Пожалуй, не так уж много случалось в истории событий, которые влекли бы за собой столь же поразительные перемены сразу для многих стран — и в мировоззрении, и во всем укладе жизни, — как походы рыцарей-крестоносцев на Восток ради освобождения Гроба Господня из-под власти неверных. Вот разве что плавания Христофора Колумба, после которых открылся неведомый прежде европейцам Новый Свет с его неисчерпаемыми запасами золота и серебра, можно поставить в один ряд с ними. Или нашествия кочевых азиатских народов, волнами накатывающиеся на европейские страны. Или, наконец само официальное признание христианства и его распространение.

В 326 году мать римского императора Константина I Великого Елена, позже причисленная к лику Святых, совершила паломничество в Иерусалим. По ее воле поднят был деревянный крест, на котором за три с лишним века до этого распяли Иисуса Христа. Этот крест медленно поворачивали на все стороны света, как бы показывая святыню всему миру и посвящая весь мир Христу.

Там же, в Иерусалиме, в Гефсиманском саду был возведен храм Воскресения, где христиане могли бы молиться у Гроба Господня. А сам император Константин дал христианской Церкви, до этого преследуемой и гонимой, свободу, за что был назван равноапостольным. Он же перенес столицу из Рима в Константинополь, город на берегу пролива Босфор, как раз между Европой и Азией, который позже стал столицей Византийской империи.

Многие люди совершили с тех пор паломничество к Святым Местам. Поклониться им шли священники, купцы, горожане, рыцари.

Долгий, трудный путь предстоял до Иерусалима, немалые тяготы ждали путников и на обратном пути. Зато, вернувшись, они и сами были уже как бы окружены ореолом святости. И в Иерусалим, которым после Рима владела Византийская империя, а потом арабы, собирались все новые и новые паломники; даже самые знатные из христиан, в том числе и короли, не гнушались брать в руки страннический посох.

Однако ко второй половине XI века на Востоке произошли важные перемены.

Многие земли, относящиеся к Византии, а также и персидские, и арабские, завоевали кочевые тюркские народы, пришедшие из Средней Азии и основавшие свое государство. Один из их предводителей носил имя Сельджук; так и повелось, что всех этих кочевников стали называть сельджуками. На захваченной ими территории оказались древние города Дамаск, Антиохия, Акра...

Попал под власть сельджуков и священный для христиан Иерусалим.

Правда, никак этого не отнимешь: захватив древние территории, сельджуки, подобно арабам, веровавшие в Аллаха и его пророка Магомета, терпимо относились и ко всем другим религиям. На подвластных им землях жили, как и в Иерусалиме, люди самых разных национальностей — арабы, греки, сирийцы, евреи, арабы.

Верования у них тоже различались: армяне, греки, сирийцы были в основном христианами, арабы исповедовали ислам, евреи поклонялись богу Яхве.

Сельджуки не тронули ни одной из религиозных святынь, в том числе и Гроб Господень. Не препятствовали они и паломникам из Европы — тем приходилось лишь платить небольшой налог.

И все же пришел день, когда христианская Церковь призвала всех верующих и в первую очередь, разумеется, свое верное христианское рыцарское войско, подняться на освобождение Гроба Господня. Случилось это в ноябре 1095 года во французском городе Клермон, который теперь называется Клермон-Ферран, где проходил церковный Собор — собрание высших церковных сановников во главе с папой римским Урбаном II. Присутствовали на нем во множестве и знатные светские лица.

На Соборе решались разные вопросы.

Папа подтвердил обязательность соблюдения всеми христианами «Божьего мира» — объявляемого Церковью на определенный срок полного прекращения любых войн. Кроме того он отлучил от Святой Церкви французского короля Филиппа I, покинувшего жену, чтобы жениться на другой.

Однако в Клермоне собралось и великое множество простого народа: все ждали, что папа, француз по происхождению, носивший в миру имя Одон де Лажри, выступит перед соотечественниками. 26 ноября 1095 года тысячи людей с раннего утра терпеливо ждали появления Урбана II на большой равнине у одной из городских стен.

Толпа все прибывала, в ней были и рыцари, и крестьяне, священники и горожане. Увидеть своими глазами наместника Бога на Земле удавалось далеко не каждому. Вдобавок уже пронесся слух, что папа собирается сообщить что-то исключительно важное, нетерпение нарастало.

Наш соотечественник поэт Аполлон Майков сотни лет спустя написал об этом достопамятном дне звучные стихи:

Не свадьбу праздновать, не пир,
Не на воинственный турнир
Блеснуть оружьем и конями
В Клермон нагорный притекли
Богатыри со всей земли.
Что луг, усеянный цветами,
Вся площадь, полная гостей,
Вздымалась массою людей,
Как перекатными волнами.
Луч солнца ярко озарял
Знамена, шарфы, перья, ризы,
Гербы, и ленты, и девизы,
Лазурь, и пурпур, и металл...

Должным образом описали этот день и хронисты-современники. Благодаря им, мы знаем сегодня даже то, что папа облачен был в белые одежды из парчи, украшенной златоткаными крестами, в высокой митре, сверкавшей драгоценными камнями и увенчанной крестом, что сопровождавшая его многочисленная церковная свита была в одеждах малинового, фиолетового, черного цветов.

Папа Урбан II вышел из городских ворот, поднялся, поддерживаемый двумя кардиналами, на заранее сколоченный помост. Толпа стихла...

Но вот сама речь Урбана II, к сожалению, в доподлинном своем виде не сохранилась, да и не могла сохраниться — ведь не было еще в ту пору стенографисток. К тому же далеко не все из тех, кто вел в ту пору летописи, слышал ее сам — приходилось передавать смысл обращения папы к своей пастве со слов тех, кто был в тот ноябрьский день в Клермоне. Однако отдельные фрагменты речи записаны буквально.

«Земля эта, которую вы населяете, — говорил Урбан, — сдавлена отовсюду морем и горными хребтами, она стеснена вашей многочисленностью, обилием же богатств не преизбыточествует и едва прокармливает тех, кто ее обрабатывает. Отсюда происходит то, что вы друг друга кусаете и пожираете, ведете войны и наносите друг другу множество смертельных ран. Пусть же прекратится ваша ненависть, пусть смолкнет вражда, утихнут войны и заснут всяческие распри и раздоры. Становитесь на стезю Святого Гроба, исторгните землю эту у нечестивого народа, покорите ее себе. Земля эта, как гласит Писание, течет медом и млеком. Иерусалим — это пуп земли, край, плодоноснейший по сравнению с другими землями, он словно второй рай. Он жаждет освобождения и не прекращает молить о том, чтобы вы пришли ему на выручку».

Затаив дыхание, собравшиеся слушали слова Урбана II, говорившего о том, что «персидское племя турок» захватило священные для христиан реликвии, что они превращают храмы в хлева для скота, «топчут ногами предназначенные для богослужения сосуды», наносят побои и оскорбления духовенству. О том, что нельзя более терпеть святотатства, что христиане должны подняться на бой с неверными, и каждый воин в знак этого — нашить на свою одежду крест из красной материи. Тот, кто отправится на Восток для освобождения Гроба Господня, завершал свою речь папа Урбан II, получит полное прощение всех грехов и долгов; тех же, кто примет смерть в битвах за веру, ждет вечное райское блаженство.

Речь папы римского упала на благодатную почву. Тысячи людей, опустившись в едином порыве на колени, восклицали: «Так хочет Бог!» Когда Урбан II замолчал, к помосту тотчас устремились рыцари, вытаскивая мечи из ножен и испрашивая у Папы благословения на ратные подвиги во имя Господа. Клятву немедленно отправиться на Восток давали и простые крестьяне, и горожане.

Немедленно весть о призыве Церкви облетела всю Францию. Уже через несколько дней в Клермон прибыли к Урбану II послы могущественного сеньора, графа Раймунда IV Тулузского. Граф объявлял о том, что и сам он, и его вассалы, готовы отправиться в Иерусалим, чтобы покарать неверных. С воодушевлением разосланные папой послания, который еще несколько месяцев оставался во Франции, были приняты и при дворах всех других властителей, в том числе и королей...

Так начиналось для Западной Европы самое значительное и самое яркое из всех рыцарских приключений Средневековья, — приключение, увлекшее сотни тысяч воинов, принесшее громкие победы и жестокие поражения, изменившее и карту мира, и саму жизнь людей.

Искренняя вера, двигавшая первыми крестоносцами, удивительным образом совпала и со многими другими их чаяниями. Призывая христиан идти на Восток для освобождения Гроба Господня, Церковь мудро разрешала тем самым и множество мирских насущных проблем Западной Европы, которые иначе казались бы и вовсе неразрешимыми. И делала это Церковь вовремя.

Конец XI века оказался одним из самых бедственных времен во всей европейской истории. По какой-то странной зловещей закономерности из года в год прокатывались по Европе болезни и стихийные бедствия, деревни и немногие еще тогда города целиком вымирали от голода.

В летописях можно найти сведения о том, что, например, в Англии в 1093 году были невиданные наводнения, вызванные разливами рек, а зимой грянули необычайно жгучие морозы. Урожай был не собран, начался голод. В Германии в том же году выдалась необыкновенно дождливая осень, хлеб в полях почти полностью сгнил.

В 1094 году по многим странам прокатилась эпидемия «огненной чумы». Летом начались нескончаемые ливни, разлились реки, затопившие поля. От болезней и голода умерли десятки тысяч людей, по дорогам бродили разбойничьи шайки из отчаявшихся и на все готовых людей крестьян.

В 1095 году, том самом, когда состоялся Клермонский Собор, бедствия не прекращались. В одной из церковных хроник можно найти лаконичное свидетельство: «Давно ожидавшийся голод разразился жесточайшим образом».

Не меньше, чем от стихий и болезней, люди, в основном, крестьяне, страдали от непрерывных войн, которые вели между собой бароны. Пылали деревни, вытаптывались поля. Однако несмотря ни на что, крестьянин должен был кормить не только себя и семью, но и своего сеньора, чей замок возвышался над деревней, словно грозный сторож, от которого никуда не скрыться.

А ведь папа прямо сказал — земля на Востоке, в отличие от родной, что едва прокармливает тех, кто ее обрабатывает, — плодоноснейшая из плодоноснейших. И если крестьянин отправится на Восток, то его сеньор никак не сможет противиться святому делу и силой удерживать в своей деревне. Там, на Востоке, крестьянин мог не только послужить Господу, но и обрести свой клочок земли. стать ее хозяином и получать свой урожай.

Однако и у рыцарского сословия, помимо искреннего желания послужить христианской вере, тоже нашлись другие подспудные причины горячо откликнуться на призыв Церкви. Многие безземельные рыцари, а таких появилось великое множество, всегда были готовы принять участие в военном походе, если он сулил не только славу, но и добычу. Именно такие рыцари из Нормандии, объединившись, захватили в XI веке Южную Италию и остров Сицилию. В 1066 году, возглавляемые герцогом Вильгельмом, норманнские рыцари покорили Англию, разбив войско короля Гарольда.

«Кто здесь горестны и бедны, — говорил Папа Урбан II, словно прямо обращаясь к младшим сыновьям, которым не приходилось рассчитывать на отцовское наследство, или рыцарям, разоренным в междоусобных войнах, — там будут радостны и богаты. Вы захватите и сокровища ваших врагов...»

Несомненно, направляя воинственную энергию рыцарей на освобождение Гроба Господня, Церковь рассчитывала и на то, что в самой Европе прекратятся бесконечные распри, и снизойдет на нее желанный мир.

Последовать призыву Церкви, «не отрекаясь от мира и не посвящая себя монашеской жизни или выполнению каких-либо других религиозных обязанностей, но оставаясь при своем обычном образе жизни и единственно желая заслужить благоволение Божие», намеревались и самые могущественные из сеньоров, как тот же граф Тулузский. И все же... «Заслужив благоволение Божие», можно было вместе с тем и приумножить богатства, даже основать новые христианские государства для себя самих и своих потомков.

Однако рыцари, опытные воины, искушенные в боях и походах, готовились к выступлению на Восток долго и тщательно. К тому же Клермонский Собор объявил точную дату начала крестового похода против неверных — 15 августа 1096 года. Но бедное крестьянское ополчение не стало ожидать так долго.

После призыва Папы Урбана II, поманившего крестьян святым богоугодным делом, а вместе с тем и свободой, они уже не могли, как отмечает летописец, «спокойно оставаться в своих домах». К тому же зимой 1095-1096 годов в европейских странах появилось множество проповедников, ходивших по деревням и городам и горячими речами призывавших подниматься на освобождение Святого Гроба.

Особенно прославился монах Пьер из Амьена, прозванный «Отшельником» или «Пустынником». Он появлялся то близ Шартра, то на берегах Луары, и с горящими глазами призывал «верных» подниматься на войну, а бедняки жадно ловили каждое его слово.

Когда Петр Пустынник уезжал в другое село, крестьяне тут же начинали точить топоры и вилы, чинить телеги. Сборы были недолги: на скорую руку распродавалось имущество и закупалось то, что могло понадобиться в пути, в основном, продовольствие. Казалось, путь будет недолгим, а после победы над неверными, которая не заставит себя ждать, уже никогда не надо будет заботиться о хлебе насущном, раз земли на Востоке щедры и плодородны.

Ранней весной 1096 года на дорогах Франции и Германии появились толпы первых крестоносцев-крестьян. Они вышли в путь из разных городов и деревень и вскоре стихийно соединились в несколько больших отрядов. На битву с неверными шли не только мужчины, но и женщины с детьми. «Общий порыв увлек их, и они заполнили все дороги», — сообщает один из современников.

Крестьянское ополчение шло теми же путями, что были уже проложены паломниками, посещающими Святые места. Сначала отряды направлялись к Рейну, затем, по его берегам, на юг. К началу мая 1096 года большая часть крестоносцев-крестьян вышла к другой великой европейской реке — Дунаю, и через земли венгров и болгар двинулась к Константинополю.

Разумеется, эту разрозненную толпу, нескончаемой чередой растянувшуюся по дорогам, никто не назвал бы войском. Одни крестоносцы брели пешком, другие ехали на телегах, запряженных не только лошадьми, но и быками. Рядом с людьми двигались по дорогам козы и свиньи, под ногами крестоносцев крутились малые дети.

На повозках везли скудный скарб, а также «оружие» — топоры, вилы, косы, ножи, а то и просто дубины. Доспехов, щитов и шлемов у крестьян, разумеется, не было. Не было, по сути дела, и предводителей-командиров, не соблюдалось никакой дисциплины. В одной из хроник рассказывается, что впереди какого-то отряда шествовали гусь и коза, почитаемые крестьянами, как священные животные.

Но встречались, однако, в этой пестрой толпе и настоящие воины в рыцарском вооружении — из тех, кому тоже не сиделось дома, да, может, и самого дома у них не было. Некоторые из имен этих рыцарей дошли до нашего времени: граф Ламберт по прозвищу Бедняк, Готье Неимущий, виконт Гийом Шарпантье, граф Эмихо Лейнингенский, рыцарь Гуго Тюбингенский...

Поход первого крестоносного войска продолжался около полугода, закончился он, как и следовало ожидать, трагически.

Взятое в дорогу продовольствие кончилось, иссякли и деньги, на которые можно было купить что-нибудь из съестного у местного населения. Другого выхода не было, и крестоносцам пришлось либо просить подаяния, либо пускаться на грабеж. В этом с большой охотой участвовал всякий сброд, примкнувший к крестьянам — профессиональные воры или преступники иного толка, сумевшие избегнуть наказания, объявив о своем желании участвовать в войне с неверными.

В венгерских деревнях крестоносцы целыми отрядами врывались в дома и набивали мешки провизией. В случае сопротивления хозяев, случалось, безжалостно убивали. Как позже говорил венгерский король, крестоносцы «воздали нам злом за добро, хотя мы предоставили им право покупать по стоимости и весу и разрешили мирно идти через венгерскую землю, награбили в нашей стране золото и серебро, увели коней и мулов и всякий скот».

Грабежи продолжались и в Болгарии. В некоторых селах, едва прослышав о приближении крестоносцев, жители покидали дома, унося и пряча в укромных местах все свое добро и домашний скот. Болгария в ту пору принадлежала Византии, и когда крестьянское ополчение добралось до Софии, послы императора Алексея Комнина передали «христовым воинам» повеление, запрещавшее останавливаться где-либо на срок свыше трех дней.

И в Венгрии, и в Болгарии произошли кровавые стычки крестоносцев с местными жителями и даже войсками. Поскольку крестьяне были совершенно не обучены воинскому делу и слабо вооружены, эти сражения оборачивались для них жестокими поражениями. Таким образом еще на пути к Иерусалиму погибла чуть ли не половина крестьянского войска.

На территориях, принадлежавших Византии, крестоносцев не выпускали из вида войска императора Алексея Комнина, приказавшего «следовать за варварами и, если они станут нападать и грабить близлежащие земли, обстреливать и отгонять их отряды».

В июле 1095 года усталые, голодные крестьяне добрались наконец до Константинополя, где за проливом лежали уже земли сельджуков. К их появлению император отнесся безо всякой радости, в город их попросту не пустили. Однако и в предместьях крестоносцы, случалось, учиняли бесчинства, разоряли сады и виноградники, учиняли драки.

И византийский император, сначала пытавшийся было действовать уговорами, давая советы «дождаться прихода остальных графов», поспешил за неимением другого выхода переправить крестоносцев через Босфор. Этим он обрек их на неминуемую гибель.

На лодках и барках крестьян перевезли на азиатский берег. Здесь они поначалу располагались в пустовавшем укреплении, которое по гречески называлось Циботус. До столицы государства сельджуков Никеи был всего день пути. Крестоносцы готовились к выходу. Понимая, что немногочисленные уцелевшие «христовы воины» тотчас будут разбиты, даже сам Петр Пустынник, проделавший вместе с крестоносцами весь путь, стал их отговаривать от похода. Когда все оказалось тщетным, проповедник вместе с десятком благоразумных предпочел вернуться в Константинополь. Остальные пошли на Никею.

С самого момента их высадки крестоносцев не оставляли без внимания дозорные сельджуков. Султан Кылыч-Арслан прекрасно знал, как плохо они вооружены и как беспорядочно идут на Никею. Развязка неумолимо приближалась.

21 октября 1096 года неподалеку от Никеи, когда толпы крестьян вошли в узкую пустынную долину, сжатую горами, с их склонов на них обрушился град стрел. Потом на крестоносцев ударила быстрая конница султана. Воины, вооруженные острыми кривыми саблями, безо всякого труда смяли нестройные ряды пришельцев и обратили их в беспорядочное бегство. Спаслись лишь единицы, а на поле битвы остались 25 тысяч человек.

Этим и закончился крестовый поход простонародья; первый бой за Святой Гроб стал для этого воинства и последним.

Но в это же время в путь на Восток уже выходили и рыцарские отряды. Рыцари подготовились к экспедиции, разумеется, не чета крестьянам.

Обновлены были оружие и доспехи, закуплены выносливые лошади — и для путешествия, и для боя. Где только было возможно, рыцари, бароны и сеньоры раздобывали денег — они были нужны не меньше, чем оружие. Замки и деревни отдавались в залог, а то и вовсе распродавались, с просьбами о ссудах на богоугодное дело обращались к настоятелям богатых монастырей.

Наконец, когда был собран урожай, в поход двинулись главные силы «христова воинства».

Вместе с рыцарями на Восток отправлялись оруженосцы и многочисленные слуги. Обозы везли оружие и большие запасы продовольствия. Войско сопровождали и своры борзых псов, а в повозках помимо всякой всячины находились клетки с охотничьими соколами: и в пути бароны не собирались отказывать себе в любимой охотничьей забаве.

Но все же, хоть и хорошо подготовились рыцари к долгому путешествию, настоящей крестоносной армии, по сути, еще не было. Отряды выходили из разных мест, не было у них ни единого плана, ни полководца, объединившего бы под своим началом всех. Рыцари двигались разными путями, разной была и численность отдельных отрядов. Все знали лишь одно: прежде всего надо добраться до Константинополя, а оттуда, собравшись всем вместе, идти в Святые места.

Однако несколько предводителей рыцарского войска уже определились: ими стали самые крупные и влиятельные из сеньоров.

Одним из них был герцог Нижней Лотарингии Годфруа IV, чаще называемый древними хрониками Готфридом Бульонским. Вместе с лотарингскими рыцарями он отправился в поход едва ли не раньше всех, в августе 1096 года, словно предчувствуя, сколь важную роль предстоит ему сыграть в битве за Гроб Господень.

Чтобы собрать средства для экспедиции, герцогу пришлось заложить родовой замок Бульон с двумя мельницами в придачу. Может быть, именно этот факт стал причиной того, что многочисленные легенды и предания, повествующие о войне за Иерусалим, прославляют не только отвагу и доблесть Годфруа 1Y, но и его бескорыстие, щедрость. Остались и описания внешности герцога — статный широкоплечий воин-герой с голубыми глазами и русой бородой, образец рыцаря. В 1096 году Готфриду Бульонскому не было еще и сорока лет.

Граф Раймунд IV Тулузский, другой предводитель крестоносцев, был старше чуть ли не на два десятка лет, однако тоже слыл отменным воином. Он был одним из крупнейших феодальных владык не только Франции, но и всей Южной Европы. Прежде он сражался с маврами, захватившими Пиренейский полуостров, теперь первым из могущественных сеньоров откликнулся на призыв Церкви двинуться на освобождение Иерусалима.

Граф вел в Константинополь большое войско отлично вооруженных, испытанных в боях рыцарей. Несомненно, что у него были не только христианские побуждения: в случае военной удачи в Палестине можно было бы подчинить себе города, связанные торговлей с подвластными графу портами Южной Франции, и тогда в его казну стали бы поступать огромные пошлины на товары, отправляемые Средиземным морем и с Запада на Восток, и с Востока на Запад.

Третьим видным военачальником был в этом крестовом походе Боэмунд Тарентский, предводитель пусть небольшого, но прекрасно вооруженного рыцарского воинства из Южной Италии, сравнительно недавно захваченной норманнами. Боэмунд был сыном от первого брака предводителя завоевателей — Роберта Гвискара. Однако, женившись вторично, Гвискар оставил почти все свои земли, поместья и города вместе с герцогским титулом младшему сводному брату Боэмунда, а ему самому — лишь скромное княжество Тарент на берегу Адриатического моря.

Был Боэмунд властолюбив и тщеславен. Старые счеты были у него и самим Константинополем — обосновавшись в Южной Италии, норманны вели долгую борьбу с Византией, в которой в конце концов потерпели поражение. Не без оснований император Алексей Комнин видел в нем опасного врага; к тому же Боэмунд был не только отважным воином, но и искусным дипломатом, способным на любую изощренную хитрость ради достижения своей цели.

Готфрид Бульонский и Раймунд Тулузский — прирожденные воины, Боэмунд Тарентский — и воин, и дипломат. Был однако в первом крестовом походе еще один предводитель, занимающий совсем уж особое место — епископ Адемар из южнофранцузского города Пюи, которого Урбан II уполномочил быть духовным главой всего рыцарского воинства. Имел он дипломатический дар, никогда не ошибался в суждениях, умел удерживать неоспоримыми доводами самые горячие головы от скоропалительных решений, а вдобавок происходил из графского рода Валентинуа и сам был отменным воином. Не раз, защищая свои владения от вражеских набегов, надевал он поверх одежды епископа доспехи, имел собственных вассалов-рыцарей, да и на Восток отправился во главе большого отряда своих ленников.

К зиме первые отряды рыцарей-крестоносцев стали подходить к Константинополю. Отправившись раньше всех, Готфрид Бульонский и к столице Византии подошел первым — в декабре 1096 года, — и разбил шатры и палатки неподалеку от городских стен.

К апрелю у стен Константинополя появились норманнские рыцари Боэмунда Тарентского и рыцари Южной Франции во главе с Раймундом Тулузским. Было их, как пишет константинопольский летописец, «больше, чем песка на берегу и звезд в небе, и на плечах у них были красные кресты».

Не без опаски относился к крестоносцам византийский император, да и основания для этого у него, конечно, были. Подобно первой волне крестоносцев-крестьян, рыцари прокатились по европейским дорогам, чиня немало зла местному населению. Если им не давали продовольствия добровольно, отнимали силой. Крестьянские жилища обчищались, иной раз хозяев убивали, если они оказывали сопротивление, дома жгли. Войдя во вкус, христианские воины стали грабить не только деревни, но и города.

Император Византии был очень встревожен и другим — его разведчики, постоянно сопровождающие рыцарей на дорогах страны, донесли, что Боэмунд Тарентский пробовал начать переговоры с Готфридом Бульонским о совместных военных действиях не во имя Гроба Господня, а для того, чтобы захватить Константинополь. Правда, как передавали, Годфруа IV отклонил такое предложение, но Боэмунд, старый враг Византии, мог попробовать склонить на свою сторону других рыцарей.

Алексею Комнину приходилось принимать все меры для того, чтобы обезопасить свою страну. Еще тогда, когда крестоносцы только подходили к византийской столице, навстречу им были направлены послы. Они дали понять предводителям рыцарского войска, что как только крестоносцы перестанут чинить грабежи и разбой, Византия сама за небольшую плату будет предоставлять им продовольствие. Но одновременно печенежским наемникам, составляющим значительную часть византийского войска, был отдан тайный приказ время от времени нападать на воинов с красными крестами на одежде, принося им как можно больше ущерба. Рыцарям надо было дать понять, что империя все еще сильна и вполне может постоять за себя.

Но вместе с тем в Константинополе вызревали планы, осуществление которых позволило бы использовать силу крестоносцев в собственных целях. Если бы удалось уговорить их предводителей принять вассальную присягу на верность императору Алексею, то земли, отвоеванные на Востоке у неверных, стали бы ленными владениями византийской короны. И казалось, не столь уж трудно обвести вокруг пальца варваров, гордившихся древностью своих родов, но не умеющих поставить подпись под документом...

Император действовал умно и тонко. Как только Готфрид Бульонский появился у стен столицы: Алексей тут же послал к нему в лагерь в качестве посла не кого-нибудь, а брата французского короля Филиппа I Гуго Вермандуа. Этот знатный принц волей судьбы оказался в Константинополе вообще раньше всех, но не по свой воле — брат короля потерпел кораблекрушение у берегов Греции, и спасшие его византийцы немедленно доставили принца в столицу. Обласканный императором, получивший от него много денег, как компенсацию за понесенные убытки, Гуго Вермандуа тут же согласился принять вассальную присягу на верность византийской короне. Теперь же он явился к Готфриду Бульонскому с предложением сделать то же самое, получив за это благословение и всяческую помощь Византии.

Однако Годфруа IV надменно отвечал, что у него одна цель — освободить Гроб Господень, и никаких других обязательств он брать на себя не намерен; к тому же вассальная клятва уже связывает его с германским императором.

Тогда Алексей Комнин пригласил герцога в свой дворец, но тот не принял приглашения. Вместо него к императору отправились три знатных рыцаря, которые лишь выслушали вновь повторенное предложение императора, не дав никакого ответа.

В бесполезных разговорах шло время, а Алексею приходилось спешить: к Константинополю уже приближались другие рыцарские отряды, нельзя было дать им возможность соединиться. И чтобы вынудить лотарингского герцога принести клятву вассальной верности, император решился применить силу.

В один прекрасный день в лагерь крестоносцев перестали доставлять продовольствие и сено для лошадей. Взбешенные рыцари в ответ стали грабить окрестности. Потом Готфрид Бульонский даже вывел все войско из лагеря и пошел на штурм Константинополя.

Но атаку быстро отбили войска византийцев, рыцарям пришлось отступить в свой лагерь. Его тотчас окружила конница наемников-печенегов, на рыцарей обрушился град стрел...

И гордому лотарингскому герцогу пришлось смириться: несколько дней спустя в присутствии знатнейших византийских вельмож он принес Алексею I торжественную вассальную клятву. Готфрид Бульонский обязывался передать все города и земли, а также крепости, которыми предстояло ему овладеть, под начало того, кто будет назначен с этой целью императором.

Алексей Комнин мог торжествовать: войска крестоносцев должны были отвоевать у сельджуков те самые земли, которые прежде принадлежали Византии. Для герцога Бульонского и его приближенных был устроен великолепный пир. Когда празднества завершились, византийцы поспешили переправить рыцарей на азиатский берег.

Случилось это как раз вовремя — почти тотчас же к Константинополю подошло воинство Боэмунда Тарентского, которого лукавый византиец опасался больше всех других предводителей Святого войска. Должно быть, частенько вспоминалось императору и его приближенным одно древнее пророчество: именно франк, пришедший с востока, должен лишить последнего константинопольского императора и государства, и самой жизни... Однако хитрый норманн решил превзойти Алексея Комнина в лукавстве. Едва появившись в окрестностях Константинополя, он оставил войско и поскакал в город в сопровождении лишь нескольких всадников, как самый преданный друг императора. От былой вражды, которую он должен был бы испытывать к византийцам, не осталось и следа. К золотому трону, где ожидал его император, Боэмунд подошел с открытым взором, приветствовал Алексея, как своего друга и союзника.

Первая беседа оказалась необыкновенно учтивой, византиец и норманн обменивались любезностями, разговор шел о пути, который проделали воины Боэмунда, и о тяготах предстоящей дороги по каменистым равнинам Малой Азии.

Однако, оказавшись в отведенных ему роскошных покоях. Боэмунд не смог скрыть того, как мало доверяет он византийскому императору. Кушаний, присланных ему с императорской кухни, отведывать он не стал, опасаясь быть отравленным, а стал предлагать их присутствующим, делая вид, что щедро всех одаривает. Правда, все обошлось, Алексей не решился извести ядом своего опасного гостя.

В следующие дни продолжался обмен любезностями. Император не скупился на подарки, зная, что предводитель норманнов далеко не богат. В казне Боэмунда осело немало золотых и серебряных монет, получил он и дорогие одежды.

Наконец, когда византиец подвел разговор к вассальной присяге, Боэмунд Тарентский согласился принять ее без промедления. Земли, отвоеванные у неверных, он обязывался держать на правах ленника византийской империи.

В свою очередь и Алексей Комнин обязывался предоставить Боэмунду в вечное и безраздельное пользование землю близ Антиохии, когда ее отвоюют крестоносцы, «в пятнадцать дней ходу длины и восемь дней — ширины», как записал в свою хронику один из грамотных рыцарей-норманнов, изо дня в день ведущий свои записи.

Очень скоро отряд Боэмунда Тарентского тоже переправился на берег Малой Азии. По-видимому, значения данной им вассальной клятвы предводитель норманнов не преувеличивал.

Тем временем в Константинополь прибывали все новые рыцарские отряды, казалось, им не будет конца. После утомительного, полного невзгод пути, столица Византии просто ослепляла крестоносцев своим великолепием.

«О, какой знатный и красивый город, — описывал свои впечатления священник Фульхерий из французского города Шартра. — Сколько в нем монастырей, дворцов, построенных с удивительным мастерством! Сколько также удивительных для взора вещей на площадях и улицах. Было бы слишком утомительно перечислять, каково здесь изобилие богатств всякого рода, золота, серебра, разнообразных тканей и священных реликвий».

Но такое великолепие могло вызвать и жгучую зависть самых необузданных рыцарей; прекрасно понимая это, император стремился как можно скорее переправлять всех, кто появлялся в его столице, вслед за Готфридом Бульонским и Боэмундом Тарентским, на азиатские берега, захваченные неверными.

Учтивыми речами, щедрыми подарками, Алексей Комнин пытался склонить к вассальной присяге Византии и всех других военачальников крестоносного войска. По свидетельству того же Фульхерия из Шартра, император выдал им «вволю из своих сокровищ — и шелковых одеяний, и коней, и денег, в которых они весьма нуждались для совершения такого похода». Однако далеко не все были готовы принести клятву вассальной верности с такой же легкостью, как Боэмунд из Тарента.

По-разному отнеслись к предложению Алексея Комнина предводители больших и малых отрядов. Самые дальновидные понимали, что союз с Византией, пусть и ценой вассальной присяги, окажется очень полезным: византийцы предоставят флот, обеспечат войско продовольствием, дадут опытных, знающих все дороги и тропы проводников, а преодолеть предстоит горы, пустыни...

Другим же казалось, что стоит признать императора своим сеньором, и будут упущены плоды всех побед, которые предстоит одержать на Востоке. То, кто станет управлять отвоеванными землями, решать будут не не сами крестоносцы, а император Алексей.

Наотрез отказался принести присягу граф Раймунд Тулузский. Его примеру последовали и некоторые другие — например, рыцарь Танкред, племянник Боэмунда Тарентского, позже проявивший такие чудеса храбрости во время битв с мусульманами, что великий итальянский поэт XVI века Торквато Тассо сделал его одним из героев своей поэмы «Освобожденный Иерусалим».

Но все же в конце концов почти все из знатных рыцарей преклонили перед византийским императором колено и, положив ладонь на Святое писание, поклялись, что признают его своим верховным сеньором на тех землях, что предстояло отвоевать на Востоке. Правда, в глубине души ни сам сеньор, ни его новые вассалы не доверяли друг другу. Император «наперед видел, насколько латиняне ненадежны, не верны слову... устремляются от одной крайности в другую и из корыстолюбия готовы продать своих жен и детей».

Написал такие слова один из византийских авторов, было его мнение, конечно же, предвзятым, но все-таки полностью необоснованным его тоже не назовешь...

Как бы то ни было, все новые и новые отряды крестоносцев высаживались на берегу Малой Азии, где их поджидали переправившиеся раньше.

К лету 1097 года все крестоносное войско оказалось во вражеской стране. Совсем недалеко от побережья была Никея — столица государства сельджуков. Мощные городские стены прикрывали дорогу, ведущую в глубь страны. Чтобы идти на Иерусалим, сначала надо было взять Никею.

Рыцарская война за освобождение Святого Гроба началась.

Старинный греческий город Никея сотни лет принадлежал Византии; история городе тесно была связана с историей христианства.

В 325 году именно в Никее проходил Вселенский Собор, на котором был выработан и принят «символ веры» — изложение религиозных догматов, безусловно верить в которые обязан каждый христианин.

В том же IV веке город был основательно укреплен. Стены растянулись общей длиной на шесть километров, в западной части города они поднимались прямо из вод Асканского озера. Мощные стены, представляющие собой неправильный пятиугольник, перемежались мощными башнями; их было больше двух сотен.

В 787 году в Никее прошел еще один Вселенский Собор, на нем осуждено было иконоборчество — религиозное движение, направленное против чрезмерного почитания икон.

К такому-то городу, одной из христианских святынь и мощной крепости, подошли крестоносцы, горя желанием взять Никею с хода. Дело казалось не таким уж сложным — рыцарям должен был помочь сам Господь, а вдобавок, как стало им известно, самого султана Кылыч-Арслана не было в столице из-за войны с одним из эмиров в глубине Малой Азии.

На Востоке шли точно такие же междоусобные феодальные войны, как на Западе.

Однако первый штурм был отбит — с городских стен на крестоносцев обрушились тучи стрел, полилась кипящая смола. Приходилось готовиться к длительной осаде.

Граф Этьен Блуассский и Шартрский сообщал на родину своей супруге: «Наши досточтимые князья, видя, что Никея защищена башнями, которые нельзя взять обычными средствами, приложили немалый труд, чтобы соорудить чрезвычайно высокие деревянные башни с бойницами и построить всякого рода орудия».

Под словом «орудия» подразумевались такие распространенные осадные средства, как тараны, штурмовые лестницы, машины для метания камней. Воины графа Тулузского попытались было по всем законам осадного искусства подвести подкоп под одну из башен, но мусульманские воины вовремя обнаружили и завалили подземный ход.

Крестоносцы стояли у Никеи уже полтора месяца, когда к городу подошли крупные войска султана. Вблизи городских стен произошла ожесточенная битва.

«От грозных криков сотрясалась земля, — сообщал один из хронистов, — от свиста стрел бросало в дрожь лошадей». А тот же граф Шартрский писал после битвы на родину: «Наши неустанно преследовали их, многих перебили и гнали на большое расстояние, кого раня, кого убивая; если бы не крутые горы, незнакомые нашим, то враг испытал бы в этот день непоправимое поражение. Из наших же не пал никто...»

Нет, утверждая, что в рядах крестоносцев не было потерь, граф, опьяненный победой, преувеличивал. Сельджуки были умелыми, хорошо вооруженными воинами; на поле битвы осталось не меньше трех тысяч человек из крестоносного войска. И все же «христовы воины» одержали полную и безусловную победу. Возможно, султан Кылыч-Арслан проявил излишнюю самонадеянность: после битвы в лагере сельджуков нашли огромный запас веревок, заранее приготовленных для пленных рыцарей. Им нашли совсем другое применение — с помощью веревок через стены все никак не сдававшейся Никеи перебрасывали отрубленные головы воинов-сельджуков для устрашения гарнизона.

И все же город, обложенный со всех сторон, никак не сдавался. Оказалось, что со стороны Асканского озера Никея постоянно получала продовольствие и вооружение. Предводителям крестоносцев пришлось обращаться за помощью к византийскому императору, по распоряжению которого к озеру доставили суда и спустили их на воду. Вскоре эти корабли с воинами-византийцами на борту полностью блокировали и водные подходы к осажденному городу.

На 19 июня был назначен решительный штурм, всю ночь войско крестоносцев провело в последних приготовлениях и с рассветом пошло на приступ. Однако первые лучи солнца высветили поразительную картину: на башнях Никеи появились византийские флаги. Это означало, что гарнизон сдавался, однако не рыцарям-крестоносцам, а императору Алексею Комнину.

Хитрый, дальновидный византиец, не без основания мало доверявший всем вассальным клятвам, сумел обвести вокруг пальца и Раймунда Тулузского, и Готфрида Бульонского, и Боэмунда Тарентского. Во время осады Никеи предводитель византийского отряда, того самого, что блокировал город со стороны озера, вступил в тайные переговоры с гарнизоном. Никейцы уже мало верили в то, что султан сможет оказать им помощь, и предпочли сдаться императору Алексею, чтобы уберечь город от разгрома и разорения. Как раз в ту самую ночь, когда крестоносцы готовились к штурму, византийцы уже были в городе.

Все надежды предводителей христианского войска на богатую добычу, на выкуп за именитых сельджуков, а также за саму султаншу, остававшуюся в городе, развеялись прахом. По приказу византийского военачальника Михаила Вутумита крестоносцев впускали в город небольшими группами, под охраной стражи. Еще до этого из города была вывезена казна.

И все же искусный дипломат Алексей Комнин сумел смягчить явное недовольство своих вассалов-крестоносцев. Он щедро одарил рыцарей и их вождей сокровищами из казны султана Кылыч-Арслана, передал им все припасы, хранящиеся в Никее, коней «неверных». После этого возвращение Никеи Византийской империи казалось всем закономерным и вполне справедливым. Дары Алексея Комнина оказались столь значительными, что вассальную клятву императору принесли и все те из крестоносцев, что уклонились от этого раньше.

Воодушевленные первым успехом, тем более, что он достался недорогой ценой, защитники Святого Гроба готовились идти дальше.

«Коли нас не задержит Антиохия, — писал все тот же граф Шартрский, — то через пять недель мы будем в Иерусалиме».

Увы, пророка из графа не получилось...

От Никеи путь крестоносного войска лежал на юго-восток, по пустынному высокому плоскогорью. Местность была унылой — почти без растительности, без воды. Редко-редко встречались соленые заболоченные озера да ручейки, стекающие с горных склонов. Воду для питья в основном приходилось добывать в глубоких колодцах, разбросанных вдоль дороги. Нещадно палило раскаленное азиатское солнце.

Легче всего было идти по ночам. Многотысячное войско крестоносцев далеко растянулось по дороге. Часто то там, то здесь на христиан нападали легкие и быстрые отряды сельджуков.

Перед лицом общего врага объединились все пребывавшие до этого в разладе эмиры. В конце июня 1097 года огромное войско «неверных» — около 250 тысяч воинов — поджидало христиан близ города Дорилей. 31 июня здесь произошла новая ожесточенная и кровавая битва.

Первый рыцарский отряд во главе с Боэмундом Тарентским вступил в долину неподалеку от города рано утром. Крестоносцы предвкушали отдых после долгого ночного перехода, многие уже снимали доспехи...

В этот момент со всех окрестных холмов на них обрушился град стрел. Потом в бой вступила кавалерия. Такова была обычная тактика «неверных» — они старались захватить противника врасплох, пуская в дело лучников, а потом довершали сражение кавалерийской атакой. Именно так безо всякого труда разбито было едва вступившее в Малую Азию крестьянское крестоносное ополчение. Однако рыцари оказались для сельджуков гораздо более грозным противником.

Хотя в первые мгновения боя сельджукам в самом деле удалось нанести рыцарям немалый урон, европейцы быстро пришли в себя. Прямо в разгар схватки они вновь облачались в доспехи, садились на коней. Сам Боэмунд Тарентский, призвав своих баронов быть «единодушными в вере христовой», проявлял чудеса храбрости.

К полудню к месту битвы подошли остальные силы крестоносцев, которых вел Раймунд Тулузский. Они с хода ринулись в сражение, и сельджуки дрогнули. К тому же их ошеломило появление еще одного рыцарского отряда, который повел в бой человек, совсем не похожий на воина — в длинной сутане, с огромным серебряным крестом на шее, вооруженный не мечом, а короткой, но увесистой палицей.

Это был епископ Адемар, которому Папа римский поручил быть духовным главой христианского войска. При виде его крестоносцы преисполнились воодушевления, а среди мусульман началась паника.

Отряды сельджуков бежали с поля боя, бросив обоз, вооружение, пленных, которых успели захватить в начале сражения, шатры султана Кылыч-Арслана и эмиров, полные драгоценностей. В результате победы крестоносцы «взяли большую добычу, золото и серебро, коней, ослов, верблюдов, овец, быков и многое другое».

Предав земле павших в схватке, отдохнув несколько дней, защитники Гроба Господня двинулись дальше.

Старая караванная дорога по-прежнему шла пустынными местами. По одну ее сторону тянулись горы, с другой была выжженная степь. Казалось, единственными обитателями этих мест были шакалы, тоскливо вывшие по ночам, да змеи с ящерицами. В раскаленном воздухе невозможно было дышать, душная ночь тоже не приносила прохлады.

Очень скоро христиане начали страдать от жажды, потому что сельджуки, отступая в глубь страны, заваливали камнями колодцы. Падали от недостатка воды боевые кони, многим рыцарям приходилось брести по дороге пешком. Снаряжение и доспехи, погруженные в повозки, везли теперь волы, а то и овцы или козы.

В один из первых дней августа, как свидетельствует хронист, от жажды и зноя погибли пять сотен человек. «Соколы и другие ловчие птицы, — записывал другой, — составляющие утеху знатных и благородных мужей, умирали от жары в руках несших их; и даже собаки, приученные к достохвальному охотничьему искусству, подыхали таким же образом от мук жажды в руках своих хозяев».

С продовольствием дело обстояло так же плохо, как и с водой. Селения, встречавшиеся крестоносцам, были покинуты местными жителями и разорены. В войске начались болезни, ряды его редели на глазах.

И все же время от времени выпадал блаженный отдых в прохладной тени оазисов. Вблизи города Икония крестоносцы обнаружили озера и луга с сочными травами — прекрасным кормом для лошадей. Здесь же были и сады, а склоны гор покрывали лиственные леса, полные дичи.

Оказалось, не зря брали с собой в поход охотничьих собак и ловчих птиц; те из них, что еще уцелели, нашли применение своим способностям. Отдохнув, пополнив припасы, повеселев, воины двинулись дальше.

Но, как оказалось, настоящие трудности были еще впереди.

После нового сражения с сельджуками близ Гераклеи, где опять была одержана победа, крестоносцы, которых вели проводники-греки, повернули на северо-восток, а потом на юг, и вскоре оказались в горах. Это был хребет Антитавра; вскоре рыцари прозвали эти места «горами дьявола».

Наступил октябрь 1097 года. Полились нескончаемые осенние дожди, размывшие узкие горные тропинки, ведущие к перевалам. По ним было почти невозможно пройти. В хронике можно найти описание подъема на какую-то «дьявольскую гору, которая была столь высока и проходы столь тесны, что никто из наших не отваживался пройти первым по тропинке, которая шла с краю горы». Вьючных животных связывали вместе длинной веревкой, но, случалось, оступившись, одно из них увлекало в пропасть добрый десяток остальных вместе с повозками.

Многие из воинов бросали в горах доспехи и щиты — не было никаких сил тащить их дальше. И все же крестоносцы были полны воодушевления. Они не проиграли еще ни одного сражения, силы султана были основательно подорваны. Казалось, еще немного и города, захваченные «неверными», начнут покоряться один за другим, пока, наконец, поход не закончится в самом Иерусалиме...

Первые города и в самом деле скоро покорились крестоносцам. Еще у Гераклеи от основного войска отделился отряд, которым командовали тот самый Танкред, племянник Боэмунда Тарентского, что в Константинополе отказался принести вассальную присягу императору Алексею Комнину, и младший брат Готфрида Бульонского граф Балдуин. Их отряды круто повернули на юг — в Киликию. Там, правда, жили армяне, тоже исповедовавшие христианство, однако знатные, но безземельные Танкред и Балдуин уже и не скрывали, что им все равно, чьи владения прибирать к рукам. Более того, они были готовы вступить в бой, если иначе нельзя, не только с единоверцами, но и друг с другом.

Из-за киликийских городов Мамистры, Адана, Тарса крестоносцы, присоединившиеся к Танкреду, и рыцари графа Балдуина однажды даже жестоко схватились между собой. Бой был самым настоящим — с убитыми, ранеными, взятыми в плен. Потом соперники заключили мир, каждому досталось то, что он успел захватить.

Оставив в киликийских городах небольшие гарнизоны под предлогом защиты единоверцев-армян от возможных нападений сельджуков, Танкред и Балдуин присоединились к остальному крестоносному войску. Однако почти сразу же Балдуин с отрядом из небольшого числа рыцарей и двух тысяч пеших воинов двинулся на богатый город Эдессу, также принадлежавший армянам. Захватив по пути несколько крепостей, он вошел в город под предлогом того, что намерен защищать его в случае нападения «неверных», однако тут же сверг правителя Эдессы князя Тороса, вступив в заговор с частью его приближенных. Затем, чтобы вознаградить всех, кто отправился вместе с ним, Балдуин стал нещадно грабить горожан, раздавая рыцарям и воинам золото, серебро, драгоценные камни, дорогую посуду, ковры, ткани.

Притеснения и грабежи были настолько жестокими, что горожане подняли восстание против своих «защитников» и даже пытались призвать на помощь «неверных» сельджуков. Крестоносцы легко подавили мятеж, казнили зачинщиков, а тех, кто был побогаче, заточили в темницы, требуя за освобождение огромный выкуп.

«И подобные неисчислимые дела они совершали ради грабежа сокровищ, — записал много позже один из хронистов, составляя историю Эдессы, — предав страну разграблению, а людей — жестоким мучениям. Они помышляли лишь о зле и полюбили стезю злодеяний».

Ничего тут не поделаешь — были рыцари-крестоносцы, пришедшие в Малую Азию, истинными сынами своего жестокого, противоречивого времени. Несомненно, что двигала ими истинная христианская вера, как несомненно и то, что не мыслили они себе военного похода без завоевания земель для своего пользования. Несомненно и то, что, как было бы и в любые другие времена, одни из участников похода оказались безмерно алчны, а другие нет, и кто-то отличался большей жестокостью, чем остальные.

Как бы то ни было, на завоеванных восточных землях не могли не возникнуть государственные образования по образцу европейских королевств, герцогств, графств с той же системой вассальных земельных отношений. Первым из них и стало графство Эдесское. Небольшая часть христианского войска так и осталась здесь, провозгласив своим сюзереном графа Балдуина.

Основные же массы крестоносцев, с огромными трудностями преодолев хребет Антитавра, продолжали путь к Иерусалиму. Поздней осенью 1097 года они оказались в Сирии.

Эти места совсем не были похожи на те, по которым христиане шли прежде. Дорога теперь пролегала по плодородным возделанным долинам, где росли овощи и злаки, среди виноградников и апельсиновых рощ. Впереди был богатый и цветущий город Антиохия, где правил сельджукский эмир аль-Ягысьяни.

Сдавать город без боя эмир не собирался; к тому же Антиохия была превосходно укреплена. До наших дней дошло описание, сделанное в середине XI века арабским писателем Ибн-Бутланом; судя по нему, город был окружен двойным кольцом стен, круто поднимающихся в гору на юго-западе. Стены отличались такой шириной, что по ним могла бы проехать упряжка из четырех лошадей, Кроме стен, город защищали не менее четырехсот мощных каменных башен с узкими бойницами. Наконец, внутри самой Атиохии был и еще один оборонительный рубеж — крепкая цитадель.

Укрепления сооружались веками, на совесть. Первым начал возводить стены еще в VI веке император Византии Юстиниан — тогда город принадлежал византийцам. Позже им триста лет владели арабы, пока в X веке греки вновь не отвоевали его. Тогда Антиохия опять стала укрепляться — в городе было что оборонять.

За городскими стенами жили и трудились великолепные мастера — ювелиры, стеклодувы, ткачи. К тому же Антиохия была важным центром торговли; она хоть и находилась на некотором отдалении от берега Средиземного моря, однако имела собственную гавань. К тому же город, утопающий в виноградниках и фруктовых садах, просто был очень красив. По его улицам с великолепными зданиями текли арыки с прозрачной проточной водой. Еще одной городской достопримечательностью были роскошные бани.

Такой город, разумеется, был не только очередной вехой на пути к Иерусалиму, но и соблазнительным лакомым кусочком. Еще загодя его присмотрел для себя граф Раймунд Тулузский. Пока крестоносцы шли через перевалы Антитавра, он тайком выслал вперед отряд из 500 воинов — прошел слух, что сельджуки оставили город, опасаясь освободителей Святого Гроба, и появлялась возможность захватить его раньше, чем подтянутся остальные.

Однако авангарду Раймунда пришлось вернуться ни с чем: слух оказался ложным, эмир аль-Ягысьяни никуда не уходил. Но тут выяснилось, что и Боэмунд Тарентский имел виды на Антиохию; узнав о тайных действиях графа Раймунда, он пришел в ярость. Правда, решение вопроса, кому владеть Антиохией, пришлось надолго отложить: город сначала надо было взять, а это оказалось совсем не простым делом.

Едва только отряды крестоносцев собрались у стен Антиохии, граф Раймунд Тулузский предложил немедленно идти на штурм. Однако другим военачальникам это показалось слишком опасным. К тому же до рыцарского войска дошла весть, что в Европе собрались новые ополчения крестоносцев и уже выступили в путь. Многие склонялись к тому, что лучше бы подождать подкреплений, а пока повести осаду.

Так началось многомесячное стояние у стен Антиохии.

Какого-то единого плана осады не было, не было и военачальника, которому беспрекословно подчинялось бы все войско. Каждый из предводителей — и крупных, и рангом пониже — расставил своих воинов там, где ему это было удобнее. Действий не согласовывали, и поэтому случалось так, что с южной стороны город вообще оказался открытым. Это дало возможность аль-Ягысьяни совершать иногда вылазки и изрядно досаждать крестоносцам. Это было тем более легче, что в их стане быстро падала дисциплина.

Попав после долгого и изнурительного перехода в щедрый, богатый край, христианские воины с усердием вознаграждали себя за прежние тяготы.

Вокруг Антиохии было множество селений, садов, виноградников, пастбищ, на которых пасся скот. Продовольствия было поначалу в изобилии, один из участников первого крестового похода писал о начале осады Антиохии так: «У быка брали только филей и огузок; лишь некоторые, кто хотел, да и то очень редко, поедали грудинку; о хлебе же и вине и говорить нечего — они добывались с легкостью».

В такой сытой жизни частенько и часовых не выставляли вокруг лагерей. Уже не гнушались иные из крестоносцев разорять и те селения, где жили единоверцы-христиане, — напомним, что и арабы, которые прежде владели этими местами, и вытеснившие их сельджуки отличались религиозной терпимостью. А предводители крестоносцев не видели ничего зазорного в том, чтобы вступать в дипломатические переговоры с «неверными», вроде бы уж совсем непозволительные для тех, кто объявил непримиримую войну последователям ислама.

В феврале 1098 года к Антиохии прибыли послы из Египта, которым правила династия арабских халифов Фатимидов. Халиф враждовал с сельджуками — они захватили арабские владения в Азии, — и потому рассматривал пришельцев из Европы, как возможных союзников. Переговоры, начатые в лагере крестоносцев, решено было продолжить в Египте: вместе с послами халифа туда отправились и специально отряженные для этого послы христианского воинства, которым поручалось заключить с арабами договор о союзе против сельджуков и разделе территории Сирии и Палестины.

Однако мало-помалу окрестности Антиохии оказались полностью опустошенными. В стане крестоносцев, еще недавно веселом и шумном, начинался голод. Вдобавок шли нескончаемые зимние дожди, наводившие на всех уныние. Некоторые из воинов «стали, — как пишет хронист, — втайне подумывать о спасении бегством по суше или морем».

Надо было или решаться на штурм, или снимать осаду. В марте 1098 года военачальники крестоносцев постановили вручить командование всеми осадными действиями графу Этьену Блуасскому и Шартрскому, но, разочаровавшись, мало веря в успех, вскоре он «сказался пораженным тяжкой болезнью» и оставил лагерь.

Хитроумный Боэмунд Тарентский искал между тем свои ключи к Антиохии.

Ему довелось проведать, что комендант одной из сторожевых башен в западной части крепостной стены попал к эмиру аль-Ягысьяни в немилость и сам преисполнен к нему ненависти. С этим комендантом Боэмунд вступил в тайные переговоры, и в конце концов за очень крупную сумму тот согласился впустить в город норманнских рыцарей.

Однако остальные сеньоры заколебались, когда Боэмунд сообщил им, что знает способ, как проникнуть в осажденную Антиохию. Ведь в обмен за свой секрет от потребовал, чтобы все принесли клятву в том, что город станет его владением. Категорически против был граф Раймунд Тулузский. Остальным тоже притязания Боэмунда показались чрезмерными. К тому же к этому времени появились надежды, что Антиохию и так удастся взять.

Из Европы и в самом деле начинали прибывать подкрепления. В морской гавани близ Антиохии появились корабли из Генуи, потом из Англии. На этих судах доставили строевой лес, необходимый для постройки штурмовых башен, специальные осадные орудия. Войско пополнилось свежими силами.

Но все же предводителям христова войска пришлось принять условия Боэмунда Тарентского — когда он объявил, что покидает лагерь и немедленно отправляется на родину из-за срочных домашних дел.

Как никак, ценили крестоносцы воинские таланты и личную храбрость князя Тарентского. Вдобавок, кроме добрых вестей были и очень плохие.

К середине мая 1098 года стало известно, что к Антиохии на выручку гарнизону идет огромное сельджукское войско — эмиры объединили свои силы, забыв о собственных феодальных распрях, потрясавших Восток столь же сильно, как и Европу. За исход предстоящего сражения никто не мог поручиться; лучше было встретить врага, укрывшись за мощными крепостными стенами.

В темную ночь на 3 июня 1098 года крестоносцы осуществили план Боэмунда Тарентского.

Отряд норманнских рыцарей затаился неподалеку от крепостной башни, называвшейся «Две сестры», другой отряд ждал возле соседней башни. По стене время от времени проходил сторожевой дозор, за его движением можно было следить по огоньку масляного светильника, который держал в руке один из дозорных. Улучив момент, когда очередной дозор, дойдя до «Двух сестер», повернул обратно, комендант башни, подкупленный князем Тарентским, дал условный сигнал.

Стараясь действовать в полной тишине, воины Боэмунда приставили к стене длинную штурмовую лестницу. Однако, как описывает хронист, «все действовали второпях, так что один спешил перегнать другого, лестница обломилась...»

И все же некоторым крестоносцам удалось взобраться на стену. Ворота башни «Две сестры» они открыли изнутри, на соседнюю башню тут же устремился другой отряд, пустив в дело окованные железом тараны. Ворвавшись в Антиохию, христианские воины быстро завладели всеми остальными башнями.

Защитникам города не удалось удержать и стены. Большая часть воинов гарнизона тут же была перебита, и лишь немногим удалось укрыться в цитадели внутри города. Боэмунд Тарентский поспешил водрузить на самом высоком месте Антиохии свое знамя.

Ожесточившись после семимесячной осады, голода и лишений, крестоносцы подвергли город необузданному грабежу.

«Сколько же было взято добычи в Антиохии, мы не в состоянии и сказать, — бесстрастно записывал один из очевидцев. — Вообразите, сколько сумеете, и считайте сверх того. Не ведаем и сколько пало тогда турок и сарацин».

Всего за несколько дней были уничтожены и все съестные запасы, оставшиеся в городе. И почти тотчас же к Антиохии подошло трехсоттысячное войско сельджуков, которым командовал один из эмиров по имени Кирбога.

Антиохия была окружена со всех сторон; рыцари, еще несколько дней назад ведущие осаду, сами оказались осажденными. Никто не мог выйти из города, никто не мог и проникнуть за кольцо городских стен.

Вскоре в христианском войске вновь начался голод. В пищу, увы, пошли боевые кони, кожаные части сбруи, пояса, даже древесная кора и трава. Казалось, уже ничто не может помочь, о вылазке за городские станы и сражении с сельджуками в чистом поле нечего было и думать.

И тогда осажденный город превратился в огромную молельню. Рыцари, оруженосцы, пешие воины, простые слуги, конюхи, — все с утра до вечера простаивали на коленях в антиохийских церквях, обращаясь к Всевышнему, на защиту святынь которого они поднялись, и моля от избавления ото всех бед, о великом чуде.

Словно бы и в самом деле Господь услышал молитвы: вскоре один из провансальских крестьян, участвующий в крестовом походе в качестве пешего воина своего барона, объявил, что несколько раз видел во сне апостола Андрея. Апостол будто бы объявил ему, что в антиохийской церкви Святого Петра зарыто копье, которым некий римский воин пронзил бедро распятого Христа. Если крестоносцы разыщут копье, говорил апостол Андрей, сотворится чудо: копье поможет христовым воинам разбить полчища эмира Кирбоги.

Весть о чудесном видении мигом распространилась среди крестоносцев. Согласно священному писанию, римский воин, ударивший копьем Христа, существовал на самом деле, и звали его Лонгином. Вокруг этого имени сложилось немало преданий — о том, как воин излечился от болезни глаз, случайно поднеся к ним ладонь с каплей крови распятого Христа, как он обратился в христианство и как пал, наконец, жертвой гонений на христиан в Кесарии.

Когда о вещем сне узнал в конце концов и граф Раймунд Тулузский, в церкви Святого Петра немедленно начались поиски драгоценной реликвии.

Специально отряженные рыцари и священники подняли каменные плиты пола и принялись раскапывать землю. Поиски шли целый день и уже в сумерках на дне глубокой ямы действительно нашелся проржавевший обломок железа, формой похожий на наконечник копья. Капеллан графа Тулузского записал в этот день: «Благочестием своего народа склонился Господь показать нам копье. И я, который написал это, поцеловал его, едва только появился из земли кончик копья».

Многие века спустя по-разному относились к свершившемуся в тот день в Антиохии чуду.

В конце XIX столетия немецкий ученый К.Клайн, сопоставив свидетельства разных источников, утверждал, что находка Святого копья — явная фальсификация, устроенная капелланом графа Тулузского по прямому его указанию, образец религиозного мошенничества. В шестидесятых годах ХХ века американский историк Д.Брандейдж, опубликовав документальную историю крестовых походов, утверждал, что даже и один из римских пап, Бенедикт ХIV, занимавший Святой престол в ХVIII усомнился в подлинности антиохийской находки.

Но как бы то ни было, в ХI веке умиравшие от голода воины уверовали в чудо.

28 июня из городских ворот вышли шесть отрядов крестоносцев, каждый со своим знаменем. Рядом с одним из знамен в бой шел капеллан графа Раймунда Тулузского, держа в руках Святое копье.

Сельджукские эмиры никак не ожидали нападения. К тому же как раз накануне между ними вновь вспыхнули раздоры. Некоторые из предводителей, рассорившись с Кирбогой, даже отвели свои войска от осажденного города. Особенно чувствительным для «неверных» был уход эмира Дамасского.

Сельджукские лучники стали обстреливать христиан, едва только те стали выходить из ворот. Однако крестоносцы шли вперед словно в каком-то исступлении, не обращая внимания на стрелы. Их натиск был так стремителен, что быстро удалось прорвать центр войска Кирбоги.

Рыцари вступили в привычные им рукопашные схватки с сельджукскими всадниками. Кирбога попробовал сосредоточить удар против одного из флангов крестоносцев и даже оттеснил его, но другая часть рыцарского войска, разгромив своих противников, пришла на выручку.

Вскоре в рядах сельджуков началась настоящая паника, и наконец мусульмане бросились спасаться бегством. Крестоносцы захватили все, что было в лагере осаждающих — запасы продовольствия, коней, драгоценности. Теперь можно было торжествовать победу.

Но оставалось решить немаловажный вопрос: кому владеть Антиохией?

Боэмунд Тарентский был уверен — именно ему и никому другому, раз город удалось взять только благодаря его хитрости. Скрепя сердце, его права признавали и многие из предводителей крестоносного войска. Категорически против был граф Раймунд Тулузский. Он даже настаивал на том, что город, согласно вассальной клятве, данной императору Алексею Комнину в Константинополе, должно передать под власть Византии.

Раз за разом собирались в храме Святого Петра, том самом, где нашли Святое копье, высшие сеньоры, чтобы разрешить спор. В конце концов, чтобы помочь светской власти, были приглашены епископы, сопровождавшие крестоносное войско. Благодаря им удалось все-таки добиться соглашения — владыкой Антиохии признали Боэмунда Тарентского.

Антиохийское княжество стало вторым государством крестоносцев на Востоке после Эдесского графства. Пора было выступать к главной цели крестового похода — Иерусалиму.

Однако рыцари не очень-то спешили. За два с лишним года крестоносное войско сильно поредело. На полях сражений, а также от болезней и голода погибла примерно половина всех тех, кто переправился через Босфор и вступил в Малую Азию. Иерусалим был еще далек, его только предстояло завоевать, а города Сирии — рядом, под рукой. И они один за другим открывали ворота крестоносцам после падения Антиохии.

Готфрид Бульонский захватил в свое владение города Тель-Башир и Равендан. Роберт Нормандский взял портовый город Латакию. Захватили крестоносцы и богатый город Маарру.

Здесь произошел примечательный эпизод в истории первого крестового похода. Наиболее неимущая часть крестоносного войска — слуги, пешие воины из крестьян, да и иные из мелких рыцарей, только обнищавших за время пути, ничего не приобретя, — подняла бунт, требуя выступления на Иерусалим.

Недовольство прорывалось и прежде, когда в Антиохии продолжался спор, кому владеть городом. Однажды народ, окончательно убедившись, что сеньорам нет до него дела, даже ворвался в храм Святого Петра. Оборванные, вооруженные дубинами и ножами люди потребовали — прекратить распри и вести войско дальше.

«Пусть, кто хочет владеть золотом императора, владеет им, — воскликнул один из этих людей, — и кто хочет, пусть получает доход с Антиохии. Мы же, которые идем сражаться за Христа, двинемся дальше под его водительством».

«Да погибнут во зле те, кто желает жить в Антиохии, как погибли недавно ее жители», — добавил другой.

В Маарре гнев обездоленных проявился еще более действенным образом: в один прекрасный день все кинулись к городским укреплениям, чтобы снести их. «И там один человек, ослабевший от голода, — сообщает хронист, — легко выворачивал из стены и далеко откатывал такой камень, который едва ли могли тащить три или четыре пары быков».

В один день в назидание сеньорам все укрепления и башни Маарры были снесены до основания, увещевания священников и самих знатных сеньоров, метавшихся по всему городу, ни к чему не привели.

Бунт дал свои результаты: был отдан приказ о продолжении похода. Весной 1099 года, после прекращения зимних дождей, сорока тысячное войско крестоносцев пошло на Иерусалим.

Рыцари двигались быстро, потому что, по свидетельству того же хрониста, участника похода, «каждый хотел опередить остальных, увлекаемый желанием овладеть замками и деревнями, ибо у нас было обыкновение, что, если кто-нибудь первым подходил к крепости или селению и водружал свое знамя и ставил стражу, никто после этого уже не оспаривал его прав».

А после этих слов хронист добавляет с явным сожалением: «Немногие помнили о Боге».

Ранним утром 7 июня 1099 года с высокой горы, которая потом получила название Горы радости, крестоносцы увидели перед собой древний Иерусалим, город, священный и для христиан, и для мусульман, и для евреев, город с тысячелетней историей и трудной судьбой.

По древне-еврейски он назывался Иерушалаим, по-арабски — Аль-Кудс. Владели городом и Иудейское царство, и Александр Македонский, и Селевкиды, а вслед за ними — Древний Рим, Византия, арабы, сельджуки.

За год до того, как к Иерусалиму подошли крестоносцы, его вновь отвоевал у сельджуков халиф Египта. Впрочем, для христиан арабы были точно такими же «неверными», как и сельджуки. И хоть с арабами они еще у стен Антиохии вели переговоры о союзе, под стенами Иерусалима об этом уже никто не вспоминал.

Город, как можно было судить даже издали, отличался особенной красотой — со множеством мечетей, высокими минаретами, белыми домами, причудливо извивающимися улицами. Где-то среди них был и священный для христиан храм Воскресения с Гробом Господним.

Но Иерусалим был не только красив, но и прекрасно укреплен. С трех сторон его защищал глубокий ров, вокруг всего города тянулись высокие стены. Башенные бойницы, из которых можно было обстреливать осаждавших или лить на них кипящую смолу, в случае необходимости закрывались от вражеских стрел и дротиков тюками с хлопком или сеном. В городе были большие запасы пресной воды, собранной в цистернах и бочках, много продовольствия.

Правда, сам арабский гарнизон был не очень велик — не более тысячи воинов. Этих сил явно не хватило бы для обороны достаточно протяженной линии стен, но комендант мог надеяться на помощь жителей-мусульман, у которых были все основания опасаться воинов-христиан.

Взять Иерусалим штурмом с первого раза христианскому войску не удалось — не хватало осадных лестниц. Но и долгую осаду нельзя было вести — почти во всех колодцах в окрестностях Иерусалима «неверные» отравили воду. На помощь крестоносцам пришли предприимчивые купцы из европейских стран.

В порт Яффу, служивший морскими воротами Иерусалиму, стали подходить суда с грузом дерева, веревок, гвоздей, топоров, материалов и инструментов, необходимых для сооружения осадных орудий. На этих же судах прибыли и искусные мастера. Они принялись сооружать стенобитные машины-тараны из толстых бревен, обитых с одного конца железом, а также высокие штурмовые башни на колесах. Сколотили огромное количество штурмовых лестниц.

Но все-таки даже и с таким мощным арсеналом город все никак не удавалось взять. Арабские воины из гарнизона и местные жители-мусульмане, откликнувшиеся на призыв помочь защитникам, умело оборонялись.

На деревянные осадные башни, едва только они подкатывались к стенам, выбрасывался из железных труб «греческий огонь» — горючая смесь из нефти и селитры. Были и другие остроумные средства. «Они начали кидать в наши орудия, — вспоминал очевидец, — просмоленные, обмазанные воском и серою деревяшки, обертывая их в горящее тряпье. Я говорю, что они были со всех сторон обмазаны серою и еще утыканы гвоздями для того, чтобы, куда бы ни попадали, цеплялись и, цепляясь, воспламеняли бы».

Крестоносцы в свою очередь тоже проявляли немалую изобретательность: защищая от воспламенения свои осадные орудия, они закрывали их мокрыми звериными шкурами из своих охотничьих трофеев.

Но осаждающие все больше страдали от жажды. Воду приходилось доставлять издалека, в самодельных огромных бурдюках, сшитых из кожи быков и мулов. У многих источников и речушек посланных за водой поджидали засады; сарацины, как называли тогда арабов, да и вообще всех «неверных», безо всякой жалости убивали христианских воинов.

Спешить со взятием священного города надо было не только из-за нехватки воды. Точь-в-точь, как это было под Антиохией, по лагерю христиан пронесся слух, что на выручку осажденному городу идет из Египта большое подкрепление. В самом начале июля началась подготовка к решительному штурму.

Крестоносцы поднимали свой боевой дух с помощью торжественных молебнов. Вокруг всего Иерусалима устраивались крестные шествия. Рыцари, оруженосцы, слуги, пешие воины шли босиком. священнослужители несли большие деревянные кресты. Со святых для христиан мест — Сионской и Масличной гор — к воинам обращались самые именитые представители духовенства, в том числе епископ Адемар, представитель самого Папы римского Урбана II.

Решительный штурм начался ранним утром 15 июля 1099 года. Главный удар христианские воины нанесли там, где сарацины меньше всего его ожидали. Крестоносцам удалось вскарабкаться на стену и завязать на ней рукопашный бой. В других местах арабы успешно отбивали атаки. Когда одна из осадных башен была придвинута к стене вплотную, защитники города, по описанию очевидца, «стали действовать против них и поливали кипящим маслом и жиром и жгли пылающими факелами упомянутую башню и рыцарей, которые в ней находились. И таким образом для многих сражающихся с той и другой стороны наступала смерть быстрая и преждевременная».

Ожесточенный бой продолжался несколько часов. Крестоносцы, распаленные отчаянным сопротивлением, атаковали все яростнее. Наконец в разных местах оборонительные линии были прорваны, и крестоносцы ворвались на улицы священного города.

В отместку за то, что на стенах вместе с воинами-арабами были и горожане, в городе убивали всех без разбора. В течение трех дней погибли не меньше 70 тысяч мусульман. Напрасно горожане пытались укрыться в мечетях — именно в них искали сокровища воины Готфрида Бульонского и Танкреда, первыми ворвавшиеся в город. В мечети ал-Акса, построенной на месте древнего храма царя Соломона, укрылись несколько сот человек — старики, женщины, дети, калеки. Распаленные битвой крестоносцы не пощадили никого.

Одновременно с резней на улицах и в мусульманских мечетях, началось торжественное богослужение в христианском храме Воскресения, где покоится Гроб Господень. И поистине поразительные, ни укладывающиеся ни в какое воображение картины можно было видеть в тот день в Иерусалиме — те, кто шли в крестных ходах по святым местам, ступали по горам трупов; воины, только что в слезах припадающие к плитам храма Воскресения, вновь хватались за мечи и устремлялись на поиски мусульман; сокровища, только что отнятые у «неверных», тут же жертвовались христианской Церкви или самым бедным из участников крестового похода во имя искупления грехов...

В домах горожан рыцари захватывали все ценное. Любой дом, независимо от того, был ли он богат или беден, считался собственностью того, кто ворвался в него первым. В этом случае рыцарь спешил повесить на воротах свой щит, чтобы оповестить остальных, что здесь уже есть хозяин.

После этой даты — 15 июля 1099 года — хозяина обрел и весь Иерусалим.

Быть королем Иерусалимским предводители крестоносцев предложили поначалу графу Раймунду Тулузскому. Но тут случилось неожиданное: граф Раймунд, отчаянно боровшийся с Боэмундом Тарентским за право владеть Антиохией, а по пути к Иерусалиму призывавший начать осаду богатого города Триполи, на который тоже имел виды, отказался от высокой чести. Он объявил, что никогда не будет носить земную корону в Святой земле.

Тогда выбор пал на Готфрида Бульонского.

Однако и этот герой не захотел носить короны там, где «Христос был коронован терновым венцом», и согласился принять лишь титул заступника Гроба Господня.

Между тем к Иерусалиму и в самом деле приближалось огромное четырехсот тысячное войско египетского халифа. Крестоносцев, обосновавшихся в Святом городе, оставалось в двадцать раз меньше. Однако рыцарское войско было безмерно воодушевлено тем, что главная цель наконец достигнута и Гроб Господень отныне находится под их защитой. Готфрид Бульонский, первый правитель Иерусалима, вывел крестоносцев навстречу сарацинам и напал на них в долине Аскалона. Несмотря на подавляющее численное превосходство, мусульмане были разбиты и бежали с поля битвы.

Эта победа отдала в руки христиан почти всю, за исключением немногих городов, Святую землю.

Заступник Святого Гроба успел еще построить христианский монастырь в долине Иосафата, поставил в Святой Земле патриарха и всячески поддерживал Церковь и духовенство. Даже сам город Иерусалим он принял от патриарха в качестве ленного владения. 18 июля 1100 года Готфрид Бульонский умер в Иерусалиме и был торжественно погребен в храме Воскресения рядом с Гробом Спасителя.

Уже после его смерти крестоносцы создали Иерусалимское королевство. Королем рыцари и народ провозгласили Балдуина, брата Готфрида Бульонского, властвовавшего в Эдессе. 25 декабря 1100 года, в праздник Рождества Христова, Балдуин 1 был коронован в святом для христиан местечке Вифлеем, где родился Иисус. Короновал его патриарх Даимберт.

После освобождения Гроба Господня внимание крестоносцев обратилось на богатые города средиземноморского побережья. Эти города долго выдерживали осаду, потому что получали морем постоянную помощь из Египта. Но со временем крестоносцам начали оказывать поддержку торговые города Генуя, Венеция, Пиза, рассчитывавшие на значительные прибыли в землях Иерусалимского королевства. Сильные флоты итальянских городов блокировали побережье, отогнав египетские корабли.

В 1104 году Балдуин I взял важную приморскую крепость Акру, в 1110 году — Бейрут и Сидон. Несколько лет длилась осада богатого города Триполи, взятого в 1109 году. Им очень хотел владеть граф Раймунд Тулузский, захвативший до этого города Тортосу и Джебейль, но умер во время осады в 1105 году.

После взятия Триполи образовалось еще одно, четвертое по счету государство крестоносцев на Востоке, — графство Триполи. Вместе с Эдесским графством и Антиохийским княжеством оно находилось в вассальной зависимости от Иерусалимского королевства.

На завоеванных восточных землях утвердились те же феодальные порядки, что и европейских странах, на родине крестоносцев. Деревни и города поделили между собой светские сеньоры и Церковь. Местное население было обращено в подневольных слуг, обязанных трудиться на полях и в доме барона. Многие рыцари, не имевшие в Европе ничего, кроме знатного имени, обрели обширные поместья, графы и герцоги — целые области, в которые входили на правах ленных владений земли простых рыцарей.

Территория Иерусалимского королевства простиралась узкой полосой вдоль побережья Средиземного моря, расширяясь к югу и включая себя всю Палестину и часть Синайского полуострова с его древними христианскими монастырями. На севере границы королевства доходили до верхнего течения Ефрата.

Если не считать климата, не привычного европейцам, и других природных условий, здесь началась с победой христианского воинства точно такая же жизнь, как, скажем, в графстве Тулузском или герцогстве Бретань.

По различным поводам устраивались любимые рыцарские ратные игрища — турниры. Если было время, бароны отправлялись на охоту. На высоких холмах возводились хорошо укрепленные замки — и на случай войны, и чтобы держать в страхе покоренное население. По зову сеньора рыцари собирались в военный поход. А их, конечно, было немало.

Очень долгое сопротивление крестоносцам оказывал богатый прибрежный город Тир; он сдался лишь в 1124 году. Много раз рыцарское войско отправлялось на восток, во внутренние области Сирии, где внимание христиан привлекали древние города Алеппо, Хама, Дамаск, — последний в особенности.

Но Дамаск так и не покорился, а в 1125 году войско иерусалимского короля, которым к этому времени стал Балдуин II, племянник Балдуина I, вообще было разгромлено под городскими стенами. Крестоносцы отступили столь поспешно, что даже оставили «неверным» свою походную церковь. Некоторое время спустя они опять осадили город, но вскоре ушли, получив богатый выкуп и взяв с Дамаска обязательство платить иерусалимскому королю ежегодную дань.

Несмотря на дамасские неудачи, именно при Балдуине II Иерусалимское королевство достигло наибольших пределов. Казалось, западно-европейские рыцари обосновались на Востоке навсегда...

И вряд ли кто-нибудь в том же 1125 году мог предположить, что эпоха крестовых походов только-только начинается, что пройдет шесть десятков лет, и другой иерусалимский король, которым стал Гвидо Лузиньян, вместе со знатнейшими графами и герцогами попадет в плен к великому полководцу Востока Салах ад-Дину, который, впрочем, обойдется с христианами вполне милостиво.

Один из мусульман, участник этих событий, вошедших в историю, как битва при Тивериаде, так описывал этот великий для «неверных» день:

"Все попали к нам руки: король иерусалимский со всеми своими графами и вельможами. Веревок от палаток не хватало. Я видел человек тридцать-сорок, связанных одной веревкой, я видел более ста человек под охраной одного. До тридцати тысяч было убито, но все же пленников было такое множество, что наши продавали пленного рыцаря за пару сандалий. Уже целое столетие не отдавали так дешево пленников.

Какими гордыми и величественными были эти христианские рыцари несколько часов назад. Они называли правду ложью, Коран — обманом, и вот теперь они сидели, опустив головы, полуголые, поверженные в прах рукою истины..."

Было это 4 июля 1187 года, почти целый век спустя после Клермонского собора. И несмотря на это страшное поражение, сражаться в Святых местах с «неверными» рыцарям-христианам предстояло еще больше века.

О том, сколько всего было крестовых походов, у историков так и не сложилось единого мнения. Насчитывают их от восьми до шестнадцати. Иной раз западно-европейские рыцари отправлялись на подмогу своим единоверцам не крупными армиями, а небольшими отрядами. Но если брать в расчет только крупные экспедиции, то их после первого крестового похода было еще семь.

Первую ощутимую потерю крестоносцы, обосновавшиеся на Востоке, понесли уже 1144 году, причем 25 декабря, как раз в день Рождества Христова. Эта дата стала предзнаменованием многих грядущих бед.

Иерусалимское королевство сложилось в краю, раздираемом точно такими же феодальными усобицами, что и европейские страны. Сельджукские и арабские эмиры враждовали между собой и друг с другом. Они вели войны, нередко вступали в союз с «франками», как они называли рыцарей-пришельцев, желая обеспечить себе поддержку против соседнего эмира.

Однако к сороковым годам XII века эмиры Месопотамии и Сирии стали объединяться под властью правителя Мосула и Халеба Имад ад-Дина Зенги. Первый удар они нанесли по Эдессе, и 25 декабря 1144 года, после четырехнедельной осады, город пал. В Европе утрату Эдесского графства восприняли как повод для нового крестового похода.

Он начался в 1147 году, и возглавили его не графы или герцоги, а сами государи: французский король Людовик VII и германский император Конрад III.

Помимо рыцарей в нем приняли участие и огромное число крестьян, — особенно из тех мест, где свирепствовал нередкий для Европы голод. Правда, почти все эти крестьяне, как и в первом крестовом походе двигавшиеся отдельно от рыцарей, погибли далеко от границ Иерусалимского королевства — от голода, болезней и нападений сельджуков в Малой Азии.

Рыцарское войско Людовика VII тоже пострадало в этих краях, однако дошло до Палестины, где соединилось с рыцарями Конрада III, прибывшими морем.

Король и император решили двинуться на Дамаск, однако против этого возражали местные бароны — сыновья и внуки первых крестоносцев, пришедших на Восток. В ту пору они предпочитали сохранять мирные отношения с дамасскими эмирами и, по некоторым источникам, даже вступали с ними в тайные переговоры о совместных действиях против новоприбывших крестоносцев.

Тем не менее французские и немецкие рыцари выступили к Дамаску. Неподалеку от него они разбили лагерь в обширном оазисе Гуте.

Людовик VII и Конрад III все больше и больше ощущали неприязненное отношение старожилов Иерусалимского королевства. Предпринятая было осада Дамаска оказалась совсем непродолжительной, вскоре участники второго крестового похода предпочли вернуться на родину.

Между тем дела в Иерусалимском королевстве шли все хуже. Потерпев большую неудачу на севере — потерю Эдесского графства, — иерусалимский король и его бароны пытались уравновесить ее путем наступления на Египет. В 1153 году франки взяли Аскалон, однако войти в долину Нила не смогли.

Борьбу с Иерусалимским королевством продолжил Нур ад-Дин, сын эмира Имад ад-Дина Зенги, взявшего Эдессу. Прежде всего он довершил ликвидацию остатков Эдесского графства. Слабые рыцарские отряды были разбиты и вытеснены из западных районов графства, места их последнего прибежища, а последний граф Эдесский Жоселен II попал в плен.

В 1164 году войска Нур ад-Дина завоевали часть Антиохийского княжества, в плен были захвачены князь Антиохийский Боэмунд III и его союзник граф Триполийский Раймунд III.

А тем временем в Египте уже восходила счастливая звезда самого талантливого из полководцев Востока — Салах ад-Дина. Пройдет совсем немного времени, и он приобретет громкую известность у европейцев под именем Саладина.

Племянник одного из военачальников Нур ад-Дина, Салах ад-Дин сумел в смутах междоусобиц стать великим везиром Египта, а в 1171 году положил конец династии Фатимидов, отстранив от власти родственников умершего последнего халифа Адыда. Приняв титул султана Египта, позже он стал владыкой и Сирии.

Разгромив войско короля Иерусалимского Лузиньяна в битве на Тивериадской равнине в 1187 году, Салах ад-Дин вступил в Иерусалим. И это стало поводом для третьего крестового похода.

Потеря священного города произвела в Европе поистине ошеломляющее впечатление. В храмах не прекращались богослужения, христиане истово просили Господа вернуть на Востоке свои милости европейским воинам. Папа Климент III обращался к монархам, призывая их вновь встать на защиту Святого Гроба.

В 1189 года на Восток отправились рыцари Франции, Германии, Англии. Во главе их опять встали государи — французский король Филипп II Август, германский император Фридрих I из знаменитой династии монархов-трубадуров Гогенштауфенов, прозванный Барбароссой — «Рыжебородым», — и английский король Ричард I, у которого было еще более знаменитое прозвище — Львиное Сердце.

Вновь, как и во время первого крестового похода, предводителями его двигала не одна только святая христианская вера. Сохранение государств крестоносцев на Востоке означало и сохранение огромных прибылей от торговых пошлин, оседавших в казне английского и французского королей и германского императора. А вдобавок ко всему король Ричард был и отважным искателем приключений, рыцарем в полном смысле слова.

Но и третий крестовый поход не принес успеха. Немецкое войско повернуло назад, едва добравшись до Малой Азии, после того, как во время переправы через бурную горную речку утонул Фридрих Барбаросса. Отчаяние и растерянность немецких рыцарей были столь велики, что после гибели своего предводителя, случившейся 10 июня 1190 года, они уже и не помышляли о продолжении похода.

Французское и английское воинство добиралось до Святой земли морем. Многие месяцы крестоносцы простояли у стен Акры, которой к этому времени тоже владели сарацины. Летом 1991 года гарнизон сдался, и Акре суждено было еще ровно сто лет, до 19 мая 1291 года, оставаться во владении христиан.

Однако Иерусалим так и не удалось освободить. В 1192 году пришлось подписать мирное соглашение с Салах ад-Дином, признавая факт утраты Святого города.

Правда, третий крестовый поход принес и новое территориальное приобретение — остров Кипр, где в том же 1192 году было создано Кипрское королевство.

А результаты четвертого крестового похода были совсем уж поразительны: в 1202 году немецкие, французские и итальянские рыцари взяли штурмом и разгромили столицу Византии Константинополь. Для этого было немало причин.

Во-первых, дав еще перед первым крестовым походом вассальную клятву императору Алексею Комнину, герцоги и графы, обосновавшись на Востоке, много раз обращались за помощью к Византии в борьбе с «неверными», но тщетно.

Император Алексей III не откликнулся и на прямой призыв папы Иннокентия III принять участие в четвертом крестовом походе. А во-вторых, Византийская греческая Церковь, образовавшаяся в 1054 году после раскола христианства, никак не отвечала на призывы Рима к объединению.

Была, наконец, и третья причина: давнее торговое соперничество Византии с Венецией.

Именно венецианские корабли должны были переправить участников четвертого крестового похода через Средиземное море в Египет — предполагалось нанести удар Салах ад-Дину в самом сердце его владений. Однако дож Венеции Энрико Дандоло потребовал за такую услугу непомерную плату, и крестоносцы не смогли ее внести. Тогда Дандоло предложил рыцарям немного изменить маршрут, а Папа Иннокентий III благословил поход на Константинополь.

После падения Константинополя на карте мира появилось новое государство — Латинская империя. Но просуществовала она лишь немногим более полувека. В 1261 году после многих восстаний греков против западных сеньоров Византийская империя была восстановлена.

Прошло совсем немного времени после разгрома Константинополя, и в историю крестовых походов было вписано нечто совсем уж невероятное. Словно в укор взрослым воинам, в 1212 году освобождать Гроб Господень пустились толпы малолетних детей.

Их вел десятилетний мальчуган по имени Никлас, который рассказывал всем, как во сне ему явился Ангел, поведавший, что Иерусалим освободят не короли и рыцари, а безоружные дети. По милости Божьей перед ними расступится море, и они посуху придут в Святую землю, где сарацины отступят перед невинными детьми.

Многие ребятишки пожелали присоединиться к Никласу, не слушая уговоров родителей. Толпами и совсем маленькими группами дети пробирались по европейским дорогам на юг, к Средиземному морю. Сам Папа римский благословил их поход: «Эти дети служат укором нам, взрослым. Пока мы спим, они с радостью выступают за Святую землю».

Конец такого похода, конечно, не мог не быть трагическим. В дороге дети гибли от голода и болезней. А тех, кто все-таки сумел добраться до Средиземного моря, предприимчивые купцы, обещавшие переправить юных крестоносцев в Святую землю, продали на Востоке в рабство.

И еще четырежды европейские рыцари отправлялись в крестовые походы.

В пятом, начавшемся в 1217 году, приняли участие австрийский герцог Леопольд VI и венгерский король Андраш II. Четыре года крестоносцы пробыли в Египте и ни с чем вернулись в Европу.

Шестой поход был более удачным: германский император Фридрих II в 1229 году отвоевал Иерусалим, но это был последний успех европейского рыцарства. В 1244 году мусульмане вернули себе город.

Два последних похода предпринял французский король Людовик IX. Во время седьмого, начатого в в 1248 году, он был пленен египетским султаном и получил свободу за огромный выкуп. В 1270 году Людовик IX отправился в Тунис, но вскоре умер от моровой чумы, буквально опустошившей его рыцарское войско.

Однако еще полвека держались христиане в Святой земле, укрываясь в неприступных замках, построенных в горах или отдельных городах. И тем не менее подходило к концу самое продолжительное и самое масштабное из всех рыцарских приключений средневековья. Принесло оно немало последствий для Европы, в корне изменивших в конце концов весь уклад ее жизни.

...Стали одним из таких последствий и знаменитые духовно-рыцарские ордена, полувоенные-полумонашеские организации, созданные именно в ходе крестовых походов.

Рыцарем Храма был, например, Бриан де Буагильбер, недруг славного рыцаря Уильфреда Айвенго.

Впрочем, пришла пора переворачивать страницу. О храмовниках, госпитальерах, рыцарях других орденов, о некоторых тайнах, связанных с ними и по сей день нераскрытых, речь пойдет в следующей части книги.