О первобытной магии написаны груды литературы. Тем не менее о ней до сих пор ведутся жаркие споры, причем по самым основным вопросам. Например, о связи магии с религией. Казалось бы, вопрос простой, а ответы на него даются подчас прямо противоположные. Здесь на одном полюсе находятся те, кто не видит никакой принципиальной разницы между колдовским приемом дикаря и молитвой верующего перед чудотворной иконой, а с ними и те, для кого магия — лишь более примитивная форма религиозных представлений: веры в сверхъестественное. Противоположная точка зрения заключается в том, что религия и магия представляются явлениями, в корне противоположными, враждебными друг другу. Нетрудно заметить, что в основе этих полярных взглядов лежат отнюдь не научные, а мировоззренческие установки. Не случайно еще совсем недавно всем советским ученым вменялась в обязанность исключительно первая точка зрения.

Обычно магия понимается как колдовство — ряд приемов, направленных на то, чтобы повлиять на естественные явления или события сверхъестественным образом. Но, говоря о первобытности, мы должны учитывать, что люди того времени, в силу особенностей своего мышления (см. гл. «Восприятие мира»), не отделяли «рациональное» от «иррационального», «естественное» от «сверхъестественного». Мир, в котором они жили (или живут), был единым, нераздельным. В нем одинаково воспринималось то, что для нас уже разделено.

Мифологические предки, духи, или некая безликая сила и тому подобное были для первобытного человека не менее реальны, чем «естественные» природные процессы и явления — в их сознании также одухотворенные. Или, если хотите — вторые были столь же «ирреальны», как и первые: одно от другого не отделялось. Точно так же не разделялись в сознании первобытного человека и способы, которыми он стремился достичь своих целей (а магия всегда направлена на достижение именно «земных» целей: удача на охоте, смерть врага, исцеление от болезни и т. п.).

Для австралийского аборигена, например, все детали исключительно сложного процесса изготовления бумеранга были одинаково необходимы, чтобы оружие хорошо работало. Но и европеец, наблюдающий и описывающий этот процесс, не сможет провести здесь безошибочную грань между техническими и магическими приемами. Да, нанесение узора — это магия. А выдерживание в воде и песке в течение определенного времени — что это? Техническая необходимость, или опять же магия? Это еще более характерно для «традиционных» способов лечения. По словам известного специалиста по первобытным верованиям С. А. Токарева, «даже опытный врач не всегда сумеет разграничить рациональное и магическое среди приемов врачевания».

Более того, человек с архаическим сознанием чаще всего считает, что к желанной цели его приводит именно магический прием сам по себе, а вовсе не какая-то стоящая за ним «потусторонняя сила». Когда австралийские «делатели дождя» разбрызгивают в разные стороны заколдованную воду и машут пучками перьев — они вовсе не обращаются при этом к какому-то «духу дождя»! Они просто уверены в том, что такие их действия должны вызвать дождь — точно так же, как определенные манипуляции с костяной палочкой и куском камня или стекла приводят к появлению наконечника, а определенные действия охотников — к добыче мяса.

Магия «срабатывает» не всегда? Конечно! Но ведь то же самое можно сказать и о «рациональных» действиях. Наконечник может сломаться в процессе изготовления, а охота далеко не всегда бывает удачной. К тому же некоторые магические приемы оказывались исключительно эффективными. По свидетельствам этнографов-европейцев, в той же Австралии наведенная «кость смерти» разила свою жертву без промаха — вернее бумеранга или копья.

Таким образом, в первобытных коллективах то, что мы называем «магией», охватывало все стороны жизни, представляло собой великое разнообразие средств и приемов, но ни по своим задачам, ни на практике, ни в сознании не противопоставлялось в большинстве случаев тому, что мы считаем «рациональной деятельностью». В сущности, магия — это то же «испытание природы», стремление подчинить ее своим целям, что и наука. Можно согласиться с одним из крупнейших исследователей первобытных верований английским ученым Джеймсом Джорджем Фрезером в том, что в основе своей первобытная магия ближе к науке, чем к религии: она также исходит из принципа постоянства действия сил природы, незыблемости причин и следствий, и возможности воздействовать на эти силы в своих интересах. Но, разумеется, в нерасчлененном комплексе первобытного сознания магические действия составляли также неотъемлемую часть действий, которые мы можем называть «религиозными обрядами и ритуалами».

Магические приемы так бесконечно разнообразны, что очень трудно их упорядочить, классифицировать. Ученые их распределяют по целям (вредоносная, производственная, лечебная, любовная магия и проч.), по способам применения («контактная» — путем прямого контакта, «парциальная» — действие направлено на часть объекта: волосы, ногти, след и проч., «имитативная» — через воздействие на заместитель объекта, например, на его изображение и т. д.).

Здесь важно обратить внимание на одну особенность, которую единодушно отмечают все, кто занимается первобытными верованиями. Это — особая роль в архаичных обществах вредоносной магии, направленной на то, чтобы причинить зло своему врагу. Именно эта магия оказывается наиболее распространенной, и вместе с тем, — тайной, запретной. Ее очень боялись: ведь для первобытного человека любой несчастный случай, любое заболевание, а тем более, смерть (кроме смерти в бою) связывались с действием колдовства. Вот почему европейцы, посещавшие Австралию, Новую Гвинею и другие места, населенные первобытными народами, слышали от тех, с кем они вступали в общение, что сами эти люди такой гадостью не занимаются, но вот соседние племена — ужасные колдуны! Разумеется, эти «ужасные колдуны» рассказывали тому же европейцу прямо противоположное, и обвиняли в колдовстве прежних его собеседников.

Очевидно, так обстояли дела и во времена охотников на мамонтов:

— На Юг?! — в шепоте Аты чувствуется откровенный страх. — Но там же степняки! Они нас убьют!

(Да. За это время и он много чего наслышался о тех, кто кочует по степям, в низовьях Хайгры и Кушты, у края Великой Воды. Злые колдуны и свирепые воины, они не щадят никого… Но что делать, если южная тропа — воля Духов?).

— Такова воля Духов. Не бойся, они нас оберегут.

Но попав на юг, к степнякам, первобытный охотник убеждается совершенно в обратном:

…Разговоры с Кайтом становились все продолжительнее и продолжительнее. Расспросы. Переспросы. Может быть, и не все понял его хозяин, но в главном — разобрался. Так, по крайней мере, думал Аймик.

— Ха-ха-ха! — в голос смеялся Кайт, узнав, что, в глазах охотников на мамонтов, степняки — «злые колдуны», убивающие всякого, кто ненароком к ним забредет. — О, да! Мы тут — все колдуны! Оружие перед охотой наговариваем. Духов благодарим за бизонов. Лечимся. …Бабы наши, — вон, тоже колдуньи, мужей себе привораживают, детей… Вот только моя старшая, видно, колдовать не умеет! — хмыкнул он.

— Да я не о том, — начал было Аймик. — Такое и у нас…

— А я — о том! — перебил его Кайт. — Похоже, охотники на длинноносых совсем свихнулись! Это вы друг на друга порчу наводите почем зря; сам же рассказал! А у нас, — где ты видел колдуна?

(Это правда. Аймик уже давно заметил, что в здешней общине нет тех, кого можно было бы сопоставить с Рамиром или Армером. Вначале он думал, что здешний колдун — Старик; тот самый, что сопровождал его вместе с Кайтом в жилище духов. Все его так и звали: «Старик»… Но потом понял: нет, не то! Старик, — он, как и Кайт, для здешних вроде вождя… Самый уважаемый, быть может.)

Несомненно, вредоносная магия использовалась гораздо реже, чем о ней говорили (во всех архаических обществах это было очень опасно: одно подозрение в колдовстве грозило смертью).

— …Порча! — продолжал Кайт. — Хочешь знать, что бывает за такое? Летом — по шею в песок, на самом припеке! А зимой — руки-ноги перешибут в трех местах и выкинут за стойбище!

— Да я что ж… — бормотал Аймик, сам не рад уж тому, что сказал лишнее, — Я-то вижу. И другие бы поняли, если бы с вами встретились… А только знаешь, у нас говорят: «В степь уйдешь — не воротишься!» Говорят, такое и впрямь бывало…

Но несомненно и то, что «черное колдовство» действительно применялось, а его приемы развивались и совершенствовались. Вот только один из них, очень похожий на ритуал наведения «кости смерти» у аборигенов Австралии:

— Была ночь, когда Одноглазая пялится вовсю. …Все знают: «хочешь навредить — подберись к своей жертве как можно ближе!» Ну, а мы не на юг пошли, не к стойбищу детей Куницы. Совсем в другую сторону; туда, где теперь наши северяне живут. Те, что сегодня ушли с Большого Совета. Тогда, в те годы, лишь одна маленькая община детей Серой Совы там и жила. Я думал: у Хорру там враг. Или за плату работает… Оказалось — нет!

— Мы пришли к Большой воде, к тем камням, что хранят несъедобные раковины. Хорру показал место и сказал: «Копай!» И я выкопал… Это была берестяная коробка, -— вроде тех, в которых женщины хранят иглы и нашивки. Только там были листья. Хорру сказал, чтобы я встал спиной к Одноглазой, достал то, что было в листьях и передал ему…

Колдун хлебнул из баклаги.

— Там была… кость. Длинная, заостренная. Только… только это была совсем не кость! Когда я ее взял в руку, то почувствовал: она живая! Как… как напряженный член. Только в ней было не семя, а зло. Я чувствовал, какая она злая! Она была готова ужалить меня, — но не могла… Меня всего трясло, когда я передавал Хорру эту штуку, — а ведь я прошел два Посвящения! Хорру схватил ее, привязал какую-то веревку, — кажется, из волос, конец ее закопал в песок, а кость направил острием в сторону стойбища детей Куницы. И запел.

Опять пауза. И еще глоток.

— Вождь, я знаю много заклинаний, но этого — не знаю! Не хочу знать! Забыл!.. Хорру пел — и из кости полился свет, — не знаю только, увидел бы его кто-нибудь из вас, охотников, или нет. Я-то видел. Сияние лилось, — и все вокруг как будто исчезало в тумане. А впереди показалось стойбище детей Куницы.

— Я знаю: от тех камней и нашего-то стойбища не увидеть даже в самый яркий день; даже дыма не увидеть из-за оврагов и леса! А ведь стойбище Куницы намного дальше… Но тогда все остальное исчезло в тумане, а их стойбище было маленькое, но отчетливое. Все можно было разглядеть, кто чем занят. А потом осталось одно жилище. Стены исчезли, и я увидел их Колдуна. Ясно, как тебя сейчас вижу, только маленького. Он стоял за очагом, на коленях, к нам спиной; поправлял лежанку. А сияние двигалось к нему… И вдруг он обернулся и посмотрел прямо на нас. И сделал рукой какой-то жест, знак. И что-то сказал. И все пропало. Сразу. Хорру закричал, завыл — раньше я такого и не слышал. Только потом, когда он умирал… Выдернул веревку и вместе с костью, спиной, бросился в воду. А я оцепенел. Стоял, и чувствовал — в тело как будто иглы вонзаются. Не сосновые, костяные. Множество игл… А Хорру кричит: «В воду, безголовый! В воду, мышиный помет!» И я прыгнул, как он, спиной.

— Сколько были в воде — не помню. Хорру меня вытащил, сунул кость с веревкой, и буркнул: «Зарой!» Я его спрашиваю: «Где зарыть? И как?» Потому что — боюсь ее. А Хорру хотел, видно, обругать меня, ударить, — да почему-то раздумал. И спокойно ответил: — «Где хочешь. Неважно». Я посмотрел на кость, и понял: в самом деле, неважно. Просто кость, едва обточенная. Человеческая. От ноги. Закопал ее здесь же, и ногой притоптал… А осенью Хорру умер.

Итак, «черная» вредоносная магия была строжайше запрещена во всех архаических обществах — и тем не менее везде применялась как на «любительском», так и на «профессиональном» уровне. В других видах магии дело обстояло иначе. «Производственная», например, входила неотъемлемой частью в «официальные» ритуалы. А любовной магии вообще не придавали слишком серьезного значения. Если влюбленный юноша аранда (Центральная Австралия) надевает на голову особую повязку и стремится попасть на глаза своей возлюбленной, «околдовывает» ли он ее или просто говорит: «я тебя люблю»? Впрочем, и здесь не все обстояло слишком просто. В романе «Закон крови» лучший охотник рода детей Мамонта из-за несчастной любви погубил и свою возлюбленную, и себя, и навлек несчастья и на свой Род, и на соседей. Во всем обвиняют колдуна, не предотвратившего беду. Но вот что он отвечает:

— Вождь, мои обвинители… ошибаются. Но это — неважно.

— Я верю: ты не давал ему любовный корень для приворота. Но почему ты не помог ему избавиться от наваждения?

Колдун улыбнулся.

— Вождь, я бы не смог дать это зелье кому бы то ни было и для чего бы то ни было, даже если бы очень хотел. Любовного корня нет!

Сказанное было так нелепо, что вождь даже не удивился.

— Да, да, его нет… Ты не понимаешь?

— Не понимаю.

— А все очень просто. Послушай, вождь. Я могу многое… Наверное, больше, чем думаешь даже ты. И знаю многое. Никому бы этого не знать! Но любовного корня — нет!

— Но даже я…

— А что — ты? Да, ты собираешь духов на празднества, ты просишь их помочь, и они помогают. Но кого и о чем ты просишь?

— Кого? Тех, кто мне был поручен. О чем? О любви и соединении.

— Вспомни, пойми, — ты просишь духов открыть глаза тем, кто уже связан. Соединить уже соединенных. И они охотно помогают. Но, вождь, поверь, — все твои духи бессильны отвратить сердце молодого охотника от той, кому оно принадлежит изначально. И бессильны отдать его сердце другой.

— Может быть. Но ты…

— А что — я? Я могу дать любовную силу даже старому Гору, да так, что и молодая застонет. Или отнять ее даже у молодого, хоть бы у сына твоего, Йома, так, что и самые красивые девушки всех трех Родов его не возбудят… Ну, и что? Полюбит ли от этого Гор хоть кого-нибудь? Разлюбит ли Йом свою Нагу?..

…Вождь, есть две силы, два духа: Эйос и Аймос. Первый — веселый, любит человеческий смех, и детей любит. Его можно призвать, можно попросить. О многом, в том числе — соединить не связанных. Его помощники служат и тебе. Второй — мрачный и одинокий; звать его бесполезно, просить — тем более. Он не служит ни радости, ни горю. Он не соединяет тела, он связывает душу. Тот на кого упал его взгляд, может стать и самым счастливым… Но чаще всего он делается самым несчастным. Отвести этот взгляд невозможно!

— Он…

— Вождь, сегодня можно называть имена. Сегодня худшего не будет.

— Хорошо. Мал в самом деле приходил к тебе? Зачем?

— Да. Приходил. Просил приворожить или отворожитъ твою дочь. Дать любовный корень. Я сказал то же, что и тебе говорю: этого зелья нет.

— Но ты бы мог…

— Что? Отвести его взгляд? Сделать так, чтобы его потянуло к Наве? Или к кому-нибудь еще? Да, мог бы. Но это ничего бы не изменило, ничему бы не помогло. Такая мара быстро проходит. Стало бы только хуже. Я сказал ему и об этом.

— Хуже? — Вождь горько усмехнулся.

— Да. Хуже. Хуже всегда может быть, если не сразу, то потом… Был бы ты рад похоронить вместе с Айрис — Дрого? Погибнуть самому, уступив свое место Малу? Тем бы все и кончилось, женись он сейчас на другой по моему привороту. На той, кого бы он возненавидел тем быстрее, чем глубже запала в его сердце твоя дочь, Айрис. Она гнездилась там очень глубоко и очень долго. Только он сам, по своей собственной воле мог изгнать ее оттуда. Или… или хотя бы утишить. Не захотел… Нет, мое колдовство только бы усилило Аймос. Победить этого духа, пересилить его силу можно лишь самому. В одиночку. Без колдовства… Я говорил об этом Малу, но он не понял. Не захотел понять. И я его выгнал.

Знахарство, или лечебная магия всегда требовали специальной подготовки и вызывали в обществе большое уважение. Даже в наши дни многие, если не подавляющее большинство, предпочитают химиотерапии траволечение. А в архаических обществах о тех же травах знали гораздо больше, чем лучшие знахари нашего времени! Но и здесь было бы совершенно бессмысленным отделять «рациональное» от «иррационального».

Простейшую помощь — себе ли, члену ли своей семьи — мог оказать любой общинник. В трудных же случаях требовалась профессиональная помощь. Этнографические описания аналогичных действий колдунов и шаманов, наблюдавшихся учеными и путешественниками уже в новое время, позволяют осуществить следующую художественную реконструкцию:

Действительно, Нагу поначалу не верил, что Армер — настоящий колдун: слишком уж он отличался от колдуна детей Тигрольва, который без рогатой шапки и на людях-то не показывался, и говорил-то лишь с избранными. Но скоро сомнения развеялись без остатка.

Это случилось уже весной, когда снег почернел и просел, когда сверху по склонам вовсю текли воды, а в низинах стояли туманы. Густые, гнилостные.

Йорр был невесел. Покашливал, и руки горячие.

— Что с тобой?

— Сестренка второй день недужит. Не встает даже, горит. Травником отпаивали, горячие шкуры прикладывали, жертвы духам дали, — не помогает. Должно, — Хонка-Огненная Девка наведалась. С собой хочет взять и ко мне тянется; видел…

— Йорр! Я сейчас Армера найду, скажу ему! Он же колдун! А ты шел бы домой, ложился бы, — горишь ведь!

Йорр усмехнулся.

— И то, — пойду сейчас. Тебя хотел видеть; кто знает?.. Хонка… Армеру скажи; мать сама скоро к нему придет. Скажи-скажи. Да он уж знает, поди. А мать…

Нагу, поддерживая своего друга, уже начавшего заговариваться, довел его до дома. Заплаканная мать встретила у входа, подхватила почти падающего сына, повела в глубь жилища, крикнула, обернувшись:

— Нагу! Тигренок! Найди Армера, скажи, — пусть ждет! Сейчас приду, сейчас!.. Что бы вчера еще, дура этакая! Так ведь показалось: полегчало! А оно — вон как…

Не слушая больше, Нагу бегом кинулся к колдунскому жилищу; скользил, дважды падал в мокроту… Армер был дома.

— Йорр… Его мать сейчас…

— Знаю. Второй день жду! Но прежде — ты.

— Нет! Йорр…

— Молчи. Только Хонки нам и не хватало! Ату один раз уже едва отбил… Раздевайся!

И вот он лежит голый на своей лежанке, дрожа мелкой дрожью, — то ли от холода, то ли от волнения. Армер склонился над ним, губы сжаты, глаза властные, — Нагу и не подозревал, что он тик смотреть может, а руки скользят вдоль тела, и оно расслабляется от успокающего покалывания… Колдун пропел короткое заклинание, накрыл Нагу шкурой, бросил: «Лежи!» — и занялся его промокшей одеждой. Придирчиво осматривал, шов за швам, порой останавливался, бормотал что-то. Затем каждую вещь окунул в очажный дым и развесил на распорки. …И вот, — улыбается прежний Армер:

— Вставай, переодевайся в сухое. Трудная ночь будет у нас. Ты ведь пойдешь со мной? Поможешь Хонку прогнать?

А у входа уже причитала мать Йорра.

Да. Эту ночь он никогда не забудет! Людей много, и они все сгрудились на мужской половине жилища вождя детей Волка. На женской половине только больные, — Йорр и его сестренка. А перед очагом, на почетном месте, на белой кобыльей шкуре восседает Он, Армер, их великий колдун! Очаг засыпает, и виден только темный силуэт. Голова склонена на грудь, на коленях — широкий барабан, в правой руке било. Барабан пока безмолвен: колдун только готовится, только собирается с силами для полета в Нижний Мир. К духам.

Виден только силуэт, но Нагу знает: сейчас он в полном колдунском облачении: широкой рубахе, снизу доверху увешанной костяными и деревянными амулетами-оберегами. А на голове… в багровом свете засыпающего очага сверкают страшные клыки и оживают мертвые глаза на волчьей морде!

Их много, они сидят плотно. Нагу тесно прижат к правому боку самого вождя Тилома, затылок и уши ошущают чье-то дыхание. Все молчат; только дыхание и отдельные, сдерживаемые вздохи. Меркнет очаг, — и словно замирают даже эти звуки…

Надрывно прокричал лебедь, — прямо здесь, в жилище! — и Нагу вздрогнул от неожиданности.

Еле слышный, дрожащий звук, — словно комариное пение… (Откуда? Сейчас, весной?!) Но вот он усиливается, переходит в рокот, и становится понятно: это колдунский барабан.

Рокот все сильнее и сильнее, и вот уже не рокот, — дробные, частые удары перерастают в МОЩНЫЕ УДАРЫ, — невозможно поверить, что барабан способен издавать такие звуки!Дрожит земля, содрогаются стены!..

Все обрывается, — и мертвая тишина. Такая тишина, что Нагу кажется: он здесь один! Только где — «здесь»?В жилище вождя?..

И вновь — комариное жужжание, переходящее в рокот и неистовые удары… Обрыв. Тишина. И снова, и снова…

Нагу не заметил, когда началось пение. (Это что, голос Армера?!). Очаг, никем не подкармливаемый, давно бы должен окончательно уснуть, — но почему-то багровый свет не гаснет, хотя и не разгорается. С ним происходят какие-то неуловимые изменения. Нагу понял: в такт пению и барабанной дроби стали меняться оттенки, — от багрового до оранжевого, почти желтого. И в полумраке, пронизанным этим невиданным светом, под барабанную дробь, под какой-то ритмический шелест, под завораживающее пение, мечется темная, почти человеческая фигура с оскаленной волчьей мордой…

…Не было никакого жилища; никого не было, кроме них двоих, — в полете через Нижний Мир, закрытый для Нагу, но открытый для его могучего спутника, его вожака, и нужно было ему помочь, чтобы спасти друга, чтобы изгнать эту проклятую Девку, и он не знал, как помочь, но это было не важно, главное — хотеть этого, и он хотел, и всеми силами тянулся к Нему, Соединяющему Миры…

Все оборвалось. Сразу. Он — Нагу, и он в жилище вождя, притиснут к правому боку хозяина, и видит, как колдун, шатаясь, направляется на женскую половину и склоняется над больными. Темно, но все же видно: его трясет, его корчит… Резкий, гортанный приказ на неведомом языке, — и тонкий нечеловеческий крик, замирающий, но продолжающий давить на уши… А колдун уже бежит к входу, откидывает налог, плюет и отбрасывает что-то туда, в ночь. И Нагу видит: там на миг мелькнула, искаженная злобой, харя Огненной Девки…

Люди зашевелились, заговорили. И вот уже в очаге весело пляшет разбуженный огонь, и жена вождя, всхлипывая, шепча слова благодарности, отирает пот с лица колдуна, обессилено завалившегося на белой кобыльей шкуре. Голова матерого волка свешивается с его плеча. Мертвая. Общинники, один за другим проходят мимо него, кланяются, оставляют на шкуре свой дар и исчезают за пологом. Армер никого не видит; глаза его полузакрыты, дыхание прерывисто. Он еще там, — на грани Миров…

Несколько дней спустя Йорр, бледный, но вполне здоровый, показывал своему другу, как он наводит лук для дальнего выстрела, и спрашивал совета, а его сестренка вместе с матерью принимала гостя: молодого охотника из Рода Рыжих Лисиц. Должно быть, жених…

Так уже десятки тысяч лет назад формировались «белая» и «черная» магия. И если мы попытаемся проследить, куда ведет основная дорожка от первобытной магии в современность, то увидим: в оккультизм, в «тайное знание». Тайна — она и есть тайна; не будем ее здесь затрагивать. Более узкая тропинка ведет от магии к современным наукам, и уж совсем слабая — к религии, где все основано на прямо противоположных принципах, где предполагается существование высшей, личностной силы, которую можно о чем-то попросить, но невозможно заставить сделать так, как тебе предпочтительно.

Как же обучали магическим действиям? «Бытовой», обыденной магии, видимо, так же, как и обычному поведению: подражанием. Некоторые приемы, доступные только для посвященных, передавались в процессе инициации. Чтобы стать «официальным» колдуном, знахарем, требовались особые условия: для этой роли подбирался особый человек, проходивший кроме наставничества у старого колдуна особенно суровые испытания. Иногда эта «профессия» передавалась по наследству, от отца к сыну. Тайные, запретные знания, связанные с вредоносной магией, передавались тоже тайно, и никто не знает, как далеко в глубь прошлого уходят современные «союзы» и «ордена» колдунов.

Но об одном нужно помнить: в архаических обществах колдун — важнейшая фигура. Именно на колдунах в первую очередь лежит величайшая ответственность: единство Рода, стабильность Рода, благополучие Рода. Все это могло быть достигнуто только через связь с Первопредками, с Могучими Духами — кем бы ни были последние. Для христианских миссионеров, долгие годы проведших среди «отсталых народов» — а это воистину подвиг! — распространено убеждение, что все «первобытные» колдуны — слуги Дьявола. Лично я в это не верю. Я думаю, что мир духов Природы не столь одномерен и что, по меньшей мере, в те времена обращение к этим силам вовсе не обязательно означало связь с Тьмой. Впрочем, в каких-то случаях подобная связь, бесспорно, имела место: ведь главной задачей колдуна была защита и упрочение Рода! И, верно, находилось немало таких, кто считал: призывать при этом на помощь можно кого угодно.

В романе «Закон крови» описываются два колдуна — по нашим понятиям «злой» и «добрый». Но оба они при этом служат своему Роду — каждый по-своему — и думают о его благе. Более того, «добрый» колдун является учеником «злого» и относится к своему учителю не только со страхом, но и с глубоким уважением. Что, впрочем, не помешало ему отказаться от важнейшего обряда, упоминающегося в различных фольклорных и этнографических источниках: «принятия на себя» тех духов, с которыми общался учитель. Описание подобного ученичества и переживаний, связанных с этим последним обрядом, вложено в уста его непосредственного участника — старого колдуна:

— Тебя тогда еще вовсе не было, Арго, даже малыша Мииту еще не было. Отец твой еще ползал, а не ходил. А я — был. Еще не мужчина, но и не ползунчик. И старый Хорру меня заметил.

— Вождь, пугали ли тебя — мной? Может быть, не знаю. Но знаю: пугай, не пугай, а дети ко мне льнут. А мы боялись Хорру больше, чем вурра. Все боялись. Он не советовал, он правил, хотя и не был вождем.

— Он пришел в наше жилище и сказал, указывая на меня, несмышленыша: «Пойдет со мной!» Мать заплакала. А отец сказал: «Пойдем к вождю!» А что вождь? Не было у нас вождя…

— Они оба умерли в один год. Отец погиб во время Большой охоты; лошади стоптали. А мать и сестренка умерли от хонки — лихорадки. Хорру лечил. Да не вылечил. А я — не заболел.

— Я жил в соседнем жилище, да не долго. Когда Хорру пришел вновь, меня отдали без возражений. А как иначе? Все мы — дети Великого Мамонта, но у них-то были свои дети. И они хотели жить.

— Хорру был великий колдун. Великий. И он передал мне всё. Бил меня? Да, бил. Но передал — всё… Вождь, ты знаешь, что такое посвящение охотников. Но ты не знаешь, что такое наше посвящение. А я прошел не одно…

— Да, Хорру передал мне все… Хотя и не все объяснил. И умирая, обнимал мои колени и в слезах умолял, чтобы я пошел его путем. Но я не хотел. Да и не мог.

— Когда настал его час, я пошел вместе с ним, как должно. Но… Вождь, как он умирал! И ты, и я, — мы знаем, что такое смерть, видели ее не раз. Но тут… Мы пришли в ложбину, которую он сам выбрал. И он мучился три дня; может, и больше, — не знаю. Это я выдержал только три дня подле него. Он катался, он выл, он грыз землю и прошлогодние листья. И он умолял меня сделать то, чему он меня научил. Занять его место. А я — не мог…

Разделение колдунов на «злых» и «добрых» — скорее всего, достояние более поздних времен. Но вполне возможно, что истоки такого разделения в какой-то мере проявлялись и во времена охотников на мамонтов.