения несекретных документов. М., 1990.

Шмелев Н. Попов Г. На переломе. Экономическая перестройка в СССР. М., 1989.

Троцкий Л. Д. Сталин, т. 1--2. М., 1990. Пришвин М. М. Дневники. М., 1990.

Т е п ц о в Н. В. Аграрная политика: на крутых поворотах 20--30 гг. М., 1990.

ГЛАВА 7

ЗА ФАСАДОМ СТРОИТЕЛЬСТВА

НОВОГО ОБЩЕСТВА 1927 -- конец 30-х гг.

"Все винтики -- большие и маленькие, второстепенные и первостепенные --хотят они или не хотят, "верят" или "не верят", вынуждены вращаться вместе со осей машиной. Если же какой-либо винтик или целая группа отказываются вращаться вместе со всей машиной и "протестуют", машина беспощадно их размалывает и со скрипом, с треском, скрежетом до поры до времени продолжает "работу" дальше. Террор в условиях невиданной централизации действует почти автоматически". Рютин М. Н. "Сталин и кризис пролетарской дик сатуры"

Демонтаж нэпа и переход к "чрезвычайщине". -- Правда и вымысел о правом уклоне в ВКП (б). -- Репрессивная политика. Роль ЦКК и ОГПУ в утверждении единовластия Сталина. -- Право-левые фракционеры. -- "Союз марксистов-ленинцев". -- М. Н. Рютин. Операция "противники". -- Группа А. Н. Смирнова, Н. Б. Эйсмонта, В. Н. Толмачева. -- За кулисами XVII съезда ВКП (б). -- Кто убил Кирова? Террор и его последствия. -- Они бежали от Сталина: И. Рейсе, В. Кривицкий, Ф. Раскольников. -- "Так мы перестреляем всю партию" -- Г. Н. Каминский, И. А. Пятницкий.

Второе десятилетие Октября характеризовалось сложными и противоречивыми явлениям в советском обществе. Шел демонтаж нэпа, который разрушил главную экономическую преграду на пути всеобъемлющего проникновения командно-административной бюрократической системы во все структуры Советского государства. Вместо социализма ленинского идеала как "живого, творческого созидания самих народных масс" утверждалась эпоха директивного, казарменного, насаждаемого "сверху". Вряд ли эти сложные и противоречивые процессы можно отождествлять с "контрреволюционным переворотом". Скорее всего, если уместна историческая аналогия, -- это своеобразный симбиоз бонапартизма и цезаризма при опоре на бюрократический партийный, советский и административный аппарат.

Во второй половине 20-х гг. страна вступала в период

так называемой социалистической реконструкции народного хозяйства. Очень остро вставали вопросы расширения фронта капитального строительства, создания новых отраслей в промышленности и особенно -- взаимоотношений города и деревни. Нэп в традиционных формах исчерпал себя, и требовалась проработка нового варианта дальнейшего экономического развития. Однако этого сделано не было, ибо лучшие теоретические силы оказались поглощены внутрипартийной борьбой. Первым серьезным сигналом этого стал хлебозаготовительный кризис. Выход их создавшегося положения был найден простой: командно-административные методы управления промышленностью, которые сложились в период нэпа, автоматически, без учета особенностей и специфики были перенесены в сельское хозяйство. "Революция сверху" свелась к тому, что "чрезвычайные меры" были возведены в систему в масштабе всей страны, а политические методы руководства заменялись командно-административными. Эти процессы, протекающие в базисе, были привнесены и распространились на надстройку. Шло складывание и укрепление авторитарной бюрократической командно-административной системы.

В общественное сознание настойчиво внедрялась идея "особых", отличных от общечеловеческих норм общежития и поведения. "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью", -- пели строители нового мира, "самого гуманного, самого совершенного строя". Именно на этой основе элементы социализма быстро прорастали в режим личной власти Сталина. Однако, вместе с тем, в сознании народа -- пролетариата, крестьянства, интеллигенции -- хранились гуманистические идеалы социализма, и при возможности этому давался ход. Это особенно ярко проявилось в столкновении Сталина с представителями старой партийной гвардии, которая оставалась верна лучшим традициям российского освободительного движения.

"Гражданская война" в правящей партии не утихала на протяжении всех 20-х гг. Объединенная левая оппозиция во главе с Троцким, Зиновьевым и Каменевым, помимо вопросов экономического строительства, поднимала вопросы дальнейшей демократизации внутрипартийной и государственной жизни. "Сталинский режим партийной жизни, -- писал 8 июня 1926 г. Г. И. Сафаров в ЦКК ВКП (б), -- тем и опасен, что он ставит под угрозу идейную жизнь партии, превращая всю идеологическую работу и идейную жизнь партии в бюрократическую работу на заказ... Отсутствие коллективного руководства (правит пар

%шей Сталин, которого Ленин в своем завещании предлагал снять с должности Генерального секретаря) обостряет до крайности все наше внутрипартийное положение".

2 октября 1927 г. в заявлении Пленуму ЦК ВКП (б) видный деятель партии П. А. Залуцкий указывал, что Сталин нарушает ленинские нормы внутрипартийной жизни и руководства партией. Он обвинял Сталина в отсечении от политического руководства большой группы коммунистов, которые "создавали партию, на сочинениях которых воспитывалось несколько поколений коммунистов", поддержке "чиновничье-аппаратных элементов за счет пролетариата", обращая внимание при этом на то, что "этот аппарат готов пойти на все ради сохранения своих привилегий". П. А. Залуцкий указывал, что в стране "преуспевают безыдейное ловкачество, стяжательство и угодничество, а все талантливое, сильное, яркое отметается". Он предупреждал, что Сталин несостоятелен как вождь и теоретик, и призывал выполнить ленинское завещание переместить Сталина на другую работу.

Однако партия и широкие народные массы не поддержали сторонников Троцкого, Зиновьева и Каменева. Более того, как это не парадоксально, но именно в ходе этой борьбы, в которой применялись различные приемы, роль Сталина в партии и государстве усилилась. Для рядовых партийцев и беспартийных он оставался оплотом твердокаменного марксизма-ленинизма, а его политические противники были объявлены "еретиками от коммунизма". Вокруг Сталина сложился кружок его сторонников -- Н. И. Бухарин, А. И. Рыков, М. П. Томский, А. И. Микоян, Г. К. Орджоникидзе и другие. К XV съезду ВКП(б) троцкистско-зиновьевский блок фактически прекратил свое существование.

Сразу же после окончания работы XV съезда партии, исключившего оппозиционеров из партии, была создана специальная комиссия ЦИК СССР по чистке советского аппарата под председательством В. М. Молотова. Оппозиционеры были сняты со всех постов, имеющих какое-либо отношение к выработке политических решений. Одновременно все они были выведены из состава ЦИК СССР и ВЦИК по соответствующим представлениям фракций ВКП (б) в ЦИК и ВЦИК.

В 1928 году наступил черед недавних сторонников Сталина. Возведение "чрезвычайщины" в систему вызвало вполне обоснованные возражения Н. И. Бухарина, А. И. Рыкова, М. П. Томского и других авторитетных дея

телей партии и государства. Н. И. Бухарин не без оснований полагал, что чрезвычайщина в экономике рано или поздно обернется чрезвычайщиной в политике. Разногласия по вопросу о чрезвычайных мерах резко обострились к лету 1928 года. Группу Н. И. Бухарина поддерживали М. И. Калинин и К. Е. Ворошилов, колебался Г. К. Орджоникидзе. Против "чрезвычайщины" выступали авторитетные заместители В. Р. Менжинского, председателя ОГПУ, Г. Г. Ягода и М. А. Трилиссер. Информационные сводки ОГПУ говорили о том, что крестьянство в большинстве отказывается поддерживать чрезвычайщину. Возникала реальная угроза новой гражданской войны.

Ленинградская и Московская партийные организации также поддержали группу Бухарина. Секретарь Сибирского крайкома партии С. И. Сырцов дал директиву областным партийным организациям -- воздержаться от безусловного выполнения директивы И. В. Сталина об объявлении каждого 10 двора в деревне контрреволюционным и антисоветским. Позднее К, В. Радек доверительно информировал Г. К. Орджоникидзе, что в кругу своих единомышленников в Сибирском крайкоме С. И. Сырцов перед отъездом на Пленум ЦК ВКП (б) якобы заявил о намерении поставить вопрос о замене Сталина на посту Генсека А. И. Рыковым. Сводки ПУ РККА о политических настроениях в армии указывали, что "чрезвычайщина-" крайне отрицательно была воспринята в армии.

В этих условиях вопрос об отношении к "чрезвычайщине" особенно остро встал в ходе работы июльского (1928 г.) Пленума ЦК ВКП (б). Вместо четырех дней пленум работал восемь. В ходе работы проводились заседания Политбюро ЦК ВКП (б) с расширенным представительством партийных организаций Москвы и Ленинграда. Решением пленума "чрезвычайщина" была отменена. И. В. Сталин и его сторонники много говорили об агрессивных устремлениях кулачества, его антисоветских действиях. Н. И. Бухарин, А. И. Рыков обращали основное внимание на бедственное положение среднего крестьянства. В целом группа Н. И. Бухарина добилась своего, и в августе 1928 года постановлением ЦИК СССР была объявлена амнистия в отношении всех, кто был осужден по 107 статье в связи с введением "чрезвычайщины".

Однако, вместе с тем, Н. И. Бухарин допустил серьезную политическую ошибку. В ходе работы пленума он, спровоцированный Сталиным, пошел на переговоры с Л. Б. Каменевым, недавно восстановленным в партии,

о том, что тот и Г. В. Зиновьев не шли на блок со Сталиным. Этот разговор ночью с 11 на 12 июля стал известен не только Сталину, но и Троцкому, который к этому времени находился в Алма-Ате. В этом разговоре Н. И. Бухарин раскрыл соотношение сторон, назвал своих сторонников, тактику действий, резко отрицательно характеризовал Сталина. Основную беду он видел в том, что к этому времени перемешались функции партии и государства, а средний член ЦИК и ЦК не видит и не понимает всей глубины разногласий. Позднее именно этот факт будет центральным пунктом в политической дискредитации Н. И. Бухарина.

Сталин и его ближайшее окружение пытались все трудности и просчеты в экономике свести к проискам классовых врагов. Таковыми в деревне явились кулаки, а в городе -- "буржуазные специалисты". Страну захлестнула волна "спецеедства". Начало показательным судебным процессам положило так называемое "Шахтинское дело". Перед судом предстали инженерно-технические работники угольной промышленности Донбасса. Их обвиняли в систематической, хорошо организованной вредительской и дивер-сионно-шпионской деятельности с целью подрыва каменноугольной промышленности. Поначалу советские и партийные работники Донбасса при изучении ситуации пришли к выводу, что оснований для таких серьезных обвинений нет, а причина всему технические неполадки и элементарное разгильдяйство отдельных инженерно-технических работников.

Однако после соответствующей информации Центральным Комитетом партии в Донбасс была направлена специальная комиссия в составе В. М. Молотова, Л. М. Кагановича, Е. М. Ярославского и М. П. Томского, которая задала иной тон и заданность работе. В помощь местным чекистам из Москвы выехал уполномоченный Экономического управления ОГПУ А. А. Слуцкий, который довольно быстро "нашел связь" шахтинцев с Московским центром, т. е. вредителями в Госплане в ВСНХ. Сотрудники ОГПУ осуществляли непосредственное руководство проведением научно-технической экспертизы, корректировали ее заключение, применяли в ходе следствия моральное воздействие на арестованных.

Члены комиссии ЦК ВКП (б) требовали усиления репрессивных мер в отношении инженерно-технических работников. Выступая в марте 1928 г., т. е. еще до суда, перед рабочими г. Артемовска, Е. Ярославский заявил, что против

"контрреволюционеров будут приняты все меры, иначе мы все погибнем". "Шахтинское дело" специально рассматривалось на апрельском (1928 г.) Пленуме ЦК ВКП (б). Оно послужило своего рода прецедентом, после которого репрессии против инженерно-технических работников и других групп интеллигенции шли по хорошо отработанному сценарию. Процессы над вредителями возникали всякий раз, когда обострялась внутриполитическая ситуация в партии, возникали разногласия или оказывался под угрозой авторитет Сталина. А его оппонентов сразу же спешили обвинить в том, что они льют воду на мельницу классового врага.

Осенью 1928 года во время отдыха Н. И. Бухарина в Кисловодске Сталину и его окружению удалось дискредитировать и отсечь от политического руководства большую группу бывших руководителей Московской партийной организации. Эта акция проходила в два этапа. На первом -- в сентябре--октябре -- было инспирировано обращение ряда членов МК в ЦК партии по поводу примиренческого отношения ряда руководителей районных партийных организаций к правому уклону. Начавшаяся проработка завершилась 18--19 октября 1928 года на VI чрезвычайной конференции МК ВКП (б) освобождением Пенькова, Рютина, Куликова, Мороза и других от руководства районными партийными организациями и выводом из состава бюро МК ВКП (б). В ноябре удар был направлен против руководства непосредственно МК ВКП (б). От занимаемой должности первого секретаря МК был освобожден кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП (б) Н. А. Угланов. Первым секретарем МК стал В. М. Молотов.

Таким образом, осенью 1928 года группа Н. И. Бухарина была лишена поддержки крупнейшей столичной партийной организации. Члены Политбюро М. И. Калинин и К. Е. Ворошилов еще в ходе июльского Пленума перешли на просталинские позиции. Началась подготовка к проработке Н. И. Бухарина, А. И. Рыкова, М. П. Томского. Сталину и его сторонникам (Молотову, Кагановичу, Микояну и др.) нельзя отказать в последовательности нагнетания обвинений. Сначала Бухарина, Рыкова и Томского обвинили в якобы примиренческом отношении к правому уклону, затем в колебаниях и паникерстве, наконец, они сами "превращаются" в правых уклонистов и, более того, в лидеров того самого уклона, за усиление борьбы с которым они сами голосовали на Пленуме ЦК партии.

1929 год на самом деле явился годом "Великого пере

лома". Путем хорошо продуманных политических ходов Сталину удалось устранить конкурентов в борьбе за власть. В начале года за пределы СССР в Турцию был выслан главный сталинский оппонент Л. Д. Троцкий, до этого находившийся в ссылке в Алма-Ате. Почти одновременно с этим в конце января -- начале февраля на объединенном заседании членов Политбюро ЦК и Президиума ЦКК ВКП (б) Н. И. Бухарин и его сторонники были обвинены Сталиным в том, что являются фактически вождями правого уклона в партии.

В партийных организациях страны "вдруг" развернулась кампания по осуждению сторонников "правого" уклона. А в канун апрельского Пленума ЦК и ЦКК ВКП (б) некоторые партийные организации стали выносить решения о выводе из состава ЦК трех влиятельных членов Политбюро -- Н. И. Бухарина, А. И. Рыкова и М. П. Томского. Одновременно 9 марта 1929 года Президиум Исполкома Коминтерна по предложению Д. 3. Мануильского выразил политическое недоверие Н. И. Бухарину и вошел в Политбюро ЦК ВКП (б) с предложением освободить его от работы в Коминтерне. К этому времени выступление группы Н. И. Бухарина против чрезвычайных мер в экономике переросло в борьбу против становления режима личной власти Сталина. Бухарин апеллировал к членам ЦК ВКП (б), поднимал вопрос о нелояльности Сталина, его грубости и нарушении принципов коллегиальности в работе Политбюро ЦК ВКП (б). Обосновывая свою позицию, он решительно отмежевался от какой-либо оппозиции. "Вы новой оппозиции не получите. И не один из нас никакой "новой" или "новейшей" оппозиции возглавлять не будет... Сколько раз нужно говорить, что мы за колхозы, что мы за совхозы, что мы за великую реконструкцию, что мы за решительную борьбу против кулака, чтобы перестали возводить на нас поклепы!", -- заявлял он.

Сталин и его сторонники обвиняли группу Бухарина в либеральном толковании нэпа, что квалифицировалось как линия на свертывание социалистического наступления и ослабление позиций пролетариата в борьбе против капиталистических форм хозяйства. Основу этих ошибок находили в бухаринских требованиях постоянных уступок крестьянству, в отрицании им неизбежности обострения классовой борьбы в переходный период. Сталин спекулировал на политических ошибках Бухарина в прошлом и настоящем, напоминал о его борьбе против В. И. Ленина

по вопросам Брестского мира, извратил суть переговоров Бухарина с Каменевым летом 1928 г.

Главная цель, которую ставил Сталин, была достигнута: апрельский Пленум осудил взгляды группы Бухарина "как несовместимые с генеральной линией партии и совпадающие в основном с позицией правого уклона", освободил Н. И. Бухарина и М. П. Томского от занимаемых постов в редакции газеты "Правда", в Коминтерне, в ВЦСПС, но в составе Политбюро они еще оставались. В мае 1929 года на очередной сессии ВЦИК было принято решение о целесообразности разделения председателя СНК СССР и РСФСР. Это делалось, чтобы ослабить позиции А. И. Рыкова, который совмещал их. Новым председателем Совнаркома РСФСР стал С. И. Сырцов.

Свое завершение разгром группы Бухарина получил осенью 1929 года. Вновь к осени было инспирировано новое обращение партийных организаций в ЦК ВКП (б). Несмотря на капитуляцию, на ноябрьском Пленуме ЦК ВКП (б), когда группа Бухарина выступила с заявлением о снятии своих разногласий с партией, было принято решение вывести Н. И. Бухарина "как застрельщика и руководителя правых уклонистов из состава Политбюро ЦК". Позднее из состава руководящих партийных органов были выведены А. И. Рыков и М. П. Томский. В обновленном составе Политбюро Сталин пользовался авторитетом не только вождя, но и ведущего теоретика партии. Празднование 50-летнего юбилея Сталина показало, что формирование режима личной власти вступает в фазу формирования культа личности вождя.

Вместе с тем в это время еще оставались представители старой партийной гвардии октябрьского и послеоктябрьского периодов, которые пользовались непререкаемым авторитетом в партии и государстве. Они занимали ведущее положение в руководстве местных партийных и советских организаций. Так, к XVI съезду партии летом 1930 года из 1329 руководящих работников, представляющих 165 округов, 1178 (88 %) вступили в партию до 1920 г. Они решительно поддерживали большинство ЦК в борьбе как против сторонников Л. Д. Троцкого, так и сторонников Н. И. Бухарина. Но именно эти представители старой партийной гвардии партийного руководства второго эшелона в 1930--1934 гг. оказывали сопротивление режиму личной власти Сталина в партии и государстве.

Власть Советов на местах все больше и больше становилась эфемерной. Они выполняли указания местных

партийных органов. Общее число членов сельских Советов к 1929 году увеличилось и составило 1 447 927 человек. Бумажный поток захлестнул местные Советы, доходя до фактических размеров. В докладной записке ЦИК СССР об организации работы Советов за 1929 год указывалось, что только в Хмельницкий сельсовет на Украине за один день поступило 55 различных бумаг, требующих немедленно исполнения. Большинство поступающих бумаг имело грозные предупреждения вплоть до "предания суду", а в циркуляре Краснодарского РИК, разосланного на места, настоятельно требовалось обеспечить зверское наступление на "кулака". По тому же Краснодарскому РИКу за 9 месяцев 1928 года прошло 20.000 бумаг. В одном из аульских сельсоветов Адыгейской области секретарь Совета две недели сидел только за составлением и заполнением различных форм статистической отчетности по организационно-массовой работе Советов. В докладной записке обращалось внимание, что окружные и районные работники не учитывают, что число работников на местах ограничено, и к тому же все они, как правило, малограмотны. Поэтому в практике грубый нажим вместо разъяснительной работы применялся как правило. Председатель одного из райкомов прямо заявил инструктору ЦИК СССР: "Нас пугают, и мы пугаем".

Это особенно ярко проявилось в период коллективизации. Несложную механику работы местных Советов вскрыл председатель Совнаркома РСФСР С. И. Сырцов, выступая 20 февраля 1930 года на собрании партийной ячейки Института Красной Профессуры: "Ведь если долго возиться с крестьянином, да убеждать его, да прорабатывать практические вопросы, тебя, глядишь, и обскачет соседний район, не теряющий времени на эти "пустяки". Так зачем же долго возиться с крестьянином? Намекни ему насчет Соловков, насчет того, что его со снабжения снимут, или заставь голосовать по принципу "кто за коллективизацию, тот -- за Советскую власть, кто против коллективизации, тот -- против Советской власти".

Не лучшим образом обстояло дело и в высшем законодательном органе ЦИК СССР. Об этом, в частности, свидетельствуют материалы заседаний фракций ВКП (б) в ЦИК СССР. Здесь предварительно обсуждались вопросы, выносимые на заседания сессий ЦИК СССР. При подготовке нового бюджета на 1929 год бюджетная комиссия, заседавшая несколько месяцев, подготовила проект, который был представлен на заседании Политбю

ро, где внесенные поправки, по сути, свели на нет всю работу профессионалов. Когда на заседании фракции ВКП (б) А. Курц заявил, что он категорически против того, чтобы Политбюро выступало в качестве инстанции, вносящей окончательные поправки к бюджету, Н. А. Скрипник заявил следующее: "Ведь мы сейчас работаем в советском органе, и нам становиться на почву некоторого противостояния руководящих советских органов руководству партийных органов нельзя. Политбюро, руководя всей партийной работой, сочло необходимым изменить предложения бюджетной комиссии. С какой стати, какое мы имеем право, даже будучи несогласными с тем или иным постановлением Политбюро, становиться на путь жалобы на Политбюро во фракцию ВКП (б) сессии ЦИК СССР? С какого времени фракция ЦИК Союза стала судьей Политбюро?"

Среди членов ЦИК СССР утверждалось мнение в необходимости централизации, создании единых союзных органов, способных решать все задачи республик, краев и областей. "Чем больше мы будем развиваться по пути коллективизации и строительства социализма, чем больше мы будем обогащаться, тем более мы будем нуждаться в едином центральном органе... земля и воля одинаково нуждаются в единой, твердой и железной руке Коминтерна и Союза", -- говорил М. Цхакая на заседании фракции ВКП (б) в ЦИК СССР.

Однако было бы неверным утверждать, что такие настроения в Советах отражали полностью мнение народных масс -- интеллигенции, рабочего класса, крестьянства. В мае 1929 года в Москве получила хождение по рукам анонимная платформа за подписью "Голос Масс". Она была адресована членам ЦК и ЦКК ВКП (б). В ней отмечалось, что каждого честного коммуниста волнует мысль о внутрипартийном положении и о положении Советской власти. "Партию в течение пяти лет трясет как в лихорадке внутрипартийной борьбы. То "левый" уклон, то правый, а если теперь еще какой-либо появится, то и назвать не знаем как, к сожалению, только две стороны. Огромная энергия идет на это дело. В развернутом документе давалась характеристика всех перипетий борьбы против Троцкого, Бухарина, Рыкова и Томского. Выскочки, карьеристы, подхалимы с головокружительной быстротой поднимаются по лестнице вверх. Треплятся где надо и где не надо, а на деле фактически сплетничают, подхалимничают перед начальством, тем самым выходят в люди. Доберутся до ответственных работников и творят, что им ле

вая нога подскажет. Никакие вожжи не действуют. Ведь выше сидит человек, который сам почище этого. Как восставать против него... Круговая порука налицо, и нынешним режимом ее не устранить".

В качестве основных требований выдвигались немедленное отстранение Сталина от руководства партией, возвращение к ленинским принципам партийного руководства. Кроме этого предлагалось провести чистку партии от карьеристов и примазавшихся элементов, восстановить ленинский состав ЦК. Поиски ОГПУ авторов этой платформы не дали результатов.

К этому времени уже определилась генеральная линия руководства. Она была направлена на форсированное осуществление индустриализации и коллективизации сельского хозяйства. Волевыми решениями Сталина были завышены плановые показатели первого пятилетнего плана, неоправданно расширялся фронт капитального строительства. Эта практика получила своеобразное "теоретическое" обоснование в статье Сталина "Год великого перелома". Она выдвигала в качестве основной задачи -- наступление социализма по всему фронту.

Переход к форсированной коллективизации и индустриализации вновь сопровождался "чрезвычайщиной". Решением ЦИК СССР от 14 декабря 1929 года сроком на три месяца был объявлен неблагополучным по бандитизму Сибирский край. Уполномоченным по борьбе с бандитизмом был назначен полномочный представитель ОГПУ по Сибири Л. М. Заковский. При нем была создана специальная тройка для внесудебного рассмотрения дел по статьям 58 и 167 УК РСФСР.

С началом широкой кампании ликвидации кулачества как класса ОГПУ краев и областей было дано право внесудебного рассмотрения дел. 4 февраля 1930 года Президиум ЦИК СССР утвердил инструкции ЦИК и Совнаркомам союзных республик, краевым и областным исполкомам. Этой инструкцией вся организация выселения возлагалась на ОГПУ. Ликвидация кулачества должна была проводиться с максимальной быстротой и ни в малейшей степени не затрагивать посевной кампании. 17 апреля 1930 года коммунистическая фракция ЦИК СССР предложила ОГПУ руководствоваться при рассмотрении дел о кулаках постановлением от 15 июля 1927 года, т. е. приравнивать их к делам контрреволюционеров, шпионов, белогвардейцев и бандитов.

В 1929--30 гг. страна стояла на грани гражданской

войны. Особенно сильными выступления крестьянства были в Сибири, Поволжье, на Северном Кавказе. В сводках ОГПУ отмечалось, что во главе выступлений стояли не только кулаки и середняки, но нередко советские и партийные работники, а в одном случае даже районный уполномоченный ОГПУ. Одновременно со стороны белогвардейской эмиграции были предприняты попытки возглавить эти разрозненные восстания. Руководитель Российского общевоинского союза генерал А. П. Кутепов дал поручение группе штабных офицеров разработать план организации вооруженной борьбы против Советской России к весне 1930 года. К этому времени на территорию СССР по нелегальным каналам должны были прибыть 50 специально подготовленных офицеров для осуществления руководства военными действиями.

Эти планы стали известны руководству иностранного отдела ОГПУ. 26 января 1930 года генерал А. П. Кутепов был похищен специальной оперативной группой ОГПУ. Однако привезти его в Советскую Россию не удалось, он скончался в пути. Одновременно были арестованы эмиссары РОВС на всей территории СССР.

Тогда же по указанию В. Р. Менжинского местные органы и центральный аппарат ОГПУ провели масштабную операцию под кодовым названием "Весна". В ее ходе по всей территории СССР были арестованы бывшие офицеры и генералы царской армии, находившиеся на службе в РККА. Среди арестованных были видные военные теоретики -- Снесарев, Свечин, Лигнау, Верховский. Против этого выступили многие видные советские военачальники. Открытый конфликт произошел на Украине, где командующий Киевским военным округом И. Э. Якир, выразив недоверие действиям руководителю ГПУ Украины В. А. Балицкому, выехал в Москву и, добившись встречи с председателем ЦКК Г. К. Орджоникидзе, решил вопрос об освобождении арестованных командиров Красной Армии. Среди арестованных и расстрелянных оказалась большая группа бывших участников белого движения, вернувшихся в СССР после амнистии в 1921 году во главе с генералом Секретевым.

Чрезвычайные полномочия, данные тройкам, касались окончательного права вынесения решений. Это осуществлялось на основе местной практики рассмотрения внесудебных дел. Однако такой порядок приводил к различиям в проведении карательной политики. За одно и то же преступление в различных регионах выносили различ

ные меры наказания. Поэтому в марте 1931 года внесудебные компетенции троек были ограничены рассмотрением дел только о контрреволюции в деревне с исключением права применения тройками высшей меры социальной защиты. По делам внесудебного рассмотрения прошло всего 39 828 человек. Немало среди дел оказалось фальсифицированных.

21 июля 1930 года ОГПУ арестовало директора Института экономики сельского хозяйства, всемирно известного ученого, профессора Сельскохозяйственной академии им. Тимирязева А. В. Чаянова. Вслед за ним были арестованы ученые экономисты-аграрники: Н. Д. Кондратьев -- профессор Тимирязевской сельскохозяйственной академии, директор Конъюнктурного института, Л. Н. Юровский -- профессор Московского планово-экономического института, член коллегии Наркомфина СССР, Н. П. Макаров -- профессор, член Президиума Земплана Наркомзема РСФСР, профессора А. Н. Челинцев, Л. Н. Литощенко, Л. Б. Кафенгауз и др.

В сообщении, опубликованном в печати от имени ОГПУ, сообщалось, что эти ученые-аграрники встали во главе "кулацко-эсеровской контрреволюционной организации, именуемой трудовая крестьянская партия, сокращенно ТКП, и поставившей своей целью "подготовку вооруженной интервенции, свержение Советской власти, реставрацию капитализма". В сообщении говорилось, что эта ши-рокоразветвленная организация состоит преимущественно из кулацких элементов и ушедших в подполье эсеров. Называлась общая численность ТКП --около 200 тысяч человек. Начало шельмованию А. В. Чаянова положил Сталин, который, выступая на конференции аграрников-марксистов, назвал его труды антинаучными, антисоветскими, антимарксистскими. Как показала проверка, проведенная в 1987 году Главной военной прокуратурой, группа следователей во главе с Я. С. Аграновым фальсифицировала дело ТПК. Среди осужденных по делу ТПК проходил директор Аграрного института старый большевик И. А. Теодорович.

Другим, не менее известным судебным процессом того времени был судебный процесс по делу Инженерного центра (Промпартии). Это дело рассматривалось Специальным судебным присутствием Верховного Суда СССР. На скамье подсудимых оказались представители научно-технической интеллигенции -- Л. К. Рамзин, директор Теплотехнического института, И. А. Калинников, замести

тель председателя производственного сектора Госплана, В. А. Ларичев, председатель топливной секции Госплана, Н. Ф. Черновский, председатель научно-технического совета ВСНХ, и другие. Председатель Госплана Г. М. Кржижановский был потрясен арестами своих коллег и обратился за разъяснением к председателю ОГПУ В. Р. Менжинскому. Руководство ОГПУ ответило, что "враги народа обнаружены и в ВСНХ, и в Наркомфине, и в НКПС".

Ответственные работники ВСНХ и Госплана обвинялись во вредительстве, разработке целой политической программы реставрации капитализма в СССР, в связях с белоэмигрантскими организациями, в частности с Торг-промом, в получении финансовых средств от французской разведки и известного миллионера Рябушинского. Судебный процесс строился на подлогах и фальсификациях. Известно, что к этому времени от одного из руководителей Торгпрома --Третьякова, только что начавшего сотрудничество с советской разведкой, неожиданно потребовали материалы, доказывающие связь проходивших по процессу с ним как одним из руководителей белоэмигрантской подрывной организации. Пятеро из подсудимых были приговорены к расстрелу, трое остальных -- к 10-летнему заключению. Однако он не был приведен в исполнение, расстрел заменили лишением свободы на 10 лет. Не обошлось и без казусов. Так, лидеры Промпартии обвинялись в получении денег от Рябушинского, который к этому времени был давно покойником, уже в ходе самого судебного процесса финансистом стали называть П. Н. Милюкова. Как и "Шахтинское дело", этот процесс явился одним из дел на специалистов старой школы, обвиненных во вредительстве. По сути дела было объявлено, что вредители сидят во всех отраслях народного хозяйства.

В марте 1931 года появилось сообщение ОГПУ, что раскрыта еще одна вредительская организация, наиболее опасная по своим идейным воззрениям, чем все предшествующие, -- "Союзное бюро ЦК РСДРП меньшевиков". Среди тех, кто был арестован, Громан, Шер, Суханов, Иков и другие деятели меньшевистской партии. Из них, пожалуй, только один Иков был связан с меньшевистской эмиграцией. Все остальные уже давно находились на хозяйственной работе, полностью отойдя от какой-либо политической деятельности. Они занимали руководящие посты в Госплане, ВСНХ, Наркомторге, Центросоюзе и Госбанке. Политическая программа этой организации, из материалов, представленных сотрудниками экономиче

ского отдела ОГПУ, в качестве основной задачи выдви-гала реставрацию капитализма в СССР. Основная ставка была на интервенцию, а основным методом контрреволюционной деятельности было вредительство. Согласно обвинительному заключению, вредительство выражалось в неправильных расчетах, извращении принципов распределения товаров, в вопросах спроса и сбыта. В нем также отмечалось стремление дискредитировать взятые Советской властью темпы развития промышленности, задерживать наступление социализма по всему фронту. Для этого давались искаженные оценки положения в народном хозяйстве, раздувались и преувеличивались трудности, был недочет ресурсов.

На суде все обвиняемые признали свою вину и подтвердили те обвинения, которые выдвигались против них. В обвинительном заключении содержалось утверждение, что эта, третья по счету вредительская организация поддерживала тесный контакт с другими контрреволюционными организациями -- Крестьянской трудовой партией и Промпартией. В качестве свидетеля на процессе выступал один из лидеров ТКП -- Н. Д. Кондратьев. Механизм подготовки процесса был позднее раскрыт одним из обвиняемых -- М. П. Якубовичем. Он писал, что организационное заседание "Союзного бюро меньшевиков" состоялось в кабинете старшего следователя ОГПУ Д. М. Дмитриева, где все проходившие по процессу впервые познакомились друг с другом и где было отрепетировано поведение их на суде. С каждым обвиняемым встречался и беседовал Н. В. Крыленко, который был назначен государственным обвинителем. Якубовича он знал еще по периоду подполья и откровенно сказал ему следующее: "Я не сомневаюсь в том, что вы лично ни в чем не виноваты. Мы оба выполняем свой долг перед партией. Я вас считал и буду считать коммунистом. Я буду обвинителем на процессе. Вы будете подтверждать данные на следствии показания. Это наш с вами партийный долг..."

Эти судебные процессы начала 30-х гг. преследовали одну цель --переложить ответственность за провалы и трудности в социалистическом строительстве на происки классового врага, который в это время выступал в обличий буржуазного специалиста-вредителя. С другой стороны, процессы помогали преодолеть колебания в среде рабочего класса. Постоянно подчеркивалось, что индустриализация -- вопрос жизни и смерти для пролетариата, а

среди инженерно-технических работников "окопались классовые враги".

Уже в ходе борьбы против троцкистско-зиновьевского блока в 1926--1927 гг. Сталин активно использовал для своих целей аппарат ОГПУ. Эта деликатная миссия была поручена Г. Г. Ягоде и одному из руководителей ведомства, начальнику секретно-политического отдела ОГПУ Г. А. Молчанову. Политические методы борьбы с оппозицией фактически изжили себя к 1927 году. Сталин и его окружение последовательно превращали троцкистов в контрреволюционную антисоветскую группировку. В статье "Докатились", написанной в 1928 году, Сталин указывал: "В течение 1928 года троцкисты завершили свое превращение из подпольной антипартийной группы в подпольную антисоветскую организацию". В качестве аргументации такого серьезного обвинения фигурировали подпольные типографии, насильственный захват помещений для проведения собраний, организация антисоветских стачек и забастовок, подготовка к гражданской войне. Все подводилось к выводу, что "подпольная работа троцкистской организации требует со стороны органов Советской власти беспощадной борьбы с этой антисоветской организацией".

В это же время В. В. Куйбышев подготовил для членов Политбюро ЦК ВКП(б) памятную записку "О мерах борьбы против оппозиции", в которой фактически также оправдывал административно-карательные методы решения внутрипартийных споров. Сотрудники ОГПУ прибегали нередко к прямым провокациям в отношении оппозиционеров. Им подбрасывались контрреволюционные материалы, от их имени выпускались листовки и прокламации, сочинялись ложные доносы. В начале 1928 года Президиум ЦК ВКП (б) на своем заседании вынес выговор одному из сотрудников ОГПУ -- М. И. Гаю -- "за дачу ложных показаний о существовании подпольной типографии троцкистов". Это было сделано лишь после того, как сторонники Троцкого убедительно доказали, что никакой типографии не существовало.

Фактически такой же прием Сталин применил и в отношении группы Н, И. Бухарина. Для борьбы с "правыми" в рамках Секретно-политического отдела I отделение во главе с А. Ф. Рутковским приступило к агентурно-оперативной разработке под кодовым названием "Противники". Она была направлена против всех тех, кто выражал сомнение в правильности Сталинской генеральной

линии партии. Кроме "правых", разработке подлежали партийные и советские работники, а позже и беспартийные, негативно отзывающиеся о Сталине. С 1933 года на всех них стали заводиться специальные формуляры во всех представительствах ОГПУ на местах.

Разногласия внутри правящей партии не могли пройти мимо народа и партии. В 1930 г. в Центральной черноземной области ОГПУ была раскрыта организация под названием "Правая оппортунизма". Члены этой организации, в основном крестьяне, отстаивали идеи свободного рынка. Руководитель этой организации некто Говоров привел на одно из совещаний мнимого Бухарина, роль которого сыграл крестьянин Медведев, который проводил беседу о неизбежной победе "правых".

В 1928 г. Сталин, выступая на апрельском Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), сказал, что по мере продвижения вперед по пути социалистического строительства классовая борьба усиливается. Поскольку к началу 30-х гг. темпы социалистического строительства оставались высокими, а экономические трудности все возрастали, то все затруднения последовательно представлялись лишь следствием вредительства со стороны "врагов народа". Число их беспрерывно росло. Так, по состоянию на 1 мая 1930 г., в системе НКВД РСФСР находилось 279 исправительно-трудовых учреждений, в которых содержалось 17.251 человек. К этому времени уже начала складываться система собственных лагерей в ОГПУ. Начало этому положили Соловецкий и целый комплекс Усть-Сы-сольских лагерей особого назначения, в которых содержалось около 100.000 человек. Тогда же в 1930 г. было создано Управление лагерей (УЛАГ) ОГПУ, которое вскоре было переименовано в Главное управление лагерей (ГУЛАГ) ОГПУ.

К началу 1933 г. общее число лиц, содержащихся в местах лишения свободы, составило около 300.000 человек. К лету 1934 г. это число увеличилось до 500.000 человек. Число заключенных в лагерях ГУЛАГ постоянно росло, по состоянию на 31 декабря 1936 г. оно возросло и составило 820 881 человек, в 1937 г. -- 996 367, в 1938 г. -- 1 371 396, в 1939 г. -- 1 344 408, в 1940 г. -- 1 500 534, в 1941 г. -- 1 415 596 человек.

Было бы неправильным полагать, что партийные и советские органы в центре и на местах не знали о беззакониях и произволе. Не только знали, но и давали директивы на борьбу с врагами народа. Так, в 1930 г.

сразу же после провозглашения курса на ликвидацию кулачества как класса на ОГПУ были возложены обязанности доведения этой кампании до логического завершения. На местах всей кампанией по выселению кулаков руководили органы ОГПУ. Это отмечалось в наградных листах на чекистов, особо отличившихся в этой кампании. Особенно по Западно-Сибирскому краю.

Карательно-административные органы также составляли опору режима личной власти Сталина в партии и государстве. К началу 30-х гг. среди определенной группы партийных и советских работников усилилась озабоченность положением в партии и государстве. Их тревожила непродуманность и непроработанность многих принимаемых решений, отсутствие коллегиальности в работе ЦК ВКП (б). Политбюро все больше и больше утрачивало свою роль коллегиального органа, превращаясь в совещательный орган при Генеральном секретаре ЦК. Экономическая политика все больше и больше отличалась отсутствием реальных проработок. В этой обстановке образовалась группа партийных и советских работников, которая группировалась вокруг кандидата в члены Политбюро ЦК ВКП (б) С. И. Сырцова. Его единомышленники работали в различных центральных органах РСФСР. Они все чаще и чаще поднимали вопрос об усилении бюрократизма, сложном положении, в котором оказался такой большой регион, как РСФСР. С. И. Сырцов смело выступал против практики насильственной коллективизации, неоправданно высоких темпов капитального строительства и вообще индустриализации. К его работе стали пристально приглядываться, а затем по указанию Сталина началась "проработка" Сырцова. На заседании Политбюро против него выступил А. И. Микоян, в Нижнем Новгороде -- А. А. Жданов.

Осенью 1930 г. два сторонника Сырцова -- И. С. Нуси-нов и В. А. Каврайский -- подготовили проект письма в адрес ЦК ВКП (б), в котором говорилось о положении в партии и государстве. По сути, этот документ представлял собой платформу неоформившейся организации. Группа Сырцова поддерживала тесные связи с группой, которая возникла в окружении секретаря Закрайкома В. В. Ломи-надзе. Они сходились во взглядах на экономическую и политическую ситуации в стране и поднимали вопрос о перемещении Сталина с поста Генерального секретаря ЦК, считая, что этот пост следует вообще ликвидировать. Они рассчитывали в рамках Устава партии поставить вопрос о Сталине на очередном пленуме ЦК ВКП (б).

В октябре 1930 г. в ЦК ВКП(б) поступило заявление Б. Резникова, в котором все планы группы Сырцо-ва -- Ломинадзе были выданы. Дело было передано в Центральную контрольную комиссию. Все участники группировки были исключены из партии и освобождены от занимаемых постов в партийном, советском и хозяйственном аппарате, некоторые из них были арестованы и высланы из Москвы. В отношении С. И. Сырцова и В. В. Ломинадзе I декабря было принято специальное постановление ЦК и ЦКК ВКП(б). Их деятельность была квалифицирована как "право-левацкий" блок в партии. Рядовые коммунисты были в недоумении. Сталин же, разъясняя сущность блока, бросил такую фразу: "Пойдешь направо -- придешь налево, пойдешь налево -- придешь направо".

Опросом членов ЦК и Президиума ЦКК ВКП (б) Сырцов и Ломинадзе были выведены из состава руководящих партийных органов и сняты с занимаемых постов. Л. М. Каганович попытался связать их деятельность с судебными процессами над вредителями и на этой основе исключить их из партии. Однако это не получилось. Среди исключенных из партии в это время был секретарь Краснопресненского райкома партии М. Н. Рютин.

К этому времени партию захлестнула волна доносительства. В ЦК и ЦКК ВКП(б) стали поступать заявления о том, что такой-то член партии не поддерживает генеральную линию партии, критически относится к ней. Партколлегия ЦКК ВКП(б) была перегружена разбором этих дел. На заседании Президиума ЦКК был специально рассмотрен вопрос о нормировании труда партследователей, и даже утверждена специальная инструкция о работе партследователей. Одновременно проводится чистка партийного и советского аппарата от лиц, поддерживающих правых уклонистов.

Сталинская практика индустриализации и коллективизации обернулась голодом на Дону, Украине, на Северном Кавказе. 1932 год был весьма существенным в укреплении единовластия Сталина. Недовольство экономической и социальной политикой сталинского руководства фактически выражали все слои населения. Среди рабочих Москвы ходил следующий анекдот: "После пятилетки останутся партбилет, Сталина портрет и рабочего скелет". В сентябре 1932 г. секретариат ЦИК СССР на основе 408 писем, поступивших в ЦИК СССР, подготовил специальную сводку о политических настроениях для узкого круга лиц из партийного и советского руководства. "Вы не знаете подлин

ного настроения трудящихся масс,-- говорилось в одном из таких писем,--вы взяли курс не на рабочую массу, а на технический персонал и руководящую бюрократическую верхушку, которая безоговорочно выполнит все, что предписывалось вверху. Даже когда знает, что обречено на гибель в ущерб основной массе (пример, голод на Украине и на Северном Кавказе)". Все это делается во имя генеральной линии и в угоду Сталину. Боясь показать верхам подлинное положение масс потому только, чтобы не потерять портфель и звание секретаря соответствующего партийного органа или председателя исполкома. Для нас ясна ставка на руководителей. Это не случайное явление, а политика вождя Сталина, который выгнал лучшие силы из руководящих аппаратов, твердых большевиков-ленинцев, которые могли твердо отстаивать свои взгляды и прислушиваться к нуждам рабочего класса.

Эти настроения серьезно беспокоили Сталина. В августе 1932 года был принят закон об охране социалистической собственности. По этому законодательному акту устанавливались жесточайшие меры наказания вплоть до расстрела за незначительные хищения. По некоторым данным, его лично продиктовал Сталин. Буквально на следующий день, 8 августа, была подготовлена и разослана специальная инструкция ЦК ВКП (б), разъясняющая применение этого постановления. 11 августа нарком юстиции РСФСР Н. В. Крыленко направил директиву всем председателям краевых и областных судов, главсудов и крайоблпрокуро-рам, в которой предлагалось хищение грузов на железнодорожном и водном транспорте передавать судам с применением высшей меры, а в случае смягчающих вину обстоятельств --10 лет с конфискацией имущества. Хищение хлеба и других сельхозпродуктов также наказывать высшей мерой или 10 годами тюремного заключения.

Под действие этого закона попадали дела о хищении заводского и фабричного имущества, совхозной собственности, государственных торговых организаций, колхозной, кооперативной, грузов на железнодорожном и водном транспорте и местном автотранспорте. За период с 7 августа

г. по 1 января 1933 г. по РСФСР было осуждено

76 961 человек, из них к высшей мере -- 2 588, к 10-летнему

заключению -- 49 360, ниже 10 лет -- 27 919 человек.

С 1 января 1933 г. по 1 мая 1933 г. всего осуждено 81 253

человека, из них к высшей мере -- 4 183, к 10 годам -

68 329, ниже 10 лет -- 8 739 человек. С 1 мая по 1 июля

г. было осуждено 49 689 человек, из них к высшей ?

мере -- 1 392, к 10 годам -- 41 219 человек. Карательная политика, таким образом, захватывала все более и более широкие слои населения.

В этих условиях ядро сопротивления сталинщине составляли представители старой партийной гвардии, бывшие авторитетные руководители Московской партийной организации. Центральной фигурой сталинского сопротивления стал М. Н. Рютин.

М. Н. Рютин -- член большевистской партии с 1914 года, принимал активное участие в революции и в гражданской войне в Сибири. Находился на партийной работе в Московской партийной организации, принимал активное участие в борьбе против троцкистско-зиновьевского блока, однако решительно отказался поддержать Сталина в борьбе против группы Н. И. Бухарина. На XV съезде ВКП (б) был избран кандидатом в члены ЦК ВКП (б). В 1928 году был освобожден от обязанностей секретаря Краснопресненского райкома партии г. Москвы за примиренческое отношение к правому уклону. После этого работал заместителем главного редактора "Красной звезды", был уполномоченным ЦК ВКП (б) по коллективизации в Восточной Сибири и Казахстане. В сентябре 1930 г. был исключен из партии по доносу провокатора А. С. Немова. В ноябре 1930 г. был арестован органами ОГПУ по обвинению в контрреволюционной пропаганде. Однако в январе освобожден за недоказанностью состава этого обвинения.

Весной 1932 г. М. Н. Рютин подготовил большую теоретическую работу --"Сталин и кризис пролетарской диктатуры", а затем на ее основе по рекомендации старых членов партии В. Н. Каюрова и М. С. Иванова манифест-обращение "Ко всем членам партии". В этих документах содержался глубокий анализ причин политического и экономического кризиса, в котором находилось государство и партия. М. Н. Рютин писал, что Сталин и его окружение порвали с ленинизмом и привели партию и страну к смертельно опасному кризису. В документах содержалась резкая характеристика Сталина и всесторонне обосновывался тезис, что без его устранения невозможно оздоровление партии и государства. В документах очень остро поднимался вопрос об изменении взаимоотношений партийных и государственных органов, об экономической политике, о необходимости демократизации всех сторон жизни советского общества. Однако в них не было даже намека на организацию террора и уж тем более реставрацию власти

кулаков и капиталистов, все, в чем впоследствии обвиняли М. Н. Рютина.

Названные документы составили основу, своеобразную программу действий организации, которую создали М. Н. Рютин, В. Н. Каюров, М. С. Иванов, П. А. Галкин и другие. Первоначально она именовалась "Союз защиты ленинизма", позднее получила название "Союз марксистов-ленинцев" и под этим названием фигурировала в материалах ОГПУ. Состоялись два конспиративных заседания этого союза, а в сентябре практически все члены этой организации были арестованы. Вопрос о контрреволюционной группе Рютина специально рассматривался дважды на заседаниях Президиума ЦК ВКП (б) и специально на объединенном Пленуме ЦК и Президиума ЦКК в октябре 1932 г. 24 активных участника группы были исключены из партии. 10 октября внесудебный орган --коллегия ОГПУ -- вынес приговор в отношении членов союза. Наибольший срок --10 лет Политизолятора -- получил М. Н. Рютин. Политические противники Сталина отныне приравнивались к контрреволюционерам и подлежали уничтожению.

Примерно в то же время органами ОГПУ была также арестована группа старых партийцев в составе А. П. Смирнова, В. Н. Толмачева, Н. Б. Эйсмонта. Все они занимали руководящие посты в советском аппарате. Центральной и наиболее авторитетной фигурой среди них был А. П. Смир-нов -- заместитель председателя Совнаркома РСФСР. Группа открыто выражала недовольство экономической и социальной политикой сталинского руководства. Н. Б. Эйсмонт высказывал откровенно негативное отношение к закону от 7 августа. "За три колоска человека расстреливать! Да вы что, с ума сошли!"-- говорил он в кругу своих единомышленников. Выступить с критикой Сталина они намеревались на декабрьском Пленуме ЦК. Однако Н. Б. Эйсмонт неосторожно бросил фразу о необходимости убрать Сталина. В ночь с 24 на 25 ноября они были арестованы, и им было предъявлено обвинение в организации террора. 25 ноября решением Президиума ЦКК они были исключены из партии, 20 декабря выведены из состава ВЦИК, 16 января постановлением Особого совещания В. Н. Толмачев и Н. Б. Эйсмонт были осуждены за антисоветскую агитацию. В этот же день В. Н. Толмачев написал заявление в адрес Политбюро ЦК и Президиума ЦКК. В нем, в частности, говорилось, что ни к какой правооппортунистической группировке он никогда не принадлежал. К этому времени в

ходе работы объединенного Пленума ЦК и ЦКК состоялось осуждение антипартийной группировки Смирнова А. П., Толмачева В. Н. и Эйсмонта Н. Б. "как разложившихся и переродившихся антисоветских людей, пытавшихся организовать борьбу против партии и партийного руководства".

23 января 1933 г. из состава Президиума ЦИК СССР был выведен А. П. Смирнов. Его деятельность в выступлении А. С. Енукидзе была квалифицирована как "фактического главы контрреволюционной группировки". На борьбу с антипартийными элементами были специально ориентированы органы ОГПУ. На состоявшемся в декабре совещании начальников республиканских и краеобластных управлений ОГПУ такая директива была дана в выступлении секретаря ЦК ВКП (б) Л. М. Кагановича и Председателя Президиума ЦКК ВКП (б) Я. Э. Рудзутака.

К этому времени группы, подобные Рютинской, были найдены и ликвидированы в Сибири, на Украине, в Белоруссии. В Ленинграде органами ОГПУ была арестована группа студенческой молодежи во главе с Зеликманом. Эта организация называлась "Союзом молодых марксистов". Тогда же, в начале 1932 года, советского гражданства были лишены Л. Д. Троцкий и его родственники, находящиеся с ним в изгнании. В представлении иностранного отдела ОГПУ указывалось, что он ведет активную контрреволюционную деятельность, тесно сотрудничая с белоэмигрантскими кругами. Имелась в виду прежде всего меньшевистская эмиграция. Официально он был объявлен врагом Коммунистической партии и советского народа. В это же время последовала директива об ужесточении режима содержания в политических изоляторах и местах административной ссылки бывших оппозиционеров.

Одновременно в партийных организациях началась очередная чистка партии. Впервые широко к ней были привлечены сотрудники ОГПУ. На местах они зачастую попросту диктовали решения членам комиссии по чистке. В ряде регионов дело доходило до прямой подмены партийных органов и, более того, становились над ними. Об этом свидетельствовали обращения партийных организаций в ЦК и ЦКК ВКП (б) летом и осенью 1933 года. Руководство ЦКК направляло соответствующие представления в адрес ОГПУ, и положение, как правило, выправлялось. Однако, тем не менее, такая опасная тенденция в это время уже четко прослеживалась в работе административных органов.

Руководство ЦКК сосредоточило в это время основное внимание на борьбе с оппозиционными настроениями чле

нов партии. Сталинское руководство совершенно правильно понимало, что если недовольство рабочих, крестьян и интеллигенции найдет в этой среде авторитетных вождей, то крах будет неизбежен. Об этом впоследствии вспоминал В. М. Молотов. Жесткие меры наказания -- исключение из партии --сопровождались, как правило, арестом и внесудебным осуждением. После окончания чистки списки исключенных из партии передавались в ОГПУ для последующей агентурно-оперативной разработки.

В течение 1933 года продолжалась чистка партийного и государственного аппарата. 3 января 1934 года из состава ЦИК СССР были выведены и освобождены от занимаемых постов председатель ЦИК Таджикистана Максум и председатель Совнаркома Таджикистана Ходжибаев. Ранее был исключен из партии и снят с работы председатель Совнаркома Абдурахманов. Мотивировка столь жестокой расправы была, судя по периодической печати, в национализме. В материалах ЦИК СССР и ЦКК ВКП (б) звучали же несколько другие акценты: "проявили недоверие к правильности политики партии", "извращали линию партии", "сеяли недоверие в среде руководства в возможность высоких темпов мясо- и хлебозаготовок", "проявляли по существу неверие в победу колхозного строя".

1933 год был переломным во внутренней и внешней политике . Позиции и личный авторитет Сталина резко возросли в партии и государстве. Этому в значительной степени способствовали два обстоятельства. Первым неожиданно, вопреки прогнозам, явился хороший урожай. Мало кто полагал, что при разрухе в деревне и городе его удастся полностью убрать. Сталин заставил всех работать, ясно отдавая себе отчет, что это его последний шанс остаться во главе руководства. Ф. Ф. Раскольников позднее отмечал такое психологическое свойство Сталина, как "необычайная, сверхчеловеческая сила воли. Он всегда знает, чего хочет, и с неуклонной методичностью, постепенно добивается своей цели..."

Вторым обстоятельством стали события в центре Европы. Это был приход к власти Гитлера в Германии. Для многих это поражение сильнейшей и самой многочисленной коммунистической партии в капиталистических странах делало неизбежным столкновение капитализма и социализма. Диктатуре Гитлера они видели противовес в диктатуре Сталина. Так было, в частности, со многими бывшими оппозиционерами -- X. Раковским, Л. Сосновским,

С. Мрачковским и другими сторонниками Троцкого. Они капитулировали перед Сталиным.

Поэтому с полным основанием Сталин и его окружение могли называть XVII съезд партии "съездом победителей". Его работа проходила в совершенно иной обстановке, нежели все предшествующие. Все представители бывших оппозиционных группировок, их вожди и теоретики -- Л. Б. Каменев, Г. Е. Зиновьев, Н. И. Бухарин, А. И. Рыков -- присутствовали на съезде, более того, выступали и славословили в адрес Сталина. К организации его работы были широко привлечены не только партийные органы, но и ОГПУ. Видные чекисты вошли в состав ЦК партии. Они принимали участие в организации работы органов съезда мандатной и счетной комиссии. Помимо всего в их обязанности входила и опека над бывшими оппозиционерами.

Тем не менее, именно на съезде старая партийная гвардия пыталась дать бой Сталину и его клике. В ходе работы группа делегатов -- от их имени обращались Б. П. Шеболдаев и И. М. Варейкис -- предложила С. М. Кирову баллотироваться на пост секретаря ЦК ВКП (б), пост генерального секретаря ЦК ВКП (б) ликвидировать, а Сталина переместить на пост председателя Совнаркома СССР. С. М. Киров, по свидетельству А. И. Микояна, проинформировал обо всем Сталина, но "вызвал лишь с его стороны враждебность и мнительность ко всему съезду и к самому Кирову". Голосование по выборам руководящих органов партии проводилось впервые по подкомиссиям под бдительным оком сотрудников ОГПУ. Однако при подсчете голосов оказалось, что против Сталина было подано голосов больше, чем против других. Председатель счетной комиссии В. П. Затонский в растерянности доложил об этом Кагановичу. Сталин категорически требовал, чтобы против него осталось только три голоса. По свидетельствам А. И. Микояна и О. Г. Шатуновской, часть бюллетеней была изъята из материалов съезда лично Л. М. Кагановичем. По сведениям комиссии Политбюро ЦК партии, в документах съезда отсутствует 166 бюллетеней. Подлог и фальсификация были доведены Сталиным до логического завершения беспрецедентным обращением с волей высшего органа партии -- съезда.

XVII съезд партии закрепил победу сталинизма как определенного режима личной власти в партии и государстве. Укреплению этого режима в значительной степени способствовал партийный и советский аппарат, который к этому времени имел новые структуры. Так, по решению XVII

съезда ВКП (б) были созданы отраслевые отделы в партийных комитетах. Промышленные, сельскохозяйственные отделы фактически подменили соответствующие советские органы.

Другим, не менее важным явилась ликвидация ЦКК и РКИ. В постановлении по организационным вопросам предлагалось в целях усиления контроля над исполнением решений партии и ЦК ВКП (б), укрепления партийной дисциплины в борьбе с нарушениями партийной этики преобразовать Центральную Контрольную Комиссию в Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП (б) со своим аппаратом в центре и постоянными представителями в республиках, краях и областях, назначаемыми и отзываемыми Комиссией партийного контроля при ЦК ВКП (б). В распоряжение КПК при ЦК ВКП (б) передавался аппарат Центральной Контрольной Комиссии. Руководителем Комиссии партийного контроля назначался один из секретарей ЦК ВКП (б). В 1935 г. руководителем КПК стал Н. И. Ежов.

Наркомат рабоче-крестьянской инспекции был преобразован в Комиссию советского контроля. Это делалось "в целях усиления контроля над исполнением решений правительства и укрепления советской дисциплины". В решениях XVII съезда утверждалось, что "СССР окончательно укрепился на социалистическом пути".

Фактически под личным контролем Сталина оказалась работа органов государственной безопасности. 10 июля 1934 г. ЦИК СССР принял постановление "Об образовании общесоюзного комиссариата внутренних дел". Согласно этому постановлению был образован общесоюзный народный комиссариат внутренних дел с включением в его состав Объединенного государственного политического управления (ОГПУ). На НКВД СССР возлагались задачи обеспечения революционного порядка и государственной безопасности, охраны общественной и государственной собственности, записи актов гражданского состояния, пограничная и пожарная охрана.

В союзных республиках организовались республиканские народные комиссариаты внутренних дел, а в РСФСР -- институт уполномоченного НКВД СССР. Этим постановлением упразднялась судебная коллегия ОГПУ. Дела по Главному управлению государственной безопасности НКВД СССР рекомендовалось направлять в Верховный Суд Союза ССР, а дела о таких преступлениях, как измена Родине, шпионаж и подобные им, передавать в Военную коллегию

Верховного Суда СССР или в военные трибуналы по подсудности. Все это в значительной степени фактически закрепляло личный контроль Сталина за работой административных органов.

В информационном сообщении о Пленуме ЦК ВКП (б), состоявшемся после окончания работы XVII съезда партии, 10 февраля 1934 г. сообщалось: "Пленум избрал секретариат в составе Жданова А. А., Кагановича Л. М., Кирова С. М., Сталина И. В.". Должность Генерального секретаря была на съезде действительно ликвидирована. С этого момента все документы Сталин стал подписывать просто как секретарь ЦК ВКП(б). Сталин настаивал на переходе С. М. Кирова на работу в Москву, однако тот отказался, мотивировав отказ тем, что необходимо закончить вторую пятилетку в Ленинграде. Некоторые историки утверждают, что после XVII съезда в ходе работы Пленума ЦК ВКП(б) Сталин заявил о своей отставке. Так ли это -- сказать трудно, но очевидно, что со стороны Сталина, если это имело место, была игра. Центральный Комитет отказался принять его отставку.

XVII съезд партии и его решения были окончательным поражением старой большевистской гвардии. Фактически это был последний организованный бой сталинизму. Достигнутая накануне съезда сплоченность партии, сплочение народа в результате реальных достижений в строительстве социализма привели, как это ни парадоксально, к усилению режима личной власти Сталина в партии и государстве. Сталин все больше и больше переставал считаться с мнением членов ЦК партии и даже мнением членов Политбюро. "Сталин полагал, что он может теперь сам вершить все дела, а остальные нужны ему как статисты, всех других он держал в таком положении, что они должны были только слушать и восхвалять его",-- характеризовал послесъездов-скую обстановку в партии Н. С. Хрущев в докладе "О культе личности и его последствиях" на XX съезде КПСС. Теперь уже ничто не могло помешать в утверждении культа личности Сталина в духовно-идеологической жизни советского общества.

Все выступающие на съезде говорили о Сталине как вожде и учителе. Он легко пошел на ликвидацию поста генерального секретаря ЦК ВКП (б), для него это была простая формальность, которую можно было легко отбросить. Политических противников и альтернативных лидеров в Политбюро не было. Сталин укрепился как фактически единственный лидер в Политбюро, Оргбюро и Секретариате

ЦК ВКП (б). Все средства массовой информации, вся пропаганда и агитация повседневно работали на возвеличивание его роли в жизни и судьбах партии и государства. В 1934 г. была издана книга К. Б. Радека "Зодчий социалистического общества", заполненная раболепными восхвалениями Сталина. Она утверждала, что в победе социализма решающую роль сыграла его личность. 21--22 июля 1935 г. на собрании актива Тбилисской партийной организации выступил с докладом "К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье" секретарь Закавказского крайкома партии Л. П. Берия. Всего через несколько месяцев этот доклад был опубликован тиражом 35 млн экземпляров и включен в список литературы в помощь изучающим историю ВКП (б). В этом "произведении" фальсифицировалась и грубо извращалась история не только большевистских организаций Закавказья, но и история партии вообще.

Против этого представители старой партийной гвардии уже выступали. Сталин победил их не идейно, не путем спора, а грубой силой, опираясь на партийный и государственный аппарат. Он использовал для своего утверждения контрольные органы партии, аппарат ОГПУ, подлог и фальсификацию.

Вместе с тем XVII съезд продемонстрировал Сталину и его окружению, что даже и теперь, несмотря на разгром всех оппозиционных групп и группировок, в руководящем эшелоне не только сохранилось, но и грозилось вырваться наружу недовольство. Реально оппозиция была ликвидирована, но продолжала оставаться потенциальная оппозиция. По мнению Сталина, ее могли составить не только члены ЦК ВКП (б), но и вообще весь состав партийного съезда. Установлено, что из 139 членов и кандидатов в члены Центрального Комитета партии, избранных на XVII съезде, было арестовано и расстреляно (главным образом в 1937-- 1938 гг.) 98 человек, т. е. 70 % всего состава. Такая же судьба постигла большинство делегатов съезда. Из 1961 делегата с решающим и совещательным голосами было арестовано по обвинению в контрреволюционных преступлениях 1108 человек.

Вряд ли можно считать, что это поражение большевистской гвардии было исторически неизбежным. Определенный интерес представляет анализ положения в партии и государстве в период после XVII съезда партии до трагических событий 1 декабря 1934 года в Ленинграде. В это время, как никогда, вырос и окреп авторитет С. М. Кирова, равно как и авторитет слоя партийных и советских работников,

вступивших в партию в послеоктябрьское время. Во внутренней политике обозначилась линия на ограничение террора и режима "чрезвычайщины".

Так, летом 1934 года на заседании Политбюро ЦК ВКП (б) обсуждался вопрос, аналогичный "делу Рютина". Органами государственной безопасности было раскрыто несколько групп студенческой и комсомольской молодежи, которая занималась самостоятельным изучением марксизма. Их обвиняли в террористических настроениях. Разговоры, которые они якобы вели, сводились к тому, что при отсутствии демократии террор -- самое лучшее и радикальное средство для того, чтобы исправить положение. Раньше одного этого было достаточно для вынесения приговора о высшей мере наказания. Теперь органы НКВД запрашивали санкции и инструкции Политбюро ЦК. На заседании Политбюро был заслушан обстоятельный доклад Г. Г. Ягоды. Решение Политбюро было предельно четким. Высшая мера наказания рекомендовалась только в крайнем случае, когда в деле имелись неопровержимые данные о террористической деятельности отдельных участников групп. В качестве основной меры пресечения предлагалось использовать заключение в политизоляторы и лагеря, административную высылку. "Оттепель" связывалась с влиянием на Сталина А. М. Горького и С. М. Кирова.

Многие из необоснованно репрессированных обращались с письмами в ЦК ВКП (б), ЦИК СССР. Так, сторонники Троцкого -- югославский коммунист А. Цилига и С. О. Пушас -- в своих заявлениях раскрывали систему провокаций и фальсификаций в работе органов государственной безопасности. Особо остро они поднимали вопрос о наркоме внутренних дел Г. Г. Ягоде. Одновременно с аналогичным заявлением на имя Сталина, Молотова и Акулова (генеральный прокурор СССР) обратился осужденный по делу "Тракторцентра" заместитель наркома земледелия А. М. Маркевич. В его заявлении говорилось, что Ягода, прервав его объяснения во время допроса, заявил: "Раз ЦК дал согласие на ваш арест, значит мы дали вполне исчерпывающие и убедительные доказательства вашей виновности".

Одновременно в бюро жалоб ЦК ВКП (б), которое возглавляла М. И. Ульянова, обратился осужденный по этому делу А. Г. Ревис. 15 сентября по предложению Сталина на заседании Политбюро было принято решение создать комиссию в составе Кагановича, Куйбышева, Акулова, чтобы проверить сообщаемое в документе, освободить невинно

пострадавших, если таковые имеются, очистить ОГПУ от носителей "специфических следственных приемов" и наказать последних, невзирая на лица. Позднее в комиссию был дополнительно введен А. А. Жданов.

В ее предварительных выводах, представленных Политбюро ЦК ВКП (б), предлагалось искоренение незаконных методов следствия, наказание виновных, пересмотреть дело Маркевича и Ревиса. Готовилось слушание этого дела на заседании Политбюро ЦК ВКП (б). Однако оно не состоялось. 1 декабря в Смольном раздалось два револьверных выстрела, эхо которых трагически прозвучало по всей стране.

С. М. Киров выдвинулся к этому времени практически на вторую роль в партии после Сталина. В ноябре 1934 года на Пленуме ЦК ВКП (б) было принято решение об отмене карточной системы. Самое активное участие в этом принимал С. М. Киров. Он непосредственно руководил подготовкой этого вопроса. Снова встал вопрос о его переезде в Москву. Предполагалось поставить под его начало работу всех отделов Секретариата, которые были непосредственно связаны с идеологической и политико-массовой работой. Было решено, что до нового года он останется в Ленинграде. Однако это решение осталось не реализованным. 29 ноября С. М. Киров вернулся в Ленинград. А через день скончался от пули убийцы Леонида Николаева.

Убийство С. М. Кирова до сих пор остается тайной. Хотя прямых улик нет, косвенные доказательства позволяют сделать вывод о причастности к нему Сталина. Специалисты выдвигают версии гипотезы, их число доходит до восьми. Однако, на наш взгляд, правильнее говорить о его трагических последствиях. Сталин, Ворошилов, Молотов и Ежов выехали в Ленинград. Здесь Сталин лично проводил допросы убийцы С. М. Кирова Л. Николаева. Перед отъездом было дано указание секретарю ЦИК СССР А. С. Енукидзе составить и опубликовать постановление "О внесении изменений в Уголовно-процессуальное законодательство". Указание было выполнено. Согласно внесенным изменениям, следствие по делам о терроре должно проводиться в течение 10 дней, обвинительное заключение вручалось обвиняемым за сутки до слушания дела в суде. Дело слушалось без участия сторон, кассационного обжалования приговоров, равно и подачи ходатайств о помиловании не допускалось, приговор приводился немедленно по его вынесении.

8 декабря 1934 г. Прокурор СССР И. А. Акулов и Председатель Верховного Суда СССР А. Н. Винокуров из

дали директиву, в которой содержался перечень лиц, покушение на жизнь и здоровье которых должно квалифицироваться как террористические акты и рассматриваться в порядке постановления от 1 декабря 1934 г. Одновременно этой же директивой предписывалось дать закону обратную силу, т. е. "все дела, не законченные к 1 декабря, рассматривать в порядке, установленном законом от 1 декабря 1934 г. Все дела, на которые поданы кассационные жалобы, не подлежат рассмотрению, и приговоры по ним подлежат исполнению". Первым делом, рассмотренным в соответствии с новым законом, стало "дело Ленинградского террористического зиновьевского центра". Кроме убийцы С. М. Кирова Л. Николаева, были необоснованно приговорены к расстрелу еще 23 человека. 16 января были арестованы и необоснованно репрессированы Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев и еще 17 человек.

Летом 1935 г. состоялся судебный процесс по так называемому "Кремлевскому делу". Среди обвиняемых были сотрудники Кремлевского аппарата ЦИК СССР, он был объявлен засоренным. Против них было выдвинуто обвинение в подготовке террористического акта против Сталина. Среди тех, кто проходил по этому процессу, был вновь Л. Б. Каменев.

В стране нагнеталась обстановка. 23 марта 1935 года, выступая на общем собрании студентов Саратовского правового института и работников юстиции, нарком юстиции Н. В. Крыленко заявил: "Против кого сейчас должно направляться подавление? Первый объект подавления -- открытые контрреволюционные выступления, открытые контрреволюционные акты, их мало, но они есть. Есть очень много и скрытых контрреволюционных актов, актов, контрреволюционных по своему существу, которые должны нами оцениваться как контрреволюционные, хотя они часто не подходят под формальные моменты... Уголовный кодекс сильно устарел и в ряде статей не отвечает новым общественным отношениям в стране".

Уже в ходе следствия об убийстве С. М. Кирова Сталин назначил Н. И. Ежова наблюдать за ходом следствия. Весной -- летом 1935 года Н. И. Ежов приступил к работе над объемистым трудом под названием "От фракционности к контрреволюции". Основная идея этого "теоретического труда" была подсказана Ежову Сталиным и сводилась к тому, что все оппозиционные и фракционные группировки в партии переродились в откровенно контрреволюционные и теперь выступают в качестве авангарда империализма в

борьбе против победившего пролетариата. Позднее именно на основе этого труда были разработаны специальные инструкции по борьбе с "врагами народа". Начиная с 1935 г., органы НКВД стали заниматься массовой фальсификацией судебных дел на террористов и шпионов. Недостатки в строительстве, просчеты в финансировании и эксплуатации ряда предприятий, аварии и крушения на железнодорожном и водном транспорте при расследовании таких дел стали квалифицироваться как результат диверси-онно-вредительской деятельности.

Летом 1936 года началась подготовка к новому судебному процессу. Главными обвиняемыми выступали Л. Б. Каменев, Г. Е. Зиновьев, И. Н. Смирнов, С. В. Мрачковский и другие. Всего по процессу проходило 16 представителей старой партийной гвардии. По мысли Сталина, судебный процесс должен был быть открытым. В его подготовке принимали участие "лучшие кадры" Наркомвнудела. В качестве подсудимых, то есть "врагов народа", оказались представители старой партийной гвардии, некогда выступившие против Сталина. Сталин предъявлял своим противникам идейные и политические ошибки, которые они не совершали, последовательно добиваясь их физического уничтожения. Это было в характере Сталина. Читая "Курс русской истории", он подчеркнул следующее место: "Чингиз-хан перебил много людей, говоря: "Смерть побежденных нужна для спокойствия победителей"".

В качестве обвинений, предъявляемых обвиняемым, указывалось, что они по указаниям находившегося за границей Л. Троцкого готовили покушение на руководителей партии и государства. Им вменялись в вину убийство С. М. Кирова и подготовка покушения на Сталина и других руководителей партии и правительства, а также шпионаж, вредительство и диверсии. Сталин лично правил обвинительное заключение, вносил в него обвиняемых, уточнял формулировки. Не менее отрицательную роль сыграл в подготовке этого судебного процесса Каганович.

Нарком внутренних дел Г. Г. Ягода, творя явное беззаконие, тем не менее понимал всю вздорность обвинений. На заседании Политбюро, где он докладывал о подготовке процесса, Сталин неожиданно предложил для усиления борьбы с врагами народа дать органам государственной безопасности чрезвычайные полномочия сроком на год. Вместе с тем работу Наркомвнудела стала проверять специальная комиссия Политбюро. 24 августа обвиняемые, представшие перед судом, были приговорены к высшей

мере наказания. Вероятно, им была обещана жизнь, поэтому все написали ходатайство о помиловании.

С аналогичной просьбой к Сталину обратилась Н. К. Крупская. Однако это было отклонено Сталиным на том основании, что члены Политбюро его не поддержат. Все обвиняемые были расстреляны.

А впереди уже вырисовывались перспективы новых судебных процессов. В сентябре 1936 г., находясь в Сочи, Сталин дает телеграмму Кагановичу и Молотову о необходимости замены Г. Г. Ягоды на посту наркома внутренних дел Н. И. Ежовым. Он мотивировал тем, что "ОГПУ опоздало на четыре года с разоблачением троцкистского контрреволюционного подполья". Состоялось заседание Совнаркома СССР под председательством В. М. Молотова, на котором было заслушано сообщение К. Е. Ворошилова, который доложил выводы работы комиссии по проверке работы НКВД. Было рекомендовано освободить Ягоду от занимаемого поста. Совнарком принял соответствующее решение: новым наркомом внутренних дел в соответствии со Сталинской рекомендацией был назначен Н. И. Ежов.

На заседание Совнаркома был приглашен командующий войсками Московского военного округа Белов, который "проводил" Ягоду в наркомат для сдачи дел. Одновременно заместитель Я. Б. Гамарника, начальника ПУ РККА, С. Туровский проводил совещание командного и политического состава внутренних войск. В середине своего доклада он объявил, что Совнарком по рекомендации Политбюро освободил Ягоду и назначил Ежова. Закончив свое выступление, он предложил поехать на Лубянку для представления новому наркому. Фактически все командиры и комиссары войск НКВД оказались под арестом.

1 октября 1936 года новый нарком внутренних дел Н. И. Ежов подписал приказ о вступлении в должность. Его заместителем оставался Я. С. Агранов. Началась чистка аппарата наркомата внутренних дел. Она коснулась прежде всего руководителей отделов и заместителей Ягоды. Были арестованы и расстреляны Прокофьев, Молчанов, Гай, Волович, Паукер и многие, многие другие. Те, кто недавно олицетворял карающий меч революции, сами оказались обвинены в тяжких служебных и контрреволюционных преступлениях.

Новый нарком внутренних дел привел в наркомат свою команду из работников Комитета партийного контроля при ЦК ВКП (б). Все они постановлением Политбюро были официально направлены на укрепление органов

НКВД. Как правило, они назначались заместителями начальников основных отделов и ведущих отделений. В январе состоялся следующий открытый судебный процесс по делу Г. Л. Пятакова, К. Е. Радека и других. Следовали те же обвинения в антисоветской, контрреволюционной деятельности, вредительстве и шпионаже. В партийных организациях в это время усиленно прорабатывались закрытые письма ЦК ВКП (б)--"Уроки событий, связанных со злодейским убийством тов. Кирова" от 18 января 1935 года, а также письмо от 29 июля 1936 года "О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока". Автором первого был Сталин, второе готовил Ежов. В партийных и советских организациях шла чистка. Обвинения в троцкизме, правоуклонистской деятельности сыпались, как из рога изобилия.

Сталин и его окружение продолжали практику подстегивания репрессий. Важным этапом была работа февраль-ско-мартовского Пленума ЦК ВКП (б), решения которого во многом подстегнули репрессивную политику сталинского руководства. Он намечался на середину февраля, но был перенесен из-за самоубийства Г. К. Орджоникидзе. Сталин предложил выступить на пленуме с докладом о вредительстве на транспорте и в промышленности. К этому времени были арестованы практически все заместители Орджоникидзе, начальники всех главков Наркомтяжпрома, его родной брат. У него состоялся тяжелый разговор со Сталиным, после которого он пришел домой и застрелился. По версии его родных, он был застрелен сотрудниками НКВД.

На пленуме серьезные обвинения были выдвинуты против Н. И. Бухарина и А. И. Рыкова. Фактически они оказались перед партийным судом, который решил их судьбу, исключив из партии и передав решение их судьбы органам НКВД. На пленуме говорилось о засоренности контрреволюционными элементами РККА, НКВД, всех без исключения наркоматов. Особенно усердствовал Н. И. Ежов. Сталин выступил с докладом "О ликвидации троцкистских и иных двурушников". В нем фактически содержалось обоснование репрессивной политики. Мотивировка была проста: СССР успешно завершает строительство социализма, поэтому классовый враг так усиленно сопротивляется.

Весной и летом репрессивная политика подходила к своей высшей точке. В мае 1937 г. были арестованы М. Н. Тухачевский, И. Э. Якир, И. П. Уборевич и другие командиры Красной Армии. Развернулась чистка в РККА.

В ход была пущена версия о "контрреволюционном заговоре в Красной Армии". Группа следователей Особого отдела ГУГБ НКВД СССР под руководством Н. Г. Жу-рид-Николаева, М. С. Ушакова-Ушимирского проводила следствие самыми недозволенными и жестокими методами. Из обвиняемых были выбиты показания относительно антисоветской и контрреволюционной деятельности, 12 июня в закрытом судебном заседании они были приговорены к расстрелу. В этот же день было арестовано еще более 800 человек комсостава Красной Армии.

К этому времени чистка затронула наркомат внутренних дел, сотрудников советской военной разведки. В мае 1937 г. IV управление Генштаба РККА было выведено из подчинения Комиссариата обороны и передано в ведомство НКВД. Специальный уполномоченный Ежова заместитель начальника Иностранного отдела ГУГБ НКВД С. М. Шпигельглаз был командирован для ревизии всей советской заграничной агентуры. Многие кадровые разведчики отзывались в СССР и здесь уничтожались. Предлоги отзыва были разными: одним предлагали другую работу, другим -- повышение и отдых, третьим предлагали получить правительственные награды. По свидетельству В. Г. Кривицкого, возглавлявшего советскую разведку в Западной Европе, число репрессированных составило к маю 1937 года 350 000 человек. По прямому указанию Сталина была свернута вся работа советских разведчиков в фашистской Германии. Впоследствии это отрицательно сказалось в начальный период Великой Отечественной войны.

Однако и в этих условиях было противодействие репрессиям. Против пытались выступать члены и кандидаты в члены ЦК партии. Так, в ходе работы июньского (1937 г.) Пленума ЦК ВКП (б) нарком внутренних дел Н. И. Ежов выступил с сообщением о разоблачении грандиозного контрреволюционного заговора внутри партии и государства. Он просил санкции пленума пролонгировать чрезвычайные полномочия органам государственной безопасности для окончательного выкорчевывания контрреволюционного подполья в партии и государстве. Сталин поддержал это предложение и предложил высказаться членам ЦК партии. Пленум проходил в сложной обстановке. Была уже фактически решена участь Н. И. Бухарина и А. И. Рыкова. На пленуме были исключены из состава ЦК и кандидатов в члены ЦК 38 видных деятелей партии и государства.

Неожиданно для Сталина и всех присутствующих против выступили Г. Н. Каминский и И. А. Пятницкий. Ярким и образным было выступление наркома здравоохранения СССР Г. Н. Каминского. "Так мы перестреляем всю партию",--сказал он. Он был арестован в ходе работы пленума начальником ГУГБ НКВД СССР М. П. Фринов-ским. Его обвинили в создании террористической организации правых в наркомздраве. Еще больший резонанс имело выступление на пленуме заведующего политико-административным отделом ЦК ВКП (б) И. А. Пятницкого. Долгое время он находился на работе в Коминтерне, а с 1935 г.-в аппарате ЦК партии. Он прямо заявил, что в работе органов государственной безопасности существует много недозволенных приемов и методов, что нужны не чрезвычайные полномочия, а комплексная проверка работы органов. Сталин прервал заседание пленума. В перерыве Пятницкого пытались уговорить Каганович, Ворошилов и Молотов. Однако он продолжал стоять на своем. После перерыва Н. И. Ежов высказал политическое недоверие И. А. Пятницкому. По решению пленума ему дали двухнедельный срок для объяснений с партией. Через две недели он был арестован самим Ежовым. Ему предъявили обвинение в создании контрреволюционной троцкистской организации в Коминтерне. Показания против него дали арестованные к этому времени Бела Кун, В. Г. Кнорин и другие ответственные работники Коминтерна.

На следующем пленуме в октябре (1937 г.) были исключены из состава ЦК еще 20 членов и кандидатов в члены ЦК ВКП (б).

В этих условиях сопротивление сталинизму, репрессивной политике принимало различные формы. Одной из таких форм были апелляции к международному рабочему классу. Это были в первую очередь советские разведчики и дипломаты. Одним из первых был И. Рейс (настоящее имя Н. М. Порецкий, псевдоним "Людвиг"). Летом 1937 года он отказался от сотрудничества с советской военной разведкой и передал в адрес ЦК ВКП (б) письмо и орден, которым был в свое время награжден. Он призывал к борьбе против сталинщины и звал назад к Ленину. Свои надежды он связывал с деятельностью IV Интернационала, созданного Л. Д. Троцким. В начале сентября 1937 г. он был убит сотрудником заграничного оперативного центра ГУГБ НКВД СССР. В октябре 1937 г. на положение невозвращенца перешел В. Г. Кривицкий. Занимая пост руководителя советской военной разведки в Запад

ной Европе, он был хорошо информированным разведчиком-аналитиком.

5 декабря 1937 г. В. Г. Кривицкий обратился с заявлением в рабочую печать с апелляцией на действия Сталина. Кроме этого он опубликовал серию статей в периодической печати с разоблачением внутренней и внешней политики сталинского руководства. В 1939 г. в США и Англии вышли его книги -- "На сталинской секретной службе" и "Я был агентом Сталина". Его особенно тревожил альянс Гитлера и Сталина. В феврале 1940 г. он был убит или застрелился сам в отеле "Бельвю" в США.

Тогда же осенью 1937 г. отказался вернуться в СССР советский полпред в Афинах А. Бармин (Графф). 1 декабря он опубликовал в газетах свое заявление в Комитет по расследованию Московских процессов, в котором решительно осуждал и порывал со сталинщиной. А. Бармин проживал в Париже, а затем перебрался в США. Им была подготовлена и опубликована книга "20 лет на советской службе".

Еще больший резонанс имело выступление против Сталина Ф. Ф. Раскольникова, бывшего полпреда СССР в Болгарии. Он обратился с открытым письмом к Сталину и опубликовал одновременно статью "Как меня сделали врагом народа", в которых разоблачил подоплеку не только судебных процессов, но и всей внутренней политики Сталина. По сути дела, это был обвинительный акт сталинщине. В отличие от Рейсса, Кривицкого и Бармина Ф. Раскольников был членом партии с дореволюционным стажем, активным участником социалистической революции. Его хорошо знали, и он пользовался большим авторитетом среди партийных и советских работников. Его выступление имело наибольший резонанс для мирового общественного мнения.

Тогда же сорвалась попытка организовать судебный процесс за рубежом. В качестве обвиняемого был выбран чешский коммунист Антон Грилевич, которого пытались представить агентом гестапо. Не состоялся также и процесс вредителей в Коминтерне. И. А. Пятницкий долгое время отказывался давать показания против своих коллег и товарищей по борьбе.

Против нелепых, необоснованных обвинений выступали и сотрудники НКВД. Так, начальник УНКВД по Дальневосточному краю Т. Д. Дерибас, ознакомившись с протоколом допроса арестованного председателя Дальневосточного крайисполкома Г. И. Крутова, составленным следователем

A. А. Арнольдовым, заявил: "Эти показания на "Крутова"

следователя Арнольдова", -- и отказался проводить аресты

по этим показаниям. Дерибас решительно пресекал какие

либо нарушения законности. Об этом было доложено

Ежову, и Т. Д. Дерибас был освобожден от занимаемой

должности и откомандирован в распоряжение наркома

внутренних дел. Позже он был арестован и расстрелян

за нежелание бороться с врагами народа. Такая же

судьба постигла начальника УНКВД по Винницкой области

Волкова и Джамбульской области Капустина. 74 военных

прокурора отказались дать санкции на аресты и были в

конечном итоге сами подвергнуты необоснованным репрес

сиям.

В октябре 1937 года "заслуги" Н. И. Ежова в борьбе с врагами народа были отмечены орденом Ленина. Он стал кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП (б). Репрессивная политика не ослабевала. Шло осуждение по спискам. Так, 23 октября 1937 г. в ЦИК СССР поступил список на 83 человека из числа руководящих советских работников с просьбой Ежова дать санкции на осуждение их по первой категории. Ровно сутки потребовалось Генеральному прокурору СССР А. Я. Вышинскому, чтобы проверить правильность предъявленных обвинений и подтвердить обоснованность вынесения приговора. Среди отделов внутри центрального аппарата, управлений краев и областей, наркоматов союзных республик проводилось даже своеобразное социалистическое соревнование по разоблачению и уничтожению врагов народа. Документы свидетельствуют, что в течение одного только 1937 г. в среднем 4--5 раз сменилось руководство краеобластных и республиканских партийных и советских органов.

Советские и партийные органы захлестнула волна доносительства и шпиономании. Все искали врагов народа и шпионов иностранных разведок. Пример в этом подавали сами руководящие работники. Так, по доносам Л. М. Кагановича, его запискам, направленным Ежову, летом и осенью 1937 года были арестованы, а позднее репрессированы почти все начальники железных дорог, руководители служб, ученые-железнодорожники. Многие смелые проекты объявлялись вредительскими. Такой же чистке подвергся и наркомат иностранных дел после прихода к руководству

B. М. Молотова.

Очевидно, желая еще больше укрепить свои позиции, Н. И. Ежов выступил инициатором переименования города Москвы в Сталинодар. Сохранившиеся документы свиде

тельствуют, что были "организованы" обращения трудящихся с письмами на имя Н. И. Ежова о переименовании Москвы. Соответствующие представления были заготовлены в ЦИК СССР и Политбюро ЦК ВКП (б). В честь будущего Сталинодара сочинялись стихи. Однако, по свидетельству М. И. Калинина, против этого выступил сам И. В. Сталин. Это было в конце 1937 -- начале 1938 г.

На январском (1938 г.) Пленуме ЦК ВКП (б) был осужден формально бюрократический подход к исключению из партии. Однако репрессии прекращены не были. В марте 1938 г. состоялся процесс 21. На скамье подсудимых были Н. И. Бухарин, А. И. Рыков, Г. Г. Ягода и другие. Обвинения были стандартными -- "контрреволюционные вредители", шпионы, диверсанты. К этому набору прибавилось обвинение в отравлении Горького, его сына, В. Р. Менжинского, В. В. Куйбышева. Прошение о помиловании Верховный Совет СССР отклонил. За осужденного по этому процессу доктора Плетнева ходатайствовал Ромен Роллан. Он отправил телеграмму на имя М. И. Калинина и И. В. Сталина. Однако и это не помогло. НКВД, набрав громадную силу, в отдельных случаях перестал считаться с мнением не только советских, но и партийных органов. Н. И. Ежов уже не считался даже с председателем Совнаркома В. М. Молотовым и летом позволил себе грубую шутку в отношении его.

13 июня 1938 г. на Дальнем Востоке бежал в Маньчжурию и сдался, попросив убежища в японской военной миссии, Г. С. Люшков. Он занимал должность начальника Управления НКВД по Дальневосточному краю, был депутатом Верховного Совета СССР. Ставленник и выдвиженец Ежова, отвечая на вопросы корреспондентов, Люшков заявил: "Я изменил Сталину, но никогда не изменял моей Родине, которая вся ненавидит диктатора". Тем не менее Люшков выдал японскому военному командованию планы и дислокацию частей ОДКВА.

Для расследования обстоятельств побега Люшкова прибыли Л. 3. Мехлис и М. П. Фриновский. Фактически именно они спровоцировали конфликт с японцами у озера Хасан. Итогом Хасанских событий стало смещение и осуждение В. К. Блюхера.

В сентябре 1938 г. на заседании Политбюро было принято решение разработать постановление Совнаркома и Политбюро ЦК ВКП(б) об ограничении репрессий. 17 ноября такое совместное постановление было принято. Этим постановлением упразднялись внесудебные органы

"тройки", усиливался прокурорский надзор, пересматривались дела, следствие по которым не было закончено. 25 ноября от занимаемой должности наркома внутренних дел был освобожден Н. И. Ежов, и его место занял Л. П. Берия, работавший в то время заместителем у Ежова. Н. И. Ежов оставался на посту наркома водного транспорта и в Бюро партийного контроля. Он принимал участие в подготовке XVIII съезда партии. В марте 1939 г. Н. И. Ежов был арестован. Его обвинили в "левом загибе". Вместе с ним были арестованы и позднее репрессированы его ближайшие помощники. Были репрессированы почти все начальники отделов центрального аппарата НКВД СССР, наркомы внутренних дел союзных и автономных республик, начальники большинства краевых, областных и городских управлений НКВД, которые были изобличены в творимом произволе, глумлении над невинно арестованными людьми.

Вместе с ними на скамье подсудимых в 1939--40 гг. оказались их подчиненные -- непосредственные исполнители пыток арестованных, изощренные следователи-фальсификаторы. К высшей мере наказания, кроме них, были присуждены так называемые "липачи" -- Н. И. Ежов, М. П. Фри-новский, Н. Г. Николаев-Журид, 3. М. Ушаков-Ушимир-ский, В. М. Агас, А. П. Радзивиловский и многие другие. Однако необоснованные репрессии отнюдь не прекратились. По личному указанию Л. П. Берии был арестован заместитель главного военного прокурора диввоенюрист А. С. Гродко. Вся вина его состояла в том, что он встречался с Гамарником. На справке о его аресте новый нарком наложил резолюцию: "Арестовать и допрашивать крепко". А. С. Гродко был расстрелян.

Никакой реабилитации вопреки утверждениям тогда не было. Фактически все выпущенные на свободу были попросту амнистированы, поскольку обвинения с них не были сняты. В отдельных случаях пересмотр дела завершился изменением меры наказания. Тем не менее, в народное хозяйство, в Красную Армию были возвращены необоснованно репрессированные кадры. Оценивая значение "большого террора", Сталин на XVIII съезде партии заявил, что только потому, что расстреляли в 1937--38 гг. врагов народа -- Тухачевского, Якира, Бухарина и Рыкова, -- удалось добиться высоких результатов на выборах в Верховный Совет СССР и РСФСР. Советское общество в конце 30-х гг. находилось на грани глубочайшего кризиса. Народное хозяйство, промышленность и сельское хозяйство

находились в плачевном состоянии. Обороноспособность СССР была ниже, чем в начале 30-х гг. Это было связано прежде всего с массовым истреблением творческого потенциала советского общества и было законным итогом той репрессивной политики, которая проводилась на протяжении второго десятилетия Октябрьской революции.

Появившиеся в системе ОГПУ научно-исследователь-ские институты, в которых работали осужденные ученые я конструкторы, в конце 30-х гг. разрослись и были единственным местом, где рождались новые открытия и создавались образцы новейшей военной техники. На воле этому препятствовал мощнейший бюрократический аппарат, который за годы репрессий не только не был подорван, но и обрел как бы второе дыхание.

Рядом с партией, сливаясь в единое партия -- государство, номинально существовала Советская власть. Практически исполкомы рассматривались как жилкомхозы при партийных комитетах. Поэтому нормальным и закономерным явлением в жизни номенклатурных кадров стало их перемещение с партийной на советскую работу и обратно. Аналогичное сближение и слияние партийных органов происходило также с профсоюзами, комсомолом и другими общественными организациями. В этом процессе наиболее ярко проявлялось господствующее положение Коммунистической партии и одновременно фактически бесправное и безответственное положение государственных органов и общественных организаций. Действуя по директивам партийных органов, далеко не всегда проработанным и достаточно компетентным, они в свое оправдание не могли даже сослаться на эти директивы, а это, в свою очередь, снимало ответственность за принятие решений и с партийных органов.

В конечном итоге именно в это время право окончательного решения вопросов перешло -- во всесоюзном и общепартийном масштабе -- к Сталину. В пределах отраслевых ведомств (наркоматов), а также территориальных единиц (республик, краев и областей) -- к непосредственно назначаемым и подотчетным лично Сталину людям -- "первым лицам" -- народным комиссарам и первым секретарям ЦК компартий республик, крайкомов и обкомов партии. Те, в свою очередь, делегировали полномочия "первым лицам", стоящим во главе райкомов, главков, директорам предприятий всесоюзного подчинения.

Бюрократический аппарат нужен был Сталину в разной степени, как сам Сталин бюрократическому аппарату. Он

был своеобразным гарантом его стабильности, обеспечивал многие привилегии для его работников, и, наконец, он являлся его идеологическим воплощением. Идея "непогрешимого вождя", волю которого претворял в жизнь партийно-государственный аппарат, служила оправданием и обоснованием его деятельности по пропаганде теоретических "откровений" Сталина, реализации его "гениальных" указаний, всемерной защиты легенды о его "величии и гениальности".

Единство партии превратилось в своеобразный фетиш и, соответственно, в инструмент воспитания членов партии в духе беспрекословного, бездумного выполнения директив руководства. "Коммунист, -- утверждал Е. Ярославский, --должен уметь защищать любое решение руководящих органов партии". Трактуя коммуниста как "солдата партии", сталинские нормы внутрипартийной жизни ограничивали любую инициативу узкими рамками полученных указаний, да и то лишь в пределах его служебной компетенции. Превратив членов партии в "солдат партии" и граждан страны, в "винтики" государственного и производственного механизма, Сталин выразил и одновременно обосновал это превращение идеологической формулой: "У нас нет незаменимых людей". Люди в его представлении были взаимозаменяемыми и утратили свою самостоятельность. Принцип "не боги горшки обжигают" прочно входил в обиход номенклатуры. Поэтому нарком обороны К. Е. Ворошилов одновременно мог возглавлять специальную комиссию ЦИК СССР по Государственному академическому Большому театру. И в одинаковой степени, руководя перемещением командующих военными округами, решал вопросы о приглашении на работу в Большой театр известных дирижеров и солистов.

Вопросы внешней и внутренней политики в начале и середине 20-х гг. регулярно обсуждались на съездах и конференциях, с середины 30-х гг. стали исключительно прерогативой Политбюро ЦК ВКП (б). В конце 30-х гг. эти вопросы рассматривались уже узким составом внутри Политбюро. К 1939 году в Политбюро существовало две группы для предварительной проработки вопросов внешней и внутренней политики. Обе замыкались на Сталине. Роль высших органов государственной власти ЦИК СССР -- Верховного Совета -- была сведена лишь к камуфляжу Советской власти. Все решения этого законодательного органа предварительно направлялись для согласования в Политбюро ЦК ВКП (б).

Существенно изменилась роль Совнаркома. Теперь он фактически стал исполнительным органом партии. Совместные постановления Политбюро ЦК ВКП (б) и Совнаркома на деле были постановлениями одного Политбюро. В. М. Молотов в своих воспоминаниях как-то оговорился, что о некоторых постановлениях он узнавал только из газеты "Правда". Даже члены Политбюро имели ограниченный доступ к информации. На заседаниях Политбюро, особенно при обсуждении вопросов внешнеполитической деятельности, представители капиталистических государств, с кем велись переговоры или готовились встречи, назывались в закодированном виде. "Наш представитель встретился с господином X. для решения политических вопросов".

В этих условиях XVII съезд весной 1939 года прокламировал, что в стране построен социализм и теперь советское общество переходит к строительству коммунистического общества. Была создана специальная комиссия по подготовке новой программы партии, программы строительства коммунизма. Это проводилось в то время, когда в стране фактически проводилась милитаризация труда, когда многомиллионные массы крестьянства были лишены права передвижения и фактически лишением паспортов прикреплены к земле. В стране окончательно сложился тоталитарный режим личной власти Сталина, который увенчал господство командно-административной системы.

Итогом первого десятилетия Октября явился громадный рост авторитета Советской страны на международной арене. Во многих странах набрало силу движение друзей СССР. В Москве состоялся конгресс друзей СССР, с укреплением его могущества связывали свои чаяния лучшие демократические силы всего мира.

Второе десятилетие закончилось с обратным знаком. Престиж СССР как опоры демократических и прогрессивных сил упал. Беззакония и репрессии, низкий жизненный уровень советского народа, имперские амбиции сталинского руководства привели к реальному падению престижа советской государственности. Государства диктатуры пролетариата фактически не существовало, а тип партия -- государство эволюционировал в государство авторитарной диктатуры.

Используя идеалы и предрассудки, опираясь на административно-карательный аппарат, эксплуатируя энтузиазм народных масс, создать новую общественную систему за двадцать лет оказалось не под силу. В итоге на

свет появилась бюрократическая командно-административная система партия -- государство, увенчанная режимом личной власти вождя. К этому времени она почти полностью исчерпала резервы внутреннего развития и могла существовать лишь за счет активизации внешнеполитической деятельности. Сложилась новая иерархическая структура, в которой причудливо переплетались традиции российского бюрократизма с Петровского табеля о рангах, чиновников "чего изволите" до "твердокаменных марксистов", у которых на все случаи жизни были заготовлены соответствующие цитаты Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина.

Сопротивление узкого круга наследников лучших традиций демократического и освободительного движения было грубо подавлено. Выступая от имени народа, партии, как правило, они были лишены поддержки партии и народа. Своеобразный синдром декабризма витал над представителями российской демократии. К традиционным вопросам российского общества "Кто виноват?" и "Что делать?" присоединился вопрос "Кто враг?". Им официальная доктрина объявила всех инакомыслящих. Однако такое положение создавало нестабильность. Столкновение демократических сил с реакцией рано или поздно становилось неизбежным.

ЛИТ ЕР АТУ РА

Волкогонов Д. А. Триумф и трагедия. И. В. Сталин. Политический

портрет. 4.1 --11. М., 1989.

Макаренко В. П. Бюрократия и сталинизм. Ростов-на-Дону, 1989. Осмыслить культ Сталина. М., 1989.

Суровая драма народа. Ученые и публицисты о природе сталинизма. М., 1989.

Режим личной власти Сталина. К истории формирования. М., 1989. Они не молчали. М., 1989.

ГЛАВА 8

ТОТАЛИТАРНАЯ СИСТЕМА ВЛАСТИ И ИДЕОЛОГИЯ СТАЛИНИЗМА

Насилие не живет одно и не способно жить одно: оно непременно сплетено с ложью. Между ними самая родственная, самая природная глубокая связь: насилию нечем прикрыться, кроме лжи, а лжи нечем удержаться, кроме как насилием. Всякий, кто однажды провозгласил насилие своим методом, неумолимо должен избрать ложь своим принципом. А. Солженицын. Из Нобелевской лекции.

Социальные и политические истоки тоталитаризма.-- Образование партии --государства, режима бюрократического авторитаризма. -- Сущность идеологии сталинизма.-- Преследование инакомыслия в партии, поддержание "образа врага". -- Подчинение общественных наук идеологии сталинизма. -"Краткий курс истории ВКП (б)".-- Политизация литературы и искусства в рамках "метода" социалистического реализма. -- Бюрократизация управления художественным творчеством.

На рубеже 20--30-х годов в СССР формируется система тоталитаризма. Ее истоки уходят непосредственно к событиям Октябрьской революции 1917 года, гражданской войны и политики "военного коммунизма" и опосредованно -- к особенностям политической истории самодержавной России XIX -- начала XX века.

В октябре 1917 года гигантская, многонациональная, отнюдь не передовая в экономическом отношении, не имевшая традиций политической демократии, крестьянская страна, три четверти населения которой было неграмотным, попыталась под руководством партии большевиков совершить скачок в социализм -- в царство всеобщей свободы и справедливости. Об утопичности этой попытки тогда же предупреждали большевиков и руководимые ими массы трезвые социалисты, как свои, российские, так и зарубежные. О гигантской опасности разрушения культуры и одичания народа в результате революции и непримиримой гражданской войны писали А. М. Горький и В. Г. Короленко.

С суждением о неготовности России к социалистичес

кой революции был согласен и В. И. Ленин. Но, совершая революцию в России, большевики были убеждены в неизбежности непосредственно грядущей за ней мировой пролетарской революции, ее прихода ждали со дня на день, на ее помощь российскому пролетариату делали главную ставку. И, утвердив свою власть, власть Советов как форму диктатуры пролетариата под руководством большевистской партии, делали все, чтобы превратить Россию в базу и оплот всемирной социалистической революции.

При этом большевики опирались на ту часть народа, которая восприняла их лозунги и с готовностью их поддерживала. В Советской России, разоренной двумя войнами (империалистической и гражданской), это были маргинализованные, люмпенизированные массы, для которых лозунг "грабь награбленное!", идея насильственного перераспределения собственности на основе принципа всеобщей уравнительности представлялись справедливыми и отражали их понимание целей и смысла революции. Поднятые волной Октября, активно включенные в процесс разрушения старого общества ("весь мир насилья мы разрушим..."), исполненные ненавистью к богатству и всякому неравенству (в том числе в области культуры), они, эти массы, искренне поддерживали любые меры, направленные на экспроприацию капиталистов, кулаков, позднее нэпманов, изъятие церковных ценностей, избиение "буржуазной" интеллигенции и т. д. Их "революционное самосознание" полностью принимало практику применения "чрезвычайных мер" против классовых врагов и с энтузиазмом одобряло осуществлявшиеся властью репрессии против "буржуев и их пособников".

Именно эти слои рабочего класса и беднейшего крестьянства, из которых рекрутировалась и партийно-советская бюрократия, служили опорой большевистского режима, а позднее и сталинского тоталитаризма. Именно выходцы из этого слоя составили просталинский номенклатурный кулак в партии, который поддержал продвижение Сталина к вершине власти, обеспечивая тем самым и собственную карьеру.

Выдвигая в аппарат людей определенного склада -- преданных ему лично, готовых к беспрекословному подчинению, раболепию и лести, и в то же время --устремленных на силовые методы управления, неразборчивых в средствах, Сталин создавал тем самым ступени для своего возвышения.

Но, разумеется, не только личное честолюбие объединяло Сталина и новых функционеров партии. Их связывало еще и непринятие нэпа, который они рассматривали только как отступление от "подлинно революционного пути" движения к социализму, и стремление к сохранению командных методов управления обществом, сложившихся в период "военного коммунизма" и гражданской войны, и "революционное нетерпение" -- желание "одним прыжком", минуя промежуточные ступени, продвинуться к социализму, и, наконец, относительно низкий уровень их культуры, причудливо сочетавшийся с убеждением в своем особом классовом превосходстве.

Важнейшей предпосылкой возникновения тоталитарной системы была монополия РКП (б) -- ВКП (б) на власть в стране, возникшая после левоэсеровского мятежа в июле 1918 года и разрушившая правительственную коалицию большевиков с левыми эсерами. Большевики стали единственной легальной и единственной правящей партией в СССР. "Мы имеем" монополию легальности", мы отказали в политической свободе нашим противникам. Мы не даем возможности легально существовать тем, кто претендует на соперничество с нами", -- говорил Г. Е. Зиновьев еще в 1922 году. И хотя он связывал "монополию легальности" РКП (б) только с составом партии, с тем, что она будет пополняться людьми, которые "при других условиях... были бы вовсе не в коммунистической партии", но вопрос этот имеет, конечно, более общий характер. Речь должна идти также о монополии партии в связи с ее бесконтрольностью со стороны независимой внешней силы, которой могли бы стать другие (или другая) конкурирующие партии. Исторический опыт показал, что даже такой сильный орган, как созданная по предложению В. И. Ленина ЦКК -- РКИ (объединенная Центральная контрольная комиссия партии и Рабоче-крестьянская инспекция), не смог (да и не пытался) подняться над ЦК партии, остановить развернувшуюся в руководстве партией борьбу амбиций, и, руководимый клевретами Сталина, оказался орудием в его борьбе за единоличную власть.

Монополия, бесконтрольность власти неизбежно ведет к вседозволенности, а она -- к загниванию и перерождению аппарата. Письма рабочих -- читателей "Правды", поступившие в конце 1928 года, свидетельствовали, например, о следующем: "После смерти Ленина партия стала терять свой авторитет и числится только на бума

ге. По делам слишком отстала, несмотря на то, что уже десять лет учимся"; "Партия стала на путь касты и оградила себя дворянскими привилегиями". Противовес этому в виде внутрипартийной демократии также не срабатывал, ибо расширительное и абсолютное толкование резолюции X съезда РКП (б) "О единстве партии" привело к полной ликвидации прав партийного меньшинства, к неограниченному диктату послушного Сталину большинства в партии и, в конце концов, к созданию того формального "единства" партийных рядов, которое фактически превратило всю партию в безгласный придаток партийного аппарата.

Это произошло тем легче, что во второй половине 20-х годов состав партии при резком увеличении ее численности серьезно ухудшился. До 60--70 % увеличилось число политически неграмотных коммунистов, немало было среди них и элементарно безграмотных. Еще более тонким стал в партии слой старой большевистской гвардии, верхушка которого была к тому же втянута в амбициозную борьбу за власть и политически расколота. Новые партийные функционеры, так же как и сам Сталин, с неприязнью относились к представителям старой ленинской партийной гвардии, к партийной интеллигенции вообще, презрительно именуя их "умниками" и "белоручками", порицая и отвергая демократические формы внутрипартийных отношений. По мере роста силы нового партийного руководства ленинская гвардия была просто уничтожена и вся власть в стране сосредоточилась в его руках. Диктатура пролетариата была трансформирована в диктатуру партии. Об этом прямо и недвусмысленно сказал на одном из пленумов ЦК РКП (б) в 1924 году Н. И. Бухарин. Выразив беспокойство по поводу политической активизации "ряда социальных слоев", он заявил: "... Нам для того, чтобы поддержать пролетарскую диктатуру, необходимо поддержать диктатуру партии, которая немыслима без диктатуры старой гвардии, которая в свою очередь немыслима без руководящей роли ЦК как властного учреждения". Итак, вместо диктатуры класса -- диктатура ЦК. Отсюда лишь один шаг до диктатуры вождя, шаг, который не был сделан в 1925 году, но последовал в конце 20-х -- начале 30-х годов.

Важным событием на этом пути было освобождение Сталина от довлевшего над ним обвинения в концентрации им в своих руках "необъятной власти" и других недостатках -- грубости, капризности, нелояльности, а также пред

ложения об освобождении его от должности Генерального секретаря ЦК партии, содержавшегося в ленинском "Письме к съезду". Сталин неоднократно --в 1923, 1924, 1925, 1926 годах -- пытался дезавуировать эти оценки Ленина, подавая в отставку с поста Генсека, каждый раз заведомо зная, что его отставка не будет принята. В 1927 году, на пленуме ЦК, проходившем сразу после XV съезда партии, Сталин вновь попросил освободить его от этой должности или (когда отставка была отвергнута) ликвидировать саму должность генсека. Ему ответил председательствовавший на пленуме А. И. Рыков: "... Институт Генсека и работа тов. Сталина в качестве Генсека оправдана всей жизнью нашей, организационной и политической, как при Ленине (это -- явное искажение фактов и смысла ленинского Завещания.-- Авт.), так и после смерти тов. Ленина, оправдана на все 100 %." "Поэтому, -- заявил Рыков, -- никаких аргументов за то, чтобы изменить это положение теперь, по-моему, нет". Последовало единогласное решение (против -- один Сталин) сохранить и должность Генсека, и Сталина на этой должности.

Это было то, чего желал Сталин. Вопрос о Завещании Ленина был "исчерпан", работа Сталина на посту Генсека -- одобрена не только в настоящем, но и по отношению к прошлому -- "при Ленине" "на все 100 %". Горькая ирония судьбы состоит в том, что защиту Сталина и его реабилитацию от ленинских обвинений осуществил именно Рыков, в 1938 году казненный по указанию Сталина.

С этого момента, с декабря 1927 года, Сталин уже не опасался обвинений в невыполнении заветов Ленина и никогда больше не подавал просьб об отставке. Судя по всему, с этого же времени он начинает активно формировать культ своей личности, делая это, однако, осторожно и неторопливо. "Основное психологическое свойство Сталина, -- писал хорошо его знавший Ф. Ф. Раскольников, -- которое дает ему решительный перевес, как сила делает льва царем пустыни, -- это необычайная, сверхчеловеческая сила воли. Он всегда знает, чего хочет, и с неуклонной, неумолимой методичностью постепенно добивается своей цели. "Поскольку власть в моих руках, я -постепеновец", -- сказал он однажды мне..."

Культ личности как политическое явление связан с установлением явной или скрытой диктатуры личной власти, "право" на которую проистекает из признания и про

возглашения особых достоинств этого человека (достоинств, которых может и не быть), якобы возносящих его над другими историческими персонажами его времени. Но эта диктатура -- лишь вершина пирамиды, в которой на каждой ступени есть свой авторитарный "вождь", осуществляющий всю полноту власти на "вверенной" ему территории или в отрасли экономики. Поскольку все этажи этой пирамиды власти заполняются сверху и ответственны лишь перед вышестоящими лицами и организациями, то всем этим большим и маленьким "вождям" по сути дела безразлична позиция и интересы народа. Поэтому демократические институты и сама демократия свертываются и уничтожаются или приобретают чисто формальный характер, и в стране устанавливается тоталитарный режим.

Важнейшим элементом этой системы в нашей стране стала партия --государство, объединившая в качестве господствующей силы общества партийный и государственный аппарат. На XVIII съезде партии (1939 г.), говоря о кадрах партии, Сталин заявил: "Кадры партии -- это командный состав партии, а так как наша партия стоит у власти, -- они являются также командным составом руководящих государственных органов". Эти слова, хотя и не было еще в Советской Конституции статьи 6-й, законодательно закрепившей руководящую роль партии в обществе, являлись воплощением сути и смысла командно-административной системы, в центре которой стоял партийный аппарат, который на всех ступенях иерархической лестницы воплощал волю верховного вождя.

Сталинская идея о партии как ордене меченосцев, сформулированная им для себя еще в 1921 году, реализуется в 30-е годы. ВКП (б) фактически милитаризуется, окончательно утрачивая демократические черты. Именно это позволило Сталину в 1937 году, на февральско -- мартовском пленуме ЦК ВКП (б) заявить: "В нашей партии имеется 3--4 тысячи руководителей, составляющих ее, партии, генералитет, 30--40 тысяч деятелей среднего звена -- офицерство, и 100--150 тысяч низовых работников районного звена, составляющих унтер-офицерские кадры партии". Себе, возглавлявшему эту "армию", Сталин после Великой Отечественной войны присвоил звание генералиссимуса.

С 6 мая 1941 года он, будучи Генеральным секретарем партии, одновременно занимал должность Председателя Совета Народных Комиссаров (Совета Министров) СССР.

Другие члены Политбюро и члены ЦК партии занимали ведущие должности в ЦИК Советов, в Президиуме Вер-ховного Совета СССР, в СНК СССР или должности наркомов (позднее -- министров) СССР. Членами ЦК и Политбюро были всегда также руководители правоохранительных органов и органов государственной безопасности.

Нормальным и закономерным явлением в жизни номенклатурных кадров было перемещение их с партийной работы на советскую и обратно. Аналогичное сближение и слияние партийных органов происходило также с комсомолом, профсоюзами, другими общественными организациями.

Вместе с тем нельзя не подчеркнуть, что административно-командная система возникла вместе с созданием государственной централизованной системы планового хозяйства, управление которым из одного центра было бы невозможным без жесткого ведомственного аппарата, объединяющего все производственные предприятия отрасли и устанавливающего волевым способом внутри- и межведомственные хозяйственные связи. В эту систему была завязана также и партия, местные (территориальные) и производственные ячейки и органы которой несли всю полноту ответственности за результаты производственной деятельности промышленных и сельскохозяйственных предприятий региона и обязаны были оперативно вмешиваться в их работу.

В этой системе сложилось господствующее положение Коммунистической партии и одновременно фактически бесправное и безответственное положение государственных и хозяйственных органов и общественных организаций. Действуя по директивам партийных органов, в том числе и недостаточно компетентным, они не могли в свое оправдание даже сослаться на эти директивы (так как существовало жесткое запрещение "письменных ссылок в советском и профсоюзном делопроизводстве на решения партии"), что, в свою очередь, снимало ответственность за принятые решения и с партийного аппарата.

Сталин очень хорошо и с самого начала понимал, что "кадры решают все". Правда этот лозунг для всеобщего употребления он выдвинул лишь в годы первых пятилеток, но учитывал это обстоятельство постоянно, окружая себя лично преданными ему людьми, которые, главным образом из карьеристских соображений, готовы были поддерживать его во всем.

В конечном счете право принятия окончательных решений перешло -- во всесоюзном и общепартийном масштабе -- к Сталину. В пределах же территориальных единиц (республик, краев, областей) и отраслевых ведомств (наркоматов и министерств) -- к непосредственно назначенным и подотчетным Сталину людям -- "первым лицам" -- 1-м секретарям ЦК КП республик, крайкомов, обкомов партии, а также наркомам (министрам). Те, в свою очередь, делегировали полномочия "первым лицам", стоявшим во главе районов, главков (в народном хозяйстве), директорам предприятий всесоюзного подчинения и т. д., относящимся к партийной номенклатуре.

Командно-бюрократическая система, бюрократический аппарат создавался Сталиным и был необходим ему для захвата и осуществления абсолютной власти в стране. Но вместе с тем и аппарату нужен был Сталин: он был гарантом стабильности власти аппарата, он обеспечивал многие привилегии для его работников, он, наконец, являлся его, аппарата, идеологическим воплощением. Идея "непогрешимого вождя", волю которого претворял в жизнь партийно-государственный аппарат на всех ступенях лестницы власти, являлась оправданием и обоснованием его деятельности. И аппарат это хорошо понимал, и служил "вождю" верой и правдой, тем более, что служение это освещалось знаменем ленинизма и... хорошо оплачивалось. При этом роль Советской власти и ее органов приобрела формальный характер и в значительной степени сведена на нет.

Так сложилась партия -- государство, в котором реальной властью обладал партийно-советско-хозяйственный номенклатурный аппарат, управлявший всеми сторонами жизни общества. Трудящиеся же массы -- рабочие, крестьяне-колхозники и интеллигенция -- были на деле от-чуждены от власти, ибо демократические институты, провозглашенные Конституцией, выполняли роль "демократической ширмы", прикрывавшей авторитарный режим.

Как это ни парадоксально звучит, большевики, претендовавшие на роль партии, выражавшей и воплощавшей интересы миллионных масс рабочего класса и крестьянства, в реальной политической жизни боялись их политической активности и подменили диктатуру класса, диктатуру масс диктатурой партии, а на деле -- диктатурой ее руководящих органов, ее "вождя", ибо миллионы рядовых членов партии никакого влияния ни на их реше

ния, ни на их действия не оказывали и оказать не могли.

Важным политическим моментом установления тоталитарной власти было также ослабление коллективного руководства. По мере усиления роли Сталина все меньшую роль в жизни страны стали играть не только советские учреждения, но и коллективные органы руководства партией. Все реже стали созываться съезды партии, при жизни Ленина проходившие ежегодно. Интервал между XIV и XV съездами составил два года (1925--1927), между XV и XVI съездами -- три года (1927--1930), между XVI и XVII съездами -- четыре года (1930--1934), между XVII и XVIII съездами -- пять лет (1934--1939), и между XVIII и XIX съездами -- тринадцать лет (1939--1952). На протяжении 1932--1988 годов состоялась лишь одна (XVIII, в 1941 году) Всесоюзная партийная конференция. Редко (особенно в 40-е и 50-е годы) созываются Пленумы ЦК партии. Да и Политбюро в это время в полном составе почти не собирается: его решения принимаются чаще всего путем сбора подписей под подготовленным по поручению Сталина проектом документа, а заседания Политбюро, которые даже не протоколируются, обычно подменялись частными совещаниями ближайших к Сталину людей (Молотов, Каганович, Ворошилов, Берия, Маленков и, иногда, некоторые другие).

Все это, деформируя политическую систему общества, уводило ее далеко в сторону от провозглашенных идей народовластия. На I конгрессе Коминтерна Ленин определял Советскую власть как высшую форму демократии, которая предоставляет трудящимся классам, т. е. громадному большинству населения, "такую фактическую возможность пользоваться демократическими правами и свободами, которых никогда не было, даже приблизительно, в самых лучших и демократических буржуазных республиках". В действительности же властные права масс были узурпированы аппаратом командно-административной системы, который, в свою очередь, сфокусировал всю власть в руках одного человека --"великого вождя и учителя всех народов" И. В. Сталина.

В результате насильственного осуществления сталинской политической доктрины, в нашей стране к концу 30-х годов сложился не имеющий аналога в истории тип антинародного государства, враждебный интересам свободного и творческого развития человека общественный уклад. Экономическую основу этого уклада составлял,

объявленный социалистическим, репрессивно-принудительный способ организации производства, основанный на монопольной, по существу государственно-бюрократической собственности. Причем, собственности не только на средства производства, но и на судьбу, духовную жизнь, само физическое существование человека. Производственные отношения такого "экономического базиса" представляли не столько отношения экономической зависимости, сколько политического принуждения и насилия. Распределительные отношения строились на уравнительном принципе, включавшем, однако, систему льгот и привилегий. Эти привилегии и льготы распределялись не в зависимости от количества и качества труда, а в зависимости от значимости исполняемых функций для политического режима. Естественно, что в первую очередь здесь учитывались интересы партийно-государственной и производственной бюрократии, которая служила не только механизмом насильственной реализации политических целей режима личной диктатуры, но и социальной основой тоталитарной системы власти.

Этот многомиллионный привилегированный социальный слой советской бюрократии составляли не только представители "аппаратов управления государством" (партийных, советских, военных, карательных, хозяйственных и других органов). Объективно в него входили и работники так называемой духовной сферы, чьи функции в идеологии, образовании, искусстве, литературе, науке, культуре сводились, в конечном счете, к апологетике существующего строя, прославлению вождя, формированию такого типа личности, который мог бы служить надежным "винтиком" социально-экономического и политического механизма тоталитарного общества.

За преданную службу диктатору приходилось платить, учитывать и удовлетворять интересы бюрократии. Однако и этот привилегированный социальный слой не обошли массовые репрессии. Поэтому даже бюрократия, формирующая все уровни и структуры авторитарной власти, постоянно ощущала при сталинском режиме тревогу и страх. Такой режим нуждался не только в свирепствующих и одновременно "дрожащих" аппаратах управления и насилия --ему была необходима более широкая социальная база. И Сталин нашел ее в той части трудящихся, для которой политика "уравниловки" была выгодной. К этой части относились расширяющиеся малоквалифицированные слои рабочего класса, которые пополнялись глав

ным образом выходцами из деревни. Получая равную с другими высококвалифицированными категориями рабочих и служащих долю материального вознаграждения, приобретая социальный статус "класса-гегемона", эти маргинальные слои одобрительно относились к сталинской политике, социально-психологически воспринимали ее как выражение своих интересов. По существу же, эта политика ставила их в такое же бесправное политическое и экономическое положение, как и остальных трудящихся. Однако социально-психологические иллюзии масс активно использовались для создания и укрепления антинародной системы власти. Становление советского тоталитаризма сопровождалось, как уже говорилось, массовым насилием над народом. Репрессии, точное число жертв которых до сих пор не подсчитано, охватили все социальные слои, коснулись судеб десятков миллионов людей. Не только сами эти процессы, но и созданные в их результате тоталитарное общество, бюрократическое государство, политический режим личной диктатуры --требовали соответствующего идейно-теоретического обоснования, оправдания и камуфляжа. Все это было дано идеологией сталинизма.

Среди прочих мифов нашего прошлого отечественная общественная наука, в том числе и историческая, должны развенчать идеологию сталинизма, заключавшую в себе под покровом марксистской фразеологии идеологию автаркии и тоталитаризма. Разоблачение иллюзии о тождестве сталинизма и марксизма обнаруживает и решает две взаимосвязанные проблемы: устанавливается историческая ограниченность учения Маркса, Энгельса, Ленина, преодолевается представление о нем как истине в конечной инстанции, не содержащей противоречий и годной на все времена; собственное содержание общественных наук освобождается от глубоко проникших в него сталинских догм и вульгаризаций, вырабатываются объективные, научные представления и оценки исторического пути нашей страны, пройденного после 1917 года. Эта очистительная работа -- одно из условий утверждения нового мышления, соответствующего требованиям современности и предполагающего отказ от узкоклассовых подходов к явлениям действительности, анализ их с позиций соотнесения истории СССР с процессом мирового развития, с позиций общечеловеческих ценностей и гуманизма.

Следует подчеркнуть, что сделав (еще в конце 50-х -

начале 60-х годов и уже в наши дни) большой шаг в разоблачении культа личности Сталина (а это один из важнейших элементов идеологии сталинизма), наша общественная наука лишь прикоснулась пока к комплексной критике сталинизма как идеологии, системы взглядов, господствовавшего мировоззрения целой исторической эпохи развития советского общества.

Нельзя не учитывать, что Сталин 30 лет стоял у руля партии и государства во главе созданной им командно-административной системы власти, 30 лет он авторитарно и деспотически направлял развитие общества по определенному им и официально одобренному партией пути, воздействуя соответствующим образом на сознание народных масс.

Сталин управлял народом с помощью команды, приказа, насилия, но никогда не упускал возможности "обосновать" свои действия теми или иными "теоретическими" выводами, положениями, ссылками на классиков. По крайней мере два поколения советских людей были воспитаны в духе преклонения перед "гением" Сталина, в духе безграничной веры в справедливость каждого его слова. И в духе страха перед малейшим отступлением от официальной оценки любого явления или события, в духе, наконец, безусловного конформизма.

Сталинизм существовал как цельная, исключительно жесткая, авторитарная идеология, охватывавшая собой все сферы духовной жизни общества. Другое дело, что сама по себе она не была ни логически последовательной, ибо сопрягалась с прагматической сталинской политикой, которая, в зависимости от обстоятельств, способна была поворачиваться на 180 градусов, ни научно обоснованной, хотя Сталин, как уже сказано, не упускал случая сконструировать ту или иную "теоретическую" базу для оправдания своих действий.

По этим же причинам идеология сталинизма была крайне эклектичной: она вбирала в себя элементы иногда несовместимых идей и представлений --- вплоть до выдвинутых теми, кто был объявлен "врагами народ!" и уничтожен в ходе массовых репрессий.

Наконец, разработанная недоучившимся семинаристом, так и не ставшим глубоким теоретиком, комментируемая и пропагандируемая безликими "придворными" идеологами, не поднимавшимися выше ординарной посредственности, эта идеология имела -- с точки зрения науки --схематичный, вульгарный и догматичный характер.

И все-таки это была идеология, официально существовавшая в партии и стране в течение нескольких десятилетий. Замаскированная под ортодоксальный марксизм-ленинизм, она фактически формировала в массах народа ложное, извращенное сознание, вела к разрыву слова и дела, теории и практики, способствовала появлению и распространению лицемерия и двоемыслия, и тем самым объективно оказывала самое отрицательное воздействие на идейно-политическое воспитание людей, превращая их в "рычаги" и "винтики" государственной машины. "Все винтики большие и маленькие, второстепенные и первостепенные, -- писал еще М. Н. Рютин в Платформе "Союза марксистов-ленинцев", -- хотят они или не хотят, "верят" они или не "верят", вынуждены вращаться вместе со всей машиной. Если же какой-либо винтик или целая группа отказываются вращаться вместе со всей машиной и "протестует", машина беспощадно их размалывает, и со скрипом, с треском и скрежетом до поры до времени продолжает свою "работу" дальше. Террор в условиях невиданной централизации и силы аппарата действует почти автоматически".

Сталинизм как идеология отличался крайним догматизмом, абсолютной непримиримостью к любым отклонениям от единственной, официально выраженной и утвержденной точки зрения. Это касается толкования различных вопросов теории, решений партийных съездов и инстанций, высказываний основоположников марксизма-ленинизма и, конечно, выступлений и заявлений самого Сталина. Всякое инакомыслие в партии и обществе жестоко преследовалось и практически исключалось. Не только члены партии (для них это было требованием партийной дисциплины в ее сталинской интерпретации), но и беспартийные трудящиеся обязаны были, под страхом приобщения к категории "врагов народа" со всеми вытекающими из этого последствиями, проявлять полный конформизм и согласие с общеустановленными суждениями.

Созданная Сталиным система цензуры решительно и беспощадно пресекала любую оригинальную мысль в области теории обществоведения (и не только обществоведения), тем более мысль, вытекающую из критического суждения о реальной действительности. В этом смысле интересно откровенное и (по тем временам -- 1948 г.) смелое письмо академика С. Г. Струмилина секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Жданову, в котором автор сетует на трудности работы в области изучения реальных проблем

социализма, где сонм цензоров, редакторов и рецензентов стремится "во избежание неприятностей" не пропустить "никаких работ, выходящих за рамки испытанных уже шаблонов и трафаретов"... "И среди них, -- продолжал Струмилин, -- всегда найдется достаточно ретивый, чтобы в ваших попытках сказать новое слово, открыть новую ересь и придать вас за нее публичной анафеме... В таких условиях немеют подчас уста и опускаются руки в бесплодных усилиях даже у весьма смелых и оригинальных в своих исканиях потенциальных новаторов в области теории социалистического общества".

Именно страх быть без причины обвиненным в "ереси", что неизбежно сопровождалось всякого рода проработками, увольнением с работы, исключением из партии, а то и арестом, порождал конформизм среди научной интеллигенции. Однако сказать, что сталинизм держался только и исключительно на страхе, было бы, конечно, неверно. Иначе он рухнул бы вместе с крушением сталинщины и не дотянул бы до наших дней.

Рассчитанная на восприятие ее теоретически неразвитым сознанием "широких масс трудящихся", идеология сталинизма характеризовалась заданной элементарностью и схематичностью.

Сталин, возможно, благодаря своему богословскому образованию в духовной семинарии, нашел весьма популярную форму изложения своих идей. Короткие, нередко афористичные фразы, легко укладывающиеся в память, четкие, не допускающие двусмысленности, формулировки, систематизация аргументов или характеристик явлений через ограниченное число пронумерованных пунктов, и, что, может быть, самое важное, односторонняя прямолинейность оценок, не позволяющая сознанию блуждать в дебрях диалектических противоречий или софистических хитросплетений, были типичны для его устной и письменной речи.

Элементарность содержания пропаганды неизбежно вела к схоластике и тому же догматизму, которые стали со временем главным свойством партийной идеологии.

Это соответствовало и характеру мышления самого Сталина. Не случайно, рекомендованный Сталину в качестве консультанта по философским вопросам, известный в 20-е годы (и впоследствии расстрелянный) философ Я. Э. Стэн был неприятно поражен пренебрежительным отношением Сталина к Философской культуре, прямолинейностью и схематизмом сталинской логики, его

откровенной неприязнью к диалектическому стилю мышления. И именно этот "стиль", помноженный на нетерпимость к инакомыслию, Сталин вносил во все общественные пауки, которые он "развивал" и "обогащал" на правах "гения всех времен и народов", единственного продолжателя дела Ленина.

Нельзя также не отметить, что и ближайшее окружение Сталина -- Молотов, Каганович, Ежов, Берия, Ворошилов, Маленков, Хрущев и другие -- не обладали, как правило, законченным образованием и сколько-нибудь высокой культурой. Сталин избегал приближать к себе интеллигентных, высокообразованных людей, которые, в его представлении, легко "становились пищей для иностранных разведок". Известно, что он уничтожил не только сотни тысяч "старых", "буржуазных" интеллигентов, но и весь интеллектуальный цвет ленинской гвардии большевистской партии. Замещавшая их место "новая" интеллигенция (также, впрочем, не избежавшая репрессий) в своем большинстве отличалась низкой образованностью и ограниченным кругозором.

Примитивность сталинизма как идеологии причудливо сочеталась с претензией на универсализм. Паразитируя на марксизме и ленинизме, Сталин также пытался охватить своими трудами и выступлениями все сферы общественной жизни и все науки об обществе. С необыкновенной бесцеремонностью он вторгался в область философии и истории, политэкономии и "научного" социализма, языкознания и государствоведения, литературоведения и искусствознания, в каждой из этих наук высказывая безапелляционные суждения, которые подхалимами и льстецами характеризовались как высшие достижения человеческого гения, хотя на деле представляли собой или банальность, или, -- чаще, прагматическое искажение марксистских положений. При этом Сталин постоянно цитировал и комментировал произведения Маркса, Энгельса и Ленина для "подтверждения" своих теоретических "новаций". При этом он вырывал используемые им цитаты из контекста, придавая им иной смысл, пренебрегал принципом историзма, применяя утверждения, относящиеся к одному времени, к конкретной ситуации другого, а то и просто искажал и передергивал их смысл.

Сталин никогда не уставал подчеркивать свою верность ортодоксальному марксизму, обвиняя в то же время в отходе от него своих противников и конкурентов в борьбе за власть. Он, его окружение и раболепствующая

"наука" утверждали и пропагандировали легенду о том, будто он был лучшим и ближайшим другом и учеником Ленина и, следовательно, являлся его законным наследником на посту руководителя большевистской партии и Советского государства.

Сталин, конечно, не случайно взял на себя задачу пропаганды, толкования и "развития" ленинского теоретического наследия, опубликовав и многократно переиздавая такие труды, как "Об основах ленинизма", "Вопросы ленинизма", "Октябрьская революция и тактика русских коммунистов" и подобные им. Не будучи никогда глубоким мыслителем и не имея для этого достаточных данных, Сталин присвоил себе положение главного (и единственного) теоретика партии, поднявшегося в этом качестве до уровня Ленина. Одновременно в процессе борьбы против разного рода "оппозиций" были дискредитированы Л. Троцкий, Г. Зиновьев, Л. Каменев, Н. Бухарин, А. Бубнов и другие видные последователи и пропагандисты ленинизма. Их работы о Ленине и ленинизме были изъяты из обращения и упрятаны за закрытыми для читателей дверьми спецхранов библиотек и архивов.

Действуя в указанном направлении, Сталин стремился объединить в сознании народа, партии и мирового коммунистического движения свою жизнь и деятельность с Октябрьской революцией, большевизмом и ленинизмом, прикрывал борьбу за личную власть, за осуществление собственной модели социализма "защитой" идей Октября и ленинизма от "оппортунистов". Он убеждал массы, что все его действия освещены знаменем Октябрьской революции, знаменем Ленина.

Пропагандируя по-своему марксизм-ленинизм, Сталин стремился превратить его из объекта критического осмысления трудящимися в объект слепого поклонения и некритического признания, в объект веры, в новую "социалистическую" религию, спекулируя при этом и на низком уровне культуры народа, и на том духовном вакууме, который возник в связи с насильственным насаждением в стране государственного атеизма. И если А. В. Луначарский (и некоторые другие большевики) в период столыпинской реакции встали на путь "богоискательства", утверждая, что пролетариату предстоит "стать носителем новой религии", за что их резко критиковал В. И. Ленин, то Сталин, и не без успеха, попытался претворить подобные идеи в жизнь, разумеется, широко свои замыслы не афишируя. Для этого он создал и канонизировал

"Краткий курс истории ВКП (б)", ставший "энциклопедией" и катехизисом сталинизма; в этой же связи следует рассматривать и усилия по формированию культа личности Сталина, превращенного таким путем в подобие жи-вого бога, в объект ритуального поклонения.

О том, что превращение марксизма-ленинизма в вид новой религии было сознательной целью Сталина, свидетельствует любопытнейший архивный документ: запись П. Н. Поспеловым (в то время главным редактором "Правды" и секретарем ЦК ВКП (б) по идеологии) его телефонного разговора со Сталиным. Сталин прямо заявил (а Поспелов выделил эти слова красным карандашом и подчеркиванием), что "марксизм -- религия класса, его символ веры".

"Мы видим, -- писал еще Арнольд Тойнби, -- как марксизм превращается в эмоциональную и интеллектуальную замену православного христианства с Марксом вместо Моисея, Лениным вместо Мессии и собраниями их сочинений вместо священного писания этой новой атеистической церкви". В этих словах английского историка -- огромная доля истины и справедливости. Надо бы только дополнить это описание утверждением, что завершил этот процесс Сталин, объявивший себя первосвященником этой своеобразной религии.

Суть же дела заключается в том, что марксизм под влиянием Сталина утратил качества научной теории, вступил в глубокое и непримиримое противоречие с общественной практикой, опирался не на научную (объективную) истину, а на злонамеренное ее искажение, на мифы и догмы, на тотальный обман народа, утверждался не путем убеждения, но методами насилия.

Важным, если не основным постулатом сталинизма являлось признание непрерывного сохранения и обострения классовой борьбы в области идеологии (как и в политической области) по мере укрепления и развития социализма, как внутри Советской страны, так и на международном уровне. Этот постулат позволял поддерживать постоянную идеологическую напряженность в обществе, направленную против малейших оттенков инакомыслия, плюрализма мнений, самостоятельности суждений. Все подобные явления квалифицировались как идеологические диверсии, порожденные или "пережитками капитализма" в сознании людей, или непосредственным "тлетворным влиянием" Запада. В любом случае эти явления подлежали решительному искоренению, а их носители объяв

лялись врагами марксизма-ленинизма, врагами социализма и, в конечном счете, "врагами народа".

Создание и поддержание феномена "образа врага" было неотъемлемой чертой идеологии сталинизма. Распространение в связи с этим подозрительности под видом бдительности, одобрения и поощрения доносительства неизбежно вело к разобщению людей, росту недоверия между ними, к возникновению синдрома страха и всеобщему конформизму.

Противоестественное с точки зрения разума, но реально существовавшее в сознании народа сочетание ненависти к действительным и мнимым врагам и страха за себя и своих близких, обожествление Сталина и некритическое принятие пафоса лживой пропаганды, подлинный трудовой энтузиазм массы людей (имевший место по многочисленным свидетельствам даже среди заключенных в концлагерях ГУЛАГа) и терпимость к низкому уровню жизни и бытовой неустроенности -- все это оправдывалось необходимостью противостоять "врагам народа" и в борьбе с ними осуществить "царство свободы и справедливости" под лозунгом "Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем!"

На протяжении четверти века инспирированные кампании против "врагов народа" были, как уже говорилось, фактически непрерывными. Конечной "сверхзадачей" всей этой чудовищной деятельности было создание системы идейного террора, страха и формального единомыслия.

В связи с тем, что сталинизм как идеология по всем линиям противоречил принципам общечеловеческой морали и подлинным идеалам марксизма, его неизбежной особенностью было то, что он весь был построен на лжи и фальсификации. Большая Ложь пронизывала теорию и практику, политику и экономику, историю и искусство. Фальсифицировалась история партии, жизнь и деятельность В. И. Ленина и, конечно, самого Сталина, искажались статистика и результаты социальных процессов, происходивших в обществе, разрывались слово и дело, желаемое выдавалось за действительное, наизнанку, как в пророческом романе Дж. Оруэлла "1984", выворачивались понятия общественной жизни -- "социализм", "демократия", "право", "истина" и т. д. Власть бюрократии выдавалась за власть народа, воля вождя -- за волю партии, решение аппарата -- за голос партийных масс, формальное единогласие -- за морально-политическое единство общества и т. д.

Оборотной стороной лжи и фальсификации было полное отсутствие гласности и безграничная секретность, касавшаяся прошлого и настоящего и прежде всего любых реальных негативных явлений, якобы порочащих социализм, который изображался как идеальное общество, лишенное якобы (в отличие от "гниющего капитализма") острых проблем, серьезных противоречий и существенных недостатков.

К сожалению, эта заложенная сталинизмом практика лживой идеализации реального социализма проявилась и после Сталина -- в форме борьбы против правды истории под флагом "защиты" социализма от попыток его якобы "очернения". Да и сейчас приходится слышать многочисленные голоса сторонников "социалистического выбора" с требованиями "не обливать грязью" наше прошлое.

Эти люди забывают, однако, что история инвариантна. Мы должны принять ее такой, какой она была, и извлечь из нее соответствующие уроки.

Постоянно создавая "образ врага" на политическом "фронте", уничтожая своих политических противников и соперников, Сталин добивался утверждения своего единовластия, равно как и всеобщего подчинения и покорности созданному им режиму. Но этого ему было недостаточно. Он стремился подчинить себе также и сознание народа, обеспечить победу и на идеологическом "фронте", для чего, с одной стороны, принял на себя задачу выступать в качестве верховного идеологического арбитра, главного теоретика во всех областях марксизма-ленинизма, а с другой стороны, и здесь фабриковал несчетных "врагов", борьба против которых вызывала постоянную идеологическую напряженность в обществе, а ему создавала незаслуженный ореол защитника и продолжателя дела Маркса -- Энгельса -- Ленина.

Имеется немало неопровержимых доказательств того, что Сталин сам, лично организовывал идеологические кампании, направленные на проведение идеологических чисток, искоренение инакомыслия, подчинение общественных наук своему персональному диктату, приспособления их к потребностям созданной им тоталитарной системы власти.

Вот как это произошло применительно к философской пауке.

9 декабря 1930 года Сталин встретился с членами бюро партячейки Института философии и естествозна

ния и провел с ними беседу "о положении на философском фронте". Повод для встречи -- письмо бюро этой партячейки Сталину с оценкой состояния философской науки. Начиная разговор, Сталин сказал: "Все, что тут у вас написано, правильно, только не все сказано. В критической части можно гораздо больше сказать. Оценка тут у вас дана правильная, только мягкая, недостаточная".

Может показаться, что инициаторами борьбы на философском "фронте" выступали рядовые философы-коммунисты. Однако это не так. Дело в том, что в условиях ожесточенной борьбы против "правого уклона" "самокритика", выявление якобы допущенных "ошибок" было обязательным требованием к теоретическим кадрам. Уклонение от "самокритики" рассматривалось в качестве тяжелого криминала. Поэтому представители каждой науки стремились не отстать в деле "саморазоблачения", во что бы ни стало найти в своих рядах "носителей враждебных взглядов".

Характерное свидетельство этого -- написанное в феврале 1931 года (когда разгром историков, последовавший за публикацией письма Сталина "О некоторых вопросах истории большевизма", еще не начался) письмо руководителя исторической секции Коммунистической Академии М. Н. Покровского в ЦК партии. В письме говорилось: "В заявлении, поданном в Президиум Комакадемии тремя его членами, и характеризующим разные недочеты в работе Коммунистической Академии, пожалуй самый тяжкий упрек брошен историческому сектору. Там как будто нет ошибок, говорит заявление, но это объясняется просто тем, что там ошибки "не вскрываются" (читай "скрываются") .

Таким образом, вполне возможно, что на историческом фронте имеются вещи, не уступающие рубинщине или деборинщине*, но так как они "не вскрываются", замазываются, так как в историческом секторе отсутствует самокритика, то широкие круги ничего об этих ошибках не знают... Всякий согласится, что такая "загнанная внутрь" болезнь хуже вскрытого гнойника на экономическом или философском фронте".

Иначе говоря, требовалось найти и разоблачить "врага", чтобы доказать собственную лояльность и политичес

* "Рубинщина" и "деборинщина" -- обозначение "враждебных" взглядов в экономической и философской науке, связанное с именами специалистов, подвергавшихся особо острой критике.

кую непримиримость к отклонениям от партийной линии. Не случайно ведь в постановлении ЦК ВКП (б) "О работе Комакадемии" (март 1931 г.) говорилось: "Обострение классовой борьбы нашло в последние годы свое яркое отражение и на теоретическом фронте. Буржуазное влияние сказалось в форме ряда антимарксистских и ревизионистских теорий... Необходима еще неустанная работа по искоренению существующих и возникающих в различных научных областях теорий, отражающих буржуазное и социал-демократическое влияние".

Именно к этой "неустанной работе по искоренению" враждебных теорий и звал философов-икапистов Сталин. И подчеркнув "мягкость" их оценки положения в философии, он задал вопрос: "Есть ли у вас силы, справитесь ли?" и заметил: "если у вас силы имеются -- бить надо. Когда же у людей сил не хватает -- они готовятся". Такова первая и главная установка Генерального секретаря -- сделать критику разрушительной, бить идейных противников, именно бить их, а не спорить с ними.

Далее был указан и объект критики -- группа Дебори-на*. "Они, --говорил Сталин, -- занимают господствующие позиции в философии, естествознании и некоторых тонких вопросах политики. Это надо суметь понять. По вопросам естествознания черт знает что делают, пишут о вейсманизме и т. д. и т. д. -и все выдается за марксизм.

Надо переворошить, перекопать весь навоз (!), который накопился в философии и естествознании. Надо все разворошить, что написано деборинской группой, разбить все ошибочное. Стэна, Карева -- вышибить можно; все разворошить надо. Для боя нужны все виды оружия". Установку "бить деборинскую группу" Сталин "обосновывал" примером классиков марксизма. "Маркс и Энгельс, -- заявил он, -- начали свою большую работу с критики старого... Ленин тоже начал с этого. Он бил народников, струвистов, экономистов, меньшевиков. Ваша главная задача теперь -- развернуть во всю критику. Бить -- главная проблема. Бить по всем направлениям и там, где не били".

Оценивая взгляды Деборина, Сталин сказал: "Деборин и его ученики в области гносеологии -- плехановцы. Мень

* Деборин А, М. -- советский философ и историк, академик (с 1929 г.). В РСДРП с 1903 г., с 1907 г. -- меньшевик. В ВКП (б) с 1928 г. Окончил философский факультет Бернского университета (в 1908 г.). В 1926--1930 гг. -- отв. ред. философского журнала "Под знаменем марксизма".

шевистски мыслящие люди... На деле они антимарксисты. Какой же это марксизм, который отрывает философию от политики, теорию от практики. Формальных оснований, однако, уличить себя в антимарксизме не дадут". И на вопрос кого-то из членов бюро -- можно ли так ставить вопрос в печати, Сталин ответил: "Они стали на путь антимарксизма".

Вот такой поворот: формальных оснований обвинить деборинцев в антимарксизме нет, но, утверждает Генеральный секретарь ЦК, "они стали на путь антимарксизма".

В ходе беседы выяснилось также, что "бить" за антимарксизм в философии надо не только группу Деборина. "Плеханова надо разоблачить. Его философские установки. Он всегда свысока относился к Ленину, а также Юшкевич, Валентинов, Базаров и другие. Перерыть надо теперь все их работы, как они критиковали Ленина, как относились к нему, к "Материализму и эмпириокритицизму". У Плеханова в вопросах исторического материализма географический уклон от марксизма". "И у Энгельса не совсем все правильно... Не беда, если в этой работе кое-где заденем Энгельса", -- заявил далее Сталин.

"Разворошить надо основательно также Бухарина, -- требовал Сталин. --Его надо крепко критиковать, ибо по истмату он здорово и основательно напутал. Критика по этим вопросам Бухарина, которая была в печати, неверна. Тут и (журнал -- авт.) "Под знаменем марксизма" наворотил всяких ошибок и глупостей. Все это надо основательно разворошить".

Таким образом, задание, которое дал Сталин фи-лософам-икапистам, заключалось в том, чтобы идейно и организационно разгромить наиболее авторитетных философов-марксистов, включая Г. В. Плеханова и самого Ф. Энгельса, чтобы (но об этом, конечно, не говорилось) расчистить путь на философский Олимп для него, Сталина, который должен был стать корифеем философской науки на все последующие времена. На вопрос одного из участников беседы -- надо ли связывать борьбу на два фронта в области теории с непосредственно политическими уклонами в партии? -- Сталин ответил: "Можно и должно связывать, ибо всякое отклонение от марксизма, даже в самых абстрактных вопросах теории, приобретает политическое значение в обстановке обостренной классовой борьбы".

Свои "теоретические" претензии Сталин прикрывал, однако, необходимостью защиты Ленина и ленинизма от

врагов партии, выступавших якобы под прикрытием фи-лософской науки. "Надо вот что понять, -- внушал Сталин слушателям ИКП, -- Ленин дал очень много нового во всех областях марксизма. Он сам был очень скромен. Он об этом не любил говорить. Нам же, ученикам Ленина, надо эту роль показать, обнаружить".

Беседа Сталина со слушателями-философами ИКП послужила началом широкой кампании по проработке видных философов, разгрому редколлегии журнала "Под знаменем марксизма", дальнейшей политизации общественных наук.

Сравнительно недавно был опубликован яркий документ -- копия письма А. М. Деборина Н. С. Хрущеву -- раскрывающий тайные пружины всей этой отнюдь не "философской" истории. В нем говорится, в частности, следующее: "В конце 1930 г. тогдашний заведующий отделом пропаганды и агитации ЦК (Культпропотдел ЦК ВКП (б) в то время возглавлял А. И. Стецкий -- авт.) объявил мне, что отныне требуется утвердить один авторитет во всех областях, в том числе и в области философии. Этот авторитет -- наш вождь Сталин.

В связи с этим меня скоро посетили на квартире тт. Митин, Юдин и Ральцевич, которые предъявили мне ультиматум: на публичном собрании я должен разгромить своих учеников, объявив их врагами народа. Самого же Сталина провозгласить великим философом. Хорошо зная, чем я рискую, я все же категорически отказался от выполнения этого приказа. По-видимому, Сталину к тому времени нужно было "благословение" на его злодеяния.

После моего отказа последовала бешеная атака на меня и моих единомышленников -- преданных ленинцев, которых обвинили в терроризме. Особенно дико действовал М. Б. Митин, не останавливавшийся перед самой дикой клеветой".

Несколько позже единомышленники Деборина -- Карев, Стэн, Луппол и другие были репрессированы. Сам же Деборин, несмотря на то, что был объявлен "главой" школы "меньшевиствующих идеалистов", по счастливой иронии судьбы не был даже арестован, хотя и был устранен от дел, пережил Сталина и уже в 60-е годы опубликовал несколько своих трудов.

Разгромив несуществовавшую философскую "оппозицию", Сталин в 1938 году опубликовал весьма банальную и далеко не безупречную в теоретическом смысле работу

"О диалектическом и историческом материализме" (она вошла в "Краткий курс истории ВКП (б)" в качестве 2 главы IV) и с помощью того же Митина и других присяжных льстецов превратил себя в величайшего философа современности, гениального преемника и продолжателя философской мысли Маркса, Энгельса, Ленина. В этом произведении популярность выродилась в вульгаризацию положений философии, а научное знание обернулось схоластикой, набором догматических стереотипов. Сталинский 2 четвертой главы "Краткого курса" стал философским катехизисом, изучение которого было сведено к заучиванию поставленных вопросов и готовых кратких ответов, заменявшее глубокое проникновение в суть сложных философских проблем.

Казалось бы, для дискуссий в области философии необходимости, да и возможности больше не оставалось. Однако еще один раз при жизни Сталина, а именно в 1947 году, была организована философская дискуссия -- на этот раз по учебнику Г. Ф. Александрова "История западноевропейской философии". Сам Сталин в ней не участвовал, но лично ее инспирировал и направлял. Дискуссия вышла за рамки разбора одной книги Александрова и вылилась в критику общего состояния советской философской науки в первые послевоенные годы. "То обстоятельство, что книга (Александрова -- авт.) не вызвала сколько-нибудь значительных протестов, -- заявил секретарь ЦК ВКП (б) Жданов, выступивший в ходе дискуссии с большой речью (внимательно прочитанной до этого и одобренной Сталиным), -- что потребовалось вмешательство Центрального Комитета и лично товарища Сталина, чтобы вскрыть недостатки книги, означает, что на философском фронте отсутствует развернутая большевистская критика и самокритика".

Подоснова дискуссии -- это стремление Сталина, его ближайшего окружения усилить обстановку нетерпимости к инакомыслию, к "примиренчеству" по отношению к буржуазной науке и культуре, напомнить идеологическому и теоретическому активу о необходимости усиления классовой борьбы в области теории и идеологии.

Философская дискуссия имела также целью "погасить" то глухое стремление к общественным переменам, которое принесли с собой вернувшиеся с фронта солдаты и офицеры, гордые своей ролью победителей над самой реакционной силой -- гитлеровской Германией и освободителей

Европы от коричневой чумы, стремление, которое не осталось незамеченным сталинским руководством.

"Видимо, Сталин, имевший достаточную и притом присылаемую с разных направлений и перекрывающую друг друга информацию, -- писал в изданной посмертно книге "Глазами человека моего поколения" К. М. Симонов, --почувствовал в воздухе нечто, потребовавшее... немедленного закручивания гаек и пресечения несостоятельных надежд на будущее".

Начав с дискуссии вокруг вопросов истории западноевропейской философии, казалось бы таких далеких от актуальных проблем жизни разоренной войной страны, с великим трудом залечивавшей нанесенные ей раны, Сталин продолжил этот процесс "закручивания гаек", развернув чуть позже кампанию борьбы против "низкопоклонства перед Западом" и "безыдейности" в области литературы и искусства.

Основное содержание и задачи дискуссии по поводу книги Александрова были сформулированы Сталиным в продолжавшемся 1 час 15 минут телефонном разговоре с секретарем ЦК и главным редактором "Правды" П. Н. Поспеловым. Уже одна продолжительность разговора говорит о значении дискуссии, которую он предложил провести.

Сталин отметил в книге Александрова прежде всего оторванность от политической борьбы, аполитичность, недостаток боевого политического духа. "Нет, -- сказал он, -- того боевого партийного духа, образцом которого являются ленинские работы по философии". Второе, что не устроило "вождя" --это неверное, с его точки зрения, освещение немецкой классической философии, особенно философии Гегеля, которую автор книги оценил как консервативную, а Сталин -- как реакционную, вызванную страхом перед Французской революцией и направленную против французских материалистов. И, наконец, третье -- это недостаточно сильная, по его мнению, характеристика марксизма как системы взглядов, ниспровергающей всю буржуазную науку, а появления марксизма -- как революции в философии. И в подтверждение последнего сослался на свою статью "Анархизм или социализм" (написано в 27 лет, подчеркнул Сталин), где говорилось, что "Маркс и Энгельс являются не просто родоначальниками какой-либо философской "школы" -- они живые вожди живого пролетарского движения, которое растет и крепнет с каждым днем".

Именно эти указания "вождя и учителя" советского народа легли в основу критики учебника по истории западноевропейской философии, выступления на ней А. А. Жданова и общих выводов дискуссии. Запрограммированная с самого начала как разгромная по отношению к объекту дискуссии (несмотря даже на то, что в 1946 г. Александрову за эту книгу была присуждена Сталинская премия), она разыгрывалась будто по нотам, и не случайно журнал "Большевик" определил ее позднее как "замечательный образец большевистской критики и самокритики".

Главное обвинение, предъявленное Александрову, -- это "буржуазный объективизм" и, следовательно, отход от "марксистско-ленинской партийности" в ее сталинском понимании. В ходе дискуссии было выдвинуто утверждение о недопустимости якобы выявления каких-либо "рациональных зерен" и объективных достижений в трудах домарксистских буржуазных философов. "Изложение философских взглядов (буржуазных философов -- авт.) в учебнике, -- сказано, например, в выступлении Жданова, -- ведется абстрактно, объективистски, нейтрально... Остается непонятным, зачем понадобилось т. Александрову отдать дань академическим научным традициям старых буржуазных школ и забыть основное положение материализма, требующее непримиримости в борьбе со своими противниками". Более того, история идеалистических учений совсем исключалась из истории философии, согласно, как говорится, определению. Действительно, в предложенном Ждановым (и одобренном Сталиным) определении предмета истории философии говорится: "Научная история философии... является историей зарождения, возникновения и развития научного материалистического мировоззрения и его законов. Поскольку материализм вырос и развился в борьбе с идеалистическими течениями, история философии есть также история борьбы материализма с идеализмом".

В ходе дискуссии настойчиво проводилась идея о, будто бы, полном разрыве основоположников марксизма с предшествовавшей им немецкой классической философией (что отрицало утверждение Ленина, который рассматривал немецкую классическую философию в качестве одного из трех источников марксизма), о "скачке", в результате которого появился марксистский диалектический и исторический материализм.

Все это было, с одной стороны, направлено на уничи

жение буржуазной общественной мысли вообще и бур-жуазной философии в частности. Такая линия была, как сказано, своего рода подготовкой к массовой борьбе против "низкопоклонства" перед буржуазной наукой и отрицания необходимости ее обстоятельного изучения и даже простого знакомства с ней. Вся "старая" и "новая" буржуазная философия была объявлена сплошь реакционной и целиком враждебной марксистской идеологии.

Это было несомненной вульгаризацией и упрощенчеством: не говоря уже о ценности "старой" классической буржуазной философии, и "новая" буржуазная философия в лице, например, неопозитивистов и экзистенциалистов несла в себе положительный заряд общечеловеческих ценностей, моральных идей и методологических открытий.

С другой стороны, поход против буржуазной философии и философских корней марксизма, как это нетрудно понять, означал и дальнейшую, доведенную до предела догматизацию марксистской общественной мысли, советской философской науки. Утвердившиеся в ней сталинские стереотипы еще более, если это было возможно, окостенели, а ее связи с мировой философской наукой были решительно оборваны.

Продолжением высказанного на философской дискуссии Ждановым требования "возглавить борьбу против растленной и гнусной буржуазной идеологии" явились дальнейшие кампании в естествознании, других областях науки, в искусстве и литературе, вылившиеся в изуверские погромы научных школ, в физическое уничтожение и моральное унижение выдающихся представителей советской культуры.

В условиях господства идеологии сталинизма важнейший методологический принцип марксизма -- партийность общественной науки, требующий классовой оценки социальных явлений, приобрел ярко выраженный субъективный характер. "Товарищ Сталин, -- писал верный оруженосец Сталина академик Митин, -- учит нас политически подходить к философским системам, не ограничиваться лишь философской характеристикой данной философской системы или учения, а возможно точно характеризовать их политический эквивалент." "Введение" такого "политического эквивалента" приводило к полной утрате объективного содержания науки, к превращению ее в бесправную служанку политики, к забвению самой цели научного исследования -- поиска истины.

Другой общественной наукой, которую Сталин подчинил своим политическим целям, была история.

Вторжение Генерального секретаря ЦК РКП (б) в область истории -- и прежде всего в область истории партии, ленинизма и Октябрьской революции началось особенно интенсивно в 1924 и последующих годах, когда, после смерти В. И. Ленина, он понял необходимость для себя приобрести авторитет партийного теоретика, чтобы "на равных" вести борьбу за власть с другими деятелями партии, давно уже признанными теоретическими столпами партии. Именно поэтому, как уже говорилось, Сталин принял на себя, с одной стороны, функции защиты и развития ленинизма, а с другой -- сокрушения его действительных или, главным образом, мнимых противников, стоявших на пути его, Сталина, к авторитарной власти. И поэтому он стал все чаще и чаще обращаться к истории партии, чтобы ее теперь уже фальсифицированными данными оправдать свои претензии на руководство партией и страной.

История не была для Сталина ни "учителем жизни", ни источником накопления опыта, ни базой для извлечения уроков из прошлого. Она стала для него лишь объектом циничных политиканских упражнений ради достижения личных целей. Поэтому он без всяких сомнений всегда шел на грубую фальсификацию исторических фактов и событий, осуществляя это и собственными руками и руками тех историков, которые были готовы отречься от истины или ради сохранения жизни, или ради высоких постов и академических званий.

Примером циничного, политиканского отношения к истории может служить эволюция оценки Сталиным роли Ленина, Троцкого и своей личной роли в событиях Октябрьской революции.

6 ноября 1918 года в "Правде" Сталин писал: "Вдохновителем переворота с начала до конца был ЦК партии во главе с тов. Лениным. ... Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета т. Троцкого". 19 ноября 1924 года в речи "Троцкизм или ленинизм?" Сталин заявил: "... Должен сказать, что никакой особой роли в Октябрьском восстании Троцкий не играл и играть не мог, что будучи председателем Петроградского Совета, он выполнял лишь волю соответствующих партийных инстанций, руководивших каждым шагом Троцкого..." В 1938 году, в "Кратком курсе

истории ВКП (б) по этому поводу было сказано уже совсем другое: "16 октября (1917 г. -- авт.) состоялось расширенное заседание ЦК партии. На нем был избран Партийный центр по руководству восстанием во главе с тов. Сталиным. Этот партийный центр являлся руководящим ядром Военно-революционного комитета при Петроградском Совете и руководил практически всем восстанием". Наконец в книге "И. В. Сталин. Краткая биография" (1947 г.), которую он, так же, как и "Краткий курс", тщательно редактировал, после утверждения, что вдохновителями и организаторами Октябрьской революции были Ленин и Сталин, курсивом подчеркнуты слова: "Сталин -- ближайший сподвижник Ленина. Он непосредственно руководил всем делом подготовки восстания".

Так писалась история, так создавался миф о Сталине -- руководителе Октябрьской революции, хотя в действительности его роль в ней была не более чем второстепенной. Именно это позволило американскому историку Роберту Слассеру назвать Сталина "человеком, оставшимся вне революции".

Сталин, однако, стремился представить себя не только руководителем Октябрьской революции, но и создателем и руководителем (наряду с Лениным) партии, Советского государства, автором плана строительства социализма, наконец, вождем советского народа, под "единоличным руководством которого была осуществлена вековая мечта человечества" и впервые в истории в СССР был построен социализм. Для этого было необходимо полностью "пересмотреть" историю, ликвидировать (или изъять из обращения) все труды историков, в которых прошлое описывалось более объективно, создать и канонизировать новую концепцию истории партии и страны. Сталин взял решение этой задачи в собственные руки, постоянно привлекая к участию в этом позорном занятии и свое окружение от Каменева, Зиновьева, Бухарина до Кагановича и Берия.

Непосредственную и успешную попытку воздействовать на историческую науку и превратить ее в инструмент создания культа своей личности, а следовательно, в часть новой идеологии, Сталин предпринял в 1931 году, опубликовав в журнале "Пролетарская революция" свое письмо-статью "О некоторых вопросах истории большевизма". Это резкое, местами просто грубое письмо, направленное против "троцкистской контрабанды" в области истории и содержавшее недвусмысленные политические обвинения против

"троцкиствующих" историков, содержало в себе три момента, вроде бы частных, которые, однако, сыграли затем решающую роль в осуществлении далеко идущих замыслов Сталина.

Это, во-первых, утверждение недопустимости научных дискуссий по вопросам, которые Сталин назвал "аксиомами большевизма". В результате сам метод дискуссий был исключен из практики историко-партийной науки, что неизбежно привело ее к догматизации, к утрате творческого характера, к остановке в развитии.

Это, во-вторых, утверждение, что "бумажные документы" не могут служить делу выявления исторической истины. "Кто же, кроме безнадежных бюрократов, -- издевательски писал Сталин, -- может полагаться на одни лишь бумажные документы? Кто же, кроме архивных крыс, не понимает, что партии и их лидеров надо проверять по их делам, прежде всего, а не только по их декларациям?" Сталин сделал вид, будто он не понимает, что и дела партии историк может исследовать только на основании источников, то есть тех же "бумажных документов". Следствием этого было резкое сокращение допуска историков в архивы, возможность изучения ими подлинных исторических документов. Эта возможность была еще более урезана, когда позднее, в 1938 году, государственные архивы были переданы под управление НКВД, поставлены под контроль Берии и его аппарата.

И, наконец, в-третьих, это брошенное в конце письма, обвинение в адрес большевистских (подчеркнуто Сталиным -- авт.) историков партии, и среди них -- в адрес Ем. Ярославского, в том, что и они. "не свободны от ошибок, льющих воду на мельницу" троцкистских фальсификаторов истории. Результатом этого явились начавшиеся разносные "проработки" историков, в ходе которых на них возводились политические обвинения, предъявлялись требования о признании любых инкриминировавшихся им "ошибок". Первым, кто "в свете письма Сталина" выступил с подобными нападками на историков, был Л. М. Каганович. Его речь в Институте красной профессуры (декабрь 1931 г.) изобилует такими, например, формулировками, как "троцкистско-клеветническая попытка исказить историю нашей партии", "троцкистский хлам", "клеветническая чепуха", "историки пытаются оправдать себя жалким лепетом", "формально-бюрократический подход ковыряния в бумажках" и т. д.

Вслед за проработками и политической дискредита

цией историков последовали и репрессии. Были в разное время арестованы и погибли А. С. Бубнов, В. Г. Кнорин, В. И. Невский, Н. Н. Попов, В. Г. Сорин и многие другие. Оставшиеся в живых и на свободе (Ем. Ярославский, И. И. Минц и другие) прошли через унизительную процедуру "перековки". Были и такие, которые срачу встали на путь "разоблачения" своих коллег и активного участия в фальсификации прошлого.

Правда, в начале некоторые из них еще пытались защищаться. Так, Ем. Ярославский 28 октября 1931 года писал в письме к Сталину: "И все-таки, без ложной скромности, я прихожу к выводу, что это (речь идет о 4-томной "Истории ВКП (б) под редакцией Ярославского -- авт.) самая значительная, самая инициативная работа в этой области... А Вы знаете, т. Сталин, что самая трудная вещь теперь в области научно-литературной и научно-исследовательской работы -- инициатива. Ее почти нет. ... Вы очень много сделали, т. Сталин, чтобы пробудить инициативу, чтобы заставить людей думать, -- вы знаете, что я это говорю без всякой лести, я никогда этой профессией не занимался. Когда пробуешь говорить с товарищами, наталкиваешься на какую-то боязнь выступить с новой мыслью... Творческой инициативной мысли мало. Когда спрашиваешь: чего боитесь? Боятся несправедливой критики. Было бы очень хорошо, если бы Вы об этом сказали... Вы пустили в ход немало острых стрел по нашим врагам, по обывательщине. Такими стрелами являются ставшие крылатыми слова "аллилуйщик", "гнилой либерализм", "троцкистские контрабандисты". Но у нас не мало людей, проникнутых прямо-таки раболепством, сейчас же подхватят каждое новое слово и будут лепить направо и налево, не особенно разбираясь".

Ответа на это письмо, в котором он, конечно, кривил душой и занимался "профессией" льстеца, Ярославский не получил, в то время как обвинения против него продолжали множиться. И Ярославский сломался. Признав все приписанные ему, в том числе мнимые, ошибки, он встал на путь безудержного восхваления Сталина и предательства коллег. В одном из писем к соавторам он писал: "В основу (работы по Октябрьской революции -- авт.) надо было положить, главным образом, работы Ленина и Сталина, тогда бы у нас не было тех ошибок, какие допущены в этом томе".

Конечно, Ярославский не исключение: такую эволю

цию проделали многие, если не все, оставшиеся в живых историки партии.

Одним из тех, кто, откровенно пренебрегая правдой истории, способствовал превращению истории партии в орудие утверждения культа личности Сталина, был Берия. Будучи в то время секретарем Закавказского крайкома ВКП (б), он выступил 21--22 июля 1935 года на собрании актива Тифлисской парторганизации с докладом "К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье". Хотя Берия не был автором этого доклада (его написала группа историков-профессионалов из Института истории партии при ЦК КП Грузии во главе с Э. А. Бедия, позднее уничтоженных), доклад был в том же 1935 году опубликован отдельной книгой десятками миллионов экземпляров.

В этом "труде" в угоду возвеличения Сталина была грубо фальсифицирована история большевистской организации края, были сформулированы ложные "теория" "двоецентрия в ходе образования нашей партии" и концепция "двух вождей партии и революции", послужившие основой назойливой пропаганды о равновеликом вкладе Ленина и Сталина в подготовку создания партии, в разработку идейных, организационных и теоретических основ большевизма.

Позднее, когда было организовано широкое изучение "Краткого курса истории ВКП (б)", "труд" Берия был включен в списки литературы в помощь изучающим историю ВКП (б) наряду с произведениями К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина и самого Сталина.

Однако окончательно задача превращения истории партии в инструмент утверждения и распространения культа личности Сталина была решена только в 1938 году, когда вышел "Краткий курс истории ВКП (б)", ставший подлинной энциклопедией сталинизма, его теоретико-идеологическим выражением.

"Краткий курс" первоначально публиковался по главам в "Правде" (с 9 по 19 сентября 1938 года). Созданный, как было подчеркнуто в заголовке, под редакцией комиссии ЦК ВКП (б) и одобренный ЦК ВКП (б), он на долгие пятнадцать лет стал единственным пособием для изучающих историю партии как в СССР, так и в зарубежных компартиях. За эти годы "Краткий курс" был издан 301 раз в количестве 42 816 тысяч экземпляров на 67 языках.

В день публикации первой главы учебника "Правда"

писала в передовой статье "Глубоко изучать историю партии Ленина --Сталина": "В результате громадной теоретической работы, проделанной комиссией ЦК ВКП (б), лично товарищем Сталиным, -- наша партия, комсомол, нее трудящиеся получили научный труд, запечатлевший со всей глубиной славную историю борьбы и побед партии Ленина -- Сталина". В постановлении ЦК ВКП (б) от 14 ноября 1938 года "О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском "Краткого курса истории ВКП (б)" эта книга характеризовалась как "новое могучее идейное оружие большевизма", как "энциклопедия основных знаний в области марксизма-ленинизма".

В дальнейшем "Краткий курс" получал самые разнообразные, порой прямо противоположные оценки. В зависимости от политической конъюнктуры, от отношения к Сталину и сталинизму, господствовавшего в то или иное время в партийной идеологии, его то непомерно превозносили, то резко критиковали, то, замалчивая его вопиющие недостатки, "объективистски" характеризовали как труд, имеющий, с одной стороны, известные достоинства, но, с другой стороны, и некоторые изъяны. Глубокий же анализ "Краткого курса" оставался невозможным даже после XX съезда партии, вплоть до середины 80-х годов. И не случайно: ведь вся партийная идеология до самого недавнего времени базировалась на догмах и стереотипах, восходящих к "Краткому курсу", и оставалась неприкасаемой.

В подготовке "Краткого курса" непосредственное участие принял Сталин. Объявив неудовлетворительными все ранее изданные учебники по истории партии, он дал свое определение предмета этой дисциплины как "истории преодоления внутрипартийных противоречий и неуклонного укрепления рядов нашей партии на основе этого преодоления", предложил собственную схему периодизации истории ВКП (б), а также подверг учебник тщательному редактированию и сам написал часть текста, определив трактовку дискуссии в РСДРП по философским вопросом в 1908--1909 гг. (и, соответственно, значение книги В. И. Ленина "Материализм и эмпириокритицизм"), оценив VI (Пражскую) партийную конференцию 1912 года как событие, положившее начало партии большевиков как партии нового типа, и, наконец, дав развернутую характеристику коллективизации сельского хозяйства в СССР в 1930--1934 годах как революции, проведенной сверху, по инициативе государственной власти, при прямой поддерж

ке снизу, со стороны миллионных масс крестьян, боровшихся против кулацкой кабалы, за свободную колхозную жизнь. Все эти пассажи, вписанные рукой Сталина в историю партии, были антиисторичны, крайне тенденциозны и фальсифицировали прошлое. В том же, в основном, направлении была осуществлена и сделанная Сталиным редактура текста учебника.

В конце сентября -- начале октября 1938 года в Кремле состоялось совещание пропагандистов Москвы и Ленинграда по вопросу изучения истории ВКП (б) на базе "Краткого курса".

"Задача связана с тем, -- сказал А. А. Жданов, открывая совещание, --чтобы овладели большевизмом не только кадры пропагандистов, но кадры советские, кадры хозяйственные, кооперативные и учащаяся молодежь". "Служащие", -- бросил реплику Сталин. "Люди, -- продолжил Жданов, -- которые имеют непосредственное отношение к управлению государством, ибо нельзя управлять таким государством как наше, не будучи в курсе дела, не будучи подкованным в отношении теоретических знаний".

Таким образом, речь шла об унификации мировоззрения народа и прежде всего работников партгосаппа-рата на основе идей сталинизма, культа личности Сталина, сталинской концепции казарменного государственно-бюрократического социализма, которыми был проникнут "Краткий курс".

Не случайно поэтому попытки некоторых из выступивших первыми ораторов, воспевавших в своих выступлениях достоинства этой книги, высказать, тем не менее, и некоторые критические суждения, была решительно пресечена. Сталин неожиданно взял слово и сразу же остудил критический пыл совещания. Как рассказывал один из его участников (стенограмма этого выступления Сталина не сохранилась), Сталин заявил, что задачей совещания является не обсуждение и критика "Краткого курса", тем более, что выступавшие с критикой товарищи были неправы и по существу (хотя, заметим в скобках, они высказывали и дельные замечания), а одобрение этого учебника. Разумеется, в последующих выступлениях апологетика в адрес "Краткого курса" и Сталина, как якобы его автора, только усилилась, а критика фактически исчезла. Каждый из выступавших стремился перещеголять остальных по части поиска эпитетов для наивысшей оценки этого учебника. Так, академик М. Б. Ми-тин, например, заявил: "... Выход в свет курса истории

партии является настоящим праздником для всей нашей партии. Сокровищница марксизма-ленинизма обогатилась еще одним произведением, которое несомненно стоит в первом ряду с такими произведениями классической мысли, какими являются "Коммунистический манифест", "Капитал", "Империализм и капитализм" (так в стенограмме -- авт.)".

Читатель, который уже получил представление об учебнике, как труде фальсификаторском, лживом, беспардонно искажавшем историю, правильно оценит подобные "излияния". А они шли непрерывным потоком. Апологетика "Краткого курса" была необходима для того, чтобы на его фоне дискредитировать изданные ранее учебники по истории партии, допускавшие плюрализм мнений, различие оценок и комментариев к историческим фактам.

"... ЦК знал, -- заявил Сталин в выступлении на совещании, -- что существует масса пособий, курсов, хрестоматий, политграмот. Люди не знали, за что взяться. За кого лучше взяться? За Ярославского, Поспелова, Попова, Бубнова? Отсутствовало единое руководство. Не знали, за что же взяться? Ни одно из пособий не имело согласия (и одобрения) ЦК. Перегрузка (руководства ЦК -- авт.) не давала возможности посмотреть и дать визу, чтобы не было (у читателей -- авт.) никаких сомнений, чтобы выбраться из многообразия и обилия курсов, учебников и политграмот и дать партийному активу единое руководство, насчет которого не было бы сомнений, что это есть то, что нам ЦК официально рекомендует, как выражение мысли, взглядов партии".

В этом отрывке не случайно дважды повторяются слова о "едином руководстве". Создание единомыслия в партии и народе -- вот та цель, которая на деле преследовалась в связи с изданием "Краткого курса".

Особое внимание было уделено обеспечению единомыслия в среде интеллигенции, которой Сталин никогда не доверял. В своей речи он подчеркнул, что недостаточное внимание к политическому воспитанию интеллигенции привело к тому, что "часть интеллигенции испортили, завлекли в свои сети иностранные разведки". В связи с этим Сталин заявил: "К нашей советской интеллигенции в первую очередь направляем эту книгу, чтобы дать ей возможность подковаться политически..." "Подковать" интеллигенцию политически в духе сталинизма -- вот еще одна из непосредственных задач "Краткого курса".

Но даже и эта, целиком и полностью проникнутая

идеями культа личности, идеями сталинизма книга могла, при ее изучении, вызвать вопросы, несогласие, желание проникнуть в глубь проблем истории партии. А это пугало Сталина, казалось ему недопустимым. Люди должны были, по его мнению, усвоить не только дух, но и букву учебника, принять его полностью, не задавать вопросов.

В стенограмме совещания содержится характерный диалог Сталина с одним из ленинградских пропагандистов Шваревым. Во время выступления последнего Сталин перебил его и спросил: "На семинарах у вас как обсуждают вопросы --полемизируют?

Ш в а р е в: Нет.

Сталин: А что они делают?

Ш в а р е в: Пропагандист или руководитель семинара...

Сталин: Один защищает, другой возражает. Нет этого или бывало?

Ш в а р е в: Раньше в практике это бывало. Бывали дискуссии по ряду вопросов, но сейчас еще мы к этому не приступили...

Молотов: Вопросы-то задают на семинарах? Споры бывают на этой почве?

Ш в а р е в: Конечно, бывают.

Сталин: Троцкисты не попадаются при этом? (Смех).

Ш в а р е в: Нет, товарищ Сталин, у нас не было таких".

Иначе говоря, обсуждать те или иные вопросы истории партии, полемизировать вокруг них вождь народов считал излишним. И даже задал вопрос о троцкистах, которые, вероятно, особенно любознательны. И хотя это замечание вызвало смех в зале, надо полагать, что оратор, стоявший на трибуне, вряд ли смеялся.

И самое любопытное, но психологически вполне понятное, что Сталин выступил против (!) изучения истории партии в кружках. Вот еще один знаменательный диалог Сталина, -- на этот раз с секретарем райкома партии Жигаловым:

"Сталин: Вы вот что скажите, не слишком ли много у вас кружков?

Жигалов: Очень много.

Сталин: Не объясняется ли это тем, что единого руководства не было?

Жигалов: Это безусловно. У нас существовала многотипность кружков...

Сталин: Не есть ли это некоторые условия кус-тарщины?

Жигалов: Безусловно, это была кустарщина, была бессистемность.

Сталин: А если мы стоим у власти, и власть и печать в наших руках?

Жигалов: (Он еще не понял, куда клонит Сталин -- авт.). Здесь нужно навести порядок, единство руководства должно быть.

Сталин: В старое время, когда мы были в оппозиции в партии, в полулегальном состоянии, мы кружками занимались здорово, потому-что не было трибуны... Теперь-то власть в наших руках, и печать наша, это близорукость наша, что так много кружков и так плохо организована пропаганда в масштабах страны... Очень много местного, личного, индивидуального.

Жигалов: А возможности у нас безбрежные...

Сталин: Ну как же, печать наша, книги наши, власть наша, вот теперь учебник единообразный пойдет. Надо сейчас единообразие (проводить -- авт.) через печать, а кружков поменьше надо.

Жигалов: (Он, наконец, понял, чего хотел Сталин. -- авт.) Кружков поменьше надо, это даст возможность навести порядок".

Вот такое указание -- "кружков поменьше надо". Сталин боялся, что опытные пропагандисты, знавшие историю партии по старым учебникам, изъятым из обращения, внесут сумятицу в изучение прошлого по "единообразному учебнику". Именно для того, чтобы предупредить такую "опасность", была поставлена задача всемерного развития самостоятельного изучения "Краткого курса". На замечание одного из участников совещания, что "все-таки люди, которые будут индивидуально заниматься, потребуют помощи, консультаций...", Сталин раздраженно бросил: "Дайте вы им спокойно пожить!"

По итогам совещания 14 ноября 1938 года ЦК ВКП (б) принял постановление "О постановке партийной пропа-ганды в связи с выпуском "Краткого курса истории ИКП (б)". В нем утверждалось, что "изданием "Курса истории ВКП (б)", одобренного ЦК ВКП (б), кладется конец произволу и неразберихе в изложении истории пap-тии, обилию различных точек зрения и произвольных толкований важнейших вопросов партийной теории и ис-тории партии, которые имели место в ряде ранее изданных учебников по истории партии".

"Необходимо было, -- говорилось в постановлении, -- дать партии единое руководство по истории партии, руководство, представляющее официальное, проверенное ЦК ВКП (б) толкование основных вопросов истории ВКП (б) и марксизма-ленинизма, не допускающее никаких произвольных толкований".

Таким образом "Краткий курс" был канонизирован.

Порождение системы культа личности Сталина, постановление ЦК партии от 14 ноября 1938 года было направлено на его (культа личности) развитие и пропаганду, на утверждение "гениальности и непогрешимости" Сталина, на внедрение идеологии сталинизма в сознание народа. Нельзя не отметить фарисейский характер этого документа. Ратуя якобы за развитие творческого марксизма-ленинизма, оно предлагало изучать его в связи с целиком фальсифицированной историей, каждая буква которой была превращена в "священную догму". Приведенные слова постановления, что данное в учебнике толкование вопросов истории партии исключает любые другие их толкования, выполнялось буквально. Никакие исправления или даже уточнения в нем не допускались.

Из воспоминаний академика М. В. Нечкиной и профессора А. Л. Фраймана известно, что их, каждого в отдельности, обращения в ЦК ВКП (б) и к Ем. Ярославскому по поводу необходимости исправления допущенных еще в газетном варианте "Краткого курса" неточностей остались без последствий. Но это устная историческая традиция...

Удалось, однако, обнаружить в архиве и документ, подтверждающий полную достоверность подобных воспоминаний. В фонде А. А. Жданова хранится письмо известного историка М. С. Волина, адресованное П. Н. Поспелову (и переданное последним Жданову) о фактических неточностях, имеющихся в "Кратком курсе". М. С. Волин отмечал, что выборы в Учредительное собрание происходили не до, как сказано в учебнике, а после Октябрьской революции, что статья В. И. Ленина "Несчастный мир" написана не после, а до соответствующего решения VII съезда РКП (б), что, наконец, неверно относить начало освобождения Закавказья к концу 1920 г., если известно, что Азербайджан был освобожден в апреле 1920 г. "Думаю, что в следующих тиражах книги надо исправить эти неточности", -- писал М. С. Волин.

Но в этой "священной книге" менять ничего не разре

шалось. И вот в одном из ее последних изданий (1953 г.) на тех же страницах, которые отметил М. С. Волин, читаем: "Учредительное собрание, выборы в которое происходили еще до Октябрьской революции...", "Ленин писал на другой день после принятия резолюции (VII съездом РКП (б) -- авт.) в статье "Несчастный мир"... "В конце 1920 года началось освобождение Закавказья от ига буржуазных националистов-муссаватистов в Азербайджане..." Точность фактов, правда истории ничего не стоили по сравнению с сохранением непогрешимости Сталина и его "гениального" творения!

"Краткий курс истории ВКП(б)" на долгие годы определил содержание преподавания истории партии во всех учебных заведениях и системе партийного просвещения, а также стал эталоном в научной работе. Никто не имел ни права, ни возможности выйти за пределы его канонов, внести что-то новое в его "окончательные" формулировки. Именно это оказало мертвящее влияние на историко-партийную науку, которое в полной мере не преодолено до сих пор.

Но историческая наука -- это не только история партии. Следует подчеркнуть, что и другие разделы исторического знания подверглись в годы сталинщины жестокой деформации.

Сталин неплохо знал историю и хорошо понимал ее идеологическое значение и политическую роль в обществе. Не случайно, в ответ на предложение одного из участников совещания пропагандистов по проблемам "Краткого курса" --снять в крайнем случае в вузах курсы истории СССР и всеобщей истории, Сталин ответил: "Нет... Хорош тот марксист, который хорошо знает всеобщую историю. Без этого нельзя быть марксистом".

Но "хорошо знать" требовалось не объективную истинную историю, а ее сталинскую интерпретацию. Не случайно, письмо Сталина в журнал "Пролетарская революция" послужило сигналом пересмотра не только истории ВКП(б). "Самым большим событием нашего исторического фронта является статья т. Сталина в "Больше-вике" и "Пролетарской революции", -- писала в ноябре 1931 г. маститому историку-марксисту М. Н. Покров-скому, находившемуся на отдыхе, начинающий тогда историк А. М. Панкратова. -- Эта статья... является или должна явиться для историков политической и исторической вехой, особенно, в отношении реализации главного лозунга -- партийности в исторической науке. В связи с

ней у нас сейчас поставлена на ноги вся научная общественность".

Начавшаяся "проработка" историков непосредственно затронула и самого Покровского, ускорив его кончину (в апреле 1932 г.). Уже после смерти этого старого большевика и крупнейшего советского историка первой формации началась его подлинная травля. Именно на него возлагалась вина за неудовлетворительное, по определению ЦК ВКП (б), состояние исторической науки. В частности, в написанном Ждановым Проекте извещения в печати о состоявшемся конкурсе учебников по истории и его результатах говорилось: "Особенно неудовлетворительно составлен учебник по "Истории СССР", представленный группой проф. Ванага, а также учебники... представленные группами Минца и Лозовского. То обстоятельство, что авторы названных учебников продолжают настаивать на неоднократно уже вскрытых партией и явно несостоятельных исторических определениях, СНК и ЦК не могут не рассматривать, как свидетельство того, что среди некоторой части наших историков, особенно историков СССР, укоренились антимарксистские, антиленинские, по сути дела ликвидаторские антинаучные взгляды на историческую науку... СНК СССР и ЦК ВКП (б) констатируют, что эти вредные тенденции и попытки ликвидации истории как науки особенно связаны с распространением среди наших историков исторических концепций, свойственных так называемой "исторической школе Покровского", являющейся источником указанных ошибочных исторических концепций".

В вышедших позднее сборниках "Против исторической концепции М. Н. Покровского" (1939 г.) и "Против антимарксистской концепции М. Н. Покровского" (1940 г.) его заслуги в создании и становлении советской исторической науки были перечеркнуты, а ошибки, когда-либо им допущенные, и слабости его суждений, постепенно им самим изживавшиеся, были непомерно преувеличены и квалифицировались как антинаучные и антимарксистские. Нельзя не отметить, что в числе авторов названных сборников выступали и некоторые ученики М. Н. Покровского, в том числе и будущий академик А. М. Панкратова. Только после XX съезда КПСС наветы, возведенные на Покровского, начали постепенно сниматься, а его вклад в советскую историческую науку, при учете всей противоречивости его взглядов, стал оцениваться в целом положительно.

Под влиянием указаний Сталина, Кирова и Жданова и постановлений ЦК ВКП (б) о преподавании истории (1934--1936 гг.) в исторической науке стали укоренять-ся догматизм и начетничество, подмена исследования ци-татами, подгонка материала под предвзятые выводы. Это характеризовало работы историков не в одинаковой степени, но процесс развития науки явно затормозился. В об-становке постоянного диктата "сверху" историки не могли проявить самостоятельности, часто ждали прямых указаний партийного руководства о путях решения конкретных исторических проблем. Не случайно поэтому Л. М. Панкратова писала в записке на имя Жданова, Маленкова и Щербакова (1944 г.), что "... во время войны руководство советской исторической наукой не было достаточно систематическим и углубленным ни со стороны Президиума Академии наук, ни со стороны Управления пропаганды ЦК ВКП (б)... Принципиальных директив и указаний по спорным вопросам советские историки не получают". С другой стороны, именно в результате излишнего внимания "сверху" научная разработка и изучение истории СССР советского периода оставались на уровне положений "Краткого курса истории ВКП (б)" и находились в зачаточном состоянии. Другие исторические периоды, а также оценки исторических деятелей определялись не научными критериями, а субъективными суждениями Сталина, цитаты из речей и заявлений которого нередко заменяли исторические источники в качестве аргументов для характеристики исторических событий и личностей.

Авторитаризм Сталина оставил тяжелое наследие советской исторической науке.

Столь же бесцеремонно вторгся Сталин и в область политэкономии и конкретных экономических дисциплин. Выступая в декабре 1929 года на конференции аграрников-марксистов, Сталин заявил о себе как о ведущем теоретике марксистско-ленинской политической экономии и, как обычно, "внес" в нее огромный вклад. При этом, он тоже, как обычно, грубо перечеркнул все прежние достижения советской экономической науки, чтобы на освободившемся месте возвести собственные теоретические построения. Он заявил, что "за нашими практическими успехами (в хозяйственном строительстве -- авт.) не поспевает теоретическая мысль", что "мы начинаем хромать... в области теоретической разработки вопросов пашей экономики", что в результате "в нашей общест-венно-политической жизни все еще имеют хождение

различные буржуазные и мелкобуржуазные теории по вопросам экономики", что, наконец, "без непримиримой борьбы с буржуазными теориями на базе марксистско-ленинской теории невозможно добиться полной победы над классовым врагом".

Сталин предложил "вскрыть ошибку тех, которые понимают нэп, как отступление", высказал требование перейти в наступление и отбросить нэп к черту.

Отказавшись от ленинской, основанной на нэповских принципах, экономической политики, Сталин призвал экономистов-аграрников к разработке "... проблем экономики переходного периода в их новой постановке на нынешнем этапе развития". И хотя он предложил положить в основу этой новой политэкономии марксистскую теорию расширенного воспроизводства (в его собственной интерпретации), экономические методы хозяйствования были на этом прекращены. В советской экономике наступил длительный период господства волевых, волюнтаристских, командно-административных методов управления.

И с этого же времени началась Большая Ложь в экономической статистике. Планы первой и остальных пятилеток "выполнялись" и "перевыполнялись" только на бумаге, что выдавалось за свидетельство "превосходства" социалистической экономики в ее советском командно-бюрократическом варианте. Именно эта концепция безусловного "превосходства" советской социалистической экономики над экономикой капиталистических стран вошла в качестве одного из важнейших компонентов в идеологию сталинизма.

В 1936 году было принято решение о подготовке нового, единого учебника политической экономии, который целиком был бы построен на сталинской концепции этой науки. В начале 1938 года зав. отделом пропаганды и агитации ЦК ВКП (б) А. И. Стецкий передал Сталину подготовленный им, совместно с Л. А. Леонтьевым, макет книги "Политическая экономия. Краткий курс". Сделав многочисленные поправки и пометки в тексте, Сталин на девяти блокнотных листах набросал вариант раздела о рабовладельческом обществе и возвратил макет авторам для доработки. Поскольку Стецкий в августе 1938 года был репрессирован, дальнейшая работа над учебником велась авторским коллективом под руководством Леонтьева.

В апреле и декабре 1940 года Сталин знакомился со вторым и третьим вариантами книги, вновь правил текст, делал многочисленные вставки. Все это свидетельствует о

том, какое внимание уделял "вождь и учитель" советского народа созданию еще одного "краткого курса" -- на этот раз по проблемам политэкономии, чтобы и в этой науке создать очередной эталон, "одобренный ЦК ВКП (б)".

В январе 1941 года на встрече с рядом экономистов, участвовавших в подготовке учебника, Сталин высказал свои замечания и предложения, поставив задачу в полу-торамесячный срок завершить эту работу.

Замечания, сделанные Сталиным, чрезвычайно интересны. Прежде всего он предложил свое, новое определение предмета политэкономии, подчеркнув в нем "весь опыт борьбы с враждебными марксизму теориями". Рассматривая вопросы планирования социалистического хозяйства, Сталин указал, что первая, самая важная задача планирования -- "обеспечение самостоятельности социалистического хозяйства от капиталистического окружения", которая является "формой борьбы с мировым капиталом". Таким образом, "теория" обострения классовой борьбы была перенесена и в политическую экономию.

Характерны также замечания по поводу действия закона стоимости в СССР. Сталин исходил из "ограниченного действия" этого закона, связав такое его понимание с практикой ценообразования, определяемого государственной политикой цен, с одной стороны, и ограниченным свободным рынком, с другой (два рынка -- две цены), а также исключением из сферы товарно-денежных отношений средств производства. Вместе с тем Сталин указал на существование в СССР дифференциальной ренты и необходимость использования материального поощрения трудящихся в социалистическом хозяйстве, подчеркнув ошибки Энгельса (снова -- ошибки Энгельса) в этом вопросе.

В сопроводительном письме к четвертому варианту макета учебника, подписанном руководителем Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП (б) Г. Ф. Александровым и Л. А. Леонтьевым, говорилось, что в текст "внесены все исправления, сделанные тов. Сталиным", а также коренным образом переделан раздел "Социалистический строй". На страницах этого варианта Сталин сделал только одну поправку. Однако до войны учебник не был опубликован, а потом был забыт. Вновь к вопросам политэкономии Сталин вернулся лишь через десять лет, когда весной 1952 года появился предпоследний значительный труд Сталина "Экономические проблемы социализма в СССР".

* * *

Одна из особенностей казарменного социализма с его тоталитарным режимом -- это политизация и идеологизация всех сторон жизни. Политизация труда, политизация быта, науки и, наконец, искусства. Классовый подход, доведенный до полной его вульгаризации, оценка явлений культуры с классовых позиций, утверждение об обострении классовой борьбы в области искусства были объявлены и действительно стали основным критерием отношения к произведениям литературы и искусства и к их творцам -- писателям, художникам, композиторам, деятелям кино и театра и т. д.

В угоду господствующей системе единственно правильными и допустимыми объявляются только те направления искусства и те произведения, которые непосредственно служат ее целям, когда из культуры изгоняются общечеловеческие ценности и идеалы, а деятелей искусства делят на "своих" и "чужих". Такая индивидуальная по своей природе форма деятельности, как искусство, была унифицирована сначала организационно, а затем и идейно, на базе все той же идеологии сталинизма.

В апреле 1932 года ЦК ВКП (б) принял постановление "О перестройке литературно-художественных организаций". В документе отмечалось, что в условиях нэпа, когда кадры пролетарской литературы были еще слабы, партия всемерно помогала созданию и укреплению особых пролетарских организаций в области литературы (как и в области других видов искусств).

В новой обстановке, когда появились писатели и художники, рожденные периодом социалистического строительства, рамки существовавших пролетарских литературно-художественных организаций стали тормозом для дальнейшего роста художественного творчества. Создалась "опасность превращения этих организаций из средства наибольшей мобилизации советских писателей и художников вокруг задач социалистического строительства в средство культивирования кружковой замкнутости, отрыва от политических задач современности и от значительных групп писателей и художников, сочувствующих социалистическому строительству". ЦК ВКП (б) постановил: "...Объединить всех писателей, поддерживающих платформу Советской власти и стремящихся участвовать в социалистическом строительстве, в единый союз советских писателей с коммунистической фракцией в нем. Провести

аналогичные изменения по линии других видов искусства".

На этой основе были созданы союзы писателей, художников, композиторов, архитекторов, объединившие всех творчески работающих профессионалов этих искусств и поставившие их под строгий контроль, во-первых, партии и, во-вторых, (что то же самое), бюрократической иерархии этих организаций. С этого времени принадлежность к соответствующему Союзу стала, с одной стороны, критерием лояльности деятеля искусства Советской власти и, с другой стороны, условием его материальной обеспеченности. Исключение из союза не только вело к утрате определенных привилегий (пользование Домами творчества, мастерскими, получение авансов во время длительной работы над тем или иным произведением и т. д.), но и полным отрывом от потребителей искусства (прекращение издания и переиздания произведений, участия в выставках и т. д.).

С момента образования творческих союзов ЦК ВКП (б) установил над ними жесткий контроль. Выступавший на I Всесоюзном съезде писателей с докладом Н. И. Бухарин, полемизируя в заключительном слове с поэтом А. А. Сурковым, заявил: "Когда в начале моего доклада вся аудитория чрезмерно, не по заслугам мне аплодировала, я заявил, что отношу эти аплодисменты к партии, которая поручила мне читать здесь доклад. Но т. Сурков начал поучать: здесь, мол, партия ни при чем. У меня, однако, другая информация. Основы доклада соответственными инстанциями рассматривались и утверждались. В этом одна из функций партийного руководства... Я утверждаю, что... не удастся оторвать наших писателей от партийного руководства".

Это "партийное" руководство Союзом писателей стало, однако, личным руководством со стороны самого Сталина. По воспоминаниям К. М. Симонова, например, состав секретариата Союза писателей, образованный в 1946 году, был целиком предложен Сталиным. "Все было решено за нас и мы были расставлены по своим местам Сталиным, и расставлены, насколько я могу судить по первым годам работы Союза, довольно разумно". Таким образом, организация "инженеров человеческих душ", как называл писателей Сталин, не имела даже такого элементарного демократического права, как избирать собственное руководство. Это в равной мере относится и к другим творческим союзам, которые также возглавляли люди, назначен

ные сверху, ЦК КПСС. Такой "порядок" сохранялся до середины 80-х годов.

Перестройка литературно-художественных организаций сопровождалась не только изменением их организационной структуры, но и установлением по отношению к ним прямого идеологического воздействия партии. Последнее было связано с внедрением в практику художественного творчества метода социалистического реализма, официально объявленного единственным идеологически и политически выдержанным методом художественного познания мира.

Наиболее подробное определение сущности и особенностей социалистического реализма в момент его утверждения дал Н. И. Бухарин в докладе "О поэзии, поэтике и задачах поэтического творчества в СССР" на I съезде писателей СССР. Не вдаваясь здесь в частности, отметим лишь, что применение метода социалистического реализма должно было превратить деятелей литературы и искусства в певцов строящегося социалистического общества, в апологетов действительности и "светлого будущего", в мастеров изображения "коллективной личности" и противников "психологического копания" в душах людей. И хотя о многообразии форм творчества в рамках метода социалистического реализма говорили не только Бухарин, но и другие теоретики, все же не форма, не талант и мастерство, а политическая позиция, отношение художника к революции и социализму были выдвинуты на первый план в качестве основного критерия его соответствия требованиям партии.

Проводником партийной линии по отношению к писателям был секретариат Союза писателей (равно как по отношению к другим "отрядам" творческой интеллигенции -- секретариаты соответствующих союзов), состоявшие из специально отобранных людей, поставленных в привилегированное положение и занимавших вполне конформистскую позицию по отношению к власти. Постепенно бюрократизируясь, эти органы превращались в узкокорпоративные, оторванные от массы творческой интеллигенции, своеобразные "министерства" по делам литературы и искусства, казнившие и миловавшие членов союза по мановению указующего сверху перста, распределявшие блага и привилегии, осуществлявшие идеологическую цензуру произведений литературы и искусства, выносившие им приговор с позиций требований все того же метода социалистического реализма. И то, что все

это делалось руками самих писателей, художников, композиторов и пр., чаще, правда, посредственных, но иногда и выдающихся, было одним из отвратительных проявлений системы партийного тоталитаризма.

В предсмертном письме А. Фадеева, долгие годы руководившего союзом писателей, в частности, говорилось: "Не вижу возможности дольше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии, и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы -- в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли благодаря попустительству власть имущих... Литература -- эта святая святых -- отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа... Нас после смерти Ленина низвели на положение мальчишек, уничтожили, идеологически пугали и называли это -- "партийностью".

Понимание всего этого кончилось для Фадеева трагически: он покончил жизнь самоубийством. Наивно было бы, однако, думать, что и сами руководители творческих организаций что-то решали, обладали какой-либо самостоятельностью. Нет, им была предписана роль исполнителей воли высшего партийного руководства, исполнителей рьяных, но не рассуждающих, фактически лишенных инициативы.

Все решалось в Кремле, в высшем эшелоне власти. Не органы культуры, не соответствующие наркоматы и главки, даже не отдел пропаганды и агитации ЦК ВКП (б), а лично Сталин и уполномоченные им секретари ЦК по идеологии --Жданов, Щербаков, Поспелов, Суслов -- пристально наблюдали за состоянием дел на "фронте искусств" (это нелепое словосочетание прочно вошло в те годы в идеологический обиход), казнили (нередко -- буквально) и поощряли авторов различных произведений в зависимости от собственного к ним отношения.

В этой обстановке не объективная оценка произведения искусства, а субъективное отношение к нему главным образом самого Сталина, а также его присных, старавшихся чаще всего исходить из "вкусов" вождя и предугадать его позицию, определяли судьбу романа или сборника стихов, оперы или песни, архитектурного проекта или кинофильма. Понравившиеся Сталину произведения выдвигались на Сталинскую премию, часто по его личному предложению, авторы же произведений, противоречащих требованиям его ограниченного вкуса, подвергались

гонениям. Работы последних, получали, как правило, негативную эстетическую оценку, а авторы -- соответствующий ярлык, ломавший их жизнь.

Сталин лично, чаще всего, когда это касалось произведений исторической тематики (особенно в области киноискусства, к которому он относился особенно пристрастно), давал указания сценаристам и режиссерам (Чиаурели, Довженко, Эйзенштейну) не только о темах, но и о направлении разработки темы, о трактовке образов персонажей. Широко известны, например, указания, которые дал Сталин Эйзенштейну по поводу того, как надо раскрыть историческую роль Ивана Грозного -- "борца против боярского своеволия и объединителя Руси вокруг Москвы". Для Сталина Иван IV был положительным персонажем, которого он полностью оправдывал, одобряя в том числе и жестокие антибоярские действия опричнины.

По отношению к авторам фильмов, которые Сталину почему-либо не понравились, он был крайне резок. Характерна в этом смысле история погромного обсуждения фильма "Закон жизни", снятого по сценарию А. Авдеенко.

У картины была хорошая пресса, большой кассовый сбор. Но Сталин, просмотрев фильм, назвал его антисоветским. И это решило судьбу и фильма, и сценариста.

9 сентября 1940 года в ЦК ВКП (б) состоялось совещание по разбору фильма "Закон жизни", в котором приняли участие Сталин, Жданов, Маленков, Андреев, руководители Управления пропаганды и агитации ЦК, несколько писателей.

Против сценариста были выдвинуты обвинения в безыдейности, искажении советской действительности и даже в арцибашевщине.

В своем выступлении, резко отрицательно оценив фильм, Сталин заявил: "Правдивость, объективность (произведения искусства -- авт.) должна быть не бесстрастная, а живая. Это (автор -- авт.) живой человек, он кому-то сочувствует, кого-то недолюбливает из своих героев. Значит, правдивость и объективность -- есть правдивость и объективность, которая служит какому-то классу". Отметив далее, что отрицательный герой фильма обрисован так, что имеет не только отрицательные, но и положительные черты, Сталин продолжал: "...Я бы предпочел, чтобы нам давали врагов не как извергов... У самого последнего подлеца есть человеческие черты, он кого-то любит, кого-то уважает, ради кого-то хочет жертвовать... Дело вовсе не в том, что Авдеенко изобра

жает врагов прилично, а дело в том, что нашего брата он и тени оставляет... Победителей, которые разбили врагов, повели страну за собой, он оставляет в стороне, красок у него не хватает". И несколько позже, вернувшись к этой теме, добавил: "...Я хотел бы знать, кому из своих героев он сочувствует. Во всяком случае не большевикам".

На замечание Авдеенко, что он никогда не думал, что в ЦК с ним будут так разговаривать, Жданов ответил: "Вы разве считаете, что творчество не под контролем партии?.. Наверно Вы так считаете, что каждый сам себе хозяин, как хочу, так и делаю, не ваше дело, не лезьте в эту область?"

Сталин, не ограничившись эстетическими оценками, перешел далее к политическим обвинениям Авдеенко*: "Ловко прячущийся, не наш человек. Как попал в партию, по чьей рекомендации? Его Гвахария рекомендовал, Кабаков.. На чем он держится? На том, что у него рабочее происхождение. Подумаешь, нас этим не удивишь. Рабочий класс в целом -- это революционный, передовой класс, но в рабочем классе есть отдельные люди. А Ваш друг -- Кабаков тоже из рабочих, а ведь он хотел продать Россию, добрую пятую часть России, японцам, полякам, немцам**. Разве Вы этого не знаете?

Томский тоже бывший рабочий, а ведь они поддерживали Троцкого. Вот вам и бывшие рабочие... Девять десятых рабочего класса -- золото, одна десятая или одна двадцатая, или даже одна тысячная -- сволочи, предавшие интересы своего класса. Они есть везде".

И обратившись опять к творчеству Авдеенко, Сталин продолжал: "Писатель неважный, культуры у него мало и не работает над собой. Полуграмотный, русским языком не владеет как следует. Какой у него язык -- страшно делается.

Он не член партии и никогда не был членом партии. Это наша доверчивость и наша простота, вот на чем он выехал, посмотрите, какого Дон Жуана он рисует для социалистической страны, проповедует трактирную любовь, ультра-натуральную любовь. "Я вас люблю, а ну,

* А. О. Авдеенко -- в начале пути рабочий, паровозный машинист с Магнитки, автор романа "Я люблю", посвященного пафосу индустриа-личации. "Моя книга, -- говорит автор, -- была, по существу, признанием в любви к преображенной стране, к Советской власти, к партии". ** Кабаков И. Д. --член ЦК ВКП (б), председатель Уральского облисполкома. Расстрелян как "враг народа". Ныне реабилитирован.

ложитесь". Это называется поэзия. Погибла бы тогда литература, если бы так писали люди".

И еще одна деталь "обсуждения" фильма. Дело в том, что незадолго до этого А. Авдеенко побывал в Северной Буковине, только что включенной в состав СССР, и в газете "Боевая Красноармейская" опубликовал полосу о своих впечатлениях. Город Черновцы (тогда -- Черновицы) ему понравился, о чем он откровенно и написал. Однако это вызвало бурное возмущение Сталина и Жданова. Жданов: "Вы описываете, что там прекрасные улицы, прекрасные здания... Затем вы описываете черновицкий театр... У Вас создалось такое впечатление, что этот театр не уступает нашим театрам". -- Сталин: "А город всего-на-всего два вершка". -- Жданов: "Подумаешь, какой-то мировой центр!" -- Сталин: "Знаем, узкие улицы, контраст создать хотят, но плохо получается". -- Жданов: "В чем тут дело?" -- Сталин: "Тянет туда к старым Черновицам". -- Жданов: "Так ли это?" -- Сталин: "Красок хватает на старые Черновицы, а на наши -- у него краски иссякают".

Это еще одно политическое обвинение -- в преклонении перед буржуазным Западом. Оно обрушится на десятки тысяч людей позднее, после войны, но на Авдеенко -- уже в 1940 году. Значит в латентном, скрытом виде оно уже присутствовало в сознании Сталина и его окружения. Хотя, впрочем, о превосходстве советского человека над высокопоставленным буржуазным чинушей уже было сказано, и с этой точки зрения советский писатель не должен был хвалить капиталистические Черновцы, только что вошедшие в состав СССР.

В результате этого "обсуждения" А. Авдеенко был исключен из партии, изгнан из Союза писателей и выселен из квартиры буквально на улицу. Правда, репрессирован он не был.

Оценивая деятельность Союза писателей, подчеркнув, что в нем "тунеядцев много", дав указание президиуму СП -- "неисправимых, безнадежных --исключайте", Сталин предложил назначить к писателям администратора-комиссара: "Надо, -- заявил он, -- чтобы административные функции (в Союзе писателей -- авт.) были переданы не литераторам, а людям, знающим литературу". Именно через такие решения проявлял Сталин заботу об "инженерах человеческих душ".

Были, конечно, и другие формы этой "заботы". Расправляясь с одними писателями (И. Мандельштам, И. Бабель и другие), он ограждал некоторых от репрессий,

лишая их, однако, возможности печатать свои произведения (А. Платонов, М. Булгаков, Б. Пастернак), третьих -- активно поддерживал (В. Василевская, К. Симонов, И. Эренбург, А. Корнейчук), четвертых выдвигал на административные посты в Союзе (Н. Тихонов, А. Фадеев), пятых, как, например, Маяковского, официально канонизировал. Расставляя писателей по ступеням некоей "табели о рангах", Сталин интегрировал их в командно-административную систему, элементом которой становился сам СП, как и другие творческие союзы.

Что же касается кинематографии, то после обсуждения фильма "Закон жизни", было принято решение, что "сценарии фильмов на наиболее важные и ответственные темы должны утверждаться Управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП (б)".

Большое внимание в идеологическом воспитании советского народа отводилось в сталинские времена музыкальному искусству. Однако и его развитие подчинялось политическим задачам и регламентировалось эстетическими вкусами партийного руководства. Так, например, оно категорически не приняло новаторство Д. Д. Шостаковича, особенно его оперу "Катерина Измайлова" ("Леди Макбет Мценского уезда"). Опубликованная в январе 1936 года в "Правде" статья "Сумбур вместо музыки", появившаяся, по словам Жданова, по указанию ЦК и отображавшая точку зрения ЦК, дала, что видно и из ее названия, резко отрицательную оценку опере. "Слушателей, -- говорилось в статье, -- с первой же минуты ошарашивает в опере нарочито нестройный, сумбурный поток звуков... Это музыка, умышленно сделанная "шиворот-навыворот", -- так чтобы ничего не напоминало классическую оперную музыку, ничего не было общего с симфоническими звучаниями, с простой, общедоступной музыкальной речью". Новаторство гениального композитора было не понятно и осуждено, как не соответствовавшее принципу "общедоступности".

Совсем другое отношение проявляла партия к творчеству талантливых композиторов-песенников (И. О. Дунаевского, Б. А. Мокроусова и др.). Их произведения оказывали поистине огромное влияние на современников, формируя их сознание в духе официальной идеологии. Простые, если не примитивные, но легко запоминающиеся мелодии песен этих авторов были на слуху у всех, особенно у молодежи; они звучали и в быту, и на улицах во время праздников, и, позднее, во фронтовой обстановке.

А вместе с мажорной, бодрой музыкой звучали слова песен, утверждавшие советский патриотизм и социальный оптимизм, героику труда и борьбы за построение социализма. Пафос этих песен далеко не соответствовал реалиям жизни, но их романтическая приподнятость и революционная символика текстов оказывали сильное влияние на души людей. Сталин это хорошо понимал, дважды присудив И. О. Дунаевскому Сталинскую премию.

Что касается изобразительного искусства, то и оно было подчинено идеологическим целям. Провозглашение метода социалистического реализма открыло дорогу для одного только направления, по существу эпигонского, повторявшего зады русского передвижничества, сыгравшего выдающуюся роль в культуре России XIX века, но ставшего анахронизмом в веке XX. Другие течения в искусстве не могли развиваться, на них было наложено табу, и их сторонники (вспомним трагическую судьбу П. Н. Филонова, признанного ныне выдающимся советским художником) вынуждены были пребывать в безызвестности и нищете.

В то же время официальное искусство, в котором реализовали себя и талантливые художники, было направлено на воспевание героики революции, гражданской войны и социалистического строительства, а также на создание и укрепление все того же культа личности Сталина. Бесконечное тиражирование портретов, скульптур и тематических картин, посвященных Сталину, было едва ли не главной задачей целой отрасли художественной индустрии.

Монополия социалистического реализма неизбежно вела к деградации изобразительного искусства. Уже в послевоенном 1948 году некто В. Сажин, инженер-конструктор и, видимо, любитель и знаток живописи, писал в "Комсомольской правде": "Некоторая часть наших художников упрощенно поняла суть партийных решений (по проблемам искусства -- авт.) и не нашла правильного пути. Многие еще до сих пор видят идейность только в сюжете, но никак не в самой живописи. Они забывают об эмоциональности цвета, ритмов и формы в живописи, о той необыкновенной силе, которая делает сюжет волнующим, убедительным.

Путь же, на который стали многие художники, -- путь натурализма ведет к вырождению искусства".

Остается добавить только, что это была не столько

мина, сколько беда художников. На этот путь их толкала "новая" сталинская эстетика, сознательно проводимая партийным руководством политика в области художественного творчества.

Культурная близорукость, эстетическая неграмотность и утилитарное отношение к произведениям искусства проявилось не только в том, что был фактически остановлен процесс развития художественной культуры в нашей стране. Не меньший урон ей был нанесен распродажей за границу высших национальных ценностей -- полотен величайших художников мира, хранившихся в советских музеях. Были проданы шедевры из Эрмитажа, Русского музея и музея им. Пушкина, а также из Музея нового западного искусства, который был вообще закрыт, поскольку его собрание считалось "идеологически не выдержанным". Были проданы многие ранее национализированные церковные ценности, предметы быта из собственности царской фамилии и многое другое. Все эти позорные, иначе не назовешь, сделки, конечно, не дали значительного экономического эффекта, но воочию продемонстрировали моральный облик и нищету духа сталинского руководства. Оно знало, что совершало преступление против народа: все сделки по продаже национального культурного достояния осуществлялись тайно, за спиной советских людей.

* * *

Этот очерк идеологии и идеологической практики сталинизма, конечно, далеко не полон. Но и он позволяет понять и оценить всю систему связи политики и идеологии в тоталитарном государстве и обществе. Политика, основанная на насилии, на страхе и порожденном ею конформизме, неизбежно вела к созданию ложной и лживой, мифологизированной идеологии. И если сегодня кто-то у нас льет слезы по поводу утраты идеалов, крушения идеологических ценностей, бывших, казалось бы, столь прочными в еще недавнем прошлом, то это или слезы неведения, или лицемерия. Разрушение идеалов было неизбежно в силу их несоответствия истине, реальности, общественной практике. В силу их враждебности личности и, следовательно, народу. В силу их античеловечности и враждебности высшим гуманным ценностям.

ЛИТЕРАТУРА

Волкогонов Дм. Триумф и трагедия. И. В. Сталин. Политический портрет. Ч. I--II. М., 1989.

Макаренко В. П. Бюрократия и сталинизм. Ростов-на-Дону, 1989. Осмыслить культ Сталина. М., 1989.

Симонов К. Глазами человека моего поколения. Размышления о И. В. Сталине. М., 1988.

Суровая драма народа. Ученые и публицисты о природе сталинизма. М., 1989.

Троцкий Л. Сталинская школа фальсификаций. Поправки и дополнения к литературе эпигонов. Берлин, 1932 (репринт -- М., 1990)

ГЛАВА 9

СОВЕТСКИЙ СОЮЗ В ГОДЫ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Сколько он пролил крови солдатской в землю чужую! Что ж горевал? Вспомнил ли их, умирающий в штатской белой кровати? Полный провал.

Что ж он ответит, встретившись в адской области с ними? "Я воевал".

Иосиф Бродский. "На смерть Жукова".

А нам нужна одна победа. Одна на всех. Мы за ценой не постоим.

Из популярной песни.

Союз Сталина и Гитлера. -- Война с Финляндией. -- Соотношение сил СССР и Германии. --- Сталинские репрессии. -- Поражения Красной Армии. --Укрепление тыла. -- Комиссары. -- Экономическое противоборство. --Патриотизм. -- Катастрофа на юге. -- Наказанные народы.

Вторая мировая война оставила глубокий след в судьбах многих народов, в том числе и народов СССР. Она втянула в свою орбиту 61 государство, четыре пятых населения земли. Вооруженная борьба велась на территории сорока стран Европы, Азии и Африки, на обширных морских и океанских пространствах. Долгих шесть лет длилась эта война, самая кровопролитная и разрушительная за всю историю человечества. Она унесла свыше 50 миллионов жизней, из которых не менее половины -- сыны и дочери народов Советского Союза.

Началом Второй мировой войны принято считать 1 сентября 1939 года, когда германские войска напали на Польшу, окончанием -- 2 сентября 1945 года. В этот день на борту американского линкора "Миссури" в Токийском заливе был подписан акт о безоговорочной капитуляции Японии -- последнего из агрессоров, развязавших эту войну. Вместе с делегациями союзных держав --США, Великобритании, Франции, Китая, Австралии, Канады, Голландии, Новой Зеландии -- его принимал и представитель СССР.

Советский Союз являлся участником Второй мировой

войны почти с того самого дня, как она разразилась. В сентябре 1939 года советские войска вели бои против Польши, а с 30 ноября 1939-го по 12 марта 1940-го -- против Финляндии. В обоих случаях Германия была дружественным Советскому Союзу государством. Вплоть до рокового дня 22 июня 1941 года правительство СССР не осуждало германскую агрессию, даже известным образом пособничало ей, пока Советский Союз сам не стал ее жертвой.

Для народов СССР вооруженная борьба против нашествия Германии и ее союзников стала Великой Отечественной войной за свою свободу и независимость, за освобождение других народов от фашистского порабощения. Защищая Отечество, они проявили подлинный героизм, несгибаемую волю к победе и в конечном счете внесли решающий вклад в разгром фашистских агрессоров. Война, длившаяся почти четыре года, 9 мая 1945-го увенчалась победой, величайшей за всю историю человечества.

Но Вторая мировая война еще продолжалась. Через три месяца, выполняя согласованное решение союзников, СССР вступил в войну против Японии. Тем самым было оказано большое влияние на ход и исход заключительного этапа Второй мировой войны на Дальнем Востоке, в Юго-Восточной Азии и на Тихом океане.

В свое время Сталин сделал все, чтобы возобладало представление, будто участником Второй мировой войны СССР стал 22 июня 1941 года. Это соответствовало хорошо известным политико-идеологическим установкам тоталитарного режима, но не исторической действительности.

Что же касается истории Великой Отечественной войны, то ее изучение в СССР с самого начала проходило в русле единой -- и единственной! --концепции, изложенной Сталиным в докладах, выступлениях и приказах времен войны. Модификации этой концепции, появлявшиеся в течение четырех послевоенных десятилетий, были связаны главным образом не столько с прогрессом исторической науки, сколько с изменениями политической конъюнктуры в стране, сменой лидеров КПСС и т. д. Партийно-государственная идеологизация истории влекла за собой догматизм, конъюнктурность, нетерпимость к иной точке зрения, претензию на обладание абсолютной истиной.

Воплощением конъюнктурности стало освещение военных биографий Сталина, Хрущева, Брежнева, Андропова,

Черненко в тот период, когда они находились на высоких партийных и государственных постах. Полемика с зарубежными учеными велась в жанре "разоблачения". Взгляды, не совпадавшие с официальной концепцией, рассматривались как сознательное и злонамеренное искажение истины, а их носители -- как фальсификаторы истории.

Под строжайшим запретом был вопрос о цене победы в Великой Отечественной войне. Как справедливо сказал М. С. Горбачев: "Правда о цене победы на поверку сама стала испытанием. Произнести ее и сегодня трудно. Но не сказать нельзя, чтобы не порвалась связь времен и не очерствели от беспамятства иные сердца".

Забвение правды о цене победы отвечало партийно-государственной концепции истории Великой Отечественной войны, важнейшей чертой которой было сокрытие меры ответственности тоталитарного сталинского режима, названного социализмом, за внутреннюю и внешнюю политику, неоправданные военные потери и поражения в 1939--1945 годах. Эта правда не устраивала всех, кто в послевоенные десятилетия поднимал народ на новые бит-вы -- "за хлеб", "за урожай", "за план". Еще недавно от трудовых коллективов официально требовали "план любой ценой".

Роковому дню 22 июня 1941 года, когда Германия напала на Советский Союз, предшествовали 22 месяца "дружественных отношений" между агрессором и жертвой. Официально они оформились 23 августа 1939 года. В тот день в Московском Кремле министр иностранных дел Германии И. Риббентроп и председатель Совета Народных Комиссаров СССР, народный комиссар иностранных дел СССР В. М. Молотов подписали договор о ненападении. Многие, в том числе и в Советском Союзе, расценили это как опасную перемену политического курса. Ведь совсем недавно, в середине марта, на XVIII съезде ВКП (б), И. В. Сталин прямо назвал "три агрессивных государства", к которым причислил Германию, Италию и Японию. Они, по его утверждению, уже начали "новую империалистическую войну", направленную "против интересов" Англии и Франции в Европе, США, Англии и Франции -- на Дальнем Востоке, хотя в пропагандистских целях вели речь о "войне против Коминтерна". В докладе, сделанном на XVIII съезде партии, Сталин отнес Англию, Францию и США к "неагрессивным демократическим государствам".

В конце июля этот сталинский тезис почти дословно повторился в редакционной статье журнала "Больше

вик" -- теоретическом и политическом органе ЦК ВКП(б). Всего лишь за девять дней до заключения советско-германского договора о ненападении в газете "Правда" появилась статья о фашистских агрессорах, создавших "угрозу для всех миролюбивых стран, и в первую очередь для Советского Союза".

Антифашистская направленность внешней политики СССР получила признание мировой общественности. Обеспечению международной безопасности и борьбе с германской агрессией служили советско-англо-французские переговоры в Москве, которые завершились 2 августа 1939 года принятием проекта соглашения трех держав о взаимной помощи. Не была согласована лишь формулировка пункта о косвенной агрессии. А через десять дней начались переговоры военных миссий СССР, Англии и Франции об организации совместной обороны против агрессии в Европе. По настоянию главы советской делегации К. Е. Ворошилова "кардинальным вопросом" дискуссии стал проход советских войск через польскую территорию, "чтобы непосредственно соприкоснуться с противником, если он нападет на Польшу", или "через румынскую территорию, если агрессор нападет на Румынию". Эти предложения не были приняты. Советское правительство их не обсуждало ни с польским, ни с румынским правительствами. Поэтому трудно сказать, чем закончилось бы такое обсуждение, хотя после Второй мировой войны стала известна, например, посланная 20 августа телеграмма польского министра иностранных дел Ю. Бека своему послу во Франции: "Польшу с Советами не связывают никакие военные договоры, и польское правительство такой договор заключать не собирается".

Тем временем обстановка вблизи границ СССР обострялась. Германская агрессия стала суровой реальностью в Прибалтике. 22 марта 1939 года гитлеровцы оккупировали порт Клайпеда (Мемель) и Клайпедскую область, навязав Литве унизительный договор. Вызывала тревогу антисоветская позиция правительств прибалтийских стран, особенно "дружественные" договоры о ненападении, заключенные Германией с Латвией и Эстонией в разгар англо-франко-советских переговоров. У советского правительства имелись основания считать, что агрессия Германии против СССР, если ее не удастся предотвратить, будет или в союзе с Польшей, или с лояльным рейху польским тылом, или при подчинении Польши. Но в любом случае -- с использованием территории Литвы, Латвии и Эстонии.

Военная опасность усиливалась и на дальневосточных границах СССР, где в летние месяцы 1938 и 1939 годов Красной Армии пришлось отражать японскую агрессию у озера Хасан и реки Халхин-Гол.

В такой обстановке Сталин и Молотов приняли решение о заключении с Германией договора о ненападении и прекращении переговоров с Англией и Францией, хотя никто им таких полномочий не давал -- ни правительство, ни Политбюро ЦК ВКП(б). Да они и не нуждались в этом: в условиях тоталитарного режима исключался какой-либо контроль за деятельностью Сталина. Решение с кем быть -- с западными демократиями или с фашистской Германией -- он принимал в свете чуждых интересам народа принципов.

Сталину были известны мотивы, толкавшие Гитлера на заключение договора с СССР. Еще в начале июля 1939 года советская разведка доложила руководству страны, что нападение Германии на Польшу может произойти в конце августа --начале сентября, а 7 августа Сталину доложили, что Германия будет в состоянии начать вооруженные действия против Польши в любой день после 25 августа.

По разным каналам Сталину поступала информация, из которой следовало, что договору с СССР Гитлер отводил сугубо утилитарную роль -- выключить СССР из борьбы как потенциального противника Германии на срок до двух лет, что максимум через 24 месяца нацисты растопчут свои обязательства и нападут на Советский Союз. На этот срок, как еще в июле предупреждала советская разведка, рассчитывалась Гитлером инсценировка добрососедства в отношении СССР и, в частности, уважения к его интересам в Прибалтике.

Но все это не остановило Сталина. 20 августа Гитлер послал ему телеграмму, в которой настаивал на заключении "пакта о ненападении" и подготовке "в возможно короткое время" дополнительного протокола. "Напряженность между Германией и Польшей, -- откровенничал Гитлер, -- стала невыносимой... Кризис может разразиться в любой день". Гитлер спешил. У него оставалось мало времени до утра 1 сентября, на которое назначалось нападение на Польшу. Поэтому он просил Сталина "во вторник, 22 августа, самое позднее в среду, 23 августа", принять имперского министра иностранных дел, который "имеет полные полномочия на составление и подписание как пакта о ненападении, так и протокола".

Заключив 23 августа 1939 года договор о ненападении, правительства СССР и Германии обязались споры и конфликты между двумя странами "разрешать... исключительно мирным путем в порядке дружеского обмена мнениями". Договор изолировал СССР от сил, боровшихся против фашистской агрессии. "В случае, если одна из Договаривающихся Сторон, -- говорилось во второй статье, --окажется объектом военных действий со стороны третьей державы, другая Договаривающаяся Сторона не будет поддерживать ни в какой форме эту державу". На практике это означало, что СССР не будет осуждать фашистскую агрессию или помогать ее жертвам.

Ратификация договора состоялась через неделю -- столько времени потребовалось, чтобы собралась внеочередная сессия Верховного Совета СССР. По предложению А. С. Щербакова, особо доверенного лица Сталина, первого секретаря Московского областного и Московского городского комитетов ВКП(б), депутаты не обсуждали советско-германский договор "ввиду исчерпывающей ясности и последовательности внешней политики Правительства СССР".

От депутатов скрыли, что договор о ненападении имел продолжение --"секретный дополнительный протокол", отражавший имперские амбиции его авторов. Язык и дух этого документа напоминали о тех временах, когда судьбы народов решались за их спиной, по праву сильного. В нем говорилось о разграничении "сфер влияния" в Восточной и Юго-Восточной Европе, где встретились "интересы" СССР и Германии. Предусматривалось, что в случае германо-польского вооруженного конфликта (на языке документа: "территориальных и политических преобразований" в Польше) германские войска могли продвинуться на восток не далее рек Нарев, Висла, Сан. Остальная часть Польши, а также Финляндия, Эстония, Латвия и Бессарабия признавались "сферой влияния" СССР. "Сферы влияния Германии и СССР" разделяла северная граница Литвы. Судьбу Польского государства авторы секретного протокола условились разрешить "в порядке дружественного обоюдного согласия".

На другой день после ратификации Верховным Советом СССР советско-германского договора германские войска без объявления войны напали на Польшу. Вслед за этим германский посол в Москве Шуленбург стал настаивать на ускорении "советской военной интервенции" в Польшу. 9 сентября Молотов заверил германского посла,

что "советские военные действия начнутся в течение ближайших нескольких дней". Однако на следующий день он заявил, что "советское правительство было застигнуто совершенно врасплох неожиданно быстрыми германскими военными успехами". В связи с этим Молотов внес существенное изменение в советскую позицию. По словам германского посла, Молотов заявил ему, что, учитывая политическую сторону вопроса, "советское правительство намеревалось воспользоваться дальнейшим продвижением германских войск и заявить, что Польша разваливается на куски и что вследствие этого Советский Союз должен прийти на помощь украинцам и белорусам, которым "угрожает" Германия. Этот предлог представит интервенцию Советского Союза благовидной в глазах масс и даст Советскому Союзу возможность не выглядеть агрессором".

Поставив в известность правительство Германии, утром 17 сентября войска Красной Армии пересекли польскую границу и развернули боевые действия. Под ударами с запада и востока Польша как государство перестала существовать. Результаты ее военного разгрома были закреплены в новом советско-германском договоре "о дружбе и границе", подписанном 28 сентября Молотовым и Риббентропом. В секретных приложениях к нему победители уточнили сферы своего идеологического сотрудничества и новые "сферы влияния" СССР и Германии. Секретный протокол от 23 августа был исправлен с учетом того, что "территория Литовского государства отошла в сферу влияния СССР" в обмен на Люблинское и часть Варшавского воеводств, которые "отошли в сферу влияния Германии".

В ходе совместных действий против Польши и на основе договора "о дружбе и границе" завершилось оформление "новых советско-германских отношений", построенных, как отмечалось в докладе Молотова на внеочередной пятой сессии Верховного Совета СССР 31 октября 1939 года, "на прочной базе взаимных интересов".

На территории СССР была прекращена всякая публичная антифашистская пропаганда. По указанию Сталина, "в связи с новой международной обстановкой", Главре-пертком (орган, дававший разрешение на обнародование любого художественного произведения) просмотрел и прослушал 13220 произведений, из которых 4200 не разрешил исполнять и показывать, так как в них были обнаружены антифашистские мотивы.

Советское правительство официально осудило идейную борьбу с гитлеризмом, которую вела буржуазная демок

ратия. "В последнее время правящие круги Англии и Франции, --говорилось в докладе Молотова на сессии Верховного Совета СССР 31 октября 1939 года, -пытаются изобразить себя в качестве борцов за демократические права народов против гитлеризма, причем английское правительство объявило, что будто бы для него целью войны против Германии является, не больше и не меньше, как "уничтожение гитлеризма". Получается так, что английские, а вместе с ними и французские, сторонники войны объявили против Германии что-то вроде "идеологической войны", напоминающей старые религиозные войны... Но такого рода война не имеет для себя никакого оправдания... Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за "уничтожение гитлеризма", прикрываемая фальшивым флагом борьбы за демократию".

От подобных оценок Советское правительство не избавилось вплоть до рокового дня 22 июня 1941 г. На седьмой сессии Верховного Совета СССР 1 августа 1940 года Молотов разъяснял, что "в основе сложившихся добрососедских и дружественных советско-германских отношений лежат не случайные соображения конъюнктурного характера, а коренные государственные интересы как СССР, так и Германии". К тому времени германские войска оккупировали Данию, Норвегию, Бельгию, Голландию и Францию, завершали подготовку, как было известно Советскому правительству, к агрессии против Балканских и других стран. Но это не остановило Молотова, когда на седьмой сессии Верховного Совета СССР он заявил, что заключенный почти год назад советско-германский договор о ненападении обеспечил "Германии спокойную уверенность на Востоке. Ход событий в Европе не только не ослабил силы советско-германского соглашения о ненападении, но, напротив, подчеркнул важность его существования и дальнейшего развития".

Составной частью "дружественных отношений" с фашистской Германией стало экономическое сотрудничество, которое после прихода Гитлера к власти пало до крайне низкого уровня. Оживлению товарооборота между двумя странами служили соглашения, заключенные 19 августа 1939 года, 11 февраля 1940 года и 10 января 1941 года. Наряду с поставками товаров в них предусматривалась возможность германских транзитных перевозок через территорию СССР с использованием его железных дорог, морских и речных путей, портов. Это вело к прорыву

Германией торговой блокады, установленной Великобританией и другими странами.

Товарооборот между СССР и Германией обеспечивал выполнение широкой экономической программы. Уже в 1940 году он превышал "наивысшие размеры", когда-либо достигнутые в торговле между двумя странами. Если в

1939 году он составлял 61 миллион марок (0,6 процен

та от всего внешнеторгового оборота Германии), то за

1940 год возрос в десять раз и достиг 607 миллионов марок

(7,8 процента от всего импорта и 4,4 процента от всего

экспорта Германии). До дня нападения на СССР Герма

ния получила из Советского Союза не менее 2,2 миллиона

тонн зерна, кукурузы и бобовых культур, 1 миллиона тонн

нефти, 100 тысяч тонн хлопка, 80 миллионов кубических

метров древесины и ряд других товаров, в том числе стра

тегически важных металлов. Германская сторона с удов

летворением отмечала, что "объем сырья, обусловленный

договором, доставляется русскими пунктуально, несмотря

на то, что это стоит им больших усилий".

Из Германии в СССР поставлялась в основном готовая продукция: образцы боевых самолетов с полным комплектом вооружения и оборудования, образцы артиллерийской техники, станки, оборудование для разных отраслей народного хозяйства. Согласованные сроки поставок германских товаров нередко срывались, а весной 1941 года поставки стали попросту саботироваться, хотя именно в это время должны были последовать самые крупные из них. Огромных денег стоило приобретение тяжелого крейсера "Лют-цов", которого как такового еще не было, а был лишь корпус корабля без механизмов и вооружения. Весной

1940 года немецкий буксир доставил его в Ленинград,

где в соответствии с планом германских поставок за

вершить его строительство предполагалось в 1943 году при

помощи немецких инженеров и механиков.

Немцы настояли на том, чтобы СССР выполнил свои обязательства по поставкам за 18 месяцев -- к середине

1941 года, а Германия -- за 27 месяцев, к концу 1941 года.

Советские поставки первых 12 месяцев немцы компенси

ровали за 15 месяцев, а советские поставки первых шести

месяцев 1941 года германская сторона обязалась компен

сировать... через полгода после нападения на СССР. Среди

советских поставок первостепенной срочности оказалось

важнейшее стратегическое сырье -- 11 тысяч тонн меди,

3 тысячи тонн никеля, 950 тонн олова, 500 тонн молибде

на, 500 тонн вольфрама, 40 тонн кобальта.

С тех пор прошло почти полвека, когда впервые в советской печати появились сведения о действительных результатах советско-германских экономических отношений рассматриваемого времени. По торгово-кредитному соглашению от 19 августа 1939 года Германия обязалась предоставить СССР кредит в размере 200 миллионов марок сроком на семь лет для закупки германских товаров в течение двух лет. А что же в действительности? Назначив срок нападения на СССР, Гитлер заведомо шел на обман. Вследствие этого товарный кредит фактически получила Германия, а не СССР. За весь период "дружественных отношений" импорт Германии из СССР составил 536 миллионов марок, а ее экспорт в СССР -- лишь 318,7 миллиона марок. Следовательно, вместо того, чтобы получить от Гитлера 200 миллионов марок товарного кредита, Сталин вложил в экономику Германии еще большую сумму -- около 220 миллионов марок, которая может значительно увеличиться, если учесть такие бесполезные для СССР германские поставки, как крейсер "Лютцов" и различное некомплектное оборудование. В 1940--1941 годах германские поставки покрыли советские только на 57-- 67 процентов.

Практическое выполнение торгово-экономических соглашений в 1939--1941 годах способствовало укреплению экономики Германии в период ее интенсивной подготовки к войне против СССР. Даже в ту ночь, когда германские войска заканчивали последние приготовления для атаки советской территории, из СССР в Германию следовали эшелоны и корабли с зерном, нефтью и другими товарами.

В соответствии с секретными протоколами и другими тайными договоренностями, дополнявшими советско-германские договоры, Сталин получил согласие Гитлера на ввод советских войск в Эстонию, Латвию, Литву и Бессарабию, а в перспективе -- даже в Финляндию. С соседними, особенно малыми странами, он стал изъясняться языком угроз и ультиматумов. В великодержавной манере была возвращена в состав СССР Бессарабия, присоединена Северная Буковина, восстановлена Советская власть в республиках Прибалтики. Правительство СССР разорвало дипломатические отношения с правительствами стран, оказавшихся жертвами фашистской агрессии и нашедших убежище в Англии. Зато с прогитлеровскими правительствами Виши во Франции и марионеточного Словацкого государства были установлены отношения на уровне послов.

Союз с Гитлером толкнул Сталина на войну против Финляндии, отнесенной согласно секретному дополнительному протоколу к договору от 23 августа 1939 года к "сфере влияния" СССР, на которую, как указывалось выше, распространялись "территориальные и политические преобразования". Переговоры с финским правительством относительно таких "преобразований" начались еще в марте 1939 года. Предложения советского руководства, как явно задевавшие суверенитет Финляндии, тогда были отклонены. Обе стороны стали готовиться к военным действиям: Финляндия -- к оборонительным, СССР -- к наступательным.

В начале марта 1939 года народный комиссар обороны СССР маршал К. Е. Ворошилов дал указание только что назначенному командующему войсками Ленинградского военного округа командарму 2 ранга К. А. Мерецкову как можно тщательнее изучить театр будущих военных действий округа в условиях разных времен года, а также "постараться детально проанализировать состояние войск и их подготовленность на случай военного конфликта, опасность которого в связи с резким обострением международной обстановки быстро нарастала". Выполняя эти указания, Мерецков без промедления занялся боевой подготовкой войск, строительством дорог и укрепленных районов у границы с Финляндией.

Отношения между двумя странами были уже достаточно накалены и обострены, когда в октябре -- ноябре 1939 года по инициативе советской стороны состоялись новые переговоры. Как и прежде, финское правительство отклонило все советские предложения, в том числе о сдаче в аренду порта Ханко, обмене финской территории на карельском перешейке на часть территории в Карельской АССР.

Обе стороны не проявили стремления искать взаимоприемлемые политические решения. Они смотрели друг на друга через "прорезь прицела винтовки", ускорили военные приготовления. Советское правительство взяло курс на силовой метод решения проблемы. "Поводом" для начала боевых действий советских войск послужил "инцидент" у деревни Майнила, в 800 метрах от границы. 26 ноября 1939 года в промежутке между 15 часами 45 минутами и 16 часами 5 минутами по ее расположению было произведено семь пушечных выстрелов, в результате имелись человеческие жертвы. Уже через несколько часов посланнику Финляндии в Москве была вручена нота, в которой го

ворилось, что советская сторона не намерена "раздувать этот возмутительный акт нападения со стороны частей финской армии". Советское правительство потребовало от финляндского правительства "незамедлительно отвести свои войска подальше от границы на Карельском перешейке -- на 20--25 километров и тем предотвратить возможность повторных провокаций".

В ответной ноте правительства Финляндии говорилось, что оно "в срочном порядке произвело надлежащее расследование" и установило, что "враждебный акт против СССР... был совершен не с финляндской стороны". Правительство Финляндии предложило провести совместное расследование данного инцидента и изъявило готовность "приступить к переговорам по вопросу об обоюдном отводе войск на известное расстояние от границы".

Это разумное предложение было отвергнуто. В ответной ноте Советского правительства от 28 ноября 1939 года нота Финляндии была охарактеризована как документ, "отражающий глубокую враждебность правительства Финляндии к Советскому Союзу и призванный довести до крайности кризис в отношениях между обеими странами. В ноте было заявлено, что с сего числа Советское правительство "считает себя свободным от обязательств, взятых на себя в силу пакта о ненападении, заключенного между СССР и Финляндией и систематически нарушаемого правительством Финляндии".

В 8 часов утра 30 ноября войска Ленинградского военного округа перешли границу Финляндии, получив приказ "разгромить финские войска". Поставленные перед ними задачи далеко выходили за рамки обеспечения безопасности советской границы. В приказе войскам Ленинградского военного округа его командующий К. А. Мерецков и член военного совета А. А. Жданов утверждали: "Мы идем в Финляндию не как завоеватели, а как друзья и освободители финского народа от гнета помещиков и капиталистов". Этот ущербный взгляд на ситуацию разделяло тогда все партийно-государственное руководство в СССР. "Освободительные цели" Красной Армии в отношении Финляндии в то время определяли основное направление в советской пропаганде, утверждавшей, будто финские трудящиеся ждут своего "освобождения от эксплуатации" с помощью советских штыков. В газетах помещались сообщения о митингах трудящихся "в поддержку решительных мер" Советского правительства против "провокаторов войны", "финской белогвардейщины".

На другой день после начала боевых действий стал разыгрываться политический фарс. Было заявлено, что Со-ветскому правительству в результате "радиоперехвата стало известно", что в только что освобожденном финском городе Териоки (ныне Зеленогорск) "левые силы" Финляндии сформировали "правительство Демократической Финляндской Республики" во главе с видным деятелем Коминтерна и коммунистического движения Финляндии О. Куусиненом.

Вслед за этим газеты и радио сообщили, что "2 декабря, в Москве, происходили переговоры между Наркоминделом тов. Молотовым В. М. и Председателем Народного Правительства и Министром Иностранных Дел Финляндии г. Куусинен О. В. по вопросу о заключении договора о взаимопомощи и дружбе между Советским Союзом и Финляндской Демократической Республикой. В переговорах участвовали т. т. Сталин, Ворошилов, Жданов".

Лига Наций осудила действия Советского Союза как покушение на суверенитет Финляндии и 14 декабря по инициативе ряда стран Латинской Америки исключила его из своих членов.

Советско-Финляндская или зимняя, как ее именуют в Финляндии, война продолжалась с 30 ноября 1939 года по 12 марта 1940 года. Решение о начале боевых действий против Финляндии принималось лично Сталиным вкупе со своими ближайшими советниками -- Ворошиловым и Молотовым. Война разразилась так поспешно, что даже начальник Генерального штаба Красной Армии Б. М. Шапошников об этом не знал, он был в отпуске. "Гениальные" полководцы Сталин и Ворошилов не сомневались в быстром разгроме финских войск. Поэтому красноармейцы вели "зимнюю войну" в летнем обмундировании, в результате многие тысячи из них погибли от суровых морозов или получили серьезные обморожения.

Общая численность советских войск, задействованных для войны против Финляндии, составила около 960 тысяч человек (против около 300 тысяч человек финских войск, включая формирования "шюцкора" -- военизированной организации гражданских лиц). Они имели 11266 орудий и минометов (против примерно двух тысяч финских), 2998 танков (против 86 финских), 3253 боевых самолета (против около 500 финских, из которых 350 были получены в ходе войны от Англии, Франции и других западных стран). Действия советских сухопутных войск поддержи-пали Балтийский и Северный флоты и Ладожская военная флотилия.

Хотя с самого начала было ясно, что финнам не избежать поражения, вместо впечатляющей победы получилась затяжная война. Боеспособность Красной Армии, как показал еще недавний опыт боев на Халхин-Голе, была низкой. При этом следует учесть, что советское командование имело исчерпывающие данные о финских укреплениях на Карельском перешейке ("линия Маннергейма").

За 105 дней советско-финляндской войны Красная Армия потеряла 289510 человек, из них 74 тысячи убитыми, 17 тысяч пропавшими без вести (в основном это попавшие в финский плен), остальные -- раненые и обмороженные. По официальным финским данным, потери Финляндии составили 23 тысячи убитых и пропавших без вести и около 44 тысяч раненых. Для сравнения укажем: германский вермахт разгромил Польшу за 36 дней, англо-французские войска в мае 1940 года -- за 26 дней, Грецию и Югославию -- за 18 дней.

Военный престиж Красной Армии сильно поколебался. Как отмечал немецкий генерал К. Типпельскирх, "русские в течение всей войны проявили такую тактическую неповоротливость и такое плохое командование, несли такие огромные потери во время борьбы за линию Маннергейма, что во всем мире сложилось неблагоприятное мнение относительно боеспособности Красной Армии". Типпельскирх считал, что на решение Гитлера напасть на СССР, "несомненно, впоследствии это оказало значительное влияние".

А в то время, когда шла советско-финляндская война, лишь один Гитлер поддержал сталинскую авантюру против Финляндии. Германия прекратила прямое и косвенное снабжение Финляндии военными материалами. Гитлер не разрешил итальянским военным самолетам, предназначенным для Финляндии, совершить перелет через Германию. В речи в рейхстаге 19 июля 1940 года он заявил, что хотел помочь Советскому Союзу в советско-финляндском конфликте, так как "СССР находится в дружественных отношениях с Германией. Русско-финляндский мир в последнюю минуту сорвал этот план".

В маленькую Финляндию, отчаянно сопротивлявшуюся "великому соседу", из стран Западной и Северной Европы прибыли 11 тысяч добровольцев, в том числе 8 тысяч шведов, одна тысяча норвежцев, 600 датчан для участия в войне против СССР. От Запада поступала помощь оружием и снаряжением. При затяжке войны в нее могли втянуться и другие страны.

Советское правительство своевременно предложило Финляндии мир. Победа в "зимней войне" позволила разрешить спорные вопросы между двумя странами в пользу СССР. По мирному договору, подписанному вечером 12 марта, к СССР отошел весь Карельский перешеек, Выборгский залив с островами, западное и северное побережья Ладожского озера и другие небольшие территории. Расстояние от Ленинграда до новой государственной границы увеличилось с 32 до 150 километров. Все это не могло не отразиться на отношениях двух стран в последующее время. В июне 1941 года Финляндия выступила против СССР на стороне Германии.

Оценив ход советско-финляндской войны и внутреннее положение СССР, Гитлер и его окружение приняли решение о подготовке "блицкрига" -- войны на молниеносный разгром СССР еще до победы над Англией, которая продолжала военные действия против Германии при поддержке США и других стран. Гитлера не пугала ни опасность войны на два фронта, ни индустриальная мощь СССР, ни техническая оснащенность Красной Армии и советского Военно-Морского Флота, ни огромные пространства на Востоке: таким слабым ему представлялся Советский Союз, хотя и располагал большой армией и огромным количеством современного оружия.

Не случайно, не беспричинно почти пять десятилетий находились под плотным покровом тайны и сознательно искажались сведения как о численности советского оружия и боевой техники, так и о соотношении сил и средств вооруженной борьбы СССР и Германии накануне 22 июня 1941 года. Были отработаны приемы и даже целая система доказательств, чтобы выдавать катастрофические поражения Красной Армии за героическое сопротивление врагу, а элементарную неспособность грамотно вести боевые действия -- за проявление некоего военного искусства. При этом исключалась сама возможность усомниться в профессиональной полноценности командного состава Красной Армии -- от простого командира взвода до Верховного Главнокомандующего. Преследовалась всякая попытка разобраться в истинных причинах и масштабах военных катастроф.

Лишь недавно в советской печати появились данные о том, что за три с половиной года, предшествовавших Великой Отечественной войне, в СССР было произведено около 23 тысяч боевых самолетов, в том числе 9690 бомбардировщиков и почти 13 тысяч истребителей. 2739 бое

вых машин были новых типов. Накануне нападения на СССР в германской армии имелось 10 тысяч самолетов (вместе с резервными и учебными) и около 3900 самолетов у ее союзников -- Италии, Финляндии, Румынии и Венгрии. Для нападения на СССР предназначалось 4980 самолетов, из которых около 4 тысяч -- немецких.

К середине 1941 года на Западном театре военных действий было сосредоточено более половины всей советской авиации. Здесь дислоцировались наиболее боеспособные соединения и части. Сюда было передано 1540 самолетов новых конструкций. Общее соотношение авиационных сил было в пользу советских ВВС, самолетный парк которых более чем вдвое превосходил численность авиации противника, предназначенной для нападения на СССР.

Еще более разительным было превосходство советских танковых сил. К началу Великой Отечественной войны в Красной Армии насчитывалось свыше 22 тысяч танков, в том числе 1861 танк новых образцов -- Т-34 и KB, из которых 1475 были в войсках западных военных округов. Там же была сосредоточена и большая часть советских танков устаревших конструкций -- Т-26 и БТ-7. Для нападения на СССР Германия смогла выставить 3582 танка и штурмовых орудия (из общего числа 5639 танков и штурмовых орудий, имевшихся у нее), в том числе 1634 танка новой конструкции Т-III и T-IV и около 1700 танков устаревших конструкций T-I и Т-II, а также чешские танки Т-38.

Успехи индустриального развития СССР позволили обеспечить советские танковые силы боевыми машинами, обладавшими превосходными тактико-техническими качествами. У советского танка Т-26 была 45-мм пушка и телескопический стабилизирующий прицел, позволявший повысить точность стрельбы с ходу. Танк БТ-7 на колесах развивал скорость до 72 километров в час, на гусеничном ходу -- 52 километра. Танки KB и Т-34 поражали немецкие с расстояния свыше 1500 метров, в то время как немецкие могли делать это с расстояния не более 500 метров, да и то при стрельбе в борт или корму. Немецкий танк T-I был оснащен только пулеметами, а Т-II -- легкой пушкой (20-мм калибра) и пулеметом.

Не уступала Красная Армия агрессору и в артиллерии. Германские войска имели заметное преимущество в автоматическом оружии, а наличие большого количества автомашин значительно повышало их мобильность.

С 1 сентября 1939 года по 22 июня 1941 года общая численность Вооруженных Сил СССР увеличилась более чем в 2,8 раза и достигла 5374 тысяч человек, из которых 563,5 тысячи были коммунистами и свыше двух миллионов --комсомольцами.

Вся официальная пропаганда долго и упорно утверждала, что советские войска способны дать отпор любому агрессору, в том числе и германскому. Например, на одном из закрытых собраний в мае 1941 года секретарь ЦК ВКП (б) А. С. Щербаков часть своего выступления посвятил развенчанию мифа о непобедимости германской армии. Он заверил слушателей, что Красная Армия готова "на чужой земле защищать свою землю".

Известные основания для этого имелись. В западных военных округах к середине июня 1941 года находилось более половины всех сил и средств Красной Армии. При надлежащей организации и подготовке они могли задержать врага и дать ему отпор, особенно на угрожаемых направлениях. Например, в полосе Киевского особого военного округа советские войска превосходили немецко-фашистские в численности личного состава в 1,2 раза, орудий и минометов -- в 1,4 раза, средних (Т-34).и тяжелых (KB) танков -- в 3,5 раза, легких танков (Т-26 и БТ-7) -- в 5 раз и самолетов -- в 2,5 раза.

Это понуждает искать причины поражения советских войск в первые месяцы Великой Отечественной войны не столько в соотношении сил и средств, сколько в умении распорядиться ими.

К тому времени, когда Гитлер отдал приказ о нападении на СССР, Вооруженные Силы Советского государства уже были обескровлены, боеспособность их была серьезно подорвана в ходе репрессий, которые Сталин и его режим развязали против советского народа. Начавшись в конце 20-х, своих чудовищных масштабов они достигли в середине и второй половине 30-х годов. Среди репрессированных оказались три из пяти маршалов Советского Союза, командующие военными округами и многие другие видные военачальники. Всего лишь за полтора года, с мая 1937-го по сентябрь 1938-го, были репрессированы (в значительной части -- физически уничтожены) около половины командиров полков, почти все командиры бригад и дивизий, все командиры корпусов, все командующие войсками военных округов, большинство политических работников корпусов, дивизий и бригад, около трети комиссаров полков, многие преподаватели высших и средних учебных заведе

ний Красной Армии и Военно-Морского Флота, общим числом свыше сорока тысяч человек.

Но палачи на этом не остановились. Массовые репрессии продолжались вплоть до нападения Германии на СССР. За тридцать четыре месяца, с сентября 1938-го по июнь 1941-го, прежняя цифра жертв более чем удвоилась. Даже в октябре 1941 года, когда гитлеровцы вели бои на подступах к Москве, в сталинских застенках были расстреляны 25 видных военачальников, специалистов разных отраслей военного дела, конструкторов оружия.

Репрессии привели почти к полной смене командного и политического состава армии и флота, в большинстве случаев эта смена проходила многократно. К лету 1941 года около 75 процентов командиров и 70 процентов политических работников находились в своих должностях менее года. Около 85 процентов командного состава было моложе 35 лет. Из Вооруженных Сил исчезали талантливые и способные командиры. За четыре с половиной предвоенных года, например, в Западном (Белорусском) военном округе сменилось четыре, в Киевском -- пять, Закавказском -- шесть, Ленинградском -- семь командующих войсками. Подобное происходило в каждом звене управления Вооруженными Силами СССР. Из армии были устранены носители передовых взглядов в теории и практике военного искусства и военного строительства, утвердилась монополия маршалов К. Е. Ворошилова, С. М. Буденного, Г. И. Кулика и им подобных, чья неспособность понимать насущные проблемы военного дела ныне хорошо известна.

В Вооруженных Силах СССР почти не осталось людей, которые могли бы отстаивать и развивать передовые военные идеи, воплощать их в жизнь. Вместо серьезного осмысления теории и практики военного строительства в СССР и других странах насаждался "классовый подход". Осуждая тех, кто требовал вместо кавалерии создавать крупные механизированные соединения, нарком обороны Ворошилов предупреждал, что такую же позицию занимают генеральные штабы буржуазных армий. "Мы стоим на иной точке зрения, -- говорил он в докладе о 20-летнем юбилее Красной Армии. -- Мы убеждены, что наша доблестная конница еще не раз заставит о себе говорить, как о мощной и победоносной Красной кавалерии".

Эта линия наркома обороны упорно проводилась в жизнь. В 1935 году число кавалерийских дивизий увеличилось вдвое, весной следующего года были созданы Красные казачьи войска. В 1938 году уже имелось 32 ка

валерийские дивизии. Лишь под влиянием опыта военных действий в Европе и на Дальнем Востоке, воспринятого с запозданием, численность их сократилась до 13 дивизий.

Случилось то, чего в свое время опасался М. В. Фрунзе. После утверждения в должности председателя Реввоенсовета Республики и народного комиссара обороны СССР в января 1925 года в докладе на пленуме ЦК партии он предупреждал: "Многие из наших товарищей, и, я думаю, особенно те, которые побывали на фронтах гражданской войны, вероятно, живут настроениями, созданными эпохой гражданской войны. Я утверждаю, что эти настроения очень опасны, так как война, которая будет в дальнейшем, будет не похожа на гражданскую войну... Но по технике, по методам ведения ее это не будет война, похожая на нашу гражданскую войну. Мы будем иметь дело с великолепной армией, вооруженной всеми новейшими техническими усовершенствованиями, и если мы в нашей армии не будем иметь этих усовершенствований, то перспективы могут оказаться для нас весьма и весьма неблагоприятными".

Большинство советских военачальников с пониманием восприняли идеи М. В. Фрунзе. Развитие военной промышленности позволило начать техническое перевооружение Красной Армии. В 1929 году в СССР был сформирован опытный механизированный полк, развернутый в следующем году в механизированную бригаду. В 1932 году на ее базе создается первый в мире механизированный корпус. Это соединение имело две механизированные и одну стрелково-пулеметную бригады, отдельный зенитно-артил-лерийский дивизион и насчитывало более 500 танков и 200 автомобилей. К началу 1936 года в Красной Армии уже имелось 4 механизированных корпуса, 6 отдельных механизированных бригад, 6 отдельных танковых полков, 15 механизированных полков в составе кавалерийских дивизий, 83 танковых батальона и роты в составе стрелковых дивизий.

В 1939 году механизированные корпуса были расформированы. Это означало окончательную победу линии Ворошилова, ближайшего соратника Сталина по разгрому Красной Армии.

Советско-финляндская война, победы Гитлера в Западной Европе, боевые действия Красной Армии по отражению японской агрессии на реке Халхин-Гол разоблачили несостоятельность Ворошилова и сторонников его "линии". Вместо Ворошилова наркомом обороны был назначен мар

шал С. К. Тимошенко, посредственный военачальник, панически боявшийся Сталина. Он принял срочные меры по восстановлению боеспособности армии, извлечению уроков из опыта последних военных событий. В середине 1940 года стали создаваться 9 механизированных корпусов, в феврале -- марте следующего года началось формирование еще 20 механизированных корпусов. Но время было безвозвратно потеряно.

Сталинский террор, преступное ослабление армии сыграли большую роль в том, что Гитлер решил напасть на Советский Союз и предпринял для этого необходимые приготовления. Обстановка всеобщего страха и подозрительности, неограниченный ничем режим личной власти Сталина парализовали инициативные действия советских должностных лиц, ответственных за безопасность страны. Все предупреждения на этот счет отвергались как провокационные, как происки "классового врага". Хотя советская разведка обладала достоверными сведениями о планах противника, времени нападения, боевом и численном составе армии, вооружении Германии и ее союзников, однако в угоду взглядам Сталина ее данные искажались. Особенно усердствовали в этом начальник главного разведывательного управления Генерального штаба генерал Ф. И. Голиков и народный комиссар государственной безопасности Л. П. Берия.

Пагубные последствия имело пренебрежение к опыту германской армии, "секретам" ее побед. Не придали этому серьезного значения ни нарком обороны С. К. Тимошенко, ни новый начальник Генерального штаба генерал Г. К. Жуков, возглавлявший его с февраля 1941 года.

По воспоминаниям В. А. Новобранеца, начальника информационного отдела разведуправления Генерального штаба Красной Армии в 1940--1941 годах, однажды советским разведчикам удалось заполучить из Франции "Официальный отчет французского Генерального штаба о франко-германской войне 1939--1940 гг.". Его лично вручил нашему военному атташе начальник Генштаба французской армии генерал Гамелен. При этом, -- пишет В. А. Новобранец, -- он сказал: "Возьмите, изучайте и смотрите, чтобы и вас не постигла такая же судьба".

Ценность документа определялась тем, что "в нем была показана вся немецкая армия до каждой дивизии и части (больше сотни дивизий) -- их состав, вооружение, нумерация и группировка. На схеме был изображен весь ход боевых действий с первого до последнего дня войны".

Из документа следовало, "что же нового в оперативном искусстве дали немцы, где и в чем секрет их молниеносной победы. Почему такая крупная страна, как Франция, Пыла разгромлена в течение одного месяца?". На основе изучения документа группой офицеров был представлен начальнику Генерального штаба Г. К. Жукову доклад "О франко-немецкой войне 1939--40 гг."

Как же воспринял Г. К. Жуков доклад разведчиков? "Ответ получили такой, -- вспоминал В. А. Новобранец, -- что о нем стыдно писать. На нашем докладе стояла резолюция Жукова: "Мне это не нужно. Сообщите, сколько израсходовано заправок горючего на одну колесную машину"".

Трагедию усугубило Телеграфное агентство Советского Союза. 14 июня, за неделю до нападения Германии на СССР, оно официально опровергло широко распространившиеся "в английской и вообще в иностранной печати... слухи о близости войны между СССР и Германией". Страна и армия были окончательно дезориентированы о действительном положении своей страны.

Лишь в ночь на 22 июня 1941 года, когда немецкие дивизии уже изготовились для атаки советской границы, Сталин разрешил привести в боевую готовность войска западных приграничных округов. Но к началу войны они не успели подняться по тревоге, рассредоточиться, занять боевые позиции. Войска были застигнуты врасплох.

За первые часы войны противник нанес массированные удары по 66 аэродромам приграничных округов, уничтожив около 1200 самолетов, из них на земле -- свыше 800 и в воздушных боях -- около 400 самолетов. Только Западный и Прибалтийский военные округа потеряли почти половину своей авиации. В течение нескольких часов, пока противник истреблял на земле самолеты, командование Прибалтийского военного округа запрещало своим летчикам подниматься в небо для отражения вражеских атак. Все же за этот день советские летчики совершили около шести тысяч боевых вылетов и сбили свыше двухсот самолетов противника. Были случаи, когда, израсходовав боеприпасы, они таранили вражеские машины.

К исходу дня 22 июня танковые и моторизованные соединения противника прорвались на глубину от 20 до 35, а местами до 50 километров. За неделю наступления на флангах Западного фронта немецкие танкисты замкнули кольцо окружения, соединившись в районе Минска. К западу от столицы Белоруссии образовался "котел", в кото

ром оказались основные силы Западного фронта. Часть окруженных прорвалась к своим, другие пали в бою или укрылись в лесах и стали партизанами, но большинство оказалось в немецком плену. В сводке германского верховного командования от 11 июля сообщалось, что в результате сражения за Белосток и Минск было взято в плен около 329 тысяч человек, в том числе несколько генералов, захвачено 3332 танка, 1809 орудий и другие военные трофеи.

К середине июля противник нанес тяжелое поражение советским войскам первого стратегического эшелона и продвинулся на северо-западном направлении до 400--450, на западном -- от 450 до 600 и на юго-западном направлении --от 300 до 350 километров. На оккупированной территории осталось около 200 складов с горючим, боеприпасами, вооружением. Соотношение сил продолжало меняться в пользу противника. На обширном пространстве западнее Смоленска советские войска постигла еще одна катастрофа. Здесь были окружены и в начале августа оказались в плену 310 тысяч красноармейцев, гитлеровцы захватили свыше трех тысяч танков и приблизительно столько же орудий. В это же время в районе Умани, Новоархангельска и Первомайска (Украина) была пленена окруженная группировка 6-й и 12-й армий Юго-Западного фронта в составе 103 тысяч человек, 317 танков и 858 орудий.

Попытки советского командования исправить положение на фронте оканчивались, как правило, неудачей. Плохо работали телеграфные линии и узлы государственной и войсковой связи. Штабы имели слабое представление о боевой обстановке. Господство в воздухе немецкой авиации затрудняло или делало невозможным взаимодействие войск. Все это ослабляло контрудары Красной Армии, обесценивало результаты героического сопротивления разрозненных частей и соединений.

Неудовлетворительным был уровень стратегического руководства войсками. Еще в июле работники Генерального штаба во главе с Г. К. Жуковым пришли к выводу, что в ближайшее время противник не рискнет наступать на Москву, поскольку группа немецких армий "Центр" имеет опасно открытые фланги, особенно со стороны нашего Центрального фронта. Генштаб пришел к выводу, что в ближайшее время немцы попытаются разгромить этот фронт. "Если это произойдет, -- считал Жуков, -- то немецкие войска получат возможность выйти во фланг и тыл

нашему Юго-Западному фронту, разгромят его и, захватив Киев, обретут свободу действий на Левобережной Украине".

Выводы и предложения Генштаба 29 июля Жуков доложил верховному главнокомандующему. Реакция Сталина была резко отрицательной. Особенно большой гнев вызвало предложение оставить Киев, а весь Юго-Западный фронт отвести за Днепр и предпринять другие меры по предотвращению катастрофы. Жуков был снят с должности начальника Генерального штаба.

Последующие попытки Жукова предупредить Сталина о надвигавшейся катастрофе были оставлены без внимания. Самые худшие его опасения оправдались. В середине сентября танковые дивизии противника завершили окружение четырех армий Юго-Западного фронта. Лишь после этого, 19 сентября, по приказу Ставки советские войска оставили Киев. Но было уже поздно. Из вражеского кольца удалось вырваться немногим. В сводке германского командования по поводу этой катастрофы сообщалось о пленении 665 тысяч красноармейцев и захвате 3718 орудий, 884 танков.

Неожиданной, непредвиденной оказалась для советского командования и такая крупномасштабная операция, как операция "Тайфун", названная гитлеровским руководством "решающим сражением года". В ходе ее проведения противник рассчитывал нанести советским войскам сокрушительное поражение, захватить Москву и с триумфом закончить "молниеносную войну". Для этой цели предназначались силы, значительно превосходившие войска западного направления. Но ни Ставка Верховного главнокомандования Вооруженных Сил СССР, ни фронтовое командование не смогли определить ни замысел, ни боевой и численный состав группировки противника, ни направления его главного удара.

Наступление началось 30 сентября из района Шостки в направлении Орла против Брянского фронта и 2 октября из районов Рославля и Духовщины --против Западного и Резервного фронтов. Противник достиг ошеломляющего успеха: к 7 октября ему удалось окружить четыре армии Западного и Резервного фронтов под Вязьмой и две армии Брянского фронта южнее Брянска. Окруженные отвлекли на себя огромные силы противника, предназначенные для наступления на Москву. Но их сопротивление продолжалось недолго. В сводке германского командования сообщалось, что русские потеряли 663 тысячи человек пленными,

немецкие трофеи составили 1242 танка и 5412 орудий.

Эта катастрофа поставила страну в отчаянное положение. 7 октября Сталин поручил Берия через каналы своего ведомства выяснить условия для заключения с Германией мира, подобного Брестскому миру 1918 года. Однако Гитлер, надеясь на скорое падение Москвы, на близкую победу, отказался вести переговоры с СССР.

За первые пять месяцев войны германские войска вторглись в пределы СССР на глубину от 850 до 1200 километров, блокировали Ленинград, находились в опасной близости к Москве, захватили большую часть Донбасса и Крыма. Занятая врагом территория превышала 1,5 миллиона квадратных километров. На ней перед войной проживало 74,5 миллиона человек.

Советские войска понесли потери, невиданные в истории войн. Они были дважды обескровлены. От довоенной армии практически ничего не осталось. До 1 декабря 1941 года СССР потерял убитыми, без вести пропавшими и пленными 7 миллионов человек, около 22 тысяч танков, до 25 тысяч боевых самолетов.

Сталин и адепты его режима особо позаботились о том, чтобы снять с себя всякую ответственность за поражения, потери. С этой целью в начале июля 1941 года суду военного трибунала были преданы командующий Западным фронтом генерал Д. Г. Павлов и вместе с ним группа генералов Западного, Северо-Западного и Южного фронтов. Они были объявлены виновниками поражения и расстреляны. А чтобы народ помнил, что Сталин не только не виновен в поражениях, но и карает виновников, то сам распорядился подписанное им же постановление по этому вопросу "прочесть во всех ротах, батареях, эскадронах и авиаэскадрильях". С ним были обязаны познакомиться и работники промышленных предприятий, производящих оборонную продукцию.

Вскоре сталинская месть обрушилась на красноармейцев, оказавшихся в плену. 16 августа 1941 г. вместе с членами Ставки Сталин подписал приказ No 270. Из него следовало, что виновниками поражений, сдачи позиций врагу являлись "неустойчивые, малодушные, трусливые элементы", которые, как утверждалось в приказе, "имеются не только среди красноармейцев, но и среди начальствующего состава" вплоть до командующих армиями. Приказ Ставки требовал от окруженных "драться до последней возможности, чтобы пробиться к своим", а если они "предпочтут сдаться в плен -- уничтожать их всеми

средствами, как наземными, так и воздушными". Наказанье грозило и их близким: семьи пленных командиров и политработников подвергались аресту, семьи рядовых красноармейцев лишались "государственного пособия и помощи".

За время войны в немецком плену оказалось свыше 5,7 миллиона советских военнослужащих, из которых 3,9 миллиона попали в фашистскую неволю в 1941 году. В числе пленных оказалось более 50 генералов. Бесправие, голод, истязания в сочетании с фашистской политикой геноцида привели к массовой гибели людей. К февралю 1942 года в немецком плену в живых осталось 1,1 миллиона человек.

Через Международный Красный Крест воюющие страны помогали своим военнослужащим, оказавшимся в плену: присылали медикаменты, продовольствие, одежду, поддерживали морально. Но это не распространялось на советских военнослужащих, поскольку СССР не подписал Женевскую конвенцию 1929 года об обращении с военнопленными (Германия подписала этот документ в 1934 году). В отличие от правительств других стран, в том числе и гитлеровского, Советское правительство объявило красноармейцев, попавших в плен, не военнопленными, а предателями, преступниками, вследствие чего Международный Красный Крест не получал средства на их содержание.

Мучения советских граждан не кончались и после освобождения из плена. На Родине их ожидало новое испытание: недоверие, подозрительность, лагеря, тюрьмы. Для проверки бывших военнослужащих Красной Армии, вернувшихся из плена или вырвавшихся из вражеского окружения, по постановлению Государственного Комитета Обороны от 27 декабря 1941 года были созданы специальные лагеря НКВД СССР. Непосредственно проверкой освобожденных из плена занимались органы контрразведки -- особые отделы НКВД. В апреле 1943 года эти органы были возвращены в систему наркоматов обороны и военно-морского флота (в которых состояли до июля 1941 года), но уже под устрашающим названием -- "Смерш" ("Смерть шпионам"). Где и сколько они поймали действительных шпионов -- разве что самому Богу известно. Но вот в ходе проверки освобожденных из плена они доказали, что хлеб ели не даром. Присвоенное им новое официальное наименование ориентировало их на розыск врагов определенного качества -- шпионов. Ведь шел 1943 год, началось

освобождение из-под оккупантов больших масс населения и военнопленных.

К 1 октября 1944 года через спецлагеря НКВД прошло 354 592 бывших военнослужащих Красной Армии, вышедших из окружения или освобожденных из плена, в том числе 50441 офицер. После проверки около 250 тысяч человек были переданы в Красную Армию, из них около 18,4 тысячи, включая около 16,2 тысячи офицеров, поступили в штурмовые батальоны. Их было сформировано ровно 20, по 920 человек в каждом. Лишь немногие штурмовики выходили из боя живыми. Их -- артиллеристов, летчиков, танкистов, пехотных командиров --Красной Армии катастрофически не хватало. А их со штыками наперевес бросали штурмовать высотки, укрепления противника. В октябре 1944 года в спецлагерях НКВД формировалось еще четыре штурмовых батальона.

Чем дальше продвигались на Запад советские воины, тем больше становилось спецлагерей и прибавлялось работы "Смершу". Проверялись не только освобожденные из плена, но и все население, пережившее немецко-фашистскую оккупацию. На территории Германии и ее союзников к ним прибавились угнанные в неволю советские граждане, в основном молодежь --юноши и девушки. Они проверялись как репатрианты. Через спецлагеря НКВД "Смерш" пропустил даже бывших узников фашистских лагерей смерти.

В победные дни мая 1945-го председатель ГКО, он же верховный главнокомандующий, он же председатель Совнаркома СССР, он же секретарь ЦК ВКП (б), он же нарком обороны СССР, товарищ Сталин приказал командующим войсками 1-го и 2-го Белорусских, 1-го, 2-го, 3-го и 4-го Украинских фронтов, еще не остывших от недавних боев, сформировать сто лагерей по десять тысяч человек в каждом для размещения и содержания бывших военнопленных и репатриируемых советских граждан. Проверка их была возложена на органы контрразведки "Смерш", комиссии НКВД и НКГБ.

Не у всех безвинных людей эта "проверка" кончалась счастливо. Были полицаи, перебежчики, действительные предатели, кто сознательно перешел на службу врагу. Но для многих "проверка" означала продолжение страданий. Так случилось, например, с генералом Павлом Григорьевичем Понеделиным, бывшим командующим 12-й армией.

В августе 1941 года, будучи тяжело раненным, в бессознательном состоянии под Уманью он попал в плен.

В том же году по ложному докладу заочно его приговорили к расстрелу. В гитлеровских лагерях Понеделин держался мужественно. Когда изменивший Родине генерал Власов предложил ему сотрудничать с гитлеровцами, он плюнул ему в лицо. После освобождения из плена Понеде-лина арестовали, и в мае 1945-го он вновь оказался в лагере, но теперь уже советском. После нескольких лет лагерей Понеделин написал ходатайство Сталину о помиловании. Но в 1950 году его вновь судили и еще раз приговорили к расстрелу.

Летчик, старший лейтенант Михаил Петрович Девя-таев, совершил 180 боевых вылетов, сбил девять самолетов противника. 13 июля 1944 года его истребитель был подбит. Раненый летчик попал в плен. Фашисты направили его в концлагерь на острове Узедом, что в Балтийском море, где находился один из филиалов ракетного центра фон Брауна и откуда стартовали ракеты ФАУ. База, где военнопленные вели строительные работы, тщательно охранялась. Фашисты испытывали здесь бомбардировщик "хейнкель-III", специально подготовленный для запуска ракет, намереваясь достать до Москвы и даже до Нью-Йорка. При подготовке очередного полета, 8 февраля 1945 года Девятаев угнал этот самолет в расположение советских войск, прихватив с собой еще девять своих товарищей. Он надеялся, что свои воспользуются его сведениями и нанесут удар по базе, а может быть выбросят десант в расположение военнопленных. Но люди из "Смерша", которые "проверяли" Девятаева, не поверили ему. Он стал узником сталинского лагеря. Лишь спустя 12 лет подвиг М. П. Девятаева был оценен по достоинству. В 1957 году ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

Иной была участь английских и американских военнопленных. На территории Германии их было около 235,5 тысячи человек. За время войны лишь около 8,4 тысячи из них, или 3,5 процента от всей численности американских и английских военнопленных, умерли от болезней и ран. На их родине им не угрожали за плен каким-либо наказанием. Напротив, правительства через Международный Красный Крест делали все, чтобы обеспечить выживание в плену своих соотечественников, сохранить их для отечества, для семьи. Среди английских и американских пленных не нашлось предателей, как и не было изменнических формирований, подобных русской освободительной армии генерала Власова. Не имелось таких формирований немецких военнопленных, пребывавших в советском плену.

В отличие от СССР, народы других стран знают историю своих воинов, попавших в плен. Правительство Федеративной Республики Германии еще в 1957 году приняло решение написать историю немецких военнопленных. Над ней работала специальная научная комиссия в составе большой группы историков. В свет вышло 22 тома, в которых на основе большого фактического материала в целом объективно освещалось положение немецких военнопленных в тех 20 странах, где они находились.

Органы контрразведки с самого начала войны фактически стали орудием идеологического террора. Был установлен жесткий контроль за всеми, кто пытался разобраться в причинах поражений Красной Армии. Таких людей репрессировали за "распространение пораженческих настроений", "ложных слухов", объявляли "паникерами". Так, за доверительные беседы с сослуживцами о возможных ошибках командования в стратегических вопросах был обвинен в "пораженчестве", заключен в тюрьму, где и погиб, крупный военный ученый, автор капитального труда о стратегическом развертывании вооруженных сил, генерал В. А. Меликов.

Чтобы подобным репрессиям придать видимость законности, Президиум Верховного Совета СССР 6 июля 1941 года принял указ "Об ответственности за распространение в военное время ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения". По приговору военного трибунала виновные карались тюремным заключением на срок от двух до пяти лет, если это действие по своему характеру не влекло за собой по закону более тяжкого наказания.

В директиве партийным и советским организациям прифронтовых областей от 29 июня 1941 года СНК СССР и ЦК ВКП (б) потребовали "организовать беспощадную борьбу со всякими... паникерами, распространителями слухов". "Все коммунисты, -- говорилось в ней, -- должны знать, что враг коварен, хитер, опытен в обмане и распространении ложных слухов". Положения директивы о борьбе "со слухами" почти дословно повторил Сталин в речи по радио 3 июля.

Несмотря на всеобщую и повсеместную волну патриотизма (просьбы о добровольной отправке на фронт, массовая запись в народное ополчение, своевременное проведение мобилизации военнообязанных, патриотические митинги и т. д.), высшее политическое и государственное руководство СССР приняло меры, с тем чтобы отразить "контрреволюционные выступления" в Москве и прилегаю

щих к ней районах. В связи с этим заметно менялись задачи истребительных батальонов -- добровольческих формирований трудящихся, созданных в соответствии с постановлениями Политбюро ЦК ВКП (б) и СНК СССР от 24 июня 1941 года для охраны предприятий и учреждений и борьбы с парашютными десантами и диверсантами противника. Постановлением от 9 июля "О мероприятиях по борьбе с десантами и диверсантами противника в Москве и прилегающих районах" Государственный Комитет Обороны поставил их первоочередной задачей "борьбу с возможными контрреволюционными выступлениями".

Были приняты меры по усилению идеологического контроля. В конце июня 1941 года у населения были изъяты радиоприемники и сданы на хранение в местные отделения связи. Лишь в конце войны, по постановлению СНК СССР от 14 марта 1945 года, их возвратили прежним владельцам. Еще раньше, 24 июня, по постановлению СНК СССР и ЦК ВКП (б) было образовано Советское информационное бюро (Совинформбюро), в котором сосредоточивалось руководство всей работой по освещению международной и внутренней жизни СССР, событий и военных действий на фронтах. Вся информация, поступавшая из этого учреждения в советские и зарубежные газеты, журналы, радиостанции, советские посольства и общественные организации, тщательно просеивалась через идеологическое сито сталинизма. В результате она становилась малопригодной для понимания действительного хода событий.

Основные направления идеологической работы определялись лично Сталиным. Почти в каждом своем выступлении в годы войны он пытался отвести от себя ответственность за бедствия страны. В речи по радио 3 июля 1941 года Сталин утверждал, будто заключение советско-германского договора о ненападении было "выигрышем" для СССР, "проигрышем" для Германии. В докладе о 24-й годовщине Октябрьской революции катастрофические поражения на фронте он представил всего лишь как "временные неудачи Красной Армии", первопричина которых была "в отсутствии второго фронта в Европе против немецко-фашистских войск" (за что, разумеется, ответственность несли Великобритания и США). "Другая причина временных неудач нашей армии, -- подчеркивалось в докладе, --состоит в недостатке у нас танков и отчасти авиации". Виновника этого "недостатка" Сталин не указал.

Видимо, полагал: каждый советский гражданин в том увидит свою вину сам. Оба аргумента показались Сталину настолько убедительными, что повторялись им до конца войны и свыше четырех десятилетий после ее окончания повторялись советскими историками.

По любому вопросу мнение Сталина было, как правило, решающим. Порой это имело тяжелые последствия. Так произошло, например, с планом обороны страны. Перед войной его обсуждали трижды, но дважды Сталин отверг предложения Генерального штаба, считавшего, что в случае агрессии Гитлер нанесет главный удар на западном (смоленско-московском) направлении. У Сталина мнение было иное: еще в гражданскую войну он усвоил, что Германии нужен хлеб Украины, уголь Донбасса. Поэтому по настоянию Сталина был разработан третий вариант плана, исходивший из предположения, что главный удар германской армии следует ждать на юго-западном направлении. В соответствии с этим распределялись и силы Красной Армии. Когда же весной 1941 года обнаружилось, что главные силы немецкой армии сосредоточены для удара на западном направлении, никто из военных уже не рискнул доложить Сталину о его просчете.

Фактически прекратилась коллективная работа органов, во главе которых стоял Сталин. По воспоминаниям Г. К. Жукова, Ставку Верховного Главнокомандования и Государственный Комитет Обороны как высший орган власти в стране Сталин представлял единолично, используя Генеральный штаб в качестве своего рабочего органа. А это влекло ошибочные решения с тяжелыми для страны последствиями. Все военные познания Сталина, как отмечал в одном из писем Жуков, "были сугубо дилетантские". Происшедшая в годы войны концентрация в руках Сталина всей полноты высшей власти в партии и государстве означала возведение некомпетентности и безответственности в главную, определяющую черту руководства великой державой.

Минуло более трех месяцев с начала войны, когда Сталин согласился назначить на 10 октября пленум ЦК ВКП (б). Предполагалось рассмотреть военное положение, вопросы партийной и государственной работы в интересах обороны страны. Уже со всех концов, даже с фронта, в Москву прибыли члены ЦК, однако накануне открытия пленум отложили, и собрался он лишь через два года и четыре месяца -- 27 января 1944 года, хотя по уставу полагалось "не менее одного пленарного заседания в 4 меся

ца". Сталин пренебрег и сроками созыва съездов ("не реже одного раза в 3 года"), выказав пренебрежение к уставу партии. Очередной, XIX, съезд он собрал лишь в 1952 году -- через более чем 13 лет после предыдущего.

Утвердившийся в стране тоталитарный режим, наиболее рельефным выражением которого стала ничем не ограниченная власть Сталина, свел к простой формальности дееспособность Советов депутатов трудящихся, профсоюзов, комсомола, всех общественных организаций. Пагубные последствия такого положения особенно жестоко проявились, как только на страну обрушилась лавина вражеских армий. Для мобилизации всех сил и средств страны на борьбу с немецко-фашистской агрессией требовались иные органы, способные эффективно действовать, не подрывая режима личной власти Сталина. Его адепты считали, что таковыми должны стать маленькие диктаторы, которые были бы послушными исполнителями воли большого диктатора и которых этот большой диктатор мог бы устранить в любой подходящий момент, как несоответствующих Конституции СССР.

Вечером 30 июня три члена политбюро ЦК ВКП (б) -- В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, А. И. Микоян и три кандидата в члены политбюро -- Л. П. Берия, Н. А. Вознесенский, Г. М. Маленков, в отсутствие И. В. Сталина, находившегося в состоянии крайней растерянности или даже прострации, договорились о создании Государственного Комитета Обороны под председательством Сталина. Сталин согласился, чтобы вместе с ним в ГКО вошли Молотов (заместитель председателя), Берия, Ворошилов, Маленков (в последующем состав ГКО менялся) .

В руках ГКО была сосредоточена "вся полнота власти в государстве", как говорилось в постановлении о его создании, "ввиду создавшегося чрезвычайного положения и в целях быстрой мобилизации всех сил народов СССР для проведения отпора врагу, вероломно напавшему на нашу Родину".

Никогда еще -- ни до, ни после войны -- в стране не имелось органа с такими неограниченными полномочиями, существовавшего, вопреки Конституции СССР, свыше четырех лет. Иногда его уподобляют Совету Рабочей и Крестьянской Обороны времени гражданской войны. Но такое сравнение несостоятельно. Создание последнего было оформлено юридически безупречно, да и сфера его

полномочий, как чрезвычайного органа, была строго ограничена.

Оставление противнику обширной территории, потеря не поддававшихся учету национальных богатств, беспрерывное отступление в глубь страны, легкость, с какой противник одерживал победу за победой, начинали порождать поголовное отчаяние и неверие. Спасти положение могла твердая и решительная власть. С целью ее создания Государственный Комитет Обороны в конце октября -- ноябре 1941 года учредил более чем в 60 городах прифронтовой полосы (на Кавказе -- в 1942 году) чрезвычайные органы власти -- городские комитеты обороны, возглавляемые первыми секретарями обкомов или горкомов ВКП (б). Через своих уполномоченных и оперативные группы комитеты обороны руководили мобилизацией населения и материальных ресурсов на строительство оборонительных рубежей, создание народного ополчения и других добровольческих формирований, организовывали производство и ремонт боевой техники и вооружения на местных предприятиях.

Хотя в комитеты обороны входили всего 4--5 ответственных лиц (председатель областного или городского совета -- в качестве заместителя, военный комиссар области или города, военный комендант, начальник местного управления НКВД), они проявили себя как действенные органы власти. В своей работе городские комитеты обороны опирались на аппарат обкома или горкома партии.

Военные поражения тяжело отражались на морально политическом состоянии армии и флота, порождали растерянность, подрывали доверие к руководителям государства. Нарастал глубокий кризис официальной идеологии -- сталинизма. Каждый день приносил убедительные доказательства большого обмана, лежавшего в основе пропаганды о необыкновенной силе Красной Армии, ее способности разгромить любого противника так называемой "малой кровью", держать советскую границу "на замке", а того, кто нападет на СССР, бить на его же территории. На памяти всех была та самая "дружба" Сталина и Гитлера, ради которой поступились многим. Речь Сталина по радио 3 июля лишь на несколько дней вселила надежду на перелом в войне.

Чтобы предотвратить развитие кризиса тоталитарной идеологии, который безусловно благоприятствовал бы планам Гитлера, требовались чрезвычайные меры. Но -- ка

кие? Обратились к опыту недавно прошедших лет. Вспомнился 1937 год. Тогда положение тоже оказалось тревожным. После насилия над многомиллионным крестьянством в период коллективизации и затем организованного Сталиным голода, не было уверенности в том, как поведет себя армия, состоявшая на 70--80 процентов из крестьянских сынов. Имелась и другая причина для тревоги за армию: только что в тайниках сталинского режима оформился чудовищный по масштабам план ликвидации командного и политического состава Красной Армии и Военно-Морского Флота, заподозренного в нелояльности. Боялись армии. Не было уверенности в том, как отнесется она к погрому в своих рядах и в стране.

10 мая 1937 года, за две недели до начала массовых репрессий в армии и на флоте, был учрежден институт военных комиссаров. На работу в качестве комиссаров ЦК ВКП (б) мобилизовал большую группу коммунистов, главным образом рабочих и партийных работников. Одновременно на должности комиссаров были выдвинуты строевые командиры из числа коммунистов. Через три года и три месяца, 12 августа 1940 года, после того как погром в виде незаконных массовых репрессий удался и армия держалась смиренно, институт военных комиссаров упразднили. В указе Президиума Верховного Совета СССР по этому вопросу отмечалось, что "институт комиссаров уже выполнил свои основные задачи", что "командные кадры Красной Армии и Военно-Морского Флота за последние годы серьезно окрепли". Теперь-то мы знаем, как они "серьезно окрепли" в 1937--1940 годах.

К этому опыту обратились, когда опасность исходила от теперь уже реального, а не, как прежде, мнимого врага. В соответствии с постановлением Политбюро ЦК ВКП (б) и указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 июля 1941 года армейские и флотские органы политической пропаганды реорганизовывались в политические отделы. В полках, дивизиях, на кораблях, в штабах, военно-учебных заведениях и учреждениях Красной Армии вместо заместителя командира (начальника) по политической части вводилась должность военного комиссара, а в ротах, батареях, эскадронах -- политического руководителя (политрука).

Согласно положению, утвержденному Президиумом Верховного Совета СССР, военному комиссару предоставлялись широкие полномочия. Как "представителю партии и правительства", ему поручалось "своевременно сигнали

зировать Верховному командованию и правительству о командирах и политработниках, недостойных звания командира и политработника и порочащих своим поведением честь Рабоче-Крестьянской Красной Армии". Комиссар обязан был не только "всемерно помогать командиру", но и "строго контролировать проведение в жизнь всех приказов высшего командования". Приказы по полку, дивизии, учреждению были действительны лишь в том случае, если они подписывались командиром и комиссаром. Комиссар руководил политорганами, партийными и комсомольскими организациями войсковых частей. Широкими полномочиями обладал и политрук подразделения.

Согласно утвержденному Президиумом Верховного Совета СССР положению, военные комиссары всех уровней действовали независимо от военного командования. "Политрук, -- говорилось в положении, -- подотчетен в своей работе комиссару полка, комиссар полка -- комиссару дивизии, комиссар дивизии -- Военному совету армии и Главному политическому управлению Красной Армии". Последнее, как известно, работало на правах военного отдела ЦК ВКП (б).

Одной из главных задач комиссара являлось воспитание у воинов таких качеств, как отвага, смелость, хладнокровие, инициатива, презрение к смерти и "готовность биться до победного конца против врагов нашей Родины". Такие же качества должен был проявлять и сам комиссар. "В наиболее опасные моменты боя, -- говорилось в положении о военных комиссарах, -- военный комиссар обязан личным примером храбрости и отваги поднять боевой дух войсковой части и добиться безусловного выполнения боевого приказа".

От комиссара требовалось "вести беспощадную борьбу с трусами, паникерами и дезертирами, насаждая твердой рукой революционный порядок и воинскую дисциплину". Чтобы "в корне пресекать всякую измену", которую Сталин, как известно, видел едва ли не всюду, военный комиссар был обязан свои действия "координировать" с органами контрразведки -- особыми отделами НКВД СССР.

Введение института военных комиссаров принижало роль командиров в руководстве войсками, отражало недоверие к ним. Это, разумеется, не могло дать серьезных положительных результатов. На те почти 15 месяцев, пока существовал институт военных комиссаров приходятся самые тяжелые поражения Красной Армии ее самые

большие потери. Именно за это время противник достиг наивысших успехов на советско-германском фронте. Гитлеровские армии достигли Волги и Главного Кавказского хребта. 9 октября 1942 года институт военных комис-саров был упразднен. Как отмечалось в указе Президиума Верховного Совета СССР по этому вопросу, "полностью отпала почва для существования системы военных комиссаров. Больше того, дальнейшее существование института военных комиссаров может явиться тормозом в улучшении управления войсками, а для самих комиссаров создает ложное положение".

Раздвоение власти происходило не только в армии, но и в управлении народным хозяйством. Большой стимул этому процессу дал XVIII съезд ВКП (б), предоставивший первичным партийным организациям "производственных предприятий, в том числе совхозов, колхозов и МТС..., право контроля деятельности администрации предприятия". Окончательно же эта тенденция оформилась на XVIII партийной конференции (февраль 1941 года), которая сочла необходимым, "чтобы партийные организации систематически влезали в дела промышленных предприятий, железных дорог, пароходств и портов". Конференция постановила в центрах с развитой промышленностью иметь "не одного, а несколько секретарей горкомов, обкомов, крайкомов, ЦК компартий союзных республик по промышленности, соответственно основным отраслям промышленности, имеющимся в городе, области, крае, республике, а также там, где это нужно, секретаря по железнодорожному транспорту и секретаря по водному транспорту".

Секретари партийных комитетов по отраслям промышленности возглавили вновь созданные отраслевые отделы, в том числе по отраслям военной промышленности -- танковой, авиационной, минометной, боеприпасов, вооружения. Эту систему чрезвычайных органов партийного руководства экономикой дополняли созданные в ноябре 1941 года по постановлению ЦК ВКП (б) политотделы машинно-тракторных станций (МТС) и совхозов, а также институт уполномоченных ГКО и парторгов ЦК ВКП (б) и нижестоящих партийных органов. С довоенной поры продолжали действовать политотделы на железнодорожном и водном транспорте.

Усиление партийного руководства экономикой, осуществление Советским государством разработанной ВКП (б) военно-экономической политики сыграло немалую роль

в том, что народное хозяйство СССР в целом выполнило свою основную задачу: преодолело трудности военной перестройки, увеличило производство оборонной продукции до размеров, необходимых для победы. Однако параллельное существование рядом с народными комиссариатами и местными органами Советской власти партийных структур управления народным хозяйством не избавляло от ошибок, а, напротив, являлось источником некомпетентных решений, осложнявших экономическую жизнь страны. В результате административно-командная система получила мощный импульс для своего процветания в будущем.

Широкие полномочия по управлению народным хозяйством порождали наихудшие методы партийного руководства экономической жизнью: субъективизм, волюнтаризм, формализм, компанейщину, митинговщину, а нередко и очковтирательство. В процессе принятия решений игнорировались реальные возможности предприятий, что порождало стремление выполнить план любой ценой, не считаясь с затратами ресурсов, физических и душевных сил людей. Сокрытию этих пороков служила идеология, требовавшая от трудящихся самопожертвования, которое не всегда вызывалось объективной необходимостью. Пренебрежение к человеку превратилось в норму жизни. Скудное питание, нехватка жилья и всего самого необходимого в сочетании с продолжительным рабочим днем подрывали здоровье людей.

Характерной чертой партийного руководства народным хозяйством стала демонстрация патриотической активности трудящихся. Поощрялись различные "движения", "инициативы", "почины". Особое предпочтение отдавалось "социалистическому соревнованию", которое якобы раскрывало величайшие творческие возможности рабочего класса, всех трудящихся. Пропагандировался голый энтузиазм, жертвой которого стала материальная заинтересованность работников. Все это, заслоняя реальные проблемы, рисовало картину интенсивной деятельности, показного благополучия, принижало роль специалистов, инженеров, работников науки в народном хозяйстве. Обстановка страха, царивший в стране произвол, незаконные репрессии исключали всякую возможность разоблачения мифа о подобных "преимуществах" социалистической экономики, сдерживавших рост общественного производства.

Несмотря на это, даже при таком отягчающем факторе, как потеря больших производственных мощностей

в результате оккупации советской территории в 1941 -- 1942 годах, СССР выиграл экономическое противоборство с Германией и ее сателлитами. СССР произвел больше своего противника автоматов -- в 4,7 раза, пулеметов -- и 1,4 раза, орудий всех видов и калибров -- в 1,5 раза, минометов -- в 5 раз, танков и самоходно-артиллерийских установок -- в 2,2 раза, боевых самолетов -- в 1,1 раза.

Усилению боевой мощи СССР способствовали также поставки из США, осуществленные в соответствии с законом о ленд-лизе (официально он назывался "Акт содействия обороне США"). Помощь по ленд-лизу составила заметную часть от советского военного производства: самолетов -- около 10 процентов, танков и самоходно-артиллерийских установок -- 12 процентов, орудий -- около 2 процентов, паровозов -- 6,3 процента (от общего парка СССР). Никакому сравнению не поддается количество полученных автомобилей -- 401,4 тысячи единиц. В СССР поступило 2 миллиона 599 тысяч тонн нефтепродуктов, 422 тысячи полевых телефонов, свыше 15 миллионов пар обуви, около 69 миллионов квадратных метров шерстяных тканей, 4,3 миллиона тонн продовольствия. Общая стоимость помощи по ленд-лизу составила (с учетом транспортных расходов и услуг) около 11 миллиардов долларов.

Хотя режим личной власти Сталина, как, может быть, никакой другой тоталитарный режим, причинил своей стране страшные бедствия, народы СССР в час грозных испытаний дружно поднялись на защиту Отечества. Своевременно закончилась мобилизация военнообязанных, начавшаяся 23 июня. В течение недели было призвано 5,3 миллиона человек 1905--1918 годов рождения. В августе прошла мобилизация военнообязанных 1890--1904 и призывников до 1923 года рождения. Всего за время войны в Красной Армии служило около 31 миллиона человек примерно сорока возрастов (до 1927 года рождения включительно).

Свыше 20 миллионов советских граждан подали заявления с просьбой о зачислении в Красную Армию добровольцами. Однако по разным причинам (возраст, состояние здоровья, работа на оборонных предприятиях и др.) не все подобные просьбы удовлетворялись. Было сформировано народное ополчение, ставшее резервом действующей армии. Ополченцы отличились в обороне Киева, Ленинграда, Одессы, Москвы, Севастополя, Курска и других городов.

Кроме ополчения, за счет добровольцев создавались многие части и соединения Красной Армии. В их числе три женских авиационных полка -- 586-й истребительный, 587-й (впоследствии -- 125-й гвардейский) и 588-й (впоследствии -- 46-й гвардейский) бомбардировочные. Замечательным патриотическим свершением трудящихся Новосибирской и Омской областей, Алтайского и Красноярского краев стал 6-й (впоследствии -- 19-й гвардейский) Сибирский добровольческий стрелковый корпус. Большой вклад в укрепление Красной Армии внесли танкостроители Урала. Продолжением их трудового подвига стало формирование 30-го (впоследствии -- 10-го гвардейского) Уральского добровольческого танкового корпуса. Его боевой путь начался на курской дуге, закончился в столице Чехословакии Праге 9 мая 1945 года. На рассвете этого дня одним из первых в город прорвался танк No 23 63-й гвардейской танковой бригады гвардии лейтенанта Ивана Гончаренко. В этом последнем бою, когда до победы оставалось несколько часов, танк был подбит, отважный лейтенант погиб, остальные члены экипажа -- ранены. В память о дне освобождения чехословацкой столицы танк No 23 был установлен на высоком гранитном постаменте на Уездской площади в Праге, названной впоследствии площадью Советских танкистов.

С первого и до последнего дня войны в авангарде воюющего народа находилась партия коммунистов. ВКП(б) была поистине сражающейся партией. 80 процентов ее членов состояли в рядах вооруженных сил, партизанских отрядах или вели подпольную борьбу в тылу врага. Три миллиона из них, фактически каждый второй, пали в боях или погибли в результате лишений военных лет. Но численность партии не уменьшилась. За время войны около 3,3 миллиона человек были приняты в члены и около 5,1 миллиона -- кандидатами в члены партии. Основное пополнение партийных рядов (почти три четверти всех принятых в члены партии и две трети -- в кандидаты) шло в армии и на флоте. Численность ВКП(б) выросла с 3,8 миллиона человек в начале войны до 5,9 миллиона -- в конце войны. Это были честные люди, искренне исполнявшие свой гражданский и партийный долг. Их деятельность укрепляла авторитет партии как авангардной силы, движимой интересами народа. Однако характер внутренней жизни партии, способы ее деятельности как руководящей силы общества определяли не миллионы коммунистов, выносивших на своих плечах тяготы военного вре

мени, а, как и в 30-е годы, небольшая группа отобранных Сталиным и ответственных только перед ним партийных чиновников.

В бою и в труде рядом с коммунистами были комсомольцы. Это считалось естественным. Как и Коммунистическая партия, комсомол превратился в воюющую организацию, членство в которой обязывало первым идти туда, где тяжелей, где опасней. Но это не пугало молодежь. На фронте и в тылу за время войны в комсомол вступило около 12 миллионов юношей и девушек. 2,5 миллиона комсомольцев пополнили ряды ВКП(б). Более 3,5 миллиона комсомольцев были награждены боевыми орденами и медалями.

Являясь частью тоталитарной системы, комсомол не мог в полной мере раскрыть творческие возможности своей организации, страдал от заорганизованности, формализма. Партийные и комсомольские руководители нередко манипулировали настроениями и мнениями рядовых комсомольцев, их патриотическими помыслами. В практической работе, как часто случалось, энтузиазм молодежи искусственно стимулировался не столько ради действительного дела, сколько для того, чтобы еще раз продемонстрировать преданность "великому Сталину".

Народы СССР сознательно шли на жертвы и лишения ради победы над фашистскими захватчиками. Многие тысячи людей разных национальностей живо откликались на призывы руководителей партии и правительства оказать посильную помощь советским воинам. В созданные общественностью фонд обороны Родины и фонд Красной Армии трудящиеся добровольно отчисляли часть заработка, передавали семейные ценности, продовольствие, теплую одежду. За счет средств населения были построены и переданы защитникам Отечества более 2,5 тысячи боевых самолетов, несколько тысяч танков, артиллерийских орудий, более 20 подводных лодок и военных катеров, много другой боевой техники и вооружения.

Неоценимое значение имела народная забота о здоровье советских воинов. Общественность страны оказала широкую поддержку Всесоюзному и местным комитетам помощи по обслуживанию больных и раненых бойцов и командиров Красной Армии. Десятки тысяч добровольцев дежурили в военных госпиталях, на железнодорожных вокзалах, в речных портах, через которые проходили транспорты с больными и ранеными воинами. Чтобы помочь им, более 5,5 миллиона советских граждан регулярно

сдавали свою кровь, необходимую для успешного лечения.

Почти все способные к труду пенсионеры, домохозяйки, значительная часть подростков были вовлечены в народное хозяйство. Людские ресурсы страны быстро истощались. Осенью 1942 года они приблизились к критической отметке. К тому времени противником была оккупирована территория, на которой до войны проживало около 80 миллионов человек, или почти 42 процента населения страны. Только около четверти его (примерно 17 миллионов человек) были эвакуированы или мобилизованы в армию. Если в 1940 году в народном хозяйстве было занято 31,2 миллиона рабочих и служащих, то в 1942 году -- 18,4 миллиона. В составе рабочей силы в промышленности удельный вес женщин возрос с 38 процентов в 1940 году до 53 процентов в 1942 году, а молодежи в возрасте до 18 лет -- с 6 до 15 процентов.

Наряду с военными действиями жизненные силы народа, как и прежде, продолжал истощать сталинский ГУЛАГ, где наряду с действительными преступниками пребывала огромная армия ни в чем не повинных людей, объявленных "врагами народа". Значительную часть лагерных заключенных ГУЛАГа составляли осужденные за контрреволюционные преступления по печально знаменитой 58-й статье. В 1939 году их было 34,5 процента (от 1 317 195 человек), в 1940-м -- 33,1 процента (от 1344 408 человек), в 1941-м --28,7 процента (от 1500 524 человек), в 1942-м -- 29,6 процента (от 1 415 596 человек), в 1943-м -- 35,6 процента (от 983 974 человек), в 1944-м -- 40,7 процента (от 663 594 человек), в 1945-м -- 41,2 процента (от 715 506 человек).

Общее же количество заключенных к началу Великой Отечественной войны достигло поистине чудовищных размеров -- 2 миллионов 300 тысяч человек. За 1941--1944 годы в ГУЛАГ прибыло 2 миллиона 550 тысяч и убыло 3 миллиона 400 тысяч человек, в том числе 900 тысяч (в первые два года войны) в армию. На 21 декабря 1944 года в местах заключения НКВД СССР имелось 1 миллион 450 тысяч заключенных. Их труд применялся в промышленности, строительстве, на рудниках, лесозаготовках, входивших в систему НКВД. За 1941--1944 годы в этом ведомстве добыли золота -- 315 тонн, концентрата олова -- 14 398 тонн, никеля -- 6511 тонн, угля -- 8 миллионов 924 тысячи тонн, нефти -- 407 тысяч тонн, произвели 30,2 миллиона мин разного калибра. Немало инженеров, техников, конструкторов трудились в так называемых "ша

рашках" -- научно-исследовательских институтах и конструкторских бюро за колючей проволокой. Лишенные честного имени и гражданских прав, подконвойные люди тоже вносили вклад в Победу.

Быстрое расходование мобилизационных ресурсов, недостаток рабочей силы в народном хозяйстве в связи с призывами в армию заставили режим личной власти Сталина в некотором роде "поступиться принципами". Указами Президиума Верховного Совета СССР от 12 июля и 24 ноября 1941 года из мест заключения было освобождено свыше 600 тысяч человек, из которых 175 тысяч, в том числе 22 тысячи бывших командиров, летчиков, танкистов, артиллеристов, были мобилизованы в действующую армию. Еще около 725 тысяч бывших заключенных стали воинами до осени 1943 года.

Заключенные, прибывшие прямо из спецлагерей НКВД, например, составляли 20 процентов личного состава 120-й отдельной стрелковой бригады, формировавшейся в городе Чапаевске Куйбышевской области с января по апрель 1943 года. "Все они, -- отмечалось политотделом бригады, -- как правило, в армии не служили и военное обучение нигде не проходили. Многие из них физически истощены и требуют усиленного питания, а некоторые серьезно больны и требуют длительного лечения".

Усилия народов СССР по укреплению действующей армии очень часто разбивались о неспособность тоталитарного режима Сталина эффективно руководить вооруженной борьбой. Сделавшись Верховным Главнокомандующим, Сталин даже не скоро смог понять, с каким искусным противником ведется война. Хотя перед ним не раз открывалась возможность решительно повернуть ход событий в свою пользу, он не знал, как это сделать, а мнения компетентных военачальников не мог правильно оценить по причине своей некомпетентности. Так случилось, например, при обсуждении плана общего наступления Красной Армии, состоявшегося в Ставке 5 января 1942 года. Учитывая успешный ход контрнаступления войск западного направления, Сталин предложил тогда перейти в общее наступление с целью разгрома противника на всех фронтах.

Против этого плана высказался Г. К. Жуков, командующий Западным фронтом. По его мнению, наступление следовало продолжать на западном направлении, где противник еще не успел восстановить боеспособность своих частей после успешного контрнаступления советских войск.

"Но для успешного исхода дела, -- сказал Жуков, -- необходимо пополнить войска личным составом, боевой техникой и усилить резервами, в первую очередь танковыми частями. Если мы это пополнение не получим, наступление не может быть успешным". "На других же направлениях, -- продолжал Жуков, --противник имеет "серьезную оборону", для разрушения которой требуются мощные артиллерийские средства, без чего войска понесут "большие, ничем не оправданные потери. Я за то, чтобы усилить фронты западного направления и здесь вести более мощное наступление".

Жукова поддержал председатель Госплана СССР, заместитель председателя Совнаркома СССР Н. А. Вознесенский: "Мы сейчас еще не располагаем материальными возможностями, достаточными для того, чтобы обеспечить одновременное наступление всех фронтов".

Другие участники совещания промолчали. По предложению Сталина войска получили директиву вести наступление на всех фронтах одновременно. В соответствии с этим распределялись резервы Ставки. Наступление советских войск вскоре остановилось, не достигнув результатов, на которые рассчитывалось. Тем не менее была устранена угроза захвата Москвы зимой 1941--1942 годов. Германия потерпела первое крупное поражение во Второй мировой войне, оказавшись перед неизбежностью затяжной войны, к которой не была готова. Чем глубже проникал на советскую территорию враг, тем опаснее становилась для него борьба партизан и подпольщиков, всех советских патриотов, удары Красной Армии.

Все это вселяло надежду на достижение решительных целей в весенне-летней кампании. Ее план обсуждался на совещании в ГКО в конце марта 1942 года. Докладчик, начальник Генерального штаба Б. М. Шапошников, предложил, учитывая численное превосходство противника и отсутствие второго фронта в Европе, в ближайшее время ограничиться активной стратегической обороной, в ходе которой измотать и обескровить врага, а летом, когда будут накоплены резервы, начать широкое контрнаступление. Докладчик не согласился также с командующим Юго-Западным направлением и Юго-Западным фронтом С. К. Тимошенко, предлагавшим на своем направлении большую наступательную операцию, поскольку для нее не имелось необходимых резервов и материальных ресурсов.

"Не сидеть же нам в обороне сложа руки и ждать, пока немцы нанесут удар первыми! -- выразил несогласие

Сталин. -- Надо самим нанести ряд упреждающих ударов на широком фронте и прощупать готовность противника".

Тимошенко, доказывавшего, что его войска в состоянии и безусловно должны нанести упреждающий удар и расстроить наступательные планы противника против Южного и Юго-Западного фронтов, поддержали Сталин, Молотов, Ворошилов, Берия, остальные участники обсуждения кивали головами в знак согласия.

Сомнение в возможности материально-технического обеспечения широких наступательных операций высказал Н. А. Вознесенский. Доводы Генштаба и точку зрения Жукова, считавшего, что для упреждающей наступательной операции на Юго-Западном направлении не имеется достаточных сил, Сталин принял лишь частично. Согласившись с возражениями против крупной наступательной операции группы фронтов под Харьковом, он разрешил ее как операцию частную, как внутреннее дело Юго-Западного направления и приказал Генштабу ни в какие вопросы по ее проведению не вмешиваться. Сталин приказал также провести частные наступательные операции под Ленинградом, в районе Демянска, на смоленском и курском направлениях, а также в Крыму.

Как показали последующие события, это решение было опасным просчетом. К маю 1942 года противник имел преимущество в численности личного состава, орудий и минометов, заметное превосходство в авиации и лишь уступал в танках.

Первый сигнал беды поступил из Крыма. После безуспешных попыток прорвать немецкую оборону на Керченском полуострове войска Крымского фронта понесли большие потери и в конце апреля сами перешли к обороне. Противник воспользовался этой неудачей и 8 мая сам перешел в наступление. Наши войска оказались в катастрофическом положении. Противник полностью овладел Керченским полуостровом, в плену оказались 150 тысяч красноармейцев, трофеями врага стали 1113 орудий, 255 танков, 323 самолета. Тысячи советских воинов погибли. Лишь немногим удалось прорваться на кавказское побережье. Эта катастрофа поставила в тяжелое положение защитников Севастополя, которые еще около двух месяцев вели бои в глубоком тылу противника.

По одобренному Сталиным плану 12 мая перешел в наступление Юго-Западный фронт. Наступая в направлении Харькова с выступа с центром Барвенково и из района Волчанска, ударная группировка фронта попала в опасную

ловушку и была окружена. К своим удалось вырваться немногим. В плену оказалось 240 тысяч человек, противник захватил 2026 орудий и 1249 танков.

О том, что наступление закончится скорее всего трагическим исходом, знал командующий Южным фронтом генерал Р. Я. Малиновский, знал и сам главнокомандующий Юго-Западным направлением и Юго-Западным фронтом маршал С. К. Тимошенко. Оба военачальника решили выполнять одобренный Сталиным план и пренебрегли своевременным докладом Военного совета 9-й армии, из которого следовало, что перед войсками армии, вопреки первоначальным предположениям, противник сосредоточил танковые соединения армейской группы "Клейст". В результате соотношение сил в полосе 9-й армии (на южном фасе Барвенковского выступа) оказалось в пользу противника по пехоте -- в полтора раза, по артиллерии -- в два, а по танкам -- шесть раз.

Все это требовало отмены или прекращения Харьковской операции и сосредоточения усилий на ликвидации прорыва противника и восстановлении положения 9-й армии. Но никто не хотел взять на себя такую ответственность. 23 мая немцы перерезали пути отхода советских войск, действовавших на Барвенковском выступе. Одновременно им удалось окружить и другую ударную группировку Юго-Западного фронта, наступавшую в районе Вол-чанска.

Неудачей окончились попытки наступления советских войск и на других направлениях. Стратегическая инициатива снова перешла к противнику, получившему возможность занять выгодные исходные позиции для своей главной операции на южном крыле советско-германского фронта. Теперь перед ним были значительно ослабленные советские войска. В конце июня противник перешел в наступление. За две-три недели он достиг рубежа Дона на фронте от Воронежа до его устья, захватил ряд плацдармов на левом берегу Дона. Были оккупированы Донбасс, важнейшие сельскохозяйственные районы, создана угроза Сталинграду и Северному Кавказу.

Катастрофические поражения весны 1942 года стали прологом новой, ничем не оправданной трагедии народа, армии. Хотя виновник ее был известен, Сталин поступил привычным ему способом. Упреждая гнев народа против своего режима, 28 июля он издал приказ No 227. Услужливые пропагандисты свели его порочный смысл к требованию "Ни шагу назад!", скрыв его действительную суть.

Ответственными за поражение, отступление Красной Армии Сталин объявил паникеров и трусов. "Без серьезного сопротивления и без приказа Москвы", говорилось в прика-%зе No 227, они оставляют врагу "территорию СССР" и при атом якобы "утешают себя разговорами о том, что мы можем и дальше отступать на восток, так как у нас много территории, много земли, много населения и что хлеба у нас всегда будет в избытке".

Чтобы прекратить отступление, Сталин приказал в каждой армии сформировать "3--5 хорошо вооруженных заградительных отрядов (по 200 человек в каждом), поставить их в непосредственном тылу неустойчивых дивизий и обязать их в случае паники и беспорядочного отхода частей дивизии расстреливать на месте паникеров и трусов и тем помочь честным бойцам дивизий выполнить свой долг перед Родиной". Наряду с заградительными отрядами предусматривалось формирование штрафных батальонов (для командиров и политработников) и штрафных рот (для рядовых бойцов и младших командиров), в которые направлялись "паникеры и трусы".

Разумеется, приказ "ни шагу назад!" не остановил отступавших. Его порочный смысл оценил и противник. В то время над позициями советских войск немецкие самолеты разбрасывали тысячи листовок с текстом "секретного" приказа No 227, сопроводив его "пропуском" для перехода на сторону германских войск.

А те резервы, при помощи которых советские войска действительно могли бы остановить противника, оказались летом 1942 года за многие сотни километров от места катастрофы. Так распорядился, на этом настоял Верховный Главнокомандующий "товарищ Сталин". Пренебрегая данными разведки и выводами Генерального штаба, он считал, что летом 1942 года, как и год назад, немцы будут наносить главный удар на московском направлении. От этого ошибочного представления он отрешился с большим запозданием, вследствие чего резервные армии получили приказ развернуться на юго-западном направлении только в первой декаде июля 1942 года, составив ядро вновь созданных Воронежского и Сталинградского фронтов. Сроки выполнения этой задачи удлинялись из-за трудностей в перемещении войск в связи с ограниченными транспортными возможностями страны. В результате советское командование не успело сосредоточить на юго-западном направлении силы, достаточные для того, чтобы воспрепятствовать выходу противника в большую

излучину Дона, а затем его прорыву к Сталинграду и на Кавказ.

Прибывавшие на фронт войсковые формирования были слабо обучены. Нередко им приходилось с ходу занимать позиции на местности, где отсутствовали подготовленные рубежи обороны. Недоставало боеприпасов, противотанковой и зенитной артиллерии. Большой урон наносила авиация противника, господствовавшая в воздухе. Плановое снабжение войск было нарушено. Продовольствие получалось главным образом из местных ресурсов. Управление войсками часто нарушалось из-за плохого состояния проводной связи или неумения использовать радио.

Все это надолго предопределило особо тяжелый характер сражений на всем южном крыле советско-германского фронта. Чтобы переломить ход борьбы в пользу Красной Армии, потребовались величайшие усилия народа, огромные жертвы. Контрнаступление под Сталинградом, развернувшееся 19 ноября 1942 года, завершилось 2 февраля следующего года победой, положившей начало массовому изгнанию врага с советской земли, коренному перелому в войне, который завершился Курской битвой (5 июля -- 23 августа 1943 года) -- самой крупной за всю историю человечества. Германская армия лишилась способности осуществлять на востоке наступательную стратегию. Инициатива в боевых действиях полностью перешла к советским войскам. Все последующие операции прошли при решающем превосходстве Вооруженных Сил СССР.

Военные поражения изрядно подорвали престиж тоталитарного режима и Сталина как его главного символа. Лишь в августе 1942 года, после серии военных катастроф на юге страны, Сталин, вероятно, стал сознавать свою беспомощность в военных делах. Потребовалось больше года самой жестокой в истории войны, чтобы до Сталина наконец дошло, что руководство войсками, как и всякая другая сфера деятельности, требует специальной подготовленности, что противник не прощает безграмотных решений. У Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами СССР в августе 1942 года появился заместитель, которым стал Г. К. Жуков. С этого времени Сталин старался не принимать решений по вопросам организации и проведения военных операций, не посоветовавшись со своим замом.

Но, как и прежде, некомпетентное вмешательство Сталина, хотя и реже, продолжалось, заставляя армию нести неоправданные потери. Так было, например, при освобожде

нни Киева, когда Сталин "высказал пожелание" освободить город к торжественному заседанию в Москве, посвященному 2б-й годовщине Октябрьской революции. Город, разумеется, освободили к сроку. Но если бы это произошло на несколько дней позже, тысячи советских солдат остались бы жить.

С выходом советских войск за пределы СССР Сталин снова взял управление фронтами на себя. Г. К. Жукова отправил командовать 1-м Белорусским фронтом, начальника Генерального штаба А. М. Василевского 3-м Белорусским, которые прежде координировали действия фронтов в качестве представителей Ставки Верховного Главнокомандования. Теперь Сталин хотел завершить блистательную победу над врагом под своим личным командованием, не желая ни с кем делить лавры победителя. Он приказал с ходу овладеть Будапештом. Это заставило наши войска штурмовать город более трех месяцев. Ранее срока, невзирая на плохую погоду (низкая облачность не позволяла использовать самолеты, густой туман затруднял действия артиллерии и танков), приказал начать наступление 3-го Белорусского фронта в Восточной Пруссии в середине января 1945 года. Следствием этого стали огромные, ничем не оправданные потери. В Будапештской и Восточно-Прусской операциях погибло около полумиллиона советских воинов.

Близилась победа. С 1943 года снова в ходу меры по культивированию из Сталина подобия, похожего на Бога. Если поражения 1941 --1942 годов полностью списывались на "паникеров", "трусов", "предателей", каковыми объявлялись солдаты и командиры Красной Армии, то победы 1943--1945 годов увязывались с личностью "товарища Сталина", с "партией Ленина -- Сталина", мудрым руководителем которой он являлся. Усиленно насаждался миф, будто солдаты по велению своих сердец шли в атаку с именем Сталина. Рядом со словом "Родина" в самом высоком его значении пропаганда поставила чуждое народу имя -- "Сталин". Так изобрели клич "За Родину, за Сталина!", подобный старорежимному "За веру, за царя, за Отечество!"

Война еще продолжалась, но ремонт тоталитарного режима уже рассматривался как важнейшая задача текущего момента. Обнаружилось, например, что массово-политическая и идеологическая работа почти всюду оказалась "запущенной", а изучению марксистско-ленинской теории не уделялось "должного внимания". Плохо изучался "Крат

кий курс истории ВКП (б)" -- энциклопедия сталинизма. По всему было видно, что тоталитарный режим и Сталин как его главный символ изрядно потускнели. В Татарии, например, "приукрашивалась" история Золотой Орды, популяризировался эпос о борьбе эмира Едигея с ханом Тохтомышем, в Башкирии -- идеализировали "патриархально-феодальное прошлое".

Наряду с конкретными мерами в области идеологической работы, которая за время войны в ряде случаев действительно вышла из-под контроля, режим предпринял зловещие акции по разобщению и наказанию целых народов. Эти свои действия Сталин и его подручные представили как защиту безопасности страны. Первой жертвой геноцида стали калмыки. По указу Президиума Верховного Совета СССР и постановлению Совнаркома СССР от 28 октября

1943 года НКВД СССР осуществил "операцию" по пере

селению "лиц калмыцкой национальности" с их истори

ческой родины и других мест постоянного и временного

проживания в восточные районы страны, лишив их пра

ва на свою государственность. 26 359 калмыцких семей

(93 139 человек) насильно загнали в товарные вагоны и в

осеннюю стужу отправили в Алтайский и Красноярский

края, Омскую и Новосибирскую области. Они не знали, куда

их везли и что с ними будет. Времени на сборы не давалось.

С собой брали то, что успело попасть под руку.

Таким же способом выселили и другие народы: в начале ноября 1943 года -- 68 327 карачаевцев, в феврале

1944 года -- 496 460 чеченцев и ингушей, в марте 1944 го

да -- 37 406 балкарцев, в мае 1944 года -- 183 155 крым

ских татар, 12 422 болгар, 15 040 греков, 9621 армян,

1119 немцев (из Крыма) и 3652 подданных других го

сударств. В ноябре 1944 года из пограничных районов

Грузии выселили 91 095 турок, курдов, хемшилов. А еще

раньше, по указу Президиума Верховного Совета СССР

от 28 августа 1941 года, выселили свыше одного миллиона

немцев Поволжья.

При выселении использовались войска НКВД и другие войсковые части и соединения, огромное количество железнодорожного, автомобильного и гужевого транспорта, столь необходимые на фронте и в тылу. Депортированных разместили в Средней Азии, Казахстане, Сибири. Они гибли в пути, местах нового поселения, где не было элементарных условий для жизни. Особенно тяжело приходилось детям и старикам. Палачей не смущало, что среди депортированных находились отцы, матери, жены, сестры, братья и

дети тех, кто сражался на фронтах Великой Отечественной войны. Герой Советского Союза калмык Л. Манджиев был отозван с фронта и выслан в Сибирь весной 1944 года, а Герой Советского Союза Б. Хечиев погиб в ссылке. Уже после войны был выслан Герой Советского Союза чеченец Хансултан Дачиев. Такая же участь постигла и остальных фронтовиков, встретивших Победу в солдатском строю. Подполковника М. Висаитова командование 2-го Белорусского фронта направило на учебу в Военную академию имени М. В. Фрунзе, но через несколько месяцев его как чеченца сослали в Казахстан.

Война обнажила пороки и слабости диктаторского, бесконтрольного режима власти, утвердившегося в СССР в тридцатые годы и названного социализмом. Она почти вплотную приблизила его к той черте, за которой начиналась необратимая катастрофа.

Победа в Великой Отечественной войне дала возможность затенить негативные стороны тоталитарного общества, подкрепить версию о великих преимуществах сталинской модели социализма, требовавшей от народа беспрекословного послушания, безропотного терпения, бесчисленных жертв. По этой причине многие годы строжайше запрещалось изучать и освещать действительные причины военных поражений и масштабы реальных потерь СССР в войне. Народ-победитель был скован жесткими обручами тоталитарного режима.

Было подорвано и здоровье народа. Плохо устроенный быт, недоедание, низкое качество медицинского обслуживания или почти полное неимение его стали нормой жизни миллионов людей. Почти 27 миллионов советских людей погибли, из них около 11,3 миллиона человек -- на поле боя. Около 18,4 миллиона воинов получили ранения или заболели при исполнении служебных обязанностей. Многие из них потеряли трудоспособность, стали инвалидами. Около 6 миллионов советских воинов оказались в плену, свыше 4 миллионов из них погибли.

И сегодня среди нас около 6 миллионов фронтовиков, в том числе 1 миллион 100 тысяч инвалидов, и примерно 23 миллиона тех, кто трудился в тылу. Они вынесли на себе тяжесть военных лихолетий и заслуживают неизбывной благодарности новых поколений.

ЛИТЕРАТУРА

Волкогонов Д. А. Триумф и трагедия. Политический портрет И. В. Сталина. Книги первая и вторая. М., Издательство АПН, 1989.

"Депортация. Берия докладывает Сталину...". -- "Коммунист", 1991, No 3, с. 101 -- 112.

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. В 3-х томах. 10-е издание, дополненное по рукописи автора. М., Издательство АПН, 1990.

Ибрагим бейли Х.-М. Сказать правду о трагедии народов. -- Политическое образование, 1989, No 4, с. 58--63.

Кирсанов Н. А. По зову Родины. Добровольческие формирования Красной Армии в период Великой Отечественной войны. М., "Мысль", 1974.

Павленко Н. Г. На первом этапе войны. -- "Коммунист", 1988, No 9, с. 88--94.

Петров П. С. Фактическая сторона помощи по ленд-лизу. --Военно-исторический журнал, 1990, No 6, с. 34--39.

"СССР -- Германия. 1939. Документы и материалы о советско-германских отношениях с апреля по октябрь 1939 г." Т. 1. Вильнюс, "Мокслас", 1989.

"СССР -- Германия. 1939--1941. Документы и материалы о советско-германских отношениях с сентября 1939 г. по июнь 1941 г." Т. 2. Вильнюс, "Мокслас", 1989.

ГЛАВА 10

РОЖДЕНИЕ И КРАХ "ОТТЕПЕЛИ"

"Что дедушкина мораль удержалась в нас всецело -- в этом нет никакого сомнения. Но -- увы! -- мы уже не знаем, как устраивается та пустыня, без которой дедушкина мораль падает сама собою"

М. Е. Салтыков-Щедрин

После Победы. -- Поворот 1948 года. -- Сталин и "наследники". -- Версии ареста Берии. -- "Новый курс" Маленкова. -- Культ личности: шаг первый, шаг последний. -- Эксперименты и новации 50-х. -- "Антипартийная группа". --Хрущев против Хрущева.

Он стоял на трибуне Мавзолея. Как всегда, выше всех, выше ликующей толпы, даже, казалось, выше и значительнее самого этого дня -- Дня Победы.

Видишь? -- отец взял на руки сына, чтобы тот смог

лучше разглядеть вождя.

Ага. Под дождем стоит. Старенький. Не промок

нет?

Закаленная сталь не боится дождя.

Значит, стальной человек? Потому и называется

Сталин?

Человек обыкновенный. Воля стальная.

Папа, почему он не радуется, он на кого-то рассер

дился?

-- На бога, наверное. Не послал нам хорошую погоду.

-- А почему Сталин не приказал богу сделать хорошую

погоду?...

Он стоял выше самого бога и, -- как знать, -- возможно уже начинал верить в это сам. Май 1945-го -- пик авторитета Сталина, его главная вершина, его самая долгожданная победа. И этой победой не хотелось делиться, не хотелось царапать свое самолюбие сознанием, что ею он кому-то обязан. Он еще разберется с "поколением победителей", еще наведет порядок в своем доме. Но не теперь. Тем более, что перед ним лежал весь мир.

Война изменила лицо мира, нарушила привычное течение судьбы многих народов. Общая угроза сблизила их, отодвинула на второй план прежние споры, сделала ненужными старую вражду и борьбу самолюбий. Мировая катастрофа, не принимающая в расчет доводы в пользу ни одной из общественных систем, в качестве своего парадокса явила миру приоритет общечеловеческих ценностей, идею мирового единства. Сразу после окончания войны эта идея как будто бы начала реализовываться, смягчая противоречия в рядах недавних союзников и умеряя пыл особо активных реваншистов. И даже пришедшая на смену "потеплению" "холодная война", последующий атомный психоз не могли вовсе сбросить со счетов реальность идеи "общего дома". Именно эта идея начала питать процесс, который позднее назовут конвергенцией. И надо признать, что западные политики оказались более восприимчивы к реалиям послевоенного мира, нежели держава-победительница. Едва открыв "окно в Европу", там поспешили опустить "железный занавес", обрекая страну на годы изоляции, а значит -- и несвободы. Нашим соотечественникам оставалось только догадываться, что действительно происходило в мире, а затем с горечью удивляться тому, как недавно поверженный противник быстро вставал на ноги, налаживая новую, крепкую жизнь, а победителей по-прежнему держали на полуголодном пайке, оправдывая все и вся ссылкой на последствия войны.

Так было. Однако это еще не значит, что так и должно было быть. Победа предоставила России возможность выбора -- развиваться вместе с цивилизованным миром или по-прежнему искать "свой путь" в традициях социалистического мессианства. Самые серьезные и трезвые умы после войны склонялись к мысли о возможности демократической трансформации советского режима. "Если же солнце свободы, в противоположность астрономическому светилу, восходит с Запада, то все мы должны серьезно задуматься о путях и возможностях его проникновения в Россию", -- писал в 1945 году за границей русский философ Г. П. Федотов.

Будущее свободной России в качестве своей предпосылки предполагало критическое переосмысление пройденного пути, отрицание всех форм насилия и тирании как принципов государственного устройства (вспомним, именно с отрицания идеологии и практики фашизма началось возрождение Германии). Но случилось обратное. "Опьяненные победой, зазнавшиеся, -- комментировал послевоенную си

туацию писатель-фронтовик Ф. Абрамов, -- мы решили, что наша система идеальная, ...и не только не стали улучшать ее, а, наоборот, стали еще больше догматизировать".

Вместе с тем "опьянение победой", хотя и привело к известному игнорированию тенденции демократического обновления советской системы, но не свело ее на нет вовсе. Эта тенденция постоянно напоминала о себе -- то в попытках верхушечных реформ, то в всплесках критической волны снизу, --которые, чередуясь с последующими периодами "закручивания гаек" и общественной апатии, сопровождали советское общество на протяжении всей его послевоенной истории. Обычно период либерализации принято относить ко второй половине 50-х годов, ко времени так называемой "оттепели". Это не совсем точно. Анализ архивных материалов показывает, что сразу после окончания войны в "верхах" наметились колебания относительно целесообразности дальнейшего проведения исключительно "жесткой" линии.

В 1946 году был подготовлен проект новой Конституции СССР, в котором содержался ряд прогрессивных положений -- особенно в плане развития прав и свобод личности, демократических начал в общественной жизни. Признавая государственную собственность господствующей формой собственности в СССР, проект Конституции допускал существование мелкого частного хозяйства крестьян и кустарей, "основанного на личном труде и исключающего эксплуатацию чужого труда". В предложениях и откликах на проект Конституции (он был разослан специальным порядком в республики и наркоматы) звучали идеи о необходимости децентрализации экономической жизни, предоставлении больших хозяйственных прав на места и непосредственно наркоматам. Поступали предложения о ликвидации специальных судов военного времени (прежде всего, так называемых "линейных судов" на транспорте), а также военных трибуналов. И хотя подобные предложения были отнесены редакционной комиссией к категории нецелесообразных (причина: излишняя детализация проекта), их выдвижение можно считать вполне симптоматичным.

Аналогичные по направленности идеи высказывались и в ходе обсуждения проекта Программы ВКП (б), работа над которым завершилась в 1947 году. Эти идеи концентрировались в предложениях по расширению внутрипартийной демократии, освобождению партии от функций хозяйственного управления, разработке принципов ротации кадров

и др. Поскольку ни проект Конституции СССР, ни проект Программы ВКП(б) не были опубликованы и обсуждение их велось в относительно узком кругу ответственных работников, появление именно в этой среде достаточно либеральных по тому времени идей свидетельствует о новых настроениях части советских руководителей.

Правда, во многом это были действительно новые люди, пришедшие на свои посты перед войной, во время войны или год-два спустя после победы. Условия военного времени диктовали особую кадровую политику -- со ставкой на людей смелых, инициативных и, главное, высокопрофессиональных. Их знания, опыт, способность к риску создавали благоприятную почву для развития и вполне радикальных настроений. Однако не стоит и переоценивать степень данного радикализма, который был ограничен -- в сущности для всех -- восприятием действительности вне критики существующей системы как таковой. Речь могла идти лишь о частных улучшениях, поправках, но никак не об изменении системы в целом, которая в умах этих людей (и не только их) целиком идентифицировалась с победившим социализмом.

Должна была произойти смена поколений, должны были появиться люди, освобожденные от круговой поруки прошлого, -- чтобы стал возможен сдвиг в общественном сознании и ранее неприкосновенная система лишилась презумпции своей единственной разумности. Такое поколение вело свою родословную от "чистых" и, -- несмотря ни на что, -- нравственно высоких военных лет. Оно не прошло фронт, хотя генетически и идейно было связано с фронтовиками, образуя следующее звено в эстафете поколений. Всего четыре года отделяли 17-летних 1941-го от их сверстников 1945-го, но между ними уже пролег вечный рубеж -- война. Война в одночасье "состарила" предвоенное поколение: ушедшие на фронт мальчишками, возвращались домой умудренными, многое повидавшими и многое осознавшими людьми. Война приучила альтернативно и критически мыслить, заменив привычно восклицательные знаки на мучительно вопросительные. Может быть, появление критически мыслящих людей и есть главный нравственно-психологический итог войны? Радужная пелена спала с глаз. Но вот парадокс: мысль расходилась с делом, сознание с поступками, анализ -- с намерениями. "Мы многое не принимали в системе, но не могли даже представить какой-либо другой", -- признавался писатель В. Кондратьев, один из тех, кому посчастливилось

вернуться с фронта. Наверное поэтому критический запал "поколения победителей" так и остался до конца нереализованным. Но он во многом питал мысли и поступки послевоенной молодежи. У нее по сравнению с предшественниками было больше иллюзий, меньше поводов для разочарований, а значит, и больше надежд, которые, умноженные на "вирус сомнения", вдруг проросли зачатками политического инакомыслия. И практически в зародыше были уничтожены, раздавлены машиной идеологического диктата: начиная с 1946 года по стране прокатились процессы по делам молодежных групп.

Что же представляли собой эти группы, которые в следственных материалах квалифицировались как "антисоветские" и даже "террористические"? Начнем с возраста "террористов". Как правило, это были школьники старших классов, студенты, учащиеся техникумов. Обычно "группа" насчитывала от 3 до 10 человек, редко больше. Интересен и генезис движения: у его истоков лежали совсем не политические мотивы. Молодые люди собирались в кругу близких товарищей для самостоятельного изучения литературы, философии, истории. Попытка уйти от официальных штампов школьных и вузовских программ, навязанных оценок и дозволенных суждений перерастала сначала в потребность, а затем и в способность самостийно мыслить, отбросив привычные рамки "от и до". Естественный процесс познания переключался с вопросов литературы и философии на проблемы современной политики. И тогда возникла общая для движения идея: сталинский режим на деле означает вовсе не то, за что он себя выдает. Дальнейшие интерпретации этой позиции могли быть различными, но конкретная цель -- борьба против "оборотня" -- была опять одна. Как были общими принципы: верность социалистическому выбору, демократии, коммунистическим идеалам. На этой основе создавался прообраз общественной силы, которая в будущем могла встать во главе процесса демократического обновления страны. Если бы ей дали возможность выжить.

В августе 1946 года в Верховный Суд РСФСР поступили сразу три дела по "контрреволюционной деятельности" молодежи г. Челябинска. Первое из них касалось пятерых молодых людей, которые обвинялись в организации конспиративных встреч, контрреволюционных разговорах, распространении "клеветнических измышлений" о перерождении коммунистической партии, о бюрократическом перерождении советского правительства, об от

сутствии демократии в СССР. Члены группы приняли воззвание "Манифест идейной коммунистической молодежи", в котором призывали своих сверстников к борьбе против существующего режима.

Участники другой группы, в основном студенты, обвинялись в организации "нелегального антисоветского общества". Студенческое общество действительно существовало. Оно называлось "Снежное вино" и выпускало поэтический альманах в традициях символизма. Именно последнее обстоятельство и было расценено как крамола, как своеобразный способ "маскировки" контрреволюционного содержания публикаций альманаха.

По третьему делу прошли семь школьников, "подрывная деятельность" которых, если судить по материалам следствия, заключалась в том, что они "писали и размножали от руки печатными буквами контрреволюционные листовки, в которых призывали к свержению правительства, и расклеивали эти листовки на домах". В ходе судебного разбирательства специально было отмечено, что "участники антисоветских групп никакой особо строгой конспирации своей контрреволюционной деятельности не соблюдали". В сущности, это была еще и не политика, а полуигра. Только мера наказания (58 статья) и сроки заключения оказались вполне "настоящими". И не только для челябинцев, но и для участников аналогичных молодежных объединений в Москве, Воронеже, Свердловске и многих других городах страны.

Так начинался поход против инакомыслия. Его отправной точкой можно считать постановление ЦК ВКП (б) "О журналах "Звезда" и "Ленинград" (август 1946 г.). С помощью этого постановления, а также последующих "творческих" дискуссий в целом удалось "причесать" мысли интеллигенции, которая после войны несколько утратила дух соцреализма и партийности. Главный идеолог страны -- А. А. Жданов -- недвусмысленно напомнил творческим работникам, кто и как определяет свободу их творчества. Однако "теорией" дело не ограничилось. В марте 1947 года по предложению Жданова было принято постановление ЦК ВКП (б) "О судах чести в министерствах СССР и центральных ведомствах", согласно которому создавались особые выборные органы "для борьбы с проступками, роняющими честь и достоинство советского работника". Именно они -- "суды чести" -- стояли у истоков будущей борьбы с "космополитизмом". Одним из самых громких дел, прошедших через "суд чести", было

дело профессоров Н. Г. Клюевой и Г. И. Роскина (июнь 1947 г.), авторов научной работы "Пути биотерапии рака", которые были обвинены в антипатриотизме и сотрудничестве с зарубежными фирмами. В 1947 году за подобные "прегрешения" выносили пока еще общественный выговор, а представшие перед "судами чести" продолжали именоваться советскими гражданами. Пройдет всего год, и граждане превратятся во "врагов народа", а в 1949 году прекратят существование и сами "суды чести", уступив место откровенно карательным органам. И хотя ужесточение карательной линии можно считать логическим завершением процесса борьбы с инакомыслием, новый виток террора против "врагов народа" для многих современников -- не только у нас, но и на Западе -- был в известном смысле неожиданным.

Еще в сентябре 1947 года на совещании представителей компартий в Польше присутствовавший там вместе с А. А. Ждановым Г. М. Маленков высказался в том духе, что после войны ситуация внутри страны кардинальным образом изменилась, и "вся острота классовой борьбы для СССР передвинулась теперь на международную арену". На том уровне подобное заявление расценивалось как позиция советского руководства. Что же заставило ее изменить в 1948-м? Почему превентивные "воспитательные" меры по отношению к интеллигенции показались Сталину недостаточными, и потребовались новые "враги народа?".

Чтобы ответить на этот вопрос, надо представить картину общественной жизни и народных настроений на этот момент времени. Чем дальше отодвигалась в прошлое война, тем активнее в народном сознании зрело недовольство существующим порядком вещей. Первые симптомы негативных настроений проявились уже в ходе выборов в Верховный Совет СССР в начале 1946 года. Несмотря на победные репортажи газет о "всенародных выборах", в ряде мест (в районах Западной Украины и Белоруссии, республиках Прибалтики) выборы были фактически бойкотированы. На избирательных бюллетенях часто встречались здравицы в честь руководителей партии, во славу Сталина. Однако (правда, значительно реже) высказывались и совершенно противоположные суждения, вроде таких:

"государство напрасно тратит средства на выборы, все равно оно проведет тех, кого захочет"; "предстоящие выборы нам ничего не дадут, вот если бы

они проводились, как в других странах, то это было бы другое дело...";

"выбирать я не собираюсь и не буду. Я от этой власти ничего хорошего не видел. Коммунисты сами себя назначили, пусть они и выбирают";

"для меня эти выборы нерадостные, т. к. война кончилась, а перемен к лучшему почти никаких нет, как были трудности в военное время, так они и остались"; "миллионы наших солдат, побывавших в других странах, видели, как там живут, и все говорят, что хуже, чем в нашей стране, нигде не живут".

В народе ходили слухи о роспуске колхозов, о предстоящем самороспуске компартии, о близкой войне с бывшими союзниками... За подобными слухами и разговорами важно видеть не только всплеск эмоций, но и реальное положение вещей. Недовольство вырастало не на голой почве, а из жизненных процессов, порожденных неразрешенным противоречием между ожиданиями людей, с одной стороны, и темпами реализации этих ожиданий -- с другой. В первые два-три послевоенных года не были осуществлены не только наиболее радикальные и спорные из них (как, например, роспуск колхозов), но и совершенно очевидные и непритязательные. Условия и уровень жизни основной массы населения оставался по сути военным. В партийные и профсоюзные комитеты поступали жалобы от рабочих предприятий на тяжелые условия труда, бытовую неустроенность, плохое продовольственное снабжение. Военные потери сказались на кадровом составе рабочих. Например, среди рабочих-угольщиков после войны процент "кадровиков" доходил только до 20--25 от общей численности, остальные же пришли в шахты во время войны и после. Недостаточный профессиональный уровень и низкая организация труда стали одной из причин роста простоев и аварийности. Известны были случаи массового дезертирства рабочих с производства. Так, с шахт Кемеровской области в 1947 году дезертировало 29 тыс. рабочих. Многие из них таким образом самостоятельно "реэвакуировались", возвращались домой. А дома их ждал тот же круг проблем.

Нелегкие времена переживала и деревня, на которую помимо военной разрухи обрушилось новое бедствие -- засуха 1946 года. Деревня голодала. Чуть лучше, благодаря гарантированному карточному снабжению, жили горожане, хотя большинство рабочих семей трудно сводили концы с концами. Но мирились. Более того, верили,

что все вот-вот повернется к лучшему. "Главное -- война позади", -- эта мысль первые год-два после победы была, пожалуй, доминантой общественных настроений. Положение начало меняться на рубеже 1947--1948 годов: именно тогда "временные трудности" в массовом сознании постепенно исчерпали предел "временности". Отсюда -- всплеск критических настроений 1947 и 1948 годов.

Известным детонатором общественного беспокойства послужила денежная реформа 1947 года и отмена карточной системы. Обычно принято считать, что эти решения целиком исходили от центра, не учитывали настроения народа. Это не вполне справедливо. Действительно, часть рабочих и служащих считали, что с отменой карточек не стоит торопиться: "Сейчас тяжело с хлебом, недостает. А если отменят карточки, то может быть еще хуже. Спекулянты будут делать свое дело, и мы можем остаться без хлеба". Однако это только одна из распространенных точек зрения, наряду с которой были и другие: "Самым наболевшим вопросом является вопрос с продовольствием. Всюду слышатся разговоры: когда же отменят карточную систему или хотя бы откроют коммерческую торговлю хлебом и крупой?". Реформа 1947 года дала простор коммерческой торговле. Прилавки наполнились товарами. Однако для большинства населения эти товары, за исключением необходимого минимума, оказались недоступными: цены в магазинах, вопреки ожиданию, превысили довоенные. Критика вещей перерастала в критику властей, оформляясь в суждения, вроде следующего: "Порядков не будет до тех пор, пока будет советская власть". Впрочем, подобные крайние оценки не были типичны. Гораздо чаще в разговорах людей встречалось другое объяснение послевоенных неурядиц: "...сейчас жить тяжело. Все обжираются, наедают животы, никто ничего не делает, сидят и только Сталина обманывают".

Представления о неких "темных силах", которые "обманывают" Сталина, создавали особый психологический фон, который -- и в этом парадокс, --возникнув из противоречий сталинского режима, по сути из его (пусть не всегда осознанного) отрицания, в то же время мог быть использован для укрепления этого режима, для его стабилизации. Выведение Сталина за скобки критики спасало не просто имя вождя, но и сам режим, этим именем одушевленный. Обострение экономической ситуации, симптома политической нестабильности поставили руководство перед дилеммой: либо решительные реформы, -- либо тер

pop, с помощью которого можно будет загнать становящиеся неуправляемыми общественные процессы в прежнее русло. Власть, проигнорировав шанс реформ, встала на путь террора. И это объясняется не только консервативностью режима как такового, но и особенностями развития народного сознания, политической культуры общества в тот период.

Массовые настроения, как правило, малопригодное поле для поиска конструктивных политических решений. Но именно массовый настрой является составной частью механизма реализации любого решения, организации любого поворота. Поворот 1948 года, положивший конец послевоенным колебаниям руководства, стал возможен не в последнюю очередь и благодаря поддержке "снизу": народ на удивление легко принял новый вариант старой версии о "врагах", "убийцах" и "шпионах", проискам которых и были приписаны все трудности трех после-победных лет. За этим последовала карательная кампания, которая не прекращалась уже до самой смерти Сталина. "Ленинградское" и "Мингрельское" дела, "дело врачей" -- только самые известные в цепи преступлений тех лет.

В результате применения чрезвычайных мер в стране фактически были задушены все ростки политической оппозиции -- не только реальные, но и потенциальные. Интеллигенцию заставили замолчать. Фронтовиков из героев-победителей разжаловали до "винтиков". "Строптивую" молодежь наказали. "Либералов" уничтожили. Оставалось подавить внешнюю оппозицию, навести порядок в "братских" странах. Здесь вопрос был решен разрывом с Тито и насаждением "послушных" Москве лидеров в странах "народной демократии". На такой отнюдь не мажорной ноте завершался первый этап послевоенной истории. Ее заключительным аккордом стала смерть Сталина в марте 1953 года.

Расстановка сил в высшем эшелоне руководства к моменту смерти вождя начала определяться гораздо раньше -- еще во время войны и в первые послевоенные годы. Сталин, всегда делавший ставку на узкий круг соратников, вдруг изменил многолетнюю практику и уже в марте 1946 года расширил состав Оргбюро ЦК -- с 9 до 15 человек. Политбюро и Секретариат продолжали работать в узком составе. Три человека являлись членами Политбюро, входили в Оргбюро и Секретариат -- одновременно: сам Сталин, Жданов и Маленков. Между двумя последними на том этапе и сосредоточилась борьба за место "второго человека" в партии. Более опытный и искушенный в интригах Жданов до

паточно легко "обошел" Маленкова, который уже в мае 1946 года был выведен из состава Секретариата, что означало фактическую опалу. Однако загадочная смерть Жданова в августе 1948 года и, несмотря ни на что, лояльное отношение Сталина позволили Маленкову вернуть утраченные было позиции. Следующую крупную кадровую перестановку Сталин провел уже при непосредственном участии Маленкова в октябре 1952 года. 16 октября на пленуме ЦК вместо "узкого" Политбюро был избран расширенный Президиум ЦК, в который вошли 25 членов и 11 кандидатов. Кандидатуры подбирал аппарат Маленкова, среди них было немало людей с "мест" (руководителей республиканских, областных парторганизаций), попавших таким образом на самый верх, минуя обязательные ступени аппаратного продвижения. Привлечение к руководству новых кадров и заметное охлаждение Сталина к некоторым недавним фаворитам (прежде всего Молотову и Микояну) свидетельствовали, что эта кадровая перестановка не последняя и не решающая. Воплотить до конца замысел обновления своего окружения Сталину, впрочем, не удалось.

После его смерти ситуация наверху изменилась кардинально: к власти пришло так называемое "коллективное руководство", ближайшие соратники Сталина -- Г. М. Маленков, В. М. Молотов, Л. П. Берия, Н. С. Хрущев, Л. М. Каганович, А. И. Микоян, Н. А. Булганин, К. Е. Ворошилов*. Люди, разные по возрасту и характеру, по опыту и способностям, объединенные в сущности одним -- принадлежностью к свите вождя, -- из бывшего окружения превращались в реальных властителей. Некоторые из них и до смерти Сталина пользовались большой властью, как Каганович в 20-е, Молотов -- в 30-е, Берия и Маленков -- в 40-е годы, однако их истинное место было там же -- при вожде. И как потом ни менялись их политические судьбы, все они в сущности так и остались "окруженцами". Не так часто, как может показаться, лидеры обгоняют свое время, чаще бывает как раз наоборот. Перед нами -- типичный случай второго порядка. Это станет совершенно очевидно, когда "коллективное руководство" проявит себя в конкретных делах. Пока же ему предстояло выбрать первого среди равных. Кого же?

Сталин не оставил прямых указаний о "наследнике".

* 5 марта 1953 г. на совместном заседании Пленума ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР было принято решение о сокращении расширенного Президиума ЦК (членов-- с 25 до 10, кандидатов -- с 11 до 4 человек). Это решение восстанавливало позиции "старой гвардии".

Единственным, впрочем, косвенным замечанием на этот счет можно считать его речь на октябрьском (1952 г.) Пленуме ЦК, в которой он дал понять, что не хотел бы видеть в числе претендентов Молотова и Микояна. Другие старейшие соратники "вождя" -- Каганович и Ворошилов -- отошли на второй план в сталинском окружении еще в предвоенное время. После войны заметно окрепли позиции Маленкова, Берии и Хрущева. К моменту смерти Сталина эти три фигуры заняли решающее положение в руководстве: Маленков наследовал после Сталина пост Председателя Совета Министров СССР, Берия возглавил объединенное министерство внутренних дел и государственной безопасности, Хрущев взял на себя руководство Секретариатом ЦК КПСС.

Сложную позицию в этом триумвирате занимал Берия. Его роль, вопреки общепринятой точке зрения, в данном случае вряд ли сводилась к установлению личной диктатуры. Во всяком случае -- напрямую. Игра Берии была более тонкой, а тактические ходы -- не столь однозначны. В самом начале Берия, по-видимому, сумел убедить остальных "наследников", (в первую очередь Маленкова и Хрущева), что его вполне удовлетворила бы роль второго лица. И в этом был свой смысл: история знает случаи, когда второй фактически "делает" первого. Значит, на тот момент исход борьбы за власть зависел от того, к кому из двух лидеров -- Маленкову или Хрущеву -- примкнет Берия. Однако сам Берия допустил серьезный просчет, несколько затянув двойную игру, и тем самым дав повод соратникам подозревать его в "неверности", в собственных диктаторских планах. Это, думается, и решило его судьбу.

Из всех "дворцовых переворотов" послесталинской поры дело Берии является самым загадочным. Как у любого заговора, у этой истории фактически нет документального следа, кроме свидетельств очевидцев. Документально зафиксирован только июльский (1953 г.) пленум ЦК, на котором дело Берии подверглось внутрипартийному разбирательству. Что же касается главной операции -- ареста Берии, -- то здесь число свидетельств крайне ограничено. Упоминания об этом деле можно найти в воспоминаниях Хрущева (он описывает событие наиболее подробно), Молотова, Маленкова, а также в мемуарах непосредственных исполнителей процедуры ареста -- маршала К. С. Москаленко и генерал-майора И. Г. Зуба. Мемуарный характер источников, обусловивший отдельные неточности в описаниях, и заинтересованность отдельных авторов в закреп

лении именно своей точки зрения привели к рождению двух версий ареста Берии. Назовем их условно "версией Хрущева" и "версией Маленкова". Свидетельства военных в том виде, в каком они опубликованы в настоящее время, не могут полностью ни подтвердить, ни опровергнуть какую-либо из версий. Возможно, это объясняется тем, что военным была поручена в основном техническая сторона дела и подключились они к нему на самом последнем этапе. В детали самого заговора посвящались немногие, а полной информацией, вероятно, обладали лишь трое -- Маленков, Хрущев и Булганин.

Согласно "версии Хрущева", Берия готовился к захвату власти и устранению остальных "наследников". Хрущев разгадал его маневр и подготовил превентивный удар, переговорив с другими членами Президиума ЦК, которые поддержали его инициативу ареста Берии. Переговоры прошли незаметно для Берии, и арест явился для него полной неожиданностью. Последнее обстоятельство отмечают все мемуаристы. Однако в отличие от Хрущева Маленков дает другое объяснение фактору "неожиданности". Его версия такова: Берия действительно готовил государственный переворот, он планировал арестовать Маленкова и занять кресло премьера. Своим замыслом устранения Маленкова Берия поделился с Хрущевым. Но тот, оценив ситуацию и осознав, что следующим может быть он сам, рассказал обо всем Маленкову. Тогда они вдвоем с помощью Булганина разыграли вариант "подмены": на президиуме Совмина вместо Маленкова был арестован Берия. Тот знал о переговорах, которые вел Хрущев с членами Президиума, знал о готовящемся заговоре, -- только расценивал его в свою пользу. Поэтому на заседании Президиума вел себя Берия относительно спокойно, вплоть до появления маршала Г. К. Жукова, непосредственного организатора ареста и своего непосредственного противника. И все-таки этот ряд событий -- тоже пока только версия.

А факты общеизвестны: 26 июня 1953 года во время заседания Президиума Совета Министров СССР Берия был арестован, состоявшийся несколько дней спустя пленум ЦК КПСС лишил его всех постов, исключил из партии и передал дело Берии в суд. В декабре 1953 года Берия и несколько его ближайших подручных по приговору Верховного Суда СССР были расстреляны. Существует несколько косвенных свидетельств, что в то время Маленков как формальный лидер государства пользовался поддержкой военных, в частности маршала Жукова, и с их

помощью вполне мог получить единоличную власть, устранив с политической арены всех возможных конкурентов. Однако по этому пути Маленков не пошел, по-прежнему сохранив за собой только один пост главы правительства. И дело было, конечно же, не только в его принципах и личных возможностях. Определяющую роль здесь сыграла позиция всего послесталинского руководства. Любые попытки установления личной диктатуры обязательно натолкнулись бы на решительное сопротивление остальных соратников, что в общем понятно: только ограниченная, контролируемая власть могла гарантировать их от репрессий со стороны более сильного и удачливого. Эта позиция сыграла не последнюю роль в коллективном заговоре против Берии, однако одним устранением Берии вопрос о безопасности бывших сталинских приближенных не решался. Необходимо было позаботиться о создании дополнительных страховочных механизмов, которые могли бы стать гарантами на будущее. Совершенно очевидно, что новая личная диктатура такого рода гарантии исключала в принципе. Это хорошо понимали все "наследники". Поэтому волей-неволей они вынуждены были пойти по пути трансформации режима личной власти, уходя от вож-дистской модели ее организации, но еще не представляя себе вполне даже контуров будущих властных структур. Непроясненность позиций по этому основному вопросу, надо полагать, и отлилась в провозглашенный тогда же принцип "коллективного руководства".

Для начала важно было договориться хотя бы в принципе. Поэтому на пленуме ЦК в июле 1953 года Маленков сделал следующее заявление: "Никто один не смеет, не может и не хочет претендовать на роль преемника. Преемником великого Сталина является крепко сплоченный, монолитный коллектив руководителей партии..." Конечно, говоря о том, что "никто не смеет, не может, не хочет", Маленков немного лукавил. Поэтому он выбрал довольно своеобразное объяснение своей позиции: "Если при т. Сталине возможны были ошибки, то тем более чревато большими опасностями повторение их в отсутствии такого вождя, каким был т. Сталин".

Маленков, долгое время работавший вместе со Сталиным, надо думать, хорошо представлял себе место этого человека в созданной им же самим системе. Сталин был ее мозгом, ее мотором, главным судьей и живым божеством. Возможности "коллективного руководства" в сравнении с этим выглядели более чем скромными. Поэтому, счи

тал, например, Маленков, сохранение системы вождизма в отсутствии истинного (харизматического) вождя будет не укреплять эту систему, а только множить ее пороки, наращивая элементы субъективизма в политике.

Уже на первом после похорон Сталина Президиуме ЦК 10 марта 1953 г. Маленков, выступавший с критикой центральной печати, подытожил: "Считаем обязательным прекратить политику культа личности". Секретарю ЦК П. Н. Поспелову было дано поручение обеспечить необходимый контроль за прессой, а Хрущеву -- непосредственно за материалами, посвященными памяти Сталина. Так первоначально весь вопрос преодоления культовой традиции свелся к перестройке пропаганды.

Видимо, в ЦК существовала стойкая тенденция этим ограничиться, потому что, спустя несколько месяцев, в июле на Пленуме ЦК Маленков сделал новое уточнение: "... Дело не только в пропаганде. Вопрос о культе личности прямо и непосредственно связан с вопросом о коллективности руководства". Так был сделан еще один шаг в направлении к изменению основ партийной жизни. "Вы должны знать, товарищи, -- говорил на пленуме Маленков, -- что культ личности т. Сталина в повседневной практике руководства принял болезненные формы и размеры, методы коллективности в работе были отброшены, критика и самокритика в нашем высшем звене руководства вовсе отсутствовала. Мы не имеем права скрывать от Вас, что такой уродливый культ личности привел к безапелляционности единоличных решений и в последние годы стал наносить серьезный ущерб делу руководства партией и страной".

На пленуме приводились конкретные факты, когда Сталин единолично при молчаливом одобрении остальных принимал заведомо ошибочные решения. Вспоминалась его инициатива с новым повышением налогов на деревню, идея строительства Туркменского канала без обоснованных экономических расчетов.

Вместе с тем, все, о чем шла речь на пленуме, о чем спорили, с чем не соглашались его участники, оставалось для народа "тайной за семью печатями". Развитие действия шло пока не выходя за рамки узкого круга посвященных.

Когда на страницах газет впервые появилось понятие "культ личности", в массе своей современники не оценили это событие как предвестие большого поворота. Только чуткая мысль могла уловить тогда новые акценты в трак

товке вопросов о движущих силах истории, о роли личности и народных масс, о партии и ее вождях. 10 июня 1953 года "Правда" опубликовала материал под заголовком "Коммунистическая партия -- направляющая и руководящая сила советского народа", рассчитанный на широкий актив партийных пропагандистов. Эта публикация в целом была направлена на преодоление субъективистских подходов в понимании роли партии и отдельных личностей в истории общества. Упоминалось при этом о вреде культа личности, против которого выступали Маркс, Энгельс, Ленин. В рядах первых борцов с культом был назван и Сталин. Его имя было огорожено спасительным "табу", а сама критика культовой традиции получала исключительно положительную направленность, оформленную как переход на коллегиальные основы руководства.

Эта положительная заданность имела и особый психологический фон: в обществе после смерти Сталина достаточно сильны были настроения, отражающие не столько ожидание перемен (как это было, например в первые послевоенные годы), сколько надежду на стабильность, на преемственность общего курса нового руководства и сталинской политики. Учитывая эти настроения, руководители партии должны были действовать в общем как "наследники Сталина".

? И все-таки вопрос, "от какого наследства мы отказываемся?", впервые прозвучал именно сверху, хотя его конкретное осмысление продвигалось медленно, шаг за шагом, путаясь в противоречиях общественного блага и личной ответственности. Известную роль здесь сыграла и личная позиция Маленкова: ему так хотелось подвести под прошлым черту, будто его -- этого прошлого --и вовсе не существовало, начать все с чистого листа. Тогда путь в будущее виделся как простое неповторение прошлых ошибок. Однако, как это бывает, простота оказалась обманчивой, а выбранный путь превратился в долгое блуждание по коридорам и закоулкам системы, выйти за пределы которой Маленков был уже не в силах. Поэтому он делал лишь то, что мог. Действуя не столько по заранее продуманной программе, сколько по обстановке.

Трудно сказать, стал бы вообще Маленков реформатором, окажись он у государственного руля в более благоприятный, спокойный момент. Но ситуация 53-го года была именно таковой, что требовала решительных, незамедлительных действий. Внешне все выглядело по-прежнему устойчиво, почти незыблемо, но те, кто находился

на самом верху, не могли не чувствовать, что эта устойчивость становилась все более относительной. Положение властей предержащих начинало напоминать сидение на вулкане, внутри которого вызревала и накапливалась энергия огромной разрушительной силы. Источник социальной напряженности создавался благодаря постоянно расширяющейся зоне подневольного труда, рассредоточенной между ГУЛАГом, с одной стороны, и колхозной деревней -- с другой.

До сих пор ученые и публицисты ломают копья в спорах о количестве жертв сталинского режима. Не имея возможности вдаваться в существо этих дискуссий, отметим только, что даже по самым строгим (и вероятно, наиболее достоверным) подсчетам к моменту окончания войны в лагерях и колониях НКВД (без учета спецпоселенцев) находилось почти полтора миллиона человек, а за восемь послевоенных лет (т. е. к 1953 г.) эта цифра увеличилась еще на миллион человек, достигнув рекордной за все годы российской истории величины. Содержать это "государство в государстве" становилось все труднее. И не только по меркантильным соображениям.

После смерти Сталина среди узников ГУЛАГа пробудились определенные надежды, связанные с амнистией и реабилитацией. Эти настроения сыграли роль детонатора беспорядков, прокатившихся по лагерям и колониям в 1953-54 годах. Указ об амнистии 27 марта 1953 года, подаривший свободу "преступному элементу", не затронул осужденных за так называемую "контрреволюционную деятельность". Среди последних, между тем, было много "повторников", т. е. людей, пострадавших дважды, осужденных в 30-е годы, затем амнистированных и вновь арестованных уже после войны. Бывшие военнопленные и побывавшие в немецкой оккупации, "крепостные" ученые, работники расплодившихся после войны "шарашек". Были, конечно, и изменники, и предатели, бывшие полицаи и каратели, но не они определяли "лицо" ГУЛАГа. Со всем этим надо было "что-то делать". И кстати объяснять миру, почему в стране "победившего социализма" (пусть пока и в "основном) и в "оплоте реальной демократии" такое количество политзаключенных. Тем более, что в советском руководстве постепенно брала верх линия на расширение международных контактов: "железный занавес" оказался не слишком надежным, а главное, авторитетным прикрытием.

Таким образом, решение вопроса о реабилитации су

лило большой политический выигрыш и в плане формирования доверия к новому руководству внутри страны, и в глазах мировой общественности. Однако, чтобы решиться на такой шаг, надо было преодолеть психологический барьер, побороть страх перед будущим, перед возможными разоблачениями. Маленков первым переступил через ту черту, Хрущев шагнул следом. Назад дороги не было. Но впереди ждал новый порог, за которым должно было наступить покаяние. И Маленков, и Хрущев -- оба остановились перед этим порогом. Освобождение политзаключенных так и не стало реабилитацией в полном смысле, свобода пришла как подарок сверху, как некое "отпущение грехов", результат "доброй воли" руководства. Впрочем, от этого сама свобода не перестала быть таковой, а вышедшие на волю люди первоначально вообще не задумывались о ее неполноценности.

Уже в марте 1953 года было прекращено следствие по "делу врачей", а 4 апреля в печати появилось сообщение о реабилитации осужденных по этому делу медиков. В сентябре того же года Указом Президиума Верховного Совета СССР было ликвидировано Особое совещание при МВД СССР и другие внесудебные органы ("тройки", "пятерки" и т. д.), вершившие в недавнем прошлом свою расправу без суда и следствия. В апреле 1954 года Верховный Суд СССР пересмотрел "Ленинградское дело" и реабилитировал осужденных по нему партийных и хозяйственных руководителей. Годом позже началась реабилитация по политическим процессам 30-х годов. Из тюрем и ссылок стали возвращаться люди. Теперь можно по-разному оценивать тот первый шаг: с высоты прошедших лет все виднее и очевиднее. Но одного все-таки отрицать нельзя: несмотря на все издержки и недоговоренности, то был шаг от перманентной гражданской войны к гражданскому миру.

В реальной политике наметился поворот. И этот поворот необходимо было подкрепить решениями экономического характера. В августе 1953 года на сессии Верховного Совета СССР Маленков выступил по существу с программной речью, в которой он и определил основное содержание своей экономической политики: "Теперь на базе достигнутых успехов в развитии тяжелой промышленности у нас есть все условия для того, чтобы организовать крутой подъем производства предметов народного потребления". Предполагалось резко изменить инвестиционную политику, значительно увеличить финан

совую "подпитку" отраслей нематериального производства, ориентированных на выпуск товаров для народа, обратить особое внимание на сельское хозяйство, привлечь к производству товаров народного потребления машиностроительные заводы и предприятия тяжелой промышленности. Так был взят курс на социальную переориентацию экономики, который достаточно быстро стал воплощаться в конкретные товары, деньги, жилье.

Другим ключевым пунктом новой экономической программы было решение продовольственной проблемы, а вместе с тем и решение вопроса о выводе сельского хозяйства из затяжного кризиса. Исчерпав последние резервы энтузиазма, деревня могла подняться только с помощью полновесного материального стимула.

Материалы августовской сессии Верховного Совета, более детально разработанные последующими пленумами ЦК, предусматривали снижение сельхозналога (на 1954 г. -- в 2,5 раза), списание недоимок по сельхозналогу за прошлые годы, увеличение размеров приусадебных хозяйств колхозников, повышение заготовительных цен на сельхозпродукцию, расширение возможностей для развития колхозного рынка. Проведение в жизнь комплекса этих мер помимо экономического имело и большой политический эффект. Газету с докладом Маленкова "в деревне зачитывали до дыр, -- вспоминала в своем письме к Хрущеву учительница М. Николаева, -- и простой бедняк-крестьянин говорил "вот этот за нас".

Справедливости ради надо сказать, что с мест поступали сигналы совершенно иного рода: колхозники, наученные печальным опытом, не спешили принимать на веру партийные решения, опасаясь, что новый курс в деревне не продержится долго. Их опасения полностью подтвердились, когда в конце 50-х годов началась кампания по "коммунизации" деревни, основным стержнем которой стала ликвидация личных подсобных хозяйств. Но это уже не вина Маленкова, который к тому времени был фактически не у дел. Вряд ли он мог одобрить такую трансформацию прежнего курса, поскольку его собственная позиция по отношению к деревне определялась отнюдь не только пропагандистскими соображениями. Здесь было другое: деревня, по сути, была его единственной потенциальной опорой, той социальной базой, в случае укрепления которой он мог состояться как лидер государства. Иной у него просто не было. Аппарат, на который тра

диционно опирались советские "вожди", Маленкова не принял. И на то были свои причины.

Еще в 1953 году, после вступления в силу нового руководства, в ЦК было принято решение провести совещание для партийных и хозяйственных работников в традиционных целях "постановки задач". С основным докладом на совещании выступил Маленков. "Главный пафос его речи был, -- вспоминал присутствовавший на нем Ф. М. Бурлацкий, -- борьба против бюрократизма "вплоть до его полного разгрома"... То и дело в его устах звучали такие уничтожающие характеристики, как "перерождение отдельных звеньев государственного аппарата", "выход некоторых органов государства из-под партийного контроля", "полное пренебрежение нуждами народа", "взяточничество и разложение морального облика коммуниста" и т. д. Надо было видеть лица присутствовавших, представлявших как раз тот самый аппарат, который предлагалось громить. Недоумение было перемешано с растерянностью, растерянность -- со страхом, страх -- с возмущением. После доклада стояла гробовая тишина, которую прервал живой и как мне показалось, веселый голос Хрущева: "Все это так, конечно, верно, Георгий Максимилианович. Но аппарат -- это наша опора". И только тогда раздались дружные, долго не смолкавшие аплодисменты".

Этот тактический просчет в конечном счете стоил Маленкову политической карьеры. Все нити управления шли через аппарат, значит, ситуацией мог владеть лишь тот, кто держал контроль над аппаратом. Маленков в данном случае явно переоценил силу своего положения. Хрущев же вовремя учел этот промах, используя поддержку аппарата для укрепления своих собственных позиций. Однако, спустя время, он тоже нарушил принцип компромисса, -- и сразу попал в ту же ловушку, в которую угодил когда-то Маленков.

Маленков не замахнулся на систему, сведя ее пороки к ошибкам "переродившихся" или просто не очень дальновидных руководителей. Мог ли он в таком случае надеяться на устойчивые результаты своей политики?

А. Т. Твардовский, присутствовавший на одном из пленумов ЦК 1954 года, который решал очередную хозяйственную проблему, пометил в своей записной книжке: "Опять -- впечатление дельности, практичности, разумности во всем конкретно. Нехватка одного -- того "ключа", которым бы завести все это, и все бы пошло без

постоянного, неусыпного понукания, контроля и т. п." Были идеи, практические подходы, планы на будущее. Не было главного -- стратегического стержня, того самого "ключа", о котором упомянул Твардовский, того связующего звена, которое одно способно превратить отдельные мероприятия в то целое, что и называется политикой. И еще. По-прежнему не было надежной социальной опоры, на деятельную поддержку которой Маленков мог бы рассчитывать. Как это часто бывает в судьбе лидеров, его авторитет за рубежом был несравненно выше, чем внутри страны. Этому в немалой степени способствовала внешнеполитическая линия, которую с первых же дней своего премьерства выбрал для себя Маленков.

Еще в своей августовской речи 1953 года Маленков произнес облетевшее затем весь мир слово -- "разрядка". А в марте 1954 года он высказался еще определеннее: "Советское правительство стоит за дальнейшее ослабление международной напряженности, за прочный и длительный мир, решительно выступает против политики холодной войны, ибо эта политика есть политика подготовки новой мировой бойни, которая при современных средствах войны означает гибель мировой цивилизации".

Человеку, воспитанному на идеологических догмах сталинской школы, сама мысль о человеческой цивилизации как о едином целом (пусть даже в условиях угрозы войны) могла показаться по меньшей мере странной: и политическая и военная доктрина делила Землю на два мира -- мир социализма и мир капитализма -- и объявляла последнему войну, войну до победного конца. Простая догадка о том, что конец может стать общим, а от этого отнюдь не "победным", совсем не вписывалась в рамки прежней концепции, саму возможность войны рассматривающей как еще один повод "угробить" капитализм. Маленков же, по долгу службы хорошо знакомый с современным состоянием вооружений, первый из советских лидеров сумел посмотреть в глаза реальности и сделать необходимые выводы -- пусть даже вопреки собственным убеждениям. Соратники его "не поймут" и расценят этот шаг как отступничество. Именно такого рода обвинения придется выслушать Маленкову на январском (1955 г.) пленуме ЦК.

Доклад на пленуме делал Хрущев. Из его уст Маленков получил упреки в том, что он не проявил себя "достаточно зрелым и твердым большевистским руководителем", что он "претендовал не только на руководство деятельностью

правительства, но и на руководство Президиумом ЦК", стремился к "дешевой популярности" среди народа. Вспомнились и близкие отношения с Берией, и участие в "Ленинградском деле". Выступление премьера на сессии Верховного Совета СССР в августе 1953 года Хрущев назвал "парламентской декларацией", "оппортунистической речью". Столь же ошибочными были признаны его высказывания об изменении соотношения темпов роста производства группы "А" и группы "Б" и тезис о гибели мировой цивилизации в случае развязывания третьей мировой войны.

Сам Маленков выступал на пленуме дважды. Ошибки свои признал, но политической оценки им не дал. Он не умел, да и, по-видимому, не хотел бороться. Таким его и запомнил в тот день Твардовский: "Тяжкое впечатление, как в полчаса увял этот человек, исчезла вся его значительность, был просто толстый человек на трибуне под устремленными на его указательными пальцами протянутых рук президиума, запинающийся, повторяющийся, "темнящий", растерянный, чуть ли не жалкий... Жалка и безнадежна его дальнейшая судьба. Это-то он понимал".

В феврале 1955 года на сессии Верховного Совета СССР Маленков официально попросил об отставке. Просьба была, естественно, удовлетворена.

После отставки с поста премьера Маленков был назначен министром электростанций, одновременно -- заместителем Председателя Совета Министров СССР. За ним было сохранено членство в Президиуме ЦК. Однако все эти перемещения носили скорее временный характер: Хрущеву не нужна была оппозиция внутри Президиума ЦК. Во всяком случае, долго мириться с ней он не стал бы. Его "звездный час" был еще впереди. Как впереди был и XX съезд партии.

* * *

25 февраля 1956 года -- последний день работы XX съезда партии, впоследствии войдет в историю. Именно тогда, неожиданно для абсолютного большинства присутствовавших на съезде делегатов, Хрущев вышел на трибуну с докладом "О культе личности и его последствиях". И хотя заседание было закрытым и делегатов предупредили о секретности происходившего, тайны, долгие годы окружавшей имя Сталина, с того момента больше не существовало. Поэтому документы, рожденные XX съездом, до сих

пор стоят на особом счету среди всех других партийно-правительственных материалов. Они воплотили в себе фактически первую серьезную попытку осмыслить суть пройденного этапа, извлечь из него уроки, дать оценку не только прошлой истории как таковой, но и ее субъективным носителям. А для этого нужно было пройти через ломку привычных представлений об "авторитете партии", об "устоях социализма", через опасения быть непонятыми и не получить поддержки. Процесс перестройки политического сознания тогда только начался, находился в целом на поверхностном уровне переоценок -- что само по себе закономерно. Вероятно, именно поэтому характеристика такого многомерного явления, как культ личности, была сделана первоначально с упором на морально-нравственный аспект. Отсюда -- попытки (имеющие место и по сей день) не столько уяснить смысл исторических процессов, понять действия отдельных исторических личностей, сколько вынести им оправдательно-обвинительный приговор. И все-таки о многом было сказано в полный голос: и об отступлении от принципов демократизма, и о нарушениях законности, и о порочных методах, партийного и государственного руководства. Объяснение причин возникновения подобных явлений было дано в основном в русле старой традиции, указывающей на наличие капиталистического окружения и трудности построения социализма в одной стране. Принципиально новым стало выделение в качестве немаловажного для судеб страны фактора субъективного --личности самого Сталина.

Однако в 1956-м "личному моменту" было придано почти что самодовлеющее значение, а возникновение негативных явлений в практике социалистического строительства отнесено к определяющему влиянию недостатков характера Сталина. Сама же деятельность Сталина оказалась разделенной на два периода -- "положительный" (период борьбы с оппозицией, время индустриализации, коллективизации, Великая Отечественная война) и "отрицательный", когда у Сталина, упрощенно говоря, стал "портиться характер". Так, в истории появился и особый период -- "период культа личности". Его хронологические рамки не были определены достаточно четко: начальная рубежная веха то отодвигалась на 20 лет назад (в конец 30-х годов), то появлялись ссылки на "последние годы" жизни и деятельности И. В. Сталина. Сам по себе этот период воспринимался более всего в качестве "аппендик

са" в нашем цельном историческом организме, своего рода "зигзага", "случайности", "недоразумения". Не было бы Сталина, не было бы и "периода культа личности". Такой преимущественно верхушечный характер критики культа личности, сведение его корней к "злой воле" Сталина не позволил вникнуть вглубь этого явления, рассмотреть его во взаимосвязи политических, экономических, психологических и нравственных сторон. Но первый шаг был сделан. И этот шаг тоже имеет свою нравственную оценку, как факт политического мужества тех, кто поддержал Хрущева.

Слово правды о Сталине, произнесенное с трибуны съезда, стало для современников потрясением, независимо от того, были для них приведенные факты и оценки откровением или давно ожидаемым восстановлением справедливости. Особенно ошеломляли факты -- цифры, имена оболганных, репрессированных, преданных забвению. В их числе виднейшие представители "ленинской гвардии", выдающиеся ученые, военачальники, деятели культуры. Цвет общества, его интеллектуальная элита, тысячи просто честных, преданных партии людей. И рядом с этой национальной трагедией -- имя того, кто долгие годы воплощал в себе все успехи и победы, все, что удалось достичь ценой величайшего напряжения сил всего народа. "На закрытом заседании 25/И во время доклада Хрущева несколько делегатов упали в обморок..., -- вспоминал впоследствии И. Эренбург. -- ...не скрою: читая доклад, я был потрясен, ведь это говорил не реабилитированный в кругу друзей, а первый секретарь ЦК на съезде партии. 25 февраля 1956 года стало для меня, как для всех моих соотечественников, крупной датой".

Крупной датой события февраля 1956 года стали не только для наших соотечественников. XX съезд стал отправным пунктом критического переосмысления мировой социалистической практики, развития международного коммунистического движения. "Мы слишком охотно и идеалистически полагали, будто великое дело построения социализма может осуществляться без серьезных ошибок, -- делился своими мыслями один из руководителей Компартии США Юджин Деннис. -- Мы отказывались верить в любые сообщения, в которых говорилось о серьезных несправедливостях в социалистических странах, и считали такие сообщения клеветой".

И далее: "Даже скептик должен признать мужество, честность и коллективный дух, с которым нынешнее совет

ское руководство действовало после 1953 года ... В настоящее время в Советском Союзе ощущается самокритика в ее наивысшей и единственно действенной форме -- в форме практического самоисправления". И все же тогда партия стояла только у истоков этого процесса. Решения XX съезда должны были войти в массовое сознание, найти в нем адекватное отражение. Большая История, переживавшая свой переломный момент, ломала представления об истории жизни конкретных людей, целых поколений. Процесс этот не мог быть ни простым, ни безболезненным. Предстояла большая подготовительная и разъяснительная работа, в которой, -- и это было оговорено специально -- нет места "шараханьям" и поспешности. "Неправильно было бы представлять, --писала в те дни "Правда", -- что достаточно принять некоторые административные меры, и с культом личности будет покончено навсегда...". Как покажет развитие дальнейших событий, полностью избежать "шараханья" так и не удалось.

Постепенно содержание материалов XX съезда по вопросу о культе личности становилось достоянием сначала партийной, а затем и более широкой общественности. В общественном сознании зрел перелом, не случайно 1956 год зафиксирован в нем однозначно в качестве рубежной вехи. Неоднозначны были только оценки этого рубежа: в результате "смятения умов" одни приобретали стимул к развитию мысли, другие теряли "точку опоры". В ходе одного из социологических опросов 60-х годов, целью которого было выяснение отношения людей к различным событиям своей жизни, в числе прочих был получен и такой характерный ответ: "Называю самое плохое. Все события, связанные с критикой деятельности Сталина и работы партии в тот период. Никакое другое событие в своей жизни я так тяжело не переживал, даже неудачи первых месяцев войны с фашистской Германией". Вот другое свидетельство -- первая реакция после обсуждения доклада Хрущева: "... Уже прошла неделя с тех пор, как наша партийная организация подробно ознакомилась с материалами XX съезда партии по культу личности и все время хожу под их впечатлением... В первые дни раздражало то, что суд устраиваем над умершим человеком и так хотелось, чтобы на всю жизнь Иосиф Виссарионович Сталин остался в памяти такой справедливый и честный, каким нам его рисовали в течение более трех десятилетий... И теперь, когда узнали о его крупнейших недостатках, трудно, очень трудно

погасить в сердце эту великую любовь, которая так сильно укоренилась во всем организме".

Переключение критики культа на личность Сталина отнюдь не было случайным. Можно сказать, что такой поворот был как бы заранее задан характером обсуждения этого вопроса на XX съезде и в последующих материалах печати. Культ Сталина -- причина неудач первого периода Великой Отечественной войны, культ Сталина -- источник "голого администрирования", культ Сталина -- первопричина застоя в духовной жизни и т. д. В этой позиции, несомненно, было и рациональное зерно. Но уже тогда что-то мешало принять ее за бесспорную истину, что-то "не сходилось" в сознании. Общее настроение сомневающихся выразило, думается, одно из писем, направленных в те годы в редакцию журнала "Коммунист": "Говорят, что политика партии была правильной, а вот Сталин был неправ. Но кто возглавлял десятки лет эту политику? Сталин. Кто формулировал основные политические положения? Сталин. Как-то не согласуется одно с другим". Это и подобные ему рассуждения свидетельствовали не только о том, что общество постепенно поворачивалось от механического приятия спущенных сверху указаний к действительному осмыслению происходящего, но и о том, что процесс этого осмысления снизу подчас шел дальше тех рамок "личной темы", которая была предложена вначале. Люди задумывались о том, как стало возможным развитие культа личности и разгул фактически ничем и никем не контролируемого произвола. Что помогало власть имущим открыто совершать беззакония и при этом пользоваться доверием и поддержкой большинства народа?

По свидетельству современников, такого массового движения наше общество давно не знало. Шли собрания, неформальные обсуждения, споры и дискуссии. "Повсюду говорили о Сталине: в любой квартире, на работе, в столовых, в метро", -- вспоминал И. Эренбург. -- Встречаясь, один москвич говорил другому: "Ну, что вы скажете?..." Он не ждал ответа: объяснений прошлому не было. За ужином глава семьи рассказывал о том, что услышал на собрании. Дети слушали. Они знали, что Сталин был мудрым, гениальным... и вдруг они услышали, что Сталин убивал своих близких друзей... что он свято верил в слово Гитлера, одобрившего пакт о ненападении. Сын или дочь спрашивали: "Папа, как ты мог ничего не знать?"

Одна дискуссия питала другую, волна общественной

активности становилась шире и глубже. Не обошлось и без крайних выступлений. К такому размаху событий политическое руководство оказалось не готовым. "После XX съезда, когда развернулись активные выступления, мы не были подготовлены к тому, чтобы дать отпор", -- прижалась на собрании московского партактива Е. А. Фурце-ва. Было принято решение временно прекратить чтение закрытого доклада Хрущева. На поступающие с мест в этой связи вопросы обычно давались следующие разъяснения: чтение доклада временно прекращено а) во избежание происков западной пропаганды и б) для проведения более тщательной подготовительной работы среди коммунистов, у которых возникло в ряде случаев "неправильное отношение" к "нездоровым высказываниям". Считалось, что в результате распространения критики культа личности были допущены "перегибы", ведущие, с одной стороны, к стихийному митингованию, а с другой -- к попыткам свержения авторитетов как таковых. Между тем отдельные "перегибы" получались в результате логических рассуждений: если партия выступает против обожествления вождей, то почему по сей день существуют памятники живым людям, находящимся у руководства, почему их именами называются города, колхозы, предприятия? В обществе начала складываться особая ситуация. Свергнув Сталина с его пьедестала, Хрущев снял вместе с тем "ореол неприкосновенности" вокруг первой личности и ее окружения вообще. Система страха была разрушена (и в этом несомненная заслуга нового политического руководства), казавшаяся незыблемой вера в то, что сверху все видней, была сильно поколеблена. Тем самым Хрущев, хотел он того или нет, поставил себя под пристальный взгляд современников. Готов ли он был к такому повороту событий?

Руководство страны приступило к большой и долгосрочной работе, не имея по существу развернутой с расчетом на перспективу теоретической программы.

Концептуальный "вакуум" ставил инициаторов общественных преобразований в достаточно сложное положение, толкая их на путь тактических действий, лишенных стратегической основы. В такой ситуации легко было попасть под влияние наиболее распространенных общественных настроений, нередко подменяющих долговременные интересы сиюминутными. В условиях отсутствия комплексной программы развития социально-экономической политики на реальную практику оказывали дав

ление настроения нетерпения, требующие немедленного исправления всех недостатков "с сегодня на завтра". Это приводило к поспешности и в определении сроков заявленных целей, и в выборе методов осуществления этих целей.

Как решалась в тот период ставшая уже визитной карточкой времени задача "догнать" и перегнать США по производству мяса, молока и масла на душу населения -- в ближайшие годы?". С одной стороны, было заявлено, что для выполнения этой задачи есть все необходимое и достаточное (подразумевался уровень развития сельского хозяйства). Но с другой стороны, главный упор при этом был сделан на сознательность колхозников, понимание ими значимости поставленной цели. В 1957 г. газетные полосы буквально пестрели многочисленными коллективными обязательствами работников сельского хозяйства, а вслед за этим -- рапортами об их выполнении. Широко практиковалось непосредственное обращение ЦК и Совета Министров к работникам колхозов и совхозов. В ответ на эти обращения в ЦК шли коллективные письма: "Колхозники и колхозницы колхоза ... (далее название колхоза и области. --Авт.), как и все колхозы и труженики сельского хозяйства нашей страны, от всего сердца и как свою боевую задачу восприняли призыв Коммунистической партии -- догнать в ближайшие годы США по производству мяса, молока и масла на душу населения...".

Так делалась экономическая политика. В которой, впрочем, было мало экономического. Поэтому и управление экономикой осуществлялось больше политическими методами. Главную причину хозяйственных трудностей и неудач Хрущев видел в "недостатках руководства", неумении и нежелании отдельных хозяйственников работать с полной отдачей.

"Нерадивый" хозяйственник стал одной из главных фигур фельетонов, критических статей, публицистики. На XX съезде Хрущев говорил о целой категории ответственных работников, которых назвал "занятыми бездельниками": "...на первый взгляд они очень деятельны и они действительно много трудятся, но их деятельность идет вхолостую. Они проводят заседания "до третьих петухов", а потом скачут по колхозам, бранят отстающих, собирают совещания и произносят общие, и, как правило, заранее написанные речи, призывая "держать экзамен", "преодолеть все трудности", "создать перелом", "оправдать

доверие" и т. д." Одновременно в печати настойчиво культивировался образ советского хозяйственника с присущим ему "моральным кодексом": не хитрить с государством, не ставить ведомственные интересы выше общественных, настойчиво бороться за технический прогресс, уважать подчиненных и т. д. Хозяйственник, не отвечающий этим требованиям, должен был уступить место другому, более подходящему. И снова все возвращалось к испытанному методу кадровых перестановок. Еще была жива в памяти недавняя практика, когда существовали специальные "лимиты" и очередность на сменяемость руководящих работников, особенно в сельском хозяйстве: по одному-два человеку за провал весеннего сева, за провал уборки, за срыв хлебопоставок.

Партийность хозяйственного руководителя определялась по его отношению к посевам кукурузы, а рост урожайности ставился в прямую зависимость от уровня политической зрелости. "Если в отдельных районах страны кукуруза внедряется формально, колхозы и совхозы снимают низкие урожаи, то виноват в этом не климат, а руководители, -- говорил Хрущев. -- Там, где кукуруза не родится, есть "компонент", который не содействует ее росту. Этот "компонент" надо искать в руководстве".

В форме непосредственной апелляции к энтузиазму, на той же базе сознательности решались задачи освоения целины, строек Сибири и Дальнего Востока. Усиливался партийный контроль за ходом осуществления этих задач. Так, "в целях обеспечения в установленные правительством сроки организации и строительства новых зерновых совхозов на целинных и залежных землях" был создан даже специальный институт уполномоченных ЦК КПСС (по одному уполномоченному на 4--5 хозяйств). Возникновение впоследствии негативных проблем целинного землепользования в немалой степени было связано с абсолютизацией организационного фактора и недооценкой научной, экономической стороны освоения целинных земель.

Нельзя сказать, что работа экономической мысли в 50-е годы не была заметна. Напротив, экономический поиск в эти годы активизировался, особенно в конце десятилетия. Другое дело, что ставка на быструю отдачу от проводимых преобразований мешала обратить должное внимание на долгосрочные экономические прогнозы. Среди них между тем были и серьезные предостережения. На XX съезде КПСС А. Н. Косыгин выступил с рядом

предложений по совершенствованию планирования, отметил недостатки в практике составления текущих и перспективных планов. Особенно беспокоило специалистов состояние перспективного планирования, целью которого в первую очередь является разработка стратегической линии экономической политики. "В последние годы, -- говорил А. Н. Косыгин, -- методика перспективного планирования не только не совершенствовалась, а, наоборот, была значительно ухудшена". Несогласованность текущего и перспективного планирования привели к созданию ряда диспропорций в народном хозяйстве. Детальный пятилетний план на 1951 --1955 гг. так и не был разработан, единственным отправным документом, направляющим работу народного хозяйства в течение этих пяти лет, были Директивы XIX съезда партии. Но Директивы -- это еще не план, а лишь контуры будущего плана, который должны были разработать (но так и не разработали) планирующие органы. Не были разработаны и официально приняты планы на 1956--1960 гг., а также на семилетку.

Серьезные претензии предъявлялись к качеству низового планирования --составлению планов на уровне предприятия. Такие планы предприятию и далее --в цехи, на участки -- спускались, как правило, уже после того, как начинался новый производственный цикл (годовой, квартальный, месячный), что приводило к сбоям в производственном ритме. Частые корректировки плановых заданий сверху делали план не работающим инструментом, а номинальным документом, необходимым в основном для правильного начисления заработной платы и премиальных (которые зависели от процента выполнения плана).

Сосредоточение в ведении центра большинства оперативных функций, мелочная регламентация деятельности предприятий только осложняли производственную ситуацию на местах. На ее исправление была направлена перестройка управления по территориальному принципу (упразднение большей части министерств, создание Советов народного хозяйства экономических районов). Совнар-хозовская перестройка включила в себя все основные идеи, высказанные за последние годы: проведение децентрализации управления, создание условий для обеспечения контролируемости работы хозяйственных органов снизу, обеспечение комплексного развития экономики в пределах конкретной территории, сокращение и удешевление аппарата управления и др. При этом звучала мысль, что реорганизация форм управления проводится не с целью

ликвидации каких-либо неполадок и диспропорций (считалось, что они не имеют места), а в интересах дальнейшего развития производительных сил страны. Сейчас такая оценка исходной ситуации кажется излишне оптимистичной: достаточно хотя бы сравнить официальные данные экономического роста за первую и вторую половину 50-х годов.* Попыткам углубленного анализа проблем, связанных с предстоящей реорганизацией, помешала общая обстановка торопливости, в которой она проводилась. 30 марта 1957 г. были опубликованы для обсуждения Тезисы Н. С. Хрущева, а уже 7 мая, немногим более месяца спустя, сессия Верховного Совета СССР приняла Закон "О дальнейшем совершенствовании организации управления промышленностью и строительством". К 1 июля того же года предполагалось в основном закончить перестройку, хотя даже сам факт отнесения этого важнейшего мероприятия на середину года создавал дополнительные трудности для предприятий, ломая начатый производственный цикл.

Вместе с тем первые результаты реформы были вполне обнадеживающими. Уже в 1958 г. (через год после реорганизации) прирост национального дохода составил 12,4 % по сравнению с 7 % в 1957 г. Возросли масштабы производственной специализации и межотраслевого кооперирования. Тогда же родилась идея создания научно-производственных объединений. Ускорился процесс создания новой техники. Но следует ли все эти положительные сдвиги считать однозначно следствием реорганизации управления 1957 года? Еще в самом начале создания совнархозов, даже в преддверии этого процесса, специалисты сделали интересное наблюдение: на какой-то период, когда предприятия остались "бесхозными" (министерства фактически сложили свои полномочия, а совнархозы

* Темпы роста экономики во второй половине 50-х годов, хотя и продолжали оставаться относительно высокими, стали снижаться по сравнению с первой половиной того же десятилетия. Среднегодовой прирост национального дохода составил в 1950--1955 гг. 11,3 %, а в 1956-- 1960 гг. -- 9,2 %, валовой продукции промышленности -- соответственно 13,1 и 10,4 %. Только валовая продукция сельского хозяйства увеличивалась во второй половине 50-х годов более быстрыми темпами, чем в начале десятилетия, что в основном достигалось за счет приращения новых земельных площадей. Главное --замедляются темпы роста производительности труда: в промышленности увеличение этого показателя в среднем за год на одного работающего составило за рассматриваемые периоды времени соответственно 9 и 7 %. (История Социалистической экономики. Т. 6. С. 253; Народное хозяйство СССР в 1970 г. М., 1971. С. 65).

еще не оформились), многие из них именно в период "межвременья" вопреки опасениям не только не сбились с производственного ритма, но и стали работать значительно лучше. И так продолжалось в целом до тех пор, пока новые органы управления не окрепли и не сложились в устойчивую систему. С этого момента начали нарастать негативные последствия их деятельности --местничество, диктат и администрирование по отношению к подведомственным предприятиям, прогрессирующая бюрократизация и др.

Совнархозы стремились производить и перевыполнять задания по выпуску продукции для собственных нужд и отказаться от напряженных заданий по ее производству для других экономических районов. Налаживалась внутрирайонная специализация и кооперация производства, но проблема отлаживания межрайонных производственных связей оставалась нерешенной. В сущности сохранился принцип так называемой "сложившейся кооперации", т. е. связей, которые сформировались еще при министерствах.

"Узкие" места работы совнархозов обнаружились практически сразу. Однако наверху они были расценены не как следствие реорганизации, а, наоборот, как ее недостаточно последовательное проведение в жизнь, своего рода отдельный неудачный опыт. В дальнейшем же общая политическая ситуация и та атмосфера, которая была создана вокруг самой идеи реорганизации, никак не способствовали ее конструктивно-критическому осмыслению.

До тех пор, пока процесс общественного обновления не стал необратимым, наличие колебаний и даже прямых отступлений в его развитии является в известном смысле закономерным -- как естественное отражение борьбы между сторонниками и противниками перемен. Возможность реванша со стороны последних делает поворотный процесс уязвимым, подверженным влиянию привходящих факторов -- внутренних или внешних. Думается, что в судьбе "оттепели" немаловажную роль сыграл внешний фактор -- венгерский кризис 1956 года. Анализ внешней, событийной стороны кризиса без глубокого проникновения в существо проблемы вызвал у советского руководства опасения возможности повторения подобного и "у нас". На собрании Ленинградского партактива упоминалось о том, что в связи с событиями в Венгрии среди части партийных работников имеют место панические настроения, по городу ползут слухи: кто-то ходит по домам и негласно составляет списки коммунистов.

Стремление пресечь возможные неблагоприятные последствия стихийных массовых действий привело к целой серии мероприятий перестраховочного характера, оформленных под лозунгом "борьбы с ревизионизмом". Для Хрущева наступил момент решительных действий.

Его поведение -- гораздо более самостоятельное -- не могло не настораживать других членов Президиума ЦК. В руководстве постепенно сложилась и оформилась антихрущевская оппозиция, несколько позднее названная "антипартийной группой". В действительности оппозиционная группа не была антипартийной, более того, ее нельзя считать в полной мере ни просталинской, ни реваншистской, как это иногда делается. Достаточно вспомнить, что помимо постоянного "костяка" группы (Маленкова, Молотова, Кагановича) в нее входили или склонялись к ее поддержке довольно разные и не склонные большей частью к взаимным симпатиям люди (Первухин, Сабуров, Шепилов, Ворошилов, Булганин). Что же связало их, объединило в довольно опасной игре? Если боязнь дальнейшего развития политики разоблачений, то не только и не для всех. Несогласие с Хрущевым по отдельным вопросам конкретной политики? Возможно. Но и это -- суть отдельные мотивы. Все дело в общем организующем стержне. И этим стержнем был Хрущев, даже не он сам, а его ставшие недвусмысленными попытки утвердить свое положение в качестве единоличного лидера -- без "коллективного руководства". Осуществление этих планов означало бы политический крах для всех бывших сталинских приближенных, а также для людей, выдвинутых ими в свое время на ответственные партийные и государственные посты: в том мире всегда было важнее не какой ты работник, а "чей" ты человек.

Это была борьба за власть в чистом виде, борьба, в которой сторонники Хрущева одержали победу, а "оппозиционеры" потерпели поражение. Теперь уже окончательное. Они сошли с политической сцены, получив весьма скромные --для их ранга -- должности. Маленков стал директором электростанции сначала в Усть-Каменогорске, затем в Экибастузе; Каганович -- управляющим трестом Союзасбест в Свердловской области; Молотов уехал послом в Монголию. Их, впрочем, не исключили из партии, еще раз доказав тем самым, что обвинение в "антипартийности" было использовано в качестве удобной вывески, сделанной к тому же "на скорую руку" (решение об исключении Маленкова, Кагановича

и Молотова из партии состоялось уже после XXII съезда КПСС).

Лишившись оппозиции справа, Хрущев стал быстро "леветь": именно с этого момента берут начало знаменитые скачки "великого десятилетия" и громкие кампании тех лет. Возможно, положение удалось бы со временем исправить, создать противовес единоличной власти Первого секретаря. Однако этот путь Хрущев практически заблокировал, поскольку процесс "полевения" в политической сфере довольно быстро остановился. Тем самым была перекрыта возможность дальнейшей либерализации режима, а вместе с ней -- и создания новых политических институтов, новых механизмов власти.

В одном из своих публичных выступлений 1960 года Хрущев, подводя главный итог начатой после 1953 г. работы, сказал: "Мы не только раскритиковали недостатки прошлого, но провели такую перестройку, которую без преувеличения можно назвать революционной в деле управления и руководства всеми областями хозяйственного и культурного строительства". И далее: "...мы, в Президиуме ЦК, очень довольны положением, которое сейчас сложилось в партии и в стране. Очень хорошее положение!". Таково было мнение лидера страны. А что думал народ? Многие, безусловно, могли бы разделить оптимизм позиции руководителей. Но были и иные оценки. Примерно в то же самое время, когда Хрущев заверял соотечественников, что в стране, наконец, сложилось "очень хорошее положение", редакцией журнала "Коммунист" было получено любопытное письмо, автор которого (подписавшийся как К. Гай из г. Дрогобыча) решил собрать наиболее часто встречающиеся в разговорах людей критические замечания в адрес партийного руководства. Свое письмо он предварил замечанием: "Прошу поместить следующие подслушанные в пути мысли и ответить на них людям". Что же это за мысли, которые, не высказанные публично (кстати, так и не опубликованные), имели "хождение в народе?" Приведем текст письма с некоторыми сокращениями: "Н. С. Хрущев... называет наших руководителей "слугами народа", это все равно, что черное назвать белым... Всегда слуга плату получал у хозяина, хозяин ее ему устанавливал. У нас наоборот. Страшно широкий замкнутый крут общегосударственных и местных вождей, считающих себя гениями против руководимой ими черни, сами себе установили огромные оклады, боятся разрешить самому народу подумать об установлении оплаты руково

дителям, о выборе руководителей... Опубликуйте, кто из депутатов и сколько получил "за" и "против" (персонально), зачем скрывать это от избирателей... Программу коммунистов Югославии нужно же дать почитать всем желающим, а то детективные романы переводят с любого языка, а небольшую программу коммунистов (пусть и ошибающихся) прячут... В судах должно быть больше нарзасов, чем присяжных, доверяйте людям, приобщайте к руководству страной, решению общегосударственных дел... Проводите референдумы...

Люди хотят снижения цен. Его нет несколько лет...

Нужно, чтобы хотя бы по внешнему виду наши руководители были похожи на трудящихся больше, чем на буржуев...

По радио и в газетах меньше восхвалять сегодняшний день, а больше звать к завтрашнему. Культ личности был не только Сталина и не по его только вине, а большинства руководителей, по их вине. А они в седле...".

Из этих разрозненных суждений складывается своеоб-разная "фотография" общественного мнения с выделением "болевых точек" действительности, существование которых наиболее остро ощущалось на уровне обыденного сознания. Конечно, во все времена были недовольные, и любая, сколько-нибудь серьезная перестройка не приносит быстрых улучшений в положении людей, а на определенном этапе может привести и к временному снижению жизненного уровня. И все-таки за высказанными критическими мыслями важно увидеть не голый скепсис, а общественную проблему, ущемленное чувство социальной справедливости, которое всегда было важным "индикатором" состояния общества. А после этого уже решать, в каком случае претензии и беспокойство обоснованы, а где имеет место упрощенное понимание принципов социального распределения или недопонимание особенностей момента. С точки зрения особенностей момента, чья же позиция -- верхов или определенной части низов -- была более жизненной, насколько был обоснован оптимизм одних и пессимизм других?

Закончилась крупная реорганизация управления народным хозяйством (1957 г.), которая на первом этапе дала несомненный эффект. Принят новый план на семилетку. Форсируется развитие науки, готовится прорыв человечества в космос. Политическая жизнь внутри страны стала более стабильной: критическая волна явно пошла на спад, все реже поднимался вопрос о борьбе с культом личности,

который в свое время дал импульс общественной активности. В 1959 году на стадии верстки была остановлена публикация закрытого доклада Хрущева на XX съезде партии: нет Сталина -- нет и культа личности, а развенчание "антипартийной группы" легко было представить как последний аккорд в борьбе со "сталинистами". В стране набирала силу новая общественная инициатива --рождалось движение за коммунистический труд, оно было "узнаваемо", поскольку шло в привычных традициях социалистического соревнования, а следовательно и предпочтительнее предшествующей митинговой стихии. Организующее начало движения за коммунистический труд было быстро взято на вооружение пропагандой и стало основой его массового тиражирования. Наверху тогда так и не оценили возможностей нового смысла, заложенных в движении: в этом одна из причин, что оно после временного взлета свернуло в традиционное русло формализма.

Международное положение тоже не внушало пока особых опасений. Напротив. Произошла некоторая стабилизация ситуации в Западной Европе, мир следил за развитием национально-освободительных движений в Африке, за событиями на Кубе, вновь поднявших популярность идеи социалистического выбора. В общем положение дел как внутри страны, так и за ее пределами при одномоментной оценке ситуации могло служить основанием для оптимизма. Правда, с одним лишь условием: если считать это положение неизменяемым или способным к развитию лишь в одну сторону -- от хорошего к лучшему.

Между тем любой непредвзятый анализ ситуации показывал, что она чревата серьезными осложнениями. Постепенно сбывались прогнозы тех, кто предупреждал об ограниченности структурных подходов к реорганизации практики управления и видел просчеты проведенной совнар-хозовской реформы. Реорганизованная система управления народным хозяйством была отличной от существовавшей ранее "министерской", но не принципиально новой. Сохранился старый принцип разверстки сырья и готовой продукции, экономически ничего не изменивший в отношениях потребителя и поставщика. Диктат производителя по-прежнему воспроизводил ненормальную хозяйственную ситуацию, при которой предложение определяет спрос. Экономические рычаги не заработали. С помощью административной "погонялки" обеспечить стабильный экономический рост было невозможно (хотя конкретные цифры развития экономики, предусмотренные Программой пар

тии, были как раз ориентированы на поддержание достигнутых к концу 50-х годов темпов экономического роста -- без учета подвижности конъюнктуры и возможностей ба-зового уровня).

Существование целого ряда проблем -- экономических, социальных, политических, нравственных -- выявило предсъездовское обсуждение проектов Программы и Устава партии. Большинство этих проблем концентрировалось в той области, которая определяет отношения между народом и государственной властью. Приглушение критики, снижение демократического настроя в общественной жизни не прошло незаметно для современников. Очевидная возможность утраты позиций, заявленных на XX съезде партии, с необходимостью ставила вопрос о поиске гарантий необратимости начатых реформ. Если судить по читательской почте того времени, то содержание гарантий от рецидивов культа личности виделось прежде всего в преодолении отчуждения между общественностью и представителями власти. В качестве мер, направленных на преодоление этого отчуждения, предлагалось ограничить срок пребывания на руководящих партийных и государственных должностях, ликвидировать систему привилегий для номенклатурных работников, проводить строгий контроль за соблюдением принципов социальной справедливости. Как вспоминает Ф. Бурлацкий, принимавший участие в подготовке программных документов XXII съезда, именно вопрос о включении в проект Устава тезиса о сменяемости кадров вызвал больше всего споров. Было проработано более десяти вариантов формулировок этого тезиса, однако принцип, согласно которому в составе высшего руководства можно было находиться не больше двух сроков, так и не прошел. В окончательном варианте проекта (который и был принят на съезде) остался трехсрочный принцип пребывания у власти с поправкой на возможность его продления в силу "признанного авторитета, высоких политических, организаторских и других качеств" лидеров.

Не менее ожесточенные споры вызвал вопрос о привилегиях номенклатуры. Протест против существования подобных привилегий шел главным образом снизу. Правда, выход из ситуации виделся подчас довольно простым, когда для восстановления социальной справедливости считалось достаточным ограничить доходы и вернуться к уравнительному принципу распределения различного рода благ. Активно обсуждалась идея партмаксимума и госмаксимума (размеры которых предлагалось установить офи

циально и зафиксировать в Программе партии). Многие участники предсъездовской дискуссии были всерьез обеспокоены усиливающейся социальной дифференциацией общества, увеличением общественной прослойки, живущей явно не по средствам. В этих сигналах угадывался опасный симптом будущих "болезней", которые в полную силу заявят о себе позднее, уже в 70-е годы. Однако эта опасность еще существенно недооценивалась, воспринималась в привычном русле "пережитков прошлого". Отсюда -- приемы и методы борьбы с "пережитками", выдержанные в целом в старых традициях атаки на "частную собственность". Надо сделать так,-- высказывалось одно из типичных мнений,--чтобы нечестным людям "некуда было тратить деньги... Пока вор может покупать дома, дачи, автомобили, роскошную мебель, ковры, хрусталь и драгоценности..., до тех пор будут объективные условия для возрождения паразитических элементов". А далее предлагалась целая программа мер, которые, по мнению автора процитированного письма, должны были обеспечить всеобщее равенство и справедливость путем: 1) муниципализации всего жилищного фонда, 2) передачи всех личных дач предприятиям и организациям, 3) прекращения продажи легковых автомобилей частным лицам и передачи личного автотранспорта прокатным базам; 4) сокращения продажи на внутреннем рынке дорогой мебели, ковров и драгоценностей, производства этих товаров только на экспорт.

Самое примечательное в этих предложениях даже не примитивизм поисков "простых" решений, а то, что они отражали отнюдь не частное мнение. Вспомним Хрущева: "Дальше развитие легкового автомобильного транспорта будет идти у нас в следующем направлении: мы будем увеличивать производство легковых автомобилей, создавая при этом широкую сеть прокатных гаражей... Частнособственническое капиталистическое направление использования легковых автомашин для нас не подходит. Мы будем вносить в обслуживание населения социалистический метод". Аналогичные оценки высказывались и по отношению к дачному строительству: "Строительство индивидуальных дач и индивидуальное садоводство... нецелесообразны с точки зрения организации летнего отдыха широких масс, воспитания коллективизма".

За подобным совпадением взглядов на перспективу достаточно быстрого движения к обществу "равных возможностей", которое тогда и отождествлялось с комму

низмом, угадывается особое мироощущение эпохи, особый строй духовной жизни тех лет. Шестидесятые воскресили дух революционного романтизма первых послереволюционных лет с их верой в коммунистический идеал и созидательную силу самой идеи построения социализма. Это не оправдывает, но дает возможность понять. И не только политических лидеров, но и общество в целом: ведь если кто и протестовал тогда относительно программных установок на форсированное строительство коммунизма, то протест этот в большинстве случаев касался конкретных сроков строительства, но отнюдь не идеи в целом. Не будем ссылаться на ученых, взявшихся доказывать, что намеченные темпы вполне реальны и достижимы: эта работа началась уже вдогонку принятым решениям. Гораздо важнее прислушаться к мнению тех, кто действительно торопил время, кто всю жизнь прожил во имя будущего, не всегда ощущая настоящее как вполне достаточное. Люди, вынесшие на своих плечах тяжесть трех революций и трех войн, бешеные темпы созидания и разрушительные силы беззакония -- они вправе были требовать от программы партии "что-то осязаемое для себя". Не следует забывать при этом, что к тому поколению принадлежал и сам Хрущев.

Что же конкретно имел в виду Хрущев, когда обещал, что коммунизм будет построен при жизни одного поколения советских людей? "Дело ведь не только в слове "коммунизм",-- разъяснял он свою позицию.-- Мы стремимся к лучшей жизни, к самой прекрасной жизни на земле, чтобы человек жил без нужды, чтобы он всегда имел работу, которая ему по душе, чтобы человек не думал с тревогой о завтрашнем дне... чтобы он жил красиво и благородно, а не просто существовал, прозябал". Если действительно не принимать в расчет слово "коммунизм", то эта была та программа, у которой вряд ли нашлись бы оппоненты. Однако в данном случае "слово" не осталось безразличным, определенная им цель не только увлекала, но и давила, заставляя решать многие проблемы не с точки зрения целесообразности и своевременности, а "по-коммунистически"-- согласно представлениям о коммунизме того времени.

Представления о коммунизме в свою очередь обычно не могли перешагнуть уровень общих рассуждений о равенстве и коллективизме. Были предложения создать на каком-нибудь заводе "маленькое опытное коммунистическое общество", всерьез обсуждались вопросы "коллекти

визации быта", борьбы с "дачным капитализмом" и создания различного рода "коммун".

Эти идеи, которые, казалось бы, могли зародиться только в умах героев Андрея Платонова и затвердеть в постулатах "военного коммунизма", вряд ли все-таки следует относить к случайным отголоскам прошлого. Связь времен здесь теснее и очевиднее: с помощью "генетического кода" двадцатых, передававшего из поколения в поколение оптимизм первых лет революции, веру в близость и достижимость больших целей, происходило наследование и особого образа действий для претворения намеченных целей в жизнь. Этот образ действий всегда выражался в доминирующей тенденции не столько построить, сколько установить (а еще лучше -- ввести декретом) "самое справедливое" общество, ориентируясь преимущественно на его "опознавательные знаки", начертанные на лозунге "вместе и наравне". Спустя годы тенденция тяготения к декретированному способу решения задач социалистического строительства не только не была преодолена, но и представляла собой одно из организующих начал политической жизни страны на протяжении долгих лет, отступая лишь в те относительно непродолжительные промежутки времени, когда под давлением обстоятельств верх брали реализм целей и реализм возможностей. И в 60-е годы названная тенденция заставляла считаться с собой как с одним из факторов, влияющих на выработку политических решений.

Споры вокруг вопроса об основах организации коммунистического общества и способах его построения, разноголосица суждений и откровенная путаница в мыслях в общем говорили о том, что эти коренные проблемы программного документа партии остались неотработанными. Главное же -- они оказались плохо вписанными в контекст реальной политики. Пространство между конечной целью и стартовой отметкой оставалось незаполненным, единственный путь решения поставленных задач по-прежнему виделся в приращении уже достигнутого.

Нельзя при этом не отметить, что в Программе партии и в решениях XXII съезда (1961 год), которые заложили основу своего рода концепции дальнейшего развития советского общества, предлагался и ряд вполне конструктивных идей, направленных на решение важных, прежде всего политических проблем. Часть этих идей непосредственно отражала потребность в гарантиях, подтверждающих линию XX съезда партии. К ним можно отнести

возвращение к проблеме преодоления наследия культа личности, проработку вопроса о ротации кадров, идею общенародного государства. Было принято решение о выработке проекта новой Конституции, а в апреле 1962 г. образована комиссия по подготовке этого документа.

Как свидетельствуют участники подготовки главных документов XXII съезда партии, наиболее радикальные идеи удавалось отстоять только при поддержке Хрущева, который в тот момент был настроен весьма решительно. Думается, что эта решительность в известной степени спровоцировала будущий конфликт Хрущева со своим ближайшим окружением.

Пришедший к власти как аппаратный лидер, Хрущев -- чем дальше, тем больше -- стал нарушать правила игры, становился все менее подконтрольным аппарату. И даже пытался усилить свою независимую позицию. Свидетельство тому -- ноябрьский (1962 г.) пленум ЦК, на котором по инициативе Хрущева было принято решение о разделении партийных органов на промышленные и сельскохозяйственные. Совершенно непонятный и трудно вписывающийся в концепцию "совершенствование управления", этот шаг был серьезным ударом по всевластию аппарата, который еще не вполне оправился от хрущевской реорганизации 1957 года. Недовольство кадровой политикой Хрущева достигло своего предела. Вопрос о смещении Первого стал вместе с тем лишь делом времени.

Бытует мнение, что история пребывания у власти Хрущева делится на "положительные" и "отрицательные" моменты,-- вся в свете черно-белых оттенков по аналогии с замыслом известного памятника Э. Неизвестного. Подобный подход, хотя и обладает несомненной иллюстративной выразительностью, тем не менее несколько упрощает наши представления о том времени, его особенностях, успехах и провалах. Позиция и поведение Хрущева порой трудно поддаются логическому объяснению. "Не понятны" его быстрый взлет и столь же стремительное падение, его способность совмещать, казалось бы, несовместимое и находить при этом удивительную цельность. Хрущев не понятен, взятый "сам по себе": он существует только в контексте своего времени. У каждого времени свои задачи. И свои лидеры. То, что в действиях политика воплощала риск и смелость, в изменившихся условиях может легко переродиться в волюнтаризм и склонность к авантюрам. Не в этой ли метаморфозе ключ к разгадке "перерождения" Хрущева, разделивший период его пребывания у власти "до и после"

XXII съезда? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо несколько отвлечься от личности Первого секретаря и существенно расширить поле исторического анализа.

Надо отметить, что Хрущев разделил судьбу многих лидеров: как политический деятель он был гораздо более популярен на международном уровне, чем у нас в стране. И опять-таки это было связано с качеством внешней политики, проводимой в тот период. Ее определял поворот от конфронтации к разрядке, от взаимных претензий к взаимопониманию и налаживанию диалога. Мощным ускорителем развития этого процесса стали события октября 1962 года, многое перевернувшие в сознании народов и их вождей. За всю послевоенную историю никогда мир не был так близок к пропасти войны, как в тревожные дни Карибского кризиса. Сейчас можно оспаривать, что же все-таки сыграло решающую роль в предотвращении катастрофы -- позиция Дж. Кеннеди или своевременное прозрение Хрущева, так или иначе, победу одержал политический реализм, поставивший общечеловеческий интерес выше интересов классовых.

Даже после XX съезда, решения которого ориентировали внешнеполитический курс на мирное сосуществование, в практической политике случались факты нарушения провозглашенных принципов. Идея мировой революции, отнесенная в разряд исторических реликвий даже пропагандой, где-то подсознательно продолжала жить, подкрепленная надеждой на очередной кризис капитализма. Эти представления были серьезным препятствием на пути к новому миропониманию, суть которого составляет концепция "общего дома". Даже, когда шла речь о мирном сосуществовании, то имелось в виду сосуществование двух противоположных (по сути -- враждебных) систем. Разницу между антагонизмом и противоречием советские руководители увидели гораздо позднее, хотя шаг к перестройке политического мышления был сделан именно тогда -- в 50-е и 60-е годы.

Июль 1962 года -- Всемирный конгресс за всеобщее разоружение и мир в Москве. Август 1963-го -- Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в трех сферах. Январь 1964-го -- Меморандум правительства СССР о мерах, направленных на ослабление гонки вооружений и смягчение международной напряженности. Одновременно предпринимались попытки преодоления разногласий, существующих в социалистическом лагере, хотя здесь не уда

лось избежать и прямой конфронтации (как это было, например, в отношениях с Албанией и Китаем).

Если говорить о внешнеполитической деятельности Хрущева, нельзя обойти вниманием тот факт, что далеко не все его инициативы находили поддержку внутри страны. Последнее относится прежде всего к вопросам материальной помощи и содействия Советского Союза другим странам. Недовольство людей росло тем быстрее, чем острее чувствовались собственные нехватки. Сами эти настроения были лишь отражением сложных процессов, обусловленных известной разбалансированностью внешней и внутренней политики. Сильная внешняя политика всегда считалась производной от внутренней, а не наоборот.

Во внутренней же политике постепенно накапливались противоречия, порожденные расхождением декларативной и реальной основы политического курса. Процессы демократизации зашли в тупик, исчерпав возможности своего развития в предложенных сверху условиях: при сохранении однопартийности, идеологического монизма и единомыслия. Были попытки отключить эти процессы от собственно политической жизни и направить их в русло производственной демократии и местного (коммунального) самоуправления. Так началась кампания за организацию работы на общественных началах.

В партийном аппарате появились внештатные инструктора, советы старых коммунистов, парткомиссии. Создавались так называемые подрайкомы, которые включали в свой состав трех штатных работников и широкий партийный актив. К началу 60-х годов относится массовое распространение на предприятиях различных общественных бюро, технических советов, производственных совещаний. Сама идея подключения общественности к решению партийных и производственных проблем, безусловно, несла в себе рациональное зерно. Однако те условия, которые были предложены для ее реализации, существенно ограничивали возможности "проращивания" зерна новыми, последовательно демократическими формами управления производственными и -шире --общественными процессами. Создаваемый таким образом "общественный" аппарат напоминал собой точную копию штатного и был фактически полностью подчинен ему. Рядом с существующей бюрократической макроструктурой формировалась аналогичная микроструктура (своего рода "параллельный аппарат"): ссылка на "общественное мнение" очень быстро стала простым прикрытием обычных бюрократических процедур, придававшая

им внешний демократический блеск. Чтобы понять это, достаточно вспомнить "общественные суды" над представителями интеллигенции 60-х годов.

Культура управления в целом в тот период еще не "доросла" до зрелых форм производственной демократии. Если речь шла о демократическом централизме, то упор по-прежнему делался на централизм, отступление от которого приравнивалось к покушению на основы социализма. Такова была позиция большинства руководства, Хрущева в том числе. Хрущев, оставаясь до конца приверженцем централизованной формы управления, уже в своих воспоминаниях признавался: "... последнее время я чувствовал какую-то необходимость... дополнения такой формы..., чтобы дирекцию поставить в какую-то зависимость от работающих на предприятии и на заводе. Потому что контроль и разработка плана сверху... необходима, но необходимо и привлечение... к разработке плана работающих на этом предприятии. Я думаю, что это в будущем обязательно будет". Воплощение идеи производственного самоуправления отодвигалось, таким образом, на неопределенную перспективу.

И не только по вине "верхов". Как показывают некоторые социологические данные, в начале 60-х годов эта идея не имела еще достаточной популярности и в рабочей среде, даже среди членов бригад коммунистического труда, которые, казалось бы, ближе других стояли к ее практической реализации.

По сути мы имеем дело с известным совпадением представлений о реальной демократии и ее пределах как сверху, так и снизу. "Совещательная демократия"-- это не просто особенность конкретных форм ее выражения, это отличительная черта всей нашей общественной жизни в тот период. "Совещательная демократия" согласуется с таким порядком организации власти, при котором многое в конечном счете зависит от доброй воли лидера (или группы лидеров), который может прислушаться к "голосу народа", а может и проигнорировать его. Здесь нет еще гарантий ни от рецидивов культа личности, ни от произвола вообще. Во всяком случае, пока в политическую жизнь не вошли принципы действительного народовластия, не только массы, но и -- как это ни парадоксально -- сами "верхи" остаются политически незащищенными, попадая в ситуацию "верхушечных переворотов".

Недоразвитие демократических процессов в совокупности с экономическими и другими просчетами создало в середине 60-х годов беспримерный в нашей истории пре

цедент "тихого" переворота, в результате которого у власти оказалась группа Л. И. Брежнева.

Насколько правомерно выделение в качестве главной причины следующих за 1964 годом событий уровня демократической защищенности общества? Известно, например, что некоторые диктаторские режимы существовали долгое время при достаточной поддержке (или лояльности) снизу. На массы опирался и личный режим Сталина. Почему же не получил достаточно сильной поддержки Хрущев, сделавший попытку сменить систему политических приоритетов? Режим личной власти Сталина имел мощные социально-психологические "подпорки", основанные на вере и страхе. После 1953 года эти "подпорки" частью исчезли, частью были уничтожены целенаправленно (особенно в результате мер по преодолению культа личности). Отныне отношения между народом и властью должны были строиться уже на новых принципах. На принципах истинного демократизма: в этом случае общество вступало на путь демократического обновления. На принципах невмешательства по "договору": низы не мешают верхам управлять по-своему, верхи обеспечивают низам сносное существование и освобождают от какой бы то ни было ответственности. Тогда общество обречено на развитие затяжного кризиса. В 50-- 60-е годы мы имели в зародыше обе эти тенденции. Требовать от того времени установления зрелых форм демократических отношений (помимо вреда всякого рода "установлений") было бы, вероятно, утопией: общество в целом еще не было готово к повороту такого качества. Но для того, чтобы он стал возможен, необходимо было обеспечить непрерывность и преемственность демократического курса. Таким образом удалось бы создать условия для "дозревания" субъективного фактора как сверху, так и снизу, а вместе с тем и для завершения поворотного процесса. Что же произошло в действительности?

В политической жизни страны в начале 60-х годов уже произошли такие изменения, которые вызывали обоснованное беспокойство у демократически настроенной части общества. В зарубежной печати все чаще поднимался вопрос о "настоящем и подлинном шаге назад в плане так называемой десталинизации", о духовном кризисе "четвертого поколения" советских людей. Что же послужило причиной подобных выступлений? Почти все они концентрировались вокруг несколько отдаленных от политики проблем, главным образом вокруг искусства. Однако общественный резонанс, сопровождавший искусствоведческие дискуссии, все более

заставлял воспринимать их как внешнюю форму выражения сложных общественных процессов. Мог ли, скажем, частный случай посещения Хрущевым московской выставки художников (30-летие МОСХа) послужить сигналом для начала кампании идеологического давления, если это был действительно частный случай?

Сейчас нередко можно встретить попытки представить резкие выпады Хрущева против интеллигенции, принятие им единолично непродуманных решений в виде своего рода "досадного недоразумения", возникшего в результате "доверчивости" Первого к мнению плохих советчиков, которые играли на его слабостях в своих корыстных интересах, а заодно и способствовали снижению популярности Хрущева как политического лидера. Сам Хрущев, уже будучи на пенсии, сожалел об этих фактах проявления своей несдержанности, в совокупности с другими очевидными просчетами, стоившими ему политической карьеры. Подобные самооценки, безусловно, заслуживают уважительного отношения, однако еще не служат объяснением всех превратностей политики Хрущева. Если даже принять концепцию "недоразумений", "случайностей", то простое перечисление этих "случайностей" выведет нас за рамки отдельного случая и с необходимостью поставит вопрос о некой закономерности.

Шараханья и колебания в политике всегда закономерны, если политический курс не имеет конструктивной, теоретически обеспеченной программы и выступает в виде набора лозунгов и отдаленных обещаний. Крайности неизбежны, если между осознанным "так нельзя" и желаемым "так надо" остается "зазор" непроясненности главного вопроса -- что делать? Понимал ли это сам Хрущев? Хрущев, который после XXII съезда считал, что программа действий уже есть, осталось только обеспечить ее выполнение, сосредоточившись на организационном факторе? Но Хрущев не был бы Хрущевым, если бы всегда действовал только по убеждению. Помимо всего прочего он был человеком прагматического склада и лучшие свои решения, думается, он принимал, повинуясь чувству политической интуиции, освободившись на какое-то время от груза прежних убеждений. Однако в силу непрочности этого чувства его никогда не хватало надолго, что давало основание говорить о "непредсказуемости" политики Хрущева.

В то время, когда пропаганда преподносила только что принятую Программу партии как окончательный вариант стратегического плана развития советского общества, именно в это время выдвигались, казалось бы, крамольные,

идеи, объявляющие начало новых поисков по созданию научной концепции социализма. Несмотря на ободряющие заявления, обсуждение Программы показало наличие целых теоретических провалов, без ликвидации которых невозможно было построить обоснованную концепцию общественной перестройки. Так начинался поворот к науке, в том числе и науке обществоведческой, до сих пор пребывавшей как бы в разряде "второсортных". Поворот этот происходил интуитивно (официально уровень развития нашей науки по-прежнему подавался как не имеющий аналогов), а значит и полулегально -- со всеми трудностями и перекосами подобного пути.

Думается, что сам Хрущев если не понимал, то чувствовал уязвимость своей политики прежде всего в вопросах научного обеспечения. Он поддержал идею академика М. А. Лаврентьева о создании при правительстве консультативного совета ученых, в задачи которого входил анализ перспектив развития страны и выработка рекомендаций по преодолению возникающих диспропорций. Несколько раз совет собирался, однако вскоре после отставки Хрущева был распущен. О постепенном осознании необходимости поворота к научным основам управления обществом говорит и тот факт, что в последние годы пребывания Хрущева у власти все реже встречаются часто используемые в прошлом приемы непосредственной апелляции к массам в форме общественных призывов, правительственных обращений и т. д. И все-таки в то время сцепления научной мысли и общественной практики так и не получилось. Наука продолжала свое существование в виде "чистой" теории, между тем как практика шла прежним путем проб и ошибок. Последствия "расстыковки" научной мысли и повседневной практики постоянно напоминали о себе -- и прежде всего в сфере хозяйственного управления. Уже в начале 60-х годов обнаружились отдельные симптомы неблагополучия в экономике.*

Ноябрьский (1962 г.) пленум ЦК КПСС особо отметил как "совершенно недопустимую" наметившуюся тенденцию к отставанию темпов роста производительности труда от темпов роста средней заработной платы. Дальнейшее развитие этой тенденции -- следовал вывод -- может привести к серьезным диспропорциям в народном хозяйстве.

* В 1963 г. по сравнению с 1962 г. снизился прирост национального дохода с 5,7 до 4,0%, продукции промышленности -- с 9,7 до 8,1 %, а валовая продукция сельского хозяйства составила 92,5 % от уровня 1962 г.

По привычной логике причины этих и других сбоев в работе хозяйственного механизма были отнесены к "недостаткам руководства", что повлекло за собой следующую волну организационно-структурных перестроек. Первоначально было реорганизовано высшее звено управления: созданы в трех наиболее крупных республиках -- РСФСР, Украине, Казахстане -- республиканские Советы народного хозяйства (1960 г.), Совет народного хозяйства СССР (1962 г.), Высший Совет народного хозяйства СССР (1963 г.). Республиканские и союзный СНХ на практике были координирующими органами, а ВСНХ СССР, сосредоточив в своем ведении вопросы управления промышленностью и строительством в масштабах всей страны, не мог достаточно оперативно и компетентно их решать. Проблемами развития отраслей занимался ряд Государственных производственных комитетов (ГПК). Однако ГПК были сориентированы главным образом на прогнозирование развития отраслей, не имея при этом реальных полномочий для практического воплощения своих рекомендаций.

Не дала ожидаемого эффекта и попытка реорганизации системы управления сельским хозяйством: перевод органов управления этой отраслью "с городского асфальта на просторы полей" не привел к сколько-нибудь заметному улучшению руководства работой колхозов и совхозов. Практика мелочной опеки, жесткой регламентации в старых традициях плановой разверстки по-прежнему была фактически повсеместной. В марте 1964 года ЦК КПСС и Совет Министров СССР приняли постановление "О фактах грубых нарушений и извращений в практике планирования колхозного и совхозного производства". Этим постановлением, в частности, были расширены права руководителей хозяйств в случае возникновения разногласий при составлении планов между колхозами и совхозами, с одной стороны, и районными органами управления сельским хозяйством -- с другой. Материальный ущерб, нанесенный колхозам и совхозам в результате нарушения порядка планирования, предписывалось возмещать за счет тех, кто толкнул хозяйства на путь убытков.

Сама идея перестройки, изменений, усовершенствований весьма импонировала Хрущеву. На ноябрьском (1962 г.) пленуме ЦК он высказался в том духе, что переделывать и перестраивать придется еще не раз, что "организационное дело несет нам массу опытов, массу шагов, массу переделок". И в то же время позднее Хрущев признавался, что

ни он, ни руководство партии в целом не были готовы к кардинальным переменам и поэтому всегда "шли на ощупь", испытывая на себе давление психологических и идеологических факторов сталинского наследия. К чему же могла привести "масса переделок" при отсутствии программы кардинальных действий?

Новый политический курс, тем более в конкретных проработках, как правило не рождается в готовом виде. Нужен подготовительный этап. Он всегда ограничен, иногда сжат до предела, часто, в период кризисов, отсутствует вообще, но если история все-таки дает шанс на "разбег", она вместе с тем предоставляет право на опыт и импровизацию, в ходе которых появляется и общая концепция, и детали будущей перестройки. Импровизационный характер политики в этот период -- скорее закономерность, нежели случай, а тем более результат злой воли или волюнтаристских ошибок. Волюнтаризм начинается там, где объективно приемлемые на переходных этапах методы воздействия на экономику и другие стороны жизни общества, становятся постоянной чертой политического руководства. Во всяком случае, всегда существует тот порог, за которым недостаточно продуманные и часто сменяющие друг друга реорганизации несут серьезную угрозу нестабильности, снижения жизненного уровня и социальных гарантий.

К середине 60-х годов уже был достигнут тот предел перемен, которого можно было добиться на пути частичных изменений и усовершенствований. На очередь дня встала задача обеспечения кардинального поворота в организации экономической, политической и духовной жизни страны, которая определялась доминантой общественного развития в тот период. Могла ли политика Хрущева соответствовать этой доминанте? Этот вопрос должен быть поставлен в центр дискуссий вокруг событий 1964 года. Нужно или не нужно было "снимать" Хрущева? -- это уже вопрос производный от первого. У Хрущева был шанс перестроить свою политику, сделать ее более стабильной и целенаправленной. Этот шанс остался нереализованным, напоминал о себе лишь в отдельных попытках перехода на научные основы управления, началом экономической дискуссии, разрозненными опытами по самоуправлению и использованию прогрессивных форм организации труда. Однако "лимит времени", отпущенный Хрущеву на "разбег", к тому времени оказался уже исчерпанным, как оказались исчерпанными его собственные политические и интеллектуальные возможности. Его позитивная программа осталась неотработан

ной, а конструктивная деятельность и по размаху, и по реальным результатам уступала критически-очистительному процессу, начатому в середине 50-х годов. Только ли Хрущев был в этом виноват?

Если Хрущев во многом "не дотягивает" до наших современных представлений о качествах политического лидера, то его присутствие в пятидесятых, надо признать, выглядит вполне органичным. За порогом этого десятилетия начиналось уже другое время -- время иных решений, иных подходов в политике, управлении, экономике, для осуществления которых багаж старых знаний и прежнего опыта был явно мал. Хрущев не смог перешагнуть через этот порог: это его личная драма. Однако впоследствии станет ясно, что у того же порога остановилось все общество. А остановившись, оглянулось в удивлении:... главные высоты остались позади.

ЛИТЕРАТУРА

Авторханов А. Загадка смерти Сталина: Заговор Берия. Fr.a/M.,

1976. А к с ю т и н Ю. В., Волобуев О. В. XX съезд КПСС: новации и догмы.

М., 1991.

Бурлацкий Ф. Вожди и советники. М., 1990. Медведев Р. Хрущев: Политическая биография. Chalidze publications,

1986.

Meissner В. Russland unter Chruschtschov. Munchen, 1960. Tarschys D. The Soviet political agenda. Problems a. priosities, 1950-

1970. London, 1979.

Werth A. Russia: The post-war years. New York, 1971. Нуland W., Shryock R. The fall of Khrushchev. New York, 1986.

ГЛАВА 11 ОТ РЕФОРМ К СТАГНАЦИИ

На часах замирает маятник, Стрелки рвутся бежать обратно...

А. А. Галич Ночной дозор

Финал "славного десятилетия".-- Устранение Хрущева.-- Коллективное руководство.-- Начало экономической реформы.-- Социальная база застоя.--Диссидентство.-- Судьба экономического реформаторства.-- Самая интересная политика.-- Кадры решали все.-- На "верху".-- На круги своя.

1964 год --"год дракона"-- обещал быть крутым. Необходимость перемен витала в воздухе, многое подталкивалось проявлениями хрущевского субъективизма и волюнтаризма. В июле прошел Пленум ЦК КПСС, о котором в открытой печати не сообщалось, и до сих пор далеко не все известно о его работе и решениях. На нем, в частности, был решен вопрос об освобождении Л. И. Брежнева от обязанностей Председателя Президиума Верховного Совета СССР и перемещении его в секретари ЦК КПСС. На высший государственный пост был рекомендован "первый соратник" Никиты Сергеевича А. И. Микоян.

На Пленуме с большой речью выступил и сам Н. С. Хрущев. Он дал понять, что намеченный на ноябрь 1964 г. Пленум ЦК КПСС сосредоточится на проблемах новой реорганизации управления многострадального сельского хозяйства и реформы науки с возможной ликвидацией Академии наук СССР.

В этот период в деятельности Хрущева все больше появлялось повышенной эмоциональности, а нередко и самодурства, чем государственного ума и трезвого расчета. Его популярность то поднималась, то падала. При нем руководство беспорядочно металось из стороны в сторону, успешно настраивая против себя то либералов, то консерваторов.

Отношение к Никите Сергеевичу никогда не носило характера мистического почитания (как к Сталину). Вероятно, поэтому никакие усилия кучки интеллигенции не могли так развенчать культ власти и способствовать демократизации сознания больше, как выходки Никиты Сергеевича, стучавшего башмаком в ООН или фыркавшему на "Обнаженную" Фалька. Один из анекдотов той поры (в них и выражалось общественное сознание) сформулировал итоги его правления очень точно: Ленин показал, что страной может руководить одна партия, Сталин -- что один человек, Хрущев -- что всякий мужик. В отношении к Хрущеву в народе неизменно присутствовал элемент иронии, насмешки, иногда добродушной, иногда -- злой.

Сам Н. С. Хрущев в последние годы своего правления, ощутив всю полноту власти, перестал считаться со своими "соратниками". Причем было совершенно недостаточно выполнять его волю, требовалось приспосабливаться к его необузданному норову и характеру, амбициозному и вспыльчивому. Все были по горло сыты "перестройками и реорганизациями" неугомонного Никиты Сергеевича; основная масса функционеров мечтала о покое и стабильности. Хрущевские инициативы, которые сплошь и рядом сопровождались перетасовкой кадровой "колоды", не без основания воспринимались как новые невзгоды для обладателей руководящих кресел. Тем более, что главный борец против культа личности сам оказался носителем вируса этой заразы, пристрастившись как к наркотику к потокам лести и славословия в свой адрес.

К осени 1964 г. поддержка Н. С. Хрущева со стороны высшей номенклатуры упала до критических отметок. Против него по всем правилам конспиративного искусства плелся заговор. Сейчас трудно сказать, был ли автором переворота лично Леонид Ильич Брежнев или это являлось плодом коллективного творчества с участием М. А. Суслова, А. Н. Косыгина. Вполне возможно, что Брежнев осторожный и осмотрительный, не стоял у истоков заговора. Но с учетом расстановки сил в высшем руководстве только когда Брежнев примкнул к перевороту, у него появился шанс быть реализованным. Ведь именно Леонид Ильич методично и целеустремленно создавал и расширял базу собственного влияния, внедрял и насаждал своих сторонников в партийно-государственных структурах. При этом Брежнев щедро расплачивался за верность: одаривал высокими постами и наградами, почетными званиями. Из всех членов Президиума ЦК КПСС только у Брежнева

были надежные, испытанные и проверенные в многолетних партийных интригах кадры, способные пойти на политический риск во благо себя и своего шефа. Многие из них были его личными друзьями еще с комсомольских времен, и им бы не удалось сделать карьеры без покровительства Л. И. Брежнева.

Роли участников заговора были четко распределены. Мозговой трест составили Брежнев, Суслов, Косыгин. Одним из ведущих связников с местами был многоопытный функционер Н. Г. Игнатов. Он пустился в поездки по регионам, где зондировал настроения местного начальства и осторожно вербовал высшую номенклатуру в сторонники ниспровержения "волюнтариста".

Одну из "первых скрипок" в заговоре играл хрущевский выдвиженец А. Н. Шелепин, который был вознесен до поста секретаря ЦК КПСС и одновременно --еще и зампреда Совмина СССР и председателя Комитета партийно-государственного контроля. Однако амбиции этого "совместителя" простирались, по-видимому, дальше.

В подготовке устранения с политической арены Н. С. Хрущева немало усилий затратили и другие высокопоставленные деятели того времени. Было решено использовать обширный арсенал средств, вплоть до ареста "дорогого Никиты Сергеевича". От физической ликвидации лидера "соратники" отказались из-за боязни негативной реакции мирового сообщества.

Заговор против Хрущева ширился, в него вовлекались все новые и новые люди. В. Н. Новиков, работавший тогда председателем Комиссии Совета Министров СССР по внешнеэкономическим вопросам, вспоминает, что примерно в сентябре 1964 г. вечером его пригласил к себе председатель Высшего Совета народного хозяйства страны Д. Ф. Устинов. С места в карьер в присутствии своего заместителя А. М. Тарасова он повел разговор о том, что в ближайшее время состоится Пленум ЦК КПСС и нужно подготовить для него тексты двух выступлений: одно -- для Устинова, другое -- для себя. Требовалось показать безобразия, которые "вытворял" Н. С. Хрущев. Устинов нацелил Новикова: "Ты ряд лет работал в Госпланах СССР и РСФСР, и у тебя должно быть материалов (против Хрущева -- авт.) предостаточно". Новиков осведомился: "Что, Хрущева снимать собираются?" Д. Ф. Устинов подтвердил. Тогда Новиков поинтересовался тем, как к этому делу отнесутся военные и КГБ? В ответ последовало заверение о их полной поддержке акции. Новиков с Тарасовым в течение нескольких

дней подготовили требуемые документы. Дело быстро шло к развязке.

В октябре 1964 г. Н. С. Хрущев под благовидным предлогом был отозван из отпуска. Свержение его было настолько хорошо подготовлено, что, как рассказывали нам позднее его некоторые организаторы (например В. С. Семичаст-ный), не пришлось предпринимать никаких чрезвычайных мер безопасности. В течение всего октябрьского (1964 г.) Пленума ЦК КПСС московский Кремль был открыт для свободного посещения. Практически сразу же с правительственного аэродрома Н. С. Хрущев был доставлен на заседание Президиума ЦК КПСС. На нем ему был предъявлен ряд обвинений. Н. С. Хрущев обвинялся в развале сельского хозяйства; было заявлено, что согласно прогнозам американских специалистов, советские закупки зерна в капиталистических странах должны будут продолжаться до 2000 г. Заметим, что обвинение это звучало более чем странно, поскольку в годы застоя, да и сейчас, СССР закупает зерна во много раз больше, чем в тот период; в том, что создание совнархозов якобы себя не оправдало и привело лишь к ослаблению оборонной мощи страны; в широком применении практики единоличной необоснованной смены многих руководящих работников, члены же Президиума ЦК КПСС при Хрущеве играли будто бы роль простых исполнителей воли "волюнтаризта", в разделении партии на городскую и сельскую, что было политически безграмотно; в окружении себя подхалимами, чье мнение ценилось Хрущевым выше мнения членов высшего руководства; в том, что в течение одного только года (1964) в газетах было опубликовано свыше 1 тыс. фотопортретов Хрущева, что было расценено как стремление к утверждению им культа своей личности; что с благословения Хрущева производился вывоз ценностей из страны на сотни тысяч рублей для подарков зарубежным деятелям за счет государственной казны; в то же время ряд полученных за границей подарков был присвоен Никитой Сергеевичем лично. Свержение Хрущева было проведено достаточно легко. Однако, какие долгосрочные фундаментальные общественные преобразования провести в государстве, заговорщики явно не знали. Об отсутствии программы преобразований у противников свергаемого руководителя свидетельствовал, в частности, доклад М. А. Суслова на октябрьском (1964 г.) Пленуме ЦК КПСС "О ненормальном положении, сложившемся в Президиуме ЦК в связи с неправильными действиями Хрущева". В докладе не содержалось конкретного анализа

положения дел в обществе и проведения необходимых конструктивных мероприятий. Зато содержалось много эпитетов по адресу "некоторых" лиц, близко стоявших к Хрущеву и "плохо влиявших" на него. Особенно досталось его зятю А. И. Аджубею за его зарубежные вояжи. По ходу сообщения "посвященные" и обиженные Хрущевым с жаром восклицали: "Позор!" В докладе Суслова делался особый упор на два момента: во-первых, на то, что ему, Суслову, поручено изложить единодушное мнение членов и кандидатов в члены Президиума, ЦК, секретарей ЦК КПСС. Правда, поначалу возникли определенные накладки. А. И. Микоян, например, предложил сохранить за Хрущевым пост Председателя Совмина, но, встретив решительное противодействие участников Пленума, тут же снял свое предложение. Второй момент -- это заявление докладчика о том, что признав правильность критики в свой адрес, Хрущев просил руководство "не давать ему слова на пленуме". Но Суслов противоречил сам себе, когда далее говорил о том, что на заседании Президиума ЦК Хрущев подавал неправильные реплики, фактически отрицал критику в свой адрес и лишь под напором со стороны многих участников заседания перешел к обороне, потом прекратил сопротивление.

В конце своего доклада Суслов сказал: "Хрущев признал, что состояние здоровья и преклонный возраст не позволяет ему выполнять свои ответственные обязанности и просит освободить его от занимаемых постов". Докладчик зачитал письменное заявление Н. С. Хрущева Пленуму ЦК об отставке. Это весьма странно выглядело, так как "виновник" всего происходившего находился тут же в зале. Но бывшие "ближайшие соратники" Никиты Сергеевича хорошо понимали, что с его стороны могут последовать непредсказуемые действия, да и среди членов ЦК КПСС накопилось немало недовольства своими лидерами (ведь до смещения Хрущева они беззастенчиво льстили "верному ленинцу", угодливо поддерживали все его поспешные импровизации). Ввиду всего этого прения предпочли не открывать".

Октябрьский (1964 г.) Пленум ЦК КПСС знаменовал собой начало нового витка советской истории. В высшем эшелоне управления окончательно обосновались представители "третьего поколения" советских руководителей. Старт карьеры многих из них так или иначе был связан со сталинской кровавой "кадровой революцией" конца 30-х гг., когда формировался новый аппарат взамен прежнего, подвергнутого уничтожению в 1937 г. Новые руководящие работники

прошли школу воспитания уже внутри сталинской системы, составив костяк поколения "аппаратчиков", выращенных в результате долговременной кадровой селекции, осуществленной диктатором. Вместе с Хрущевым ушло в политическое небытие особое поколение руководителей -- они тоже были аппаратчики, но аппаратчики не совсем типичные -- от них еще веяло духом революции, они были "бойцами", "солдатами партии" и ощущали себя участниками "похода за светлое будущее всего человечества". Место "бойцов партии" заняли "исполнители"--люди, часто безликие, в значительной мере отученные принимать самостоятельные решения и брать на себя ответственность, рисковать и упорно добиваться крупных целей. Для них двойная мораль, перманентная аппаратная интрига стали едва ли не нормой бытия, а разрыв между словом и делом --условием выживания. И когда надвинулось время ответственных действий, большая часть новых руководителей оказалась к ним просто неготовой, что в значительной мере и предопределяло половинчатый, зигзагообразный характер политики послехрущевского руководства. Здесь необычайно возрастала роль первого лица в составе высшего эшелона администрации.

В результате сложной цепи закулисных маневров и компромиссов в высшем эшелоне обосновался тогда хитрый, хваткий и довольно активный деятель, который цепко взял нити управления огромной страной. Л. И. Брежнев, однако, был лишен дара стратегического предвидения, творческого воображения, как впрочем и сколько-нибудь серьезного образования. Он принял колоссальную власть не слишком задумываясь о перспективах политического режима. Будучи по своему складу довольно архаичным человеком, он стремился создать себе имидж рассудительного, спокойного, ровного "отца семейства", который и шагу не ступит без совета со своими товарищами. Брежневу как политику претили крутые повороты, резкие подвижки, нестандартные ситуации, хотя как заядлому автомобилисту ему была по душе быстрая, рискованная, если не сказать авантюрная, езда. Личный авторитет нового лидера в народе был невысок, его считали неблагодарным хрущевским выдвиженцем и все помнили, с каким упоением он вешал на грудь "дорогого Никиты Сергеевича" награды.

Став первым лицом в советской иерархии, Л. И. Брежнев осторожно нащупывал свой стиль. Технология власти складывалась тогда из двух компонентов: власть в государственном аппарате и власть в партии. Продвижение к вершине

государственной власти было для Брежнева перекрыто ноной нормой коллективного руководства, запрещавшей пер-вому секретарю ЦК КПСС занимать пост руководителя советского правительства.

Необходимо было искать обходные пути. Поэтому первоначально Брежнев добился своего утверждения руководителем Комиссии по разработке новой Конституции. Затем он пробился в Председатели Совета Обороны, который ответственен за решения вопросов оснащения и руководства вооруженными силами. Возвышая власть партии над государственным аппаратом, Брежнев и свою персону поднимал над государственными инстанциями. Тем не менее, чтобы окончательно утвердиться в роли первого лица в стране, ему требовалось укрепить позиции в самой партии.

В КПСС, в сущности, всегда имелась не одна, а две партии: внешняя --насчитывавшая тогда более 12 миллионов человек, и внутренняя, состоявшая из нескольких сот тысяч профессиональных работников. Внешняя партия была лишь питательной средой для функционирования внутренней партии или аппаратных структур, где и концентрировалась реальная власть.

Именно благорасположения аппарата добивался Леонид Ильич. Но не в смысле перетягивания на свою сторону легиона партийных секретарей -- от районных до республиканских. Ведь при всем их влиянии "демократический централизм" держал в строгой узде нижестоящие звенья. Брежнев добивался "любви" со стороны центрального аппарата, особенно его руководящего ядра --Президиума ЦК КПСС (позднее Политбюро).

Брежнев хорошо постиг технологию власти, но был плохо подготовлен к той роли, которая выпала на его долю. Он имел репутацию человека ограниченного, не обладавшего собственным представлением о многих сферах жизни общества и политических проблемах. Правда другие его "соратники"-- Кириленко, Подгорный, Полянский были в этом отношении даже похуже. Достоинством Леонида Ильича было то, что он не был злым и жестоким человеком, умел выслушать и войти в положение собеседника. Первым лицом он стал еще и потому, что устраивал почти всех. Многие рассматривали Брежнева как временный персонаж на политической сцене. Сама его некомпетентность рассматривалась приближенными как благо: открывались широчайшие возможности для "аппаратного творчества".

Кроме укрепления позиций в официальных партийных и государственных кругах, предметом неустанной заботы

Л. И. Брежнева было наращивание персональных структур власти. Быстрыми темпами стал расти личный секретариат Брежнева, который возглавил Г. Э. Цуканов, бывший когда-то директором крупного завода в Днепропетровске. К концу 60-х годов в личном секретариате Брежнева насчитывалось около двух десятков помощников, секретарей и референтов, каждый из которых в свою очередь создавал еще и свой подсобный аппарат.

На ключевые посты в партии и государстве постепенно, но упорно продвигались те, кто был достаточно хорошо известен Л. И. Брежневу по Молдавии и Украине. Многих из этой "обоймы" отличал скромный интеллектуальный и общекультурный багаж в сочетании с развитой хваткой в смысле благ и привилегий. Всякие реформы эти люди воспринимали без энтузиазма, скорее как неизбежное зло, которое надо пережить. Для них эпикурейские установки и составляли смысл жизни, а политическая карьера представлялась лишь способом их реализации. И это происходило в тот период истории, когда способность мыслить теоретически становилась условием политического выживания государственного деятеля, а размах и проницательность его -- важным фактором могущества страны. Достаточно было даже беглого взгляда на ближайшее окружение Леонида Ильича, чтобы понять --эти люди с глубоко провинциальным мировосприятием не обладали качествами для политической деятельности высшего уровня.

Но и эти кадры не могли игнорировать необходимость изменений, которые к середине 60-х годов назрели, и после нескольких месяцев заминки реформаторские усилия в сфере экономики были возобновлены. Отправные идеи и ход реформы были весьма противоречивыми. Суть ее можно свести условно к трем важнейшим направлениям.

Первое -- перемены в структуре управления народным хозяйством. Сентябрьский (1965 г.) Пленум ЦК КПСС принял решение ликвидировать территориальные советы народного хозяйства и осуществить переход на отраслевой принцип управления промышленностью. Были воссозданы ведомственные монополии в лице союзных и союзно-республиканских министерств.

Второе -- коррекция системы планирования. Поскольку прежняя плановая система была сориентирована на достижение роста объемов производства предприятиями на базе валовой продукции, то предполагалось нацелить планы на реализованную продукцию. Третье направление -- совершенствование экономического стимулирования. Оно вклю

чало в себя улучшение системы ценообразования в пользу низкорентабельных производств. До реформы наряду с высокорентабельными заводами и фабриками имелось немало убыточных. Вся угольная промышленность, например, была убыточной. И кроме того, на одном и том же предприятии наряду с высокорентабельными изделиями выпускалось немало и убыточных видов продукции. Поэтому предприятия старались производить "выгодную" продукцию и "отбивались" от невыгодной, хотя она и пользовалась большим спросом. С помощью реформы предполагалось выровнять условия экономической деятельности. Экономическое стимулирование предусматривало также улучшение системы оплаты труда. Оно осуществлялось как путем централизованного увеличения ставок заработной платы и окладов, так и за счет более широкого использования части доходов предприятия в целях материального стимулирования работников. В русле этих направлений, в частности, предусматривалось: оценивать результаты хозяйственной деятельности предприятий по реализованной продукции, полученной прибыли (рентабельности производства) и по выполнению заданий по поставкам важнейших видов изделий; поставить оплату труда работников промышленности в непосредственную зависимость не только от результатов их индивидуального труда, но и от общих итогов работы предприятий; положить в основу экономических отношений между предприятиями принцип взаимной материальной ответственности. Развивать постоянные прямые связи между предприятиями-изготовителями и потребителями продукции. Повысить роль хозяйственных договоров. Предусматривалось, что системы планирования и экономического стимулирования должны были создавать у коллективов предприятий заинтересованность в принятии более высоких плановых заданий, требующих полного использования производственных фондов, рабочей силы, материальных и финансовых ресурсов, достижений технического прогресса, повышения качества продукции. В январе 1966 г. хозяйственная реформа взяла старт. На новые условия работы были переведены первые 43 предприятия 17 отраслей промышленности. Курс на крутые перемены в экономике, казалось бы, закрепил XXIII съезд КПСС (март 1966 г.). Было провозглашено -- в качестве принципа -- переход от административных к экономическим методам управления хозяйством, разработки комплекса мер его развития. В отчетном докладе ЦК съезду говорилось: "Интересы коммунистического строительства, необходимость преодоления возникших трудно

стей требовали не отдельных частных поправок, а выработки системы мер..." Большие надежды возлагались на то, что удастся покончить с экстенсивным развитием страны, которое затягивало экономику все глубже в трясину малоэффективности и затратности. Тем не менее в руководящих кругах партии и государства, в обществе витали иллюзии относительно того места на шкале индустриального развития, на котором находилась советская страна. А дела в этом плане были далеко не радужными. При всем многообразии исторических этапов, которые прошло советское общество с конца 20-х гг., развитие народного хозяйства к середине 60-х гг. имело с этим ранним этапом общие черты. Главная из них заключалась в том, что на протяжении всего этого большого периода движение производительных сил страны определялось в основном процессом индустриализации в широком смысле этого слова. Конечно, индустриализация связана прежде всего с ростом промышленных отраслей, но она не сводится к изменению отраслевой структуры народного хозяйства. По сути дела, это гораздо более глубокий и всеобъемлющий процесс перестройки экономики, связанный с переходом от домашинных технологических методов труда к машинной технике во всех отраслях материального производства и частично в сфере обслуживания. Если понимать индустриализацию в этом широком смысле, то вполне понятно, что в советском обществе индустриализа-ционные процессы играли определенную роль на протяжении полувека, а не только в 20--30-е гг. Они захватили 60--70-е гг. Фактически народнохозяйственный рост в это время представлял собой по преимуществу продолжение индустриализации, ее распространение на все сферы экономики. Но происходило это уже в эпоху современной НТР, что не могло не порождать и порождало многие острые коллизии. Противоречие обострялось тем, что индустриали-зационные процессы в этот "наверстывающий" период носили преимущественно экстенсивный характер. По большей части они сводились к механическому вовлечению в производство дополнительных человеческих и природных ресурсов. Поэтому, несмотря на дальнейшее индустриальное преобразование народного хозяйства, многие проблемы, возникшие в условиях форсированной индустриализации, не только не исчезали, но даже нарастали. Более того, отставание определенных сфер экономики приобретало застойные черты.

В результате воплощения в жизнь такой социально-экономической стратегии укоренились специфические, по

сути, давно изжившие себя, хозяйственные механизмы и управленческие традиции, объективно поддерживающие отставание, формировалась социальная база стагнации. Бюрократия от имени государства выступала фактически монопольным работодателем и концентрировала в своих руках распределение основных социальных благ. Поэтому-то все апелляции о повышении уровня жизни неизменно адресовались в "верха". В интересах самосохранения и идеологического прикрытия административно-командной системы на все лады пропагандировалась линия на стирание классовых и социальных различий, достижение социальной однородности, уравнивание доходов трудящихся. Вопреки интересам развития страны механизм поддержания экстенсивного роста все более укреплялся. Он порождал перемещение больших людских масс из села в город. Если в 1959 г. городское население в СССР составляло 47,9 %, то в 1970 г. --уже 56,9 %, в 1981 г. -- 63,4 %. Масштабные перемещения сельской молодежи в большие города и на так называемые "стройки века" не сопровождались соответствующим развертыванием социальной инфраструктуры, надолго затягивало освоение ею городской культуры, обостряло чувство социальной обделенности, неполноценности, становилось почвой для антиобщественных проявлений. Потеряв связь с деревней и не имея возможности полноценно включиться в городской образ жизни, мигранты создавали типично маргинальную -- "общежитскую" субкультуру. В рамках последней обломки сельских традиций и норм поведения причудливо соединялись с наспех усвоенными "ценностями" квазигородской цивилизации. Естественным следствием такого соединения были пьянство, хулиганство и другие социальные отклонения. Многослойная система бюрократических препон (прописка, выписка, различного вида учеты, система получения жилья от предприятий, справкомания т. д.), носящих по существу докапиталистический характер, препятствовала свободному перемещению рабочей силы, дробя рабочих и специалистов на многочисленные ведомственные, региональные и прочие квазикастовые группы, различавшиеся по уровню правовой защищенности, обеспеченности различного вида социальных благ, снабжению и т. д. В наиболее явном и уродливом виде это проявилось в формировании обширного слоя бесправных московских "лимитчиков" (ругательное слово в столичном лексиконе). Все это не могло не препятствовать воспроизводству рабочего класса на

собственной основе, росту конкурентоспособных слоев гуманитарной, научной и технической интеллигенции. Экстенсивность экономики стимулировала нарастание дефицита рабочей силы и спрос на тяжелый неквалифицированный ручной труд, который становился фактором люмпенизации трудящихся. Солидным источником пополнения рядов рабочего класса были места заключения. Так, секретарь Кемеровского горкома КПСС В. В. Ба-катин на пленуме горкома в мае 1973 г. сетовал: руководители строительных организаций не желают учитывать рост общеобразовательного и культурного уровня трудящихся и создавать им достойные условия труда и быта, пойдя вместо этого на решение "кадрового вопроса" путем выколачивания дополнительного числа условно осужденных (так называемых химиков) для работы на объектах. Но таким образом не решались и производственные, и воспитательные проблемы. Из 2,5 тыс. осужденных, направленных для работы в трест "Кемеровохимстрой" за период 1968 по 1972 гг. назад в исправительно-трудовые лагеря было возвращено 805 человек. Потери из-за прогулов среди спецконтингента только за 1972 г. составили 608 человеко-дней, что в пересчете на 100 работающих было в 13 раз выше, чем среди рабочих вольного найма. За пять лет из 1114, отбывших наказание на стройках химии, осталось работать в тресте лишь 125 человек. Такая картина была типична и в других регионах страны. Подневольный труд не мог хоть в какой-то мере заменить свободный.

Тяжелым ручным физическим трудом в стране -- первооткрывателе космоса было занято 50 млн. человек: в промышленности -- около 40 % занятых, строительстве -- 60 %, в сельском хозяйстве -- около 70 %. Причем темпы вытеснения такого труда неуклонно падали, составив в 1975--82 гг., всего около 0,7 %. Следовательно, для полной ликвидации тяжелого ручного труда в народном хозяйстве страны "зрелого социализма" по самым оптимистическим подсчетам требовалось 50 лет! Для немеханизированных производств были характерны низкий уровень организации труда, дисциплины, культуры, этики отношений и трудовой мотивации при высоком уровне алкопотребления и текучести рабочей силы. Уравниловка, многолетняя практика жесткой экономии фонда заработной платы на самой инициативной части рабочих и специалистов вела к исчезновению мастеров наивысшей квалификации. Попытки подменить материальные стиму

лы внедрением "социалистического соревнования" во все сферы жизни мало что давали. Так, даже изрядно препарированные социологические исследования творческой активности инженерно-технических работников показывали, что хотя личные творческие планы под нажимом администрации и парторганизаций принимало 60--80 % специалистов, но лишь 14-- 20 % инженеров их полностью выполняло. Апатия и равнодушие к делам производства и общественной жизни нарастали во всех слоях трудящихся. Дефицит рабочей силы в экономике "развитого социализма" самым парадоксальным образом уживался с тем, что почти четверть рабочих мест в народном хозяйстве стала относиться к "избыточным", около 32 млн. человек составили "излишки рабочей силы". Все это служило питательной средой и экономической основой расцвета уравниловки, выводиловки, т. е. поощрения рвачески-иждивенческих установок. В затратную экономику была органически включена и система советского образования. Развернулся процесс поголовного охвата молодежи так называемым всеобщим средним образованием, который без соответствующей материальной и интеллектуальной базы привел к удручающему снижению его стандартов. Параллельно раздувались малоэффективные и несоответствующие требованиям НТР формы вечернего и заочного высшего образования, как грибы после дождя, росли вузы с убогой материальной базой и низким научным потенциалом преподавателей. Таким образом, всемерно тиражировалась псевдообразованность, когда учились все, но, как пушкинский герой, "понемногу, чему-нибудь и как-нибудь".

Продолжала воспроизводиться и номенклатурная элита. Питательной средой стремительного размножения бюрократии было господство внеэкономического принуждения, которое проистекало из монопольного положения государственной собственности. Это неизбежно превращало бюрократическую иерархию в единственно реального ее хозяина. В то же время собственно экономических интересов у номенклатуры не было, ее подлинные устремления сводились к удержанию своих позиций. Не компетентность и профессионализм, моральные и нравственные устои, а "управляемость" и личная преданность как главные критерии отбора, протекция и семейственность как основной метод, включение в касту избранных (прежде всего через "освобожденную" комсомольскую работу),

фактические несменяемость и неподсудность этого слоя, который все активнее стал воспроизводиться на собственной основе, внутрикорпоративное деление не по профессиональной квалификации, а по "уровням руководства" (советской "табели о рангах") -- все это не могло не превращать номенклатурную элиту и в антиэлиту.

В результате всего этого сложился довольно устойчивый конгломерат разнородных социальных сил, включавший в себя малокомпетентных управленцев аппаратного типа, ориентированных на "престижное потребление", полуобразованных служащих и инженерно-технических работников, квазиученых, низкоквалифицированных и недисциплинированных рабочих, равнодушных к конечным результатам своего труда крестьян. Социальную апатию и лень "подогревала" растущая алкоголизация населения. Этот конгломерат не проявлял заинтересованности в научно-техническом прогрессе и интенсификации производства, не желал серьезных структурных реформ в экономике и политике. Слабо приобщенные к современной духовной культуре, затронутые происходившими в мире переменами, но не включенные в них органически (и потому в социальном и психологическом отношении оказавшиеся в положении маргиналов), склонные к предрассудкам более, чем к голосу разума, они образовали своего рода "резервную армию", социальную базу застоя. Малейшие проявления недовольства существовавшим положением, то и дело возникавшие в различных слоях советского общества, подавлялись мощным репрессивным аппаратом. Нормой политического поведения был полный конформизм.

С приходом к власти брежневского руководства стало ощущаться ужесточение политического климата, нетерпимости властей к проявлениям свободомыслия. Возникла угроза реанимации сталинизма. Надежды прогрессивной части советского общества на продолжение процесса либерализации таяли. В среде научной и творческой интеллигенции стали возникать целые группы несогласных с режимом и открыто выступавших против попрания гражданских свобод. Власти использовали самые разнообразные приемы для подавления инакомыслия, но уничтожить его не могли.

Основным проявлением диссидентства тогда были протесты и обращения в адрес руководителей страны, судебные и карательные инстанции. По различным данным "подписантов" насчитывалось более 700 человек. Наибо

лес представительными акциями были: Обращение к депу-татам Верховного Совета СССР по поводу внесения и Уголовный кодекс статьи, предусматривавшей наказание зa распространение слухов и информации, порочащих государственный и общественный строй (1901). Открытое письмо Л. И. Брежневу о недопустимости возрождения сталинизма. Возникла бесцензурная печать (самиздат). По рукам ходили машинописные копии текстов неугодных властям ученых и литераторов. Часть этой продукции различными путями стала уходить на Запад и публиковаться там (тамиздат). В обществе, пораженном ксенофобией, властям нетрудно было убедить население в антипатриотичности подобных поступков, в справедливости обвинений диссидентов в связях с западными спецслужбами.

В середине 60-х годов в молодежной среде зародилось первое неофициальное литературное объединение -- СМОГ. Расшифровывалось это весьма претенциозно: "Смелость, Мысль, Образ, Глубина" или чаще -- "Самое Молодое Общество Гениев". Наибольшее влечение смо-гисты испытывали к русскому авангарду начала XX века. В апреле 1965 г. они организовали первую в послевоенной Москве неофициальную демонстрацию.

Изначальная приверженность диссидентских кругов к принципу самоценность человеческой личности (индивидуализм) порождала у них известную настороженность к идее самоотождествления с какой бы то ни было общностью и как следствие "непартийность", "неполитичность", "неидеологичность" движения. Отсюда шел повышенный интерес к проблемам права, причем не только как к средству защиты от карательных органов, но, в первую очередь, как средству построения гражданского общества. Вероятно, днем рождения правозащитного движения стало 5 декабря 1965 г., когда на Пушкинской площади столицы состоялась первая демонстрация под правозащитными лозунгами. Среди правозащитников определились свои лидеры -- А. Д. Сахаров, Ю. Галансков, А. Гинзбург, В. Буковский, А. Амальрик, Л. Богораз, Н. Горбаневская, А. Вольпин.

Диссидентство не было ограничено Москвой. Очагами его были крупные научные и культурные центры. Общеполитические и правозащитые мотивы достаточно четко просматривались у участников украинского, армянского, грузинского, литовского и эстонского национально-демократических движений.

Новый этап развития диссидентского и правозащитного движения --1968--1976 гг. -- пришелся на время подавления "Пражской весны", регресса в политической, культурной и социальной среде. В этот период были заложены организационные основы диссидентского движения, вырос его интеллектуальный потенциал. Именно на рубеже 60--70-х годов под влиянием продолжавшихся политических процессов (в частности дела А. Гинзбурга -- Ю. Галанскова в январе 1968 г.) гражданская активность части инакомыслящих стала обретать признаки общественного движения. Возникли элементы координации. Самиздат, до того по большей части художественный, стал насыщаться публицистикой, социально-политической эссеистикой, например, работой А. Д. Сахарова "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе".

Наступил пик творческой активности крупных творческих личностей. В 1968 г. на Западе вышел роман А. И. Солженицына "В круге первом". Официальная реакция была жесткой -- на следующий год российским писателям пришлось исключить автора из республиканского союза. Но все эти акции вершились под мощным давлением партийно-государственной машины. Присуждение А. И. Солженицыну Нобелевской премии вызвало бурю негодования советских средств массовой информации. Лейтмотивом кампании было: "Нобелевская премия есть каинова печать за предательство своего народа". В 1973 г. увидел свет первый том романа А. И. Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ".

В сентябре 1973 г. Солженицын направил в Кремль "Письмо вождям Советского Союза", которое содержало в себе мотивы неославянофильства, что позволяло относить его к идеологам почвеннического течения в советском диссидентстве. Однако многие другие его труды позволяют считать А. И. Солженицына гуманистом мирового масштаба.

Власти сделали ставку на дискредитацию А. И. Солженицына и диссидентского движения в целом. Убедившись, однако, в малой эффективности всех мероприятий, высшее руководство поручило КГБ организовать выдворение писателя из СССР. В середине февраля 1974 г. А. И. Солженицын был насильственно отправлен за рубеж (сначала в ФРГ, а затем переехал сам в США).

В эти же годы активизировал свою правозащитную и миротворческую деятельность академик А. Д. Сахаров.

В начале 1970 г. совместно с В. Турчиным и Р. А. Медведе-вым им было опубликовано открытое письмо руководите-лям государства о взаимосвязи уровня демократичности общества с достижениями технико-экономического прогресса. В марте 1971 г. академик Сахаров направил Л. И. Брежневу памятную записку с предложениями по широкому кругу социальных и экономических проблем, а и сентябре -- членам Президиума Верховного Совета СССР, где изложил свои взгляды на свободу эмиграции и беспрепятственное возвращение назад. В сентябре 1973 г. по этому же вопросу он направил письмо Конгрессу США. Кроме того, важным направлением общественной деятельности А. Д. Сахарова были выступления против исполь-зования для подавления инакомыслящих специальных психиатрических заведений органами КГБ.

Между двумя выдающимися мыслителями -- А. И. Солженицыным и А. Д. Сахаровым развернулась своеобразная полемика по самым животрепещущим проблемам современности. В апреле 1974 г., отвечая на солжени-цыновское обращение к руководителям страны, А. Д. Сахаров подчеркивал, что решение кардинальных научно-технических вопросов возможно только в глобальном масштабе. СССР, по мнению академика, не мог развиваться в экономической и научно-технической изоляции, в отрыве от мирового технологического прогресса, который представляет собой не только основную опасность для всего живого на Земле, но одновременно является единственным реальным шансом спасения человеческой цивилизации. Имя академика А. Д. Сахарова становилось все более известным мировой общественности, и в 1975 г. ему, как борцу за права человечества, была присуждена Нобелевская премия мира. Период становления диссидентского движения в СССР заканчивался.

В политической сфере крепчала "зима". Теплились надежды лишь на успех косыгинской экономической реформы, которая, дескать, могла бы решить проблемы, стоящие перед обществом. Текущая и перспективная экономическая политика, социальные программы формировались под воздействием сил застоя. Крайне не просто в этих условиях протекал процесс разработки проекта Директив по восьмому пятилетнему плану развития народного хозяйства СССР (1966--1970 гг.). Обстановка, которая сложилась в центральных политических и экономических органах в конце 1963 г. и в первой половине 1964 г., т. е. в самый разгар работы над планом

пятилетки, была весьма напряженной. Прошло совсем немного времени после XXII съезда КПСС, принявшего Программу строительства коммунизма с указанием конкретных экономических параметров, в том числе и на 1970 г. Пропагандистская работа в стране в значительной мере основывалась на этих показателях, они многократно повсюду повторялись, как заклинания, что делало их как бы привычными и, так сказать, незыблемыми. Лозунг "Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме" -- красовался повсеместно. В то же время сколько экономисты, плановые работники ни бились в своих расчетах, а выйти на провозглашенные программные задания не могли.

Между тем было ясно, что записанные в третьей Программе КПСС цифры роста общественного производства были явно завышены, их не случайно называли волюнтаристскими. Но дело заключалось не только в этом. В конце 50-х и начале 60-х гг. было принято много решений по развитию отдельных отраслей экономики (заметим в скобках, что такая практика не прекратилась и в дальнейшем) без увязки с реальными народнохозяйственными ресурсами. Когда же приступили к разработке проекта плана восьмой пятилетки, то стало очевидным, что выполнение всех этих решений ведет к деформации экономических пропорций и вместе с тем отдаляет выход на многие намеченные XXII съездом КПСС на 1970 г. показатели, особенно по уровню жизни народа.

О том, что в программные решения не были заложены тенденции новой волны технологической революции, тогда еще и не помышлялось. Тем не менее был сделан вывод: при заметном насилии над народнохозяйственными пропорциями можно было бы выйти на эти показатели двумя годами позднее. Возникла соблазнительная идея -- разработать семилетний план. Таким образом при формировании плана на период 1966--1972 гг. можно было бы замаскировать невыход на определенные XXII съездом КПСС хозяйственные рубежи 1970 г.

В первой половине 1964 г. началась подготовка народнохозяйственного плана на новую семилетку, в которую предполагалось хотя бы на немного превзойти в 1972 г. задания на 1970 г. Сейчас трудно сказать, что бы из всего этого вышло. События конца 1964 г. серьезно изменили отношение к хрущевскому "субъективизму". Тем не менее задания восьмого пятилетнего плана отражали стремление руководства к резкому ускорению эко

комического развития. Так, в соответствии с директивами XXIII съезда КПСС в области промышленности намечалось сделать важные шаги по пути интенсификации, повышения эффективности производства, технического уровня, чтобы обеспечить все отрасли народного хозяйства современной техникой и технологией, а население -- товарами и услугами.

При опережающем росте производства средств произ-водства ставилась задача достижения экономической сбалансированности. Производительность труда в промышленности предполагалось увеличить на 33--35 %, прибыль -- более чем удвоить. При этом намечалось, что 80 % прироста продукции будет обеспечено за счет увеличения производительности труда (против 62 % в 1961 --1965 гг., 72 % -- в 1956--1960 гг. по официальной статистике). Декларировался новый подход к формированию территориально-промышленных комплексов (ТПК). XXIII съездом КПСС было подчеркнуто: "Положить в основу планирования и размещения производства научно обоснованные схемы развития и размещения отраслей народного хозяйства и схемы развития экономических районов". Звучали призывы уделить первостепенное внимание практическому использованию природных ресурсов Сибири, южного Таджикистана, Курской магнитной аномалии. Как при этом должны были решаться экологические и социальные проблемы, речи не шло.

Наибольшее увеличение темпов роста в восьмой пятилетке предусматривалось по сельскому хозяйству, реальным доходам населения и группе "Б" промышленности. В целом главные общие пропорции, определявшие принципиальные черты этой пятилетки, содержали ориентацию на приоритетное решение проблемы потребления населением материальных благ за счет повышения эффективности и роста конечных результатов при уменьшении доли промежуточного продукта. Кроме того, в рамках структурной политики восьмой пятилетки был предусмотрен еще один принципиальный сдвиг в производственных пропорциях. Речь шла о приоритетности при распределении ресурсов, и в частности капитальных вложений, в отрасли, продукция которых представляет собой элементы текущего производственного и непроизводственного потребления: сельского хозяйства, промышленности группы "Б", нефтяной и газовой отраслей и некоторых других.

Определив стратегические установки пятилетки, партийно-государственное руководство сосредоточило виима

ние на конкретизации принятых решений, выработке форм и методов достижения поставленных целей, механизмов их реализации. В этот период в практику партийного руководства народным хозяйством входят ежегодные обсуждения на Пленумах ЦК КПСС проектов Государственных планов и бюджетов на очередной хозяйственный год. После одобрения, чаще всего автоматического, эти проекты выносились затем на сессии Верховного Совета СССР.

Первые годы восьмой пятилетки дали обнадеживающие результаты, динамика экономического развития несколько возросла, была достигнута известная сбалансированность народного хозяйства.

В 1967 г. на новый порядок планирования и экономического стимулирования стали переводиться целые отрасли промышленности и к концу этого года в новых условиях работало уже 15 % предприятий, на их долю приходилось 37 % промышленной продукции. Перевод на новые условия сопровождался пересмотром оптовых цен 1955 г., которые уже не отражали общественно-необходимые затраты, особенно в горнодобывающих отраслях. Пересмотр цен улучшил экономическую ситуацию, с 1968 г. все отрасли промышленности стали рентабельными.

В 1967 г. было реализовано такое экономическое мероприятие, как введение государственной аттестации продукции с присвоением Знака качества. Тогда же, в ходе развертывания социалистического соревнования в честь 50-летия Октября, сфера действия экономической реформы была резко расширена. Однако надежды, возлагавшиеся на быстрое улучшение положения дел в экономике, не сбывались. Хозяйственная реформа не получила своего дальнейшего логического развития, не реализовы-вались ее основные замыслы.

Прежде всего не удалось установить отношений взаимной ответственности между органами, принимающими и выполняющими решения. Директивность планирования не была подкреплена четкими формами экономической ответственности плановых органов за качество планов, за ресур-сообеспеченность. Дело заключалось в том, что экономические методы управления пытались распространить в условиях организационно-структурной системы управления, воссоздававшей, по сути, те формы хозяйствования, которые сложились в период 30--50-х гг.

В отличие от экономических, адресно-директивные методы разверстки плановых заданий были хорошо отработа

ны, ими не надо было овладевать, их просто можно было воспроизвести по привычной схеме. Министерства быстро набирали силу, поднимая экономические рычаги и стимулы, а рост массы прибыли обеспечивался монопольным положением многих производителей и использованием механизма повышения цен.

В рамках действовавшей хозяйственной системы были предприняты меры, направленные на повышение производительности труда и усиление заинтересованности коллективов предприятий в результатах своей работы. Возник знаменитый щекинский эксперимент. Он был апробирован в августе 1967 г. Сущность эксперимента заключалась в том, что предприятию был определен стабильный фонд заработной платы на 1967--1970 гг., а вся экономия этого фонда, полученная в результате повышения производительности труда за счет высвобождения значительной части работавших, поступала в распоряжение коллектива комбината. За двухлетний период работы в новых условиях численность работающих на Щекинском химкомбинате сократилась на 870 человек. Причем были высвобождены не только второстепенные работники, а нередко и ведущих специальностей -- машинисты, аппаратчики, лаборанты-контролеры, дежурные слесари, электромонтеры.

В октябре 1969 г. ЦК КПСС одобрил опыт Щекин-ского комбината. Тем не менее, несмотря на очевидное преимущество работы в новых условиях, обеспечивающих соединение общественного и личного интересов трудящихся, масштабы распространения этого опыта были явно недостаточными. С 1967 г. по сентябрь 1969 г. число предприятий, перешедших на работу по методу щекинцев, увеличилось всего с 30 до 200. Спустя несколько лет движение это и вовсе заглохло. Все прекрасно понимали, что суть проблемы не столько в ведомственном консерватизме и непонимании выгодности новшества. Дело было в системе, залимитированной по всем направлениям. Жесткий принцип административно-командного планирования "от достигнутого" охлаждал головы даже самых горячих энтузиастов нововведений.

И все же в первые годы восьмой пятилетки были налицо некоторые успехи. Темпы роста производительности труда и средней заработной платы работающих в промышленности сблизились, однако полной сбалансированности их достичь не удалось. Не были выполнены задания по производительности труда. В 1968 г. средняя

заработная плата по всей индустрии выросла заметно больше, чем производительность труда.

Становилось ясно: для того, чтобы двинуться вперед, необходимо демонтировать отжившую свой век малоэффективную хозяйственно-политическую систему и заменить ее современной: предпринимавшиеся косметические меры уже не помогали.

На практике же произошло другое. В высшем эшелоне власти взяли верх силы, которые рассматривали формы политической и хозяйственной организации 30-х гг. как едва ли не системообразующие признаки социализма. Для оправдания все увеличивающегося разрыва между "общественными идеалами" и практикой была сконструирована концепция развитого социализма, которая была призвана хоть как-то -- в теоретическом отношении -- свести концы с концами.

Руководство партии и страны во главе с Брежневым оказалось просто неспособным принять вызов времени, перестроить экономику и политику применительно к новому этапу НТР.

Все эти годы за ширмой коллективного руководства, едва только Хрущев оказался на пенсии, в высшем эшелоне велась тяжелая борьба за власть. На первом этапе из партийно-государственного аппарата убирались только сторонники смещенного Никиты Сергеевича. Руководство в стране держалось на трех фигурах -- Брежнева, Косыгина, Подгорного. В Политбюро ЦК КПСС у Брежнева не было стабильного большинства: из 11 членов, избранных в ходе XXIII съезда партии, только четверо -- А. П. Кириленко, А. Я. Пельше, М. А. Суслов, Д. С. Полянский -- более или менее поддерживали генсека. При этом один из них -- Суслов -- был маневрирующим союзником. Он бдительно следил за равновесием сил в Политбюро: когда преимущество склонялось к Брежневу, переходил на сторону Косыгина, когда верх брал Косыгин, Суслов "откочевывал" в стан его противников. Один из членов Политбюро, А. Н. Шелепин, был временным попутчиком, им Брежнев воспользовался в противоборстве с Подгорным. Однако при столкновении с Косыгиным Шелепин уходил в сторону, предоставляя генсеку и премьеру место для турнира.

Отсутствовало единство и в лагере Косыгина и Подгорного -- между ними шло непрерывное соперничество за второе место в политической иерархии. Г. И. Воронов и П. Е. Шелест были довольно близки к Подгорному,

а К. Т. Мазуров обычно поддерживал А. Н. Косыгина. Но стоило Косыгину и Подгорному достигнуть согласия по какому-нибудь вопросу, как Брежнев, учитывая коварный нрав и амбиции Шелепина, оказывался в Политбюро в меньшинстве. Поэтому первостепенной заботой Л. И. Брежнева было не дать им возможности объединиться. Была ли возможность у руководства в условиях перманентной борьбы за власть всерьез заниматься социально-экономическими проблемами, решать их рационально, а не с позиций "концентрированной экономики"?

В те годы на партийном небосклоне стала медленно восходить политическая звезда К. У. Черненко -- давнего приятеля Л. И. Брежнева еще по Молдавии, а с 1965 г. -- заведующего общим отделом ЦК КПСС. Черненко в известной степени стал задавать не только тон, но и темп партийной работы. Между двумя съездами КПСС, в течение пяти лет, между 1966, и 1971 г., было организовано 16 пленумов ЦК. Конечно, Черненко не разрабатывал их проблематику и содержательную часть. Но проведение столь большого их числа стало возможным благодаря оперативности и огромной пропускной способности Возглавляемого им отдела, успевавшего перелопатить и подготовить многие тонны входящих и исходящих бумаг.

Искусство К. У. Черненко состояло в умении предугадывать принимаемые Политбюро Постановления, и он заблаговременно заготовлял довольно компактные их проекты (в отличие от многословных и велеречивых проектов решений, составляемых Секретариатом ЦК КПСС). Здесь сказывалось знание правил партийной игры и близость к Брежневу, а не столько ясновидение заведующего общим отделом. Тем не менее, в условиях постоянного напряжения, царившего на Политбюро, манипулируя противоречивыми точками зрения -- Шелепина, Подгорного, Шелеста (с одной стороны) и Брежнева и его сторонников (с другой), Черненко умудрялся так отрабатывать материалы Политбюро, что у членов ЦК (им рассылались эти документы) не возникало и тени сомнения в прочности и надежности позиций генсека.

Под контролем К. У. Черненко оказался также шедший в ЦК КПСС поток писем -- важнейший канал информации. Многие из этих документов представляли зов отчаяния или крик о помощи, нередко в них раскрывались преступления, в которые были втянуты как отдельные коммунисты, так и целые партийные организации -- от районных до республиканских. И только заведующий

отделом решал, какую часть этих сведений придержать для последующего плетения интриг, а что (и когда) довести до сведения Политбюро и других инстанций. И довольно скоро даже секретари ЦК, не говоря уже о министрах, стали искать близости и благорасположения Черненко. Тем не менее в начале 70-х годов К. У. Черненко все еще оставался в тени и не был знаком широкой партийной общественности. Лишь в высоких кругах догадывались о его влиянии.

Несмотря на довольно успешное развитие экономической реформы, положение дел в стране оставалось сложным, эффективность народного хозяйства то повышалась, то понижалась. Вопросы экономики все больше перемещались в центр борьбы за власть в советском руководстве. Брежнев, который вообще слабо верил в успех экономических экспериментов, решил радикально ослабить позиции вдохновителя реформы А. Н. Косыгина.

По установившейся традиции в конце каждого года собирался Пленум ЦК КПСС, который перед сессией Верховного Совета СССР обсуждал основные итоги уходящего и основные задачи предстоящего года. Докладчиком обычно выступал председатель Совета Министров СССР, затем шли краткие, чаще всего формальные, прения.

Но на декабрьском (1969 г.) Пленуме после доклада А. Н. Косыгина случилось непредвиденное -- с большой речью по проблемам интенсификации народнохозяйственного развития выступил Брежнев. Его речь содержала крайне резкую критику в адрес органов хозяйственного управления и ряда местных партийных комитетов, оратор дал необычно жесткую оценку состоянию дел в экономике. Брежнев подчеркнул, что повышение эффективности народного хозяйства стало поистине ключевой проблемой прежде всего по той причине, что изменились главные факторы экономического роста. Раньше страна еще могла развивать народное хозяйство за счет количественных факторов, то есть увеличения численности рабочей силы и высоких темпов наращивания капитальных вложений. Но теперь период экстенсивного развития, по существу, подходит к концу. Надо рассчитывать прежде всего на качественные показатели экономического роста, на повышение эффективности, интенсивности народного хозяйства. Наращивать производство и улучшать качество продукции необходимо не только за счет роста численности работников, капитальных вложений, но и все в большей мере за счет полного и рационального использования

имеющихся производственных мощностей, внедрения достижений науки и техники, а также рачительного отношения к технике и ресурсам.

"Требуется, -- подчеркнул Брежнев, -- постоянно со-измерять затраты с полученными результатами, доби-ваться, чтобы каждый рубль давал максимальную отдачу. -- Это, -- говорил он, -- становится не только главным, но и единственным возможным путем развития нашей экономики и решения таких коренных социально-политических задач, как строительство нового общества, повышение благосостояния трудящихся, победа в экономическом соревновании двух мировых систем". Острой критике подверглись те руководители, которые поощряли сооружение так называемых престижных объектов непроизводственного назначения: роскошных административных зданий, помпезных домов культуры, проектирование, как это было в Баку, огромного надводно-подводного ресторана и т. д.

Эта речь была подготовлена в личном секретариате Брежнева. Разумеется, он в данном случае не является докладчиком, он выступал в прениях, и мог поэтому, казалось бы, свободно высказать свое личное мнение. Однако он был не рядовым оратором, а лидером партии, и его речь, распространенная по соответствующим каналам, воспринималась как директивная.

К началу 70-х гг. в экономике еще ощущалось дыхание реформы 1965 г., но уже было ясно, что она постепенно сворачивается. Процесс этот протекал весьма своеобразно. Курс на использование экономических методов управления никто не отменял. Более того, в партийных решениях постоянно подчеркивалась необходимость добиваться рентабельной работы, роста эффективности, снижения издержек производства и фондоемкости. Как бы подтверждая поворот к интенсификации, ЦК КПСС и Правительство за годы восьмой пятилетки разработали и приняли 35 постановлений, специально или главным образом посвященных дальнейшему подъему промышленности, из них 16 являлись постановлениями ЦК КПСС и 19 совместными.

Значительная часть постановлений касалась непосредственно проведения экономической реформы, повышения эффективности промышленного производства.

К концу 1970 г. на новую систему хозяйствования перешло более 41 тыс. промышленных предприятий (из 49 тыс. имевшихся). На их долю приходилось свыше 95 % прибыли и 93 % общего производства промышлен

ной продукции. В 1970 г. на самоокупаемость была переведена даже работа аппарата одного ведомства -- Министерства приборостроения, средств автоматизации и систем управления. Однако под предлогом соблюдения общегосударственных интересов все активнее стали внедряться всякие ограничения и регламентации.

Повсеместно были введены лимиты на образование фондов экономического стимулирования. Даже высокорентабельные предприятия не имели права увеличивать свои фонды сверх этих лимитов. Всю дополнительную прибыль приходилось перечислять в госбюджет в виде так называемого свободного остатка. Инициатива, таким образом, вроде бы не наказывалась, но и не поощрялась. Впрочем, и наказание следовало, но несколько позже в виде увеличения плановых заданий для передовиков в следующем плановом периоде. Искусственное ограничение средств, оставленных в распоряжении трудовых коллективов, по существу работало против экономических методов управления. Более того, установление разного рода "потолков" и "лимитов" в формировании фондов предприятий играло роль своего рода троянского коня в системе хозрасчета, изначально дискредитировало эту позитивную меру.

Отсутствие права самостоятельного выбора альтернативных хозяйственных решений особенно ярко проявилось в жестком ограничении возможностей использования предприятиями части заработанной ими прибыли на нужды развития собственного производства. Фонд развития предприятий очень быстро попал под контроль вышестоящих органов, которые стали его включать в централизованный план распределения капиталовложений. Наступил кризис экономической реформы. В 1970 г., например, были опубликованы данные опроса 211 руководителей предприятий Сибири и Дальнего Востока. На вопрос о том, существенно ли расширяет права директоров предприятий реформа, положительный ответ дали 44 % руководителей, отрицательный -- 56 %.

Реформа основного производственного звена -- предприятия не была подкреплена реформой центрального аппарата. Деятельность отраслевых министерств, планово-финансовых и других органов хозяйственного управления не была увязана с механизмом экономической реформы. Они по-прежнему использовали административные методы. Причем, эти административные начала в деятельности центральных экономических ведомств и отраслевых

министерств усиливались. Их аппарат увеличивался, возникали новые главки и другие подразделения.

Не была подкреплена реформа и снизу: система оплаты трудящихся осталась прежней, слабо связанной с ре-1ультатами труда -- те же нормы, те же тарифы, то же преобладание индивидуальной сдельщины и повременщи-ны. Трудящиеся были надежно отчуждены от результатов своего труда. Безнадежность попыток "запустить" рыночные механизмы, не ослабляя административно-бюрократические тормоза, усугублялась зыбкостью их политического и идеологического обеспечения. Даже когда пытались осуществлять глубокие экономические перемены, не было приложено сколько-нибудь серьезных усилий подкрепить их демократизацией политических порядков, не был проведен пересмотр идеологических догм относительно рынка, товарно-денежных отношений, планомерности и регулируемости, плюрализма. Наоборот, со времени ввода войск в Чехословакию, гонениям стали подвергаться те ученые и научные направления, которые искали решения экономических проблем на путях расширения действия закона стоимости и рыночных отношений. Между тем в советском обществе, где экономика была тесно сращена с политикой и идеологией, где народное хозяйство представляло собой хозяйственно-политическую и в значительной мере хозяйственно-идеологическую систему, коренные экономические преобразования без демонтажа командно-административной системы были просто невозможны.

Безусловно, определенные изменения в системе хозяйствования происходили. Расширение масштабов производства сделало невозможным столь же высокую концентрацию экономической власти, как прежде. Директивно-приказной характер экономических отношений сохранился, а в 70-е годы даже стал усиливаться, но фактическое принятие решений все в большей мере распределялось по разным эшелонам хозяйственно-политической иерархии. Основа хозяйственной жизни по-прежнему определялась директивой, но директивы теперь уже приходилось в большей мере согласовывать, "увязывать" в различных инстанциях. Нарастала отраслевая раздробленность общественного производства, ибо блокирование рыночных, товарно-денежных отношений неизбежно усиливало автаркию. Зацентрализованная по всем параметрам экономическая система сменялась столь же малоэффективной экономикой согласования.

Тем не менее ряд позитивных сдвигов в народном хозяйстве, особенно в начале восьмой пятилетки, произошел. Они зафиксированы даже в альтернативных подсчетах, произведенных экономистом Г. И. Ханиным. Так, по сравнению с 1961 --1965 гг. удельный вес интенсивных факторов в обеспечении прироста национального дохода возрос с 34 % в 1966 г. до 40 % в 1970 г. В строй действующих было введено около 2 тыс. новых крупных промышленных предприятий. Среди них такие уникальные, как Красноярская ГЭС, металлургические гиганты -- Западно-Сибирский и Карагандинские комбинаты, было положено начало созданию Тюменского нефтегазодобывающего комплекса. Конечно, тогда мало кто задумывался об экологических последствиях такого типа промышленного развития, большинство приходило в восторг от таких масштабов и темпов "покорения Сибири". В 1970 г. первую партию легковых автомобилей выпустил завод в Тольятти, хотя сооружение его началось только в 1967 г. Именно с пуска этого завода началась подлинная автомобилизация страны.

Чем же объяснить такие подвижки в те годы? Трудно дать однозначный ответ. В первую очередь напрашивается мысль о позитивном воздействии проводимой тогда экономической реформы. Этот фактор, конечно, сказывался. Но вряд ли он был решающим. Ведь очевидные улучшения в сфере экономики в наибольшей мере проявились в первой половине пятилетки, тогда как массовый переход на новую систему планирования и экономического стимулирования был осуществлен начиная с середины пятилетки.

Как нам представляется, прямой зависимости результатов в народном хозяйстве от воздействия экономической реформы не просматривается. Ведь позитивные перемены происходили в основном в первой половине пятилетки, когда реформа еще только разворачивалась. Скорее всего сказалось то обстоятельство, что монопольный диктат совнархозовской разновидности административно-командной системы ослаб, а министерско-ведомственный еще не набрал силы. В этих условиях степень регламентации деятельности производственных коллективов временно понизились, предприятия получили большие возможности для маневра, что и способствовало некоторому росту эффективности народного хозяйства в целом.

Существовал и еще один положительный фактор, резко различавшийся по возможностям действия от прош

лых пятилеток. Это -- степень профессиональной свободы плановых работников, необязательность учитывать в плане заидеологизированные установки, ранее принятые решения, определенная свобода руководителей от сложившихся стереотипов во взглядах на приоритеты, структурные сдвиги и т. д. В период завершения работы над восьмым пятилетним планом в этом отношении как раз возникла уникальная благоприятная обстановка. Планирующие органы имели довольно редкую возможность при разработке плана опираться на знания об объективных закономерностях расширенного воспроизводства, потребности и возможности народного хозяйства, обоснованно решать важнейшую и труднейшую задачу планирования -- согласование целей и их ресурсного обеспечения. Ранее принятые решения, данные обещания высшего руководства и другие привходящие обстоятельства над разработчиками плана не столь уж довлели. Поэтому задания восьмого пятилетнего плана и в известной степени весь плановый механизм первое время не насиловали экономику, а наоборот, помогали полнее проявиться закономерным тенденциям.

Итоги восьмой пятилетки были обнадеживающими. Удалось в известной мере реализовать курс на первоочередное решение проблем потребления. Это достаточно определенно проявлялось в выполнении заданий по производству предметов народного потребления. Именно по потребительским товарам наблюдалось более успешное выполнение плановых заданий -- по выпуску обуви, радиоприемников, мебели, производству цельномолочной продукции, мяса, сахара, улову рыбы. В 2,5 раза увеличилось производство бытовых холодильников.

В отраслях тяжелой промышленности по всем видам продукции, включенным в Директивы, кроме добычи нефти, данные о фактическом выполнении планов за 1970 г. были меньше заданий. Диапазон невыполнения заданий по видам продукции также был достаточно велик. Но характерно было то, что показатели качественного развития каждой из отраслей в целом соответствовали тем задачам, которые ставились перед индустрией Директивами ХХIII съезда КПСС.

Некоторое улучшение социально-экономического положения, которое было достигнуто за счет мобилизации ресурсов административно-командной системы, а также частично за счет реформ, как это не парадоксально, укрепило позиции консервативных и антиреформаторских

сил в политическом руководстве страны. Радикальные политические и экономические идеи оказались под запретом, само слово "реформа" стало исчезать из руководящего лексикона, появились другие термины -- "улучшение" и "совершенствование". В соответствии с типом и уровнем мышления высшего партийного и административного эшелона, ставка на упрощенно технократические подходы стала преобладающей.

На XXIV съезде КПСС декларировалось, что решающее значение для экономического роста приобрел вопрос об интенсификации и источниках роста. Подчеркивалось, что с точки зрения очередных задач и долговременных перспектив на первое место выдвигается ускорение научно-технического прогресса. В докладе Брежнева на XXIV съезде в качестве задачи исторической важности было выдвинуто требование: "органически соединить достижения научно-технической революции с преимуществами социалистической системы хозяйства, шире развивать свои, присущие социализму, формы соединения науки с производством".

Поскольку в планах не находили должного отражения вопросы использования достижений науки и техники из-за отторжения научно-технического прогресса ведомственным монополизмом, то выдвигался новый подход: сформировать комплексную программу развития техники и технологии, на основе которой вести разработку всех разделов плана и его основных показателей. В течение 1971--1975 гг., например, предполагалось получить от использования в народном хозяйстве достижений науки и техники экономический эффект 40--42 млрд. рублей, или приблизительно 40 % планируемого на пятилетие прироста национального дохода, 3 млрд. руб. должны были дать мероприятия по НОТ. На практике же большую силу набирали инертность, рутинерство, бюрократизм.

Универсальным средством решения всех экономических и социальных проблем провозглашалось повышение руководящей роли партии. Оно трактовалось как распространение партийного контроля на все сферы жизни общества. В соответствии с такой установкой на XXIV съезде КПСС в Устав партии было внесено положение о том, чтобы наряду с производственными парторганизациями правом контроля деятельности администрации были наделены и партийные организации научно-исследовательских институтов, учебных заведений, культурно-просветительных и других учреждений и организаций. Парторга

низации центральных и местных управленческих органов должны были осуществлять контроль за работой аппарата по выполнению директив партии и правительства, соблюдением партийной и государственной дисциплины. Все это не создало сколь-нибудь серьезных препятствий для бюрократизма и коррупции, не говоря уже о повышении эффективности и технического уровня производства.

Свои главные усилия номенклатура сосредоточила на "хозяйственном фронте". В соответствии с принципами функционирования бюрократической системы на возникновение новой общественной или производственной потребности советское руководство отвечало созданием нового подразделения в партийно-государственном аппарате. Аппараты ЦК КПСС, компартий союзных республик, крайкомов, обкомов партии непрерывно пополнялись все новыми отраслевыми подразделениями и все больше напоминали структуру органов управления народным хозяйством.

Поскольку в ходе реформы стимулировался процесс экстенсивного наращивания прямых хозяйственных связей, как правило, слабо подкрепленных экономически (в 1966 г. прямыми хозяйственными связями было охвачено 1263 предприятия, в 1969 г. уже 8 тыс.), то партийные работники, чтобы не допустить срывов плановых заданий, подменяя диспетчеров и снабженцев, месяцами занимались вопросами материально-технического снабжения.

Есть мнение, будто в области (крае) всеми делами вершили обком (крайком) партии, его первый секретарь. На деле это была лишь иллюзия всесилия партийных комитетов, обладания им экономической властью. Воздействие партийного комитета на экономику региона было весьма незначительным, так как большая часть предприятий находилась в подчинении центральных ведомств. Конечно, обком, его секретарей директора заводов "уважали", соглашались с целым рядом секретарских "просьб", чаще всего кадровых, стремились не раздражать местное руководство, жить с ним в ладу и т. д. Но в жизнь неукоснительно проводились конкретные министерские установки: из области, края, из кармана их населения изымалось все возможное при самых минимальных затратах на соцкультбыт, экологию, развитие производственной и социальной инфраструктуры и т. п. То есть даже объективно предназначение министерской системы заключалось в том, чтобы заниматься деятельностью, противоречащей инте

ресам общества, того региона, в пределах которого действовало предприятие. И чем крупнее было предприятие, чем важнее была его продукция с точки зрения общегосударственной, тем больший конкретный ущерб приносила его деятельность региону.

Логика данного парадокса проста. У каждого подчиненного ведомству предприятия имелся свой план -- пятилетний, годовой, план капиталовложений, заказ, лимиты материально-технического снабжения, заданные параметры роста и т. д. И все это было утверждено, за-тверждено в центре. Вот и встает вопрос: мог ли обком или горком сколько-нибудь существенно влиять на политику центра?

При таком обороте дел в руках местной власти, прежде всего партийной, имелся лишь один-единственный рычаг, с помощью которого они решали местные социально-экономические проблемы. Рычаг этот приобрел буквально универсальное значение -- это привлечение новых капиталовложений. Ведь новое строительство так или иначе давало надежду на рост занятости, развитие инфраструктуры и пр. Поэтому, не имея возможности воздействовать на экономику области, края, автономии, каждый вновь избранный секретарь обкома, крайкома незамедлительно отправлялся в столицу -- бить челом могущественным центральным экономическим ведомствам и союзным министерствам, заручаться поддержкой ответработников ЦК КПСС, снова пробиваться в министерские приемные, уговаривать влиятельных лиц в ведомстве. И такими-то путями, с огромным трудом, далеко не в полном объеме как-то решались региональные проблемы.

Одновременно происходил параллельный процесс. Партийный аппарат сращивался с органами хозяйственного управления. Из аппаратов партийных комитетов "уходили" сотрудников с устремлениями на работу с людьми, кропотливый анализ социально-экономических проблем, а их место, зачастую, занимали аккуратные исполнители "руководящих указаний", мастера "текучки" или творцы надуманных починов.

В подборе кадров в полной мере проявлялась технократическая направленность, которая выдавалась за повышение компетентности партийных руководителей. Если в 1971 г. специалистами промышленного и сельскохозяйственного производства являлись около 60 % секретарей райкомов и горкомов КПСС, почти 70 % секретарей обкомов, крайкомов и ЦК компартий союзных республик,

но через 10 лет их было соответственно более 65 и 75 %. Среди инструкторского состава партийных органов от райкома и выше к началу 1983 г. было 37,8 % инженеров, 9,9 % агрономов, зоотехников, ветврачей, 28,7 % педаго-гов, 8,3 % экономистов, 3,3 % юристов. Все это сочеталось с понижением до критического уровня ротации верхнего эшелона кадров и ее ускорением в низовых звеньях административно-командной системы.

После XXIII съезда КПСС (1966 г.) по сравнению с предыдущим пятилетием периодом сменяемость первых секретарей обкомов, крайкомов, ЦК компартий союзных республик уменьшилась в 3 раза, секретарей горкомов, райкомов, председателей советов министров союзных и автономных республик, облкрайисполкомов -- 1,5 раза. Ежегодно ротировалось не более 10--15 % работников этой категории, причем, как правило, путем передвижения "на верх" или на равнозначные должности.

Энергия и воля значительной части руководящих кадров была устремлена не на напряженную, планомерную работу, результаты которой могли сказаться далеко не сразу, а на получение любой ценой "небывалого рекордного достижения" типа "6 миллионов тонн узбекского хлопка", "1 миллион кубанского риса", "казахстанского миллиарда" зерна, "большой сибирской нефти" и т. д.

Иногда, как бы вспомнив славное революционное прошлое партии или желая отвлечь людей от раздумий у полупустых прилавков, "первые" с неукротимым энтузиазмом принимались организовывать различные "походы". Краснодарскому партийному руководителю С. Ф. Медуно-ву на битву со всевозможными "огуречниками", "арбуз-никами", "капустниками", "цветоводами" удалось поднять широкие массы партийного и советского актива. За 1974-- 1976 гг. по решениям местных советов края у "рьяных любителей наживы" был произведен снос свыше 2 тыс. возведенных на приусадебных участках крупноразмерных теплиц общей площадью 560 тыс. квадратных метров, сокращены и изъяты земельные участки. За допущенные "факты грубого нарушения землепользования" были строго наказаны председатели Анапского, Ейского, Крымского, Темрюкского исполкомов советов. Привлечено к строгой ответственности 175 и исключено из рядов КПСС 78 коммунистов. Снабжение населения и курортников фруктами от этого, однако, не улучшилось. Ленинградский руководитель Г. В. Романов недолюбливал собак и в интересах улучшения ассортимента мясных прилавков организовал

борьбу за сокращение их поголовья. Все это не могло не подрывать и без того не очень высокий авторитет партии и государства. "Деятельность" многих такого рода руководителей после себя оставляла зону экологического и социального бедствия.

В соответствии с постулатами административно-командной системы о примате политики над экономикой и политики как концентрированной экономике осуществлялось регулирование партийных рядов. Во всех случаях полагалось обеспечить преимущественный прием в партию лиц, занятых в сфере материального производства, особенно из отраслей промышленности, определяющих технический прогресс. Поэтому, если в 1971--1975 гг. общее число коммунистов в коллективах промышленности выросло на 6,4 % то в электронной отрасли рост составил 30 %, в автомобильной -- 26,5, на предприятиях приборостроения, средств автоматизации и систем управления --25,4, нефтяной--15,6, угольной--11,6, в энергетике и электрификации -- 10,5 %. Логика такого "регулирования" явно находилась в противоречии с требованиями повышения качества партийного пополнения, ибо быстрый рост прогрессивных отраслей индустрии обеспечивался преимущественно за счет молодежи, которая не прошла длительной фабрично-заводской выучки, едва успела окончить ПТУ или школу.

Другим принципом, который неуклонно соблюдался, несмотря на решение ЦК КПСС "О серьезных недостатках в работе Харьковской областной партийной организации по приему в партию и воспитанию молодых коммунистов" (июль 1965 г.), была разнарядка на повсеместный подбор и вовлечение в партию рабочих. Принять в ряды КПСС служащего, интеллигента (а любую мало-мальски значительную должность могли занимать лишь члены КПСС) можно было только после выполнения этой разнарядки. К тому же к категории рабочих относили лиц, занятых преимущественно физическим трудом, изменения в составе рабочего класса под воздействием НТР учитывались слабо. В результате такой политики доля рабочего класса в партии искусственно повышалась. Если в 1966--1970 гг. в числе принятых в партию она составляла 52 %, в 1971 -- 1975 гг. -- 57,6 %, то в 1982 г. она возросла почти до 60 %.

Для демонстрации демократического фасада системы на все лады пропагандировалось полновластие Советов. В реальности все обстояло по-другому. Верховный Совет

СССР, например, ежегодно принимал законы о государственном бюджете и утверждал отчеты об его исполнении. И каждый раз в этих законах, проекты которых предлагал министр финансов, говорилось о превышении доходов над расходами. Лишь в разгар перестройки страна узнала о существовании длительное время крупного дефицита государственного бюджета. Следовательно, высший орган государственной власти сознательно держался в неведении, но никто не понес за это ответственности. А ведь бюджетные комиссии палат Верховного Совета, призванные по Конституции проверять правильность исполнения бюджета, должны были вскрыть такие факты.

Манипулируемый высшей партийной номенклатурой Верховный Совет принимал законы о бюджете, в которых содержались лишь агрегатированные показатели: общие доходы и расходы на главные отрасли, т. е. оборону, государственное управление, народное хозяйство, социальные нужды и т. д. В силу этого Верховный Совет не мог контролировать расходы собственно министерств и ведомств (как это делалось парламентами всех цивилизованных стран). Именно такая бесконтрольность и позволила, например, Минводхозу "закопать" в землю сотни миллиардов рублей без сколько-нибудь видимого эффекта для народного хозяйства. Вопросы о целесообразности "строек века" (типа БАМа) даже никому в голову не приходило поставить на обсуждение Верховного Совета, и их финансирование велось без его специальной санкции. Точно так же помимо Верховного Совета СССР принимались и другие, нередко судьбоносные для страны решения.

Верховный Совет был практически устранен от контроля деятельности правительства. Имелась конституционная норма о периодической отчетности Совета Министров перед Верховным Советом, но какова ее регулярность --умалчивалось. Отсутствовало юридически и практически положение об ответственности правительства или его отдельных членов, иных высших должностных лиц за ошибки в управлении, повлекшие тяжелые последствия. Не определялось право Верховного Совета по отчету правительства выразить ему в целом или отдельным министрам недоверие, что должно было вести к их отставке. Отсутствие таких норм порождало безответственность высших должностных лиц, скрывавших свои провалы и злоупотребления под завесой секретности. Более того по таким важнейшим направлениям, как оборона, государст

венная безопасность, соблюдение законности и правопорядка, отсутствовала даже демократическая ширма в виде постоянных комиссий при палатах Верховного Совета. Поэтому депутатам фактически нельзя было и претендовать на контроль Министерства обороны, КГБ, МВД.

Верховный Совет СССР, так же как и Верховные Советы союзных и автономных республик, покорно и "единодушно" голосовал за предложения и законопроекты, подготовленные партийно-государственным аппаратом. Даже назначения и перемещения высших должностных лиц утверждались этим органом без всяких попыток выяснить причины перемещений. Лишь иногда депутатские комиссии брались за вспомогательную работу по "доводке" отдельных законопроектов. Таким образом, Верховный Совет СССР, как впрочем и советы других ступеней, представлял собой скорее декоративное, чем властвующее учреждение.

Местные органы власти копировали работы верховных, и хотя по Конституции они были призваны осуществлять всю полноту государственной власти на подведомственной территории, фактически они были бесправны. Их бесправие в значительной мере определялось слабостью материально-финансовой базы. Ведь подавляющее большинство предприятий и организаций находились в центральном подчинении и в местный бюджет практически ничего не отчисляли. Поэтому нищенский бюджет заставлял местные советские органы постоянно что-то выпрашивать у предприятий ведомств, а следовательно, постоянно воспроизводить зависимость от их благорасположения.

В реальности основная роль в деятельности местных органов Советской власти принадлежала исполкомам, которыми руководили в свою очередь секретари соответствующих партийных комитетов. Исполком и его председатель возглавляли работу аппарата Совета, подготавливали перечень вопросов, которые выносились на обсуждение сессий Советов, и проекты решений. На сессиях депутаты лишь "единогласно" принимали подготовленные аппаратом исполкома решения. Исполком даже руководил деятельностью депутатов.

Вполне понятно, что в таких условиях Совет не мог контролировать деятельность своего исполнительного и распорядительного органа -- исполкома. Ведь кроме того, значительную часть депутатов Совета составляли руководители исполкома, его подразделений и других исполнительных органов, подчиненных все тому же исполкому. Та

ким образом, руководители и работники исполкома и других исполнительных органов будучи депутатами ("по должности"), должны были "контролировать" сами себя. Сложилась практика фактического подчинения Советов аппарату.

Эту систему подстраховывала и практика формирования Советов, которая была нацелена на подбор достаточно "послушного" состава "народных избранников", чтобы обеспечивать "единогласие" депутатов при штамповке аппаратных решений. Конституционные принципы избирательного права -- выборы всеобщие, равные, при тайном голосовании -- были весьма демократичны. Закон не запрещал и организацию выборов на альтернативной основе. Но политическая практика режима диктовала организацию выборов всех ступеней по принципу: один кандидат -- один депутат. Поскольку выдвижение кандидатов было монополизировано в руках партийных органов, то фактически это были не выборы депутатов, а их назначение. Правда, для демонстрации демократизма системы электорат тщательно подбирался. Так, среди 2,3 млн. народных депутатов Советов 1983 г. 44,3 % составляли рабочие, 24,9 % -- колхозники, и только 30,8 % -- учителя, врачи, инженеры, агрономы, работники культуры и представители других категорий интеллигенции вместе взятые. Аналогичным образом обставлялись дела и в многочисленных общественных организациях, которые были призваны расцвечивать "демократический" фасад административно-командной системы.

Большие усилия прилагались для имитации общественно-политической и трудовой активности трудящихся. Количественные показатели роста активности поднимались вверх лишь за счет определенной части членов производственных коллективов при одновременном и устойчивом проявлении пассивности большей их части. Во многих случаях сложившиеся еще с 30-х гг. формы привлечения трудящихся к участию в управлении производством имели внешний по отношению к ним характер в виде "нагрузок". При этом создавалась видимость широкого участия людей в управлении производством на своих предприятиях.

Обилие организаций, советов, комиссий на общественных началах мало что давало для повышения эффективности общественного производства. При отсутствии необходимой оперативно-хозяйственной самостоятельности трудовых коллективов, демократических механизмов волеизъявления и низкой политической культуре масс общест

венные функции управления на предприятиях осуществлялись формально, и их количественный рост не приводил к качественным сдвигам. Это подтверждали и результаты социологических исследований, в частности, проведенных на предприятиях Москвы. Здесь из числа опрошенных 11 % ответили, что совсем не участвовали в управлении производством, 29,8 % затруднялись дать оценку своего участия, заявили, что не считают себя хозяевами производства, 31,2 %. Лишь 25 % рабочих ответили, что регулярно присутствуют на собраниях, где обсуждаются производственные вопросы, вносят предложения по улучшению организации производства и принимают участие в их реализации.

На рубеже 60--70-х годов в высшем эшелоне советского руководства окончательно сформировалось два направления -- реформаторское и консервативное. Реформаторы были сторонниками системоукрепляющих реформ, прежде всего в экономике, весьма индифферентно относясь к проблемам становления гражданского общества и правового государства. Более того, многие из них, например, А. Н. Косыгин, Ю. В. Андропов были весьма скептически настроены по отношению к политической и идеологической модернизации, полагая административно-командную систему самодостаточной. Поэтому Андропов, став в 1967 г. главой КГБ, не чурался практики репрессий против инакомыслящих, не без основания полагая, что сколько-нибудь серьезный капитальный ремонт системы не может не вызвать ее обвала. Но особую бдительность охранители проявляли на "идеологическом фронте", стараясь сурово пресекать любые проявления "крамолы". В чистом виде, однако, за редким исключением, в руководстве не встречались ни прогрессисты, ни ретрограды. Как правило, окраска менялась в зависимости от политической конъюнктуры. Сам Леонид Ильич Брежнев старался не связывать себя с каким-либо одним течением, он поддерживал тех или других в зависимости от того, насколько это укрепляло его позиции.

Л. И. Брежнев проводил большую часть своих решений через Секретариат ЦК КПСС и стремился опираться на аппаратные структуры. Первоначально, располагая не слишком уж большой кадровой базой, Леонид Ильич стал возвращать на "высокую орбиту" политических жертв Хрущева, типа Ф. Д. Кулакова, М. С. Соломенцева, И. В. Капитонова, Г. С. Павлова. Но тогда же стала формироваться собственная кадровая "обойма" Брежнева.

С подачи К. У. Черненко, с поста директора ВПШ Молда-вии на должность заведующего отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС был определен С. П. Трапезников. Министром внутренних дел СССР, несмотря на противодействие ряда членов Политбюро, был поставлен -- также доверенное лицо Л. И. Брежнева --Н. А. Щелоков. Первым зампредом КГБ стал работавший ранее в Молдавии С. К. Цвигун.

Так возникла традиция кланового руководства партией и государством. Клана будет два -- наряду с молдавской ветвью будет крепнуть днепропетровская, которая станет расти за счет партийных функционеров, директоров предприятий или просто знакомых, кто в разные годы или учился с Брежневым, или работал, или помогал ему в продвижении. Позднее эти ветви разрастутся, раскинутся далеко за пределы Молдавии и Днепропетровской области и вберут в себя всех тех, кто встретился Леониду Ильичу Брежневу на длинной и извилистой дороге его политической карьеры, кто обратил на себя его внимание или угодил ему.

В начале 1971 г. пал В. П. Мжаванадзе, партийный руководитель Грузии; он был обвинен в коррупции. И Политбюро закачалось -- это был первый удар генсека по высшей партийной коллегии. За предыдущие годы правления Брежнева по его инициативе не было произведено ни одного снятия среди членов Политбюро -- его побуждали считаться с необходимостью коллективности руководства. За прошедшие семь лет Политбюро покинули только трое: Ф. Р. Козлов -- по болезни, А. И. Микоян и Н. М. Шверник -- по старости. Но затем, на Пленуме ЦК в апреле 1973 года, из Политбюро сразу были выведены П. Е. Шелест, Г. И. Воронов. Их место заняли трое, и все -- сподвижники Брежнева: Ю. В. Андропов, председатель КГБ, А. А. Громыко, министр иностранных дел, и А. А. Гречко, министр обороны.

Обстоятельства смещения Шелеста и Воронова находились в тесной связи с противоборством генсека и премьера. Брежнев долго и сложно маневрировал, прежде чем решился нанести удар по Политбюро. Вначале, не будучи в состоянии его подорвать извне, он решил его расшатать изнутри -- он сумел увеличить число его членов с 11 до 15. И сразу получил в нем большинство. Следующий шаг был вопросом партийной техники. Проявив благосклонность к Шелепину, он столкнул его с Шелестом, а потворствуя соперничеству между Косыгиным и Подгорным,

изолировал Воронова. Шелест был обвинен в национализме и переведен с Украины, где был первым секретарем ЦК Компартии, в Москву. Став одним из многих заместителей Председателя Совета Министров и лишенный опоры в Киеве, он вскоре был выставлен из Политбюро.

Г. И. Воронов же проиграл тогда, когда вместе с Косыгиным стал сомневаться в сельскохозяйственной программе Брежнева. Поначалу он был высечен публично: его не удостоили правительственной награды по случаю шестидесятилетия, хотя, как члену Политбюро, ему полагалась Звезда Героя, а затем в Протоколе Политбюро (по месту стояния на приемах и в расположении портретов на торжествах) упал с пятого-шестого места на четырнадцатое.

Возможно, Брежнев мог бы избавиться от Воронова и раньше, уже в 70-м году. К тому времени распались связи, первоначально возникшие в Политбюро. Косыгин, теряя влияние, терял и союзников (сперва от него отошел Суслов, а затем оставил и Мазуров). Подгорный же, смирившись с уходом из партаппарата, прижился в Президиуме Верховного Совета и больше не искал столкновений с генсеком. Но тогда он не изгнал Воронова из Политбюро, не желая пошатнуть зыбкое равновесие сил при обсуждении политики разрядки, против которой регулярно выступал Шелест.

Падение Воронова и Шелеста произошло на фоне возвышения Г. В. Романова -- еще один ловкий ход Брежнева: впервые за десять лет -- после ухода Козлова -- первый секретарь Ленинградского обкома партии стал полным членом Политбюро.

И чем больше усиливал свои позиции Брежнев, тем больше падали престиж и влияние Косыгина. С конца 70-го и до середины 71-го года он едва ли не полностью отстранился от дел в Совете Министров (там всеми делами управлял Мазуров), проводя часть времени в больнице, а часть -- на даче. Косыгин был главным препоном для установления единовластия Брежнева, но не единственным. Оставался еще Полянский, затаивший обиду на Леонида Ильича за то, что тот, пообещав, не сделал его премьером. На него Брежнев быстро нашел укорот --обвинил в развале сельского хозяйства и на XXV партийном съезде (1976 г.) выдворил из Политбюро.

Падение другого соперника Брежнева -- Шелепина -- проходило в несколько этапов и было постепенным.

Спад его карьеры начался в 1965 году и завершился спустя ровно десять лет, в 1975 году, в течение которых разваливалась база его власти: сперва комсомольская, затем в системе службы безопасности, далее -- в партийном аппарате и, наконец, в профсоюзах.

Ни одна из политических звезд Кремля не поднялась па партийном небосклоне столь блистательно и не закатилась столь безрадостно, как звезда Шелепина. 1964-- 1965 гг. -- пик карьеры Шелепина и начало ее конца: в этот период он становится членом Политбюро и ... утрачивает свое политическое влияние, когда сперва теряет пост заместителя Председателя Совета Министров, а затем выводится из Секретариата ЦК. Шелепин, однако, обладал еще некоторым влиянием в руководящих кругах партии, помнили его роль в низложении Хрущева, чтобы его можно было запросто прогнать. Поэтому Брежнев после того как выпроводил его из Секретариата ЦК в профсоюзы, счел нужным позолотить пилюлю -- в честь 50-летия Шелепину была вручена Звезда Героя Социалистического Труда. Шелепин, однако, еще долго оставался членом Политбюро, в котором он в поисках опоры метался из стороны в сторону. Поддерживая противников Брежнева, он неожиданно стал проявлять себя либералом, лихорадочно ища сочувствия и поддержки Косыгина, и решился на критику Брежнева за отсутствие у него целенаправленности и определенности во внутренней политике. Спустя какое-то время Шелепин сделался горячим поборником генсека и попытался, угождая Брежневу, организовать в Политбюро поддержку разрядке. Но было уже поздно: Брежнев не простил отступничества. В 1975 году он послал его во главе профсоюзной делегации в Англию. И вояж Шелепина стал его поездкой в политическое небытие. Воспользовавшись волной протеста, поднявшейся против него в Европе, он в апреле 1975 года на Пленуме ЦК провел решение о снятии Шелепина с формулировкой, означающей полный и окончательный его крах: "По личной просьбе". Большего и худшего унижения для честолюбивого и гордого партийного функционера нельзя было придумать.

Наконец, Брежнев смог без лишней суеты приступить к созданию собственного величия. Угодников, готовых преклоняться и прислуживать ему, было более чем достаточно, но для создания культа ему необходим был жрец --он оказался под рукой: Черненко.

Между тем положение дел ухудшалось, рост жизнен

ного уровня народа прекратился. Так, в девятой пятилетке (1971 --1975 гг.) объем промышленного производства вырос на 43 % (по альтернативным оценкам лишь на 25 %) по сравнению с 50,5 % (39 %) в восьмой пятилетке. Вместо 41 % прироста используемого национального дохода в 1966--1970 гг. в девятой пятилетке этот показатель вырос только на 28 %. Причем эти приросты достигались за счет вовлечения в хозяйственный оборот огромных масс новых ресурсов. Прирост интегрального показателя эффективности общественного производства упал с 18 % в восьмой пятилетке до 6 % в девятой. В полтора раза за это же время сократился прирост общественной производительности труда. Перестала снижаться материалоемкость, упала фондоотдача и эффективность капиталовложений. Страна погружалась в застой.

Зато процветала "теневая экономика". Ее питательной средой была бюрократическая система, функционирование которой требовало постоянного жесткого внеэкономического принуждения и регулятора в виде дефицита. Последний абсурдно демонстрировал себя повсеместно на фоне совершенно невероятных излишков различного сырья и материалов. Самостоятельно продать ненужные запасы или обменять их на нужные товары и изделия предприятия не могли. Сделать это могли подпольные дельцы. Подпольный рынок поддерживал разваливающуюся экономику. Очень дорого, но он удовлетворял потребности.

Брежневское руководство дутыми цифрами и гигантскими прожектами стремилось отвлечь внимание общественности от того плачевного положения, в котором оказалась держава. Конспиративная суета в принятии решений выдавалась за принцип государственной деятельности. Келейность, семейственность, наличие массы "легкоуправ-ляемых" на ключевых постах --необходимые компоненты административно-командной системы. Нарастало сращивание дельцов "теневого бизнеса" с ответработниками партийно-государственного аппарата в центре и на местах. Обороты "теневой экономики" становились миллиардными. А ведь еще сравнительно недавно Н. С. Хрущев был изумлен, когда ему доложили о первом миллионном хищении. Только после ряда дел он перестал удивляться.

Неудивительным, однако, было то, что рост социальной несправедливости, негативных явлений, прикрывавшихся лозунгами о благе народном, вызывал острое подспудное негодование основной массы трудящихся. Но эта же масса была охвачена ностальгией по "сильной руке", кото

рая якобы могла прекратить безобразия. "Сталин на ветровом стекле" стал неизменным спутником многих автомобилистов. В различных аудиториях типичным вопросом к лекторам партийных комитетов был такой: "Когда Волгограду вернут прежнее имя?" Ответ: "Думаю, скоро", -- вызывал аплодисменты.

В мире развертывался новый виток научно-технической революции. Его сердцевину составляли такие достижения науки, которые привели к формированию микроэлектроники, биотехнологии в качестве базисных направлений технологического переворота в производственной и непроизводственной сферах. Это требовало новых кадров, знаний и навыков. У нас же проржавевшая бюрократическая машина не могла адаптироваться к переменам, реагируя на них лишь увеличением штатов. С 1960 по 1987 гг. аппарат органов управления в стране вырос более чем в два раза -- с 1245 тыс. до 2663 тыс. человек, а общая численность управленцев превысила 18 млн. человек. Эти кадры отличались в основном низким профессиональным уровнем (из 9,3 млн. руководящих работников всего 4,2 млн. (45 %) имели высшее образование и только доли процента -- специальное управленческое образование. Эффективно реагировать на реалии технологической революции такой аппарат не был в состоянии. Воплощение в жизнь любых нововведений превращалось в "хождение по мукам".

Но беда заключалась не только в негодных аппаратчиках. Административно-командной системой было воспитано несколько поколений технократически мыслящих людей, лишенных твердых нравственных устоев, способных поставить свои корыстные личные или групповые, ведомственные интересы выше общенародных, безразличных к будущему природы и общества.

Дела в стране постепенно приходили в упадок. И это как бы "гармонировало" с состоянием здоровья ее руководителя. В результате тяжелого заболевания, с конца 1974 г. Л. И. Брежнев неуклонно деградировал умственно и физически. С ним то и дело случались казусы. Большой конфуз, например, приключился в декабре 1975 г. на VII съезде Польской объединенной рабочей партии, в присутствии 1811 делегатов и представителей 65 коммунистических рабочих и социалистических партий. Во время исполнения "Интернационала" Леонид Ильич встал, повернулся лицом к залу и начал дирижировать. Он надувал щеки, пыжился, хлопал в ладоши. Форум оживился, меж

ду рядами прокатился смешок. Все думали, что Брежнев хватил лишку. На самом деле его накачали лекарствами. История получила широкую огласку. Однако высшая партийная иерархия и брежневская команда мертвой хваткой удерживали Л. И. Брежнева на капитанском мостике.

В руководящих кругах ощущался, по-видимому, надвигавшийся кризис, но утилитарно-прагматические интересы верхушки превалировали над стратегическими, блокируя политическую волю, и не позволяли осуществить назревшие преобразования. Спорадически делались попытки различных реформ, затевались очередные технократические новации, но все уходило в песок. Была ускорена работа над проектом новой Конституции СССР, которая была призвана отразить "основные черты развитого социалистического общества, его политической организации". На XXV съезде КПСС (февраль--март 1976 г.) декларировалась необходимость последовательного осуществления перехода от создания и внедрения отдельных машин и технологических процессов к разработке, производству и массовому применению высокоэффективных систем машин, оборудования, приборов и технологических процессов, обеспечивающих механизацию и автоматизацию всех процессов производства. В этой связи активизировалась работа над Комплексной программой научно-технического прогресса и его социально-экономических последствий. Но программно-целевые подходы не могли дать эффект в среде с деформированными товарно-денежными, рыночными отношениями. В силу своей инерционности административно-командная система не могла быть настроена на постоянное самообновление, модернизацию экономических структур, решение перспективных задач. Попытки концентрации сил на приоритетных направлениях приносили мало пользы и лишь усугубляли диспропорции в народном хозяйстве. Огромные ресурсы проваливались как сквозь землю.

Во всех сферах жизни нарастали негативные процессы, предотвращение стагнации давалось все с большим трудом. После того, как с Л. И. Брежневым случился инсульт, он утратил контроль за положением дел и плыл по течению. Все меньше и меньше времени он уделял исполнению партийных и государственных обязанностей, заканчивая рабочую неделю в четверг. Примеру Брежнева следовали и другие секретари ЦК КПСС. Нити управления сходились в руках работников более низких рангов,

которые не обладали правом принимать ответственные решения и стремились уклоняться от ответов по существу вопросов. Для имитации успехов разрослась практика произвольного манипулирования информацией. Она перестала рассматриваться как предосудительное дело. Развернулись систематические подтасовки данных в расчетах, проектах, отчетах. Стоимость сооружения камского автозавода была, например, первоначально названа в 1,8 млрд. руб. Министр автомобильной промышленности А. М. Тарасов, прекрасно понимая, что фактические затраты составят много больше, решил "не огорчать" этим предсовмина А. Н. Косыгина. Впоследствии, уличенный в искажении истинных данных, министр оправдывался так: "Пришел бы я и честно сказал: три миллиарда, а то и все четыре. Он бы меня тут же бы завернул. Что я, себе враг? Я к нему с подходцем: разрешите доложить, мы хорошо подсчитали...". Видимо, ложь во спасение нужна была и самому премьеру. Действительные затраты далеко превысили и эти суммы, составив (по различным источникам) от 5 до 20 млрд. руб. Дополнительные средства на сооружение автогиганта были изъяты из легкой промышленности.

Ложь во всех уровнях стала важнейшим способом выживания. Сложившаяся хозяйственно-политическая система вошла в конфронтацию сама с собою и состоянием производительных сил. Она не соответствовала интересам развития общества в целом, его основных социальных групп, подавляющего большинства коллективов и конкретных людей.

Одной из сторон этого конфликта стала не только утрата инициативности, самостоятельности, предприимчивости многими этажами управления, но и разрушение деформированного централизма. Чем сложнее становилась экономическая действительность, тем труднее было организовывать общесоюзное производство на базе одноуровнего государственного присвоения средств и распоряжения ими. Центральная власть была вынуждена вводить дополнительные хозяйственно-управленческие подуровни, выступавшие от ее имени (в 1939 г. было немногим более 20 центральных хозяйственных ведомств, в 1965 г. --менее 30, в начале 80-х гг. -- около 40).

Это умножало и консервировало межведомственные барьеры, подрывало реальный централизм. Распространение подобных явлений пытались блокировать средствами партийно-политического воздействия, а это вело, в свою очередь, к росту числа структурных подразделений пар

тайного аппарата (в ЦК КПСС, например, до реорганизации его аппарата в 1988 г. действовало 20 отделов, многие из которых практически дублировали органы хозяйственного управления), подменявших ведомства, и сама ведомственность в силу этого все активнее вторгалась в партаппарат. Многие звенья партийного аппарата играли роль лобби ряда министерств или производственных объединений.

К этому времени полностью сложился слой хозяйственной бюрократии, паразитировавшей на деформациях отношений собственности. Именно этот слой был наиболее заинтересован в сохранении затратно-экстенсивной системы хозяйствования. Его "неустанной заботой о благе народа" была создана масса "критических узлов" -- от экологических катастроф до энергетического кризиса в Сибири.

Несмотря на то, что 70-е гг. были благоприятными с точки зрения естественных приростов трудоспособного населения, именно в этот период обострился дефицит рабочей силы, поскольку огромные капиталовложения как нарочно бросались не на замещение устаревшей техники и оборудования, а на возведение стен для давно устаревших технологических установок и машин. С упорством, достойным лучшего применения, создавались в крупнейших городах рабочие места под работников с низкой квалификацией. По стране пошло гулять расхожее московское слово -- "лимитчик". Дефицитность трудовых ресурсов в условиях административно-командной системы заставляла предприятия накапливать этот "ресурс" впрок. В 1971 -- 1978 гг. в промышленности было создано более 3 млн. новых рабочих мест, которые оставались вакантными. Зато значительная часть рабочих обслуживала физически и морально устаревшую технику. Поэтому хотя и происходило некоторое сокращение удельного веса работников, занятых ручным трудом, их абсолютная численность продолжала расти.

Десятая пятилетка, скорее для самоуспокоения, была провозглашена "пятилеткой эффективности и качества". Однако все шло наоборот. Вместо всемерной экономии изо всех сил поддерживались пропорции 30--50-х гг. Ставка делалась на закупки по импорту промышленного оборудования и товаров ширпотреба в обмен на экспорт энергоносителей из невозобновляемых источников. При этом недальновидно рассчитывали на благоприятную внешнеэкономическую конъюнктуру.

Безоглядно форсировалась нефтегазодобыча в Западной Сибири. Для надзора за выполнением плановых заданий была создана специальная правительственная комиссия, Западно-Сибирским нефтегазовым комплексом постоянно занимался ЦК КПСС. На сооружение объектов комплекса бросались силы строителей буквально из всех регионов страны. С затратами считаться было не принято, с нуждами нефтяников и газовиков -- тоже. Нефть любой ценой -- таков был девиз "экономной экономики". Западная Сибирь в 1980 г. дала более 10 % мировой добычи нефти и газа.

После восьмикратного (а в торговле с развитыми капиталистическими странами пятнадцатикратного) повышения цен на нефть в 70-х гг. в нашу страну буквально хлынул поток нефтедолларов. Доходы от реализации нефти и нефтепродуктов за период с 1974 по 1984 гг. по самым скромным подсчетам составили 176 млрд. инвалютных рублей. Но эти сказочные деньги оказали невероятно скромное влияние на удовлетворение нужд и запросов людей и экономические структуры. Затратный механизм перемалывал получаемые средства с неукротимой силой, канализируя их в осуществлении очередных бесперспективных и экологически гибельных долгостроев.

В произносимых речах руководство проявляло "неустанную заботу" о развитии прогрессивных направлений техники и технологии. Так, после затяжных споров и сомнений по поводу ядерной энергетики, возобладало мнение о необходимости ее форсированного развития. Высокотитулованные ученые обрушили весь свой авторитет на головы общественности, убеждая ее в совершенной стерильности и абсолютной безопасности "мирного атома". В соответствии с логикой административно-командной системы руководство и проектирование объектов ядерной энергетики попадало в руки малокомпетентных, но зато угодливо-послушных людей.

В Гидропроекте (подразделение печально знаменитого Минводхоза) --генпроектанте Чернобыльской АЭС -- за безопасность работы будущих атомных станций отвечал В. С. Конвиз. Это был опытный проектировщик гидротехнических сооружений, кандидат технических наук. Долгие годы (с 1972 по 1982 гг.) он руководил сектором проектирования АЭС, а с 1983 г. ему было поручено наблюдать за безопасностью АЭС. Взявшись в 70-е гг. за проектирование атомных станций Конвиз, не обладал сколько-нибудь глубокими знаниями атомного реактора, привлекал

к работе в основном специалистов по проектированию гидросооружений. Такой "специалист", конечно, не мог предвидеть возможности катастрофы, заложенной в программе, да и непосредственно в самом реакторе.

В "Союзатомэнерго" -- объединении Министерства энергетики и электрификации СССР, эксплуатирующем АЭС, и в ведении которого находился весь их эксплуатационный персонал, руководителем являлся Г. А. Веретенников, человек, никогда не имевший дело с работой АЭС. С 1970 по 1982 гг. он трудился в Госплане СССР, занимался поставками оборудования для атомных станций. Один из старых работников "Союзатомэнерго" Ю. А. Измайлов так высказывался на этот счет: "При Веретенникове отыскать атомщика в главке, знающего толк в реакторах и ядерной физике, стало почти невозможно. Зато раздулись бухгалтерия, отдел снабжения и плановый отдел..." И это в стране, где, пожалуй, больше всего в мире специалистов самых различных отраслей ядерной физики!?

Производство оборудования для АЭС было поставлено на поток. На изготовление мощных энергоблоков был перенацелен Ижорский машиностроительный завод Ленинграда. На зыбучих грунтах сооружался гигантский Атоммаш в Волгодонске. К производству оборудования для АЭС были подключены многие предприятия неспециализированных отраслей с весьма скромным технологическим и квалификационным потенциалом. Сооружение и эксплуатация АЭС были поручены Министерству энергетики СССР, для которого атомные электростанции вскоре стали заурядными объектами. Все недостатки в оснащении и работе АЭС тщательно укрывались за завесой секретности. Нарастала эйфория относительно надежности и безопасности этих станций. Именно тогда закладывались предпосылки к чернобыльской трагедии. Робкие предостережения специалистов и ученых отметались с порога.

Декларировалась необходимость опережающего роста отраслей промышленности, определяющих научно-технический прогресс в народном хозяйстве. Действительно, удельный вес машиностроения, металлообработки, химии и нефтехимии, электроэнергетики в валовой продукции промышленности вырос с 25 % в 1970 г. до 38 % в 1985 г. Но страна по этому показателю была по-прежнему далека от индустриально развитых держав, где такая доля достигла 55--65%. Тем не менее из пятилетки в пятилетку сокращались инвестиции в машиностроении. Поэтому его

ключевые отрасли -- станкостроение, приборостроение, производство вычислительной техники, электроника, не получали должного развития.

От требований времени все больше отставал научно-технический потенциал, который был запрограммирован па эволюционное развитие и не соответствовал требованиям современного этапа технологического переворота. Качественный уровень отечественного научно-технического задела неуклонно снижался. Среднегодовое число созданных образцов новой техники сократилось с 4,6 тыс. в 1961 -- 1965 гг. до 3,5 тыс. в 1981 -- 1985 гг. Причем только 10 % образцов этой техники превышало уровень лучших мировых, затормозилось освоение и принципиально новых технологий. Но самым плохим было то, что определялось серьезное отставание в развитии фундаментальных научных исследований, где еще совсем недавно наша страна имела хорошие позиции.

Робкой попыткой улучшить дела в экономике была реформа 1979 г. Декларировалось стремление покончить с "валом" введением такого показателя, как нормативно-чистая продукция. Этот показатель не учитывал бы якобы стоимость сырья, материалов, комплектующих изделий, а лишь фиксировал вновь созданную стоимость. По идее это могло бы стимулировать рост технического уровня продукции, ее качества, ликвидировало бы ее деление на выгодную и невыгодную. Предусматривалось усиление хозрасчетных отношений и одновременно -- их антипода -- адресного директивного планирования. Все это шло в русле модернизации административно-командной системы и как от всякого паллиатива здесь нельзя было ожидать серьезных позитивных результатов.

К концу 70-х годов команде Л. И. Брежнева удалось взять под контроль все ключевые позиции в партийно-государственной машине. Теперь уже в кругу людей, близких к нему, Леонид Ильич открыто третировал и реформы, и лично их инициатора А. Н. Косыгина. Руководитель правительства к тому времени потерял влияние и шаг за шагом уступал напору брежневских "бойцов". Косыгин теперь сразу снимал с обсуждения в правительстве совершенно ясные вопросы, если по ним возникала хотя бы тень сомнения в отношении позиции "лично Леонида Ильича".

Хозяйственно-политические решения конца 70-х гг. как никогда страдали внутренней несогласованностью: мероприятия по активизации экономических стимулов со

четались с ограничением прав предприятий, возрастало число директивных показателей, а дезорганизация в народном хозяйстве все нарастала. Возникла целая система блокирования экономических инструментов власти, окончательно оформился механизм социально-экономического торможения.

Механизм этот был настолько мощным, что в 1979-- 1982 гг. по сравнению с показателями 1978 г. объем произведенной продукции в стране оказался уже абсолютно ниже примерно по 40 % всех ее видов {по данным о выпуске продукции в натуральном выражении). Становилось очевидным: экономика пришла к критическому положению, нарастала разбалансированность, а возникавшие повсеместно "черные дыры", куда бесследно проваливались ресурсы, не удавалось уже "затыкать" дополнительными поставками на экспорт энергоносителей и ценного сырья.

Удручающее положение, в котором оказалась страна, вполне ассоциировалось с обликом дряхлевшего руководителя Коммунистической партии и Советского государства. Л. И. Брежнев был утомлен, раздражен болезнями и напуган неожиданно надвинувшейся старостью и немощью. Все это находилось в кричащем противоречии с неимоверным славословием в адрес генсека. Вышло шесть томов сборников его выступлений и статей, ему присудили Ленинскую премию за укрепление мира, издали пластинки с его речами, напечатали марки, запечатлевшие его визит на Кубу, тысячи его фотографий заполнили кабинеты, улицы и прилавки книжных магазинов. Вновь было введено в оборот дискредитированное Сталиным определение -- вождь. "Ты наш вождь" --оттарабанил А. П. Кириленко при вручении ему Леонидом Ильичом звезды Героя. Затем "вождь" прозвучало в устах Д. А. Кунаева, Г. А. Алиева, Э. А. Шеварднадзе, В. В. Щербицкого. Началось стремительное возвышение К. У. Черненко. В марте 1976 г. вне всякой связи с юбилеем ему, заведующему общим отделом ЦК, с помпой вручили звезду Героя Соц-труда. Изумленные обыватели на лекциях спрашивали: "За какие заслуги наградили товарища Черненко?" Свыше рекомендовалось отвечать: "За организацию XXV съезда КПСС". Через несколько дней после награждения К. У. Черненко стал, наконец, секретарем ЦК КПСС.

К тому времени позиции соперников Л. И. Брежнева в высшем эшелоне значительно ослабли. В ходе подготовки к принятию Конституции в мае 1977 г. из состава

Политбюро был устранен Н. В. Подгорный, и Брежнев заимел новый пышный титул -- Председатель Президиума Верховного Совета СССР. Он перестал нуждаться в поддержке Суслова, ибо стал хозяином положения настолько, что мог без особого труда, опираясь на свою команду, устранить любого конкурента. В декабре 1978 г. из Политбюро был выставлен К. Т. Мазуров (о нем заблаговременно была пущена молва: болен смертельной болезнью, но он продюжил еще дюжину лет) -- последний союзник А. Н. Косыгина. Черненко из кандидатов был переведен в члены Политбюро, а кандидатом стал Н. А. Тихонов. В Секретариате ЦК вместо Ф. Д. Кулакова (в 1960-- 1964 гг. был первым секретарем на Ставрополье) обосновался совершенно неизвестный в столице ставрополец М. С. Горбачев. Весьма символично то, что в эти годы наступил не только пик власти немощного Брежнева, но и пик эволюции системы.

В это же время в высшем эшелоне советского руководства начинает складываться новое соотношение сил. Поскольку лидер часто бывал болен, то реальная власть в центральном партийном аппарате все больше переходила к К. У. Черненко, хотя Суслов и продолжал здесь с ним конкурировать. Резко выросло влияние члена Политбюро, руководителя КГБ Ю. В. Андропова. К этой тройке примыкали Д. Ф. Устинов -- министр обороны и А. А. Громыко -- министр иностранных дел. Именно в их руках сосредоточилась вся полнота власти.

Страна тем временем вплотную подходила к кризису всей социально-экономической системы. Нищенский уровень жизни десятков миллионов людей, невозможность удовлетворения первоочередных потребностей и отсутствие стимулов к труду вызывали процессы физической и социальной деградации. Развернулась широчайшая пропаганда милитаризма, страна подталкивалась к военным авантюрам, и Афганистан был лишь логическим завершением этого. В воздухе витала идея политического реформирования. Начался новый этап диссидентского и правозащитного движения, который можно назвать "хельсинкским", ибо его участники своей задачей ставили следить за соблюдением гуманитарных статей договора, подписанного СССР на общеевропейском совещании по безопасности и сотрудничеству летом 1975 г. Исходным рубежом была пресс-конференция профессора Ю. Орлова для зарубежных корреспондентов в мае 1976 г., где было заявлено о создании группы содействия выполнению

Хельсинкских соглашений в СССР. В Московскую группу вошли Л. Алексеева, Е. Боннэр, П. Григоренко, А. Марченко. Вскоре образовались Украинская, Литовская, Грузинская, Армянская группы. В движение пошла политизированная, радикально настроенная молодежь из самых разных социально-профессиональных групп населения. Становление структур правозащитного движения сопровождалось нарастанием в его деятельности политических приоритетов. Власти ответили усилением репрессий. Для борьбы с инакомыслием в составе КГБ было заблаговременно сформировано пятое Главное управление. К 1984 г. усилиями "компетентных органов" движение диссидентов было практически сведено на нет. Около тысячи человек (до 90 % активистов) оказалось в тюрьмах, лагерях, спецпсихбольницах. Наиболее авторитетного "оппонента" системы -- А. Д. Сахарова без суда и следствия лишили всех трех звезд Героя Соцтруда, других государственных наград и выслали в закрытый город Горький, где он пробыл семь лет. Последней каплей, переполнившей номенклатурное терпение, стал протест академика Сахарова против ввода советских войск в Афганистан.

Но доставалось не только диссидентам. Все попытки глубинного анализа негативных явлений, социальных противоречий и их воспроизводства в советском обществе, даже если они проводились вполне лояльными режиму людьми, пресекались как враждебные социалистическому строю инсинуации. За такие исследования можно было вполне угодить в антисоветчики, диссиденты, в число тех, кто отрицает "исторические преимущества социализма".

Ноты беспокойства складывавшейся ситуацией прозвучали, правда, в Отчетном докладе ЦК XXVI съезду КПСС в феврале 1981 г., который, непрерывно запинаясь, с частыми перерывами, зачитал перед делегатами Л. И. Брежнев (открытой трансляции доклада с этого съезда уже не было). Он все больше упирал на объективные причины экономических трудностей, которые будут иметь место в 80-е годы. Лидер сетовал на сокращение прироста трудовых ресурсов, увеличение затрат на освоение природных богатств восточных и северных районов, рост расходов на защиту окружающей среды, увеличение числа устаревших предприятий, требующих реконструкции, отставание транспорта и связи.

Тем не менее с казенным оптимизмом главной задачей одиннадцатой пятилетки провозглашались устойчивое, поступательное развитие народного хозяйства на базе

ускорения научно-технического прогресса и перевода экономики на интенсивный путь, рациональное использование производственного потенциала страны, всемерная экономия всех видов ресурсов и улучшения качества работы.

В ход пошли неопределенные обещания реформ. "Нельзя, -- поучал Л. И. Брежнев, -- приспосабливать живой, развивающийся организм управления хозяйством к устоявшимся привычным формам. Наоборот, формы должны приводиться в соответствие с изменяющимися хозяйственными задачами". Универсальным "лекарством" для всех проблем провозглашалось повышение уровня партийного руководства.

Провалы в экономике и социальной сфере, низкое качество продукции, штурмовщина, инфляция и многое другое упорно замалчивалось. Статистика изо всех сил "работала" на успехи "развитого социализма", зачастую в полном отрыве от реальной действительности. На всех уровнях хозяйственно-политического руководства вместо принятия конкретных мер по оздоровлению экономической жизни, наведению элементарного порядка на транспорте, в снабжении населения товарами первой необходимости выдумывались все новые и новые почины, нежизнеспособные формы "социалистического соревнования", оглушающими призывами к социальной активности стремились остановить сползание к краху. Игнорируя нарастающие противоречия, теоретики и идеологи старались изо всех сил прикрыть кричащую наготу реальных проблем возгласами об объективном возрастании роли КПСС в советском обществе, укреплении социалистической собственности, коллективизма, социалистической морали, нравственности.

В наукообразных "трудах" и в пропаганде политические методы руководства на бумаге воплощали собой единство научной объективности в анализе социальной действительности и принципиальной их оценки с позиций рабочего класса, всех трудящихся. Пресса изо дня в день твердила о новаторах и передовиках производства, о чествовании простых тружеников, публиковала карты великих строек, завершение которых должно осчастливить народ и преобразить страну. Постоянно воспроизводился в массовом сознании один и тот же, шедший еще с 20--30-х гг., стереотип: вот построим это и заживем хорошо.

Социальные ожидания, густо замешанные на техно

кратических утопиях, как кошмар, владели людьми. Интенсивная, упорная пропаганда гигантских проектов, типа БАМа или переброски части стока сибирских рек в Казахстан и Среднюю Азию, закрепляла в подсознании людей надежды на чисто техническое решение сложнейших социально-экономических проблем, то есть на чудо. Мелиорация пустынных и заброшенных земель должна была вызывать ассоциацию с образом цветущего сада, освоение целины -- с пышным хлебным караваем. При этом напрочь забывалось о заброшенных землях Нечерноземья и Черноземья -- традиционных центрах российского земледелия. Точно так же строительство БАМа, ударные комсомольские стройки представлялись серией боевых переходов, решительным штурмом, после которого "сияющие вершины" будут, наконец, покорены. Таким образом, "военная линия" органично вошла в менталитет советского общества. "До грядущего подать рукой!" Эти слова из широко известной песни выражали не просто наивную восторженность поэта, но и массовое умонастроение и мироощущение. Социальное и экономическое положение страны между тем становилось все хуже.

Больную экономику "заботливые" руководители старались поднять на ноги морализаторством, сводившимся к администрированию. Конструкторы в соответствии с призывами должны были как один включиться в соревнование за снижение расходов металла на единицу мощности машин, достижение высших мировых параметров техники. Руководителям предприятий, объединений и цехов предписывалось скрупулезно сопоставлять затраты на развитие производства с ожидаемыми результатами; партийным организациям поручалось держать в поле неослабного внимания ход работы на полях, фермах, участках и в цехах. Тем не менее, несмотря на призывы к борьбе за качество и честь заводской марки, в основе оценки деятельности коллективов, как в моральном, так и в материальном отношениях, оставались пресловутые валовые показатели. Социально-экономическая ситуация усугублялась.

Хотя от проблем рядовых советских людей высшее политическое руководство страны отделяли мощные барьеры, а социально-экономическая информация тщательно препарировалась, тем не менее удручающее положение практически всех сфер жизнедеятельности общества было известно и ему. Особое беспокойство внушало продовольственное снабжение. К сельскому хозяйству поэтому был

приставлен самый молодой тогда член Политбюро ЦК КПСС М. С. Горбачев. Развернулась разработка Продовольственной программы, выполнение которой объявлялось делом всенародным. Но многочисленные пленумы, активы, собрания и конференции весьма мало помогали исправлению положения дел в деревне. Все яснее становились бесперспективность паллиативных мер, назревало понимание необходимости радикальных перемен. Именно в это время произошло окончательное сближение Ю. В. Андропова с избегавшим острых углов и конфликтов М. С. Горбачевым.

Летом 1982 г. на политическом Олимпе стали просматриваться некоторые подвижки. Председатель КГБ Ю. В. Андропов был избран на пост секретаря ЦК КПСС вместо ушедшего из жизни М. А. Суслова. Усиленно муссировались слухи о неблагополучии в брежневском окружении. Поговаривали, что, не вытерпев надругательства над честью и законом со стороны брежневских родственников, покончил жизнь самоубийством С. М. Цвигун (обстоятельства гибели его до сих пор не выяснены, и, вполне возможно, он стал жертвой борьбы за власть между различными группировками)*.

В высшем эшелоне политического руководства страны складывалось новое соотношение сил. Пробным камнем стала борьба за отстранение от власти брежневского любимца, всесильного краснодарского "деятеля" С. Ф. Ме-дунова -- первого секретаря крайкома КПСС. После трудного разговора с Леонидом Ильичом, как свидетельствуют устные предания, Андропову и Горбачеву удалось переместить Медунова в кресло зам. министра второстепенного ведомства --Минплодоовощхоз СССР (по тем временам весьма суровое наказание). В Краснодарский край с подачи Андропова был направлен В. И. Воротников, который был спешно отозван с поста посла в Республике Куба. Новый первый секретарь крайкома попал в самую гущу событий: на Кубани развертывались сочинское, ге-ленджикское и другие дела. В едином мафиозном клубке были здесь повязаны партийные, советские и хозяйственные руководители. Причем коррупцией был "охвачен" не только верхний, но и средний эшелон администрации.

* В беседе с Семичастным В. С. им была в категорической форме отвергнута мысль о борьбе Цвигуна с родственниками генсека. Семи-частный утверждал, что более раболепного исполнителя, чем Цвигун, Брежневу трудно было найти. Его самоубийство он объяснял утратой доверия к Цвигуну со стороны Леонида Ильича. -- (авт.).

Новый первый секретарь крайкома КПСС, опираясь на поддержку своих патронов из ЦК, повел наступление на коррумпантов. Только за 1984--1986 гг. в крае были исключены из КПСС более пяти тысяч человек, причем полторы тысячи из них были преданы суду.

Нараставшие в социальной и экономической сферах" трудности усиливали формирование крайних позиций и радикальных оттенков в общественном мнении. Все большей поддержкой пользовались сторонники чрезвычайных мер, предполагавшие искать выход из трудностей радикальным путем. Снизу шло возрождение идеи "чистки партии", "молниеносной войны" против бюрократизма, предложений о введении на производстве дисциплины на манер военного времени. Настроения в пользу наведения порядка "революционным" путем затронули и проблемы социальной сферы, концентрируясь в стремлении к уравнительному "большому переделу" в отношении доходов, размеров личной собственности и жилья. Сформировался весьма сложный симбиоз самых противоречивых настроений и мнений.

Но ведущим было стремление к предотвращению сползания к кризису, к стабильности, достижение которой виделось, однако, не на путях постепенного обновления основ политической и экономической жизни, а через решительное вмешательство "сверху" в ход общественных процессов. Определяющим стало настроение в пользу "сильной руки", способной, как казалось многим, оградить народ от всевластия бюрократии и нарастания социальной несправедливости. В таких смутных ожиданиях перемен наступила осень 1982 года.

В дни подготовки к октябрьским праздникам стали происходить странные вещи. Из райкомов партии в первичные партийные организации поступили распоряжения о том, чтобы на демонстрации выходить только с рисованными, а не фотографическими, портретами членов Политбюро, изъять повсеместно портреты А. П. Кириленко. Старинный друг Брежнева, Кириленко, который был "незаменимым куратором" промышленности все застойные годы, был вдруг "по состоянию здоровья и в связи с личной просьбой" выведен из состава Политбюро ЦК КПСС. Смущало, однако, то обстоятельство, что "просителя" выпроводили без всякого решения Пленума ЦК КПСС. Такое случалось только при Сталине. Ходили самые невероятные слухи об устранении "соратника вождя".

Закончились октябрьские торжества, начались будни.

И тут -- сначала до партработников, а затем и до актива была доведена информация -- умер Леонид Ильич. Началось томительное ожидание официального сообщения. Был объявлен общегосударственный траур. Хоронили, казалось бы, бессмертного Брежнева.

На пост Генерального секретаря ЦК КПСС на состоявшемся 12 ноября 1982 г. Пленуме Центрального Комитета был избран Ю. В. Андропов.

Сразу же начались подвижки в эшелонах власти. Был снят со своего поста министр внутренних дел Щелоков, понижен в должности Чурбанов. В состав Политбюро, не совсем ясно почему, был введен Г. А. Алиев. Отдел организационно-партийной работы ЦК КПСС возглавил Е. К. Лигачев. На ноябрьской сессии Верховного Совета СССР из состава его Президиума убрали бывшего профсоюзного лидера Шибаева. На этой же сессии скончался 70-летний секретарь Президиума Верховного Совета СССР М. П. Георгадзе.

Крутой нрав нового генсека вскоре почувствовали многие высокорангированные деятели, ранее покидавшие "капитанский мостик" только в последний путь. За пятнадцать месяцев (с середины ноября 1982 по середину февраля 1984 г.) было сменено 18 союзных министров и приравненных к ним лиц, 37 первых секретарей обкомов, крайкомов КПСС, ЦК компартий союзных республик. Такие темпы кадровой ротации не наблюдались уже давно и напоминали достопамятные времена 30-х годов.

Новое руководство явно делало основную ставку на укрепление дисциплины. Население с радостью восприняло вести об охоте на "московских бюрократов", которые, по слухам, только и делали, что нежились в саунах и отоваривались в рабочее время на базах. Всем казалось, что, разоблачив "дармоедов", "накрутив хвосты" аппаратчикам, можно решить большинство экономических проблем. "Чтобы хорошо жить, надо больше и лучше работать!" -- таков был лейтмотив официальных речей. Общество в большинстве своем ратовало за косметические средства в улучшении социализма. Лозунгом дня стало наведение порядка.

В то же время с одобрения большинства нарушались конституционные нормы, права человека. Людей, находившихся в рабочее время не на производстве и не в учреждениях, вылавливали на улицах и в магазинах, на середине прерванных киносеансов и т. д. Еще более уродливые формы кампания по наведению порядка приобрела кое

где на периферии. Местные руководители в административном рвении стремились показать себя с наилучшей стороны и перегибали палку, перевыполняли "планы", отчитываясь солидными цифрами разоблаченных прогульщиков, лодырей и бездельников.

Однако Ю. В. Андропов прекрасно понимал, что на одной палке далеко не уедешь. В ход пошел девиз "Хлеба и зрелищ!" Хлеб был, со зрелищами дела обстояли неважно, и поэтому в ход пошла водка, на которую несколько снизились цены. Народ тут же прозвал ее подешевевший сорт "андроповкой". Популярность нового лидера КПСС резко подскочила.

Правительство стремилось добиться улучшения положения дел на всех участках, используя командные методы. Поток постановлений и решений, правильных по сути, но не имевших под собой экономической почвы, увеличился. Выполнялись постановления весьма слабо. В песок ушло даже достопамятное постановление от ноября 1982 г. об укреплении трудовой дисциплины, ибо одновременно увеличилось отвлечение горожан на сезонные сельхозработы и плодоовощные базы, не говоря уже о неритмичности поставок сырья и материалов на предприятия, прочих экономических неурядицах.

И все же мероприятия по наведению порядка и дисциплины дали определенный эффект, привели в действие ряд резервов, позволили временно заблокировать развитие негативных тенденций. В 1983 г. статистикой были зафиксированы самые высокие темпы развития экономики с начала 80-х гг. Если в 1981 --1982 гг. они составили 3,1 %, то в 1983 г. -- 4,2 %. Нам трудно судить, какая доля пришлась на приписки, а какая образовалась за счет "накачивания" цен. Ясно одно -- улучшение носило временный характер и не могло обеспечить устойчивую стабилизацию экономического положения. Кризисные явления нарастали. Стратегические проблемы народного хозяйства, технического прогресса не решались. Так, в 1981 --1984 гг. в промышленности было внедрено 3144 тыс. предложений по новой технике. Это было в 33 раза больше, чем было использовано за этот же период подлинных результатов НТР -- изобретений. "Экономический эффект" при затратах 14 тыс. руб. на одно внедренное мероприятие в год составлял 6,3 тыс. руб., при этом условно высвобождалось 0,62 работника на одно нововведение.

Негативные процессы придвинулись к критическому

порогу. Страна явно жила не по средствам. Бюджетные дыры затыкались средствами Сберкасс (фактически за счет населения), различными кредитами. Все это однако тщательно скрывалось даже от многих членов Политбюро и Секретариата ЦК КПСС. Ю. В. Андропов сразу отшил "молодых" коллег -- М. С. Горбачева, Н. И. Рыжкова, В. И. Долгих, когда они решили узнать реальную картину с бюджетом страны и военными расходами.

Однако предкризисное состояние страны не помешало тогдашнему Председателю Совета Министров СССР Н. А. Тихонову заверить в интервью западногерманской газете "Артбайтен цайтунг", что "в народном хозяйстве страны происходит немало крупных перемен. Перемен к лучшему.., настойчиво решаются задачи ускорения научно-технического прогресса.., лучше стало положение дел на транспорте, в капитальном строительстве, сельском хозяйстве." Это было явным блефом: промышленность работала неустойчиво, в прерывистом, лихорадочном ритме, транспорт действовал с перебоями. В 1984 г. темп роста национального дохода значительно упал.

И тем не менее именно на этом этапе стала полностью ясна необходимость радикальных общественных перемен. Ю. В. Андропов за те пятнадцать месяцев, которые он был во главе партии и государства, заслужил немалый авторитет. Несмотря на тяжелую болезнь, которая и раньше на месяцы отрывала его от дел, Ю. В. Андропов, став Генеральным секретарем, многое сделал, чтобы нащупать пути вывода страны из общественного тупика на путях системоукрепляющих реформ, "аппаратного" варианта перестройки. Будучи по своим политическим, деловым и нравственным качествам неизмеримо выше Брежнева, он при всех своих достоинствах и целеустремленности все же был, как нам представляется, предпоследним руководителем сталинской формации. Вышедший из этой эпохи, он привнес прошлое мышление в стратегию и тактику своей деятельности. Теоретический этюд Андропова "Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР" содержал как бы симбиоз старого мышления и новых подходов. Признавая значительные трудности в развитии экономики, торможение научно-технического прогресса, необходимость коренного совершенствования хозяйственного механизма, он тем не менее утверждал, что это ни в коей мере не связано с отношениями собственности, которые утвердились в 20-- 30-е гг. Одновременно он признавал, что объективный

характер законов развития экономической системы социализма требует избавиться от всякого рода попыток управлять экономикой чуждыми ее природе методами."

Ю. В. Андропов подчеркивал, что интересы общества в целом -- важнейший ориентир для развития экономики, опирающейся на социалистическую собственность. Но отсюда, утверждал он, не следует, что во имя идеи общего блага социализм будто бы подавляет или игнорирует интересы личные, местные, специфические потребности различных социальных групп. Вовсе нет, писал Ю. В. Андропов и ссылался на Маркса и Энгельса, которые подчеркивали: "Идея" неизменно посрамляла себя, как только она отделяла от "интереса". В целом же проблемы преобразования всей совокупности общественных отношений советского общества сводились Ю. В. Андроповым лишь к одной из задач -- хотя и важнейшей, -- совершенствованию народнохозяйственного механизма.

В то же время Ю. В. Андропов ратовал за возвращение к здравому смыслу во взглядах на пути развития экономики, ибо для всех был совершенно ясен крах коммунистической утопии Третьей Программы КПСС. Он справедливо указывал, что современный этап отягощен нерешенными проблемами, доставшимися от прошлого. Здесь был явный намек на незавершенность так называемого развитого социализма. Понадобится определенное время, считал Ю. В. Андропов, чтобы подтянуть отставшие тылы, а затем двигаться дальше.

Это положение как бы предвосхищает последующие события того этапа, когда была провозглашена стратегия социально-экономического ускорения и развернулась дискуссия о том, что первично: ускорение или перестройка?

За сформулированным Ю. В. Андроповым выводом (о подтягивании тылов), по-видимому, стояло мнение близких к нему аналитиков. Они считали, что необходима "оперативная пауза" для решения проблем нашей слаборазвитой социальной и производственной инфраструктуры продолжительностью хотя бы в одну пятилетку -- так называемого нулевого роста.

Известный шок среди догматиков и схоластов вызвало само название статьи, вторая часть его: "...Некоторые вопросы социалистического строительства в СССР". Отобранное среди ряда других предложенных названий и лично скорректированное Андроповым, оно произвело впечатление своей "некоммунистической" направленностью. Характерно, что добрая половина руководящих деятелей,

приславших свои замечания на статью (она рассылалась по определенному списку до публикации), зачеркнула слово "социалистического", заменяя его "коммунистического строительства"... Но название оставалось неизменным.

Особо болезненной считал Ю. В. Андропов проблему перехода к интенсивному развитию советской экономики. При этом он исходил из напряженного положения с трудовыми ресурсами, демографической ситуации в стране. Поэтому, подчеркивал он, недопустимо дальнейшее сохранение значительной доли ручного, немеханизированного, низкоквалифицированного труда, которая только в промышленности достигала более 40 %. Относительно проблем рационального использования других ресурсов в интересах интенсификации Ю. В. Андропов в развернутом виде не высказывался.

В своей руководящей деятельности Ю. В. Андропов достигал порой известных параметров в понимании и аналитическом осмыслении проблем советского общества во всей их сложности и драматичности, но тем не менее не смог отрешиться в практике и теории от административно-бюрократических методов и представлений, оставаясь человеком своего времени. В тот короткий, но насыщенный разнородными событиями период руководства Ю. В. Андропова, советское общество еще только пробуждалось, начинало выходить из состояния брежневского анабиоза. Лучшие умы страны, ее совесть, обходя цензурные препоны, пробивались к общественному сознанию. Но их голос звучал еще слабо. Борьба нового со старым была лишь в начальной фазе.

Административно-командная система при Андропове вырабатывала свои резервы, но процессы оздоровления морально-политического климата уже наметились. Скоропостижно умер Ш. Рашидов. В Узбекистан были посланы следственные группы. И хотя останки коммуниста-феодала еще покоились у входа в ташкентский музей им. В. И. Ленина, позиции хлопковой мафии были потеснены. На июньском (1983 г.) Пленуме ЦК КПСС из состава Центрального Комитета были выведены Щелоков и Медунов. Постепенно народу открывалась правда о преступных деяниях некогда сильных мира сего.

Но коррупция в высших эшелонах бюрократической машины даже не приостановилась. Более того, она росла вширь, распространялась не только внутри страны, но и на сферу внешнеторговой деятельности. Так объектом бюрократического "рекэта" стала очередная "стройка ве

ка" -- газопровод Уренгой -- Помары -- Ужгород, рекламировавшаяся как необычайное благо для советского народа и поприще трудового героизма. Целый ряд работников внешнеэкономических ведомств и организаций за взятки передавали инофирмам закрытые сведения, создавали им выгодные по отношению к конкурентам условия, шли на заключение с ними контрактов, явно не выгодных стране. В частности, в результате преступных действий бывших руководителей Всесоюзного объединения "Союз-внешстройимпорт" Прасолова, Михайлова и Лыкова лишь по трем контрактам на поставку жилых комплектов для вышеупомянутого газопровода СССР потерял более 10 млн. инвалютных рублей. Правда, затем, в ходе следствия, часть этой суммы удалось возвратить.

Болезнь Ю. В. Андропова изменила соотношение сил в пользу консервативного крыла высшего руководства. С конца сентября 1983 г. функции первого лица стал выполнять К. У. Черненко. Правда, к очередному декабрьскому (1983 г.) Пленуму ЦК КПСС, находясь в больнице, с помощью референтов Андропов подготовил речь, которая больше походила на завещание. Рецепты оздоровления экономики, содержавшиеся в документе, были просто беспомощны: нажимным порядком добиться сверхпланового повышения производительности труда на 1 % и снизить себестоимость продукции дополнительно на 0,5 %. Андропов быстро угасал, смерть наступила в феврале 1984 г.

Избрание К. У. Черненко Генеральным секретарем ЦК вызвало уныние. Трудно было представить на высшем посту более неподходящую фигуру. В который раз за историю страны проблема лидерства встала во всей ее драматичности. Черненко обладал неплохими человеческими качествами, большой работоспособностью. Не разделял он и надежд его предшественника на блицкриг против коррупции и безответственности. Не был он и рвачом, его дети не продвигались на высокие посты, вели довольно скромный образ жизни. Однако сам К. У. Черненко как был, так и остался, так называемым "кадром среднего звена", лишенным не только широты государственного мышления, но и сколько-нибудь систематической образованности и культуры. Он до тонкостей постиг искусство аппаратной игры, но стоять у руля советского державного корабля, да еще в шторм, ему было совершенно не под силу. Черненко, победив на Пленуме ЦК (в работе его принимали участие и более 50 "разжалованных"

Андроповым функционеров), не получил твердого большинства в Политбюро. В нем он мог рассчитывать только на Тихонова, Кунаева, Щербицкого, Гришина и в какой-то мере на Романова. Но этого было явно недостаточно для проведения самостоятельной политики. М. С. Горбачев также мог рассчитывать на шестерку: кроме него самого с ним солидаризировались Громыко, Устинов, Воротников, Алиев, Соломенцев. Этого было вполне достаточно, чтобы заставить генсека считаться с оппонентами.

Однако тут мы наталкиваемся на удивительный парадокс советской политической жизни: слабость генсека может обеспечить силу и устойчивость режима. Для того, чтобы существовать и воспроизводить себя, система в начале 80-х годов совсем не нуждалась во властном и жестком правителе, она вполне довольствовалась руководителем номинальным, проявлявшим лояльность к правам и привилегиям партийной верхушки. Для того, чтобы руководить ею, вовсе не обязательно было верить в догмы, достаточно было их просто использовать в идеологической работе. Появление самостоятельного и инициативного руководителя -- Андропова -- грозило режиму кризисом и вело к расшатыванию его тоталитарных устоев. Черненко поэтому лучше, чем он, вписывался в рамки системы -- в период ее деградации. Но К. У. Черненко пришел к власти слишком поздно и для себя -- одряхлел и стал беспомощным, и слишком поздно для системы -- заканчивалась стадия ее "продуктивности". Советское общество стояло на пороге неотвратимых перемен: ломки устаревших институтов и отказа от архаичных доктрин. Отсюда были сила и бессилие Черненко.

Вступление на высший пост К. У. Черненко было отмечено сдержанным ликованием ультраконсервативных сил. Но надеяться им было собственно не на что. Надо было считаться с соотношением сил в высшем эшелоне и настроениями номенклатуры. А здесь симпатии склонялись в пользу умеренного реформаторства. Поэтому не случайно Черненко проявил известную инициативу в определении в качестве второго лица в партийной иерархии М. С. Горбачева, хотя на это место претендовал и Г. В. Романов, и даже В. В. Гришин. Окружение К. У. Черненко стремилось как можно быстрее закрепить свой успех.

По закрытым каналам партийной информации сообщалось о развертывании форсированной подготовки к XXVII съезду КПСС. Уже в конце апреля 1984 г. в ЦК КПСС, в так называемом Мраморном зале Секретариата,

состоялось сравнительно широкое совещание ведущих руководящих и "теоретических" партийных работников, на котором с предложениями по переработке третьей Программы партии выступил сам Черненко.

На совещании, как это отмечалось и в выступлениях подавляющего числа его участников -- некоторых членов Политбюро и секретарей ЦК, заведующих отделами, руководителей средств массовой информации и ученых, были определены узловые пункты работы над Программой и решены некоторые практические вопросы. Произошла смена людей, непосредственно руководящих этой работой. Вместо престарелого Б. Н. Пономарева, который "сидел на идеологии" после XXVI съезда КПСС, куратором этой отрасли стал в целом Секретариат ЦК, заседания которого, по предложению Черненко, было поручено вести М. С. Горбачеву. Все, казалось, шло по наторенной дорожке. Консервативные круги в высшем эшелоне бюрократии, казалось, могли праздновать успех. Мыслящие люди снова впали в апатию, количество анекдотов о новом "вожде" множилось в геометрической прогрессии.

Острота проблем экономики и социальной жизни нарастала.

На исходе 1984 г. от имени К. У. Черненко была опубликована платформа, как следовало предполагать, к предстоящему партийному форуму под многообещающим названием "На уровень требований развитого социализма. Некоторые актуальные проблемы теории, стратегии и тактики КПСС". Кардинальный вывод этого документа был таков: прежде чем решать задачи, связанные непосредственно со строительством коммунизма, необходимо пройти исторически длительный этап развитого социализма. То, что было совершенно ясно для советских людей, которые ежедневно на каждом шагу могли видеть и реально оценивать степень "зрелости социализма", выдавалось аппаратными мыслителями за крупнейшее теоретическое марксистское достижение. Однако для оторвавшихся от масс бюрократов и это было весьма здравым суждением.

Центральной проблемой объявлялось в документе достижение высшей производительности труда. В связи с таким подходом, хотя и нехотя, с оговорками, признавалось существенное отставание СССР от ведущих индустриальных держав по этому показателю. Но тем не менее оптимистично заявлялось: нет никаких оснований отодвигать преодоление дистанции на далекое будущее.

В документе просматривалась претензия на открытие простого и универсального рецепта перехода к политическим методам руководства экономикой. "Автор" исходил из того, что для КПСС заниматься хозяйством, значит прежде всего заниматься людьми, ведущими хозяйство. Дела хозяйственные, методы политические -- вот, в сущности, формула партийного руководства экономикой! Центральное место в подъеме народного хозяйства отводились идеологической, политико-массовой работе, которая, как бы автоматически, должна была привести в движение "большие творческие силы, заложенные в сознательности и идейной убежденности масс". И далее заявлялось, что с каждым новым историческим этапом, и это, мол, подтверждено и опытом уже проделанной работы по совершенствованию развитого социализма, руководящая роль партии возрастает, ибо такова объективная закономерность.

Всем, кто сомневался в "возрастании", напоминалось, что в стане "обновителей" и "улучшателей" социализма, которых во все времена было немало среди идеологов буржуазии и ревизионистов, усердно муссируется тезис о "необходимости" сузить сферу партийного руководства. Тогда, как заверял "автор", необходимость охватить партийным влиянием все стороны жизни общества еще более возрастает на этапе, когда социализм, вступая в пору своей зрелости, обретает свойство целостной системы и взаимосвязь, взаимозависимость экономических, социально-политических и духовных факторов становится тесной как никогда.

Шли мартовские дни 1985 г. Страна жила в предчувствии крутых перемен, ходили упорные слухи о тяжелейшем недуге Черненко и его близкой кончине. Однако о сохранении "авторитета генсека" его "соратниками" Г. В. Романовым и В. В. Гришиным была проявлена беспрецедентная "забота", которая стала возможной только в век телевидения. Трудно забыть неуклюжие политические спектакли, которые разыгрывались в те дни. В ходе избирательной кампании в Верховный Совет РСФСР, чуть не из реанимационного отделения правительственной клиники транслировалась передача, где генсек опускал бюллетень в избирательную урну, а через несколько дней по телевидению показывалось вручение ему временного удостоверения об избрании депутатом в высший орган власти. К. У. Черненко прочитал благодарственную речь, и было видно, каких усилий ему это стоило. Он до

конца выполнял свой долг перед аппаратом, взрастившим его. В народе говорили: "И умереть спокойно не дадут!"

Одним из организаторов этих "политических акций" был В. В. Гришин, тогда член Политбюро ЦК и первый секретарь МГК КПСС и метивший на пост генсека. Именно ему, а не смертельно больному Черненко нужны были эти шоу, которые дискредитировали страну и партию, порождали насмешки и злые анекдоты. Приходится сомневаться в здравомыслии тех, кто заставлял в интересах собственной политической выживаемости смертельно больного позировать перед телекамерами. Только отсутствие нормального механизма демократической селекции лидеров приводило к такому абсурду!

Но застой не был вечным, его время истекало.

ЛИТЕРАТУРА

На пороге кризиса: нарастание застойных явлений в партии и обществе (Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Под общей редакцией В. В. Журавлева). М., Политиздат. 1990.

Бурлацкий Ф. М. О Хрущеве, Андропове и не только о них... М., Политиздат. 1990.

3 е м ц о в И. Черненко. Советский Союз в канун перестройки. -- Лондон. 1989. В о с л е и с к и й М. С. Номенклатура.//Новый мир. 1990. No 6.

ГЛАВА 12 ЭВОЛЮЦИЯ РЕВОЛЮЦИИ

"...Социальные реформы никогда не бывают обусловлены слабостью сильных, они должны быть и будут вызваны к жизни силой слабых".

К. Маркс

"Общество пришло в движение".

М. Горбачев

"Когда ж противники увидят С двух берегов одной реки, Что так друг друга ненавидят, Как ненавидят двойники?"

Вячеслав Иванов

"Мартовская революция". -- Апрельский Пленум ЦК КПСС -- курс на ускорение. -- Что было и чего не было. -- Социалистическая ментальность. --Феномен М. С. Горбачева. -- Становление многопартийности. -Зигзаги перестройки. -- "Больше демократии" и новые кадры. -- "Падение" и взлет Б. Н. Ельцина. -- Конференция надежд. -- Советы -- перипетии власти. -- Изломы 1990 года. -- Необратимость прогресса.

Уже более шести лет, начиная с 1985 г., в советском обществе идут сложные, противоречивые и очень динамичные процессы, которым трудно найти лаконичное определение. Термин "перестройка", как непереводимое слово, наряду с "гласностью", вошедшее в политический лексикон мира, мало что проясняет. Возникают вопросы: "Что же перестраивается и с какой целью?" "И почему "перестройка" принесла и радость прозрения, счастье, не оглядываясь, говорить то, что думаешь, и трагедии, кровь, межнациональные и межобщинные распри?" "Чем объяснить, наконец, что все эти годы неуклонно ухудшалось социальное самочувствие советского человека, итак влачившего полунищенское существование?"

Череду вопросов можно было бы продолжить. Но очевидно, что разные люди, социальные группы, политические образования дадут на них различные, порой полярно расходящиеся ответы. Мы разные и осознали эту "разность". Среди прочих рухнул и миф об идейно-полити

ческом единстве советского общества. Политический плюрализм стал реальностью в СССР.

В этих условиях кто-то понимает под перестройкой слом тоталитарной системы и переход к подлинной демократии. Другие же хотели бы свести дело к замене деформированных, устаревших или не оправдавших себя, так сказать некондиционных, деталей, блоков социалистического здания, фундаментальные основы которого, по их мнению, прочны и надежны. Таков масштаб противостояния.

А что же происходило и происходит на самом деле? В чем изначальный замысел инициаторов перестройки и как соотносится с ее шестилетними итогами? И, наконец, почему произошло то, что произошло? В поисках ответов можно попытаться отследить цепь событий что называется день за днем. Предпочтительнее другой путь. Выявить ключевые, принципиальные события, их причины и на этой основе предложить укрупненный, концептуальный взгляд на процессы перестройки. (Пока же это слово употребляется для обозначения того периода в истории страны, который связан с деятельностью М. С. Горбачева как руководителя СССР.)

В контексте такого подхода необходимо вернуться к истокам. За точку отсчета в официальной пропаганде, в обиходе принято брать 1985 г. Вернуться туда важно и для того, чтобы прояснить стартовые условия.

1985 год начинался сложно. Во многих регионах страны стояли сильные морозы, лютовали метели. Лихорадило экономику. Сообщая об этом 28 января в передовой статье "К финишу пятилетки", газета "Правда" требовала: "Нельзя допустить, чтобы люди успокоились, снизили напряжение в работе". Социалистическая система традиционно была не в ладах с природно-климатическими факторами. Вспомним карусель ежегодных кампаний: "все ли готово к севу", "все на заготовку кормов", "битву за урожай --выиграем", "готовить города к зиме", и т. п. Заголовки передовиц, лозунги менялись, но не изменялась суть: народное хозяйство всегда оказывалось неподготовленным в полной мере к очередному сезону, а тем более к капризам погоды. Как будто бы сильные морозы для нас такая же неприятная неожиданность, как снег в Сахаре. Так было и так, к сожалению, остается.

Вместе с тем, год начинался в обстановке "нового трудового и политического подъема". 20 января "Правда" писала: "Тесно сплоченными вокруг ленинской партии

идут советские люди навстречу выборам в Верховные Советы союзных и автономных республик, в местные Советы народных депутатов. Они безраздельно поддерживают внутреннюю и внешнюю политику КПСС... Трудящиеся полны решимости превратить завершающий год пятилетки в год ударной работы, высокими достижениями встретить XXVII съезд партии". Предвыборная кампания, как повелось уже давно, шла гладко, размеренно, по хорошо отработанному сценарию. Но когда же 28 февраля по Центральному телевидению был показан акт вручения К. У. Черненко удостоверения об избрании депутатом, стало очевидным, что слухи о тяжелой болезни Генсека не беспочвенны и надо ждать вскоре очередной смены лидера.

Кто же возглавит ЦК, а значит и страну? Этот вопрос довольно вяло, среди прочего, обсуждался в курилках и на вокзалах, в очередях и на дружеских посиделках. Куда оживленнее обговаривалась проблема в кулуарах, так любимых у нас, совещаний и "форумов". Приход нового лидера мог непредсказуемо отразиться на карьере "ответственных" работников, вызвать заметные перемещения на различных этажах номенклатуры.

А в массовом сознании прочно укоренилась уверенность, что перемены наверху мало что меняют в жизни рядового человека. Они воспринимались как "дворцовые игры".

Надо учитывать особое, мифологизированное состояние общественного сознания. Официальные идеалы, о которых советскому человеку напоминали почти ежедневно на протяжении всей его жизни, находились в разительном противоречии с реалиями действительности. Но мало кто ставил это в вину самим идеалам. Мощная пропагандистская машина воспроизводила ложное сознание у миллионов людей. Сознание, из которого стремились вытеснить критическое начало, здравый смысл и утвердить серию мифов: "социализм -- самый прогрессивный общественный строй", "мы -- общество социальной справедливости", "мы -- самый образованный, самый читающий народ в мире", "у нас -- самая передовая наука" и т. п.

Важным направлением этого мифотворчества было создание образа врага. И прежде всего, естественно, в облике "загнивающего империализма", из-за происков которого и мы живем не так, как хотелось бы. Технология применялась довольно примитивная -- противопоставление, но не фактов, а все тех же мифов. Если у нас "вы

сокая культура и духовность", то у них "массовая культура и бездуховность чистогана", у нас нравственность, у них нравы, у нас право на труд, у них безработица, у нас коллективизм, у них индивидуализм и так по любой проблеме до бесконечности.

Как вскоре выявилось, подобная пропаганда достигает каких-то результатов лишь в условиях безгласности и невозможности предложить человеку альтернативную точку зрения. Пропагандистская ложь, естественно, не выдержала испытание не правдой даже, а полуправдой. Но в 1985 г. она своих целей еще достигала.

Тогда противоречия идеалов и реальностей объяснялись согражданам не только происками чужеземных врагов, но и непреодоленными еще "болячками" капитализма в самом советском обществе: бюрократизм, спекуляция, мздоимство, воровство, некомпетентность руководителей. Всего этого вокруг было предостаточно, в особенности "дурных" начальников. И люди принимали все эти явления за первопричину бед и неурядиц, того, что реальный социализм не соответствовал программным сценариям.

Неприятие, возмущение всеми этими явлениями все же нарастало. Людям надоели увешанные золотыми звездами старцы-правители. Надоели хорошо отрежиссированные политические спектакли и фальшивые лозунги. Надоели всевластие бюрократии, коррупция, сановное хамство. Рапорты о трудовых победах, показуха, бодряческие лозунги в газетах -- все это набило оскомину. Раздражало и высмеивалось.

Регулярно публиковалась информация о заседаниях Политбюро ЦК КПСС, принимались все новые и новые решения, произносились многочисленные речи. Но при этом ничего и нигде, ни в какой сфере общественной жизни не происходило, не изменялось. И это рождало господствующую установку в общественном мнении: движение идет, но совсем не в нужном направлении, что-то делается, но вовсе не так, как надо. Эту убежденность трагическим образом подтверждала непонятная и неизвестная война в Афганистане.

Словом, в стране сложилась ситуация, когда каких-то перемен желали все слои общества, все общественные группы. Вряд ли большинство глубоко осознавало их возможный характер и направленность. До прозрения -- так жить нельзя!--еще трудный, многолетний путь. К тому же, рядовой человек не очень верил в возможность принципиальных перемен. Не верил, но желал, жил надеждой.

Хотели перемен и определенные группы партийных и государственных чиновников. Здесь тоже жила надежда, что более динамичные действия руководства партии оживят чахнущую экономику, укрепят систему и в конечном итоге упрочат власть. И эти надежды чутко уловил будущий Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев.

По традиции всякие новые веяния в общественной жизни СССР связывались со сменой лидера. Действовал своего рода принцип "новой метлы". Но означал ли приход нового руководителя действительное изменение политического курса? И могли ли сколько-нибудь радикальные изменения иметь место в принципе? Ведь смена "вождя" в стране всегда происходила в условиях жесткой преемственности политики КПСС, стратегии коммунистического строительства.

Об этом напоминала "Правда" 13 февраля 1985 г.: "Умело используя и развивая огромный накопленный опыт, КПСС обеспечивает преемственность руководства, осуществления внутренней и внешней политики. Еще одним убедительным тому свидетельством явился Февральский (1984 г.) Пленум ЦК КПСС, на котором Генеральным секретарем ЦК избран К. У. Черненко".

И все же из истории страны, из собственного опыта советские люди знали, что тезис "о роли личности в истории" не пустая фраза. Какие-то перемены в их жизни с приходом нового руководителя всегда происходили. К лучшему, или к худшему, другой вопрос. И всегда рождались надежды, но весьма осторожные, с оглядкой. История многому научила советских людей, но куда меньше -- власть предержащих.

Какие-то перемены в СССР возможны только по инициативе "сверху" и только в результате кадровых перемен наверху. Это прекрасно понималось в обществе. Вопреки многолетним утверждениям, что продуктивная политика КПСС выражает общенародные интересы и вырабатывается в своих принципиальных основах на съездах партии. А задача ЦК и его руководства сводится лишь к ее воплощению в жизнь. Реальность же была совершенно иной. Если под политикой понимать процессы выявления и согласования интересов различных социальных групп и образований, интересов экономических прежде всего, то надо признать, что такого явления, как "политика", в СССР многие годы не было.

И не могло быть в условиях монопольного господства

КПСС. А разговоры о способности одной партии выразить общенародные интересы очередной миф, который, как и многие другие, быстро рухнул в годы перестройки. Не было и реальных субъектов политической жизни. Таковым не была и сама КПСС. Партия как система, охватывающая миллионы людей, никакого политического курса не вырабатывала. Этим неизменно занималась группа высших иерархов КПСС при помощи аппарата. И стержнем этой политики всегда была одна проблема -- власть КПСС, ее укрепление и защита. Л структурам партии и в особенности ее рядовым членам отводилась роль статистов, дисциплинированных исполнителей воли, идущей сверху. Но по давно принятым "правилам игры", всякие перемены в обществе связывались с КПСС, благословлялись от ее имени. Суть этого мифотворчества проявлялась с особой наглядностью, когда тот или иной партийный лидер вещал от имени партии и не подумав, разумеется, с ней посоветоваться. В таких условиях и появился лозунг: "КПСС -- инициатор перестройки!" Так ли это, нам еще предстоит исследовать. И для этого необходимо вернуться к событиям весны 1985 года.

10 марта на 74 году жизни скончался К. У. Черненко. А уже 11 марта состоялось заседание, созванного с завидной оперативностью, внеочередного Пленума ЦК КПСС. Решался, естественно, один вопрос -- об избрании Генерального секретаря. По поручению Политбюро ЦК А. А. Громыко назвал кандидатуру М. С. Горбачева. Без альтернативы, в обстановке единодушия и сплоченности Пленум избрал Михаила Сергеевича Генеральным секретарем. Страна узнала обо всем этом 12 марта. Информация о смерти старого и об избрании нового Генсека была преподнесена советским людям, как говорится, в одном пакете. Народ безмолвствовал.

Вскоре наметилось некоторое оживление. Усиленно распространялись слухи об острой борьбе за власть на Пленуме, о заговоре стариков, выдвигавших будто бы на пост Генсека В. В. Гришина. О решительной поддержке кандидатуры М. С. Горбачева со стороны А. А. Громыко, голос которого якобы и сыграл решающую роль.

Есть все основания полагать, что ничего подобного на Пленуме не было. Тому не мало свидетельств его участников. Но как же тогда оценить туманные и не вполне корректные намеки Е. К. Лигачева, прозвучавшие в его выступлении на XIX Всесоюзной конференции КПСС? Он заявил тогда: "И вот пришел -- не апрельский, заостряю

ваше внимание, -- а пришел мартовский Пленум ЦК 1985 года, тот Пленум, который решил вопрос о Генеральном секретаре ЦК. Надо сказать всю правду: это были тревожные дни. Мне пришлось быть в центре этих событий, так что есть возможность судить. Могли быть абсолютно другие решения. Была такая реальная опасность. Хочу вам сказать, что благодаря твердо занятой позиции членов Политбюро: товарищей Чебрикова (в то время кандидат в члены ПБ --авт.), Соломенцева, Громыко и большой группы первых секретарей обкомов на мартовском Пленуме ЦК было принято единственно правильное решение".

В марте 1985 г. Е. К. Лигачев был секретарем ЦК -- заведующим отделом организационно-партийной работы ЦК КПСС. А это то подразделение аппарата, которое совместно с общим отделом выполняет функцию дирижера в подготовке различных внутрипартийных мероприятий, съездов партии и Пленумов ЦК прежде всего. Так что он действительно находился в "центре событий". А вот все остальное, в особенности анонимные первые секретари обкомов, вызывает глубокие сомнения. Конечно, какая-то работа с первыми секретарями в считанные часы перед Пленумом возможно и велась. И для этого самые благоприятные возможности имел как раз отдел оргпартработы ЦК КПСС. Именно здесь сходились в единый узел повседневные связи с партийными комитетами, с членами ЦК. И этот рычаг надежно контролировал Е. К. Лигачев.

Но даже если принять за истину существование сговора группы членов Политбюро с целью не допустить М. С. Горбачева к власти, то вряд ли их действия такого рода получили бы однозначную поддержку Пленума. Большинство членов ЦК знали, что М. С. Горбачев уже продолжительное время ведет заседания секретариата ЦК, т. е. практически занимает второй пост в партии. Его избрание рассматривалось как акт преемственности. И партия, и страна еще не отошли от шока, вызванного избранием К. У. Черненко. Очередного старца, кандидата на этот решающий пост, Центральный Комитет принимал бы с большим скрипом.

Главное, однако, в другом. Административно-командная система всегда нуждалась в определенном самообновлении, освежении одряхлевших структур. А именно такой структурой уже продолжительное время являлась

сама вершина пирамиды власти. Инстинкт самосохранения должен был сработать. Горбачев был востребован этой ситуацией, востребован как умеренный реформатор, призванный облагородить внешний облик и оживить склеротические механизмы системы. Другой, равноценной кандидатуры, хотя бы с учетом возраста, на советском Олимпе в те дни не было. Так что тревожные воспоминания Е. К. Лигачева связаны, очевидно, не с 11, а с 10 марта, когда поздно вечером заседало Политбюро. Там, возможно, и разыгралась та драма, исходом которой и оказалось "единственно правильное решение". Правда, В. В. Гришин в интервью "Независимой газете" в 1991 году категорически опровергает это. Но суть в другом. Номенклатура принимала избрание М. С. Горбачева как естественный и необходимый шаг к обновлению системы.

Мартовский Пленум ЦК завершился, как и положено, тронной речью вновь избранного Генсека, ритуальной и по значению, и по содержанию. Никаких программных положений в ней искать не следует. Не тот случай. И тем не менее именно 11 марта, как заговорили позднее на Западе, началась "вторая русская революция". Почему? На каком основании? На вполне очевидном. У кормила власти встал человек, которого на том же Западе со временем наградят многочисленными титулами: "мужественный реформатор", "архитектор перестройки", "освободитель Восточной Европы", "тончайший политик и блистательный тактик" и т. п.

Таким образом, политики и общественность цивилизованных стран связывают "новую революцию" в СССР прежде всего не с каким-то новым политическим курсом, а с появлением в Кремле совершенно неожиданного, с их точки зрения, политического деятеля. От СССР можно было ожидать всего, но только не этого. Вот смысл позиции многих на Западе. И это понятно. Они судят по результатам. А результаты впечатляющи. Ведь за шесть лет не только улучшился международный климат, но и отодвинута угроза ядерной катастрофы, произошли заметные сдвиги геополитического характера. В этом контексте людей на Западе меньше всего интересовали истинные побудительные мотивы тех или иных действий М. С. Горбачева. То есть интересовали, но постольку-по-скольку интриговала, казалась загадочной личность нового руководителя СССР.

В СССР отсчет "нового времени" ведут с апрельского (1985 г.) Пленума ЦК КПСС, который и дал старт курсу на перестройку. Так уверяли Генеральный секретарь и другие советские руководители, твердила официальная пропаганда. Так это вошло и в массовое сознание. Но так ли это на самом деле? Пленум собирался для решения вполне рутинных вопросов: о созыве очередного XXVII съезда партии и сроках его проведения, о повестке дня съезда и норме представительства, о задачах по его подготовке. И, естественно, успешно их разрешил.

Но произошло нечто. По официальной версии в докладе нового Генерального секретаря на Пленуме Центральному комитету, партии и стране была предложена программа радикальных реформ, осуществление которых должно было преобразовать советское общество, перестроить социалистический дом ко благу всех его жильцов. Что же было и чего не было в этом историческом докладе? И Что могло быть?

Было. Докладчик подтвердил преемственность стратегического курса, разработанного XXVI съездом КПСС и "нашу генеральную линию на совершенствование общества развитого социализма". В духе самых устойчивых традиций правящей партии, он подчеркнул, что страна, "опираясь на преимущества нового строя, ...в короткий исторический срок совершила восхождение к вершинам экономического и социального прогресса, а также, что "впервые в истории человек труда стал хозяином страны, творцом своей судьбы". Что это? Ритуальные поклоны или искренняя убежденность? И если достигли "вершин", то зачем тогда необходима "революционная перестройка"? Разумнее было бы осваивать эти вершины, вкушать от плодов прогресса и двигаться дальше к новым высотам.

На самом деле положение было принципиально иным. Стагнация, спад производства. По данным экспертной группы Госкомитета СССР по статистике, валовой внутренний продукт страны в расчете на душу населения составлял в 80-е годы около 37 % от уровня США. Это позволяло бы СССР претендовать в лучшем случае на статус развивающейся страны. Не в апреле 1985 г., а несколько позже советские люди узнали, что в 80-е годы прирост производительности труда уменьшился почти в два раза и приблизился вплотную к нулевой отметке. Что на единицу национального дохода в СССР расходовалось по сравнению с развитыми странами электроэнер

гии, топлива, металла, цемента в полтора-два раза больше. Катастрофически отставали от уровня развитых стран системы народного образования и здравоохранения. В сущности была взята только одна "вершина" -- военно-стратегический паритет с США.

Тревожные нотки, будем справедливы, звучали в докладе М. С. Горбачева. В общем виде говорилось об усилении неблагоприятных тенденций, о возникших трудностях. Правда, по мнению докладчика, начиная с 1983 г. (т. е. в связи с усилиями Ю. В. Андропова), что-то удалось подтянуть и улучшить. Но для быстрого продвижения вперед еще надо основательно потрудиться. В чем же причины этих проблем и трудностей? Их немало. Но, подчеркивалось в докладе, "...что особенно важно, не проявлялось настойчивости в разработке и осуществлении крупных мер в экономической сфере". На эту фразу стоит обратить самое пристальное внимание. Из нее со всей очевидностью следует, что из сложившейся к 1985 г. социально-экономической ситуации М. С. Горбачев и его окружение делают вывод: основная причина возникших проблем в слабой дееспособности и нерешительности прежнего политического руководства СССР, в его нежелании идти на риск масштабных экономических реформ.

Завуалированная оценка бывших вождей, безусловно, верна. Понятно и почему она давалась в такой замаскированной, безадресной форме. Ведь в составе ЦК, на всех руководящих постах в партии и государстве сидели авторы и творцы той самой "нерешительной политики". Нельзя не учитывать, разумеется, и того, что сам М. С. Горбачев входил в высшую руководящую команду с 1978 г. -- как секретарь ЦК, а с 1980 г. -- как член Политбюро. И нес свою долю ответственности за действия "верхов" периода застоя. Еще совсем недавно, в декабре 1984 г., в докладе на совещании идеологических работников М. С. Горбачев говорил: "Центральный Комитет, его Политбюро ведут многогранную теоретическую, политическую и организаторскую работу, направленную на дальнейшее укрепление экономического и оборонного могущества нашей Родины. Эта работа пронизана духом коллективности и высокой ответственности перед народом".

Но принципиально важнее другой вопрос. Верно ли выявлялась основная причина бедственного состояния советской экономики? Совокупный опыт прошедших после

"апрельского поворота" лет позволяет дать категорический отрицательный ответ. И эта ошибка дорого обошлась народам СССР. Сведя все к субъективному фактору, М. С. Горбачев не только соответствующим образом выстроил "конструктивную" часть доклада на апрельском Пленуме, но и свою стратегию и тактику на все последующие годы. Он встал на хорошо проторенный путь: не посягая на фундаментальные основы, попытаться реанимировать уже умирающую экономику, традиционно опираясь на субъективные факторы.

Плохо дело идет? Значит не те кадры, плох стиль работы, не овладели прогрессивными методами управления, неверна инвестиционная политика, несовершенен хозяйственный механизм, недостаточно активно ведется воспитательная работа, низка трудовая дисциплина, партийные комитеты и организации не сделали все возможное для мобилизации трудящихся. Поднимали, нажимали, меняли, овладевали, исправляли. Не получается. Значит не тех меняли, не так исправляли, плохо овладевали, слабо нажимали и еще хуже поднимали. Словом, как в "Соснах" у Пастернака: "Мы переглянемся -- и снова меняем позы и места". Этот порочный круг действовал десятилетиями с предельно низким коэффициентом полезности.

Мог ли М. С. Горбачев в 1985 г. разорвать этот круг? Мог ли в принципе в то время любой другой человек на его месте, обращаясь к товарищам по КПСС, сказать: друзья, а может быть мы вовсе не туда дело ведем? Может быть надо освободить экономику от идеологических оков, разрушить монополизм государственной собственности, не давать дотацию нерентабельным предприятиям, допустить конкуренцию, дать землю крестьянам в собственность, резко сократить военные расходы и провести конверсию оборонных отраслей промышленности. Ответ очевиден. Этого в 1985 г. быть не могло. Такого партийного вождя тут же изгнали бы из КПСС и незамедлительно препроводили бы в психушку.

Это могло бы произойти несколько позже в результате целенаправленной подготовки народа и партии к трезвой, идеологически незамутненной оценке истинных причин многочисленных проблем советского общества. И это в конце концов произойдет. Значительная часть людей отрешится от догматизма, раскрепостится. Но мучительно, с огромной потерей времени. А М. С. Горбачев, сохраняя приверженность "социалистическому выбору" в больше

вистской интенции, предпочел действовать и в последующем в традиционном режиме. Антиалкогольная кампания, государственная приемка, государственный заказ, неоднократные изменения в структурах управления народным хозяйством и многое другое. В итоге -- углубление экономического кризиса, достигшего к 1991 г. стадии развала народного хозяйства, всеобщий дефицит, социальные потрясения.

Что могло быть. Теоретически существовала возможность для подлинного, смелого реформатора, опираясь на опыт Китая, который к 1985 г. дал прекрасные результаты, не прибегая к идеологическому разоружению и реформе политической системы, раскрепостить аграрный сектор экономики. То, что при этом можно было бы в два-три года снять остроту продовольственной проблемы, говорит и более поздний опыт реформ во Вьетнаме (1988--1989 гг.). Но для М. С. Горбачева этот путь был исключен априори. Инициатор, ведущий автор Продовольственной программы СССР, без малого три года непосредственно руководивший ее практической реализацией, М. С. Горбачев исходил из необходимости и в дальнейшем усиленно подпитывать агропромышленный комплекс ресурсами и конечно же совершенствовать управление им.

Нужен не хозяин земли, а единый хозяин на земле -- вот основной постулат этой с треском провалившейся программы. Но в 1985 г. провал еще не ощущался. Печальный прошлый опыт аграрных "экспериментов" не в счет. Авторы программы, безусловно, считали себя новаторами и без колебаний шли взятым курсом. И поэтому в докладе на апрельском (1985 г.) Пленуме ЦК звучит твердая установка: "...следует осуществить меры, которые позволят управлять, планировать и финансировать агропромышленный комплекс как единое целое на всех уровнях". Этим и занялись.

Уже в ноябре 1985 г. принимается совместное постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР "О дальнейшем совершенствовании управления агропромышленным комплексом". И единый "хозяин" на земле вскоре появился в лице Агропромышленного комитета и его многолюдных структур на всех этажах управления (рапо, облапо и т. д.). Затем последовали новые и новые решения и ...многомиллиардные инъекции из госбюджета. Только в 1990 г. за счет повышения закупочных цен, списания долгов с колхозов и совхозов,

дотаций и т. п. аграрный комплекс получил около 100 млрд. рублей.

А положение с продовольствием с каждым годом становилось все хуже. В 1989 г. обозначился дефицит на самые необходимые продукты, и он нарастал. Вводились всевозможные регламентации на продажу продуктов. Возникли сахарный и табачный кризисы. В 1990 г. талоны, карточки, визитки действовали уже на территории всей страны. А 2 января 1991 г. газета "Известия" опубликовала заметку -- "Продовольствие из Германии для Украины". Финита.

Судьба Продовольственной программы весьма показательна, ибо она типична для экономической деятельности в СССР и в прошлом, и в годы перестройки. Она демонстрирует глубокую преемственность в подходах, в приемах решения возникающих проблем у вождей "перестройщиков" и их предшественников. Суть одна: командно-административная методология. Она органично связана с историей КПСС, вытекает из большевистских представлений о руководящей и направляющей роли партии. Отсюда слепая вера в силу очередной директивы, мобилизующую мощь партийного слова. И в то же время игнорирование объективных закономерностей, да и здравого смысла. Это подтверждает и печальная участь других программ: жилищной -- каждой семье квартиру или дом к 2000 году, "комплексной программы развития производства товаров народного потребления и сферы услуг на 1986--2000 годы". К 1990 г. жилищная проблема обострилась, а полки магазинов опустели. Так было и со всеми другими "перестроечными" инициативами в экономической области.

Командная методология -- стержень весьма причудливого явления, сложившегося за годы советской власти. Эдакий отечественный фантом, который можно определить как социалистическая ментальность. Своеобразная смесь доктринальных постулатов, идеологических конструкций, мимикрирующих на потребу дня (прежде всего в виде смены лозунгов и призывов) и приемов практики. Ее важнейший атрибут -- особый язык, советский новояз, язык, обюрокраченный, насыщенный словами-метками, канцеляризмами, военно-фронтовой терминологией, со специфической помпезно-выспренной стилистикой.

Ментальность эта создавалась, воспроизводилась и насаждалась усилиями КПСС, и потому руководящие кадры партии -- ее самые верные послушники. Ее черты

и проявления многолики. В первую очередь ритуальное поклонение обветшалым догмам. Постоянное цитатничество не только обряд, но и самый расхожий, да и надежный способ аргументации. Взгляд на себя, на деяния свои как на нечто бесспорно героическое, светлое, совершенное. Мы избраны для осуществления великой исторической миссии. Мы лучшие. Советское -- значит отличное. Как заметил известный поэт: "У советских собственная гордость".

Из этого же ряда и горделивое утверждение: "Проблемы страны способна решить только КПСС", зазвучавшее все чаще и настойчивее в связи с ухудшающейся социально-экономической ситуацией в СССР и появлением у партии хотя и слабых, плохо организованных, но все же с определенным влиянием политических оппонентов. Наконец, твердая убежденность в своей правоте, уверенность, что никто другой истиной не владеет и в принципе владеть не может. Все это порождало упрощение, искажение и даже неприятие реальной действительности, коль скоро она не согласовывалась с доктринальными схемами, не вписывалась в рамки классового подхода.

Подобная атмосфера естественным образом культивировала почти полную социальную слепоту и глухоту структур власти, горделиво-спесивое отношение к чужому опыту. Особенно примечательно нежелание извлекать уроки из отечественной истории и критически оценивать собственные ошибки. Сложилась традиция все негативное в прошлом связывать исключительно с действиями вождей (культ, волюнтаризм, субъективизм, застой). Исключение только одно --В. И. Ленин. А КПСС при этом всегда вне подозрений, ее политика неизменно мудра и прозорлива.

Собственные ошибки, грехи и даже преступления списывались на счет внутренних и внешних врагов, на природно-климатические условия и другие объективные факторы. Привычки эти в той или иной мере проявлялись и в годы перестройки. А на шестом ее году стало правилом в острейших проблемах страны обвинять прежде всего "деструктивные силы", "так называемых демократов" и "амбициозных политиков, рвущихся к власти". М. С. Горбачев овладел и неоднократно блистательно применял и такой прием: решения в принципе мы принимали правильные, но не все просчитали, не все додумали, допустили ошибки, но теперь все переосмыслили и выходим на правильные решения, убежден -- другого пути нет.

Слепая вера в силу приказа -- тоже характерная черта этой ментальности. Производство постановлений ЦК КПСС и партийных органов всех уровней, распоряжений Совмина, ведомственных решений, а с 1990 г. и Указов Президента поставлено на конвейер. Этот ритуальный в сущности процесс есть не что иное, как имитация движения и бурной деятельности. Люди, поддерживающие ритм конвейера, всерьез уверены: если решение принято, значит и дело почти сделано. Надо, правда, проконтролировать выполнение. Контроль и учет -- это свято. Но контроль носит, как правило, формальный характер. Да и времени на него маловато, на очереди "штамповка" очередного решения. Вновь и вновь эти бумаги произвольны, декларативны, не идут от запросов жизни, а потому и не востребуются ею.

Основа основ социалистической ментальности революционные нетерпимость и максимализм. Решить проблему штурмом, искусственно, не считаясь с реальностями, формировать процесс (пятилетку -- за 4 года и т. п.). Так появился и стартовый термин перестройки "ускорение". И еще об одном свойстве этой политической псевдокультуры нельзя не сказать. Устойчивое неуважение, даже пренебрежение к конкретному человеку, его индивидуальности и интересам. Привыкли оперировать категориями "народные массы", "класс", "трудящиеся", "партийные массы" и через их призму интерпретировать явления действительности. При этом постоянно присутствовало недоверие к этим самым "массам": надо научить, разъяснить, убедить, сами люди не разберутся и не поймут. Не народ, а дитя неразумное. В паре с этой снисходительной недоверчивостью у вождей, у официозной пропаганды неизменно ощущалась уверенность в интеллектуальной неразвитости подданных. Что ни скажешь -- все примут на веру. Программный принцип "Все во имя человека, все для блага человека" был очередным ритуальным заклинанием, мало что значившим в реальной жизни. А в кадровой работе это проявлялось в поощрении и воспроизводстве некомпетентности и серости. Система могла простить своему солдату отсутствие убеждений и даже цинизм, но не терпела инакомыслия, самобытности и самостоятельности.

Социалистическая ментальность трудно совместима с общечеловеческими ценностями. И это отчетливо проявилось в ходе перестройки. Она оказала и оказывает сильное тормозящее воздействие на процессы преобразо

ваний. В ней один из источников колоссальной инерции консерватизма в советском обществе. И поныне она держит в плену миллионы людей. Но самое главное -- она в основе многих решений и практических действий руководства страны, обернувшихся крупными экономическими потерями, социальным напряжением, конфликтами.

Что же еще было на апрельском Пленуме? Центральный пункт доклада М. С. Горбачева, реконструированный затем в основную стратегическую установку партии, формулировался так: "Широко используя достижения научно-технической революции, приведя формы социалистического хозяйствования в соответствие с современными условиями и потребностями, мы должны добиться существенного ускорения социально-экономического прогресса. Другого пути просто нет".

А затем в докладе излагалась широкая программа мер, осуществив которые можно было бы обеспечить ускорение и в конечном итоге привести советское общество к качественно новому состоянию. Здесь и необходимость добиться интенсификации экономики и ускорения научно-технического прогресса. Перестроить управление и планирование, изменить структурную и инвестиционную политику. И, конечно, повысить организованность и дисциплину, коренным образом улучшить стиль деятельности.

По мнению докладчика, можно было бы получить сравнительно быструю отдачу, "если привести в действие организационно-экономические и социальные резервы и, в первую очередь, активизировать человеческий фактор, добиться того, чтобы каждый на своем месте работал добросовестно и с полной отдачей". Многие годы шел настойчивый поиск: как все-таки обеспечить эту вожделенную "полную отдачу". Социалистическое соревнование, доски почета, аллеи славы... и проработки на всевозможных собраниях. Масса усилий с минимальной отдачей.

"Человеческому фактору" именно в связи с задачей "добиться отдачи" М. С. Горбачев на первых этапах своей деятельности уделял исключительное внимание. Выступая в мае 1985 г. на собрании актива Ленинградской парторганизации, он страстно говорил о необходимости наведения порядка, укрепления дисциплины. Ссылался на конкретный пример. В дни работы бригады ЦК КПСС, изучавшей положение дел на Минском автомобильном заводе, производительность труда там поднялась на 18 процентов. Вот он, такой доступный и простой источник ускорения. Обращаясь к активу, М. С. Горбачев подчер

кнул: "Поэтому на первом этапе, пока мы будем разворачивать ускорение научно-технического прогресса, нам нужно все взять и выжать из лучшей организации, из высокой ответственности, добросовестного отношения наших трудящихся к делу". Синдром выжимания проявлялся на протяжении всех лет перестройки. Однако новый прилив трудового энтузиазма так и не состоялся. А вот дисциплина и государственная, и технологическая, и трудовая неуклонно снижалась. И по вполне объективным основаниям. Система внеэкономического принуждения к труду дала глубокие трещины. Попытки в течение нескольких месяцев перестроить мышление, психологию, а вслед за этим организацию, стиль и методы работы успехом увенчаться не могли. А опереться на экономические рычаги и мотивы не решались. Вся практика социалистического хозяйствования строилась на иных началах, их и взялись обновлять реформаторы.

Концептуальные и конкретные идеи, предложения доклада на апрельском Пленуме не выходили за рамки традиций и социалистической ментальности. В той или иной форме они обсуждались на XXVI съезде КПСС, вошли в его документы. Не содержал признаков новизны и международный раздел доклада. А разговор о партии был выдержан в сугубо ортодоксальном духе. Слово "перестройка" звучало не единожды, но никакой особой политической нагрузки не несло. Очередное словечко-метка. Шло в стране строительство социализма. И постоянно что-то перестраивалось. Дело естественное.

Итак, программы радикальных реформ М. С. Горбачев в апреле 1985 г. не предлагал. Его доклад с удовлетворением воспринял Пленум ЦК и совершенно спокойно -- страна. Все выглядело солидно и привычно. Никакого ощущения предстоящих революционных перемен. Революционной программы не мог бы поддержать, тем более выработать Центральный Комитет, в составе которого реформаторские силы, как показало время, были минимальны. Стоит вспомнить участников прений на Пленуме: В. В. Щербицкий -- 1 секретарь ЦК КП Украины, В. В. Гришин -- 1 секретарь МГК КПСС, Д. А. Кунаев -- 1 секретарь ЦК КП Казахстана, В. И. Воротников -- председатель Совмина РСФСР, Э. А. Шеварднадзе -- 1 секретарь ЦК КП Грузии, Л. Н. Зайков--1 секретарь Ленинградского обкома КПСС, Е. И. Климченко -- слесарь-инструментальщик ПО "Минский тракторный завод", К. Г. Вайно -- 1 секретарь ЦК КП Эстонии, А. П. Фи

латов -- 1 секретарь Новосибирского обкома КПСС, В. К. Месяц -- министр сельского хозяйства СССР, А. В. Власов -- 1 секретарь Ростовского обкома КПСС, П. Н. Федосеев -- вице-президент АН СССР, Б, В. Бальмонт -- министр станкостроительной и инструментальной промышленности СССР. Действовать, следовательно быть. В границах этого схоластического тезиса все и происходило.

Никакого революционного поворота в апреле 1985 г. не было и не могло быть. Собирались интенсифицировать экономику, которая находилась в предкризисном состоянии. Ускорить научно-технический прогресс, не вдаваясь в анализ причин бесплодности прежних попыток. По сути дела вознамерились на дребезжащую телегу советской экономики установить реактивный двигатель, который не знали, где взять, и запустить ее на скоростную магистраль прогресса. Курс на ускорение довольно быстро обнаружил свою несостоятельность, и под него принялись подводить различные костыли: хозрасчет, три "с" -- самофинансирование, самоокупаемость и самоуправление, мифическая самостоятельность госпредприятий, кооперативы, повышение заработной платы и затем ограничение ее роста. Все эти метания в совокупности лишь подтолкнули экономику к новому витку кризиса.

Первые проблески стремления что-то перестраивать, в смысле реконструкции, изменения устоявшихся основ общества обнаружились лишь в 1987 г. При этом в фокусе реформ оказались институты надстройки, политическая система. Не было в 1985 г. никаких далеко идущих нововведений и в сфере гласности. О гласности говорилось много и настойчиво всегда. В структурах социалистической ментальности она играла вполне определенную функциональную роль: создание необходимых условий для развития критики и самокритики "как испытанного метода совершенствования жизни советского общества". Интересы успешной реализации курса на ускорение, естественно, требовали мобилизации всех испытанных методов. В этом контексте и озаботились в 85-ом и последующие годы гласностью.

Об именно таком подходе свидетельствует постановление ЦК КПСС (от 28 января 1986 г.) "О фактах грубого администрирования и зажима критики в отношении редакций газет "Воздушный транспорт" и "Водный транспорт"". В документе четко формулируется смысл нового подхода и определяются границы допустимой глас

ности. Осуждая соответствующие ведомства, которые в ответ на обоснованную критику организовали гонения на журналистов, ЦК подчеркивал, что подобная позиция не соответствует курсу апрельского Пленума на открытое и правдивое обсуждение назревших в обществе проблем, усиление требовательности, повсеместное наведение порядка, на повышение действенности печати, радио и телевидения, на бескомпромиссную борьбу с любыми попытками зажима или игнорирования критики.

Очевидно, что средства массовой информации по-прежнему рассматривались ЦК КПСС лишь как оружие в руках партии, призванное активно защищать ее политику. И некоторое их раскрепощение направлено исключительно "на повышение действенности". Это и определило тернистый путь печати, радио и телевидения от санкционированной гласности до Закона о печати, принятого только в 1990 г. В 1987 г. оживилась, а затем пошла в бурный рост самиздатовская пресса. Поднимали голову, обретали собственную позицию, независимость суждений, преодолевали цензуру и самоцензуру и многие официальные органы печати. Инакомыслием и строптивостью все заметнее стали "страдать" газеты "Московские новости", "Комсомольская правда", "Аргументы и факты", "Известия", журнал "Огонек", многие "толстые" журналы и другие органы печати. Резко вырос общественный интерес к публицистике. Она стала играть ту роль, которую в годы хрущевской оттепели выполняла поэзия: катализатора самостоятельности мысли и идеологического раскрепощения. Осознания людьми необходимости свободы. Заслуги этих изданий в подлинной перестройке значительны.

Но уже в 1987 г. с различных партийных трибун зазвучали призывы укоротить расшалившуюся прессу. На XIX Всесоюзной конференции КПСС жесткой критике подвергли газету "Московские новости" и другие издания. А в 1989 г., когда ведомство -- общество "Знание" -- решило освободить от работы главного редактора газеты "Аргументы и факты" В. А. Старкова, а Союз писателей РСФСР -- главного редактора журнала "Октябрь" А. А. Ананьева, ЦК КПСС хранил гордое молчание. Дескать, до ведомственных изданий нам дела нет.

XIX Всесоюзная конференция КПСС приняла резолюцию "О гласности", которая открывала пути к созданию

нового информационного порядка в стране, гарантирующего каждому гражданину доступ к широкой информации, за исключением лишь имеющей признаки государственной или военной тайны. Однако и к 1991 г. такой порядок не возник. Слишком велики завалы закрытости и секретности, закрывающие и поныне двери в определенные сектора общественной жизни. Но мощный прорыв к открытости и свободе слова произошел и импульс он получил в 1985 г.

Так правомерно ли говорить об историческом значении апрельского (1985 г.) Пленума ЦК КПСС? Или этот эпитет лишь дань печальной традиции самовлюбленно именовать "великим", "переломным", "историческим" событием чуть ли не каждый форум в КПСС? Если рассматривать его итоги в свете сказанного выше, то апрельский Пленум один из многих других, демонстрировавших разрыв слова и дела. К этому советские люди привыкли. Но подобный вывод будет формальным. На самом деле апрельский Пленум ЦК, помимо намерений и воли его участников, дал толчок неуправляемой цепной реакции, которая принесла результаты неожиданные, вовсе не планировавшиеся в 1985 г. Он инициировал движение по наполненному горечью и драматизмом пути самопознания советского общества, что привело к возрождению чувства достоинства у народов страны, к раскрепощению сознания и творческой энергии миллионов людей. И в этом смысле Пленум действительно поворотный, в этом его подлинно историческое значение.

А в конкретной ситуации 1985 г. Пленум ЦК имел вполне определенный социально-политический и пропагандистский эффект. Возникла робкая надежда, что вслед за программными речами будут и практические дела. Ожидание действий постепенно сменялось уверенностью, что они последуют. Она крепла на протяжении всего 1985 г. Многие годы ждали динамичных, продуманных действий от руководителей страны. Момент истины, кажется, наступил, так думали очень многие люди. И связывались эти надежды и добрые чувства не столько с курсом апрельского Пленума, сколько с личностью и поступками нового Генерального секретаря ЦК КПСС.

Феномен М. С. Горбачева. Политический деятель такого ранга практически никогда не воспринимается современниками, соотечественниками в том числе, однозначно: позитивно или негативно. Разброс мнений обычно достаточно широк: сказываются и политические ориентации

людей, и неоформленные в политические обложки симпатии или антипатии. Но всегда формируется некая господствующая оценка лидера. И если в ней преобладают негативные тона, то в демократическом государстве или политической партии такой человек оставит руководящий пост.

СССР и в этом отношении самобытен. Советских руководителей никогда не волновало, что думают о них, об их деятельности сограждане. Общественное мнение в годы застоя хотя и вяло, но изучалось. Однако итоги этих исследований никого, кроме самих ученых, не волновали. Раз и навсегда было заказано изучение отношения людей к тому или иному политическому деятелю. Они обладали полным доверием уже потому, что занимали руководящее кресло. В ходе перестройки и в этой сфере произойдут некоторые изменения. В 1990--91 годах многие органы печати начнут публиковать данные об уровне доверия к тем или иным политикам, полученные от разросшихся, как грибы после теплого дождя, различных социологических центров и служб. Многие руководители столкнулись с весьма неприятными для себя открытиями.

А если бы кто-нибудь попытался в 1985 г. выявить рейтинг доверия М. С. Горбачеву, то он получил бы, очевидно, весьма уникальные, с учетом мировой практики, результаты. Авторитет Генерального секретаря неуклонно рос, социальная база его поддержки стремительно расширялась, становилась фактически всеобщей. Находились, естественно, и скептики. Срабатывала у многих и дальнозоркая осторожность: поживем -- увидим. Но всем и даже закоренелым скептикам хотелось верить и верили.

В 1985 г. на экранах телевизоров замелькало, не лишенное обаяния, лицо Генерального секретаря, державшегося спокойно и уверенно. И не только на официальных собраниях. Но и на улицах городов, в обстановке неза-программированной. В ритуальное для вождей "хождение в народ" новый Генсек привнес нечто новое. Заметное стремление и способность говорить не по бумажке, экспромт, улыбчивость, чувство юмора. Все это выгодно отличало его от предшественников и... воодушевляло. М. С. Горбачев демонстрировал завидный динамизм. После апрельского Пленума он посещает Ленинград, Днепропетровск, Киев, Тюменскую область, Целиноград.

Резко возрастает внешнеполитическая активность. И дело тут не только в довольно насыщенном графике

зарубежных поездок и встреч с видными государственными и общественными деятелями в Москве. Обращали на себя внимание широкий, трезвый подход к международным проблемам, нарастающий конструктивизм советской внешней политики. В июле 1985 г. Министром иностранных дел СССР назначается Э. А. Шеварднадзе, тогда же он избирается членом Политбюро ЦК КПСС. Происходят и другие кадровые изменения. На апрельском Пленуме членами Политбюро избираются Е. К. Лигачев, Н. И. Рыжков, В. М. Чебриков, секретарем ЦК -- В. П. Никонов. На Пленуме в июле 85 г. от обязанностей члена Политбюро и секретаря ЦК освобождается Г. В. Романов, секретарями ЦК избираются Б. Н. Ельцин и Л. Н. Зайков. Председателем Верховного Совета СССР становится А. А. Громыко. Но, конечно, самое крупное кадровое решение года -- назначение Председателем Совета Министров СССР Н. И. Рыжкова.

Все это вместе взятое формировало определенный облик, имидж лидера страны: руководитель современной формации, энергичный и деятельный, знающий, куда идти и преисполненный решимости добиваться поставленных целей. Генеральному секретарю легко прощали отчетливый "ставропольский" акцент, нелады с ударениями в некоторых словах, быстро замеченное людьми его неумение слушать других.

В 1985 г. этот ясный политический небосклон замутило два облачка. В мае принимается постановление ЦК КПСС, а затем Указ Президиума Верховного Совета СССР о "всеобщей трезвости". Намерения высказывались весьма серьезные. В связи с введением Указа в действие 1 июня "Правда" писала: "Партия и Советское государство ставят качественно новую, ответственную задачу большой политической значимости: единым фронтом, повсеместно создать обстановку нетерпимости к пьянству, искоренить его". Искоренять, в духе социалистической ментальности, взялись ретиво. Искусственно создавались зоны трезвости. С ускорением сворачивалось производство винно-водочных изделий. Уничтожались виноградники. Закрывались пивоваренные заводы. Сворачивалось производство бутылочной тары. Сама идея трезвого образа жизни людьми приветствовалась. Но методы ее реализации -- огорчали и отвергались. А пагубные последствия этой акции скажутся позднее и так сильно, что будут признаны ошибкой. Определенный ропот в народе вызывало и то, что рядом с Генеральным секретарем во время поездок по стране

постоянно находилась его супруга -- Раиса Максимовна. В традиции, обычаи системы это не вписывалось и вызывало нарастающее раздражение. Раисе Максимовне так и не удалось (а может быть, она к этому и не стремилась) преодолеть антипатию к себе, найти пути к сердцам соотечественников.

Однако с каждым годом тучи сгущались. Вплоть до 1990 г. М. С. Горбачев, по данным опросов, был неизменно политическим деятелем No 1, хотя рейтинг доверия к нему неизменно снижался. В 1990 г. на первую позицию выдвинулся Б. Н. Ельцин. Парадоксальным образом авторитет М. С. Горбачева стал стремительно падать после избрания его в марте 1990 г. на съезде народных депутатов СССР Президентом страны. Какие качества отличают М. С. Горбачева как политика? В ходе Всесоюзного опроса, проведенного Всесоюзным центром изучения общественного мнения в феврале 1991 г., был задан именно такой вопрос. Ответы показали следующую картину. По мнению 28 процентов ответивших, наиболее характерной чертой М. С. Горбачева как политического деятеля является "двуличие и лицемерие". Пятая часть опрошенных полагают, что ему присущи "гибкость и умение маневрировать". Примерно такое же количество считает, что Президенту свойственны "слабость и неуверенность в себе". 18 процентов участников опроса думают, что советский лидер проявляет "равнодушие к человеческим жертвам". Лишь 7 процентов полагают, что М. С. Горбачева отличает такая черта, как "решительность". Еще меньше тех (4 процента), кто верит в его способность "предвидеть развитие событий".

За годы перестройки о М. С. Горбачеве и у нас в стране, и за рубежом опубликованы тысячи статей, аналитических материалов, политических портретов. Писали о загадочности и непредсказуемости его действий. Гадали, как влияет на него ближайшее окружение, самостоятелен ли он как политик. Поговаривали, будто Генеральный секретарь имеет некий тайный замысел, неизвестный его соратникам план действий, который он и реализует последовательно, нередко ставя и их, и оппонентов в тупик теми или иными своими действиями. Восторгались его способностью добиваться компромиссов в достаточно сложных ситуациях. Словом, и хвалили, и хулили.

Взвешенная оценка деятельности М. С. Горбачева, с точки зрения полученных за шесть лет перестройки результатов, анализ его докладов и речей принципиального

характера за этот период, позволяет сделать вывод, что страна в его лице имеет политика-реформатора, лидера-новатора, но масштабы его новаций жестко ограничены социалистической ментальностью. Постоянно присягая на верность "социалистическому выбору", он и сам подтверждает это. В 1987 г. увидела свет книга М.С.Горбачева "Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира". Была предпринята смелая попытка оплодотворить социалистический менталитет общечеловеческими ценностями. Многие идеи этой книги с восторгом были приняты и подхвачены на Западе и почти никакого влияния не имели в советском обществе. Мифологизированное сознание и известная ментальность отторгали их, что называется, с порога.

М. С. Горбачев как политик и как человек на протяжении всей своей перестроечной деятельности демонстрирует двоемыслие. По Дж. Оруэллу, это способность одновременно держаться двух противоположных мнений. Утверждая, что многое прогнило в советской общественной системе к 1985 г., он, вместе с тем, уверен, что ее можно излечить гомеопатией, реформами в небольших дозах. Но, пожалуй, самой принципиальной и трагической приметой двоемыслия М. С. Горбачева является его отношение к народу, к "народным массам". С одной стороны, он твердо убежден, что социализм возможен лишь в результате живого творчества масс, стремился раскрепостить людей и весьма преуспел в этом, но, в то же время, он не верит в разум и здравый смысл народа, в его способность понять и поддержать самые радикальные преобразования.

Двоемыслием объясняются противоречивые шаги М. С. Горбачева, метания, импровизации. Он действительно постоянно добивался компромиссов, согласия между М. С. Горбачевым и Горбачевым М. С. В результате где-то на рубеже 1988--89 годов он утратил инициативу, а затем и контроль над процессами. Жизнь пошла вперед. Социалистический менталитет четко обозначил пределы возможного в его политике.

Краткие итоги. Традиционное мифотворчество продолжалось и в годы перестройки. И первый из них: будто бы преобразования начались по инициативе КПСС. В 1985 г. партия не обсуждала концептуальные основы нового политического курса. Точнее будет сказать, что она, как и прежде, раболепно приняла его, а еще точнее -- с удовлетворением приняла нового Генерального секретаря.

Миф второй -- апрельский Пленум дал старт глубоким, далеко идущим реформам. Он взял курс на ускорение социально-экономического прогресса. В 1985 г. произошло только то, что и могло произойти. Радикальные перестроечные реформы ни общество, ни партия, тем более, в то время не приняли бы.

И еще один миф. Будто М. С. Горбачев и его окружение вступали в перестройку, опираясь на основательный анализ общества и располагая хорошо продуманной схемой действий. Этого, естественно, не было и не могло быть. Задача ставилась дерзкая: обновить социализм, ничего не меняя по сути, в фундаментальных основах системы. В полном соответствии с правилами социалистической ментальности.

Величие М. С. Горбачева в том, что он не уклонился от вызова времени, встал на путь реформ, хотя и робких.

А важнейшее завоевание перестройки внутри страны: раскрепощение народной энергии и инициативы, мощный разлив народных движений и общественных формирований, утверждение реальной многопартийности в СССР.

* * *

Политические партии в СССР

С момента прекращения массового террора в СССР после смерти Сталина постепенно началось как возрождение различных идейно-политических традиций, существовавших в Российской империи до революции 1917 г., так и формирование новых течений под влиянием разнообразных тенденций общемирового развития и внутренних факторов. Однако до 1986 года самодеятельная политическая активность подавлялась репрессиями властей в различных формах и обычно не выходила за пределы небольших групп-кружков единомышленников и друзей. Летом указанного года в различных городах страны на базе объединения легализирующихся кружков возникают первые клубы (социальных инициатив и соци-альных новаторов -- в Москве, социально активных граждан и социально активных людей -- в Вильнюсе, Каунасе и Риге и т. п.). Практически в это же время прекратились аресты по политическим мотивам и начался процесс освобождения политзаключенных. Власти, как правило, не

регистрировали клубы, но не мешали открыто их деятельности на базе помещения какого-то ДК или "красного уголка". Первоначально активность сводилась к общению и дискуссиям, начиная с 1987 г. клубы стремятся объединиться -- и одновременно конкурировать между собой, возникают центры информационного обмена и новая волна Самиздата (предыдущая была почти полностью парализована репрессиями в начале 80-х).

В советской и иностранной прессе эпохи гласности участники этого движения приобрели прозвище "неформалы". Определенный итог этому первому этапу возрождения легальной идейно-политической активности в стране подвела прошедшая в августе 1987 г. в Москве встреча-диалог клубов и движений "Общественные инициативы перестройке", координатором и одним из организаторов которой был автор данной работы. Доминирующим настроением тогда была идея самоорганизации масс "снизу" для поддержки политики перестройки "сверху", а господствующей идеологией -- демократический социализм различных оттенков, хотя в дискуссиях приняли участие и антикоммунистические группы (либерально-западнические, в следующем году организовавшие оппозиционную политическую партию Демократический Союз, действовали более активно, фундаменталисты дискуссий тогда тоже не избегали). Большинство лидеров и значительная часть актива организаций, провозгласивших себя новыми политическими партиями в 1990 г., начинали именно как "неформалы", подавляющее большинство этих "партий" и сегодня остается на уровне развития 1987 г., т. е. федерацией кружков и клубов, созданных людьми, пришедшими к определенным убеждениям задолго до 1985, а в годы перестройки просто нашедшими единомышленников и друзей. К весне 1988 г. во всех этих организациях вместе (по традиционной классификации от ультралевых -- троцкистов и анархистов -- до ультраправых -- расистов, фашистов и т. п.) насчитывалось на весь Советский Союз не более нескольких тысяч участников и несколько сот активистов. Из них только несколько десятков человек на всю страну принимало участие в идейно-политической деятельности и подвергалось репрессиям до 1985 г., но в большинстве республик заметным авторитетом эти люди не пользовались.

Первые массовые общественные движения в СССР, деятельность которых сначала выплеснулась на улицы и площади городов (в основном -- столичных), а затем и в

ряде республик, привела к смене власти. Возникли национальные движения. Поводы к их формированию могли быть самыми различными (в Армении и Азербайджане -- проблема Нагорного Карабаха, в Молдавии -- замена существующей славянской графики на латинскую, в Прибалтике -- борьба за признание незаконности пакта Молотова -- Риббентропа 1939 г. и т. п.), но в результате возникало массовое движение, обычно именующее себя Народным фронтом (НФ). Впервые НФ возник в Эстонии, в настоящее время аналогичные организации являются парламентским большинством в Латвии, Молдавии, Литве, Армении, Грузии (в трех последних случаях они называют себя не народными фронтами, а общенациональными движениями), парламентской оппозицией -- на Украине (Рух), в Азербайджане и Белоруссии (НФ).

Подобная закономерность перехода к качественно новому строю, когда возникает своего рода исторический компромисс большинства народа в процессе формирования новой системы собственности и власти в посттоталитарном обществе, характерна не только для ряда республик СССР, но и для стран Восточной Европы (Солидарность -- в Польше, Гражданский форум -- в ЧСФР и т. п.). Организации, именующие себя партиями, существуют во всех перечисленных выше республиках Союза (а в последнее время стали возникать и в Средней Азии), но в большинстве случаев еще недостаточно влиятельны, чтобы претендовать на завоевание власти. Как правило, наибольшую активность среди этих партий проявляют восходящие к старому (60--70-х гг.) оппозиционному движению группировки (партия национальной независимости Эстонии, украинская республиканская партия, наиболее влиятельная во Львове и вообще на Западной Украине, и т. п.), обычно обвиняющие руководство НФ в излишнем соглашательстве с Москвой и местными компартиями (в которых большая часть их руководства, в основном научная и творческая интеллигенция, раньше состояли). Для таких партий характерно непризнание законности полномочий нынешних парламентов соответствующих республик (как выбранных в условиях оккупации, по недемократическому избирательному закону и т. п.) и призывы к регистрации граждан соответствующих республик (Эстонии, Грузии, Украины и т. п.) с целью проведения выборов в Учредительное Собрание по новому закону.

Другой путь формирования новых партий -- на базе

течений внутри НФ (так М. Лауристин -- одна из лидеров эстонской социал-демократической партии, Л. Юнусова -- азербайджанской; аналогичным путем сложился и ряд небольших центристских партий, либеральных по идеологии, но центральная проблема для них на сегодняшний день та же самая, что для НФ и национал-радикалов -- какими путями добиться государственной независимости). Третий вариант формирования партий в республиках Союза -- на базе возрождения партий, существовавших в них до советизации (иногда сохранивших до наших дней в эмиграции некоторые силы). Социальный состав практически всех новых партий -- интеллигенция различных категорий с преобладанием молодежи в нижнем и среднем звене структуры, которая в настоящее время обычно в стадии формирования. Численность организаций обычна в диапазоне от ста до тысячи человек (у национал-радикалов -- до нескольких тысяч, иногда -- несколько десятков тысяч членов и сторонников, что, конечно, несопоставимо с сотнями тысяч членов и миллионами сторонников НФ (отдаленным подобием с точки зрения структуры и функций Индийского национального конгресса периода борьбы за независимость).

Судьбы республиканских компартий в новых условиях оказались различными, но, как правило, незавидными: в Прибалтике, помимо отстранения от власти, они раскололись по национальному признаку (на русоязычное крыло, оставшееся в составе КПСС, и местное, вышедшее из ее состава; последнее обычно стремится трансформироваться в социал-демократическом направлении). В Молдавии раскола пока удалось избежать, но организации парализованы борьбой различных национальных и идейных группировок. В Армении и Грузии после поражения на выборах компартии отстранены от власти.

На Украине и в Белоруссии власть на республиканском уровне руководству местных компартий сохранить удалось (при ряде чувствительных региональных неудач), но национально-возрожденческое крыло и сторонники демократизации среди русоязычного населения стремительно набирают силу и, опираясь на массовую внепарламентскую поддержку, иногда могут добиваться принятия республиканскими правительствами своих требований (хотя формально Рух и оппозиционное крыло компартии имеют на Украине около 1/4 депутатских мандатов, а в Белоруссии -- еще менее того).

В регионах СССР, где большинство коренного населе

ния исповедует ислам, политическая активность в форме НФ и зарождающихся партий менее развита. Шансов стать парламентским большинством на выборах, проходивших в условиях чрезвычайного положения, НФ Азербайджана не имел. Радикально-национальное и исламско-фунда-менталистское крыло этой организации попыталось отстранить от власти руководство компартии республики зимой 1989--1990 г. путем массовой кампании гражданского неповиновения, приступило к формированию альтернативной власти на местах и вооруженных формирований, но было разгромлено в результате применения войск в конце января 1990 г., и теперь в НФ преобладают сторонники парламентского пути достижения государственного суверенитета, центристы и социал-демократы.

Основной политический противник азербайджанского НФ -- армянское общенациональное движение (ранее -- комитет "Карабах") -- сумел выиграть выборы в условиях введенного Москвой в обеих республиках (в первый раз --еще осенью 1988 г.) военного положения и фактически сохранить свои вооруженные формирования; азербайджанцы пока всякий раз реагировали с запозданием и нередко -- в формах, вызывающих массовое осуждение (погромы армян в Сумгаите и Кировабаде в 1988 г., в Баку -- в 1990 известны в мире и в СССР значительно более широко, чем осуществлявшееся с неменьшей жестокостью изгнание сельского азербайджанского населения из приграничных районов армянскими боевиками зимой 1988--1989 гг.).

В обеих республиках в настоящее время существуют многочисленные политические формирования со своими вооруженными группами, во многом контролирующие власть на местах и вступающие в конфликты между собой и с силами центрального правительства, формы которых весьма напоминают то, что происходит в Ливане. В республиках с преобладанием исламского населения НФ существуют в настоящее время в Узбекистане (Берлик) и автономных республиках Поволжья (Татария) и Северного Кавказа, в некоторых случаях они представлены в республиканских парламентах и органах местного самоуправления, возникли в ряде случаев оргкомитеты политических партий.

Впервые относительно массовой политическая активность населения стала в России весной 1988 г. Известное влияние оказал пример Армении и Эстонии, но в роли детонатора выступили выборы на XIX партийную конферен

цию. Недовольство медленным ходом перестройки, разрывом между декларациями Горбачева из Москвы и ухудшением положения на местах, ставшими еще более нетерпимыми в условиях гласности произволом и коррупцией местного руководства -- все это вывело на улицы тысячи людей от Южно-Сахалинска до Поволжья. На базе борьбы за социальную справедливость и демократию, экологическую безопасность и демократический социализм сложились НФ (помимо вышеперечисленных городов) в Москве и Ленинграде, Казани, Свердловске, Челябинске, Ставрополе, Иркутске -- в общей сложности примерно в 30 городах России. Неоднократно предпринимавшиеся с лета 1988 года попытки объединить усилия российских НФ увенчались установлением только информационной связи и координации действий только в региональных масштабах.

Той же весной 1988 г. более радикально настроенные течения объявили о создании оппозиционной КПСС политической партии Демократический союз. В идейном смысле эта организация была чрезвычайно пестрой, в нее входили троцкисты, еврокоммунисты, социал-демократы, но преобладали либеральные группировки различных оттенков, вышедшие из рядов старых правозащитных групп 70-х годов. Всех этих людей объединяла идея бескомпромиссного отрицания существующего строя, разоблачения политики перестройки как обмана масс, а в области практических действий -- участие в несанкционированных митингах в Москве на Пушкинской площади и в Ленинграде у Казанского собора.

Нежелание ДС вступать в контакты даже с реформистским крылом КПСС и разоблачение им менее радикально настроенных организаций как примиренцев, соглашателей, агентов КГБ и т. п. надолго испортили отношения между его руководством и другими силами в Ленинграде и Москве, в областных центрах России, где преобладало умеренное крыло, не поддержавшее в ряде случаев бойкот выборов 1989 г. и выступавшее за сотрудничество всех антитоталитарных сил. Лозунги многопартийности и равноправия всех форм собственности, включая частную, превратившиеся в 1990 г. в общее место правительственной и оппозиционной идеологии в России и СССР, тогда казались излишне радикальными для большинства, не говоря уж о призыве к всеобщей политической забастовке с целью ненасильственного свержения режима и проведения демократических выборов в

Учредительное собрание России (ДС изначально выступал за немедленное признание независимости всех остальных республик СССР).

Новый мощный толчок формированию политического спектра российской жизни дали выборы на первый съезд Советов весной 1989 г. К этому моменту сезонные ритмы политики в СССР, повторяющиеся из года в год, обозначились довольно четко: медленное оживление в январе-феврале, крутой подъем весной, достигающий пика в мае-июне, летом -- распространение достигнутого уровня вширь с определенным подведением итогов в конце августа, осенью --постепенный спад массовой активности, к декабрю практически замирающей, кроме тонкой пленки политизированных активистов. Только в Прибалтике НФ сумели принять участие в выборах без серьезного сопротивления властей (а Саюдис уже тогда выиграл выборы у компартии Литвы), в Азербайджане и Армении выборы проходили в условиях чрезвычайного положения (а нынешнее армянское руководство республики находилось в тюрьме), а в других республиках (кроме среднеазиатских, где выборы проходили как и десятилетиями до этого) голосовали в основном за популярных личностей -Ельцина, Гдляна и Иванова, Афанасьева и т. п., и против начальства. НФ России сумели провести в среднем по одному парламентарию (Станкевич -- в Москве, Белозер-цев -- в Карелии, Шамшев -- в Ярославле). Но главным результатом выборов и прямой телетрансляции съезда стали качественные сдвиги в массовом сознании. В организационном смысле новые политические силы России заметных успехов в 1989 г. не добились, хотя сложилась оппозиционная Межрегиональная депутатская группа в несколько десятков активистов, сто с небольшим сторонников и примерно столько же сочувствующих парламентариев.

В идеологическом смысле за этот год произошел определенный сдвиг от концепции демократического социализма (ее чем дальше, тем больше монополизировало как официозную руководство КПСС) к либеральным ценностям, в общественном сознании воспринимаемых как общедемократические. Дело не только в том, что "западническая линия" во многом доминировала в средствах массовой информации и в силу этого немало преуспела в пропаганде ценностей рынка, разделения властей, многопартийности и (менее решительно) частной собственности. Реальное российское общество при ближайшем

рассмотрении оказалось настолько аморфным и неспособным к четкому артикулированию интересов тех или иных социальных групп на идейно-политическом уровне, что даже два года спустя разрыв между лозунгами и пропагандой тех или иных именующих себя партиями группировок и повседневной жизнью большинства населения все еще очень велик (а уровень самоорганизации масс крайне низок). В таких условиях, когда проснувшаяся к политической активности интеллигенция оказалась единственной своей собственной социальной базой, попытки сколько-нибудь четко сформулировать идейно-политическую платформу "партии" той или иной групп к эффективным результатам привести не могли.

Массовая забастовка шахтеров в июле 1989 г., казалось бы противоречит сформулированному выше выводу, но минувшие с того времени полтора года показали, что это видимое исключение только подтверждает общее правило. Охватившая различные регионы России, Украины и Казахстана забастовка стала во многом непосредственным результатом разочарования масс итогами I съезда Советов. Как говорили шахтеры, они осознали, что одни говорят правду, а другие неправду, у одних это получается лучше, а у других -- хуже, но ведь практически к лучшему даже от правильных разговоров ничего не меняется! Фактически благодаря телетрансляции съезда на глазах стала разрушаться классическая для стереотипов "священной державы" концепция "сакрального слова". Вера в то, что если с самой высокой трибуны будут произнесены правильные слова, то (разумеется, при посильном участии простых людей) жизнь после этого быстро начнет меняться к лучшему, подсознательно была очень сильна. И когда "жизнь после телетрансляции" не только ни на волос не изменилась к лучшему, но буквально на глазах стала меняться к худшему, имел место не просто социально-психологический, но культурно-цивилизационный шок. Именно с этого надлома резко падает кредит доверия к горбачевской версии "политики революционной перестройки" и политике поддержки ее "снизу", но на уровне практической политики на первых порах это означает только оттеснение Ельциным Горбачева в российском массовом сознании на вторую позицию.

Забастовка шахтеров вызвала растерянность как у правительства, пошедшего на экономические уступки (причем в основном перераспределительного плана и даже пол

тора года спустя не предоставившего шахтам реальной экономической самостоятельности хотя бы в области ценообразования) и отказавшегося вести переговоры по политическим требованиям -- отмене шестой статьи Конституции и т. п., так и у лидеров МДГ, призвавших к скорейшему прекращению забастовки, дабы не дестабилизировать ситуацию в стране дальше. В организационном смысле шахтеры на первом этапе сумели добиться только признания легального существования забасткомов как гаранта выполнения соглашений с правительством. Попытки ДС перевести забастовку в политическое русло были отторгнуты не только рабочими лидерами, но и основной массой бастующих, ибо к реальному взятию власти даже на предприятиях движение было не готово. Наибольших политических результатов по ходу забастовки и в первые месяцы после нее по установлению контактов с забастовочными комитетами добился оргкомитет социалистической партии (входивший в него московский студент Е. Островский был избран членом прокопьевского стачкома) прежде всего в Кузбассе и Караганде, в меньшей степени -- конфедерация анархо-синдикалистов. Рабочему движению на том этапе в наибольшей степени импонировали концепции самоуправления на базе совладения собственностью, развиваемые этими организациями, и их консультационная помощь без политических условий.

Осенью 1989 г. большинство забастовочных комитетов трансформировалось в союзы трудящихся регионального характера (Кузбасса, Донбасса и Воркуты), а в мае 1990 г. в Новокузнецке эти союзы и ряд независимых от государства профсоюзов (первый из них -- СОЦПРОФ -- был зарегистрирован правительством летом 1989 г.) провозгласили Конфедерацию труда (КТ). К этому моменту среди лидеров конфедерации и союзов трудящихся начинают доминировать общедемократические (точнее -- либеральные) лозунги рынка, понимаемого как свобода распоряжения произведенной продукцией, и демократии, понимаемой как отрицание власти КПСС. Усилия, предпринимаемые политизированным крылом рабочего движения по организации партии, успехом не увенчались, даже если они предпринимались при поддержке извне (активная пропаганда Н. Травкина, к примеру), ненамного лучше дела обстояли с формированием профсоюза горняков. На его учредительном съезде, при всей рыночной и антикоммунистической риторике

(и рассуждениях о самоуправлении на базе совладения собственностью) в октябре 1990 г. фактически обнаружилось, что шахтерские лидеры едины с министром угольной промышленности Щадовым по фундаментальному вопросу: без дотаций в десятки миллиардов рублей со стороны государства крах отрасли практически неизбежен.

В январе 1991 г., когда при единой позиции директоров и коллективов шахт только угрозой забастовки удалось повысить цены на уголь, на Украине эта линия получила дальнейшее развитие. В июне 1990 г. союз трудящихся Воркуты призвал других членов КТ к забастовке с требованием отставки правительства Рыжкова, запланировавшего с 1 июля начать новый этап перехода к рыночной экономике с повышения цен на хлеб; правительство отказалось от этого намерения, но в июле 1990 г. забастовка горняков хотя и состоялась, но фактически носила демонстративно-символический характер. В январе 1991 г. большинство шахт Кузбасса на призыв регионального руководства КТ к забастовке протеста по поводу событий в Литве не откликнулись. Сколько-нибудь разработанной политики у нынешних рабочих организаций (существует с осени 1990 г. еще и Союз СТК) по наиболее актуальным экономическим проблемам -- повышению цен, приватизации и т. п. пока нет.

Возвращаясь к событиям второй половины 1989 г., необходимо отметить огромное воздействие на СССР того, что произошло в странах Восточной Европы. В шоке оказались не только самые различные группировки в советском руководстве. Интеллигенция столиц неожиданно осознала, что при определенных обстоятельствах тоталитаризм может рухнуть под воздействием массовых уличных демонстраций всего за несколько дней. Одновременно "бархатные революции" в Восточной Европе, общий ход развития в Венгрии и Польше и даже в Румынии и Болгарии окончательно закрепил гегемонию либерально-западнической идеологии в сознании политически активной интеллигенции. Практически ставка была сделана на избирательные кампании по выборам в местные и республиканские органы власти. Оргкомитеты целого ряда партий (демократической, либерально-демократической, конституционно-демократической, социалистической, социал-демократической, христианско-демократической) возникли еще весной и летом 1989 г., но к моменту начала избира

тельной кампании в них насчитывалось не более нескольких сот активистов, к тому же нередко расколотых на группировки, активно борющиеся между собой. В ходе выборов этим организациям в лучшем случае удалось избрать одного-двух депутатов, а блок "Демократическая Россия", объединившийся вокруг платформы МДГ и кандидатуры Ельцина на пост главы государства, собрал около 1/4 голосов (примерно 250 мандатов).

В противовес этому блоку сложилась коалиция ряда организаций, обвиняющих МДГ в реставрации капитализма в СССР и "распродаже родины мировому капиталу", объединившиеся вокруг лозунга: "Вам нужны великие потрясения, а нам -- великая Россия", провозглашенного после подавления первой русской революции последним крупным государственным деятелем Российской империи Столыпиным. В этот блок вошли как некоторые течения внутри КПСС (которые в начале 1990 г. создали оргкомитет по восстановлению российской коммунистической партии для особой организации), так и силы иной идейкой ориентации -- Христианско-патриотический союз, Отечество и т. п. В отличие от Демократической России, этот блок потерпел на выборах сокрушительную неудачу, сумев провести в парламент всего несколько депутатов (крайние "западники" из ДС и радикальное крыло русских фундаменталистов из "Памяти" выборы бойкотировали).

КПСС на российских выборах фактически не выступала как единая сила, поскольку многие формально состоявшие в ней люди бескомпромиссно боролись друг с другом в составе "демократов" и "патриотов", осуждая официальный курс за бессильный центризм. Парламентский блок "Коммунисты России", насчитывающий около 450 депутатов, фактически сложился только по ходу первой сессии российского парламента во время неудавшейся попытки не допустить избрания Ельцина (первоначально ему противостояла кандидатура ставшего затем главой компартии РСФСР И. Полозкова). Большинство депутатов-центристов, решивших итог выборов и предопределивших состав нового российского правительства, стояли, как они выражались, "на хозяйственной платформе", т. е. являлись руководителями предприятий, недовольных ходом реформы экономики.

Процесс внутреннего размежевания КПСС в России по-настоящему набрал темп с января 1990 г., когда в Москве состоялась первая конференция Демократической платформы. В состав ее руководства вошел ряд лидеров

МДГ (Афанасьев, Ельцин, Гдлян, Иванов, Попов, Станкевич), но практическую работу по консолидации оппозиции в рядах КПСС взял на себя ряд активистов самодеятельного общественного движения Москвы, Ленинграда и ряда других городов, включая автора этой статьи. ДП удалось избрать на съезд российских коммунистов около 100 делегатов; после избрания Полозкова главой российской компартии и итогов XXVIII съезда КПСС (состав руководящих органов и сохранение в уставе принципа демократического централизма весьма плохо сочетается с программными декларациями о демократическом гуманном социализме) большинство сторонников ДП начали выход из КПСС. Одни из них (Ельцин, мэры Москвы и Ленинграда Попов и Собчак, их заместители Станкевич и Филиппов) заявили, что выполнение их обязанностей несовместимо с членством ни в какой политической партии; активисты ДП взяли курс на формирование новой политической партии общедемократической ориентации, хотя среди них немало и сторонников демократического социализма. По данным опросов общественного мнения на август 1990 г. по рейтингу популярности Демплатформа лидировала в России (35 %); наибольшим влиянием она обладала среди инженерно-технических работников и других категорий интеллигенции (преподавателей высшей и средней школы, научных работников), тем не менее численность Демплатформы на протяжении второй половины 1990 г. непрерывно падала: от нескольких сот тысяч перед съездами до 50 тысяч вышедших из КПСС активистов к сентябрю, примерно 20 тысяч членов провозглашенной в ноябре 1990 г. Республиканской партии.

Главная трудность, стоящая перед этой новой организацией, заключалась не только в том, что большинство выходцев из КПСС осталось беспартийными, и не только в конкуренции со стороны близкой (на первом этапе развития) по программным установкам и социальному составу Демократической партии, которую один из лидеров Демплатформы Травкин начал создавать в марте 1990 г. Обе . организации возникли на сходной социально-психологической волне -- массовом отталкивании интеллигенции от КПСС весной и летом 1990 г., а когда эта волна спала, вне зависимости от степени радикальности антикоммунизма, возникли острые структурные трудности, хотя и разного порядка, определяемого спецификой массового активиста. Первоначально в проекте создания Демпартии приняли участие ряд лидеров неформальных объединений либе

рально-демократической ориентации (московского "Мемориала"-- Пономарев, ленинградского НФ -- Салье), но после майского учредительного съезда, выразив недовольство вождистскими амбициями Травкина и засильем в аппарате организации бывших коммунистов (одним из них являлся бывший работник аппарата ЦК КПСС Хацинков), парадоксально сочетающимся с агрессивной антикоммунистической пропагандой новой партии, эти лидеры вышли из Демпартии и создали свою организацию -- Свободно-демократическую партию, наибольшим влиянием пользующуюся в Ленинграде и других районах северо-западной России. Травкину первым удалось создать действительно массовую организацию, имеющую первичные структуры практически в каждой области России. Либеральная интеллигенция столиц к ней не примкнула, попытки компенсировать это интенсивной работой лично Травкина по расширению влияния на рабочее движение (и прежде всего -- Конфедерацию труда) тоже заметных результатов не дали. Имея летом несколько сот тысяч сторонников, сохраняя в августе второй по популярности рейтинг (около 30 %), осенью и зимой Демпартия по численности сократилась на порядок. Произошел очередной раскол -- вместе с газетой "Демократическая Россия" из партии ушел Хацинков, она фактически оказалась в изоляции и в составе блока Демократическая Россия, и на Демократическом конгрессе в Харькове.

В условиях либерально-западнической гегемонии в массовом сознании интеллигенции "экологическая ниша" организаций, чрезвычайно близких Демпартии по идеологии радикально-антикоммунистической ориентации, оказалась крайне перегруженной. На вопрос про программу кто-то из их лидеров прямо сказал: "Как у всех. Многопартийность и частная собственность". Наиболее рано (еще в 1988 году) обозначили свою активность конституционные демократы, но в 1990 г. они распались на три разные группировки. Полемика между ними шла в основном по линии большего или меньшего учета национального фактора в своей деятельности (в недооценке последнего активно упрекал своих оппонентов НД РСФСР М. Астафьев). Блоки и альянсы между этими группировками были необычайно неустойчивы: демпартия Травкина летом 1990 г. вела переговоры о создании одного центристского блока с социал-демократами, партией конституционных демократов Золотарева и партией свободного труда; либеральные демократы Жириновского вошли в Российский демократи

ческий форум в составе союза демократических сил им. Сахарова во главе с Ворониным, Российского народного фронта (Скурлатов), христианско-демократического союза (Огородников), российской демократической партией (в свое время эта организация во главе с Убожко откололась от Демсоюза, на следующем съезде его исключили и во главе партии стал Семенов, в 1990 г. его сменил НД Моссовета Бутов).

Еще раз хотелось бы подчеркнуть, что программы всех этих "партий" практически идентичны, оба "блока" -- за частную собственность и свободное предпринимательство как ведущий экономический уклад, но второй в большей степени окрашен в национально-российские цвета (хотя тщательно отмежевывается от "Памяти" и иных чисто русских национал-радикалов, предпочитая лозунг сохранения многонациональной великой державы). Либерально-западнический лагерь в лице одного из лидеров Демократической России Мурашова прямо объявил своих конкурентов-центристов марионеточными партиями, созданными КГБ и КПСС, те не остались в долгу у "лжедемократических авантюристов". Многие ходы центристских лидеров действительно не укладываются ни в какую здравую логику; когда летом из-под пера Скурлатова вышел "вполне в духе ДС" документ "Программа действий-90", предполагавший ликвидацию "партократического режима" кампанией гражданского неповиновения, официозная пресса приписала ее Демроссии (благо, Травкин неоднократно выступал с аналогичными призывами к забастовкам); осенью "центристы" стали выступать за кабинет общенационального единства, а после встреч с руководителем КГБ Крючковым и председателем ВС СССР Лукьяновым додумались (почти одновременно с И. Полозковым и задолго до всяких событий в Прибалтике) до создания Комитета национального спасения...

Весьма пестрым является в России и спектр религиозно ориентированных партий и организаций. Наиболее влиятельной из них является российское христианское демократическое движение (РХДД), которое возглавляется сопредседателями -- НД РСФСР Аксючицем, Полосиным и Якуниным (последний при Брежневе провел ряд лет в заключении за участие в правозащитной деятельности). Движение взяло курс на создание партии, объединяющей не только верующих, но и внеконфессиональных сторонников христианской морали. При определенной экуменической ориентации РХДД в целом стоит на жестко ан

тикоммунистических и русско-православных позициях. Имеются еще две небольшие группировки, поддерживающие связи с зарубежными христианскими партиями (вышедший из ДС ХДС Огородникова, в прошлом политзаключенного, и отколовшаяся от него христианско-демок-ратическая партия, представленная в Моссовете несколькими депутатами). Существует также ряд православных групп фундаменталистской ориентации, наиболее заметной из которых является христианско-патриотический союз во главе с Осиповым, тоже бывшим политзаключенным, входившим в патриотический блок, но не прошедший в российский парламент подобно большинству его кандидатов. На базе нескольких групп, отколовшихся от "Памяти", возникло народно-православное движение.

Действует еще ряд не столь открыто религиозных групп российской патриотической ориентации, именующих себя партиями: возникшая еще в 1989 г. на базе российского общества справедливости национально-демократическая партия России, присоединившиеся к ней в 1990 г. партия национального возрождения России (бывшее общество "Патриот" во главе с Романенко), русская народная партия. Только в Москве существует не менее 10 различных направлений "Памяти", обычно именующих себя не партиями, а обществом или фронтом. Информация об этих группах радикального толка по понятным причинам является скудной и противоречивой, и рядовому гражданину не позавидуешь, когда он попробует понять разницу между республиканской партией (возникшей на базе Дем-платформы, одним из сопредседателей которой является В.Лысенко) и республиканской народной партией во главе с М.Лысенко (близко к "Памяти")...

Силам, в мировой политологии традиционно относимым к левым, пока не удалось создать влиятельных организаций -- сказывается длительная монополизация и колоссальная дискредитация идеи социализма и коммунизма в результате деятельности КПСС. Самой крупной из новых партий подобной ориентации формально может считаться социал-демократическая партия России, сопредседатели Румянцев, Кудюкин и Тутов (учредительный съезд прошел в мае 1990 г., к концу лета она насчитывала около 6 тысяч человек и имела отделения в 72 городах), но реально она проповедовала общелиберальную концепцию приватизации и свободного рынка, считая, что социальной защитой трудящихся успешно можно заняться только после завершения этих процессов. От демократического со

циализма большинство этой организации официально отказалось, подчеркивая, что речь у ник идет о социальной, а не социалистической демократии. Имеется небольшое марксистское по ориентации меньшинство, сотрудничающее с формирующимся рабочим движением, но в целом СДПР ориентирует рабочих на независимость от партий и борьбу за экономические интересы, обещая политическую парламентскую помощь. Лидеры СДПР сыграли важную роль в подготовке проекта новой Конституции России, но осенью и зимой численность организации, как и большинства других, сократилась. В настоящее время довольно далеко зашел процесс объединения социал-демократического крыла республиканцев с СДПР (причем некоторые социал-демократы не против избавиться при этом от . либеральных демократов в собственных рядах).

В противовес этой либеральной ориентации социалистическая партия, существуя только на уровне оргкомитета, активно поддержала еще в июле 1989 г. забастовки шахтеров Кузбасса, Караганды и Воркуты, ориентируясь на самоуправленческую концепцию социализма и создание массового движения по типу "Солидарности". Один из лидеров организации Кагарлицкий был арестован в 1982-- 1983 г. К соцпартии примкнул ряд социалистически ориентированных активистов, в 1990 г. вышедших из КПСС и ВЛКСМ, но поскольку ставка на подъем массового рабочего движения по мере обострения кризиса в 1990 г. не оправдалась, к учредительному съезду в июне 1990 г. СП насчитывала несколько сот членов и была представлена в органах городского самоуправления Москвы, Ленинграда и Иркутска, союзах трудящихся Кузбасса и Караганды. Рейтинг СДПР на август -- 16 %, СП -- 13 %, но вряд ли опрошенные их четко отличают...

Близкие концепции, стержнем которых является совладение собственностью трудовых коллективов и социальная защита трудящихся в процессе перехода от тоталитаризма к рыночной экономике и политической демократии, развивает конфедерация анархо-синдикалистов, аналогичная СП по численности и имеющая определенное влияние в КТ. Расхождения начинаются в связи с лозунгом КАС "Власть Советам, а не партиям" (СП, помимо непосредственной демократии, считает на обозримую перспективу неизбежным существование представительной демократии в форме парламентского государства, государственного и самоуправляющегося сектора -- помимо самоуправляющегося и частного. С 1987 г. группы, создавшие СП и КАС,

вели упорную борьбу за гегемонию в левом движении Москвы и России, периодически заключая союзы друг с другом и иными небольшими левыми организациями. Помимо СП, которая в последние месяцы активно работает с представителями новых социальных слоев, вступивших на путь самоорганизации (союзом СТК, союзом гражданских предприятий и т. п.), имеется еще ряд социалистических групп (Соцпартия России, по программе очень близкая тем либералам, которые выступают за безвозмездную передачу собственности трудящимся, но с патриотическим уклоном, товарищество социалистов-народников, союз христианских социалистов и т. п., помимо КАС --ряд групп анархистов и анархо-коммунистов. Сторонники самоуправленческой концепции социализма есть и в рядах КПСС. Лидеры Марксистской платформы Бузгалин и Калганов избраны членами ЦК КПСС и КП РСФСР. Осенью 1990 г. возник при участии всех этих сил и марксистского крыла социал-демократов блок "Народное самоуправление", а в Моссовете -- фракция Московские левые (6 социалистов и 4 независимых).

Имеется и ряд организаций ортодоксально-коммунистической, марксистско-ленинской ориентации. В апреле 1990 г. провела свой учредительный съезд марксистская рабочая партия диктатуры пролетариата, считающая существующий в СССР строй государственным капитализмом, ныне превращающимся в еще более отсталый частнохозяйственный капитализм (вышеперечисленные организации при всех издержках перестройки считают процесс разрушения тоталитаризма исторически неизбежным и прогрессивным, считая, что без радикальной демократизации отношений власти и собственности никакая борьба за социализм в СССР невозможна, а капиталистическое направление развития -- вероятно, но не неизбежно). Сходные с МРПДП взгляды (осенью 1990 г. эта организация раскололась на сторонников диктатуры пролетариата и МРП) развивают некоторые группировки в КПСС -- прежде всего сторонники инициативного съезда РКП, а также близкое к ним крыло марксистской платформы), но, в отличие от них, они за сохранение обновленной ими компартии у власти в СССР. Все эти организации выступают за нетоварную концепцию социализма и советскую концепцию демократии в противовес парламентскому "крити-низму". Важным компонентом левого спектра является партия "зеленых", экосоциалистическое крыло которой, тесно сотрудничающее с КАС и СП, ведет борьбу с груп

пами, близкими к национально-религиозным фундаменталистам, и старается политизировать группы и союзы, ориентированные на чисто коммунальные и региональные проблемы (лидер экосоциалистов -- Дамье).

Подводя определенные итоги развитию событий в 1990 г., можно сделать предварительные выводы о причинах, по которым, несмотря на настоящий "бум многопартийности", не возникло в России ни одной действительно влиятельной политической организации. Во второй половине года стало отчетливо ясно, что пришедшие к власти на волне оппозиции к КПСС силы в Москве, Ленинграде, еще примерно 30 городах и российском парламенте оказались практически бессильны, а грозные речи против "Центра" сплошь и рядом прикрывают фактическое пособничество в проведении крайне непопулярных в массовом сознании мер (согласие без всякого серьезного сопротивления с грабительским обменом купюр, повышением цен, бюджетом, вновь перераспределенным в пользу военно-промышленного комплекса -- на сей раз под лозунгом "конверсия" привело в шок многих заднескамеечников Демроссии и даже часть актива). Ряд ведущих либеральных теоретиков и публицистов, ранее пропагандировавших "сильную руку", сменили лозунг на не менее классический: "Не надо было браться за оружие", то бишь пользоваться властью, не имея возможности ею распорядиться. Если отвлечься от явной неадекватности самонаименования "демократическое движение" (народным оно никогда не было, хотя недовольством воспользоваться сумело в попытке реализовать общелиберальные ценности) с рядом элементов анализа относительно аморфности нашего общества, отсутствия независимых от перераспределительного механизма экономических структур и социальных слоев, на которые новая власть могла бы опереться, можно согласиться, причем упреки могут быть равно адресованы правительству и оппозиции, Горбачеву и Ельцину. Причем в условиях прогрессирующего паралича власти понять, где правительство, а где оппозиция, если рассматривать только формально-декоративный политический слой (КПСС -- оппозиционные "партии", правительства и "парламенты", Советы и исполкомы) становится вообще невозможно...

Ситуация, однако, становится значительно понятнее, если ее "обернуть" и поставить вопрос так: а что эта новая "полувласть", вне зависимости от персоналий, фактически и конкретно сделала, чтобы помочь структурированию своей социальной базы, пусть потенциальной? При бли

жайшем рассмотрении выясняется, что кроме очередной "пропаганды декретами" -- ничего существенного, причем практически реализовывать их должен все тот же "аппарат", перед которым склонились и правительственные, и оппозиционные "реформаторы". Ни на нового бизнесмена, ни на старого предпринимателя-директора, ни на часть ВПК, заинтересованную в конверсии и выходе на мировой рынок никто из государственных деятелей опереться то ли не смог, то ли не захотел (о рабочем движении в этом контексте и подавно говорить не приходится; оно оказалось слишком слабым даже для того, чтобы кто-то смог эффективно им манипулировать).

В лучшем случае, целый ряд начавших в 1990 г. самоорганизацию социальных сил пришел к выводу, что "спасение утопающих -- дело рук самих утопающих", что все "эти" -- не наши, и стал усиленно дистанцироваться и от "коммунистов", и от "демократов", и от "патриотов", используя их в случае нужды чисто инструментально, в худшем -- впал в отчаяние (способное при достижении критической точки прорваться неуправляемым взрывом "ох-лы", как любят выражаться идеологи ДС). Оппозиция, ставшая большинством не столько на собственной силе, сколько на слабости и растерянности "реформаторов сверху", осенью и зимой с ужасом обнаружила, что противник оправился от шока и все еще сильнее, а давить на него нечем, ибо за спиной ничего организованного не оказалось. Правда, у "власти" ситуация оказалась зеркально отобразимой, ибо формально располагая ресурсами страны, печатным станком и вооруженными силами, фактически она оказалась настолько идейно-политически дезориентированной и с такой аморфной социальной базой, что слабостью оппонентов воспользоваться не в состоянии -- нет ни малейшей ясности, что же делать...

Большинство "партий" по-прежнему приходится оценивать как идейный и социально-психологический феномен, а в наиболее выгодной в этом смысле ситуации оказались те из них, кто изначально не собирался играть (полностью или частично) в псевдо-парламентские кошки-мышки с властями вчерашними и нынешними во имя своей доли от властно-распределительного механизма, а сделавшие ставку на массовые действия с целью его ликвидации как такового.

* * *

Чуть больше четырех лет отделяют два очередных съезда КПСС. Не только в масштабах истории, но и в пределах одной человеческой жизни величина небольшая. Но как много значит в жизни страны этот период. И какой бы новый поворот не уготовила судьба нашему многострадальному Отечеству, этот отрезок времени в его истории много лет будет объектом пристального изучения. Действительно, ведь в этот период советское общество совершило стремительный рывок от авторитарно-бюрократического режима к демократии. Тоталитарная система пошатнулась, по ее устоям были нанесены сильнейшие удары. Но они еще полностью не разрушены. Как нет пока и зрелых институтов демократии, ее инфраструктуры. Иначе и быть не могло, если оценивать трезво стартовые условия: традиции, мифологизированное сознание, менталитет, почти полную монополию государственной собственности. Для полноценной демократии в СССР не было и не могло быть в достатке необходимых "строительных материалов". Ее утверждение к тому же требует достаточно длительного времени.

Тем поразительнее те значительные перемены, которые произошли в советском обществе так быстро. Россия -- страна казенная, грустно заметил в свое время А. П. Чехов. Но после Октября 1917 г. опухоль казенщины невероятно разрослась, ее метастазы проникли во все поры, во все клеточки общественного организма. Опухоль срослась с обществом, лишила его гражданской жизни, унифицировала все: от ширины брючины до диапазона мысли. И вот через этот, казалось бы, несокрушимый монолит казенщины пробиваются и идут в бурный рост животворные идеи и много лет невиданные здесь явления. Миллионы людей поднялись с колен, расправили плечи, осознали ни с чем не соизмеримое значение свободы. Монолит дал сильные трещины. Но это, конечно, не всем по душе. Казенщину поддерживают и те, которых Е. Евтушенко метко назвал "рыцарями инерции", и те, кто живет с оглядкой, по принципу, хорошо выраженному в популярных в первые годы перестройки строчках: "Товарищ, верь, пройдет она, так называемая гласность, и вот тогда госбезопасность припомнит наши имена".

Несмотря на отчаянное сопротивление одних и пассивность других, на объективные трудности, демократия в СССР утверждается, расширяется ее социальная база. От

ношение к демократическим преобразованиям было и остается предметом острейшей идейной борьбы внутри КПСС. Как единственная многие годы партия в стране, к тому же правящая, КПСС естественным образом впитывала в себя людей с разными идейными ориентациями и жизненными установками. Немало в нее пришло тех, кто преследовал сугубо личные, корыстные интересы. Но в основном партия пополнялась социально активными людьми, хорошо понимавшими, что реализовать эту активность, свою гражданскую позицию вне партии было бы весьма затруднительно. Монолитным единством КПСС никогда не отличалась. Утверждения такого рода -- очередной миф, быстро развеявшийся в ходе перестройки. В партии, как оказалось, был представлен весь классический политический спектр, от анархистов до монархистов.

Оценить дистанцию, преодоленную за четыре года и обществом, и партией прежде всего можно, сопоставив, в частности, новую редакцию Программы КПСС, принятую ее XXVII съездом, и Программное заявление XXVIII съезда партии. В партии, особенно в ее аппаратной части, XXVII съезд ожидался с большими надеждами. Предстояло решениями съезда не только подкрепить и развить курс, взятый апрельским Пленумом, но и освятить, узаконить миф о КПСС как инициаторе перестройки. Мифотворчество -- не проявление причуд власти и пропаганды, оно всегда выполняло вполне определенные служебные функции. Основная среди них, безусловно, идеологическая: обработка сознания людей, внедрение в него и упрочение определенных стереотипов. А в конкретном случае с "инициаторами" решалась немаловажная и традиционная для КПСС задача распределения ответственности, а точнее воспроизводства режима безответственности. Если 19 миллионов членов КПСС выступили с инициативой перестройки, то все они вместе и каждый в отдельности несут ответственность за ее результаты. Так было всегда. Власть, право решать принадлежала узкой коллегии лиц, а ответственность за эти решения несли все, то есть никто конкретно. Так было и в годы перестройки. Никто персонально не отвечал за ошибки и провалы, ибо решения принимались будто бы по воле партии и народа.

XXVII съезд ожидался как событие поистине историческое. Ведь ему предстояло обсудить и принять новую редакцию Программы КПСС. Иными словами, не только определить задачи партии и страны на ближайшее пятилетие, но и наметить более отдаленные цели. "Речь идет о

том, -- говорил М. С. Горбачев в докладе на съезде, -- каким вступит Советский Союз, каким станут облик и позиции социализма на международной арене, каков завтрашний день человечества". Предстояло, таким образом, подумать не только о собственной судьбе, но и о братьях по классовой борьбе, попутно позаботиться о людях всей планеты. И, конечно, важно было найти достойный выход из того пикантного положения, в котором оказалась КПСС в связи с полным провалом ее Программы, принятой на XXII съезде. И дело не только в том, что к 1970 г. Советский Союз не превзошел по производству продукции на душу населения США, а к 1980 г. -- не было обеспечено изобилие материальных и культурных благ для всего населения, как обещала КПСС. Не сбылся ни один прогноз принципиального характера из III Программы относительно капитализма и развития человечества в целом, которое почему-то не воспользовалось указаниями и методическими рекомендациями КПСС.

И была в "хрущевской" Программе пренеприятная заноза, особенно в контексте проводившегося после апреля 1985 г. политического курса. В обанкротившейся Программе утверждалось: "Человечество вступает в период научно-технического переворота, связанного с овладением ядерной энергией, освоением космоса, с развитием химии, автоматизации производства и крупнейшими достижениями науки и техники. Но производственные отношения капитализма слишком узки для научно-технической революции. Осуществить эту революцию и использовать ее плоды в интересах общества может только социализм". Посылка была, безусловно, верна, а вот выводы из нее жизнь опровергла полностью. С начала 80-х годов готовился Пленум ЦК КПСС, призванный найти, наконец, решения, способные стимулировать научно-технический прогресс в СССР. Он так и не состоялся -- ни Пленум, ни искомый прогресс. Но в 1986 г. реализация идей "ускорения" и "обновления" социализма жестко связывалась именно с плодами НТР. И мощный толчок движению в объятия науки призван был дать XXVII съезд.

По существу, КПСС с 70 года, когда обнаружилась явная ущербность и нереалистичность II Программы, жила и действовала без основополагающего руководящего документа. Теоретические суррогаты в форме концепции развитого социализма себя исчерпали. Партия остро нуждалась в научно обоснованной перспективе. Без Программы ведь и партии нет. Найти выход из затянувшегося безмер

но программного кризиса и должен был XXVII съезд. При этом решили, спасая честь III Программы и партии, пойти лишь на новую ее редакцию, воспроизведя в документе все выдержавшие испытание временем основополагающие теоретические и политические установки. Недальновидный шаг. На XXVIII съезде пришлось не только принимать Программное заявление, резко рвущее со многими из этих установок, но и заявить о необходимости подготовки новой программы.

А в 1986 г. новая редакция Программы была дружно одобрена съездом. В чем же ее суть? Документ заметно изменился внешне. Он стал лаконичнее, строже, уточнилась его структура, была убрана практически вся конкретика: минимум цифр и максимум общих деклараций. А в содержательном плане документ почти не предлагал новых, вдохновляющих идей. И в новой редакции Программа исходила из оценки всей истории СССР как процесса неуклонного восхождения к вершинам социального прогресса, а также из того, бесспорного для КПСС факта, что общий кризис капитализма углубляется и "неотвратимо сужается сфера его господства, становится все более очевидной его историческая обреченность". Империализм США клеймился как цитадель международной реакции.

Новая редакция приписывала советскому обществу те вожделенные качества социализма, которые стали уже будто бы реальностью. В их числе, к примеру, и такое: " -- сложился основанный на социальной справедливости, коллективизме и товарищеской взаимопомощи социалистический образ жизни, дающий человеку труда уверенность в будущем, духовно и нравственно возвышающий его как творца новых общественных отношений, собственной судьбы". Рядовой советский человек, член КПСС в том числе, весьма смутно представлял себе, как он участвует в созидании новых общественных отношений и в чем, собственно говоря, их новизна. Разве что идеологическим послушанием. Человек, строго соблюдавший установленные системой "правила игры", действительно был уверен в своем достаточно скромном будущем. "Разумное" потребление, низкий уровень доходов "человека труда" входили в правила распределительной системы.

Как выяснилось вскоре, не все установившиеся в обществе порядки находились в ладах с требованиями справедливости. Именно, начиная с 1986 г., постепенно в фокусе общественного внимания оказывается проблема привилегий. Строго говоря, те или иные привилегии получали

практически все социальные слои и группы. Но все они, как правило, были связаны с трудом, его условиями и никогда не достигали того объема "услуг", которыми пользовались люди, оказавшиеся на вершине управленческой пирамиды. Партийно-государственная бюрократия пользовалась сетью специальных магазинов, поликлиник, больниц, ателье, распределителей, санаториев, государственных дач. Льготные тарифы на различные услуги, доплаты, дотации на питание в столовых. Все это дозировалось в соответствии с должностным статусом. По мере того, как эта "практика" становилась достоянием гласности, в обществе нарастало возмущение. Миллионы людей чувствовали себя одураченными и все большее число их требовало: "долой привилегии аппарата". Пожалуй, по отношению ни к одной другой проблеме планка единства, согласия в обществе не поднималась так высоко за все годы перестройки.

Довольно быстро обнаружилась несостоятельность и других мифов о замечательных завоеваниях социализма и его неоспоримых социально-экономических, политических, идейных и моральных преимуществах. И в спор с декларациями новой редакции Программы вступили реалии жизни, как только чуть-чуть ослабла идеологическая дисциплина и появилась возможность вещи и явления называть своими именами. Авторы новой редакции, а вслед за ними и съезд довольно ловко ушли от ответов не неприятные вопросы, связанные с доктринальными требованиями к социализму. Предполагалось, что уже на этой фазе, при социализме, объединившиеся производители не будут больше обмениваться товарами и не будут производить стоимости. Проблема отмирания товарного производства (как и задача догнать и перегнать США) просто замалчивается. Важнейший признак социалистического общества, его бесклассовый, социально однородный характер. А в этих условиях за ненужностью отмирает государство, его репрессивные институты. Для того, чтобы снять грех нерешенности этих проблем с реального социализма, прибегают к смелой теоретической "новации". В новой редакции утверждается, что сам коммунизм будет иметь будто бы две фазы: низшую и высшую. Таким образом, в условиях "низшего" коммунизма могут успешно существовать классы, товарное производство, государство, общественное разделение труда, а в купе с ними и многочисленные "родимые пятна" капитализма. А перспектива реализации полного коммунизма относилась куда-то в глубь следующего тысячелетия.

Международные, внешнеполитические сюжеты в новой редакции также выстраивались на традиционной основе. Современный мир рассматривался как почти не изменяющаяся, застывшая трехмерная метаструктура: капитализм, социализм, развивающиеся страны. Единственным источником его развития выступала лишь непримиримая конфронтация (вместо борьбы речь шла о соревновании) двух общественных систем. Вместе с тем, ставилась и весьма социально привлекательная задача: добиться к 2000 году ликвидации ядерного оружия. А поскольку решить ее в одиночку СССР не мог, то эта программная установка легла в основу динамичной и прагматичной внешней политики М. С. Горбачева, быстро принесшей ощутимые результаты.

Во всем остальном новая редакция Программы КПСС строго была выдержана в духе социалистического менталитета. Самообман. Неадекватное видение действительности. Переоценка административно-командных методов. Абсолютная уверенность, что с помощью нового набора слов и лозунгов, лучшей организацией дела можно привести в действие мощные резервы человеческого фактора и совершить стремительный рывок к качественно новому состоянию общества. Словом, как в одной из миниатюр А. Райкина: "Думать надо, соображать! Тогда будет один большой порядок и один маленький перекур". С высоты прошедших лет можно критиковать и новую редакцию Программы, и итоги XXVII съезда в целом по многим параметрам. Но нельзя забывать, что тогда социалистический менталитет господствовал в обществе. Именно на нем базировалась обновленческая эйфория первых лет перестройки, которая, кажется, охватила тогда большинство людей, в том числе и критически мысливших интеллигентов. Уже в 1988 г. в издательстве "Прогресс" вышла книга (сборник статей) "Иного не дано", быстро получившая известность. В ней освещался широкий круг проблем, ставились и решались они остро, нетрадиционно. Среди авторов ведущие радикальные интеллектуалы. Так вот в основе своей эта книга охранительна по отношению к социализму и КПСС. Ее основной пафос -- очищение социализма от деформаций и искажений.

И тем не менее ее появление в определенных кругах КПСС вызвало эффект разорвавшейся бомбы. Только два года спустя в условиях острой дискуссии и жесткого противостояния консервативных и демократических сил на XXVIII съезде КПСС многие идеи, положения, выводы

этой книги войдут в Программное заявление съезда. Уже само название этого документа "К гуманному, демократическому социализму" фактически означало, что общество, сложившееся в СССР, имеет мало общего с гуманизмом и демократией. Заявление фиксировало кризисное состояние советского общества и глубинные истоки его связывало с деформациями идей социализма в прошлом. Съезд наметил программу действий КПСС, включавшей как меры экстренного порядка, так и стратегические установки. Они включали, среди прочего, необходимость формирования и развития многообразных и равноправных форм собственности, в том числе и "трудовой частной собственности". Допускались свобода предпринимательства и индивидуальное хозяйство на земле. Предполагалось отделить функции государственного управления от непосредственной хозяйственной деятельности, осуществить демонополизацию производства, банковского и страхового дела. И многое другое.

Утверждалось, в частности, что "КПСС решительно отказывается от политического и идеологического монополизма... Динамика перемен диктует ускорение преобразования КПСС в подлинно политическую партию..." В отредактированной Программе роль партии трактовалась принципиально иначе: "В новых исторических условиях, когда перед страной встали ответственные задачи во внутреннем развитии и на международной арене, в жизни советского общества закономерно возрастает руководящая роль партии, предъявляются более высокие требования к уровню ее политической, организаторской и идеологической деятельности". Между этими двумя документами -- эпоха. Но лишь для КПСС как системы. И пока делегаты XXVIII съезда (и то далеко не все) прорывались через напластования социалистической ментальности к осознанию идей, звучавших и не услышанных, не востребованных два года тому назад, они не заметили, что авторы этих идей и их единомышленники, в лице сильно выросшего слоя радикально настроенной интеллигенции и некоторых групп рабочих, ушли уже далеко вперед. Этот, постоянно углублявшийся разрыв между аппаратной частью КПСС и обществом, постоянное запаздывание и неточная реакция политического руководства страны на процессы и явления, происходившие в обществе, своими корнями уходят в прошлое, тесно связаны с ментальностью. Но ощущаться это стало сколько-нибудь рельефно именно после XXVII съезда и, прежде всего, в связи с огромной тра

гедией для советских народов -- аварией на Чернобыльской АЭС.

XXVII съезд КПСС проходил в основном по хорошо апробированному сценарию. Правда, меньше было помпезности, больше критики и откровенности. Тональность разговора была задана докладом Генерального секретаря. Основной итоговый вывод съезда, закрепленный в новой редакции Программы, звучал так: "Это программа планомерного и всестороннего совершенствования социализма, дальнейшего продвижения советского общества к коммунизму на основе ускорения социально-экономического развития страны". Идеи ускорения развития и обновления социализма выступали как методологическая основа и такого документа съезда, как "Основные направления экономического и социального развития СССР на 1986--1990 годы и на период до 2000 года" и, естественно, 12-го пятилетнего плана. По мере того, как обнаруживалась недейственность этой методологии, непродуктивность принятых съездом решений и нарастание экономических трудностей, стали обнажаться разные подходы к решению назревших проблем, к поиску путей выхода из кризиса и в обществе, и в партии.

Надо отметить, что на начальных этапах перестройки эти различия не приобрели еще характер противостояния, острой конфронтации и развивались они в рамках господствующего менталитета. Однако истоки будущей оппозиции курсу М. С. Горбачева и верхам КПСС стоит искать в неудовлетворенности, хотя и ярко не выраженной, итогами съезда. Причем неудовлетворенности с разными векторами интересов. Политическое руководство страны достаточно быстро, через несколько месяцев, почувствовало, что мобилизующий потенциал съезда не срабатывает, не приносит нужного эффекта. Ускорение не получалось. Мучительные поиски выходов из ситуации, а велись они, естественно, в границах курса на обновление социализма, подвели к решению сочетать традиционные методы, прежде всего оживить кадровую политику и ввести в действие нечто новое -- элементы реальной демократии, и с их помощью, наконец, "активизировать человеческий фактор". Ощущалась необходимость новых решений, конструктивных действий.

26 апреля 1986 г. в 1 час 23 минуты произошла авария на Чернобыльской атомной электростанции. Большая беда пришла к народам СССР. Ее масштабы и истинные последствия еще не осознаны в полном объеме и пять

лет спустя. Но тогда советских людей неприятно поразила, оскорбила позиция руководства Союза. Информация об аварии в СССР была обнародована с большим опозданием. В результате в Киеве, во многих городах и поселках, попавших в зону поражения, проходили первомайские демонстрации. Не принималось никаких срочных мер защиты от радиации. Истинные размеры трагедии замалчивались ряд лет, а в мае 1986 г. опасность искусственно преуменьшалась. Но когда полуправда все же стала известна, наши народы ожидал новый удар. Великая страна в критической ситуации демонстрировала растерянность и беспомощность. Многие годы твердили о мощи гражданской обороны в СССР, тратили на нее огромные деньги. И колосс этот вдруг рухнул, в течение нескольких дней обнаружив свою несостоятельность. Ученые, специалисты, военнослужащие, рабочие, собравшиеся в Чернобыль из разных уголков Отечества, проявили героизм и мужество, большую профессиональную зрелость, обуздали в конце-концов вышедший из-под контроля реактор. Но все это ценой колоссальных усилий, ценой здоровья и даже жизни и вопреки системе, вопреки порядкам, которые она культивировала. Это наблюдалось еще не раз за годы перестройки. В том числе и прежде всего во время тяжелого землетрясения в Армении в декабре 1988 г. Все эти стихийные и рукотворные катастрофы высвечивали как закономерность противостояние самоотверженности, профессиональной чести, жертвенности и разгильдяйства, неумелости, преступного равнодушия. Чернобыльская катастрофа нанесла сильные удары по некоторым столпам социалистического менталитета. Трагично обнажила, что мы оказывается и не самые передовые, и не самые сильные. А насчет нашей неумелости, кажется, уже и до этого потрясения особых сомнений не было.

В 1986 г. с высоких партийных трибун все чаще стали говорить о силах, тормозящих ускорение и процессы обновления. При этом имелись в виду консервативные силы внутри действующих структур политического руководства и хозяйственного управления. Назревала перетряска кадров. Строго говоря, кадровые перемены начались еще в 1985 г. Сейчас же требовалось придать этим процессам должный масштаб. С другой стороны, именно в 86 г. зародились ростки новых политических сил и зародились парадоксальным образом. Многие интеллектуалы -- публицисты, обществоведы, деятели литературы и искусств --остро неудовлетворенные серостью, теоретической импотент

ностью, уходом от злободневных проблем жизни в новой редакции Программы КПСС, обратились к переосмыслению многих явлений советской истории и действительности. Занялись этим в надежде помочь М. С. Горбачеву и перестройке новым знанием, более объемным видением и честными оценками того общества, которое называлось реальным социализмом в СССР. Результаты этой работы со временем все в большей мере становились достоянием читающей и думающей общественности.

Январский поворот. Действительно, январский (1987 г.) Пленум ЦК КПСС --явление во многих отношениях поворотное. Именно он дал мощный импульс реальной демократизации советского общества, инициировал многие процессы, в том числе усилил внимание к творческому осмыслению состояния страны и его причин. Он вывел на новые орбиты гласность. М. С. Горбачев тонко и своевременно почувствовал, что надежды на перемены к лучшему, связанные с решениями XXVII съезда КПСС, не сбываются. Его стратегия на ускорение не просто оказалась под вопросом. Надо было либо признавать ошибочность этого курса, либо, сохраняя внешнюю оболочку, наполнить его принципиально новым содержанием. И Генеральный секретарь ЦК КПСС, его окружение решаются на, безусловно, смелый шаг. Якобы отталкиваясь от установок съезда партии, ведь после него не прошло еще и года, предложить партии существенно новую программу деятельности, радикально скорректировать маршруты движения общества. Пленум, вне сомнения, приободрил складывающиеся перестроечные силы, внушил уверенность, что перестройка -- это реальная политика, а не традиционные бессодержательные декларации. То, что происходит в СССР -- это серьезно, заговорили после Пленума и за рубежом.

В начале 1987 г. М. С. Горбачев полностью владел инициативой и пользовался широчайшей поддержкой в народе. На это же время приходится и короткий период резко возросшего доверия к КПСС. Анализ доклада Генерального секретаря на Пленуме, в сопоставлении с его более поздними выступлениями, показывает, что он поднялся до максимально возможного уровня новаторства в рамках социалистического менталитета. В последующем М. С. Горбачев выдвигал и более смелые, неожиданные для руководителя КПСС идеи: о многопартийности, об отмене статьи 6 Основного Закона СССР, о плюрализме форм собственности и многое другое, к сильному неудовольствию многих его товарищей по партии. Но это уже не было собственным

его выбором, инициативой, в точном смысле слова, а происходило вынужденно, под давлением обстоятельств, общественного мнения.

Январский доклад Генерального секретаря ЦК, наряду с обилием традиционных сюжетов, содержал значительные элементы новизны. И прежде всего относительно выявления истоков сложившегося в стране положения. Это было сделано несравненно глубже, чем раньше. Неожиданно прозвучали критические замечания по поводу утвердившихся теоретических представлений о социализме. По мнению докладчика, они законсервировались на уровне 30--40-х годов, что привело к абсолютизации сложившихся на практике форм организации общества. Такой подход резко контрастировал с обычными упреками в адрес общественных наук и призывами к ним углублять исследования, преодолевать отрыв от практики. Доклад звал преодолеть предубеждения относительно роли товарно-денежных отношений и действия закона стоимости, их прямое противопоставление социализму как чего-то чужеродного. Отмечалось, что произошло ослабление контроля за тем, кто и как распоряжается социалистической собственностью, в результате чего она оказалась лишенной реального хозяина. Критиковалось неправильное отношение к кооперативной собственности. Несмотря на вполне объяснимую ограниченность этого анализа, целый ряд выводов из него, вне сомнения, приближал к пониманию истинных причин болезненного состояния общества.

Впервые предпринималась попытка дать целостное представление о перестройке, как о повороте и мерах революционного характера. К обсуждению предлагалась широкая программа этих самых мер. В центре их -- радикальная демократизация практически всех секторов общественной жизни. "Речь, разумеется, не идет, -- оговаривался докладчик, -- о какой-то ломке нашей политической системы". И тем не менее программа впечатляла своей конкретностью. В их числе: подготовка Закона о госпредприятии, развитие кооперации, выборность руководителей предприятий и их структурных подразделений, совершенствование советской избирательной системы, глубокие изменения в практике формирования выборных органов в партии и других общественных организациях. Все это так или иначе вошло в жизнь, реализовалось с разной мерой успешности. Впервые за годы перестройки в конкретную плоскость была переведена проблема соотно

шения выборных и исполнительных органов Советов народных депутатов, в КПСС, в других общественных организациях.

В контексте всей совокупности этих задач рассматривались различные аспекты обновления кадровой политики. Работа с кадрами -- сюжет для КПСС традиционный. Более того, как известно, она всегда рассматривалась в качестве основного рычага реализации партийной политики. Свято было правило, что новый поворот в политике требует притока свежих сил в кадровый корпус. За рамки таких подходов соответствующий раздел доклада М. С. Горбачева не вышел. Относительные признаки новизны можно обнаружить лишь в нескольких моментах. К примеру, альтернативные выборы тайным голосованием секретарей партийных комитетов. Лейтмотив этой части доклада -- настойчиво искать новые, продуктивные кадровые решения на всех уровнях и во всех сферах управления, хозяйствования и общественной жизни.

Январский Пленум продолжил линию на обновление Политбюро и секретариата ЦК. Из состава Политбюро был выведен Д. А. Кунаев. Кандидатом в члены Политбюро был избран А. Н Яковлев. Секретариат пополнился А. И. Лукьяновым, Н. Н. Слюньковым, от обязанностей секретаря ЦК был освобожден М. В. Зимянин. На этом Пленуме была высказана мысль о целесообразности проведения партконференции. Через пять месяцев июньский Пленум ЦК принял решение созвать XIX Всесоюзную конференцию КПСС 28 июня 1988 года в Москве.

В 1987 г. отмечалось 70-летие Великой Октябрьской социалистической революции. 2 ноября в Кремлевском Дворце съездов по случаю юбилея состоялось совместное торжественное заседание ЦК КПСС, Верховного Совета СССР и Верховного Совета РСФСР. С докладом "Октябрь и перестройка: революция продолжается" на нем выступил Генеральный секретарь ЦК КПСС. Вопреки собственному утверждению: "Честность -- аксиома исторического анализа", --докладчик и его соавторы встали на путь слабо замаскированной апологетики послеоктябрьской истории страны. Достаточно указать на два сюжета. Трактовка ситуации в 20--30-е годы после Ленина. Оказывается, вся вина за случившееся лежит на Л. Д. Троцком и представителях "новой оппозиции", которые встали на фракционный путь, навязывали партии дискуссию, рассчитывая на ее раскол. (Через 2,5 года эта терминология придет в нашу действительность в ходе дис

куссии накануне XXVIII съезда). В итоге "руководящее ядро партии, которое возглавлял И. В. Сталин, отстояло ленинизм в идейной борьбе, сформулировало стратегию и тактику на начальном этапе социалистического строительства..." Вина Сталина огромна, но относиться к нему следует диалектически": "видеть как неоспоримый вклад Сталина в борьбу за социализм, защиту его завоеваний, так и грубые политические ошибки, произвол,.. которые имели тяжелые последствия для жизни нашего общества". Не выдержало проверку временем и освещение событий 1939 г., в том числе и пакта Риббентропа --Молотова.

И доклад, и торжества в целом заметного общественного резонанса не получили. Видимо, в силу ряда причин. Подъем, вызванный январским Пленумом, к осени 1987 г. заметно спал. В немалой мере потому, что последовали новые и новые решения, в том числе пакет документов, принятых июньским Пленумом ЦК. А заметных изменений в жизни не наблюдалось. Многое отодвигалось "на потом", а многое проваливалось как в черную дыру. Объективно, потому что вновь и вновь пытались привести в действие субъективные факторы, в очередной раз коренным образом перестроить управление экономикой. И проблема собственности исчерпывалась, как всегда, лишь усилением контроля за теми, кто ею распоряжается.

Куда больший отклик в обществе вызвал традиционно засекреченный октябрьский (1987 г.) Пленум ЦК КПСС. Его стенограмма была опубликована лишь во втором номере журнала "Известия ЦК КПСС" за 1989 г. и то лишь в связи с конкретной политической ситуацией. А в принципе публикация прений на пленумах ЦК КПСС началась лишь в 1990 г. Таков шаг гласности у правящей партии. Природа секретности и ее корни у КПСС многозначны и уходят в глубины ее истории. Здесь и привычка к конспирации, восходящая к дооктябрьскому периоду. Так в шутку объясняли многие это свойство закрытости КПСС. Суть, видимо, в другом. Секретность -- органическая черта тоталитаризма. Гласность, тем более свобода слова и страх -- несовместимы. Страх --основная опора авторитарно-командной системы. А его поддержание требовало, среди прочего, и тотальной лжи.

Действовал и психологический фактор -- некий "ореол таинственности". Скажем, зачитали закрытое письмо коммунистам, и это -- знак отличия. Как держатель какой-то информации, чаще всего никчемной, он уже выделяется среди окружающих. Но главное в другом. Без сек

ретности невозможно было бы реализовать монополию власти КПСС. Допустим такую фантастику. Что было бы, если бы советские люди своевременно знали всю правду о сталинском ГУЛАГе и брежневском застое, об истинных мотивах горбачевских "маневров" в годы перестройки, истину об экономическом положении страны, о выполнении и "перевыполнении" пятилетних планов, о социальном "благополучии" советского человека, о жизни за рубежом? Совсем не случайно поэтому секретились и методы работы партийных комитетов. Но правда в усеченном, разумеется, виде пробивала себе дорогу в виде слухов. А дыма, как говорится, без огня не бывает. К слухам по привычке относились серьезно. В октябре 1987 г. ими наполнилась страна. Говорили о столкновении Б. Н. Ельцина с Пленумом ЦК, о жесткой критике им М. С. Горбачева и Е. К. Лигачева, об уходе в знак протеста против их политики в отставку с должности первого секретаря МГК КПСС и кандидата в члены Политбюро ЦК.

Феномен Б. Н. Ельцина. Типичный представитель секретарского корпуса КПСС. Инженерно-техническое образование, опыт производственной работы, ряд должностных ступеней в партийном аппарате. С 1981 г. -- член ЦК КПСС. Энергичный, настойчивый, работоспособный. Крепкий волевой характер. Учитывая все это, Политбюро и решило направить Б. Н. Ельцина на работу в качестве первого секретаря Московского горкома КПСС. Столичная парторганизация в силу своего статуса и численности всегда находилась в поле пристального внимания руководства ЦК. Она должна была находиться в надежных руках. Б. Н. Ельцин решительно взялся за дело. Раскручивался маховик формирования различных программ развития города. Делались попытки радикально и быстро изменить ситуацию на продовольственных прилавках столицы. Жизнь в Москве заметно оживилась. Следуя традициям собственной партии, новый первый секретарь МГК приступил к основательной перетряске руководящего состава города. Нередко делалось это неосмотрительно, штурмом, без должной проработки. Начальство волновалось, жаловалось, москвичи -- одобряли. Словом, Б. Н. Ельцин круто вел перестроечную работу, опираясь на методы, которыми владел, на приемы, типичные для партийных комитетов и большинства их руководителей. К тому же он реагировал на критику в адрес Московской парторганизации, прозвучавшую в докладе Генсека ЦК на XXVIII съезде КПСС.

И вдруг бунт на Пленуме и отставка. И то, и другое было крайне необычным, не в духе господствующих традиций и менталитета. Вызывало жгучий интерес. Это был Поступок. Внимание к нему резко усилилось после состоявшегося 11 ноября Пленума МГК КПСС, материалы которого были опубликованы в московской печати. Б. Н. Ельцина подвергли не просто резкому осуждению, а остракизму. Открывая заседание этого "товарищеского" суда, М. С. Горбачев, лаконично изложив суть дела, охарактеризовал выступление Ельцина (именно так, без инициалов) как политически незрелое, крайне запутанное, противоречивое и демагогическое. И, конечно же, как в старые времена, выдвинул самое "убийственное" обвинение: "Ельцин поставил личные амбиции выше интересов партии". Эта формула прочно укоренится в лексике М. С. Горбачева.

Страдает за правду. Такова была почти единодушная реакция общественного мнения. Стремясь устранить Б. Н. Ельцина из политической жизни, власть предержащие получили обратный результат. Поступок эволюционировал в линию. Эволюционировал и сам Б. Н. Ельцин: от типичного партаппаратчика до крупного политического деятеля демократической ориентации, от догматического марксизма и соцментальности до позиций здравого смысла, прагматизма и приверженности либерально-демократическим ценностям. Путь огромный, во многих отношениях поразительный и уникальный. Его основные вехи: выступление на XIX Всесоюзной партконференции и неуклюжее лигачевское: "Борис, ты не прав!"; блистательная победа на выборах в народные депутаты СССР и со-председательство в межрегиональной депутатской группе -- первой в истории Союза парламентской оппозиции; новая победа на выборах в народные депутаты РСФСР; избрание в трудной борьбе Председателем Верховного Совета РСФСР; реформаторская, хотя и не лишенная ошибок, деятельность на этом посту.

И постоянный рост поддержки и доверия со стороны демократически настроенных людей, неприятие и даже ненависть со стороны консерваторов. Несомненно одно, Б. Н. Ельцин востребован перестройкой как лидер, олицетворяющий реформаторские начала, как политический деятель, способный на Поступок, на конкретные действия. И именно с ним связаны надежды миллионов людей на подлинный суверенитет России, на ее экономическое и духовное возрождение. Это лаконично выразил

лозунг на массовом митинге в поддержку демократических преобразований в Москве 24 февраля 1991 г.: "Ельцин, Ельцин! Ты могуч, ты разгонишь стаи туч!"

В выступлении 21 октября 1987 г. на Пленуме ЦК, предельно лаконичном, Б. Н. Ельцин покритиковал работу секретариата ЦК и персонально Е. К. Лигачева и поставил ряд проблем: призвал не давать новых неосторожных обещаний в 2--3 года поправить дела в стране (как показало время, абсолютно верный призыв); подчеркнул волнообразный характер отношения людей к перестройке (и справедливо, это подтвердилось и позднее); предложил подумать об усилении коллегиальности в работе и о создании демократических механизмов, исключающих концентрацию власти у узкой группы лиц. Совет весьма своевременный. Что стояло за этим выступлением? Основательный анализ процессов, глубокое понимание ситуации, тонкая политическая интуиция? Видимо, все это вместе взятое. Очевидно лишь, что интуиция пока Б. Н. Ельцина не подводила. И, как говорится, в десятку попал Б. Н. Ельцин, заявив тогда о необходимости перестраивать работу партийных комитетов, партии в целом, начиная с секретариата ЦК.

Несмотря на многочисленные призывы к перестройке внутрипартийных отношений и всей деятельности партии, на практике изменения были формальными и минимальными. В ней по-прежнему господствовала власть меньшинства. Даже не выборных органов, а определенных групп в их составе. Сохранялась засекреченность работы партийных комитетов, особенно ЦК КПСС.

Так называемой "партийной массе", как и прежде, отводилась функция единодушного одобрения, либо осуждения, послушного голосования, безоговорочного выполнения принятых кем-то решений. Корректировка, весьма поверхностная, Устава на XXVII съезде ничем новым внутрипартийную жизнь не обогатила. С такими организационными основами, с таким типом внутрипартийных отношений КПСС не только вошла в перестройку, но и подошла к своему XXVIII съезду.

К этому времени что-то, естественно, изменилось. Изменилась прежде всего "атмосфера" вокруг КПСС. Во многом в результате все углубляющегося осознания обществом своей истории и роли в ней партии. А главное -- все решительнее стали заявлять о своих правах многие первичные организации, да и коммунисты.

Эти и другие явления, в том числе вызванные к жизни

новой редакцией ст. 6 Основного закона СССР, все же не затрагивали фундаментальных основ организационных отношений в КПСС.

Решить эти задачи предстояло XXVIII съезду. Но надо ли было что-то изменять, что-то решать? И как решать? Кажется, на первый вопрос ответ дала предсъездовская дискуссия: да, перемены необходимы. В этом сходились все. Выявилось и некое общее направление реформы партии -- утверждение в ней власти партийных масс. Но на этом согласие кончалось. Более того, нарастала поляризация в подходах, в трактовке формулы этой власти.

Определенная часть коммунистов, образовавших "Демократическую платформу в КПСС", требовала радикальной реконструкции всей совокупности организационных принципов. О чем шла речь? Прежде всего о безусловной отмене принципа демократического централизма и устранении из Устава норм, гарантировавших централизм в партии. Превращение выборных органов из руководящих в исполнительно-координационные. О разрушении монополизма территориально-производственного принципа строения партии. Приоритет --территориальным структурам. Предлагалось перейти на федеративный принцип устройства партии, что подразумевало суверенность партийных образований в союзных республиках. Кардинально решалась проблема прав меньшинства: не только предоставление возможностей "свободы критики" и защиты своей позиции, но и права не выполнять решение, принятое большинством. Не действовать вопреки своей совести.

Эти и другие предложения в крупном плане были направлены на разрыв с авангардным типом партии и превращение ее в нормальную политическую организацию, в партию парламентского типа. Идеи Демплатформы полностью или частично поддерживали многие коммунисты, формально в нее не входившие.

Вместе с тем в партии обозначились четко и другие течения. Одно из них -- крайне радикальное консервативное крыло, представленное инициативным съездом в Ленинграде (состоялось три этапа). Если идейное содержание этого течения можно лаконично выразить примерно так: ни на йоту не поступимся идеалами коммунизма, завоеваниями социализма и принципами большевизма, то взгляды этой группы коммунистов на партию, ее организационные основы восходили к известным сталинским представлениям об ордене меченосцев.

Официальный курс ЦК КПСС, выработанный в 1990 г. на февральском и мартовском Пленумах, пользовался поддержкой умеренно консервативных групп и либерально ориентированных коммунистов, но прежде всего аппаратной части КПСС. В аппарате партии люди, естественно, разные. Кое-кто с молчаливой надеждой посматривал на "программы" "инициативщиков", но было и немало сочувствующих идеям демплатформы. Но при этом на определенный уровень единства срабытывает и дисциплина, еще достаточно прочная в аппарате, и некий общий знаменатель в виде корпоративного интереса.

Но что такое официальный курс? Руководствуясь всепоглощающим стремлением создать основу для консолидации всех и вся, его авторы пытались составить смесь из трудно совместимых, а порой взаимоисключающих ингредиентов. К примеру, "ленинский авангардный тип партии и власть партийных масс", "верность социалистическому выбору -- демократический социализм -- приверженность коммунистической перспективе" и т. п.

Образовалась еще и "марксистская платформа" -- разнородная группа лиц (от "инициативщиков" до "демократов"), пытавшаяся бросить КПСС спасательный круг в виде "аутентичного марксизма" и "истинного социализма". Сколько-нибудь заметного влияния в партии не получила.

Основная же масса коммунистов, ориентированная в целом на демократические изменения в партии, занимала пассивно-созерцательную позицию. Самой волнующей проблемой в дискуссиях как-то непроизвольно оказывался вопрос о членских взносах, их размере и порядке использования.

На XXVIII съезде так или иначе были представлены все эти течения и группы. Но господствовали на нем идеи и подходы консервативного крыла партии. Причем с отчетливо выраженной агрессивной окраской. Изыскивались враги и в партии, и вне ее. Демонстрировалось твердое стремление "не поступиться принципами" и вновь поднять массы на борьбу за коммунизм. Остракизму подверглись средства массовой информации, гласность в принципе. Досталось и рынку, и демократии, и "деструктивным силам".

Словом, частоколы интеллектуальных барьеров и идеологические "ямы-ловушки" надежно блокировали возможности сколько-нибудь заметного движения вперед, к

реформе партии, реформе, ориентированной на принципиально изменяющиеся общественные условия.

Основной итог XXVIII съезда КПСС и состоит в неприятии сложившихся реалий и перспектив развития общества. Строго говоря, он последовательно продолжает традицию большевистской партии, суть которой -- видеть явления действительности, общественные процессы не в их истинном свете, а под строго идеологически выверенным ракурсом. Мы хотим, чтобы это было так, значит это так и есть. А если нет? То причины очевидны: "родимые пятна" капитализма", "происки империализма", "действия враждебных или несознательных элементов" и, конечно, "трудности первопроходцев" и "противоречия, которые надо со всей решимостью и настойчивостью преодолевать". Стихийно или сознательно, вольно или невольно XXVIII съезд "боролся" за социалистический выбор и коммунистическую перспективу как за единственное основание лигитимности притязаний КПСС на авангардную, руководящую, ведущую роль. Сработали в очередной раз традиции, ментальность, такое ее свойство, как социальная слепота и глухота.

Исход XXVIII съезда, а также образование Компартии РСФСР, в руководстве которой оказались преимущественно консерваторы, вызвали заметный отток людей из КПСС, обострили противостояние сил обновления и противников глубоких реформ. А зарождалось оно гораздо раньше, на рубеже второго этапа перестройки во многом вследствие того, что перестройка КПСС не шла и не велась планомерно и настойчиво. А разделение на этапы ввел в оборот в своем выступлении на печально известном пленуме МГК КПСС в ноябре 1987 г. М. С. Горбачев. Он заявил тогда: "...в основном завершен первый, начальный этап перестройки -- этап выработки нового курса партии, создания его идейно-теоретической и организационной платформы. Главным сейчас становится практическая реализация выработанной программы. С этой точки зрения ...предстоящие два-три года будут решающими и в этом смысле --критическими".

Общество вступало во второй этап в условиях спада надежд на перестройку, общественной активности. И во многом под влиянием "дела" Б. Н. Ельцина. Но уже в начале 1988 г. выявились критические обстоятельства в ином смысле. 13 марта в газете ЦК КПСС "Советская Россия" в рубрике "Полемика" было опубликовано пространное письмо преподавателя Ленинградского техно

логического института Нины Андреевой "Не могу поступаться принципами". Манифестом антиперестроечных сил назвали этот документ позже. Опираясь на пресловутый классовый подход, автор письма решительно встала на защиту завоеваний социализма, славной истории СССР и прежде всего сталинщины. Перестройка по Н. Андреевой не что иное, как ползучая контрреволюция. Многими эта публикация была воспринята как установочная, как поворот. И к тому были весомые основания. Появиться такой материал в газете ЦК мог лишь с согласия какой-то крупной фигуры в ЦК КПСС. Ажиотажная перепечатка письма разными органами печати, особенно армейской, естественно, не случайность. Как и поразительное отсутствие "полемики" не только в соответствующей рубрике "Советской России", но и в большинстве других газет, на протяжении трех недель вплоть до публикации в "Правде" редакционной статьи с глубоким разоблачением антиперестроечного пафоса преподавательского письма. Искушенным советским людям стало ясно: "в "верхах" идет острая идейная борьба.

А несколько раньше в 20 числах февраля разыгралась драма, быстро переросшая в трагедию, в многомесячный кровоточащий межнациональный конфликт вокруг Нагорного Карабаха. Внеочередная сессия областного Совета народных депутатов приняла решение с ходатайством о переходе НКАО в состав Армении и адресовала его Верховным Советам двух республик. А затем погром в Сумгаите, унесший человеческие жизни. Их будет много, непростительно много кровавых конфликтов на втором этапе перестройки: Тбилиси, Фергана, Узген, Ош, Баку, Вильнюс, столкновения в Молдове, Юго-Осетинская драма. Большинство из них не связаны с межнациональной рознью. Каждый имел свои особенности, свои специфические истоки. Но есть и нечто общее.

Всеобщая социально-экономическая отсталость. Неверие в то, что ее можно преодолеть в условиях диктата союзного центра с его непоследовательной, самоохранительной политикой, породили центробежные тенденции во многих республиках. Они сопрягались с бурным ростом в последние годы и гражданского и национального достоинства. Это бесспорное завоевание перестройки. В результате явление, которое окрестили "парадом суверенитетов". Между тем, желание обрести свободу, право действовать самостоятельно абсолютно естественно в условиях распада тоталитаризма. И хотя в ряде случаев

источники конфликтов связаны с неразумными действиями местных властей, с намеренным разжиганием низменных страстей, с нетерпимыми условиями жизни, корень у них один -- имперские традиции командно-административной системы. Отрешиться от них, как оказалось, задача чрезвычайной сложности. Ведь имперская идеология -- важнейший компонент социалистической ментальности. Отсюда и нарочитая, как кажется, неумелость попыток урегулирования конфликтов и их очевидная бесплодность.

Весной и летом 1988 г. общественная активность вновь пошла в гору. Были опубликованы тезисы ЦК КПСС к предстоящей XIX партконференции. Обсуждались они заинтересованно. Но куда большее оживление вызвали выборы делегатов на эту конференцию. То, что они шли по воле ЦК на пленумах обкомов, крайкомов КПСС и ЦК компартий союзных республик практически без участия первичных парторганизаций, породило бурю негодований. И все же итоги конференции ожидались с надеждой. Необходимость углубления демократических преобразований и основательной реформы политической системы хорошо осознавалась в обществе. В целом благоприятная оценка дискуссии на конференции и пакета принятых ею резолюций была смазана идеей совмещения постов первых секретарей комитетов КПСС и председателей Советов народных депутатов различного уровня, которую с необычайной страстностью и настойчивостью пробил М. С. Горбачев.

Многие справедливо увидели в этом стремление сохранить за КПСС контроль за Советами. Уже в перестроечное время были приняты постановление ЦК КПСС "О дальнейшем совершенствовании партийного руководства Советами народных депутатов" (1986 г.) и совместное постановление ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета СССР и Совета Министров СССР "О мерах по дальнейшему повышению роли и усилению ответственности Советов народных депутатов за ускорение социально-экономического развития в свете решений XXVII съезда КПСС" (1987 г.). Вот эту опасность "повышать" и "усиливать" в свете очередных решений КПСС тонко почувствовали люди. Декоративная роль Советов как органов власти, призванных к тому же совмещать эту функцию с задачами самоуправления народа, была очевидна всем и давно. Предстояло радикально изменить это положение, вдохнуть в идею Советов новую жизнь.

Начало 1989 года ознаменовалось первыми в истории

СССР свободными выборами народных депутатов Союза и прекращением войны в Афганистане. Если бы за годы перестройки ничего не произошло кроме остановки этой бесславной и неправедной войны, то и тогда этот период можно было бы славить в веках. Выборы 1989 г. дали мощный импульс новому динамичному развитию страны. Закабаленные, задавленные тяготами жизни советские люди вдруг осознали и почувствовали, что от их голоса и мнения что-то зависит в этой стране. Такой активности, а на избирательные участки 26 марта пришло более 172 миллионов, почти 90 процентов всех избирателей, в последующие годы уже не было. 25 мая открылся первый Съезд народных депутатов СССР. Тринадцать дней с утра до вечера заседали депутаты, и все эти дни страна, затаив дыхание, следила за их дебатами. На трибуну съезда выплеснулись все беды общества, все его неисчислимые проблемы. Открытость и острота дискуссий рождали надежду на действительный прорыв к новому состоянию общества. И во многом он состоялся. Можно считать, что в мае 1989 г. советские люди обрели статус полноценных граждан страны, непосредственно причастных к решению ее судьбы. Но и разочарование было сильнейшим. Послушное голосование молчаливого большинства, попытки распять А. Д. Сахарова, а вместе с ним и совесть, гражданственность, интеллектуализм и независимость духа, все это убеждало: быстрых и глубоких перемен не будет. Вот почему в дни работы съезда разразилась мощная шахтерская забастовка. Она дала старт организованному рабочему движению. Люди решились взять решение своей судьбы в свои руки.

Через год придут новые выборы -- в республиканские и местные Советы. Накал политической борьбы усилится. Будут действовать блоки различных сил. А в итоге -- во многих Верховных Советах республик и в ряде городских --депутаты-демократы составили сильные фракции, либо оказались в большинстве. Это привело к возникновению новой политической ситуации. Именно к республикам постепенно перемещается реальная власть, их голос становится все весомее. Республиканские проблемы и в сознании людей вышли на первый план. Все это резко обострило противостояние союзного центра и республик. И в фокусе этой борьбы оказалась РСФСР, Российский парламент во главе с Б. Н. Ельциным. В принципиально новом положении в 1990 г. оказалась и КПСС. Перед ней встала дилемма. Проводить реформы, сохраняя при

этом свой руководящий контроль над государством и хозяйственной деятельностью. Но сами эти реформы невозможны, если различные силы и группы в обществе не смогут динамично и свободно взаимодействовать друг с другом. Но зачем тогда партия авангардного типа? За короткое время деятельности новых Советов выявилось, что эта модель власти непродуктивна. Она годилась как придаток, как декорация власти КПСС. А в изменившихся условиях быстро обнаружила свой дискуссионно-клубный характер, низкую конструктивность.

Все это вместе взятое, в сочетании с резко ухудшившимся социальным положением людей и определило крупные повороты в политической жизни страны в 1990 г., мощные приливы и отливы общественной активности, обострение противостояния различных сил. Неожиданное введение института президентства. Разочаровывающие итоги XXVIII съезда КПСС. Отклоненное Верховным Советом СССР намерение союзного правительства провести переход к рынку через этап стабилизации экономики и резкое повышение цен. Гласно заявленная Президентом страны приверженность радикальной экономической реформе. И быстрый отказ от нее. Беспрецедентное усиление президентской власти и очевидная бесплодность его многочисленных указов. Резкое усиление антирыночной активности КПСС. Жесткое противостояние блоков в Российском парламенте. Попытка опереться на силу в борьбе с Прибалтийскими республиками и кровавое воскресенье 13 января 1991 г. в Вильнюсе. Перетасовка структур президентской власти. Жестко фискальные действия нового кабинета министров СССР. Эти и другие "изломы" 1990 г. и начала 91 г. предельно накалили и усложнили обстановку. Страна вновь оказалась на перепутье, перед сложным выбором.

Краткие итоги. Перестройки в истинном смысле этого слова в СССР никогда не было. М. С. Горбачев и его соратники предпринимали смелую, отчаянную попытку обновить социализм, вдохнуть новую жизнь в умирающую систему. Отсюда непоследовательность в его политике, поиск компромиссов, стремление сочетать экстенсивные и вяло-реформаторские методы. Все происходило в соответствии с оруэлловскими лабиринтами двоемыслия: "зная, не знать; верить в свою правдивость, излагая обдуманную ложь; ...логикой убивать логику; отвергать мораль, провозглашая ее; полагать, что демократия невозможна, и что партия -- блюститель демократии".

А иначе и быть не могло. Ведь двоемыслие -- становой хребет тоталитаризма, и пока он не сломан. Но предпринятые реформы помимо их истинных целей сделали великое дело. Продемонстрировав невозможность обновления, они подтолкнули тоталитаризм к распаду. И какие бы новые повороты не уготовила судьба советскому обществу, всем уже ясно одно: возврат к прежнему невозможен. Могут быть откаты и приливы, спады и подъемы. Но прогресс в этой стране уже необратим.

Л И ТЕР AT УРА

Иного не дано. М, Прогресс, 1988.

В человеческом измерении. М., 1989.

Через тернии. М., 1990.

Неформальная Россия. М., 1990.

Гласность. Насущные вопросы и необходимые ответы. М., 1989.

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Мы смотрим в прошлое, как в зеркало, и не можем себя узнать. Изображение разбивается на осколки. Все больше и больше людей понимают: так жить нельзя. Видят и реальный выход -- восстановить украденную у них системой историческую память, вернуть обществу утраченное прошлое. А вот сделать это нельзя без преодоления монополии на это прошлое. Ведь оно принадлежит всем и никому в отдельности. А следовательно, и восстанавливать память о нем необходимо не на съездах, и не в партийных комитетах, а научно, то есть в библиотеках, архивах, лабораториях. И делать это должны не генсеки и "ответственные товарищи", а обществоведы-профессионалы.

Как известно, к учебникам и учебным пособиям заключение обычно не пишется. В данном случае авторы решили пойти другим путем. И дело не только в том, что они не склонны рассматривать свою работу как систематическое освещение всех сторон материальной и духовной жизни народов нашей страны на всем протяжении их многовековой истории. По существу, гуманитарное знание еще только ищет подходы к выработке современного типа учебника по отечественной политической истории. Но более важно, на наш взгляд, другое. Быть может, не все знают, что с 1917 г. вплоть до середины 30-х гг. история как учебная дисциплина вообще отсутствовала в средней школе. Трудно поверить, но миллионы людей вступали в жизнь, начинали свою трудовую биографию, изменяли облик страны, не имея сколько-нибудь серьез

ных представлений о прошлом как своей Родины, так и человечества в целом. Лишь после "знаменитых" указу-юще-запрещающих предписаний Сталина, Кирова, Жданова началась подготовка учебников по истории СССР. Характерно и другое. Они были написаны и стали достоянием средней школы почти одновременно с появлением "Краткого курса истории ВКП (б)". В итоге, со второй половины 30-х гг. химерическое видение политической истории окончательно внедрилось в память и умы школьников, студентов, всего населения. Причем внедрялось оно монопольно, как некая непреложная истина, отход от которой был равнозначен идеологической диверсии против партии и строя. Минули десятилетия, однако все последующие поколения (вплоть до 80-х гг.) продолжали учиться либо непосредственно по учебникам 30--40-х гг. либо по их "модификациям", по существу повторявшим прежние схемы, фальсифицирующим факты, скрывавшим истину. Но точно так же были написаны аналогичные пособия по истории зарубежных стран. Стоит ли удивляться тому, что по сей день значительная часть населения (в том числе и получившая высшее образование) сводит историю XX века к истории КПСС. Иначе и быть не могло, ибо никаких других задач история как учебная дисциплина в школе и вузе не преследовала.

Поворот, начавшийся в жизни страны во второй половине 80-х гг., не просто пробудил интерес к прошлому, но впервые вывел многомиллионные массы на осознание драматических ошибок и трагедий последних десятилетий. Каково бы ни было чье-то личное отношение к происходящему ныне в Советском Союзе, апрель 1985 г. стал для нас рубежом историческим. Античным деспотам удавалось изолировать свои империи от "варваров" на многие столетия. Но когда в XX веке от Рождества Христова в "одной отдельно взятой стране" попытались -- в невиданных ранее масштабах, откинув весь накопленный человечеством опыт -- "железной рукой загнать народ в светлое будущее" согласно умозрительно построенной конструкции, процесс накопления противоречий под влиянием "остального мира" разразился кризисом менее чем через семь десятилетий.

Куда идти дальше? Как покончить с антигуманной системой? Что нужно сделать для возвращения в семью цивилизованных народов? Не будем продолжать перечень подобных вопросов. Ясно одно: в обход истории ответить на них невозможно. Но не подлежит сомнению и другое.

Авторы этой книги испытали это на себе: сколь мучительно трудно отказаться от стереотипов и догм, усвоенных с детских лет, подкрепленных всей системой образования и воспитания. Несмотря на многие достижения гласности, появление новых пластов информации, выход большого числа публицистических работ и первых научных трудов, по-прежнему остается недоступной значительная часть (принципиально важных!) архивных документов. Потребуются годы на восполнение кадровых потерь в исторической науке. Специально доказывать, что это так и почему это так не нужно -- достаточно лишь ознакомиться с опубликованной в "Независимой газете" от 18 июня 1991 г. стенограммой заседания Главной Редакционной Комиссии десятитомного труда "Великая Отечественная война советского народа". Руководителю авторского коллектива, известному ученому профессору Д. А. Волкого-нову буквально выкручивали руки маршалы "от правды", с военной прямотой заявляя: "К документам мы их не пустим, архивы не дадим". Секретарь же ЦК КПСС В. Фалин с иезуитским цинизмом добавлял: "Работа должна вестись, а в закрытые архивы переменный состав авторов не будет допущен. Вольницы тут нет и не может быть". Иначе, чем кощунством и святотатством, глумлением над памятью погибших и живых, обществом в целом, которое должно знать правду об одном из самых страшных периодов своей истории, подобный фарс не назовешь.

Все это в известной мере объясняет препятствия, которые приходилось преодолевать авторам. Они начинали свою работу в условиях однопартийной системы, а заканчивают ее после первых в истории России прямых многопартийных выборов. Страна и после этих событий находится на пути исторического выбора. Динамика событий поистине стремительна, и не будет преувеличением сказать, что сознание народа сегодня меняется явно быстрее, чем возможности обществоведов отразить эти перемены в научных трудах, а тем более -- учебниках. И все же попытки создания таких пособий необходимы.

Не только наша страна, все человечество находится на переломе. На наших глазах и при нашем участии совершается переход к новому состоянию человеческой цивилизации. Люди действительно веками мечтали о жизни без кровавых распрей и войн, без социального и национального геноцида, жестокости и насилия над личностью. Как это не парадоксально, но именно теперь, когда существует термоядерное оружие, химические и бактерио

логические средства массового уничтожения людей, а проблема экологии приобрела планетарный характер, впервые появились реальные условия для консолидации народов и государств во имя спасения человечества, утверждения мира, а значит, и жизни на нашей многострадальной земле.

Будем откровенны. Еще в середине 80-х гг. мы едва ли решились бы утверждать подобное. Вернее, такие утверждения были. Но на кого они были рассчитаны, кто им верил... Продолжалась война в Афганистане, тысячи советских танков стояли в Чехословакии, ГДР, Польше... Советские советники, офицеры и солдаты погибали за тысячи километров от Родины. Военно-промышленный комплекс пожирал национальные богатства страны, обрекая миллионы людей на нищенское существование.

Только теперь эти факты становятся достоянием гласности. Отсюда и небывалая ответственность историков по их обобщению, внедрению в практику преподавания. Нет, мы вовсе не хотим вернуть наше народное образование к одному официальному учебнику, безальтернативному освещению хода исторических событий, к некому мистическому изложению истории. Но мы хорошо понимаем теперь, какие события и факты были сознательно скрыты от народа и чем это обернулось. Ведь память не только один из элементов, но и едва ли не ведущее начало общественного сознания, которое в глубинных, сущностных его основаниях не может не быть историческим. Сознание же историческое, будучи феноменом достаточно сложным, не сводится к знаниям о прошлом, поставляемым историей как наукой, хотя без них оно, разумеется, беспредметно и невозможно. Историческая наука развивается под воздействием морального исторического сознания, выражает его и сама на него сильнейшим образом воздействует. Она одновременно его результат и одна из причин.

Память -- история -- сознание. Одно с другим связано, одно обуславливает другое, между причиной и следствием нет границ.

Историческое сознание -- это отношение к прошлому, связующее наше представление о нем с сегодняшним миром социальных и политических явлений. Оценки прошлого -- часть общественного сознания последующих поколений. Тем самым исторические факты приобретают ценностную значимость. Диалог с прошлым превращается в поиски жизненных ценностей, в обретение человеком

социальных ориентиров и приоритетов. Мы не можем быть безразличны к прошлому, если хотим жить.

Как амнезия (отсутствие воспоминаний, или неполные воспоминания о событиях) разрушает индивидуальность человека, так и амнезия исторической памяти вар-варизирует, обессмысливает жизнь общества. Одно из самых трагических наследий социализма, которое -- увы! -- все еще не преодолено, самая фальсифицированная история; на этой основе развилось деформированное общественное сознание. Общество десятилетиями принуждали заучивать историю, которую оно на самом деле не переживало.

Почему идеологизировалась история, как и все науки о человеке? В первую очередь история служила для доказательства правильности и незыблемости марксизма-ленинизма, якобы открывшего ее непреложные законы. Соответственно, она, эта фальсифицированная история, обосновывала необходимость и легитимность режима. Большевики в своей революционно-преобразующей практике, как это утверждалось, реализуют законы исторического развития. Нужно было доказать, что мы строили социализм, а не переживали величайшую за всю мировую историю трагедию, -- с ее произволом, жестокостью, преступлениями, вандализмом. Замалчивались массовые репрессии и ужасы ГУЛАГа, организованный собственным правительством голод, политика геноцида по отношению к "наказанным" народам, военно-политический авантюризм, в который закономерно выродилась идея мировой революции. Все это в категориях "социалистического строительства" нельзя было описать и выразить. Оставался один выход --создавать мифы, наслаивая одни на другие, вдалбливать их в головы директивными "краткими курсами". Не случайно то и дело принимались постановления о преподавании общественных наук. В итоге процессы над "врагами народа" переплетались с процессами над научной мыслью.

С одной стороны, происходило стирание стихийной коллективной памяти народов, с другой -- искусственно формировалась память "нужная" для упрочения и охра-нительства тоталитарной системы, гордо именуемой социализмом. Власть целенаправленно обрекала граждан "самой свободной в мире страны" на беспамятство. Ясно, почему при арестах отбирались книги, фотографии, личные архивы. Люди, оставаясь живыми, уходили в социальное небытие -- "без права переписки". Клеймо молчания,

проставленное системой на индивидуальных судьбах, в свою очередь не позволяло превратить память о них в узелки общей ткани -- коллективной памяти.

"Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны, но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей", -- писал русский поэт Николай Рубцов. Да, разрушались и осквернялись православные храмы, мечети, костелы, кирхи. Переименовывались города, села, улицы, сносились памятники. Уничтожались запрещенные книги, а "оставшиеся в живых" единичные экземпляры загоняли в спецхраны.

Зато вместо "сокращаемого" прошлого создавались новые "места памяти" и поклонений: капища почивших в бозе вождей, монументы и мемориалы, бюсты дважды и трижды героев, ритуальные революционные святыни. В стране был хронический дефицит бумаги на классиков литературы и на школьные учебники. Но многомиллионными тиражами издавались речи генсеков. Полки библиотек разбухали от пропагандистской макулатуры. Поэты и композиторы создавали хвалебные оды в честь вождей и грандиозных событий. Народ сидел на голодном пайке в то время как на экранах лихо гарцевали сытые счастливчики из "Кубанских казаков". Страна жила в зазер-калье пропагандистского обмана. Расхожая шутка "СССР -- родина слонов" скрывала затаенную правду о Державе как родине тоталитаризма. Поэтому и делалось все возможное и невозможное для превращения людей в манкуртов.

Приходится, к сожалению, признать, что мифологизации, идеолого-пропагандистской заданности подвергалась не только история так называемого советского периода, -- или, пожалуй, стоит брать шире, --история всего XX века, но и далекое прошлое. Сегодня уже, кажется, никто не утверждает, что скифы -- непосредственные предки славян, как это было в 40-е гг., но идея ав-тохтонности (исконного, чуть ли не вечного проживания того или иного народа на занимаемой им территории) продолжает оставаться живучей. Вместо сложной картины этногенеза и миграции народов и государствообразо-вания рисуется упрощенная: доказывается прямая преемственность народов и государств, располагавшихся на данной территории. Все было направлено на "одревление" собственной истории. Уходящая в века докиевская государственность восточных славян наглядный тому пример.

"Патриотическая" установка уродливо отражается в

переплетении двух, казалось бы, взаимоисключающих начал: великодержавного и своего национального. Ведь ясно, что великодержавию союзному, имперскому соответствует тоже своего рода великодержавие --республиканское. Речь идет, -- да не обвинят нас "патриоты" всех народов, --не о преумалении исторической роли и значимости той или иной -- любой! --национальной истории. Каждый народ имеет историю, которой вправе гордиться, но она -- и это надо понимать -- должна быть правдивой, без умолчаний и искажений.

Унизительно для силой в империю вовлеченного народа узнавать из монографий, статей, научно-популярных книг, учебников о своем добровольном присоединении. И это в равной степени относится как к царским и императорским временам, так и к советским. И нет принципиальной разницы между "добровольным" присоединением Туркмении при Александре II или Грузинской республики в 1921 г. Только признание всей "колониальной правды", как имперской, так и советской, поможет освободиться и от великодержавного и от агрессивно-националистического мышления.

Особенно разнузданная мифология царила в освещении классовой борьбы и революционного движения. Классовой борьбой все объяснялось, все, вплоть до сложнейших культурно-исторических явлений. Революционное же движение выступало как пружина исторического развития России в XIX в. При этом недооценивались эволюционные процессы, происходившие на протяжении этого столетия и превратившие страну в далеко не последнюю державу в Европе и в мире. Великие реформы 60--70-х гг. XIX века представали в массовом общественно-историческом сознании не как первый шаг страны к правовому государству, а с точки зрения тех пережитков феодализма, которые в этих реформистских поисках преодолеть не удалось. Зато даже на стихийные народные восстания, подчас принимавшие откровенно жестокие и варварские формы, спешили надеть классовую тогу "крестьянских войн". Реформаторы оставались как бы за бортом внимания историков, зато революционеры становились демиургами общественного прогресса.

В этой книге много трагического, тяжелого для восприятия. Кто-то, воспитанный на пропагандистских догмах, представлявший наш путь как движение "от победы к победе", может вновь произнести уже навязшие в зубах слова об "очернении" истории. На деле же очернение про

исходило тогда, когда черное называли белым, когда стремились оправдать то, чему нет оправдания, когда набрасывали флер героического на явления, унижающие личность. А вот правда, какая бы неприглядная она сама по себе ни была, не может быть очерняющей. Напротив -- правда и только правда является единственным целителем травм общественно-исторического сознания, нанесенных ему тоталитарной ложью. Она -- живительный источник очищения и воскрешения духовного организма народа. Правда не может быть очерняющей, ее суть --просветление разума.

Мы отнюдь не собирались, выписывая некоторые страницы истории Отечества, смешивать на палитре исследовательских изысканий только разные оттенки темной краски. Это было бы прежде всего глубоко неисторично. История нашей Родины свидетельствует о творческих поисках и дерзаниях, о прекрасной стране с прекрасным народом, который никому из самодержцев, ни со скипетром императора, ни со звездой "Героя" не удалось поставить на колени. Да, наш народ безмерно терпелив. Никто другой, наверное, не смог бы вынести тех унижений и издевательств, которым он подвергался, и не превратиться при этом в раба. В нечеловеческих условиях, обманываемый и обкрадываемый, он выстоял, несмотря на чудовищную тяжесть мирного труда, превращенного системой в военно-казарменную эксплуатацию, и не только выстоял, но и совершил беспримерный ратный подвиг во имя жизни.

И, как становится сейчас все более ясным, чему в книге отводится особое место, он никогда не молчал. Дух сопротивления всем формам антигуманизма не пропадал, а священный огонь Свободы не затухал в душах и сердцах людей. И то, что 12 июня 1991 г. был сделан поистине исторический выбор: от тоталитарных оков -- к правовому государству, от "человеческого фактора" --к Человеку -- событие знаменательное. Этим выбором наш народ еще раз доказал свою решимость занять достойное место равного среди равных обитателей ойкумены.

Так уж случилось, что первыми, кто попытался по-новому осмыслить проблемы отечественной истории, стали писатели и публицисты. Профессиональные историки на каком-то этапе заняли как бы выжидательную позицию. Для них также наступило время мучительных раздумий, переоценки, а подчас и полного отказа от того, что было наработано годами предшествующей деятель

ности. Кто-то не смог перебороть себя, и понять его в какой-то степени можно. Как можно понять мать, которая, ослепленная любовью к сыну, не видит, что уже нет кудрявого малыша, а есть взрослый мужчина, творящий не только добро, но и зло. Но многие преодолели кризис, не забыли о собственной исторической "клятве Гиппократа". Они пошли вновь в архивы, обратились к документам, принялись кирпичик за кирпичиком восстанавливать правду отечественной истории. В этом прежде всего видели свою задачу и авторы предлагаемой книги. Они отдавали себе полный отчет в том, что их поиски могут быть подвергнуты критике. Пусть, если это пойдет на благо истине. Наверняка -- много недочетов найдет здесь вдумчивый читатель. Но хотим заверить его -- не найдет одного -- лукавства, сознательной, заведомой неправды. И еще одно: авторы стремились отойти как от старых, так и от новых схем. Пусть факты, извлеченные из ранее недоступных или замалчиваемых исторических источников, говорят сами за себя.