Глава 12

ТРИУМФЫ И КРИЗИСЫ ЛУННЫХ ПРОГРАММ

Авария Н1 № 3Л была тяжелым, но поучительным примером того, к чему приводит игнорирование новых методов отработки надежности сложных ракетно-космических комплексов.

Катастрофические происшествия, проявившиеся при первом пуске, должны были произойти раньше при комплексных огневых стендовых испытаниях штатной первой ступени. Теперь мы расплачивались за то, что Королев смирился с отсутствием в проекте требования о строительстве стенда для таких испытаний. Мы все, кроме покойного Воскресенского, покорно согласились с этим. При Королеве бунтарю Воскресенскому сочувствовали, но в открытую никто не решился к нему присоединиться.

История нашей авиации, первые годы атомной и ракетной техники богаты примерами успешного заимствования чужого опыта в интересах ликвидации собственного отставания.

После войны нашей наукой, техникой и промышленностью весьма удачно, быстро и оперативно были скопированы немецкие ракеты Фау-2, получившие название Р-1, и американская «летающая крепость В-29», получившая название Ту-4. Такое копирование (вплоть до точного воспроизведения) не только не возбранялось, но получало статус правительственных постановлений.

Методы отработки надежности, принятые американцами при создании «Сатурна-5», оказались нашей ракетной экономике не под силу. В ракетной технике метод «авось пронесет» не срабатывал. Однако радикальной перестройки мы пока не проводили.

Мишин втянулся в споры с Каманиным по персональному списку кандидатов в состав лунной экспедиции. Меня и Бушуева это раздражало. Такое занятие в то время было преждевременным. Бушуев по должности был обязан вместе с Мишиным отстаивать наши интересы. После того как список наконец был согласован на последнем заседании по этому поводу, Мишин заявил, что до конца 1970 года мы совершим экспедицию на Луну. Корпоративная солидарность и годами привитая дисциплина не позволяли проявлять самодеятельного бунтарства или непослушания.

Мишин принял решение осуществить пуск Н1 № 5Л с расчетом облета Луны.

Для этого случая соединенными усилиями вместе с НИИАПом из систем 7К-Л1, новых разработок для будущего ЛОКа, штатных блоков «Г», «Д» и грузового макета лунного корабля ЛК собрали гибридный комплекс, сохранив индекс Л3-С.

Приборы, установленные в спускаемом аппарате Л1, должны были управлять блоками «Г» и «Д» по программе облета, после того как нормально сработают все три ступени Н1. Полностью штатной в Л3-С была только вся аппаратура САС.

Со времен Королева наших баллистиков считали в коллективе наиболее критически мыслящими личностями. Но приказ есть приказ, и в надежде на благополучный облет Луны баллистики рассчитали время пуска 3 июня — 23 часа 18 минут. А вдруг такое чудо состоится?

Я был в числе болельщиков, собравшихся, по обыкновению, в Подлипках в большом кабинете главного — сюда шел репортаж из бункера.

Все, что произошло при втором пуске, я вынужден описывать не по собственным впечатлениям, а со слов участников, очевидцев, используя свидетельства документов.

Старт Н1 №5Л относительно расчетного времени прошел точно. При выходе двигателей блока «А» на режим за 0,25 секунды до отрыва от стартового стола взорвался периферийный двигатель № 8. Остальные двигатели некоторое время работали, и ракета взлетела. Она успела вертикально взлететь на 200 метров — и началось отключение двигателей. За 12 секунд были отключены все двигатели, кроме одного — № 18. Единственный работающий двигатель начал разворачивать ракету вокруг поперечной оси. На 15-й секунде сработали пороховые двигатели системы аварийного спасения, раскрылись створки обтекателя и спускаемый аппарат, оторванный от носителя, улетел в темноту.

На 23-й секунде ракета плашмя упала на старт. Последовала серия сильнейших взрывов.

Белым пламенем горели 2500 тонн керосина и кислорода, освещая ночную степь на десятки километров. Жители города Ленинска в тридцати пяти километрах от старта наблюдали яркое зарево, содрогаясь от страшных мыслей. Там, на старте, были родные и близкие. Под ударами взрывных волн вылетали стекла не только в близлежащих к старту зданиях, но и в жилом городке 113-й площадки и даже на «двойке» — в шести километрах от старта.

Из бункера начальник полигона разрешил выйти на поверхность только через полчаса Афанасьеву, Дорофееву, Кириллову и Моисееву.

— Когда мы вышли, — рассказывал Дорофеев, — то еще моросил керосиновый дождик. Это падали на землю капельки не успевшего сгореть керосина, высоко поднятые взрывными волнами и теперь оседавшие в виде дождя.

Принятые командованием полигона меры безопасности оказались эффективными. Все доклады о разрушениях заканчивались успокоением — «пострадавших нет».

— Неверно! — воскликнул в сердцах потрясенный случившимся Бармин. — Пострадавших многие сотни — все мы, строившие старт. Теперь нам восстанавливать. Мы и есть самые пострадавшие.

Бармин возглавил комиссию по «наземным разрушениям». Убытки он оценивал не в рублях, это мало кого интересовало, а в сроках восстановления не менее года при самой авральной работе.

Казалось удивительным, что второй — левый старт, находившийся всего в трех километрах от взорванного, практически не пострадал.

— Летные испытания можно продолжать, — не вовремя пошутил кто-то из только что созданной аварийной комиссии.

— Нельзя, — возразил Бармин. — Я теперь не дам согласия на пуск, пока ракета не будет доработана так, чтобы двигатели не выключались над самым стартом. Уводите ее в степь и там взрывайте! Ракет можно наклепать хоть два десятка, а старт остался только один, да и тот еще надо доработать.

С утра началось вначале беглое, а затем скрупулезное изучение телеметрических записей. Особых разногласий по поводу первоисточника взрыва не было. Все сошлись на том, что началось с двигателя № 8.

«Следователи» аварийной комиссии тщательно собрали остатки разлетевшихся в радиусе километра от старта агрегатов двигателей. Турбонасосный агрегат двигателя № 8 по сравнению с другими двадцатью девятью, сохранившими внешние формы, был оплавлен и разворочен внутренним взрывом.

Уцелеть после такого взрыва ракета не могла. Были перебиты и повреждены коммуникации соседних двигателей. Вспыхнул пожар, лавинообразно разрушалась нижняя часть блока «А». Система КОРД на последнем издыхании успела зафиксировать выход за допустимые пределы по давлению и оборотам двигателей № 1, № 19, № 20, № 21 и выдать команды на их отключение. Как отключились остальные, телеметрия не зафиксировала. Двигатель № 18 среди всеобщего хаоса продолжал работать до самого падения, так по крайней мере доложили телеметристы. Этот факт по необъяснимым причинам вызвал живейший интерес в процессе спонтанно возникших споров, хотя очевидно, что никакого отношения к первопричине аварии не имел.

Основные горячие споры разгорелись по поводу первопричины. Кузнецов и вся его команда твердо стояли на гипотезе «посторонний предмет» в насосе.

В насос окислителя попала стальная диафрагма датчика пульсаций давления, доказывали они. Никаких других посторонних предметов, которые могли сорваться со своих мест, чтобы быть втянутыми в кислородный насос, предположить не удалось. Изучение датчика давления и эксперименты по принудительному срыву означенной стальной диафрагмы со своего места никакой ясности не внесли. Убедить скептиков в виновности датчика было трудно.

Предположить, что насос взорвался сам по себе, без «постороннего предмета», было опасно. Если насосы взрываются самопроизвольно, значит, нельзя продолжать летные испытания.

Кузнецовцы категорически отвергали любые версии, кроме постороннего металлического предмета.

Райков осмелился высказать только Мишину свою гипотезу:

— «Посторонний предмет» тут не при чем. Вероятнее всего аксиальный сдвиг ротора. Зазоры в насосе ничтожные. Малейший люфт в подшипниках, сложившись с крайними допусками и деформациями, может привести к тому, что ротор «чиркнет» по статору, произойдет местный разогрев в сотни градусов в среде жидкого кислорода — взрыв неизбежен.

Мишин не занял наступательной позиции по отношению к Кузнецову. Они вместе принимали решение о допуске двигателей к полету, опираясь на заключение межведомственной комиссии конца 1967 года, подтверждавшей, что двигатели пригодны для ЛКИ.

Упомянуть в любом самом мягком заключении вероятность взрыва насоса окислителя по вине конструкторских или технологических недостатков означало прекращение летных испытаний Н1 по вине двигательной техники. Естественно, что Кузнецов, все его специалисты, даже военные представители доказывали, что взрыв возможен только по вине вмешательства «постороннего предмета».

Заседания и горячие споры в аварийных комиссиях, разработка графиков восстановления стартовой позиции были в самом разгаре, когда пришло сообщение о старте к Луне «Аполлона-11».

Последующие восемь суток полета, ошеломляющая воображение прогулка по Луне и доставка на Землю 25 килограммов образцов лунного грунта могли бы послужить высокому руководству предлогом для пересмотра программы Н1-Л3.

Полет «Аполлона-11» мы наблюдали по телевизору в ЦНИИМаше. После счастливого конца Тюлин предложил зайти в кабинет директора. Там за рюмкой коньяка он сказал:

— Это все Черток виноват. В 1945 году он задумал украсть у американцев фон Брауна и с задачей не справился.

— И очень хорошо, что эта авантюра мне и Васе Харчеву не удалась. Просидел бы у нас фон Браун без толку на острове, потом отправили бы его в ГДР. Там, как бывшего нациста, никуда бы не допустили. А так с помощью американцев он осуществил не только свою, но и мечту всего человечества, — ответил я с обидой.

Двух аварий Н1 только по вине низкой надежности первой ступени было достаточно, чтобы остановить летные испытания, основательно пересмотреть стратегию отработки надежности, разработать и предложить новый проект экспедиции на Луну.

Выступить с такими предложениями не решался ни Мишин, ни мы, его заместители. Нас не остановили ни председатель экспертной комиссии — президент Академии наук Келдыш, ни председатель Госкомиссии и «Лунного совета» министр Афанасьев, ни секретарь ЦК КПСС Устинов, ни стоящее над всеми Политбюро.

Глушко был приглашен Устиновым на приватную беседу под каким-то благовидным предлогом. На самом деле Устинов хотел услышать мнение самого авторитетного двигателиста страны о двигателях Кузнецова. Глушко сказал Устинову, что он не верит в нечистую силу, которая бросает в насосы посторонние предметы.

Чем крупнее проект, реализуемый силами страны и ее народа, тем явственнее в его истории выступают черты эпохи. Догма святости решений ЦК КПСС не подлежала критике, и мы все были связаны этой догмой.

Космонавтике следовало отказаться от догматизма артиллерийской и боевой ракетной техники. Нужен был принципиально другой подход.

Большая ракетно-космическая система должна выполнить свою основную задачу с первой же попытки. Для этого все, что только мыслимо испытать и отработать на земле, должно быть отработано до первого целевого полета. Предварительные экспериментальные полеты необходимы для отработки только тех систем и процессов, которые принципиально не могут быть промоделированы в земных условиях.

В практической реализации этого принципа американцы нас опередили, и это дало им возможность начиная с 1969 года захватить до поры положение ведущей державы в космонавтике.

Первыми осмелились выйти с критикой методов нашей работы не ученые экспертных комиссий, а военные. Еще во времена Королева они готовили демарш по поводу большого числа аварийных пусков по Луне, Марсу и Венере. В 1965 году Кириллов при мне предупреждал Королева, что он получил задание командования подготовить материал, изобличающий главных конструкторов и промышленность в большом числе аварий вследствие ошибочной методики отработки. Последующие победы приглушили агрессивность военных по отношению к космонавтике.

Спустя четыре года под влиянием двух аварий Н1, программы облета Луны на 7К-Л1, аварийных пусков бабакинских «луночерпалок» Главнокомандующего РВСН маршала Крылова наконец уговорили подписать на имя Афанасьева письмо с конструктивной критикой в наш адрес.

В письме говорилось: «Результаты анализа двух аварийных пусков комплекса Н1-Л3, а также статистика пусков других сложных ракетно-космичестх комплексов показывают, что существующая методика отработки ракетно-космических комплексов не обеспечивает высокого уровня их надежности при выходе на ЛКИ. Существующая методика наземной отработки РКК, в основном, аналогична методике отработки боевых ракет, которые, как правило, значительно проще РКК типа Н1-Л3. В то же время в процессе ЛКИ боевых ракет расходуется несколько десятков изделий (от 20 до 60) для их отработки до требуемого уровня надежности. При проведении ЛКИ тяжелых РКК отсутствует возможность длительной летной отработки с большим расходом ракет-носителей. Ввиду этого представляется целесообразным изменить принятый объем и характер наземной отработки этих комплексов к моменту выхода на ЛКИ. По нашему мнению, новые методы наземной отработки тяжелых РКК должны строиться на основе многоразовости действия и больших запасов по ресурсу комплектующих систем и агрегатов, испытаний двигателей и ракетных блоков без последующей переборки с целью выявления производственных дефектов и прохождения периода приработки «.

Основной смысл письма Крылова был нам известен задолго до его официальной рассылки. Когда копия письма с резолюцией министра дошла до нас в отсутствие Мишина, Охапкин на правах первого зама собрал узкое совещание для обсуждения текста ответа на демарш Главнокомандующего.

Я и Мельников заявили, что полностью согласны с предложениями Крылова, они не новы, мы сами давно это же предлагали, американцы так и работают. Надо отвечать, что мы принимаем предложения Министерства обороны, для чего считаем необходимым разработать многоразовую модификацию двигателей Кузнецова, спроектировать, построить стенд для ОТИ блоков «А», сборку последующих ракет проводить только после прохождения каждым из блоков «А», «Б», «В» и «Г» — огневых технологических стендовых испытаний.

Наша позиция вызвала иронические замечания, хотя все мы были единомышленники, все принадлежали к одному коллективу, прошли школу Королева — споры в своем кругу разгорались не на шутку.

Охапкин пытался найти примиряющий компромисс. Подводя итоги, он сказал то, что по существу мы все ожидали и заранее готовили.

Мы должны предложить перечень мероприятий, которые внедряем для ближайших пусков, должны показать, что по всем предполагаемым причинам аварий принимаются меры, исключающие возможность повторения и существенно повышающие надежность. А именно:

ужесточается система приемки двигателей;

насосы окислителя ОКБ-276 дорабатывает, уменьшая нагрузку на подшипники и увеличивая зазоры;

перед насосами устанавливаются фильтры для защиты от попадания посторонних предметов;

хвостовой отсек перед стартом заполняется азотом, в полете производится его продувка азотом;

вводится фреоновая система пожаротушения;

приборы, кабели и наиболее критичные элементы конструкции дополнительно защищаются от высокой температуры;

меняется расположение приборов так, чтобы «утащить» их в более безопасные зоны;

вводится блокировка, исключающая вообще возможность выключения двигателей в течение первых 50 секунд полета.

По этому последнему мероприятию возникли споры.

— А что, если на первых секундах выйдут из строя турбогенераторы и все системы будут обесточены?

Специалисты по пневмосхеме питания турбогенератора сжатым гелием, курировавшие Иосифьяна, Шульгин, Бродский и Лобанова помогали мне отстаивать честь автономного турбогенератора. Дело шло к тому, что могла потребоваться разработка сложной и тяжелой системы аварийного электропитания на аккумуляторах.

Почти все мероприятия уже были приняты после жарких дебатов в процессе работы аварийной комиссии, анализировавшей причины катастрофы H1 № 5Л. Они были направлены на повышение надежности ракеты, но не гарантировали сохранения целостности стартовых сооружений в случае аварии на первых секундах после взлета.

В случае аварийной ситуации на первых секундах обязательно уводить ракету подальше в степь — выполнение такого требования казалось совершенно необычным: со времен Фау-2 все баллистические ракеты малой, средней и любой другой дальности и размерности стартовали вертикально. Только через пять-шесть секунд они уходили от старта на сравнительно безопасное расстояние.

До аварии H1 № 5Л никто не решился нарушать эту 25-летнюю традицию. Коллективная мозговая атака, в которой участвуют не послушные, а истинно творческие личности, почти всегда приносит успех. Пользуясь алфавитным порядком, перечисляю авторов: Вильницкий, Воропаев, Гаспарян, Дегтяренко, Дорофеев, Зельвинский, Шутенко — именно они придумали «метод» и «устройство», на которое впоследствии было выдано авторское свидетельство. Изобретение гарантировало увод ракеты даже в случае отключения электропитания всех рулевых машин. Лишь бы работали основные двигатели.

Заранее взведенные в механизмах рулевых машин пружины в случае аварии устанавливали все дроссели управления тягой двигателей первой ступени в положение, нужное для увода ракеты «подальше в степь». Это изобретение было реализовано не только на последующих ракетах H1, но в соотвественно измененном виде через 15 лет на ракете «Энергия».

Иосифьян считал невероятным отказ автономного турбогенератора и при обсуждении идей увода ракеты не упустил случая заметить:

— Всегда найдется эскимос, который будет учить африканцев, как спастись от солнечного удара.

Когда все мероприятия были оценены по трудоемкости и срокам, получалась неутешительная картина.

Собравшись еще раз у Охапкина перед окончательным утверждением, мы убедились, что на реализацию всего вместе с дополнительными экспериментами уйдет не меньше года.

Наши двигателисты Мельников, Соколов и Райков, добившись успехов в собственных разработках двигателей многоразового запуска для блока «Д» и наглядевшись на опыт кузнецовского ОКБ-256, заявили, что разрабатывают новое ТЗ и вполне реально требовать создания многоразовых основных двигателей. Это будет радикальное решение по надежности двигателей. Но появятся такие двигатели не ранее 1972 года.

Отголоски подобных разговоров и настроений доходили до кабинетов министерства, ВПК и ЦК.

Близилась очередная ритуальная дата — 100-летие со дня рождения В.И. Ленина. На Политбюро неминуемо будет спрос с Афанасьева, Смирнова и Устинова: «Что же происходит с нашей лунной программой? Обещали к 100-летию высадку на Луну одного космонавта, который водрузит советский флаг и рядом оставит бюст Ленина. Потом решили доказать, что мы не желаем рисковать и пошлем вначале автомат, который проведет бурение, забор лунного грунта и хотя бы 100 граммов доставит на Землю. Но и это пока не получается!»

Хрущев за последние семь лет своего правления обеспечил Советскому Союзу бесспорный приоритет в космонавтике и посрамил самую могучую страну капиталистического мира — США. А компания Брежнева, свергнув Хрущева, растеряла эти достижения и по главной космической статье Советский Союз теперь отстает от Америки.

Высшее политическое руководство рассматривало космические успехи как эффективный фактор идеологического воздействия на свой народ и народы стран Варшавского Договора.

Брежнев не мог пригласить иностранных гостей на старт советских космонавтов к Луне аналогично американцам. Тем не менее в конце 1969 года он решился прилететь с чешской делегацией на полигон и проехал с ними на левый, сохранившийся старт H1. Правый старт, находившийся «в ремонте», был огорожен непроницаемым для глаз забором. Следов недавнего пожара и взрывов видно не было. На левом старте стояла макетно-технологическая ракета H1.

— Эта ракета позволит нам выйти за пределы Солнечной системы, — так, по рассказам сопровождавших, импровизировал Брежнев, демонстрируя чудо советской ракетной техники.

В критической обстановке неудач мысль обычно работает интенсивнее и поиски новых идей оказываются более результативными, чем в периоды успокоения после побед.

Предложением, за которое все ухватились как за частично реабилитирующее нашу космонавтику, была идея немедленной организации группового полета трех пилотируемых «Союзов».

После стыковки «Союза-4» и «Союза-5» в январе 1969 года было объявлено, что «первая в мире орбитальная станция — советская». Следовало закрепить эту важную победу в космосе, повторив стыковку и расширив программу экспериментов. В частности, вместе с киевским Институтом электросварки им. Е.О. Патона прорабатывалась возможность эксперимента по сварке в условиях вакуума и невесомости. Будущий президент украинской Академии наук Борис Патон заверил нас, что экспериментальная установка для этих целей к нужному сроку будет готова.

Пока у нас «в руках» были только «Союзы», мы спешили выжать из них все, на что они способны. Еще в апреле не было однозначной программы дальнейших пилотируемых полетов на «Союзах». Май прошел под впечатлением успешной посадки на планету «Венеры-5», «Венеры-6» и облета Луны «Аполлоном-10». 14 июня произошел второй срыв попытки запуска на Луну бабакинской Е8-5. Таким образом, была потеряна надежда опередить американцев в доставке на Землю образцов лунного грунта.

Третья по счету «луночерпалка» Е8-5, объявленная как «Луна-15», была запущена 13 июля, долетела до Луны, вышла на лунную орбиту, но мягкая посадка не удалась. Космический аппарат по невыясненным причинам разбился о поверхность Луны. Очередную «луночерпалку» намечали запустить в сентябре.

Весь июль 1969 года для всех нас был заполнен заседаниями аварийных комиссий. В зазорах мы обсуждали полет «Аполлона-11», полетевшего к Луне 16 июля. Такого сочетания собственных поражений с чужими победами не приходилось переживать со времен войны.

Небольшой праздник в августе мы отмечали по случаю удачного полета 7К-Л1 №11, получившего наименование «Зонд-7». 8 августа Л1 № 11 была запущена, 11 августа совершила облет, а 14 августа после двойного погружения в атмосферу Земли совершила мягкую посадку. 22 августа «Правда» опубликовала доставленные станцией черно-белые изображения Земли перед заходом ее за край Луны. В журналах появились эффектные цветные снимки. Эти цветные фотокадры оказались весьма популярными в качестве подарочных для космических юбиляров и окружавших нашу технику болельщиков.

Два последних успеха программы 7К-Л1 — «Зонд-7» и «Зонд-8» были обязаны во многом энергии ведущего конструктора Юрия Семенова. Он вынужден был сдерживать центробежные силы четырех ведущих организаций — ЦКБЭМ, НИИАПа, ЦКБМ и ЗИХа. Во всяком случае председатель Госкомиссии по Л1 Тюлин говорил, что с Семеновым он решает многие вопросы быстрее и проще, чем с Мишиным.

В августе наконец была сверстана программа группового полета трех «Союзов». Два «Союза» должны были стыковаться, образуя новую орбитальную станцию массой 13 тонн. Третий «Союз», маневрируя вокруг такой станции, должен был телевизионным репортажем подтвердить ее реальное существование. Подготовка к полету, в котором участвовало сразу три корабля и семь космонавтов, проходила в очень напряженной обстановке. Комплектация кораблей по срокам постоянно срывалась, испытания в КИСе приходилось подгонять под сроки готовности систем, нарушая ранее принятые планы. Снова часть проблем перенесли для доработки на полигоне.

Только 18 сентября Смирнов провел заседание ВПК, принявшее окончательное решение о групповом полете трех «Союзов» в первой половине октября.

Я был на этом заседании и по традиции после докладов Мишина и других главных конструкторов подтвердил готовность систем управления всех трех кораблей к выполнению программы. Космонавты Георгий Шонин и Валерий Кубасов («Союз-6»), Анатолий Филипченко, Владислав Волков, Виктор Горбатко («Союз-7»), Владимир Шаталов и Алексей Елисеев («Союз-8») докладывали о своей готовности выполнить задание с завидной гордостью и оптимизмом.

У всех было приподнятое настроение — надежда, что выходим из полосы сплошных неудач. Цветные фотографии Земли и Луны демонстрировались начальству для подъема настроения и укрепления веры в наши силы.

19 сентября Тюлин собрал Госкомиссию по Л1, которая после двух удачных облетов Луны вдруг воспряла духом, и Мишин даже заикнулся о возможном пилотируемом облете Луны на Л1 в 1970 году.

— Вот бы нам только через пять дней Е8-5 наконец довести до Луны и обратно, — размечтался Тюлин.

Но 23 сентября первые три ступени УР-500 отработали нормально, а у блока «Д» не прошел второй запуск и весь лунный комплекс остался на орбите Земли, получив название «Космос-300».

Страна обладала огромными возможностями. Однако в эти великие для человеческой цивилизации минуты у кормила власти не оказалось людей, способных трезво анализировать ход событий и, проявляя прозорливость, изменить официальный курс, не считаясь с установившимися догмами. В космической политике брежневскому Политбюро не хватало хрущевской смелости.

Руководство НАСА, воодушевленное исторической победой, в сентябре 1969 года направило доклад специальному комитету по космосу при президенте США. Доклад подводил первые итоги американским работам в области «мирного» космоса и содержал предложения о программе работ на ближайшие десятилетия. Военные аспекты, которыми ведал Пентагон, в докладе не рассматривались. Этот 130-страничный документ, бросив все дела, я читал как увлекательный роман. Любой роман по прочтении можно отложить в сторону и забыть. Этот документ даже теперь, спустя 30 лет, служит наглядным доказательством преимуществ системы централизованного государственного технократического планирования при создании больших систем. Самая капиталистическая в мире страна, несмотря на марксистское учение об анархии производства, невзирая на пресловутые демократические принципы свободного рынка и частной инициативы, создала самую мощную в мире государственную организацию, которая разрабатывает невоенные космические программы, координирует и контролирует деятельность всех организаций страны в области космонавтики. Руководство НАСА считало высококвалифицированные опытные кадры главным национальным достоянием. НАСА было тесно связано с промышленными фирмами и вузами. Эта связь повышала возможности НАСА в несколько раз.

В 1969 году персонал НАСА составлял 31 745 человек. Из них научных работников и инженеров 13 700. Общая численность персонала, работавшего в это время по программам НАСА, составила 218 345 человек.

По численности персонала мы не уступали американцам, даже превосходили их. Все без исключения наши научные работники и инженеры работали только в государственных организациях. Наши ученые и инженеры, это показало последующее общение с американцами, не уступали им в квалификации и опыте.

В чем же было их преимущество? США имели одну единую государственную организацию, которая была наделена монопольным правом разработки невоенных космических программ и получала для их финансирования средства из государственного бюджета в свое распоряжение. У нас же каждый головной, главный или генеральный конструктор выступал со своей концепцией развития космонавтики, исходя из своих возможностей и личных субъективных воззрений. Попытками разработки единого перспективного плана на десятилетия вперед занимались редкие энтузиасты. Предлагаемые государственными головными организациями планы рассматривались в головном министерстве — МОМе, в Генштабе и Центральном управлении космическими средствами (ЦУКОС), подчиненном Главкому РВСН, в ЦК КПСС, в аппарате Совмина — ВПК, согласовывались с десятками министерств и, если удавалось их протолкнуть, утверждались решением Политбюро и Совета Министров. Финансирование по этим планам из госбюджета получал каждый участник работы раздельно. Даже в аппарате ВПК, в Кремле нашу систему руководства космонавтикой иногда называли «государственным феодализмом».

И еще одна немаловажная особенность отличала американскую организацию работ. Руководство НАСА, аппарат и все тысячи его научных работников и инженеров не несли никакой ответственности за ракетно-ядерное вооружение армии и флота. Их время, интеллект и энтузиазм полностью отдавались экспедиции на Луну и проблемам открытия человеку и автоматам пути в космос.

Наше головное министерство, отвечающее за реализацию каждой космической программы, несло еще большую ответственность за создание боевых ракет. Головные организации, их главные конструкторы и ведущие специалисты, создававшие ракетно-ядерный щит, были «солдатами холодной войны» и одновременно трудились на втором — космическом фронте.

Доклад НАСА начинался на неожиданной для нас трагической ноте. «В момент величайшего триумфа космической программы США переживает критический период. Решения, принятые в этом году, определят характер работ в космосе на несколько предстоящих десятилетий. На карту поставлена ведущая роль США в области научно-технического прогресса, вера 200 миллионов американцев в свою страну и ее достижения, практические преимущества, которые обеспечивает широкая программа для народа, на деньги которого в форме налогов она осуществляется…»

Однако далее следовали несколько неожиданные предложения: «Одним из основных элементов рекомендуемой программы развития работ невоенного назначения в космосе является создание долговременной обитаемой станции на околоземной орбите для накопления опыта длительного космического полета человека, для получения практической пользы в результате наблюдения Земли и околоземного пространства, а также для проведения научных исследований».

Первую обитаемую станцию на околоземной орбите предлагалось создать не позднее 1977 года. В период 1980-1984 годов планировалось создание базы-станции на околоземной орбите с персоналом в 50 человек, а к 1989 году — доведение численности до 100 человек. Поистине «мечты, мечты, где ваша сладость!»

Сейчас США совместно с Россией, странами западной Европы и Японией создают международную станцию, которая по планам должна иметь к 2002 году персонал всего восемь-двенадцать человек со сроком активного существования 15 лет.

Далее доклад ставил задачи, которые должны были потрясти воображение не только «среднего американца», но и прожженного конгрессмена: «…продолжение полетов к ближайшим планетам — Марсу и Венере, а затем к Юпитеру и другим дальним планетам Солнечной системы — Сатурну, Урану, Нептуну и Плутону». Основной научной задачей этих полетов будут поиски внеземной жизни. Экспедиция на Марс может быть организована уже в 1981 году! Что касается дальнейшего использования кораблей по программе «Аполлон», то предполагалось в течение 1970-1972 годов провести еще восемь экспедиций на Луну. В период 1978-1980 годов создать обитаемую станцию на окололунной орбите, а в период 1980-1983 годов начать строительство обитаемой базы-станции на Луне.

Какой исторический парадокс! У нас кризис лунной программы по причинам аварий и катастроф. У американцев кризис в момент величайшего триумфа потому, что еще не решили, что делать дальше.