Пиррова победа

(Новое о войне с Финляндией)

(Опубликовано: Историки отвечают на вопросы. Вып. 2. Сост. А.В.Поликарпов. М.: Московский рабочий, 1990. Печатается с дополнениями.)

Что мы знаем о финской войне? Что началась она 30 ноября 1939 г., а завершилась 12 марта 1940 г., что в результате ее была отодвинута граница от Ленинграда и улучшилось стратегическое положение нашей страны накануне "вероломного" гитлеровского нападения. Да еще, пожалуй, что эта война выявила существенные недостатки в боевой подготовке Красной Армии, что повлекло за собой замену К. E. Ворошилова на посту наркома обороны С. К. Тимошенко и снятие лозунга "Воевать малой кровью и на чужой территории"... До сих пор в СССР не издано ни одного монографического исследования о советско-финляндской войне. Есть лишь посвященные ей очерки в 6-томной "Истории Великой Отечественной войны", в 12-томной "Истории второй мировой войны", в 5-томной "Истории дипломатии". Из видных советских военачальников только Н. Н. Воронов и К. А. Мерецков посвятили финской кампании отдельные главы в своих воспоминаниях. Но есть возможности несколько шире осветить эти трагические страницы нашей истории.

Обратимся к предыстории конфликта. В начале марта 1939 г. Советское правительство запросило у Финляндии согласия на аренду острова Сурсари (Гог-ланд), Лавансари, Сейскари (Сескар) и Тиуринсари для создания там военных баз. Эти острова в Финском заливе играли важную роль в обеспечении безопасности Ленинграда. 8 марта 1939 г. финский посланник в Москве А. С. Ирие-Коскинен заявил наркому иностранных дел СССР М. М. Литвинову, что финское правительство не находит возможным принять к рассмотрению предложение об аренде островов. Литвинов выразил надежду, что этот ответ не является последним словом финского правительства и что оно готово будет пересмотреть свое отношение к нашему предложению. "Мне лично кажется, - сказал он, - что можно было бы даже перевести переговоры в плоскость обмена территорий. Для Финляндии, например, могла бы представить больший интерес уступка ей соответственной части нашей территории вдоль Карельской границы, чем бесплодные острова". Литвинов официально предложил обменять острова на вдвое большую территорию Советской Карелии. Но начавшиеся переговоры в апреле 1939 г. закончились безрезультатно".[1]

Вот что вспоминает К. А. Мерецков, в то время командующий войсками Ленинградского военного округа:

"В конце июня 1939 г. меня вызвал И. В. Сталин. У него в кабинете я застал видного работника Коминтерна, известного деятеля ВКП(б) и мирового коммунистического движения О. В. Куусинена... Меня детально ввели в Курс общей политической обстановки и рассказали об опасениях, которые возникали у нашего руководства в связи с антисоветской линией финляндского правительства. Сталин сказал, что в дальнейшем при необходимости я могу обращаться к Куусинену за консультацией по вопросам, связанным с Финляндией. Позднее, в Период финской кампании, когда Отто Вильгельмович находился в Петрозаводске, я не раз советовался с ним по ряду проблем, вытекающих из хода военных действий.

После ухода Куусинена Сталин еще раз вернулся к вопросу о Ленинграде. Положение на финляндской границе тревожное. Ленинград находится под угрозой обстрела. Переговоры о заключении военного союза с Англией и Францией пока не приносят успеха. Германия готова ринуться на своих соседей в любую сторону, в том числе на Польшу и СССР. Финляндия легко может стать плацдармом антисоветских действий для каждой из двух главных буржуазно-империалистических группировок - немецкой и англо-франко-американской. Не исключено, что они вообще начнут сговариваться о совместном выступлении против СССР. А Финляндия может оказаться здесь разменной монетой в чужой игре, превратившись в науськиваемого на нас застрельщика большой войны.

Разведка сообщает, что ускоренное строительство укреплений и дорог на финляндской стороне границы продолжается. Имеются различные варианты наших ответных действий в случае удара Финляндии по Мурманску и Ленинграду. В этой связи на меня возлагается обязанность подготовить... план прикрытия границы от агрессии и контрудара по вооруженным силам Финляндии в случае военной провокации с их стороны.

И. В. Сталин подчеркнул, что еще этим летом можно ждать серьезных акций со стороны Германии. Какими бы они ни были, это неизбежно затронет либо прямо, либо косвенно и нас и Финляндию. Поэтому следует торопиться. Через две-три недели я должен был доложить свой план в Москве. Независимо от этого попутно на всякий случай форсировать подготовку войск в условиях, приближенных к боевым. Ускорить и развернувшееся в ЛВО военное строительство. Все приготовления держать в тайне, чтобы не сеять паники среди населения. Жданова держать в курсе дела. Мероприятия маскировать, осуществлять по частям и проводить как обычные учения, никак не подчеркивая, что мы вот-вот можем быть втянуты в большую войну".[2]

Как видим, подготовка к боевым действиям против Финляндии началась за пять месяцев до войны. Много интересного в этой беседе, вернее монологе, Сталина. Почему-то именно он сообщает Мерецкову данные разведки о военных приготовлениях финнов, хотя, по-видимому, если бы такие приготовления действительно имели место, первым о них как раз должен был узнать сам командующий приграничным Ленинградским военным округом. Далее Сталин говорит о возможном ударе Финляндии по Ленинграду и Мурманску, но тут же вдруг поручает Мерецкову подготовить контрудар просто на случай провокации с финской стороны. А ведь провокация едва ли не то же, что нападение с целью захвата крупных городских центров (какого рода "провокация" послужила эскалации конфликта в конце ноября, мы расскажем ниже). Эти несообразности противоречат и официальной версии времени написания мемуаров (конец 60-х годов) о финской ответственности за конфликт и неоднократным утверждениям Мерецкова в других местах, что войну спровоцировали финны. Это наводит на мысль, что речь Сталина автор мемуаров тридцать лет спустя по памяти излагает довольно точно. Традиционна, не нова и сталинская попытка представить будущий удар по Финляндии в качестве превентивного. По злой иронии судьбы и германский план нападения на СССР "Барбаросса" в 1941 г. преподносился, а кое-кем из западногерманских историков преподносится и по сей день, в качестве превентивной меры.

В августе 1939 г., когда в Москве проходили безуспешные англо-франко-советские военные переговоры, финское правительство отвергло советские предложения о военной помощи в случае агрессии. По всей видимости, в Финляндии не остались незамеченными военные приготовления войск ЛВО, а это усилило подозрения в отношении намерений СССР.

Вскоре последовала акция со стороны Германии, действительно самым непосредственным образом затронувшая и СССР и Финляндию. 23 августа 1939 г. срочно прибывший в Москву рейхсминистр иностранных дел И. фон Риббентроп подписал вместе с В. М. Молотовым, еще в мае сменившим М. М. Литвинова на посту наркома иностранных дел, советско-германский пакт о ненападении. В приложении к пакту - секретном протоколе, в котором линия раздела советских и германских интересов в Польше была проведена по рекам Нарев-Висла-Сан, также говорилось: "В случае территориальных и политических преобразований в областях, принадлежащих Прибалтийским государствам - Финляндии, Эстонии, Латвии, Литве, - северная граница Литвы будет являться чертой, разделяющей сферы влияния Германии и СССР". 28 сентября 1939 г. в связи с завершением боевых действий в Польше был заключен советско-германский договор о дружбе и границе. В одном из дополнительных секретных протоколов к этому договору линия разграничения в Польше была проведена примерно по линии фактического контроля германских и советских войск, и поэтому от Вислы ее перенесли к Бугу. В качестве компенсации Литва отошла в советскую сферу влияния, в которой остались также Латвия, Эстония и Финляндия.[3] В свете данных соглашений становится понятным дальнейшее развитие советско-финляндского конфликта.

5 октября 1939 г. Советское правительство предложило Финляндии возобновить прерванные переговоры и рассмотреть возможность заключения с СССР пакта о взаимопомощи (такой пакт был предложен правительству еще в апреле 1938 г., и был им тогда отклонен как противоречащий нейтралитету Финляндии и нарушающий право "самоопределения Финляндии"). В Финляндии еще с конца августа была усилена боевая готовность армии и введена всеобщая трудовая повинность (несомненно, что проводившиеся с конца июня военные приготовления войск ЛВО не остались тайной для финской стороны). Тем не менее на этот раз финское правительство возобновило переговоры. 11 октября в Москву прибыл в качестве полномочного представителя финский посланник в Швеции Ю. К. Паасикиви. Позднее к нему присоединился министр финансов В. Таннер.[4]

14 октября Финляндии было предложено сдать СССР в аренду на 30 лет полуостров Ханко, который являлся ключом к Хельсинки, а также передать острова в Финском заливе, часть полуостровов Рыбачий и Средний вблизи Мурманска и часть Карельского перешейка - всего 2761 кв. км в обмен на территорию Советской Карелии в районе Реболы и Порос-озера в 5528 кв. км. На первый взгляд такое предложение представляло немалые выгоды для Финляндии - ей уступалась вдвое большая по площади территория. Но это только на первый взгляд. Ведь сама Финляндия уступала бы в таком случае хорошо освоенные районы Карельского перешейка, где располагались также укрепления "линии Маннергейма" (названа в честь главнокомандующего финскими вооруженными силами маршала барона К. А. фон Маннергейма). Пример же Чехословакии, вынужденной уступить Гитлеру Судеты и оставшейся перед лицом агрессора беззащитной, лишившись полосы мощных пограничных укреплений, был еще свеж в памяти. К тому же иллюзий насчет экспансионистской политики Сталина у финнов не было. Переговоры затягивались. В начале ноября финская сторона отклонила советское предложение о том, чтобы Финляндия и СССР взаимно разоружили свои укрепленные районы на Карельском перешейке и оставили там обычную пограничную охрану.[5] Поскольку в тот момент о нападении Финляндии на СССР думать всерьез мог разве что сумасшедший, такое разоружение укрепрайонов было невыгодно Финляндии, так как оставляло ее беззащитной перед лицом возможного вторжения.

13 ноября переговоры были прерваны. Финская делегация отбыла из Москвы, в Финляндии была объявлена мобилизация. 26 ноября в районе местечка Майнила на Карельском перешейке произошел пограничный инцидент. Вот советская версия этих событий:

"По сообщению Генерального штаба Красной Армии, сегодня, 26 ноября, в 15 часов 45 минут наши войска, расположенные на Карельском перешейке у границы Финляндии, около села Майнила, были неожиданно обстреляны с финской территории артиллерийским огнем. Всего было произведено семь орудийных выстрелов, в результате чего убито трое рядовых и один младший командир, ранено семь рядовых и двое из командного состава. Советские войска, имея строгое приказание не поддаваться на провокации, воздержались от ответного обстрела".

Правительство СССР заявило протест и предложило Финляндии "незамедлительно отвести свои войска подальше от границы на Карельском перешейке - на 20-25 км и тем предотвратить возможность повторных провокаций".[6]

В ответ правительство Финляндии дало свою версию событий:

"В связи с якобы имевшим место нарушением границы Финляндское правительство в срочном порядке произвело надлежащее расследование. Этим расследованием было установлено, что пушечные выстрелы были произведены не с финляндской стороны. Напротив, из данных расследований вытекает, что упомянутые выстрелы были произведены 26 ноября между 15 часами 45 минутами и 16 часами 5 минутами по советскому времени с советской пограничной полосы близ упомянутого... селения Майнила. С финляндской стороны можно было видеть даже место, где разрывались снаряды, так как селение Майнила расположено на расстоянии 800 метров от границы, за открытым полем.

На основании расчета скорости распространения звука от семи выстрелов можно было заключить, что орудия, из которых произведены были эти выстрелы, находились на расстоянии около 1,5-2 км на юго-восток от места разрыва снарядов. Наблюдения, относящиеся к упомянутым выстрелам, занесены были в журнал пограничной стражи в самый момент происшествия. При таких обстоятельствах представляется возможным, что дело идет о несчастном случае, происшедшем при учебных упражнениях, имевших место на советской стороне, в повлекшем за собою... человеческие жертвы".

Поэтому финская сторона, отклонив советский протест, обратила также внимание на то, что "в непосредственной близости к границе с финляндской стороны расположены главным образом пограничные войска; орудий такой дальнобойности, чтобы их снаряды ложились по ту сторону границы, в этой зоне не было вовсе", и выразила готовность начать переговоры "по вопросу об обоюдном отводе войск на известное расстояние от границы". Однако Советское правительство в резкой форме отвергло объяснения финской стороны и 28 ноября расторгло Советско-финляндский пакт о ненападении.[7]

Конечно, многие обстоятельства майнильского инцидента остаются неясными и сегодня. Быть может, когда историки получат доступ в соответствующие советские архивы, что-то удастся узнать точнее. Но в свете всего изложенного напрашивается предположение, что этот инцидент был с начала и до конца сработан Сталиным и его приближенными, наподобие глейвицкой провокации Гитлера, тремя месяцами раньше послужившей предлогом для нападения на Польшу.

То, что инициатива в развязывании конфликта принадлежала советской стороне, доказывают воспоминания Н. С. Хрущева о беседе в Кремле поздней осенью 1939 года, в которой участвовали Сталин, Молотов и Куусинен. У Хрущева сложилось впечатление, что это было "продолжение предыдущего разговора. Собственно, уже реализация принятого решения о том, чтобы предъявить ультиматум Финляндии. Уже договорились с Куусиненом, что он возглавит правительство создающейся Карело-Финской ССР.

Было такое мнение, что Финляндии будут предъявлены ультимативные требования территориального характера, которые она уже отвергла на переговорах, и если она не согласится, то начать военные действия. Такое мнение было у Сталина. Я, конечно, тогда не возражал Сталину. Я тоже считал, что это правильно. Достаточно громко сказать, а если не услышат, то выстрелить из пушки, и финны поднимут руки, согласятся с нашими требованиями". По воспоминаниям Хрущева, при этом, "видимо, какие-то условия были выдвинуты, с тем чтобы Финляндия стала дружеской страной. Эта цель преследовалась, но в чем это выражалось, как формулировалось, я не знаю. Я эти документы не читал и не видел.

Тогда Сталин говорил: "Ну вот, сегодня будет начато дело".

Мы сидели довольно долго, потому что был уже назначен час. Ожидали. Сталин был уверен, и мы тоже верили, что не будет войны, что финны примут наши предложения и тем самым мы достигнем своей цели без войны. Цель - это обезопасить нас с севера.

Вдруг позвонили, что мы произвели выстрел. Финны ответили артиллерийским огнем. Фактически началась война. Я говорю это потому, что существует другая трактовка: финны первыми выстрелили, и поэтому мы вынуждены были ответить.

Имели ли мы юридическое и моральное право на такие действия? Юридического права, конечно, мы не имели. С моральной точки зрения желание обезопасить себя, договориться с соседом оправдывало нас в собственных глазах".[8]

Конечно, диктуя свои мемуары тридцать лет спустя после финской войны, Хрущев не очень твердо помнил даты, не был точен в деталях. Но в главном его показания не противоречат, а только подтверждают, как мы увидим дальше, свидетельства других - Туоминена о подготовке к созданию правительства Куусинена еще до начала боевых действий и роли в этом Сталина, сведения о том, что советские войска напали первыми и что советское руководство первоначально не рассчитывало на серьезное военное сопротивление финнов.

29 ноября из Финляндии были отозваны советские дипломатические и торговые представители. 30 ноября на границе начались боевые действия. Здесь хочется вспомнить слова "Правды" по поводу неуступчивости финской стороны во время переговоров: "Мы отбросим к черту всякую игру политических картежников и пойдем своей дорогой, несмотря ни на что, мы обеспечим безопасность СССР, не глядя ни на что, ломая все и всякие препятствия на пути к цели".[9] Сталин действительно решил идти до конца, не считаясь с нормами международного права и человеческой морали.

1 декабря в занятом советскими войсками финском пограничном городке Териоки было образовано правительство так называемой Финляндской Демократической Республики во главе с О. В. Куусиненом. Иногда утверждают, что правительство Куусинена было сформировано по инициативе ЦК Компартии Финляндии. "Но большая часть членов ЦК просто физически не могла принять участия в этом решении, - пишет член Политбюро ЦК КПФ Э. Кауппила. - ... Сам процесс формирования его во многом не понятен, как, впрочем, и мотивы действий Куусинена в тот период". Это событие дало основание противникам коммунистов утверждать, что действиями их "руководит нечто иное, чем интересы финского народа". К тому времени партия находилась в глубоком кризисе, ее связь с массами прервалась, сам Куусинен переживал личный кризис. "Сталинские репрессии жестоко опалили финских коммунистов, затронули его близких друзей и родственников". Многие из тех, кто вместе с ним оставил Финляндию в 1918 г. и затем стоял у истоков партии, входили в ее ЦК и работали в СССР, были, по свидетельству Кауппила, уничтожены. Куусинен "неоднократно обращался к Сталину с вопросами о судьбе своих товарищей, однако так и не дождался какого-либо вразумительного ответа... То было время больших потерь в КПФ".[10]

На второй день существования териокского правительства, 2 декабря, СССР заключил с ним договор о взаимопомощи и дружбе. Согласно этому договору, новой республике ввиду близкого родства карельского и финского народов передавалась вся территория Карельской АССР (70 тыс. кв. км), а СССР - 3970 кв. км на Карельском перешейке и острова в Финском заливе.[11] В правительство ФДР вошли только те финские коммунисты, которые находились в эмиграции в СССР.

Почти за три недели до начала войны, 13 ноября, была сделана попытка привлечь в состав будущего правительства тогдашнего генерального секретаря Финской коммунистической партии А. Туоминена, проживавшего в Стокгольме. Согласно его воспоминаниям, между 13 и 21 ноября в Стокгольм прибыли два курьера Коминтерна. Они передали Туоминену два письменных послания (одно - от Куусинена и Г. Димитрова, другое - от Политбюро ЦК ВКП(б)) с предложением немедленно специальным самолетом прибыть в Москву в связи с ожидаемым разрывом советско-финляндских отношений и, как передал второй курьер устно, предстоящей войной и сформированием народного правительства Финляндии, в котором Туоминен должен был занять пост премьер-министра, а Куусинен - президента. Оба раза генеральный секретарь Финской компартии ответил категорическим отказом.[12]

Никакой поддержки в Финляндии правительство в Териоках не получило (впрочем, как явствует из воспоминаний Мерецкова, всю войну Куусинен находился не в Териоках, а в Петрозаводске). Сформированные им воинские части 1-го финского народного корпуса насчитывали менее тысячи человек собственно финнов из числа эмигрантов, основную его часть составляли русские, а также ингры коренное финское по происхождению население Ленинградской области. В Финляндии социал-демократическая партия и финская конфедерация профсоюзов после начала войны и образования правительства в Териоках выпустили совместное заявление, в котором, в частности, говорилось: "Рабочий класс Финляндии искренне желает мира. Но раз агрессоры не считаются с его волей к миру, рабочему классу Финляндии не остается другой альтернативы, кроме как вести битву с оружием в руках против агрессии и в защиту демократии, мира и самоопределения нашей страны".[13] Бывшие бойцы Красной гвардии - участники финской революции 1918 г. - обратились к министру обороны с просьбой зачислить их в ряды финских вооруженных сил.[14] По всей стране наблюдался патриотический подъем, и не случайно в финской историографии война 1939-1940 гг. получила название "зимней войны за свободу и независимость Финляндии".[15]

В том, что Сталин преследовал решительные цели полного разгрома финской армии, сомневаться не приходится. Но вот подготовка к боевым действиям оказалась явно недостаточной. Вновь предоставим слово Мерецкову: "Во второй половине июля я был снова вызван в Москву. Мой доклад слушали И. В. Сталин и К. Е. Ворошилов. Предложенный план прикрытия границы и контрудара по Финляндии в случае ее нападения на СССР одобрили, посоветовав контрудар осуществить в максимально сжатые сроки. Когда я стал говорить, что нескольких недель на операцию такого масштаба не хватит, мне заметили, что я исхожу из возможностей ЛВО, а надо учитывать силы Советского Союза в целом. Я попытался сделать еще одно возражение, связав его с возможностью участия в антисоветской провокации вместе с Финляндией и других стран. Мне ответили, что об этом думаю не я один, и предупредили, что в начале осени я опять буду докладывать о том, как осуществляется план оборонных мероприятий, после чего разрешили отбыть в округ". Иного мнения придерживался начальник Генерального штаба РККА Б. М. Шапошников, считавший, что конфликт с Финляндией при любых обстоятельствах растянется на несколько месяцев. Однако с его мнением Сталин и Ворошилов первоначально не посчитались.[16]

А вот что пишет о предвоенной поре Н. Н. Воронов, тогда начальник артиллерии Красной Армии:

"Незадолго до начала военных действий я побывал у К. А. Мерецкова. У него в это время были заместители народного комиссара обороны Г. И. Кулик и Л. 3. Мехлис.

- Вовремя приехали! - воскликнул кто-то из них, завидя меня. - Вы знаете о тревожной обстановке? Подумали, сколько снарядов нужно для возможного проведения боевых операций на Карельском перешейке и севернее Ладожского озера? Какая нужна артиллерия усиления? На что можно рассчитывать?

- По-моему, все зависит от обстановки, - ответил я. - Собираетесь обороняться или наступать? Какими силами и на каких направлениях? Между прочим, сколько времени отводится на операцию?

- Десять-двенадцать суток.

- Буду рад, если удастся все решить за два-три месяца.

Мои слова были встречены язвительными насмешками. Г. И. Кулик приказал мне вести все расчеты с учетом продолжительности операции двенадцать суток.[17]

Таким образом, советское руководство всецело ориентировалось на проведение непродолжительной по времени наступательной операции с решительными целями.

Иной была ситуация в Финляндии. Финское правительство перед началом войны твердо знало, что ему не приходится рассчитывать на поддержку Германии. Во время своего второго посещения Москвы Таннер, после начала боевых действий занявший пост министра иностранных дел, на основании встреч финских и скандинавских представителей с германским послом в Советском Союзе Ф. фон Шуленбургом вынес твердое заключение, что в случае военного столкновения СССР и Финляндии Германия будет придерживаться нейтралитета, более благожелательного по отношению к советской, нежели к финской стороне.[18] Действительно, с началом советско-финляндской войны германское правительство первоначально рассматривало возможность признания правительства ФДР в Териоки. Германские власти не пропускали через свою территорию в Финляндию добровольцев из Венгрии и закупленное финским правительством в Италии и других странах Западной Европы оружие, а также трижды (в декабре 1939 г., феврале и марте 1940 г.) "советовали" Швеции не вступать в войну на стороне Финляндии.[19] Помимо советско-германских договоров на позицию Германии влияло опасение, что в ходе войны под предлогом помощи Финляндии Англия и Франция смогут укрепиться на Скандинавском полуострове, в частности в Норвегии, причем такие планы реально существовали в то время в английских и французских правящих кругах.[20]

С самого начала конфликта, когда он находился еще в дипломатической стадии, Англия и Франция были целиком на стороне Финляндии. Однако из-за войны с Германией и ожидания мощного германского наступления на Западном фронте они смогли помочь лишь кредитами и поставками вооружения и снаряжения, да и то только через месяц после начала войны, когда стало ясно, что финская армия способна выдержать удар. Некоторые наиболее антисоветски настроенные круги в английских и французских штабах думали о возможности нападения на советское Закавказье (с участием Турции), о бомбардировке с воздуха бакинских нефтепромыслов, что в тех условиях было очевидной авантюрой. Вопрос же о посылке в Финляндию экспедиционного корпуса через территорию Швеции и Норвегии встал в практическую плоскость лишь в конце войны. Значительную поддержку оказывали Финляндии США, предоставившие, в частности, финансовый заем. Американское правительство также ввело торговое эмбарго против СССР, затронувшее поставки стратегических материалов. Оказали помощь Финляндии поставками оружия и снаряжения, посылкой добровольцев и Скандинавские страны. Всего в Финляндию во время войны прибыло 11,5 тыс. добровольцев из Скандинавии (одних шведов было 8,5 тыс.), США и Венгрии.[21] Однако сколько-нибудь решающего влияния на ход борьбы вся эта помощь оказать не могла, и финнам приходилось полагаться в основном на свои силы и средства.

Первые военные приготовления начались в Финляндии в конце августа 1939 г.; 13-30 ноября была проведена всеобщая мобилизация. В результате этого вооруженные силы Финляндии, в мирное время насчитывавшие 30 тыс. человек, были доведены до 600 тыс., что составило около 17% от 3,8-миллионного населения страны, продемонстрировав наивысшую мобилизационную способность среди стран-участниц второй мировой войны.[22] Такая большая численность вооруженных сил была достигнута за счет призыва 200 тыс. членов военизированной организации "Шюцкор", созданной Маннергеймом в 1920 г. Кроме того, привлечение 80 тыс. женщин - членов "Латта Сваард", вспомогательной организации "Шюцкора", на службу в тыловые части и подразделения позволило высвободить дополнительное число бойцов для фронта. По оценке западногерманского военного историка К. Типпельскирха, в боевых частях финской армии насчитывалось свыше 300 тыс. человек. Такое напряжение своих мобилизационных ресурсов Финляндия могла выдержать лишь в течение нескольких месяцев, после чего численность армии неизбежно должна была резко сократиться из-за необходимости возвратить значительную часть призывников в народное хозяйство. Эту закономерность подтвердил дальнейший опыт: в начале 1942 г. Финляндия вынуждена была демобилизовать большую часть вооруженных сил.

В начале войны финская армия имела также явно недостаточно вооружения и боевой техники. По оценке Воронова, "финская артиллерия была гораздо слабее нашей. На ее вооружении были 37-миллиметровые противотанковые пушки "Бофорс", 76-миллиметровые пушки старого русского образца, 122- и 152-миллиметровые гаубицы системы Шнейдера и устаревшая 107-миллиметровая пушка. Финны пользовались старыми снарядами, изготовленными до 1917 года, - некоторые трубки и взрыватели даже покраснели от ржавчины. Подчас более трети снарядов не разрывались".[23] К концу ноября 1939 г. Финляндия располагала всего 96 в большинстве своем устаревшими самолетами, 5 зенитными орудиями. Накануне войны финская армия имела запас патронов на два месяца, 81-миллиметровых мин - на 22 дня, 76-миллиметровых снарядов - на 21 день, снарядов для 122-миллиметровых гаубиц - на 24 дня, снарядов тяжелой артиллерии (от 152 мм и выше) - на 19 дней, горючего и масел - на два месяца, авиационного горючего - на месяц. Военная промышленность страны была слаба и не могла обеспечить вооруженные силы всем необходимым в достаточном количестве.[24]

Главные надежды финны связывали с укреплениями "линии Маннергейма" на Карельском перешейке, которые возводились еще с конца 20-х годов, но особенно интенсивно строились в 1938-1939 гг. "Общая глубина территории с оборонительными сооружениями составляла 80-100 километров, - вспоминает Мерецков. - Из этих сооружений 350 являлись железобетонными и 2400 дерево-земляными, отлично замаскированными. Проволочные заграждения имели в среднем 30 рядов каждое. Надолбы - до 12 рядов. Любой населенный пункт представлял собой укрепленный узел, обеспеченный радио- и телефонной связью, госпиталем, кухней, складами боеприпасов и горючего. Боевые узлы сопротивления имели преимущественно по 5 опорных пунктов, чаще всего по 4 пулеметно-артиллерийских дота в каждом. Особенно выделялись доты постройки 1938-1939 гг., с 1-2 орудийными и 3-4 пулеметными амбразурами. Их обслуживали гарнизоны от взвода до роты, жившие в подземных казармах. Над поверхностью земли поднималась только боевая часть сооружения с круговым обзором, артиллерийскими и пулеметными амбразурами. Под землей были укрыты казематы, склады, кухня, туалет, коридоры, общая комната, офицерская комната, машинное помещение, лазы в купола и запасной вход. Покрытие такого дота, сделанное из железобетона, достигало двух метров толщины. Я приказал для эксперимента стрелять при мне по одному из не подорванных нами дотов с близкого расстояния. Плита выдержала прямое попадание 203-миллиметрового снаряда".[25]

Красная Армия значительно превосходила финскую. Как отмечал Мерецков, к концу кампании советские войска имели в 2,3 раза больше личного состава и в 2,8 раза больше артиллерии, чем противник. Но к началу боев части Красной Армии были рассредоточены по всей линии границы. Если из 15 финских дивизий на Карельском перешейке в то время было развернуто 9, то из 26-28 советских дивизий на главном направлении против "линии Маннергейма" находилось лишь 12-14. Кроме того, командование Красной Армии не смогло должным образом использовать свое почти абсолютное превосходство в авиации и танках.[26]

С самого начала боевые действия носили крайне ожесточенный характер. Успешными для Красной Армии они были лишь на Крайнем Севере, где финны в первые же дни эвакуировали порт Петсамо и отступили на 130 км южнее.[27] Но условия тундры здесь ограничивали возможность крупномасштабного наступления. Наиболее жестокие бои завязались на Карельском перешейке. Советским войскам только к 12 декабря удалось преодолеть полосу обеспечения и выйти к укреплениям самой "линии Маннергейма". Красная Армия несла большие потери от мин, а миноискателей не имела, их пришлось срочно разрабатывать и запускать в производство уже после начала войны. "Финская пехота, - как подчеркивает Воронов, - умело использовала особые условия местности и стойко дралась в обороне. Инженерные сооружения и заграждения прикрывались многослойным огнем". Финны были вооружены автоматами "суоми", тогда как конструирование советских автоматов, как и миноискателей, началось уже в ходе военных действий. К концу кампании в войска поступил пистолет-пулемет Г. С. Шпагина (ППШ).[28]

Несмотря на неоднократные попытки после короткой разведки боем прорвать главную полосу финской обороны, в декабре-январе это не удалось, хотя советские войска понесли тяжелые потери, Главной причиной неудач была недооценка финских укреплений, о которых тогда не сумели еще добыть достоверных разведывательных данных. Не было налажено также должного взаимодействия пехоты, Артиллерии, авиации и танков, а эффективность артиллерийской подготовки оказалась низкой. Как вспоминает Мерецков, "перед началом действий я еще раз запросил разведку в Москве, но опять получил сведения, которые позднее не подтвердились, так как занизили реальную мощь "линии Маннергейма". К сожалению, это создало многие трудности. Красной Армии пришлось буквально упереться в нее, чтобы понять, что она собой представляет".

А вот что пишет он об одном из штурмов главной полосы обороны: "Атаковали главную полосу, однако безуспешно. Отсутствие опыта и средств по прорыву такого рода укреплений опять дало о себе знать... Обнаружилось, что оборона противника не рыла подавлена. Доты молчали, а когда наши танки устремлялись вперед, они открывали огонь и подбивали их из орудий с бортов, сзади, пулеметами же отсекали пехоту, и атака срывалась. Танки того времени, не имея мощного орудия, не могли сами подавить доты и в лучшем случае закрывали их амбразуры своим корпусом. Выяснилось также, что нельзя начинать атаку издали: требовалось, несмотря на глубокий снег, приблизить к дотам исходное положение для атаки. Из-за малого количества проходов в инженерных заграждениях танки скучивались, становясь хорошей мишенью. Слабая оснащенность полевыми радиостанциями не позволяла командирам поддерживать оперативную связь. Потому различные рода войск плохо взаимодействовали. Не хватало специальных штурмовых групп для борьбы с дотами и дзотами. Авиация бомбила только глубину обороны противника, мало помогая войскам, преодолевавшим заграждения".[29]

Крайне неудачно сложились для советских войск боевые действия в районе севернее Ладожского озера. Здесь было самое узкое место финской территории, и Красная Армия, выйдя к Ботническому заливу, могла перерезать ее пополам. В ходе боев 10-12 декабря финны разгромили, взяв в кольцо, 139-ю стрелковую дивизию и нанесли тяжелые потери 75-й дивизии, посланной на помощь. Погибло более 5 тысяч красноармейцев, более тысячи попало в плен. Финские войска захватили 69 танков, около 40 орудий, 220 пулеметов, другие трофеи. Это был один из редких случаев в ходе войны, когда для достижения успеха финны предприняли фронтальную атаку советских позиций (в большинстве случаев они действовали с помощью обходов и охватов). Победа была куплена дорогой ценой. Финская армия в этом сражении пропорционально понесла наибольшие потери за всю войну. Было убито и ранено до 30% участвовавших в столкновениях финских офицеров и унтер-офицеров и 25% рядовых.

В конце декабря также севернее Ладожского озера была окружена и уничтожена 163-я стрелковая дивизия, потерявшая более 5 тыс. убитыми и 500 человек пленными. В руки финнов попало 11 танков и 27 орудий. Такая же участь постигла в начале января 1940 г. 44-ю моторизованную дивизию, посланную на выручку. Часть ее бойцов и командиров прорвалась обратно к границе, оставив в руках противника 70 орудий, 43 танка, 300 пулеметов. Как отмечает Маннергейм, из-за глубокого снега и метели было невозможно точно определить, сколько бойцов 44-й дивизии погибло в бою или скончалось от ран (многие раненые в условиях жестокого 50-градусного мороза замерзли, не дождавшись помощи). Пленных же финны захватили 1300 человек.[30] О трагедии 44-й дивизии есть свидетельство и с советской стороны. Вот что пишет участник боев на Карельском перешейке москвич Б. Тягунов:

"Почти ничего не сказано о наших пленных на "той войне незнаменитой", какой была финская война 1939-1940 гг. Тогда 44-я стрелковая дивизия (финские источники называют ее моторизованной. - Б. С.), наступавшая из Карелии в ухтинском направлении к Ботническому заливу, почти Перерезала Финляндию пополам. Морозы в ту зиму на Карельском перешейке и в самой Финляндии достигали 45°, зима была очень снежная, а лыжные части у нас появились только в феврале 1940 г. Дивизия вошла в глубь Финляндии на 60-70 километров, и, когда финские лыжные части перерезали ее коммуникации, она оказалась в полном Окружении. На 40-градусном морозе, в метровых снегах дивизия осталась без снабжения, без достаточной санпомощи и без командования. Командир дивизии комбриг Виноградов, за год выросший из командира батальона (капитана) до командира дивизии (комбрига), вместе со своим начштаба и комиссаром дивизию оставили и как-то сумели прорваться к своим. Какое-то время брошенная на произвол судьбы дивизия отражала атаки маневренных финских войск, в массе использующие лыжи. Никакой помощи извне дивизия не получила, и через две-три недели неравных боев была целиком разгромлена. Несколько тысяч обмороженных, обессиленных солдат и командиров оказались в финском плену. Я помню, как нам, командному составу войск на Карельском перешейке, в начале января 1940 г. был зачитан приказ наркома обороны Ворошилова об этом печальном событии и о том, что комбриг Виноградов, его комиссар и начальник штаба были расстреляны "перед строем дивизии"".[31]

7 января 1940 г. ЛВО был преобразован в Северо-Западный фронт во главе с командармом 1-го ранга С. К. Тимошенко, a 11 февраля началась мощная артиллерийская подготовка нового наступления на "линию Маннергейма". После шестидневных ожесточенных боев финское командование под угрозой прорыва начало 17 февраля отводить войска на вторую полосу обороны. Прорвать ее с ходу Красной Армии не удалось. Наступление возобновилось после перегруппировки войск 28 февраля, а 2 марта из-за глубоких вклинении советских войск финны стали отступать в тыловой укрепленный район Випури (Выборг). Части 7-й армии охватили выборгскую группировку с северо-запада, перерезав шоссе Выборг-Хельсинки.[32] Правда, финской армии удалось потеснить прорвавшиеся части и локализовать захваченный ими плацдарм. Войска 13-й армии форсировали реку Вуоксу и шли на Кексгольм.

8 финском руководстве начались дебаты о заключении мира. Военная партия, которую возглавлял министр обороны Ю. Ниюккенен, выступала за продолжение войны. Ниюккенен указывал, что финская армия так и не допустила прорыва своего фронта (цитадель Выборга финны удерживали вплоть до прекращения огня 13 марта), понесла сравнительно небольшие потери и сохранила боеспособность. Сторонники продолжения войны рассчитывали на приближавшуюся весеннюю распутицу, которая должна была сковать действия наступавших советских войск, и, главное, на присылку обещанного Англией и Францией 150-тысячного экспедиционного корпуса. Однако главнокомандующий Маннергейм, поддержанный Таннером, решительно высказался за прекращение войны и 7 марта посоветовал правительству начать переговоры о мире (12 марта был заключен Московский мирный договор). Маннергейм учитывал, что финские войска потеряли свои основные укрепления, утомлены боями, да и неотложные экономические нужды настоятельно требовали сокращения армии. Он так и не получил точного графика прибытия союзных войск, к тому же понимал, что, поскольку генеральное немецкое наступление на Западе неминуемо последует в самое ближайшее время, английские и французские войска сразу же будут отозваны из Финляндии. Опыт боевых действий союзников в Норвегии после майского наступления в Арденнах показал, что здесь Маннергейм был прав. Если бы правительство последовало советам Ниюккенена, то летом 1940 г., после окончания распутицы, вытесненная со своих укрепленных позиций финская армия осталась бы один на один со значительно превосходившей ее Красной Армией.[33] /В свете обнаруженных позднее фактов о подготовке СССР к нападению на Германию летом 1940 г. данное предположение уже не выглядит столь однозначным. Сталин торопился освободить войска в Финляндии и перебросить их на Запад, чтобы быть готовым к вторжению после начала германского наступления во Франции. Поэтому нельзя исключить, что в случае, если бы финская сторона так и не согласилась на тяжелые для себя условия Московского мира, она получила бы мир на условиях либо "статус-кво анте беллум", либо довоенных советских предложений обмена территорий. См. также помещенную в настоящем сборнике статью: "Собирался ли Сталин напасть на Гитлера?"./

Незадолго до окончания войны, в конце февраля, советские войска севернее Ладожского озера постигла еще одна крупная неудача. Были окружены две советские дивизии. Одна из них, 168-я, снабжалась по воздуху и смогла продержаться в Финском котле до заключения перемирия. Другая, 18-я, была почти полностью уничтожена при попытке прорыва. На поле боя финны обнаружили 4300 трупов, в том числе двух генералов (военачальников в звании комбриг и выше), а в качестве трофеев захватили 128 танков и 91 пушку.[34] 18-я дивизия пала жертвой господствовавших в ней накануне войны "шапкозакидательских" настроений и неумения вести боевые действия зимой в сложных условиях финского театра.

Перед началом войны 18-ю дивизию посетил Воронов. Вот такие впечатления вынес он об этой поездке:

"Я подолгу беседовал с командирами о значении артиллерии в современной войне, об уроках боев в Испании и на Халхин-Голе, призывал изучать своего вероятного противника, объективно оценивать его силы, не зазнаваться, не скатываться к "шапкозакидательству", избегать условностей в боевой подготовке. В одной из дивизий после беседы ко мне подошли несколько командиров и политработников. Они были не согласны с оценкой сил вероятных наших противников.

- Это неверные установки, запугивающие личный состав, -- заявили они. Они идут вразрез с указаниями высших инстанций.

- Я вам высказал не только свои взгляды. Это - требование жизни. Наконец, это требование наркома, который прислал меня сюда.

И все же мои слова, видимо, подействовали мало. Трагической была для этой дивизии недооценка сил противостоящего противника. Когда начались бои, она попала в окружение в лесах Карелии и понесла большие потери".[35]

О той же злополучной дивизии писал и Мерецков: "Хуже получилось с другой дивизией, переброшенной на фронт из украинских степей без предварительного обучения бойцов в условиях лесисто-болотисто-холмистой местности и глубоких снегов. Эта дивизия сражалась не на том участке, которым я в тот момент командовал, но мне рассказали о ее судьбе. Она оказалась в совершенно непривычной для нее обстановке и понесла тяжелые потери, а комдив погиб".[36]

Недостатки, обнаружившиеся у бойцов и командиров 18-й дивизии, были типичны для очень многих частей и соединений, участвовавших в финской войне, а это привело к тому, что победа была куплена дорогой ценой.

По Московскому мирному договору, к СССР отошли все требуемые им ранее территории, а также вся территория Карельского перешейка вместе с Выборгом и район севернее Ладожского озера, плюс территория в районе Куолаярви на севере. Порт Печенга возвращался Финляндии. Военнопленные должны были быть немедленно возвращены обеими сторонами. Советский Союз вновь признал правительство в Хельсинки, не вспоминая больше о правительстве ФДР. 31 марта 1940 г. уступленные Финляндией территории (кроме Карельского перешейка) были объединены с Советской Карелией в Карело-Финскую ССР, а правительство в Териоки было преобразовано в правительство этой республики.[37]

В ходе войны Англия, Франция, США и Швеция оказали Финляндии дипломатическую поддержку. В частности, 14 декабря 1939 г. главным образом усилиями французской и британской дипломатии Советский Союз был исключен из Лиги Наций за агрессию против Финляндии.[38] Это решение было последним решением Совета Лиги Наций и имело лишь символическое значение. Англия, Франция и Швеция поставили финской армии 191 самолет, 28 танков и тракторов, 223 полевых и морских орудия и гаубиц, 100 минометов 81-миллиметрового калибра, 120 противотанковых пушек и 200 противотанковых ружей, 166 зенитных орудий.[39]

О количестве боевой техники в частях Красной Армии, действовавших против Финляндии, и о количестве потерянных обеими сторонами танков и боевых самолетов имеются лишь финские данные. Всего Финляндия использовала против СССР 287 самолетов (в том числе 167 истребителей), потеряв из них 61 машину. Советская авиация имела 2500 самолетов, из которых финскими истребителями и зенитной артиллерией было уничтожено 725. Из 3200 советских танков финны захватили или уничтожили 1600.[40] Здесь сказалось превосходство поставленных западными союзниками новых истребителей над устаревшими советскими, которые, равно как и бомбардировщики, из-за своей тихоходности оказались уязвимы и для зенитного огня. Танки же часто применялись не для развития успеха, а для прорыва укрепленных позиций, что приводило к очень большим потерям.

Но еще тяжелее были людские потери. Финская армия потеряла 23,5 тыс. убитыми и умершими от ран, более 1 тыс. пленными, 43,5 тыс. ранеными, из которых примерно 10 тыс. остались инвалидами. Советские потери финнами были оценены примерно в 200 тыс. убитыми и умершими от ран. Потери гражданского населения Финляндии, в основном в результате бомбардировок, составили 646 убитых (так как финская авиация не совершала налетов на советскую территорию, среди гражданского населения СССР потерь не было).[41]

Командование ЛВО дало иные сведения о советских потерях: 48 745 убитых и умерших от ран, 68 863 раненых.[42] Штаб ЛВО также поставил под сомнение официальные данные финской стороны о потерях армии Финляндии, утверждая, что финны потеряли убитыми более 70 тыс. человек, умершими от ран 15 тыс. и ранеными более 250 тыс. человек.[43] Фантастичность этой оценки очевидна. Если бы потери финской армии действительно достигали 85 тыс. убитых и умерших от ран, а с учетом инвалидов значительно превышали 100 тыс., это не могло бы ни сказаться на мобилизационной способности страны в 1941 г. (вспомним, что тогда в армии уже не было 11,5 тыс. иностранных добровольцев). Однако Финляндия вновь мобилизовала в вооруженные силы 18 процентов населения, или более 600 тыс. человек.[44] Ясно, что призыв новобранцев 1940-1941 гг. мог компенсировать (очевидно, даже с некоторым превышением, так как в 1941 г. страна выставила несколько больше солдат, чем в 1939 г.) потери не более 45 тыс. человек, считая и умерших от ран, инвалидов и убывших домой иностранных добровольцев, но никак не вдвое-втрое большие потери, приведенные в сообщении штаба ЛВО. Так что надежность официальных финских данных о потерях сомнений не вызывает.

Сложнее обстоит дело с советскими потерями. Если верны официальные советские данные, то на одного убитого финского солдата приходится двое советских; если верна финская оценка советских потерь, то на одного финна приходится восемь погибших наших сограждан. В Великой Отечественной войне исчислено соотношение военных потерь 3,7:1, т. е. почти четверо погибших красноармейцев на одного убитого солдата противника.[45] А ведь тогда немецкие войска не только оборонялись, но и наступали, не раз попадали в окружение, неся большие потери. В финскую же войну финны ни разу не попали в окружение, за редчайшим исключением не наступали и не контратаковали, в то время как советские войска предпринимали зачастую недостаточно подготовленные штурмы долговременных укреплений и также несли большие потери в окружении севернее Ладожского озера. Поэтому представляется вполне вероятным, что соотношение потерь в финскую войну было еще менее благоприятным для Красной Армии, чем в Великую Отечественную, и поэтому мы склонны считать, что финская оценка советских потерь близка к действительности. Это подтверждается и свидетельствами участников финской кампании. Приведем лишь один пример. Поэт Сергей Наровчатов вспоминал в 1979 г., как вернулся с финской: "Я понял, что такое взрослость, какая это страшная вещь... Из батальона в 970 человек осталось нас 100 с чем-то, из них 40 человек невредимыми".[46]

Финская оценка советских военных потерь совпадает с оценкой немецкой военной разведки, которая в 1942 г. оценивала советские потери в "зимней войне" в 430 тыс. убитых и инвалидов (на убитых здесь приходится примерно половина общего числа).[47] Отметим также, что, по всей видимости, сохранившиеся в советских архивах данные по личному составу частей, участвовавших в финской кампании, страдают неполнотой. Так, по утверждению директора ЦГАСА М. Стеганцева, в архиве не сохранилось документов за 1940 г. по личному составу 13-го, 45-го и 69-го отдельных лыжных батальонов [48] (в одном из них воевал и С. Наровчатов, чьи воспоминания процитированы выше). Поэтому советские, данные о потерях могли оказаться заниженными (Сталин и его окружение, несомненно, стремились скрыть от народа истинный размер потерь).

Из приведенных Маннергеймом в мемуарах данных о числе военнопленных, взятых при окружении советских войск севернее Ладожского озера, явствует, что в финском плену оказалось по меньшей мере 5 с лишним тысяч красноармейцев. Их судьба была ужасна. Продолжим здесь цитату из письма Тягунова: "В мае 1940 г. (скорее всего ошибка, должно быть: в марте. - Б. С.), когда было подписано перемирие, финны передали наших военнопленных - изможденных, обмороженных, инвалидов... Их везли в санитарных поездах, к которым никого не подпускали. Домой они не вернулись. Их семьи тоже были высланы, видимо, как семьи предателей. Так как теперь быть - продолжать их тоже считать предателями?".[49] Трагедия советских солдат и командиров, попавших сначала в финский плен, а йотом в сталинские лагеря, еще ждет своего исследователя.

Уже после публикации нашей статьи были обнародованы данные о потерях Красной Армии в советско-финляндской войне, значительно превышающие прежние официальные цифры. П. А. Аптекарь подсчитал потери погибших по хранящимся в Российском государственном военном архиве книгам учета безвозвратных потерь РККА в войне с белофиннами и составил именные алфавитные списки убитых, умерших от ран (кроме тех, кто Скончался в тыловых госпиталях) и пропавших без вести. Число погибших он определил в 131 476 человек, а число пленных примерно в 6000, из которых около 200 человек отказались вернуться на родину. Число раненых и обмороженных исследователь оценивает в 325-330 тыс. человек, потери авиации - в 640-650 самолетов, а потери танков - более чем в 2,5 тыс. машин, из которых более 650 было потеряно безвозвратно.[49а] Следует учесть, что в приведенную П. А. Аптекарем цифру погибших не вошли также потери флота и войск НКВД и что вряд ли именные списки потерь, составлявшиеся через 10 лет после окончания войны, были исчерпывающими и полными. Вероятно, истинное число погибших советских военнослужащих исчисляется в пределах от 131,5 тыс. до 200 тыс. человек.

Так справедливой или несправедливой была эта война для Советского Союза, справедливой или несправедливой была она для Финляндии? Все сказанное выше однозначно обязывает к выводу: справедливой - для Финляндии, несправедливой для СССР. В ходе конфликта мировое общественное мнение было на стороне Финляндии. Престиж СССР в мире резко упал. В феврале 1940 г. президент США Ф. Д. Рузвельт, выступая перед конгрессом американской молодежи, сказал: "Более двадцати лет назад... я решительно симпатизировал русскому народу... надеялся, что Россия решит свои собственные проблемы и что ее правительство в конечном счете сделается миролюбивым правительством, избранным свободным голосованием, которое не будет покушаться на целостность своих соседей. Сегодня же надежда или исчезла, или отложена до лучшего дня. Советский Союз, как сознает всякий, у кого хватает мужества посмотреть в лицо фактам, управляется диктатурой столь абсолютной, что подобную трудно найти в мире. Она вступила в союз с другой диктатурой и вторглась на территорию соседа, столь бесконечно малого, что он не мог представлять никакой угрозы, не мог нанести никакого ущерба Советскому Союзу, соседа, который желал одного - жить в мире как демократическая страна, свободная и смотрящая вперед демократическая страна".[50] Здесь сталинскому режиму дана точная оценка, режиму, разрушившему надежды, возникшие после 1917 г. у части демократической общественности мира.

Маннергейм в приказе по армии 13 марта 1940 г. в связи с завершением военных действий писал: "Более 15 тыс. из вас, кто вышел на поле боя, никогда не увидят снова своих очагов, а сколь многие из вас навсегда потеряли способность к труду! Но вы также нанесли врагам тяжелые удары, и, если 200 тыс. из них лежат в снежных сугробах и смотрят невидящими глазами в наше хмурое небо, в том нет вашей вины".[51] Главнокомандующий финской армией также вспоминает, как военный атташе Финляндии в Москве передал сказанные ему слова Нового наркома обороны маршала Советского Союза С. К. Тимошенко о том, что "русские многому научились в этой тяжелой войне, в которой финны сражались героически".[52] Что касается уроков войны, то, к сожалению, усвоены они были Далеко не достаточно, что подтвердили тяжелые потери Красной Армии в Великой Отечественной войне, крупные поражения 1941-1942 гг. Но характерно в этой фразе другое (если, конечно, атташе, а вслед за ним Маннергейм передали ее точно): Тимошенко, сам возглавлявший войска на Карельском перешейке, говорит, что финская армия сражалась героически. А ведь, скажем, по отношению к гитлеровской армии ни у кого из ее противников язык не повернется сказать, что она сражалась героически, хотя немецкие солдаты действительно в ряде случаев, например под Сталинградом, проявляли мужество. Дело в том, что героической мы называем лишь справедливую борьбу. Быть может, и Тимошенко, и многие другие бойцы и командиры в глубине души смутно догадывались, что воевать на этот раз приходится за неправое дело, что справедливость на стороне финнов, отстаивающих свою свободу и независимость. Оттого и в народной памяти финская война осталась "незнаменитой", и дело тут вовсе не только в военных неудачах (вспомним не менее тяжелые неудачи 1941 г., которые тем не менее иначе отразились и в фольклоре, и в художественной литературе). Нет, народное сознание чувствовало несправедливость войны и не оставило ее в памяти.

Доказательство, что определенное сочувствие делу финнов не было чуждо хотя бы части советской интеллигенции, можно найти и в романе Василия Гроссмана "Жизнь и судьба", где главный герой, физик Штрум, замечает, что "изжившая себя буржуазная демократия в Финляндии столкнулась в сороковом году с нашим централизмом, и мы попали в сильную конфузию. Я не поклонник буржуазной демократии, но факты есть факты".[53]

И совсем недавний пример - оценка советско-финляндской войны советским социологом: "Или вот советско-финляндская война. Она, мне кажется, была органическим следствием сталинского режима, без ее анализа и оценки нельзя составить полного представления о том периоде, тем более проанализировать такой неотъемлемый социально-политический элемент сталинизма, как экспансионизм. Не буду говорить о моральной и международно-правовой стороне дела, хотя война гиганта с маленьким соседом, которому незадолго перед этим была предоставлена независимость, дает для этого богатый материал. Возьмем чисто утилитарный аспект: позиция Финляндии могла быть совершенно иной в 1941 г. Возможно, даже нейтральной".[54] Действительно, усилила ли победа в финской кампании безопасность СССР в целом и Ленинграда в частности? Ответ один: нет, не усилила, а, наоборот, ослабила. В июне 1941 г. финские войска вместе с гитлеровцами напали на Советский Союз и уже 31 августа захватили печально знаменитый поселок Майнила. В какие-нибудь два-три месяца финны достигли прежней границы на Карельском перешейке и даже пересекли ее, что, правда, не вызвало падения Ленинграда. Американский историк Ч. Лундин по этому поводу справедливо заключает: "Даже в терминах самой прагматичной реальности политики теперь очевидно, что все советское предприятие было хуже чем преступлением, оно было ошибкой. Благодаря московской политике, толкнувшей Финляндию к сотрудничеству с Германией, русские оказались скучены в опасно ограниченном оборонительном периметре Ленинграда в условиях несравненно менее благоприятных, чем в 1939 г. В то время как германские армии наступали на город с юго-запада, финны, вооруженные лучше, чем когда-либо, нависали буквально на расстоянии пушечного выстрела с севера".[55] Но теперь война была для Финляндии несправедливой. Она воспользовалась тяжелым положением вчерашнего противника и напала на него, рассчитывая на скорую германскую победу. Перефразируя высказывание бургомистра Штутгарта М. Роммеля: "Для Германии было лучше проиграть войну при Гитлере, чем выиграть ее с ним", можно сказать, что "для Финляндии было лучше проиграть войну при Гитлере, чем выиграть ее с ним". Но несправедливость для финнов той второй войны 1939-1944 гг. не должна заслонять от нас совершенно иной характер первой, "зимней войны".

Дальнейшее, всестороннее и глубокое, осмысление итогов и уроков "зимней войны" поможет нам лучше понять себя, свое общество тогда и теперь.

Примечания:

[1] См.: История дипломатии. М., 1975. Т. 4. С. 25-26.

[2] Мерецков К.А. На службе народу. М., 1971. С. 177-178.

[3] См.: Первый съезд народных депутатов СССР. Стенографический отчет. М., 1989. Т. 2. С. 196; Советская Эстония. 1988. 17-18 августа. Впервые немецкие оригиналы секретных протоколов к советско-германским договорам 1939 г. были опубликованы в 1948 г. на английском языке, а в 1949 г. - на немецком. См. Nazi-Soviet Relations. 1939-1941. Documents from the German Foreign Office. Washington, 1948; Die Beziehungen zwischen Deutschland und der Sowjetunion. 1939-1941. Dokumente des Auswartigen Amtes. Tubingen, 1949.

[4] См.: История дипломатии. Т. 4. С. 24, 26.

[5] Там же. С. 27-28.

[6] Известия. 1939. 27 ноября.

[7] Там же. 1939, 29 ноября.

[8] Огонек. 1989. No 30. С. 11.

[9] Правда. 1939. 3 ноября.

[10] Кауппила Э. Он знает и думает. О. В. Куусинен в Коминтерне // Проблемы мира и социализма. 1989. No 9. С. 91-92.

[11] См.: Правда. 1939. 2 декабря; Известия. 1939. 3 декабря.

[12] См.: Finland and World War II. 1939-1944. N. Y., 1948. P. 66; Tanner V. The Winter War. Stanford. 1957. p. 104-106.

[13] Правда. 1940. 14 января; Tanner V. Op. cit. P. 105-106.

[14] См.: Lundin Ch. Finland in the Second World War. Bloomington, 1957. P. 62-63.

[15] Семиряга М. И. Движение Сопротивления. М., 1989. С. 42.

[16] См.: Мерецков К. А. Указ. соч. С. 178-179.

[17] Воронов Н. Н. На службе военной. М., 1963. С. 136.

[18] См.: Tanner V. Op. cit. P. 81-82.

[19] См.: Finland and World War II. P. 69.

[20] См.: Лиддел-Гарт Б. Вторая мировая война. М., 1973. С. 62-67.

[21] См.: История дипломатии. Т. 4. С. 32-34; Lundin Ch., Op. cit. P. 59.

[22] См.: Coates W. P. and Z. Soviet-Finnish Campaign 1939-1940. L., 1941. P. 92; Типпельскирх К. История второй мировой войны. М., 1956. С. 49.

[23] Воронов Н. Н. Указ. соч. С, 141-142.

[24] См.: The Memoirs of Marshal Mannerheim. N. Y., 1954. P. 324.

[25] Мерецков К. А. Указ. соч. С. 190.

[26] Там же. С. 180-181; Советская военная энциклопедия. М. 1979. Т. 7. С. 419.

[27] См.: Правда. 1940. 14 января.

[28] См.: Воронов Н. Н. Указ. соч. С. 136-137, 139.

[29] Мерецков К. А. Указ. соч. С. 185.

[30] См.: The Memoirs of Marshal Mannerheim. P. 335-340.

[31] Знамя. 1988. No 10. С. 229.

[32] См.: Советская военная энциклопедия. Т. 7. С. 419.

[33] См.: Lundin Ch. Op. cit. P. 60-63, 76-77.

[34] См.: The Memoirs of Marshal Mannerheim. P. 348-349.

[35] Воронов Н. Н. Указ. соч. С. 135.

[36] Мерецков К. А. Указ. соч. С. 181.

[37] См.: Известия. 1940. 14 марта, 6 апреля.

[38] Там же. 1939. 16 декабря.

[39] Оценка по: The Memoirs of Marshal Mannerheim. P. 370; Lundin Ch. Op. cit. P. 276-277; Tanner V. Op. cit. P. 132-133.

[40] Ibid.

[41] См.: Правда. 1940. 3 июня; Times. 1940. 14 марта; Lundin Ch. Op. cit. P. 79; The Memoirs of Marshal Mannerheim. P. 370; Coates W. P. and Z. Op. cit. P. 100.

[42] См. Известия. 1940. 30 марта.

[43] См. Правда. 1940. 3 июня.

[44] См. Мировая война. 1939-1945. М., 1957. С. 136.

[45] См. Вопросы истории. 1988. No 9. С. 119.

[46] Новый мир. 1988. No 11. С. 219.

[47] CM. Gehlen R. Der Dienst. Erinnerungen 1942-1971. Mainz-Wiesbaden, 1971. S. 27.

[48] См. Правда, 1989, 6 августа.

[49] Знамя. 1988. No 10. С. 229.

[49а] Аптекарь П. А. Оправданы ли жертвы? - Военно-исторический журнал. 1992. No 3. С. 43-45.

[50] Roosevelt and Churchill. Their Secret War Time Correspondence. L., 1975. P. 57-58, fn.

[51] Цит. по: Coates W. P. and Z. Op. cit. P. 91.

[52] The Memoirs of Marshal Mannerheim. P. 371.

[53] Октябрь. 1988. No 2. С. 45.

[54] Эфиров С. А. Белые пятна. Воображаемый диалог о пределах гласности // Социологические исследования. 1988. No 6. С. 73.

[55] Lundin Ch. Op. cit. P. 113-114.

[56] Цит. по: Самсонов А. М. Память минувшего. М., 1988. С. 358.