Антарктическая легенда

... Экспедиция близилась к завершению, и чем меньше оставалось работы, тем, как ни странно, неуютнее становилось на душе — уж больно благополучно складывались дела в отряде: ни одного авиапроисшествия или предпосылки к нему, план полетов перевыполнен, все люди живы и здоровы... «Нет, что-то здесь не так, — думал я, просыпаясь по ночам, — Антарктида должна быть себе верна, и если она не подкинула нам больших неприятностей в начале экспедиции, надо ждать их в конце».

Но дни шли за днями, завершили работу обе группы, в автономном режиме с НЭС «Михаил Сомов» заканчивали свои полеты и вертолетчики. Когда авиатехники «законсервировали» последний Ил-14, я решил пройтись по аэродрому. Его укатывали уже не каждый день. Последний циклон притащил с собой мокрый снег и забил им эстакаду с запчастями, залепил топливозаправщик и машину подогрева. Казалось, зачехленные самолеты тоже готовились к длинной зимней спячке, и я неожиданно почувствовал, что на этот раз, действительно, мы, кажется, выскальзываем из Антарктиды без потерь.

Серые туши айсбергов залегли в заливе Алашеева, чистое темно-бирюзовое небо стыло надо мной. Но непривычная тишина, стоящая над аэродромом, вдруг стала оживать. Сугробы зашевелились, с тихим змеиным шипением по полосе поползли длинные косы колючего снега... «Ничья. На этот раз мы сыграли вничью, — сказал я самому себе. — Начинает работать «сток», пора уходить». И вдруг я почувствовал, что кто-то тяжело смотрит мне в затылок. Смотрит с какой-то злой иронией, будто прицеливается. Я вздрогнул. Все мое тело на мгновение будто омыло жидким холодом. Я отчетливо понимал, что кроме меня на аэродроме никого нет, но в то же время чей-то чужой, будто неземной взгляд с купола сковал затылок. Хотелось оглянуться, но что-то удерживало меня от этого.

Багровый горизонт затухал, словно крик. Ветер начинал реветь, толкать меня, хлестать режущим снегом в лицо. Снежный вихрь рванул капюшон «каэшки», и я, чтобы не упасть, сделал шаг вперед, потом второй и, не оглядываясь, пошел к Дому авиаторов.

Наутро мы со Скляровым взялись за составление отчетов. Мне почему-то показалось, что когда их подготовим, то окончательно «разделаемся» с 27-й экспедицией, да и с самой Антарктидой. Конечно, это была бредовая идея, потому что над бумагами придется сидеть и по пути домой на корабле, и в Мячково, но ничего поделать с собой не мог — хотелось быстрее стряхнуть с себя обязанности командира летного отряда, а вместе с ними оставить в прошлом и столь благополучно сложившуюся САЭ.

Я перелистал списки экипажей. В последние несколько лет, прошедших после разгрома Полярной авиации, мы, те, кто продолжал ходить в Антарктиду, кропотливо и бережно подбирали, учили, тренировали летчиков, штурманов, бортмехаников, бортрадистов для работы здесь, на материке, где вся жизнь — привозная. Год за годом, соблюдая законы и традиции «Полярки», мы сорокалетние ветераны, очень осторожно отбирали в отряд людей, которые, как нам казалось, смогут усвоить все лучшее, что наработано нашими предшественниками и нами, и передать тем, кто придет сюда работать в будущем. Кажется, этот кропотливый труд дал свои первые результаты — в 27-й экспедиции мы не совершили ни одной серьезной ошибки.

— Жень, — окликнул я Склярова, зарывшегося в полетные задания. — На следующий год, видимо, тебе придется идти командиром отряда...

— Почему ты так решил? — он поднял голову и удивленно посмотрел на меня.

— Больше некому. В 26-й командиром был Голованов, в этой — я, 28-я твоя.

Но тебе будет легче, смотри какой выбор, — и я протянул ему списки экипажей. — Анатолий Моргунов, Виктор Афонин, Виктор Пашков, Валерий Радюк, Юрий Вершинин, Валерий Белов, Василий Ерчев, на подходе — Валерий Сергиенко. Теперь у нас есть и замечательные экипажи вертолетов. А сколько отличных штурманов дал нам Слава Табаков! Под стать им бортмеханики и бортрадисты. Да и Аркадий Иванович Колб позаботился о смене. Ему, мне кажется, нужна передышка, ведь за плечами уже не один десяток лет работы в полярных районах. Ну, а мне и Голованову теперь, что называется, «в упор» нужно заняться организацией антарктического отряда, начатой только перед нашим с тобой отъездом. На это потребуется года два.

— Дело хорошее, — согласился Скляров, — но ведь кое-кто из тех, кто помогал ликвидировать «Полярку», сидят в своих креслах и возродить ее не дадут. Даже в виде отряда.

— Так, ведь мы и не ставим глобальной цели — возрождения «Полярки», а антарктический отряд сегодня очень нужен, учитывая увеличение объемов исследований здесь. Я разговаривал с «наукой», руководству ААНИИ эта идея пришлась по душе.

— Ну, дай Бог, как говорят на Украине, нашему теленку волка съесть. Хотя команда действительно подбирается отличная — сборная лучших летчиков, тут ты прав. А теперь давай работать, дома меньше этой бумажной волокитой придется заниматься...

Но сделать нам этого не удалось. Наутро и у Склярова, и у меня резко подскочила температура, голова налилась чугуном, появились хрипы в горле, тело стало «ломать», и врач, пришедший в наш дом, поставил простой и четкий диагноз: «грипп». Причем, его симптомы обнаружились у большинства людей из нашего отряда. Самым мерзким оказалось то, что у всех резко подскочило артериальное давление. Однако ничего странного в этом не было: в «Молодежную» стал прибывать зимовочный состав, и, как обычно, кто-то привез грипп с Большой земли. Иммунные системы наших организмов за полгода пребывания в стерильной атмосфере Антарктиды конечно же ослабли. Привезенные микробы жадно набрасывались на них и с успехом атаковали. А поскольку на станции в дни смены составов жить приходилось в тесноте, то эпидемия гриппа распространялась быстро и во всех подразделениях. Уберечься от него было невозможно. Теперь у меня появился совершенно законный повод повалятся в постели и основательно отоспаться, чего давно не удавалось сделать. А там — погрузка на корабль и домой, домой... И я забылся тяжелым сном. Сколько я спал, не знаю — меня разбудил звонок телефона, стоявшего у кровати. Звонил начальник станции, он же начальник 26-й зимовочной экспедиции, Владимир Александрович Шамонтьев, еще не успевший передать дела новому начальнику зимовочной экспедиции Рюрику Максимовичу Галкину, шедшему в Антарктиду на теплоходе. Разговор получился коротким:

— Получил тревожную телеграмму с «Востока». Вы как себя чувствуете? Прийти ко мне сможете?

— Ладно, — сказал я, — сейчас приду.

Я хорошо знал, что Владимир Александрович по пустякам беспокоить не будет, но оказалось сущей мукой вытаскивать больное, ослабевшее тело из теплой постели, одевать его и выталкивать на режущий морозный ветер. Грипп основательно потрепал меня, и я чувствовал, что иду, шатаясь, как пьяный. Клонило в сон. И все же, когда пришел, сделал вид, что почти здоров. Шамонтьев взглянул на меня, покачал головой, но комментировать увиденное не стал. Вместо этого он сказал:

— Пришла очень плохая весть с «Востока». Один из зимовщиков в тяжелейшем состоянии. Удушье. Начался отек легких. Налицо все признаки горной болезни. Человек не смог нормально вовремя акклиматизироваться, и врачи прогнозируют самый худший исход болезни, если его оттуда не спустить в «Мирный».

Шамонтьев замолчал. Молчал и старший врач экспедиции Леонид Маврицын, который сидел рядом. Они так же, как и я, готовились к отъезду на Родину, все мысли были уже о доме и вот на тебе... Я почувствовал, как тоскливо заныло сердце, закрыл глаза. И мысленно бросился к «Востоку» — давно заметенные и никем не укатанные ВПП, здесь, на «Молодежной», в «Мирном» и на «Востоке». Законсервированные топливозаправщики, подогреватели. Холодные, измотанные за сезон Ил-14, которые Колб и его люди «усыпили» до следующей весны. В Антарктиде самое плохое время для авиации — поздняя осень, когда начинают гулять метели, ураганные ветры, бьют морозы...

Мороз?! — это слово обожгло сознание, и я открыл глаза. Владимир Александрович молча глядел куда-то в окно.

— Какая температура на «Востоке»? Он медленно повернул голову ко мне:

— За шестьдесят, почти семьдесят...

Видимо, он прочел в моих глазах что-то такое, что его голос стал глухим:

— Вы думаете, я не знаю, что ситуация на «Востоке» оставила далеко позади возможности ваших Ил-14? Но не сказать вам о ней не мог, иначе подписал бы приговор этому парню на «Востоке» уже сейчас. А так у них еще остается надежда, что мы здесь способны сделать чудо.

— Запросите ход температуры за несколько последних дней. Через несколько минут мы получили телеграмму с «Востока».

Голова гудела, я с трудом различал цифры, но все же удалось выделить из этой мешанины те, что меня интересовали больше всего. 11 марта с 9 часов утра до 12 часов дня температура держалась в интервале от минус 60,6° до минус 60,2°, 12 марта в этот же период — минус 61,4° — минус 61,3°, 13 марта чуть повысилась — минус 59,1 ° — минус 59°... Мне стало ясно, что именно в эти четыре часа на «Востоке» мороз чуть сдает свои позиции, но все равно держится за той гранью, куда еще ни один экипаж никогда не заглядывал. И самолет Ил-14 тоже...

«Лететь нельзя, — я почувствовал, как во мне закипает раздражение, — они это отлично понимают. Что же им от меня нужно?»

Строчки двоились в глазах, но я сидел, не поднимая головы от радиограммы, стараясь успокоиться.

— Вот еще радиограммы, — Шамонтьев протянул два листка. Я взял их.

НЭС «Михаил Сомов» 13 марта 23 ч 15 мин. =

Радио, весьма срочная. 3 пункта.

2 адреса: «Молодежная», Шамонтьеву, командиру отряда (КО) Кравченко

ТХ «Эстония», Галкину

«Мирный», Зусману.

На запрос Шамонтьева: Конечно, надо немедленно вывозить, но был ли ранее опыт полетов «Восток» при температуре 66 градусов. Это очень беспокоит...

Максутов=

«Значит... все-таки понимают, что лететь нельзя. Иначе Максутов не спрашивал бы об опыте полетов на «Восток» при минус шестидесяти шести градусах, — эта мысль, как ни странно, успокоила меня. — Что ж, уже хорошо, давить на нервы не будут...»

Я стал читать вторую радиограмму:

ТХ «Эстония» 14 марта 13 ч 00 мин. =

Радио, три пункта:

«Восток», Астахову, Баранову,

НЭС «Михаил Сомов», Максутову,

«Молодежная», Шамонтьеву, Маврицыну. =

Зарегистрированные за короткий срок два случая высокогорного острого отека легких уже после первичной адаптации настораживают в связи с возможными нарушениями правил техники безопасности при работах на открытом воздухе при сверхнизких температурах. Просим принять все соответствующие профилактические меры для предотвращения подобных случаев с дальнейшим учетом строгого нормирования времени пребывания людей вне помещений. Рекомендуемая продолжительность пребывания: при 50-60 градусах не более 30-40 минут, 60 — 70 градусах — не более 15-20 минут, тяжелая работа при более низких температурах возможна только в аварийных ситуациях с минимальной продолжительностью.

Галкин, Белан =

Я взглянул на Маврицына:

— Сколько он сможет на «Востоке» протянуть?

— Двое — трое суток, — Леонид говорил спокойно, но я всем своим существом вдруг остро ощутил, как тяжело ему дается это спокойствие. — Болезнь прогрессирует очень быстро. Лекарства в таком случае почти не помогают.

— Хорошо, мы подумаем, — сказал я, — но ничего не обещаю. Я вышел. Глухие темно-синие сумерки наплывали с востока, в них тонул седой океан, почерневшие айсберги, наша станция. Где-то там, в ночи, за две тысячи двести километров отсюда лежал «Мирный». А в полутора тысячах километров от него — я перевел взгляд правее, на купол — «Восток». Сейчас там угасает жизнь человека. Что я о нем знаю? Мы с ним даже случайно не могли встретиться, потому что «восточников» в этой экспедиции возили экипажи Склярова. Есть ли у этого парня отец, мать, жена, дети? С кем дружит, что любит, какие истины исповедует, каким идеям служит? Не знаю. Почему же меня так жестоко душит сейчас безысходность? Почему болит сердце, будто там, на ледяном щите, гибнет друг?! А может, это бессилие, безысходность, боль есть не что иное, как пощечина Антарктиды за мое самонадеянное: «На этот раз мы сыграли вничью...?!» И тот взгляд, который я почувствовал на аэродроме, был ее взгляд?

Я стою на окраине поселка и гляжу в ночь, туда, где на «Востоке» за тысячи километров умирает человек. Между ним и мною сейчас нет ни одной живой души — ни человека, ни птицы, ни зверя. Только скалы, лед, снег, мороз, ветер...

Я не помню, сколько так стоял. Наверное, долго, потому что почувствовал, как замерзаю. Повернулся и пошел в гору, спотыкаясь и падая.

Когда вернулся в наш Дом авиатора, там еще ничего не знали о ситуации, сложившейся на «Востоке». Зашел в свою комнату, разделся, достал радиограммы, снова их перечитал. Собственная болезнь, будто устыдившись чего-то, слегка отступила. А может быть, ей не понравилось, что ее игнорирую, но мне стало немного легче, я почувствовал, что могу логически правильно оценивать происходящее. Вспомнился Москаленко, как он планировал свою операцию по спасению людей с «Оби». Тогда ситуация складывалась ничуть не легче, чем сейчас. «Значит, и ты должен найти выход», — сказал я самому себе. Еще раз проанализировал «ход» температур на «Востоке» и пришел к выводу, что суточный перепад их достаточно велик — до десяти градусов, а самое «теплое» — время — с 8 до 12 часов «по Москве». Разница во времени между столицей и «Востоком» — 4 часа. Значит, к «восточникам» мы должны прийти, когда у них полдень. «Черт побери, — мысленно выругал я себя, — ты же понимаешь, что лететь нельзя. Что же ты мудришь?!» Но мысли уже потекли своим чередом, игнорируя логику, руководящие и регламентирующие летные документы, руководство по эксплуатации Ил-14...

«А если вдруг повезет?! — мысль о везении мне почему-то понравилась. — И циклон с Тихого океана проникнет поглубже на купол и легонько «дыхнет» на «Восток»? Ведь такое бывает! Редко, но бывает! А нам-то много и не надо, хотя бы минус пятьдесят пять...»

Я услышал голоса на кухне, поднялся и пошел туда. Ожидание отъезда домой, гриппозное состояние, чудовищная нервная усталость выбили всех нас из привычной колеи, мучила бессонница. Вот и теперь летчики потянулись на кухню лечиться старым домашним способом — чаем с вареньем, оставшимся чудом у кого-то до зимы, да дышать над кастрюлей с настоем эвкалипта. Знакомые дорогие мне лица, какая-то домашняя обстановка, запах мяты, смешанной с парами эвкалипта, почему-то успокоили меня.

— Евгений Дмитриевич, — Василий Ерчев, увидев меня, поспешил поделиться радостной новостью, — только что звонили радисты, обещали завтра устроить нам переговоры с домом — в последний раз перед отъездом. Мы вас первым записали!

— Что-то вы совсем раскисли, — улыбнулся я. — Хлюпаете носами, на переговоры с домом потянуло... А может, лучше слетаем куда-нибудь, напоследок, а?

— А почему бы и нет? — засмеялся Валера Сергиенко, — я, например, на Южный полюс хочу.

— Ну, полюс далековато, — я посерьезнел, — не достанем. А вот вечерком в «Мирный» сгонять можно было бы...

Никто, конечно, всерьез не принял этого разговора, но он для меня стал еще одним шагом к принятию окончательного решения. Какого? Пока я этого и сам не знал — слишком много неизвестных было в условиях той задачи, которую нам предложила решить Антарктида.

Я зашел к Склярову. Здоровый, крепкий мужик, он переносил грипп тяжелее, чем такие «легковесы», как я.

— Ну, зачем вызывали-то? — Женя приподнялся на постели, но я легким жестом уложил его обратно.

— Плохо дело на «Востоке». Тяжело заболел радиофизик Родин. Врачи видят выход из положения только в эвакуации его в «Мирный».

— А лекарства?

— Не помогают. Да и запас их там не безграничен. Поэтому нужно слетать на «Восток» — больше помощи ждать неоткуда. Но не знаю, позволит ли там сесть температура. Сейчас на «Востоке» стоят морозы за шестьдесят градусов...

— А может, сходить туда на сброс? Упаковать лекарства понадежнее, и...

— Наверное, такой вариант возможен, но парня это не спасет. Нужно какое-то другое решение. Время не терпит. Поэтому сейчас давай соберем весь состав, объясним, что к чему, и выслушаем людей.

И вдруг, почти неожиданно для самого себя, сказал:

— Но сегодня вечером я с экипажем Белова вылечу в «Мирный», а ты останешься здесь, на страховке...

Я не успел закончить, как Скляров вскочил с кровати:

— Почему ты? Почему Белов?! Я там отработал весь нынешний сезон... Лететь должен я, или лучше пойдем в «Мирный» двумя бортами.

Я почувствовал, как сердце забилось часто-часто и во рту появился какой-то металлический привкус. В голове зашумело. «Давление повышается. Грипп, — я поставил этот диагноз самому себе, словно совершенно постороннему человеку. — Нужен покой...»

— Женя, ты ложись, — я почувствовал, что голос слегка охрип. — В ногах правды нет.

Скляров тяжело сел на кровать.

— Вдвоем идти нет смысла — лишний риск, — продолжал я. — А вот страховать нас лучше тебя никто не сможет. Поэтому второй самолет надо тоже готовить, ты прав, но только на случай каких-то непредвиденных обстоятельств, которые могут сложиться у нас в рейсе. Ты помоложе, Антарктида меньше истрепала тебе нервы, чем мне, вот и работу даю вам потруднее. Ты же знаешь, что иногда легче самому выполнить сложный полет, чем ждать из него экипаж — сам себя поедом съедаешь...

Скляров молчал, но я чувствовал, что логика моих размышлений ему ясна.

— Дальше. Этот полет на «Восток», если его придется выполнять, выходит за те пределы, что отпущены и людям, и машине. Ну, не летал никто на «Восток» в тех условиях, что там сложились, ты же знаешь. Поэтому я не буду запрашивать разрешения на него ни у наших командиров в Мячкове, ни в УГАЦ, потому что я больше чем уверен, придет категорический запрет. Если бы руководство экспедиции или ААНИИ вышло с запросом в наше министерство или в Совет министров, еще можно было бы надеяться, что нам ответили бы: «Рейс выполнить по возможности», или что-то похожее. Но такой инициативы нет. У тебя есть чего-нибудь хлебнуть? Горло сохнет...

Скляров налил в чистую чашку холодного чая и протянул ее мне.

— Спасибо, — я сделал несколько глотков. — Вот и получится, что за этот рейс, как бы он ни закончился, командира отряда все равно накажут, а если полетишь со мной и ты, то и тебе достанется. Так зачем нам обоим шеи подставлять?

Информация о рейсе наверняка просочится в Москву, вот ты нас и будешь прикрывать, пока я не вернусь. Соучастие в нарушениях тебе все равно «пришьют», но это все же лучше, чем снятие с летной работы...

Я замолчал. Шум исчез, но теперь кровь гулко стучала в висках.

— Ладно, — сказал Скляров, — только обещай, что будешь держать меня в курсе событий, как бы ни складывалась обстановка.

— Вот это я тебе обещаю.

— И не лезь на рожон.

Я улыбнулся:

— Все! Собираем весь состав.

Через несколько минут практически весь отряд до отказа заполнил комнату подготовки к полетам, служившую теперь маленьким кинозалом, где каждый вечер, а то и всю ночь, «крутили» знакомые до последней реплики актеров, старые, клееные-переклееные киноленты. Я коротко обрисовал ситуацию, сложившуюся на «Востоке»: мороз под семьдесят, состояние больного ухудшается...

Реакцию это сообщение вызвало бурную:

— А какого хрена они тянули? Сказали бы, мы его еще две недели назад вывезли. Слетали в начале марта и дело с концом!

В местоимение «они» умещался широкий круг людей — «восточники», врачи, руководство экспедиции, которым досталось по первое число. Я поднял руку и постучал по часам:

— Во-первых, болезнь не планируют, а приходит она всегда неожиданно и в самый неподходящий момент. Во-вторых, мы теряем время, мужики.

Повисла тишина, нарушаемая лишь кашлем то одного, то другого. Потом вдруг все начали говорить. Но любые варианты спасения тут же разбивались о возможности самолета — профессионалы высшей пробы, они отдавали себе отчет в том, что машина может не выдержать. О них самих речь не шла...

— Надо ехать, — вдруг негромко сказал кто-то.

Но его услышали. Гомон затих. Иного решения я и не ждал, но... Решил ничего не скрывать от экипажей:

— Вы понимаете, что приказывать лететь в этой ситуации я никому не могу. Полет, который, возможно, придется выполнить, лежит за пределами технических возможностей Ил-14. Шансов на то, что больного удастся вывезти совсем мало. Поэтому каждый должен решить сам — готов он лететь или нет. А теперь — кто пойдет со мной?

Все четыре экипажа Ил-14 молча поднялись со своих мест. Я пробежал взглядом по хорошо знакомым мне лицам, оценивая внешний вид каждого. Впрочем, это было ни к чему — я знал, кто, когда и куда выполнял полеты, степень усталости любого из них, но свои жесткие коррективы внесла болезнь. Одни переносили ее легче, другие тяжелее.

— Спасибо всем. Пойдет экипаж Белова. Остальные — на страховке. Руководителю полетов приступить к подготовке аэродрома. Аркадий Иванович, — обратился я к Колбу, — готовьте Ил-14 41808. Сроки вылета называть не буду, но в «Мирный» хотелось бы уйти уже вечером, как только будет готов самолет и ВПП. Работу начнем сейчас, экипажу Белова — отдыхать...

Выбор экипажа Белова не был случайным. Да, он не имел опыта полетов на «Восток», но с ним я летал почти весь сезон и видел, как слаженно, четко, без суеты работали члены экипажа, насколько быстро и точно выполнялись команды командира. Если все же пойдем на «Восток», слетанность экипажа будет играть там решающую роль — Антарктида не простит нам ни малейшей ошибки. К тому же мы с Беловым научились понимать друг друга со взгляда, с полуслова, а это может пригодиться, когда обстановка заставит действовать очень быстро. Экипаж хорошо подготовлен к длительным полетам, поэтому я решил, что основную работу на маршруте возьмет на себя Белов, а вот посадку и взлет на «Востоке» буду выполнять сам — восемь сезонов, которые я отлетал туда, сейчас должны мне оч-ч-ень пригодиться, если вообще условия позволят это сделать.

Я попросил синоптиков готовить прогноз погоды, набросал радиограмму:

Срочно.

«Мирный», Зусману=.

Копия — НЭС «Михаил Сомов», Максутову.

ТХ «Эстония», Галкину.=

Прошу начать укатку ВПП по всему профилю. Необходима работа УКВ радиостанции на любой частоте, лучше 121,5 МГц. К прилету прошу подготовить жаровни с соляром и ветошью — посадку планирую произвести ночью. На бензозаправщике — подготовить двигатель к запуску, также необходим трактор=

14 марта, КО Кравченко

Эта радиограмма привела в движение силы, которые замерли в ожидании нашего решения. И вот, словно спущенная пружина, в Антарктиде начал раскручиваться механизм спасения. Разделенные тысячами километров ледяной пустыни, заброшенные на купол, в океан десятки людей забыли о болезнях, о сне, об отдыхе, включаясь в работу, будто и не было за плечами тяжелейшей вахты, которую только что отстояли в 26-й САЭ и в сезоне 27-й САЭ.

Срочно. «Мирный» ГСМ 14 марта, 10 ч 20 мин. = «Молодежная» =

Срочно. 2 пункта.

«Молодежная», Шамонтьеву, КО Кравченко=

ТХ «Эстония», Галкину, РП* Кольцову=

По прибытию планируемого в «Мирный» борта будет необходима заправка топливом, сообщите ваши рекомендации по подготовке бензозаправщика, работе с минимальными затратами времени, а также указания РП по приему самолету=

14 марта. Зусман=

* РП — руководитель полетов.

* * *

Весьма срочно. ТХ «Эстония», 14 марта 11 ч 00 мин.=

Весьма срочно

Радио, 2 пункта, «Мирный», Зусману, Дубцову.

«Молодежная», Шамонтьеву, КО Кравченко=

Укатку ВПП производить стругом по всему профилю, жаровни находятся под балком, их следует установить в створе ВПП. Дозаправки на «Комсомольской» нет. Полную информацию по подготовке бензозаправщика может дать водитель Ларин, находящийся сейчас в «Молодежной», — он убирал шланги.

РП Кольцов.

14 марта, Галкин-

* * *

«Мирный», 14 марта, 12 ч 45мин. = «Молодежная», РП Селезневу-

К 18.00 московского времени 14 марта укатка ВПП будет закончена. Техсостояние обычное. = 14 марта, Зусман-

* * *

«Мирный», ГСМ 14 марта, 12ч 45мин.=

Срочно=

«Молодежная», КО Кравченко, Шамонтьеву=

14 марта, КО Кравченко. Укатку ВПП закончим к наступлению темноты, три пары жаровен будут выставлены и зажжены к вашему подходу, радиосредства, УКВ, пеленгатор в полной готовности, трактор и бензозаправщик будут находиться на стоянке. Желаю удачи. Ждем.=

14 марта, Зусман-

Вместе с нами на «Восток», если туда придется лететь, должен был идти и старший врач экспедиции Леонид Маврицын, а в «Мирный» я решил взять с собой водителя Николая Ларина. В этом парне каким-то непостижимым образом «уживались» множество профессий: казалось нет машины, с которой он не нашел бы общего языка, не заставил работать в самых тяжелых условиях. В «Мирном» он должен был обеспечить нам вылет за больным. Но неожиданно ко мне зашел Колб:

— Я лечу с тобой. С чем придется столкнуться и вам, и машине, не знает никто. Мне будет спокойнее, если буду на борту, — и добавил: — Да и тебе тоже...

В его словах было столько решимости, что я понял: уговаривать Колба остаться в «Молодежной» нет смысла — все равно не останется. К тому же он прав — с ним нам будет спокойнее.

— Уговорил, — улыбнулся я ему и увидел, что Аркадий Иванович облегченно вздохнул, кажется, он не ожидал такой легкой победы надо мной.

ВПП и самолет подготовили быстро: тот самый Ил-14 41808, который в начале сезона пришлось ремонтировать. Но вылететь в этот день не удалось. К «Молодежной» приблизился циклон, атмосферный фронт своим крылом зацепил и аэродром, и станцию. Повалил влажный снег. Попытались вырулить на ВПП — машина не идет. По лыжам колотили кувалдами, долбили под ними снег, она — ни с места. Кое-как раскачали с помощью трактора, стали рулить, но самолет еле двигался. Взлет был невозможен. К тому же в памяти еще свежи события, когда взлетали в такую же погоду, нахватали на лыжи мокрого снега, который быстро смерзся в воздухе так, что лыжи не смогли убрать, и пришлось заниматься «циркачеством», сбивая смороженную массу через лючок в полу. Решил перенести вылет на утро. Мне этот шаг очень тяжело дался, потому что все, кто готовил машину, валились с ног. Но и рисковать не имел права — под удар можно было поставить всю операцию. По опыту я знал, что, как только фронтальная зона отойдет от нашего района, стоковые ветры с купола принесут низкие температуры.

Ночью в домике практически никто не спал — ситуация, сложившаяся на «Востоке», растревожила всех. Я тоже лежал с открытыми глазами. Заунывно стонал ветер, швырял в окно снегом, а меня терзали сомнения: «Хорошо, придем, сядем, но взлететь по пережженному таким сильным морозом снегу Ил-14 не сможет. Москаленко же рассказывал, как во второй САЭ на «Комсомольской» трем экипажам Ли-2 пришлось «заледенять» кусок полосы, чтобы можно было стронуть машины с места. Но там мороз был полегче... — я вскочил с постели резко, в глазах потемнело. Пришлось сесть и отдышаться. В груди клокотало. Сейчас надо связаться с «Востоком».

Когда я попросил начальника станции Петра Георгиевича Астахова «заледенить» ВПП и передал, что для этого нужно сделать, в ответ пришел только запрос: сколько метров наледи надо готовить? Не задумываясь, ответил: 1000-1200 метров. Знал бы я тогда, чего стоит им каждый такой метр...

Вернулся к себе. Снова наваливаются вопросы: «Он — один, а ты с собой потащишь семь-восемь человек. Почти все нездоровы. Придешь на «Восток», сядешь, а вдруг взлететь не сможешь? Станция на нас не рассчитана. Мы не адаптированы к условиям «Востока» и сделать этого уже не успеем. Значит, нас ждет та же судьба, что и того парня, за которым летим. А если от нас подхватят микробы «восточники»? Где гарантия, что и они не заболеют? Продовольствие рассчитано на зимовочный состав станции. Если не взлетим, число людей возрастет на треть, а добраться к нам смогут только через восемь месяцев. Двигатели... Их мощность там заметно падает при обычных морозах, а что с ними будет сейчас? Как поведут себя резиновые шланги, маслопровод, бензопровод?...» От этих мыслей хочется отмахнуться, уйти куда-то, но сделать так я не имею права — просчитывать надо все варианты, вплоть до самых худших.

К утру взлетная полоса подмерзла, небо прояснилось. Инженеры и техники заново подготовили машину. Получив консультацию синоптиков, мы с Беловым решили лететь в «Мирный» напрямую, через купол, между двух барических систем: антарктического горного антициклона и циклонов, разгуливающих севернее, над морем. Расчет был прост: учитывая направление ветров в этих системах, мы решили использовать их себе во благо. Взлетели легко и весь полет прошел с попутным ветром, так что мы прошли весь путь всего за 6 часов 22 минуты. Перед вылетом получили информацию о погоде на «Востоке»: облачность — 3 балла, верхняя, температура — минус 66 градусов. В «Мирном» — ясно, видимость менее 50 метров, ветер 22 метра в секунду, порывы до 26...

Но такая плохая видимость в «Мирном» нас не смутила. Мы знали, что работает стоковый ветер и к нашему прилету видимость должна улучшиться. После взлета в «Молодежной» с борта дали расчетное время прибытия: 15.00 по московскому...

Срочно.

5 пунктов.

Ленинград, ААНИИ, САЭ, Ширшову=

НЭС «М. Сомов», Максутову=

ТХ «Эстония», Галкину=

«Мирный», Зусману=

«Восток», Астахову=

15 марта 08 ч 43 мин. М С К. Из «Молодежной» в «Мирный», далее на «Восток» вылетел Ил-14 41808, на борту КО Кравченко, экипаж: Белов, Кузнецов, Игнатов, Маслов, Пустолин, итр Колб, Ларин, старший врач 26 САЭ Маврицын, техник-электрик AMЦ 27 САЭ Семенов=

15 марта. Шамонтьев=

Приземлились в 15.05 по московскому времени, наш расчет полностью оправдался. Аркадий Иванович и Николай Ларин остались готовить самолет, экипаж я отправил отдыхать, а сам пошел к начальнику станции, где собрались все, кто мог иметь хоть малейшее отношение к событиям на «Востоке». Я видел, как потеплели их лица, хотя наш прилет еще ничего не значил — лететь нельзя, да и за каким дьяволом, если мороз не позволяет выполнить посадку и взлет?! И снова пошла перетасовка вариантов, но теперь уже с возможным нашим участием.

Откуда у меня мелькнула мысль о барокамере, не знаю, но за нее тут же уцепились. Воздух там разрежен, не хватает кислорода, легким больного тяжело дышать. А если искусственно увеличить давление кислорода, создать атмосферу, хоть немного похожую на ту, в которой организм привык жить? Для этого нужна хотя бы примитивная барокамера, которую мы могли бы сбросить «восточникам». Но где ее взять?

— Сделаем, — сказал начальник механических мастерских, — за ночь сделаем.

— Из металла делать ее нельзя, — сказал я. — Мы такую тяжелую не довезем. Да и разобьется она при сбросе.

— А что, если использовать газгольдеры? У них прорезиненная ткань. Ну, не будут врачи делать давление в 760 мм рт. ст., но 600 мм она выдержит. Сейчас там 460. 600 — это высота в 2000 метров, так что на полторы тысячи метров ниже «спустим» больного. Уже хорошо...

Работа кипела всю ночь. Из стальных лент «мирненские левши» сделали обручи, подогнали газгольдеры, сконструировали переходную камеру, подготовили баллоны с кислородом... К утру была готова и инструкция, как собрать барокамеру, как ею пользоваться. Упаковали, перевязали, погрузили в самолет: ни до этого, ни после я не видел, чтобы такое сложное сооружение строилось за ночь.

Спать не пришлось: день слился с ночью, мы жили, экономя каждую минуту. Врачи «Мирного» энергично взялись за поправку нашего здоровья: сбили давление, по собственным рецептам составили смеси из эфирных масел и заставили подышать ими через ингалятор. Кашель начал стихать, дышать стало легче.

Поздно вечером получили из «Молодежной» долгосрочные прогнозы погоды по «Мирному»:

«Молодежная», 15 марта, 19ч25мин= «Мирный», Зусману=

Прогноз погоды на трое суток от 15/3: облачная с прояснениями, поземка, видимость хорошая, ветер юго-восточный, 9-14 м/с. Температура — минус 14-16= «Молодежная», погода-

* * *

«Молодежная», 15 марта, 19 ч 25 мин. =

«Мирный», Зусману=

Прогноз погоды от 21 часа 15 марта на сутки: облачно, поземка, видимость хорошая, ветер юго-восточный, 9-14 м/с, порывы 15-18 м/с, температура — минус 12-14= «Молодежная», погода-

Колб не вылезал из самолета: что-то утеплял, что-то обматывал, «колдовал» над двигателями, готовил Ил-14 к схватке с Антарктидой.

Мы все понимали: от того, насколько точно сработает Колб, зависит и наша судьба, и жизнь «восточника», если на «Востоке» придется садиться.

«Восток», 16 марта, 05 ч 00 мин. =

«Восток» — «Мирный», Кравченко=

Полоса один раз укатана на протяжении всей длины, первый километр укатан два раза. Приступаем к созданию наледи. Остальные 3 км продолжаем укатывать.

Астахов-

* * *

«Молодежная», 16 марта, 09ч 00 мин. =

4пункта=

Ленинград, ААНИИ, Короткевичу=

НЭС «Михаил Сомов», Максутову=

ТХ «Эстония», Галкину=

«Мирный», Зусману-

В 15.05 15 марта Ил-14 41808 произвел посадку в «Мирном». В 16.00 КО Кравченко вышел на радиотелефонный разговор с «Востоком», Астаховым, выяснил, что полосу катать не начинали, испытывая трудности с заводкой тягачей при низких температурах. В 18.00 по радиотелефону из «Мирного» даны рекомендации по заправке тягачей топливом. В 20.00 тягачи запустили и приступили к укатке ВПП.

В 05.00 16/3 на «Востоке» укатку ВПП закончили, приступили к подготовке приспособления для образования наледи на первом км полосы. КО Кравченко в ожидании готовности полосы. Последней ночью в «Мирном» наблюдался сток 20-22, порывы 25 м/с. Кравченко надеется, что на «Востоке» днем между 09 и 11 мск будет минус 60, в эти часы наблюдается суточный максимум температуры, иначе — выше технических возможностей Ил-14. Вылет планируется 03 ч. мск, 17 марта. 08.00 мск 16 марта Астахов сообщил: первый км ВПП прогладили два раза, приготовили наледь, остальную часть прогладили один раз, продолжают укатывать, практически ВПП готова к приему. Организована четкая связь.

16 марта, Шамонтьев-

* * *

Срочно=

Три пункта=

НЭС «Михаил Сомов», Максутову=

ТХ «Эстония», Галкину=

«Молодежная», Шамонтьеву=

После совещаний по радио с «Востоком» выработана идея изготовления в «Мирном» простейшей индивидуальной барокамеры для создания больному условий, близких к береговой станции — по давлению и содержанию кислорода. Для этих целей используем аэрогеологический газгольдер. Суть конструкции: создать две сообщающихся гермокамеры: первая переходная, вторая рабочая, где помещается больной. Изготавливаем конструкции двух металлических разборных переборок, оборудованных дверями с уплотнителями. Готовится инструкция по сборке. План не меняется. Вылет назначен 03.00 мск 17/3. Для обеспечения полета необходимы прогноз погоды по маршруту «Мирный» — «Восток» — «Мирный» в период с 03.00 мск до 17.00 мск 17/3, уточненный прогноз «Мирного» на сутки 17/3, особенно необходимо проанализировать данные ИСЗ — настораживает натекание полной облачности над «Мирным» с запада=

1б марта, АПС Зусман, КО Кравченко=

Спал ли экипаж, не знаю. Несколько раз я заходил к ним в комнату — лежат с открытыми глазами, а в них немой вопрос: «Когда, наконец, поедем?» Что я мог им ответить?

«Сам влез в эту историю и их подставляешь, — эта мысль мучила больше всего. — Ну и что с того, что они добровольцы? Как бы мы не слетали, с них все равно спросят: «Вы, что, мальчики?! Не понимали, на какие нарушения идете?!» И разговор с ними будут вести без всяких полутонов: виноваты — отвечайте!»

Но подходило время очередного сеанса связи с «Востоком», и эти мысли смывала тревога — положение больного ухудшалось. Все сутки 16 марта мы очень внимательно следили за погодой на «Востоке».

У меня было такое чувство, что Антарктида дразнит меня: загнав мороз под семьдесят градусов и, тем самым, отрезая любую мысль о возможности вылета, она к полудню слегка ослабляла свою хватку. Казалось, еще чуть-чуть и можно будет лететь. Но эта надежда, едва родившись, тут же начинала угасать по мере того, как стужа на «Востоке» откатывалась на прежние рубежи. Я запросил из «Молодежной» расшифровку снимков спутника:

«Молодежная», 1б марта, 23 ч 30мин.=

«Мирный», КО Кравченко=

Прогноз погоды по маршруту «Мирный» — «Восток» — «Мирный» от 03 ч. мск до 15 ч. мск 17 марта=

«Мирный» находится на южной периферии активного циклона, этим объясняется натекание облачности. Циклон за сутки 15-16 марта сместился на 1800 км со скоростью 75 км/ч на «Восток» (юго-восток). Завтра днем «Мирный» будет в его тылу, поэтому ожидается в районе станции сильный сток, прояснением на «Востоке» объясняется низкая температура минус 68-70 градусов.

На трассе «Мирный» — «Восток» облачность 6-9 баллов верхняя и средняя, местами слабый снег, видимость 8-10 км, ветер на высоте направлением 250-270 градусов, 60-80 км/ч. Смена ветра от 250-270° на 160-180 °, 20-40 км/ч. В районе «Востока» от 07 до 13 мск облачность 2-5 баллов, верхняя, ледяные иглы, видимость 4-6 км, ветер 230-250°, 6-9 м/сек, температура — минус 65-67°.

В районе «Мирного» — до 15 м/с 17 марта облачность 6-9 баллов, верхняя, средняя, поземок, видимость 50, ветер 150-170°, 11-14 м/с, температура — минус 18-20 градусов.

«Молодежная», погода-

Через полтора часа, ровно в полночь с 16 на 17 марта я получил еще одно сообщение:

«Молодежная», 17 марта 00.00=

Мирный, КО Кравченко=

По последним данным ИСЗ центр сместился за сутки 16-17 марта на 1500 км со скоростью 65 км/ч. Последние координаты центра 56° южной широты, 98° восточной долготы. Основной заброс облачности — до 68° южной широты по меридиану «Мирного». Предполагаем, что далее циклон будет смещаться на «Восток» со скоростью 50-60 км/ч.

«Молодежная», погода-

Я оделся и вышел. Глухая черная ночь лежала над «Мирным». В редких разрывах быстро несущихся облаков проглядывало чужое небо. Ветер тащил колючий снег, невидимые его иглы больно жалили лицо. Кой черт меня сюда занес?! Мороз начал пробираться сквозь куртку и свитер. «Здесь всего минус двадцать, — отметил я машинально. — Что же такое минус семьдесят? Надежды на то, что циклон с океана забросит хоть немного тепла на купол, к «Востоку», кажется, нет. Уходит циклончик-то...» Морозный воздух не понравился воспаленному горлу, приступ кашля согнул меня пополам. Надо идти в тепло, к радистам. Все, от кого хоть в самой малой степени зависела судьба радиофизика с «Востока», не спали — эфир над Антарктидой был полон радиоволн, несущих все нараставшую тревогу. За сухими строчками радиограмм крылась боль и почти неуловимое бессилие: никто из тех, кто перебрасывался вестями, помочь больному ничем не мог. Я зашел к Белову. Он не спал. Если полетим, ему нужно знать, что нас ждет. Поэтому я сказал:

— Там на посадке земля будет надвигаться намного быстрее, чем покажут приборы. Причина — разреженный воздух. — Белов внимательно слушал. Мне нравилась эта черта его характера — дважды повторять ему ничего не приходилось. — Сама посадка будет иметь несколько иной профиль, чем внизу, у моря. Здесь мы убрали газ и вот она — земля. Там этого делать нельзя, иначе при резком сбросе мощности двигателей машина просядет, можем ее ударить. Поэтому садиться будем с низким подходом, но «Восток» расположен на равнине, так что можно снижаться очень осторожно, по более пологой глиссаде.

Приемистость двигателей увеличится в три раза, до 15 секунд. Мощность упадет на треть. Значит, нужно каждый маневр машины рассчитывать с учетом этого и прогнозировать ее поведение с запасом по времени, раньше, чем привыкли. Лыжи будут вести себя тоже по-другому... Поэтому на «Востоке», в основном, буду работать я, ты — подстраховываешь. Вдвоем сразу управлять машиной там нельзя, любая несогласованность в наших действиях может привести к плохим последствиям...

— Понял.

— Но это на тот случай, если температура воздуха позволит нам там сесть.

Белов промолчал, но я почувствовал, что внутренне он напрягся, явно не соглашаясь с моим последним выводом.

В час ночи получили информацию о фактической погоде на «Востоке»:

3/0 верх, лед иглы, видимость 20, ветер 250°, 6 м/с, 463мм рт.ст. -69°, влажность 65.

«Вот теперь — все, — сказал я самому себе. — Больше надеяться на чудо, что температура будет повышаться, не приходится. А вот ползти вниз станет непременно. Если лететь, то только сейчас, иначе будет совсем поздно. Аэродром готов, наземная техника тоже, машина заправлена топливом «под пробки». Ну?!»

Я взглянул на начальника станции «Мирный» Зусмана. В его глазах прочел тот же вопрос, который только что задал себе.

— Взлетим в три часа ночи по Москве, как только начнет светать, чтобы прийти на «Восток» в полдень по местному времени, когда солнце хоть немного сбивает мороз. Сообщите всем, кому нужно, а вот с Москвой не спешите, нас могут неправильно понять.

— Хорошо.

Уже перед самым вылетом зашел к радистам, захватил последние радиограммы:

«Молодежная», 17 марта 01 ч 20 мин. -

Срочно. 4 пункта=

Ленинград, ААНИИ, Короткевичу=

НЭС «Михаил Сомов», Максутову=

ТХ «Эстония», Галкину=

«Мирный», Зусману, КО Кравченко=

12 ч 00 мин мск, 16 марта из «Мирного» Зусман и КО Кравченко сообщили, что температура на «Востоке» днем ниже 60 градусов. Технически взлет при такой температуре произвести невозможно, остается возможность минимальной помощи по сбросу необходимых препаратов. Другого выхода не находим. Начата подготовка к вылету... План не меняется, вылет назначен в 03.00 московского времени 17 марта. По просьбе КО бюро погоды АМЦ передает в «Мирный» прогноз погоды по маршруту «Мирный» — «Восток» — «Мирный», уточнения, обзор синпроцессов. К моменту прилета на «Восток» прогнозируется температура минус 65 — 67 градусов. В радиоразговоре с «Эстонией» с Галкиным обсуждено положение, полностью поддерживаем действия КО Кравченко, Зусмана=

17 марта, Шамонтьев-

«Что ж, — подумал я, — все верно. «Другого выхода не находим...» Да и есть ли он вообще в природе — другой выход?!»

Белов с экипажем еще затемно отправились к самолету, Колб, кажется, и ночевал там. Когда я подъехал, машина уже ожила, экипаж прогревал двигатели, и их рев, то нарастая, то стихая, заливал аэродром и окрестности «Мирного», словно успокаивая всех, кто его слышал, в том числе и меня.

Следом подъехал Зусман, Мы отошли в сторону.

— Только что вышел на связь Астахов. Положение больного резко ухудшилось.

— Попробуем успеть, — сказал я.

— От нас что-нибудь нужно?

— Только одно — перестаньте на борт сыпать телеграммы. Пока с «Молодежной» шли, нас замучили: как идет полет? как самочувствие? какая погода? как техника себя ведет? Бесконечные вопросы... Но нам-то работать надо, а вы отвлекаете. Это же не парад и комментировать нам нечего. Передавайте регулярно лишь информацию о погоде. Я хочу, чтобы экипаж сосредоточился только на одном — на обостренном восприятии полета.

— Но ты и нас пойми — мы тоже беспокоимся, — в голосе Юрия Михайловича я уловил просящие нотки.

— Нет, — жестко сказал я, — мне нужно, чтобы экипаж жил только полетом. Вы же понимаете, что это — не обычный рейс, мы загоняем Ил-14 в такие условия, при которых он никогда не работал, и малейшая ошибка экипажа при контроле поведения его систем может привести к большим неприятностям. Члены экипажа не совсем здоровы, поэтому часами держать в поле зрения приборы будет вдвойне трудно. Вот и прошу поберечь их, не отвлекать.

— Хорошо. Я распоряжусь выходить с вами на связь только один раз в час.

— И обязательно по нашему запросу!

На том и попрощались. Я, конечно, не стал говорить ему, что, если в Москве узнают об условиях полета, то последует категорическое запрещение. А пока руководители всех рангов будут совещаться, время уйдет безвозвратно, температура на «Востоке» понизится, к «Мирному» подойдет новый циклон. Полет станет невозможным не только физически, а и психологически. И самое главное — он уже будет никому не нужен, вряд ли парень долго выдержит в условиях «Востока».

Я поднялся в самолет. Все сомнения остались на земле, теперь — только вперед. Аркадий Иванович и Леонид Маврицын уже устроились в холодной грузовой кабине. Экипаж занял свои места. Белов — в левом командирском кресле, я сел в правое. Оглядел экипаж: второй пилот — Володя Кузнецов, штурман Игорь Игнатов, бортмеханик Виктор Маслов, бортрадист Юра Пустохин... Спокойные, сосредоточенные, чуть замкнутые лица, такие, какими я видел их всегда, когда летал с ними. Никто ни жестом, ни взглядом, ни словом не выдал, что этот полет чем-то отличается от десятков других, выполненных в Антарктиде, и это мне понравилось. Я всегда считал, что если экипаж идет в какой-то полет, как на подвиг или как на прогулку, значит, он к этому полету не готов.

Белов вопросительно взглянул на меня.

— Давай, Валера, выруливай. Пора ехать, — сказал я и привычным жестом положил руки на штурвал.

Он чуть заметно дрожал, двигатели работали ровно, машина жила своей обычной жизнью. Еще раз пробежал глазами по показаниям приборов — они были в нужных параметрах.

Взлетели. Под левым крылом медленно провернулась серая плоскость залива с впаянными в него айсбергами. Легли на курс. Дорога, пробитая санно-гусеничными поездами, ходившими к «Востоку», просматривалась плохо — Антарктида уже стала хоронить ее под снегом. Поэтому решили ее здесь «бросить» и взяли курс с выходом на дорогу после «Комсомольской». Точность его теперь полностью зависела от штурмана Игоря Игнатова. Нам нужно пройти тысячу километров над полностью безориентирной местностью, используя только давно устаревшие самолетные навигационные приборы, а далее, до «Востока», ориентируясь по тонкой ниточке дороги, которая пока еще просматривается. Самолет медленно, по метру, набирал высоту. На востоке небо тускло оттаивало, светлело, а на юге, над ледовым щитом оставалось темным и угрюмым. С каким-то отстраненным удовлетворением отметил, что трассу к «Востоку» помню так, будто только вчера закончил по ней летать, а ведь прошло уже два года, как я с ней попрощался. Когда подходили к «Комсомольской», память снова вернула к эпизоду, случившемуся во второй экспедиции. Москаленко и три экипажа Ли-2 на «Комсомолке» попали в ловушку. Сесть-то сели, а взлететь не смогли — при почти пятидесяти граду сном морозе по перемороженному снегу лыжи перестали скользить. Москаленко тогда предложил «оплавлять» СНГ факелами, делать ледовую площадку. На нее трактором затаскивали самолет и только с такого катка смогли взлететь. Успели ли «восточники» соорудить и для нас нечто подобное? В их радиограммах на эту тему я не уловил оптимизма. Ладно, прилетим — увидим. Машина идет все тяжелее, мощность двигателей падает, мы поднялись на 3500 метров.

Темно-розовый краешек солнца стал медленно всплывать над мертвой пустыней. Я зябко передернул плечами — в радиусе семисот с лишним километров от нас нет ни одного живого существа. Гул нашего самолета не слышит никто. Сейчас Ил-14, несущий в себе восемь человек, является единственной крепостью, под чьей защитой мы хотим спасти своего товарища. Стрелка высотомера упирается в цифру 3700 метров.

Бортрадист Юра Пустохин протягивает записку — «температура на «Востоке» минус 67°» и перехваченную короткую радиограмму:

Ленинград, Броку=

Борт 41808 17 марта в 03 ч 48 мин мск вылетел из «Мирного» на «Восток», решение о посадке или сбросе будет, смотря по обстоятельствам, принимать Кравченко. С приветом. =

Лебедев –

Мы плыли над серо-сиреневой морозной равниной. Аркадий Иванович, вошедший в кабину сразу после взлета, застыл за спиной бортмеханика и вместе с ним следил за работой самолетных систем.

«А вот это уже интересно...» — я уткнулся в лобовое стекло. Чем выше поднимается солнце, тем быстрее меняет цвета пустыня. Такой я ее еще не видел — металлический налет исчезает, и мне кажется, она начинает раскаляться. «Если здесь придется идти на вынужденную, Скляров нас спасти не сможет — здесь не взлетишь...», — эта мысль кинжально входит в мозг, и я быстрым взглядом окидываю приборы. Нет, все в порядке. Экипаж работает молча и сосредоточенно.

За час до расчетного времени прибытия на «Восток», штурман увидел на горизонте черную точку:

— Дорога! Бочка на дороге!

Но «бочка» оказалась тенью от высокого заструга, возникшей при низко лежащем солнце. Однако, через несколько минут я тоже увидел черную точку:

— Кажется, бочка...

На этот раз мы действительно вышли на дорогу, которая тоненькой ниточкой петляла по застругам и была еле видна. Я повернулся к Белову:

— Ну, Валерий, теперь держись над дорогой, не отпускай ее ни на метр, как бы она ни петляла. Здесь нам ее терять нельзя. Потеряем, у нас будет всего 20-30 минут на поиски «Востока», и, если за это время не найдем, то топлива останется только на возврат напрямую в «Мирный», к морю. А найти «Восток» очень не просто, если ты не на дороге.

— Есть микрофонная связь с «Востоком» по дальней связи, — бросает мне Пустохин. Короткий разговор с Астаховым никакой радости не приносит:

— Иголку сбили, полосу, как смогли, прогладили, наледи смогли сделать только метров 100, температура минус 64 градуса, — голос Астахова звучит устало и глухо.

— При таких условиях посадку, видимо, совершить не сможем, — что я могу еще ему сказать? — Везем барокамеру, медикаменты. Пока планирую работать на сброс. Но у нас еще час в запасе, может быть, немного потеплеет. А теперь прошу Вэлло Парка следить за нами по УКВ радиостанции.

Вэлло Парк работал в этой экспедиции на «Востоке» метеорологом. Я был знаком с ним еще с 18-й САЭ. Вместе зимовали в «Молодежной». Я нередко обращался к нему за консультациями, когда возникали сомнения по поводу прогнозов погоды. У него были какие-то свои взаимоотношения с атмосферой, он отлично разбирался в физических процессах, которые в ней протекают, поэтому я и шел за советом именно к Парку. Высокий, атлетически сложенный, альпинист, Вэлло всегда говорил ровным спокойным голосом. Он не терпел фальши, тем более откровенной лжи. Вот почему я знал, что те данные, которые он мне будет давать, — это стопроцентная правда.

Через полчаса впереди показались черные риски, которые быстро стали приобретать очертания реальных предметов: вышка буровой, домики и, наконец, узкая ниточка ВПП. В наушниках я услышал голос Парка. Говорил он с легким эстонским акцентом.

— Вэлло, какая у вас температура и состояние снега на полосе?

— Минус 63 градуса, рыхлость снега на полосе небольшая, 3-5 сантиметров, иголку сбили, но укатать полностью не хватило сил.

— Понял. Теперь не отходи от микрофона и каждые пять минут давай температуру.

— Хорошо.

«Вот и отлично, — подумал я, — Вэлло никогда не выдаст желаемое за действительное, а мне сейчас нужна только правда, какой бы она жесткой ни была».

— Женя, у нас — минус 62, — снова вышел на связь Парк.

«Быстро повышается, — мелькнула мысль, — Так бы и дальше...

Дюраль фюзеляжа, сталь тросов управления, металл шасси, шланги имеют разный коэффициент температурного расширения. Где тот предел низких температур, который они способны выдержать? Как поведет себя топливо и масло? Никто никогда на такой высоте и при такой температуре, как сейчас стоит на «Востоке», Ил-14 не испытывал. Свою роль сыграть может всего один градус. Вот почему мне нужна честность Вэлло Парка...»

Станция. Снизились до 100 метров. Тоненькими прутиками торчат антенны, домики нахохлились, укрытые пышными шапками инея, будто на зимовье где-нибудь в Сибири. Только здесь в иней превращается любой «выдох» тепла из строений или из-под капюшона куртки. Вышка буровой установки, маленькая группа людей у правой обочины полосы, похожих в своих одеждах на стайку пингвинов. Мы прошли поперек над узенькой ниточкой полосы и с левым разворотом начали выстраивать короткую «коробочку».

— Пилотирование беру на себя, — сказал я, — Белов подстраховывает...

Мне вдруг показалось, что «земля» расплавлена добела, до очень жидкой массы. Я невольно вспомнил, как меня окатило каким-то «жидким» холодом в «Молодежной». «Значит, он существует, — подумал я. — Здесь все раскалено... Но небо чище, чем обычно. Похоже, иголка сегодня меньше падает». Взглянул на Солнце. Багровый диск тускло светил, низко повиснув над горизонтом. Розовый ореол вокруг него каким-то непостижимым образом превращал Солнце в траурное око, зловеще и с угрозой глядевшее на нас.

Выстроил короткую «коробочку», вывел машину в створ ВПП и почувствовал, как все внутри меня застыло. Руки привычно делали свое дело, Ил-14 послушно шел со снижением к полосе, а в кабине стояла тишина. Я бросил короткий взгляд на Белова, он на меня и... чуть заметно кивнул: «Надо садиться, командир». Или это мне почудилось?! Никем не было сказано ни единого слова и в то же время сказано все. «Садимся».

Я прибавил мощности двигателям.

— Выпустить шасси!

Ил-14 слегка вздрогнул, словно споткнулся в воздухе, но двигатели послушно потащили его дальше.

— Закрылки пятнадцать!

— Закрылки тридцать!

Машина чуть «вспухла», но я вернул ее в прежнюю глиссаду.

— Садимся!

Лыжи мягко зашуршали по полосе. Мы сели с небольшим перелетом, оставив под собой нетронутым голубой островок наледи на месте будущего старта. Еще не закончив пробега, нажал кнопку радиосвязи:

— Вэлло, давайте больного к наледи!

— Понял.

— Связь прекращаю.

Когда скорость уменьшилась, я осторожно развернул самолет, поставил его, как обычно, на свои же следы и порулил к месту старта. Останавливаться нельзя даже на несколько секунд — на снегу лыжи мгновенно «прикипят», и никакая сила не сдвинет их с места. Решил проверить, как поведет себя машина, если на взлете нам не удастся удержать ее на раскатанной части полосы. Как только подвернул Ил-14 вправо и краешком лыжи зацепил не тронутый гладилкой снег, самолет задрожал и резко рванулся в сторону. Сердце ухнуло куда-то вниз, я мгновенно увеличил мощность двигателей до полной: машина поскрипела, поскрипела, задрожала и выскочила из западни. Но в экипаже, кажется, никто не понял, что произошло.

— Будем кружить, пока не поднесут больного, — бросил я Белову. Он лишь молча кивнул головой. Очередной пробег. Даю команду:

«Сбрасывайте весь груз на ходу!»

Колб, Маслов, Пустохин открыли дверь, и части барокамеры посыпались на полосу. Холод хлынул в самолет, всю кабину заволокло туманом. Остекление мгновенно покрылось изморозью, мы с Беловым «ослепли». Скребками из оргстекла бросились с яростью соскребать ее с лобового стекла. «Только бы не въехать в иголку!» — думал я, пытаясь отчистить от белого налета хоть маленький кусочек бокового стекла.

Обошлось. Развернулись, порулили обратно, но тут я увидел, что сброшенные тюки лежат на полосе и их никто не убирает. «Черт возьми! Они, что же, не понимают, что при взлете Ил-14 может повести в сторону, лыжи ударят по грузу, металл на таком морозе не выдержит, и машина — битая!» Я яростно нажал кнопку радиосвязи:

— Вэлло! Вэлло! Уберите груз с полосы!

В наушниках тишина. Черт! Я же сам сказал, что связь прекращаю. «Восточники» заняты транспортировкой больного. Да, вот они все у наледи... Я резко рванул форточку, высунулся, но успел лишь выдохнуть: «Убери...», и рухнул в свое кресло — мне кто-то вогнал в глотку режущий морозный кляп, утыканный иголками. Я задохнулся, уши заложило от невероятно громкого рева двигателей, но мне не до эмоций — впереди люди, не зацепить бы кого-нибудь, и наледь, на которую я должен точно загнать машину, работая лишь двигателями, — тормозов-то у нас нет. «Лед, — сознание работает четко и точно. — Сейчас наши лыжи станут коньками... Осторожно! — командую сам себе, — осторожненько...» Ил-14, крадучись, вползает на голубую площадку. «Умница! — шепчу я ему мысленно. — Какая же ты умница!»

— У нас в запасе не более одной-двух минут, — хриплю Белову.

В грузовой кабине стоит туман, но смутно я вижу, как Колб опускает стремянку на лед. Пустохин слетает по ней вниз, выныривает из-под крыла и бежит к тюкам — без шапки, без рукавиц! Что же он делает?! Вижу, как хватает одного, другого полярника и показывает им на тюки, но они не понимают, чего он хочет, и тогда Юра рвет голыми руками на себя ближайший из них и тащит с полосы. Поняли...

— Юра! — ору я в открытую форточку. — Не смей!

Из горла вырывается хриплый окрик, да и кто может меня услышать в реве двигателей?! Оглядываюсь назад. Больного, укутанного так, что он похож на огромный кокон, уже подняли в грузовую кабину. Укладывают на моторные чехлы.

— Быстрее! Быстрее! — ору я. — Что вы копаетесь?!

Взгляд на часы. Мы стоим уже полминуты — бесконечно долго... Я почти физически ощущаю, как стремительно остывают двигатели и как все плотнее лыжи прикипают к тоненькой корочке наледи.

В тумане зияет открытая дверь.

— Быстрее! — не выдерживаю и снова срываюсь на крик. Хлопает дверь. В грузовой кабине становится темно. Бортмеханик, штурман — на месте. Пустохин?! Юра плюхается в свое кресло. Рот широко открыт, грудь ходит ходуном... Я знаю, как ему сейчас тяжело. «Только бы не прихватило морозом легкие», — молю я, помня свой опыт, заработанный в девятой экспедиции, на «Комсомольской». Колб? Все на месте. Взглянул на часы — мы потеряли больше минуты.

— Валерий?

Белов поднимает руку, с его стороны путь свободен.

— Взлетаем!

Добавляю мощности двигателям. Ил-14 охватывает дрожь, но он — ни с места. «Черт! Неужели?!» Добавляю еще, чувствую, как самолет изо всех сил рвет лыжи, впаянные в наледь. «Ну, милый, вытаскивай свои лапы!» — молю я его и медленно, очень осторожно, подаю еще чуть вперед рычаги газа. Любое нерасчетливое движение — и металл не выдержит. Я глубоко вдохнул безвкусный холодный воздух и зажал в себе этот вдох. Дрожь машины усиливается, я слышу, как она начинает скрипеть и вдруг чуть заметно трогается вперед. Ну, теперь — полный газ! Ил-14 облегченно вздыхает и начинает набирать скорость. Он сделал свое дело, теперь очередь за мной и бортмехаником: сработаем синхронно — уйдем в небо. Скорость нарастает: 80, 90... Энергично беру штурвал на себя, и Ил-14 послушно поднимает нос. Полоса набегает все быстрее: 100 километров в час, 110, 120...

— Закрылки 20!

Маслов мгновенно выполняет команду. Машина слегка «вспухает».

— Взлетный!

Виктор добавляет обороты двигателям, я в унисон с ним — газ, и Ил-14 отрывает лыжи от полосы. Удерживаю его низко над ВПП, чтобы он быстрее смог набрать нужную скорость: 150, 160, 170...

Плавным движением штурвала перевожу машину в набор высоты, наскребаю 7 метров:

— Убрать шасси!

Машина слегка проседает и тут же начинает быстрее уходить вверх. Наскребаем 25 метров.

— Закрылки — в три приема!

Бортмеханик ювелирно выполняет команду. Идем пока по прямой. Высота 100 метров. С легким креном разворачиваем Ил-14. Прошли над станцией, покачали, как всегда, крыльями оставшимся «восточникам», легли на курс.

— Валерий, порули, — сказал я Белову и откинулся на спинку кресла. Только теперь я позволил себе перевести дух. Голову сжало словно тисками, с шумом ударила кровь в висках, вспухли вены, заныла спина, проснулся кашель. Я закрыл глаза, пытаясь расслабиться, но ничего не вышло: расплавленная добела диким морозом пустыня накатывала волнами на меня, не давая передышки.

Аркадий Иванович тронул за плечо:

— Командир, пойдем попьем чайку.

Я вышел в грузовую кабину. Больной лежал закрыв глаза. Под ними — черные круги, тоненькими синими ниточками на бледном лице просматривались губы. Маврицын тяжело дышал, растирая ему руки.

Горячий чай показался мне божественным напитком после того, как я хлебнул морозного, безвкусного, дистиллированного воздуха «Востока».

— Ты зачем целину лыжей цеплял? — вдруг спросил Колб.

— А ты заметил?

— Заметил. Машину-то дернуло.

— Хотел попробовать, как она себя будет вести, если ее потащит в сторону на взлете.

— Рискованный эксперимент.

— Зато теперь я знаю, что можно делать на «Востоке» при таких морозах, а чего нельзя. Если аэродром не готов, нечего туда соваться.

Я знал, что за нашим полетом очень внимательно следили и обменивались информацией, но нас не беспокоили. Первую сводку дал Шамонтьев:

«Молодежной», 17 марта 09 ч 50 мин. =

Весьма срочно.

3 пункта:

Ленинград, ААНИИ, Короткевичу=

НЭС, «М. Сомов», Максутову=

ТХ «Эстония», Галкину

В 03 ч 48 мин мск, 17 марта, Ил-14 41808 КО Кравченко, КК Белов вылетели из «Мирного» на «Восток». Кроме экипажа на борту самолета инженер Колб, врач Маврицын. В 08 ч 55 мин посадка на «Востоке». 09 ч 30 мин взлетел с «Востока», взял курс на «Мирный», больной на борту=

17 марта, Шамонтьев-

Я не поверил глазам — неужели мы были на «Востоке» всего 35 минут?! Мне показалось, что прошло полвека.

— Женя, — Маврицын окликнул меня, — нельзя ли ниже?

— Нет, Леня, пока нельзя, — я улыбнулся, будто оправдываясь. — Глянь вниз, мы и так идем не выше пятидесяти метров над ледником. Потерпите немного, пройдем «Комсомолку», купол начнет понижаться, а после «Востока-1» быстренько скатимся до 2000 метров.

Через три часа, как я и говорил, мы оказались на этой высоте, больному стало легче дышать, с лица начала уходить синева. Мы тоже почувствовали себя лучше. Я тронул за плечо Пустохина:

— Ты как?

— Нормально, командир, — прохрипел он. — Откашлялся.

Надо бы «вломить» ему по первое число за то, что нарушил все нормы поведения на «Востоке», но в душе я оправдывал безрассудно смелый рывок Пустохина. Страшным в его поступке было то, что он бежал, ничем не прикрывая нос и рот. Почти наверняка он должен был обжечь морозом, стоявшим на станции, легкие. Когда обморозишь лицо, руки — это больно, но слезет кожа и все зарастет. Если же прихватит легкие — начинается необратимый процесс, человек гаснет на глазах.

— Ему повезло, — сказал Маврицын, — обошлось. Но я таких героев убивал бы из рогатки, — он улыбнулся. У меня же ругать Юру, как говорится, язык не поворачивался: парень хотел сделать, как лучше. И сделал... Рискуя собственной жизнью ради спасения человека, которого он никогда не видел.

В «Мирный» вернулись к вечеру. Стояла ясная, ветреная погода, пейзаж, который разворачивался перед нами, был красив какой-то суровой, мужественной красотой. Антарктида, сыграв с нами тяжелейшую партию, ставкой которой была жизнь человека, словно смирилась с тем, что выиграть ей не удалось, и теперь спокойно лежала, демонстрируя свои красоты. Но они нас не трогали — события последних нескольких суток выжали из каждого остатки душевных и физических сил и единственным желанием, которое заслоняло собой весь окружающий мир, все его красоты, было желание хоть немного передохнуть.

Когда мы приземлились, больного тут же увезли в медсанчасть, а мы, передав машину Коле Ларину, сразу уехали на отдых. Сил не осталось даже на то, чтобы принять поздравления тех, кто вышел нас встречать. Как только забрались в вездеход, я провалился не то в сон, не то в какое-то забытье. Очнулся, когда наступила тишина.

— Приехали, командир, — Белов осторожно тряс меня за плечо.

— А-а, да...

Убедившись, что ребята нормально устроены и легли спать, я пошел к Зусману. Полдела сделано, мы выхватили Родина с «Востока», но еще в полете Маврицын сказал мне, что его надо вывозить в «Молодежную», а потом — на корабль и в Ленинград. Да и нам нужно, как можно скорее, прорываться в «Молодежку» — стремительно надвигалась зима, циклоны, словно спущенные Антарктидой с цепи, метались у побережья, и любой из них мог надолго «запечатать» нас в «Мирном». И тогда корабли уйдут без нас, а ведь так хочется домой.

Юрий Михайлович ждал меня, подошел к столу, взял пачку радиограмм и протянул мне:

— Это — вашему экипажу и тебе персонально.

Я стал читать и у меня горло перехватило от волнения.

«Восток», 17 марта, 15 ч 00 мин.=

Москва, объединенный Мячковский авиаотряд=

Москва, Министерство гражданской авиации=

«Молодежная», Шамонтьеву=

НЭС «М. Сомов», Максутову=

ТХ «Эстония», Галкину=

Ленинград, ААНИИ, Короткевичу.

Дорогой Евгений Дмитриевич, настоящий наш друг Женя. Все мы бесконечно благодарны тебе, твоему экипажу, восхищены твоим профессиональным мастерством, инженерным расчетом, мужеством. Твой рекордный полет, посадка на «Востоке» в рекордно экстремальных условиях (давление, высота, температура, абразивность снега будут даны дополнительно) при выполнении санрейса, взлет с плохо подготовленной ВПП (хотя мы трое суток без сна и отдыха старались гладить, брызгать водой, опалять 70-градусный снег огнем факела) — твой подвиг во имя спасения человека будет символом 25-летия «Востока», останется в истории антарктической авиации. Техническая, профессиональная, психологическая, физическая готовность отдельных людей и коллективов к чрезвычайным обстоятельствам будут измеряться и сравниваться с «Полетом Кравченко». Замечательно, что ты грамотно проанализировал погодные условия, технические возможности летательного аппарата, состояние ВПП, мастерство и способности экипажа и принял мгновенно единственно правильное, неповторимое решение, выдал всем короткие ясные команды, при этом соблюдая правило Чкалова: осторожность — лучшая часть мужества.

Твой санрейс останется в памяти полярников Антарктической легендой.

От имени коллектива, преданные тебе друзья — «восточники» Астахов, Парк, Баранов, Головин, Моисеев, Козорез, Морозов, Полянский.

17 марта, АПС Астахов

«Черт подери, как же я мог заказать им километр наледи?! — я почувствовал себя виноватым перед «восточниками». — Ладно, это — наука на будущее». И стал читать дальше:

«Восток», 17 марта 15 ч 25 мин. =

«Мирный», КО Кравченко-

Молодец, Женя, спасибо тебе, всему экипажу за спасение жизни Миши. Извини за ВПП, мы сделали все, что могли. До встречи в следующий сезон за кофе со «Старым Таллином»=

Вэлло=

* * *

«Мирный», Кравченко, Белову, Зусману=

«Восток», Астахову=

НЭС «Михаил Сомов», Максутову-

ТХ «Эстония», Галкину=

Дорогие Евгений Дмитриевич, Валерий Иванович! Сердечно поздравляем вас, экипаж: самолета, участников перелета «Мирный» — «Восток» — «Мирный» с выдающейся победой, удачной посадкой и взлетом со станции «Восток» в неимоверно сложных условиях сверхнизких температур. Это настоящий подвиг, который вы совершили во имя гуманнейшей цели — спасения человеческой жизни. Разрешите от имени участников 26 САЭ, кончающих зимовку в Антарктиде, выразить сердечную благодарность вам, вашим товарищам, отважным летчикам, коллективам станции «Восток», обсерватории «Мирный», обеспечившим этот героический перелет, который станет яркой страницей летописи исследований ледяного континента=

18 марта, Шамонтьев-

* * *

Срочно. НЭС «Михаил Сомов» 18 марта, 01 ч 00 мин. =

Все пункты

Радио срочная 3 пункта 3 адреса

«Мирный» Кравченко, Белову, Зусману=

«Молодежная», Шамонтьеву=

«Восток», Астахову=

Примите, Евгений Дмитриевич, мою сердечную благодарность вам лично, Белову, всему экипажу за этот исключительный беспрецедентный рейс на «Восток». Выражаю мою признательность, благодарность всем руководителям, участникам экспедиции, принимавшим участие в подготовке, осуществлении этого рейса, моя особая благодарность всем, кто готовил ВПП на «Востоке». Зная ваши условия, могу представить, чего вам это стоило. Еще раз всем большое спасибо. Этот рейс войдет в историю советской антарктической экспедиции. Уважением=

18 марта, Максутов-

Я быстро пробежал глазами еще несколько радиограмм. Они пришли от людей, не раз смотревших смерти в глаза, хорошо знающих цену мужеству, героизму и профессионализму. Поэтому более точно, чем они, оценить наш полет невозможно. Казалось бы, я должен быть сейчас горд и счастлив. Но почему этого нет? Почему меня не покидает беспокойство?

Еще раз перелистал радиограммы. И вдруг понял: молчит Москва. Астахов отправил свою радиограмму в министерство, в МОАО, моему прямому руководству, значит, о полете оно уже проинформировано. Но молчит. Вот это молчание меня и беспокоит — я не знаю, что за ним кроется.

— Что-то не так? — Зусман уловил перемену в моем настроении.

— Из Москвы ничего для нас не было?

— Нет. Все радиограммы у тебя.

— Я могу их забрать?

— Да, они же адресованы тебе и экипажу.

— Спасибо, — я бережно сложил радиограммы и спрятал в карман. Значит, я правильно сделал, что не поставил в известность Москву о санрейсе. Оттуда точно бы пришел запрет...

— Я могу чем-то помочь? — Юрий Михайлович, видимо, начал понимать, что уходя на «Восток», мы рисковали не только собой и машиной, но и своим профессиональным будущим. Нарушения остаются нарушениями, и, хотя во всем мире в таких случаях победителей не судят, наших чиновников от авиации эта истина не касалась.

— Если начнется заваруха, — сказал я, — защитите экипаж. Решение на вылет принимал я, мне и отвечать. Пойду к синоптикам и радистам, утром мы улетаем в «Молодежную».

— Хорошо.

Я решил показать экипажу полученные радиограммы, но ничего не говорить о том, что Москва молчит. Если там готовят оргвыводы, то этот удар в спину может самым пагубным образом отразиться на состоянии ребят, а нам еще топать в «Молодежную» 2200 километров. Санрейс не закончен... Но теперь совесть моя чиста, мы вытащили больного с «Востока», и кто бы что ни клал на чашу весов, его жизнь перевесит все. Вот теперь можно отправлять телеграмму в Мячково. Я достал ручку и написал:

Люберцы, Московской, аэропорт Мячково, КО Борисову.

15 марта экипаж в составе — КВС Белое, второй пилот Кузнецов, штурман Игнатов, бортмеханик Маслов, бортрадист Пустохин, командир отряда Кравченко, с участием старшего инженера Колба, прибыли в «Мирный» с целью выполнения срочного санрейса. В санрейсе принял участие старший врач 26-й САЭ Маврицын. 17 марта выполнен санрейс, больной доставлен в «Мирный». 18 марта планирую перелет на «Молодежную».

18 марта, КО Кравченко-

С аэродрома приехал Ларин и доложил, что полоса в порядке, самолет заправлен, остается перед вылетом только прогреть двигатели.

Знает ли наш больной, сколько совершенно незнакомых ему людей, забыв о себе, на морозе и ветрах готовили аэродром, технику, обеспечивая полет? Увидит ли он когда-нибудь этого парня и мужественных ребят из транспортного отряда, выполнявших тяжелейшую работу и боровшихся за его жизнь? И если, как сказали «восточники», этот рейс останется в памяти полярников Антарктической легендой, то имена Ларина, Колба, Маврицына должны быть вписаны в нее наравне с экипажем. Это будет справедливо!

Я вышел из дома. Южный Крест горел не мигая на стылом, иссиня-черном небосводе. Морозный воздух прогнал дрему, которая обволакивала меня в тепле. Пора поднимать экипаж на вылет. В шесть утра я вместе с Зусманом пошел на радиотелефонные переговоры с «Молодежной». Шамонтьев интересовался ходом полета, состоянием больного, временем вылета из «Мирного».

Взволнованная радиограмма пришла и с «Востока». Астахов спрашивал, почему не удается собрать барокамеру. Оказалось, что в спешке, когда выбрасывали груз на ВПП, отдельные ее части остались в машине за раскрытой дверью, чего никто не заметил. Так мы с ними и вернулись назад. Пришлось извиниться за нашу оплошность. Это «разрядило» начавшую накаляться обстановку на станции, где уже стали искать виноватого — того, кто не поднял с полосы эти части и не принес на станцию.

Прогрели двигатели, отгоняли их, я дал команду, чтобы везли больного. Пока его доставляли, устраивали в самолете, Ларин успел поставить на стоянку и законопатить для зимнего хранения те машины, что пришлось расконсервировать. Несмотря на раннее утро, проводить нас вышел почти весь личный состав «Мирного», остающийся на зимовку. До следующего лета к ним уже никто не прилетит. Короткое прощание, сбор последних писем, которые мы должны доставить в Ленинград, и — взлетаем. До «Молодежной» дошли без особых трудностей, хотя в районе «Моусона» наш Ил-14 изрядно потрепал ветер. Мы были еще в воздухе, когда пришла последняя сводка, относящаяся к санрейсу:

«Молодежная». 18 марта 13 ч 30 мин. -

Весьма срочно 4 пункта=

Ленинград, Корнилову=

НЭС «М. Сомов», Максутову=

ТХ «Эстония», Галкину=

«Мирный», Зусману=

14 ч 45 мин. мск 17 марта бортом 41808 Родин доставлен «Мирный». 04 ч 00 мин. 18 марта Зусман сообщил, что состояние Родина значительно улучшилось, ночь провел спокойно, уменьшились явления легочной недостаточности, темп. 37,2°. 05 ч 00мин. 18 марта. Проведен консилиум врачей, врачи Маврицын, Кустов сообщили, что проведена рентгенография, которая свидетельствует отсутствии распространения воспалительного процесса, принято решение подготовки транспортирования «Молодежную». 06 ч 00 мин. 18 марта. Состоялся радиотелефонный разговор Зусманом, Кравченко, которые сообщили о ходе полета, по мере уменьшения высоты началось улучшение состояния. Принято решение транспортировать в «Молодежную», далее на ТХ «Эстония» на Родину. Угрожающего ничего нет. 07 ч 32 мин. 18 марта. Борт 41808 вылетел из «Мирного» на «Молодежную». Родин в сопровождении ст. врача Маврицына находится в удовлетворительном состоянии. Расчетное время прибытия АМЦ 14 ч 25 мин. Полет проходит спокойно. Семенова при полете на «Восток» на борт не брали, так как вначале было принято решение ограничиться сбросом барокамеры, решение о посадке было принято КО Кравченко непосредственно в момент прибытия в точку «Востока». Сейчас Семенов на борту, следует в «Молодежную». =

18 марта, Шамонтьев-

Когда приземлились, попали в объятия и своих ребят, авиаторов, и многих из тех, кто приехал встречать нас на аэродром. Больного первым же вездеходом увезли врачи. Шамонтьев поблагодарил экипаж за выполненную работу:

— А теперь едем на станцию. Для вас приготовлен ужин. Но ребята взмолились:

— Спасибо, но мы очень устали. Пойдем к себе — домой.

Пришлось Владимиру Александровичу нам уступить. Да он и сам видел, что мы держимся из последних сил. Техники зачехлили машину, мы пришли в Дом авиатора. Те, кто оставался на базе, уже приготовили ужин. Нашлось немного и спиртного, но пить его нам не захотелось. Коротко рассказали, как слетали, и ушли спать. Вот теперь я буквально провалился в сон.

Утром, как обычно, спустились в кают-компанию поселка на завтрак. Не было никаких пышных встреч, но каждый из полярников «в индивидуальном порядке» подходил и поздравлял нас. Все мы уважали друг друга, случайных людей в «Молодежной» не было, поэтому, не скрою, было приятно слышать добрые слова от тех, кто знал не понаслышке истинную цену таким понятиям, как долг, мужество, риск, работа на пределе человеческих сил...

Забегая вперед скажу, что «отсвет» этого полета благотворно отразился на отношении всех, кто шел в следующие экспедиции, к нам, авиаторам. Астахов угадал: этот санрейс действительно стал легендой, которую передавали из уст в уста. Заметно выросло уважение к нашей авиации, работающей в Антарктиде, нам больше стали оказывать помощь, меньше вступать в споры и конфликтные ситуации. Многие как-то поняли, что, если есть возможность, мы выполним любой по сложности полет, но когда говорим «нет», то горячиться и настаивать на его выполнении не стоит — значит, он действительно невозможен. Но время идет неумолимо, поколения полярников меняются, а легенды требуют того, чтобы их подкрепляли делами. Легенда — это быль. Рождается она из добрых дел человека на земле, на море, в воздухе или в космосе. В Антарктиде я понял: чтобы попасть в легенду, надо прожить свой век с наибольшей пользой для людей.

Перед посадкой на теплоход «Эстония» пришел на аэродром, попрощаться с «восемьсот восьмой». Она стояла с зачехленными двигателями. Мирная, домашняя машина, ничего героического... Но теперь я знал, каким огромным запасом прочности она обладает, какие бешеные нагрузки и жесточайшую стужу могут выдержать ее системы — поистине Ил-14 достоин самой высокой чести. «Ты — умница, — мысленно сказал я ему снова, как и на «Востоке». — Досталось тебе. Хорошо, что Колб над тобой поработал, как следует. Зато теперь все те добрые слова, что мы услышали в свой адрес, все оценки, данные нашему санрейсу, по праву принадлежат и тебе. Ты настоящий друг...» Я погладил «восемьсот восьмую» по фюзеляжу. Это невозможно объяснить, но вдруг мне показалось, что он — теплый... В такую-то стужу — и теплый...

Официальная авиационная Москва по-прежнему молчала, но продолжали поступать радиограммы из других адресов.

ТХ «Эстония», 18 марта 12ч 00 мин.=

«Молодежная», КО Кравченко, КК Белову=

Поручению коллектива полярников 27 САЭ базы «Дружная», находящихся на борту ТХ «Эстония», поздравляем с блестящим выполнением сложнейшего полета, подтвердившего ваше личное мужество, высокое летное мастерство, лучшие традиции советской авиации. Крепко жмем руку.=

18 марта, Галкин, Грикуров-

* * *

Ленинград, 18 марта 16 ч 30 мин. =

«Молодежная», АНЭ Шамонтьеву, Кравченко=

От имени дирекции Арктического, Антарктического научно-исследовательского института, руководства советской Антарктической экспедиции поздравляем вас лично, экипаж самолета с успешным выполнением сложного и ответственного полета. Благодарим всех за проявленное мужество и высокое мастерство. =

Короткевич-

* * *

«Восток», 19 марта 08 ч 10 мин. =

«Молодежная», Кравченко=

Женя, сообщи, пожалуйста, срочно ФИО министра Гражданской авиации СССР. С приветом, Вэлло Парк-

* * *

«Беллинсгаузен» 22 марта 06 ч 25 мин. =

Теплоход «Эстония», КО Кравченко Евгению=

Женя, прослышал о твоем рейде на «Восток», очень рад, что все исполнено отлично, переживал, ибо знал, что значит «Восток» сейчас. Спасибо, дорогой, что ты есть, легче тогда живется, когда знаешь, что рядом настоящие люди, готовые идти на риск ради человека. Желаю спокойного рейса домой, радостной встречи сродными, хорошего отдыха. Привет всем на «Эстонии». Обнимаю. Олег=

Олег Струнин... Да, уж кто-кто, а он лучше всех знал, что значит «Восток» сейчас, потому что несколько раз был начальником этой станции в те годы, когда я много летал к ней. Его оценка нашего полета была дорогой для меня вдвойне — «восточники» не привыкли разбрасываться высокими словами, но если уж они их говорят, значит, так оно и есть. Сейчас Олег заступил на вахту начальником станции «Беллинсгаузен». Дай, Бог, и тебе удачи!

Пришла частная телеграмма из Москвы от Голованова:

Балашиха 27 марта 22 ч 00 мин. =

Москва 727 ТХ «Эстония», Кравченко, Белову, экипажу, летному отряду 27 САЭ=

Узнал позже всех. Все сделали как надо. Рад успеху. Вариантов не было. Все представляю четко. Поздравляю. Поздравляю с окончанием работ. Жду встречи на Родине= Ваш Голованов

23 марта мы сели на беленький теплоход «Эстония» и — к теплу, солнцу, домой, в Ленинград. Но наш приход был огорчен трагическим известием: только здесь мы узнали, что 12 апреля на «Востоке» разыгралась трагедия. Сгорела дизель-электростанция — сердце полярной станции. Погиб начальник этой ДЭС Алексей Карпенко. Люди остались без тепла и света при нарастающих морозах. Сколько же потребовалось сил, мужества, героизма, изобретательности, чтобы не только выжить, но и выполнить часть научных программ. Об этой героической эпопее очень правдиво рассказано в книге Владимира Стругацкого «Подвиг на полюсе холода». В августе температура упала до минус 85 градусов.

Если бы эта трагедия произошла раньше нашего ухода из Антарктиды, то — я уверен в этом — было бы принято решение оставить на зимовке группу авиаотряда из двух экипажей и техсоставом. Что бы мы могли сделать в этой ситуации? По возможности, при ослаблении морозов, сбрасывать продукты, медикаменты, какие-нибудь небольшие печки, изготовленные умельцами «Мирного», небольшие полевые источники электроэнергии. Ранней весной с повышением температуры воздуха мы бы вывезли людей с «Востока» в «Мирный». Это сократило бы их время пребывания в ужасных условиях, по крайней мере, месяца на два. Один из главных факторов в борьбе за выживание — моральная поддержка, чувство не полной оторванности от остального мира. Это мы тоже могли бы обеспечить. Но все было, как было.

Почему нас не вернули с полпути, когда стало ясно, что «восточникам» нужна наша помощь, не знаю. По-моему, никаких решительных действий по ее оказанию людям, попавшим в тяжелейшую ситуацию в Антарктиде, вообще не было предпринято. А вот инструкций хватало. Все полярники сопереживали «восточникам», но помочь ничем не могли. Антарктида еще раз поиздевалась над нами, очень отчетливо высветив беспомощность тех, кто посылал к ней полярников. Был бы у нас более мощный самолет на лыжах, чем Ил-14, может, легче переносили бы мы те беды, что выпадали на нашу долю, на долю «науки».

К счастью, на «Востоке» выжили все. Но каково же было мое удивление, когда к Новому году я вдруг получил с «Востока», от Астахова радиограмму:

«Восток» 24 декабря 12 ч 00 мин. =

Люберцы, Московской, Мячковский авиаотряд, Кравченко Евгению=

Дружище! Поздравляю с Новым Годом! Хорошо бы встретиться около пенька — наступает пора воспоминаний. Привет от всех «восточников». Твой полет стал легендой.=

Петро