|
||||
|
|
Бесы в оптическом прицеле
Один из самых живучих и стойких российско-советских мифов – миф о высоком предназначении, высокой миссии и духовном превосходстве так называемой «интеллигенции»… Советский энциклопедический словарь 1988 г. определяет «интеллигенцию» как «Общество, слой людей, профессионально занимающийся умственным, преим. сложным, творческим трудом, развитием и распространением культуры. Термин «И.» введен писателем П.Д. Боборыкиным (в 60-х гг. XIX в.). Вопросы возникают мгновенно: к чему было выдумывать какой-то особый термин, не существовавший доселе ни в одном языке, если неплохи были и старые: «ученый», «интеллектуал», «человек искусства»? И как быть, если человек, «профессионально занимающийся сложным творческим трудом», тем не менее категорически отказывается признавать себя интеллигентом? (У Л.Н. Гумилева спросили однажды: «Вы интеллигент?» «Да боже упаси!» – замахал тот руками.) Поневоле вспоминаются слова дореволюционного мыслителя Г. Федотова: интеллигенция – это специфическая группа, «объединяемая идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей». Что подтвердил один перестроечный публицист, без колебаний причислявший себя к интеллигенции: «интеллигент» – это «псевдоним для некоего типа личности», «людей определенного склада мысли и определенных политических взглядов». Умри, Денис, лучше не напишешь! История вопроса начинается и в самом деле в 60-е гг. XIX в. По свидетельству камергера Д.Н. Любимова, «в связи с проектом какого-то циркуляра министерства внутренних дел, где упоминалась русская интеллигенция, Победоносцев писал Плеве: «Ради Бога, исключите слова «русская интеллигенция». Ведь такого слова «интеллигенция» по-русски нет, Бог знает, кто его выдумал, и Бог знает, что оно означает…»» Победоносцев, выдающийся публицист и мыслитель, в данном случае оказался не прав. Министр внутренних дел Плеве изучил вопрос и пришел к выводу, что термин «интеллигенция» все же означает некое вполне определенное понятие – никоим образом не отождествлявшееся, однако, с понятием «образованная часть населения». Сын камергера Любимова охарактеризовал интеллигенцию так: «Прослойка между народом и дворянством, лишенная присущего народу хорошего вкуса». Добавлю от себя: лишенная и подлинной образованности, и способности мыслить логически, и патриотизма. Плеве говорил Любимову-старшему: «Та часть нашей общественности, в общежитии именуемая русской интеллигенцией, имеет одну, преимущественно ей присущую особенность: она принципиально и притом восторженно воспринимает всякую идею, всякий факт, даже слух, направленные к дискредитированию государственной, а также духовно-православной власти, ко всему же остальному в жизни страны она индефферентна». В 1912 г., уже после смерти Плеве от руки интеллигента-бомбиста, военный историк, Генерального штаба генерал-майор Е.И. Мартынов (впоследствии убит большевиками), написал не менее горькие строки: «Попробуйте задать нашим интеллигентам вопросы: что такое война, патриотизм, армия, военная специальность, воинская доблесть? Девяносто из ста ответят вам: война – преступление, патриотизм – пережиток старины, армия – главный тормоз прогресса, военная специальность – позорное ремесло, воинская доблесть – проявление глупости и зверства…» Стоит ли удивляться, что в 1905 г. русские интеллигенты отправляли телеграммы японскому микадо, поздравляя его с победой над Россией? Ненавидящие свою страну, не знающие и не понимающие своего народа, отвергающие как «устаревшие» все национальные и религиозные ценности, вечно гоняющиеся за миражами, одержимые желанием переделать мир по своим схемам, ничего общего не имеющим с реальной жизнью, без всякого на то основания полагающие себя солью земли – интеллигенты разожгли в России революционный пожар. Н.А. Бердяев писал: «Интеллигенция скорее напоминала монашеский орден или религиозную секту, со своей особой моралью, очень нетерпимой, со своим обязательным миросозерцанием, со своими особыми нравами и обычаями… Интеллигенция была у нас идеологической, а не профессиональной или экономической группировкой… Для интеллигенции характерна беспочвенность, разрыв со всяким сословным бытом и традициями… По условиям русского политического строя интеллигенция оказалась оторванной от реального социального дела, и это очень способствовало развитию в ней социальной мечтательности». Вот только «мечтательность» эта сочеталась с револьверами и бомбами. Пятнадцать лет интеллигенты из «Народной воли», равнодушно списывая в «неизбежные издержки» десятки случайных жертв, охотились за Александром II – и убили-таки, за несколько дней до того, как государь намеревался огласить конституцию. Крайне любопытны обширные мемуары одного из участников этой «дикой охоты» Н.А. Морозова [127]. Оказывается, он и его друзья, люди взрослые и образованные, были убеждены, что «казнь тирана» и провозглашение всех и всяческих свобод… автоматически приведут к молниеносному перерождению «темного народа», в России тут же воцарится всеобщая братская любовь. Взрослые люди… Но вот означенный Морозов странствует переряженным по деревням. Чтение увлекательнейшее – романтический юноша впервые попал в «мир народа», смотрит прямо-таки глазами марсианина… И на каждом шагу убеждается, что кабинетные схемы ничего общего с реальностью не имеют. Народовольцы отчего-то решили, что хлебороб полагает городского ремесленника отбросом общества, но мужики, оказывается, питают нескрываемое уважение к имеющему специальность горожанину. По подложному паспорту Морозов числится печником, и его лепет, что он-де ищет в деревенской жизни высшего совершенства, вызывает у мужичков лишь недоумение. «Сектант, поди, какой» – наконец выносят они вердикт и успокаиваются. Кто ж еще, кроме сектанта, будет так себя вести? Вот «печника» обсчитала разбитная кабатчица, бой-баба, и юноша задает себе резонный вопрос: «Неужели после установления всеобщей свободы эта хитрая баба станет святой Лукрецией?» Тут бы и остановиться, задуматься: если реальная жизнь ничуть не похожа на то, что народники о ней нафантазировали, не честнее ли забыть о бомбах и прокламациях? Увы, мышление народовольцев сворачивает на привычную колею: «что ж, тем хуже для реальности…» Если народ равнодушен к новоявленным «избавителям» – его, темного, следует помимо желания вести к счастью железной рукой…[111] После смерти Александра III, невероятными усилиями сбившего волну террора, гангрена распространяется вновь. И это уже не деклассированные одиночки вроде богатейшего помещика Лизогуба и крестьянского сына Халтурина. Общество охвачено какой-то жуткой паранойей либерализма и саморазрушения. Несколько характерных примеров. В феврале 1899 г. ректор Санкт-Петербургского университета вывешивает объявление, где пишет: в прежние годы студенты при наступлении каникул учиняли в пьяном состоянии групповые беспорядки в общественных местах, а посему он, ректор, ставит это господам студентам на вид и предупреждает, что в нынешнем году полиция намерена гасить в зародыше подобные шалости. О революционных идеях – ни слова. Но господа юные интеллигенты, ужасно обиженные столь явным посягательством царского сатрапа на права личности, выходят толпой на улицу. Полиция, понятно, принимает надлежащие меры. Тогда к студенческой забастовке подключаются все высшие учебные заведения империи и бастуют два месяца. (Между прочим, у замечательного русского поэта Афанасия Фета была примечательная привычка. В течение многих лет он, проезжая по Москве, каждый день приказывал кучеру остановиться возле университета, опускал стекло и плевал в сторону «цитадели знаний». Об этом рассказала в своих мемуарах сестра А.П. Чехова. Современный комментатор-интеллигент охарактеризовал действия Фета как «злобное невежество» – а это лишний раз доказывает, что интеллигенция неизлечима…) 14 мая 1906 г. в Севастополе брошена бомба в коменданта города генерала Неплюева. Генерал уцелел, но погибло восемь случайных прохожих (в том числе двое детей), несколько десятков человек ранены. Но депутаты Государственной думы публично называют суд над схваченными на месте преступления бомбистами «кровопролитием», а левая печать призывает родственников погибших отбросить эмоции и понять, что их близкие погибли по чистой случайности, во имя святого дела… Впрочем, это не единственный случай, когда жертвами террора становились абсолютно непричастные. Летом 1906 г. в Петергофе вместо генерала Трепова убили генерала Козлова. В Пензе вместо жандармского генерала Прозоровского по ошибке убили пехотного генерала Лиссовского. В Киеве вместо жандармского генерала Новицкого ударили ножом отставного армейского генерала. В том же году депутат Думы Герценштейн с думской трибуны весело называет «иллюминациями» многочисленные поджоги дворянских усадеб, сопровождавшиеся убийствами, изнасилованиями, зверствами. Именно за эти слова, а не за еврейское происхождение правые вскоре убили весельчака… 14 мая того же года боевики из «еврейской самообороны» обстреляли католический крестный ход, что повлекло за собой еврейский погром, прекращенный спешно прибывшими войсками. Комиссия из членов Госдумы… обвинила правительство в организации погрома. В Сибири, в Томске, левые боевики начали стрелять из револьверов по крестному ходу. Его участники, оказавшись под огнем, кинулись на революционеров, отобрали оружие, загнали «леваков» в здание народного дома и сгоряча подожгли его, мстя за подлое нападение, за убитых и раненых. Печать окрестила эти события «зверствами черносотенцев». Эсерка Мария Спиридонова убивает на улице чиновника гражданского ведомства. Из тюрьмы переправляет на волю бредовое письмо, обвиняя допрашивавших ее жандармов в пытках и изнасиловании. Позже на суде она откажется от этих показаний, к тому же учиненная по горячим следам экспертиза не обнаружит следов пыток и констатирует, что девственность юной фурии никоим образом не нарушена. Однако оба офицера уже застрелены боевиками… Только за первые шесть месяцев 1906 г. революционерами убито 499 человек – но Дума, к недоумению иностранных журналистов, пытается протащить закон об амнистии за любые преступления, если только они имеют политический характер! Террористка, дочь якутского вице-губернатора (!), отправленная в швейцарский санаторий подлечить головку, прямо в лечебнице убивает из пистолета немецкого купца, имевшего несчастье быть похожим на министра Дурново… Впрочем, это началось еще с Веры Засулич – когда юная особа, всадившая шесть пуль в «царского сатрапа», была не только оправдана судом, но и встречена аплодисментами толпы. Считалось само собой разумеющимся, что человек из «образованного общества» должен желать поражения России в японской войне. Купец, эмигрант П. Бурышкин с горечью пишет в своих воспоминаниях, что «образованное общество» проявляло фантастическое равнодушие к деятельности и нуждам российских предпринимателей, купцов, заводчиков. «Купчина толстопузый» был лишь персонажем фельетонов и карикатур… [23] Однако и среди «образованного общества» находились смелые, болевшие за Россию люди, не побоявшиеся выступить против либеральной чумы. В 1909 г. появилась книга «Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции», которую можно охарактеризовать кратко: «Интеллектуалы против интеллигентов» [38]. В самом деле, наша милейшая интеллигенция обожает в спорах с проворством карточного шулера подменять понятия. Тот, кто выступает против «интеллигенции», обвиняется в том, что… выступает против интеллекта, против культуры, знаний, образования. На сем скользком поприще интеллигенция не чурается ни подлогов, ни лжи, ни демагогии. В жизни обстоит как раз наоборот. Интеллект – это одно, а «интеллигент» – это другое. Авторы сборника «Вехи» – не какие-то полуграмотные лабазники-охотнорядцы[112], а люди, с чьими именами прочно связаны эпитеты «известный», «выдающийся». Бердяев, С. Булгаков, Гершензон, Кистяковский, Струве, Изгоев, Франк – интеллектуалы, историки, экономисты, философы. Приведу лишь наиболее знаменательные отрывки, отнюдь не вырванные из общего контекста… Н.А. БЕРДЯЕВ: «В русской интеллигенции рационализм сознания сочетался с исключительной эмоциональностью и со слабостью самоценной умственной жизни… Сама наука и научный дух не привились у нас, были восприняты не широкими массами интеллигенции, а лишь немногими. Ученые никогда не пользовались у нас особенным уважением и популярностью, и если они были политическими индефференистами, то сама их наука считалась ненастоящей…» С.Н. БУЛГАКОВ: «Весь идейный багаж, все духовное оборудование вместе с передовыми бойцами, застрельщиками, агитаторами, пропагандистами был дан революции интеллигенцией. Она духовно оформляла инстинктивные стремления масс, зажигала их своим энтузиазмом, словом, была нервами и мозгом гигантского тела революции. В этом смысле революция есть духовное детище интеллигенции, а следовательно, ее история есть исторический суд над этой интеллигенцией… Наша интеллигенция в своем западничестве не пошла дальше внешнего усвоения новейших политических и социальных идей Запада, причем приняла их в связи с наиболее резкими и крайними формами философии просветительства (т.е. атеизма – А.Б.). Вначале было варварство, а затем воссияла цивилизация, т.е. просветительство, материализм, атеизм, социализм – вот несложная философия истории среднего русского интеллигента… Героизм – вот то слово, которое выражает, по моему мнению, основную сущность интеллигентского мировоззрения и идеала, притом героизм самообожания… Интеллигент, особенно временами, впадал в состояние героического экстаза с явно истерическим оттенком. Россия должна быть спасена, и спасителем ее может и должна явиться интеллигенция вообще и даже имярек в частности – и помимо его нет спасителя и нет спасения… Героический интеллигент не довольствуется поэтому ролью скромного работника (даже если он и вынужден ею ограничиваться), его мечта – быть спасителем человечества или по крайней мере русского народа… Для него необходим (конечно, в мечтаниях) не обеспеченный минимум, о героический максимум… Даже если он и не видит возможности сейчас осуществить этот максимум и никогда ее не увидит, в мыслях он занят только им. Он делает исторический прыжок в своем воображении и, мало интересуясь перепрыгнутым путем, вперяет свой взор лишь в самую светлую точку на краю исторического горизонта… Во имя веры в программу лучшими представителями интеллигенции приносятся жертвы жизнью, здоровьем, свободой, счастьем… («худшие» представители интеллигенции, которых гораздо больше, охотнейше приносят в жертву чужие жизни, здоровье, свободу и счастье – А.Б.). Хотя все чувствуют себя героями, одинаково призванными быть провидением и спасителями, но они не сходятся в способах и путях этого спасения… С интеллигентским движением происходит нечто вроде самоотравления… Интеллигенция, страдающая «якобинизмом», стремящаяся к «захвату власти», к «диктатуре» во имя народа, неизбежно разбивается и распыляется на враждующие меж собой фракции, и это чувствуется тем острее, чем выше поднимается температура героизма… Герой есть до некоторой степени сверхчеловек, становящийся по отношению к ближним своим в горделивую и вызывающую позу спасителя, и при всем своем стремлении к демократизму интеллигенция есть лишь особая разновидность сословного аристократизма, надменно противопоставляющая себя «обывателям». Кто жил в интеллигентских кругах, хорошо знает это высокомерие и самомнение, сознание своей непогрешимости и пренебрежение к инакомыслящим… Вследствие своего максимализма интеллигенция остается малодоступна к доводам исторического реализма и научного знания… …В нашей литературе много раз указывалась духовная оторванность нашей интеллигенции от народа. По мнению Достоевского, она пророчески предсказана была уже Пушкиным, сначала в образе вечного скитальца Алеко, а затем Евгения Онегина… И действительно, чувства кровной исторической связи, сочувственного интереса, любви к своей истории, эстетического ее восприятия поразительно мало у интеллигенции, на ее палитре преобладают две краски, черная для прошлого и розовая для будущего…» М.О. ГЕРШЕНЗОН: «Что делала наша интеллигентская мысль последние полвека? Я говорю, разумеется, об интеллигентской массе. Кучка революционеров ходила из дома в дом и стучала в каждую дверь: «Все на улицу! Стыдно сидеть дома!» – и все создания высыпали на площадь: хромые, слепые, безрукие, ни одно не осталось дома. Полвека толкутся они на площади, голося и перебраниваясь. Дома – грязь, нищета, беспорядок, но хозяину не до этого. Он на людях, он спасает народ – да оно и легче, и занятнее, чем черная работа дома. Никто не жил – все делали (или делали вид, что делают) общественное дело… а в целом интеллигентский быт ужасен: подлинная мерзость запустения, ни малейшей дисциплины, ни малейшей последовательности даже во внешнем, день уходит неизвестно на что, сегодня так, а завтра, по вдохновению, все вверх ногами; праздность, неряшливость, гомерическая неаккуратность в личной жизни, наивная недобросовестность в работе, в общественных делах необузданная склонность к деспотизму и совершенное отсутствие уважения к чужой личности, перед властью – то гордый вызов, то покладистость – не коллективная[113], я не о ней говорю, а личная… Примечание ко 2-му изданию: эта характеристика нашей интеллигентской массы была признана клеветою и кощунством[114]. Но вот что, десять лет назад, писал Чехов: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, лживую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр» (письмо к И.И. Орлову 22 февраля 1889 г. в вышедшем на днях сборнике писем А.П. Чехова под ред. Бочкарева). Последние слова Чехова содержат в себе верный намек: русская бюрократия есть в значительной мере плоть от плоти русской интеллигенции… …Чем подлиннее был талант, тем ненавистнее ему были шоры интеллигентской общественно-утилитарной морали, так что силу художественного гения у нас почти безошибочно можно было измерять степенью его ненависти к интеллигенции: достаточно назвать гениальнейших: Л. Толстого и Достоевского, Тютчева и Фета… То, чем жила интеллигенция, для них не существовало… в лице своих духовных вождей она (интеллигенция – А.Б.) творила партийный суд над свободной истиной творчества и выносила приговоры: Тютчеву – за невнимание, Фету – за посмеяние, Достоевского объявляла реакционным, а Чехова индифферентным… А масса этой интеллигенции была безлична, со всеми свойствами стада: тупой косностью своего радикализма и фанатической нетерпимостью. Могла ли эта кучка искалеченных душ остаться близкой народу? …Она выбивалась из сил, чтобы просветить народ, она засыпала его миллионами экземпляров популярно-научных книжек, учреждала для него библиотеки и читальни, издавала для него дешевые журналы – и все без толку, потому что она не заботилась о том, чтобы приноровить весь этот материал к его уже готовым понятиям, и объясняла ему частные вопросы знания без всякого отношения к его центральным убеждениям, которых она не только не знала, но даже не предполагала ни в нем, ни вообще в человеке… Сонмище больных, изолированных в родной стране, – вот что такое русская интеллигенция… в длинной веренице интеллигентских типов, зарисованных таким тонким наблюдателем, как Чехов, едва ли найдется пять-шесть нормальных человек. Наша интеллигенция на девять десятых поражена неврастенией: между ними почти нет здоровых людей – все желчные, угрюмые, беспокойные лица, искаженные какой-то тайной неудовлетворенностью, все недовольны, не то озлоблены, не то огорчены…» А.С. ИЗГОЕВ: «До последних революционных лет творческие даровитые натуры в России как-то сторонились от революционной интеллигенции, не вынося ее высокомерия и деспотизма». Б.А. КИСТЯКОВСКИЙ: «Русская интеллигенция никогда не уважала права, никогда не видела в нем ценности, из всех культурных ценностей право находилось у нас в наибольшем загоне. При таких условиях у нашей интеллигенции не могло создаться и прочного правосознания, напротив, последнее стоит на крайне низком уровне развития… Русская интеллигенция состоит из людей, которые ни индивидуально, ни социально не дисциплинированы… В идейном развитии нашей интеллигенции, поскольку оно отразилось в литературе, не участвовала ни одна правовая идея. И теперь в той совокупности идей, из которой слагается мировоззрение нашей интеллигенции, идея права не играет никакой роли». П.Б. СТРУВЕ: «В 60-х годах с их развитием журналистики и публицистики «интеллигенция» явственно отделяется от образованного класса, как нечто духовно особое. Замечательно, что наша национальная литература остается областью, которую интеллигенция не может захватить[115]. Великие писатели Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Чехов не носят интеллигентского лика… даже Герцен, несмотря на свой социализм и атеизм, вечно борется в себе с интеллигентским ликом… …Интеллигенция нашла в народных массах лишь смутные инстинкты, которые говорили далекими голосами, слившимися в какой-то гул. Вместо того, чтобы этот гул претворить систематической воспитательной работой в сознательные членораздельные звуки национальной личности, интеллигенция прицепила к этому гулу свои короткие книжные формулы. Когда гул стих, формулы повисли в воздухе…»[116] С.Л. ФРАНК: «Русский интеллигент не знает никаких абсолютных ценностей, кроме критериев, никакой ориентировки в жизни, кроме морального разграничения людей, поступков, состоянии на хорошие и дурные, добрые и злые[117]. У нас нужны особые, настойчивые указания, исключительно громкие призывы, которые для большинства звучат всегда несколько неестественно и аффектированно… Ценности теоретические, эстетические, религиозные не имеют власти над сердцем русского интеллигента, ощущаются им смутно и неинтенсивно и, во всяком случае, всегда приносятся им в жертву моральным ценностям… Начиная с восторженного поклонения естествознанию в 60-х годах и кончая самоновейшими научными увлечениями вроде эмпириокритицизма, наша интеллигенция искала в мыслителях и их системах не истины научной, а пользы для жизни, оправдания или освящения какой-либо общественно-моральной тенденции… Эта характерная особенность русского интеллигентского мышления – неразвитость в нем того, что Ницше называл интеллектуальной совестью, – настолько общеизвестна и очевидна, что разногласия может вызвать, собственно, не ее констатация, а лишь ее оценка… …Лучи варварского иконоборчества, неизменно горящие в интеллигентском сознании…» После Октября интеллектуалов либо уничтожали, либо высылали за границу (как произошло и с некоторыми авторами «Вех») – зато интеллигенция самым великолепным образом устроилась при большевиках, поскольку ее мировоззрению как нельзя лучше отвечали идеи «всемирного пожара» и «нового искусства». Двадцать лет после революции интеллигенция правила бал, пока реалист Сталин не выбрал синицу в руках – и интеллигентов долго топтали сапогами в тех же самых подвалах, где они сами измывались над теми, кто входил в понятие «неизбежные издержки». Лучше всего о том, что и сегодня не потеряла актуальности ни единая строчка «Вех», свидетельствует статья Солженицына «Образованщина», вышедшая в 1974 г. [75]. Солженицын: «Интеллигенция сумела раскачать Россию до космического взрыва, но не сумела управить ее обломками. Потом, озираясь из эмиграции, сформулировала интеллигенция оправдание себе: оказался «народ – не такой», «народ обманул ожидания интеллигенции». Так в этом и состоял диагноз «Вех», что, обожествляя народ, интеллигенция не знала его, была от него безнадежно отобщена!» И не только «отобщена»… Тот же С.Н. Булгаков предупреждал, что вера в чудо преобразования мира и души человека может привести к «особой разновидности духовного аристократизма, надменно противопоставляющего себя обывателям». И разъяснял свою мысль подробно: «В своем отношении к народу, служение которому ставит своей задачей интеллигенция, она постоянно и неизбежно колеблется между двумя крайностями – народопоклонничества и духовного аристократизма. Потребность народопоклонничества… вытекает из самих основ интеллигентской веры. Но из нее же с необходимостью вытекает и противоположное – высокомерное отношение к народу как к объекту спасительного воздействия, как к несовершеннолетнему, нуждающемуся в няньке для воспитания «сознательности», непросвещенному в интеллигентском смысле слова». Этот «духовный аристократизм» привел к тому, что в первые годы Советской власти среди лютовавших чекистов хватало самых что ни на есть патентованных интеллигентов – от Менжинского до доктора Кедрова. (По некоему странному совпадению чуть ли не вся гитлеровская верхушка состояла опять-таки из классической интеллигенции – неудачливый художник, фармацевт, журналисты, вообще гуманитарии, не добившиеся, стоит подчеркнуть, успехов в науке и оттого создавшие свою, людоедскую. Альфред Розенберг получил прекрасное образование, кстати, в высших учебных заведениях Российской империи – рассадниках интеллигенции.) И народники, и большевистские интеллигенты, и соратники Гитлера – все вместе подходят под определение известного социалиста М. Бакунина: «Особенно страшен деспотизм интеллигентного и потому привилегированного меньшинства, будто бы лучше разумеющего настоящие интересы народа, чем сам народ. Во-первых, представители этого меньшинства попытаются во что бы то ни стало уложить в прокрустово ложе своего идеала жизнь будущих поколений. Во-вторых, эти двадцать или тридцать ученых-интеллигентов перегрызутся между собой». И, наконец, слово известному социологу и публицисту Н.Я. Данилевскому, еще в 1871 г. писавшему: «Примеры гармонического внутреннего развития народной образованности вообще не слишком часты, и лучшим из них может служить Англия… Без такой народной основы так называемая интеллигенция не что иное, как более или менее многочисленное собрание довольно пустых личностей, получивших извне почерпнутое образование, не переваривших и не усвоивших его, а только перемалывающих в голове, перебалтывающих языком ходячие мысли, находящиеся в ходу в данное время под пошлою этикеткою современных» [55]. Далее Данилевский пишет вовсе уж пророчески: «Но как ни внешне наше русское просвещение, как ни оторвана наша интеллигенция (в большинстве своем) от народной жизни, она не встречает, однако же, в русском народе и в России tabulam rasam[118] для своих цивилизаторских опытов, а должна, волею или неволею, сообразоваться с веками установившимся и окрепшим народным бытом и порядком вещей. Для самого изменения этого порядка интеллигенция принуждена опираться, часто сама того не замечая, на народные же начала, когда же забывает об этом (что нередко случается), то народ, составивший уже долгим историческим опытом общественный организм, извергает из себя чуждое, хотя бы то было посредством гнойных ран, или как бы облегает его хрящеватою оболочкою и обособляет от всякого живого общения с народным организмом; и чуждое насаждение, в своей мертвенной формальности, хотя и мешает, конечно, правильному ходу народной жизни, но не преграждает его, и она обтекает и обходит его мимо». Первое утверждение, об иммунитете народа к интеллигентским бредням, оказалось ошибкой (надо помнить, эти слова написаны до того, как вспыхнул народовольческий террор, никто не мог и предполагать, что гангрена так распространится…). Увы, «цивилизаторские опыты» продолжались десятки лет и вовлекли в свою орбиту все население России. Но вот впоследствии… Все по Данилевскому. Когда схлынул угар первых перестроечных лет, когда стало ясно, что былые кумиры не более чем пустословы, когда вместо митингов все, кто хоть что-то собой представлял, смогли заняться реальным делом (как бы ни был уродлив и сюрреалистичен нынешний капитализм) – так называемая «демократическая интеллигенция» полностью потеряла прежнее влияние на общество и практически выпала из жизненного процесса. И вновь отступила на свои кухоньки «перебалтывать языком» (но на сей раз потеряла еще и тех из своей среды, кто опять-таки занялся делом и посему добровольно отрекся от звания интеллигента, несовместимого с нормальной работой, нормальными заработками, нормальной жизнью, не связанной с «вечной борьбой»). Разумеется, интеллигенция ничего не поняла и ничему не научилась. И мгновенно подыскала очередные убогие формулы, не имеющие ничего общего с реальным положением дел: есть вещи выше рынка. Раньше мешали реализоваться злобные коммунисты, теперь же – тупые «новые русские»… И так далее. И невдомек им, ущербным и озлобленным, что за душой у них и не было ничего – ни подлинных знаний, ни деловой энергии, ни малейшей способности хоть что-то создавать. Вместо знаний была модная публицистика, вместо деловых качеств – беспочвенная вера в то, что государство будет содержать и далее. Когда в свое время Маргарет Тэтчер железной рукой обрезала финансирование всевозможным «институтам» и «аналитическим центрам», где безрезультатно переливали из пустого в порожнее (вроде пресловутого Института изучения апартеида, годами сочинявшего пухлые бессодержательные обзоры, перепевавшие всем известные истины), тамошняя образованщина чуть ли не теми же самыми словами, что и отечественные оголодавшие «соловьи», обвиняла Железную леди в покушении на культуру. Ибо работать и делать дело никто не умел, но кушать хотелось – вот и отождествляется собственное безденежье с гибелью культуры… Вовсе уж неожиданное сходство и с «Вехами», и с работой Солженицына мы находим в книге английского литературоведа Карен Хьюитт «Понять Британию», написанной специально для того, чтобы лучше объяснить сегодняшнему россиянину состояние дел и умов в Великобритании: «…вас удивит отсутствие «интеллигенции»… Мы называем людей, чей труд зиждится на специальном умственном усилии, – «профессионалами»… Чего им недостает[119] – так это чувства принадлежности к особой группе или классу с четко проявляющейся национальной ответственностью за поддержание духовных ценностей народа. Необходимо предостеречь вас, что многие британцы находят само это понятие не только причудливым, но и агрессивным. (Молодцы британцы! – А.Б.) У британского рабочего имеются свои ценности. Он не ждет от британской интеллигенции, чтобы она маршировала, размахивая флагом духовности и защищала его интересы – а ведь именно в таком ключе русские частенько рассказывают мне, что такое ваша интеллигенция… Я нахожу бессмысленным вопрос, который задают многие русские: «Есть ли у вас группа, подобная нашей интеллигенции, хранящая духовные ценности общества?»» [204]. Браво и брависсимо… Ни в одной стране мира, кроме России, нет «группы, хранящей духовные ценности» – поскольку таковые ценности и без того принадлежат всем и защищены всей мощью свободного государства. Никому в цивилизованном мире не нужен посторонний «хранитель», якобы служащий совестью других. Повсюду в цивилизованном мире пользуется уважением лишь тот, кто честно зарабатывает себе на хлеб, а если и получает жалованье от государства – то опять-таки за конкретную пользу обществу, а не расплывчатое «хранение духовных ценностей». У нас же до сих пор все наоборот. Нормально работать и хорошо зарабатывать считается бесчестьем. Правда, в последние годы власть наконец-то перестала платить за «полезность», и многие интеллигенты, оказавшись перед необходимостью добывать хлеб насущный, едва не сошли с ума. Малая часть сумела переквалифицироваться в нормальных работников – и с радостью отбросила прежние бредни (сужу по виденным лично примерам). Кто-то окончательно опустился. Кое-кто сумел зацепиться за днище «корабля капитализма». В моем родном Красноярске группка особо закоренелых интеллигентов сотрудничает в бульварной газетке, славной объявлениями телефонных проституток. Правда, чтобы сохранить видимость приличий, кое-кто из них регулярно объявляет в той же газетке, что сам-то он лично к подобной практике относится крайне отрицательно, и уж свою-то доченьку ни за что в проститутки не пошлет – а вслед за тем с комической важностью предается привычному интеллигентскому рукоблудию: клеймит все неугодное, выносит безапелляционные приговоры тем, кто удачливее и богаче, называет видных политиков уменьшительными именами, прямо оскорбляет. К примеру, некий голоштанный мальчик в той же газетке назвал Лужкова «ельцинской шестеркой», а другой, постарше и потасканнее, окрестил Кобзона «главарем московской мафии») – одним словом, пользуясь кратким мигом сытости, продолжает делать то, что авторы «Вех» осмеяли еще девяносто лет назад… Вообще-то, и на хваленом Западе водилась порой самая что ни на есть патентованная интеллигенция. Отечественные либеральные публицисты почесывали в затылках: отчего это могучие зарубежные умы вроде Уэллса, Шоу, Фейхтвангера словно бы и не замечали ужасов красного террора? Да потому и не замечали, что (как о том сами писали недвусмысленно) по известной интеллигентской привычке расценивали все происходящее в России как великий эксперимент, оправдывающий любые жертвы. Достаточно вдумчиво прочитать «Россию во мгле» Уэллса, эссе Шоу, чтобы убедиться – мэтры были прямо-таки заворожены экспериментом… Кстати, вы помните, что несколько лет назад одна молдавская поэтесса при участии всамделишнего священника обвенчалась с памятником Стефану Великому, стоящим в Кишеневе? Как писал мой злоязычный друг-молдаванин – теперь ждут, что родит булыжник… О роли интеллигенции в катавасии последних десяти лет я не расположен писать – тошнит. Скажу лишь, что визжавшая в свое время на площадях и телеэкранах интеллигенция понятия не имела о последствиях: как ни парадоксально, она сама, своими руками выкопала себе могилу, приблизив наступление такого порядка, которому легионы бездельников и трепачей, якобы «хранящих духовные ценности», более не нужны. Как бы ни относиться ко всем преобразованиям последних лет, я поставил бы Ельцину памятник при жизни за одно-единственное его деяние: за то, что он приближает время, при котором будут цениться лишь сугубые профессионалы, а не «трубадуры демократии», ничего другого делать не умеющие. Раз в России вымирает интеллигенция – Россия не погибла. Главное, нынешняя образованщина уже не сможет никогда воспроизводить себе подобных. Эти – последние. Туда им и дорога. Динозаврики, конечно, еще копошатся. Интеллигенты, мелкие бесы, еще сохраняют какой-то минимум влияния и воздействия на привыкшие к отраве умы. Поскольку разрушать вроде бы и нечего (да и не даст частный владелец разрушать то, что построено на его земле), нынешняя интеллигенция сейчас пробавляется за счет всевозможной бесовщины: «контактеры», летающие тарелки, штопка астрала и починка чакры, еретические бредни вроде «учения Рериха» и поисков «аномальных зон». Комичнейшее впечатление оставляют бородатые «вечные мальчики», еще нынче утром стоявшие на молебне в православной церкви, а к вечеру с умным видом рассуждающие о «карме» или «прошлых жизнях» – и не ведают, бессмысленные, что эти понятия противоречат самой сути христианства (ислама, кстати, тоже). Ну, и бульварная журналистика выручает, читателю еще долго не надоедят сенсации типа «Гигантский кузнечик в штате Айова слопал бабушку!», «Телефон-автомат изнасиловал блондинку!», «В пещере под Красноярском живет призрак фараона Рамзеса!» Кое-кто ударяется в то, что по дурости своей именует «толкованием Библии», забыв, что богословие – самая старая на планете наука, насчитывающая уже почти два тысячелетия, и, прежде чем выдергивать цитаты из наспех пролистанного Писания, следует изучить труды серьезных богословов… Еще в 1340 г. преподаватели юридического факультета Парижского университета письменно постановили, что претендовать на место в науке следует лишь тогда, когда имеешь что-то за спиной:
Увы, с изучением Библии обстоит наоборот – народишко с простодушным цинизмом бросается выдвигать «эпохальнейшие» гипотезы на библейские темы, не получив предварительно и капли «начальных знаний»… Последним грешком страдал и Лев Толстей, которого в свое время отлучили от церкви за конкретные еретические прегрешения. Вольнодумствующий граф в гордыне своей начал буквально кроить Евангелие на кусочки и с важным видом объяснять: вот в этот эпизод он верит, а этому у него доверия нет… Вот и отлучили – за ересь. Мне попался любопытный документ: воспоминания игумена Оптинского скита отца Феодосия, относящиеся к осени 1908 г.:
«Таков рассказ духовника Оптиной пустыни, – заключает церковный комментатор. – Что это? Неужели Толстой настолько стал «своим» в том страшном мире, которому служит своей антихристианской проповедью, что в его образ перевоплощается сила нечистая?» [156]. Так может случиться и с нашими интеллигентами: совсем не берут в расчет, что неверие в иные неприглядные места, лежащие по ту сторону, вовсе не избавит от попадания туда… Красноярск, 1997 |
|
||
|
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх |
||||
|
|
||||
