|
||||
|
Угасший род
Один из самых знатных русских аристократических родов, Шуйские были потомками Александра Невского. Их родословная тянется от третьего сына невского героя — князя Андрея Александровича Городецкого, занимавшего великое княжение Владимирское с 1293 по 1304 г. Внук Андрея Городецкого князь Василий Михайлович Суздальский был, в свою очередь, дедом известного в русской истории князя Дмитрия Константиновича Суздальско-Нижегородского — тестя Дмитрия Донского, вместе с ним поднявшего знамя борьбы с Ордой в 70-е гг. XIV в. Внук Дмитрия Константиновича Юрий Васильевич стал отцом первых князей Шуйских. Как и многие другие княжеские династии, свое прозвище, ставшее фамилией, они получили от названия небольшого удела, центром которого было старинное село Шуя (ныне город в Ивановской области). Именно эта, старшая линия суздальских князей дала всех Шуйских, живших в конце XV — начале XVII в. Помимо старшей, существовала и другая линия суздальских князей, начавшаяся от другого внука Дмитрия Константиновича — князя Василия Семеновича. Один из представителей этой линии — князь Василий Васильевич Гребенка — также назван в источниках Шуйским. Однако он умер бездетным в конце XV в., и эта линия Шуйских пресеклась с его кончиной. Заметим, что родной брат Василия Гребенки Иван Горбатый стал родоначальником другого известного рода, давшего России немало доблестных воевод, — князей Горбатых. В ту эпоху историю Руси воспринимали прежде всего как историю правящей династии и аристократических фамилий. Каждый род бережно хранил память о заслугах своих предков, об их отношениях с великими князьями московскими. Да и сами представители верховной власти должны были считаться со знатностью и заслугами перед Русью того или иного рода. Система замещения военных и гражданских должностей в соответствии с положением предков при дворе московских великих князей ("местничество") ослабила, но не смогла полностью опровергнуть значение "породы", особую цену "голубой крови". Среди аристократии московского государства Шуйские всегда занимали особое положение. Они долго не хотели смириться с потерей удела и во имя его возвращения готовы были в свое время поддерживать Дмитрия Шемяку. Да и позднее, после гибели Шемяки, Шуйские предпочитали дружить с теми, кто не желал подчиниться правительству Василия Темного — "Иуды", "душегубца", как называли современники самого ничтожного и одновременно самого подлого из потомков Калиты. В 1456 г. князь Василий Васильевич Шуйский по прозвищу Гребенка командовал новгородской ратью, выступившей на бой с приближавшимся к Новгороду войском Василия Темного. Битва под Старой Руссой окончилась победой москвичей. Шуйский едва успел ускользнуть из их рук. Однако новгородцы не сочли его виновным в этом поражении. Шуйский продолжал служить городу до самого момента его падения. Лишь 28 декабря 1477 г., когда подчинение Новгорода Ивану III, по существу, было уже решенным делом, В. В. Шуйский "сложил целование" новгородцам и явился в московский стан. "Государь всея Руси" не стал сводить счеты и принял Шуйского к своему двору (68, 819, 872). Вскоре вместе со своими близкими родичами князьями Горбатыми Шуйские заняли видные места в московских полках. Как часто, сами того не сознавая, мы воспринимаем историю Отечества через литературу, видим прошлое глазами великих художников слова! Имя "Шуйский" неизменно вызывает в памяти первую сцену трагедии Пушкина. 20.февраля 1598 г. Кремлевские палаты… Тайная беседа двух аристократов — князей Шуйского и Воротынского. Здесь — завязка дворцовой интриги, завершившейся падением дома Годуновых. "Лукавый царедворец!" — называет Шуйского пылкий Воротынский. Таким предстает он в драме Пушкина, таким остался и в нашей исторической памяти. Поэт не назвал "царедворца" по имени, и потому сама фамилия "Шуйский" стала как бы нарицательным именем, обозначающим двоедушие, коварство, властолюбие и лесть. Но только ли злополучного царя Василия Ивановича дал России на протяжении двух с половиной столетий род князей Шуйских? Расхожее представление о Шуйских только лишь как о "льстивых царедворцах" весьма далеко от истины. Действительно, в XVI столетии они постоянно находились у трона. Но такова была традиция той эпохи. Любой аристократ неизменно выступал "един в трех лицах" — полководец, администратор и придворный. Князья Шуйские — за исключением царя Василия и его братьев — были прежде всего мужественными воинами, защитниками Русской земли, затем — великокняжескими и царскими наместниками, управлявшими городами и целыми областями страны, и лишь в последнюю очередь — участниками придворных интриг, "царедворцами". В этом легко убедиться, познакомившись с биографиями наиболее видных представителей рода Шуйских. Одним из крупнейших русских военачальников первой трети XVI в. был князь Василий Васильевич Шуйский. Как истинный воин, он был немногословен. Черта эта в характере князя Василия была столь резкой и заметной, что злые языки дали ему насмешливое прозвище — "Немой". Забегая вперед, заметим, что молчаливость Шуйского, вероятно, была одной из причин особенного расположения к нему со стороны великого князя Василия III. Известно, что он очень не любил "встречу" — т. е. любые возражения и опровержения со стороны своих приближенных. Впрочем, молчаливость воеводы имела и другую сторону: он не был, как говорили в старину, "дакальщиком", т. е. не поддакивал каждому слову "государя". Василий III был достаточно умен, чтобы не питать особого доверия к льстецам, и, несомненно, ценил сдержанность Шуйского на сей счет. В эпоху, когда жил и действовал князь Василий, карьера сына во многом зависела от послужного списка отца. Василий Федорович Шуйский, отец нашего героя, в эпоху Ивана III был известен как видный администратор. В 80-е гг. он исполнял обязанности московского наместника в Новгороде. В 90-е гг. XV в. Шуйский-старший был князем-наместником во Пскове. Во главе псковской рати он участвовал в походе московских войск на Литву в 1492 г., а три года спустя ходил на шведов (38, 70). В этом походе, помимо приведенных им псковичей, участвовали новгородцы во главе с наместником Яковом Захарьевичем и присланная из Москвы рать под командованием князя Даниила Васильевича Щени (37, 106). Должность псковского наместника стала последней для Шуйского: он умер во Пскове в 1496 г. Василий-младший уже в молодые годы получил должность новгородского наместника. Это произошло в 1500 г. Несомненно, в такой преемственности, обычной для московской знати, был немалый практический смысл: отец готовил сына к наследованию своего дела. Шуйский-старший передал сыну свой опыт, свои связи и знакомства в покоренном, но все еще беспокойном городе. Не раз покидая эту должность и затем вновь возвращаясь к ней, Шуйский сумел добиться главного: под его началом новгородцы ходили не только против своих исконных врагов — немцев, но и в общерусские походы. Русско-литовская война 1500–1503 гг. обострила обстановку и на северо-западных рубежах. Ливонские рыцари, заключив союз с великим князем Литовским Александром Казимировичем, активно готовились к вторжению в псковские земли. Главные события войны, как и предполагал Иван III, развернулись на смоленском направлении. В июле 1500 г. на реке Ведроше русское войско разгромило князя Константина Острожского. После этой неудачи военная активность литовцев резко упала. Смерть польского короля Яна Альбрехта 17 июня 1501 г. и последовавшая за ней борьба за польский трон на целый год отвлекли великого князя Александра Казимировича. Лишь летом 1502 г. он вернулся в Литву уже в качестве польского короля и вновь обратился к заботам русской войны. Между тем ливонцы, соблюдая верность своему договору с Литвой, уже в августе 1501 г. двинулись на Русь. Походом руководил воинственный магистр Ливонского ордена Вальтер фон Плеттенберг. Разумеется, Орден, немецкие города и католические епископства Эстляндии и Лифляндии, помогая Литве, преследовали прежде всего свои собственные интересы. Помимо предполагаемых трофеев и захвата псковских волостей, их воодушевляла надежда на получение от Александра Казимировича в качестве вознаграждения некоторых пограничных литовских областей. Отразив нападения немцев на псковскую землю в летних кампаниях 1501 и 1502 гг., новгородские наместники уже в декабре 1502 г. выступили в новый поход. На этот раз целью похода было разорение литовских земель. Как и прежде, Василий Немой с Даниилом Щеней командовали большим полком. Помимо большого полка, в разрядных списках этого похода отмечены и другие традиционные деления русского средневекового войска — передовой и сторожевой полки, а также полк левой руки и полк правой руки. Командовали полками представители известных в истории России аристократических фамилий — князь Петр Ряполовский (передовой полк), князь Федор Прозоровский (полк левой руки), князь Семен Ромодановский (сторожевой полк), а также выходцы из семей нетитулованной московской знати — Петр Житов (полк правой руки), Михаил Колычев (сторожевой полк) (30, 499). Военная активность русских, а также внутренние проблемы страны заставили Александра Казимировича поспешить с завершением войны. 2 апреля 1503 г. между Россией и Литвой было заключено перемирие сроком на шесть лет. Под власть Ивана III переходила Северская Украина, а также крепости на западном направлении — Дорогобуж, Белая и Торопец. В тот же день было подписано и шестилетнее перемирие с Ливонией, согласно которому стороны возвращались к довоенным границам и обменивались пленными. Война 1500–1503 гг. принесла победу Ивану III. Однако и Орден, и особенно потерявшее почти треть своей территории великое княжество Литовское не считали итоги войны окончательными. Их правители ждали удобного случая, чтобы возобновить военное противоборство. Кончина Ивана III породила новые надежды у недругов Руси. Однако наследник грозного "московита" великий князь Василий Иванович твердой рукой взял власть и не допустил каких-либо династических смут. Новый государь был милостив к Шуйскому. Уже в 1506 г. он получил высший придворный чин — боярина. Однако расположение великого князя следовало укреплять ревностной службой. Судьба Василия Немого, как и всякого боевого воеводы, была полна переездов с одного места службы на другое. В октябре 1506 г. закончилось его наместничество в Новгороде. Князя ожидали иные края и иные заботы. Весной 1507 г. началась новая война с Литвой. Там после кончины Александра Казимировича 20 августа 1506 г. к власти пришел его брат Сигизмунд, настроенный крайне враждебно по отношению к Москве. Одновременно возникла и опасность нападения крымских татар. Прежний союзник московского государя хан Мухаммед-Гирей резко изменил свою позицию и летом 1507 г. послал своих мурз на южные окраины России. Туда для борьбы с татарами из Москвы были посланы стойкие, испытанные воеводы. Летом 1507 г. мы встречаем Василия Немого в Серенске — древнем городе-крепости между Калугой и Брянском. Здесь проходила передовая линия русских укреплений, обращенных на юг. Вместе с другими воеводами Шуйский участвовал в отражении набега крымских татар в августе 1507 г. (38, 70). Осенью 1507 г., когда угроза с юга миновала, войска, собранные в верховьях Оки, были направлены на запад, в литовские земли. В этом походе Шуйский командовал полком правой руки. Весной 1508 г. в Литве начались внутренние распри. Против великого князя Литовского и одновременно короля польского Сигизмунда выступил Михаил Глинский — крупнейший магнат православного вероисповедания. На помощь ему были посланы московские воеводы. Основные события развернулись на территории современной Беларуси. Мятеж Глинского был подавлен, а сам он вынужден был бежать в Москву. К осени 1508 г. литовская армия приблизилась к западной границе России. Василий III спешно укреплял смоленские города. В эти тревожные месяцы весны и лета 1508 г. Василий Немой возглавлял запасную рать, стоявшую в Вязьме — в ближайшем тылу разгоравшейся войны. Однако в октябре 1508 г. между Василием III и Сигизмундом был заключен "вечный мир". Вскоре Шуйский был отправлен на прежнее место службы — наместником в Новгород. Новое обострение отношений с Литвой произошло осенью 1512 г. Правительство Василия III предприняло еще одну попытку возвратить Смоленск. Туда двинулась большая рать. Как и прежде, войскам из северо-западных районов страны был дан приказ двинуться на юг — через Холм в направлении Смоленска. В ходе этой кампании Шуйский с новгородцами предпринял вторжение в литовские земли в районе Себежа (54, 507). Первый смоленский поход зимой 1512–1513 гг. завершился безрезультатно. Летом 1513 г. Василий III вновь двинул войска в верховья Днепра. На сей раз Василий Немой с новгородцами через Старую Руссу и Великие Луки пошел на Полоцк — в то время одну из ключевых литовских крепостей. Этот маневр имел целью оттянуть часть литовских сил от Смоленска, взятие которого было главной задачей, стоявшей перед москвичами. Туда, к Смоленску, с трудом пройдя по раскисшим от осенних дождей лесным дорогам, явился в конце октября и Василий Немой со своей ратью (38, 71). Но и вторая осада Смоленска не принесла успеха. Казалось, затеяно безнадежное дело. Однако Василий III, как и его отец, никогда не впадал в отчаяние из-за неудач и настойчиво, методично продолжал добиваться своего. Летом 1514 г. он в третий раз осадил Смоленск. И вновь Шуйский вместе с другим новгородским наместником, И. Г. Морозовым, повел своих новгородцев за пять сотен верст, под стены Смоленска. На этот раз Василий III поручил ему занять позицию в Орше на случай внезапного движения войск Сигизмунда на помощь осажденному городу. В конце июля Смоленск сдался. Для управления покоренным городом нужен был толковый и распорядительный наместник. На этот пост Василий III назначил Шуйского. Большой опыт службы в таком беспокойном городе, как Новгород, служил залогом его успехов в роли смоленского наместника. Шуйский вполне оправдал доверие Василия III. Он сумел вовремя проведать о готовящейся измене: смоленский владыка Варсонофий и ряд местных бояр намеревались вернуть город под власть Сигизмунда. Получив весть от Шуйского, Василий III приказал произвести скорую и крутую расправу. Изменников-бояр повесили на городских стенах, а мятежного владыку отправили в заточение в один из отдаленных северных монастырей (23, 349–350). Вскоре Шуйский отличился и в другом деле. Он успешно отразил попытку литовцев под началом князя К. Острожского внезапным набегом захватить Смоленск (23, 350). Большая война завершилась. На смену ей пришли опустошительные набеги отдельных литовских и русских отрядов на земли неприятеля. Зимой 1514–1515 гг. Василий Немой предпринял рейд в литовские владения и вернулся с "полоном" и добычей. Московские государи обычно не давали своим боярам подолгу задерживаться на том или ином наместничестве. Длительное пребывание в одном городе вело к тому, что воевода начинал мнить себя хозяином всего и вся, терял чувство меры во мздоимстве и произволе. Часто это влекло за собой разорение города и озлобление жителей. Вместе с тем "подвижность" воевод имела и другую причину. Государь постоянно ощущал нехватку толковых, деятельных руководителей. Перебирая своих людей, словно четки, он пытался найти каждому наиболее подходящее место, не нарушая при этом коренного принципа местничества — соответствия между должностью и местом, которое занимали на московской службе предки данного лица. Это была своего рода головоломка, над решением которой Василий III размышлял едва ли не каждый день. Послужной список Василия Немого не составляет исключения. Почти каждый год он получал новые назначения. Несмотря на свои заслуги, он недолго оставался смоленским наместником. В 1517 г. источники сообщают о его пребывании в Вязьме, где он командовал собранными для отражения нападений литовцев войсками. В это время князь К. Острожский вторгся с большим войском в русские земли и осадил Опочку — южный форпост псковской земли, небольшую крепость в верхнем течении реки Великой. Шуйский, хорошо знавший эти края, получил приказ выступить из Вязьмы на северо-запад. В Великих Луках он соединился с войском под началом князя А. В. Ростовского и вместе с ним пошел к Опочке. Узнав о приближении большой русской рати, литовцы отступили, так и не сумев овладеть мужественно оборонявшейся крепостью. Русским досталась слава победителей и брошенные неприятелем при отступлении пушки (54, 508). Летом 1518 г. Шуйский вновь на посту новгородского наместника. Война с Литвой продолжалась, хотя и без прежнего напряжения сил. Василий Немой с новгородцами был послан на Полоцк — знакомой, однажды уже пройденной им дорогой. Под Полоцком он встретил своего брата — псковского наместника Ивана Шуйского, также явившегося с войском для осады Полоцка. Однако взять город братьям не удалось. Подоспевшие крупные силы литовцев заставили их отступить. На следующий год Шуйский вновь ходил на Литву, но на этот раз из Вязьмы. Он был в числе воевод, посланных Василием III для разорения литовских земель, захвата пленных и трофеев. Усердная служба Шуйского была высоко оценена Василием III. В 1519 г. он жалует его почетным званием владимирского наместника, дает право именоваться одним из первых бояр (38, 71). В его судьбе происходят существенные перемены. Если прежде князю поручали различные военно-административные должности главным образом на западном и северо-западном направлении, то в 20-е гг. его постоянно можно встретить в одном из городов-крепостей на Оке. Москвичи не случайно называли Оку "поясом святой Богородицы". Подобно знаменитой константинопольской реликвии, она охраняла русских людей от внезапных нашествий "варваров". Начало "южной" страницы в военной биографии Василия Немого оказалось неудачным. Летом 1521 г. вместе с князем Д. Ф. Вельским он командовал войсками, собранными в Серпухове и Кашире. Шуйский был назначен лишь вторым воеводой, уступая общее руководство молодому Вельскому. Это и понятно: прослужив два десятка лет на северо-западной границе, он еще не успел освоиться с обстановкой и особенностями войны в Диком поле. К несчастью, и его начальник, князь Вельский, не был силен в вопросах степной войны. А между тем судьба готовила обоим военачальникам тяжкое испытание… 1521 год — один из самых трагических в русской истории. Крымский хан Мухаммед-Гирей с многотысячным войском в ночь на 28 июня скрытно переправился через Оку и, уничтожая разрозненные русские отряды, устремился к Москве. Появление хана оказалось настолько неожиданным, что в центральных районах страны началась невообразимая паника. Сам великий князь бежал из Москвы и направился в сторону Волоколамска. Злые языки рассказывали, что, потеряв голову от страха, он некоторое время прятался в стогу сена. Подоспевшие новгородские и псковские воеводы отогнали татар. Однако урон, причиненный набегом, был ужасен. Сотни деревень и сел были сожжены, десятки тысяч людей были убиты или угнаны в плен. Оправившись после пережитого страха и унижения, Василий III приказал начать следствие и выяснить, по чьей вине произошла катастрофа. Разумеется, воеводы принялись сваливать вину один на другого. Впрочем, первым виновным они дружно назвали самонадеянного и неосмотрительного князя Вельского — их "главнокомандующего". После событий лета 1521 г. Василий Немой оказался в опале. Ему довелось изведать и государевой темницы (36, 246). Впрочем, Василий III не хотел портить* отношения со своим ближайшим окружением. Дело, что называется, "замяли". Вскоре был прощен и Шуйский. В качестве предостережения ему велено было целовать крест на верность великому князю. Летом 1523 г. Василий Немой участвовал в походе на Казань, возглавляя "судовую рать", т. е. войско, следовавшее на кораблях по Волге. Взять Казань русские еще не могли, и потому Василий III решил создать надежный плацдарм для новых походов на нее. Вместе с боярином М. Ю. Захарьиным Шуйский был поставлен руководителем строительства новой крепости в устье Суры. Со временем она получила название Васильсурска. Последующие назначения Василия связаны с обороной Оки. В 1526–1527 гг. он был наместником в Муроме. Там же находим его и в 1529 г. Летом 1531 г. Шуйский среди других воевод стоял на Оке между Коломной и Каширой, а несколько месяцев спустя был послан с войском в Нижний Новгород. В 1533 г. он вновь стоит с войском в Коломне (38, 71)… Летний поход 1533 г. был одним из последних выступлений Василия Немого на военном поприще. Последующие годы его жизни были посвящены главным образом заботам власти. Подводя итог его более чем 30-летней деятельности как военачальника, можно сказать, что Василий был полководцем средней руки или, лучше сказать, "средним" полководцем своего времени. Масштабы осуществленных под его руководством военных операций, равно как и их результаты, достаточно скромны. Однако, не блистая ярким дарованием, он обладал рядом качеств, которые высоко ценил Василий III. Прежде всего Шуйский был надежен и основателен. Он умел собрать и повести за собой людей в условиях, когда дисциплина русского войска была, пожалуй, самым слабым его местом. Не зная громких побед, Василий не допускал и крупных поражений. Журавлю в небе он всегда предпочитал синицу в руке. В сущности, он был типичным представителем тогдашнего московского "генералитета". Полководцы и организаторы, подобные ему, были не менее важны для достижения военных успехов, чем блестящие, геройские личности наподобие князя Холмского или Даниила Щени. Окончив повесть о ратных трудах Василия Немого и отложив до времени рассказ о его участии в дворцовых смутах и сомнительном возвышении в конце жизни, попытаемся как бы заглянуть через плечо старого воеводы и увидеть тех, кто неизменно стоял за ним, — рядовых русских воинов. Безымянные дети России, они ложились на ее полях, словно скошенная трава, и снова вставали молодой порослью новых поколений. Именно они, эти славные голубоглазые бородачи — то добродушные, то свирепые; то алчные, то безмерно щедрые, — держали на своих широких плечах все тяжелевшее бремя военных предприятий московских государей. Они стерегли ворота Руси от незваных гостей, но случалось, и сами без стука являлись в чужой дом… Каким же было русское войско в первой трети XVI в.? Как оно сражалось, каким оружием пользовалось? На эти и некоторые другие вопросы можно найти ответ в сочинении современника, а может быть, и собеседника Василия Немого — барона Сигизмунда Герберштейна. Он посетил "Московию" в качестве посла императора Священной Римской империи в 1517 г. и австрийского эрцгерцога Фердинанда в 1526 г. "Записки о Московии" барона Герберштейна отличаются обстоятельностью и точностью наблюдений. Он верно отметил и характерные черты тогдашнего русского войска — "татарскую" подвижность и ловкость каждого всадника и всего войска в целом, а также неприхотливость, бедность и выносливость рядовых воинов. При этом с обычным для писавших о России иностранцев высокомерием он весьма скептически оценивает боевые качества русского войска. Оставим на совести барона его явную тенденциозность: военная история России в XVI в. убедительно свидетельствует о стойкости "московитов" и опытности их воевод. Старинные русские пушки. Московит в военном наряде. Немецкая гравюра. XVI в. Московитский всадник. Немецкая гравюра. XVI в. "Каждые два или три года государь производит набор по областям и переписывает детей боярских с целью узнать их число и сколько у каждого лошадей и слуг. Затем… он определяет каждому жалованье. Те же, кто может по своему имущественному достатку, служат без жалованья. Отдых дается им редко, ибо государь ведет войны то с литовцами, то с ливонцами, то со шведами, то с казанскими татарами, или даже если он не ведет никакой войны, то все же ежегодно по обычаю ставит караулы в местностях около Танаиса (Дона. — Н.Б.) и Оки числом в двадцать тысяч для обуздания набегов и грабежей со стороны перекопских татар. Кроме того, государь имеет обыкновение вызывать некоторых по очереди из их областей, чтобы они исполняли при нем в Москве всевозможные обязанности. В военное же время они не отправляют погодной поочередной службы, а обязаны все, как стоящие на жалованье, так и ожидающие милости государя, идти на войну. Лошади у них маленькие, холощеные, не подкованы, узда самая легкая, седла приспособлены с таким расчетом, что всадники могут безо всякого труда поворачиваться во все стороны и стрелять из лука. Сидя на лошади, они так подтягивают ноги, что совсем не способны выдержать достаточно сильного удара копья или стрелы. К шпорам прибегают весьма немногие, а большинство пользуется плеткой, которая всегда висит на мизинце правой руки, так что в любой момент, когда нужно, они могут схватить ее и пустить в ход, а если дело опять дойдет до оружия, то они оставляют плетку и она свободно свисает с руки. Обыкновенное их оружие — лук, стрелы, топор и палка наподобие римского цеста, которая по-русски называется кистень, а по-польски — бассалык. Саблю употребляют те, кто познатнее и побогаче. Продолговатые кинжалы, висящие, как ножи, спрятаны в ножнах до такой степени глубоко, что с трудом можно добраться до верхней части рукояти и схватить ее в случае надобности. Далее, повод узды у них в употреблении длинный, с дырочкой на конце; они привязывают его к одному из пальцев левой руки, чтобы можно было схватить лук и, натянув его, выстрелить, не выпуская повода. Хотя они держат в руках узду, лук, саблю, стрелу и плеть одновременно, однако ловко и без всякого затруднения умеют пользоваться ими. Некоторые из более знатных носят панцирь, латы, сделанные искусно, как будто из чешуи, и наручи; весьма у немногих есть шлем, заостренный кверху наподобие пирамиды. Некоторые носят шелковое платье, подбитое войлоком, для защиты от всяких ударов, употребляют они и копья. В сражениях они никогда не употребляли пехоты и пушек, ибо все, что они делают, нападают ли на врага, преследуют ли его, или бегут от него, они совершают внезапно и быстро и поэтому ни пехота, ни пушки не могут поспеть за ними. Разбивая стан, они выбирают место попросторнее, где более знатные устанавливают палатки, прочие же втыкают в землю прутья в виде дуги и покрывают плащами, чтобы прятать туда седла, луки и остальное в этом роде и чтобы самим защищаться от дождя. Лошадей они выгоняют пастись, из-за чего их палатки бывают расставлены одна от другой очень далеко; они не укрепляют их ни повозками, ни рвом, ни другой какой преградой, разве что от природы это место окажется укреплено лесом, реками или болотами. Пожалуй, кое-кому покажется удивительным, что они содержат себя и своих людей на столь скудное жалованье, и притом, как я сказал выше, столь долгое время. Поэтому я вкратце расскажу об их бережливости и воздержанности. Тот, у кого есть шесть лошадей, а иногда и больше, пользуется в качестве подъемной или вьючной только одной из них, на которой везет необходимое для жизни. Это прежде всего толченое просо в мешке длиной в две-три пяди, потом восемь-десять фунтов соленой свинины, есть у него в мешке и соль, притом, если он богат, смешанная с перцем. Кроме того, каждый носит с собой топор, огниво, котелки или медный чан, и если он случайно попадет туда, где не найдется ни плодов, ни чесноку, ни луку, ни дичи, то разводит огонь, наполняет чан водой, бросает в него полную ложку проса, добавляет соли и варит: довольствуясь такой пищей, живут и господин, и рабы. Впрочем, если господин слишком уж проголодается, то истребляет все это сам, так что рабы имеют, таким образом, иногда отличный случай попоститься целых два или три дня. Если же господин пожелает роскошного пира, то он прибавляет маленький кусочек свинины. Я говорю это не о знати, а о людях среднего достатка. Если же у них есть плоды, чеснок или лук, то они легко обходятся без всего остального. Готовясь вступить в сражение, они возглавляют более надежды на численность, на то, сколь большим войском они нападут на врага, а не на силу воинов и на возможно лучшее построение войска, они удачнее сражаются в дальнем бою, чем в ближнем, а потому стараются обойти врага и напасть на него с тыла. У них множество трубачей, если они по отеческому обычаю принимаются все вместе дуть в свои трубы и загудят, то звучит это несколько странно и непривычно для нас. Есть у них и другой род музыкального инструмента, который на их языке называется зурной. Когда они прибегают к ней, то играют приблизительно с час без всякой передышки или втягивания воздуха. Обыкновенно они сначала наполняют воздухом щеки, а затем, как говорят, научившись одновременно втягивать воздух носом, издают трубой непрерывный звук. Одежда их и телесное убранство у всех одинаковы; кафтаны они носят длинные, без складок, с очень узкими рукавами, почти на венгерский лад, при этом христиане носят узелки, которыми застегивается грудь, на правой стороне, а татары, одежда которых очень похожа, — на левой. Сапоги они носят красные и очень короткие, так что они не доходят до колен, а подошвы у них подбиты железными гвоздиками. Рубашки почти у всех разукрашены у шеи разными цветами, застегивают их либо ожерельем, либо серебряными или медными позолоченными пуговицами, к которым для украшения добавляют и жемчуг" (1, 116–117). * * * "Подлинно, совершенная суета — всякий человек живущий. Подлинно, человек ходит подобно призраку, напрасно он суетится, собирает и не знает, кому достанется то" (Псалтирь, 38, 6–7). Первый брак Василия III был бездетным. Это грозило смутами и мятежами по кончине, правителя. Со временем желание иметь наследника стало настолько сильным, что великий князь решился нарушить церковные каноны и расстаться с первой женой, Соломонией Сабуровой. Приказав насильно постричь ее в монахини, он вскоре вступил в брак с молодой аристократкой Еленой Глинской. 25 августа 1530 г. Елена подарила мужу долгожданного наследника — сына, нареченного Иваном. Радостное событие было увековечено постройкой знаменитой церкви Вознесения в дворцовом селе Коломенском под Москвой. Вскоре в семье Василия III появился и второй сын — Юрий. Великий князь постоянно пребывал в радостном, приподнятом настроении, в отлучке писал жене письма, полные нежности и заботы о детях. Однако "секира уже лежала при древе". В сентябре 1533 г., во время традиционной осенней поездки по подмосковным монастырям, Василий III занемог и после нескольких недель болезни скончался в ночь с 3 на 4 декабря. Привыкнув полагаться не столько на учреждения, сколько на людей, в преданности которых он был уверен, Василий III незадолго до кончины создал своего рода опекунский совет, призванный защищать интересы наследника — 3-летнего царевича Ивана. По мнению историка Р. Г. Скрынникова, в составе этого совета было семь человек: младший брат Василия III удельный князь Андрей Старицкий, бояре М. Юрьев, М. Воронцов, М. Глинский, М. Тучков; одним из первых великий князь ввел в опекунский совет Василия Немого; тот убедил великого князя довериться и его младшему брату, князю Ивану Шуйскому (57, 9). Семь душеприказчиков Василия III вскоре вступили в острый конфликт и с Боярской думой, раздраженной их особым положением, и с матерью наследника, Еленой Глинской. Перипетии этой борьбы не имеют прямого отношения к теме нашей книги. Заметим лишь, что властолюбивая Елена Глинская с помощью своего фаворита князя Ивана Овчины-Оболенского сумела избавиться от наиболее влиятельных опекунов: Михаил Глинский и Андрей Старицкий погибли в московской тюрьме. Братья Шуйские, а также Юрьев и Тучков пошли на компромисс с Еленой Глинской и, признав ее правительницей, сохранили видное положение при дворе. Впрочем, в последние полтора года правления Елены оба они оказались не у дел. С кончиной Елены Глинской 3 апреля 1538 г. боярская распря вспыхнула с новой силой. Сейчас уже невозможно установить, что крылось за этой враждой: споры по важным вопросам жизни страны, отстаивание собственной "правды" или обычное уязвленное самолюбие. Как бы там ни было, Шуйским приходилось "бить, чтобы не быть битыми". Василий Немой вел борьбу со своей обычной основательностью — и неизменно побеждал. Одного за другим он отправлял недругов в темницу, в ссылку, а то и в "лучший мир". Старый воевода не устоял против "беса тщеславия". Почувствовав себя хозяином положения, он решил породниться с великокняжеским домом и 6 июня 1538 г. женился на двоюродной сестре Ивана IV княжне Анастасии Петровне. Она была дочерью крещеного татарского "царевича" Петра — зятя Ивана III (54, 509). Вслед за этим он перебрался жить в опустевший дом князя Андрея Старицкого (57, 16). Но недолго суждено было Шуйскому жить в чужом терему, наслаждаться славой всесильного опекуна малолетнего государя. Вскоре он заболел и скончался в ноябре 1538 г., не оставив мужского потомства. * * * Биография Василия Немого может служить своего рода мерилом для дел и заслуг других Шуйских, известных в XVI столетии. Младший брат Василия, князь Иван Васильевич Шуйский, шел по жизни тем же путем. Впрочем, как личность он был мельче Василия Немого и потому не снискал его известности и чинов. В первой трети XVI в. он был псковским наместником, воеводой во многих походах. В середине 30-х гг. вслед за старшим братом Иван приближается к самому трону, участвует в дворцовой распре, проявляя при этом куда больше жестокости и злобы, чем Василий. После кончины старшего брата Иван стал наследником его могущества. В придворной борьбе он знал взлеты и падения, в минуту опасности действовал смело и дерзко. Судьба была благосклонна к Ивану: он умер в собственной постели 14 мая 1542 г. Видное место среди московской знати той эпохи занимали троюродные братья Василия Немого — Иван Михайлович Шуйский по прозвищу Плетень и его младший брат Андрей Михайлович, носивший прозвище Честокол. Оба они еще в молодости, в 1528 г., попали в опалу из-за своего намерения перейти на службу к брату Василия III — удельному князю Юрию Дмитровскому. Однако отец Грозного был благоразумен. Братья Шуйские вскоре были отпущены "на поруки" своих доброхотов и сородичей (36, 315). Они не раз ходили воеводами на южную и юго-восточную границу, но несколько лет спустя вновь угодили за решетку по неизвестной нам причине. Братья вышли на свободу лишь после смерти Василия III. После кончины Елены Глинской Плетень и Честокол благодаря высокому положению Василия Немого быстро "пошли в гору". Впрочем, судьбы братьев сложились по-разному — в соответствии с характером каждого. Иван Плетень был смелым и удачливым воеводой. Война, походная жизнь были его стихией. В 1535–1547 гг. он почти непрерывно находился в войсках: в 1540 г. командовал ратью, посланной в Ливонию, в 1542 г. сторожил степную границу, в 1544 г. был первым воеводой в войне с казанскими татарами. Зная Ивана Шуйского как далекого от дворцовых интриг боевого командира, Иван IV не питал к нему вражды. После венчания на царство в 1547 г. он дал воеводе высокое придворное звание дворецкого (54, 512). В этом качестве он стал являться на приемах послов и различных торжествах. Однако военное поприще по-прежнему было для Ивана любимым занятием. Он участвовал во многих походах главным действующим лицом — первым воеводой большого полка. Умер Иван Плетень в 1559 г., не дожив до страшных лет опричнины. Другой брат, Андрей Честокол, был более склонен к участию в дворцовой борьбе. За эту склонность он угодил в темницу не только при Василии III, но и при Елене Глинской. После ее кончины он вышел на свободу и был послан родичами на ответственную службу — наместником во Псков. В этой должности он проявил такое непомерное корыстолюбие, что вскоре был отозван в Москву (54, 507). После кончины Ивана Васильевича Шуйского Андрей Честокол попытался занять его место у трона. Однако он не сумел овладеть положением и решил "уйти в тень". Но в политической игре XVI столетия обычной платой за поражение была жизнь. В конце 1543 г. 13-летний Иван IV— несомненно, подученный своими наставниками из числа врагов Шуйских — приказал схватить князя Андрея и казнить без суда. Роль палачей Иван IV поручил дворцовым псарям. Тело убитого ими князя Андрея было отвезено в Суздаль и погребено там на родовом кладбище Шуйских (63, 177). Следующее поколение Шуйских также состояло преимущественно из мужественных воевод. Одним из них был сын казненного Андрея Шуйского — Иван. Спасаясь от гнева царя и мести ненавидевших его отца бояр, Иван — тогда еще ребенок — должен был бежать из Москвы. По семейному преданию Шуйских, сохраненному одним из летописцев, Ивана спасла преданность слуги-воспитателя ("дядьки"). Он тайно увез отрока на Белоозеро. Там они оба скрывались, добывая пропитание крестьянским трудом. Впоследствии дядька бросился в ноги царю, когда тот был на богомолье в Троице-Сергиевом монастыре, и вымолил прощение для своего воспитанника (63, 243). Не станем разрушать сомнением поэтическую прелесть этой истории. Как бы там ни было, сын опального боярина был взят на царскую службу и занялся привычным для Шуйских воинским ремеслом. Известно, что в 1558 г. он был воеводой в полках, стоявших в Дедилове, на Оке. В последующие годы его постоянно можно встретить среди воевод, действовавших на ливонском фронте. Известный историк С. Б. Веселовский отметил парадоксальный факт: несмотря на то что Шуйские принадлежали к высшей аристократии, что один из них стал самой первой жертвой государевых псарей-палачей, они даже в самые мрачные годы опричнины "пользовались исключительной благосклонностью царя" (31, 161). Словно насытившись казнью Андрея Шуйского, Иван IV за все свое кровавое царствование не тронул ни одного представителя этого рода. В разгар опричнины Иван Шуйский получил чин боярина и продолжал исправлять ответственные военные службы. Смерть нашла отважного Ивана Шуйского — отца будущего "боярского царя" Василия Шуйского — на поле брани, под стенами Ревеля в 1573 г. (63, 243). Петр Иванович Шуйский, племянник Василия Немого, в молодости также оказался вовлеченным в придворную борьбу. Однако уже с 1539 г. он выступает и на воинском поприще. Участник знаменитого похода на Казань в 1552 г., он был поставлен одним из пяти "государевых воевод" в только что построенном Свияжске и пробыл там до 1558 г., когда был отозван и послан на Ливонскую войну. Там он отличился при взятии крепости Вильян (современный город Вильянди в Эстонии). Один из летописцев XVI столетия сообщил об этом деянии Шуйского в таких словах: "Лета 1559-го. Того же лета воеводы князь Иван Федорович Мстиславский да князь Петр Шуйский с товарищами ливонский город Вильян взяли и старого магистра в нем взяли и к великому князю прислали" (63, 228). Шуйский успешно действовал и при взятии Дерпта, а затем при обороне его от наседавших немцев. На протяжении пяти первых лет Ливонской войны — а это был период успехов русского оружия — Шуйский постоянно находился в центре событий. После взятия русскими войсками Полоцка (15 февраля 1563 г.) Шуйский руководил отражением попыток литовцев вернуть крепость. В следующем году он получил приказ Ивана Грозного выступить из Полоцка и, соединившись с войском, шедшим из Смоленска, двинуться в глубь территории Великого княжества Литовского. Знаменитый князь-философ Владимир Мономах советовал своим детям: "Оружия не снимайте с себя второпях, не оглядевшись по лености, внезапно ведь человек погибает". Забыв предостережение мудрого предка, Шуйский в этом несчастном походе потерял не только воинскую славу, но и голову. Неподалеку от Орши на реке Уле рать Шуйского подверглась внезапному нападению литовцев. Застигнутое врасплох, не готовое к бою, русское войско было разбито. Сам Шуйский, потеряв в сражении коня, пешком пришел в соседнюю деревню. Опознав в нем московского воеводу, крестьяне ограбили его, а затем утопили в колодце. Тело русского главнокомандующего было найдено победителями. В знак своего торжества литовский воевода Николай Радзивилл привез прах Шуйского в Вильно, где он был с почестями предан земле в костеле, возле могилы несчастной дочери Ивана III Елены — жены великого князя Литовского Александра Казимировича (63, 242). Иван Петрович Шуйский, сын убитого под Оршей "большого воеводы", получил известность у современников и остался в памяти потомков как руководитель героической обороны Пскова от поляков в 1581–1582 гг. Однако и помимо этого деяния он имел немало воинских заслуг. В начале своего боевого пути, в 1563 г., он участвовал в победном полоцком походе Ивана IV. Два года спустя Шуйский действовал на Оке против крымских татар, а в 1566 г. был поставлен воеводой в Серпухов. Вскоре он получил новое назначение — в крепость Данков (ныне город Данков на севере Липецкой области) (54, 513). Там он и был горько памятной осенью 1571 г., когда многотысячное войско крымского хана Девлет-Гирея, прорвавшись через линию обороны юга России, внезапно появилось у самой Москвы. В эти трагические дни Шуйский находился на южной границе. Известно, что он загодя дал знать в Москву о приближении татар. Успех их прорыва меньше всего можно было поставить в вину именно ему: хан прошел через русскую систему обороны западнее Калуги, за сотни верст от мест, где стоял со своим отрядом Шуйский. Важнейшие боевые действия на южных и восточных границах Российского государства. XVI в. В 1572 г. Шуйский был поставлен воеводой в Кашире — одной из ключевых крепостей на Оке. Отсюда он ходил с войском к Серпухову для отражения вновь нагрянувших на Русь крымцев. В этой кампании, завершившейся разгромом татар в битве при Молодях, Шуйскому, командовавшему сторожевым полком, удалось обратить в бегство передовые вражеские отряды в сражении на Сенькином броде на Оке (43, 101). Однако остановить всю подоспевшую орду он не мог. Отступив, он вскоре под началом Воротынского бился с татарами при Молодях. Иван IV заметил способного воеводу и в 1573 г. направил его на ливонский фронт, где обстановка становилась все более и более тревожной для русских. Вновь отличившись в сражении, он в следующем году получил пост второго наместника во Пскове, где и находился с небольшими перерывами до 1584 г. Примечательно, что и первым псковским наместником в то тревожное время Иван IV — несомненно, памятуя о давних связях Шуйских с этим городом, — назначил князя В. Ф. Скопина-Шуйского. Род Скопиных ответвился от фамильного древа князей Шуйских в начале XVI в. Его родоначальником был троюродный брат Василия Немого — Иван Васильевич Шуйский, носивший прозвище "Скопа". В качестве псковского воеводы Шуйский ходил в Лифляндию в 1577 г., а в следующем году в связи с ожиданием набега крымцев был послан на южную границу, на Оку. Вернувшись во Псков, он в 1579 г., собрав новое войско, поспешил на помощь осажденному поляками Полоцку (54, 513). Между тем приближался для Шуйского час тяжких испытаний, когда и слава, и самая жизнь князя зависели прежде всего от мужества псковичей. Несмотря на то что наш герой числился во Пскове лишь вторым воеводой, фактически именно он стал главным организатором обороны города от войск польского короля Стефана Батория осенью 1581 г. Иван IV не случайно оказал Шуйскому особое доверие и вручил ему всю полноту власти в осажденном городе (13, 415). Царь понимал, что от исхода борьбы за Псков будет зависеть судьба всей 25-летней войны. Между тем король Речи Посполитой Стефан Баторий — энергичный и опытный полководец — в конце 70-х гг. одерживал одну победу за другой. 31 августа 1579 г. он взял Полоцк, через год — Великие Луки. Одновременно шведы начали активные действия против России. В случае падения Пскова Россия оказывалась на грани позорного поражения. Ей грозила потеря исконных северо-западных земель. При всех его странностях и безумствах Иван IV неплохо разбирался в людях. Во всяком случае, он сумел увидеть в Шуйской именно такого воеводу, который нужен был тогда Пскову, — человека, которому верили жители города и который был всецело предан Отечеству. 26 августа 1581 г. огромная армия под командованием самого Батория подошла ко Пскову. Понимая, что этот поход решит исход всей войны, король собрал под свои знамена около 100 тыс. воинов. В состав армии входили 40 тыс. конных польских шляхтичей и около 60 тыс. наемников разных национальностей. Между тем у Шуйского во Пскове было лишь 15–20 тыс. воинов — дворян, стрельцов и ополченцев-горожан. Московское правительство и псковские воеводы позаботились о том, чтобы снабдить город всем необходимым для успешного отражения неприятеля: пушками, ядрами, порохом, продовольствием. Псковская крепость была одной из лучших в России. Она имела четыре оборонительные линии — Кром, Довмонтов, Средний и Большой город. Ее западная сторона была защищена рекой Великой и береговым холмом. Поэтому стены здесь были деревянными, тогда как во всех других линиях — каменными. Незадолго до прихода Батория они были тщательно вычинены и усилены. Предвидя возможность пролома во внешней стене, Шуйский приказал устроить вдоль нее с внутренней стороны линию деревянных укреплений. Из-за сильного огня пушек и пищалей со стен крепости войско Батория не могло подвезти и установить осадные орудия на достаточно близком расстоянии от стен. Лишь с помощью специально прорытых глубоких траншей это удалось сделать. Активная оборона русских помешала Баторию подготовить штурм крепости со всех сторон одновременно и тем самым реализовать свое численное превосходство. 7 сентября он приказал начать бомбардировку городских укреплений на участке между Покровской и Свиной (Свинузской) башней. Польские и венгерские пушкари знали свое дело. К вечеру одна башня была разрушена полностью, вторая наполовину; в стене зияли огромные проломы. 8 сентября Баторий начал общий штурм именно на этом участке. Его воины быстро захватили развалины башен и устремились в проломы стен. Однако здесь их ожидало новое препятствие — стена временной деревянной крепости, перед которой был выкопан глубокий ров. Из бойниц новой стены русские вели интенсивный огонь по оторопевшим королевским ратникам. Вот как рассказывает об этом важнейшем дне псковской обороны — первом штурме и битве в проломе у Свиных ворот — очевидец событий иконописец Василий, автор "Повести о прихожении Стефана Батория на град Псков": "Того же месяца сентября в 8 день, в праздник Рождества Пречистой Богородицы, в пятом часу дня (был тогда день недели — пятница), литовские воеводы, и ротмистры, и все градоемцы, и гайдуки проворно, радостно и уверенно пошли к граду Пскову на приступ. Государевы же бояре, и воеводы, и все воины, и псковичи, увидев, что из королевских станов многие великие полки с знаменами пошли к городу и все траншеи плотно заполнили литовские гайдуки, поняли, что они идут к проломным местам на приступ, и велели бить в осадный колокол, что в Среднем городе на крепостной стене у церкви Василия Великого на Горке, подавая весть всему псковскому народу о литовском наступлении на город. Сами же государевы бояре и воеводы со всеми воинами и стрельцами, которым приказано то место защищать, изготовились и повелели из многих орудий по вражеским полкам стрелять. Стреляя беспрестанно по полкам из орудий, они многие полки побили; бесчисленных литовских воинов побив, они устлали ими поля. Те же упорно, дерзко и уверенно шли к городу, чудовищными силами своими, как волнами морскими, устрашая. Тогда в соборной церкви живоначальной Троицы духовенство с плачем, и со слезами, и с воплем великим служило молебен, об избавлении града Пскова Бога моля; псковичи же, простившись с женами и детьми, сбежались к проломному месту, и приготовились крепко против врага стоять, и всем сердцем Богу обещали честно умереть всем до одного за христианскую веру, за Псков-град, и за свой дом, и за жен и детей. Когда все так приготовились, то в тот же день в шестом часу словно великий поток зашумел и сильный гром загремел — то все бесчисленное войско, закричав, устремилось скоро и спешно к проломам в городской стене, щитами же, и оружием своим, и ручницами, и бесчисленными копьями, как кровлею, закрываясь. Государевы же бояре и воеводы со всем великим войском, Бога на помощь призвав, бросили христианский клич, призывно вскричали и так же стойко сражались с врагом на стене. А литовская бесчисленная сила, как поток водный, лилась на стены городские; христианское же войско, как звезды небесные, крепко стояло, не давая врагу взойти на стену. И стоял гром великий, и шум сильный,' и крик" несказанный от множества обоих войск, и пушечных взрывов, и стрельбы из ручниц, и крика тех и других воинов. Псковские воины не давали литовским войскам взойти на городскую стену, а нечестивое их войско упорно и дерзко лезло на стену. Пролом, пробитый литовскими снарядами, был велик и удобен для приступа, даже на конях можно было въезжать на городскую стену. После литовского обстрела не осталось в местах пролома, у Покровских и Свиных ворот, никакой защиты и укрытия, за которыми можно было бы стоять. В то время у проломов внутри города деревянная стена со множеством бойниц для защиты от литовцев во время приступа к городу еще не была закончена из-за бесчисленной и беспрестанной пальбы литовских орудий, только основание ее было заложено. Поэтому многие литовские воины вскочили на стену града Пскова, а многие ротмистры и гайдуки со своими знаменами заняли Покровскую и Свиную башни и из-за щитов своих и из бойниц в город по христианскому войску беспрестанно стреляли. Все эти проверенные лютые литовские градоемцы, первыми вскочившие на стену, были крепко в железо и броню закованы и хорошо вооружены. Государевы же бояре и воеводы со всем христианским воинством твердо стояли против них, непреклонно и безотступно, сражаясь доблестно и мужественно, решительным образом не давая врагу войти в город… С Похвальского раската из огромной пищали "Барс" ударили по Свинузской башне, и не промахнулись, и множество воинов литовских в башне побили. Кроме того, государевы бояре и воеводы повелели заложить под Свинузскую башню много пороха и взорвать ее. Тогда все те высокогорделивые дворяне, приближенные короля, которые у короля выпрашивались войти первыми в град Псков, чтобы встретить короля и привести к королю связанными государевых бояр и воевод (об этом мы говорили, рассказывая об их первой похвальбе), от руки тех "связанных русских бояр и воевод" по промыслу Божьему эти первые литовские воины смешались с псковской каменной стеной в Свиной башне и из своих тел под Псковом другую башню сложили. Так первые королевские дворяне под Свиной башнею до последнего воскрешения были "связаны" русскими государевыми боярами и воеводами, о которых они говорили, что приведут их связанными к королю, и телами своими псковский большой ров наполнили… И так Божьей милостью, молитвою и заступничеством Пречистой Богородицы и великих святых чудотворцев сбили литовскую силу с проломного места, и по благодати Христовой там, где на псковской стене стояли литовские ноги, в тех местах вновь христианские воины утвердились и со стены били литву уже за городом и добивали оставшихся еще в Покровской башне. В то время, когда по предначертанию Бога одолели христиане литву и сбили литовских воинов, ротмистров и гайдуков с проломного места, тогда благодать Христова не утаилась от всех оставшихся в граде Пскове жен. И по всему граду Пскову промчалась весть: "Всех литовских людей Бог помог с городской стены сбить и перебить, а вам, оставшимся женам, велено, собравшись у пролома, идти за литовскими орудиями и оставшуюся литву добивать". Тогда все бывшие в Пскове женщины, по домам сидевшие, хоть немного радости в печали узнали, получив благую весть; и, забыв о слабости женской и мужской силы исполнившись, все быстро взяли оружие, какое было в доме и какое им было по силам. Молодые и средних лет женщины, крепкие телом, несли оружие, чтобы добить оставшихся после приступа литовцев; старые же женщины, немощные телом, несли в своих руках небольшие короткие веревки, собираясь ими, как передают, литовские орудия в город ввезти, И все бежали к пролому, и каждая женщина стремилась опередить другую. Множество женщин сбежалось к проломному месту, и там великую помощь и облегчение принесли они христианским воинам. Одни из них, как уже сказал, сильные женщины, мужской храбрости исполнившись, с литвой бились и одолевали литву; другие приносили воинам камни, и те камнями били литовцев на стене города и за нею; третьи уставшим воинам, изнемогшим от жажды, приносили воду и утоляли их жажду. Было это в пятницу, в праздник Рождества Пречистой Богородицы, уже близился вечер, а литовские воины все еще сидели в Покровской башне и стреляли в город по христианам. Государевы же бояре и воеводы вновь Бога на помощь призвали, и христианский бросили клич, и в едином порыве все, мужчины и женщины, бросились на оставшихся в Покровской башне литовцев, вооружившись кто чем — чем Бог надоумил: одни из ручниц стреляли, другие камнями литву побивали; одни поливали их кипятком, другие зажигали факелы и метали их в литовцев и по-разному их уничтожали. Под Покровскую башню подложили порох и подожгли его, и так с Божьей помощью всех оставшихся в Покровской башне литовцев уничтожили, и по благости Христовой вновь очистилась каменная псковская стена от литовских поганых ног. Когда наступила ночь, свет благодати воссиял над нами по Божьему милосердию, и отогнали их от стен города. И побежала литва от города в свои станы. Христиане же выскочили из города и далеко за ними гнались, рубя их; тех, кого настигли в псковском рву, поубивали, многих живыми взяли и самых знатных пленных привели к государевым боярам и воеводам с барабанами, трубами, знаменами и боевым оружием. А сами невредимыми вернулись в Псков с победою великою и бесчисленным богатством, принеся очень много оружия литовского, дорогих и красивых самопалов и ручниц самых разных. Итак по Божьей благодати и неизреченному милосердию Пребожественной Троицы и молитвами и молением Пречистой Богородицы и всех святых великих чудотворцев спасен был великий град Псков в день честного и славного Рождества Богородицы; в третий час ночи Бог даровал христианскому воинству великую победу над горделивой и безбожной литвой" (13, 437–451). Зная, что именно князь Шуйский стал душой обороны города, поляки попытались избавиться от него весьма хитроумным и коварным способом. Одному из пленных велено было отправиться в город и отнести воеводе запертый сундучок, который якобы послал ему один из польских офицеров, сочувствующий русским. Сундучок этот представлял собой хитроумную "адскую машину". В нем находились обращенные во все стороны заряженные пистолеты, которые должны были выстрелить одновременно в тот момент, когда Шуйский поднимет крышку сундучка. Кроме того, при вскрытии сундучка особый механизм высекал искру, от которой должен был взорваться вложенный в него порох. Если бы Шуйский — как надеялись поляки — взялся лично открывать сундучок или же стоял рядом с тем, кто это делал, он неизбежно был бы убит пулей или взрывом пороха. Однако князь — осторожный, как все Шуйские, — не стал лично вскрывать неожиданный "подарок". Он призвал мастера, велел отнести сундук в безлюдное место и там "с бережением" раскрыть его (13, 472–474). Между тем осада Пскова затянулась. Воины Батория не сидели сложа руки. За пять месяцев противостояния (26 августа 1581 г. — 4 февраля 1582 г.) они предприняли 31 атаку на город, меняя направление удара и используя военные хитрости. Но Шуйский был начеку. Русские отвечали врагу не только огнем со стен, но и смелыми вылазками, общее число которых достигло 46. 1 декабря 1581 г. король покинул армию и уехал в Литву, оставив командующим гетмана Яна Замойского. В середине января осажденные узнали о начале мирных переговоров послов Ивана IV с представителями Батория. Их встречи происходили в местечке Ям Запольский близ Пскова. 15 января 1582 г. здесь было подписано перемирие сроком на 10 лет между Россией и Речью Посполитой. Стороны практически вернулись к довоенным границам. Мужество псковичей спасло честь России. Слава Шуйского как героя обороны Пскова была общерусской. Иван IV, и без того расположенный к Шуйским, осыпал его своими милостями. Три года спустя, почувствовав приближение смерти, царь включил Шуйского в состав небольшого "опекунского совета", заботам которого он поручал наследника — безвольного и флегматичного Федора. Помимо Шуйского, опекунами 27-летнего венценосца были назначены Б. Я. Вельский, Н. Р. Юрьев и И. Ф. Мстиславский. Первый из них не отличался знатностью, но был главным доверенным лицом царя в деле политического сыска; два других представляли Боярскую думу (князь Мстиславский) и могущественный клан Захарьиных — родню Федора по линии матери. Кончина царя Ивана Васильевича 18 марта 1584 г. послужила сигналом к началу ожесточенной борьбы вокруг трона. По традиции, заставлявшей всех членов рода держаться вместе и отстаивать общие цели, Иван Шуйский должен был вступить в опасную политическую игру, которую его сородичи начали против царского шурина Бориса Годунова. Впрочем, в этой борьбе он не проявлял особого рвения и, в отличие от других Шуйских (братьев Андрея, Василия и Дмитрия Ивановичей, внуков Андрея Честокола), был весьма разборчив в средствах. Он не хотел доводить дело до кровавых стычек на улицах Москвы и вооруженных нападений на дома своих политических противников (43, 97). Вместе с верхами московского духовенства и купечества он потребовал от царя расторжения бездетного брака с Ириной Годуновой, сестрой Бориса. Это означало бы немедленное падение всесильного временщика. Однако Годунов успел расправиться с Шуйскими прежде, чем они с ним. В конце 1586 г. все они были высланы из столицы в свои отдаленные вотчины (58, 35–36). Иван Петрович отправился в небольшой поволжский городок Кинешму. Но и здесь, в костромской глуши, Шуйский казался опасен Годунову, положение которого продолжало оставаться крайне шатким. Осенью 1588 г. из Москвы в Кинешму был послан сильный отряд под началом князя Туренина. Посланцы Годунова взяли старого воеводу и отвезли в Кирилло-Белозерский монастырь. Несомненно, Шуйский не раз бывал здесь прежде: монастырь считался одним из самых святых мест России. Великий князь Василий III ездил сюда на богомолье, а Иван Грозный даже собирался под старость стать иноком этой обители. Но была у Кириллова монастыря и иная, мрачная слава. Еще Иван III сделал его местом заточения опальной знати. Ссыльным обычно открывался отсюда лишь один путь — в "небесные селения". Шуйский, конечно, знал об этом. И потому, вступая под низкие каменные своды святых ворот монастыря, он, быть может, дольше обычного задержал взгляд на изображенных здесь двух ангелах. Один из них старательно записывал на свитке дела человеческие, а другой держал в руке меч и готов был воздать каждому "по делам его"… Инок поневоле, Шуйский прожил в древней обители лишь несколько дней. Выполняя волю Бориса, князь Туренин довел дело до конца. 16 ноября 1588 г. герой России Иван Петрович Шуйский был отравлен угарным газом в своей монастырской келье (58, 42–43). Разумеется, порученцы Годунова тщательно упрятали концы в воду. Никто не должен был знать о том, как ушел из жизни Шуйский. Однако, обманув людей, могли ли они обмануть гневного ангела возмездия, изображенного на монастырских вратах? Пройдут годы — и сам Годунов, измученный бесконечной чередой неудач и несчастий, отправится, наконец, туда, куда он привык посылать других. Рассказывали, что, доведенный до отчаяния, он принял яд, уединившись в одной из башен своего дворца… Через бескрайние леса и болота Белозерья скорые гонцы помчали в Москву весть о внезапной кончине князя Ивана Шуйского. А над Сиверским озером поплыл унылый погребальный звон. Знатный инок был погребен в самой аристократической части монастырского кладбища — под папертью Успенского собора. Могучие апсиды храма встали над могилой старого воеводы, словно крепостные башни, а посаженные смиренными иноками деревья зашумели на ветру, точно поднятые перед сражением знамена. Впрочем, памятником Ивану Петровичу Шуйскому, а равно и всем другим трудившимся, терпевшим и погребенным в обители русским людям, стал и сам Кириллов монастырь — фантастическое видение над озером, неповторимый образ Вечной России. * * * Если в XVI столетии князья Шуйские являлись на исторической сцене прежде всего как полководцы, мужественные стражи русских рубежей, то последнее поколение рода, словно исчерпав некий таинственный источник мужества и благородства, отличалось лишь на поприще дворцовых интриг и коварства. Конечно, в этом проявилась не только печать вырождения, но и пагубное воздействие самой эпохи, в которую они сформировались как личности. Полное кровавых безумств и всеобщего страха правление Ивана Грозного воспитало у молодого поколения близкой ко двору русской аристократии явное предрасположение к подлости. Среди тех, кто прошел эту страшную школу, мы тщетно стали бы искать героев и подвижников. Здесь уместно будет вспомнить одно суждение русского историка прошлого столетия Н. И. Костомарова. Говоря об упадке нравов в конце XVI столетия, он особенно выделял "лживость", которая "сделалась знаменательною чертою тогдашних московских людей. Семена этого порока существовали издавна, но были в громадном размере воспитаны и развиты эпохою царствования Грозного, который сам был олицетворенная ложь. Создавши опричнину, Иван вооружил людей одних против других, указал им путь искать милостей или спасения в гибели своих ближних, казнями за явно вымышленные преступления приучил к ложным доносам и, совершая для одной потехи бесчеловечные злодеяния, воспитал в окружающей его среде бессердечие и жестокость. Исчезло уважение к правде и нравственности, после того как царь, который, по народному идеалу, должен был быть блюстителем того и другого, устраивал в виду своих подданных такие зрелища, как травля невинных людей медведями или всенародные истязания обнаженных девушек, и в то же время соблюдал самые строгие правила монашествующего благочестия. В минуты собственной опасности всякий человек естественно думает только о себе; но когда такие минуты для русских продолжались целые десятилетия, понятно, что должно было вырасти поколение своекорыстных и жестокосердных себялюбцев, у которых все помыслы, все стремления клонились только к собственной охране, поколение, для которого, при наружном соблюдении обычных форм благочестия, законности и нравственности, не оставалось никакой внутренней правды. Кто был умнее других, тот должен был сделаться образцом лживости; то была эпоха, когда ум, закованный исключительно в узкие рамки своекорыстных побуждений, присущих всей современной жизненной среде, мог проявить свою деятельность только в искусстве посредством обмана достигать личных целей. Тяжелые болезни людских обществ, подобно физическим болезням, излечиваются не скоро, особенно когда дальнейшие условия жизни способствуют не прекращению, а продолжению болезненного состояния; только этим объясняются те ужасные явления Смутного времени, которые, можно сказать, были выступлением наружу испорченных соков, накопившихся в страшную эпоху Ивановских мучительств" (44, 7–8). Братья Шуйские — Андрей, Василий (будущий царь), Дмитрий и Иван — в юности не обрели тех родовых добродетелей и христианских моральных императивов, которые в той или иной мере были присущи всем их предкам. Не потому ли нам практически нечего сказать о них как о воеводах, заслуживших уважение современников и потомков если не великими победами, то хотя бы мужеством и честным исполнением своего долга? Выдающиеся полководцы — как, впрочем, и вообще творческие, одаренные люди — в повседневной жизни, как правило, бывают прямодушными и открытыми. Именно поэтому они так легко гибнут в хитросплетениях дворцовых интриг. Но есть и обратная закономерность: мастера тайной дипломатии обычно бывают трусоваты и начисто лишены полководческого дара, который в большой мере состоит из умения сплачивать людей, сообщать им свою волю и мужество. Впрочем, не будем слишком суровы к последним Шуйским. Судьба жестоко посмеялась над ними. Непревзойденные хитрецы, предусмотревшие все и вся, они, однако, упустили из виду простой и очевидный, из века в век утверждающий себя закон бытия — "чем кто согрешает, тем и наказывается" (Премудрость, 11, 17). Коварство власти заключается в том, что она убивает тех, кто ради нее готов на все. Дорога к власти — дорога к гибели. Редкие властолюбцы умирали своей смертью. Но даже самые удачливые из них задолго до физической смерти умирали духовно, теряли вкус к жизни, к чистым радостям бытия. Старшего из братьев Шуйских — дерзкого, но недалекого Андрея — уморили в тюрьме по приказу Годунова летом 1589 г. Другой брат, Василий, ценой интриг, измен и преступлений взошел на российский престол в мае 1606 г. Однако желанная шапка Мономаха стала для него подобием тернового венца. После четырех лет непрерывных тревог и мятежей он был сведен с престола и насильно пострижен в монахи. Вскоре низложенный монарх вместе со своими братьями Дмитрием и Иваном был выдан московскими боярами польскому королю. Словно живые трофеи, они были в открытой карете провезены по усыпанным народом улицам Варшавы 29 октября 1611 г. — в день триумфа, устроенного королем Сигизмундом III и гетманом Жолкевским в честь успешного завершения войны с Россией. Шуйских ввели в парадный зал королевского замка и заставили до земли поклониться Сигизмунду. После этого они были в качестве почетных пленников помещены в Гостынский замок под Варшавой (44, 149). Бывший царь умер с год спустя после описанных событий. Дмитрий Шуйский ненамного пережил его. Младший из братьев, Иван несколько лет спустя был отпущен в Москву. Новый монарх, Михаил Романов, милостиво принял последнего Шуйского, с которым состоял в дальнем родстве. Боярин стал вновь являться при дворе, ведал даже одним из приказов… Умер Иван в 1635 г., не оставив наследников. С его кончиной пресекся и весь древний и славный род князей Шуйских. |
|
||
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх |
||||
|