Летом 699 г. от основания Рима, то есть за 55 лет до рождения Христа, проконсул Галлии, Гай Юлий Цезарь, устремил свой взгляд в сторону Британии. Еще ведя войны в Германии и Галлии, он обратил внимание на этот мрачный остров, уже тогда ставший препятствием на пути осуществления его проектов и разжегший его амбиции. Он знал, что эти земли населяют такие же племена, как и те, которые противостояли римскому оружию в Германии, Галлии и Испании. Жители острова помогали местным племенам в последних кампаниях на северном берегу Галлии и принадлежали к тем же кельтским народам, что и они. Но кельтские черты были у них более выражены из-за замкнутой островной жизни. Воины-добровольцы с острова разделили горечь поражения венетов на берегах Бретани за год до этого. Беженцы из быстро завоеванной Галлии нашли теплый прием и убежище в Британии. Для Цезаря завоевание острова стало частью покорения северных варваров и распространения на них римского правления. Нетронутая земля, не страдающая от избытка лесов и болот, отличалась плодородием. Климат, хотя и далеко не мягкий, был ровным и здоровым. Местные жители, пусть грубые и неотесанные, представляли определенную ценность для использования в качестве рабов в земледелии, в рудниках и даже для работы по дому. Ходили слухи о жемчуге и золоте, которыми якобы изобиловал остров. «Пусть даже в том сезоне и не было времени для кампании, Цезарь полагал, что было бы очень полезно просто побывать на острове, посмотреть, что представляют собой его обитатели, и познакомиться с расположением бухт, местами для высадки и подходами с моря. Обо всем этом галлы не знали почти ничего»[2]. Существовали и другие веские причины для покорения острова. Товарищ Цезаря по Триумвирату, Красс, уже возбудил воображение римского Сената и народа своим ярким и смелым маршем в направлении Месопотамии. Здесь, на другом краю ойкумены, Цезарю предоставлялась возможность совершить нечто столь же дерзкое. Римляне ненавидели море и боялись его. Крайним напряжением сил они за двести лет до этого победили Карфаген на родном для себя Средиземном море, но мысль о высадке римских легионов на далеком, неизведанном, мифическом острове в бескрайнем Северном океане будоражила умы и стала бы темой разговоров во всех слоях римского общества.

Кроме того, Британия была исконным центром религии друидов, которая в разной степени и в разных формах оказывала влияние на жизнь Галлии и Германии. «Те, кто хочет изучить этот предмет, – писал Цезарь, – обычно отправляются с этой целью в Британию». Тамошние друиды не зная жалости приносили отвратительные человеческие жертвоприношения. Таинственные лесные жрецы связывали себя и своих сторонников узами самых ужасных ритуалов, в которых только может участвовать человек. По-видимому, именно там, на деревянных алтарях этого мрачного острова, скрыт один из ужасных и тревожащих воображение секретов, который объединял галльские племена. И откуда только взялся этот жуткий обычай? Не является ли он частью наследия Карфагена, завещанного Западному миру перед тем, как римские легионы разрушили его до основания? Тогда это одна из проблем, не решенных до сих пор. Цезарь был прозорлив, и там, где он побеждал, возникала цивилизация.

Итак, в то лето, за 55 лет до рождения Христа, он вывел свою армию из Германии, уничтожил искусно построенный им самим величественный деревянный мост, перекинутый через Рейн где-то севернее Кобленца, и в течение июля успешно продвигался на запад, к галльскому побережью, примерно в район между современными городами Кале и Булонью.

Цезарь считал бриттов одной из отсталых ветвей кельтских племен, подобных тем, которые он приводил к подчинению в Галлии. С армией из десяти легионов (менее 50 тысяч солдат) он собирался бороться против храброго, воинственного народа, насчитывавшего около полумиллиона воинов. На другом фланге римскому полководцу угрожали германцы, откатившиеся на запад под давлением с востока. Его политика по отношению к ним состояла в том, чтобы отбрасывать их наступающие орды к Рейну каждый раз, когда они вторгались в лежащие за этой рекой области. Хотя война тогда велась с обеих сторон только закаленным железом и успех зависел лишь от дисциплины и искусства полководца, Цезарь понимал, что он и его солдаты не уступают этим здоровякам. Ему казалось, что рейд на Британию ненамного увеличит трудности и опасности похода. Но на побережье обнаружились новые проблемы: приливы, неизвестные на Средиземном море, шторма, часто и яростно обрушивающиеся на берега. Капитаны римских галер столкнулись с грозной мощью Северного моря. Тем не менее всего лишь за год до этого они, с заметным преимуществом, уничтожили флот стойких прибрежных венетов. Серпами, прикрепленными к концам длинных шестов, римляне перерезали веревки и фалы на отличных парусных судах противника, а абордажные группы перебили экипажи. Они взяли под свой контроль проливы, отделявшие Британию от материка.

Теперь соленая вода была уже не барьером между ними, а дорогой, ведущей к острову. Если не принимать во внимание случайности погоды, приливы и течения, о которых он, по собственному признанию, не мог получить достоверной информации, Юлий Цезарь не видел каких-либо трудностей в осуществлении вторжения на Британию. Тогда еще не было той далекой цепи истерзанных бурями кораблей, которые спустя почти две тысячи лет встали между великим корсиканским завоевателем и господством над миром. Все, что было нужно, – это выбрать хороший ясный день в августе, забросить несколько легионов на ближайший берег и посмотреть, каков в конце концов собой этот странный остров.

Двигаясь от Рейна через северную Галлию, возможно через Реймс и Амьен, к побережью, Цезарь послал одного из своих людей на боевом корабле на разведку к берегам острова, и, когда он вышел туда, где сейчас Булонь, или, может быть, к устью Соммы, разведчик уже ждал вместе со знающими людьми, кельтскими вождями, торговцами и бриттами-предателями. Сконцентрировав свои силы, разбившие венетов, в двух портах или бухтах, ближайших к Британии, Цезарь стал дожидаться подходящего для десанта дня.

Каким же в действительности был этот остров, которому впервые в истории предстояло стать единым целым с огромным миром? Уже в нынешнем столетии около Суонскомба раскопали человеческий череп, которому не менее четверти миллиона лет. Биологи находят важные различия в строении черепов сегодняшних людей, но нет никаких оснований полагать, что этот далекий палеолитический предок не был способен на все те преступления и глупости, которые во все времена ассоциировались с человечеством. Очевидно, на протяжении долгого, почти неподвижного времени мужчины и женщины, обнаженные или укрытые шкурами животных, бродили по первозданным лесам и перебирались через широкие топи, охотясь друг на друга и диких зверей, подбадриваемые, как прекрасно говорит историк Тревельян, песнями несметных птиц. Считается, что вся южная Британия могла в тот период прокормить своей дичью не более семисот семей. Вот уж и впрямь венцы творения! Они населяли всю эту чудесную землю и не знали никакой работы, кроме спорта и драки. К тому времени человек уже выяснил, что камень лучше кулака. Люди зарывались поглубже в мел и щебень в поисках подходящих по качеству и размерам кусков кремня для боевых топоров и тем самым обеспечивали себе выживание. Но пока они научились только делать из кремня грубые орудия, обивая их края.

В конце ледникового периода изменения в климате сокрушили культуры охотников древнекаменного века, а по прошествии долгого периода волны вторжений занесли в западные леса неолитическую культуру. Пришельцы владели примитивным земледелием: взрыхляли землю и сеяли семена съедобных трав. Они делали ямы или норы, которые постепенно наполняли отбросами, и для большей безопасности держались вместе. Тогда же были построены земляные ограждения на склонах холмов, куда они загоняли скот на ночь. Уиндмилл Хилл, около Эйвбери, иллюстрирует попытки этих примитивных инженеров, пытавшихся защитить стада и людей. Более того, неолитический человек изобрел способ шлифовать камень, придавая ему необходимую для убийства форму. Это означало большой прогресс, но впереди были и другие изобретения.

Похоже, что в то время «вся Западная Европа была населена расой долихоцефалов, несколько различающихся внешне, и особенно цветом кожи, вероятно, более светлым на севере и более темным на юге, но в основном похожих. В эту область «длинноголовых» вклинились гонимые с востока «круглоголовые» пришельцы, известные антропологам как «альпийская раса». Но все же большинство хлынувших в Британию людей принадлежали к западноевропейскому «длинноголовому» типу, и поэтому они в общем имели сходство с людьми, уже жившими там; следовательно, несмотря на различия среди разнообразных пришельцев, в Британии существовала тенденция к установлению и поддержанию относительного единообразия «длинноголового» типа»[3].

Огромное большинство черепов, найденных в Британии, какой бы век мы ни взяли, принадлежит к длинно– или среднеголовому видам. Тем не менее известно, что народ культуры колоколовидных кубков и другие «круглоголовые» племена проникали в разных местах на остров и упрочивали свое положение как одного из основных элементов населения.

Кремация, принятая почти повсеместно в период позднего бронзового века, уничтожила все свидетельства смешения длинноголовых и круглоголовых людей, но, несомненно, оба типа сохранялись, и на основании более поздних свидетельств, когда в римские времена кремация сменилась захоронением, антропологи старшей школы утверждают, что способны обнаружить характерный романо-британский тип, хотя он, возможно, установился еще до римского завоевания. Правда, дальнейшие исследования поставили под сомнение это утверждение.

В давние времена Британия была частью континента. Ее соединяла с Голландией широкая долина, где Темза и Рейн встречались и несли свои воды на север. После какого-то легкого сдвига земной поверхности эта долина опустилась на несколько сот футов и открыла доступ океану к Северному и Балтийскому морям. Другой толчок, что важно для нашего рассказа, отделил скалы Дувра от мыса Гри Не. Океанские волны и приливы промыли Дуврский пролив и Английский канал. Когда случился этот громадный разрыв? До последнего времени геологи относили его к периоду задолго до появления неолитического человека. Но изучение слоев глины, отложений норвежских ледников показывает слой за слоем и год за годом, какой была погода, и к тому же современная наука нашла другие методы счета веков. На основе этих и других данных были созданы временные и климатические шкалы, охватывающие с допустимой точностью много тысяч лет доисторического времени. Эти шкалы позволяют определить, когда в результате некоторого смягчения климата дубовые леса сменили хвойные, а окаменелая растительность дает дополнительные детали. Сети траулеров приносят со дна Северного моря фрагменты деревьев, и те, помещенные на климатическую шкалу, показывают, что дубы росли на 60 морских саженей ниже нынешнего уровня моря менее 9 тысяч лет тому назад, когда строились пирамиды и ученые египтяне старательно исследовали древние руины Саккары. Британия все еще оставалась чем-то вроде выступа Европы или же отделялась от нее узким приливным потоком, постепенно увеличившимся до Дуврского пролива.

Тогда же, когда наш нынешний остров еще был соединен с континентом, произошло другое великое усовершенствование в человеческих методах разрушения. Стали известны медь и олово, и их открытие взбудоражило мир. Первая была слишком мягкой, а второе – слишком хрупким для изготовления оружия, но, смешанные человеческим гением, они открыли Бронзовый век. Люди, вооруженные бронзовым оружием, могли одолеть тех, кто имел кремневое. Это изобретение приветствовалось, и Бронзовый век вступил в свои права.

Нашествие, или, скорее, проникновение бронзовых орудий и оружия с континента заняло многие столетия, и лишь по прошествии двадцати или тридцати поколений стали заметны какие-то изменения. Профессор Коллингвуд нарисовал нам картину позднего Бронзового века. «Британия, – говорит он, – в целом была отсталой страной по сравнению с континентом, примитивной, застойной и пассивной, получавшей большую часть плодов прогресса в результате вторжений и вывоза из-за морей. Ее население жило либо изолированными хозяйствами, либо в деревнях, расположенных главным образом на каменистых берегах рек или на возвышенностях, таких, как меловые холмы и оолитовые плато, которые к тому времени в значительной степени лишились естественной растительности. Каждое поселение окружали небольшие поля, возделываемые то ли сохой, вроде той, которой еще недавно пользовались арендаторы на Гибридах, то ли – в лучшем случае – легким плугом, рыхлившим почву, не переворачивая дерна. Умерших сжигали, а их пепел сохраняли в урнах, закапывая их на обычных кладбищах. Итак, на земле обитали предприимчивые племена, жившие земледелием и скотоводством. Дополнительными источниками для их существования служили охота и рыболовство. Жизнь была устойчивой и стабильной, и численность населения росла. Они делали грубые гончарные изделия без гончарного круга и все еще использовали кремень для таких вещей, как наконечники стрел, но их посещали странствующие плавильщики бронзы, умевшие делать мечи, копья, топоры и многие другие виды инструментов и утвари, например, серпы, плотницкие инструменты, металлические части колесных повозок, ведра и котлы. Судя по отсутствию городов и малочисленности настоящих укреплений, эти люди были малоорганизованны для войны, а их политическая жизнь была проста и неразвита, хотя определенно существовало различие между богатыми и бедными, так как многие виды (но не все) металлических предметов, принадлежащих тому периоду, подразумевают значительную степень богатства и роскоши».

Воины Бронзового века.

Поздний Бронзовый век в южных частях Британии, по мнению большинства авторитетных ученых, начался за 1000 лет до новой эры и продолжался приблизительно до 400 г. до новой эры.

К этому времени парад изобретений вывел на сцену новый металл. Было открыто железо, и постепенно его научились ковать. Люди, вооруженные железом, пришли с континента в Британию и уничтожили людей бронзы. В этом через минувшие тысячелетия мы можем ясно узнать себе подобного. Безусловно, современный человек назвал бы двуногое существо, способное убить другого железным оружием, человеком и своим братом. Нет никаких сомнений, что для того чтобы крушить черепа, будь то длинноголовые или круглые, железо подходит лучше всего.

Железный век пришел на смену Бронзовому. Он принес с собой более сложную и высокую форму общества, но тогдашнее население с его рутинными обычаями воспринимало новшества очень незначительно. Оно менялось крайне медленно и понемногу. Конечно, бронзовые инструменты оставались в употреблении, особенно в Северной Британии, до последнего века накануне новой эры.

Столкновение железа с бронзой произошло на нашем острове до того, как он привлек внимание Юлия Цезаря. Начиная приблизительно с 500 г. до новой эры периодические вторжения с материка постепенно видоизменили всю южную часть острова. «В целом, – говорит профессор Коллингвуд, – поселения, где найдены гончарные изделия, характерные для этой культуры, встречаются по всему юго-востоку. Многие из них указывают на образ жизни, почти неотличимый от того, который вели люди позднего Бронзового века: это отдельные хозяйства или деревни, часто незащищенные, лежащие среди небольших полей на берегах рек или на небольших возвышенностях. Их жители хранили зерно в подземных ямах и мололи его с помощью примитивных ручных мельниц, в которых еще не было верхнего камня, вращающегося на нижнем, держали быков, овец, коз и свиней. Мертвых главным образом кремировали. Они все еще пользовались бронзовыми и даже каменными орудиями и почти не имели железных. Время их существования определяется по изменениям в стиле керамики, которую, однако, по-прежнему делали без гончарного круга».

Переселенцы Железного века вновь стали возводить стоянки на вершинах холмов, строительство которых прекратилось еще в конце неолитического века. В IV-III вв. до новой эры в обитаемых частях острова их появилось немало. Они состояли из вала, иногда каменного, но обычно земляного, обложенного бревнами и защищенного сплошным рвом.

Размеры этих валов были обычно не очень большими. Входы проектировались просто, хотя археологические раскопки в некоторых случаях обнаружили при них остатки деревянных сторожек. Эти стоянки являлись не просто убежищами. Часто они представляли собой поселения с отдельными жилищами и были постоянно обитаемыми. Не похоже на то, чтобы они служили чужакам в качестве опорных пунктов на вражеской земле. Наоборот, вероятно, они возникали постепенно, по мере увеличения числа пришельцев, имеющих железные орудия, и развития племенной системы, которая и породила в конце концов войны между различными родами.

Воины Железного века

Последняя волна кельтских нашествий, отметивших Железный век, накрыла Англию в начале первого века до нашей эры. «Племена белгов появились в Кенте и распространились по Эссексу, Хартфордширу и части Оксфордшира, тогда как другие группы... позднее... распространились по Гемпширу, Уилтширу, Дорсету и части Суссекса». Нет сомнений в том, что белги были самыми развитыми из всех пришельцев, когда-либо прежде достигавших глубин острова. Они ездили верхом и на колесницах. Они менее других племен селились в укреплениях на холмах, которым так доверяли тогдашние жители. Белги построили новые города в долинах, иногда выбирая места пониже старых поселений. Они первыми пустили в обращение серебряные и медные монеты. Пришельцы стали племенной аристократией Британии, покорив старожилов этих мест. На востоке они построили Уитхемпстед, Веруламий (Сент-Олбанс), Камулодунум (Колчестер); на юге Каллева (Силчестер) и Вента Белгарум (Винчестер). Считается, что белги произошли от обитателей Галлии и являются родственными им. Это деятельное, энергичное, властное племя с легкостью и быстротой утверждалось повсюду и, возможно, рассчитывало на долгое господство. Но за ними уже слышалась тяжелая поступь римских легионов, и вскоре белгам пришлось защищать свой трофей от еще лучших воинов и от более высоких систем управления и ведения войны.

Между тем в Риме, центре тогдашнего цивилизованного мира, о западных островах имели лишь смутное представление. «Древние географы полагали, что океан окружает всю землю, и не знали ни о каких островах в нем», – пишет Дерби в «Исторической географии Англии». Геродот около 445 г. до новой эры слышал что-то о таинственных островах далеко на западе, которые называл Касситеридами, но осторожно относил их в область мифов. Однако в середине IV в. до новой эры Пифей из Марселя – определенно, один из величайших в истории исследователей – совершил два путешествия, во время которых действительно обогнул Британские острова. Он объявил о существовании «Претанических островов, Альбиона и Иерны[4]», как называл их Аристотель. Пифея сочли выдумщиком, и его открытия вызвали восхищение только после того, как мир, в котором он жил, давно ушел в прошлое. Но уже в III в. до новой эры римляне хорошо знали о трех больших островах – Альбион, Иерне, Туле (Исландия). Это был самый край света, где все казалось необычным и чудовищным. Тем не менее в Риме была развита торговля оловом, в которой были замешаны большие интересы, и Полибий, писавший в 140 г. до новой эры, показывает, что по крайней мере этот аспект широко обсуждался теми, кто писал о торговле.

Обо всем этом мы информированы гораздо лучше, чем Цезарь, когда он отплыл из Булони. Вот некоторые из полученных им впечатлений:

«Внутренняя Британия населена людьми, которые утверждают, на основании устных преданий, что являются исконными жителями этих мест; побережье занимают пришельцы-белги, явившиеся для грабежей и войны, – почти все они сохранили названия племен, от которых происходят, и потом осели и стали возделывать землю. Этот народ весьма многочислен, дворы в поселениях стоят близко друг к другу, сильно напоминая галльские, и скота очень много. В качестве денег они используют бронзовые или золотые монеты, а также железные слитки установленного веса. Во внутренней части острова находят олово, а у побережья есть немного железа; медь они обычно привозят. Тамошние леса разнообразны, как и в Галлии, только бук и ель не растут здесь. Они считают, что кроликов, кур и гусей есть нельзя, но их держат ради удовольствия и забавы. Климат умереннее, чем в Галлии, холода не такие суровые...

Самые цивилизованные из жителей – те, которые живут в Кенте (это район полностью береговой) и чей уклад жизни немногим отличается от галльского. Большинство племен внутренней части не засевает полей, а живут за счет молока и мяса и носят звериные шкуры. Все бритты раскрашивают тела вайдой, которая имеет синий цвет, и это придает им более страшный вид в бою. Волосы они носят длинные, а все тело бреют, кроме головы и верхней губы. Жен они имеют общих на 10-12 мужчин, особенно братья и отцы с сыновьями; но дети от этих союзов считаются детьми того, кто первым сожительствовал с женщиной».

В один из теплых дней в конце августа 55 г. до новой эры Цезарь отплыл с восьмьюдесятью транспортными судами, на Которых разместились два легиона. Корабли вышли в море в полночь, а уже с первыми лучами солнца римский полководец увидел белые скалы Дувра со стоявшими на них вооруженными людьми. Он счел это место «совершенно неподходящим для высадки», так как со скал можно было обстреливать берег. Тем не менее он стал на якорь до прилива, а затем прошел на семь миль дальше и высадился на Альбион между Дилом и Уолмером, на отлогом берегу. Но бритты, наблюдавшие за этими передвижениями, двигались вдоль берега и оказались готовыми встретить его. Произошедшие далее события вошли в историю. Мужчины, верхом и на колесницах, вышли к берегу, чтобы с оружием в руках встретить чужаков-завоевателей. Боевые и транспортные корабли Цезаря остановились там, где было глубже. Легионеры, думая, что глубина весьма велика, замешкались перед градом дротиков и камней, но орлоносец десятого легиона бросился в воду со священной эмблемой, и Цезарь повел свои боевые суда с катапультами и лучниками на фланг бриттов. Ободренные римляне спрыгивали с кораблей и, с трудом строясь на ходу, по колено в воде пошли на врага. Произошла короткая ожесточенная схватка в волнах, но римляне достигли суши и, приняв боевой порядок, вынудили бриттов бежать.

Римские солдаты

Однако тяжелая высадка стала лишь первой из ожидавших Цезаря неприятностей. Его кавалерия на восемнадцати транспортах, пустившаяся в путь три дня спустя, уже была в поле зрения лагеря, когда внезапно налетевший ветер унес суда далеко вниз по проливу, и римлянам еще очень повезло, что они вернулись на континент.

Высокий прилив нанес тяжелый урон стоящему на якоре флоту. Цезарь, привыкший к небольшим приливам родного Средиземного моря, не ожидал этого и не понял его причины – полнолуния. «Несколько кораблей, – пишет он, – были разбиты, а остальные, потеряв канаты, якоря и остаток такелажа, пришли в негодность, что, естественно, поставило всю армию в трудное положение. У них не было ни других кораблей, чтобы вернуться, ни материалов для строительства нового флота, а так как предполагалось, что им нужно вернуться в Галлию на зиму, то они и не запаслись зерном для зимовки в Британии».

После сражения на берегу бритты запросили мира, но затем, видя, какие невзгоды обрушились на пришельцев, и надеясь на благоприятный оборот событий, прервали переговоры. Многочисленное войско напало на римских фуражиров. Но легионеры заранее побеспокоились о мерах предосторожности, а дисциплина и оружие снова сказали свое слово. О том, сколько пищи было на острове, можно судить по тому, что два легиона продержались две недели за счет находившихся поблизости от лагеря полей. Бритты покорились. Победители выдвинули незначительные требования. Разобрав большую часть кораблей для ремонта остальных, Цезарь был рад вернуться на материк с несколькими заложниками и пленными. Он и не пытался представить свою экспедицию успешной. Чтобы стереть память о ней, он вернулся в следующем году, на этот раз с пятью легионами и кавалерией, доставленными на восьмистах судах. Размеры этой армады привели бриттов в ужас. Высадка прошла без помех, но море снова воспротивилось завоевателям. Цезарь прошел 12 миль вглубь острова, когда известие о том, что сильный шторм разбил или повредил значительную часть флота, вынудило его возвратиться. Ему пришлось потратить 10 дней на то, чтобы вытащить все свои корабли на берег и укрепить лагерь. Суда стали частью римского бивака. Покончив с этим, Цезарь возобновил поход и, без труда уничтожив частокол, за которым укрывались бритты, перешел Темзу около Брентфорда. Но среди бриттов нашелся лидер в лице вождя Кассивелауна, оказавшегося мастером воевать в условиях значительного превосходства врага. Распустив по домам массу необученных пехотинцев и крестьян, он оставил колесницы и всадников и не отставал от неприятеля. Цезарь дает детальное описание сражения с участием колесниц: «В сражении на колесницах бритты начинают с того, что гонят их по полю, метая дротики, и обычно одного ужаса, который наводят кони и стук колес, достаточно, чтобы расстроить неприятельские ряды. Потом, пробившись через эскадроны собственной кавалерии, они спрыгивают с колесниц и бьются пешими. Меж тем колесничие отходят на небольшое расстояние от поля боя и располагают колесницы так, чтобы их хозяева, если их будут теснить, могли легко отступить к своим. Таким образом они сочетают мобильность конницы с устойчивостью пехоты, а благодаря ежедневной подготовке и практике достигают столь высокого умения, что даже на крутом склоне способны управлять лошадьми на всем скаку и быстро сдерживают их и поворачивают. Они могут пробежать по дышлу, стать на ярмо и вернуться в колесницу с быстротой молнии».

Юлий Цезарь

Кассивелаун, используя эти мобильные силы и избегая подготовленного сражения на заранее выбранном месте, сопровождал совершавшие набеги римские легионы и отрезал отправленные за продовольствием группы. Тем не менее Цезарь захватил первый опорный пункт, и племена начали переговоры поодиночке. Хорошо задуманный план уничтожения базы Цезаря на кентском побережье потерпел крах. После этого Кассивелаун, чье политическое благоразумие равнялось его осторожности в тактических вопросах, предложил отдать заложников, выплатить дань и подчиниться в обмен на согласие Цезаря покинуть остров. При полном штиле «он отплыл поздно вечером и на рассвете привел весь флот в целости и сохранности к берегу».

На этот раз Цезарь провозгласил себя завоевателем. Он получил триумф, и пленные бритты уныло прошли вслед за ним по улицам Рима; но на протяжении почти ста лет никакая вражеская армия уже не высаживалась на берегах острова. Можно было только надеяться, что последующие защитники острова достигнут таких же успехов и что их действия будут также соразмеримы с обстоятельствами. О Кассивелауне известно мало, но он оставил о себе память как о предусмотрительном и искусном вожде, качества которого, хотя и были проявлены в глубокой древности, могут быть сравнимы с теми, которыми обладал Фабий Максим Кунктатор.

На протяжении ста лет, последовавших за вторжением Юлия Цезаря, Британские острова не подвергались нашествиям. Города белгов жили своей жизнью, а воинственные племена, не прекращавшие междоусобиц, утешали себя иллюзией, что больше никто не собирается на них напасть. Однако росли контакты бриттов с материком и Римской цивилизацией и процветала торговля многочисленными товарами. Римские купцы обосновались во многих частях острова и, возвращаясь в Рим, привозили рассказы о богатстве далекой страны и тех перспективах, которые перед ней откроются, если там создать сильное правительство.

В 41 г. новой эры после убийства императора Калигулы стечение случайностей возвело его дядю, неотесанного шута-ученого Клавдия, на мировой трон. Никто не допускал даже мысли, что новый правитель имеет сколько-нибудь связную программу завоеваний. Опытные чиновники определяли все аспекты имперской политики, и она продолжала оставаться столь же крупномасштабной. Все ее направления получали растущую поддержку и одобрение со стороны многих слоев общества. Видные сенаторы открыто высказывали свои взгляды, их важные коммерческие и финансовые интересы согласовывались и примирялись, а высшее общество получало новые темы для сплетен. Таким образом, в этот героический период новый император всегда мог получить ряд проектов возможных завоеваний, заранее хорошо продуманных и поддержанных всем римским обществом. Любой из них мог захватить воображение будущих носителей верховной власти. Впоследствии мы видим императоров, вознесенных на вершину власти случайностью, чьими единственными отличиями были их необузданные и изменчивые страсти, дворы которых погрязли в похоти и жестокости. Эти правители были жестокими или слабоумными и, декретируя огромные кампании и ставя печати на важные и благотворные законы, являлись пешками в руках своих советников или фаворитов.

Римский император Клавдий, основавший Лондон и построивший в городе первый мост

Новому монарху описали выгоды от завоевания непокоренного острова Британия, и это возбудило его интерес. Его привлекла возможность приобрести военную репутацию. Клавдий отдал приказ приступить к этому волнующему и, вероятно, прибыльному предприятию. В 43 г. новой эры, почти сто лет спустя после ухода Цезаря с острова, мощная, хорошо организованная римская армия численностью примерно 20 тысяч солдат готовилась к покорению Британии. «Солдаты возмущались, думая о том, что вести кампанию придется за пределами известного мира», – писал греческий историк Дион Кассий. Когда фаворит императора вольноотпущенник Нарцисс попытался обратиться к ним, они восприняли это как оскорбление. Вид бывшего раба, призванного выступить в роли попечителя их командира, заставил их вспомнить о долге. Они дразнили Нарцисса за его рабское происхождение, насмешливо крича «Ио Сатурналия!» (на празднике Сатурна рабы надевали одежды своих хозяев и веселились), но все же решили подчиниться приказу.

«Эта отсрочка, однако, – вспоминал далее Дион Кассий, – задержала отплытие. Их отправили, разделив на три части, чтобы избежать помех при высадке – что могло случиться, если бы они были все вместе, – и поначалу они пали духом, потому что сбились с курса, но потом ободрились, потому что увидели вспышку света, промелькнувшую с востока на запад, в том направлении, куда они плыли. Они подошли к острову и увидели, что никто не вышел против них, потому что бритты, имея ложные сведения, не ожидали прибытия и поэтому не собрались заранее отразить нападение».

Внутренняя ситуация на острове благоприятствовала вторжению. Кунобелин (шекспировский Цимбелин) установил господство над юго-востоком острова, его столицей был Колчестер. Но когда он Стал стар, раздоры и распри начали ослаблять его власть, и после его смерти королевством совместно управляли его сыновья, Каратак и Тогодумн. Их признали не повсюду, и у них не было времени, чтобы образовать коалицию племен до прибытия Плавтия и его легионов. Население Кента прибегло к тактике Кассивелауна, и Плавтию доставило немало трудов отыскать противника, но, в конце концов преуспев в этом, он сначала разбил Каратака, а затем и его брата где-то в восточном Кенте. Затем, наступая по пути, которым шел когда-то Цезарь, он столкнулся с неизвестной ему рекой, Медуэй. «Варвары думали, что римляне не смогут переправиться без моста, и поэтому довольно беззаботно расположились на противоположном берегу», но Плавтий выслал «отряд германцев, привыкших легко плавать в полном снаряжений через самые бурные потоки. Те внезапно напали на врага, но вместо того чтобы стрелять по людям, вывели из строя лошадей, запряженных в колесницы, и в последовавшей за этим суматохе не спаслись даже конники противника». Тем не менее бритты встретили римлян на второй день, и разбить их удалось только после атаки с фланга – Веспасиан, будущий император, смог отыскать брод выше по течению. Эта победа расстроила планы римлян. Плавтий выиграл сражение слишком скоро и не в том месте. Нужно было что-то сделать, чтобы показать, что для полной победы необходимо присутствие императора. Поэтому Клавдий, ожидавший развития событий в Галлии, пересек море, приведя значительное подкрепление, в том числе несколько слонов. Победа в сражении была обеспечена, и римляне взяли верх. Клавдий возвратился в Рим, чтобы принять от Сената титул «Британию» и разрешение провести триумф.

Захваченные в плен бритты или становились заложниками, или продавались в рабство

Но война на острове продолжалась. Бритты избегали контактов с римлянами и прятались в болотах и лесах, надеясь истощить завоевателей, чтобы те, как в дни Цезаря, уплыли, ничего не добившись. Каратак бежал к валлийской границе и, подняв тамошние племена, еще в течение более шести лет продолжал упорное сопротивление. Лишь в 50 г. новой эры он потерпел окончательное поражение от уже нового военачальника, Остория, человека способного и энергичного, покорившего все наиболее заселенные районы от реки Уош до Северна. Каратак, бросивший остатки своих войска на западе, попытался поднять племя бригантов на севере, но их царица предала его в руки римлян. «Молва о нем, – пишет Светоний в «Жизни двенадцати цезарей», – распространилась к тому времени по провинциям Галлия и Италия, и по его прибытии в римскую столицу народ сбежался со всех кварталов, чтобы поглазеть на него. Церемония его вступления в город проводилась с великой торжественностью. На примыкавшей к римскому лагерю равнине выстроили в боевом порядке преторианские войска. Перед ними расположился император со своими приближенными, а позади собралось множество народа. Процессия началась с того, что принесли трофеи, захваченные в войне. Затем провели братьев побежденного вождя, его жену и дочь, закованных в цепи. Униженными жестами и умоляющими взглядами выдавали они одолевавшие их страхи. Но не таков был сам Каратак. Мужественной поступью, с бесстрашным выражением лица подошел он к месту, где сидел император, и обратился к нему так:

«Если бы к своему высокому рождению и видному положению я добавил бы добродетель умеренности, то Рим принял бы меня скорее как друга, чем пленника, и ты не отверг бы союза с потомками прославленных героев, управлявшими многими народами. Поворот моей судьбы принес тебе величие, а мне унижение. У меня было оружие, воины и кони, я владел огромными богатствами, так что удивительного, если я не хочу терять их? Из-за того, что Рим стремится к господству над всем миром, следует ли, что все должны беспрепятственно подчиниться? Я долго противостоял успехам твоего оружия, и действуй я иначе, то разве прославился бы ты новым завоеванием, а я смелым сопротивлением? Теперь я в твоей власти. Если ты решишь отомстить мне, о моей участи скоро забудут, а ты не удостоишься никакой чести. Сохрани мне жизнь, и я надолго останусь памятником твоего милосердия».

Сразу же после этой речи Клавдий даровал ему свободу и так же поступил с другими видными пленниками. Все они благодарили его самым любезным образом и, как только с них сняли цепи, подошли к Агриппине[5], сидевшей на скамье неподалеку, и повторили ей те же горячие заявления благодарности и уважения».

Завоевание закончилось еще одной ужасной вспышкой восстания. В 61 г. новой эры, по словам Тацита, «нам пришлось понести в Британии тяжелое поражение». Новый правитель, Светоний, глубоко увяз на Западе. Основные действия римской армии были перенесены из Роксетера в Честер. Он приготовился напасть на «густонаселенный, ставший прибежищем для многих беженцев остров Мона (Англси) и для этого построил флот из плоскодонных кораблей, подходящих для плавания в мелководных морях и не боящихся подводных камней. Пехота переправилась на лодках, а конница перешла бродами; там, где было слишком глубоко, солдаты плыли рядом с лошадьми. Противник выстроился на берегу – плотная толпа вооруженных мужчин, в которой виднелись фигуры женщин в черном, похожих на фурий, с распущенными волосами и факелами в руках. Вокруг были друиды, выкрикивавшие страшные проклятия и протягивавшие к небу руки. Столь непривычное зрелище устрашило солдат. Словно парализованные, они замерли неподвижно, подставляя свои тела под удары. Наконец, ободренные полководцем, побуждая друг друга не теряться перед толпой женщин и фанатиков, они перешли в наступление, сломили сопротивление и оттеснили врага в огонь факелов.

Светоний разместил у побежденных гарнизон и приказал вырубить их священные рощи, где проводились свирепые обряды: ведь частью их религии было пролитие крови пленных на алтари и вопрошение у богов судьбы через истолкование значения человеческих внутренностей».

Эта драматическая сцена на границах современного Уэльса была прелюдией к трагедии. Умер Прасутаг, король обитавшего на востоке племени иценов. Надеясь спасти королевство и свою семью от назойливых притязаний, он назначил Нерона, ставшего императором после Клавдия, своим наследником вместе с двумя своими дочерьми. «Но, – пишет Тацит, – получилось наоборот. Его царство было разграблено центурионами, а его личное достояние – рабами, как будто их захватили оружием. Жену царя, Боудикку[6], высекли плетьми, а дочерей обесчестили. У всех вождей иценов отобрали унаследованное от предков имущество, как будто римляне получили всю эту область в дар, а родственников самого царя низвергли в рабство». Так пишет римский историк.

Королева Боудикка

Племя Боудикки, самое сильное и до сей поры самое покорное, яростно выступило против римских завоевателей. Ицены взялись за оружие. Почти все жившие поблизости бритты встали под знамя Боудикки, и она оказалась во главе многочисленной армии. Ненависть, словно вырвавшаяся из бездны, соответствовала степени жестокости завоевания. Это восстание было похоже на крик ярости и гнева против неодолимого завоевания, который словно придавал бриттам сил. Немецкий историк Ранке назвал Боудикку «яростной, искренней и ужасной». Памятник ей на набережной Темзы, напротив Биг Бена, напоминает нам о том суровом призыве победить или умереть, который звучит в веках.

Во всей Британии было только четыре легиона, самое большое 20 тысяч солдат. Четырнадцатый и двадцатый участвовали в валлийской кампании Светония, девятый находился у Линкольна, а второй у Глостера.

Первой целью восставших стал Камулодунум (Колчестер), незащищенное стеной поселение римлян и романизированных бриттов, где недавно обосновавшиеся ветераны, поддерживаемые солдатами, надеявшимися получить такие же привилегии, выбрасывали жителей из домов и сгоняли с их земли. Смелости бриттам придали и предзнаменования. Статуя Виктории, словно попытавшись бежать от врага, рухнула лицом вниз. Море стало красным. Из палаты совета и театра слышались странные крики. Римские чиновники, торговцы, ростовщики и те бритты, которые делили с чужеземцами власть и барыши, оказались с горсткой старых солдат среди «множества варваров». Светоний был далеко, на расстоянии месяца пути. До девятого легиона – 120 миль. К римлянам не было жалости, им не оставили никакой надежды. Город сожгли дотла. Храм, прочные стены которого сопротивлялись пламени, продержался еще два дня. Все, римляне и их сторонники из числа бриттов, были убиты, и все разрушено. Между тем девятый легион шел на выручку. Одержавшие победу бритты вышли из Колчестера ему навстречу. За счет численного превосходства они сломили римскую пехоту и уничтожили всех до единого. Римскому военачальнику, Петилию Цериалу, пришлось бежать с конницей. Вот такие известия достигли Светония.

Надгробный камень из Глостера с изображением британского воина I в. новой эры

Он сразу понял, что его армия уже не успеет прийти вовремя, чтобы предотвратить еще большую катастрофу, но, как говорит Тацит, «неустрашимо пробился через враждебную страну к Лондинию, городу, хотя и не имевшему статус колонии, но людному из-за обилия торговцев».

Это первое упоминание о Лондоне в литературе. Хотя там находили фрагменты галльской или италийской керамики, возможно предшествовавшей римскому завоеванию, очевидно, что это место приобрело какое-то значение только после прихода завоевателей Клавдия, а также массы армейских поставщиков и чиновников, нашедших здесь наиболее удобное на Темзе место для строительства моста.

Светоний подошел к Лондону лишь с небольшим конным эскортом. Еще раньше он направил приказ второму легиону встретить его там на пути из Глостера, но его командир, напуганный поражением девятого легиона, не исполнил приказ. Лондон был большим, не имевшим укреплений городом, полным римских торговцев и сотрудничающих с ними бриттов, зависимых людей и рабов. В нем находился военный склад с ценными запасами, который охраняла горстка легионеров. Горожане умоляли Светония защитить их, но, когда он узнал, что Боудикка, преследовавшая Цериала по направлению к Линкольну, повернула и идет на юг, он принял тяжелое, но верное решение предоставить жителей своей судьбе. Второй легион ослушался его, и у него не было сил противостоять надвигающимся огромным массам. Ему оставалось только одно: соединиться с четырнадцатым и двадцатым легионами, спешившими изо всех сил из Уэльса к Лондону по римской дороге. Посему, оставшись глухим к мольбам жителей, он дал сигнал к маршу, но все же принял в свои ряды всех, кто пожелал пойти с ним.

Бойня, устроенная в Лондоне, была всеобщей. Не щадили никого – ни мужчин, ни женщин, ни детей. Гнев восставших обрушился прежде всего на тех бриттов, которые предались порокам и соблазнам завоевателей. В недавние времена, когда дома в Лондоне пошли вверх и потребовались более глубокие котлованы, экскаваторы во многих местах натыкались на слои золы – следы уничтожения города руками самих бриттов.

Затем Боудикка повернула к Веруламию (Сент-Олбансу). Здесь находился еще один центр торговли, которому был дарован высокий гражданский статус. Его постигла сходная с Лондоном участь – всеобщее побоище и уничтожение. По словам Тацита, «не менее 70 тысяч римских граждан и их союзников были убиты» во всех трех городах, «ведь восставшие не знали ни взятия в плен, ни продажи в рабство, ни какого-либо способа обмена, обычно применявшегося на войне, но торопились убивать, резать, распинать, вешать и сжигать».

Эти суровые слова показывают нам, какой неумолимой была война между Карфагеном и его наемниками за два столетия до этих событий. Некоторые современные авторитетные лица полагают, что эти цифры завышены, но нет никаких оснований сомневаться в том, что Лондон мог вмещать 30 или 40 тысяч жителей, а Колчестер и Сент-Олбанс столько же каждый. Если добавить сюда жертв резни вне, городов, то расчеты Тацита могут быть верны. Возможно, это самый ужасный эпизод, известный нашему острову. Мы видим, как грубое и разлагающее начало более высокой цивилизации было еще более омрачено диким и свирепым восстанием местных племен. И все же первостепенное право людей – это право умирать и убивать посягающих на ту землю, на которой они живут, и наказывать с исключительной суровостью всех представителей собственного народа, которые, так сказать, погрели руки у чужого огня.

«И Светоний, имея в своем распоряжении четырнадцатый легион и ветеранов двадцатого, а также вспомогательные войска, находившиеся поблизости, что составляло всего около 10 тысяч полностью вооруженных людей, решил... дать бой. Выбрав позицию на теснине, уходящей к лесу, и убедившись, что враг только впереди, на открытой равнине, где нет мест для засад, он поставил легионы сомкнутым строем, с легковооруженными воинами по бокам и плотными рядами конницы на флангах».

День сражения оказался решающим. Армия варваров, силой в 80 тысяч человек, сопровождаемая – подобно тому, как это принято у германцев и галлов, – женщинами и детьми в неуклюжем обозе, выдвинулась боевым порядком, преисполненная решимости победить или пасть в бою. Никто не думал о том, как сложатся обстоятельства после боя. Для обеих сторон вопрос стоял так – все или ничего. При всех неблагоприятных обстоятельствах римские дисциплина и тактическая выучка восторжествовали. Пощады не было даже детям.

«То была славная победа, достойная стать в ряд с великими победами древности. Некоторые утверждают, что на поле осталось чуть менее 80 тысяч бриттов, тогда как наши потеряли убитыми около 400 человек и ранеными немногим больше». Так рассказывают победители. Боудикка приняла яд. Пений Постум, командир второго легиона, не подчинившийся приказу и лишивший своих людей их доли в победе, пронзил себя мечом, когда услышал об успехе четырнадцатого и двадцатого легионов.

Теперь Светоний думал только о мести, и восставшим действительно было за что расплачиваться. Нерон прислал из Германии подкрепление в 4-5 тысяч человек, и все враждебные или подозреваемые во враждебности племена были наказаны огнем и мечом. Хуже всего им приходилось от нехватки продовольствия, потому что бритты, уверенные в том, что им удастся захватить припасы римлян, вывели против них всех мужчин, оставив незасеянными поля. Тем не менее дух их остался не сломленным, и вполне возможно, что уничтожению подвергся бы весь этот древний народ, если бы не возражения нового прокуратора, поддержанного чиновниками в Риме, которые опасались, что вместо провинции получат пустыню. Как человек действий Светоний завоевал большой авторитет, и его военные решения были здравыми и благоразумными. Но в Римском государстве существовала одна опасная особенность, которую нельзя сбрасывать со счетов под предлогом того, что она порождена лишь завистью влиятельных и могущественных людей. Стали говорить, что Светоний чересчур жаждет воинской славы и что широкое восстание в провинции застигло его врасплох, что «неудачи его являются следствием его глупости, а успехи объясняются благоприятствованием судьбы». Нужно прислать нового правителя, «без злобы к противнику, который мягко обойдется с покоренным врагом».

Именно в таком смысле постоянно писал в Рим прокуратор Юлий Классициан, чье надгробие находится сейчас в Британском музее. Он настойчиво просил усмирить воинствующие банды, все еще продолжающие драться и не желающие ни мира, ни пощады, голодающие и погибающие в лесах и на болотах. В конце концов было решено примириться с бриттами. Волнения в Германии и опасности, грозящие из-за Рейна, заставили даже имперские власти в Риме понять бессмысленность напрасной траты сил в далеких краях. Благовидный предлог для смещения Светония появился после того, как несколько его кораблей были разбиты бурей. Император Нерон послал нового правителя, который договорился о мире с отчаянными племенами, благодаря чему их кровь навсегда сохранилась в жилах островной расы.

Интересный рассказ о новой провинции содержится у Тацита в «Жизнеописании Юлия Агриколы»: «Русые волосы и крупные члены обитателей Каледонии явно указывали на их германское происхождение, а смуглые лица – на родство с силурами. Курчавые у многих волосы и то, что Испания лежит напротив, свидетельствуют, что в прошлом иберы переправились и осели здесь. Те, кто ближе к галлам, похожи на них, то ли из-за общности происхождения, то ли из-за климата, придавшего им схожие черты... Религиозные верования галлов сильно повлияли на британские. Язык их отличается, но немного. Как и галлы, они так же отважны при угрозе опасности, а когда та близка, малодушно от нее уклоняются. Бритты, однако, проявляют больше силы духа, будучи народом, не размягченным долгим миром... Небо постоянно скрыто тучами, все время идет дождь. Сильных холодов там не знают. День длится дольше, чем у нас, ночи светлые, а на самой северной оконечности такие короткие, что между заходом и рассветом проходит совсем мало времени... Кроме оливы, виноградной лозы и растущих обычно в более теплом климате растений, почва пригодна для всех обычных занятий и хорошо родит. Все здесь медленно созревает, но быстро растет по причине чрезмерной влажности почвы и воздуха».

В 78 г. в Британию был направлен новый правитель, Агрикола, талантливый и энергичный деятель. Вместо того чтобы тратить первый год пребывания в должности на церемониальный объезд страны, он взялся за тех, кто все еще оспаривал власть Рима. Большое племя, перебившее вспомогательный конный отряд, было уничтожено. Был покорен остров Мона, с которого некогда из-за восстания Боудикки отозвали Светония. С помощью военных мер он объединил уважаемых и разумных. По словам Тацита (женатого на его дочери), он провозгласил, что «малое приобретается завоеванием, если за ним следует подавление». Агрикола уменьшил хлебную дань. Он поощрял строительство храмов, судов, жилых домов. Он содействовал образованию сыновей вождей, отдавая такое «предпочтение природным качествам бриттов перед рвением галлов», что зажиточные классы были усмирены и даже согласились принять тогу и другие римские обычаи. «Так шаг за шагом они перешли к тому, что располагает к порокам, – портикам, баням, изысканным пиршествам. Все это по своему невежеству они называли цивилизацией, когда это было всего лишь частью их рабства».

Хотя в Сенате и правящих кругах Рима постоянно говорилось, что имперская политика сохраняет приверженность принципу великого Августа – границы нужно держать, но не расширять, – Агрикола получил разрешение провести в Британии шесть кампаний. В ходе третьей он достиг Тайна, причем передовые части его легионов поддерживались каждый раз флотом. В пятой Агрикола вышел на линию рек Форт и Клайд и там вполне мог бы остановиться. Но провинция не могла надеяться ни на безопасность, ни на постоянный мир, пока оставались непокоренными сильные племена и крупные отряды отчаянных воинов, откатывавшихся под давлением его наступления на север. И действительно, вполне очевидно, что римский полководец никогда бы по своей воле не остановился нигде, разве что на берегу океана. Вот почему в шестой кампании Агрикола снова двинулся на север со всеми своими силами. Теперь положение стало угрожающим. Прошлые несчастья показали бриттам, чем чревата разобщенность.

Зять Агриколы рассказывает: «Наша армия, гордая добытой славой, только и твердила, что надо достичь крайних пределов Каледонии и хотя бы ценой непрерывных сражений отыскать оконечность Британии. Но бритты, полагая, что побеждены не столько нашей доблестью, сколько нашим общим умением пользоваться возможностью, нисколько не умерили своей заносчивости, вооружили молодежь, отправили жен и детей в безопасное место и сошлись вместе, чтобы скрепить священными ритуалами нерасторжимый союз племен».

Решающая битва произошла у горы Гравпий, местонахождение которой до сих пор не установлено, хотя некоторые предполагают, что это район перевала Килликрэнки. Тацит в неубедительных подробностях описывает ход этого знаменитого сражения. Вся Каледония, все, что осталось от Британии, огромное множество сломленных, преследуемых людей, решивших сделать выбор между свободой или смертью, выступили, имея численное превосходство в соотношении четыре или пять к одному, против умело управляемых римских легионов и вспомогательных сил, среди которых, несомненно, было немало бриттов-предателей. Тацит наверняка сильно преувеличил размеры армии противника в этих диких местах, где не было заранее приготовленных складов. Ее численность, хотя и значительная, должна была быть жестко ограниченной. Очевидно, как и во многих сражениях древности, проигравшая сторона стала жертвой ошибки, и судьба битвы решилась еще до того, как основная масса войска осознала, что бой уже начался. Резервы спустились с холмов слишком поздно, чтобы добыть победу, но как раз вовремя, чтобы быть истребленными по пути. У горы Гравпий закончилось последнее организованное сопротивление Британии римскому завоеванию. Здесь, согласно донесению победителей, «десять тысяч врагов было убито, а с нашей стороны погибли около трехсот шестидесяти человек». Победа Клайва у Плесси, обеспечившая Британской империи долгую власть в Индии, была добыта меньшими силами и с меньшими потерями.

Теперь был открыт путь к полному покорению острова, и если бы римское правительство поддержало или хотя бы поощрило Агриколу, ход истории мог быть иным. Но для Рима сражение в Каледонии было лишь эпизодом в бесконечных войнах; настоящую тревогу вызывали тогда области между Рейном и Дунаем. Верх взяла осторожность, и остатки бриттов смогли раствориться в северных туманах.

Дион Кассий, писавший более столетия спустя, рассказывает, что они были постоянным источником расходов и беспокойства для успокоившихся областей юга: «В Британии есть два очень больших племени, каледоны и меаты. Меаты обитают вблизи гор, которые делят остров надвое, каледоны за ними. И те, и другие живут на диких, безводных холмах или заброшенных и болотистых равнинах, не имея ни стен, ни городов, ни земледелия, кормясь тем, что растет, а также орехами, которые они собирают. У них много рыбы, но они ее не едят. Живут в лачугах, ходят обнаженными и босыми; у них нет отдельных браков, а детей воспитывают сообща. Правление у них демократическое, и они склонны к воровству... Они переносят голод, холод и подобные тяготы; залезают в болота и сидят днями, высунув над водой только головы, а в лесу кормятся корой и корнями».

На диком севере и западе свободные племена нашли убежище в горах, но в остальном завоевание и умиротворение были наконец завершены, и Британия стала одной из сорока пяти провинций Римской империи. Великий Август провозгласил в качестве имперского идеала создание содружества самоуправляющихся округов. Каждая провинция была организована как отдельная единица, и в ее пределах города получали свои уставы и права. Провинции разделялись на те, которым угрожало вторжение варваров или восстание и для которых требовалось выделение имперского гарнизона, и те, которые не нуждались в подобной защите. Военные провинции находились под непосредственным руководством императора. Более прикрытые контролировались, по крайней мере по форме, через Сенат, но во всех провинциях следовали принципу приспособления формы правления к местным условиям. Никакие расовые, языковые или религиозные предубеждения не нарушали универсальный характер римской системы. Единственными делениями были деления на классы, и это не подвергалось никакому сомнению нигде по всему подвластному Риму миру. Были римские граждане, была огромная масса не римских граждан и были рабы, но для удачливых представителей низшего класса существовала возможность получить полное гражданство. Вот на такой основе и развивалась теперь жизнь Британии.

На протяжении трех столетий Британия, смирившаяся с римской системой, переживала во многих отношениях самые спокойные и самые просвещенные времена, когда-либо выпадавшие ее обитателям. Военные силы, защищавшие границы, были невелики. Защитные валы удерживали вспомогательные части, а один легион поддержки находился в Йорке. Для Уэльса хватало легиона в Честере и еще одного в Карлеоне-на-Уске. Всего армия завоевателей насчитывала менее 40 тысяч человек, и через несколько поколений уже набиралась из местных жителей и почти целиком из чистокровных бриттов. В этот период, почти равный тому, который отделяет нас от правления королевы Елизаветы I, зажиточные люди в Британии жили лучше, чем когда-либо потом вплоть до конца викторианских времен. С 400 по 1900 гг. ни у кого не было центрального отопления и лишь немногие имели горячие ванны. Богатый гражданин, строивший загородный дом, считал обогрев само собой разумеющимся делом. В течение полутора тысяч лет его потомки жили в холодных, не обогреваемых жилищах, радуясь время от времени жару огромных костров. Даже сейчас относительно меньшая доля населения обитает в домах с центральным отоплением, чем в те давние времена. Что касается ванн, то они совершенно исчезли до середины XIX века. На протяжении всех этих долгих и унылых веков холод и грязь сопутствовали даже самым удачливым и высокопоставленным гражданам страны.

В отношении культуры и учености Британия была лишь бледным отражением Рима, в отличие от Галлии. Но был закон, был порядок, был мир, было тепло, были пища и устоявшийся образ жизни. Бриттов уже не причисляли к варварам, но при этом они не усвоили римскую леность и роскошь. Культура затронула даже деревни. Постепенно укоренялись римские привычки, росло использование римской утвари и даже римской речи. Сами бритты считали себя такими же римлянами, как и другие. Можно даже сказать, что из всех провинций лишь немногие ассимилировали римскую систему с таким же успехом, как на этом далеком острове. Местные легионеры считались равными иллирийцам или стояли вслед за ними, считавшимися лучшим войском в империи. Люди гордились принадлежностью к столь величественному и обширному государству. Быть римским гражданином означало быть гражданином мира, поднятым на пьедестал неоспоримого превосходства над варварами или рабами. Передвижение по великой империи было таким же быстрым, как при восшествии на трон королевы Виктории, и ему не препятствовали ни границы, ни законы, ни различия в денежных системах или национальностях. В Норвиче есть памятник, поставленный выходцем из Сирии своей жене. В Йорке умер Констанций I Хлор[7]. Солдаты из Британии стояли на Рейне, Дунае и Евфрате. Войска из Малой Азии, высматривавшие в тумане северных разбойников с высоты защитных укреплений, исповедовали культ Митры. Поклонение этому персидскому богу Солнца широко распространилось по всему римскому миру, особенно привлекая солдат, купцов и администраторов. В III в. митраизм соперничал с христианством и, как показывает впечатляющий храм, обнаруженный в Уолбруке в 1954 г., имел немало почитателей в Лондоне.

Насильственные перемены в столице империи не так уж сильно, как можно было бы предположить, влияли на повседневную жизнь населения. То тут, то там вспыхивали восстания и разгорались войны. Соперничающие императоры боролись друг с другом. Легионы бунтовали. В провинциях, пользуясь этими обстоятельствами, появлялись узурпаторы. В Британии проявляли живой интерес к политическим событиям в римском мире и имели свою собственную точку зрения на перемены в имперской власти и столичную мораль. Немало горячих натур промелькнуло за три века на острове, сыграв свою роль в смертельной политической игре с ее беспримерными призами и роковыми потерями. Но все они полностью примирялись с римской идеей. В Британии был свой закон, своя жизнь, которая текла широким, пусть иногда и несколько бурным потоком по неизменному руслу. Опрос общественного мнения, если бы его провели в IV в., выявил бы стремление людей к сохранению римского режима.

В наш лихорадочный, переменчивый и ненадежный век, когда жизнь находится в движении и ничто не принимается на веру, нам нужно с уважением изучать этот период, когда на протяжении многих поколений силами всего трехсот тысяч солдат поддерживался мир на всей известной тогда земле и когда первый, чистый импульс христианства возвысил души людей до созерцания нового и более великого идеала за пределами окружающего их земного мира.

Римская цивилизация даровала нам гражданские и политические ценности. Кварталы городов имели в плане квадратную форму. Их строительство осуществлялось под методичным и четким управлением. Здания возводились в соответствии со стандартными для всего римского мира образцами. В каждом городе были форум, храм, суды, тюрьмы, бани, рынки и водостоки. Очевидно, в I в. строители с оптимизмом оценивали ресурсы и будущее Британии, и все их города проектировались с расчетом на рост населения. То был период надежд.

Специалисты спорят по вопросу о населении римской Британии, и их оценки варьируются от полумиллиона до полутора миллионов человек. С некоторой определенностью можно сказать, что армия, гражданские службы, городские жители, обеспеченные слои и зависевшие от них группы насчитывали 300-400 тысяч человек. Для обеспечения их пищей при сельскохозяйственных методах того времени требовалось бы вдвое больше работающих на земле. Следовательно, можно предположить, что в романизированной области население составляло по меньшей мере миллион человек. Возможно, оно было значительно больше. Но нет никаких признаков того, что в период римского владычества происходило сколько-нибудь значительное увеличение его численности. Через два с лишним столетия мира и порядка жителей оставалось примерно столько же, как в дни Кассивелауна. Неспособность поощрить и поддержать прирост населения вызывали разочарование в римской Британии. Завоеватели, столь легко подчинившие бриттов и приучившие их к своему образу общественной жизни, не принесли с собой никаких глобальных перемен к лучшему, кроме прекращения племенной войны, увеличения ежегодного дохода, получаемого за счет урожайности. Новое общество, при всем изяществе его структуры, оттенке элегантности и роскоши – бани, банкеты, тоги, школы, литература, риторика – имело в своей основе фундамент, мало чем отличающийся от сельского хозяйства доисторических времен. Примитивный достаток, в котором жили древние бритты, был способен лишь до весьма умеренной степени обеспечивать величие и блеск фасада римской жизни. Обработка земли по большей части ограничивалась более легкими и культивируемыми без особых усилий возвышенными участками, которые тысячи лет возделывались одинаково примитивным способом. В Британии знали о галльском плуте на колесах, но он так и не вытеснил местное орудие, способное оставлять лишь мелкую борозду. За немногими исключениями, не предпринималось крупномасштабных попыток расчистить леса, осушить топи, взяться за возделывание тяжелых глинистых почв в долинах, богатых плодородными отложениями. Та добыча свинца и олова и плавка металлов, которые существовали с незапамятных времен, могли бы принести что-то при организованном управлении, но для этого не было новой науки, не было качественного рывка знаний в технологической сфере. Таким образом, экономический базис оставался неизменным, и Британия становилась скорее более благовоспитанной, чем богатой. Хозяйство страны развивалось мало и в главном оставалось застойным. Новая конструкция, такая величественная и восхитительная, в своей основе была легкой и хрупкой.

Все это вскоре отразилось и на смело спроектированных городах. Сельское хозяйство оказалось не в состоянии поддерживать надежды их создателей. Раскопки показывают, что первоначальные городские территории так и не были полностью заселены, а если и были, то затем часть их кварталов постепенно приходила в упадок. Чтобы они развивались, недоставало материального благосостояния. Тем не менее люди жили в безопасности, и та собственность, которую они имели, охранялась железными законами. Городская жизнь в Британии провалилась не в смысле существования, а в смысле расширения. Она тянулась подобно жизни какого-нибудь увядающего провинциального городка, спокойная, ограниченная, даже угасающая, но не без некоторого изящества и достоинства.

Существованием Лондона мы обязаны Риму. Военные инженеры Клавдия, бюрократия, заправлявшая снабжением армии, купцы, последовавшие за ними, вдохнули в него новые силы для жизни. Складывание дорожной системы повлекло развитие торговли. Просторный и хорошо спланированный город с мощными стенами встал на месте деревянного торгового поселения 61 г. нашей эры и вскоре стал занимать ведущее место в жизни римской провинции Британии, превзойдя старую столицу белгов, Колчестер, как коммерческий центр. В конце III в. в Лондоне чеканили монеты, и здесь же располагался центральный орган финансовой администрации. В более поздние времена Лондон, похоже, стал центром гражданского управления, как Йорк – военного, хотя он так и не получил статус муниципия[8].

Расцвет римской жизни в Британии – это ее виллы, разбросанные по всей заселенной области. Виллы сельских господ скромного положения строились в самых живописных местах девственных уголков, среди первозданных лесов и стремительных вольных рек. Таких удобных строений, с прилегающими к ним землями, становилось все больше. В южных графствах их обнаружено по меньшей мере пятьсот. На севере их не находят дальше Йоркшира, на западе – дальше Гламоргана. Относительная неудача городской жизни подтолкнула более высокие классы бриттов к утверждению в сельской местности, и, таким образом, система вилл стала доминирующей чертой римской Британии в период ее подъема. Виллы продолжали процветать и после того, как города пришли в упадок. Последние после III в. как бы съежились. Виллы все еще преуспевали в IV, а в некоторых случаях вошли и в мрачные времена V в.

Потребность в сильной обороне во времена, когда экспансия империи практически достигла пределов, была удовлетворена императорами из династии Флавиев. Этому служила их пограничная политика. Первым сплошную линию укреплений построил Домициан. Около 89 г. новой эры был сооружен огромный земляной вал на Черном море и еще один, соединявший Рейн с Дунаем. К концу I в. сложился стандартный тип пограничного барьера. Строительные работы Агриколы в Северной Британии остались незавершенными из-за его спешного отзыва. Никакой удовлетворительной оборонительной линии так и не было возведено, и позиции, завоеванные им в Шотландии, пришлось постепенно оставить. Легионы отступили к линии Стейнгейт, дороге, идущей на запад от Карлайла. Последующие годы явили слабость британской границы. Прибытие в Англию Адриана было отмечено серьезной катастрофой. Девятый легион больше не упоминается в истории после подавления восстания племен в Северной Британии. Оборона оказалась дезорганизованной, и над провинцией нависла опасность. В 122 г. Адриан сам прибыл в Британию, и началась реорганизация границы.

В течение последующих пяти лет был построен военный барьер между Тайном и Солуэем длиной в 73 мили. Он состоял из каменного вала 8-10 футов толщиной, имел 17 крепостей со вспомогательными когортами, около 80 укрепленных пунктов и вдвое большее число сигнальных башен. Перед стеной прорыли ров глубиной 30 футов, а дальше еще один, служивший таможенной границей и, возможно, контролировавшийся финансовой администрацией. Все эти сооружения требовали гарнизона в примерно 14 тысяч человек, не считая 5 тысяч, которые, независимо от боевых частей в крепостях, несли патрульную службу вдоль стены. Войска снабжались местным населением, платившим налоги пшеницей, каждая крепость имела хранилище, рассчитанное на годовой запас продовольствия.

Двадцать лет спустя, в правление императора Антонина Пия, римские войска снова двинулись на север по местам былых завоеваний Агриколы, и через перешеек Форт-Клайд построили новый вал протяженностью 37 миль. Цель заключалась в том, чтобы контролировать племена, живущие на восточной и центральной равнинах, но римские силы в Британии не могли послать солдат для защиты новых рубежей, не ослабляя своих позиций на валу Адриана и на западе. Середина II в. стала тревожной из-за военных столкновений в этом районе. Примерно в 186 г. вал Антонина был оставлен, и войска сконцентрировались на первоначальной линии обороны. Северная пограничная система постоянно подвергалась нападениям местных племен и набегам с севера, и в некоторых местах вал оказался совершенно разрушенным, как и военные лагеря.

Стабильность была достигнута лишь в 208 г., когда в Британию прибыл император Север, бросивший всю свою энергию на реорганизацию системы укреплений. Разрушения были столь велики, ремонтные работы столь масштабны, что в более поздние времена считали, что именно он построил стену, которую на самом деле только восстановил. Император умер в 211 г., но мир вдоль римского вала установился еще на сотню лет.

Об активности римлян в дорожном строительстве можно судить по мильным камням, которые находят время от времени и на которых высечено имя императора, по чьему приказу выполнялась эта работа. Эти длинные, четко проложенные мощеные дороги пересекали остров. При их строительстве сначала укладывали крупные камни, часто на песочную «подушку», затем засыпали гравий и трамбовали. В среднем толщина полотна достигала 18 дюймов. В особых случаях или после большого ремонта она увеличивалась до 3 футов. За Блэкстоун Эдж, где дорога проложена по торфянику, ее ширина составляет 16 футов. Там уложены квадратные блоки из песчаника, по обеим сторонам идет бордюр, а посредине сделана линия из больших квадратных камней. Древние телеги, скатывавшиеся с крутого холма и тормозившиеся специальными лотками, оставили на них свои следы в виде желобков.

Особенно активно велось дорожное строительство в первые полстолетия после клавдиевского вторжения. Во II в. основные работы концентрировались на границах военных округов. К III в. дорожная система была завершена, и ей требовался только ремонт.

Раскопки показывают, что некоторое строительство шло и в период Константина, но к 340 г. все новые работы закончились, хотя ремонт их продолжался до тех пор, пока это было возможно. Такая же картина отмечается и в Галлии после 350 г. Эти скучные факты служат одним из свидетельств подъема и упадка римской власти и римского могущества.

Если бы житель Честера в римской Британии проснулся в нашем времени[9], он нашел бы, что многие законы являются прямым продолжением тех, которые ему знакомы. В каждой деревне он обнаружил бы храмы и священников новой веры, которая в его дни повсюду одерживала победы. Наверное, ему показалось бы, что возможности христианского богослужения далеко превосходят число верующих. Он не без гордости отметил бы, что его дети вынуждены учить латынь, если хотят поступить в самые известные университеты. Возможно, он столкнулся бы с серьезными трудностями в произношении. В публичных библиотеках он обнаружил бы шедевры древней литературы, напечатанные на непривычно дешевой бумаге и большими тиражами. Он увидел бы прочное правительство и ощутил чувство принадлежности к огромной империи. Он смог бы искупаться в водах Бата или, если это слишком далеко, отыскал бы парильни и туалетные удобства в каждом городе. Он увидел бы все свои проблемы с валютой, землевладением, общественной моралью и этикетом, представленные в несколько ином аспекте, но все так же живо обсуждаемые. Как и у нас, у него было бы чувство принадлежности к обществу, которому угрожают, и империи, расцвет которой уже миновал. Так же, как и мы, он бы боялся внезапного нападения варварских сил, вооруженных равным по мощи оружием. Он бы так же опасался людей из-за Северного моря, и его учили бы тому, что его границы на Рейне. Наиболее заметными переменами, с которыми он бы столкнулся, были бы скорость передвижения и объем печатной и вещательной продукции. Возможно, что и то, и другое огорчило бы его и внушило беспокойство. Но этому он смог бы противопоставить такие достижения, как хлороформ, антисептики и более научные знания в области гигиены. Он смог бы читать более толстые книги по истории с рассказами, уступающими Тациту и Диону Кассию. Кино и телевидение дали бы ему возможность увидеть «области, о которых не знал Цезарь», и он исполнился бы горечи и изумления. В зарубежных поездках ему во всем чинили бы помехи. Если бы он пожелал поехать в Рим, Константинополь и Иерусалим, исключив морское путешествие, то его въездную визу внимательно изучали бы на дюжине границ. В нем постарались бы вызвать множество племенных и расовых предубеждений и враждебных чувств, которых он не испытывал прежде. Но чем больше он узнавал бы о том, что случилось после III в., тем больше он бы радовался тому, что не проснулся раньше.

При тщательном сохранении человеческих и материальных ресурсов Римской империи их, вероятно, оказалось бы достаточно, чтобы сохранять целостность границ. Но слишком часто они растрачивались впустую в войнах между соперничающими императорами, и к середине III в. империя находилась в состоянии политического хаоса, а ее финансы лежали в руинах. Однако запас жизненных сил оставался велик, и из иллирийских армий выходила череда великих солдат и администраторов, восстанавливавших ее единство и укреплявших границы. К концу столетия Рим по-прежнему казался могучим и стабильным. Но под поверхностью фундамент давал трещины, и через щели просачивались новые идеи и новые институты. По-i всюду приходили в упадок города; торговля, промышленность и сельское хозяйство гнулись под тяжестью налогов. Менее безопасным и надежным стало сообщение, в некоторых провинциях появились мародеры – крестьяне, не способные более жить за счет земли. Империя постепенно распадалась на общности неизвестного классической древности типа, которые со временем сольются воедино и составят новую модель – феодальную и христианскую. Но прежде чем это случится, пройдут поколения, когда новый абсолютизм будет бороться за то, чтобы дороги оставались открытыми, поля возделанными, а варвары не пересекали границ.

Тем не менее Римская империя была старой системой. Ее артерии и вены несли напряжение всего того, что выдержал и пережил древний мир. Римский мир, подобно пожилому человеку, хотел уйти на покой, чтобы в тишине и неспешности наслаждаться с философской отрешенностью теми плодами, которыми жизнь одарила более удачливые классы. Но внутренний консерватизм тревожили новые идеи, а по другую сторону тщательно охраняемых границ уже волновались и замышляли недоброе огромные массы голодных, диких людей. Характерными чертами римского мира были толерантность ко всем религиям и восприятие универсальной системы управления. Каждое поколение после середины II в. видело нарастающую слабость государства и стремление к единообразной религии. Христианство ставило вновь все те вопросы, ответы на которые вечно искал Рим, и некоторые другие, над которыми он никогда не задумывался. Хотя различия в общественном положении, со всеми их прискорбными последствиями, принимались в эти столетия – даже теми, кто в наибольшей степени страдал от них – как часть закона природы, институт рабства, охватывавший треть римского общества, не мог бесконечно долго противостоять тем новым динамичным мыслям, которые несло с собой христианство. Чередование фанатичного распутства и строгого пуританизма, отмечавшее смену императоров, контраст между моралью в центре державы и той, которой придерживались на многих подвластных землях, порождали постоянно растущее недовольство и волнения. В то время, когда человечество, похоже, разрешило значительную часть материальных трудностей и когда высшее правительство предоставило неограниченную свободу духовному эксперименту, неумолимые силы уже пришли в движение. Не отдыхать, не останавливаться: «Ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего» (Евр. 13:14). Странные, необычные повороты судьбы, разрушительные для мира и порядка, но будоражащие сердца людей. Перед римской системой лежали неизмеримые беды – нищета, кровопролитие, хаос и долгая ночь, которой было суждено опуститься на мир.

Снаружи на границы напирали грубые варвары. Здесь же, внутри, свирепые звери объединились в братство по оружию с лучшими воинами. В суматохе и неразберихе этих обществ, со всеми их злодеяниями и варварством, было больше жизни, чем в величественных достижениях Римской империи.

Мы видим, как эти силы, вздуваясь подобно наводнению у грозных плотин римского мира, не только перехлестывали через край дамбы, но и незаметно просачивались через трещины и щели, хотя все это время римляне сознавали хрупкость своего общества. Потоки новой, дикой жизни беспрерывно прорывались из Азии, волна за волной устремляясь на запад. Нелегко было получить против них превосходство в оружии. Всю защиту составляли холодная сталь, дисциплина и немного денег, необходимых для перемещения и организации армий. Все зависело от высоких качеств легионов: падают они – падает все. С середины II в. все эти разрушительные силы проявлялись четко и определенно. Люди в римской Британии на протяжении многих поколений думали, что они разгадали загадку Сфинкса. Однако они неправильно понимали значение его улыбки.

Нельзя понять истории без постоянного обращения к тем длительным периодам, с которыми мы то и дело сталкиваемся на опыте нашей собственной короткой жизни. Пять лет – это много. Двадцать лет – это горизонт для большинства людей. Пятьдесят лет – древность. Чтобы понять, как удар судьбы воздействует на то или иное поколение, надо прежде всего представить себе его положение и затем приложить к нему шкалу нашей собственной жизни. Так, почти все изменения гораздо менее ощутимы для тех, кто является их свидетелями, чем для тех, кто в качестве хроникера сталкивается с ними тогда, когда они уже превратились в характерные черты эпохи. Мы всматриваемся в эти события, отделенные от нас толщей в почти две тысячи лет, через неясные телескопы исследований. Мы не сомневаемся, что II и до некоторой степени III вв. христианской эры, по контрасту с тем периодом, что был до них, и большей частью последующих эпох, стали для Британии Золотым веком. Но к началу IV в. на это несовершенное, но тем не менее достаточно благополучное общество надвинулась тень. Ощущение безопасности твердо и решительно уходило из римской Британии. Ее граждане каждодневно чувствовали, что мировая империя, частью которой была их провинция, приходит в упадок. Для них началось тревожное время.

Лопата археолога, корректирующая и расширяющая познания историков, открытие и изучение раскопок, руин, камней, надписей, монет и скелетов, не применявшиеся ранее данные аэрофотосъемки представляют нам новые сведения, в которых нельзя сомневаться. Хотя основные представления XIX в. не опровергнуты, современные знания стали более точными, более конкретными и более глубокими. Тот упор на события, их причины и хронологию, который делали писатели-викторианцы, изменился, особенно после Первой мировой войны. События, излагавшиеся ими драматически, теперь смягчены или вообще больше не привлекают внимание историков. Множество твердых классификаций и четких определений располагаются в устоявшемся порядке. Мы движемся более мелкими шагами, но по более твердой опоре. Знаменитые книги, которые их авторы писали всю жизнь и оценивали как итоговые, сейчас считаются устаревшими, а новые заключения выводятся не столько из новых точек зрения, сколько из новых открытий. Тем не менее, несмотря на открытие множества новых фактов, история остается в своих главных положениях прежней, так как основывается на простых и понятных событиях.

С конца III в., когда римская цивилизация в Британии, так же как и угроза Риму, были в зените, начались вторжения варваров из Европы и с забытого острова на запад. Скотты, которых сейчас мы назвали бы ирландцами, и пикты из Шотландии с переменным успехом давили на вал Адриана, превратив ее фланги на обоих берегах в чаши огромных весов. В то же время саксы перебрались на баркасах через Северное море и густо заселили все восточное побережье от Ньюкасла до Дувра. Начиная с этого времени сельские жители Британии жили под постоянной угрозой внезапных жестоких и кровопролитных набегов с моря, сравнимых с угрозой с воздуха для современных народов. В последние годы из земли извлечено много доказательств тому. Все они подводят к одному выводу: жизнь на виллах, на которой основывалась римская оккупация, оказалась в опасности. Мы видим признаки страха по всей стране. Кроме крепостей вдоль восточного и южного побережий и системы галер на их базе, предпринимается множество новых мер предосторожности. Стены Лондона снабжаются бастионами, камни для которых берут из жилых домов, уже не нужных в условиях сокращения городского населения. Тут и там широкие римские въездные ворота сужаются наполовину с помощью новой кладки, еще одного доказательства нарастающей опасности. По всей стране нашли множество кладов монет, датируемых в подавляющем большинстве до 400 г. Над этим благополучным, спокойным, обустроенным миром нависло ощущение постоянной угрозы.

Подобно многим приходящим в упадок государствам Римская империя продолжала существовать на протяжении нескольких поколений после того, как ее жизненная сила уже истощилась. В течение почти ста лет наш остров был ареной противостояния умирающей цивилизации, и сильного, голодного варварства. До 300 г. вал Адриана с его гарнизонами удерживал северных дикарей, но затем пришлось создавать новую линию обороны. Вдоль всего восточного и южного побережий с большим трудом была возведена новая линия обороны с большими крепостями. Она протянулась от реки Уош до Саутгемптона. Одной из главных крепостей была крепость Ричборо, известная поколению Первой мировой войны как бесценный паромный порт для снабжения армий во Франции.

Иногда возникают споры относительно стратегической концепции, вызвавшей к жизни эти укрепления. Высказывалось много разноречивых суждений о политике тех, кто пытался защитить 400 миль побережья с помощью этих восьми крепостей. Критикующие ее явно не правы. Новый рубеж прибрежных крепостей мог иметь какую-то ценность и смысл только в качестве базы британско-римского флота.

Такой флот, Классис Британика, существовал с I в. Его постоянными пунктами были Дувр и Лимпне. Весь берег был подготовлен к обороне, и на долгое время эти меры оказались эффективными. Вегеций, писавший в IV в. об искусстве войны, упоминает особый тип легких галер, входивших в состав британского флота. Эти суда, а также паруса, одежда экипажа, даже лица были выкрашены в цвет морской волны, чтобы сделать их невидимыми, и Вегеций сообщает, что их называли «раскрашенными». По мере того как имперская и британская морская мощь постепенно уступала силе разбойников, стены крепостей росли все выше, а польза от них уменьшалась. Весельные галеры, действовавшие с баз, отстоявших друг от друга на 50-100 миль, не могли бесконечно долго справляться с ударами противника. Даже океанский флот, способный месяцами не заходить на базы, даже это мощное средство устрашения оказалось бы слишком медлительным против весельных судов, пускающихся в поход с берегов нынешних Голландии, Германии и Дании в тихую погоду.

Бритты были энергичным и смелым народом. Они не только имели свою собственную точку зрения на происходившие события, но и сами хотели участвовать в игре. Со временем римский гарнизон в Британии становился все более британским и к концу III в. приобрел явно национальный характер. Сражаясь во имя Рима и его граждан и не испытывая стремления к независимости, провинция и армия критически относились к правительству империи. Императоры, пренебрегавшие мнением Британии или приносившие в жертву ее интересы, а особенно те, кого можно было обвинить в недобросовестной защите провинции, становились объектами сильного негодования. Растущие опасности того времени усугублялись сериями мятежей и восстаний. Невозможно предположить, что римские военные центры в Честере, Йорке или Карлеоне-на-Уске выдвинули претендентов на императорскую диадему, не опираясь на существенную поддержку местного общественного мнения. Это были не просто мятежи недовольных солдат, но смелые притязания на контроль над Римской империей со стороны легионов, пусть и насчитывавших лишь несколько тысяч человек, но выражавших настроение, чувства и устремления общества, в котором они жили. Они оставили провинциальную сцену ради столичного театра. К несчастью, всякий раз они забирали с собой значительные части скудных военных сил, необходимых для защиты границ.

Император Диоклетиан вошел в историю прежде всего как преследователь ранних христиан, и затраты, которые он понес на восстановление границ империи, остались в тени. Целью его политики было реорганизовать систему управления. Теперь должно было быть два императора и два цезаря, причем он сам становился старшим из четырех. В нужное время императоры уходят, уступая место цезарям, назначаются новые, и так сохраняется преемственность. Соимператор Максимин, посланный в 285 г. в Галлию и ответственный за Британию, был глубоко обеспокоен набегами саксов-пиратов. Он укрепил охранявший пролив флот и поставил во главе его Караузия. Жесткий, решительный, амбициозный и неразборчивый в средствах, этот человек, база которого находилась в Булони, поощрял разбойников совершать набеги и грабежи, а затем, когда они возвращались с добычей, нападал на них во главе романо-британского флота, захватывал во множестве и безжалостно уничтожал. Его успехи не удовлетворяли британское население; его обвиняли в сговоре с теми, кого он истреблял. Он объяснял, что это часть его плана, но против него был тот факт, что все награбленное оставалось у него. Максимин попытался предать Караузия суду, но тот, высадившись в Британии и провозгласив себя императором, привлек на свою сторону ирландский гарнизон и нанес Максимину поражение в морском сражении. После этого было решено договориться с упрямым мятежником, и в 287 г. Караузия признали одним из соправителей, отдав ему Британию и северную Галлию.

В течение шести лет этот авантюрист, имевший за собой силу в лице флота, управлял нашим островом и, как представляется, вполне сносно служил его интересам. Однако император Диоклетиан и другие соправители только поджидали удобного момента, и в 293 г. все притворное дружелюбие было отброшено. Один из новых цезарей, Констанций I Хлор, осадил и взял Булонь, главную базу Караузия на континенте, а самого Караузия вскоре убили его же люди. Появился новый соискатель на место убитого, но народ не поддержал его, и вся Британия пришла в волнение. Этим тут же воспользовались пикты. Они прорвались через вал Адриана и прошли по северным районам с огнем и мечом. Хлор поспешил на помощь, преодолев пролив. Часть войск высадилась в Портсмуте. Хлор прошел вверх по Темзе и был с благодарностью и смирением принят в Лондоне. Порядок был восстановлен. Обнаруженный под Аррасом в 1922 г. золотой медальон изображает Хлора во главе поднимающегося по Темзе флота. Он прогнал пиктов и взялся за восстановление и укрепление оборонительной системы.

В Британии делали все возможное, чтобы отразить набеги, и на протяжении двух или трех поколений наносили ответные удары силами флотилий. Римские когорты и британские вспомогательные войска то и дело выступали против вторгавшихся в страну неприятелей. Но хотя ослабление страны происходило постепенно и положение усугублялось почти незаметно, мы должны признать, что в 367 г. Британию охватил беспримерный ужас. В тот роковой год пикты, скотты и саксы словно сговорились действовать сообща. Они все разом обрушились на страну. Имперские войска стойко сопротивлялись. Но, несмотря на это, в обороне образовалась брешь, куда хлынули орды завоевателей. Виллы и дома сельских жителей оказались стертыми с лица земли. Об этом свидетельствуют развалины и многочисленные находки. Чудесный милденхоллский серебряный сервиз, находящийся в Британском музее, был, как считают, закопан его владельцами, когда грабители напали на виллу. Очевидно, они уже не смогли выкопать его. После этой катастрофы жизнь на виллах так и не вошла в прежнее русло. Хотя города уже пришли в упадок, все же теперь люди искали в них убежища. Там по крайней мере были стены.

Пиктский воин, каким его представляли себе римские хронисты

Страницы истории свидетельствуют, что правительство империи неоднократно предпринимало усилия по защите Британии. Несмотря на восстания, постоянно поднимаемые неблагодарной провинцией, сюда направлялись полководцы с войсками для восстановления порядка или отпора варварам.

После бедствия 367 г. император Валентиниан прислал на остров военачальника Феодосия со значительными силами для освобождения провинции. Феодосии выполнил поставленную задачу: об этом свидетельствует то, что мы снова обнаруживаем на береговых укреплениях следы дальнейшей реконструкции. Однако население Британии, не извлекшее никакого урока из предыдущих событий, в 383 г. предалось под власть некоего испанца, Магна Максима, провозгласившего себя императором. Собрав все немногочисленные войска, которые он смог найти, лишив вал Адриана и крепости последних солдат, Максим поспешил в Галлию и нанес поражение императору Грациану около Парижа. Грациан был убит своими же солдатами, а Максим стал хозяином не только Британии, но и Галлии и Испании. В течение 5 лет он пытался отстоять свои притязания на эти обширные владения, но сменивший Грациана Феодосии в конце концов разбил его войско и убил его самого.

Между тем вал Адриана снова оказался уязвимым, и Британия предстала беззащитной перед врагами с севера. Южные рубежи также оказались открытыми. Прошло семь лет, прежде чем Феодосии смог прислать на остров своего полководца Стилихона. Этот великий военачальник изгнал захватчиков и укрепил оборонительные рубежи. Придворный поэт Клавдиан в возвышенных выражениях описывает освобождение Британии от саксов, пиктов и скоттов в 400 г. Воспевая первое консульство Стилихона, он рассказывает, как благодарна была Британия своему освободителю. Однако вскоре чувство признательности померкло.

Портрет Стилихона с супругой

Стилихон возвратился в Рим и стал там во главе войск, когда в Италию вторглись вестготы во главе с Аларихом. Чтобы защитить сердце империи, Стилихону пришлось отозвать из Британии часть гарнизона. В 402 г. он разгромил Алариха в битве при Полленции и изгнал его из Италии. Но почти тут же последовало новое вторжение варваров под предводительством Радагайса. В 405 г. Стилихон разбил и этого врага. Италия была почти очищена, когда объединившиеся свевы, вандалы, авары и бургунды прорвались через границы на Рейне и захватили северную Галлию. Неукротимый Стилихон готовился отразить и это нападение, когда британская армия, недовольная тем, что провинция оставлена на произвол судьбы, подняла мятеж. Императором восставшие поставили некоего Марка, а после его скорого убийства избрали Грациана, уроженца Британии. Через 4 месяца он тоже пал от руки убийцы, и солдаты выдвинули бритта, носившего знаменитое имя Константин. Вместо защиты острова Константину пришлось остаться на континенте, отстаивая незаконно присвоенный им титул. Призвав из Британии остатки войск, он, как и Магн Максим, направился в Булонь, чтобы там испытать свою судьбу. Три года шла – с переменным успехом – его борьба со Стилихоном, но в конце концов его пленили и казнили. Никто из тех, кто поддерживал Константина, уже не вернулся в Британию. Таким образом, в те роковые годы остров оказался без защитников, часть из которых воевала на стороне Рима, а другая сражалась против него.

К началу V века все легионы по той или иной причине покинули страну, и император Гонорий в ответ на отчаянные призывы о помощи прислал в 410 г. свое прощальное послание, посоветовав принять меры по защите собственными силами.

Первые сведения о Британии после того, как Рим перестал защищать остров, оставил нам святой Герман, добывавший здесь в 429 г.[10] Епископ прибыл из Оксерра, чтобы искоренить пелагианство, которое, несмотря на то что наш остров уже был христианским, сумело развиться на нем. Учение Пелагия состояло в выдвижении на первый план свободной воли, что подрывало доктрину о первородном грехе[11]. Таким образом, оно угрожало лишить человечество, с самого его рождения, важной части его наследия. Герман из Оксерра и его спутник, еще один епископ, прибыли в Сент-Олбанс и, как нас уверяют, вскоре убедили сомневающихся и уничтожили еретические взгляды, которыми эти сомневающиеся столь неосторожно прониклись. Какой же увидел Британию епископ? Он говорит о ней как о богатой земле. Есть сокровища, есть стада, много пищи, функционируют гражданские и религиозные институты, страна процветает, но воюет. Враждебная армия приближается с севера и востока. Она, как сказано, состоит из саксов, пиктов и скоттов, объединившихся в нечестивый союз.

Епископ был известным военачальником и потому взялся за организацию местных сил. Герман провел осмотр прилегающих районов и отметил лежащую на пути завоевателей долину в окружении высоких холмов. Он принял на себя командование и устроился в засаде, поджидая свирепые языческие орды. Когда враг появился в лощине, внезапно «священники трижды прокричали «аллилуйя»... Их крик подхватило могучее эхо; неприятель был поражен ужасом, думая, что скалы и само небо рушатся на них. Страх был таков, что враги бросились в бегство. В этом беспорядочном отступлении они бросали оружие... река поглотила многих... хотя при наступлении они преодолели ее в полном порядке. Праведная армия увидела себя отмщенной. Брошенные трофеи собрали... Так епископ вернулся в Оксерр, решив дела этого богатейшего острова и одолев своих врагов как духовных, так и плотских, то есть пелагов и саксов», – пишет Констанций Лионский, автор жития святого Германа.

Прошло еще двенадцать лет, и некий галльский хронист в 441 или 442 г. записывает следующее мрачное сообщение: «Бритты в эти дни через всевозможные беды и несчастья подпадают под власть саксов». Что же случилось? Это уже нечто большее, чем набеги IV в. : началось массовое переселение из северной Германии. Тьма сгущается над Британией.

Заглянуть в эти темные века мы можем через четыре окошка с тусклым или цветным стеклом. У нас есть трактат Гильдаса Мудрого, написанный примерно в 545 г., то есть через сотню лет после того, как Британию отделила от Рима плотная завеса. Примерно два столетия спустя Беда Достопочтенный, писавший главным образом об истории английской церкви, предоставляет ценные сведения о самой стране, выходя за пределы своего предмета. Сборник, известный под названием «История Британии», содержит несколько еще более ранних документов. Наконец, в IX в., весьма вероятно, в правление короля Альфреда, были сведены вместе различные анналы, сохранившиеся в монастырях. Труд этот известен как «Англосаксонская хроника». Сверяя их друг с другом и с открытиями археологов, мы получаем следующую картину.

Используя привычную тактику римлян, самый сильный из британских вождей примерно в 450 г. попытался упрочить свое господство, приведя из-за моря отряд наемников. Они его обманули. Едва путь оказался открытым, как приглашенные завоеватели растеклись по стране от Хамбера до Портсмута. Но бритты отчаянно сопротивлялись, и это сопротивление крепло по мере того, как захватчики отдалялись от побережья. Наступление было остановлено почти на 50 лет в результате битвы у горы Бадон, победу в которой одержали бритты. Если мы проведем воображаемую V-oбpaзнyю линию от Честера к Саутгемптону и от Саутгемптона к Хамберу, то увидим, что основная масса следов пребывания саксов – места с окончанием на -инг и -ингс, обычно свидетельствующие о ранних поселениях, – находятся к востоку от этой второй линии. Это и есть Англия приблизительно 500 г. Средний сектор – это спорная земля, а запад – это все еще Британия.

Пока все это подтверждается как исторически, так и географически. Гильдас, возможно, слышал о наемниках от стариков, которых знал в годы своей юности, и нет никаких оснований сомневаться в заявлениях Ненния, составителя хроники IX в., и Беды, согласных в том, что обманутого вождя, призвавшего смертельных врагов, звали Вортигерн. Хенгист, чье имя часто упоминается в рассказе, подобно любому средневековому наемнику, был готов продать свой меч и свои корабли любому, кто даст ему землю для его людей. Получил же он то, что в будущем стало Кентским королевством.

Вот что рассказывает об этой трагедии Гильдас: «Не успели они (бритты) вернуться на свою землю, как полчища нечестивых пиктов и скоттов хлынули из своих лодок... Эти два племени отличаются отчасти своими нравами и обычаями, но схожи в кровожадности и привычке закрывать свои подлые лица волосами вместо того, чтобы скрывать одеждой те части тела, которые того требуют. Они захватили всю северную часть страны до самого вала. На этом валу стоял робкий и слабый гарнизон. Обнаженные враги цепляли крючьями несчастных людей и сбрасывали их с вала на землю. Что еще добавить? Отчаявшиеся люди покинули вал и свои города и побежали... Враг снова преследовал их и учинил побоище, какого еще не бывало. Как овцы перед мясниками, так и наши достойные жалости граждане разорены своими врагами до Такой меры, что их жизнь сравнима с существованием диких зверей. Они вынуждены красть, чтобы добыть себе скудное пропитание. Эти бедствия, пришедшие из-за моря, усугублены местными внутренними распрями, столь частыми, что страна лишена продуктов...»

И вот эти несчастные отправляют письмо Этию, влиятельному римлянину – «Этию, трижды консулу, стоны британцев»: «Варвары гонят нас к морю, море гонит нас к варварам; между этими двумя способами смерти мы либо будем перебиты, либо утонем». Но помощи нет. Меж тем страшный голод вынуждает многих сдаться грабителям... «Но другие благоразумной сдаче предпочли Вылазки с гор, из пещер, перевалов и густых лесов. И тогда, впервые доверившись не человеку, но Богу, перебили они врагов, столь многие годы грабивших их страну... Смелость наших неприятелей была испытана, но не злобность наших собственных соотечественников: враг оставил наших граждан, но наши граждане не оставили греха».

Ненний сообщает нам то, что опускают другие, – имя британского воина, одержавшего победу в битве у горы Бадон, и этим переносит нас из тумана истории, смутно хранимой памятью, в светлый мир романтики. Неясная и смутная, но одновременно величественная и блистающая, нам открывается там легенда о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола. Где-то на острове некий великий предводитель собрал силы римских британцев и сразился насмерть с вторгшимися варварами. С ним, с его именем и его деяниями связано все, на что только способны рыцарский роман и поэзия. Двенадцать битв, все произошедшие в неизвестных местах, с неведомыми врагами, о которых сообщается только то, что они были язычниками, подробно излагаются на латыни Неннием. Другие авторы говорят: «Нет никакого Артура, по крайней мере, нет никаких доказательств его существования». И только когда Гальфрид Монмутский через шесть столетий воспел доблести феодализма и военной аристократии, рыцарство, честь, христианская вера, воины в доспехах и очаровательные дамы были вознесены на победный пьедестал, освещенный славой. Позднее эту легенду перескажут и приукрасят Мэллори, Спенсер и Теннисон. Правдой или вымыслом, но они навсегда пленят умы людей. Трудно поверить, что все это было изобретением неведомого кельтского писателя. Если это так, то он должен был быть удивительным выдумщиком, обладавшим необыкновенным талантом.

Миниатюра из средневековой рукописи, изображающая бой легендарного короля Артура и гиганта

Современные исследования признают существование Артура. Сначала робко, а затем решительно позднейшие и наиболее информированные авторы соглашаются с тем, что он реальная личность. Они не могут сказать, когда именно в тот темный период он жил, когда взял власть или когда вел свои битвы. Однако они готовы поверить, что этот великий воин все же жил, что он сохранил достижения цивилизации вопреки всем бурям и что его войско состояло из верных последователей, память о которых не умерла. Все четыре группы кельтских племен, обитавшие в холмистой Британии, с восторгом приняли легенду об Артуре, и каждая претендует на то, чтобы именно ее область считалась ареной его подвигов. Поиски королевства Артура идут от Корнуэлла до Камберленда.

Современные утверждения иногда доходят до крайностей, и опасения встретить возражения ведет некоторых авторов к тому, что они теряют почти весь свой разум. Ограничимся одним примером таких рассуждений.

«Можно с определенностью считать, что какой-то вождь по имени Артур все же существовал, вероятно в Южном Уэльсе. Возможно, что он стоял во главе объединенных кельтских войск или сил горной области и выступал против разбойников и завоевателей (не обязательно, что все они были тевтонами). Также возможно, что он участвовал во всех или некоторых из приписываемых ему сражений; с другой стороны, не исключено, что это участие приписали ему позднее».

Не так уж много после стольких трудов и исследований. Тем не менее к попыткам установить фактическую основу артуровских легенд нужно относиться с уважением. Здесь мы становимся на сторону тех, кто считает, что не все в истории Гальфрида Монмутского, восхитившей всю читающую Европу XII в., выдумка. Если мы сумеем точно понять, что случилось, то нашему взору откроются события, одновременно основанные на реальности и рожденные воображением. Они столь же неотделимы от наследия человечества, как «Одиссея» или Ветхий Завет. Все это правда или должно быть ею, а кроме того, нечто большее и лучшее. И когда бы люди ни выступали против варварства, тирании и массовых убийств в защиту свободы, чести и закона, пусть они помнят, что слава их дел, даже если сами они погибнут, будет жить до тех пор, пока земля будет вращаться. Так давайте же провозгласим, что король Артур и его благородные рыцари, охранявшие священный огонь христианства и мировой порядок, с помощью доблести, физической силы и добрых коней и доспехов уничтожили несметные полчища нечестивых варваров и на все времена оставили пример порядочным людям.

Источники сообщают нам, что он был Dux Bellorum[12]. Что может быть более естественным и необходимым, чем то, что главнокомандующий мог быть признан новым властителем Британии, так же, как за пятьдесят лет до этого бритты призвали Аэция? Стоит только признать, что Артур был командующим мобильной полевой армией, переходившей из одной части страны в другую и объединявшейся с местными силами, и споры насчет того, где происходили его битвы, решаются сами по себе. Кроме того, IV в. стал свидетелем превращения конницы в господствующую силу на поле боя. Пехота перестала играть главную роль, а легионы ушли с исторической сцены навсегда. Вторгшиеся саксы были пехотинцами, сражавшимися мечом и копьем и почти не имевшими доспехов. В бою с таким врагом даже небольшой отряд обычной римской конницы мог легко оказаться непобедимым. Если вождь, вроде Артура, собрал защищенную доспехами конницу, он мог свободно передвигаться по Британии, повсюду возглавляя местное сопротивление захватчикам и одерживая победы одну за другой. Память об Артуре несет в себе надежду на то, что когда-нибудь избавитель вернется. Постоянные невзгоды того трудного времени способствовали сохранению этой легенды. Артура описывали как последнего из римлян. Он понимал римские идеи и использовал их на благо народа Британии. «Наследие Рима, – говорит профессор Коллингвуд, – живет во многих формах, но из людей, создававших это наследие, Артур был последним, и история римской Британии заканчивается вместе с ним».

«Двенадцатая битва» Артура, – пишет Ненний, – была на горе Бадон, где в один день только от руки Артура пали 960 человек, и никто не положил их, кроме него одного. И во всех сражениях он оказывался победителем. Но саксы, когда были повержены во всех этих битвах, стали искать помощи в Германии, и число их возрастало беспрерывно».

Все попытки точно определить гору Бадон закончились неудачей. Сотни научных исследований не принесли никакого результата, но если, что представляется наиболее вероятным, она находилась на спорной земле, то больше всего подходит Лиддингтон Кэмп, возле Суиндона. С другой стороны, мы можем довольно точно определить дату сражения. Гильдас пишет, что она случилась за 43 года и 1 месяц до того дня, когда он делал свою запись, а запомнил он это потому, что тогда был день его рождения. Из его книги мы знаем, что еще был жив король Северного Уэльса, Мелгуин, а в анналах Камбрии сообщается, что смерть от чумы постигла его в 547 г. Самое позднее, когда Гильдас мог записать рассказ, это 547 г., а значит, битва на горе Бадон произошла за 43 года до этого, в 503 г. Мы имеем возможность перепроверить эти данные по Ирландским летописям, где значится, что сам Гильдас умер в 569 или 570 г. Таким образом, он вряд ли родился раньше 490 г., а значит, дата сражения где-то между 490 и 503 гг.

Живо обсуждается и еще один, более емкий вопрос. Истребили ли завоеватели коренное население или наложились на него и до некоторой степени смешались с ним? Здесь необходимо различать период жестоких набегов с целью грабежа и период устройства на новом месте. Гильдас говорит о первом, и описанные им сцены повторились во время нашествия данов тремя столетиями позже. Но для поселенца такие налеты бывали редкостью. Он занимался работой на земле, причем работа являлась не менее важной для него, чем сама земля. Названия мест свидетельствуют, что в Суссексе жители, как правило, уничтожались. Есть основания думать, что далее к западу значительное британское население все же сохранилось, а древнейший западно-саксонский кодекс от 694 г. предусматривает права «валлийцев» различных категорий – состоятельных землевладельцев и «королевских валлийцев, выполняющих его поручения», – посыльных из местных, хорошо знающих местные дороги. Даже там, где коренные жители не были сохранены в качестве работников в хозяйствах саксов, мы можем предполагать, что мольба девушки, жалость к убитой горем красавице, сексуальные потребности завоевателей создали все же какие-то узы между победителями и побежденными. Таким образом сохранялся народ, таким образом со временем смягчались тяжелые условия завоевания. Полное уничтожение целого народа на большой территории противно человеческому разуму. При отсутствии жалости были, по крайней мере, соображения практической выгоды или естественные соблазны плоти. Серьезные ученые склонны считать, что для основной массы бриттов англосаксонское завоевание стало главным образом сменой хозяев. Богатых перебили, а те, кто был отважен и горд, – а таких нашлось довольно много – отступили к западным горам. Другие крупные отряды поспешно перебрались в Бретань, откуда их отдаленным потомкам суждено было впоследствии вернуться.

Саксы селились прежде всего в долинах. Хозяйство в представлении сакса – это луг для сена возле реки, невысокие склоны для пашни и более высокие для выпаса скота. Но во многих местах должно было пройти немало времени, прежде чем низины были расчищены и осушены. Но пока эта работа шла, чем он мог кормиться, если не продукцией крестьян-бриттов? Более естественно предположить, что сакс держал местных жителей в качестве своих сервов, заставляя их работать на знакомой им земле, пока его долина не была подготовлена к пашне. Затем старые хозяйства оставлялись, а все население собиралось в деревне у реки. Но язык жителей долин, селившихся компактными группами, возобладал над языком тех, кто обрабатывал высокие участки и чьи хозяйства были изолированы друг от друга. Изучение современных английских географических названий показывает, что названия холмов, лесов и рек часто имеют кельтское происхождение, даже в тех районах, где названия деревень англосакские. Таким образом, даже не предполагая полного уничтожения, исчезновение английского языка можно объяснить даже в тех местах, где, как мы знаем, местное население должно было уцелеть. Ему пришлось выучить язык хозяев, так как последним было ни к чему изучать язык бриттов. Вот так латынь и британский полностью уступили место речи пришельцев, и даже небольшие их следы с трудом отыскиваются в наших самых ранних летописях.

Местные условия после завоевания были разнообразны. Есть достаточные основания считать, что в Кенте пришельцы селились рядом с прежними жителями, чье имя приняли. В Нортумбрии сильны следы кельтского права. В Хантсе и Уилтсе сохранился широкий пояс британских имен, дающий основание предположить, что коренное население продолжало обрабатывать свои поля на склонах, тогда как саксы расчищали долины. Какого-либо барьера между завоевателями и местными жителями из-за цвета кожи не существовало. Физический тип обоих народов примерно одинаков, и весьма вероятно, что во многих районах значительные британские элементы оказались включенными в сакское племя.

Не только бритты, но и сами пришельцы нуждались в безопасности и стабильности. Их суровые законы, к которым они привыкли, были результатом огромного давления алчных орд, катившихся на запад из Центральной Азии. Воины, возвращавшиеся после полугодового набега, были не прочь предаться безделью. Очевидно, они не оставались безразличными к новым веяниям, но где, спрашивали вожди и старейшины, можно отыскать надежное место? В V в., когда натиск с востока усилился, а возвращавшиеся из набегов на Британию привозили не только добычу, но и рассказы о богатствах, в умах правителей сложилось представление о трудностях достижения острова и, следовательно, о безопасности, которую обеспечит себе отважный и героический народ, сумевший оккупировать эту землю. Возможно там, на ласкаемом волнами острове, можно будет обосноваться и наслаждаться жизнью, не страшась угрозы покорения более сильной расой и обходясь без ежедневных жертвоприношений, неотделимых от воинской и племенной жизни на континенте. Этим диким воинам Британия представлялась убежищем. Оставляя отчаяние и устремляя взор к надежде, все новые и новые мигранты год за годом прибывали в Британию, и в результате их набегов там постепенно складывалась система саксонских поселений.

Саксы были самыми жестокими из всех германских племен. Само их имя, распространившееся на целую конфедерацию северных народностей, как полагают, произошло от названия короткого одноручного меча. Хотя Беда Достопочтенный, а также историческая традиция приписывают завоевание Британии англам, ютам и саксам вместе и хотя различные поселения имеют свои особенности, характерные для каждой из этих народностей, вполне вероятно, что до всеобщего исхода из Шлезвиг-Гольштейна саксы практически объединились или включили в себя две другие – ютов и англов.

Исторические книги нашего детства брали на себя смелость точно датировать каждое крупное событие. В них утверждалось, что в 449 г. Хенгист и Хорса, приглашенные Вортигерном, основали королевство ютов в Кенте, построив его на костях прежних жителей. В 477 г. вторжение саксов продолжилось: прибыли Элла и три его сына.

В 495 г. появились Кердик и Кинрик. В 501 г. пират Порт основал Портсмут. В 514 г. пришла очередь сразиться с бриттами западных саксов – Стуфа и Витгара. В 544 г. Витгар был убит. В 547 г. появился Ида, основатель Нортумберлендского королевства. В отношении этих дат можно лишь сказать, что в основном они соответствуют фактам и что следовавшие одна за другой волны захватчиков, за которыми шли поселенцы, обрушились на наши несчастные берега.

Сцены жизни в англосаксонской Британии. Миниатюра из кембриджского манускрипта

Некоторые авторы дают иную картину. «Основная масса хозяйств в пределах деревни, – пишет Дж. Р. Грин в «Краткой истории английского народа», – принадлежала свободным людям, или кэрлам; но среди них встречались и более крупные дома эрлов, или тех, кто отличался благородством крови, кого почитали наследственно и из кого выбирали вождей деревни в военное время и старейшин в мирное. Но выбор был чисто произвольным, и человек благородной крови не пользовался среди односельчан никакими законными привилегиями».

Если это так, то, возможно, мы рано реализовали демократический идеал «общества всех под руководством лучших». В характерных для германцев представлениях, несомненно, заложены многие из тех принципов, которыми восхищаются сейчас и которые составили признанную часть миссии англоязычных народов. Но завоеватели римской Британии, далекие от воплощения на практике этих идеалов, принесли с собой структуру общества, мерзкую и порочную в своей основе. Пришельцы внедрили в Британии общий для всех германских племен принцип использования денег для регулирования всех правовых отношений между людьми. Если и было какое-то равенство, то это было равенство в пределах каждого социального класса. Если и была свобода, то это была свобода главным образом для богатых. Если и были права, то преимущественно права собственности. Не существовало преступления, которое невозможно было загладить денежной выплатой. Не считая отказа участвовать в походе, не было более ужасного нарушения, чем кража.

Сложная система штрафов определяла точную стоимость или ценность каждого человека в шиллингах. Правитель, этелинг, оценивался в 1500 шиллингов (в Кенте 1 шиллинг стоила корова); знатный человек, эрл, – в 300 шиллингов; кэрл, или крестьянин, имевший свое хозяйство, – в 100 шиллингов; лэт, или серв, – в 40-80 шиллингов, а раб не стоил ничего. Все эти законы логически и математически доходили до крайностей. Если кэрл убивал эрла, то ему приходилось платить компенсацию в 3 раза большую, чем если бы убийцей был тоже эрл. Эти законы применялись ко всем семьям. Жизнь убитого компенсировалась деньгами. С деньгами возможно было все, без них – только утрата свободы или воздаяние. Однако и правитель, оцениваемый в 1500 шиллингов, страдал в некоторых отношениях. За злословие наказывали вырыванием языка. Если правитель был повинен в этом, то его язык стоил в 5 раз больше, чем язык эрла, или в 15 раз больше, чем язык лэта, и откупиться он мог только на этих условиях. Так что поношение бедняка стоило дешево. Выкуп, как сказал впоследствии Альфред, все же лучше кровной мести.

В основе германской системы были кровь и родство. Семья рассматривалась как единица, племя считалось целым. Великое переселение народов положило начало замене кровно-родственной системы общества на локальные общности. Хозяйство стало основываться на владении землей. Эта перемена, как и многие другие уроки, преподанные человечеству, стала следствием суровых потребностей войны. Сражаясь за жизнь и стремясь обосноваться на земле с людьми, испытывающими такое же давление, каждый передовой отряд неизбежно попадал в руки самого смелого, самого решительного, самого удачливого военного предводителя. Это уже не был поход, затянувшийся на несколько месяцев или самое большее год. Нужно было основать поселения, поднять и обработать новые земли, обладавшие девственным плодородием. Все это нужно было охранять, а кто это сделает, если не отважные вожди, которые провели их по телам бывших хозяев?

Таким образом, поселения саксов в Англии копировали их образ жизни в Германии, который они привезли с собой из-за моря и модифицировали в новых для себя условиях. Вооруженные колонисты вынуждены были создать более сильную государственную власть в условиях продолжающихся военных действий. В Германии они не имели королей. В Британии они появились в лице вождей, заявивших о своем происхождении от древних богов. Положение короля непрерывно укреплялось, а из его сторонников или приближенных постепенно складывался новый общественный класс, несший в себе зародыш феодализма. Именно этому классу и предстояло в конце концов стать доминирующей силой. Но господин – это не только хозяин, но и защитник. Он должен заступаться за своих людей, поддерживать их в суде, кормить в голодное время, а они за это обязаны работать на его земле и идти за ним на войну.

Поначалу король был всего лишь военным предводителем, сделавшимся постоянным, но стоило ему утвердиться, как у него появились свои интересы, свои потребности, свои заботы. Обезопасить себя – стало его первостепенным желанием. Но как достичь этого? Только одним путем – собрать вокруг себя отряд из самых лучших воинов и заинтересовать их непосредственно в завоевании и обустройстве. Ему нечего было дать им, кроме земли. Должна быть некая иерархия. Короля нужно окружить теми, кто разделял с ним подвиги и трофеи. Военная добыча вскоре иссякла, но земля осталась навсегда. Ее было много, и самой разной, но давать каждому отдельному воину документ на право собственности противоречило всей традиции германских племен. Теперь, в тяжелых условиях войны, земля быстро становилась частной собственностью. Поначалу почти незаметно, но с VII в. с возрастающей скоростью формировалась земельная аристократия, обязанная королю всем, что у нее было. Пока сопротивление бриттов оставалось достаточно энергичным и исход борьбы на протяжении почти двухсот лет был неясен, этот новый институт личного руководства успел пустить глубокие корни в складе характера англосаксов.

Но вместе с этой тенденцией к оформлению структуры общества выявилось и стремление к противоборству мелких сил, конфликтующих между собой. Расстояния были обычно непреодолимыми, а грамотность неизвестной. Округа были отрезаны один от другого, как острова в бурном море, и так же чувствовали себя группы воинов, появившиеся за границей вторжения. Отмечая многочисленные недостатки и пороки, свойственные завоевателям, нужно особо выделить их неспособность объединяться. На протяжении долгого времени остров являл собой картину хаоса из-за раздоров небольших и плохо организованных сообществ. Хотя со времени переселения люди, живущие, к югу от Хамбера, подчинялись общему владыке, королевская власть так и не смогла подняться до национального уровня. Завоеватели остались мародерами, но немало потрудились, чтобы закрепиться на острове.

Много было написано о расслабляющем влиянии римского правления в Британии, о том, что в условиях скромного комфорта люди стали вялыми и безынициативными. Несомненно, что Гильдас своим трактатом создал впечатление, возможно в данном случае обоснованное, об откровенной некомпетентности администрации после падения римской власти. Но ради справедливости следует признать тот факт, что бритты боролись с теми, кого сейчас называют англичанами, на протяжении почти двух с половиной столетий. При этом в течение ста лет борьба шла под эгидой Рима, но полтора столетия они сражались в одиночку. Этот конфликт то разгорался, то затихал. Достигнутые бриттами победы на целое поколение остановили завоевание, и в конце концов горы, непокоренные даже римлянами, оказались непобедимой цитаделью британского народа.

Красный закат; долгая ночь; бледный, туманный рассвет! Но когда светлеет, то далеким потомкам становится ясно, что все изменилось. Ночь опустилась на Британию. Рассвет встал уже над Англией – варварской, бедной, покоренной, деградировавшей и разделенной, но живой. Британия принимала активное участие в делах мировой империи – Англия снова превратилась в варварский остров. Страна была христианской – теперь стала языческой. Прежде ее население наслаждалось жизнью в городах, с храмами, рынками, академиями. Города кормили ремесленников и торговцев, профессоров литературы и риторики. На протяжении четырехсот лет царили порядок и закон, уважение к собственности, развивалась культура. Теперь все исчезло. Здания, там где они строились, были из дерева, а не камня. Люди полностью утратили искусство письма. Жалкие рунические каракули были единственным способом выражения мыслей и желаний, предназначенных для передачи на расстояние. Варварство в лохмотьях управляло всем. Оно растеряло даже те замечательные военные навыки, с помощью которых германские племена раньше могли защитить себя. Страну терзали смуты и конфликты мелких разбойников; время от времени то один, то другой подобный вождь провозглашал себя королем. Варвары не могли быть достойны имени нации или даже племени, однако этот период ученые мужи XIX в. в один голос провозгласили шагом человечества вперед. Мы словно просыпаемся после ужасного и, как могло показаться, бесконечного кошмара, чтобы увидеть картину полного упадка. Дикие орды, превратившие в руины римскую культуру, не оставили даже семян будущего возрождения. Наверняка они бы до бесконечности барахтались в грязи и убожестве, если бы некая новая сила, шевелившаяся за морями, медленно и мучительно пробуждавшаяся в руинах цивилизации, не достигла наконец разными тропами несчастного острова, на который, по словам Прокопия, переправлял с материка души мертвых грубый и неотесанный Харон.

В первые два века римского владычества в Британии христианство не стало религией Империи. Оно развивалось наравне с языческими культами в условиях толерантности имперской системы. И все же в Британии появилась христианская церковь, посылавшая своих епископов на первые соборы и даже достаточно самостоятельная, чтобы в сердцах ее беспокойных приверженцев без посторонней помощи зародилась пелагианская ересь. Когда пришли черные дни и долгая борьба с саксами была проиграна, британские священники вместе со всеми оставшимися в живых отступили в западные области острова. Пропасть между враждующими народами была настолько велика, что британские епископы даже не пытались обратить в свою веру завоевателей. Однако возможно, что им просто не представился случай для этого. Через какое-то время один из светочей церкви, впоследствии известный как святой Давид, завершил крещение области, называемой теперь Уэльсом. Не считая этого, британское христианство угасало и, может быть, совсем утратило бы свое влияние, если бы не появление одной замечательной и внушающей симпатию личности.

Святой Патрик был романизированным бриттом из хорошей, достойной семьи, жившей, вероятно, в долине Северна. Его отец был дьяконом, римским гражданином и членом муниципального совета. Однажды – это было в начале V в. – на его приход обрушился отряд ирландских разбойников, сеявших огонь и смерть. Юного Патрика увезли и продали в рабство в Ирландию. До сих пор точно не установлено, жил ли он в Коннауте или Ольстере: свидетельства противоречивы. Весьма возможно, что верны обе версии, и тогда обе провинции могут гордиться этой честью. Как бы там ни было, на протяжении шести лет он ухаживал за свиньями, и одиночество привело к тому, что он стал искать утешения в религии. Некое чудесное озарение подтолкнуло его к бегству. Хотя от моря его отделяло много миль, он добрался до порта, нашел корабль и убедил капитана взять его на борт. После долгих странствий Патрик оказался на одном из островков неподалеку от Марселя, тогдашнего центра монашеского движения, распространившегося в западном Средиземноморье. Позднее он общался с епископом Германом из Оксерра. У него зародилось искреннее желание воздать добром за зло и распространить в Ирландии благую весть среди своих бывших похитителей. После четырнадцати лет тщательной самоподготовки и занятий с епископом Патрик пустился в казавшееся отчаянным предприятием путешествие и в 432 г. отплыл в ту страну, которую он покинул. Его ждал скорый успех и бессмертная слава. «Он сплотил уже существующую церковь; он обратил в веру королевства, все еще бывшие языческими, особенно на западе; он соединил Ирландию с западноевропейской церковью и сделал ее частью христианского мира». Одним из его деяний, не столь возвышенных, но оставшихся навечно в памяти, было изгнание с ирландской земли змей, рептилий и им подобных тварей, за что и доныне прославляется его имя.

Гравюра XIX в., изображающая изгнание св. Патриком змей из Ирландии

Таким образом, именно в Ирландии, а не в Уэльсе или Англии, снова вспыхнул и засиял во тьме свет христианства. И именно из Ирландии христианская вера была принесена на север Британии и впервые явила благо искупления разбойным племенам пиктов. Колумба, родившийся через полстолетия после смерти святого Патрика, был уже плодом Ирландской церкви. Проникнутый его милосердием и пламенем, он стал новым защитником веры. Из монастыря, основанного им на острове Иона, его ученики отправились в королевство бриттов Стратклайд, к племенам пиктов на север и в английское королевство Нортумбрия. Он стал основателем Шотландской христианской церкви. Так благая весть, привезенная святым Патриком в Ирландию, пересекла бурные воды и распространилась по обширным областям острова. Было, однако, одно различие между той формой христианства, которая достигла Англии с миссией святого Колумбы, и той, что была распространена в христианских странах Европы. Монашеское по форме, учение Колумбы проделало путь с Востока через Ирландию к своему новому дому, не побывав в центре, в Риме. Вот почему в кельтских церквах сложилась такая форма управления, в основе которой лежали слабо связанные между собой сообщества монахов и проповедников. Поэтому кельтские церкви в тот ранний период не были связаны с всеохватывающей организацией папства.

Несмотря на медлительность средств сообщения и скудость новостей, папство с самого начала с глубоким вниманием следило за результатами трудов святого Колумбы. Интерес этот возбуждало не только распространение благой вести, но и любое уклонение с истинного пути, которое могли допустить новые христиане. В Риме с благодарностью наблюдали за пылким христианским движением на далеких северных островах и с озабоченностью понимали, что оно с самого начала независимо от папского престола. В те дни первой заботой епископа Рима было собирать всех овечек Христовых в одно стадо. Здесь, на севере, при всей очевидности рвения новообращенных, сама вера распространялась неуклюже и, главное, без всякой связи с Римом.

Принимая во внимание разнообразные причины, в том числе и распространение учения Христа, в последнее десятилетие VI в. было решено направить в Англию наставника и учителя, который бы не только проповедовал и обращал язычников, но и создал бы прочный союз между британскими христианами и остальной церковью. Для этой высокой цели папа Григорий, впоследствии прозванный «Великим», и церковные деятели, собравшиеся в Риме, выбрали надежного и образованного монаха по имени Августин. Святой Августин, каким он вошел в историю, начал свою миссию в 596 г. под надежным покровительством. Кент был известен как часть Британских островов, всегда имевшая тесные контакты с Европой, несколько более развитой в культурном отношении. Король Кента женился на Берте, дочери франкского короля, потомка Хлодвига, восседавшего на троне в Париже. Хотя муж ее все еще поклонялся Тору и Одину, королева Берта уже начала распространять истинное учение в придворных кругах. Ее священник, искренний и энергичный франк, получил полную свободу действий, и народ Кента, уже благосклонно воспринимавший господствующее в Западной Европе вероучение, получил мощный импульс. Таким образом, Августин, высадившись в Кенте, встретил уже подготовленную почву. Его прибытие стало сигналом к действию. С помощью франкской принцессы он обратил в новую веру короля Этельберта, уже давно по политическим соображениям обдумывавшего такой шаг. На руинах древней британской церкви святого Мартина он возродил христианство в Кентербери, которому суждено было стать центром и вершиной религиозной жизни Англии.

Этельберт, владыка Англии, имел власть над королевством юга и запада. Его политика была одновременно умелой и амбициозной; его обращение в христианство, будучи искренним, согласовывалось с его политическими целями. Теперь он сам, как единственный христианин из английских правителей, мог протянуть руку британским принцам и, используя христианскую веру как поруку союза, установить свое верховенство над всей страной. Это, несомненно, вполне соответствовало идеям, привезенным Августином из Рима. В начале VII в. Этельберт и Августин созвали собор британских епископов. Местом его проведения избрали долину Северна, на границе между английскими и британскими владениями, далеко за пределами Кентского королевства. Так появился шанс на установление всеобщего и длительного мира для обоих народов, на их примирение во имя Христа, а Этельберт и его потомки могли пожать плоды этого урегулирования. Приходится сожалеть, что эта надежда, поддержанная прозорливыми и благожелательно настроенными, миролюбивыми политиками, не была реализована. Неудача объясняется двумя различными причинами: во-первых, угрюмым и завистливым характером британских епископов, а во-вторых, бестактностью и высокомерием Августина.

Состоялось два собора, с перерывом во времени. Дискуссии были намеренно ограничены интересными, но не вызывающими противоречий вопросами: дата Пасхи и форма тонзуры. Августин настаивал на римском Обычае брить только макушку. Британские епископы имитировали метод друидов брить голову от темени к ушам, оставляя прядь на лбу. Гротескный выбор! Эти вопросы вполне можно было бы урегулировать, но они – что было удобно для епископов – представляли собой то обширное пастбище, на котором они могли публично пощипывать травку, тогда как действительно важные проблемы вызывали ожесточенные споры за кулисами.

Но британские епископы, как оказалось, не были настроены бросаться в крепкие объятия Рима. Почему должны они, столь долго защищавшие веру, которой угрожали гонения и преследования, принимать теперь руководство от сакса, кентского короля, только что приобщившегося к вере, чьи политические намерения, при всей их возвышенности, были вполне очевидны? Второй собор закончился полным разрывом.

Когда Августин столкнулся с тем, что счел безрассудным предубеждением и глубоко укоренившейся враждебностью, когда он увидел, что немногих епископов, убежденных им собраться, обозвали предателями, отпадшими от веры, он быстро перешел к угрозам. Если британское христианство не примет сделанных справедливых предложений, то все влияние и весь престиж Рима будут брошены против них английской стороной. Армии саксов получат благословение и поддержку Рима и нерушимых традиций христианской церкви, и к преданным своей вере британским христианам не будет уже никакого сочувствия, когда новообращенные англичане станут резать им горло. «Если, – воскликнул святой Августин, – вы не придете к миру со своими друзьями, то получите войну с врагами». Но как раз это самое бритты и видели уже на протяжении двух столетий. Такой язык они понимали. Собор не устранил вражду; барьер остался непреодоленным. Все дальнейшие попытки Рима установить через Этельберта и Кентское королевство хоть какой-то контакт с христианам и бриттами неуклонно отвергались.

Миссия Августина, таким образом, подошла к достойному, но слишком скорому завершению. За исключением посвящения Меллита в сан епископа восточных саксов в церкви, стоявшей на месте будущего собора святого Павла, он почти ничего не сделал для обращения язычников за пределами Кента. Присвоенный Августину титул «Апостола англичан» на многие века создал ему репутацию человека, обратившего в христианскую веру Британию, некогда знаменитую римскую провинцию, и ореол этой славы сиял над ним до сравнительно недавнего времени.

Прошло не одно десятилетие, прежде чем послы из Рима начали проникать в северную Англию и обращать ее население в христианство. Этому предшествовали некоторые политические и династические события. Одержав ряд побед, Редвальд, король восточных англов, утвердил господство над землями центральной Англии, от Ди до Хамбера. Опираясь на помощь Редвальда, корону Нортумбрии получил находившийся в изгнании принц Эдвин, который достиг такого положения постепенно, шаг за шагом, и только благодаря личным способностям. Еще до смерти своего союзника Редвальда Эдвин был признан верховным владыкой всех английских королевств, за исключением Кента, а острова Мона (Англси) и Мэн покорились его кораблям. Помимо того, что он добился своего личного первенства, конфедерация, основанная им, предвосхитила возникновение всеанглийского королевства, оформившегося уже при королях Мерсии и Уэссекса. Эдвин взял в жены христианскую принцессу Кента, религию которой обязался уважать. Вследствие этого вместе с ней из Кентербери в столицу Эдвина, Йорк, прибыл в 625 г. первый римский миссионер, Паулин, впервые побывавший в Британии еще во времена святого Августина, двадцатью пятью годами раньше.

У нас есть лестное и поучительное описание Эдвина: «Повсюду в Британии, где простиралась власть короля Эдвина, царил полный мир и, как говорили, женщина с новорожденным младенцем могла пройти через остров от моря до моря без ущерба для себя. Этот король проявлял такую заботу о благе своего народа, что в некоторых местах, где ему встречались чистые источники у дороги, он приказал установить стойки с привязанными к ним сосудами для питья, из которых могли освежиться путники, и никто не смел пользоваться ими для иных целей, чем те, для которых они были предназначены, – то ли из страха перед королем, то ли из-за любви к нему».

Он содействовал возрождению римских обычаев: «Его знамена несли перед ним не только в бою, но и в мирное время, когда он объезжал города, поселения или провинции со своими танами[13]. Знаменосец всегда должен был идти перед ним, когда он направлялся куда-либо, – по римской моде».

Таков был в годы своего наивысшего могущества человек, которого посетил Паулин. Римский миссионер обратил в христианство Эдвина, и все королевство Нортумбрия, напоминавшее Англию в миниатюре, стало христианским. Но это благое событие неожиданно повлекло за собой серьезные последствия. Верховенство Нортумбрии яростно оспаривалось королем Мерсии Пендой. В 633 г. Пенда заключил, казалось бы, неприемлемый для него, язычника, союз с Кадваллоном, христианином-бриттом, королем Северного Уэльса, с целью свергнуть сюзеренитет Эдвина и подорвать могущество Нортумбрии. Впервые, насколько известно в истории, британцы и англичане сражались бок о бок. Политика в тот раз оказалась сильнее религии или национальных связей. В жестокой битве под Донкастером Эдвин потерпел поражение и был убит, а его голова была выставлена для обозрения на частоколе захваченного Йорка. Он не был последним, кончившим жизнь подобным образом. Возможно, что жители Йорка, города, где стояли когда-то легионы, все еще хранили римско-британские традиции и поэтому приветствовали победу бриттов. Это внезапное крушение величайшего из королей, когда-либо до того правивших на острове, повлекло за собой столь же быстрые ответные действия. Бритт Кадваллон восторжествовал над Нортумбрией. Наконец-то появилась долгожданная возможность воздать за все врагам-саксам. Пришел час расплатиться по старым, но очень тяжким долгам. Мы видим, как возрождается дух Боудикки.

Англосаксонские всадники

Однако сила Нортумбрии была еще велика. По стране пронеслось известие об убийстве Эдвина. Его преемник, Освальд, правитель Берниции, одной из двух провинций королевства, поневоле оказался во главе разъяренных новообращенных саксонских воинов. В течение года после гибели Эдвина Освальд уничтожил Кадваллона и его силы в тяжелых боях, шедших вдоль Адрианова вала. То было последнее решительное сражение между бриттами и саксами, и надо отметить, что своими действиями бритты сами вырыли себе могилу. Чтобы отомстить за унижение, они объединились с язычниками-саксами и использовали их стремление сохранить страну разобщенной. Они сами убили светлую надежду исповедуемого ими христианства и были теперь повержены. Долгая история их борьбы с завоевателями закончилась, таким образом, совсем плохо, но для нашего повествования важно то, что она наконец-то закончилась.

Разгром Кадваллона и изгнание из Нортумбрии диких западных бриттов, чьи жестокости и зверства привели к тому, что на севере Все саксы объединили свои силы, стали прелюдией к борьбе с королем Пендой. Племена саксов считали его человеком, заключившим постыдный союз с их кровным врагом и принесшим им безграничные страдания и смерть. Тем не менее некоторое время Пенда процветал. В течение семи лет, опираясь на всю мощь Мерсии, он поклонялся Тору и Одину. Он разбил войска короля Освальда, а его самого обезглавил и разрубил на части, как прежде поступил с его предшественником. Но через несколько лет младший брат Освальда, Освью, предъявил Пенде семейный счет, и тот сам пал от меча, который слишком часто обнажал. Так могущество Нортумбрии укрепилось благодаря испытаниям и трудностям, через которые прошел ее народ.

Провал попыток Этельберта заключить христианский союз между Англией и Британией привел к тому, что ситуация на острове определялось теперь при дворе нортумбрийского короля. Теперь Рим смотрел уже не на Кентербери, а на Йорк, и надежды христианства возлагались не на армии бриттов, а на английские. Когда на Нортумбрию обрушились несчастья, Паулин морем поспешил в Кентербери. Ни он, ни Августин не принадлежали к тому типу людей, которые смело смотрят в лицо жестокостям войны. Достойно подготовленные в вопросах богословских доктрин, проводники интересов и политики папства, они не были теми людьми, из которых получаются мученики или странствующие проповедники. Поездка в Британию оказалась для них слишком тяжелой. Но помощник Паулина, некий Иаков Дьякон, оставался на своем посту, пока шла борьба, не прекращая проповедовать и крестить среди грабежей и убийств. Еще более важной оказалась работа кельтской миссии в Нортумбрии под руководством святого Эйдана. Именно кельтские миссионеры возродили христианство в большей части Мерсии и восточной Англии. Так два потока христианской веры снова встретились в Англии, и уже в ближайшем будущем острову было суждено стать свидетелем борьбы за верховенство между ними.

После поражения и смерти Пенды англосаксонская Англия решительно устремилась в христианскую веру. Не осталось ни одного королевства, в котором преобладали бы языческие традиции. Если не принимать во внимание отдельных приверженцев Одина, фактически весь остров стал христианским. Но это чудесное событие, которое могло бы иметь столько благих последствий, омрачилось разделением двух народов. Нашлись и новые причины для этого: к жестокой этнической вражде добавился разный взгляд на церковное управление, разведший их почти так же, как несовместимость христианства и язычества. Теперь вопрос стоял уже не о том, быть ли острову христианским или варварским, а о том, какое христианство возьмет верх – римское или кельтское. Различия между ними сохранялись на протяжении веков, оставаясь предметами спора между двумя сторонами.

Самая известная и во многом успешная попытка преодолеть их имела место на синоде в Уитби в 664 г. Основные споры шли по вопросу о том, должно ли британское христианство согласиться с общим планом развития церкви, предлагаемым Римом, или опираться на идеи, которые выражали монашеские ордена, основавшие кельтские церкви севера. Чаши весов склонялись то в одну, то в другую сторону, но в конце после заслушивания множества богословских трактатов было принято решение, что церковь Нортумбрии должна быть частью римской церкви и католической системы. Вскоре с этим согласилась Мерсия. Хотя кельтский вождь и его сторонники, возмущенные, возвратились на остров Иону, а ирландское духовенство отказалось подчиниться принятому решению, важность этого события невозможно переоценить. Вместо религии, контролируемой аббатами, чьи представления были ограниченны и которые строго следовали стеснительным правилам поведения, установленным ими в различных мелких монастырях или заброшенных городках, перед каждым членом английской церкви открывалась заманчивая перспектива принадлежать к вере, которая господствовала во всем цивилизованном мире и объединяла всех его жителей. Эти события позволили Нортумбрии достичь зенита свой славы. Впервые в Британии было достигнуто единство веры и морали, а под управлением церкви оказалось пять шестых острова. В духовной сфере также был сделан решительный шаг. Остров стал теперь полностью христианским, причем большая и сильнейшая его часть была непосредственно связана с папством.

У Рима вряд ли имелись основания быть удовлетворенным миссиями Августина и Паулина. Там понимали, что попытки влиять на британское христианство и руководить им, используя Кентское королевство, провалились из-за слабости последнего. Теперь возник новый план, иллюстрирующий универсальный характер католической церкви. Нести свет Евангелия в северные туманы предстояло двум новым миссионерам, избранным в 668 г. Первый из них – уроженец Малой Азии, Теодор из Тарса, второй – африканец по имени Адриан, из Карфагена. Они принадлежали к более сильному, чем их предшественники, типу, и их цельный характер замечали все. Когда они прибыли в Кентербери, лишь три епископа из всей Англии приветствовали их. Когда они завершили свою работу, увенчанный митрой фасад английской церкви вознесся в таком величии, что оно не померкло до сих пор. До своей смерти в 690 г. Теодор увеличил число епархий с семи до четырнадцати, а сплоченность церкви благодаря его административным умениям возросла. До сих пор церковь не канонизировала Теодора как святого. Этот замечательный азиат был одним из ранних государственных деятелей Англии и направлял ее шаги мудро и взвешенно, что принесло свои плоды.

В VII-VIII вв. между различными англосаксонскими королями развернулась долгая и запутанная борьба за лидерство. Она была важна для тех, кто жил в тот период, но почти не повлияла на последующий ход истории. Достаточно будет уделить ей несколько слов. Первенство Нортумбрии постоянно оспаривалось, так как это государство было слабым и к тому же занимало невыгодное географическое положение. Оно подвергалось осаде со всех сторон: с севера – пиктами, с запада – британским королевством Стратклайд, с юга – Мерсией, завистливые жители которой все еще помнили о поражении Пенды и наказании, наложенном на его сторонников. Противостоять стольким врагам сразу Нортумбрия не могла, несмотря на предпринимаемые ею усилия. Среди соперничающих королей, ведущих между собой изнурительные распри, время от времени появлялись значительные правители, угрожающие слабой стране. В итоге потеря Нортубмрией ведущих позиций на острове стала неизбежной.

Однако Нортумбрии повезло в том отношении, что свидетелем этих мрачных времен оказался хронист, на которого мы уже ссылались, чьи слова дошли до нас из долгого молчания прошлого. Беда, способный и одаренный монах, работавший в полной неизвестности в церковной тиши, остался единственным человеком, чей голос доносится из тех окутанных мраком времен. В отличие от Гильдаса, Беда писал историю. Благодарные средние века наградили Гильдаса титулом «Мудрый», а от имени «Беда Достопочтенный» все еще веет гордой славой. Он один пытался нарисовать и, насколько можно, объяснить происходящее в англосаксонской Англии в ранний период ее истории: христианская Англия, разделенная племенными, территориальными, династическими и личными междоусобицами на конгломерат, который один елизаветинский антиквар назвал Гептархией, – семь разной силы королевств, все исповедующие учение Христа и борющиеся друг с другом за господство, опираясь на силу и обман. Период почти непрерывных войн, ведущихся единоверцами с жестокостью и разбоем, продолжался почти сто лет – с 731 по 829 гг.

Лидерство в саксонской Англии перешло к Мерсии. Почти восемьдесят лет два короля Мерсии сохраняли свое доминирующее влияние во всей Англии к югу от Хамбера. Этельбальд и Оффа правили каждый по сорок лет. Прежде чем стать полновластным правителем, Этельбальд побывал в изгнании. Будучи беглецом, он общался с монахами и отшельниками. Получив власть, Этельбальд остался благочестивым, но стал испытывать плотские соблазны. Святой Гутлак утешил его в несчастье и бедности, но святой Бонифаций был вынужден упрекнуть его в распущенности. Под воздействием христианской веры требования морали в вопросах нравственности стали так строги, что церковнослужители могли заклеймить короля, назвав его распутником. Бонифаций из Германии осудил Этельбальда за «двойной грех», который тот совершил в женском монастыре, использовав преимущества своего положения для получения милостей, иначе ему недоступных. Исторические хроники этого повелителя скудны. Он проявлял милость к бедным; он охранял закон и порядок; в 733 г. он совершил набег на Уэссекс; в 740 г. он опустошил часть Нортумбрии, пока ее обремененный бесчисленными заботами король боролся с пиктами. После последней победы Этельбальд стал именовать себя «королем южных англичан» и «королем Британии». К югу от Хамбера эти притязания были справедливы.

На смену Этельбальду, убитому в конце концов своей стражей, пришел еще более великий человек. Об Оффе, правившем в Мерси и вторые сорок лет, мало что известно, но влияние его заметно не только в Англии, но и на континенте. Оффа был современником Карла Великого. Его политика переплеталась с политикой Европы, его считали первым «королем англичан», и при нем произошла первая с римских времен ссора с континентом.

Оффа, король Мерсии

Карл Великий желал, чтобы один из его сыновей женился на одной из дочерей Оффы. Таким образом, мы имеем доказательство того, как высоко ценили этого английского правителя. В свою очередь, Оффа поставил условие, что одновременно и его сын должен жениться на дочери Карла Великого. Основатель Священной Римской империи поначалу пришел в ярость от такого намека на равенство, но через некоторое время счел целесообразным возобновить союз с Оффой. Похоже, что «король англичан» ввел эмбарго на торговлю с континентом, и неудобства от этих репрессалий вскоре перевесили все соображения гордости и самолюбия. В очень скором времени Оффа снова стал «дражайшим братом» императора, и Карл Великий согласился способствовать тому, чтобы купцы обеих стран взаимно пользовались королевской протекцией «в соответствии с древним обычаем торговли». Очевидно, товары, о которых шла речь, были «черным камнем», предположительно углем, доставлявшимся в Англию из Франции в обмен на одежду. Обсуждались также вопросы о выдаче беженцев. В частности, Карла Великого интересовал один скотт, который ел мясо во время великого поста. В подарок он прислал старинный меч и шелковые мантии. Таким образом, мы видим, что Оффу признавал равным себе по положению величайший правитель в Европе. Очевидно, что в те времена мощь острова заставляла считаться с ним. Монархи могучих империй не составляют брачных контрактов для своих детей и не занимаются деталями торговых договоров с людьми, не имеющими влияния.

Успехи, достигнутые за время двух долгих правлений Этельбальда и Оффы, когда ситуация в Англии постоянно изменялась, снова утвердили остров в качестве признанной в мире силы. Мы знаем, что Оффа величал себя не только «королем англичан» («rex Anglorum»), но и также «королем всей земли англичан» («rex totius Anglorum patriae»). Это выражение «rex Anglorum» справедливо отмечается историками как важная веха в нашей истории. Появился король, который правил большей частью острова, чья торговля имела большое значение и чьи дочери считались достойными супругами для сыновей Карла Великого. Впечатление, которое Оффа производил на соседей, является почти единственным источником наших сведений о нем. Из их летописей становится ясно, что он подавил мелких королей долины Северна, разбил западных саксов в Оксфордшире и покорил Беркшир; обезглавил короля восточной Англии; что был хозяином Лондона, уничтожил монархию, основанную Хенгистом в Кенте, и с крайней суровостью расправился с Кентским восстанием. В дальнейшем свои распоряжения он отдавал уже в Кенте. Он захватил его монетный двор и начертал свое имя на монетах, чеканившихся архиепископом Кентерберийским. Одна их этих монет имеет свою собственную интересную историю. Это золотой динар, хорошая копия арабского, и на нем выбита надпись «rex Offa». В Кентербери арабские буквы считали, по-видимому, простым украшением, и все христиане наверняка были бы шокированы, узнав, что монета провозглашает «Нет Бога, кроме единого, и Магомет пророк его». Оффа установил хорошие отношения с папой римским. Верховный понтифик, обращаясь к нему, называл короля «rex Anglorum». В 787 г. папские послы были с радостью приняты Оффой и получили уверения в его почтении к наместнику престола святого Петра. Эти заявления были дополнены небольшой ежегодной данью папству, часть которой по недоразумению выплачивалась теми самыми монетами, которые провозглашали мусульманский символ веры.

Изучая деятельность Оффы, мы становимся похожими на геологов, которые вместо окаменелости находят только пустоту, несомненно служившую местом пребывания некоего существа необычной силы и размера. Алкуин, один из немногих хронистов того периода, живший при дворе Карла Великого, обращается к Оффе в таких выражениях: «Ты – слава Британии и меч против ее врагов». У нас есть материальный памятник его правления – Огромная преграда, построенная по его приказу между обращенной в христианство саксонской Англией и. еще непокоренными британцами. Произошла смена ролей, и теперь те, кто никогда не изменял старой вере и всегда оставался независимым, упали во мнении своих противников только потому, что жили на бесплодных горных землях, тогда как их удачливые преследователи величественно и даже с достоинством расхаживали по плодородным равнинам. Этот вал, идущий по холмам и долинам, оставляющий бреши для непроходимых лесов, тянется от устья Северна до Мерсея и является доказательством огромной мощи государства, укреплявшегося Оффой. Когда думаешь о том, какой суровой была борьба за жизнь, когда понимаешь, что главной заботой не только семей, но и целых народов была добыча пропитания, достаточного, чтобы свети концы с концами, то факт, что возведение столь протяженного вала явилось прежде всего трудом всей жизни и исполнением воли одного человека, поражает. Он дает нам представление о размерах и силе королевства Оффы. Такие сооружения возможно создавать лишь на фундаменте эффективной политической власти. «Вал Оффы» демонстрирует не только могущество этого человека, но и его политику. Во многих местах он идет по рубежам, выгодным британцам, и историки уже пришли к заключению, что это не столько укрепление, сколько граница, проведенная по соглашению, к взаимной выгоде. Это не вал вроде вала Адриана или Антонина, не рубеж между дикостью и цивилизацией, а скорее материальное выражение торжественного договора, который на длительный срок избавил Оффу от угрозы британского вторжения и, таким образом, обеспечил ему надежный тыл для переговоров с Европой и возможность для соперничества с ней.

Порядок влечет за собой рост искусства и культуры. Англичане принесли с собой, с континента живое варварское искусство и примитивную поэзию. Утвердившись на острове, это искусство подверглось сильному влиянию кельтского духа, особенно проявлявшегося в деталях и оттенках, подавленного римским провинциализмом, но возродившегося снова, как только исчезло римское правление. Христианство дало им новые темы. Как результат, мы можем увидеть такие шедевры, как Линдисфарнские Евангелия и скульптурные кресты в северной Англии. Возник целый мир, изящный и цивилизованный, существовавший в монастырях и дошедший до нас только во фрагментах. Величайшим ученым того времени повсеместно считался Беда. Именно его влиянию мир обязан практике, принятой позднее, – счету лет от рождения Христа. Самым популярным писателем Англии был Олдгельм из Малмсбери, именно его больше всего переписывали в монастырях на континенте. Процветала народная поэзия; в Уэссексе были сделаны первые шаги в искусстве прозы. Еще один западный сакс, Бонифаций из Кредитона, близ Эксетера, стал апостолом Германии. В VTII в. Англия и действительно претендовала на место в авангарде западной культуры.

Миниатюра из знаменитого Линдисфарнского Евангелия

После беспорядочной сумятицы темных столетий мы сейчас отчетливо видим их результат. Англия, с ее независимым характером и индивидуальностью, едва ли могла стать частью мировой цивилизации, как это было в римские времена, и теперь возникла новая Англия, как никогда близкая к национальному единству и обладающая оригинальностью. С этого времени ее бессмертный дух предстал перед всеми.

После падения императорского Рима захватившие его варвары в свою очередь оказались побеждены учением Христа. Хотя они не больше, чем нынешние люди, преуспели в избавлении себя от искушений, теперь они, связанные узами христианства, имели общую основу с другими народами Европы. Существовала международная организация, которая, занимая высокое положение в каждой стране, была самой могущественной и фактически единственной прочной структурой, сохранившейся от прежних времен. Стоявший во главе ее епископ Рима возродил в духовной, или по крайней мере церковной, форме исчезнувшую власть цезарей. Христианская церковь стала единственным прибежищем учености и знаний. В своих церквах и в монастырях она укрыла все, оставшееся от древних времен. Она предложила погрязшему в раздорах и пороках человечеству «последнее утешение в человеческой скорби и обуздание земных страстей». Таким образом, тогда как свет языческой цивилизации еще не погас, уже взошло новое лучезарное светило, поражая своим блеском варварские орды не только нашего острова, но и всей Европы. Христианское откровение смирило и возвысило их. Повсюду, от Евфрата до Бойна, люди отрекались от старых богов, а христианские священники проникали во все уголки, находя в каждом городе понимание братьев по вере и всеобщее, пусть иногда и скромное, гостеприимство.

В условиях волнений и невежества эпохи упадка Рима все интеллектуальные элементы нашли поначалу убежище в церкви и впоследствии использовали ее для своего возвышения. Она стала школой политиков. Фактическая монополия на знания и искусство письменности делала служителей церкви незаменимыми для заносчивых и буйных вождей того времени. При каждом дворе гражданскими служащими и часто государственными деятелями становились духовные лица. Естественно и неизбежно они занимали место римских магистратов, чью одежду носили и носят поныне. Торжествующее варварство незаметно уступило свои позиции церковной структуре, опора на которую во множестве случаев приносила ему успех в непрекращающейся борьбе за власть. После хаоса мрачного средневековья, когда наконец над Британией снова взошло солнце, она явилась миру также глубоко изменившейся, но не лишившейся ни своей оригинальности, ни величия. В воздухе повеяло необычайной свежестью.

Рвение новообращенных язычников повлекло за собой раздоры, обернувшиеся новыми бедами, хотя церковь самим своим духом призвана внедрять мягкость и милосердие. Это рвение и стремление церкви защитить свои интересы привели к тому, что она стала всеми способами укреплять собственную власть. Потомки грозных завоевателей отличались смирением и верой, которые в скором времени, в силу их человеческой слабости, сделали их жертвами организованной эксплуатации. Такое положение дел дало церкви возможность в течение V-VI вв. сосредоточить в своих руках столь обширные богатства и земли, что она уже не могла контролировать их. Теперь мы видим христианство благочестивое, но одновременно своевольное и упрямое, духовно единое, но ставшее жертвой мирских усобиц, истово верующее, но при этом полное амбиций.

И вот это молодое, неокрепшее общество подверглось теперь двум тяжелым испытаниям извне. Первое из них пришло с востока. В Аравии Магомет поднял воинственные знамена ислама. Его знаменитый побег из Мекки в Медину, получивший название хиджры и ставший точкой отсчета лет у мусульман, произошел в 622 г. В течение последующих десятилетий Магомет и его последователи, халифы, стали хозяевами всей Аравии, Персии, большей части Византийской империи и всего североафриканского побережья. В начале следующего века ислам перебрался через Гибралтарский пролив и покорил Испанию, откуда его смогли вытеснить только спустя почти восемь столетий. В какой-то момент показалось, что и Франция уступит, но арабы были разбиты Карлом Мартеллом, дедом Карла Великого, в 732 г. при Пуатье. Таким образом, начав свой путь в Мекке, ислам оказался совсем неподалеку от Британских островов.

Однако, как оказалось, судьба предназначила Британии вторую волну вторжения. Она пришла с севера. В Скандинавии викинги вывели в море свои ладьи. Это двойное нашествие – арабов и пиратов – дезорганизовало ослабленную Европу на десять поколений. Лишь в XI в., закованные в броню средневековые рыцари, сами состоявшие преимущественно из обращенных потомков викингов, положили предел арабским завоеваниям и создали в добавление к существующей христианской церкви внушительную и эффективную военную систему.

Око за око: то насилие, которое саксы принесли бриттам, той же мерой было отмерено англичанам через четыреста лет. В VIII в. завоевательная энергия с неистовой силой проявила себя в Скандинавии. Из Норвегии, Швеции и Дании стали совершать набеги отряды грозных воинов, которые, вдобавок к их прочим боевым качествам, оказались и дерзкими морскими разбойниками. Причинами этой этнической активности были резкий рост населения, жажда приключений и осложнения династических споров. При этом данов, или древних скандинавов, не гнали на запад новые орды из азиатских степей. Они пришли в движение сами по себе. Отвага их была изумительна. Один поток разбойников и мародеров направился из Швеции на юг и не только достиг Константинополя, но и оставил на обратном пути семена, которые через несколько столетий взошли на русской почве. Другие отряды отправились на баркасах из Норвегии к Средиземному морю, разоряя его берега, и были с трудом остановлены арабскими королевствами Испании и Северной Африки. Третий мощный импульс вынес орды скандинавских буканьеров к Британским островам, Нормандии, Исландии и затем через Атлантику к Американскому континенту.

Отношения между данами и норвежцами были запутанными и противоречивыми. Иногда они вместе участвовали в набегах, но это не мешало им время от времени сходиться друг против друга в отчаянных битвах. Однако в саксонской Англии как тех, так и других одинаково воспринимали как безжалостный бич Божий. Даны были невероятно жестоки. Не будучи каннибалами, они обычно отмечали победу, поставив котлы с едой на тела поверженных врагов или воткнув в них вертелы. Когда после сражения в Ирландии между викингами и данами местные жители – сами не слишком щепетильные в подобных вопросах – ужаснулись этому обычаю и спросили, зачем они это сделали, то получили ответ: «А почему бы нет? Они бы поступили с нами так же, если бы победили». Об этих скандинавских воинах говорили, что они никогда не оплакивают ни свои грехи, ни смерть своих друзей. Однако точно известно, что во многих местах, где эти разбойничьи отряды все же иногда оседали, они быстро привыкали к роскоши. Даны начинали принимать ванны и носить шелковые одежды. На кораблях хранились палатки и кровати для использования на берегу. Их вожди на всех землях, куда они проникали, имели по несколько жен, а на востоке с легкостью восприняли гаремную систему. У одного вождя насчитывалось не менее восьмисот наложниц, но, возможно, эта дошедшая до нас легенда навеяна Библией. Когда в 936 г. ирландцы отбили у них Лимерик, то были поражены красотой женщин, захваченных ранее разбойниками, и огромной массой шелков и вышивок, украшавших их. Несомненно, чтобы прийти в себя, им не понадобилось много времени.

Душа викингов воплотилась в их ладьях. Они создали и в VIII-IX вв. довели до совершенства судно, которое, имея небольшую осадку, могло проходить по рекам или становиться на якорь в бесчисленных бухтах и заливах и которое, отличаясь красотой линий и устойчивостью конструкции, могло благополучно выдерживать самые яростные бури Атлантического океана.

Мы многое знаем об этих кораблях. Полдюжины их были найдены почти неповрежденными. Самый знаменитый раскопали в Гокстаде, в Норвегии, в 1880 г., когда исследовали курган. Он сохранился почти целиком, вплоть до котлов для приготовления пищи и игровых досок, которыми пользовались моряки. В 1944 г. его тщательно измерили. Судно было среднего размера: 76 футов 6 дюймов от носа до кормы, 17 футов 6 дюймов в ширину, а осадка не превышала 2 футов 9 дюймов. Корабль был обшит внакрой 16 крепкими дубовыми шпангоутами, скрепленными деревянными гвоздями и железными болтами и проконопаченными крученой шерстью. Обшивные доски крепились к ребрам лыком, что придавало каркасу большую эластичность. На палубу стелили доски, не прибивая их гвоздями. Припасы, конечно, хранились в запираемых ящиках, которые исчезли. Мачта была установлена на большом, крепком блоке, устроенном так хитро, что, по словам профессора Коллингвуда, «когда мачта стояла прямо и твердо, легкий эластичный корпус корабля не испытывал никакой нагрузки». Каждый борт был снабжен 16 веслами от 17 до 19 футов длиной; более длинные из них использовались на носу и корме, где планшир находился выше ватерлинии; все они были прекрасной формы и входили в уключины, проделанные в главном шпангоуте. Когда весла убирали, уключины закрывались хорошо подогнанными задвижками. Руль, установленный у правого борта, представлял собой короткое весло в форме крикетной биты. Он был снабжен подвижным румпелем и прикреплен к кораблю с помощью бесхитростного приспособления, дававшего лопасти возможность маневра. На мачте, 40 футов высотой, с длинным, тяжелым реем, крепился квадратный парус. Судно имело небольшую лодку, или ялик. Три из них также найдены в кургане. На корабле, подобном обнаруженному в Гокстаде, мог помещаться экипаж из 50 человек и при необходимости еще 30 воинов или пленных. Запасов для них хватало на месяц.

Корабль викингов

Таковы были корабли, которые, различаясь по размерам, уносили викингов за добычей – к штурму Константинополя, к осаде Парижа, к основанию Дублина, к открытию Америки. Живая и яркая картина встает перед нами: резной в форме дракона руль; высокая изогнутая корма; длинный ряд щитов, черных и желтых, вдоль бортов; блеск стали; запах смерти. Те корабли, на которых совершались великие океанские путешествия, были несколько крепче и прочнее, с более высокой надводной частью, но и судно, созданное по образцу гокстадского в 1892 г., пересекло Атлантику за четыре недели.

И все же эти превосходные суда, символ морской мощи викингов, были бы бесполезными без людей, которые управляли ими. Вожди формировали отряды исключительно из добровольцев, уже доказавших свои способности. В сагах мы читаем о командах из «победителей, или веселых людей»: экипаж отбирали, несомненно, из многих соискателей, «столь же ловких с рулем или веслом, как и с мечом». Те, кто попадал в команду, обязана были подчиняться строгим правилам, «Военному кодексу». Отбирали мужчин от 16 до 60, но лишь тех, чья сила и умение уже были испытаны. В плавании не допускалось никаких раздоров, старые обиды должны были быть забыты. Женщины на борт не допускались. Все новости доносились только капитану. Захваченная добыча целиком сваливалась в кучу и затем продавалась и делилась в соответствии с правилами. Все военные трофеи являлись личными, то есть не считались собственностью, которая по скандинавским законам переходила по наследству к родственникам. Воин должен был забрать свою добычу с собой в могилу.

Высадка викингов на берег. Современная реконструкция тактической схемы действий

«Когда против завоевателей выступали примерно равные им силы, – говорит Оман, – викинги всегда сохраняли свои позиции. Но когда поднимались все окрестные селения и сопротивление разбойникам становилось массовым, тем приходилось остерегаться, чтобы не быть сокрушенными превосходящими силами». Лишь в тех случаях, когда собирался флот исключительной силы, скандинавы осмеливались предложить противнику сражение на открытой местности. В конце концов их главной целью были грабежи, а не война, и когда какая-то земля встречала их огромным войском, они возвращались на корабли и уплывали, чтобы опустошить какую-нибудь другую еще не тронутую провинцию. Вскоре они научились обеспечивать себе быстрое передвижение по суше. Высаживаясь на берег, они сгоняли вместе всех лошадей, которых находили неподалеку, и пользовались ими, становясь всадниками и перевозя добычу. Лошадей они собирали только для быстроты марша и не имели никакого намерения использовать конницу в сражении. Первое упоминание в англосаксонской хронике об этом приходится на 866 г., когда «огромная языческая армия подошла к земле восточных англов, и эта армия была конная».

Оружие викингов

Когда мы размышляем о жестокостях и зверствах этих морских разбойников, этих самых постыдных пиратов, каких только носило море, или отворачиваемся в ужасе от их диких злодеяний и опустошений, мы должны также помнить о дисциплине, стойкости, чувстве товарищества и боевой доблести, которые, без сомнения, превратили их в тот период в самый отважный и грозный народ в мире.

Одним летним днем, вероятно в 789 г., когда «простодушный английский народ, рассеявшись по равнинам, наслаждался тишиной и покоем и впрягал быков в плуг», королевскому служащему, управляющему Дорчестером, сообщили, что к берегу подошли три корабля. Он вскочил на коня и отправился с несколькими людьми к бухте, думая, что это купцы, а не враги. Отдавая распоряжения как человек, имеющий власть, он приказал отправить их в город, но «они убили на месте его и всех, кто был с ним». Эти события стали прелюдией к кровавой борьбе, которая на протяжении двухсот пятидесяти лет, принося удачу то одной, то другой стороне, разоряла и опустошала Англию. Так начался век викингов.

Нападение викингов на монастырь

Январским утром 793 г. богатое монашеское поселение на острове Линдисфарн (Холи-Айленд), неподалеку от побережья Нортумбрии, подверглось внезапному нападению сильного флота, вышедшего из Дании. Викинги разграбили поселение, зарезали скот, убили многих монахов и уплыли с богатой добычей: золотом, украшениями, священным предметами, а также всеми теми монахами, за которых можно было получить хорошую цену на европейском невольничьем рынке. Это нападение было спланировано тщательно и со знанием дела. Оно было совершено абсолютно неожиданно, в разгар зимы, до того, как какая-либо помощь успела бы прийти на остров. Известие об этом изуверстве широко распространилось не только в Англии, но и во всей Европе и громкий голос церкви выразил всеобщую тревогу. Нортумбриец Алкуин, находясь при дворе Карла Великого, писал своим соотечественникам: «Подумать только – почти триста пятьдесят лет наши предки прожили в этой прекрасной стране, и никогда прежде они не испытывали такого ужаса, который мы только что пережили от язычников. Невозможно было предположить, что они способны совершить такое плавание. Посмотрите на церковь святого Кутберта, забрызганную кровью служителей Христа, лишенную всех своих украшений... В Йорке, откуда после отъезда Паулина зародилась средь нас христианская вера, – там начались бедствия и горе... Но еще раньше мы видели знамения этих несчастий. Иначе что еще может означать тот кровавый дождь во время поста в городе Йорке?»

Когда в следующем году грабители вернулись и высадились около Ярроу, их атаковали смело и решительно. Помогла англичанам и плохая погода. Многие викинги были убиты. Их «короля» схватили и предали жестокой смерти, а те, кому удалось спастись, принесли в Данию столь ужасный рассказ, что на протяжении сорока лет английские берега не знали жестоких нападений. В этот период викинги не стремились к массированному вторжению и захвату земель, но, используя свою морскую мощь, совершали набеги на восточное побережье Шотландии и шотландские острова. Монашеские колонии, находившие там прежде надежное прибежище, оказались особенно легкой добычей. Богатство и обособленное положение превратили их в притягательную для морских разбойников жертву. В 802 г. был разграблен и разрушен монастырь на Ионе. Привлекли мародеров и ирландские церкви и монастыри, страданиям которых с того времени не было конца. Церковь нашла силы восстановить разрушенное. Прежде чем нанести повторный визит, викинги, имея широкий выбор действий, позволили себе сделать некоторый перерыв. Остров Иона подвергался разграблению трижды, а монастырь Килдэр – не менее четырнадцати раз.

Морской разбой стал постоянной профессией, а церковь – беспрерывно пополняемым казначейством. Историк Карла Великого, Эгингард, отмечает, что разграбления следовали постоянно и страх снова объял христианский мир. Однако никаких эффективных мер для защиты не принималось, а разбойничий бизнес оказался столь прибыльным, что к нему потянулась вся Скандинавия. «Эти веселые, стройные, отважные господа с Севера», как назвал их один шотландский хронист, каждый год во все большем количестве отправлялись за добычей и возвращались, ликующие и богатые. Их пример побуждал молодое поколение действовать столь же дерзко, и другие флоты уходили еще дальше. Они вторглись в Средиземное море. Карл Великий, увидев однажды из окна в городке вблизи современного Нарбонна грозные корабли викингов, предупредил потомков о грядущих нелегких битвах.

Яростная буря разразилась в 835 г., и мощные флоты, состоящие иногда из трехсот или четырехсот судов, устремились по рекам Англии, Франции и России. Такого масштабного разбоя еще не было.

В течение тридцати лет южная Англия подвергалась постоянным нападениям. Не одну осаду выдержал Париж. Оборонялся Константинополь. Были захвачены портовые города Ирландии. Викинги под командой Олафа основали Дублин. Во многих случаях они оседали на завоеванной территории. Шведы проникли вглубь России, управляя расположенными на реках городами и собирая дань с купцов. Норвежские викинги, чей родной климат был еще более суров, чем шотландский, сочли север Британских островов пригодным для заселения. Они колонизировали Шетландские, Фарерские острова и Ирландию. Они достигли Гренландии и Стоунландии (Лабрадора). Они поднялись вверх по реке Святого Лаврентия. Они достигли Америки, но не смогли оценить в должной степени это открытие.

Долгое время им не удавалось захватить постоянный плацдарм в Британии или во Франции. Лишь в 865 г., когда сопротивление на континенте временно усилилось, началось великое вторжение данов в Нортумбрию и восточную Англию.

Суда викингов направляются к новым завоеваниям

Саксонская Англия в это время вполне «созрела для жатвы». Захватчики вторглись на восточное побережье с его лежащими в руинах римскими крепостями, погребенными под вековыми отложениями. Римские галеры уже давно не несли патрульной службы. Не было имперского правительства, которое могло бы послать на выручку великого полководца или легион. Их место заняли многочисленные аббатства и монастыри, церкви и соборы, хранившие в тот голодный век золото и серебро, драгоценности и большие запасы продуктов, вина и всевозможных предметов роскоши. Благочестивые англичане слишком буквально восприняли идею отпущения грехов за деньги. Грехов было много, раскаивались в них часто, и церковь процветала. Она представляла собой лакомый кусок для завоевателей, которые могли легко обогатиться при помощи своих острых мечей.

К излишнему раболепию перед церковью в те времена добавилось плохое военное управление. Система обороны англичан была приспособлена к тому, чтобы удерживать потомков древних бриттов на их бесплодных горных землях и охранять границу от проникновения соседей-саксов. Местный господин, призванный своим королем или сюзереном, мог собрать здоровых крестьян для службы в своем округе на сорок дней. Эту повинность несли неохотно, и когда срок заканчивался, армия распускалась, даже несмотря на приближение врага. Крестьяне не принимали во внимание серьезные опасности, ради которых и затевалась вся кампания. Но теперь враги англичан стали более многочисленны и разнообразны, и наиболее сильными из них были викинги. Даны и скандинавы имели за собой не только преимущество внезапности, которое долгое время обеспечивала им морская мощь. На суше они также проявляли и мобильность, и искусство вести войну. Свои лагеря они обыкновенно укрепляли с почти римской тщательностью. Их военная хитрость также достойна высокой оценки. Среди их уловок особенно известна одна – «ложное бегство». Снова и снова читаем мы о том, что англичане наголову разгромили армию язычников, но в итоге поле сражения оставалось за данами. В одном случае их предводитель, осаждавший город, объявил о том, что умирает, и умолял местного епископа похоронить его по-христиански. Достойный церковнослужитель возрадовался обращению и уступил этой просьбе, но когда тело умершего викинга внесли в город для христианского погребения, внезапно оказалось, что сопровождавшие его не кто иные, как облаченные в траур вооруженные воины, лучшие из лучших, которые сразу же занялись грабежами и убийствами. Есть немало сообщений подобного рода о таких хитростях викингов. Фактически это были самые дерзкие и коварные пираты и мошенники, которые появлялись когда-либо, и, благодаря весьма несовершенной военной организации саксов в условиях того времени, они достигли всего, чего хотели, превзойдя многих, пытавшихся подражать им в этом искусстве, – а таких было немало.

Самым знаменитым героем легенд викингов того времени являлся Рагнар Лодброк, «Волосатый зад». Он родился в Норвегии, но был связан с правящей династией Дании. В набегах он участвовал с юности. «Запад за морями» – таков был его девиз. Корабль Рагнара ходил от Оркнейских островов до Белого моря. В 845 г. он провел флот викингов по Сене и напал на Париж. Последовала жуткая бойня, но чума неожиданно заставила пиратов отступить. Он повернул свои мобильные силы против Нортумбрии. И здесь судьба снова оказалась не на его стороне. Как повествует скандинавская история, его захватил в плен король Нортумбрии и бросил умирать в яму со змеями. Среди этой массы ползающих отвратительных гадюк Рагнар и нашел свою смерть. У него было четыре сына, и, лежа под ядовитыми рептилиями, он, по преданию, произнес страшную фразу: «Эти поросята захрюкали бы сейчас, если бы знали, каково пришлось старому кабану». Скальды донесли до нас, при каких обстоятельствах его сыновья узнали о смерти отца. Бьерн «Железнобокий» так сильно стиснул древко копья, что на нем остались вмятины от его пальцев. Игравший в шахматы Хвитсерк сжал фигуру с такой силой, что из-под ногтей пальцев выступила кровь. Сигурд «Змеиноглазый» подрезал ножом ногти и делал это, пока не срезал плоть до костей. Но общее внимание привлек к себе четвертый сын, Ивар «Бескостный». Он потребовал, чтобы ему во всех деталях рассказали о казни отца, и его лицо «поочередно покраснело, посинело и побледнело, а кожа словно распухла от гнева».

За казнь Рагнара его сыновья должны были отомстить смертью его убийцы. Выбранный ими способ воздаяния назывался «кровавый орел». С убийцы нужно было срезать плоть и ребра, распилить их в форме орла, после чего послушный долгу сын вырывал собственными руками пульсирующие легкие. Именно такая судьба, согласно легенде, постигла короля Нортумбрии. Но фактически последствия его смерти были для Англии довольно серьезными. Ивар, искусный и хитрый воин, руководил скандинавским вторжением в Англию в последней четверти IX в. Именно он спланировал крупные кампании, в результате которых были завоеваны восточная Англия, Дейра в Нортумбрии и Мерсия. Прежде он сражался в Ирландии, но в 866 г. появился в восточной Англии. Весной 867 г. его мощная армия, организованная на базе корабельных команд, но теперь пересевшая на лошадей (не для сражения, а для быстроты передвижения) прошла к северу по старой римской дороге и переправилась через Хамбер.

Ивар осадил Йорк. Только теперь – слишком поздно – жители Нортумбрии, поддерживающие двух соперничающих королей, позабыли свои раздоры и объединились, как оказалось, в последний раз. Возле Йорка они атаковали армию данов. Поначалу им сопутствовал успех – язычники были отброшены к стенам города. Защитники Йорка предприняли вылазку, и в суматохе викинги разбили их всех с большими потерями, убив обоих королей и полностью уничтожив их способность сопротивляться. Это был конец Нортумбрии. Она никогда не достигла господствующего положения, подобного тому, которое занимала до той поры.

Как выразился Ходжкин в «Истории англосаксов», «школы и монастыри погрузились во мрак и ничтожество, и королевство, давшее Беду и Алкуина, оставившее громадные каменные кресты, шедевры искусства и такие образцы поэзии, как поэмы Кэдмона и Видение Распятия, вернулись после поражения 867 г. к прежней жизни темного варварства... Династия оборвалась, церковь наполовину задохнулась, культура опустилась до варварского состояния».

Симеон Даремский, писавший спустя полтора столетия после этой катастрофы под Йорком, подтверждает эти горестные оценки: «Армия разбойников появлялась то здесь, то там, и повсеместно ей сопутствовали кровопролитие и скорбь. Повсюду она разрушала церкви и монастыри, предавая их огню и мечу. Покидая то или иное место, она оставляла за собой лишь стены без крыш. Разрушение было столь велико, что в наше время едва ли найдешь что-то, сохранившееся от тех лет, – нет ни единого следа их былого величия».

Но цель Ивара заключалась в том, чтобы завоевать Мерсию, которая, как всем известно, на протяжении почти ста лет была сильнейшим королевством Англии. Ивар расположился за Ноттингемом. Король Мерсии призвал помощь из Уэссекса. Старый правитель Уэссекса умер, но два его сына, Этельред и Альфред, откликнулись на его призыв. Они выступили ему на подмогу и предложили совместно атаковать осаждавших, но мерсийцы колебались и предпочли вступить в переговоры. В этой борьбе Ивар показал себя не только умелым воителем, но и искусным политиком. Он не тронул церкви в Йорке и Рипоне, согласился усадить на трон вассального короля, некоего Эгберта, из Нортумбрии и, завершив кампанию 868 г. заключением договора, сделавшего его хозяином Ноттингема, перезимовал в Йорке, строя укрепления для своих войск.

Пока ненасытные даны, стремясь захватить как можно больше, вышли за пределы восточной Англии, подчинили Мерсию и разграбили Нортумбрию, король Уэссекса и его брат Альфред потихоньку собирали силы. Их положение было столь шатким и неопределенным, что даже незначительное его ухудшение могло стать роковым. Вот почему таким облегчением стало то, что Ивар, нарушив Ноттингемский договор и предав короля Восточной Англии Эдмунда мученической смерти, внезапно покинул Англию навсегда. Анналы Ольстера сообщают, что предводители скандинавов, Олаф и Ивар, снова прибыли в 870 г. из Шотландии, и «великое множество пленных, англичан, бриттов и пиктов, было увезено в Ирландию». И вот последняя запись: «872. Ивар, король всех скандинавов в Ирландии и Британии, закончил свою жизнь». Он завоевал Мерсию и Восточную Англию. Он захватил Думбартон – крупный укрепленный пункт королевства Стратклайд. Обремененный добычей и казавшийся непобедимым, он обосновался в Дублине и мирно скончался там два года спустя. Набожные хронисты сообщают, что он «почил во Христе». Так что возможно, что он получил не только все богатства этого мира, но и благую долю после смерти.

Теперь даны с каждым годом задерживались на острове все дольше. Летом флоты приходили, чтобы грабить и разрушать, но с каждым годом все более ясным становилось стремление захватчиков остаться в этой стране, более зеленой и менее суровой, чем их собственная. В конце концов воин переставал участвовать в походах, а благоприятные условия на завоеванной земле позволяли перевезти туда жену и детей. Итак, снова вслед за пиратством и разбоем следовал процесс оседлости. Но поселения данов отличались от поселений саксов: они представляли собой военные лагеря, а их границы были фронтовыми рубежами, поддерживаемыми системой фортов. Стэмфорд, Ноттингем, Линкольн, Дерби, Лейстер – все это базы новых завоевателей. За этими линиями фронта те, кто раньше был воинами, теперь, через десять лет, становились колонистами, обрабатывавшими захваченную землю. Поселения данов в Англии – типичные военные крепости. Они проложили себе дорогу на остров мечами и стремились прочно на нем утвердиться. Положение фермера нового типа, фермера-воина, с самого начала было иным, чем положение обычного мирного земледельца. Так как не было какой-либо крепкой национальной организации, способной изгнать с освоенной ими земли доселе неведомых выходцев, прибывших из-за моря, саксы на протяжении четырех столетий считали себя собственниками этой земли, которую на самом деле почти полностью уступили пришельцам-данам. Окончательно этого не произошло потому – как почти всегда бывает при крутом повороте судьбы, – что в эту эру опасности и упадка на сцене появляется одна из величайших в истории фигур.

Некоторые подробности жизни Альфреда Великого известны нам от Ассера, монаха из монастыря святого Давида, ставшего епископом Шерборна. Епископ, естественно, останавливается прежде всего на религиозных и моральных качествах своего героя, но нужно также помнить, что, несмотря на слабое здоровье, Альфред прославился как охотник и что отец брал его мальчиком в Рим, так что он получил яркие представления о том, как велик этот мир. Вначале Альфред замешал своего старшего брата, короля, с которым имел хорошие отношения. Они не завидовали друг другу, однако характеры их сильно отличались. Этельред склонялся к церковной точке зрения, что лучшие средства для одоления язычников – это вера и молитва. Альфред, также будучи благочестивым, делал упор на политику и оружие.

Раньше господство Мерсии в Англии и так мало кому нравилось, а ее короли к тому же совершили серьезную ошибку, поссорившись с Кентерберийской епархией. Когда в 825 г. мерсийская армия, вторгшаяся в Уэссекс, потерпела поражение от деда Альфреда, короля Эгберта, у Элландуна, возле Суиндона, юг и восток острова поспешили договориться с победителем, и союз Кента, церковного центра, с Уэссексом, сильнейшим английским королевством, оказался довольно прочным. То, что являлось целью политики западных саксов на протяжении многих поколений, было достигнуто как раз вовремя, чтобы встретить, вторжение с севера. Уэссекс занимал стратегически выгодное положение: на севере его защищали горные хребты, на его территории не протекали такие длинные и спокойные реки, как в Мерсии, продвигаясь по которым даны смогли достичь самого сердца этого королевства. Кроме того, в Уэссексе получило развитие местное управление, способствовавшее исключительной устойчивости королевства при нападении противника: олдермены, стоявшие во главе графств, в случае опасности могли действовать самостоятельно. Преимущества такой системы проявились позже. Подобные округа, каждый под командованием своего правителя, выполнявшего как гражданские, так и военные функции, были значительным шагом вперед по сравнению с древними племенными королевствами и союзами племен. После того как оборвались династии Кента, Нортумбрии и Мерсии, внимание всех обратилось в сторону Уэссекса, где правил королевский дом, история которого началась еще в первые годы саксонских поселений.

Англосаксонские воины

Даны заняли Лондон, тогда еще бывший не английской столицей, а всего лишь городком в королевстве Мерсия, и их армия укрылась в Рединге. Двигаясь вперед, они встретились с силами западных саксов на беркширских низинах, и там в январе 871 г. произошла битва при Эшдауне. Обе стороны разделили свои силы на две части. Этельред медлил, занятый церковными обрядами и ритуалами. Внешне войско западных саксов не шло ни в какое сравнение с викингами, с их ярко раскрашенными щитами и знаменами, пышными нарядами И золотыми браслетами. Медленно приближаясь, викинги громко бряцали щитами и оружием и издавали долгие вызывающие боевые кличи. Хотя луками тогда пользовались мало, в воздухе замелькали стрелы и дротики. Король продолжал молиться. Тем, кто предупреждал его о скором начале битвы, он отвечал, что на первом месте Бог. «Но Альфред, – как рассказывает епископ Ассер со слов «заслуживающих доверия очевидцев», – видя, что язычники быстро вышли на поле и готовы к бою... не мог больше сдерживать атаки врага и был вынужден выбирать между полным отступлением и началом сражения, не дожидаясь брата. Наконец, подобно дикому кабану, он смело повел христианские силы на армию неприятеля... несмотря на то, что король еще не появился. И так, полагаясь на Божий промысел и с верой в Его Помощь, он сомкнул свои ряды и в надлежащем порядке двинул свои знамена на врага».

Бой был долгим и упорным. Король Этельред, исполнив духовный долг, вскоре присоединился к брату. «Варвары, – пишет епископ, – захватили высоты, и христианам пришлось наступать вверх по склону. На том месте стояло какое-то низкорослое дерево, которое мы видели собственными глазами. Возле него и сошлись в схватке противостоящие шеренги, причем все громко кричали – одни, устремленные к греху, другие – сражаясь за жизнь своих любимых и родную землю». Наконец даны дрогнули и, преследуемые по пятам, устремились к Редингу. Они бежали до наступления тьмы, бежали всю ночь и следующий день, и вся ширь Эшдауна – то есть беркширские холмы – была усеяна убитыми, среди которых обнаружились тела одного из королей викингов и пятерых его ярлов[14].

Эта победа не смогла подорвать мощь армии данов; через две недели они снова вышли на поле боя. Но битва при Эшдауне справедливо занимает место в ряду исторических сражений из-за своего значения. Если бы западные саксы были разбиты, вся Англия погрузилась бы в анархию язычества. Но они одержали победу, и надежда на то, что на острове еще сохранится христианская цивилизация, не угасла. Впервые захватчики потерпели поражение на поле боя. Последнее из саксонских королевств выдержало приступ. Саксы смогли выстоять в открытом бою, и это привело к тому, что Альфред заставил их поверить в свою силу как нации. Многие поколения саксонских авторов хранили в памяти дорогое для них сражение при Эшдауне. Это было первое сражение Альфреда.

На протяжении всего 871 г. обе армии вели смертельную войну. Король Этельред в скором времени заболел и умер. Хотя у него остались дети, никто не сомневался, кто должен стать его наследником. В 24 года Альфред сделался королем, получив тяжелое наследство. Война шла с переменным успехом, фортуна склонялась то в одну, то в другую сторону. Даны получали сильное подкрепление из-за морей, «летнюю армию», как ее называли, «неисчислимую и жаждущую биться против армии западных саксов».

Произошло семь или восемь битв, и, как сообщается, обычно поле боя оставалось за данами. Возле Уилтона, в самом сердце своей страны, летом, примерно через месяц после того, как он принял корону, Альфред потерпел очевидное поражение. Смерть и дезертирство подтачивали его ряды, а викинги снова с успехом применили свою уловку – «ложное отступление».

На утро после этого несчастья Альфред счел за лучшее договориться с врагом, пока у него еще оставалась хоть какая-то армия. Мы не знаем условий соглашения, но, несомненно, в числе них были и тяжелые выплаты. «Саксы заключили мир с варварами на условии, что они откупятся от них, и они это сделали», – лаконично сообщает хроника. Но прежде чем отступить к Лондону, даны выждали три или четыре месяца, пока не получили обещанное. Тем не менее все эти сражения доказали викингам грозную силу Альфреда и саксов. Упорством в боях и бесславным договором Альфред добился пяти лет мира и безопасности, которые позволили ему укрепить свою власть.

Сейчас трудно анализировать причины, побудившие данов заключить мир с Альфредом. Они наверняка были убеждены в том, что подчинить западных саксов можно только путем долгой и кровопролитной борьбы. Война была по душе обеим сторонам, и она возобновлялась снова и снова, принося успех то данам, то саксам, но и те, и другие почти ничего не достигли, кроме бесчисленных шрамов и множества трупов. Но Альфред всегда рассчитывал на раскол среди завоевателей, и постепенно усиливающиеся внутри языческой армии противоречия оправдывали его политику.

По-прежнему удерживая за собой Лондон, даны отошли в центральные районы Англии, бывшие теперь в их полном подчинении. «Мерсийцы заключили мир с армией», – так отметил это Ассер. Их король Бургред в 874 г. был изгнан из страны и благочестиво почил в Риме, где пользовался папским сочувствием. «После его изгнания, – говорит Ассер, – варвары подчинили своему господству все королевство мерсийцев. Они использовали прием, неоднократно применявшийся позднее, – поставили у власти местную марионетку после того, как новый «правитель» дал им заложников и принес клятву «не препятствовать их желаниям и быть послушным во всем».

Но в последней четверти IX в. в рядах «Великой языческой армии» произошло глубокое изменение, поначалу едва заметное. Альфред и жители Уэссекса оказались слишком упорным противником, подчинить которого было нелегко, поэтому некоторые из данов хотели обосноваться на уже удерживаемых землях. Остальные выступали за продолжение войны в подходящий момент, пока не будет подчинена вся страна. Возможно, обе эти группы действовали согласованно: первая представляла собой основные силы, надежный и прочный тыл, вторая становилась своеобразным «экспедиционным корпусом». После удара по королевству Стратклайд, угона скота и завладения сельскохозяйственным инвентарем почти половина морских разбойников осела в Нортумбрии и Восточной Англии. С этого времени они начали «возделывать землю, чтобы жить честным трудом». Значимость такой перемены огромна. Мы должны помнить о дисциплине и организации данов. Экипажи кораблей, действуя вместе, сражались на берегу как солдаты. Вся организация их поселений была военной. Моряки превратились в солдат, а солдаты стали йоменами. Они сохранили свой особый дух независимости, отличавший их суда, когда даже изредка возникавшие конфликты регулировались на основе принципов товарищества и дисциплины.

Таким образом, на всем востоке Англии сформировался класс земледельцев. Они были свободны от вассальной зависимости (за исключением случаев совместной обороны), они завоевали эту землю мечом и были преданы только военной организации, дававшей им возможность сохранять ее. Это крепкое, отважное племя пустило корни от Йоркшира до Норфолка. Время шло, и они забывали море, забывали армию и думали только о земле – своей собственной земле. Им нравилась такая жизнь. Будучи довольно умелыми земледельцами, они все же почти ничему не могли научить прежнее население; они не принесли с собой ни новых орудий, ни методов, но были преисполнены решимости учиться у него.

Даны не полагались только на свой труд. Должно быть, они эксплуатировали старых хозяев и их сервов. Распределение земли осуществлялось исходя из доли, способной прокормить семью. Единицей владения стала площадь, вспаханная восемью быками за определенное время и при предписанных условиях. Они упорно трудились сами, но, очевидно, использовали и труд местного населения.

Таким образом, поселения данов значительно отличались от существовавших четырьмя столетиями ранее поселений саксов. Об истреблении прежних жителей теперь не было и речи. Два языка не столь уж сильно отличались друг от друга; образ жизни, способы обработки земли были во многом сходными. Колонисты – именно ими теперь стали даны – привезли из Скандинавии свои семьи, но также несомненно и то, что у них устанавливались естественные человеческие отношения с покоренными саксами. Кровь этих энергичных индивидуалистов, гордых и удачливых вояк, смешивалась с кровью людей островной расы, вливая новые силы, укрепляя и возрождая ее. Как современная сталь становится тверже от сплава с относительно небольшими количествами особых металлов, так и стойкая черта индивидуализма, основанного на земельной собственности, сыграла впоследствии полезную роль в жизни Англии. Когда в правление Генриха II после больших неурядиц появились великие законы и открылись королевские суды, потомки этих стойких земледельцев – не только независимые крестьяне, но и люди помельче – оказались в состоянии отстаивать свои права. Невзгоды последующих трехсот лет не истребили их изначальной твердости характера и глубокой преданности завоеванной земле. На протяжении всей английской истории эта черта продолжала иметь большое значение для нашей нации.

Скандинавские морские разбойники принесли с собой много новых обычаев. У них была другая нотация, называемая «двенадцатеричной системой». Вместо десятка даны пользовались двенадцатью, и даже в наше время в некоторых районах Восточной Англии можно в рыночные дни услышать выражение «долгая сотня», то есть 120.

Они иначе, чем привыкшие к манору саксы, смотрели на социальную справедливость. Их обычное право, постепенно формировавшееся в то время на саксонской основе, несомненно, улучшилось. Ф. Стентон в своем труде «Даны в Англии» пишет: «В Восточной Англии мы имеем регион, в котором влияние данов выдержало испытание временем. Задолго до нормандского завоевания оно приобрело отчетливую форму сельского общества, сохранившего много скандинавских черт, в котором свободный человек крестьянского состояния успешно сохранял свои позиции на фоне тенденции к манориализму».

После скандинавского завоевания жизнь свободного крестьянского населения, существование которого в Уэссексе и английской Мерсии затруднялось бременем налогов и обороны, стала несколько легче. И это население имело столь близкое отношение к первым завоевателям, что ученые ищут в Книге Страшного суда, знаменитой земельной описи XI в., средства оценки численности армий викингов в IX в. Мы еще увидим, каким почтительным было отношение англосаксонских монархов к округам, населенным данами (Денло), даже после их решающей победы. Законы, введенные там, стали называться датскими. Чтобы неразрывно смешаться с душой и телом нации, оставалось только принять христианство. Альфред, проведя ряд отважных битв и сделав политические уступки, получил пятилетнюю передышку. В этот промежуток времени король викингов Хальфден сошел со сцены. Ограбленная и истерзанная церковь отомстила за его злодеяния тем, что объявила, будто Бог наказал его в конце концов безумием и зловонием, которое делало для его товарищей присутствие рядом с ним невыносимым.

В Линдисфарне, в разграбленной данами Нортумбрии, рассказывают трогательную историю. Разоренные монахи покинули опустошенную и оскверненную обитель и унесли на своих плечах прах святого Кутберта и кости святого Эдана. После семи лет странствий по суше и по морю они обосновались на новом месте, в Честер-ле-Стрит. Почитание святого Кутберта, распространившееся на севере, принесло этой епархии такое богатство, что в 995 г. ее епископы начали строительство нового собора у Дарема, куда и перенесли кости святого Кутберта. Престиж храма был столь велик, что до XIX в. епископы Дарема пользовались огромной властью в северо-восточной Англии.

Мир, купленный Альфредом столь дорогой ценой, закончился. Новый предводитель агрессивной и воинственной части данов Гутрум составил план покорения Уэссекса, предполагавший действия как на суше, так и на море. Сухопутная армия прошла к Уорхэму, где в бухте Пул к ней присоединились морские силы. Укрепившись в этом районе, она возобновила нападения на королевство Альфреда, совершая набеги со всех сторон. Осторожный король желал мира и предложил компенсацию. Вероятно, в то же самое время он окружил сухопутную армию возле Уорхэма. Даны взяли золото и «поклялись на Священном Кольце», что уйдут и будут твердо придерживаться мира. С вероломством, которое невозможно описать словами, они внезапно ринулись на Эксетер и захватили его. Альфред, подняв свою пехоту, последовал за ними, но прибыл слишком поздно. «Они находились в крепости, где их невозможно было достать». Но пусть язычники поберегутся нарушать клятвы! Ужасная буря разметала морскую армию. Те попытались соединиться со своими товарищами с моря. Их уничтожила в районе Суонаджа стихия, в чем видели вмешательство Всевышнего.

Затонуло 120 кораблей, и свыше 5 тысяч клятвопреступников погибли, как того и заслуживали. Весь тщательно подготовленный план рассыпался, и Альфред, осаждавший Эксетер, летом 877 г. понял, что противник расположен заключить мир. Даны принесли еще более торжественные клятвы и соблюдали их в течение пяти месяцев.

В январе 878 г. судьба Альфреда изменилась самым удивительным образом. Его штаб и двор располагались в Чиппенхэме, в Уилтшире. Был канун Крещения, и саксы, для которых в эти трудные дни праздники были большой поддержкой, не выставили охранения, так как были заняты религиозными торжествами или, по другой версии, даже пьяны. Враг ударил сверху. Вся армия Уэссекса, единственная защита Англии к югу от Темзы, была повергнута в смятение. Многие погибли. Большая часть разбежалась по домам. Значительное число саксов бежало за море. При французском дворе появились беженцы с призывами о помощи, которые остались тщетными. Лишь горстка приближенных короля и сам Альфред укрылись в болотах и лесах Сомерсета и острова Ательней, поднимавшегося из трясин. В жизни Альфреда наступил самый мрачный час. Прошло несколько месяцев, прежде чем он смог начать партизанскую войну. «С танами и вассалами он вел полную тревог и опасностей жизнь и испытывал великие лишения... Ему нечем было удовлетворять свои нужды, кроме как тем, что в частых вылазках удавалось добыть тайком или открыто как у язычников, так и у христиан, подчинившихся их правлению». Он жил так, как впоследствии Робин Гуд в Шервудском лесу.

Бой англосаксов с данами

Эти драматические события жизни Альфреда послужили материалом для многочисленных легенд. Мы видим короля-воина, переодетого в бродячего музыканта и играющего на арфе в лагерях данов. Мы видим его в образе слуги на кухне саксонской хозяйки. Знаменитая история об Альфреде и хлебе впервые появляется в последнем издании «Жизни епископа Ассера». Она гласит: «Однажды случилось так, что крестьянка, жена пастуха, у которого остановился король Альфред, собралась испечь хлеб, а король сидел у огня, готовя лук, стрелы и другое оружие. В какой-то момент женщина увидела, что ее хлеб подгорает; она бросилась к огню и вытащила хлеб, выговаривая неустрашимому королю: «Эй, почему вы не перевернули хлеб, когда увидели, что он горит, тем более что сами так любите есть его теплым». Введенная в заблуждение женщина даже не подумала, что говорит с королем Альфредом, который столь решительно сражался с язычниками и одержал над ними много побед». Тяжела была судьба некогда безжалостных англичан. Запертые в горах, но непокоренные, потомки древних бриттов, должно быть, думали о том, что час отмщения настанет.

Вожди данов наверняка чувствовали себя тогда хозяевами положения. Народу Уэссекса казалось, что все кончено. Его войско было рассеяно, страна Захвачена, король, даже если и остался жив, скрывался. То, что в столь незавидной ситуации Альфред частично сохранил свою власть и поддерживал связь с подданными, доказывает его незаурядные способности.

К концу великого поста данов постигло внезапное несчастье. Команды двадцати трех кораблей, совершив немало бесчинств в Уэльсе, отправились к Девону, чтобы атаковать укрепленный пункт Альфреда на Эксморе. Штурмовать это место было трудно, но «осадив его, они думали, что таны короля скоро не выдержат голода и жажды... так как в крепости отсутствовали запасы воды. Христиане... вдохновленные небом, решили либо умереть, либо победить. Поэтому на рассвете они обрушились на язычников и в первом же бою положили много врагов, включая их короля. Лишь немногие спаслись, бежав на корабли».

Было убито 800 данов, а среди трофеев оказалось волшебное знамя, известное как «Ворон», о котором говорили, что его выткали за один день три дочери Рагнара Лодброка и что «в каждом сражении, когда это знамя шло перед ними, ворон в середине рисунка шевелил крыльями, как будто живой, если им суждена была победа». В данном случае он не шевелил крыльями, а безжизненно висел в шелковых складках. Это доказало саксам, что, имея такие предзнаменования, данам невозможно победить.

Альфред, ободренный этой победой и жаждущий снова сразиться в открытом поле, продолжал партизанскую войну, рассылая в то же время гонцов с призывом к фирду, местному ополчению, готовиться к концу мая. Все откликались: короля любили и им восхищались. Новость о том, что он жив и борется, вызывала повсюду радость. Большинство воинов вернулось. Все-таки над их страной нависла угроза завоевания, король оказался героем, а сами они всегда имели возможность снова возвратиться домой.

Войска из Сомерсета, Уилтшира и Гемпшира собрались возле Селвуда. Место было выбрано на границе трех графств, и уже из этого мы видим, как нелегко пришлось Альфреду в тактическом плане. Тем не менее у него снова была армия, «и когда они увидели короля, то встретили его, словно восставшего из мертвых после столь многих тягот, и великая радость преисполнила их».

Вооружение воина IX в.

Пока люди воодушевлены, необходимо было дать сражение. Даны по-прежнему крепко держались в разграбленном ими Чиппенхэме. Альфред продвинулся к Этандуну (теперь Эдингтон), и там на голой равнине произошло самое крупное сражение из всех войн Альфреда. На кону была судьба королевства и его собственная жизнь. Все лежало на весах судьбы. Воины с обеих сторон спешились; коней отвели в тыл. Шеренги построились, войска сошлись и в течение четырех часов жестоко бились мечами и топорами. Но язычники, нарушившие клятву, потеряли расположение Бога и в конце концов – по этой или по какой другой причине – бежали с поля боя. На этот раз преследование их принесло плоды. Гутрум, король армии викингов, до недавнего времени хозяин единственного непокоренного английского королевства, оказался запертым в своем лагере. Епископ Ассер говорит, что «варвар, терзаемый голодом, холодом и страхом, в последнем порыве отчаяния взмолился о мире». Даны предложили Альфреду дать столько заложников, сколько он захочет, и взамен просили его немедленно уйти. Но Альфред смотрел дальше. Странно то, что он хотел обратить своих диких противников в христианскую веру. Крещение как наказание за поражение могло потерять свою духовную ценность. Пути духа таинственны, но мы и сейчас задаем себе вопрос, как можно было за один день изменить души этих отчаянных воителей, разбойников и пиратов. И действительно, для разбитой армии викингов это массовое крещение стало чем-то формальным. Один ветеран, как сообщается, заявил, что проходил через это омовение уже раз двадцать, и пожаловался на то, что данный ему стихарь не таков, как должно. Но целью Альфреда было заключить долгий мир с Гутрумом. И предводитель викингов, и его армия находились в его власти. Он мог заморить их голодом и принудить к сдаче, чтобы перебить всех до единого. Вместо этого он пожелал разделить с ними землю с тем, чтобы оба народа, несмотря на нанесенные друг другу страшные оскорбления, жили вместе в дружбе. В течение двенадцати дней он принимал в своем лагере Гутрума с тридцатью видными пиратами. Альфред стал крестным отцом Гутрума и поднял его из купели. Он называл его своим сыном и одарил его вместе с воинами дорогими подарками.

Надо иметь большую силу духа, чтобы подняться над довлеющими обстоятельствами, остаться невозмутимым и не дать себя увлечь ни крайностям победы, ни крайностям поражения, проявлять упорство перед лицом несчастья, хладнокровно встречать превратности судьбы, продолжать верить в людей даже после неоднократных предательств. Эти качества возвышают Альфреда среди всех королей этой темной эпохи варварских войн и увенчивают лаврами бессмертной славы.

Четырнадцать лет отделяют победу у Этандуна и первое сколько-нибудь серьезное нападение данов. Несмотря на беспокойства и волнения, эти годы для того времени можно считать мирными.

Альфред неутомимо укреплял свою область. Он согласился на то, чтобы даны селились в восточной Англии, но одновременно поддерживал самые лучшие отношения с истерзанным королевством Мерсия, которое стало данником викингов, оставаясь по большей части неоккупированным ими. В 886 г. Альфред выдал замуж свою старшую дочь за регента Мерсии Этельреда, стремившегося к тому, чтобы стать королем вместо изгнанного правителя Бургреда. Несколько браков между королевскими домами Мерсии и Уэссекса уже состоялись ранее, и этот шаг окончательно скрепил сотрудничество юга и центра страны.

Первым результатом этого нового союза стало освобождение Лондона в 886 г. Лондон давно был торговым центром христианской Англии. Древний Рим видел в этом плацдарме на Темзе, на перекрестке всех сухопутных и морских путей, самый значительный коммерческий и военный центр острова. Теперь городу суждено было стать национальной столицей. В «Хронике» мы читаем: «Король Альфред возвратил Лондон, и все англичане – те, кто был свободен от чужеземной зависимости, – обратились к нему, и тогда он вверил город олдермену Этельреду». Похоже, что освобождение Лондона не обошлось без тяжелого боя и больших жертв, но письменных свидетельств этого нет. Мы почти ничего не знаем, кроме того факта, что после победы Альфред заставил горожан организовать эффективные силы обороны и привел в порядок городские стены.

Главная задача Альфреда заключалась в том, чтобы восстановить оборону и поднять эффективность войска западных саксов. Он реорганизовал фирд, ополчение свободных крестьян, разделив его на две части, и ввел практику ротации. Хотя его армии стали несколько меньше, солдаты уже не так стремились дезертировать во время долгой кампании, зная, что за их землей присматривает та половина воинов, которая осталась дома. Умеренность его реформ показывает, какие огромные трудности ему пришлось преодолевать, и доказывает, что даже во время смертельной опасности было почти невозможно удерживать англичан под ружьем. Альфред укрепил всю страну крепостями, расположив их вдоль пролива, у устья Северна и в долине Темзы. К каждой был приписан определенный вспомогательный округ, в задачу которого входило предоставлять людей для охраны стен и содержать укрепления в порядке. Он также думал о морской мощи Англии. Для того чтобы чувствовать себя в безопасности на острове, необходимо господствовать на море. Он много занимался вопросом конструкции судов и надеялся победить викингов, воюя на более крупных кораблях, чем их собственные. Сведения об этом были обнаружены сравнительно недавно: «Тогда король Альфред приказал построить против данов боевые корабли почти вдвое большего размера. Некоторые имели 60 весел, другие больше. Они были быстрее и устойчивее, а также выше, чем другие. Они не напоминали ни датские, ни фризские, но имели такую форму, какую король счел наиболее полезной».

Однако не имевшие опыта моряки не могли освоить управление большими кораблями. В бою, когда девять из них сразились с шестью пиратскими судами, несколько, как сообщает «Хроника», оказались выброшенными на берег. Лишь два вражеских корабля попали в руки Альфреда, предоставив ему возможность повесить их команды у Винчестера, что дало королю некоторое удовлетворение. И все же начало английского военно-морского флота нужно связывать с королем Альфредом.

Несмотря на эти трудности, после отвоевания Лондона в 886 г. был подписан договор. Привлекают внимание термины, обозначающие договаривающиеся стороны. На стороне Альфреда – «советники английского народа», на стороне Гутрума – «люди, которые живут в Восточной Англии». В Области датского права, основу населения которой составили даны и завоеванные ими жители, еще не сложилось государство. С другой стороны, англичане уже достигли стадии «Король и Витан»[15], и никто не сделал для этого больше, чем Альфред. Договор определил политическую границу, идущую по Темзе, Ли, вдоль Ли к ее истоку, затем к Бедфорду и далее по Уз к Уотлинг Стрит, старой римской дороге. О других землях договора не было. Эта линия вовсе не следовала по каким-то естественным рубежам. Договор признавал сложившуюся линию фронта, и граница проходила по ничейной земле.

Вторая часть договора любопытна и поучительна. Обе стороны были знакомы с идеей «выкупа». Для того чтобы как-то справляться с непрекращающимися убийствами и физическим вредом, что было неизбежно в тех условиях анархии, требовалось любой ценой согласовать шкалу компенсаций. Ничто не могло помешать данам убивать и грабить англичан, и vice versa[16], но если эту войну и суждено было как-то остановить, то только согласованным тарифом. Как датские, так и английские независимые крестьяне оценивались в 200 шиллингов каждый, а люди более высокого положения в 8,5 марок чистого золота. Приняв это положение договора, Гутрум на деле брал обязательство не допускать дискриминации в вопросе выкупа между своими английскими и скандинавскими подданными. Альфред одержал победу в важном вопросе, что является свидетельством силы и реальности его власти.

В сборнике законов (судебнике) короля Альфреда сделана попытка соединить законы Моисея с христианскими принципами и древнегерманскими обычаями. Он изменил Золотое Правило. Вместо заповеди Христа «Делай другим то, что хочешь, чтобы делали тебе», он принял принцип, требующий меньших усилий: «Не делай другим того, чего не хочешь, чтобы делали тебе», снабдив таким комментарием: «Придерживаясь этого наставления, судья может поступать по справедливости со всеми людьми; ему не нужны другие кодексы. Пусть думает о себе как об истце и определяет, какой приговор удовлетворил бы его». В преамбуле король скромно заметил: «Мы не взяли на себя смелости письменно излагать многие собственные законы, потому что не можем знать, что встретит одобрение наших преемников». Законы Альфреда, постоянно дополняемые его наследниками, превратились в кодекс обычного права, применяемый судами. Впоследствии известные как законы святого Эдуарда Исповедника, они уважались нормандскими королями. На их основе посредством манипуляций феодальных юристов было создано обычное право.

Всеми имевшимися в его распоряжении средствами король поощрял церковь и ученость. Превыше всего он ставил распространение образования. Сохранилось его предписание епископу Вустерскому, которое приводит Ходжкин: «Я бы хотел сообщить вам, что мне вспомнилось, какие мудрые люди встречались раньше в английском народе, как духовного сана, так и миряне, и какие счастливые времена были тогда для англичан, и как короли, управлявшие тогда народом, подчинялись Богу и Его слугам, и они, с одной стороны, поддерживали мир и нравственность в своих владениях, а также укрепляли свою власть, а с другой – увеличивали свою территорию, как преуспевали они в войне и управлении... как приходили в эту землю чужеземцы за мудростью и наставлением... Настолько упала грамотность в английском народе, что теперь мало кто может понять их псалтыри на английском или перевести письмо с латыни на английский...».

Альфред хотел переустроить монастырскую жизнь, которая серьезно деградировала в условиях всеобщей анархии. Ходжкин цитирует статью судебника: «Если кто берет монахиню из монастыря без разрешения короля или епископа, то пусть заплатит 120 шиллингов, половину королю, половину епископу... Если она проживет дольше, чем тот, кто умыкнул ее, то не унаследует она ничего из его собственности. Если родит она ребенка, то не унаследует он собственности больше, чем мать его».

И, наконец, необходимо сказать об изучении Альфредом истории. Именно при нем началось составление «Англосаксонской хроники». Тот факт, что ранние записи фрагментарны, вселяет уверенность в том, что составители не привлекали воображение для их написания. Со времен короля Альфреда хроники точны, часто многословны, иногда написаны с пониманием истории и в то же время не лишены красноречия.

Сквозь столетия мы различаем внушительный и гибкий интеллект, равно умело пользующийся мечом войны и правосудия, применяющий для защиты как оружие, так и политику. Он заботится о церкви, учености и искусстве посреди несчастий и опасностей, собирает нацию и всегда стремится, невзирая на распри и ненависть, присущие тому времени, к миру, который неизменно благоприятствовал нашей стране.

Для мудрецов этот король, как говорилось, был чудом. «С колыбели его наполняла любовь к мудрости», – писал Ассер. Христианская культура его двора резко контрастировала с бессмысленным варварством жизни викингов. Более древнему народу предстояло смирить воителей и обучить их искусству мира, показать им ценность совместной оседлой жизни. Мы наблюдаем рождение нации. Результат трудов Альфреда – это будущее смешение саксов и данов в единой христианской Англии.

В суровые времена нормандского господства фигура великого Альфреда служила маяком, ярким символом побед саксов. Он был народным героем. Правитель, научивший их мужеству и придавший им уверенность в своих силах во время беспрестанных войн с данами, поддержавший их своей твердой верой, давший им законы и хорошее управление, сохранивший в хрониках их героические дела, прославлен в легендах и песнях как Альфред Великий.

Альфреда ожидала еще одна, последняя война. Викинги в это время переживали не лучшие времена. В 885 г. они поднялись по Сене с сотнями кораблей и армией в 40 тысяч человек. Пустив в ход все известные военные средства, они взяли в осаду Париж и на протяжении более года пытались взломать его стены. Им мешал укрепленный мост, переброшенный франками через реку. Они перетащили свои корабли по суше в обход моста и опустошили окрестные земли, но так и не смогли взять Париж. Граф Одо защитил город от наглых пиратов, а тем временем повсюду люди настойчиво требовали, чтобы король франков пришел на помощь столице. Карл Великий не передал своих качеств детям. Полученные ими прозвища достаточно убедительно свидетельствуют об их деградации. Карл Лысый умер, его сменил Карл Толстый. Этот несчастный инвалид вынужден был в конце концов собрать внушительную армию и двинуть ее на Париж. Действия его оказались неэффективными, но город стойко держался благодаря решимости Одо. Наступление викингов ослабло и затем окончательно сорвалось. Что точно произошло, неизвестно, так как известия, передаваемые различными хрониками, противоречивы. Однако мы знаем, что тогда же викинги вели другие сражения, с германскими армиями, в одной из которых их телами был заполнен ров. Очевидно, их наступление по всем направлениям в Западной Европе встретило сопротивление, которое, хотя и не было мощным, все же оказалось им не по силам. В течение шести лет викинги опустошали внутренние районы Северной Франции. За ними следовал голод. Самые прекрасные области оказались разграбленными – куда теперь могли они направиться? Варвары снова обратили взоры на Англию: за это время хозяйство там должно было восстановиться. На континенте их знамена склонялись все ниже, но, может быть, на острове их снова ждет добыча. «Это было, – пишет в своем восхитительном повествовании Ходжкин, – изголодавшееся чудовище, повернувшееся к Англии как в поисках пищи, так и для грабежа». Главарям языческих разбойников и пиратов досталась эффективная военная и морская машина, но им приходилось иметь дело с грозными ветеранами, которых нужно было кормить, которыми нужно было управлять и которые должны были кого-то убивать. Люди, подобные этим ветеранам, способны разработать грандиозные планы, и, несомненно, их набег на Англию был одним из самых тщательно подготовленных и спланированных злодеяний того времени.

Гутрум умер в 891 г., и договор, заключенный им с Альфредом и с трудом соблюдавшийся, прекратил свое действие. Внезапно, осенью 892 г., вражеская армада из 250 кораблей появилась у Лимпне, доставив «Великую языческую армию», разграбившую Францию, для вторжения в Англию. Викинги сошли на берег и укрепились у Эпплдора, на окраине леса. За ними последовала вторая волна захватчиков с континента численностью в 80 кораблей. Они поднялись вверх по Темзе и закрепились на ее южном берегу у Милтона, около Ситтингборна. Таким образом викинги собирались напасть на Кент с двух сторон, В третий раз Альфред стоял перед необходимостью защищать свое королевство в серьезной битве с опытным врагом, действовавшим согласованно и продуманно. У англичан – мы можем их так назвать, потому что мерсийцы и западные саксы выступили вместе – было за спиной 14 лет хрупкого мира, который они могли использовать для улучшения своей обороны. Они укрепили многие южные города, которые превратились в «бурги». Улучшилась организация фирда, хотя присущие ему слабости остались. Были сделаны запасы денег и продовольствия, упрочено управление, и все признавали власть Альфреда. Как и у Карла Великого, у него был отважный сын. В возрасте 22 лет Эдуард уже мог вести армии отца в сражение. Во главе мерсийцев стоял Этельред, достойный товарищ Эдуарду. Болевший в это время король нечасто появлялся перед армиями; он редко находился во главе войска, и основные эпизоды войны связаны, как это и должно быть, с двумя молодыми вождями.

В этой третьей войне англичане разбили викингов. Благодаря господству на море захватчики овладели Кентским полуостровом с севера и юга. Альфред попытался откупиться от них и, вероятно, сумел задержать их наступление. Он убедил вождя викингов, Хэстена, крестить двух его сыновей. Он дал Хэстену много денег, и стороны обменялись клятвами о мире, но лишь затем, чтобы нарушить их. Между тем даны не прекращали совершать набеги, и Альфред пытался поднять против них Англию. В 893 г. третий отряд, состоявший из ветеранов, обосновавшихся в Нортумбрии и Восточной Англии, обогнул южное побережье и, высадившись, осадил Эксетер. На этот раз молодые предводители англичан нанесли ответный удар. Очевидно, они имели в своем распоряжении значительную конную силу – еще не то, что мы называем кавалерией, но уже обладавшую быстротой передвижения. Они напали на колонну разбойников возле современного Олдершота, обратили их в бегство и преследовали неприятеля на протяжении двадцати миль, до тех пор, пока скандинавы не спаслись, спустившись по Темзе, и укрылись за Кольном. К несчастью, у молодых вождей не хватило сил возобновить наступление, к тому же у них закончилась провизия. Вследствие этого преследование пришлось прекратить, и враг ускользнул. Даны закрепились в Бенфлите, на Темзе ниже Лондона, и, как говорят, их сооружения можно обнаружить даже сейчас. Затем, оправившись от поражения, они отплыли для других разбоев, оставив в крепости относительно небольшой гарнизон. Его-то и атаковали молодые принцы. Штурмовать хорошо укрепленный пункт в тех войнах было почти невозможно, но сын Альфреда и его зять с большими силами обрушились на врага из Лондона и «обратили армию в бегство, захватили форт и взяли все, что там было, добро, а также женщин и детей, и отвезли все в Лондон. И все корабли они или разбили на куски, или сожгли, или отвели в Лондон и Рочестер». Так рассказывает «Англосаксонская хроника». В XIX в., когда строилась железная дорога, на месте Бенфлита раскопали обугленные части кораблей и много скелетов. В захваченной крепости победители обнаружили жену Хэстена и двух его сыновей. Это были ценные заложники, и короля Альфреда многие осуждали и тогда, и впоследствии за то, что он вернул их Хэстену. Жену он возвратил ему из гуманности. Что касается сыновей, то их крестили, и Альфред стал крестным отцом одного, а Этельред из Мерсии – другого. Так что они стали братьями во Христе, и король защитил детей от последствий неправедной войны их отца. В IX в. понять его поведение было трудно, ведь королевство отчаянно сражалось с жестокими разбойниками, но этот поступок послужил одной из причин того, что в более поздние времена короля называли Альфредом Великим. Война продолжалась, но, как указывают хроники, Хэстен больше не участвовал в ней. Скорее всего, милосердие и великодушие Альфреда не оказались напрасными.

В этой жестокой войне викинги использовали три армии: первую, самую большую, привел с континента Хэстен, вторая высадилась возле Лимпне, а третья пришла из Области датского права. В конце концов все они были разбиты в сражении с христианами из Мерсии, Уэссекса и Уэльса.

Заслуживает внимания еще один случай. «Англосаксонская хроника» рассказывает: «Перед зимой (зима 894-895 гг. – У. Ч.)... даны провели свои корабли вверх по Темзе и затем вверх по Ли... и построили форт в двадцати милях над городом Лондоном... Осенью (895 г. – У. Ч.) король стал лагерем вблизи города, пока убирали хлеб, чтобы даны не лишили его урожая. Потом однажды король проехал возле реки, чтобы выяснить, как помешать данам проникнуть в город, чтобы они не смогли провести туда свои корабли... Он построил два форта на обоих берегах реки... Тогда даны поняли, что они не смогут провести свои корабли. Поэтому они оставили их и отправились по суше... и жители Лондона захватили корабли и все, что не смогли унести, разбили, а все, что стоило забрать, доставили в Лондон».

В 896 г. война пошла на убыль, и викинги, силы которых в это время, похоже, иссякли, рассеялись: одни обосновались в Области датского права, другие возвратились во Францию. «По милости Бога, – подводит итоги войны «Хроника», – армия (данов. – У. Ч.) не нанесла большого урона английскому народу». Альфред надежно защитил родной остров. Политическими и военными методами он сохранил в Англии христианскую цивилизацию. Он заложил основы могущества юга, который с тех пор поддерживал авторитет всего острова, а позднее и Британской империи. Он освободил Лондон и оставил после себя доблестных наследников, которые на протяжении нескольких поколений, как мы увидим, успешно продолжали его дело.

Альфред умер в 899 г., но борьба с викингами продолжалась, и еще не раз события принимали для англичан неожиданный оборот. Род Альфреда дал английскому народу немало великих правителей, и пока его необыкновенные качества передавались из поколения в поколение, победа не покидала ряды христиан. В его сыне Эдуарде, который сразу же был провозглашен королем, армия еще при жизни Альфреда нашла неустрашимого предводителя. Между Эдуардом и его двоюродным братом Этельредом произошла ссора, и последний бежал к данам и поднял викингов Нортумбрии и Восточной Англии на новый набег против своей родной страны. В 904 г. Этельред и король данов пересекли верховья Темзы возле Криклэйда и разграбили часть Уилтшира. В отместку Эдуард приказал армии, сформированной из жителей Кента и Лондона, вторгнуться в Восточную Англию. Они опустошили среднюю Англию, но ополчение Кента промедлило с отходом и было вынуждено вступить в бой с разъяренными данами. Даны одержали победу и устроили большую бойню, но, как пожелала судьба, оба – датский король Эрик и изменник Этельред – погибли на поле боя, и новый король данов, Гутрум II, заключил с Эдуардом мир на основе, договора 886 г., сделав к нему дополнения, которые показывают, что с годами ситуация изменилась. Предполагалось, что даны теперь христиане и платят церковную десятину, а приходской священник должен быть оштрафован, если вводит в заблуждение паству относительно времени поста или религиозного праздника.

В 910 г. даны нарушили этот договор, и в Мерсии возобновилась война. Главные силы Уэссекса и Кента уже были высланы Эдуардом, находившимся с флотом, на помощь мерсийцам, и в решающем сражении у Теттенхолла, в Стаффордшире, даны потерпели тяжелое поражение.

Эта победа англичан стала важной вехой в долгом конфликте. Армии данов в Нортумбрии так и не оправились после битвы у Теттенхолла, а их области оказались незащищенными перед лицом английского завоевания. До этого Мерсия и Уэссекс оборонялись и часто оказывались в самом критическом положении. Теперь все переменилось. Страх обуял данов.

Как мы уже знаем, сестра Эдуарда Этельфледа вышла замуж за эрла Этельреда, правителя Мерсии. Этельред умер в 911 г., и его вдова унаследовала Мерсийское королевство. В те жестокие времена появление женщины-правительницы уже само по себе означало наличие у нее выдающихся способностей. Эдуард Старший, как его назвали впоследствии, и его сестра Этельфледа, «Госпожа мерсийцев», совместно вели войну и достигли в ней такого успеха, которого никогда не знал Альфред. Оба королевства, связанные родством и побуждаемые необходимостью, осуществляли единую политику, и очередное нападение данов было встречено уверенно и вскоре отбито. После этого победители приступили к полному завоеванию Области датского права. На выполнение этой задачи ушли следующие десять лет. Брат и сестра наступали согласованно, укрепляя занимаемые ими города. В 918 г., когда Эдуард взял штурмом Темпефорд, возле Бедфорда, и король Гутрум II был убит, Восточная Англия прекратила сопротивление, а вожди данов подчинились Эдуарду как своему покровителю и господину. За это они сохранили свои владения и получили право жить по местным законам. В то же время «Госпожа мерсийцев» завоевала Лейстер и получила из Йорка предложения о подчинении ей. В этот момент, когда Мерсия достигла максимального успеха, Этельфледа умерла, и Эдуард, поспешивший в Тамуорт, был приглашен знатью Мерсии занять вакантный трон.

Власть сына Альфреда никто не оспаривал во всей Англии к югу от Хамбера, и бритты в лице принцев Северного и Южного Уэльса поторопились признать его своим сувереном. Продвигаясь в следующие два года на север, Эдуард построил форты в Манчестере, Телуолле и Бейкуэлле. Даны Нортумбрии поняли, что близится их конец. Казалось, что прочное и долговременное единство в стране будет вот-вот достигнуто. Эдуард Старший триумфально правил еще пять лет, и когда он умер в 924 г., его власть перешла к третьему замечательному повелителю, способному во всех отношениях продолжить дело отца и деда.

Этельстан, третий из великих западносаксонских королей, попытался поначалу, в соответствии с традициями своего дома, наладить мирные отношения с независимыми частями Области датского права, но после того как это привело к конфликту, вошел в Йоркшир в 926 г. и утвердился там. Нортумбрия покорилась; короли скоттов и Стратклайда признали его своим «отцом и повелителем», а князья валлийцев согласились платить дань. Установился недолгий тревожный мир, после которого в 933 г. началась кампания против скоттов. В 937 г. вспыхнуло общее восстание и возобновилась война, в которой приняли участие все прежде покоренные племена. Вся северная Британия – кельты, даны и норвежцы, язычники и христиане – выступила сообща под предводительством Константина, короля скоттов, и Олафа из Дублина, получившего подкрепления из Норвегии. На этот раз время не растрачивалось попусту в маневрах – последовала битва, которая сохранилась для нас в описаниях исландской саги и английской поэмы. Как отмечает автор саги, Этельстан вызвал своих противников на бой и те были столь безрассудны, что согласились. Английский король даже предложил место, где двум войскам предстояло померяться силами. Армии, очень большие для тех скудных времен, заняли свои позиции, словно приготовившись к Олимпийским играм, и все это сопровождалось долгими переговорами. По мере того как массы вооруженных людей размахивали друг перед другом щитами и оружием, перебрасывались насмешками, обстановка накалялась, и дело дошло даже до ожесточенной стычки между нортумбрийцами и исландскими викингами, с одной стороны, и частью английской армии – с другой. Хотя вождь нортумбрийцев и бежал с поля боя, англичане потерпели поражение. Но настоящая битва произошла на следующий день. Противники сошлись со всей подобающей случаю важностью, выставляя напоказ свою мощь, и яростно обрушились друг на друга с кольями, топорами и мечами. Сражение кипело весь день.

Победная песнь Брунанбурга позволяет нам проникнуть в мысли и настроения англосаксов, с их примитивной образностью и восторгом, в который приводила их война: «Вот Этельстан-король, повелитель эрлов, дарующий браслеты знатным, и также брат его, Эдмунд Этелинг, завоевавший вековую славу на поле брани, с мечами на Брунанбурге. Они пробили стену щитов, они ломали боевые древки тяжелыми топорами, и скотты дрогнули... Поле окрасилось кровью воинов!.. И тогда солнце, стоявшее в зените... величественная звезда, взошедшая над землей, яркая, словно божья свеча, быстро зашла за горизонт. Лежат солдаты, многие пронзены копьями, северные люди с пробитыми щитами... И вот скотты, смертельно утомленные битвой, оставили после себя пировать на мертвечине покрытого пылью ворона с кривым клювом, чернокрылого орла с белым хвостом, жадного боевого сокола и серого зверя, лесного волка».

Победа англичан была полной. Константин, «клятвопреступник», как утверждали победители, бежал на север, а Олаф с остатками своей армии вернулся в Дублин. Так внук короля Альфреда, доблестный Этельстан, стал одним из первых государей в Западной Европе. На монетах и грамотах он называл себя Rex totius Britanniae[17].

Его притязания были признаны на континенте. Три его сестры вышли замуж за каролингского короля, Карла Простоватого, за капетинга, Гуго Великого, и за Оттона Саксонского, будущего императора Священной Римской империи. Он даже возвел на престол норвежского принца, поклявшегося в верности ему и принявшего в качестве его вассала крещение в Йорке. Можно было бы надеяться, что наконец-то наступит умиротворение, но этого не произошло, и, когда через два года после Брунанбурга Этельстан умер и его сменил на троне сводный брат, юноша 18 лет, разбитые противники снова поднялись против него. Эдмунд – в духе своего народа – сохранил завоеванные ранее позиции. Он правил всего шесть лет, но когда умер в 946 г., то сохранил все, не уступив ни дюйма. Эдмунду унаследовал его брат Эдред, внук Альфреда, младший сын Эдуарда Старшего. Он тоже сумел защитить свою страну, подавив всех врагов силой оружия, и, похоже, навсегда погасил мятежные настроения Нортумбрии.

Король Уэссекса и Мерсии Этельстан и святой Кутберт

Историки считают 954 г. концом первого большого периода в викинговской истории Англии. Сто двадцать лет прошло после того, как удар викингов потряс остров. В течение сорока лет английское христианское общество боролось за жизнь. В течение восьмидесяти лет пять королей-воинов – Альфред, Эдуард, Этельстан, Эдмунд и Эдред – сражались с завоевателями. Английское правление было теперь восстановлено по всей стране, хотя и в изменившейся с ходом времени форме. Однако наряду с ним пустили глубокие корни поселения данов, покрывавшие огромную восточную равнину. И в этих поселениях под властью английского короля сохранялись и кровь северного народа, и его обычаи.

Весь этот долгий процесс достиг наибольших масштабов в период прочного, мирного правления Эдгара. Завоевание новых земель сопровождалось постепенной перестройкой управления. Она изменила развитие английских государственных институтов, и ее влияние чувствуется до сих пор.

Были реорганизованы графства, во главе каждого из которых стоял шериф или главный магистрат, преданный чиновник, ответственный непосредственно перед короной. Графства, в свою очередь, разделили на округа, а города подготовили для обороны. Сложная система судов – в графствах, округах и городах, имевших самоуправление – поддерживала закон и порядок и преследовала преступников. Были пересмотрены налоги. И, наконец, вместе с военным и политическим возрождением резко оживилась монастырская жизнь и возродилась ученость, давшая начало нашей литературе. Движение в этом направлении шло медленно, но в середине века, после того как Англия соприкоснулась с религиозным движением на континенте, оно ускорилось. Работы Дунстана[18], архиепископа Кентерберийского, и его младших современников, Освальда, епископа Вустерского, и Этельвольда, епископа Винчестерского, способствовали возрождению строгих религиозных норм в монастырях и косвенным образом реформированию епископата, по мере того, как все большее число монахов становились епископами. Еще одним, пусть и относительно случайным, результатом стало расширение учености и появление замечательных иллюстрированных рукописей, находивших большой спрос в тогдашней Европе. Многие из них, предназначенные для религиозного наставления мирян, были написаны на английском языке. Церковные поучения Элфрика, аббата из Эйншема, стали первым достижением английского литературного языка: столь значительных высот родной язык не достигал еще нигде в Европе. С какой точки зрения ни посмотреть, X в. стал решительным шагом вперед в судьбе Англии. Несмотря на катастрофический упадок монархии, последовавший за смертью Эдгара, английская государственная организация и культура укоренились столь крепко, что меньше чем за 100 лет пережили два чужеземных вторжения.

Современникам казалось, что после величественной коронации в Бате в 973 г., ставшей образцом всех последующих коронаций, единство страны наконец-то скреплено навеки. Повсюду – в графствах, округах и городах – регулярно заседают суды, чеканится единая монета, установлена единая система мер и весов. Возрождаются искусства строительства и отделки; в церкви снова начинает процветать ученость; есть литературный язык, на котором пишут все образованные люди. На острове восстановлена цивилизация. Но политическая структура готова вот-вот опрокинуться. Прежде ее поддерживали сильные, вооруженные люди. Теперь трон воинов унаследовал ребенок, беспомощный, колеблющийся и ненадежный. Стране выпало 25 мирных лет, и англичане, столь великолепно проявившие себя в опасностях и невзгодах, непобедимые под доблестным руководством, утратили свой боевой дух под расслабляющим влиянием покоя. Наступило время Этельреда Неготового. Но так же безошибочно можно назвать его Этельредом-не-получающим совета.

Вооружение воина X века

В 980 г. снова начались серьезные набеги. Разбойники из Ирландии опустошили Честер. Население Саутгемптона пострадало от пришельцев из Скандинавии или Дании. Разграблению подверглись Танет, Корнуэлл и Девон. Многие люди погибли. До нас дошла эпическая поэма «Битва при Малдоне», где рассказывается о сражении 991 г. Даны собрались на острове Норти, к востоку от Малдона, англичане расположились на южном берегу реки Блэкуотер. Сражение развернулось на плотине, соединяющей остров с материком и затопленной приливом. Викинги принялись по привычке торговаться: «Ради вашей безопасности быстрее присылайте кольца; лучше вам откупиться данью от наших копий, чем участвовать в жестокой войне... Мы уйдем за море с данью, и меж нами будет мир». Но Биртнот, олдермен Эссекса, ответил: «Послушай ты, разбойник, что говорят эти люди. Они заплатят тебе дань кольями, смертоносными дротиками и старыми мечами... Не простой человек стоит здесь, а эрл со своими людьми, и он защитит эту землю Этельреда, владения и народ моего принца. Язычники падут в бою. Постыдно для меня отпускать тебя с данью, не дав боя, раз уж ты так далеко зашел на нашу землю. Не так-то легко взять сокровище; сначала пусть в жестоком бою получат свое острие и лезвие, прежде чем мы заплатим дань...».

Столь высокие слова не подтвердились дальнейшим ходом дела. Пока шел обмен колкостями, вода пошла на убыль, и дамба обнажилась. Англичане согласились, чтобы викинги перешли через нее и построились на южном берегу в боевом порядке. Едва начался бой, как войска Биртнота не выдержали. Многие из них бросились наутек, но группа танов, понимая, что все потеряно, сражалась насмерть. За этим поражением последовал самый унизительный период господства данов.

Мы уже видели, что в свое время Альфред без колебаний использовал как оружие, так и деньги. Этельред пользовался деньгами вместо оружия. Он брал их все больше и больше, а получал все меньше и меньше. В 991 г. он откупился от захватчиков 10 тысячами фунтов серебра. В 994 г. за 16 тысяч фунтов он получил не только короткую передышку, но и крещение разбойника Олафа – уступку, брошенную ему как подачку. В 1002 г. он еще раз купил мир за 24 тысячи фунтов серебра, но на этот раз был вынужден сам нарушить договор.

В этот период разложения и упадка англичане приняли на службу большое количество наемников-данов. Этельред подозревал, что эти опасные помощники плетут заговор против него. Охваченный паникой, он приказал убить всех данов на юге Англии, то ли чтобы расплатиться с ними, то ли чтобы установить мир на своей земле. План его был реализован в 1002 г. в день святого Бриса. Среди жертв оказалась Гуннхильд, жена Паллига, одного из вождей викингов, и сестра Свейна Вилобородого, короля Дании. Свейн поклялся жестоко отомстить и в течение двух лет обрушивал свой гнев на несчастный остров. От его мести пострадали Эксетер, Уилтон, Норвич и Тетфорд, что показывает, какими были масштабы воздаяния. Но кровь не утолила ярость мстителя. На какое-то время в его планы вмешался голод – армия данов не могла больше прокормиться на разоренной земле и в 1005 г. возвратилась в Данию. Но летописи 1006 г. отмечают, что Свейн снова прибыл в Англию, разграбил Кент, опустошил Рединг и Уоллинфорд. В конце концов Этельред купил еще один недолгий мир, уплатив 36 тысяч фунтов серебра, что равнялось национальному доходу за три года.

Была предпринята отчаянная попытка построить флот. Взявшись за дело с энергией обреченных, воодушевившей некогда карфагенян на последнюю битву, обедневший, несчастный народ, страдающий от грабежей и голода, построил огромное количество кораблей. Новый флот был собран в Сэндвиче в 1009 г. «Но, – отмечает «Хроника», – либо нам не хватило удачи, либо мы были недостойны того, чтобы эта сила пошла на пользу этой земле». Командующие флотом рассорились. В бою несколько кораблей затонуло, другие пропали во время шторма, а остальные были постыдно покинуты своими командирами. «И затем, те, кто были на кораблях, привели их в Лондон, позволив труду всего народа вот так легко пропасть впустую». Есть документ о последней выплате викингам в 1012 г. На этот раз было изъято 48 тысяч фунтов серебра, а вдобавок враги разграбили Кентербери, захватили в заложники архиепископа, потребовав за него выкуп, и в конце концов убили его за то, что он отказался принуждать свою паству к сбору денег. «Хроника» отмечает: «Все эти невзгоды выпали на нас из-за дурных советов, потому что дань предлагалась им в не то время, когда нужно, а также потому, что не было им сопротивления; но тогда, когда все зло было совершено, с ними заключали мир. И несмотря на мир и дань, они ходили повсюду толпами, разоряя наш несчастный народ и убивая людей».

Ни к чему перечислять дальнейшие несчастья. Сведения о подобных ужасах, происходивших в более ранние века, не дошли до нас лишь потому, что они не зафиксированы в летописях.

Вполне достаточно бросить беглый взгляд на эту жуткую сцену, чтобы ощутить ее полнейшую безысходность, безнадежное уныние и жестокость. Отметим лишь, что в 1013 г. Свейн в сопровождении своего младшего сына, Кнуда, снова объявился в Англии, подчинил йоркширских данов и пять городов Области датского права, был признан повелителем Нортумбрии и датской Мерсии, разорил Оксфорд и Винчестер, совершив карательный поход. Хотя англичанам удалось отбросить Свейна от Лондона, все же он был провозглашен королем Англии, тогда как Этельред бежал в поисках убежища к герцогу Нормандскому, на сестре которого он в свое время женился. После таких триумфальных побед Свейн умер в начале 1014 г. Наступила еще одна передышка. Англичане снова обратились к Этельреду, «заявив, что нет им господина» милее, чем их настоящий господин, если только править ими он будет лучше, чем делал это прежде».

Но вскоре юный датский принц, Кнуд, выдвинул свои притязания на английскую корону. В этот момент дух Альфреда снова возродился в сыне Этельреда, Эдмунде – Эдмунде Железнобоком, как стали потом называть его. В двадцать лет он уже прославился. Несмотря на то что Этельред объявил его бунтовщиком, Эдмунд отказался повиноваться своему отцу, собрал силы и, блестяще проведя военную кампанию, нанес данам ряд серьезных поражений. Он выигрывал сражения, он освободил Лондон, он боролся с предателями, и сердца людей обратились к нему. В разоренной Англии нашлись люди, готовые сражаться рядом с новым героем. Этельред умер, и Эдмунд, последняя надежда англичан, был провозглашен королем. Несмотря на многие трудности и тяжелое поражение, он оказался достаточно мужественным, чтобы разделить королевство, а затем приступить к собиранию сил для возобновления борьбы, но в 1016 г., в возрасте 22 лет, Эдмунд Железнобокий скончался, и все королевство впало в отчаяние.

Церковная аристократия, игравшая такую большую роль в политике, давно твердила о пророчествах, возвещавших грядущее горе и приписываемых святому Дунстану. В Саутгемптоне, еще при жизни Эдмунда, светская и духовная знать Англии сошлась на том, чтобы навсегда отказать в поддержке потомкам Этельреда и признать королем Кнуда. Всякое сопротивление данам, моральное и военное, прекратилось. Род Этельреда была отрезан от наследования королевского трона, а последние представители Уэссекской династии бежали из страны. Юный датский принц благосклонно принял это всеобщее униженное подчинение, хотя ему и понадобилось несколько кровавых расправ для укрепления своего положения. Он сдержал свое обещание исполнять обязанности короля как в духовных, так и в мирских делах всей страны. Английские магнаты согласились откупиться от армии данов огромной компенсацией, и новый король, поддержанный датскими вождями, «поклялся своей душой» и взял обязательство править в интересах всех. Таково было соглашение, торжественно подписанное представителями англичан и данов. «Королевская династия, – пишет немецкий историк Ранке в «Истории Англии», – чьи права и огромное превосходство были связаны с самыми ранними поселениями, которая завершила объединение королевства и спасла его от многих несчастий, в момент морального истощения и политической катастрофы была отстранена от власти церковной и мирской знатью как англосаксонского, так и датского происхождения».

Суверенитет может быть основан на трех принципах: завоевании, которое никто не в силах оспорить; наследственном праве, весьма уважаемом всеми; и выборах – что-то вроде компромисса между двумя первыми. Именно на последней основе начал свое правление Кнуд. Возможно, что у Альфреда и Кнуда ранний идеал справедливого правления сложился под влиянием примера Траяна. Этого императора весьма уважал папа Григорий, приславший первых миссионеров в Англию. Есть сведения, что рассказы о добродетелях Траяна зачитывались вслух во время церковных служб в Англии. Кнуд, может быть, тоже изучал и наверняка копировал императора Августа. Все знают, какой урок преподнес он своим льстецам, когда уселся на берегу и воспретил наступление прилива. Новый король обязал себя подчиняться законам, посредством которых правил. Даже в исполнении воинских обязанностей он считал необходимым следовать установлениям, определенным для его собственной дружины. В самом начале он распустил огромную датскую армию и полностью доверился преданности униженных англичан. Кнуд женился на Эмме Нормандской, вдове Этельреда, и таким образом упредил любые действия герцога Нормандского от имени ее потомков от Этельреда.

Кнуд, король Дании

Кнуд считался властителем пяти или шести государств. Он уже был королем Дании, когда завоевал Англию, и имел основания претендовать на трон Норвегии. Шотландия признала свой и Англии вассалитет от него. Власть викингов, хотя к тому времени уже подорванная, все еще распространялась от Норвегии до Северной Америки и от Балтики до Востока. Но из всех этих областей Кнуд выбрал Англию в качестве своей родины и столицы. Как говорят, ему нравился англосаксонский образ жизни. Ему хотелось, чтобы его считали «наследником Эдгара», чьи семнадцать лет мира ярко контрастировали с последующими жестокими временами. Он правил в соответствии с законами и давал понять, что их должно применять строго независимо от его исполнительной власти.

Он строил церкви, заявлял о своей приверженности христианской вере и папской власти. Он почтил память святого Эдмунда и святого Альфега, убитых его соотечественниками, и с большой торжественностью перенес их останки в Кентербери. Находясь в 1027 г. с паломничеством в Риме, Кнуд написал письмо своим подданным, в котором в возвышенных выражениях обещал творить равное ко всем правосудие и делал особый упор на уплату церковных сборов. Его дочь вышла замуж за старшего сына германского императора Конрада, расширившего в итоге свою империю до берегов Одера. Все эти замечательные достижения, благословенные Богом и милостью судьбы, стали в значительной степени возможны благодаря его личным качествам. В данном случае мы снова видим, как власть великого человека создает порядок из бесконечных конфликтов и противоречий и обращает себе на службу гармонию и единство и как отсутствие таких людей оборачивается безмерными страданиями для страны.

Некоторые из ранних свидетельств о Кнуде проливают свет на его характер и склонности. «Когда он входил в монастыри и встречал великое почтение, то шел смиренно, с удивительным благоговением опустив глаза и обильно проливая слезы... он искренне ждал вмешательства святых. Но когда дело доходило до королевских пожертвований – о! – как часто его роняющие слезы глаза устремлялись на землю! Как часто бил он себя в грудь! Какие вздохи он издавал! Как часто он молился о том, чтобы быть достойным небесного милосердия!»

Но вот эпизод из одной саги, написанной двумя столетиями позже и в совсем другом тоне: «Когда король Канут и эрл Ульф немного сыграли, король сделал неверный ход, и эрл взял его коня, но король снова поставил фигуру на доску и приказал эрлу сделать другой ход. Эрл рассердился, перевернул доску, встал и пошел прочь. Король сказал: «Убегай, Ульф Боязливый». Эрл повернулся у двери и ответил: «... Ты не называл меня Ульфом Боязливым у реки Хельге, когда я поспешил к тебе на помощь и когда шведы били тебя, как собаку». Затем эрл вышел и отправился спать... Утром, когда король одевался, он сказал своему слуге: «Иди к эрлу Ульфу и убей его».

Юноша пошел, некоторое время отсутствовал, а затем вернулся. Король сказал: «Ты убил эрла?»

«Я не убил его, потому что он ушел в церковь святого Луция».

Управляющим двором был у короля человек по имени Ивар Белый, норвежец по рождению. Король сказал ему: «Иди и убей эрла».

Ивар пошел в церковь и там, на хорах, проткнул мечом эрла, который умер на месте. Потом Ивар пришел к королю с окровавленным мечом.

Король сказал: «Ты убил эрла?»

«Я убил его», – ответил тот.

«Ты сделал хорошо».

После того как эрл был убит, монахи закрыли церковь и заперли двери. Когда об этом сказали королю, он послал монахам письмо, приказав открыть церковь и исполнить мессу. Они сделали, как приказано, и когда король пришел в церковь, то одарил ее огромной собственностью, так что она получила большие владения, благодаря которым это место быстро разбогатело, а те земли с тех пор всегда принадлежат ей».

Тем временем за проливом поднималась новая военная сила. Поселение викингов, основанное в Нормандии в начале X в., превратилось в самое мощное государство во Франции. Менее чем за сто лет морские разбойники превратились в феодальное общество. Сохранившиеся свидетельства перенасыщены легендами. Мы даже не знаем, был ли Роллон, по традиции считающийся основателем Нормандского государства, норвежцем, даном или шведом. История Нормандии начинается с договора Сент-Клер-сюр-Эпт, заключенного между Роллоном и Карлом Простоватым, королем западных франков. Это соглашение подтвердило сюзеренитет короля Франции и определяло границы герцогства Нормандии.

В Нормандии сложился класс рыцарей и знати, владевший землей, несший за нее военную службу и передававший ее в субаренду на таких же условиях. Норманны, с их стремлением к законности и порядку, заложили основы общества, в котором в скором времени выросла отличная армия. Нормандия жила по строгим законам, установленным верховной властью герцога. Никто, кроме самого герцога, не имел права возводить крепости или укрепления. Суд (или «курия») герцога состоял из его придворных чиновников, видных представителей церкви и наиболее значительных землевладельцев, обязанных ему не только военной службой, но и личным присутствием при дворе, где находился центр управления. По всей Нормандии виконты защищали интересы герцога и заставляли считаться с его решениями. Они не только собирали налоги с владений герцога, но и являлись, по сути, префектами, поддерживавшими тесную связь с курией и надзиравшими над округами, схожими с английскими графствами. Герцоги Нормандии построили такие отношения с церковью, которые стали образцом для всей средневековой Европы. Они охраняли монастыри, находившиеся на территории их владений, и покровительствовали им. Правители Нормандии приветствовали религиозное возрождение в X в. и благосклонно относились к его проводникам, оказывая им помощь и содействие. Однако они закрепили за собой право назначать епископов и аббатов.

Именно из этой сильной и сплоченной земли и суждено было выйти будущим правителям Англии. Еще в 1028-1035 гг. герцог Нормандии Роберт строил планы завоевания острова. В нем проснулись инстинкты его предков-викингов Его смерть и отсутствие законного наследника задержали осуществление этих намерений, но лишь на время.

В событиях английской истории того периода привлекает внимание Эмма, сестра Роберта Нормандского. В свое время Этельред женился на ней в силу разумного желания получить благодаря кровным узам военную поддержку самого мощного государства в Европе. Кнуд взял ее в жены ради объединения Англии. О ее жизни и качествах известно мало. Тем не менее она – из тех немногих женщин, кому довелось оказаться в гуще событий в переломный исторический момент, когда сошлись в бою столь достойные соперники, как даны и англичане. Фактически у Эммы было два мужа и два сына, бывших королями Англии.

В 1035 г. умер Кнуд, а вместе с ним распалась и его империя. Он оставил трех сыновей, двух от Эльгивы из Нортгемптона и одного, Хардекнуда, от Эммы. Эти наследники были невежественными и грубыми викингами, а потому мысли многих устремились к представителям старой западносаксонской династии, Альфреду и Эдуарду, сыновьям Этельреда и Эммы, жившим в изгнании, в Нормандии. Старший, Альфред, «невинный принц», как называет его один хронист, поспешил в 1036 г. в Англию под предлогом навестить вновь овдовевшую мать, бывшую королеву Эмму.

Вождем датской партии в Англии был эрл Уэссекса Годвин. Он обладал огромными способностями и пользовался сильнейшим политическим влиянием. Дерзкого Альфреда арестовали, а тех, кто сопровождал его, убили. Самого несчастного принца затем ослепили, и вскоре он закончил свои дни в монастыре Эли. Инициатива совершения этого злодеяния приписывается Годвину. Упростив таким образом проблему наследования, сыновья Кнуда быстро поделили отцовское достояние. Свейн некоторое время правил в Норвегии, но два его брата, владевшие Англией, прожили недолго, и через шесть лет трон Англии снова оказался вакантным.

Годвин по-прежнему оставался сильнейшим из всех эрлов в стране, и теперь власть была в его руках. В Нормандии в изгнании еще жил Эдуард, второй сын Этельреда и Эммы, младший брат убитого Альфреда. В те дни, когда в королевстве вновь начались смуты, в сердцах людей возродилось стремление к стабильности. Обеспечить ее могла только монархия, и прославленная династия Альфреда Великого обладала неоспоримыми правами и древними титулами. Эта саксонская монархия на протяжении пяти или шести поколений возглавляла сопротивление данам. Западносаксонская династия была старейшей в Европе. Два поколения назад дом Капетов властвовал лишь в Париже и Иль-де-Франсе, а нормандские герцоги разбойничали на морях. Люди с трепетом и почтением относились к любому, кто мог объявить себя потомком Великого Короля, – так же, как к далекому Египту или древней античности. Годвин понимал, что может укрепить свою власть и получить поддержку англичан и данов, сделав Эдуарда королем. Он вступил в переговоры с изгнанником, угрожая, если его условия не будут приняты, возвести на трон племянника Кнуда. Первым из этих требований было ограничение нормандского влияния в Англии. Убедить Эдуарда труда не составило: его тепло встретили на родине и короновали. В последующие 24 года, с небольшим перерывом, Англией управляли Годвин и его сыновья. «Его до такой степени превозносили, – гласит «Хроника» Флоренция Вустерского, – как будто он правил королем и всей Англией».

Печать Эдуарда Исповедника

Эдуард был тихим, набожным человеком, не имевшим склонности к войне или административной работе. Полученное им воспитание делало его невольным, хотя и ненавязчивым, агентом нормандского влияния, насколько это позволял эрл Годвин. В английской церкви появились прелаты из Нормандии, при королевском дворе – чиновники из Нормандии, в английских графствах – землевладельцы из Нормандии. Для сохранения равновесия Эдуард был обязан жениться на юной и красивой дочери Годвина, но, как уверяют авторы того времени, этот союз был формальным. Историческая традиция описывает его как слабовольного, мягкого, доброго человека. Некоторые из более поздних хронистов заявляют, что в нем просматривалась некая скрытая энергия, проявившаяся в том, как он расправился с представлявшей для него опасность группой воинов, англичан и данов. Тем не менее больше всего в жизни он интересовался религией, и по мере возмужания его взгляды становились все более схожими с представлениями какого-нибудь монаха. В то суровое время он играл примерно такую же роль, какая выпала на долю во многом похожего на него Генриха VI во время войны Роз. Шли годы, и его светлость была вознаграждена почитанием народа, прощавшего ему слабости ради добродетелей.

Между тем семейство Годвинов под прикрытием короны сохраняло свою власть. Непотизм в те времена заключался не только в облагодетельствовании собственной семьи; это был почти единственный способ, с помощью которого правитель мог получить достойных доверия помощников. Семейные узы, хотя и они нередко рвались, давали по крайней мере уверенность в определенной общности интересов. В те примитивные времена существовало общее мнение, что человек может доверять брату, брату жены или сыну, но никак не чужаку. Поэтому не нужно спешить осуждать Годвина за то, что он разделил королевство между своими родственниками; так же не стоит удивляться тому, что другие честолюбивые магнаты обнаружили в этом распределении милостей и власти серьезные причины для жалоб. Несколько лет при английском дворе продолжалось острое соперничество между норманнами, с одной стороны, и саксами и данами, с другой. Каждая из группировок стремилась увеличить свое влияние на короля.

Кризис наступил в 1051 г., когда норманнам удалось отправить Годвина в изгнание. В отсутствие Годвина, как говорят хроники, Вильгельм Нормандский нанес официальный визит английскому королю по вопросу наследования короны. Весьма вероятно, что король Эдуард обещал сделать Вильгельма своим наследником. Но в следующем году Годвин вернулся, поддерживаемый войском, набранным во Фландрии, и опираясь на активную помощь своего сына Харольда. Вместе отец и сын убедили короля Эдуарда вновь принять их к себе на службу. Множество агентов Нормандии было изгнано из Англии, и вся страна снова ощутила власть семейства Годвинов. Непосредственно контролируемые ими территории притянулись от реки Уош до Бристольского залива.

В 1053 г., через семь месяцев после этой «реставрации», Годвин умер. После того как Кнуд возвысил его, он на протяжении 35 лет управлял государством. Старший из его оставшихся в живых сыновей, Харольд, унаследовал огромные владения отца. Теперь он взошел на вершину власти и еще 13 беспокойных лет оставался фактическим господином Англии. Несмотря на противодействие соперничавших эрлов и оппозицию сторонников Нормандии, еще сохранившихся при королевском дворе, Годвины, отец и сын, удерживали руль власти в условиях того, что мы называем теперь конституционной монархией. Один брат Харольда стал эрлом Мерсии, а третий сын Годвина, Тостиг, пользовавшийся благосклонностью короля Эдуарда, – эрлом Нортумбрии, что вызвало недовольство магнатов этих областей. Но теперь и в доме Годвинов не было единства. Вскоре Харольд и Тостиг превратились в заклятых врагов. Для предотвращения распада страны потребовалось все искусство, энергия и проницательность Харольда. И все же, как мы увидим, разрыв между братьями сделал страну жертвой чужих амбиций.

Состояние Англии в последние годы правления Эдуарда Исповедника можно охарактеризовать как далеко зашедшую политическую слабость. Появлялись иллюстрированные рукописи, скульптуры, металлические изделия и здания, имевшие художественную ценность, религиозная жизнь процветала, сохранялись стабильные законы и управление, но добродетели и энергия наследников Альфреда истощились, а сама саксонская империя клонилась к упадку. Несколько слабых принцев, большинство из которых умерли молодыми, ушли из жизни, не оставив детей. Даже потомки плодовитого Этельреда Неготового умирали с непонятной быстротой. И вот пришел момент, когда только болезненный мальчик, его сестра и престарелый король представляли воинственную династию, разбившую викингов и отвоевавшую захваченные данами области. В провинциях все более независимыми становились крупные эрлы.

Хотя Англия все еще была единственным государством в Европе, имевшим королевское казначейство, перед которым должны были отчитываться все шерифы, королевский контроль над этими шерифами слабел. Король жил главным образом за счет своих личных владений и управлял как мог через свой двор. Значительную часть власти монархии на практике жестко ограничивала небольшая группа англо-датской знати. Английские короли всегда опирались на совет, избранный из ее числа в количестве не более шестидесяти человек, которые, не имея на то серьезных оснований, рассматривали себя как представителей всей страны. На деле это был комитет из придворных, великих танов и духовных лиц. Но в то же время это собрание «мудрых» никоим образом не воплощало жизнь нации. Оно ослабляло исполнительную власть короля, ничего не делая для усиления своей собственной. В условиях общего упадка его характер и качество также пострадали. Проявлялась тенденция к усилению в нем самых известных семейств. По мере ослабления центральной власти местные вожди ссорились и плели интриги в каждом графстве, преследуя личные и семейные цели и не признавая других интересов, кроме своих собственных. Множились распри и волнения. Народ страдал не только из-за конфликтов мелких чиновников, но и из-за глубокого различия в обычаях между саксонскими и датскими округами. Абсурдные парадоксы и противоречия препятствовали отправлению правосудия. Система землевладения варьировалась от полного манориального состояния в Уэссексе до свободных общин в Области датского права на севере и востоке. Служба танов королю считалась личным долгом, а не обязательством за наделение землей. С островом все меньше считались на континенте, он утратил свое политическое влияние. Обороной, как на побережье, так и в городах, никто не занимался. Вся система, моральная, социальная, политическая и военная, представлялась будущим завоевателям потерявшей свою эффективность.

Эдуард Исповедник представляется нам слабой, безвольной и ненадежной личностью. Средневековая легенда, тщательно поддерживаемая церковью, чьим преданным слугой был король, возвысила этого человека. Свет англосаксонской Англии слабел, и в сгущающейся тьме этот кроткий седобородый пророк уже предсказал близкий конец. Когда лежавший на смертном одре Эдуард заговорил о приближающемся времени зла, его вдохновенное бормотание вселило в слушателей страх. Только архиепископ Стиганд, стойкий приверженец Годвина, остался невозмутимым и прошептал на ухо Харольду, что возраст и болезнь лишили монарха рассудка. Так 5 января 1066 г. оборвалась династия саксонских королей. К национальному чувству англичан, которым скоро было суждено испытать завоевание, в тот горестный период добавилась благодарность церкви, и память о короле оказалась окруженной ореолом святости и благочестия. Шли годы, и он становился объектом народного поклонения. Его усыпальница в Вестминстере превратилась в центр паломничества. Канонизированный в 1161 г., он еще века жил в памяти саксонского народа. Завоеватели из Нормандии тоже способствовали утверждению его славы. Для них он был королем, мудростью которого трон была оставлен, как они утверждали, их герцогу. Поэтому обе стороны благословляли его память, и до тех пор, пока англичане не стали во время Столетней войны почитать святого Георгия, Эдуард Исповедник считался святым покровителем королевства. Несомненно, для настроения и характера англичан культ святого Георгия оказался более подходящим.