ПУГАЛО ОГОРОДНОЕ

Александр прекрасно знал о готовящемся мятеже. Дело даже не во мнении историков, например, Покровского о том, что распоряжения, отданные им Конногвардейскому полку накануне переворота могли быть сделаны лишь посвященным. Вожаки мятежа не стеснялись закладывать цесаревича.

Пален подробно рассказывает в своих записках, как обрабатывал великого князя. Муравьев-Апостол вспоминал: «В 1820 г. Аргамаков в Москве, в Английском клубе, рассказывал, не стесняясь многочисленным обществом, что он сначала отказался от предложения вступить в заговор против Павла, но Великий Князь Александр Павлович, наследник престола, встретив его в коридоре Михайловского замка, упрекал его за это и просил не за себя, а за Россию вступить в заговор, на что он и вынужден был согласиться».

С императором-подельником, как видим, не церемонились – говорить открыто, в Английском клубе, средоточии знати, зная, что какая-нибудь добрая душа моментально передаст это императору… Аргамаков прекрасно понимал, что император не рискнет даже нахмуриться… Он ведь повязан кровью!

О, разумеется, Александр, обсуждая с заговорщиками детали, проникновенно вещал, что ни один волос-де не должен упасть с головы отца… Лицемерил, стервец! Он был лицемером высочайшего пошиба – об этом столько свидетельств…

Не все это, правда, просекали. Державин вспоминал: «Трое ходили тогда (сразу после убийства Павла. – А. Б.) с конституциями в кармане – речистый Державин, князь Платон Зубов со своим изобретением и граф Н. П. Панин с конституцией английскою, переделанною на русские нравы и обычаи. Новосильцеву стоило тогда большого труда наблюдать за царем, чтобы не подписать которого-либо из проектов; который же из проектов был глупее, трудно описать; все три были равно бестолковы».

Наивные Державин и Новосильцев! За Александром вовсе не было нужды «наблюдать» – он и не собирался вводить конституций по чьему бы то ни было прожекту… Это в молодости он в переписке со своим швейцарским учителем Лагарпом яростно высказывался в защиту республиканского правления и крайне отрицательно отзывался о монархическом строе. Это в молодости он, посетив Англию, очаровал англичан обещанием непременно «учредить у себя оппозицию». Вступив на окровавленный трон, он все эти «грешки молодости» забросил в дальний угол…

Лицемером он был со всеми – сначала преспокойно кинул главарей мятежа, рассчитывавших на награды, почести и возвышение (иначе зачем было огород городить?) Пален и Беннигсен очень быстро оказались в отставке и были удалены от двора. Когда они поняли, кто кого цинично использовал и выкинул, было уже поздно… Потом какое-то время поддакивал своему «кружку молодых друзей» (тот же Чарторыйский, Новосильцев и прочие), поддерживая у них убеждение, будто вот-вот они с императором во главе развернут обширнейшие, просвещенные реформы. Дело кончилось пшиком. Никаких мало-мальски значительных реформ не последовало. «Молодые друзья», отодвинутые от рычагов власти, уныло сплетничали по углам… Поручив Сперанскому начать реформы, Александр очень быстро навесил на него букет обвинений, напоминающий процессы XX века (враг народа, французский шпиён…) и отправил в ссылку.

Все царствование Александра – удивительно бесцветное, пустомельное, какое-то нескладное. Оно полностью укладывается, как в футляр, в презрительные строки Пушкина:

Властитель слабый и лукавый,
плешивый щеголь, враг труда,
нечаянно пригретый славой,
над нами царствовал тогда…

Тут уж – ни убавить, ни прибавить. Царствование было нелепое и неказистое, как огородное соломенное чучелко, на которое напялили раззолоченный придворный мундир…

То ли конституции ему хотелось, то ли севрюжинки с хреном. Порой его бросало в мистику – и тогда возле императора возникала знаменитая баронесса Крюденер со свитой своих юродивых, тогда выходил журнал «Столп Сиона». Этот печатный орган (не имевший никакого отношения ни к палестинской горе Сион, ни к сионизму, ни вообще к евреям) обрел сомнительную славу первого в нашей стране оккультного, эзотерического издания – эмбриона ныне бушующего мутного потока…

При нем случилась Отечественная война – и он, как лицо номер один в государстве, автоматически приобрел лавры победителя Наполеона, зачем-то ввязавшись в поход до Парижа, от чего его предостерегали со всех сторон умные военные и политики. Тогда-то он и стал «нечаянно пригретым славой»… А попутно слицемерил перед крестьянами: крестьянство всерьез ждало после войны освобождения от крепостной неволи, но «плешивый щеголь» отделался знаменитой строчкой в манифесте: «Крестьяне, верный наш народ, да получат мзду свою от Бога».

И он, и Константин всю жизнь пребывали в непрестанном страхе, ставшем прямо-таки частью натуры. Общеизвестно замечание Александра на доклад об обнаружившихся в армии тайных обществах: «Не мне их судить». Он и в самом деле был не вправе, потому что над ним тяготел один из самых тяжких на земле грехов: грех цареубийства.

В 1804 г. его страшно унизил Наполеон – в знаменитом некогда деле герцога Энгиенского. Англия тогда готовила заговор с целью свержения и убийства Бонапарта. Наполеоновская тайная полиция заподозрила, что заговор этот составлен в пользу юного члена французского королевского дома герцога Энгиенского (как было установлено позже – совершенно безосновательно). Герцог, сын герцога Бурбонского и внук принца Конде, мирно обитал у самой границы с Францией во владениях курфюрста Баденского…

Наполеон никогда не делал культа из международного права. По его приказу отряд конных жандармов на полном галопе влетел на суверенную баденскую территорию, герцога Энгиенского захватили и привезли в Париж, где, не утруждаясь даже пародией на заседание суда, поставили к стенке и расстреляли.

Вся коронованная общественность Европы возмутилась несказанно. Повсюду монархи вызывали французских послов и высказывали самое резкое осуждение. Вслед за прочими и Александр сунулся.

Французский посол (кажется, Лористон, хотя точно я не уверен), не моргнув глазом, ровным тоном светского человека поинтересовался у императора:

– Если бы в ту пору, когда Англия готовила убийство императора Павла, в Петербурге знали, что организаторы покушения располагаются вблизи границы, разве не постарались бы их захватить?

Это была даже не пощечина – смачный плевок в лицо!

Александр утерся – что ему оставалось делать?

Всю свою незадачливую жизнь он прожил под гнетом страха. Некоторые историки всерьез полагают, что в Таганрог – провинциальную дыру, жуткое захолустье – его загнал как раз страх перед готовившимся переворотом. Вроде бы даже есть доказательства и серьезные основания так думать. Но мне это, честно признаться, неинтересно, как неинтересен и сам Александр, виртуоз лицемерия и притворства, а в общем и целом – личность убогонькая.

Константин, мрачно окаянствовавший одно время в Петербурге под крылышком венценосного брата, по крайней мере, ярче. Боже упаси, ничуть не благороднее и чище – но определенно ярче. В его мерзостях было что-то от исполненной грязных, но бурных и пышных страстей эпохи Возрождения. Полное впечатление, что Константину достался не тот век.

Взять хотя бы историю с очаровательной француженкой, женой ювелира Араужо. Константин ее добивался, она отказала. Ее похитили на улице и привезли в Мраморный дворец Константина, где в его присутствии красавицу взялись насиловать скопом пьяные гвардейцы. Переусердствовали. Умерла.

Когда возле резиденции императрицы Елизаветы Алексеевны, супруги Александра, нашли зарезанного гвардейского подполковника, любовника Елизаветы, современники уверенно указывали на Константина, как убийцу.

Эти выходки принадлежат даже не XVIII столетию – это, скорее, стиль Возрождения с его незатейливыми, ни от кого особенно не скрывавшимися зверствами…

Константин тоже всю жизнь был угнетен страхом. Не зря же он отказался после кончины Александра стать императором. Слишком многие его варшавские приближенные вспоминали, как цесаревич говорил открыто:

– Задушат, сволочи, как отца задушили!

Он был незадачлив, как наместник Польши – и умер от холеры в расцвете лет. Жизнь не удалась. Плохо быть отцеубийцей…

Но сквернее всех, господа мои, пришлось Палену! Княгиня Д. Х. Ливен, современница, оставила поразительные воспоминания: «Пален… закончил существование в одиночестве и в полном забвении… Он совершенно не выносил одиночества в своих комнатах, а в годовщину 11 марта регулярно напивался к 10 часам вечера мертвецки пьяным, чтобы опамятоваться не раньше следующего дня».

Пален прожил так четверть века! Это неспроста. Это не угрызения совести, не мнительность, не нервы. Ручаться можно, что к нему однажды бесшумной тенью пришел гость – и после этого Пален двадцать пять лет не знал покоя, не мог оставаться один, не мог в полном сознании встречать ночь с одиннадцатого на двенадцатое…

Заговоры достали и по закону возмездия и «плешивого щеголя»!

Сначала мне попалось в одной из исторических книг упоминание о любопытном донесении шведского посла в России графа Б. Стединга от сентября 1807 г.: «Недовольство императором усиливается, и разговоры, которые слышатся повсюду, ужасны… Слишком достоверно, что в частных и даже публичных собраниях часто говорят о перемене царствования… Говорят о том, что вся мужская линия царствующего дома должна быть отстранена… Военные настроены не лучше, чем другие подданные императора…»

Поскольку главная тема этой книги – заговоры Гвардейского Столетия, я встрепенулся, как охотничья собака. И очень быстро раскопал подробности…

Был заговор в этом году, был! Министр полиции Наполеона, знаменитый корсиканец Савари, оказался толковее шведа, а его петербургские агенты – пронырливее. Уже в ноябре того же года он сообщил Наполеону подробности: заговор затевала «английская партия», а заводилами были те самые «молодые друзья» императора Новосильцев, Кочубей и Строганов, сообразившие, наконец, что не быть им великими реформаторами…

Дело, конечно, было не только в эмоциях и обманутых надеждах. Как и шесть лет назад. Россия, чьи войска разбил Наполеон, вынуждена была присоединиться к «континентальной блокаде» Англии. Чтобы узнать о настроениях дворянства и позиции Англии, следует вернуться на несколько страниц назад…

Но Александр тогда отбился. Был приближен Аракчеев. Подробности неизвестны, но вряд ли случайно Аракчеев, человек решительный (хотя опять-таки излишне вымазанный черной краской, демонизированный молвой) становится практически правой рукой императора. 14 декабря (какова дата?!) 1807 г. Александр предписывает «объявляемые генералом от артиллерии графом Аракчеевым высочайшие повеления считать именными нашими указами». Дальнейшее домыслить нетрудно: военных в заговоре, надо полагать, было мало, и они вряд ли занимали высокие посты. А Новосильцев с прочими были не более чем штатскими прожектерами невеликой храбрости. У Аракчеева особенно не забалуешь. Струхнули…

Тогда Александр отбился… Но в последние годы его царствования зародился гораздо более известный заговор, требующий отдельного и подробного рассмотрения…

Думаю, все давно догадались, о чем я…