Глава 12

Эхо кардиограммы Жданова

Если воздавать каждому по его заслугам, то много ли найдется людей, которых не следовало бы выпороть?

(Шекспир)

После смерти Сталина возникшее в 1953 году «дело еврейских врачей» хрущевская пропаганда представляла как событие, не имеющее под собой реальных оснований, а врача-кардиолога Тимашук в исторической литературе характеризовала как доносчицу.

Официально была распространена версия: будто бы, желая «отличиться», в 1953 году некая «медсестра» Тимашук направила сфальсифицированный донос на врачей. Она якобы клеветнически утверждала, что они неправильно лечили членов правительства, и поэтому советские газеты начали «антисемитский шабаш против всех евреев вообще».

Знакомство с подлинными документами опровергает этот миф. Факты неопровержимо показывают, что врач-кардиолог Лидия Федоровна Тимашук, проработавшая 38 лет в Лечебно-санитарном управлении Кремля, не только не обвиняла евреев, но и не писала никаких «доносов».

Тогда за что кардиолога Тимашук Первый секретарь ЦК Хрущев подверг в 1956 году публичному «избиению»?

Напомним, что член Политбюро ЦК ВКП(б) и главный партийный идеолог Андрей Андреевич Жданов умер 31 августа 1948 года в санатории на Валдае. Сын инспектора народных училищ Жданов пользовался несомненной симпатией Сталина. Еще в декабре 1934 года он сменил на посту убитого секретаря Ленинградского горкома и обкома ВКП(б) СМ. Кирова. С 1939 года он член Политбюро ЦК. Во время блокады Ленинграда как член Военного совета он руководил обороной города, и в 1944 году ему присвоили звание генерал-полковника.

Эрудированный и яркий человек, по свидетельству знавших его современников, Жданов любил интересных, оригинальных людей, активно привлекая их к работе в партийной, идеологической и культурной областях. Он не терпел посредственностей, «тех стандартизированных агитпропщиков, весь духовный мир которых был заключен в ограниченном наборе заученных цитат и марксистскообразных формул».

Крупный государственный деятель, открытый и прямой русский патриот, он стал одним из главных идеологов партии. Умер Жданов почти неожиданно. В любом случае, «неожиданно» для лечивших его врачей, если его смерть не была спланированным убийством. У больного был инфаркт, а врачи агрессивно отвергли такой диагноз.

Причем, обследовав больного, еще за два дня до его смерти, 29 августа 1948 года, заведующая кардиологическим кабинетом Тимашук послала заключение о состоянии Жданова на имя начальника Главного управления охраны МГБ СССР генерал-лейтенанта Н.С. Власика.

Из содержания этого документа видно, что ее обращение не было доносом. Врач имела целью лишь предохранить себя лично от возможных обвинений в профессиональной некомпетентности.

«28/VIII-с/г., — пишет Л.Ф. Тимашук, — я была вызвана нач. ЛСУК профессором Егоровым к тов. Жданову А.А. для снятия ЭКГ.

В тот же день вместе с пр. Егоровым, акад. Виноградовым и пр. Василенко я вылетела из Москвы на самолете к месту назначения (в Валдай. — К.Р.). Около 12 ч. дня сделала А.А. ЭКГ, по данным которой мною диагностирован «инфаркт миокарда в области левого желудочка и межжелудочковой перегородки», о чем тут же поставила в известность консультанта.

Пр. Егоров и д-р Майоров заявили мне, что это ошибочный диагноз и они с ним не согласны, никакого инфаркта у А.А. нет, а имеется «функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни», и предложили мне переписать заключение, не указывая на «инфаркт миокарда», а написать «осторожно», так, как это сделала д-р Карпай на предыдущих ЭКГ.

29/VIII у А.А. повторился (после вставания с постели) сердечный припадок, и я вторично была вызвана из Москвы. Но по распоряжению акад. Виноградова и пр. Егорова ЭКГ 29/VIII — в день сердечного приступа не была сделана, а назначена на 30/VIII, а мне вторично в категорической форме предложено переделать заключение, не указывая на инфаркт миокарда, о чем я поставила в известность т. Белова A.M. (начальника охраны Жданова. — К.Р.).

Считаю, что консультанты и лечащий врач Майоров недооценивают безусловно тяжелое состояние А.А., разрешая ему подниматься с постели, гулять по парку, посещать кино, что и вызвало повторный приступ и в дальнейшем может привести к роковому исходу (курсив мой. — К.Р.).

Несмотря на то что я по настоянию своего начальника переделала ЭКГ, не указав в ней «инфаркт миокарда», остаюсь при своем мнении и настаиваю на соблюдении строжайшего постельного режима для А.А. 29/VIII. Зав. каб.

Передано майору Белову A.M. 29/VIII в собственные руки».

Этот документ был написан еще до смерти Жданова, и, несомненно, какими бы причинами ни руководствовалась Тимашук, она исполнила свой служебный долг. Однако своевременное предупреждение кардиолога не спасло члена ЦК. Через день после написания этого документа, 31 августа, А.А. Жданов умер. И заключение Тимашук Н.С. Власик вернул профессору Егорову, не поставив в известность Политбюро.

Эта, казалось бы, естественная попытка «подстраховаться» неожиданно обернулась для заведующей кардиологическим кабинетом незаслуженными неприятностями. Уже после смерти Жданова Тимашук 7 сентября вынуждена написать новое заявление «секретарю ЦК ВКП(б) тов. А.А. Кузнецову». В нем, изложив приведенные выше обстоятельства диагностирования больного Жданова, врач продолжает:

«…29/VIII после вставания с постели у больного Жданова А.А. повторился тяжелый сердечный приступ болей, и я вторично была вызвана из Москвы в Валдай. Электрокардиограмму в этот день делать не разрешили, но проф. Егоров П.И. в категорической форме предложил переписать мое заключение от 28/VIII и не указывать в нем на инфаркт миокарда. Между тем ЭКГ явно указывала на органические изменения в миокарде, главным образом, на передней стенке левого желудочка и межжелудочковой перегородки сердца на почве свежего инфаркта миокарда. Показания ЭКГ явно не совпадали с диагнозом «функционального расстройства».

Опытный кардиолог, уверенная в своей профессиональной правоте, Лидия Тимашук делает объективный вывод. Дальше она пишет:

«…Игнорируя объективные данные ЭКГ от 28/VIII и ранее сделанные еще в июле с/г в динамике, больному было разрешено вставать с постели, постепенно усиливая физические движения, что было написано в истории болезни.

29/VIII больной встал и пошел в уборную, где у него вновь повторился тяжелый приступ сердечной недостаточности о последующим острым отеком легких, резким расширением сердца, что и привело больного к преждевременной смерти.

Результаты вскрытия, данные консультации по ЭКГ профессора Незелина В.Е. и др. полностью совпали с выводами моей электрокардиограммы от 29/VIII-48 г. о наличии инфаркта миокарда».

Однако у специалистки, отстаивающей объективность собственной позиции, сразу же начались неприятности, и кардиолог продолжает:

«4/IХ-48 г. начальник ЛечСанупра Кремля проф. Егоров П.И. вызвал меня к себе в кабинет и в присутствии глав, врача больницы В.Я.Брайцева заявил: «Что я вам сделал плохого? На каком основании вы пишете на меня документы? Я коммунист, и мне доверяют партия и правительство и министр здравоохранения, а поэтому ваш документ мне возвратили. Это потому, что мне верят, а вот вы, какая-то Тимашук, не верите мне и всем высокопоставленным консультантам с мировым именем и пишете на нас жалобы…»

Даже невооруженным глазом видно, что, обращаясь к секретарю ЦК А.А. Кузнецову, Лидия Тимашук не пыталась разоблачить врачей-вредителей. Она, можно сказать, «по-бабьи» защищала себя! Но, поскольку ее первое предупреждающее обращение к Власику обернулось для нее служебным «бумерангом», Тимашук начинает бороться за восстановление своих попранных прав. Теперь уже против профессора Егорова.

«6/ТХ-48 г., — продолжает Тимашук, — начальник ЛечСанупра Кремля созвал совещание в составе академ. Виноградова В.Н., проф. Василенко В.Х., д-ра Майорова Г.И., патологоанатома Федорова и меня. На этом совещании Егоров заявил присутствующим, что собрал всех для того, чтобы сделать окончательные выводы о причине смерти А.А. Жданова и научить, как надо вести себя в подобных случаях.

На этом совещании Егоров еще раз упомянул о моей «жалобе» на всех здесь присутствующих и открыл дискуссию по поводу расхождения диагнозов, стараясь всячески дискредитировать меня как врача, нанося мне оскорбления, называя меня «чужим, опасным человеком».

Конфликт разрастался. Используя властные полномочия, профессор Егоров собрал врачей, причастных к постановке неправильного диагноза умершему Жданову. Организовав круговую поруку специалистов и сориентировав их на корпоративный заговор, он поставил на место «белую ворону». Однако профессор не учел бойцовских качеств женщины-кардиолога. Она перешла в нападение, и на ее стороне была неопровержимая истина.

«В результате вышеизложенного, — продолжает Тимашук, — 7/IX-48 г. меня вызвали в отдел кадров ЛечСанупра Кремля и предупредили о том, что приказом начальника ЛечСанупра с 8/Х с/г я перевожусь на работу в филиал поликлиники.

Выводы:

1) Диагноз болезни А.А. Жданова при жизни был поставлен неправильно, т.к. еще на ЭКГ от 28/VIII-48 г. были указания на инфаркт миокарда.

2) Этот диагноз подтвердился данными патологоана-томического вскрытия (д-р Федоров).

3) Весьма странно, что начальник ЛечСанупра Кремля пр. Егоров настаивал на том, чтобы я в своем заключении не записала ясный для меня диагноз «инфаркт миокарда».

4) Лечение и режим больному А.А. Жданову проводились неправильно, т. к. заболевание инфаркта миокарда требует строгого постельного режима в течение нескольких месяцев (фактически больному разрешалось вставать с постели и проч. физические нагрузки).

5) Грубо, неправильно, без всякого основания профессор Егоров 8/IX убрал меня из Кремлевской больницы в филиал поликлиники якобы для усиления там работы.

7/IX-48 г. Зав. кабинетом электрокардиографии Кремлевской больницы врач Л. Тимашук».

Это был вопль обиженной души, но член ЦК Кузнецов на жалобу Лидии Тимашук никак не прореагировал и автору заявления бюрократически не ответил.

Поэтому спустя восемь лет, в 1956 году, в другом обращении, теперь уже к министру здравоохранения СССР, Тимашук поясняет: «Я не получила ответа на письмо, и 7 января 1949 г. вторично послала в ЦК ВКП(б) А.А. Кузнецову письмо с просьбой принять меня по делу покойного Жданова, но и на это письмо ответа не получила, с тех пор я больше никуда не обращалась по этому вопросу.

Обследование тела Жданова 31 августа 1948 года провел патологоанатом Федоров. Странно, что эта процедура была осуществлена там же, в санатории на Валдае, а не в специализированной операционной.

По установленным правилам при освидетельствовании причин смерти члена Политбюро на экспертизе обязан был присутствовать секретарь ЦК А.А. Кузнецов. Специалисты должны были объяснить ему результаты экспертизы. Однако на вскрытии присутствовали Вознесенский и Попков. Через два года они станут фигурантами по «ленинградскому делу».

Обращая внимание на приведенные выше обстоятельства, Г.В. Костырченко пишет: «Эти честные партийцы» обеспечили все, чтобы «сделанное Федоровым описание обнаруженных на сердце Жданова свежих и застарелых рубцов, свидетельствовавших о нескольких перенесенных им инфарктах, содержало массу неопределенных и туманных формулировок («некротические очажки», «фокусы некроза», «очаги миомаляции» и т. п.), имеющих цель скрыть эти инфаркты.

Инфарктов «не заметили» и участники организованного 31 августа в Москве консилиума. В нем участвовали профессора В.Н. Виноградов, В.Ф. Зеленин, A.M. Марков, В.Е. Незлин, Я.Г. Этингер и П.И. Егоров.

Ознакомившись с клинической и паталогоанатомической документацией; с анатомическим препаратом сердца покойного, доставленным с Валдая на самолете, они оставались верными принципам корпоративной солидарности. Подтвердили правильность официального диагноза.

Таким образом, врачами лженамеренно утверждалось, что Жданов умер не от инфаркта, а от «паралича болезненно измененного сердца при явлении острого отека легких». Но дело даже не в самом неверном диагнозе. По существу, именно врачи убили больного. Ибо причиной кризиса и последовавшей смерти стал не щадящий больного режим.

Однако давно известно, что все тайное со временем становится явным. И обстоятельствами смерти члена ЦК заинтересовались компетентные органы. Впрочем, сначала в поле их зрения попала другая смерть.

Врача-кардиолога еврейку Софью Ефимовну Карпай арестовали еще в июле 1951 года. Это она в конце войны устанавливала диагноз во время болезни Первого секретаря Московского горкома и обкома партии Щербакова. Он жаловался на боли в сердце. Его поместили в больницу, но 9 мая 1945 года ему неожиданно отменили постельный режим. Обрадованный Щербаков поехал смотреть салют, а на следующий день неожиданно умер.

И хотя следователь Рюмин не добился прорыва в следствии, 20 сентября 1951 года он был назначен одним из заместителей министра Государственной безопасности Игнатьева. Это не было поощрением со стороны Сталина. Напомним, что в это время он находился в продолжительном отпуске; у следователя были другие покровители.

Расследование причин смерти Щербакова в МГБ продолжалось. Для консультаций по поводу его лечения 24 июля и 11 августа к следователю вызвали еще одного кардиолога — Лидию Тимашук. Однако следствие затянулось. И лишь в середине 1952 года документы, связанные с лечением и обстоятельствами смерти Щербакова, рассмотрела экспертная следственная комиссия. Одновременно она изучила материалы лечения Жданова, тоже умершего скоропостижно.

Комиссия, работавшая под председательством главного терапевта Минздрава СССР профессора П.Е. Лукомского, пришла к выводу, что при лечении Жданова был установлен неверный диагноз, ставший несомненной причиной ускорения смерти члена ЦК.

Трудно с полной определенностью сказать, был ли сразу информирован о выводах комиссии Сталин. Скорее всего, нет. В это время в поле внимания Вождя находились более важные вопросы, связанные с подготовкой, а затем проведением XIX съезда партии.

И лишь через девятнадцать дней после его окончания, 3 октября, Сталин вызвал к себе заместителей Игнатьева Гоглидзе, Рясного и Рюмина. Кроме приглашенных, в кабинете присутствовал секретарь по идеологии Маленков. Совещание продолжалось два часа.

И, по-видимому, только на нем Сталину доложили о выводах, сделанных комиссией Лукомского в отношении вскрывшихся новых обстоятельств смерти Жданова. Поскольку на следующий день, 4 ноября, были арестованы профессора Виноградов. Василенко, Вовси и Б.Б. Коган.

Мог ли Сталин отреагировать на доложенную ему информацию иначе? Конечно, нет. Более того, в соответствии с правовыми нормами другого развития событий не могло быть. Налицо было должностное преступление, и причастные к нему люди должны были понести наказание.

Но, казалось бы, такой поворот гарантировал дальнейшее продолжение карьеры ставленника Хрущева Рюмина. Однако Сталин сделал и другие выводы; 12 ноября он подписал распоряжение об увольнении заместителя министра Рюмина из органов МГБ.

На совещании у Сталина, прошедшем через десять дней, 13 ноября, Рюмина в штатах МГБ уже не было. На этот раз совещание прошло уже при участии «четверки»: Булганина, Маленкова, Берии, Хрущева. Присутствовали министр МГБ Игнатьев, работники министерства Гоглидзе, Огольцов, Е.П. Питрованов и Рясной. На совещании обсуждался вопрос о кардинальной реорганизации органов разведки.

Однако это выглядит странно, что когда дело о «заговоре врачей» стало приобретать реальные контуры, его «инициатор» Рюмин был беспардонно выброшен из органов. 20 ноября первым заместителем министра МГБ был назначен генерал-лейтенант С.И. Огольцов, одновременно он стал руководителем только что сформированного Главного разведывательного управления МГБ.

Так что же стало причиной увольнения Рюмина? Почему человека, которого во времена Хрущева считали инициатором «дела врачей», выгнали из МГБ?

Поясним это кажущееся противоречие. Первоначально дело Абакумова рассматривала Прокуратура, но 22 февраля 1952 г. оно было передано в МГБ, где оказалось в руках Рюмина. Инструктируемый непосредственно Хрущевым, при покровительстве Игнатьева следователь развернул активную, но незаконную практику. В ходе следствия он стал применять меры физического воздействия.

Еще весной бывший министр был подвергнут содержанию в карцере-холодильнике. После этого Абакумов написал письмо Берии и Маленкову. Он сообщал: «Я все время расспрашивал, кто разрешил проделать со мной такую штуку. Мне ответили: «Руководство МГБ». Путем расспросов узнал, что это Рюмин, который делает что и как хочет…»

Тогда, весной, Берия и Маленков на письмо Абакумова не отреагировали. Осенью Абакумов написал «дорогим Лаврентию Павловичу и Георгию Максимилиановичу» новое обращение. Он жаловался: «Продолжают мучить меня, называя «узурпатором». Приводят умопомрачительные показания различных лиц. Многие сидели в холодильнике и лгут, кто как может. Об этом страшилище-холодильнике я вам писал в прошлый раз… Может быть, было бы лучше закончить всю эту историю до отъезда тов. Сталина в отпуск?… Поймите мое положение и поэтому извините за такой совет».

Теперь письмо бывшего министра Маленков передал Сталину, и тот был разгневан. Конечно, ему не нужны были фальсифицированные признания. Он затребовал протоколы допросов, и 14 ноября Рюмин был снят с поста заместителя министра государственной безопасности.

Эта перемена благоприятно отразилась на Абакумове, на следующий день его перевели из Лефортово в Бутырскую тюрьму, и допросы с помещением в карцер прекратились.

Правда, Сталин не отдал распоряжения об аресте Рюмина. После увольнения из органов его назначили старшим контролером Министерства государственного контроля, к бывшему министру госбезопасности Меркулову.

Ретивого следователя не забыл Берия. Сразу после смерти Сталина 17 марта 1953 года по его личному приказу Рюмина арестовали, но приговорен к смертной казни он будет 7 июля 1954 года. После убийства Берии. Хрущев уберет своего протеже Рюмина как опасного свидетеля.

Но это произойдет позже, а теперь всю следственную группу по «делу врачей» возглавил заместитель министра МГБ Гоглидзе. 20 ноября Огольцов и Гоглидзе снова присутствовали на заседании «четверки», а в середине декабря в Кремле вновь побывал министр Игнатьев со своими заместителями.

И уже вскоре расследование вышло на Лидию Тимашук. Спустя несколько лет она писала: «В конце 1952 г. меня вызвали в МГБ к следователю по особо важным делам, который предложил мне написать все, что я знаю о лечении и смерти Жданова А.А. Я изложила то, что мною было написано в 1948 г. в ЦК ВКП(б) т. Кузнецову А.А. После этого меня еще вызывали в МГБ по тому же вопросу».

Теперь в руки следствия попали документы четырехлетней давности, касавшиеся обстоятельств смерти Жданова. И то, что в числе «подозрительных событий» рассматривалась смерть бывшего председателя Коминтерна Георгия Димитрова и лидера французских коммунистов Мориса Тореза, тоже не являлось случайностью.

Показания Тимашук обусловили арест бывшего начальника охраны Сталина Власика, который в 1948 году отдал жалобу Тимашук профессору Егорову. Генерала арестовали в городе Асбесте 16 декабря 1952 года. В продолжение следствия были арестованы и ряд других медицинских специалистов. Вскоре их назовут «врачами-вредителями.

Профессора Егорова арестовали 18 октября 1952 года. На следствии он признался: «Не подлежит никакому сомнению, что если бы Абакумов и Власик провели должную проверку заявления Тимашук сразу же после его поступления, то мы, врачи, виновные в гибели Жданова, были бы разоблачены еще в 1948 году».

Такова история смерти А.А. Жданова. Вне зависимости от того, воспринимать ли его смерть как предумышленное убийство или как преступную халатность, она стала следствием неверно поставленного диагноза и последовавшего за этим неправильного лечения. Можно ли усомниться в том, что виновные должны были ответить за совершенное преступление?

Не стало парадоксом и то, что для героини, которая помогла следствию, наступила «минута славы». Позже Лидия Тимашук писала: «20/01 — 1953 г. меня вызвали в Кремль к Г.М. Маленкову, который сообщил мне о том, что от имени Совета министров СССР и И.В. Сталина передает благодарность за помощь Правительству в разоблачении врачей — врагов народа, и за это Правительство награждает меня орденом Ленина. В беседе с Г.М. Маленковым речь шла только о врачах, лечивших Жданова. Я ответила, что ничего особенного не сделала для того, чтобы получить столь высокую награду, и на моем месте любой советский врач поступил бы так же».

Кстати сказать, ссылка Маленкова на «просьбу Сталина» совершенно не означает, что награждение Тимашук было инициировано Вождем. В этот период в отличие от ранее существовавшего порядка все важнейшие документы направлялись не ему. В том числе запросы МГБ о санкциях на аресты и уж тем более представления к наградам.

Как ни крути, а все аресты и награждения в первую очередь могли быть санкционированы лишь секретарем ЦК по кадрам и, что еще более важно в исследуемом вопросе, — куратором МГБ Хрущевым. Более того, личная подпись Сталина на большинстве документов даже не требовалась: у всех членов «четверки» имелись разной формы печати с факсимильной подписью Сталина!

Однако конец личной истории кремлевского кардиолога испортил тот же Хрущев. Уже после смерти Сталина, в 1954 году, он наградил Тимашук еще одним орденом — Трудового Красного Знамени. Но в апреле 1964 года ее неожиданно уволили с должности зав. отделением функциональной диагностики, она потеряла возможность получить квартиру, ей отказали в характеристике для получения персональной пенсии, и она умерла оклеветанной.

За что? За то, что слишком много знала? Да, ибо в это время «бесноватый Никита» раскручивал уже другую интригу.

«Холодная война» усилила тайную деятельность противостоящих общественных систем. Секретные службы оттачивали методы своей работы. В этот период контрразведывательные службы США и Англии целиком сосредоточились на борьбе против СССР, и у советских профессионалов появились серьезные проблемы. В связи с послевоенной реорганизацией заграничных военных и политических ведомств многие советские агенты потеряли свои выгодные позиции. Значительный вред нашей разведке причинили перебежчики Гудзенко, Бентли и Чамберз, но самый ощутимый ущерб нанесла расшифровка американскими аналитиками советских шифров в процессе операции «Венона».

Еще в мае 1947 года правительство приняло постановление о создании при Совете министров СССР Комитета информации (КИ). Его возглавил заместитель председателя Совмина и министр иностранных дел Молотов. Представителями КИ за рубежом (то есть главными резидентами) стали послы, а их заместителями — бывшие резиденты ГРУ и ПГУ, т. е. военной и внешнеполитической разведки.

Правда, эта схема просуществовала недолго. В январе 1949 года военная разведка (ГРУ) выведена из КИ и возвращена в Министерство обороны, а в 1951 году внешнеполитическая разведка стала Первым главным управлением Министерства госбезопасности.

Конечно, Сталину поступала не вся информация, добываемая резидентурами, а наиболее важные сведения. Так в октябре 1948 года на его стол легла информация о военно-политических переговорах по Североатлантическому пакту, а в декабре — 74-страничный протокол сессии Консультативного совета Западного союза, состоявшейся в Париже.

Понимая правила игры, Сталин не мог пренебрегать агентурной информацией, важным инструментом в системе политического противостояния, и в конце 1952 года он вернулся к проблемам разведки. 9 ноября бюро Президиума ЦК КПСС создало комиссию по реорганизации разведывательной и контрразведывательной служб. В декабре был подготовлен проект постановления ЦК «О главном разведывательном управлении МГБ СССР».

В его рассуждениях была целостная концепция, в которой он связывал воедино как политические цели, так и профессиональные правила действий солдат невидимого фронта. При обсуждении этих вопросов с профессионалами Сталин подчеркнул:

«Главный наш враг — Америка, но основной удар надо делать не собственно на Америку. Нелегальные резидентуры надо создать прежде всего в приграничных государствах. Первая база, где нужно иметь своих людей, — Западная Германия. Нельзя быть наивным в политике, но особенно нельзя быть наивным в разведке».

Он хорошо знал людей и, как тонкий психолог, предостерегал: «Никогда не вербовать иностранца таким образом, чтобы были ущемлены его патриотические чувства. Не надо вербовать иностранца против своего отечества. Если агент будет завербован с ущемлением патриотических чувств, это будет ненадежный агент».

Хотя невидимая глазу обычного обывателя война между Западом и Востоком называлась холодной, она велась по тем же политическим правилам, что и реальные боевые действия. Стремление Америки к неограниченному господству в мире толкало ее лидеров к применению все более изощренных приемов для подрыва советского строя.

Борьба была непримиримой, диктуемой логикой идеологий и экономических целей государств. Он ясно осознавал опасность и своевременно готовил силы в этой психологической войне, в которой противник противопоставлял его стремлению к миру политику давления и угрозы агрессии.

Трезвый реалист, он требовал высочайшего профессионализма, гибкости и самокритичности от агентурной службы. По словам Судоплатова, Сталин подчеркивал на заседании комиссии: «Работа против нашего главного противника невозможна без создания мощного агентурно-диверсионного аппарата за рубежом… мощной разведывательной агентурной сети».

Он указывал, что «разведка — святое, идеальное для нас дело», необходимо «в разведке иметь агентов с большим культурным кругозором — профессоров», и предусмотрительно требовал: «полностью изжить трафарет из разведки. Все время менять тактику, методы. Все время приспосабливаться к мировой обстановке. Использовать мировую обстановку. Вести атаку маневренную, разумную. Использовать то, что Бог нам предоставляет… В разведке никогда не строить работу таким образом, чтобы направлять атаку в лоб. Разведка должна действовать в обход. Иначе будут провалы, и тяжелые провалы».

Человек, сам прошедший жизненную школу нелегальной революционной подпольной работы, он не идеализировал возможности профессионалов и подчеркивал: «Агенту нельзя давать такие поручения, к которым он не подготовлен, которые его дезорганизуют морально… Самое главное, чтобы в разведке научились признавать свои ошибки. Человек сначала признает свои ошибки, а уже потом поправляется…Исправлять разведку надо прежде всего с изжития лобовой атаки».

Начальником сформированного мощнейшего Главного разведывательного управления министерства Госбезопасности СССР 1 января 1953 года был назначен генерал-лейтенант С.И. Огольцов, оставшийся в должности 1-го заместителя министра МГБ.

Доклад МГБ по «делу врачей» был заслушан на расширенном заседании Бюро Президиума ЦК КПСС, состоявшемся в Кремле 9 января 1953 года. На заседание были приглашены все секретари ЦК, председатель Комитета партийного контроля М. Шкирятов и редактор «Правды» Д. Шепилов.

Сталин на заседании не присутствовал, «хотя в списке участников числился первым»[59]. Странно, но исследователи не задаются естественными вопросами. Кто же в таком случае вел заседание? Кто готовил его? Но поскольку такой информации нет, то логично предположить, что проводил это совещание курирующий МГБ секретарь ЦК Хрущев.

Как бы то ни было, через три дня страна была взбудоражена. Опубликованная 13 января 1953 года «Хроника ТАСС» сообщила: «Арест группы врачей-вредителей. Некоторое время тому назад органами госбезопасности была раскрыта террористическая группа врачей, ставивших своей целью путем вредительского лечения сокращать жизнь активным деятелям Советского Союза.

В числе участников этой террористической группы оказались: профессор Вовси М.С., врач-терапевт; профессор Виноградов В.Н., врач-терапевт; профессор Коган М.Б., врач-терапевт; профессор Егоров П.И., врач-терапевт; профессор Фельдман А.И., врач-отоларинголог; профессор Этингер Я.Г., врач-терапевт; профессор Гринштейн A.M., врач-невропатолог; Майоров Г.И., врач-терапевт.

Документальными данными, исследованиями, заключениями медицинских экспертов и признаниями арестованных установлено, что преступники, являясь скрытыми врагами народа, осуществляли вредительское лечение и подрывали их здоровье.

Следствием установлено, что участники террористической группы, используя свое положение врачей и злоупотребляя доверием больных, преднамеренно злодейски подрывали доверие последних, умышленно игнорировали данные объективного исследования больных, ставили им неправильные диагнозы, не соответствовавшие действительному характеру их заболевания, а затем неправильным лечением губили их.

Преступники признались, что они воспользовались болезнью товарища А.А. Жданова, неправильно диагностировали его заболевание, скрыв имеющийся у него инфаркт миокарда, назначили противопоказанный этому тяжелому заболеванию режим (курсивы мои. — К.Р.) и тем самым умертвили товарища А.А. Жданова. Следствием установлено, что преступники также сократили жизнь товарища А.С. Щербакова, неправильно применяли при его лечении сильнодействующие лекарственные средства, установили пагубный для него режим и довели его таким путем до смерти.

Врачи-преступники старались в первую очередь подорвать здоровье советских руководящих военных кадров, вывести их из строя и ослабить страну. Они старались вывести из строя маршала Василевского A.M., маршала Говорова Л.А., маршала Конева И.С., генерала армии Штеменко С.М., адмирала Левченко Г.И. и др…

Большинство участников террористической группы (Вовси М.С, Коган Б.Б., Фельдман А.И., Гринштейн A.M., Этингер Я.Г. и др.) были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт» (речь идет о еврейско-сионистской организации «Америкэн Джойнт Дистрибьюшн Комити. — К.Р.), созданной американской разведкой якобы для оказания международной помощи евреям в других странах.

На самом же деле эта организация проводит под руководством американской разведки широкую шпионскую, террористическую и иную подрывную деятельность в ряде стран, в том числе и в Советском Союзе.

Арестованный Вовси заявил следствию, что он получил директиву «об истреблении руководящих кадров СССР» из США от организации «Джойнт» через врача в Москве Шимелиовича и известного еврейско-буржуазно-го националиста Михоэлса (арестованный Вовси — родной брат Соломона Михоэлса, настоящая фамилия которого Вовси. — К.Р.).

Другие участники террористической группы (Виноградов, Коган М.Б., Егоров) оказались давнишними агентами английской разведки.

Следствие будет закончено в ближайшее время (ТАСС)».

Информация об этом расследовании никогда не была опубликована, и эта недосказанность вызывает много вопросов. Исследователи обратили внимание на ту подозрительную деталь, что именно в последний год жизни Сталина из его окружения был выведен генерал-лейтенант Н.С. Власик, начальник личной охраны, и генерал-лейтенант А.И. Поскребышев — его личный секретарь.

Однако мало известен тот факт, что через четыре дня после опубликования «Хроники ТАСС» о «заговоре врачей», 17 февраля 1953 года, неожиданно «безвременно» скончался молодой, полный сил генерал Косынкин, комендант Кремля, назначенный на эту должность лично Сталиным из своей охраны».

Долгое время дело «врачей-вредителей» объяснялось пропагандой как результат «подозрительности» Вождя, якобы без оснований поверившего «доносу» неизвестной «медсестры». Впервые эта инсинуация была озвучена на XX съезде партии косноязычным Хрущевым, но в архиве сохранился черновик его доклада с собственноручно сделанным им «добавлением» к тексту, написанному его помощниками.

«Дело врачей, — паяцствовал Хрущев. — Это может быть не дело врачей, а дело Сталина, потому что никакого дела о врачах не было, кроме записки врача Тимашук, которая… написала письмо на имя Сталина».

Хрущев лжет. Жорес Медведев пишет: «Делом врачей» Сталин напрямую в январе — феврале 1953 года не занимался»[60]. Но Хрущев лжет изначально. Как очевидно из документов, приведенных ранее, — заведующая кабинетом электрокардиографии Кремлевской больницы письма Сталину не писала! Она послала два письма «в ЦК ВКП(б) на имя секретаря Кузнецова А.А.».

Ее заявлениям секретарь ЦК хода не дал, и, видимо, не случайно: именно Кузнецов являлся тем человеком, по рекомендации которого «ленинградец» профессор Егоров попал в Кремлевскую больницу. Копию заявления врач направила «начальнику главного управления охраны МГБ СССР Н.С. Власику», но он вернул письмо самому Егорову. Причем напомним, что Тимашук никого не обвиняла. В связи с увольнением она лишь защищала себя от обвинения в некомпетентности.

Казалось бы, это незначительная деталь — кому писала Тимашук? Но версия Хрущева, изложенная им участникам съезда, сразу сориентирована на заведомо предвзятые выводы. И это не ошибка неосведомленного человека, а осмысленная мелкопакостная ложь негодяя, создающая фон для большой политической клеветы.

«И вот по этому письму, — продолжал свою мысль Хрущев, — было создано дело врачей… которые допускались до лечения самого Сталина, например Смирнов лечил Сталина…»

Хрущев вдохновенно, беззастенчиво и нагло импровизировал: «И вот достаточно было такого письма Сталину (?), как Сталин сразу этому поверил. Ему следствие не нужно было… Он сказал — и их арестовали. Он сказал — Смирнову надеть кандалы…»[61].

Хрущев опять лгал, и лишь единицы из слушавших его знали, что никто на Ефима Ивановича «кандалы» не надевал! В связи с ревизией министерства правительственной комиссией 9 декабря 1952 года министра здравоохранения Е.И. Смирнова перевели «вновь в военное ведомство на прежнее амплуа — начальником Военно-санитарного управления». Причем это была не такая фигура, чтобы перевод министра осуществлялся без ведома секретаря ЦК по кадрам Хрущева.

«Вот здесь делегат съезда Игнатьев, — делает вставку в будущий доклад Никита, — которому Сталин сказал: если не добьетесь признания у этих людей, то с вас будет голова снята». Автор клеветы придумал удачный аргумент. Последняя фраза, отмечается в варианте уже опубликованного доклада, вызвала «шум возмущения в зале».

Прожженный мастер интриги сразу поспешил усилить эффект от сказанного в сознании одураченных партийных функционеров и продолжил: «Сталин сам вызывал следователя, инструктировал его, указывая методы следствия, а методы были единственные — бить, бить и бить. Через некоторое время после ареста врачей мы, члены Политбюро, получили протоколы с признанием врачей. После рассылки протоколов Сталин говорил нам: «Вы слепцы, котята, что будет без меня — погибнет страна…»

В таком примитивно-гротескном виде Хрущев представил обстоятельства дела на XX съезде партии. Если свести высказанное Хрущевым к краткой формулировке, то он обвинил Сталина в том, что тот поверил «клевете» на невиновных людей и лично заставил следователя применить незаконные методы, чтобы добиться признательных показаний..Но обратим внимание, что одновременно Хрущев вывел из-под удара министра МГБ Игнатьева, присутствующего в зале.

Между тем существует еще один документ. Это воспоминания Хрущева, написанные много лет спустя. «Однажды, — диктовал Хрущев, — Сталин пригласил нас к себе в Кремль и зачитал письмо. Некая Тимашук сообщала, что работает в медицинской лаборатории и была на Валдае, когда умер Жданов. Она писала, что Жданов умер потому, что врачи лечили его неправильно: ему делали такие процедуры, которые неминуемо должны были привести к смерти, и это делалось преднамеренно… (курсив мой. Хрущев намеренно извращает смысл докладной Тимашук. — К.Р.).

Одним словом, врачи были арестованы… Когда мы сходились не за столом Президиума и обменивались между собой мнениями, то больше всего возмущались письмом, полученным от Конева… Письмо, которое прислал Конев, клеймило не только тех, которые уже были «выявлены», но толкало Сталина на расширение круга подозреваемых…»

Из сказанного видно, что, помимо «письма» врача-кардиолога, в деле врачей фигурировало еще и письмо маршала Конева, но важно не это. Хрущев продолжает: «Начались допросы «виновных». Я лично слышал, как Сталин не раз звонил Игнатьеву… Он (Сталин) требовал от Игнатьева: несчастных врачей надо бить и бить, лупить нещадно, заковывать их в кандалы…»

Распаляя старческое воображение, мысль, высказанную на XX съезде: «методы были единственные — бить, бить и бить», теперь Хрущев превращает в якобы принадлежащее Сталину требование «бить, лупить нещадно, заковывать их в кандалы». Очевидно, что со сцены исчез мифический «следователь», и в расследовании дела врачей более определенно обозначилась роль министра МГБ.

Но Хрущев неосмотрительно проговорился. Из сказанного им неизбежен вывод, что если в присутствии Хрущева с Игнатьевым якобы «не раз» были разговоры по телефону относительно расследования дела, то это не случайность, а прямое свидетельство того, что Хрущев играл в деле врачей не последнюю роль.

Тогда какую? Да самую прямую. Напомним, что назначение Игнатьева 9 августа 1951 года на пост министра было инициировано именно Хрущевым, как секретарем ЦК по кадрам и куратором МГБ. И покровитель дает Игнатьеву характеристику: «Это был крайне больной, мягкого характера, вдумчивый, располагающий к себе человек… Я к нему относился очень хорошо…»

На момент ареста первого врача — Егорова (18 октября 1952 года) креатура Хрущева Игнатьев руководил карательным ведомством уже более 14 месяцев. Возможно, что министр был действительно «мягкого характера, вдумчивый человек». Поскольку сразу после вступления в должность на совещании в МГБ Игнатьев довольно сдержанно сформулировал свое кредо.

Сотрудник следственной части подполковник Федоров писал 24 марта 1953 года в рапорте, направленном Берии: «бывший министр госбезопасности Игнатьев… сказал, что «нужно снять белые перчатки» и «с соблюдением осторожности» прибегнуть к избиениям арестованных… Товарищ Игнатьев дал понять, что по этому поводу имеются указания свыше. Вскоре во внутренней тюрьме было оборудовано отдельное помещение для избиения…»

То есть при Абакумове такие методы следствия не применялись, ими начали пользоваться только с появлением в МГБ Игнатьева. Причем бить в первую очередь стали именно арестованных людей Абакумова. Напомним, Сталин дать такого указания Игнатьеву не мог физически. Как указано выше, на следующий день после назначения министра МГБ Вождь на полгода уехал в отпуск в Абхазию.

«Снять белые перчатки» своему ставленнику предложил не кто иной, как сам Хрущев. Конечно, не следует обвинять Хрущева в садистских комплексах. Все значительно проще. Для подтверждения действенности его кадровой политики и эффективности кураторства им органов безопасности Хрущеву нужны были реальные результаты. Поэтому именно он требовал от своего выдвиженца и послушного исполнителя: «бить, лупить нещадно, заковывать… в кандалы» подследственных.

Давно известно, что, объясняя поступки других людей, человек прежде всего основывается на личном опыте. И, выступая на июльском Пленуме ЦК в 1953 году, Хрущев так объяснял логику работников МВД: «Конечно, если деньги платят, то нужно что-то делать. А если проступков нет, а начальство спрашивает: ты, сукин сын, работаешь? Если нет, так надо сделать».

Такая импульсивная агрессивность карьериста была характерной чертой именно самого Хрущева. Стенограмма сохранила свидетельство, что еще в январе 1936 года (еще за год до 37-го!) он с «неудовольствием констатировал: «Арестовано только 308 человек… 308 для нашей Московской организации — это мало».

И 14 августа 1937 года он требовал: «Нужно уничтожать этих негодяев… нужно, чтобы не дрогнула рука, нужно переступить через трупы врага на благо народа». Результатом стало то, что в Москве «…к началу 1938 г… были репрессированы фактически все секретари МК и МГК (38 из 41), большинство секретарей райкомов и горкомов (136 из 146)…»

В воспоминаниях современника отмечается, что, когда подобную практику Хрущев стал позже осуществлять на Украине, Сталин гневно написал ему: «Остановись, дурак!» Впрочем, напомним и то, что именно Хрущев не убоялся пообещать на заседании Организации Объединенных Наций «показать кузькину мать» самим американцам — и для усиления веса своих угроз, сняв обувь, принялся лупить подошвой по трибуне!

Итак, повторим: «делом врачей» Сталин в 1952-1953 гг. напрямую не занимался! Более того, в 1951-1952 гг. был резко сокращен поток рапортов, поступавший из МГБ и МВД в ЦК. Они шли Хрущеву, Маленкову, Берии и Булганину. Так, последний доклад «О рассмотрении Особым Совещанием при МВД следственных дел на 112 человек 14 июля 1950 года» поступил Сталину летом этого же года.

Тогда кто контролировал информации МГБ и МВД? Вся информация этих министерств концентрировалась в канцелярии секретаря ЦК по кадрам Хрущева, курировавшего как раз эти министерства. Именно «бесноватый Никита» контролировал и санкционировал действия Игнатьева. Для этого в декабре 1949 года его и отозвали в Москву из Киева.

Но обратимся к свидетельству самого Абакумова. Сразу после его ареста на одном из первых допросов заместитель Генерального прокурора СССР К. Мокичев предъявил бывшему министру обвинение, что он дал указание поместить подследственного Этингера «в сырую и холодную камеру».

На что Виктор Семенович резко отрезал: «Ничего особенного здесь нет, потому что он наш враг». И уже без обиняков разъяснил прокурору: «Мы можем и (даже) бить арестованных — в ЦК ВКП(б) меня и моего первого заместителя Огольцова неоднократно (по выражению Хрущева: «не раз». — К.Р.) предупреждали о том, чтобы наш чекистский аппарат не боялся применять меры физического воздействия к шпионам и другим государственным преступникам, когда это нужно… Арестованный есть арестованный, а тюрьма есть тюрьма. Холодных и теплых камер там нет… пол везде каменный».

То есть Абакумов вполне определенно указывает, что инициатива применения физических мер воздействия исходила из ЦК.

Но кто призывал «переступать через трупы врага»? Кто еще до ареста Абакумова, кроме секретаря ЦК по кадрам Хрущева (курировавшего МГБ уже 14 месяцев), мог дать такие рекомендации министру?

Правда, в отличие от Игнатьева Виктор Семенович ими не воспользовался. На суде 14 декабря 1953 года, когда Хрущев уже полностью контролировал власть, Абакумову не предъявили обвинений в применении насилия к подследственным. Наоборот, это он потребовал от суда «рассмотреть факты применения к нему и другим подсудимым мер физического воздействия» со стороны следователей Игнатьева. На что исполнявший политический заказ Хрущева прокурор Руденко никак не отреагировал.

Это вынужденное возвращение к делу врачей и заострение внимания на действительной роли в нем Хрущева необходимо потому, что оно помогает понять последовавшие через неполные полтора месяца после появления публикации ТАСС события.

Конечно, это сообщение произвело тревожное впечатление на еврейскую интеллигенцию столицы, породив множество слухов. И еврейская общественность не могла не отреагировать на такую ситуацию. Между 20 и 23 января был организован сбор подписей для коллективного письма в редакцию «Правды», в котором общественность хотела отмежеваться от преступных действий врачей-вредителей.

Организацию сбора подписей возглавили академик Исаак Израильевич Минц, Марк Борисович Митин и Я.С. Хавинсон-Марин — главный редактор журнала «Мировая экономика и международные отношения». Письмо подписали 50 человек: известные писатели, поэты, композиторы, артисты и другие представители творческой интеллигенции.

Содержание письма обосновывало «различие между небольшой группой врачей-евреев, которые оказались завербованы иностранной разведкой, и всем еврейским народом СССР, который считает Советский Союз своей родиной и верен интересам социализма»[62].

29 января проект был направлен, возможно, через Маленкова Сталину. Однако Вождю это письмо не понравилось, и не столько резкостью тона. Подписавшие его лица требовали «самого беспощадного наказания преступников», то есть смертной казни. В числе подписавших письмо были A.M. Каганович, И.М. Эренбург, Л.Д. Ландау, С.И. Вольфкович, М.И. Ромм, Д.Ф. Ойстрах, Э.Г. Ги-лельс и другие известные евреи.

Между тем текст письма уже был набран в макет газеты, но 1 февраля поступило запрещение публиковать письмо, и все копии, верстки и корректуры из редакции были изъяты. Конечно, Сталин понимал, что такое письмо вызовет резкую негативную реакцию не только евреев за границей, но и внутри страны.

Создав в обществе нездоровый ажиотаж вокруг «дела врачей», оно могло вызвать шквал международных протестов, и это бы ударило в первую очередь по самому Сталину.

Новый проект письма был передан в Агитпроп Михайлову 20 февраля, и на дачу Вождя он поступил «21 или 22 февраля в форме машинописного текста и готовой типографской верстки». Под проектом стояли те же подписи. Новый текст не содержал призыва «самого беспощадного наказания преступников». Наоборот, он вносил предложение «вместе… поразмыслить над некоторыми вопросами, затрагивающими жизненные интересы евреев».

Письмо в «Правду» заканчивалось призывом к «сплочению всех прогрессивных сил еврейского народа населения СССР и за рубежом».

По-видимому, Сталина удовлетворил такой вариант. 28 февраля он позвонил главному редактору «Правды» Шепилову и дал указание о прекращении воинственных публикаций на тему вредительства. Поэтому очередной номер газеты, вышедший 2 марта, уже не содержал материалов, посвященных «шпионам», «вредителям» и «буржуазным националистам»

Это не только опровергает миф, что Сталин якобы намеревался провести публичный процесс по «делу врачей». Тем самым автоматически опровергается и миф «об открытом антисемитском судилище как сигнале к началу еврейской депортации».

Естественно, что такую резкую смену курса необходимо было объяснить общественности. И вслед за этим указанием в отношении виновных в перегибе должны были последовать оргвыводы. Под меч возмездия в первую очередь должны были попасть люди, инициировавшие кампанию: министр МГБ и куратор министерства Хрущев. Но прежде чем перейти к дальнейшему исследованию событий, сделаем отступление.

В связи с проведением съезда в конце 1952 года Сталин не уехал для отдыха на юг, и большую часть свободного времени он проводил на Ближней даче. Кунцевская дача располагалась на выезде из Москвы по Минскому шоссе, с поворотом на Поклонную гору. Неподалеку от сегодняшнего мемориала Победы.

Дом на ближней даче из семи комнат спроектировал архитектор Мирон Мержанов. Его окружал высокий деревянный забор и густой еловый лес; других жилищ тогда поблизости не было. Во время войны здесь постоянно бывали работники Генерального штаба, решавшие вместе с Верховным Главнокомандующим «судьбы страны и Европы».

Комнаты были оборудованы по-спартански. Простая мебель, несколько портретов и много книг. Комфорт создавали диваны, расставленные у стен. Солидно выглядел паркетный пол в Зале и появившийся позже большой персидский ковер ручной работы — подарок каких-то почитателей Вождя. Средину зала занимал большой стол, покрытый темно-зеленым сукном, который окружали кресла из светлого дерева, а в углу был камин.

Рядом с залом заседаний Политбюро находилась дверь, ведущая в маленькую квадратную спальню с двумя окнами. Слева от входа — высокая старинная кровать с деревянными спинками, аккуратно застеленная покрывалом, с взбитыми подушками, накрытыми накидками. Против кровати стояли платяной и книжный шкафы, а перед окнами с белыми шторами сверкал черным лаком рояль, раньше принадлежавший Жданову.

Дом окружали террасы. Одна была застеклена со всех сторон и две — открытые, с крышей и без крыши. Сталин любил маленькую западную терраску, на которую падали последние лучи заходящего солнца. Она выходила прямо в сад, в цветущие вишни.

Сад, цветы и окружавший дачу лес были любимым развлечением Вождя в свободное время. Иногда он брал садовые ножницы и подстригал деревья. В саду и прибранном выкошенном лесу располагалось несколько веранд, куда ему летом приносили бумаги, газеты и чай. Одна из тропинок парка через мост и березовую рощу вела к оранжереям. Кроме гирлянд винограда, яблонь, груш и лимонных деревьев, здесь висели клетки с попугайчиками и канарейками.

По воспоминаниям заместителя коменданта Ближней дачи в Кунцево И.М. Орлова: «Сталин работал круглосуточно. Только глухая полночь его настигала, и он ложился, где придется. Спал на диванах. Еще стояло два плетеных топчана.

Как-то в 6 часов я пошел по комнатам искать хозяина дачи. Зашел на террасу, а он отдыхает на плетеном топчане в шинели, ботинках, фуражке, Но, поскольку заходило солнце и лучи падали на его лицо, он прикрыл его маршальской фуражкой.

Обедал в разное время… Щи русские, гречневая каша с кусочком мяса, компот из сухофруктов. Иногда заказывал яичницу-глазунью. Пил Сталин вина мало, только перед обедом. Одну бутылку цинандали пил целую неделю. Но для гостей были на столе всякие вина и закуски…»

Приемный сын Сталина Артем Сергеев рассказывал: «Когда Сталин приходил домой с работы, за ним шел Поскребышев с мешком писем. Сталин садился за стол, читал, некоторые — вслух. На письмах делал пометки или писал краткие резолюции. В основном просьбы, жалобы…»

Еще один охранник, генерал А.С. Рыбин, тоже отмечал: «Каждую ночь он работал до двух, трех часов. Лишь тогда в кабинете гасло электричество. Днем в свободное время трудился в саду, ухаживал за посадками кустарника или копался в огороде.

Конечно, это чтение писем не означало, что он внимательно просматривал абсолютно всю поступавшую к нему документацию. Это было невозможно. А. Хрулев свидетельствует: «Сталин подписывал документы, часто не читая, — это до тех пор, пока вы себя где-то не скомпрометировали. Все было построено на огромном доверии. Но стоило ему только (может быть, это чисто национальная черта) убедиться, что этот человек — мошенник, что он обманул, ловчит, судьба такого работника была решена».

По сложившейся практике многие совещания в Кремле завершались на квартире или даче Вождя. А. Яковлев пишет: «Сталин часто приглашал после этого к себе домой ужинать, или, как он говорил, «обедать».

— На сегодня, кажется, хватит, — говорил он, — Не знаю, как другие, а я проголодался. Специально никого не приглашаю, чтобы не приняли как обязательное и обременительное, а кто хочет обедать, прошу!»

Но еще чаще приехать в гости означало — решить какой-то вопрос. В Кунцево обедали в большом зале, тут же принимали приезжавших гостей.

Обстановка в столовой была более чем скромной. Налево, во всю стену, старинный, громоздкий, из черного дерева буфет с бокалами и, по кавказскому обычаю, рогами для вина. Посредине — стол, накрытый белоснежной скатертью, человек на десять. В простенке, напротив входной двери, между окнами, тахта-диван. Направо у стены — шкаф с книгами и дверь во внутренние комнаты. В одном из углов стояла радиола с набором пластинок.

В числе приглашенных в гости на дачу часто бывали военные. Маршал Конев пишет: «Принимая кого-то, приезжающих на даче — иногда это бывало не на даче, — он после разговора к обеду или ужину вызывал членов Политбюро, тех или иных, передавая через Власика, начальника охраны своей, и предполагалось, что все быстро и беспрекословно явятся. Так было заведено».

Александр Яковлев писал в своей книге «Цель жизни»: «К приходу приглашенных на ужин стол накрыт. Поставлены приборы.

На правом от входа конце стола все холодные кушанья, закуска. Несколько бутылок, включая шампанское и коньяк. Водка в графинах. Две суповницы, накрытые крышками: харчо и другой какой-либо суп. Стопка тарелок. Суп каждый сам себе наливает. Вообще никакого обслуживающего персонала за столом нет. Изредка женщина в белом халате и головной повязке приносит что-нибудь горячее».

Хозяин занимал место в торце стола. С правой руки всегда стоял графин с чистой водой. Начальник Генерального штаба С. Штеменко тоже отмечал в воспоминаниях непринужденность обстановки на «обедах»: «Сталин подходил к судкам, поднимал крышки и, заглядывая туда, вслух говорил, ни к кому не обращаясь:

— Ага, суп… А тут уха… Здесь щи… Нальем щей. — И сам наливал, а затем нес тарелку к обеденному столу.

Без всякого приглашения то же делал каждый из присутствовавших независимо от своего положения. Наливали себе кто что хотел.

Затем приносили набор вторых блюд, и каждый также сам брал из них то, что больше нравится. Пили, конечно, мало, по одной-две рюмки… Вместо третьего чаще всего бывал чай. Наливали его из большого кипящего самовара, стоявшего там же на отдельном столе, Чайник с заваркой подогревался на конфорке».

Авиаконструктор генерал-полковник А.С. Яковлев пишет: «Ужин, или, как говорил Сталин, обед, по существу, являлся продолжением совещания, начатого в служебном кабинете. Но разговор шел свободнее, чередовался обменом мнениями на самые разнообразные темы: политические, международные, по вопросам техники, литературы, искусства. Увлекшись каким-нибудь вопросом, Сталин шел к шкафу, доставал нужную книгу. Если в разговоре требовалась справка по географии, он брал свою старую, уже потертую карту и раскладывал на столе».

По словам Молотова, в общении Сталин был «простой, очень, очень хороший, компанейский человек. Был хороший товарищ». Его открытость подтверждает А. Рыбин:

«Сталин был очень артельным человеком, веселым и щедрым. Мало кто из членов Политбюро так просто общался с охраной. Нередко где-нибудь на горе в лесочке мы жарили шашлык. Верней, непосредственно у шашлычного гриля Сталин стоял сам, никому не доверял эту важную операцию и давал нам необходимые указания. Один приносил дрова. Второй железные прутья готовил, третий мясо насаживал. Четвертый стол накрывал. Работа кипела. Когда с нами не было других членов Политбюро, весь нажаренный Сталиным шашлык мы под метлу зачищали!»

После съезда наиболее частыми посетителями дачи Вождя стала четверка: Хрущев, Берия, Маленков и заместитель председателя Совмина Николай Булганин. В какое-то время в историографии появилась, а позже стала упрочиваться точка зрения, будто бы наиболее тесные отношения в этой четверке были между Берией и Маленковым. Это не совсем так. Точнее, эти взаимоотношения не были дружбой.

Если считать, что между политиками такого ранга бывают дружеские отношения, то до определенного периода как раз между собой — именно Хрущев и Берия. Лазарь Каганович рассказывал Феликсу Чуеву: «Хрущев и Берия были неразлучная пара, дружили». Этому способствовала психологическая родственность поведения, можно даже сказать, «души».

Они оба были людьми, претендующими на лидерство и обретение всей полноты власти. Но два медведя не могли ужиться в одной берлоге, и эта «дружба» завершилась в пользу более хитрого и агрессивного Хрущева, который жестоко расправился с Берией.

Впрочем, «бесноватый Никита» так объяснил взаимоотношения Берии и Маленкова: «Берия как-то сам сказал: «Слушай, Маленков — безвольный человек. Вообще козел, может внезапно прыгнуть, если его не придержать. Поэтому я его и держу, хожу с ним. Зато он русский и культурный человек, может пригодиться при случае»[63].

Действительно, «культурный человек» Маленков хотя и «выделялся работоспособностью и энергией», но он был добросовестным исполнителем, а не лидером; к такому же типу людей относился и Булганин.

В соответствии с книгой записей в феврале 1953 года Сталин вел совещания и приемы в своем кремлевском кабинете только четыре раза. 16 февраля к нему были приглашены Берия, Булганин и Маленков, но их беседа продолжалась только 15 минут. На следующий день он принял на полчаса посла Индии К. Менона, после чего к нему вошли, и опять только на 15 минут, Булганин, Берия и Маленков. Нет никаких данных, что между 18 и 28 февраля члены «четверки» приглашались на дачу Сталина.

Между тем в мемуарах Хрущева настойчиво подчеркивается, что пребывание «четверки на даче в Кунцево было системой: «Когда мы приезжали на дачу, «заседание» продолжалось, если это можно назвать заседанием. Подобная система работы, если это можно назвать работой, существовала в послевоенный период вплоть до смерти Сталина… Заседания в узком кругу продолжались с точностью до часового механизма. Если он не вызывал нас два-три дня, мы думали, что он заболел или с ним что-нибудь случилось»[64].

В другом опубликованном томе эта мысль повторяется: «Мы очень часто ездили к Сталину, почти каждый вечер. Только когда нездоровилось Сталину, были пропуски. Других причин не было».

Так ли это? Можно ли верить Хрущеву? А если нет, то почему автор мемуаров настойчиво навязывает такую мысль?

Впрочем, мысль о почти ежедневных посещениях «четверкой» кунцевской дачи опровергается элементарными соображениями. Во-первых, приглашение соратников на дачу было своего рода поощрением либо завершением решения какого-то делового разговора.

Во-вторых, Сталин не мог не понимать, что постоянное общение с подчиненными в «раскрепощенной» обстановке, да еще и с пьяными людьми, превращает такие взаимоотношения в фамильярные, лишая руководителя ореола таинственности. Умный руководитель держит подчиненных на расстоянии.

И, наконец, трудно допустить, чтобы Сталину доставляло удовольствие видеть каждый вечер одни и те же маячащие перед глазами лица.

Нельзя избежать еще одного вопроса: поскольку книга посещения кремлевского кабинета сохранилась, то где книга посещения дачи в Кунцево? И если она уничтожена, то почему? Но главное — кем?

Обратим внимание еще на одну деталь. Читателям своих будущих мемуаров Хрущев настойчиво навязывал и другую мысль: будто бы Вождь «страдал болезненной подозрительностью». Причем прежде всего он якобы боялся отравления!

На странице 57 второго тома отмечено: «Сталин уже не доверял людям Берии. В результате своего болезненного состояния он не доверял уже и русскому обслуживающему персоналу… Теперь Сталин, находясь за столом, не ел, не пил, пока кто-либо другой не попробует из этого блюда или из этой бутылки. А он находил к тому повод. Идет, например, дегустация вина: грузины прислали… Но ему требовалось, чтобы мы попробовали, а он выжидал: человек не падает, тогда он немножко выпьет… Хочет он чего-нибудь откушать, так на этот случай у каждого из нас имелось «любимое блюдо», и каждый должен был первым попробовать его.

«Вот гусиные потроха, Никита, вы еще не пробовали?» — «Нет, — отвечаю, а сам вижу, что он хочет взять, да боится… Я возьму, тогда и он берет. И так каждое блюдо имело своего дегустатора, который выявлял, отравлено оно или нет, а Сталин смотрел и выжидал».

Через 28 страниц эта мысль повторяется: «Когда мы обедали с ним, Сталин не притрагивался ни к одному блюду, закуске или вину, пока кто-нибудь не попробовал их»[65].

Возможно, что, обладая «демократическим» мышлением, этот идиотический бред можно принять на веру, но вдумаемся в его абсурдность.

С одной стороны, продукты для высшего руководства выращивались и приготовлялись на специальных фермах и комбинатах под строгим наблюдением особого отдела правительственной охраны. Кстати, руководил этим деликатным делом главный повар — генерал МГБ Игнаташвили.

И с другой — если Вождь держал «четверку» за подопытных кроликов, то на ком он «испытывал» пищу при обычных трапезах? В отсутствие такого «удобного» материала. Безусловно, утверждения Никиты можно было бы воспринимать как бред идиота, но это не так.

Конечно, Хрущев не случайно муссирует такую версию. Приписывая Вождю «чрезмерную подозрительность», он хочет убедить читателя, что тот не мог быть отравлен. И не просто убедить, а убедить категорически, чтобы у внимавщих ему не оставалось на этот счет абсолютно никаких сомнений.

Поэтому снова напишем уже набившее оскомину слово «почему?». Однако обратим внимание на то, что, выдвигая версию, Хрущев почти пальцем указывает на Берию, подсказывая, будто бы Вождь опасался именно его.

Примечания:

5

Иванов Р. Сталин и союзники. 1941-1945 годы. М., 2005. С. 426.

6

Иванов Р. Сталин и союзники. 1941-1945 годы. М., 2005. С. 352-354.

59

Медведев Ж. Сталин и еврейская проблема. Новый анализ. М., 2004. С 160.

60

Медведев Ж. Сталин и еврейская проблема. Новый анализ. М., 2004. С. 169.

61

3десь и далее цит по: Мухин Ю. Убийство Сталина и Берии. М., 2002. С. 648-650.

62

Медведев Ж. Сталин и еврейская проблема. Новый анализ. М., 2004. С. 178.

63

Хрущев Н. Воспоминания. М., 1997. С. 259.

64

Хрущев Н. Время, люди, власть. М., 1999. Т. 1. С. 41.

65

Хрущев Н. Время, люди, власть. М., 1999. Т. 2. С. 85.