В лапах «ротора»

Завершающий полет на Бивер и мы заканчиваем обеспечение «Союза». Взлетная полоса блестит — солнышко чуть обтаяло снег, а легкий морозец, дохнув холодком, сделал ее похожей на белоснежный, до рези в глазах, натертый паркет. В воздухе стоит тишина, указатель ветра на КДП висит, не шелохнувшись. Чистейшее бирюзовое небо дышит покоем, и если бы не снег и мороз, можно было бы подумать, что над тобой висит голубое июльское небо где-нибудь над Окой в России. Этот покой, эта тишина завораживают, убаюкивают. А может, из-за таких вот минут и рвешься в Антарктиду, забыв обо всех шрамах на сердце и на теле, которые она тебе оставила?!

Ил-14 с какой-то детской радостью уходит в небо. Конечно, это только мне так кажется, но когда ты невольно даешь двигателям чуть больше мощности и их гул меняет тембр, машина будто тоже оживает и откликается на красоту Антарктиды. Мы по спирали набираем высоту над Вечеркой. В левом кресле — Алексей Сотников, я, проверяющий — в правом. Для Леши это провозной полет на Бивер, для меня — сплошное наслаждение небом, машиной, Антарктидой. Ил-14 плывет в синем небе, как огромная серебристая рыба, раскинув большие оранжевые плавники. Стрелка высотомера подходит к отметке 1800 метров.

— Алексей, — окликаю я Сотникова, — ложимся на маршрут и так и пойдем с набором высоты.

— Выполняю, — в голосе Сотникова улыбка.

Воздух настолько чистый, что я вижу пингвинов Адели, гуляющих на «пляжах» у подножья Вечерки, айсберги, лежащие за десятки километров, и кажется, если мы поднимемся чуть выше — увидим изнывающую от жары Африку. Ил-14 словно застыл в небе, тоже любуясь величественной панорамой Антарктиды, которая медленно разворачивается перед нами. Солнце весело играет на дисках вращающихся винтов, окрашивая их в радужные цвета, и от этого на душе становится еще праздничней. А под нас уже подползает ледник Хейса, поражающий своей мощью...

«Черт! Что с машиной?!» — я вдруг почувствовал, как Ил-14 неожиданно потерял опору в воздухе.

Скорость! Я не поверил своим глазам — она стремительно падала. 260, 240, 200... Но болтанки нет.

Высота?! Ил-14 угрожающе начал раскачиваться и плашмя, как осенний лист, стал проваливаться в пустоту, теряя по два, три, четыре метра высоты в секунду. Резко увеличиваю наддув и число оборотов двигателя до полного, но самолет этого даже не заметил и продолжает «сыпаться» вниз. Краем глаза ловлю, как Сотников растерянно крутит головой, не понимая, что происходит.

— Леша, не трожь ее! Только вниз... Тянет — и ладно! Алексей отпускает штурвал, и я отдаю его от себя. Сейчас нам надо сохранить скорость, иначе свалимся. Ил-14 нехотя опускает нос вниз, ледник Хейса заполняет собой все остекление кабины.

— Леша... «Блинчиком» тихонько разворачиваемся. И — в море.

Я осторожно ввожу машину в левый крен, убирая с курса, которым мы шли, начинаю выравнивать ее. Стрелка высотомера, которая стремительно крутилась назад, отсчитывая потерянную высоту, стала замедлять свое движение и остановилась. Я отчетливо вижу глубокие рваные трещины в леднике, голубовато-нежные сверху и темно-темно-фиолетовые там, где должно быть их дно. Ил-14 снова обретает под собой опору, будто выбирается из предательской трясины на твердый берег.

— Отойдем в море и снова полезем вверх, но пройдем этот участок южнее.

Сотников тыльной стороной ладони смахивает со лба пот:

— Что это было, командир?

Ставлю Ил-14 на курс с набором высоты по 2 м/с. Он снова идет ровно, как по проспекту. Оглядываюсь на экипаж. В глазах у всех ожидание ответа на вопрос Алексея.

— Ночью работал мощный стоковый ветер. Масса холодного воздуха скатилась с купола, а так называемые остаточные локальные очаги, «роторы», еще продолжают работать, — Антарктида, как ни в чем не бывало, снова распахивает перед нами свои красоты. — Это похоже на спутный след, который остается в атмосфере после взлета тяжелого реактивного самолета. Вот в такую струю мы и попали. В чистом воздухе, когда нет облаков, его заметить невозможно, а в облаках и подавно.

— И долго держатся эти «хвосты»? — бортмеханик Уханов только удивленно покачивает головой, слушая мои объяснения.

— До суток, а то и больше.

— Во — моща! — восхищенно восклицает Уханов.

— И вот еще что... — я жестом попросил у штурмана Отрошко карту. — В 125 километрах от «Молодежной», вот здесь, — карандашом показал точку, — тоже особый район полетов. Есть в нем ледничок, к нему нужно относиться с глубочайшим почтением и только с большой буковки. По-другому нельзя — даже в такую тихую и ясную погоду, как сегодня. Там всегда будет трясти. Когда послабее, когда пожестче. Особенно, если облачка и ветерочек с гор Эндерби тянет...

— Почему?

— Воздух к нему, как в воронку стекает, а она все засасывает — «воздухопад» какой-то. Такое ощущение, что и сам воздух там тяжелее, чем здесь. Небо голубое, а в районе ледника оно свой цвет меняет на синий, и с этим нужно считаться. Я над этим ледничком на высоте три с половиной тысячи метров пробовал пройти — треплет так, что крылышки Ил-14 ходуном ходят.

— Ну, а если все же попал к нему «в лапы?» — в вопросе Сотникова ни тени улыбки.

— Держись его середины и сворачивай к морю — над осью ледника струя всегда туда тянет. Слева — трясет, справа — тоже, а по потоку идешь — все нормально. Но лучше обходить его с юга, у истоков. Ниже он тебя заранее предупреждает: «Вход воспрещен!», потому что на вершинах гор всегда снег курится, «косынки», «флажки» на них колышутся. Их нельзя не заметить...

А теперь, Леша, давай, ты порули...

Сотников поплотнее перехватил штурвал, я окинул взглядом приборную доску — приборы уже показывали, что все в норме, и откинулся в кресле, прикрыв глаза. Экипаж занялся привычной работой, а я мысленно снова вернулся к леднику Хейса.

«Как же так случилось, что я прозевал такой мощный «ротор»? — эта мысль не дает мне покоя. — Неужели она смогла меня настолько ублажить тишиной и покоем, что я чего-то не заметил?» Об Антарктиде я уже давно думаю как о живом существе, способном на действия и поступки, которых не ждешь, и нужно только одно — по малейшему намеку, по подсказке, которую не так-то просто уловить, — суметь опередить ее.

Я достал метеопрогноз на этот рейс, еще раз внимательно проанализировал. Ни одной зацепки. До мельчайших деталей вспомнил, как принимали решение на вылет, признал, что в душе при этом не шевельнулось ни малейшего сомнения. А ведь сколько раз бывало так, что я перед взлетом вокруг машины хожу, как кот. Техники нервничают — двигатели стынут, заказчик «дергается» — улететь спешит, а мне все что-то не так, чего-то не хватает. На рулежке передувчики не нравятся, транспорантик покосился, да и хрен бы с ними, но я знаю — это во мне неуверенность бродит, и пока весь будущий полет в мыслях не уложится — со всеми просчетами вариантов, как буду действовать в той или иной ситуации, — я в пилотское кресло не сяду. Лучше в кабину не входить, если эта неуверенность есть. И не входил, несмотря на громы и молнии, которые метали в меня и начальники, и заказчики. Но сегодня мне не в чем себя упрекнуть. И все же она нас едва не «уронила».

Самоуспокоенность? Нет. Кожей, спиной, затылком я всегда чувствую ее взгляд — тяжелый, космический, из засады.

Для себя я давно уже вывел закон: с этим ощущением не просто надо считаться — нужно закладывать его в расчет на полет. Антарктида в любой момент может преподнести что-то такое, чего ни ты, ни другие летчики раньше не встречали. И к этому надо быть готовым постоянно, хотя такая неожиданность может встретиться всего лишь один раз. А второго раза у тебя уже и не будет, если нарушил этот закон.

Да, среагировал я на этот «ротор» нормально. Хорошо, что экипаж понял теперь, что происходит с машиной, — в следующий раз будут знать, как действовать. Надо еще раз всех летчиков предупредить о возможности попадания в такие ситуации. Можно ли их спрогнозировать? И с горечью должен был сам себе ответить: «Нельзя! В деле обеспечения полетов на протяжении многих лет ничего не меняется. Никто не ведет наблюдений, которые могли бы предупредить нас, летчиков, о возможных неприятностях, подобных той, в которую попали мы сегодня. Нужны глубокие исследования атмосферы, ее зондирование, но на это никто не идет. А случись беда, виноватого найти проще всего — экипаж. Недоглядел, не справился, недоучен...

Но сегодня мы сработали неплохо.»

Когда вернулись с экипажем Сотникова с «Союза», над «Молодежной» уже зависал циклон. От праздничной Антарктиды не осталось и следа: нас ждала серая, угрюмая мгла, садиться пришлось при зажженных плошках, едва видимых сквозь пелену снега. Два дня не летали — влажный снег, ветер, низкие облака накрыли станцию, оба аэродрома...