Глава шестая. Кто же потерпел поражение и кто одержал победу?

В конце сентября 1988 года я перешел на идеологическое направление работы партии, был избран членом Политбюро и председателем Идеологической комиссии ЦК КПСС. Вопросы взаимоотношений с соцстранами в рамках Комиссии по международной политике и единого Международного отдела ЦК КПСС перешли к А.Н. Яковлеву. Отныне мне пришлось соприкасаться с ними в более общем политическом плане. Впрочем, что касается идеологической сферы, здесь общение с коллегами из соцстран было довольно интенсивным.

Сразу же могу сказать, что мои новые коллеги – секретари по идеологии – оказались, пожалуй, более консервативными, чем международники. Реализмом и прогрессивностью отличались лишь взгляды венгерского коллеги Я. Барабаша и в какой-то мере болгарина Йотова. Коллеги из ГДР К. Хагер и особенно Й. Херман, чехословацкий секретарь Я. Фойтик явно тяготели к жесткой догматической линии. Румын Олтяну верой и правдой служил Чаушеску. Я уже не говорю об идеологических работниках кубинской, вьетнамской и северокорейской партий.

Информация от руководства «братских» партий, контакты с коллегами по идеологической работе создавали представление, что все идет более или менее благополучно, но подспудно в общественно-политической жизни восточноевропейских стран нарастало напряжение, откуда-то из глубин доносились глухие раскаты надвигавшейся грозы.

А ровно через год в жизнь восточноевропейских народов, и без того непростую, как вихрь, ворвались бурные события, которые привели к кардинальным политическим переменам в судьбах этих стран, нашей страны, да и, пожалуй, всего мира.

Эти перемены давно назрели. В одних случаях (Венгрия, Польша) они были осознанны и начали постепенно осуществляться, в большинстве других стран искусственно тормозились, но любой импульс мог привести к их спонтанному и неконтролируемому началу. Таким импульсом явились события в ГДР осенью 1989 года.

Как я уже упоминал, в Берлине в сентябре проводилось очередное, оказавшееся последним, совещание секретарей ЦК партий соцстран, ведавших идеологией. Встреча оказалась очень непростой. Настроение участников совещания было тревожным, полным ожидания пока неясных, но крупных событий. По основному вопросу, вынесенному на обсуждение, – общественно- политическая ситуация в соцстранах и вопросы идеологического сотрудничества – выявился очень широкий разброс мнений – от венгров и поляков, с одной стороны, до корейцев – с другой. Положение осложнялось конфликтом между отдельными партиями и странами – между Венгрией и Румынией, между ГДР и Польшей.

В предварительных контактах с руководителями делегаций мы условились на самом совещании не возбуждать страсти, не обострять противоречия и конфликты, чтобы каждый мог излагать свои позиции, не противопоставляя их другим. Пожалуй, самым задиристым было выступление Фойтика. И это несмотря на то, что перед началом заседаний я имел с ним довольно обстоятельный разговор по проблемам интерпретации перестройки и событий 1968 года. Не исключаю, что этот разговор с ним дал обратный результат. Румынский представитель Олтяну вел себя довольно спокойно и не создавал на этот раз особых проблем.

Мне лично выступление на совещании, прямо скажу, далось нелегко. Я постарался выдержать его в реалистическом духе, сосредоточив внимание на трех вопросах: об идеологических аспектах перестройки в СССР, о перемене взгляда на социализм и его роль в мировом сообществе и о нашем идеологическом сотрудничестве.

Из внутренних проблем основное внимание было уделено перестройке работы партии в общем контексте создания гибкой плюралистической политической системы, которая способна была бы отразить и уловить все многообразие потребностей и интересов классовых, национальных, социальных, возрастных и профессиональных групп населения, а в связи с этим и перестройке идеологической работы.

Вот некоторые выдержки из моего выступления:

«Сегодня идеологическая работа не может состоять в том, чтобы способствовать прохождению команд сверху вниз. Требуется качественно иной ее тип – открытый, обращенный к людям, опирающийся на надежный механизм обратной связи. Приходится вести диалог не только с теми, кто предрасположен к восприятию нашей идеологии, но и с теми, кто проявляет отсутствие интереса к ней и даже отторжение, вести открытую дискуссию…

Одной из главных своих задач мы считаем разработку современной концепции социализма. Здесь многое еще предстоит осмыслить. Мы всегда говорили: социализм наследует все лучшее, что достигнуто на предшествующих ступенях общественного развития. Но, думается, перечень общечеловеческих достижений, которые мы собирались взять с собой, был заметно сужен. Сейчас мы отчетливо сознаем необходимость использования не только производительных сил, накопленных ранее, но и ряда экономических, социальных, политических институтов, не исчерпавших своей исторической прогрессивности…

Современная концепция социализма включает в себя, по нашему мнению, признание необходимости его более глубокого и естественного вхождения в мировое сообщество. Речь идет о преодолении во многом искусственных, в том числе идеологических, барьеров, которые разделяли до сих пор страны и государства вопреки объективным хозяйственным, духовным да и политическим императивам. Я уже не говорю о такой самоочевидной для всех задаче, как обеспечение выживания человечества, которая настоятельно требует преодоления его раскола на два ожесточенно соперничающих лагеря…

Наши страны идут в мировое сообщество не с пустыми руками. Они способны внести весомый вклад в мировую цивилизацию. Когда мы подчеркиваем значение общечеловеческих интересов, нравственности и морали в политике, когда мы выступаем против идеологизации межгосударственных отношений, речь для нас идет не о тактическом лозунге, а о принципиальной позиции – позиции, которая в полной мере отвечает нынешнему этапу развития человечества, его военным, экологическим, информационным, технологическим и другим реалиям. Такой подход позволяет нам проводить уверенную политику на международной арене…»

В целом дискуссия в Берлине получилась информационно содержательной. В каждом выступлении рельефно отразились особенности политической обстановки в соответствующей стране. Удалось избежать на этот раз и политического запала, в чем, я думаю, сыграли свою роль предчувствие надвигавшихся событий, быстро ухудшающаяся ситуация в ГДР.

Весьма характерный комментарий об этой встрече был передан Би-би- си 22 сентября. Вот что в нем было сказано.

В Восточном Берлине проходит совещание секретарей ЦК коммунистических и рабочих партий социалистических стран по идеологическим вопросам с участием члена Политбюро, председателя Идеологической комиссии ЦК КПСС Вадима Медведева.

Вадим Медведев собирается сообщить странам восточного блока о целесообразности проведения реформ горбачевского плана. Ему не нужно будет особенно усердствовать, чтобы убедить некоторые из коммунистических стран в их преимуществах. Однако Медведев не может не учитывать определенные сложности, которые могут возникнуть при этом. Несомненно, массу прежде всего волнует ситуация в Восточной Германии для осуществления идеи Горбачева и создания общеевропейского дома. А Западная Германия настаивает на демократических переменах в Восточной. Но пока у власти остается коммунист старой закалки Хонеккер, серьезных перемен ожидать не приходится.

За неделю до этого в Восточный Берлин якобы для ознакомления с положением дел в восточногерманском сельском хозяйстве приезжал Егор Лигачев – один из наиболее консервативно настроенных кремлевских деятелей. Лигачев всячески подчеркивал, что Восточная Германия – надежный партнер СССР и главный союзник в деле обеспечения безопасности. Слова Лигачева, по мнению комментатора, куда понятнее для восточногерманского руководства, нежели речь Медведева.

В этих словах, конечно, нет недостатка в домыслах и отсебятине, но кое-что улавливается и из реальных настроений участников совещания.

Непосредственно перед обвальными процессами в ГДР состоялась еще одна моя встреча с коллегой СЕПГ.

13 октября для подписания документа о культурном сотрудничестве в Москву приехал Курт Хагер. В беседе со мной Хагер довольно откровенно высказался об обстановке в стране, о необходимости перемен в руководстве: «Я за сочетание преемственности и обновления, но в данное время акцент надо сделать на обновлении». При этом Хагер подчеркнул, что обстановка в ГДР не может быть изменена «без активной роли КПСС». А посол Кениг, присутствовавший на встрече, высказался более определенно: «Складывается очень серьезная обстановка, нужны более решительные действия…»

К сожалению, эти действия оказались безнадежно запоздавшими.

Процесс стихийного недовольства и возмущения населения ГДР принял такие масштабы, что стал сметать все на своем пути. Его не могли остановить паллиативные меры (исключение Хонеккера из партии, коллективная отставка Политбюро, арест Миттага, чрезвычайный съезд партии, изменение ее названия). В итоге полная смена режима, ликвидация прежних структур власти, разрушение Берлинской стены, а затем объединение Германии.

События в ГДР положили начало цепной реакции бурных перемен в Восточной Европе.

Грянул гром в Болгарии. Но тут сложился другой сценарий: началось дело не с волнений и демонстраций на улицах, а с «восстания» в Политбюро против Т. Живкова. Как мне потом рассказывал Д. Станишев, 8 ноября трое членов болгарского руководства, бывших соратников Живкова по партизанской дивизии «Човдар» – Д. Джуров, Й. Йотов и он, Станишев, выражая мнение большинства Политбюро, пошли к Живкову и предложили ему подать в отставку с высших партийных и государственных постов, с тем чтобы решить этот вопрос на пленуме ЦК, намеченном ранее на 10 ноября. Живков встретил их предложение в штыки, пытался выяснить, что за этим стоит, стал тянуть время. На следующий день на 16 часов было назначено Политбюро, а Живков продолжал свои маневры: через министра внутренних дел Стоянова привел в состояние полной готовности органы безопасности.

9 ноября перед заседанием Политбюро Джуров, Йотов и Станишев вновь потребовали встречи с Живковым. В конце концов Живков согласился сделать соответствующее заявление на Политбюро. На следующий день пленум ЦК БКП «удовлетворил просьбу» Живкова об освобождении его от должности Генсека и члена Политбюро. Генеральным секретарем избрали Петра Младенова, а еще через несколько дней он стал и председателем Госсовета.

Это был прорыв плотины, положивший начало массовому демократическому движению в стране, которое круто изменило обстановку в стране, расстановку сил на политической арене. В первые же дни новое руководство восстановило в БКП группу интеллектуалов, с которыми недавно расправился Живков, отменило решение ЦК о выводе из состава ЦК Стояна Михайлова, из руководства были удалены такие одиозные фигуры, как М.Балев, Г. Филиппов, Д. Стоянов, выведен из членов ЦК Владимир Живков.

По стране прокатилась волна митингов и манифестаций с требованиями решительно покончить со старыми методами партийного диктата и режима личной власти. На волне широких политических выступлений возникло новое мощное политическое движение – Союз демократических сил (СДС) во главе с Желю Желевым. Он стал председателем его координационного совета.

БКП оказалась перед необходимостью коренного обновления. С учетом требований партийных масс и широких общественных сил следующий пленум ЦК исключил из партии Живкова и Балева. В состав ЦК, Политбюро был введен и избран секретарем ЦК Александр Лилов. На своем съезде в декабре БКП была преобразована в социалистическую партию, но сохранить прежнее влияние в стране не смогла. На очередных выборах партия лишилась абсолютного большинства, хотя и сохранила в Народном собрании довольно сильные позиции. Президентом страны стал Желю Желев, впервые в послевоенные годы было сформировано некоммунистическое правительство.

В середине ноября очищающая волна охватила Чехословакию, дав начало «бархатной революции».

Началось все с того, что студенческая демонстрация в Праге 17 ноября была, как говорилось в официальном сообщении, «рассеяна силами правопорядка». В последующие дни митинги и манифестации захлестнули Прагу, Братиславу, Брно с угрозой перерастания во всеобщую забастовку, и уже 24 ноября Якеш заявил об отставке Президиума и секретарей ЦК КПЧ.

В новое руководство партии, которое возглавил Карел Урбанек, не вошли ни Гусак, ни Якеш, ни Фойтик. Оно отмежевалось от политики прежнего руководства, объявило о пересмотре оценки событий 1968 года. Ввод войск ряда государств в Чехословакию осужден как ничем не оправданный и ошибочный шаг. Примерно в это же время опубликованы заявление руководства Болгарии, Венгрии, ГДР, Польши и Советского Союза, а также заявление советского правительства, осуждающие военную акцию 1968 года в отношении Чехословакии.

Под аккомпанемент массовых выступлений, под нажимом оппозиции, представленной Гражданским форумом, пало правительство Адамеца, прошел внеочередной съезд КПЧ, фактически уже отстраненной от власти, а в самом конце года лидер оппозиции Вацлав Гавел был избран новым президентом Чехословакии.

Немногим дольше, чем в других восточноевропейских странах, старый режим продержался в Румынии, но зато его крах принял характер острейшего кровопролитного столкновения народа с кликой Чаушеску, в результате которого диктатор, пытавшийся утопить в крови народное восстание, был повержен и казнен.

Еще в конце октября Чаушеску на пленуме ЦК распространялся о необходимости «дать отпор антисоциалистическим теориям, новым концепциям социализма». В ноябре даже состоялся очередной съезд РКП, прошедший в обстановке «безграничной поддержки» Чаушеску, как будто кругом ничего не происходило. А через три недели, когда Чаушеску находился в очередном зарубежном вояже, начались мощные народные выступления против режима вначале в Тимишоаре, подавленные военной силой, а затем и по всей стране.

Общение страны с внешним миром было прервано, но сквозь жесткие препоны цензуры все же просачивались сообщения о грозном развитии событий.

Лихорадочные действия диктатора, срочно вернувшегося в страну, выступление по телевидению, в котором он пытался все свалить на «группы хулиганствующих элементов», попытка провести официальный митинг в свою поддержку, введение чрезвычайного положения еще сильнее накалили обстановку. Стихийное выступление масс стало обретать более определенную политическую направленность и организованные формы. Возник Фронт национального спасения во главе с Ионом Илиеску – давним противником Чаушеску.

Тогда под покровом темноты в Бухарест ворвались верные диктатору части госбезопасности. Развернулись жестокие бои этих головорезов с народом и перешедшей на его сторону армией. Они продолжались несколько дней, но участь Чаушеску и его режима была предрешена. Он и его жена были арестованы, преданы суду и расстреляны.

Армия, во главе которой встал опальный генерал Милитару, вместе с повстанцами установила контроль в столице и на всей территории страны. Прежние политические структуры и институты, и прежде всего РКП, были полностью дискредитированы. Начался труднейший процесс возрождения страны.

Существенно иной была логика развития событий в Польше и Венгрии. Они еще раньше избрали путь реформации, и к середине 1989 года здесь сложилась обстановка, принципиально отличная от того, что имела место в других странах Восточной Европы. В полном разгаре были общественные перемены, затронувшие и правящие партии.

Поэтому здесь вообще не возникло условий, при которых, как в других странах, оказался неизбежным общественно-политический взрыв. Но, конечно, обвальные перемены в ГДР, Чехословакии, Болгарии, Румынии не могли не оказать своего воздействия на ситуацию в этих странах. Процессы демократизации, безусловно, были ускорены и основательно развернуты в сторону еще более решительного демонтажа той системы, которая считалась социалистической. Обострился кризис правящих партий и ускорился процесс их оттеснения от политической власти, превращения в оппозиционные силы.

В Венгрии в начале октября 1989 года на съезде ВСРП произошел фактический ее раскол, хотя формально он выглядел как обновление партии на социал-демократических началах. Во главе вновь образованной Венгерской социалистической партии (ВСП) встал бывший председатель ВСРП Реже Ньерш. Новая партия объявила себя сторонницей многопартийной системы. На пост лидера страны был выдвинут Имре Пожгаи. Часть членов ВСРП во главе с бывшим Генсеком К. Гросом, не согласившись с таким решением, провела съезд ВСРП. Ее председателем стал Дьола Тюрмер.

В дальнейшем влияние ВСП ослабло. Она потерпела поражение на президентских выборах и фактически оказалась отстраненной от власти, хотя и сохранилась как заметная сила в левом крыле венгерского политического спектра.

Нечто сходное произошло и в Польше. Поражение ПОРП на выборах в сейм привело к тому, что она утратила руководящую роль в правительстве, которое возглавил представитель оппозиции Т. Мазовецкий, хотя на президентском посту еще некоторое время оставался Ярузельский. В январе 1990 года состоялся последний съезд ПОРП. Она объявила о своей трансформации в Польскую социалистическую партию, предпринимая этот шаг как последний шанс сохранения своего политического влияния.

Конечно, в странах Восточной Европы еще продолжалась борьба вокруг политической власти. Сильнейший же удар по политическим позициям прежних руководящих партий был нанесен августовским путчем в СССР и его провалом, которые внесли коренные изменения в ситуацию, привели к устранению КПСС с политической арены и распаду Советского Союза.

Наступила новая посттоталитарная эпоха в развитии бывших социалистических стран Восточной Европы, полная тревог, неизвестности, поисков выхода из беспрецедентного общественно-политического кризиса, в котором они оказались.

Следует заметить, что обвальные перемены конца 80- начала 90-х годов не затронули социалистические режимы в странах Азии и на Кубе. В Китае, несмотря на то что выступление оппозиционных сил было сурово подавлено летом 1989 года, продолжалось движение по пути либерализации экономики при сохранении старых методов и институтов власти. Вьетнам под влиянием советской перестройки и китайского опыта успешно развертывал экономические реформы. Сохранились сложившиеся политические и экономические структуры на Кубе и в Северной Корее, хотя положение в этих странах вследствие распада мирового социализма резко осложнилось. Лишь в Монголии монополия одной партии на политическую власть была поколеблена, на политическую арену вышли новые общественные силы и новые лидеры.

Бурное развитие событий в странах Восточной Европы в конце 1989 года произвело ошеломляющее воздействие на общественное сознание, вызвав у одних эйфорию, ввергнув других в тяжелую депрессию. Этот шквал эмоций заслонил серьезное, беспристрастное теоретическое осмысление происходящего. Оно и сейчас продолжает отставать от хода событий, не дает адекватного ответа на самый коренной вопрос: в чем же исторический смысл происшедших перемен?

Интерпретации и комментарии по этому поводу часто страдают отсутствием глубины, упрощенчеством, сводятся к двум версиям. Согласно одной из них, разделяемой сторонниками наиболее радикальных перемен, в борьбе между двумя системами – капитализмом и социализмом и соответственно между двумя блоками советским и западным – верх по всем параметрам (технологическим, социальным и политическим) одержал западный капитализм. Результатом этого и явились кризис и распад социализма, его устранение с исторической арены. По этой версии, бывшим социалистическим странам ничего другого, кроме возвращения в лоно капитализма, не остается.

Эта схема вроде бы подтверждается конкретными фактами и процессами, которые развернулись в этих странах. Здесь и отстранение от власти компартий, оттеснение их на задний план, а в отдельных странах даже запрещение; и демонтаж старой политической системы, восстановление многопартийности, проведение свободных выборов, снятие всевозможных препон на пути демократизации и гласности; и начало процесса разгосударствления, десоциализации экономических институтов, ускоренный переход к рынку; и распад многонациональных государств.

Другая версия навязывается консервативно-догматическими кругами. Ее сторонники, не смущаясь тем, что вступают в явное противоречие с марксистскими постулатами о взаимодействии объективных и субъективных факторов, винят во всем инициаторов перестройки, и прежде всего Горбачева, который якобы свернул с социалистического пути, изменил идеалам социализма, предал не только КПСС, но и другие братские партии. Он не пришел на помощь восточноевропейским странам, когда в них рушился социализм, чуть ли не способствовал этому процессу.

Нетрудно видеть, что обе эти версии совпадают в исходной посылке – Советский Союз и страны Восточной Европы идут от социализма в сторону капитализма. Только одними это восторженно приветствуется, а другими предается анафеме, решительно отвергается как отступление от прогресса и т. д. Но в том-то и дело, что жизнь, исторический опыт поставили под вопрос саму эту исходную посылку.

В самом деле, является ли тот строй, который существовал в Советском Союзе и в других странах так называемого реального социализма, адекватным воплощением социалистической идеи? До поры до времени положительный ответ на этот вопрос мало у кого вызывал сомнение. Даже противники социализма молчаливо соглашались с квалификацией советского блока как стран реального социализма, придавая, правда, этой оценке негативный смысл. Советская модель социализма считалась если не единственной, то во всяком случае эталонной.

Но постепенно жизнь стала вносить серьезные коррективы в эти представления. Была признана правомерность и других моделей социализма. Более того, критический анализ истории советского общества (прерванный в самом начале еще при Н. С. Хрущеве, но продолженный в ходе горбачевской перестройки) привел к выводу о серьезных извращениях принципов социализма и глубоких деформациях общества под воздействием диктаторского, тоталитарного режима.

Во второй половине 20-х годов в СССР была отвергнута заключенная в нэпе возможность демократического, основанного на естественных экономических законах развития общества. Восторжествовала идеология насильственного преобразования общества по искусственно созданной схеме, насаждения «социалистических» форм. Административно-командная модель общества с жесткой однопартийной системой, всеобщим огосударствлением экономической, социальной, духовной жизни и была объявлена социализмом…

Не касаюсь исторических корней этой системы, соотношения объективных условий и субъективных факторов ее появления. Не хотел бы в данной связи ставить вопрос и о том, что в этом обществе было действительно социалистического, а что в корне противоречило ему. Это предмет специального анализа.

Конечно, все перечеркивать и отбрасывать было бы неправильным. Пройдена значительная часть пути индустриального развития. Немало сделано в накоплении экономического потенциала, в социальной области, в развитии науки и культуры. Но нельзя не видеть и того, что даже самые общие принципы социалистической доктрины оказались на деле глубоко извращенными. Гуманизм, демократизм обернулись превращением человека в винтик государственной машины, справедливость и равенство – уравниловкой, социальная защищенность, забота о человеке – иждивенчеством, коллективизм – безынициативностью и безответственностью.

Все это, не говоря о чудовищных нарушениях законности, массовых репрессиях, насилии по отношению к целым народам, не дает даже моральных оснований рассматривать советскую модель общества как сколько-нибудь адекватное воплощение социалистической идеи.

В послевоенные годы советская модель общества приобрела международный характер, распространилась на ряд стран Восточной Европы, Азии и Латинской Америки. Освобождение этих стран от фашизма, разгром марионеточных режимов создали здесь ситуацию, благоприятную для демократических перемен и движения по пути социализма, авторитет которого оставался достаточно высоким. Доминирующее влияние Советского Союза, обстановка начавшейся «холодной войны» привели к тому, что этим странам была навязана советская система, считавшаяся единственной истинно социалистической. Легче она приживалась в слаборазвитых странах, труднее – в более развитых государствах с серьезными демократическими традициями, вызывая то тут, то там реакцию отторжения.

На принципах жесткой идеологической дисциплины, централизма Сталин хотел построить и отношения между странами своего блока. Такая линия встретила серьезное сопротивление вначале со стороны Югославии, а затем Китая и Албании. Но даже эти страны, отвергнув советский диктат, следовали его модели социализма с теми или иными особенностями. Позже в разные периоды и в разных формах неприятие диктата Москвы проявилось в Польше, Венгрии, Чехословакии и в какой-то мере во Вьетнаме, на Кубе и в Северной Корее. Постоянно подчеркивала свою независимость Румыния. Так что монолитом мировой социализм фактически никогда не был, «единство и сплоченность» поддерживались лишь в рамках более узкой военно- политической группировки стран во главе с Советским Союзом.

Первая попытка реформирования того, что называлось реальным социализмом, была предпринята после смерти Сталина во второй половине 50- начале 60-х годов. Принципиальное значение имела критика культа личности Сталина, положившая начало духовному освобождению общества, переоценке всего комплекса политических и идеологических ценностей.

В экономической политике был провозглашен и начался поворот к социальным целям – производству товаров народного потребления, сельскому хозяйству, жилищному строительству, хотя коренные основы командной экономики не ставились под сомнение.

Перемены коснулись и отношений с «братскими социалистическими странами». Восстановлены на принципах равенства и невмешательства во внутренние дела отношения с Югославией. Но они оказались непоследовательными, половинчатыми. Похоже на то, что, сделав один крупный шаг вперед и увидев, к чему это дальше ведет, Хрущев не решился на дальнейшее продвижение в этом направлении. Более того, именно в этот период «под откос» пошли отношения с Китаем и Албанией, подавлены выступление населения Берлина, венгерское восстание 1956 года.

Наиболее глубокие основы авторитарной системы не были затронуты и в брежневский период. В самом начале была прервана хозяйственная реформа, провозглашенная в 1965 году, и без того довольно робкая и поверхностная, а подавление «пражской весны» 1968 года означало, что перед демократическими реформами опущен мощный шлагбаум.

Между тем необходимость в системных изменениях становилась все острее и настоятельнее. В мире на основе научно-технической революции в последней трети XX столетия развернулись глубокие перемены в экономике, социальных отношениях и институтах. Западные страны с их рыночной экономикой сумели сравнительно безболезненно адаптироваться к новым условиям, в том числе и за счет использования некоторых компонентов социалистического опыта (общественное регулирование ряда экономических процессов, программирование научно-технического прогресса, социальная защита населения и т. д.). Они быстро пошли вперед, а страны советского блока, напротив, утратили динамику, стали вползать в полосу все больших трудностей и противоречий.

С самого своего начала командная система позволяла получать определенный эффект лишь за счет огромного напряжения сил, мобилизации ресурсов. Теперь же она полностью исчерпала свои возможности, превратилась в сильнейший тормоз, преграду на пути приобщения стран советского блока к мировому прогрессу. Ее устранение, создание современных демократических общественных и экономических механизмов и составляют смысл перемен в Советском Союзе и других «социалистических» странах.

Демонтаж централистской, командно-административной модели общества, глубокая, демократизация политической и экономической жизни общества оказались абсолютно необходимыми и неизбежными. Прогрессивно мыслящим людям стало ясно, что так дальше жить было нельзя, не ставя под вопрос исторические судьбы наших стран.

Перемены назрели везде – ив Советском Союзе, и в других странах, исповедовавших социализм. Но, пожалуй, острее кризис общества проявился в более развитых странах. Здесь ощутимее сказывались негативные последствия ограничения экономической и политической демократии, свободы личности, давала знать необходимость перехода от всеобщей этатизации общественных отношений, жесткого централизма к демократическим принципам организации жизни.

С меньшей остротой необходимость отказа от мобилизационной модели общества проявилась в странах Востока и на Кубе. Обвала здесь не произошло. Политическая система осталась примерно такой же, какой и была. А на Кубе и в Северной Корее не затронута и экономическая система. Старая централистская модель социализма оказалась как бы оттесненной в развивающийся мир. Но и там она нуждается в трансформации, прежде всего в экономической сфере. Об этом достаточно наглядно говорит опыт Китая и Вьетнама.

На пути перемен стояла, однако, мощная преграда – авторитарные режимы в странах «реального социализма». Попытки реформирования сложившихся систем рассматривались как отступление от социализма и подавлялись. Правда, путем маневрирования, сочетаемого с заверениями в «верности принципам», некоторым странам удалось начать процесс либерализации экономики. Но о сколько-нибудь глубоком изменении системы не могло быть и речи.

Горбачевский новый курс открыл шлагбаум для перемен в других странах. Главное препятствие – охранительно-консервативная позиция Советского Союза – было устранено. Теперь все зависело от руководства других стран.

Там, где оно было готово к демократическим переменам, приветствовало советскую перестройку, стали более активно проводиться преобразования. В этих странах перемены пошли эволюционным, сравнительно безболезненным путем. Там же, где руководство было идеологически и политически связано с жесткой, недемократической моделью общества, где проявлялось неприятие перемен и им оказывалось явное или скрытое сопротивление, дело дошло до массовых выступлений народа против режима. Его крушение приняло обвальный характер и привело даже к трагическим событиям, как это случилось в Румынии. Подтвердилась закономерность: действие равно противодействию – чем упорнее сопротивление переменам, тем болезненнее и драматичнее развязка.

Конечно, процесс трансформации общества в странах Восточной Европы в любом случае был бы непростым. Его положительное, очистительное действие не могло не сопровождаться теми или иными трудностями и издержками. Но при эволюционном, постепенном характере преобразований их можно было бы свести к минимуму, не допустить масштабных катаклизмов, хаоса, обвальных явлений в экономике и социальной сфере, тяжелых потрясений в общественном сознании, межнациональной сфере, не говоря уже о гибели людей.

Тоталитарная система сметена. Восторжествовал демократический плюрализм, люди вздохнули свободнее. Но на этой волне кое-где оживились анархические, антиобщественные силы, шовинистические, националистические, а кое-где и профашистские настроения. То тут, то там берет верх конфронтационная, реваншистская психология, проводится «охота на ведьм».

Под горячую руку под лозунгами «разрушим все до основанья», «все должно быть наоборот» выбрасываются за борт вместе с мнимыми и действительные ценности, вместе со злокачественными опухолями отсекаются и здоровые, добротные ткани живого организма.

Полагаю, что при абсолютной неизбежности перемен обвала можно было избежать, переведя энергию взрыва в режим ее регулируемого высвобождения. Это в основном зависело от позиции руководителей стран. Ведь их руки были развязаны, и ничто, кроме их собственного понимания происходившего, не препятствовало этому. Конечно, пересмотреть свои взгляды не так просто, но остается еще один выход – уйти, дав дорогу другим. Этого сделано не было, напротив, переменам оказывалось всяческое сопротивление – часто скрытое, но упорное и яростное. Тем самым руководители сами взвалили на себя весь груз исторической ответственности.

Что касается горбачевского руководства, то оно, открыв шлагбаум для назревших перемен, всеми своими действиями показывало приверженность глубоким демократическим преобразованиям и не обвально- разрушительными, а эволюционными мерами. В те годы нередко говорилось о революционном характере перемен, но при этом имелись в виду их глубина и масштабность, а не способ осуществления.

Избрав новый путь, мы никому его не навязывали, никому не говорили – следуйте за нами, делайте то, что мы делаем у себя. Наоборот, обращаясь к своим друзьям, мы постоянно подчеркивали, что отныне и навсегда не будем вмешиваться в их дела, не будем делать ничего такого, что бы ограничивало их свободу выбора. Куда вы пойдете – ваше дело, но знайте, что мы твердо встали на путь глубокого реформирования общества на гуманистических, демократических принципах. Если вы сочтете необходимым двигаться в том же направлении, давайте вместе думать и искать пути решения назревших проблем, тем более что предшествующий период развития, в том числе и в рамках так называемой «мировой системы социализма», не только породил проблемы, но дал и многие позитивные результаты в развитии экономики и культуры наших стран, сближении наших народов и государств.

Горбачеву и его команде не удалось повлиять на развитие ряда братских стран так, чтобы отвратить обвальный вариант перемен. Да и нашей стране не удалось его избежать: после путча 1991 года и распада Союза обвал стал реальным фактором, хотя фатальной неизбежности в этом, на мой взгляд, не было.

И тут я хотел бы поделиться с читателем своими рассуждениями, которые долгое время не выходили у меня из головы и не давали покоя. Может быть, это позволит полнее и критичнее оценить нашу роль в событиях последних лет в Восточной Европе. В принципе крутое изменение нашей позиции, связанное с отказом от доктрины коллективной ответственности, признание того, что народы соцстран и их руководители сами и притом всецело отвечают за свои дела, было исторически оправданным и необходимым.

Но, с другой стороны, авторитарные режимы возникли и до поры до времени консервировались в странах Восточной Европы под нашим влиянием и нажимом. Могли ли мы оставаться вообще в стороне от процесса избавления от этих режимов, придерживаясь полного нейтрализма, или все-таки должны были способствовать внутренним переменам в социалистических странах? И если да, то каким образом? Были ли достаточными наши усилия в этом отношении?

В этом суть реального и очень глубокого противоречия, с которым мы постоянно сталкивались во взаимоотношениях с социалистическими странами. Что-то диктовать, на кого-то нажимать – значило бы отступать от нами же самими провозглашенных принципов, но наша ответственность (если не нас самих, то прошлых руководителей нашего государства) за то, куда мы завели «братские страны», диктовала необходимость активной позиции и активных действий.

С учетом принципа невмешательства поле для выбора образа действий тут, конечно, невелико, но оно все же было. Горбачев тяготел к одному краю этого поля, щепетильно придерживаясь новых принципов взаимоотношений между соцстранами, не идя ни на малейшие отступления. Жизнь же порой выдвигала такие проблемы, которые выходили из этих пределов или находились где-то на грани допустимого. В таких случаях тем, кто окружал Горбачева и помогал ему, приходилось брать ответственность на себя. Могу к этому добавить лишь одно: во всех подобных случаях для меня критерий был один – поддержка обновленческих, демократических процессов в соцстранах, придание им неформальных, но реалистичных, эволюционных форм.

Активная позиция советского руководства способствовала подвижкам в таком сложнейшем и болезненном вопросе, как смена руководства в ряде стран. Правда, положительное решение его оказалось в Чехословакии и Венгрии неадекватным. А вот в ГДР и Болгарии оно недопустимо затянулось, и тут возможности нашего влияния в рамках равноправных товарищеских отношений, по-видимому, не были использованы. Что касается Румынии, то здесь таких возможностей у нас просто не было.

Обозревая с высоты сегодняшнего дня все, что произошло, все, что предпринималось с нашей стороны, я прихожу к выводу, что, может быть, в этом смысле мы действовали подчас слишком осторожно и робко. Историческая ответственность, сознание необходимости перемен давали нам право более активно способствовать прогрессивным процессам. Возможно, это помогло бы в каких-то случаях смягчить остроту и разрушительность произошедших в этих странах событий, избежать многих бедствий и провалов.

При всем этом перемены в Восточной Европе имеют положительное сальдо, исторически прогрессивны. Возникшие трудности будут, безусловно, преодолены, ибо с пути всестороннего прогресса восточноевропейских стран были убраны искусственные преграды, открыты широкие перспективы развития в рамках мирового сообщества.

В свете сказанного представляется совершенно необоснованной и искусственной попытка объяснить события в Советском Союзе и Восточной Европе в логической схеме и терминах борьбы двух систем – капитализма и социализма.

Не могу согласиться с тем, что Горбачев, начиная преобразования, проявил безразличие к судьбам социализма и даже сознательно шел на развал «мировой системы социализма», на демонтаж этой системы в своей стране и в союзных странах. Это далеко от истины и не может быть подтверждено ни одним документом, ни одним выступлением Горбачева и его сподвижников.

Как свидетель и участник обсуждения этих вопросов не только в Политбюро, но и в узком окружении Горбачева, не говоря уже о его встречах с руководителями соцстран, могу утверждать, что побудительные мотивы перестройки диктовались одним: придать социализму второе дыхание и необходимую динамику, избавив его от административно-командных извращений, облечь в современные демократические формы и тем самым полнее раскрыть его потенциал. При этом по сложившейся традиции под социализмом на начальном этапе перестройки понималась модель общества, реально существовавшего в Советском Союзе и примыкавших к нему странах. В ходе дальнейших событий, однако, обнаружилось, что из старой системы многого не выжмешь, ибо совершенствованию она не поддается, что экономические отношения и политические институты страны нуждаются в коренном изменении.

Но в то же время становилось все яснее – то, что у нас считалось ранее социализмом, вовсе таковым не является. Это административно-командный строй, лишь имитирующий социалистические ценности или паразитирующий на них. Именно он завел нас в глубочайший кризис и подлежит демонтажу, постепенной замене новыми современными формами организации общественной жизни.

В связи с этим был поставлен вопрос о выработке нового видения социализма, основанного на некоторых достаточно общих постулатах социалистической мысли, историческом опыте, а главное – анализе современных тенденций общественного развития. Родилась концепция гуманного, демократического социализма.

Социализм стал все более представать не как законченное, застывшее состояние общества, а как реальное движение к гуманизации, социальной справедливости, правам и свободам человека, социальным гарантиям, демократическому контролю за различными сферами общественной жизни. Стало ясно, что социалистические тенденции и принципы не могут претендовать на абсолютное значение и исключительность. Напротив, их жизненность определяется тем, насколько они сопрягаются с общечеловеческими ценностями.

В связи с этим возникла необходимость в более общих подходах к теории современного общественного развития.

Несомненно, бывшие страны «мирового социализма» вступили в некий переходный период, который, по-видимому, будет довольно продолжительным. От чего они уходят теперь, достаточно ясно – от антидемократической, по сути дела тоталитарной системы, которая лишь камуфлировалась под социализм, а по существу мало общего имела с ним.

Более сложная проблема – какова направленность этого перехода, к чему он ведет? Она требует обстоятельного обсуждения. Поверхностные суждения, скороспелые выводы, основанные на традиционных представлениях в привычной системе координат, делу не помогут, а могут лишь завести в ловушку.

Такая опасность, на мой взгляд, заключена в, казалось бы, простом и бесхитростном рецепте – реставрировать капитализм. Предлагают России вернуться к 1917-му, а странам Восточной Европы – к 1945 году, мотивируя это тем, что сделанный в то время в наших странах ошибочный выбор сбил их с истинного пути развития и завел в тупик. Но как бы то ни было, с того времени в наших странах произошли глубочайшие и, как правило, необратимые перемены. Отнюдь не все из них имеют негативный смысл. Не учитывать их было бы верхом авантюризма и субъективизма.

Дело, однако, не только в этом. Формула реставрации капитализма весьма уязвима и в том случае, если имеется в виду насаждение в наших странах заимствованных на Западе современных политических и экономических институтов. Отождествление западных стран с капитализмом становится все менее корректным, ибо в них все отчетливее, хотя и в разной степени, проявляются некапиталистические тенденции, связанные с общечеловеческим прогрессом, с заметными включениями элементов социализации. Весьма важно, что этот процесс глубоких и быстрых перемен, охвативших все стороны общественной жизни на Западе, далек от завершения, находится, по-видимому, в самом начале. И можно легко оказаться в положении пассажира, который спешит на станцию, чтобы сесть на поезд, но прибывает на нее тогда, когда поезд ушел далеко вперед.

Кризис прежних социальных идеалов породил попытку в будущем найти ориентиры общественного развития в национальных традициях, этнокультурных ценностях и менталитете. Они стали выходить на первый план в некоторых проектах экономических и политических реформ.

Безусловно, национальные и конкретно-исторические моменты очень важны. В их недооценке состоял один из коренных пороков прежней социальной доктрины марксизма. Однако выстроить перспективу общественного развития только из «национального» материала, в отрыве от общечеловеческого прогресса просто невозможно. А преувеличение национального момента в общественной ориентации чревато серьезными опасностями.

Ко всему этому можно добавить, что среди значительной части обществоведов, особенно среди научной молодежи, возникли сильные негативистские настроения в отношении любых концепций, теорий, моделей общества, призывы к тому, чтобы руководствоваться лишь здравым смыслом.

Убежден, что это временное явление. Его можно понять и объяснить как реакцию на крушение прежних искусственно идеологизированных представлений и самой методологии социального познания. Как говорят, «обжегшись на молоке, дуют и на воду». Без ценностной ориентации, без социального проектирования невозможно или во всяком случае очень затруднено реформирование общества. Социальные ориентиры имеют и самостоятельную ценность как важный компонент духовной жизни общества, его культуры.

Другое дело, что социальное проектирование должно быть строго научным, гибким, разновариантным, перенастраивающимся. Ему противопоказано создание неких жестких моделей, основанных на априорных идеологических представлениях, догмах и стереотипах. Оно не должно противопоставляться и здравому смыслу, хотя за призывами следовать ему часто скрывается желание навязать обществу не только отказ от одной концепции, но и принятие другой.

Думается, что осмысление направленности, перспектив и ориентиров развития посттоталитарных стран может принести успех, если оно опирается на анализ того глубокого и масштабного поворота в развитии человечества конца XX столетия, с которого начинается становление новой цивилизации.

Все мировое сообщество охвачено переменами. Они касаются всех – Запада и Востока, Севера и Юга, того, что мы привыкли раньше называть капитализмом и социализмом и что уже сегодня не укладывается в прокрустово ложе подобных определений.

В западной общественной мысли эти перемены начали осознаваться еще несколько десятилетий назад, когда заметно усилилось внимание к современной научно-технической революции и ее социальным последствиям. В результате появились теории «постиндустриального», «технотронного», «информационного» обществ. Официальное советское обществоведение в 60-70-е годы «петушилось» и пыталось отмахнуться от появившихся на Западе концепций, в которых пока в неявных формах уже присутствовала идея новой цивилизации. Они были заклеймены как буржуазная апологетика. Но даже в то время многие советские ученые серьезно отнеслись к изучению современной НТР, а в перестроечный период, когда расширились возможности для объективных научных изысканий, диалог с нашими западными партнерами по этим вопросам приобрел конструктивный характер.

Сейчас вывод о постепенном вызревании новой цивилизации завоевывает все большее признание. Для любого непредвзятого взгляда ясно, что мир втягивается в некое новое состояние, которое невозможно описать в традиционных терминах капитализма и социализма.

К числу явных признаков глубочайшего поворота в развитии человечества можно было бы отнести следующие.

– Общество входит в постиндустриальную эпоху, когда «техногенная» модель общества сменяется «гомо-техногенной». Человек становится подлинной самоценностью, целью и критерием общественного прогресса. Решающая роль в нем переходит к науке, знаниям, образованию, культуре – информации в самом широком смысле, а сфера традиционно понимаемого материального производства начинает сокращаться.

– Формируется социально ориентированная и регулируемая рыночная экономика, основанная на разнообразных и гибких формах собственности и хозяйствования с учетом особенностей различных сфер экономики, регионов, этнокультурных традиций и способная обеспечить высшую социально- экономическую эффективность и динамизм.

– Происходят серьезнейшие подвижки в социальной структуре общества, размывание классовых граней и спад классового противостояния, создается, в первую очередь в развитых странах, система социальной защиты и социального партнерства.

– Наступает коренное изменение во взаимодействии между обществом и природой, многократное увеличение производственной, бытовой и рекреационной нагрузки на природную среду, при которых естественные процессы уже не обеспечивают ее сохранение. Встает со всей остротой необходимость перехода от неупорядоченного, хаотического использования природной среды к гармонизации взаимодействия человека и природы.

– Все более берет верх тенденция к демократизации общественной жизни, преодолеваются политическое отчуждение и бесправие людей, признается приоритет прав и свобод человека, идет отход от тоталитарных режимов, которые становятся исключением и оттесняются в страны «третьего мира». Распадаются искусственные многонациональные конгломераты, происходит порой, правда в крайне противоречивых формах, демократическое обновление межнациональных отношений.

– Создаются условия для коренной перестройки всей сферы международных отношений, перехода от конфронтации к осознанной необходимости всестороннего сотрудничества народов и государств, к созданию безопасного мира, системы международных организаций и структур – политических, экономических, экологических, гуманитарных. Реальность движения по этому пути подтверждается беспрецедентным для истории почти полувековым периодом без войн между крупными державами, практическим началом процесса ядерного разоружения.

Это, конечно, лишь схематичный набор отдельных штрихов. Требуется общее осмысление происходящих в мире перемен, в том числе и с учетом того факта, что новая цивилизация несет с собой не только величайшие надежды, но и многочисленные угрозы и вызовы человечеству. Не случайно появление двух версий в истолковании современных глобальных процессов. В одной из них преобладает оптимизм, иногда переходящий даже в эйфорию, а в другой – тревога и пессимизм. Думаю, что эти подходы не просто плод субъективных мироощущений и теоретических увлечений, а отражают реальные противоречия формирования новой цивилизации.

Это не сверкающий храм на зеленом холме. Нельзя повторять ошибку прошлого – рисовать красивую картину, исходя из каких-то априорных суждений, строить модель, а затем пытаться подчинить реальное развитие продвижению к этой цели.

Можно предположить, насколько богатой, многокрасочной и динамичной будет цивилизация XXI века, какими разнообразными путями пойдет к ней человечество, насколько терпимым и восприимчивым будет мировое сообщество к различным национальным моделям, формам жизни и мышления, социальным системам, религиям и т. д.

Процесс становления новой цивилизации превращается в доминанту современного общественного развития. В его русле лежит основное направление прогресса человечества, но оно рождает и новые вызовы, которые встают перед ним. Над этими проблемами, а не над дилеммой «капитализм – социализм» бьется ныне социальная мысль.

Думаю, в общем контексте становления новой цивилизации было бы правильно и продуктивно рассматривать и коренные перемены в бывшем Советском Союзе и странах Восточной Европы.

Конечно, этим странам предстоит проделать серьезную эволюцию, пройти большой путь для полного приобщения к современной научно-технической революции, сформировать демократическую систему институтов и структур экономической, социальной и политической жизни, чему препятствовала ранее командно-административная система.

Вхождение в зарождающуюся новую цивилизацию открывает для всех стран неограниченные возможности использования мирового опыта, выбора форм общественной жизни, адекватных современным условиям.

На пути к новой цивилизации наши страны могут опереться на выработанные многовековым развитием человечества механизмы демократии, обеспечения прав и свобод человека, рыночные структуры и инструменты экономики, не говоря уж о культурных и духовно-нравственных ценностях.

Они могут взять и наиболее ценные качества тех или иных социальных систем. От капитализма – экономическую свободу и конкуренцию, стимулирование инициативы и предприимчивости человека, раскрытие его индивидуальности, у социализма – коллективизм, социальные гарантии, общественный контроль за наиболее важными системами жизнеобеспечения общества.

И конечно же, каждая страна располагает собственным потенциалом, национальными особенностями и традициями, своим менталитетом. Без них будущее народов просто немыслимо и, напротив, именно благодаря им каждая страна вносит свой неповторимый вклад в общую цивилизацию.

Изложенные выше соображения рисуют одну из возможных перспектив для стран Восточной Европы, с нашей точки зрения, реальную, желательную и главное – соответствующую глубинным тенденциям мирового развития. Но нельзя исключать и другие варианты. Это зависит от всей совокупности внутренних и международных факторов и, конечно же, от соотношения общественно-политических сил в данной стране.

Не менее животрепещущ вопрос о будущей роли стран Восточной Европы в системе геополитических отношений.

Результатом перемен в бывшем Советском Союзе и в странах Восточной Европы стал распад советского военно-политического блока. Не существует больше внешнее кольцо блока, представленное странами Варшавского пакта. Внутреннее кольцо в виде прежних республик Союза, а теперь самостоятельных государств, вошедших в СНГ или не вошедших в него, разорвано. Да и сам стержень в лице России стал другим. Нет и довольно мощной в прошлом экономической группировки стран – членов СЭВ.

Все это потрясло сложившуюся в послевоенные годы систему геополитических отношений, вывело ее из состояния относительного равновесия, перевело в некое переходное состояние с высокой степенью неустойчивости, подвижности, с возможностью различных вариантов дальнейшего развития. Ясно одно: прежняя двухполюсная модель мира, в которой положение стран Восточной Европы определялось их вхождением в советский блок, ушла в прошлое.

Распад Советского Союза и всего советского блока, глубокий и, по всей видимости, продолжительный кризис России, естественно, привели к усилению роли Соединенных Штатов. Казалось бы, отпало главное препятствие для абсолютного доминирования этой сверхдержавы в мировых делах, перехода к однополюсной модели мира.

Но такое понимание происходящих в мире процессов было бы довольно упрощенным. Набирают силу и другие тенденции. Прежнее противоборство двух держав стимулировало в западном мире центростремительные тенденции, приглушало, отодвигало на задний план взаимоотношения в нем самом. Теперь эти процессы будут приобретать все большее значение.

Можно с уверенностью предположить, что в мирохозяйственных и мирополитических связях будет все сильнее сказываться усиление других регионов и центров тяготения. Это прежде всего Европа, где обстановка изменилась коренным образом с переменами в ее восточной части и с объединением Германии, претендующей на первую роль в этом регионе.

Это – Дальний Восток с преобладающим влиянием Японии. Это – Азиатский континент с двумя динамично развивающимися великими державами – Китаем и Индией. Это – Латинская Америка с быстро набирающими силу Бразилией, Мексикой, Аргентиной.

Таким образом, объективные процессы идут в направлении скорее не моно-, а полицентризма. Это соответствует и интересам подавляющего большинства населения Земли в развитых и в особенности в развивающихся странах, позволяет полнее осуществить демократические принципы новой цивилизации и ненасильственного мира.

Думается, что в числе основных центров тяготения в мире останется и Россия, с которой тесно связаны новые независимые государства бывшего Союза и ряд других соседних стран.

Пока в процессах, развернувшихся на огромных пространствах бывшего Союза, верх одерживали центробежные силы. Это в первую очередь объясняется тем, что Россия, как стержень бывшего Союза, на какой-то период времени утратила притягательную силу из-за своего технологического и экономического отставания. Сказались, конечно, и перекосы в национальной политике, тенденции унитаризма в рамках прежнего Союза, недооценка и даже игнорирование национальных интересов. Раскрутке центробежных тенденций во многом способствовала разгоревшаяся борьба за власть.

Но эти факторы носят преходящий характер. Им противостоит накопленный веками и десятилетиями потенциал теснейших связей между нашими народами. В перспективе, безусловно, будут усиливаться интеграционные тенденции. Все будет зависеть от выхода России из кризиса и обретения ею динамизма в научно-техническом и экономическом прогрессе, ее продвижения по пути демократического обновления.

Роль стран Восточной Европы в системе геополитических отношений и мирохозяйственных связей меняется сейчас главным образом под действием притягательной силы Запада. Здесь сказываются и вполне понятное желание восстановить связи с Западом, искусственно прерванные в годы противостояния двух блоков, и реакция на навязанную этим странам одностороннюю ориентацию на Восток, и крушение надежд на технологический рывок с помощью «социалистической интеграции».

Обращает на себя внимание также растущее влияние на южный фланг Восточной Европы со стороны мусульманского мира, и прежде всего Турции.

Можно предположить, что в будущем отношения Восточной Европы с Западом и Востоком приобретут сбалансированный характер с учетом исторических традиций, оправдавшего себя потенциала экономического сотрудничества, общности проблем посттоталитарного развития наших стран, да и степени готовности Запада пойти на широкомасштабное сотрудничество с ними.

К сожалению, в отношениях России с восточноевропейскими странами допущен серьезный спад. Это относится в первую очередь к торгово- экономическим связям, объем которых сократился в несколько раз. Но и политический диалог идет вяло. В российской внешней политике ее восточноевропейские соседи из приоритетных партнеров превратились во второстепенных собеседников. Речь идет не о навязывании им каких-то особых отношений, а о реализации естественных интересов и потребностей, игнорирование которых наносит огромный ущерб всем сторонам.

Впрочем, связи стран Восточной Европы с Западом и Востоком не следовало бы противопоставлять друг другу, рассматривая Восточную Европу как арену столкновения интересов. Напротив, эти страны могли бы стать одним из связующих звеньев между Западной Европой и Россией как евроазиатской державой.

Новым смыслом наполняется и проект создания общего европейского дома. С одной стороны, после перемен в СССР и Восточной Европе он становится более реалистичным: исчезают политическая и экономическая несовместимость, несовпадение законодательных норм по правам и свободам личности на Востоке и Западе, снят антагонизм политических и экономических группировок и т. д. Но одновременно возникли и новые препятствия: экономический хаос и политическая нестабильность в ряде государств и, конечно же, вооруженные конфликты на почве межнациональных отношений. Новые вспышки противоречий возникают и между западноевропейскими странами по вопросам экономической и политической интеграции. Без разрешения этих проблем общеевропейский процесс может стать благим желанием, прекраснодушной фразой. И тут требуются немалые усилия от всех заинтересованных сторон.

Создание общего европейского дома было бы нереалистично мыслить, по крайней мере на ближайший обозримый период, как просто вступление России и других восточноевропейских стран в существующие европейские экономические и политические группировки. Такая постановка вопроса вызывает непонимание и даже отторжение в Западной Европе. С ее стороны проявляется интерес к сырьевым ресурсам наших стран, отчасти их кадрам и научно-техническим достижениям, одновременно складывается впечатление, что там не хотят идти на серьезные послабления в движении капиталов, товаров и особенно рабочей силы. По-видимому, сыграл свою роль драматический опыт интегрирования бывшей ГДР в объединенную Германию.

Осторожное, сдержанное отношение Запада к вхождению восточноевропейских стран в Европейское сообщество дало основание многим наблюдателям и исследователям говорить о новом «железном занавесе», который на сей раз опускается Западом.

Трудным оказался путь к единому европейскому дому… Хотя, конечно, все это не на веки вечные – ситуация не может не меняться.

По-видимому, в течение известного периода формирование предпосылок для создания единого европейского дома пойдет в рамках трех, пусть весьма неоднозначных, но специфичных его регионах – западном, восточном и российско-эсэнгэвском. Одновременно будет происходить их постепенное сближение и соединение единым экономическим, научно- техническим, культурным, а в более отдаленной перспективе – и политическим пространством. Скорость движения по этому пути во многом будет зависеть от выхода России и Восточной Европы из кризиса и обретения ими современного политического и социально-экономического облика.

Так все же – кто выиграл и кто проиграл от перемен в Восточной Европе? Как их оценить с точки зрения общественного прогресса?

Отвечая на эти вопросы, надо иметь в виду не искусственно сконструированные на идеологических догмах, а реальные интересы народов и государств. Точно так же и критерии общественного прогресса должны черпаться не из прежних представлений о борьбе капитализма и социализма как основном содержании современного общественного развития, а из начавшегося фундаментального процесса становления новой цивилизации.

Прежде всего выиграли сами народы стран Восточной Европы, освободившись от тоталитарных режимов, обретя полную свободу, суверенитет, получив возможность выбора путей своего развития, самостоятельной внутренней и внешней политики.

Безусловно, выиграл и Запад. Западная Европа избавилась от нависавшего над ней бронированного кулака Варшавского пакта. Возникла реальная перспектива перестройки европейских отношений на основе добрососедства и сотрудничества.

Выиграло мировое сообщество в целом. Уменьшилась угроза глобального столкновения двух военно-политических блоков, расширились возможности демократизации и гуманизации всей системы международных отношений, ликвидации очагов международной напряженности, налаживания нормальных отношений между народами и государствами, строящихся не на идеологических догмах, а на учете действительных интересов народов и государств.

А что принесли перемены в Восточной Европе для СССР и его преемницы России, а также других государств на территории бывшего СССР? Критики советской реформации внутри страны и за ее пределами усматривают в них только негатив – утрату нашего влияния в жизненно важном регионе, ослабление военно-политических позиций СССР, а затем и России, экономические потери, не говоря уж об ущербе для «дела социализма» и т. д.

Нетрудно видеть, что эти утверждения исходят из устаревших представлений о современном мире. Да, если бы осью мировых событий оставалось противоборство двух блоков и двух сверхдержав, тогда окончание политического и военного присутствия в странах Восточной Европы было бы на пользу только противоположному блоку. Но в связи с переходом от конфронтации к сотрудничеству с Западом, начатым, кстати, по нашей инициативе, ситуация кардинально меняется.

В политическом плане СССР, а затем и Россия ничего не потеряли, избавившись от роли опекуна восточноевропейских стран, вершителя их судеб, от ответственности за то, что в них происходит, получив возможность строить с ними отношения на основе реальных интересов и потребностей. Содержание крупных военных группировок за пределами государственных границ утрачивает смысл. Россия получает возможность за счет вывода войск из-за рубежа существенно уменьшить огромное бремя военных расходов.

Существенный урон, как уже говорилось, понесли экономические связи стран Восточной Европы с Россией, другими государствами – бывшими республиками СССР. Но резкое сокращение экономических связей порождено отнюдь не социально-политическими переменами в Восточной Европе, а совсем другими факторами и не в последнюю очередь ошибками в экономической политике. Такого провала можно и нужно было не допустить, а уж коль скоро он произошел, побыстрее его преодолеть в интересах всех сторон.

А есть ли действительно проигравшие? Да, есть. Это силы, связавшие себя с конфронтацией, идеологическим, политическим и военным противостоянием, с сохранением авторитарных режимов, всего того, что отторгается современным обществом и уходит в прошлое.

Не секрет, что перемены в восточноевропейских странах породили немало отрицательных эмоций и у многих честных людей, искренне веривших в необходимость тесного единения стран Восточной Европы и Советского Союза, совместного движения по социалистическому пути. Для многих из них эти перемены явились настоящим психологическим шоком. Эти чувства понять можно, но трагедии здесь нет. Напротив, если рассмотреть происходящее в более широком историческом аспекте, в контексте глобальных процессов современного мирового развития, то нельзя не признать, что, несмотря на все издержки, потери, перемены в Восточной Европе идут в русле прогрессивного развития человечества, открывают им путь к новой цивилизации – цивилизации XXI века.