Глава 5

Как Сталин «расщепил атом»

Он принял страну с сохой, а оставил ее с атомным оружием.

(У. Черчилль) ((из выступления в палате лордов))

Очернительская вакханалия «либералов», начавшаяся с подлой хрущевской кампании «борьбы с культом», оставила в исторических потемках выдающиеся заслуги Генералиссимуса в укреплении обороноспособности государства. Между тем фундамент промышленности, составившей мощь советского оружия долгие годы сдерживающего западных недоброжелателей России от посягательств на ее независимость, был заложен именно Сталиным.

Но, говоря образно, и та дорога во вселенную, которую проложил первый советский космонавт Юрий Гагарин, тоже начиналась из сталинского рабочего кабинета.

Появление атомного оружия перевернуло мир; однако Вождь не был застигнут врасплох. И хотя в штабах западных стран разрабатывались реальные планы разгрома страны, победившей фашизм, атомную бомбардировку Советского Союза предотвратили не протесты сторонников мира и не пацифистские демонстрации.

Скажем еще определеннее: человек дела, остро ощущавший скоротечность времени, он отсеивал второстепенные вопросы, но не терял из вида главного. И даже если воля обстоятельств и сложность ситуации не позволяли ему своевременно решить проблему, он умел восполнить упущенное время. Он находил пути решения государственных задач и не ошибался в выборе методов для осуществления задуманного.

Идея расщепления атомного ядра возникла еще до войны. В 1933 году в СССР состоялась первая конференция по физике атомной энергии. До 1940 года прошло пять таких встреч советских ученых, но мысль об «освобождении» атома будоражила и умы исследователей Европы. Осенью 1939 года эмигрировавшие со старого континента в США Э. Ферми и Л. Сциллард склонили Эйнштейна к идее: написать письмо президенту Рузвельту с предупреждением о возможности создания нового оружия в Германии и с изложением перспектив его возможностей.

Идея стала реализовываться, и с марта 1940 года правительство Америки начало финансирование «проекта Манхэттен» по созданию атомной бомбы. Начальником проекта был назначен Лэсли Гровс. В подчинении генерала оказались Роберт Оппенгеймер, Нильс Бор, Энрико Ферми и другие европейские ученые.

В долине реки Теннесси появился город Ок-Ридж с 80 тысячами жителей, а в пустыне у реки Колумбия — второй секретный центр — 60-тысячный Хенфорд. Гровс позднее писал: «Наша стратегия в области охраны тайны очень скоро определилась… и одна из них — сохранить в тайне от русских наши открытия и детали наших проектов и заводов».

Новый род оружия еще не оформился в законченную конструкцию даже на бумаге, когда из Лондона в Главное разведывательное управление поступило первое сообщение о работах по созданию атомной бомбы англичанами. В декабре 1941 года в ГРУ пришел еще один (на сорока листах) доклад по атомной тематике.

В конце этого же года с письмом к Сталину по ядерной тематике обратился и 28-летний курсант Военно-воздушной академии, физик и будущий академик Г. Флеров, учившийся в Воронеже. Очередная информация о работе британских физиков, уже на ста пятидесяти страницах, поступила в январе 1942 года. Информация внешней разведки концентрировалась в деле «Энормоз». С латыни это слово переводится как нечто громадное, страшное и чудовищное. В марте научно-техническая разведка (НТР) подготовила аналитическую записку Сталину за подписью Берии. В ней указывалось:

«1.МВерховное военное командование Англии считает принципиально решенным вопрос практического решения использования атомной энергии урана 235 для военных целей…

3.МУрановый комитет английского военного кабинета разработал предварительную теоретическую часть для проектирования и постройки завода по изготовлению урановых бомб».

Для изучения и направления работ научно-исследовательских организаций СССР, занимающихся атомной энергией урана, авторы докладной предлагали: «проработать вопрос о создании научно-совещательного органа при Государственном комитете обороны…»

Однако Берия задержал передачу этого документа Сталину. В мае в руки уполномоченного ГКО по науке С.В. Кафтанова попало второе письмо лейтенанта Флерова. Он писал:

«…Знаете ли Вы, Иосиф Виссарионович, какой главный довод выставляют против урана? — «Слишком здорово было бы»…На первое письмо и пять телеграмм ответа я не получил. Это письмо последнее, после которого я складываю оружие и жду, когда удастся решить задачу в Германии, Англии или США. Результаты будут настолько огромны, что будет не до того, кто виноват в том, что у нас в Союзе забросили эту работу…»

Но и на этот раз письмо не дошло до адресата. Кафтанов передал обращение Флерова Берии, а тот переадресовал его начальнику внешней разведки Фитину. 7 мая 1942 года разведуправление направило письмо руководителю спецотдела Академии наук СССР М. Евдокимову. В нем спрашивалось: «Имеет ли в настоящее время эта проблема реальную основу для практической разработки вопросов использования внутриядерной энергии, выделяющейся при цепной реакции урана…»

В ответе академика В.Г. Хлопкина 10 июня 1942 года отмечалось: «Академия наук не располагает никакими данными о ходе работ в заграничных лабораториях по проблеме использования внутренней энергии, освобождающейся при делении урана… почти совершенно не публикуются работы, связанные с решением этой проблемы». Академик высказывал мнение: ему кажется, что этим «работам придается значение и они проводятся в секретном порядке».

Однако сотрудники научно-технической разведки уже не сомневались в важности решения атомной проблемы. В выводах новой докладной Квасников и Овакимян отмечали: «Учитывая, что в нашей стране крупные ученые не очень-то верят, что в ближайшем будущем можно создать атомное оружие, полагали бы целесообразным вышеперечисленные документы направить для оценки не светилам отечественной науки, а сравнительно молодому, честному и довольно известному в ядерной физике ученому».

Это заключение и легло на стол Председателя ГКО. В конце сентября в Кремле прошло совещание, на которое были собраны ученые, работающие в области ядерной физики. Доклад сделал Кафтанов, и первый вопрос, который задал Сталин специалистам-атомщикам, был прямым. Он касался фактов:

— Могут ли немцы или наши союзники создать атомную бомбу?

Последовавшее вслед за этим вопросом молчание научных светил он прокомментировал замечанием:

— Вот младший техник-лейтенант Флеров пишет, что надо незамедлительно заниматься созданием атомной бомбы, а вы, ученые специалисты, молчите…

Но по выражению исследователя Стефансона: «Ученый никогда не старается ничего доказать. Он устанавливает факты». И первым отреагировал 62-летний академик А.Ф. Иоффе:

— …Для решения стоящей перед нами весьма сложной научно-технической задачи есть только один плюс — мы знаем, что проблема атомной бомбы решена. Но минусов у нас гораздо больше. Англичане привлекли к урановым исследованиям крупных ученых со всего мира… Англия имеет солидные научные базы в Оксфорде, Бирмингеме, Кембридже и Ливерпуле… Британские ученые опираются на сильную промышленную базу. У нас же ей нанесен ущерб, а научная аппаратура эвакуирована в различные районы страны…

Конечно, Верховный Главнокомандующий, занимавшийся с начала войны постоянным координированием боевых действий многочисленных фронтов и ежедневно соприкасавшийся с вопросами снабжения армии танками, самолетами, артиллерией и другими бесчисленными проблемами, не хуже академиков понимал сложность атомной проблемы. Поэтому он пояснил:

— Я понимаю, что создание атомной бомбы потребует общегосударственной программы. Мы пойдем на это, несмотря на тяжелые условия военного времени. Трагичность ситуации состоит в том, что, когда надо обеспечить мир, нужно делать такие же вещи, как у противника… Я хотел бы услышать: сколько нужно времени и сколько будет стоить создание бомбы?

— Стоить это будет почти столько же, сколько стоит вся война, а отстали мы в исследованиях на несколько лет, — ответил Иоффе.

Кафтанов пишет в воспоминаниях, что после некоторого раздумья Сталин сказал: «Надо делать». Однако сам Иоффе не принял предложение возглавить все работы по атомной тематике. Он сослался на возраст и предложил кандидатуру И.В. Курчатова. 28 сентября 1942 года, в разгар боев на улицах Сталинграда, Сталин подписал постановление ГКО № 2352 «Об организации работ по урану».

Сорокалетний Игорь Курчатов окончил физико-математический факультет Крымского государственного университета в 1923 году и профессора И.М. Крылов и А.Ф. Иоффе были среди тех, кто читал там лекции. Поэтому молодой специалист впоследствии стал одним из ведущих сотрудников Ленинградского физико-технического института, созданного под руководством Иоффе.

С началом войны институт был эвакуирован в Казань. Здесь Курчатов работал над технологией подрыва немецких магнитных мин под действием магнитного поля, но в конце октября его вызвали в столицу. В уютном номере гостиницы «Москва» профессор больше недели изучал материалы разведуправления. В его распоряжении оказались три папки. Документы и сведения, добытые военной разведкой в Великобритании, захватывали воображение, однако предстоявшая задача казалась весьма и весьма непростой.

Поэтому в заключении, предназначавшемся Сталину, 27 ноября 1942 года ученый формулировал проблему довольно сдержанно: «В исследовании проблемы урана советская наука значительно отстала от науки Англии и Америки… Ввиду того, что возможность введения в войну такого страшного оружия, как урановая бомба, не исключена (курсив мой. — К.Р.), представляется необходимым широко развернуть в СССР работы по проблеме урана и привлечь к ее решению наиболее квалифицированные научные и научно-технические силы Советского Союза».

Учитывая сложность и громадную трудность задачи, Курчатов отмечал, что «представляется необходимым учредить при ГКО Союза СССР под Вашим председательством специальный комитет, представителями науки в котором могли бы быть академик Иоффе А.Ф., академик Капица П.П. и академик Семенов Н.Н.».

На докладной Курчатова 28 ноября Молотов сделал пометку: «Т(ов). Сталину. Прошу ознакомиться с запиской Курчатова…» Уже на следующий день докладная Курчатова оказалась на столе Верховного Главнокомандующего. Современники называли Сталина гениальным; и, давая такую оценку, они прежде всего имели в виду прозорливость Вождя. Конечно, можно оспаривать такую формулу.

Но справедливо ли отказать ему в дальновидности? Можно ли отрицать, что он лучше, чем кто-либо из его современников, не только видел окружающее. С поражавшими настойчивостью и решительностью он принимался за реализацию сложнейших проблем. Правильно мыслить — значит созидать. Он находил нужных людей, необходимые средства и способы для осуществления самых трудных задач, доводя их до завершения.

11 февраля 1943 года Сталин подписал еще одно постановление ГКО об организации работ по использованию атомной энергии в военных целях. Общее руководство возлагалось на Молотова; и в апреле для реализации атомного проекта в Академии наук СССР была создана специальная лаборатория № 2. Ее руководителем назначили Курчатова, но комплектацией штатов занимались разведчики.

Для подбора кадров секретной лаборатории специальные группы отбирали перспективных специалистов из молодежи; отбирали не только физиков, но и математиков. Кандидатов приглашали на семинары и собеседования. В результате были созданы уникальные коллективы, способные реализовать ядерный проект.

От Совета Народных Комиссаров в апреле 1943 года к координированию работ по ядерной теме был привлечен и нарком химической промышленности М.Г. Первухин. Информируя наркома о принятом решении, Молотов подчеркнул: «Это личное поручение товарища Сталина».

Деятельность специалистов, посвященных в проблему, проходила в атмосфере повышенной секретности. Сразу после постановления ГКО по указанию Сталина внешняя разведка начала углубленную работу по делу «Энормоз». Руководством научно-технической разведки был разработан детальный план. Все документы исполнялись только от руки. Связь разведки с Курчатовым осуществлял доктор технических наук Гайк Овакимян. В Нью-Йорке, Вашингтоне, Лос-Анджелесе и Сан-Франциско были учреждены должности заместителей резидентов. Резидентом в Нью-Йорк Сталин направил самого начальника НТР Л. Квасникова.

Вождь четко обозначил цели и задачи всех служб, и комплекс предпринятых им мер позволил советским ученым наверстать упущенное, а затем сделать стремительный рывок вперед. Ознакомившись с очередной информацией разведки, 7 марта 1943 года Курчатов писал заместителю Председателя СНК СССР М.Г. Первухину:

«Получение данного материала имеет громадное значение для нашего государства и науки. Теперь мы имеем важные ориентиры для последующего научного исследования, они дают возможность нам миновать многие весьма трудоемкие фазы разработки урановой проблемы и узнать о новых научных и технических путях ее разрешения…

…IV. Полученные материалы заставляют нас по многим вопросам проблемы пересмотреть свои взгляды и установить при этом три новых фазы для советской физики и направления в работе… Вся совокупность сведений материала указывает на техническую возможность решения всей проблемы в значительно более короткий срок, чем думают наши ученые, не знакомые еще с ходом работ по этой проблеме за границей».

Между тем американцы форсировали исследования. На юго-западе США, в пустыне штата Нью-Мексико, в маленьком городке Лос-Аламос строился атомный центр, и уже в 1943 году прибывший персонал начинал монтаж оборудования. 45 тысяч ученых, инженеров, техников и рабочих охранялись специально подготовленными частями.

В числе разработчиков проекта было 12 нобелевских лауреатов, а в конце 1943 года, по предложению руководителя американских исследований Роберта Оппенгеймера, к работе был привлечен Клаус Фукс. Именно его материалы в числе прочих и изучал в октябре 1942 года в гостинице «Москва» профессор Курчатов.

Конечно, Сталин понимал сложность задачи. Он никогда не строил песочные замки и прекрасно знал, что в любом деле побеждает тот, кто владеет информацией. Поэтому еще 7 декабря 1943 года в Первом Управлении НКГБ был создан Информационный отдел (ИНФО), начальником которого стал М.А. Аллахвердов.

Задачами управления стали: аналитическая обработка и реализация агентурных материалов по политическим и экономическим вопросам; определение достоверности и оценка разведывательных материалов на основе систематического изучения, сопоставления и сравнительного анализа сообщений различных источников. То есть центр должен был собирать воедино и анализировать информацию, поступавшую от внешней разведки, ГРУ и МИДа.

Несомненно и то, что работы по созданию ядерного оружия Советским Союзом не получили бы столь успешного и эффективного результата, если бы Сталин полагался только на талант и самостоятельный поиск своих ученых. В его концепции вновь проявился трезвый подход, объяснявшийся не одними экономическими причинами. Как ранее в авиации и танкостроении, он не собирался изобретать велосипед.

Он смотрел на атомную проблему под разными углами и не довольствовался знаниями только своих ученых. Если в лабораториях стран союзников специалисты продвинулись в практических вопросах расщепления атома дальше, то эта информации должна была стать достоянием советской науки.

По его указанию разведка стала скрупулезно собирать сведения об исследованиях в Америке и Англии. Они поступали непосредственно в Кремль, где в специальной комнате знакомился с материалами только Курчатов.

Говоря иначе, Сталин заставил своих специалистов «расщепить» сам американский «проект Манхэттен». Одним из ученых, обеспечивших советский успех в решении атомной проблемы, стал ученый-атомщик немец Клаус Фукс. Кстати сказать, что немецкое слово «Fuchs» переводится как лис, лисица.

К. Фукс родился 29 октября 1911 года в городе Рюсельхейм недалеко от Дармштадта в семье протестантского доктора богословия; его отец Эмиль Фукс еще в молодости вступил в Социалистическую партию Германии. Окончив школу с золотой медалью, в 1928 году Клаус поступил в Лейпцигский университет. В то же время он стал членом коммунистической партии Германии и после прихода к власти Гитлера оказался на нелегальном положении. В июле 1933 года по заданию компартии он выехал в Париж, а затем перебрался в Англию. Здесь он три года жил в доме промышленника Рональда Ганна, симпатизирующего СССР, и работал в лаборатории Бристольского университета у физика Невиля Нотта.

В 1936 году, в возрасте 25 лет, Фукс защитил докторскую диссертацию. По рекомендации доктора Нота он продолжил работу в Эдинбургском университете в лаборатории профессора Макса Бора, став автором ряда научных публикаций. Но в мае 1940 года — как немца — англичане интернировали его в концентрационный лагерь на остров Мэн, а позже перевели в Канаду, в лагерь Квебека. Однако в конце декабря, по ходатайству Рональда Ганна и ряда ученых, его освободили. Клаус принял английское гражданство и был зачислен в группу физика Р. Пайерлса, занимавшегося секретными ядерными разработками.

К сотрудничеству с советской разведкой немецкого эмигранта, входившего в десятку ведущих мировых физиков, привлек секретарь советского военного атташе в Англии полковник Семен Кремер. Поддерживая связь с Клаусом Фуксом, опытный работник лондонской резидентуры Кремер получил от него до двухсот страниц документов.

Но когда в июле 1942 года Кремер покинул Лондон, в одно из воскресений октября на встречу с физиком явилась элегантная, стройная английская леди. Разведчицу Красной Армии, числившуюся под псевдонимом Соня, звали Урсула Кучински; по происхождению она была немецкой еврейкой.

Она нашла ученого в Бирмингеме и поддерживала с ним связь с октября 1942-го по октябрь 1943 года, до его направления для совместной работы с американцами. Уже на первой встрече К. Фукс передал Соне 85 листов документов по проекту «Тьюб Эллоуз». Через месяц они были в Москве.

Английская миссия прибыла в США для участия в ядерной программе «Манхэттен прожект» в декабре 1943 года. С этого времени и Клаус Фукс вместе с группой Р. Пайерлса работал в Лос-Аламосе у Ганса Бете.

После переезда в США связь с Фуксом перешла из ГРУ к агенту резидентуры НКВД американскому гражданину Гари Гольду, скрывавшемуся под псевдонимом Раймонд. Через него шла в Москву информация о строительстве в Окридже, штат Теннеси, диффузионного завода и исследовательских работах ученых-атомщиков.

Позже свою информацию о секретах Лос-Аламосской лаборатории К. Фукс передавал Леонтине Коэн. Как отмечают исследователи, ее муж Морис Коэн был завербован советской разведкой еще во время гражданской войны в Испании. Супруги были известны как Питер и Хэлен Крогер.

Леонтина Коэн вручала материалы, полученные от Фукса, сотруднику советской резидентуры А. Яцкову, а позже — нелегалу Марку. Анатолий Яцков работал в Нью-Йорке под крышей советского консульства как дипломат Анатолий Яковлев с начала 1941 года и с 1943 года целиком переключился на «Манхэттенский проект».

Под псевдонимом Марк скрывался разведчик, известный советским людям как знаменитый Рудольф Абель. Но это был лишь очередной псевдоним, под которым резидент после своего ареста представился контрразведчикам ФБР. Настоящие имя и фамилия героя невидимого фронта — Вильгельм Фишер.

Через эту тайную цепь связей советская разведка уже в январе 1945 года получила от Клауса Фукса сведения о том, как атомная бомба будет выглядеть, а в мае было передано полное описание ее конструкции. 16 июня 1945 года советский агент Клаус Фукс присутствовал на испытаниях взрыва первой американской атомной бомбы, и лишь в июне 1946 года он вернулся в Англию, где в Харуэле была создана новая энергетическая установка.

Еще одним «бриллиантом» Генералиссимуса Сталина стал Ян Петрович Черняк, имевший в советском разведуправлении псевдоним Джен. Только в 1944 году Центр получил от Джена 12 500 листов технической документации и 60 образцов различной военной аппаратуры. Находясь с первой половины 1942 года в Лондоне, разведчик установил контакт с физиком Алланом Нанном Мэем. С Мэем работало ГРУ — военная разведка.

Родившийся в Бирмингеме в среднеобеспеченной буржуазной семье Мэй окончил Школу короля Эдуарда и Кембриджский университет. Талантливый физик работал в лаборатории Кавендиш в Кембридже. С 1936 года он профессор физики Королевского колледжа в Лондоне.

В апреле 1942 года профессор X. Холбан для исследований, связанных с расщеплением урана, пригласил Мэя в свою секретную лабораторию в Кавендиш. Британский физик передал Черняку-Джену данные по установкам для разделения изотопов урана, описания процесса получения плутония, чертежи «уранового котла». Ян Черняк получил от Мэя около 130 листов документов, часть из которых попала в руки Курчатова уже в 1942 году.

С января 1943 года А. Мэй в составе группы профессора Холбана из 12 человек продолжил работу над атомной проблемой в Монреальской лаборатории Национального научно-исследовательского Совета Канады. А в августе того же года в Канаду прибыл П. Ангелов (Бакстер). Он установил с ученым связь.

Позже в числе прочих материалов Мэй передал сотруднику аппарата военного атташе, советскому разведчику старшему лейтенанту Павлу Ангелову доклад Э. Ферми. В нем подробно описывалось устройство, принципы действия и схема уранового котла, а также установок для получения обогащенного урана. А 11 июля 1945 года в Москву был направлен доклад А. Мэя-Алекса с описанием принципов действия атомной бомбы и установок для получения обогащенного урана.

Знаменитый тезис Сталина «кадры решают все» получил свое возрождение в новом столетии, в период президентства В. Путина. Но именно обученные кадры, то есть профессионалы-специалисты, а не сброд диссидентов с улицы творят историю.

«Кадры» Сталина из разведки с немалой пользой привлекали для работы на Советский Союз «кадры» государств, противостоявших стране социализма. Ярким советским разведчиком, нелегалом в США был Артур Адамс — Ахилл. Революционер-эмигрант, он окончил Торонтский университет в Канаде. Вернувшись в 1920 году в СССР, он был директором автомобильного завода АМО; позже работал в Главном управлении авиапромышленности. С 1935 года он сотрудник Разведуправления Красной Армии и руководитель резидентуры в США.

Среди документов, переданных Артуром Александровичем Адамсом в Центр, — описания и чертежи экструзивного завода, доклад о восстановлении сырого продукта «49». Среди них были и материалы Клинтонской лаборатории, доклад на конференции в ВилмингтОне о ходе работ в США по производству урана, отчет об использовании экспериментальной продукции расходящейся структуры цепи Э. Ферми.

Обратим внимание на существенный факт. Люди, передававшие сверхсекретные сведения советской разведке, являлись интеллектуалами высокого уровня. Рискуя положением, карьерой и даже жизнью, они понимали, что в конечном итоге направляют информацию советскому Вождю. Они доверяли ему. Вера в его нравственные качества и его роль в разгроме фашизма оказалась выше приоритетов и преданности своему классу.

Специальных заданий по атомной тематике Адамс не имел, но 21 января 1944 года его агент Кларенс Хискей-Эскулап сообщил, что один из его друзей, ученый Мартин Кэмп, имеет доступ к секретным документам, имеющим отношение к атомной бомбе.

Первая встреча Адамса с Кэмпом состоялась в конце января 1944 года, а 23 февраля ученый передал разведчику около 1000 листов документов, а также образцы урана и бериллия. Среди них были доклады о разработке атомного оружия, инструкции и отчеты различных отделов лаборатории, схемы опытных агрегатов.

На следующей встрече Адамс получил от Кемпа для перефотографирования 2500 страниц закрытых материалов по атомному проекту, а с мая по август еще 1500 страниц. Однако сам Хискей оказался в поле зрения американской разведки. Она зафиксировала его встречу с Адамсом, а затем контакт последнего с вице-консулом Михайловым. В ноябре Хискея уволили из университета, послав в армию на Гавайи, а к Адамсу направили провокатора. Правда, разведчик быстро разоблачил «подставу», но в 1946 году ему пришлось перебраться в Канаду, а оттуда — в СССР.

Между тем, вернувшись в том же 1946 году в Англию, Клаус Фукс продолжил свою нелегальную деятельность. Он передал в центр подробнейшую информацию о химическом заводе в Уиндескейле, производящем плутоний, планы строительства предприятий для разделения изотопов. В Москву им были направлены сведения о результатах испытания американцами ура-ново-плутониевых бомб в районе атолла Энивиток, сравнительный анализ действия котлов с воздушным и водяным охлаждением.

Но что стало не менее важным, он сообщил принципиальную схему водородной бомбы. От него советской разведке поступила информация о ходе работ над водородной бомбой, проводимая в американской лаборатории физика-теоретика Эдварда Тейлора. Сведения, полученные от Фукса, позволили советским ученым закончить работы с термоядерным оружием раньше, чем это сделали в США.

В начале своей нелегальной деятельности К. Фукс сотрудничал с резидентурой ГРУ — Главного Разведывательного Управления Генерального штаба, а позднее с Первым (внешняя разведка) управлением МГБ-КГБ. Это сотрудничество продолжалось до лета 1949 года. В Англии информацию, полученную от Клауса Фукса, передавала в Москву советская разведчица Урсула Кучински. Она осуществляла это с помощью радиопередатчика, установленного в ее доме, располагавшемся неподалеку от Оксфорда.

Ученого-атомщика арестовали в январе 1950 года. В ходе следствия он признался в сотрудничестве с советской разведкой, и 1 марта лондонский суд приговорил его к 14 годам тюремного заключения. Незадолго до его ареста Урсула Кучински вместе с детьми бежала в Советский Союз. Впоследствии она жила в ГДР.

Информацию о судебном процессе опубликовало «Агентство Рейтер». В нем со ссылкой на генерального прокурора Великобритании сообщалось, что ученый-атомщик Фукс передавал атомные секреты «агентам Советского правительства». Но уже 8 марта ТАСС поспешило опровергнуть такое утверждение. В сообщении ТАСС говорилось, «что это заявление является грубым вымыслом, так как Фукс неизвестен Советскому правительству и никакие «агенты» Советского правительства не имели к Фуксу никакого отношения».

Можно ли было в условиях «холодной войны» поступить иначе? Конечно, нет. Это отвечало и правилам «тайной войны». Тем более что в то время советская разведка не знала ни обстоятельств ареста Фукса, ни последствий, которые могли возникнуть в результате провала. Тщательно скрывали такую информацию и западные спецслужбы.

Только спустя десятилетия, когда эти сведения оказались достоянием истории, стала известна подоплека событий. Оказалось, что непосредственной предпосылкой для подозрений в отношении ученого-атомщика послужила операция «Венона».

Еще в ходе войны западные спецслужбы собрали тысячи шифрограмм советских разведчиков. Однако вскрыть тайные коды не представлялось возможным, хотя к этой работе были привлечены лучшие математики и лингвисты Америки. Дело в том, что для шифрограмм применялись блокноты с одноразовыми листами. Но и это было не все. Группы цифр кодировались дважды. И все-таки у такой системы существовала своя ахиллесова пята. Спустя продолжительное время шифровальные листы использовались еще раз.

Впрочем, и это не привело бы к провалу некоторых разведчиков, если бы не произошло предательство. Еще в сентябре 1945 года в Оттаве сбежал шифровальщик резидентуры ГРУ Игорь Гузенко. Попросив политического убежища у канадских властей, предатель не только «слил» известную ему информацию, но и сдал похищенные из сейфа секретные документы. Канадская королевская полиция выявила имена 19 агентов ГРУ, из которых 9 были осуждены, а шифровальные материалы передала американским спецслужбам. В записной книжке арестованного Гальперина была обнаружена фамилия Клауса Фукса.

Правда, полученные сведения не сразу дали результат. Лишь спустя три года лингвист и криптолог американской армии Мередит Гарднер сумел проникнуть глубже в тайны советских шифров. В одной из шифрограмм, переданных предателем Гузенко канадцам, оказалась «наводка» на Клауса Фукса и его сестру Кристель, которая проживала в Кембридже. Между тем еще в 1945 году британские спецслужбы зафиксировали посещение ее квартиры Раймондом — агентом разведки НКВД Гарри Гольдом. Показания на связного Гольда дала Элизабет Бентли, а арестованный Раймонд показал в свою очередь на Фукса.

И все-таки судьба ученого-разведчика продолжилась сравнительно благополучно. 24 июня 1959 года он досрочно был освобожден из заключения. В 48-летнем возрасте он переехал в Восточный Берлин, где через два дня получил гражданство ГДР и должность заместителя директора Института ядерной физики, удачно женился. С 1952 года стал членом Академии наук ГДР и членом ЦК СЕПГ, а в 1975 году его удостоили Государственной премии I степени и наградили орденом Карла Маркса. Клаус Фукс скончался 28 февраля 1988 года в 77-летнем возрасте.

Однако с арестом Клауса Фукса активная работа разведки по атомной тематике не прекратилась. Упоминаемые выше супруги Морис и Леонтина Коэн (Морис и Лона Коэн), забиравшие информацию у Фукса в Америке, тоже продолжили работу в Великобритании. В последние шесть лет перед арестом они обеспечивали связь с Центром советского разведчика Гордона Лонсдейла. Настоящее имя Конон Тимофеевич Молодый.

Арест этой группы состоялся только в 1961 году. В Англии супруги Коэн проживали в образе преуспевающих букинистов. Во время обыска их квартиры в предместье Лондона сотрудники МИ-5 обнаружили передатчик, вмонтированный в карманный фонарик; работавшее в высокочастотном диапазоне приемное устройство, микроточечное считывающее устройство и используемый для скоростной передачи радиограмм наносимый на пленку магнитный железооксид.

В этом же году Гордона Лонсдейла приговорили к 25 годам тюремного заключения, его ближайших помощников супругов Коэн — к 20 годам. Впоследствии в 1969 г. Мориса и Лону Коэн обменяли на арестованного за антисоветскую пропаганду в Москве англичанина Джеральда Брука.

Но это была лишь верхушка айсберга. По сведениям американских исследователей материалов операции «Венона» Джона Хейнза и Харви Клера, в 1941-1945 годах только в США на советскую разведку работали 100 офицеров-оперативников, контролировавших 435 агентов и источников. Бывший офицер британской контрразведки Питер Райт считает, что число их превышало 800 человек.

Впрочем, сошлемся на более достоверный документ. 4 ноября 1944 года Сталин рассмотрел проект Указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении наиболее отличившихся работников Первого управления НКГБ СССР. В нем отмечалось:

«В период Великой Отечественной войны сотрудники 1-го (разведывательного) управления НКВД/НКГБ проделали значительную работу по организации разведывательной сети за рубежом и получению политической, экономической и военной информации.

За этот период за границу были направлены 566 офицеров на нелегальную работу, завербовано 1240 агентов и информаторов, разведкой было получено 41 718 различных материалов, включая значительное число документов. Из 1167 документов, полученных по линии научно-технической разведки, 616 были использованы нашей промышленностью».

Конечно, сведения, полученные разведчиками, сыграли неоценимую роль в реализации атомной программы Советского Союза. Однако повторим, что исследования в области ядерной физики начались в СССР еще до войны — в 30-е годы. В 1937 году в ленинградском Радиевом институте под руководством И.В. Курчатова и А.И. Алиханова был создан первый в Европе циклотрон. В 1940 году академики В. Вернадский, Ферсман и В. Хлопин внесли в Академию наук предложение об использовании внутриядерной энергии урана. Война на время затормозила эти исследования.

О том, какое значение Сталин придавал атомной проблеме, говорит уже то, что в декабре 1943 года он рекомендовал включить кандидатуру Курчатова для избрания его академиком. Правда, на тайных выборах «ученые мужи» кандидатуру провалили; прошел Алиханов.

Тогда по прямому указанию Сталина в штат «светил» науки добавили еще одну «академическую единицу», и Курчатов был избран действительным членом Академии наук. Доверие и возвышение нужного государству человека являлись одной из характерных особенностей стиля работы Вождя.

Но он не забывал о деловой стороне, о практической работе, которой занималась Лаборатория Курчатова. В сентябре 1944 года академик написал письмо Берии о недостаточной обеспеченности исследовательской базы лаборатории и слабой организации контроля со стороны Молотова. Тогда Сталин отстранил последнего от руководства этим направлением, а наркому Берии сказал: «Эту проблему возьмешь под личный контроль и под личную ответственность».

Сталин внимательно следил за реализацией проекта. В начале 1944 года он утвердил ряд важнейших постановлений, касающихся ядерных исследований. Одно из них, постановление ГКО № 7357, поручало академикам А. Иоффе и А. Алиханову к 1 января 1946 года завершить строительство циклотронной лаборатории при Ленинградском физико-техническом институте.

Еще одно постановление ГКО — № 7408, подписанное его Председателем 27 января 1945 года, предусматривало организацию поиска, разработки и добычи урановой руды для первого советского атомного реактора в Болгарии. 21 февраля 1945 года Верховный Главнокомандующий подписал постановление ГКО № 7572 «О подготовке специалистов по физике атомного ядра» для смежных учреждений и лаборатории № 2.

И все получилось. Однако он оценивал возможности атома не только с точки зрения его военного использования. Той весной 1945 года, когда на Потсдамской конференции Трумэн «проверял» осведомленность Сталина о секрете атомной бомбы, Курчатов со своими коллегами уже разрабатывал конструкцию первого промышленного атомного реактора.

Сталин своевременно оценил все аспекты значимости новой технологии. Атомная бомбардировка Японии 6 и 9 августа 1945 года имела не столько военные, сколько политические цели. Генерал Лесли Гровс пишет:

«Когда мы приступали к работам в области атомной энергии, Соединенные Штаты Америки еще не планировали применения атомного оружия против какой бы то ни было державы… С течением времени, наблюдая, как проект пожирает гигантские средства, правительство все более склонялось к мысли о применении атомной бомбы». Напутствуя пилота Суини перед вылетом к Нагасаки, адмирал Пернелл сказал: «Молодой человек, ты знаешь, сколько стоит эта бомба?… Так вот постарайся, чтобы эти деньги не пропали зря».

Безусловно, что ядерная дубина, которой «цивилизованная» Америка вознамеривалась напугать весь мир, была дорогим удовольствием, но существовала еще и моральная проблема. Руководитель проекта «Манхэттен» Гровс вспоминал: принимая решение о бомбардировке Нагасаки, инициаторы операции знали, что в зону непосредственного действия взрыва попадет также несколько сотен солдат и офицеров США и Великобритании, находящихся там в лагере военнопленных. Но с этим не посчитались — это тоже «гуманизм» по-американски.

Атомная бомбардировка Японии, несомненно, заставила Вождя форсировать работы по ядерному проекту. Союзники вырвались вперед, и следовало выправлять положение. Погруженный в государственные заботы, он почти не обратил внимания на изменения в жизни дочери. Светлана Аллилуева позже писала: «…Отца я увидела снова лишь в августе, когда он возвратился с Потсдамской конференции. Я помню, что в тот день, когда я была у него, пришли обычные его посетители и сказали, что американцы сбросили в Японии первую атомную бомбу… Все были заняты этим сообщением, и отец не особенно внимательно разговаривал со мной. А у меня были важные новости. Родился сын. Ему уже три месяца, и назвали его Иосиф…»

Взрыв в Альмагордо, бомбардировки Хиросимы и Нагасаки заставили Сталина активизировать шаги по созданию атомного оружия. Уже на следующий день он вызвал к себе Курчатова. По просьбе Генералиссимуса академик подробно описал конструкцию атомной бомбы, принцип ее действия и объяснил специфические особенности технологии получения «ядерного заряда». Говоря о практической стороне дела, Курчатов сказал:

— Дело двигается очень медленно… Пока мы ведем только лабораторные эксперименты. Промышленной базы в нашей стране нет. Мы сейчас имеем подробные чертежи конструкции атомной бомбы. Мы знаем, как и чем ее начинить. Но речь идет о скорейшей ликвидации американской монополии… Надо в кратчайшие сроки создать новую отрасль промышленности, которая будет способна производить все необходимое для технологии изготовления атомной бомбы. Нужны геологические изыскания урановых месторождений… Необходимо разворачивать строительство экспериментальных заводов…

Беседа была продолжительной, как и в крупных военных операциях, Сталин вникал во все тонкости вопроса и, внимательно выслушав ученого, заключил:

— Хорошо, товарищ Курчатов. Дайте нам поскорее атомную бомбу, а мы решим, как быстрее заставить работать отечественную промышленность в нужном направлении и что необходимо сделать в первую очередь. Кстати, — поинтересовался он, — как вам помогает наша разведка?

Академик не мог обижаться на разведчиков и поспешил засвидетельствовать это:

— Товарищ Сталин, я постоянно получаю большой объем информации от товарища Фитина, и ни разу она не оказалась сомнительной или негодной. По ее содержанию можно сказать, что наши разведчики проникли в самый секретный центр «Проекта Манхэттен», в Лос-Аламосскую лабораторию…

Как свидетельствуют описанные ранее события, это соответствовало истине, но Сталин уже обдумывал новую стратегию расщепления атома. 18 августа 1945 года в Кремле прошло узкое совещание Государственного комитета обороны. Круг присутствующих был ограничен. В числе приглашенных оказались лишь наркомы — члены правительства, ученые и руководители разведки, посвященные в тайну атомного проекта.

В результате комплексного рассмотрения проблемы было решено создать Специальный комитет. Однако, чтобы придать работе управляемый, организованный характер, требовался инициативный человек, и Сталин нашел такую фигуру. Новую отрасль промышленности — атомную (первое главное управление) — он поручил возглавить Б.Л. Ванникову, одновременно за ним закрепили и руководство научными кадрами.

— Давайте назначим председателем Ученого совета товарища Ванникова, — предложил Сталин, — у него получится хорошо, его будут слушаться и Иоффе, и Капица, а если не будут — у него рука крепкая; к тому же он известен в нашей стране, его знают специалисты промышленности и военные.

Наркома боеприпасов вызвал он к себе еще накануне совещания. «Сталин, — вспоминал Ванников, — вкратце остановился на атомной политике США и затем повел разговор об организации работ по использованию атомной энергии и созданию атомной бомбы у нас в СССР».

Одновременно Ванников стал также заместителем председателя Спецкомитета. Включение в состав комитета Маленкова Сталин подкрепил другим рациональным соображением: «Это дело должна поднять вся партия, — Маленков секретарь ЦК, он подключит местные парторганизации».

По итогам совещания 20 августа 1945 года Генералиссимус подписал постановление № 9887 сс/оп «О специальном комитете при ГКО», на который возлагалось «руководство всеми работами по использованию внутриатомной энергии». В постановлении отмечалось: «…Возложить на Специальный комитет при ГКО:

— руководство всеми работами по использованию внутриатомной энергии урана;

— развитие научно-исследовательских работ в этой области;

— широкое развертывание геологических разведок и создание сырьевой базы СССР по добыче урана, а также использование урановых месторождений за пределами СССР (в Болгарии, Чехословакии и др. странах);

— организацию промышленности по переработке урана, производству специального оборудования и материалов…;

— строительство атомно-энергетических установок и разработку и производство атомной бомбы».

Вместе с тем Сталин не снимал с повестки дня и агентурную деятельность по добыче секретов атомной технологии. Наоборот, он усилил это направление.

Последний пункт постановления гласил: «Поручить тов. Берии принять меры к организации закордонной разведывательной работы по получению более полной технической и экономической информации об урановой промышленности и атомных бомбах, возложив на него руководство всей разведывательной работой в этой области, проводимой органами разведки (НКГБ, РУ КА и др.).

Этим же постановлением был утвержден Специальный (Особый) комитет при ГКО в составе членов Политбюро — Г. Маленкова (секретарь ЦК ВКП(б) и Н. Вознесенского (председатель Госплана), хозяйственников — Б. Ванникова, А. Звенягина и М. Первухина, ученых — И. Курчатова, А. Иоффе, П. Капицы. Председателем спецкомитета был назначен Л. Берия.

Для руководства атомной отраслью был создан и Ученый (технический) совет. По рекомендации Сталина в его состав вошли: Алиханов, Ванников, Иоффе, Звенягин, Капица, Кикоин, Курчатов, Харитон, Махнев. Это были крупные фигуры, но, зная характерные слабости людей из творческой среды, Сталин сразу предупреждающе определил: «Совет должен быть настоящий, научный и полезный, а не заниматься говорильней». На основании постановления ГКО вскоре было образовано Первое главное управление при Совете Народных Комиссаров СССР, во главе которого стал Ванников.

Поскольку в советское время допуск в печать материалов по атомной теме строго дозировался, то ее содержание историками в основном «обсасывалось» на сюжете изгнания из спецкомитета академика Капицы. При этом под обстрел критики «историков» попал Берия. Но так ли уж плох был Лаврентий Павлович, внесший весомый вклад в организацию и реализацию проблемы создания советской атомной бомбы?

Сталин хорошо знал людей. Его замечание о недопущении превращения деловой работы в ученой среде «в говорильню» имело веские основания. Очевидец событий Судоплатов пишет: «Мне пришлось наблюдать растущее соперничество между Капицей и Курчатовым на заседаниях спецкомитета… Капица… претендовал на самостоятельное и руководящее положение в реализации атомного проекта».

С течением времени споры и разногласия начали усиливаться. Скрытые распри, невидимые посторонним, стремление завоевать ведущее положение, болезненные амбиции — явления довольно распространенные в научной среде.

Впрочем, П. Капица соперничал не только с Курчатовым, он напал и на председателя спецкомитета. Свою позицию он изложил 3 октября 1945 года в письме к Сталину: «…Товарища Берию мало заботит репутация наших ученых (твое, дескать, дело изобретать, исследовать, а зачем тебе репутация). Теперь, столкнувшись с Берией по особому Комитету, я особенно ясно почувствовал недопустимость его отношения к ученым».

Берия пытался примириться со строптивым «защитником ученых», но суетящийся академик походил на попугая, повторявшего заученные истины, и продолжал путаться под ногами.

25 ноября Капица написал Сталину о своей настоятельной просьбе освободить его от участия в Особом Комитете и Техническом совете. Он мотивировал свою просьбу следующим:

«Товарищи Берия, Маленков, Вознесенский ведут себя в особом комитете как сверхчеловеки. В особенности тов. Берия. Правда, у него дирижерская палочка в руках. Это не плохо, но вслед за ним первую скрипку должен играть ученый. У тов. Берия основная слабость в том, что дирижер должен не только махать палочкой, но и понимать партитуру. С этим у товарища Берии слабо… У него один недостаток — чрезмерная самоуверенность, и причина ее, по-видимому, в незнании партитуры. Я ему прямо говорю: «Вы не понимаете физику, дайте нам, ученым, судить об этих вопросах», на что он мне возражает, что я ничего не понимаю в людях.

…У меня с Берией совсем ничего не получается. Его отношение к ученым, как я уже писал, мне совсем не по нутру… Следует, чтобы все руководящие товарищи, подобные Берии, дали почувствовать своим подчиненным, что ученые в этом деле ВЕДУЩАЯ, а не подсобная сила…

Мне хотелось бы, чтобы тов. Берия познакомился с этим письмом, ведь это не донос, а полезная критика. Я бы сам ему все это сказал, да увидеться с ним очень хлопотно…»

Что же не устраивало академика? Капица возражал против предложения Берии, чтобы он и Курчатов вносили альтернативные проекты и дублировали в своих научных лабораториях эксперименты. В принципе, демагогическими фразами Капица прикрывал нежелание допустить конкуренции различных научных идей.

Считая свою точку зрения единственно правильной, Капица видел в коллегиальной работе спецкомитета вред и настаивал: «Единственный путь тут — единоличное решение, как у главнокомандующего, и более узкий военный совет». Правда, Капица не называл кандидата на роль ученого — «главнокомандующего», но было очевидно, что он намекал на себя.

Сталин выполнил просьбу ученого и показал письмо Берии. Не откладывая дело в долгий ящик, нарком позвонил Капице и, отправившись в институт, попытался найти компромисс во взаимоотношениях. Однако вместо деловых предложений академик продолжал толочь в ступе воду, навязчиво повторяя свою позицию о приоритете ученых.

В историографии бытует мнение, что ученый стал «жертвой интриг» Берии. Но так ли это? Не вдаваясь в существо возникавших в тот период научных споров, следует предположить, что, видимо, они были связаны с конкретными решениями. При этом, оспаривая какие-то утверждения Капицы, Курчатов и Берия основывались на информации, полученной из зарубежных источников, происхождение которой они вряд ли афишировали. Капица об этом не знал.

Впрочем, Берия пытался использовать авторитет ученого и даже его профессиональные связи. Он получил от Капицы рекомендательное письмо к Нильсу Бору. Берия хотел выяснить, не согласится ли он сотрудничать с советскими учеными в создании атомной бомбы. В Данию сначала отправился начальник 2-го отдела НКВД Лев Василевский, а затем с рекомендацией Капицы молодой ученый Яков Терлецкий.

Бор на контакт не пошел и откровенно надсмеялся над «вербовщиками». Ответив лишь в общих чертах на поставленные вопросы, он вручил молодому ученому книгу Г.Л. Смита «Атомная энергия для военных целей». При этом Бор сказал: «В ней вы найдете более подробные ответы на интересующие советских ученых вопросы». После отъезда «делегатов» из Копенгагена об их визите он информировал датскую контрразведку.

Однако Сталин обошелся без либерального ученого Бора. Он обошелся и без Капицы. Правда, можно сказать, что он внял рекомендациям последнего… Но он сделал выбор — наоборот. Чтобы устранить препятствия в работе, он дал возможность осуществлять «единоличные решения» одному ученому, но им оказался не Капица, а академик Курчатов. 21 декабря 1945 года Капицу вывели из состава спецкомитета, а в конце года он был снят с должности директора Института физических проблем.

Позиция Капицы вредила ходу работы. Она вошла в противоречие с интересами государства. В качестве причин отстранения указывалось, что Капица «занимался только экспериментальной работой со своими установками, игнорируя лучшие заграничные установки и предложения советских ученых».

То, что Сталин отстранил Капицу от проекта — не случайно. Решение было осмысленным. Понять его позицию позволяет краткая запись беседы, сделанная Курчатовым. 25 января 1946 года Сталин вновь пригласил академика к себе. Описывая в черновых заметках эту встречу, Курчатов отмечает: «…беседа продолжалась приблизительно один час с 7.30 до 8.30 вечера. Присутствовали т. Сталин, т. Молотов, т. Берия. Основные впечатления от беседы. Большая любовь т. Сталина к России и В.И. Ленину, о котором он говорил в связи с его большой надеждой на развитие науки в нашей стране…

Во взглядах на будущее развитие работ т. Сталин сказал, что не стоит заниматься мелкими работами, а необходимо вести их широко, с русским размахом, что в этом отношении будет оказана самая широкая, всемерная помощь.

Т. Сталин сказал, что не нужно искать более дешевых путей, что не, нужно (усложнять. — К. Р.) работу, что нужно вести работу быстро и в грубых, основных формах…»

Сталин умел проявлять интерес к проблемам других людей, не забывая и житейскую сторону. «По отношению к ученым, — продолжает Курчатов, — т. Сталин был озабочен мыслью, как бы облегчить и помочь им в материально-бытовом положении. И в премиях за большие дела, например, за решение нашей проблемы. Он сказал, что наши ученые очень скромны, и они никогда не замечают, что живут плохо, — это уже плохо, и он говорит, что хотя наше государство и сильно пострадало, но всегда можно обеспечить, чтобы (несколько тысяч) человек жили на славу, имели свои дачи, чтобы человек мог отдохнуть, чтобы была машина.

О работе т. Сталин говорил, что надо идти решительно, с вложением решительно всех средств, но по основным направлениям…

Из беседы с т. Сталиным было ясно, что ему отчетливо представляются трудности, связанные с получением (наших) первых агрегатов, хотя бы с малой производительностью, т.к. (сказал он) увеличения производительности можно достигнуть увеличением числа агрегатов. Труден лишь первый шаг, и он является основным достижением».

(Видимо, Сталин имел в виду установки для обогащения урана. — К.Р.)

(Затем) были заданы вопросы об Иоффе, Алиханове, Капице и Вавилове и целесообразности работы Капицы.

…Было предложено написать о мероприятиях, которые были бы необходимы, чтобы ускорить работу, все, что нужно. Кого бы из ученых следовало еще привлечь к работе. Систему премий…»

Программа предстоявших работ была широкой и сложной. Она включала в себя не только конструкцию бомбы. Следовало создать специальные лаборатории и построить диффузионные заводы, изготовить ядерные котлы, циклотроны и ускорители и многое другое, без чего изготовить атомную бомбу было невозможно.

Конечно, Сталин не мог допустить, чтобы из-за распрей ученых пострадал успех дела. Дуэль самолюбий завершилась тем, что он выгнал склочного «оппонента» Курчатова из спецкомитета. Однако он умел щадить самолюбие человека. В ответе Капице на очередное письмо, 4 апреля 1946 года Сталин отмечал, что в его письмах «много поучительного — думаю как-нибудь встретиться с вами и побеседовать о них». Однако такая встреча не состоялась. Вождь подсластил пилюлю тем, что 30 апреля 1946 года Капице было присвоено звание Героя Социалистического труда.

Итак, Сталин выбрал Курчатова, и Игорь Васильевич блестяще оправдал его доверие. В 1943 году он стал первым директором Института атомной энергетики и до конца жизни руководил разработкой в СССР ядерных проектов для военных целей. Под его руководством в 1939 году был создан первый советский циклотрон, через год открыто спонтанное деление ядер урана, а в 1946 году был построен ядерный реактор.

Он сам проводил важнейшие эксперименты. Добрый и обаятельный человек, в научной работе Курчатов проявлял высокую ответственность и требовательность, принимая риск и ответственность на себя. За сравнительно короткий срок он стал трижды Героем Социалистического труда и был лауреатом четырех Сталинских премий.

Возможность создания в Советском Союзе атомного оружия на Западе воспринимали как весьма отдаленную перспективу. Так считали даже настроенные менее скептически исследователи Д.Ф. Хогерон и Э. Рэймонд. В 1948 году в журнале «Лук» они опубликовали статью «Когда Россия будет иметь атомную бомбу?». В ней авторы писали, что «1954 год, видимо, является самым ранним сроком, к которому Россия сможет… произвести достаточно плутония для того, чтобы она смогла создать атомное оружие». Однако жизнь опровергла все скептические прогнозы.

Сталин своевременно и в полном объеме осознал государственную важность атомных исследований. Он не принадлежал к тем людям, которые недооценивают отдаленной опасности. Вовремя обратив внимание на проблему и глубоко разобравшись в ней, он не мог позволить, чтобы после жертв, принесенных в годы войны, монополия других стран на новое оружие перечеркнула результаты усилий народа.

Для решения сложной задачи были привлечены лучшие силы промышленности, конструкторских бюро, институтов, лучшие руководители и специалисты, все звенья управления и партийных органов. Люди, вовлеченные им в этот процесс, работали с полной самоотдачей, всецело поглощенные решением стоящих перед ними задач; и это приносило свои плоды.

Вождь не ошибся и в организаторских возможностях наркома внутренних дел, поручив ему кураторство атомным проектом. Один из помощников Курчатова, профессор Игорь Головин писал: «В то время административные способности Берии были очевидны для всех нас. Он был необычайно энергичен. Собрания не растягивались на несколько часов — все решалось очень быстро… В то время мы думали только об одном: что должны завершить работу как можно скорее — прежде, чем американская бомба упадет на нас».

Но обратим внимание еще на одно свидетельство, говорящее о том, что Вождь до конца разобрался в ядерной проблеме и требовал полной отдачи от специалистов. Сын Берии, Серго, пишет: «Сталин торопил и с водородной бомбой. Надо отдать ему должное, ничего без его ведома тут не делалось. Здесь средств у него было много — от материального поощрения людей, занятых в проекте, до давления. Но помогал безусловно».

Со дня встречи с Курчатовым, 25 января, до пуска первого в Европе советского уран-графитового реактора (25 декабря 1946 года), в котором была осуществлена управляемая цепная реакция, оставалось ровно 11 месяцев. До испытания первой советской атомной бомбы — три года и семь месяцев.

Затраченные усилия дали результаты. Уже 6 ноября 1947 года Советский Союз объявил, что «секрета атомной бомбы больше не существует». Первая советская атомная бомба была взорвана на Семипалатинском полигоне 29 августа 1949 года — монополия США на новое оружие была ликвидирована.

И хотя официальных сообщений о взрыве не было, 23 сентября президент США Трумэн объявил, что в одну из последних недель в СССР произошел атомный взрыв. Аналогичные заявления были сделаны английским и канадским правительствами. В связи с этим в заявлении, опубликованном 25 сентября, сообщалось:

«…ТАСС считает необходимым напомнить о том, что еще 6 ноября 1947 года министр иностранных дел СССР В.М. Молотов сделал заявление относительно секрета атомной бомбы, сказав, что «этого секрета уже давно не существует». Это заявление означало, что Советский Союз уже открыл секрет атомного оружия и он имеет в своем распоряжении атомное оружие. Научные круги Соединенных Штатов Америки приняли это заявление В.М. Молотова как блеф, считая, что русские могут обладать атомным оружием не ранее 1952 года Однако они ошиблись, так как Советский Союз овладел секретом атомного оружия еще в 1947 году.

Что касается тревоги, распространяемой по этому поводу некоторыми иностранными кругами, то для тревоги нет никаких оснований…» Как говорится: «для кручины нет причины».

Конечно, информация, полученная сталинской разведкой от сторонников Советского Союза среди зарубежных ученых, позволила ускорить работу. Но в отечественных разработках были найдены собственные оригинальные решения.

Наши ученые не копировали слепо американскую бомбу. Специалисты СССР создали конструкцию на принципиально иной основе. Если в американском варианте плутониевый заряд как бы «выстреливался в стволе, за счет чего начиналась цепная реакция», академик Харитон предложил иную конструкцию. Вместо эффекта стреляющего ствола применялся принцип «обжатия шара».

Более сложная схема дала не только лучший КПД. Это позволило СССР к августу 1953 года опередить американских специалистов в создании водородной бомбы. Одновременно, впервые в мире, именно советской наукой была решена проблема использования атомной энергии в мирных целях.

После первого испытания атомной бомбы Сталин пригласил Курчатова и его ближайших помощников для обстоятельного разговора.

«Такое приглашение, — пишет Серго Берия, — в те годы расценивалось посильнее, чем самый высокий орден. Ученые остались довольны приемом. Все получили колоссальное материальное вознаграждение, автомобили, для них были построены дома. Словом, труд атомщиков был оценен по достоинству».

Однако организаторская роль Сталина в овладении ядерной мощью была не только в своевременной оценке ее значимости и всемерной поддержке необходимого темпа исследований и разработок. Решаемая задача потребовала создания новых технологий, приборов, станков, принципиально новых отраслей науки и техники, и не только в области атомных исследований. Без активных и последовательных действий Вождя в столь короткие сроки задача оказалась бы невыполнимой.

Ученые, а не переполненные личным пессимизмом Ахматовы или злобствующие Зощенко стали подлинными героями сталинского времени. И победы советской науки восторженно встречались всеми слоями общества; они отвечали национальным и патриотическим чувствам народа и воспринимались как торжество социалистического строя.

С подачи шестидесятников в советской историографии сложилось мнение: после войны Сталин якобы инициировал гонения против кибернетики, которую официально «представляли как лженауку». Конечно, это не соответствовало истине. Такую чушь могли писать лишь злобствующие или ограниченные и недалекие люди. В действительности все было наоборот. Более того, складывается впечатление, что «критика» кибернетики была лишь дымовой завесой, необходимой Сталину, чтобы не раскрывать своих планов.

На самом деле под завесой «разгрома кибернетиков» в обстановке строжайшей секретности в стране интенсивно велись работы по созданию вычислительной техники. «Осуждению» подвергались идеалистические мечты о создании искусственного интеллекта. Однако для гуманитариев-историков уловить такую особенность сталинской политики оказалось недостижимой умственной задачей — упражнением из области высшего пилотажа.

Из людей, сочинявших антисталинскую историю, вряд ли кто знал, что в действительности понималось под «кибернетикой» в 1948 году. Впрочем, даже сегодня мало кто может сказать, чем теория Н. Винера отличается от современных взглядов на эту науку.

Поэтому приведем еще одно свидетельство сына Берии. Серго Берия писал в середине 90-х годов: «Я как-то рассказывал своим нынешним коллегам, что у меня в институте тогда было вычислительных машин больше, чем сегодня. Одиннадцать! Да, большие по объему, еще первого поколения, но — были! Отечественная, кстати, техника.

Все расчеты и в атомном проекте, и в ракетном, да и других системах крупных были сделаны на нашей вычислительной технике… основные разработчики находились в Киеве и Харькове. Профессор Лебедев, целый ряд других ученых создали эти машины с помощью атомного комитета. Они предназначались изначально для реализации ядерного проекта».

Директор и главный конструктор НИИ «Комета» Серго Берия, работавший в области ракетной техники и знакомый с проблемой не понаслышке, хлестко пишет: пока «партия давила лженауку кибернетику, страна выпускала для оборонки эти крайне необходимые нам машины.

Их болтовня нам не мешала, потому что к таким серьезным вещам, как ядерный и ракетный проекты, партийных работников близко не подпускали… Сталина интересовало дело. Цену аппарату ЦК он знал, поверьте… Ему он нужен был лишь для контроля. Во всяком случае — знаю точно — противником вычислительной техники он не был. Напротив, выделялись соответствующие средства, предприятия переходили на выпуск новой продукции».

Все это так, но подчеркнем самый важный фактор. Осуществление всего комплекса столь сложных задач оказалось бы не по силам, если бы к этому периоду страна не обладала мощным промышленным потенциалом и плановой экономикой. Ни при одном руководителе государства подобные темпы решения столь сложных проблем были невозможны. Именно благодаря Сталину страна стала ведущей мировой державой.

Лживая пропаганда и практика закрытости оборонных тем оставили в тени роль Сталина в решении еще одной технической задачи. А между тем только вследствие ее своевременной оценки Вождем, его усилий и предусмотрительности в этот же период Советский Союз сделал опережающий рывок в развитии реактивной техники. Позже номенклатурщики отнесли заслуги Вождя в послевоенном научно-экономическом прорыве на счет партии, и это стало профанацией действительной истории.

Впрочем, не будем голословны и приведем еще одно свидетельство дальновидной политики Сталина. Человек действия, он своевременно обратил внимание и на реактивную авиацию. Этим вопросом советские специалисты стали заниматься еще во время войны, но с ее окончанием Вождь предусмотрительно направил процесс по тому пути, при котором модели новых самолетов разрабатывались сразу несколькими конструкторскими бюро.

Он придал развитию реактивного самолетостроения комплексный характер. Слова из довоенной песни «все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц…» наполнялись иным смыслом. На смену пропеллеру приходила мощь реактивных и турбореактивных двигателей.

Уже 2 апреля 1946 года в кабинете Сталина состоялось расширенное совещание специалистов. С докладом о перспективах развития авиации выступил министр авиационной промышленности Михаил Васильевич Хруничев.

Конструктор А.С. Яковлев писал в воспоминаниях, что на этом совещании «была рассмотрена и утверждена динамика развития двигателестроения в нашей стране… В общих чертах намечена была и перспектива развития реактивных самолетов отечественной конструкции, которые реализовывались впоследствии на протяжении пяти-шести лет».

Причем Вождь в полной мере учитывал одно из незыблемых правил организации управления: лучший способ добиться, чтобы дело было сделано, — это поощрять соперничество в человеческом стремлении добиться признания личного созидательного превосходства. Люди, стоявшие близко к Сталину, неизменно отмечают, что в творческом процессе он широко использовал моральный фактор духа состязательности.

На очередной встрече конструкторам реактивных самолетов Як-15 Александру Яковлеву и МиГ-9 Артему Микояну Сталин пообещал:

— Если не подведете, сделаете машины в срок — пустим их на тушинский парад.

Не прошло и полгода, как в День авиации, 18 августа 1946 года, опытные образцы реактивных истребителей появились в небе Тушинского аэродрома, а после серийного освоения новых самолетов 1 мая 1947 года реактивные машины участвовали в параде над Красной площадью.

Конструктор, генерал-полковник авиации А.С. Яковлев при жизни Вождя стал Героем Социалистического Труда и шестикратным лауреатом Сталинской премии. Образование он получил в Военно-воздушной академии имени Н.Е. Жуковского, окончив ее в 1931 году. С 1940 года, одновременно с конструкторской деятельностью, он занимал пост заместителя наркома авиационной промышленности. Под его руководством созданы истребители Як-1, Як-3, Як-7, Як-9, бомбардировщики ББ-22, Як-28 и другие самолеты. В том числе первый советский самолет вертикального взлета.

Книга академика АН СССР Александра Яковлева «Цель жизни», появившаяся в шестидесятые годы, позволяет оценить и человеческие качества Вождя. Точнее, тот заботливый подход, который глава правительства проявлял во взаимоотношениях с деловыми и нужными государству людьми.

А. Яковлев писал: «Когда Сталин вызывал меня в Кремль для участия в обсуждении авиационных вопросов — касались ли они моей конструкторской деятельности, шла ли речь о боевом применении самолетов на фронте или о перспективах развития авиации после войны, — я всегда являлся к нему хотя и с волнением, но без боязни. В ходе совещания и в личной беседе свободно высказывал свое мнение. Я разговаривал с ним на авиационные темы легко, не испытывая напряжения.

Я чувствовал его неизменное доверие…

Летом 1946 года в связи с большой занятостью в конструкторском бюро я решил просить об освобождении меня от обязанностей заместителя министра (к этому времени наркоматы уже были преобразованы в министерства) авиационной промышленности. На это требовалось согласие Сталина. Я волновался, не зная, как он отнесется к моей просьбе.

8 июля 1946 года нас с министром Михаилом Васильевичем Хруничевым вызвал Сталин. Хруничев доложил о доводке серийных истребителей Ла-7, Як-3, Як-9. Их выпуск после окончания войны был существенно сокращен, но работа над ними еще продолжалась.

Сталин поинтересовался, как обстоят дела с бомбардировщиком Ту-2. «Не снять ли его с производства? Подумайте и дайте предложения», — сказал он.

Потом задал несколько вопросов о производстве истребителей:

— Где будем делать реактивные истребители? Целесообразно ли сейчас одновременно производить Як-3, Як-9, может быть, оставить один Як-9, а завод, выпускающий Як-3, освободить под реактивные истребители?

— Какие еще у вас дела? — спросил Сталин.

Хруничев доложил, что прошло уже более пяти месяцев, как было принято решение правительства о строительстве в одной из областей новой научно-исследовательской базы, а дело двигается плохо, не дают ни материалов, ни рабочих. Местные органы не только не помогают, но еще и мешают. «Даже людей, посланных министерством, вернуть не можем», — пожаловался Хруничев.

— Как так? — спросил Сталин.

— Да вот секретарь обкома задержал на месте временно посланных туда наших строителей, считает, что на восстановительных работах они нужней.

Сталин рассердился:

— Кто может мешать? Вы безрукие люди, у вас решение правительства, вы его не выполняете, да еще и секретаря обкома боитесь. Почему раньше не доложили?

Сталин приказал Поскребышеву соединить его по телефону с секретарем обкома.

— Ну, еще что?

Хруничев поддержал мою просьбу об освобождении меня от должности заместителя министра авиационной промышленности.

— Почему? — удивился Сталин, обращаясь ко мне.

Я сказал, что работаю в наркомате уже длительное время, что пока шла война и сразу же после ее окончания ставить вопрос об уходе не считал возможным. Но теперь, когда определены основы послевоенной перестройки нашей авиации на базе реактивных самолетов, прошу удовлетворить мою просьбу. Очень трудно совмещать конструкторскую и министерскую работу, и если я дальше останусь в министерстве, то неизбежно отстану как конструктор…

— Насчет того, что вы конструктор, у меня нет сомнений, — заметил Сталин, подумав немного, сказал:

— Пожалуй, вы правы. Прежде всего вы конструктор, и лишаться вас как конструктора было бы неразумно. Сколько лет вы работаете в министерстве?

— Да уже более шести лет.

— Ну как, хватит с него? — обратился он к Хруничеву. — А кем заменить?

Я назвал Сергея Николаевича Шишкина, который был в министерстве моим заместителем и начальником ЦАГИ.

— Это крупный ученый и хороший организатор.

— Ученый — это хорошо. Есть люди, которые много знают, но не организаторы, не умеют приложить свои знания и организовать людей. А если умный организатор — это хорошо. А вы как думаете? — обратился Сталин к Хруничеву.

Хруничев присоединился к характеристике, данной мною Шишкину, но высказал опасение, что Шишкин будет сопротивляться такому назначению.

— Почему?

— Это будет помехой его работе в ЦАГИ.

Но Сталин возразил:

— Какая же помеха? Наоборот, это поможет его научной работе»[35].

На следующий день Яковлев обнаружил на своем столе в министерстве два документа. Один уведомлял о присвоении ему звания генерал-полковника, другой гласил:

«Совет министров Союза СССР постановляет:

удовлетворить просьбу товарища Яковлева А.С. об освобождении его от должности заместителя министра авиационной промышленности по общим вопросам в связи с большой его конструкторской работой по созданию новых самолетов.

За шестилетнюю руководящую работу в Министерстве авиационной промышленности наряду с личной конструкторской работой объявить т. Яковлеву А.С. благодарность.

Председатель Совета министров Союза ССР И. Сталин

Управляющий делами Совета министров Союза ССР Я. Чадаев».

В развитии самолетов нового поколения, помимо аэродинамических исследований, требовалось создание совершенно новой промышленности — двигателестроения. Для производства двигателей требовались новые жароупорные сплавы и материалы, высокотехнологичное оборудование, позволяющее с повышенной точностью изготовлять детали конструкций узлов и агрегатов, способных выдержать огромные температуры и нагрузки.

Сталин с успехом обеспечил решение этих проблем, и темпы, какими шло развитие реактивной авиации в СССР, поражали иностранных наблюдателей. Американец Р. Стокуэлл в книге «Советская воздушная мощь» пишет:

«Русские начали демонстрировать свои реактивные самолеты сразу же после того, как они поступили на вооружение ВВС в 1947 году. Военные представители западных стран видели их в День авиации в Москве, а также в Восточной Германии, Польше и других местах… Быстрота, с которой русские запустили МиГ-15 в серийное производство, была поистине невероятной… К концу 1949 года МиГ-15 можно было встретить в больших количествах в Восточной Германии».

Напомним, что еще в предвоенные годы, воспользовавшись заключением торгового соглашения с Германией, Сталин поручил своим специалистам приобрести лучшие образцы немецкой техники. Так, в 1940 году молодой авиаконструктор А. Яковлев по личному заданию Вождя закупил в Германии партию самолетов: истребители «Мессершмитт-109», «Хейнкель-100» и по два бомбардировщика: «Юнкерс-88» и «Дорнье-215».

Конечно, закупки образцов лучшей мировой техники за рубежом позволяли советским конструкторам и ученым оставаться на уровне современных достижений. Однако несомненно и то, что главную ценность сталинского строя составляли кадры, и Вождь никогда не разбрасывался людьми, представлявшими ценность для государства. Даже в тех случаях, когда эти кадры, по тем или иным причинам, вступали в противоречие с законом.

Долгое время не обладавшая ни фантазией, ни воображением, ни тем более трезвым аналитическим подходом к оценке действительных событий «творческая» интеллигенция смотрела на советскую историю полуслепыми глазами антисталиниста Солженицына. Кстати, одна фамилия этого «провидца», образованная от слова «солгать», могла бы вызвать недоверие к автору баек о ГУЛАГе, но до высоколобых снобов это не дошло, — не пробилось за толстую броню черепа.

К сочиненной им саге о ГУЛАГе — «Иван Денисович», Солженицын добавил набор баек о «шарашках». Причем забыв при этом упомянуть, что из-за неспособности заниматься научной работой самого сочинителя выперли из такого серьезного учреждения, направив на должность «сексота», прислуживающего лагерному начальству.

Истинная история закрытых учреждений, в которых работали лица, «арестованные за участие в антисоветских, вредительских, шпионско-диверсионных и иных контрреволюционных организациях», еще остается за семью печатями. Но великолепный аналитик Арсен Мартиросян со ссылкой на работу доктора исторических наук М.Ю. Морукова «Правда ГУЛАГа из круга первого» привел в своем исследовании «200 мифов о Сталине» ранее не публиковавшиеся факты. Поэтому воспользуемся этими сведениями.

Через 46 дней после официального утверждения в должности наркома НКВД, 10 января 1939 года, Л. Берия под грифом «совершенно секретно» издал приказ № 0021. В первом пункте этого документа предписывалось: «Создать при народном комиссаре внутренних дел СССР Особое техническое бюро для использования специалистов, имеющих специальное техническое образование». В Положении, прилагаемом к приказу, указывалось:

«2. Задачей Особого технического бюро является организация конструирования и внедрения в производство новых средств вооружения для армии и флота.

3. Бюро имеет в своем составе следующие группы по специальностям:

а) группа самолетостроения и авиационных винтов;

б) группа авиационных моторов и дизелей;

в) группа военно-морского судостроения;

г) группа порохов;

д) группа артиллерии, снарядов и взрывателей;

е) группа боевых отравляющих веществ и противохимической защиты;

ж) группа по внедрению в серию авиадизеля АН-1 (при заводе № 82)».

Фактически нарком НКВД создал секретный институт, занимавшийся разработкой проблем военной тематики. Взяв на себя общее руководство этим учреждением, нарком во главе «групп по специальностям» поставил помощников начальника Особого бюро. В их обязанности входила: «организация рабочего места группы; материально-бытовое обслуживание работающих…; организация технических консультаций для работников групп и подготовка к производству опытных моделей и образцов».

Передача испытанных образцов изделий в серийное производство происходила после утверждения их Комитетом обороны. Для своей работы Особое техническое бюро привлекало также и «вольнонаемных специалистов преимущественно из числа молодых специалистов».

Однако инициатива, проявленная наркомом, вступала в противоречие с юридическим правом. Большинство привлеченных к работе арестованных ожидала передача их дел в суд, но Берия посмотрел на проблему иначе. И 4 июля 1939 года он обратился к Сталину с оригинальным предложением. В направленном им Вождю письме, перечислив вышеназванные группы в Особом техническом бюро, он сообщал:

«В указанных группах работают 316 специалистов, арестованных органами НКВД в 1937-1938 гг. за участие в антисоветских, вредительских, шпионско-диверсионных и иных контрреволюционных организациях. Следствие по делам этих арестованных приостановлено еще в 1938 г., и они без приговоров содержатся под стражей на положении подследственных.

Возобновлять следствие и передавать их дела в суд в обычном порядке нецелесообразно. Так как, во-первых, это отвлечет арестованных специалистов на длительное время от работ по проектированию важнейших объектов и фактически сорвет работу Особого технического бюро.

И во-вторых, следствие не даст по существу положительных результатов вследствие того, что арестованные, находясь длительное время во взаимном общении во время работы, договорились между собой о характере данных ими показаний на предварительном следствии (курсив мой. — К.Р.). Между тем виновность арестованных подтверждена в процессе предварительного следствия личными признаниями арестованных, показаниями соучастников (многие из которых уже осуждены) и свидетелями.

Исходя из этого, НКВД СССР считает целесообразным:

1) арестованных специалистов в количестве 316 человек, используемых на работе в ОТБ НКВД СССР, не возобновляя следствие, передать суду Военной коллегии Верховного суда СССР;

2) в зависимости от тяжести совершенного преступления арестованных разделить на три категории: подлежащие осуждению на сроки до 10 лет, до 15 лет и до 20 лет;

3) отнесение к категориям поручить комиссии в составе наркома внутренних дел, прокурора СССР, председателя Военной коллегии Верховного суда СССР;

4) в целях поощрения работы арестованных специалистов в ОТБ, закрепления их на этой работе по проектированию важнейших объектов оборонного значения предоставить НКВД право выходить с ходатайством в Президиум ВС Союза СССР о применении к осужденным специалистам, проявившим себя на работе в ОТБ, как полного УДО (условно-досрочного освобождения), так и снижения сроков отбывания наказания».

У любителей «борьбы за права человека» и отдельную, абстрактную «слезу одного ребенка» может прозвучать возглас возмущения. Как так: не возобновляя следствие, Берия инициировал передачу дел суду Военной коллегии?! Да, это так, но не станем спешить с выводами.

Разве можно возражать против логического решения, что обвиняемые в преступлениях должны предстать перед судом? Но обратим внимание на своеобразный комизм ситуации. Фактически Берия открыто признается Сталину в том, что он развалил все следственные дела. Ибо, взяв под свое крыло арестованных специалистов и собрав их в ОТБ для совместной работы, именно нарком позволил арестованным сговориться.

Конечно, Сталин не мог не заметить такого логического вывода из обращения Берии. Однако он поддержал предложение наркома, и специалисты продолжили работу «в неволе». Но насколько сурова была эта неволя?

Чтобы донести до читателя условия, в которых шла работа в ОТБ, сделаем небольшое отступление. В отличие от студентов, проживавших в общежитиях, все будущие офицеры Советской армии, проходившие обучение в военных училищах, в зависимости от его срока, но по меньшей мере три года — жили на казарменном положении.

Это устоявшееся выражение означало, что они спали в одном помещении, питались в общей столовой, вставали по команде «подъем» и засыпали по команде дневального «отбой». Они выполняли и специфическую службу с несением караулов, строевыми занятиями и чисткой картошки на кухне. Более того, стены военных учебных заведений им разрешалось покидать только в выходные дни, по увольнительной записке. Конечно, такая строго регламентированная жизнь в замкнутом пространстве не казалась веселой, но нельзя сказать, что она являлась и тяжелой.

Скажем иначе: для государства она была просто необходимой! Такой образ жизни, складывающийся в общественном институте армии веками, обусловливался общественной потребностью. Только такой могла быть школа защитников народа и государства. Хотя бы потому, что офицер, не походивший «в солдатской шинели» и не знающий тягот воинской службы, никогда не сумеет командовать рядовыми; он просто не сможет их понимать.

Но вернемся к Особым техническим бюро наркома внутренних дел. Собрав профессионалов в стенах КБ, Берия фактически перевел их из тюремных камер «на казарменное положение». Одно из таких наркомовских КБ, которым руководил авиаконструктор А.Н. Туполев, находилось в Москве на углу улицы Радио и Салтыковской набережной.

Став всемирно известным конструктом, Андрей Николаевич не афишировал обстоятельства своего ареста. И для этого были веские основания: одной из причин, по которым он оказался за решеткой, стало обвинение «в причинении серьезного экономического ущерба советской промышленности». Дело заключалось в том, что, отправленный в 1936 году в США с заданием отобрать для производства в СССР по лицензии наиболее эффективные гражданские самолеты, конструктор допустил элементарную «глупость».

Он способствовал подписанию договора, в котором техническая документация не только не была переведена на русский язык, но и содержала обозначения всех параметров в дюймах. Между тем рабочая документация на самолет содержала в комплекте свыше 100 000, а то и 300 000 рабочих листов.

Документацию в дюймах требовалось пересчитать в метрическую систему. Причем все размеры следовало пересчитать с учетом системы допусков и посадок на изготовление деталей узлов. На практике это означало почти повторное «конструирование» самолета — с первой стадии и до разработки технологического процесса его производства.

Сейчас сложно сказать: создал ли Туполев такую проблему умышленно? Еще труднее поверить, что опытный человек допустил ошибку по глупости, но так или иначе, а деньги на закупку лицензии были выброшены на ветер. И это было еще не все. Следствие располагало материалами, что за границей позже оказалась документация на собственные разработки туполевского КБ.

Более того, в начале 1938 года немецкий военный журнал «Deutsche Wehr» опубликовал серию статей летчика Люфтваффе майора Л. Шеттеля. В них давался полный анализ состояния 74 советских заводов, работавших на авиацию. В их числе находились 28 авиационных, 14 моторостроительных и 32 авиационных приборостроительных предприятия, и в статьях приводились сведения об объемах производства наиболее крупных из них.

Так, к примеру, указывалось, что завод №1 «Дукс», находившийся в Москве, выпускает 30-35 самолетов в месяц. Предприятие № 22 в Филях производит 150-180 бомбардировщиков ТБ-3 и ТБ-Збис в месяц. А заводы № 46 в Рыбинске и № 29 в Запорожье выпускают моторы «12 V» по лицензиям Бристоль и Испано. Кроме того, Шеттель приводил сведения, характеризующие всю систему советского авиастроения: от конструирования до характера использования станочного парка.

Поэтому не только у Туполева, но и у ряда других работников авиационной промышленности появилась необходимость объяснять следователям, как такая информация могла попасть на Запад.

Но вернемся к инициативе Берии. Оказавшись в Особом техническом бюро наркома внутренних дел, специалисты проявили не только усердие, но и таланты. Дело успешно двинулось вперед, и уже летом 1940 года, на основании ходатайства НКВД и по согласованию со Сталиным, специалистов ОТБ начали амнистировать. Это произошло после того, как Туполев закончил конструирование самолета Ту-2. На свободу вышли Туполев, Петляков, Мясищев и еще 18 человек; все разработчики получили высокие награды и воинские звания. Так, Туполеву присвоили звание генерала, а авиаконструктор Владимир

Михайлович Петляков за создание пикирующего бомбардировщика Пе-2 уже в 1941 году был удостоен Сталинской премии.

Примерно в это же время в авиационной группе ОТБ оказался и будущий главный конструктор космических ракет С.П. Королев. С началом войны бюро перевели в Омск. Уже в Сибири он узнал, что его бывший коллега по Реактивному институту В.П. Глушко работает в подобном бюро над реактивными двигателями в Казани. Конструктор стал добиваться перевода в ту же группу и вскоре начал заниматься разработкой ракетных ускорителей для бомбардировщиков.

И все-таки позволим себе почти крамольную мысль: а получились ли бы выдающиеся создатели космической техники из Королева и Глушко, если бы они не прошли «академию» Особого технического бюро НКВД?

Но история не любит сослагательных наклонений, поэтому не станем заниматься гаданием на кофейной гуще. Лучше обратим внимание на другую сторону темы. Историография старательно замалчивала причины, по которым будущий космический конструктор Королев оказался под следствием.

Говорят, что позже он сам никогда не рассказывал о причинах своего ареста. Между тем сохранился документ, датированный 15 сентября 1939 года. Это письмо С.П. Королева Прокурору СССР А.Я. Вышинскому. В нем автор пишет: «Меня подло оклеветали директор института Клейменов, его заместитель Лангемак и инженер Глушко…» Письмо заканчивалось словами: «хочу продолжать работу над ракетными самолетами для обороны СССР».

Действительно, доносы на Королева написали названные им люди. Бывший начальник Реактивного научно-исследовательского института (РНИИ) и сподвижник Тухачевского Иван Терентьевич Клейменов, оказавшись под арестом, настрочил донос на своего заместителя Королева. Еще один донос на будущего Главного космического конструктора написал другой протеже Тухачевского, тоже оказавшийся под арестом, — главный инженер РНИИ

Георгий Эрихович Лангемак. Попав за решетку вскоре после своего патрона, он стал писать доносы и на других своих сослуживцев. Однако этим он не смог спасти свою шкуру.

Впрочем, с руководителями института отношения у Королева не складывались еще с начала 30-х годов. Клейменов и Лангемак не давали хода предложениям Королева, зато оба активно осуществляли «безумную идею Тухачевского о разработке так называемых газодинамических орудий». В итоге материальные ресурсы, бесполезно растраченные на эти дорогие «эксперименты», к началу войны оставили РККА без достаточного количества артиллерии.

Параллельно Тухачевский со своими протеже тормозил вопрос разработки и серийного внедрения в производство реактивных снарядов для «катюш», на которые их изобретатель Иван Платонович Граве получил патент еще в ноябре 1926 года. Но, пожалуй, самое поразительное в том, что такой же донос на Королева написал и будущий его коллега по космической программе и создатель жидкостных реактивных двигателей (ЖРД) Валерий Петрович Глушко.

В исторической литературе нет свидетельств о каких-либо значительных разработках, выполненных Королевым и Глушко в период войны. Возможно, поэтому они были «досрочно освобождены со снятием судимости» лишь в 1944 году.

Известно другое. Уже в конце войны специальные команды американцев и англичан рыскали по разрушенным предприятиям и городам Германии, собирая документацию и вылавливая ведущих специалистов, причастных ракетной программе. Еще в 1945 году в США прибыли 127 немецких ракетчиков во главе с ракетным бароном Вернером фон Брауном.

В феврале 1946 года, для узкого круга приглашенных, англичане провели показательный пуск немецкой ракеты ФАУ-2, и будущий главный конструктор ракет С.П. Королев, с погонами подполковника-артиллериста, присутствовал на этой демонстрации под видом шофера.

Советские спецслужбы тоже искали в Германии документацию, способную дать информацию о содержании ракетных технологий, однако полученные сведения оказались незначительными; основная информация попала на Запад. Так, несколько тонн технической документации передали американцам бывшие заключенные, работавшие в подземном германском ракетном центре «Дора».

И все-таки Сталин нашел оригинальное решение для ускорения реализации ракетной программы Советского Союза. Для ее выполнения он осуществил беспрецедентную акцию. Он решил использовать практический опыт и знания немецких профессионалов меньшего ранга, чем ведущие немецкие конструкторы.

Осенью 1946 года в СССР была депортирована большая группа, около 8 тысяч инженеров, техников и рабочих, причастных к ракетной отрасли и авиастроению. Среди них были химики, топливники, конструкторы, специалисты по двигателям и авиационные техники. В начале ноября часть из них оказалась в подмосковном поселке Подберезье — ныне Дубна. Вторая группа была направлена на Волгу в поселок Управленческий. В эти трудные для страны годы немецким профессионалам были созданы все условия для обеспеченной, нормальной жизни, каких не было ни у их соотечественников на родине, ни у советских рабочих и инженеров.

Одновременно в СССР были доставлены узлы готовых изделий; привезли даже реактивный бомбардировщик «Юнкерс» с обратной стреловидностью крыла, достигавший скорости более 800 км в час. Восстановленную машину 23 мая 1947 года испытывал немецкий летчик-испытатель Пауль Юльке.

Депортированным предоставили добротные дома, им организовали достойное питание и выплачивали хорошие зарплаты. В местах поселения имелся шахматный клуб, спортивные секции и даже симфонический оркестр. Немцы работали добросовестно, но в конце рабочего дня столь же прилежно прекращали дела и закрывали документы в стол.

В конце 1948 года доктора Хармальда Янке Георга фон Штиля вызвали в Москву. Его поселили в лучшей столичной гостинице и пригласили на встречу с министром авиационной промышленности Хруничевым. Группу немецких специалистов привлекли к разработке турбовинтового двигателя мощностью 6 тысяч лошадиных сил для машины Туполева Ту-95.

Однако не все шло удачно. Для летных испытаний двигатель установили на опытный туполевский бомбардировщик Ту-4, но на 17-м полете двигатель загорелся, и самолет погиб. Позже выяснилось, что причиной аварии стала некачественно изготовленная шестерня редуктора; при испытаниях она развалилась.

Еще одной новинкой, над которой работали немцы, было изделие номер 30046 — самолет со стреловидным крылом. 1 сентября в Теплом стане на нем взлетел немецкий летчик-испытатель Вольфганг Цизе. Машина плохо слушалась управления; замкнутый, неразговорчивый Цизе работал в лежачем положении. Для дальнейших испытаний он передал самолет Петру Козьмину, но следующий полет завершился катастрофой. Летчик погиб. Катастрофой закончилась и судьба еще одного прогрессивного конструкторского решения: самолета 150 с турбореактивными двигателями и Т-образным хвостовым оперением. На этом тяжелом самолете впервые применили и «велосипедное шасси».

Тем не менее благодаря опыту немцев в разработке нового направления реактивной авиации советские специалисты сэкономили время. Некоторые конструкторские и технологические решения используются в авиации до сих пор. После смерти Сталина немцы были возвращены в Германию, где многие из них сделали великолепную карьеру и впоследствии признавались, что никогда в жизни они не работали столь продуктивно, как в СССР.

Но, пожалуй, одной из самых больших заслуг И.В. Сталина перед страной в области технического прогресса стало то, что именно он заложил фундамент будущих успехов советской науки в покорении космоса. Именно он придал мощный импульс созданию технологии космического ракетостроения, обеспечивший триумф советских ученых уже после смерти Вождя.

Человек с сильным умом и широким кругозором, он мгновенно схватывал новые веяния в развитии техники. Сразу после войны Сталин форсировал разработку технологий ракетостроения, которые позже потрясли и восхитили мир первыми советскими искусственными спутниками Земли и полетом Юрия Гагарина. Под прикрытием завесы секретности и политических инсинуаций в годы бурного освоения космоса эта тема умышленно замалчивалась.

Напомним, что 6 мая 1946 года был отстранен с поста секретаря ЦК «шеф над авиационной промышленностью» Георгий Маленков. По Москве циркулировали слухи, будто бы его сослали в Узбекистан. Вскоре он действительно уехал из столицы. Но не по тем причинам, о которых рассуждали все знающие московские обыватели. Сталин назначил Маленкова председателем Комитета по специальной технике при Совете министров СССР. Ему предстояло курировать организацию новой отрасли промышленности по производству реактивной техники.

Планы развития ракетной техники были рассмотрены в Кремле. На совещание вызвали большую группу руководителей военной промышленности, и в кабинете Сталина для Королева не хватило места. Заметив его смущение, Вождь взял свой стул, перенес его и усадил молодого подполковника. Доклад о реализации ракетной программы сделал Королев; он говорил не только о восстановлении советского варианта ФАУ-2 в виде ракеты Р-1, но и о будущих изделиях Р-2, Р-3, Р-7 и Н-1. Сталин подытожил:

— Р-2 делайте, Р-3 проектируйте. С последующими планами пока не будем спешить.

Вождь не был ни мечтателем, ни фантастом. Он взвешенно и трезво смотрел на вещи. 13 мая ГКО принял постановление «О вопросах ракетного вооружения». Главным конструктором по созданию комплекса автоматически управляемых баллистических ракет дальнего действия он назначил С.П. Королева.

Безусловно, что в определенный период в области ракетных технологий несомненного приоритета добились немцы. И Сталин с должной предусмотрительной практичностью оценил важность этого успеха. Уже в процессе освобождения Европы с территорий, на которых находились центры немецкого ракетостроения, по его приказу были переправлены в Москву конструкции ракет, детали узлов и документация.

Одновременно Вождь придал решению этой сложной технической задачи такой же направленный и даже необычный ход, как и в деле развития реактивной авиации. В том же 1946 году из Германии в СССР было депортировано несколько тысяч немецких специалистов, принимавших участие в создании и эксплуатации немецких ракет Фау-1 и Фау-2. В их числе находились аэродинамики, баллистики, специалисты по топливу, двигателям и конструкции реактивной техники. Всем им были созданы исключительные условия и платилась высокая зарплата, и уже летом в никому не известном местечке Капустный Яр вырос палаточный лагерь. Здесь началась подготовка к первым космическим стартам.

В короткий срок, по немецкой документации и при участии советских специалистов, к концу 1946 года были реставрированы две копии ракет Фау-2. Они были испытаны в новом году, а 10 октября 1948 года на полигоне Капустин Яр прошли испытания первых модификаций советских ракет Р-1. О пусках ракет кинодокументалисты сняли фильм, но единственным зрителем особо секретной ленты стал Сталин.

Первый отечественный ракетный двигатель представлял собой конструкцию с насосами для подачи топлива и окислителя и жароупорной камерой сгорания, составлявшей единое целое со сверхзвуковым соплом Лаваля. Космическая гонка двух великих держав, ознаменованная успешным запуском первого спутника и первым полетом человека, началась.

В это же время под руководством Вернера фон Брауна в США велись интенсивные работы по совершенствованию ракетной техники. Подъем двухступенчатой ракеты Фау-2-ВАК-Капрал (проект Бампер) на высоту 402 км был осуществлен американцами в 1949 году. Но в этом же году советская ракета В2А поднимала полезный груз массой 2200 кг на высоту 212 км, а ракета В5В — 1300 кг на высоту 512 км.

Из всего сказанного не следует, что Сталин получал все сразу и в готовом виде, но его предусмотрительные действия ускоряли продуктивность ученых и конструкторов, избавляя их от необходимости терять время на промежуточных фазах экспериментальных работ; форсировалось создание самых совершенных видов дорогостоящего оружия.

Конечно, первые ракеты прежде всего предназначались для военных целей. Они рассматривались как «оружие возмездия», но организаторы ракетной программы уже заглядывали в будущее. В октябре 1950 года группа засекреченных космических медиков Института авиационной медицины стала готовить к полету в космос 14 собак. Тренировки «космических дворняжек» начались зимой 1950 года. Через полгода подготовительная стадия была завершена.

В 4 часа утра 22 июля 1951 года собак Цыгана и Дэзика, одетых в специальные костюмы, разместили в головной части ракеты. Стартовав с полигона Капустин Яр, ракета достигла высоты в 110 километров. При ее возвратном падении на высоте 7 км раскрылся парашют спускаемой камеры. Полет первых живых существ в космос завершился благополучно.

Летом старты ракет с собаками осуществлялись на полигоне каждую неделю. Исследования показали, что живые существа успешно переносят и пятикратные перегрузки, и невесомость, и космический холод, но из-за технических неполадок были и жертвы. С начала исследований до старта первого космонавта из 48 летавших в космос собак погибло 28; однако братья меньшие открыли космос для человека.

Но когда 12 апреля 1961 года ракета мощностью в 20 миллионов лошадиных сил вынесла на космическую орбиту Юрия Гагарина, никто не вспомнил, что только благодаря дальновидной мудрости Сталина советский народ получил возможность считать себя народом — первопроходцем космоса.

Позже неблагодарные потомки забыли и об еще одной мудрости Вождя. Его дальновидной предусмотрительности и решительных действиях, спасших государство и его народы от новой агрессии. Они забыли, что все настоящее и будущее происходит из благотворительных деяний прошлого. Не осознали того, что будущее для многих людей могло не наступить.

Бывшие союзники были убеждены: обессиленный войной Советский Союз окажется неспособным противостоять их милитаристским планам, и неожиданное появление атомного оружия в СССР вызвало на Западе шок. Первыми его пережили военные, которые были вынуждены отказаться от плана «Филтвуд», принятого в сентябре 1948 года, намечавшего начало атомной войны против Советского Союза до 1 апреля 1949 года. Затем был погребен в недрах штабов и план «Троян», предусматривавший бомбардировку 100 советских городов 300 атомными бомбами до 1 января 1950 года.

Страх перед ответным ядерным ударом вызвал истерию в США: «в американских школах детей учили, как надо залезать под стол и сворачиваться в клубок, чтобы защитить жизненно важные органы тела от поражения ядерным взрывом». Один высоколобый американский политик с отчаянным криком: «Русские идут!» — выбросился из окна своего офиса в небоскребе.

Но военные стратеги, игравшие в более серьезные игры, проверив в штабных учениях свои планы, пришли к выводу, что при бомбардировках промышленных районов СССР вероятность достижения целей составит 70%, а потери наличного состава бомбардировщиков — 55%.

По подсчетам специалистов, пишет А. Яковлев, «вскрылось, что стратегическая авиация США, нанеся ужасающий урон городам СССР, выбывала из игры — она оказывалась без достаточного количества самолетов, баз, систем обеспечения и обслуживания и приходила в крайнее расстройство. А советские армии к этому времени уже вышли бы на берега Атлантического и Индийского океанов. Аксиомой американского планирования войны против СССР была утрата в первые месяцы Европы, Ближнего и Дальнего Востока».

Однако Генералиссимус Сталин не только заложил фундаментальную базу для развития баллистических ракет и войск стратегического назначения. Он организовал и вооружил отрасли, начавшие производство тактических ракет класса «земля — воздух».

Поучительным уроком для Запада, показавшим несостоятельность агрессивных планов, стал инцидент с американским бомбардировщиком Б-29 — «летающей крепостью», — вторгшимся 8 апреля 1950 года в воздушное пространство СССР над Латвией. Нарушитель границы был немедленно атакован советскими средствами ПВО и сбит ракетой.

И хотя в советской ноте протеста туманно указывалось, что «самолет удалился в сторону моря…», симптоматично иное. Уже через три дня, 11 апреля 1950 года, начальник оперативного управления штаба ВВС Америки С. Андерсон доложил министру авиации С. Саймону, что ВВС США не смогут выполнить план «Троян» и обеспечить противовоздушную оборону территории США и Аляски.

Урок оказался поучительным, и все-таки Америка не отказывалась полностью От намерения сокрушения Страны Советов, ее стратеги лишь отдаляли сроки нападения. Принятый в начале 1950 года новый план «Дропшот» только переносил срок агрессии против СССР на 1 января 1957 года.

Этот план, разработанный на основе новой глобальной стратегии, в связи с созданием 4 апреля 1949 года Североатлантического союза (НАТО) предусматривал вовлечение в войну против СССР как участников европейской шайки подельников США, так и нейтральные страны — Индию, Египет, Сирию. И только благодаря Сталину Америка не обошлась с Россией, как в начале нового XXI века она рассчиталась с Ираком!

Понимая возраставшую угрозу нового «крестового похода» против Советского Союза, Генералиссимус предпринял решительные шаги по нормализации отношений со странами, не входящими в НАТО. В связи с начавшимся голодом в Индии он принял посла С. Радхакришана. По словам Микояна, он даже без согласования с Политбюро распорядился «оказать помощь Индии поставкой в кратчайший срок 10 тыс. тонн пшеницы за плату…»

Невзирая на замечание Микояна, что Индия «недоплатит СССР за пшеницу», он настоял на немедленной ее отгрузке, указав, что «даже если мы будем иметь потери, политический эффект превзойдет их…».

Доброжелательный сталинский шаг послужил началом плодотворного сотрудничества с этой многомиллионной страной, получившей независимость в 1947 году. Кстати, опасения Микояна не подтвердились — Индия своевременно и полностью оплатила советские поставки.

Сталин не пренебрегал никакими дипломатическими контактами, во многом предопределив международную политику СССР в будущем. Прелюдией к дружеским отношениям со странами Латинской Америки стал прием Сталиным посла Аргентины, во главе которой находилось правительство Хуана Перона. В результате переговоров между двумя странами был подписан договор сроком на 10 лет, который предусматривал поставки оборудования и промышленных советских товаров в обмен на аргентинские товары: шерсть, кожу и прочее. Одновременно Аргентине был предоставлен кредит на 100 миллионов долларов. Аргентинский посол, который произвел на руководителя советской страны благоприятное впечатление, сам, в свою очередь, с восхищением говорил о Сталине.

Конечно, предпринимая дипломатические шаги по разрядке международной обстановки, Сталин не забывал известную истину: хочешь мира — готовься к войне, и последовавшее более чем полувековое состояние мира в Европе было заложено именно Сталиным. Более того, его действия стали основой сдерживания диктаторских устремлений Соединенных Штатов до конца всего XX столетия.

Он не скрывал своей позиции. Он четко обозначил ее еще осенью 1951 года, когда в Советском Союзе были проведены испытания атомного оружия с целью его совершенствования. В интервью корреспонденту «Правды» 6 октября Генералиссимус подтвердил намерение СССР проводить «испытание атомных бомб различных калибров… и впредь по плану обороны нашей страны от нападения англо-американского агрессивного блока».

Поясняя свои намерения, он указал, что «в случае нападения на нашу страну правящие круги США будут применять атомную бомбу. Это именно и вынудило Советский Союз иметь атомное оружие, чтобы во всеоружии встретить агрессоров». Вместе с тем Сталин подчеркнул, что «Советский Союз стоит за воспрещение атомного оружия и за прекращение производства атомного оружия».

Примечания:

3

Иванов Р. Сталин и союзники. 1941-1945 годы. М., 2005. С. 405.

35

Яковлев А. Цель жизни. М., 1987. С. 385-387.