Игра — занятие детское. «Пока жила, я играла» (dum vixi, lusi), — гласит надгробие пятилетней Геминии Агаты^{385}. Девочке, как и мальчику, уже во младенчестве давали шумные игрушки (чаще металлические, иногда глиняные): трещотки (sistrum) и погремушки (crepitaculum). Обычно это были фигурки с шариками внутри; иногда ими не столько играли, сколько швырялись. Например, свинка с инкрустацией из синего стекла, положенная на гроб маленького мальчика в Сеттекамини на Тибуртинской дороге, сильно повреждена: ясно, что это была его любимая игрушка, которая ему много служила. Другая подобная игрушка найдена на могиле девочки с Номентанской дороги: полый глиняный бюстик женщины с изящной прической, напоминающей императрицу Криспину, на удобной ручке длиной 12 сантиметров.

Братья с сестрами и товарищами играли в шарики, в орехи, в бабки^{386}, разные игры с шашками, большим и малым мячом. Для подростков и даже для взрослых эти игры превращались в нетрудный спорт, позволявший беречь здоровье, не особенно напрягаясь. У мячей было много названий, иногда не вполне ясных для нас: trigon — мяч для игры втроем; pila — мяч для игры руками; paganica — «деревенский мяч»; follis или folliculum — большой мяч, надутый воздухом или набитый легкими перьями (от него происходит французское слово fol, означающее «шут»). Мячом очень любили также жонглировать: на барельефе с надгробного обелиска Септимии Сикки из Эсте покойница ловит мяч поднятой левой рукой, в опущенной правой держит другой мяч, а еще три изображены у нее над головой. Вероятно, это профессиональная жонглерка^{387}.

Главная игрушка девочки — конечно же кукла. Изредка встречаются глиняные и тряпичные (а значит, дешевые) куколки-младенцы; чаще куклы изображали маленьких женщин. Лучшая из игрушек этого типа — кукла Крепереи Цэифены из слоновой кости, по прическе датируемая 50-ми годами II в. н. э. У нее подвижные конечности, изящное туловище с анатомическими особенностями взрослой женщины. Ее можно было одевать; кроме того, на ней надето два золотых кольца и, судя по дырочкам в ушах, надевались сережки; к ней прилагалась шкатулка с гребешками и зеркальцами. Мы знаем также, что молодая весталка из Тибура Коссиния, принявшая это звание при Септимии Севере и Юлии Домне, захватила с собой чудесную куколку со всеми необходимыми украшениями^{388}, вместе с которой ее и нашли в могиле близ Тиволи. Играя с куклой, большая девочка готовилась не столько к материнству, сколько к жизни в обществе. Обычно перед замужеством игрушки приносили в жертву домашним богам.

Некая Клавдия Виктория, умершая от роду десяти лет, в душе была, несомненно, мальчиком: в вечность ее провожал солдатик из слоновой кости с руками на шарнирах. Но больше всего любили живые игрушки: собачек, кроликов, ласочек, птичек, реже кошек. Иногда их заменяли игрушечные изображения из глины, а чаще фаянса, более приятного на ощупь. Часто встречаются прелестные надгробные стелы, на которых покойный ребенок играет со своим любимцем.

В семьях традиционного уклада первоначальное образование детей — и мальчиков, и девочек, — проходило под опекой матери, а если ее не было — одной из родственниц почтенного возраста и поведения. Иногда это была старая дева, которых, впрочем, как и вдов, называли vidua — лишенная (мужа), в других случаях — «дражайшая бабушка, нежнейшая воспитательница» (avia carissima educatrix dulcissima)^{389}, как называл внук Осцию Модесту Корнелию Патруину Публиану, светлейшую даму из рода Сципионов (III в. н. э.)^{390}. Нравственное влияние матери или той, кто ее заменяла, часто сохранялось на всю жизнь.

Но не все воспитание, даже маленьких детей, проходило в узком семейном кругу. Оно включало также участие в главных событиях гражданской и религиозной жизни города. «Уму подобает возвышаться благодаря этому зрелищу, а главное — общему переживанию его религиозного значения», — писал Цицерон в 45 г.^{391}, когда Аттик повел маленькую дочку посмотреть на важное событие — первые игры в честь Цезаря (ludi Victoriae Caesaris), на которых жреческие процессии десять дней перемежались с театральными и цирковыми представлениями. Возможно, это был не совсем обычный поступок. Но Цицерон, так или иначе, одобряет решение своего друга понемногу приобщать девочку, которой только что исполнилось шесть лет, к совершению обрядов, хотя в данном случае они служили личному тщеславию диктатора.

Принято было, чтобы в семилетнем возрасте мальчик начинал сопровождать отца при исполнении гражданских обязанностей. Дочь больше сидела дома, учась работе по хозяйству. Даже при Империи она училась прясть шерсть^{392} — это была символическая должность замужней женщины; сам Август наставлял в этом своих дочерей. Нет сомнения, что он сильно виноват в бурных любовных похождениях своей Юлии — хорошенькой, любезной, веселой, живой, образованной, подчас слишком прямодушной и насмешливой, разрывавшейся между двумя образами жизни. Суждения древних о ней противоречивы: Тацит полон сострадания, Сенека не находит достаточно суровых слов. Он приписывает ей вседозволенность (licentia), бесстыдство (impuducitia); любовники вокруг нее ходили табунами (gregatim); она не просто совершала прелюбодеяния (adulterus, adulterium, stuprum), но стала поистине продажной (quaestuaria), ходила в город на ночные оргии (comissatio), была бичом (flagitium) императорской семьи^{393} — словом, Мессалина до Мессалины!

Завоевание Греции внесло большие перемены в привычки и воспитание образованных людей: появились публичные библиотеки, а также образовательные учреждения. Начиная с конца Республики, родители самого разного социального положения охотно посылали детей в школы — иногда смешанные, но девочки проходили только первые ступени. В начальной школе (ludus litterarius) до одиннадцати-двенадцати лет они учились разбирать буквы по наборным азбукам из дерева, а иногда (лучше) из слоновой кости или даже из печенья, чтобы с аппетитом грызть не только гранит науки. Бывало, что девочки доходили и до грамматической школы (schola), но риторическая школа им была совершенно не нужна. Нам известна семилетняя Юлия Фелициссима^{394}, scholastica из Вьенны в Нарбонской Галлии. В школу их водила специальная рабыня — paedagoga^{395}, — или, как и мальчиков, раб — paedagogus. Бывали даже женщины-учительницы, как Волузия Тертуллина — грамматистка из Шершеля^{396}, Гермиона из Фаюма (Египет), скончавшаяся двадцати-двадцати одного года от роду^{397} или, наконец, Евфросина — молодая «любомудрствующая» римлянка^{398}. До подросткового возраста — возраста пробуждения половой стыдливости^{399} — никаких, даже медицинских причин отделять мальчиков от девочек никто не видел. Но печальным отличием от братьев у девочек было то, что у них не было настоящего отрочества: они рано выходили замуж.

В знатных семьях учителей приглашали и на дом; благодаря этому в высшем обществе среди как мужчин, так и женщин вскоре распространился греческий язык. Как правило, частных учителей нанимала мать; между тем в Риме хватало не только чопорных синих чулков, высмеянных сатириками, но и действительно образованных женщин. У Корнелии — знаменитой матери Гракхов — был литературный салон. Изысканность разговора Лелии, ее дочерей Муций и внучек Лициний увековечена Цицероном, который, разумеется, желал таким образом польстить их отцам: Гаю Лелию, Квинту Муцию Сцеволе и Луцию Лицинию Крассу, также славившимся красноречием^{400}. Когда Помпей в 61 г. до н. э. вернулся с Востока, его дочь Помпея вслух прочла отрывок из Гомера, предвещавший некое бедствие — выбор очень неудачный, если он принадлежал девочке, и очень дерзкий, если учителю^{401}. Мы не знаем цифр, на основании которых могли бы вычислить долю таких или почти таких образованных девиц. Девочки более скромного происхождения, умевшие читать и писать, могли иметь настоящее ремесло: быть секретаршами^{402}, счетоводами, повитухами, врачами и т. д.

В высшем среднем классе родители гордились успехами как сыновей, так и дочерей. Об Авите мы знаем из ее надгробной надписи: она умерла в возрасте десяти лет и десяти месяцев. Имя ее латинское, но написано по-гречески; она изображена сидящей на скамеечке перед пюпитром, со свитком; на коленях у нее таблички для письма; за ней стоит любимый пес и смотрит на нее, задрав морду^{403}. Другая маленькая девочка была «красивой и ученой не по годам»^{404}. Вообще говоря, считалось, что лучше всего, когда дети похожи на взрослых. Что же до будущих мужей, то они, если верить Марциалу, уповали найти жену образованную, но в меру: синие чулки многих пугали.

И вообще, образование девочек из хороших семей было во многом не обязательным, потому что не завершалось занятиями каким-либо ремеслом, в то время как их братьям непременно надо было научиться говорить на публике. Таким образом, уровень женского образования зависел от традиций семьи (насколько она отдавала предпочтение нравственному воспитанию девочки и ее подготовке к роли матери семейства), от желания семьи приобрести таким образом престиж в обществе, а может быть, даже и ввести свою дочь в мир политики. Те, кто держался древних обычаев (mos maiorum), были в этом смысле очень осторожны, чтобы образованная дочь как-нибудь не встала на ноги самостоятельно.

Замужние женщины могли продолжать свое воспитание, вкушая удовольствия светской жизни: ходить в театр, на публичные чтения, принимать участие в разговорах за вечерней трапезой (cena). Хороший муж сам развивал свою жену, как видно на знаменитом двойном портрете из Помпей, где Паций Прокул и его жена изображены с инструментами, символизирующими образование. Но чаще супруги стояли не на равной ноге, и мужское отношение к женам часто отдавало снисходительным покровительством. Так, Плиний день за днем лишь пробегал глазами сочинения своей жены Кальпурнии; на супружеских саркофагах II в. н. э. появляется иконографический мотив мужа-учителя. Женщины могут учиться философии, музыке, танцам, пению — ma non troppo^{405}! Никакие излишества не одобрялись; были даже мужья, не желавшие видеть в женах вовсе никакого образования: отец Сенеки-философа ничего не позволял своей супруге Гельвии, что не помешало ей стать образцом чисто мужской добродетели, «мужества» (virtus).

И действительно, некоторые женщины становились жертвами беспорядочного образования или «многознайства», вызванного беспорядочным чтением; другие взрослыми брали себе частных учителей, что могло не довести до добра. Ливия, обезумев от горя после смерти сына, решила, что ей нужно учиться философии, и прибегла к услугам грека Арея; неизвестная «госпожа» Никомаха из Герасы, жаждавшая познаний, просила мужа выслать ей «Руководство по гармонии», чтобы не прерывать столь любезных ей занятий по теории музыки во время его отсутствия, и муж поспешил исполнить просьбу. Гален рассказывает об одной женщине, харкавшей кровью, которая из-за плохо усвоенных познаний в медицине решила, что смерть уже пришла: «Ибо эта женщина слышала разговоры вроде тех, что мы вели между собой сегодня, о людях, страдавших кровохарканьем легочного происхождения из-за воспаления или сильного кашля. Поскольку же у нее самой ночью случилось небольшое кровохарканье, она тотчас послала за мной и заявила, что сделает все, что мне будет угодно. Незадолго до этого случая она также слышала, будто тем, кому срочно и энергично не помогут, пока не началось изъязвление, уже ничто не поможет и что харкавшие кровью чаще всего от этого и умирали»^{406}.

Лет тридцать тому назад получил распространение модный миф о существовании женской римской литературы, пропавшей по вине злонамеренных мужиков. От нее действительно немногое сохранилось, но явно потому, что немного было и написано.

Конечно, были какие-то женщины-поэты, по крайней мере — стихи, писавшиеся женщинами. Если верить элегическим поэтам, их подруги делили их занятия, но само существование этих подруг недостоверно. Кроме них можно назвать несколько имен: в республиканскую эпоху Семпрония, о которой неодобрительно говорит Саллюстий, и Клодия, супруга Метелла, заклейменная Цицероном; в Августову эру Корнифиция, Сульпиция и Перилла^{407}, не говоря еще о некоей весталке, имя которой до нас не дошло^{408}; в I в. н. э. Каленова Сульпиция; во II в. Юлия Бальбилла^{409} и Теренция^{410}. Масштаб их деятельности неодинаков; об одних мы только знаем, что они писали, от других кое-что осталось. Так или иначе, никто из них литературой не зарабатывал.

Чтобы понять, в чем дело, надо объяснить, как распространялись в Риме литературные произведения. Автор никогда не работал в одиночку, но всегда входил в какой-нибудь литературный кружок или компанию. Вначале он показывал свой труд близкому другу, который становился его первым критиком, потом читал всему кружку, если оставался им доволен — распространял шире. Тогда произведение начинало переписываться другими лицами, ходить по рукам, иногда хранилось в библиотеке, но все же не публиковалось в современном смысле слова. По-видимому, женщины не могли попасть в такие кружки, и, наверное, не случайно, что единственная женщина, про которую мы можем говорить о творчестве, — элегическая поэтесса Сульпиция. Дело в том, что эта молодая незамужняя знатная женщина была племянницей Марка Валерия Мессалы Корвина, который сам любил поэзию и был покровителем поэтического кружка. Поэтому она тоже могла воспользоваться этим способом распространения своих стихов, и, конечно, именно это, а не их эротическая откровенность, позволило Сульпиции остаться в памяти потомства. Ведь она дерзнула нарушить молчание, составлявшее часть женского долга «стыдливости», гласно объявила, что репутация добропорядочной девушки из хорошей семьи не интересует ее, говорила громко и внятно — все это могло только раздражать.

Терпимо относились в те времена только к высокопоставленным дамам, которые лишь отчасти вышли за рамки своей социальной роли: они писали, не отказываясь от правил, позволявших сохранить хорошую репутацию. Даже другая Сульпиция — Каленова, — хотя и писала о любви, но только супружеской! От всех этих необычайных женщин до нас дошли почти исключительно имена.

Агриппина Младшая, мать Нерона, — единственная женщина, о которой известно, что она написала и опубликовала мемуары (commentarii) о самой себе и о своей семье, идя по стопам Августа, Тиберия и Клавдия. Этот литературный жанр обычно использовали мужчины, делавшие политическую карьеру и желавшие продвинуться дальше: они якобы день за днем вели записи о своих делах. Нет никаких причин думать, как полагают иные, что записки Агриппины были скандальной хроникой жизни двора и императорской фамилии, видеть в них источник всех скабрезных анекдотов в последующих историях: вероятно, Агриппина желала поднять себе цену, показав свою роль по отношению к Нерону и в управлении государством. Во всяком случае, Тацит и Плиний Старший читали этот текст.

Государство не принимало никакого участия в культурной жизни Рима, поэтому последняя, безусловно, нуждалась в покровительстве сильных мира сего, которые либо прямо финансировали строительство зданий культурного назначения или театральные представления, либо принимали в свои фамилии художников, писателей, поэтов, философов, врачей и ученых. Ясно, что их протеже в большей или меньшей мере терял свободу, поскольку не был с покровителем в равном положении, даже если между участниками договора царила истинная дружба: клиент жил у патрона в доме или ходил в гости, получал деньги; патрон обеспечивал распространение книг протеже, расхваливал его художественные или поэтические творения, устраивал чтения литературных сочинений, ставил его драмы, исполнял музыку. Но, как и всякий клиент, протеже нес тягостные повинности перед патроном: ежедневные приветственные визиты (salutatio), обязанность составлять ему компанию, вести беседу, создавать на заказ произведения к важным событиям в его семье и карьере, так что слава одного служила славе другого. В культурных отношениях такого типа участвовали преимущественно мужчины. Меценат — друг и помощник Августа — так хорошо играл эту роль, что его имя стало нарицательным и породило слово «меценатство»; ни с одним из женских имен ничего подобного не произошло. Тем не менее бывало, что и женщины покровительствовали искусству и художникам — впрочем, очень редко. Что их подталкивало к этому, почему это было возможно? Рассмотрим два примера: из истории императорской фамилии и из частной жизни.

При дворе женщины были и всех свободнее, поскольку богаче и ближе к источнику власти, и всех связаннее, поскольку их жизнь была у всех на виду. Так было и с Октавией — сестрой Августа, женой Гая Клавдия Марцелла, а потом Антония, матерью Марцелла. Она прославилась как образец традиционных достоинств жены, матери и наставницы, была воспета за ум и красоту. Восхваляли ее и за то, что она была до некоторой степени посредницей между Августом и зодчим Витрувием (выпросила для последнего синекуру, которая дала ему досуг для размышлений, чтобы написать сочинение «Об архитектуре»), за то, что ее даром стала греческая и латинская библиотека в портике Октавии, носившая имя Марцелла (он был первым наследником, избранным Августом, но умер девятнадцати лет в 23 г. н. э. через два года после брака с Юлией). Возможно также, что стоический философ Афинодор Тарсийский посвятил ей одно из своих сочинений. Общество признало за этой безупречной, богатой и образованной вдовой право играть мужскую роль в культурной жизни, поскольку это нимало не портило традиционного образа римской матроны.

У поэтов Марциала и Стация было много покровителей: первый перечисляет добрую сотню, второй — восемнадцать имен. Среди них и Аргентария Полла^{411}. В ее биографии есть пробелы, но она, во всяком случае, была вдовой поэта Лукана, покончившего с собой по приказу Нерона в связи с так называемым заговором Пизона. В связи с годовщиной его смерти — вероятно, в год пятидесятилетия Лукана, то есть в 89 г. н. э., — она заказала Стацию сочинение в жанре, напоминающем гороскоп («генетлиак»), а Марциалу три эпиграммы. Эти стихи восхваляли не только покойного поэта, но и Поллу — добрую супругу, верную вдову, красавицу и умницу. Об отношениях поэтов с этой дамой прямо говорится в эпиграмме Марциала X, 64, датированной 98 г. н. э.: в ней он называет ее «царицей» (regina), что свидетельствует о величайшем почтении нищего поэта к своей покровительнице. Возможно, что ее роль была еще больше, чем говорят эти факты, и способствовала престижу самой Поллы. Заказчицей Марциала была также Муммия Нигрина — жена, а потом безутешная вдова наместника Каппадокии и Галатии Луция Антистия Рустика, скончавшегося в своей провинции в 93 или 94 г. н. э. Живя в Риме, Марциал пытался стяжать благосклонность некоей Сабины — жительницы Атесты в Цизальпинской Галлии. В 98 г., когда он вернулся к себе на родину в Бильбилис, «госпожой» и в каком-то смысле хозяйкой поэта стала его землячка Марцелла, подарившая ему маленькое поместье, где он и закончил свои дни без тревог, хотя и не без горя. Эти четыре имени не должны вводить в заблуждение: они все связаны с Марциалом, который явно попрошайничал больше других, и не дают возможности сделать общие выводы о роли женщин в культурном меценатстве. В то же время, как увидим ниже, их благотворительность могла принимать и другие формы, связанные с политической деятельностью и общественной жизнью.

Примечания:

³ Саллюстий. Заговор Катилины, 24–25.

⁴ Венеры. — Прим. пер.

³⁸ Имеются в виду решения трибутных комиций — наиболее демократического вида народных собраний. — Прим. ред.

³⁹ Optimus — превосходная степень от bonus (добрый). — Прим. пер.

⁴⁰ Дигесты, I, 17, 32; см. также I, 1, I, 3–4; 1, I, 4; I, 5.

⁴¹ Катон. О земледелии, V, 143.

³⁸⁵ CIL, VI, 19007.

³⁸⁶ Очаровательная монохромная картинка на мраморе греческого происхождения, обнаруженная в Геркулануме (I в. н. э.; Археологический музей в Неаполе), изображает дочерей Левкиппа: две фигуры наклонившихся девочек, играющих в бабки. Одна выбросила две кости и еще не закончила движение, другая внимательно смотрит за ее игрой.

³⁸⁷ Мантуя, Герцогский дворец. Копия в Музее римской цивилизации.

³⁸⁸ Национальный музей (Рим).

³⁸⁹ CIL, VI, 1478.

³⁹⁰ Доклад Франсуа Шоссона в Обществе французских антиквариев (24 мая 2000 г.). См. о ней также: FOS, 587.

³⁹¹ Цицерон. Письма к Аттику, XIII, 44.

³⁹² См. вклейку, где на одной из иллюстраций женщина по имени Спес изображена с корзинкой для шерсти.

³⁹³ Сенека. О благодеяниях, 6, 32.

³⁹⁴ CIL, XII, 1918.

³⁹⁵ Свидетельств о них очень мало (например, CIL, VI, 9758).

³⁹⁶ АЕ, 1994, 1903.

³⁹⁷ Портрет на фаюмской мумии времен Тиберия, найденный в Арсиное и хранящийся в Джиртонском колледже в Кембридже (раскопки Петрии, 1911). Сканирование мумии позволило воссоздать черты этой женщины (см.: Berg В. Mumienporträts. Chronologie und kultureller Kontext. Mainz, 1996. S. 159; Filer J. Revealing Hermione's Secrets // Egyptian Archeology. 11.1997. Р. 32–34).

³⁹⁸ CIL, VI, 3398: Pia, docta novem musis, philosopha, v<ixit> a<nnos> XXI («Благочестивая, обученная новым музам, любомудрствующая, жития ее был 21 год»).

³⁹⁹ Орибаз. Медицинские сочинения. Приписываемые книги, 29, Ю.

⁴⁰⁰ Цицерон. Брут, 211; Об ораторе, III, 45. В гл. 9, посвященной политике, мы встречаем имена нескольких образованных женщин, которые могли бы говорить публичные речи.

⁴⁰¹ «Передают, когда Помпей Великий вернулся из трудного похода, учитель его дочери, желая показать ему успехи девочки, предложил ей прочитать отрывок из «Илиады», начинающийся таким стихом:

С битвы пришел ты? О, лучше б, несчастный, навеки погибнул!»

(Плутарх. Застольные беседы, IX, 1, 3, 737b. Пер. Я. М. Боровского). — Прим. ред.

⁴⁰² CIL, VI, 9301 посвящена секретарше (libraria), скончавшейся восемнадцати лет. Эту должность можно было занимать и при мужчине, и при женщине.

⁴⁰³ Лондон. Британский музей, Sc. 649.

⁴⁰⁴ CIL, VI, 21846: super annos docta et formosa. См. также CIL, VI, 20674, где покойная названа erudita omnibus artibus (сведущей во всех искусствах).

⁴⁰⁵ Но не слишком (итал.). — Прим. пер.

⁴⁰⁶ О терапевтическом методе, V, 13 (в изд. Кюна — X, 368–371).

⁴⁰⁷ Вероятно, псевдоним, придуманный Овидием для своей любимой ученицы (Тристии, III, 7).

⁴⁰⁸ Она воспела радости брака и была за это обвинена в утрате целомудрия (Сенека Старший. Контроверсии, VI, 8).

⁴⁰⁹ «Туристка» — придворная Адриана, бывшая вместе с ним в Египте, автор «граффити» — четырех эпиграмм на архаическом диалекте в манере Сафо, написанных на Мемнонском колоссе.

⁴¹⁰ Несомненно, не жена Цицерона: она тоже путешествовала по Египту примерно в одно время с Бальбиллой (FOS, 753).

⁴¹¹ FOS, 90: жена Марка Аннея Лукана (39–65).