Из того, что мы уже знаем об охотниках на мамонтов, ясно, что в общем и целом они вели оседлый образ жизни, подолгу оставаясь на одном и том же месте. Недавние раскопки Зарайской стоянки в Подмосковье показали, что такое «подолгу» могло означать даже не сотни — тысячи лет! Оседлый образ жизни обусловил появление здесь сложных долговременных жилищ. При кочевом быте подобные сооружения были бы попросту не нужными.
И все же эта оседлость представляется относительной. В разные сезоны группам охотников приходилось откочевывать на более или менее значительные расстояния — до нескольких сот километров. Откочевывать для того, чтобы вернуться либо с запасами хорошего кремня, либо с охотничьей добычей. А когда мамонты по каким-то причинам прочно оставляли свои прежние пастбища — тут уж сниматься с обжитого места приходилось всей общине. Напомню, что именно так, постепенно продвигаясь за стадами своих «кормильцев»-мамонтов, племена из бассейна Дуная оказались в конце концов на берегах Днепра, Дона и Оки.
Можно только догадываться о том, как происходило такое путешествие. Этнографические данные помогают нам живо представить себе картину переселения архаического сообщества. Те же австралийцы, например, никакого сухопутного транспорта не имели. Передвигаясь во время своих кочевий исключительно пешком, они несли свой немудрящий скарб исключительно на себе: в руках, под мышкой, частично на голове. Роль «носильщиков» исполняли женщины, и они справлялись с этой своей функцией с большой ловкостью. Иной раз могли нести на голове корытце с мелкими вещами или даже водой, тогда как руки были заняты другой поклажей. Мужчины же передвигались налегке, с пустыми руками, готовые при необходимости в любой момент применить оружие.
Но знания, полученные из этнографии, должны сопоставляться и сравниваться с собственно археологическими данными. Например, зная образ жизни палеолитических охотников на мамонтов, довольно трудно представить, чтобы они переносили свою добычу с мест загонной охоты в поселок, не используя при этом никаких подручных средств. Ведь добычей им служило огромное количество мяса и тяжелые кости мамонтов. Скорее всего, этим людям уже были известны простейшие средства транспортировки, такие, как носилки и волокуша. Вполне вероятно, что в приледниковой области человек в это время изобретает лыжи и сани.
Что такое носилки, сани, лыжи, все знают очень хорошо. А вот что такое волокуша? Это довольно распространенная в разных первобытных культурах простейшая бесколесная повозка, предназначенная в основном для транспортировки груза. Она представляла собой два спаренных шеста, передние концы которых привязывались к собаке, лошади, быку или просто держались в руках, в то время как задние волочились по земле. На этих жердях закреплялся груз, а при необходимости могло быть устроено и сиденье для человека. Волокуши были особенно распространены в Северной Америке (колесного транспорта индейцы не знали совсем, как и люди эпохи палеолита). До появления там европейцев волокуши тянулись собаками, а позднее для этого стали использовать лошадей. Даже в России, вплоть до недавнего времени, волокуши на конной тяге применялись в крестьянском обиходе, особенно на сенокосе.
Однако походный строй в архаических обществах всегда оставался неизменным — при наличии простейших средств передвижения или совсем без них. Весь основной груз волокли и несли на себе женщины и дети — в окружении вооруженных мужчин, готовых дать отпор при любом неожиданном нападении.
…Солнце еще только-только поднималось, и над Большой водой не развеялся голубовато-серый туман, а люди Кано уже покинули свой обжитой мыс, уже похоронили свои очаги, — но жар их несли, хранили в специальных плошках, прикрытых от ветра и сырости. Всегда можно добыть огонь, — но валено сохранить его, пронести через многие и многие временные привалы до того места, где люди вновь обретут свой дом. Теперь община двигалась вдоль высокого берега, не спускаясь в речную долину. Вот уже и миновали Поляну празднеств. Солнце все выше, туман рассеивается… А по правую руку, в глубине лога — дымки. Те, что подальше вглубь, — община Нерта, а чуть впереди — Община Рама; детей Куницы…
Да, им, еще молодым, уходить легче. И все же… Тяжело идут жены, головы опустили, — словно груз на волокушах непосилен, словно оттягивает шею меховой мешок, в котором гулькает младенец. В голос не плачет никто, но то одна, то другая невольно всхлипывает; слезы катятся по щекам, и не смахнуть рукой, а о плечо, —разве оботрешь?.. Что ни говори, — а вся жизнь прошла здесь, и вся родня остается здесь… точнее, уже там, за спиной… Только одна дочь Серой Совы, живущая в общине Кано, покинула мужа ради своего Рода. Что ж, ей можно: два года бездетной оставалась. Может, мужей и еще кто-то оставил бы (а иная, — так с радостью!), — но как оставить своих малышей, маленьких детей Мамонта?
Мужчины идут налегке. У них почти нет поклажи, только оружие да заплечные и поясные мешки с самым необходимым. То один, то другой подхватят мимоходом на плечо уставшую кроху (свой ли, чужой — разницы нет), — пока еще можно; еще утро, еще знакомые места. Но вскоре, — устраивайся к уставшей матери на волокушу, просись на руки к старшему брату или сестре, а лучше всего, — терпи, сколько можешь! У мужчин в походе задача одна: охранять! И сейчас нужно быть настороже, а дальше — тем более. В любой момент нужно быть готовым пустить оружие в ход, — против зверя, а то и против двуногих!
Им, мужчинам, тоже невесело; тоже родичи за спиной, а кое у кого из безбородых и другая причина для грусти. И все же они меньше сожалеют о прошлом. Они понимают: останься их община на прежнем месте из милости, — и жизнь стала бы невмоготу… Все равно пришлось бы уходить. Нет, что ни говори, их вождь, — настоящий, правильный вождь; он не смалодушничал в решающий час… — избрал свою тропу!..
И как бы ни саднило сердце от свершившейся разлуки, — новая тропа всегда притягательна для настоящего мужчины. Особенно, если ты молод и смел, если ты веришь: весен и зим впереди больше, намного больше, чем осталось за твоими плечами…
«Тягловой силой» в палеолите до приручения собаки, очевидно, служил сам человек. Я уже упоминал о том, что останки древнейших собак были обнаружены на поселениях охотников на мамонтов. Этих собак вполне могли использовать и как тягловую силу — почему бы и нет? Но никакими фактическими данными, подкрепляющими такое предположение, археологи не располагают: ведь от каких бы то ни было видов палеолитического транспорта, включая возможные остатки саней или нарт, не сохранилось ни кусочка.
Однако, если уж зашла речь о возможном использовании охотниками на мамонтов ездовых животных, нельзя не упомянуть о загадочных находках, сделанных в другой части Европы, на территории современной Франции. На некоторых гравированных и скульптурных изображениях лошадиных голов, принадлежащих мадленской культуре (возраст ее примерно 16—11 тысяч лет назад), есть детали, очень похожие на изображения уздечек. Один из первых исследователей палеолитического искусства и крупнейший его знаток французский ученый Эдуард Пьетт в конце XIX— начале XX века именно так и объяснял эти изображения. Ему возражали другие не менее крупные специалисты, Анри Брейль и Эмиль Картальяк. Однако вопрос этот нельзя считать окончательно решенным и безоговорочно отвергать возможность и того, что в некоторых высоко развитых культурах эпохи верхнего палеолита люди уже делали первые опыты приручения и использования животных — и не одних лишь собак.
Конечно, такие опыты, если они имели место, в эпоху верхнего палеолита были крайне редки и у современников тех же мадленцев должны были вызывать удивление, а то и ужас.
…Попрощавшись с очередными охотниками, долго объяснявшими и словами и жестами направление, пленник и его сопровождающие спустились в речную долину, блещущую в лучах утреннего солнца. Конвоиры о чем-то совещались, всматриваясь из-под ладоней в ослепительную даль. Невольно приглядываясь к окрестностям вместе с ними ,Аймик не замечал ничего особенного. Синий лес далеко на том берегу; у реки песчаная отмель. Поодаль стада… Олени? А здесь… Берег пологий, дальше обрывист. Местность, в общем, ровная, с перелесками, хотя в двух местах явно угадываются овраги… Вдали, на фоне темных деревьев, заметны дымки; очевидно, туда они сейчас и направятся… Тоже стадо, по не олени… Лошади… Надо же, как близко к тем дымкам!..
Он еще больше удивился, когда понял, что несколько животных отделились от стада и, поднимая пыль, скачут… прямо на них! Вот те на! Что же это за лошади такие в здешних краях?! Чем быстрее они приближались, тем больше Аймик отказывался верить собственным глазам… Лошади?!! Да это же…
ЭТО ЖЕ ЛЮДИ-ЛОШАДИ!
В голове была полная сумятица; он одновременно думал и о том, что все же попал в Край Сновидений, к предкам, и о том, что как же так, не может быть, разве мертвые едят и справляют нужду?.. И вместе с тем билась безумная, угасающая с каждым мигом надежда, что это так… только кажется, а сейчас он поймет, что видит обыкновенных лошадей…
И когда сомневаться уже было невозможно, когда стали различимы их бородатые, дикоглазые лица, а слух пронзило лошадиное ржание, — Аймик закричал сам и упал ничком наземь, изо всех сил зажмурив глаза, судорожно обхватив голову руками.
(Только не видеть! И не слышать!)
Но он слышал. Хохот. Оглушительный, пробивающийся сквозь ладони. Приведшие его в это страшное место смеются по-человечески, а те… они и ржут, как лошади!
Аймик чувствовал, как кто-то бесцеремонно трясет его за плечи; потом, невзирая на сопротивление, его поставили на ноги, отомкнули от лица руки… Он раскрыл глаза, потому что понял: сопротивляться бесполезно, все равно заставят! Он был готов ко всему, к любым превращениям! Мертвецы, духи и предки его до сих пор просто дурачили, и вот теперь…
…Ничего! Обычные человеческие лица; его спутники и новые, незнакомые; все шестеро помирают от смеха. А за ними… обычные конские морды, хотя и опутанные какими-то веревками…
Прошло время, прежде чем Аймик начал догадываться… прежде чем вспомнил: странные волки! Там, у детей Сизой Горлицы были странные волки, живущие вместе с людьми, слушающиеся людей, защищающие людей. Так !А здесь…
Странные лошади — только и всего!
И поняв это, Аймик тоже расхохотался…
Так или примерно так люди эпохи верхнего палеолита странствовали по суше. Но как же они преодолевали водные преграды, те же реки?
У археологов есть основания думать, что древнейшим видом транспорта был именно водный. Прежде всего само распространение человека показывает, что ему очень рано пришлось столкнуться с необходимостью преодолевать водные преграды. Пусть Америку не отделял от Азии Берингов пролив, а Англию от Европы — Ла-Манш, когда туда двинулись первые люди. Все равно, путешествуя по Земле, им так или иначе приходилось пересекать несчетное множество рек и речушек, плыть по Индийскому океану от острова к острову (пусть даже этих островов было великое множество, и каждый следующий — в пределах видимости с соседнего), чтобы достичь Австралии. Далее, для сухопутного транспорта нужна тягловая сила — хотя бы собака. А ведь, как мы помним, даже этот зверь был приручен сравнительно поздно: уж никак не раньше 15—13 тысяч лет назад. И, наконец, о том же свидетельствуют некоторые этнографические данные: например, австралийские аборигены не знали никаких, хотя бы самых примитивных, видов сухопутного транспорта, но имели примитивные плоты и лодки.
Как и на чем люди переправлялись через реки десятки тысяч лет назад? Данные по той же Австралии показывают, что многие обитавшие там племена довольствовались простейшим плавучим средством — обыкновенным бревном, на которое австралиец ложился плашмя или садился верхом и греб руками и ногами. Бревна также связывались, превращаясь в плоты. На всем северо-западном побережье не знали иных средств передвижения по воде, однако в других районах употреблялись и челноки, изготовленные из коры дерева. При этом этнографы отмечают, что австралийцы были плохими мореплавателями и употребляли свои плоты и лодки, главным образом, для передвижения по рекам и озерам.
Мы не можем сказать, когда появились хотя бы самые примитивные плоты. Вероятно, все же задолго до возникновения человека современного вида: как бы иначе архаичный «человек прямоходящий» занял столь обширную территорию? Точно так же неизвестно ни время появления первых лодок, ни то, как они выглядели. Но мы очень хорошо знаем возраст древнейших из дошедших до нас плавучих средств. Это лодки, выдолбленные из цельного ствола дерева (так называемые моноксилы), датирующиеся эпохой мезолита.
…Они соорудили плот в предгорьях, и река, раздавшаяся вширь, вынесла их на цветущую, дрожащую в солнечном мареве равнину, и несла, и несла день за днем на восход, лениво покачивая, словно баюкая. Потом — медленно, почти незаметно, — вновь появились всхолмия, предгорья… И вот уже, стремительно сузившись, зажатая теснинами, непохожая сама на себя Дерида мчит их с невероятной скоростью, и тут уж не править, — удержаться бы только!
— Дангор, держись! — орет Аймик, в тщетной попытке перекричать рев ярящихся вод, клокочущих, вскипающих белой пеной, бьющих в лицо, заливающих с ног до головы…
— Дангор, держись!
Ноги полусогнуты, левая рука впилась в намотанный на запястье ремень, другой конец которого намертво прикручен к связке; правая рука стискивает жердь… Брызги хлещут в лицо; он уже мокрый с головы, до ног… И все же ухитряется в самый критический момент направить плот куда нужно… Только бы не опрокинуться!
Дангор стоит на коленях, держится за связку. Похоже, он совсем не боится. Ему все равно…
А вот сцена осенней переправы:
…К этой Большой воде они подошли, когда поздняя промозглая осень уже готовилась перейти в настоящую зиму. Дул пронизывающий ветер; дождь вперемешку со снегом хлестал в лица. Лезть в воду не хотелось никому, — ни на бревнах, ни на лодках, выдержавших уже две переправы и невесть сколько переходов. О зимовке думать пора. А это значит, — лучше двинуться дальше вдоль берега, вниз по течению, хотя и ведет оно не на север — на восток Именно так легче всего найти подходящее место: защищенный от ветра мыс, впадающий в Большую воду ручей. Так может, лучше искать такое место здесь, на этом берегу?
Вечером охотники долго говорили. У всех тайная надежда была обойтись в этот раз без переправы. Ведь оторвались от Нежити, чего же еще? Но Колдун настоял на своем. И вождь его поддержал: «В последний раз. Все равно вода скоро затвердеет. Переправимся, — и по другому берегу. Он высокий, значит, и места для стоянок удобнее. Где-нибудь там и встанем на зимовку». Повздыхали, пожалели (про себя), порешили: «Колдуну и вождю виднее».
Тяжко далась эта переправа. Мокрый снег беспрерывно ложился на серую, враждебную воду, чтобы тут же исчезнуть, хотя оба черных осклизлых берега постепенно покрывались тонким белым налетом. Утро — словно сумерки; и так все застилает небесная морось, — а тут еще режущий встречный ветер мешал грести, залеплял глаза. Может, потому и не заметил он эту проклятую корягу.
Дрого пловец, и ему пришлось не один раз переправляться на легком челноке детей Серой Совы, туда и обратно. И не ему одному: за один раз всю общину на другой берег не переправить, даже в самую хорошую погоду. В такой день — тем более. Вождь до конца оставался на правом берегу: следил за переправой. Айя, конечно же, была рядом с мужем.
Дрого надеялся, — это будет последняя ходка! Плоты оставили на другом берегу; за семьей вождя поплыли на челнах он и Морт. Так было и прежде: в челн Дрого садились Айя и Нага с Аймилой, к Морту — Арго с внуком Ойми. Но в этот раз вождь с сомнением покачал головой.
— Отдохните, руки хоть разотрите. Устали?
Что правда, то правда. Грести приходится зажатыми в кулаках лошадиными лопатками. И в хорошую-то погоду кисти устают, а сейчас они от ледяной воды и совсем окоченели. Морт и Дрого без возражений наскребли, сколько могли, снега (пополам с грязью) и принялись усиленно, докрасна растирать свои руки. Вождь в сомнении смотрел нареку. Другой берег, люди почти терялись в густой пелене.
— Сегодня так поступим. Нага и дети садятся к Дрого, а ты, Морт, только нашу поклажу переправишь. Мы сАйей здесь останемся. Тебе возвращаться больше не нужно; Дрого второй челн к своему привяжет и за нами один вернется. Заберет мать, а я как-нибудь и сам выгребу.
…А вот и действительно, — последняя переправа! Эта мысль придавала силы, которых, казалось, уже и нет вовсе. Мать за спиной, он ее не видит, но чувствует: сжата, напряжена! Отцовский челн неподалеку; Арго гребет сильно, уверенно. Он давно мог бы быть на другом берегу, но сдерживает себя, старается не вырываться вперед…
…Дрого не понял даже, как все это произошло. Вдруг онемела левая рука, и лошадиная лопатка выскользнула, ушла вниз, и челн развернуло, понесло вниз по течению! Он старался изо всех сил: ведь берег вот он, кажется, совсем рядом, — течение вынесем челн на отмель, а он поможет! И уже бегут и кричат люди…
Быть может, так бы оно и было, будь это на их Большой воде, где все так знакомо, но тут… Краем глаза, сквозь серую пелену дождя Дрого увидел вспененный гребень воды, услышал рокот…
Перекат!
Дрого знает, что это такое; и лучшему пловцу не пришло бы в голову связываться с перекатом, — на бревне ли, в челне, или вплавь! Начав переправу, они не заметили, не услышали из-за дождя, что опасность совсем близка!..
Дрого греб изо всех сил, — лопаткой и голой рукой; ему удалось развернуть челн носом к берегу, такому близкому… Но рокот переката еще ближе, он бьет в самые уши…
УДАР!
Челн перевернуло, закрутило, его самого бьет по камням, но он выберется, он пловец…
«МАТЬ НЕ УМЕЕТ ПЛАВАТЬ»!
Дрого не знал до сих пор, как долго длилась эта схватка с водяными, уже почуявшими желанную добычу, уже ликовавшими. Да, конечно, он — пловец, но все его силы уходили на одно: не дать утонуть матери! Водяные их возьмут только вместе! Так бы оно и было, — окажись берег хотя бы чуть дальше, а перекат — ниже по течению: их бы просто не успели спасти! В то страшное утро они спаслись лишь потому, что берег был совсем рядом. И отец. Его челн был к берегу ближе, он сразу копьем дно нащупал, понял: стоять может, — ив воду! Первым добежал, первым копье утопающим протянул, а потом и руку… Так и выкарабкались!
Только не хотели водяные свою добычу упускать! Дрого уже по дну шел, когда его левая нога, завязла в чем-то, запуталась, — и так стопу вывернуло, что он вновь с головой в воде очутился. Но тут уже не только отец, — другие бросились на помощь…
