…На острове посреди озера Гальве возвышается замок Тракай. Стены красного кирпича безмятежно отражаются в прозрачных зеркальных водах… Говорят, когда умер первый владелец замка, литовский князь Витаутас, озеро три дня и три ночи было кроваво-алым. А еще рассказывают, что крепость эта оказалось неприступной для врага — за всю историю никому так и не удалось ее завоевать. Небывало богат был замок — даже седла у княжеских коней сделаны из чистого золота! Сам московский князь Василий I дивился, получив такие в подарок…

Долгие годы — до самой смерти — проработал здесь сторожем некий Антони. Это сейчас в замке-музее установлена новейшая охранная система. А когда-то, сменяя друг друга, работали здесь всего два сторожа. В сумерках обходили они каждый зал, каждую галерею. Гулко отдавались под сводами шаги…

Когда вечером не было дежурства, Антони укладывал спать свою дочь, маленькую Галину. И вместо сказок ей частенько приходилось слушать рассказы о таинственном Тракайском замке и его невидимых обитателях…

«Однажды летним вечером небо затянулось черными тучами, поднялся сильный ветер. Во дворе замка что-то сильно скрипело. Я вышел во двор и увидел, что ворота замкового двора открыты, а ветер болтает их из стороны в сторону. Странно — я хорошо помнил, что закрывал ворота…

Тогда я решил проверить и входные ворота. Они тоже оказались распахнутыми. Такого просто быть не могло — за многие годы не было случая, чтобы я не закрыл на ночь все засовы!

Только достал из кармана ключ от входных ворот и вставил его в замок, как прямо перед собой над пенящимися волнами озера увидел белое свечение. Чтобы лучше рассмотреть его, я подошел к самой воде. О, ужас: свечение постепенно превратилось в огромную, белую, неподвижную, парящую над черными волнами озера голову в рыцарском шлеме…

Хотел я, было, бежать, но ноги словно приросли к берегу. Повернулся к замку и увидел столб света, а в нем — контуры другого рыцаря в длинном одеянии, с поднятым мечом. Вместо лица белое пятно… Не иначе как сам князь Витаутас: уж больно похож…

Вдруг столб света стал медленно рассеиваться, и фигура князя плавно опустилась на землю и через открытые ворота вплыла в замок. И страх, охвативший меня, мигом куда-то исчез. Решил я пойти за привидением.

Да вдруг почувствовал, что меня одолевает сон. Едва успел добраться до своей каморки — и заснул мертвым сном. Лишь на рассвете разбудил меня стук во дворе: это уборщицы гремели ведрами и щетками. Сначала подумал — приснилось, но плащ-то мокрый, словно я только что с улицы пришел…

Вышел во двор — все спокойно. Буря стихла, повсюду лужи, небо ясное, солнышко светит. Вдруг, глядь — а в замке-то ключ торчит! Подошел к озеру и вижу — в зарослях тростника моя шапка, вся мокрая, непонятно как здесь оказавшаяся…

Больше ни разу голова эта мне не являлась. Но я так решил — видно, Великий князь Витаутас и впрямь отрубил голову своему лютому врагу — тевтонцу и бросил ее в воду. Вот она и всплывает, стоит лишь разыграться сильной грозе. А озеро так и зовется Гальве — „голова…“»

…В 1291 году последние крестоносцы ушли из Святой Земли. Гд е теперь бороться с «язычниками» во имя Господа? В какие земли направиться в поисках рыцарской славы? Твердая рука в железной перчатке вытянула указующий перст на север. Точнее, на северо-восток, туда, где обитали загадочные голубоглазые пруссы и летты — будущие литовцы. «…Люди весьма доброжелательные. Они протягивают руку помощи тем, кто подвергся опасности на море или испытал нападение пиратов. Тамошние жители очень низко ценят золото и серебро, а чужеземных шкурок, запах которых донес губительный яд гордыни в наши земли, у них в избытке… Тамошние жители употребляют в пищу мясо лошадей, используя в качестве питья их молоко и кровь, что, говорят, доводит их до опьянения. Обитатели тех краев голубоглазы, краснолицы и длинноволосы.

Можно было бы указать многое в нравах этих людей, что достойно хвалы, когда бы только они уверовали во Христа, проповедников которого ныне жестоко преследуют…» — писал хронист Адам Бременский, побывавший в конце XI века на прибалтийских землях.

Как видно, рыцари из Западной Европы захаживали в эти края и раньше. В истории европейских государств Балтийское море играло заметную роль. Благодаря ему тесными узами были связаны Германия, Дания, Швеция, Польша, Россия, Финляндия. По его берегам раскинулся поистине благодатный край. «Вся страна изобилует множеством дичи — оленей, диких быков и коней, медведей, вепрей, свиней и иных всяких зверей, — писали германские первопроходцы-миссионеры. — Та м множество масла от коров, молока от овец, жира от баранов и козлов, обилие мёда, пшеницы, конопли, всякого рода овощей, фруктовых деревьев».

Однако до поры до времени настоящей Меккой для освободителей Гроба Господня была Палестина… Час пробил, когда пала Акра — последний оплот крестоносцев в Святой Земле. «Дранг нах остен» — поход на восток был неизбежен. Польша, Скандинавия, Голландия, Фландрия, Лотарингия, Франция, Англия, Шотландия дружно устремились в сторону Прибалтики. В авангарде выступали немецкие рыцари. Именно они с незапамятных времен вели здесь захватнические войны на востоке — большая часть германских княжеств и королевств образовалась на бывших землях славян. Недаром кто-то метко подметил, что Германия — не что иное, как огромное славянское кладбище…

Исторические хроники донесли до нас леденящие душу подробности средневекового немецкого геноцида. Вот король Генрих I Птицелов, в первой половине Х века взявший городок Гану, приказывает: всех взрослых жителей перебить, а детей превратить в рабов… Вот Оттон I, провозглашённый императором Священной Римской империи, повелевает увечить пленных: им вырывают языки, выкалывают глаза. В октябре 955 года на берегу моря была сложена гора из семисот трупов, которую венчал череп князя Тога. Пустые черные глазницы, устремленные вдаль, казалось, видели мрачное будущее этих земель…

«Наши немецкие князья так нас гнетут, наши налоги и рабство так велики, что нам ничего не остаётся, как живыми лечь в гроб. Ежедневно нас тиранят до полусмерти. Как вы хотите, чтобы мы исполняли обязанности, налагаемые на нас новой религией, когда нас ежедневно вынуждают к бегству? Если бы только нам найти место, куда скрыться…» — слова одного из языческих вождей, обращенные к католическому епископу, — самый подходящий эпиграф к кровавой летописи немецкой экспансии на восток.

Великому противостоянию Тевтонского ордена и народов восточной Европы суждено будет затянуться на века. «Окончена прусская война, начинается литовская война», — сообщает хроника. Только против Великого Княжества Литовского Орден предпримет более трехсот походов…

…Непроходимы жмудские леса. В топких болотах вязнут ноги одетых в железо коней, непреодолимым препятствием встают на пути рыцарей реки. Вот почему походы на Литву совершались обычно зимой, когда ударяли морозы. Но, прежде чем ступить на заветную землю, надо было пройти морским путем по Балтике. Предпринять такое путешествие могли лишь знатные сеньоры. Вот почему, в отличие от предыдущих Крестовых походов, эти были уделом исключительно дворянства. Один за другим здесь перебывали германские родственники Великого магистра фон Книпроде, представители немецкого рода фон Эльнер, фламандского фон Гистель… Дважды навестил жмудские леса граф Дерби — будущий английский король Генрих IV. Его превзошел Вильгельм IV, граф Голландии и Геннегау, совершивший опасный вояж целых три раза. Трижды участвовал в походах и рыцарь Дитрих фон Эльнер — в 1348-м вместе со шведским королем Магнусом он штурмовал крепость Орешек на Неве, а затем выступил с тевтонцами на Литву…

На надгробных плитах многих рыцарей того времени — полустертые тексты, подобные тому, каким почтили после кончины французского дворянина Жана де Рубо, кавалера ордена Золотого Руна: «Был в сражениях против неверных в Венгрии, в Тунисе, на Кипре и дважды в Пруссии». Посещение последней было в те времена для настоящих рыцарей поистине делом чести. Ведь во время этих походов можно было не только получить духовное спасение, но и показать рыцарскую удаль. А повезет — еще и заполучить неплохие трофеи… Тех, кому средств на путешествие не хватало, финансировали тевтонцы. В этом случае захватить военную добычу было для «гостя» (так именуют вооруженного паломника тевтонские хроники) делом чести — кредит, выданный Орденом на дальнюю дорогу, необходимо возвращать. Любопытно, но странная война, больше напоминавшая грабительские набеги, временами казалась более эффективной, чем кровопролитные битвы или многодневные осады. Можно было разорить город — и, не дав противнику опомниться, напасть снова… «Гости» подходили для таких целей как нельзя лучше. Проведя в землях неверных предписанный обетом год, они возвращались в Мариенбург или в Кенигсберг. Здесь рыцарей ожидали вещи, куда более приятные, чем война, — турниры, охота, всевозможные увеселения. Что-то вроде куртуазных рыцарских забав при дворе короля Артура с его знаменитым Круглым столом… Женщин на увеселения не приглашали — известен лишь один эпизод присутствия на танцевальном вечере некоей дамы, которая его и открывала. Но это скорее исключение, чем правило. Зато Орден покровительствовал искусствам: жонглеры и шуты, певцы и музыканты до утра развлекали присутствующих. Записи о щедрых выплатах сохранили казначейские книги. Нередко артистов для празднеств привозили с собой и сами гости из Европы — многие крестоносцы отправлялись в поход со своими лучшими музыкантами и певцами. Трудно было даже представить, что все это происходит на земле монашеского Ордена — настолько далеки от монастырского аскетизма были эти приемы!..

Между тем, сам Орден все основательнее укреплялся на прибалтийских землях. «Из крестоносной псарни прибыл тать, пес, разжиревший от литовской крови!» — это о них, тевтонцах, скажет несколько веков спустя романтик Адам Мицкевич. Правда, «псами-рыцарями» они станут еще позже, с легкой руки советских переводчиков, работающих над одной из статей Карла Маркса. Одна неверная буква — и «рыцарские союзы» (Ritter — «рыцарь», Bund — «союз»), превратятся в «рыцарских собак» (Hund по-немецки означает «собака»)…

Впрочем, литовским крестьянам эта ошибка вряд ли показалась бы такой уж крамольной. Дьявол во многих литовских сказках — немец в черных одеждах. Ничего удивительного — в борьбе с язычниками тевтонцы использовали поистине «дьявольские» средства, которые церковь официально запрещала. На границах литовских территорий они создавали искусственные пустыни, «огнем и мечом» опустошая землю, полностью истребляя местных жителей… Одна из самых страшных страниц тех лет — оборона города Пиленай в феврале 1336 года. «…В воскресенье они окружили крепость Пуллен, или Пуллевен, несколько дней, один за другим, штурмовали её со всей силы, — рассказывает хроника. — Литовцы мужественно защищались; их, могущих держать оружие и меч, там было около четырех тысяч из всех соседних окрестностей. Услышав о приближающихся братьях Ордена, с женщинами, детьми, животными, богатством и пожитками вбежали в замок, как в надёжное прикрытие. Войско Ордена жаждало добычи, поэтому оно сделало всё, что было возможно, чтобы взобраться на стены крепости; со своей стороны, литовцы были готовы дождаться последнего, нежели сдаться со своей крепостью и попасть в руки врага, особенно из-за религии, которой они не терпели, так что легче было им умереть. Это они в этот раз по-настоящему нечеловеческим способом выполнили и доказали. Когда они увидели, что не могут больше удерживаться, и что их башни и заграждения из-за постоянной и непрекращающейся атаки проломаны, а в некоторых местах вообще разрушены, они разожгли большой костёр, бросили туда всё богатство и пожитки, потом задушили женщин и детей, после этого начали убивать один другого. Большая часть согнула шею вождю, чтобы он одного за другим рубил. Также здесь была одна старая язычница, которая своим топором отрубила головы ста мужчинам; они по собственному желанию приняли смерть из её рук. В конце концов, когда ворвались враги, она тем же топором отрубила голову себе. Братья Ордена не без слёз и боли могли наблюдать большую часть этого страшного зрелища. Поэтому их войско ещё быстрей спешило, чтобы спасти ещё оставшихся от меча и огня. Когда они уже смогли спасать, остался только вождь со своими слугами, которые ещё немалое время храбро защищались в одном укреплении, из них большинство было убито, и мало кто отдался в плен. Вождь Маргирис, как большой сильный великан, нечеловечески защищался и отрубил не одну голову, прежде чем захотел отказаться от своей. Когда уже больше не мог, он быстро выпрыгнул в тёмный подвал, где спрятал свою жену, и мечом разрубил её пополам. После этого то же оружие вонзил себе в живот, что оттуда кишки вылезли, упал к жене и отпустил несчастную душу. Крепость была сожжена, разрушена до основания и сровнена с землёй…»

И все же, несмотря на яростное сопротивление, количество новообращенных христиан постепенно росло.

Впрочем, сделавшись христианином, уважающий себя летт продолжал столь же сильно ненавидеть немцев, как и его сосед-язычник «…Когда хоронили литовца или прусса, плакальщики пели над ним: „Ступай, горемыка, из этого скорбного мира в лучший, где не хитрые немцы будут властвовать над тобой, а ты над ними…“» — пишет Мицкевич. Немцы были не только хитры, но и жестоки. Двигаясь на восток, рыцари возводили все больше замков и крепостей. Вчерашних крестьян силой сгоняли в гарнизоны, лишая возможности работать на собственных полях и фермах. Молодых сотнями вербовали в солдаты — и плохо вооруженные пехотинцы погибали в бою первыми… Любое восстание против правления рыцарей кроваво подавлялось. Его участников ожидала либо зверская казнь — либо пожизненное рабство. Быть может, именно поэтому крестоносцы, как полагают многие исследователи, не слишком сильно усердствовали в вопросе обращения язычников — правоверный уже не мог быть рабом. А раб — прекрасное приобретение; он может трудиться до седьмого пота на черной работе, его можно отдать в уплату долга или продать… В результате, и десятилетия спустя после официальной христианизации этого края многие новообращенные католики продолжали тайком посещать священные рощи предков.

…В современной детской книге о Тракайском замке рассказывается, как в подземном ходе, что тянется под озером Гальве, мальчик и девочка встречаются с ужасными монстрами. Перепуганные насмерть дети бросились наутек. И вдруг — о чудо! — крылатые чудовища превратились в братьев-рыцарей Тевтонского ордена. «Дойдя до ниши, где спрятались девочка и мальчик, крестоносцы остановились. Как по команде, все рыцари обернулись к детям и присели на одно колено. Испуганные и удивленные дети жались к стене. Тогда из ряда коленопреклоненных воинов встал один, видимо, старший, и обратился к ним:

— Спасибо, что спасли нас! Мы — рыцари-крестоносцы. Мы совершили много преступлений, ибо убивали и грабили ваш народ. Один из литовских жрецов проклял нас, чтобы мы за свои злые поступки не имели покоя после смерти. Он превратил нас в слепых крылатых чудовищ и загнал в это подземелье… Благодарим вас!

Бряцая доспехами, призраки рыцарей поднялись и… исчезли. Только вверх устремились легкие облака и скрылись в открывшемся своде тоннеля, проходящего под озером Гальве…»

Давайте же и мы перенесемся на несколько веков назад, в то время, когда литовский жрец еще не произнес своего страшного проклятья. Ну а братья-тевтонцы и не помышляли о завоевании балтийских земель, настоящими хозяевами которых им так и не суждено будет стать…

«Среди великих явлений немецкого средневековья особенное место занимает Немецкий орден, — писал в 1935 году историк Эрих Машке. — Это единственный Орден, построивший на основе общины собственное государство. История не знала другого подобного братства, которое подчинялось бы столь суровым законам, образуя прочную структуру, которое следовало бы лишь своему обету, в ущерб иным союзам, и сохраняло бы верность единственной идее — основания и созидания государства… Появившись в наднациональном пространстве, Орден по-настоящему развернулся именно в ареале жизни немецкого народа. И государство, которое он создал, было истинно германским, хотя сам Орден был порожден общеевропейскими задачами».

Действительно, если среди иоаннитов и тамплиеров были «дети разных народов», то Тевтонский орден был образованием сугубо национальным. Чтобы вступить в него, нужно было обязательно говорить по-немецки. Хотя формально в уставе это правило отсутствовало, но выполнялось неукоснительно — насчет правил у германских рыцарей вообще было строго. Каждое их действие регламентировал свод строгих правил, в основу которых лег знаменитый рыцарский устав аббата Клервосского. Они вместе спали на простых лежаках, вместе ели в столовой, имели денег лишь на самые необходимые нужды. Доспехи тевтонцев были просты и практичны. «Тяжело в ученье — легко в бою» — с утра до вечера они занимались военной подготовкой, чистили амуницию, тренировали лошадей.

Сама история создания Ордена вполне традиционна. Его предтечей стала больница, основанная немецкими паломниками где-то между 1120 и 1128 годами. Увы, после падения Иерусалима во время второго Крестового похода она была разрушена. Казалось, Орден умрет, так по-настоящему и не родившись, — но тут грянул третий Крестовый поход. В нем принимало участие большое количество выходцев из Германии, во главе которых стоял сын краснобородого императора Фридриха Барбароссы — тоже Фридрих, но Швабский.

Легенда гласит, что однажды, проходя по морскому берегу близ Акры, он увидел большую палатку, сшитую из паруса стоящего рядом корабля. Заинтересовавшись, герцог приоткрыл полог. Его взору предстали десятки раненых и больных, за которыми ухаживали люди, облаченные в белые одежды с черными крестами на груди. Оказалось, что это паломники из Бремена и Любека, которые не в силах были больше смотреть на страдания своих соотечественников. Пилигримы пожаловались, что госпитальеры не слишком охотно помогали немцам, отдавая предпочтение французам. Уже на следующий день герцог объявил о создании нового немецкого госпиталя и утвердил медицинскую форму — белый плащ с черным крестом. «…После размещения больного в госпитале за ним должно ухаживать прилежно, и к больным должно относиться сострадательно и любовно заботиться о них, согласно суждению лекарей, и каждый день им должно давать пищу перед тем, как братия садятся за стол, и по воскресениям Послания и Евангелия должно читать им и окроплять их Святой Водой и братии должно в шествии следовать к ним…» — строки из устава станут для братьев милосердия своеобразной «Клятвой Гиппократа».

Прямого отношения к Иерусалиму новая больница не имела, но вдохновленные германцы все же использовали имя священного города в названии своего детища. Его нарекли Госпиталем святой Марии в Иерусалиме, и вскоре Римский папа Климент III утвердил новое учреждение как духовный Орден, входящий в уже существующий Орден иоаннитов. Папская булла, увидевшая свет 6 февраля 1191 года, закрепила его название — «Орден тевтонцев при госпитале святой Марии в Иерусалиме». А незадолго до этого, в январе, скончался от тяжелой болезни Фридрих Швабский — на руках тех самых пилигримов, которых он столь активно поддержал. Случается, что смерть основателя становится и для его дела началом конца, — но кончина герцога лишь вдохнула в Орден новые силы. Дело в том, что умирающий завещал ему почти все свое имущество, включая несколько больших зданий в Акре. Когда 12 июля 1191 года крепость, наконец, пала, члены братства тут же справили новоселье… В результате через пять лет германцы имели в Святой Земле шесть собственных центров и вооруженные силы, вполне сопоставимые с госпитальерскими. Богатство Ордена неукоснительно росло, и вскоре все вокруг были вынуждены признать: не столь многочисленные Тевтонские рыцари обладают огромной властью. При этом их дух, от кончиков башмаков до макушки шлема, оставался настолько германским, что в орденской верхушке очень скоро возникла крамольная мысль об отделении от иоаннитов. Что ж, немецких крестоносцев вполне можно понять. Если раньше абсолютное большинство паломников составляли французы, то начиная с времен второго Крестового похода именно немцы составляли едва ли не половину воинства. Они больше не желали быть крошечным подразделением госпитальерского Ордена, не оказывающим ровным счетом никакого влияния на его политику. Да и возможность занимать ответственные посты была для амбициозных немцев не последним аргументом.

5 марта в храме Акры состоялась церемония реорганизации Ордена — из духовного он превратился в духовно-рыцарский. Весь цвет собрался на торжество — магистры госпитальеров и тамплиеров, светская и духовная знать Иерусалима. Председательствовал на высоком собрании знаменитый Иннокентий III. Блестяще образованный и необычайно деятельный молодой папа (ему не было и сорока) сразу же решил поддержать немецкий почин. Излишняя самостоятельность храмовников и госпитальеров не слишком радовала Понтифика. Пусть немецкий Орден станет своего рода противовесом этой силе — и вот уже в феврале 1199 года утвержден его устав. Произошло все практически молниеносно — учитывая тот факт, что тамплиеры ожидали юридического оформления своего статуса около десяти лет, а иоанниты — и вовсе тридцать пять. Папская булла определила задачи Ордена: защита паломников, лечение больных, борьба с врагами церкви — все вполне в духе времени. Орден подчинялся Папе Римскому и императору Священной Римской империи.

Главной движущей силой Ордена считались братья-рыцари. Простолюдинам дорога к этому почетному званию была закрыта. Лишь отпрыски знатных феодальных семей, не моложе четырнадцати лет, имели шанс пройти обряд посвящения — для этого необходимо было лишь документально подтвердить свое благородное происхождение. Первоначально это сумели сделать лишь сорок человек — они и составили костяк нового Ордена.

Протокол приема был не слишком затейлив. Для начала кандидат был обязан пять раз ответить «нет» на одни и те же вопросы. Не являешься ли ты членом другого ордена? Не женат ли ты? Нет ли у тебя скрытых физических недостатков? Не должник ли ты? Не крепостной ли? За этим следовало пять «да»: готов ли ты сражаться в Палестине; в других странах; заботиться о недужных; по первому зову выполнять то, что умеешь? И, наконец — готов ли ты соблюдать устав Ордена?

Дальше звучал обет: «Я, такой-то, приношу обет и обещаю блюсти невинность, отказаться от собственности, быть послушным Богу и благой Деве Марии и тебе, брат такой-то, магистр Тевтонского ордена, и твоим преемникам согласно Уставу и Статутам Ордена и буду послушен тебе и твоим преемникам до самой смерти…» Конечно, до монахов-аскетов, с их умерщвлением плоти, первым тевтонцам было далеко, но и вольности, свойственные, скажем, рыцарству испанскому, в Ордене не допускались. Братья клялись каждый день не менее пяти часов проводить в молитвах, не участвовать в турнирах и в охоте, сто двадцать дней в году соблюдать строжайший пост. Во время поста пищу разрешалось вкушать лишь раз в день, против обычных двух. Посол прибалтийских язычников, как-то раз посетивший орденский замок, с удивлением сообщил соплеменникам: «Крестоносцы, как и их боевые кони, питаются травой!» За нарушение поста, а также за клевету и рукоприкладство по отношению к мирянину, рыцари подвергались суровым телесным наказаниям и даже могли быть отправлены на тяжелую работу вместе с рабами. Ну а самой страшной карой был запрет носить знаменитый белый плащ с черным крестом — этот позор можно было смыть только кровью…

В структуре братства не было ничего особенно оригинального. Магистр (титул Гроссмейстера появится позже) избирался, как и в других Орденах. Его представитель — командор — которому подчинялись священники, управлял делами в его отсутствие. Маршал командовал войсками и был ответствен за их экипировку. Госпитальер отвечал за больных и раненых, драпиер — за строительство и обмундирование, казначей — за имущество и финансы. Каждый год на эти должности заступал новый человек, дабы избежать злоупотреблений. Но была и еще одна причина тому, что чиновничьи должности были для братьев-рыцарей лишь временным развлечением. Орден всегда оставался в первую очередь военной организацией — уникальной кастой профессиональных воинов, для которых командный опыт являлся не более чем дополнением к их бойцовским качествам.

Исключение из прочих составлял магистр, который, как правило, покидал свой пост, лишь испустив последний вздох. Первый магистр Ордена Генрих фон Валпот был родом из Рейнской области. Это он разделил братьев на два класса: рыцарей и священников. Последние, как ни странно, играли в духовной корпорации весьма незначительную роль. Их задача состояла в отправлении церковных служб; они должны были причащать раненых и больных, а также следовать за рыцарями на войну в качестве медиков. Ни о какой просветительско-духовной миссии и речи не шло — даже орденскую хронику XIV века явно писал брат-рыцарь, а не святой отец. В общем, таковых в конвентах и было-то немного — дабы «нагнать» количество, в предписанный уставом минимум зачисляли даже церковных служек!

И все же рыцари молились — истово, опустившись на колени. Обветренные в походах губы шевелились в такт, шепча слова общей молитвы. Именно в ней воплотился подлинный образ Тевтонского ордена, и, будучи внимательно прочитанной, короткая молитва раскрывает его суть лучше, чем подробнейшая исследовательская статья:

«Братья, молите Господа Бога, дабы утешил Святое Христианство своей благодатью и своим миром и защитил его от всякого зла. Молитесь Господу нашему за отца нашего духовного Папу, и за императора, и за всех наших вождей, и прелатов христианских, мирских и духовных, которых Господь использует на службе своей. И также за всех духовных и светских судей, чтобы они могли дать святому христианству мир и так хорошо судили бы, что божий суд миновал бы их.

Молитесь за Орден наш, в котором Господь собрал нас, дабы даровал Он нам милость свою, чистоту и духовную жизнь, дабы избавил нас и все другие Ордена от всего, что недостойно хвалы и противно Его заповедям.

Молитесь за Гроссмейстера и командоров, что управляют землями нашими и людьми, и за всех братьев, имеющих чин в Ордене нашем, дабы служили они Ордену так, чтоб не отдалил их от себя Господь.

Молитесь за братьев наших, чина не имеющих, чтобы они могли проводить свои дни с пользой и усердием, в трудах, так чтобы и они сами, и те, кто имеет чин, были бы полезными и набожными.

Молитесь за тех, кто впал в смертный грех, чтобы Господь помог им в милости своей и они избегли вечного проклятия.

Молитесь за земли, что лежат подле земель язычников, чтобы Господь пришел к ним с помощью, со своей мудростью и силой, чтобы вера в Бога и любовь могли распространиться там и они смогли противостоять всем своим врагам.

Молитесь за друзей и сторонников Ордена и за тех, кто творит добрые дела и жаждет совершать их, дабы Господь вознаградил их.

Молитесь за всех тех, кто оставил нам наследство свое или дары, чтобы ни в жизни, ни в смерти не отдалил их Господь от себя. И молитесь особо за герцога Фридриха Швабского и брата его, короля Генриха, который был Императором, и за почтенных бюргеров Любека и Бремена, что основали Орден наш… И поминайте также умерших братьев и сестер наших… и пусть каждый поминает души отца его, матери, братьев и сестер. Молитесь за всех верующих, дабы дал Господь им вечный мир. Да пребудут они в мире. Аминь!»

…Чуть позже в Ордене появился третий класс — сержанты. Они не приносили обетов. Сержантов набирали главным образом из лиц неблагородного происхождения, встречались среди них даже поляки и пруссы. В мирное время они составляли гарнизоны замков, а в случае войны дружно вставали «под копье». Таких «полубратьев» в Ордене было куда больше, чем настоящих братьев, — ведь на каждого рыцаря по статуту полагалось восемь помощников. Их можно было узнать сразу — по плащам серо-синего оттенка, на которых обычно красовались только три части креста.

Итак, новое духовно-рыцарское братство набрает силу. Новые комтурства и госпитали растут, как грибы после дождя. 1199 год — комтурство в Швейцарии, 1200 — госпиталь в Тюрингии, 1202 — госпиталь в Южном Тироле, 1204 — комтурство в Праге… Перешагнув границы, Орден уверенно оккупировал континент. География особенно расширилась при четвертом магистре Германе фон Зальце, уроженце города Мейсена, который чуть позже прославится как родина знаменитого фарфора. Благодаря фон Зальце влияние Ордена простиралось от Нидерландов к Италии и Сицилии, от Франции и Швейцарии до Пруссии. Безусловно, гроссмейстер не собирался отказываться от священной войны за Гроб Господень — впрочем, и устав ему этого не позволил бы. Но интуиция подсказывала, что судьба его Ордена лежит не в палестинских пустынях. Слишком уж велико было здесь влияние храмовников и иоаннитов. Да и число паломников, рвущихся с оружием в руках в Святую Землю, сокращалось год от года. Полным крахом обернулся для крестоносцев третий Крестовый поход — так стоило ли рваться в далекие земли, где уже сложили голову сотни братьев по вере?

Новый тевтонский магистр решил поискать счастья поблизости от милой его сердцу Германии. И это несмотря на то, что в начале его правления по Европе было разбросано не более десятка комтурств. Три-четыре госпиталя, меньше сотни рыцарей — не такое уж и завидное наследство… Но, как учит нас старая сказка про Кота в сапогах — важно, как наследством распорядиться. Ловко лавируя между Римским папой и императором Священной Римской империи, он обеспечивал Ордену покровительство обоих. Число рыцарей росло, а вместе с этим — богатство и могущество Ордена. За время его правления Орден получил более 32 папских привилегий — и около 15 имперских. По масштабу личности Герман фон Зальца вполне сопоставим с такими общепризнанными «столпами», как Раймунд дю Пюи и Гуго де Пайен. Недаром будущие историки Ордена считали своим подлинным отцом именно Фон Зальцу. Это его воле и дальновидности обязано братство своим грядущим процветанием. Благодаря ему тевтонцы навсегда войдут в триаду великих Орденов. Те м же братствам, в которых личности такого масштаба не нашлось, суждено было либо прозябать в безвестности, либо исчезнуть с лица Земли…

Надо сказать, что фон Зальца был не только умен, но и отважен. Золотой крест из рук короля Иерусалима — знак признания заслуг главнокомандующего при штурме Дамьетты в 1219 году. Тр и месяца рыцари штурмовали крепостную башню, выстроенную прямо посреди Нила. После многочисленных бесплодных попыток они «взяли одно из своих парусных судов и посадили в него триста человек. Тогда они дождались ветра и таким образом отчалили, и двигались по реке, идя к горе, опасаясь столкнуться со скалами и разбиться. Но когда они оказались близ горной цепи, люди из города и из башни встретили их камнеметами и катапультами и так атаковали их, что рулевые растерялись и не справились с парусным судном, и оно поплыло без управления. Течение реки подхватило его и понесло к городу… Те, кто находился на нем, увидав сие, спустили парус и бросили якорь и очутились посреди реки. Сарацины навалились на них сверху… и оказалось их там добрых две тысячи человек, и когда оттесненные вниз под палубу увидали, что ускользнуть невозможно, они пожелали умереть на службе у Господа, истребляя его врагов. Тогда они взяли топоры и дробили дно корабля, отчего Он пошел ко дну, и утонуло более ста сорока христиан и более полутора тысяч сарацин…» Зарисовка из старой хроники как нельзя лучше показывает, что творилось в те дни у крепости.

Башня все-таки была взята. Египетский султан Аль-Адиль, находившийся в Дамаске, получив это известие, умер от горя. Однако защитники самой Дамьетты не сдавались. Многие рыцари, отчаявшись взять крепость, покинули войско. Но другие — и среди них доблестные тевтонцы — упорно продолжали осаду. Когда в окруженном городе начался голод, новый султан Аль-Камиль предложил крестоносцам снять блокаду. За это он сулил им Иерусалимское королевство и — мир на тридцать лет вперед. Рыцари гордо отказались. И в ночь на 5 ноября 1219 года Дамьетт пала…

Но, геройствуя в Святой Земле, мудрый гроссмейстер продолжал поглядывать в сторону Европы. Он хорошо понимал, что господство крестоносцев в Палестине не вечно. Оставалось умело направить их энергию в русло, близкое рыцарской идеологии — выгодное, в первую очередь, немцам. Направлением «главного удара» он выбирает Германию. С 1209 года именно здесь оседают деньги Ордена, строятся комтурства, возводятся храмы, вербуются новые братья. В Венеции — всего в паре шагов от Германии Фон Зальце основывает новую штаб-квартиру, юридически не подчиненную прежней резиденции в Акре. Теперь гроссмейстеру куда легче контролировать ситуацию в Европе. При этом никто не заподозрит его в том, что он отринул интересы Святой Земли, — ведь долгий путь паломников начинается именно в Венеции…

Итак, блестящий дебют разыгран. Новая линия священной войны проляжет по европейскому континенту. Либо на юг — где давно уже ждут своего часа погрязшие в расколе схизматики. Либо северо-восток, где до сих пор поклоняются своим языческим идолам жители Пруссии и Литвы. А там уж рукой подать и до православной Руси… Гроссмейстер строил смелые планы, а жизнь, между тем, вносила свои коррективы. В 1221 году король Венгрии Андрей пригласил тевтонских рыцарей разместиться на границе Трансильвании, где Византийской империи досаждали воинственные гунны. Вроде бы, южное направление одерживало верх — но венгерскому королю Андрею запросы немецких миссионеров в латах показались чрезмерными, и он потребовал от рыцарей покинуть его земли.

Молниеносная рокировка — и вот уже объявлен Крестовый поход против прусских язычников. Плацдармом для борьбы должна была стать Польша. Пруссы издавна досаждали этой стране, совершая опустошительные набеги, опустошая и разоряя Поморье и Мазовию. Пограничная Кульмская земля была превращена в пустыню — в руинах лежали двести пятьдесят церквей, горели часовни и монастыри… Чтобы остановить варваров, необходимо было наладить постоянную охрану границы. Польский князь Конрад Мазовецкий даже создал для этой цели собственный рыцарский Орден — Добринский или Добжинский (Добжин — маленький городок на берегу Вислы). Магистром стал он сам, а помимо местной шляхты в Орден было нанято полтора десятка германских рыцарей.

В 1237-м Конрад предпримет попытку укрепить Орден, пожаловав ему замок Дрогичин на восточном берегу Буга. Правда, некоторые полагают, что Конрад «пожаловал» рыцарям то, что никогда ему не принадлежало (во всяком случае, хроники умалчивают о том, что Дрогичин был владением Мазовецкого князя). Но — дело сделано, и рыцари Дрогичина, близ которого сходились польские, русские и прибалтийские владения, встал на их защиту, как от набегов язычников, так и от посягательств русских схизматиков. Именно последние под предвадительством Даниила Галицкого нанесут полякам решающий удар, наголову разбив Орден и отвоевав Дрогичин. После этого судьба добринцев теряется во мгле веков. По мнению одних, они примкнули к Ордену иоаннитов в Зоннебурге. По мнению других — осели в одном из монастырей тамплиеров в Мекленбурге. Та к или иначе, конец этого «кукольного» Ордена оказался бесславным, а сам он — абсолютно беспомощным. Несмотря на рыцарскую защиту, положение Польши всё ухудшалось, и Конрад пребывал в отчаяньи. Похоже, у него просто не осталось сил сопротивляться напору пруссов. Как-то раз их отряд, подойдя к замку, в котором князь пировал со знатными панами, потребовал от него лошадей и одежду. Конрад, не смея отказать, обобрал своих гостей и отослал их имущество врагам…

Неожиданный выход подсказал князь Генрих Бородатый. Он предложил обратиться к тевтонцам. И вот, в 1226 году Орден получил приглашение от мазовецкого князя осесть на двадцать лет в Кульмской земле для «умиротворения и христианизации» местного населения. За помощь во владение магистра должны были отойти города Кульм и Добрин. Герман фон Зальца предложением заинтересовался, князю посочувствовал, но, помня о провале орденской миссии в Венгрии, соглашаться не спешил.

Но не только Конрад пытался продвинуть немецких рыцарей в Пруссию. Папа Гонорий III и император священной Римской Империи Фридрих II тоже всеми правдами и неправдами поощряли Орден на этот поход. На землях неверных должны взойти «ростки добродетели во имя славы божьей, и даст сие обильные плоды»… Судя по всему, эти плоды стали падать в орденскую «корзину» еще до начала похода. Во всяком случае, дав-таки согласие и получив от Конрада Кульмские земли, фон Зальца тут же обратился к императору Фридриху с просьбой закрепить их за Орденом навечно. Фридриха нимало не смутил тот факт, что эта земля ему не принадлежала. И в 1226 году император направил гроссмейстеру Золотую буллу. Свиток был действительно скреплен золотой печатью. Он не только утверждал сделку с Конрадом, но и априори отдавал во владение Ордена любые земли, захваченные им в будущем. Именно на этих землях должно было появиться тевтонское государство на прусской земле — государство, в котором роль короля отводилась Великому магистру.

Для решения столь амбициозных задач необходимо было наращивать «мускулы». В общем-то, число самих рыцарей-тевтонцев было невелико. На помощь пришли братья по «бундес-вере» — многие германские государства отправили в Пруссию свои лучшие силы. Маркграф Генрих Мейсенский, подарив два военных корабля «Пилигрим» и «Фриделанд», сам, во главе рыцарского отряда, выступил в поход. Его примеру последовали маркграф Бранденбургский, ландграф Тюрингский, епископ Мерзебургский и другие германские феодалы. Как мы помним, пилигримы в латах прибывали обычно в начале весны, когда на Балтийском море открывалось судоходство. А спустя год отбывали обратно, с тем чтобы на их место встали новые бойцы — в отличие от ближневосточных, этот Крестовый поход не прекращался ни на сутки.

Была и другая разница. Несмотря ни на что, римские папы отнюдь не ставили знака равенства между Палестиной и Прибалтикой. Все-таки, одно дело — защита Гроба Господня и совсем иное — обращение язычников где-то «на севере диком»! Так, в послании, отправленном Гонорием III в ответ на прошение князей Гнезненского архиепископства, загоревшихся желанием вместо Палестины отправиться в соседние прусские земли, четко указано, что судьба Святой Земли несравненно важнее дела крещения пруссов. А когда в первой половине 1216 года немецкий феодал Альберт фон Орламюнде решил-таки посетить Ливонию, то он не смог отыскать и десятка рыцарей, не успевших уже дать обет отправиться освобождать Гроб Господень. Графу пришлось аппелировать к папе — тот благословил поход, но отметил, что все же «большему благу не стоит предпочитать меньшее».

Правда, по свидетельству хрониста Генриха Латвийского, еще первый ливонский епископ Мейнгард ухитрился добиться от Целестина III буллы, в которой «гостям» Балтии было обещано полное отпущение грехов — но сам документ, увы, не сохранился. Подобную буллу получил от Иннокентия III в 1199 году и рижский епископ Альберт. Рыцарские действия в Ливонии, вроде, одобрены — но ни слова о том, что они приравнены к походам в Святую Землю. Более того, папа полагал, что ехать в Ливонию могли лишь рыцари из ближайших к ней Саксонии и Вестфалии. И это, кстати, не снимало с них обязательства посетить-таки Восток. Исключение делалось для больных и неимущих — но с ними, как говорится, каши не сваришь…

А каша в Ливонии заваривалась весьма крутая. Согласно вездесущей энциклопедии Брокгауза и Эфрона, «первое появление немцев в Ливонии относится к началу второй половины XII века… Сношения немцев с туземцами имели сначала характер исключительно торговый; первые наскоро сколачивали свои лавочки и выставляли в них разную мелочь. Торговля была меновой. Те из немцев, которые оставались в Ливонии, поддерживали деятельные сношения со своими соотечественниками; немецкая колонизация принимала все более и более широкие размеры. С торговлей вскоре соединилась и миссионерская деятельность Мейнгарда в конце XII века. Он был первым епископом Ливонии (1186–1196); столицей его был Икскуль (Икескола). Новая епископия находилась в зависимости от бременского архиепископа. Распространение христианства встречало в Ливонии большие препятствия со стороны язычников-туземцев. Мейнгарду оказывал покровительство полоцкий князь Владимир.

В 1188 году Мейнгард строит первую церковь и укрепляет Икскуль. Неоднократно обращался он за помощью к римскому папе; Целестин III обещал ему свое покровительство, проповедовал Крестовый поход против ливонских язычников, обещал всем участникам в походе полное отпущение грехов, но из этого ничего не вышло. Более успешной была сначала деятельность второго епископа Ливонии, Бертольда (1196–1199). В 1198 году большое крестоносное войско высадилось у устьев Двины и успешно повело борьбу с язычниками. В следующем году счастье изменило немцам: они были разбиты, епископ пал. Немцы жестоко отомстили туземцам за его смерть. Водворение христианства выпало на долю третьего епископа Ливонии, настоящего основателя ливонского государства, Альберта фон Буксгевден или Аппельдерн (1199–1229). Вооруженный апостол ливов, как называли Альберта, заручился помощью и дружбою датского короля Канута и вступил на ливонскую территорию, имея в одной руке меч, в другой распятие. Ему без особенного труда удалось смирить ливов. Весною 1201 года он основал новый город — Ригу; первым жителям ее он даровал преимущества и перенес туда епископский стол…»

Надо сказать, что за скупым сообщением о том, что ливы были усмирены епископом Альбертом «без особого труда», стоят его колоссальные усилия. Все свободное от церковных дел время он посвящал «рекрутскому набору». К его огорчению, прибывавшие на помощь ливонцам отряды были не столь уж и многочисленны. Исключением было лишь первое появление Альберта в Ливонии — тогда он привез с собой почти две с половиной тысячи рыцарей. В другие же годы удавалось завербовать лишь несколько сотен крестоносцев — так хроника Генриха Латвийского сообщает, что в 1201-м «епископ… возвратился в Ливонию с пилигримами, каких сумел собрать»… Помощь местных князей, уже обращенных в христианство, тоже проблемы не решала. При малейшей опасности плохо обученные воины бежали с поля боя, как зайцы жмудских лесов. Нет, для покорения язычников нужна была надежная военная сила. И вот, как мы читаем в энциклопедии Брокгауза и Эфрона, «…для утверждения и распространения христианства и немецкой культуры на востоке Балтийского моря Альберт основал здесь духовно-рыцарский Орден, названный Орденом меченосцев. Рыцари нового Ордена давали клятву безбрачия, послушания папе и епископу и обязывались всеми силами распространять христианство. Во главе Ордена становился магистр, или мейстер; следующую иерархическую ступень составляли комтуры, или командоры, ведавшие военное дело, сбор десятины, светский суд, наблюдение за орденскими землями и вместе с магистром составлявшие капитул. Отношения магистра и епископа были вначале самые дружественные; в отсутствие одного другой замещал его должность. Но при ближайших преемниках Альберта между двумя властями возникает соперничество и борьба…»

Так на свет появились «Братья Христова рыцарства» или попросту — меченосцы. На их рыцарских плащах красовались два скрещенных меча острием вниз — как символ несокрушимой мощи. Справедливости ради заметим, что орден основал не сам Альберт (он в это время как раз находился в Германии), а замещавший его священник Теодерих. «Предвидя вероломство ливов и боясь, что иначе нельзя будет противостоять массе язычников, для увеличения числа верующих и сохранения церкви среди неверных он учредил некое братство рыцарей Христовых, которому господин папа Иннокентий дал устав храмовников и знак для ношения на одежде — меч и крест, велев быть в подчинении своему епископу…»

Сейчас и представить странно, что Рига, знаменитая вязью своих старых зданий с островерхими крышами, далеко не всегда была каменной. Когда-то на одной из ее деревянных улиц неподалеку от деревянной церкви святого Петра жил ее основатель — епископ Альберт. Дом его также был сверху донизу сделан из дерева.

Собственно, в городе имелось лишь одно здание из камня — замок рыцарей Ордена меченосцев…

Первое упоминание об участии меченосцев в военных операциях против язычников относится к 1205-му — вместе с епископской дружиной они разбили литовский отряд. В следующем году, собираясь в поход на ливов, Альберт вновь «созвал братьев-рыцарей» под свои знамена. Четвертого июня в схватке при Гольме особенно отличился некий Арнольд, первым бросившийся в атаку. В 1207-м меченосцы участвовали в разгроме литовцев у Ашерадена, в 1208-м — при Сельбурге… Меч, зажатый в одной руке, явно перевешивал крест, зажатый в другой. Впрочем, и сами язычники не отставали от рыцарей — эсты, ливы, летты налетали на селения друг друга, грабили и жгли, уводили в рабство женщин… Хроника Генриха Латвийского описывает зловещий случай: как-то раз эсты вторглись в землю ливов, привязали одного из вождей к шесту и стали вращать его у костра, аки барашка на вертеле, требуя рассказать, где несчастный схоронил свое золото…

Полно, до заповедей ли тут Божиих! Врага надо бить его же оружием — и братья-рыцари дружно топтали всех, кто оказался у них на пути. Казнили без разбора, обдирали без совести, брали в заложники… А меченосец, которому поручено было судить пленных, требовал с них откупа, похлеще, чем пушкинская старуха у золотой рыбки! И так же остался «у разбитого корыта», когда товарищи по оружию обнаружили в сундуке предприимчивого судьи несколько килограммов чистого серебра…

«Страна соседняя и неведомая Европе до XII века открывается германцами, выброшенными бурею на берега Двины. Рассказы о ней возбуждают страсть к обращению в христианство… Пожизненные поместья, даванные Орденом в награду личной храбрости, за услуги и заслуги, мало-помалу закладами, покупками и льготами, то давностию, то силой становятся наследственными… Епископы тягаются с рыцарями, как удельные князья… Междоусобия не перестают, кровь льется, набеги русских и впадения рыцарей в их границы пустошат оба края, ничтожат соседние племена… Крепости переходят из рук в руки, везде трупы, развалины, слезы от утешенья, вопли от грабежа…» — несколько веков спустя писатель и будущий декабрист Александр Бестужев много путешествовал в тех краях. «Буллы Ватикана, как театральные перуны, гремели, никого не пугая и не поражая. Должно, однако же, отдать справедливость Папам, столь часто клеветанным, что они под проклятиями запрещали делать рабами новообращенных христиан в Ливонии, как и в Америке, и все напрасно. Свои выгоды были ближе к сердцу рыцарей, чем увещевания Папы…»

Романтическому сердцу самого Александра Александровича, судя по всему, была особенно близка несчастная судьба ливонских крестьян, притесняемых безжалостными рыцарями. Во всяком случае, за последние четыре года перед арестом (как мы помним, декабристы отправятся «будить Герцена» в 1825-м) он создает четыре «Ливонских повести» — «Замок Нейгаузен», «Ревельский турнир», «Замок Эйзен» и «Замок Венден». Древняя орденская крепость Венден, бывшая резиденция Великих магистров, особенно его заинтересовала. В мае 1821 года, отправившись из Петергофа в заграничный поход и проезжая через Лифляндскую губернию, он специально побывал в Цесисе, где стоят развалины венденского замка. «…Итак, я увижу столичный город древнего ливонского рыцарства, искони знаменитый битвами, осадами, усеянный костями храбрых, запечатленный кровью основателя. Винно-фон-Рорбах, первый магистр меченосного Ордена, построил Венден, первый замок в Ливонии. Любуясь величавыми его стенами, он не мыслил, что они скоро обратятся в его гроб…»

Та к начинается повесть. На титульном листе подзаголовок — «Отрывок из дневника гвардейского офицера. Мая 23, 1821 года». Но мы не станем излагать сюжета книги — тем более что история эта произошла на самом деле и вписала, пожалуй, самую зловещую картину в хронику Ливонского ордена. О чем же повествует хроника?

…В Ливонию из крошечного германского городка Сузат прибыл рыцарь Вигберт Серрат. Юноша благочестивый и смирный, превыше всего он желал служить Господу, как предписывали данные им обеты. Серрата направили в крепость Венден.

То, что он там увидел, повергло рыцаря в настоящий шок. Что именно его огорчило — притеснение ли несчастных ливов, царившая среди братьев коррупция или их звериная жестокость — неизвестно. Факт остается фактом — Вигберг бежал из Вендена, мечтая встретиться с епископом Альбертом, дабы тот перевел его в Ригу. Но на лихих конях по его следу бросились меченосцы, схватили беглеца, заковали в цепи и бросили в каменную башню… Кстати, его темница сохранилась и поныне — там даже летом не больше восьми градусов, и экскурсанты, поеживаясь, стремятся поскорее выбраться наружу. Та к бы и погиб наш «Мальчиш-Кибальчиш» — да за него неожиданно вступился сам епископ.

Беглеца отправили в Ригу. После долгой беседы с ним магистр Винно фон Рорбах снял-таки обвинение в дезертирстве. Стало быть, жалобы молодого человека показались ему не лишенными оснований. А вот что дальше делать — магистр не знал. Слишком серьезны были обвинения — начни их расследовать, и придется весь Орден привлечь к ответу! В общем, дело решили замять. И замяли бы — но не таков был наш рыцарь. Он посчитал, что, потворствуя грабителям и убийцам, Винно порочит саму Пресвятую Деву. Он, как правоверный христианин, не в силах был с этим мириться! И Вигберт задумал кровавую месть. Однажды, когда братья отправились на богослужение, он передал магистру фон Рорбаху и главному священнику Рижского замка Иоанну, что хочет открыть им страшную тайну. Мол, узнал он ее случайно в Венденском замке, и от этой информации зависит судьба всего Ордена. Магистр и святой отец тут же направились в келью рыцаря. Едва за ними затворилась дверь, Вигберт выхватил секиру, которую всегда носил с собой, — и в мгновение ока главу меченосцев постигла участь несчастного Берлиоза. Вторым ударом рыцарь покончил с Иоанном.

Поэтический взгляд Александра Бестужева увидел эту сцену несколько по-другому. Его Серрат сам пробирается в комнату магистра, чтобы совершить месть. Под покровом ночи бросается он в крепостной ров и гребет что есть силы, пытаясь уйти от преследовавшей его стражи… «Но рыцарь выплыл и, вонзая кинжал в пазы, уже взбирается на стену, лепится по неровностям камней, и вот висит под верхним поясом. Силы ему изменяют, нога скользит, еще миг — и он оборвется; но он уже наверху.

Проснись, Рорбах, или час твой близок! Ужели не слышишь крика ласточки над окном твоим? Не слышишь граяния ворон, тучей поднявшихся с башен замка?

Нет! Пагубный сон теснит магистра в объятиях. Оконницы вырваны с петель, холодный воздух свевает пыль с завесы, и пламя лампады трепещет, шаги убийцы звучат, — но он спит, и железная перчатка Вигберта упала на плечо его прежде, чем открыл он глаза свои; открыл — и веки, будто свинцовые, снова закрылись. В волнении ужаса и надежды ему кажется бледное лицо Серрата будто в сновидении или в мечте; но зловещий голос, как звук судной трубы, возбудил и омертвил его разом.

— Мщение и смерть магистру! — прогремел Серрат, стаскивая его с постели. — Смерть, достойная жизни! Напрасно блуждаешь ты взорами окрест— помощь далека от тебя, как от меня состраданье. Отчего ж трепещешь ты, подлый обидчик, воин среди поселян, бесстрашный с своим капелланом? Для чего пресмыкаешься, гордец, перед врагом презренным? Меня не смягчат твои просьбы, не поколеблют угрозы, — ты не вымолишь прощения! Да и стоит ли его тот, кто дважды лишил меня чести, а детей моих — доброго имени. Пусть я умру на плахе убийцею; зато щит мой не задернется бесчестным флером на турнирах и мой сын, не краснея за трусость отца, поднимет наличник для получения награды. Ты презрел вызов мой, не хотел честно преломить копья с обиженным, — узнай же, как платит за обиды Серрат!

С сим словом ринулся он на магистра; но отчаяние зажгло в нем мужество, и ужасный вопль огласил своды. Смело схватил он грозящее лезвие и сдавил Серрата мощными руками. Цепенея от ярости, грудь на груди смертельного врага, рыцари душат друг друга. Месть воспламеняет Вигберта, страх смерти сугубит силы магистра, — они крутятся, скользят и падают оба! Идут, идут спасители — оружие гремит, крики их раздаются по коридорам; с треском упали двери, воины магистра с мечами и факелами ворвались в комнату… но уже поздно! Кровь Рорбаха оросила помост — преступление свершилось!..»

Рассказывают, что рыцарю все же удалось покинуть келью и забежать в замковую церковь — возможно, он надеялся, что Пресвятая Дева, во имя которой он исполнил свой страшный приговор, защитит его… Но братья навалились и выволокли убийцу из храма. Очень скоро суд приговорит его к ужасной казни — колесованию. Последнее, что услышит Вигберт перед смертью, будет хруст его собственных костей…

Впрочем, страшный урок меченосцы оставили без внимания. Нравы, царившие в Ордене, по-прежнему были далеки от рыцарского идеала. И со временем Орден превратился в настоящее «гуляй-поле», анархическую вольницу, не признающую никаких законов. Епископ Альберт им больше не указ. Доблестные рыцари сами решают, на кого и когда идти «на вы». Как пишет Генрих Латвийский, Альберт «весьма негодовал» по поводу их постоянных нападений на коренных жителей, чрезмерно «раздражающих» язычников. Но воинственные братья и думать не хотели о мире. Особенно неистовствовал венденский комтур Бертольд, само имя которого наводило ужас на врагов. Когда эсты в 1215 году, «с большим войском» осадившие замок Аутине, прознали, что на помощь защитникам направляется отряд Бертольда, они опрометью бежали, бросив лагерь и все, что в нем было…

Зверства меченосцев достигли таких масштабов, что в один прекрасный день Альберт лично благословил рижан на бунт. Горожане пошли на штурм замка — и взяли его. Комтура, хорошенько оттаскав за бороду, убили — а с крепостью поступили так, как парижане с ненавистной Бастилией. Лишь столетие спустя в Риге будет построен новый замок — но не для Ордена, а для архиепископа.

Те м не менее, к 1229 году меченосцами были завоеваны Эстония, часть Курляндии и Ливония. Под именем Ливонии и объединились земли — как владение Ордена, единое и неделимое.

Тысяча двести двадцать девятый стал знаковым годом в истории меченосцев. В этом году умер Альберт. Магистр Волквин, воспользовавшись этим, решил окончательно свергнуть докучающую ему опеку рижских епископов. Он горел желанием заменить ее союзом с куда более сильными соседями — рыцарями Тевтонского ордена. Меченосцы нуждались в этом, как никогда: Орден был измотан и унижен целым рядом крупных поражений. Однако от предложения объединиться Герман фон Зальца отказался.

Меченосцы проявили настойчивость. И в 1235 году Зальца все же отправил в Ливонию своих командоров Еренфрида фон Нойенбурга и Арнольда фон Нойндорфа — чтобы «прощупать обстановку». Вскоре они вернулись, а с ними — трое просителей от ливонских рыцарей. Людвиг фон Оттинген, наместник гроссмейстера Пруссии, в отсутствие магистра собрал капитул. На вопросы об обычаях, владениях и намерениях Ордена сами ливонцы отвечали уклончиво. Зато тевтонские командоры не жалели красок, расписывая поведение меченосцев, — «ибо им не понравилась их жизнь, они хотели жить по-своему, не соблюдая устав…» Рыцари были названы людьми упрямыми и непокорными, считающими личную корысть важнее общего блага. А в конце, выдвинув перст в сторону гостей, Еренфрид фон Нойенбург добавил: «А эти, да еще четверо мне известных, хуже всех там». Гробовое молчание воцарилось в зале — и голосование решили отложить до прибытия Великого магистра.

Однако, судя по всему, этот союз был предопределен свыше. В 1236 году в битве при Сауле меченосцы потеряли треть своего войска, включая и самого магистра Волквина. О том, где проходило сражение, до сих пор спорят историографы двух прибалтийских стран. Латыши считают, что речь идет о Вецсауле, через который пролегал путь из Литвы в Ригу. Литовцы убеждены, что битва произошла у Шяуляя. Несмотря на разногласия, обе стороны не забывают подчеркнуть тот факт, что в составе трехтысячной армии меченосцев были две сотни псковичей. Судя по всему, устав от чрезмерной опеки новгородцев, они искали в Риге союзника — а нашли смерть на поле брани…

Захватчики попали в засаду. Это произошло настолько неожиданно, что рыцарская кавалерия даже не пыталась контратаковать. Большая часть воинов полегла в непроходимой топи литовских болот. Лишь каждый десятый псковитянин вернулся домой.

После этого поражения уцелевшим меченосцам уже нечего было терять. Снарядили посла в Рим — чтобы поведал папе о жалком состоянии Ордена. Слезно умолял он о соединении с тевтонцами — и был услышан. Папа постановил: быть гроссмейстеру Тевтонского ордена сюзереном меченосцев. А им, раз квартируют в Ливонии, отныне называться Ливонским — Орденом святой Марии немецкого дома в Ливонии. Первым Великим магистром его станет Герман фон Балк, а на груди рыцарей отныне рядом с мечами будет красоваться черный немецкий крест.

Именно Ливонским рыцарям будет суждено навсегда войти в историю мирового кинематографа благодаря фильму Сергея Эйзенштейна «Александр Невский»…

«…Священник их, мало обращая внимания на нападения… взошел на замковый вал и, пока другие сражались, молился Богу, играя на музыкальном инструменте. Услышав пение и пронзительный звук инструмента, язычники, не слышавшие этого в своей стране, приостановились и, прервав битву, стали спрашивать о причине такой радости…» — читаем в древней летописи. Что ж — у каждого поколения свои «страшилки». И хотя я появилась на свет куда позже, чем знаменитый киношедевр, «Александра Невского» в детстве смотрела не раз. И очень боялась этого католического монаха в черном, который сопровождал «псов-рыцарей» со своим походным органом. Он был похож на средневекового колдуна — и хотя я точно знала, что победа будет за нами, его мрачный вид всякий раз внушал неясную тревогу. А вдруг все-таки наколдует победу немцам?.. Да и сам образ органиста был донельзя достоверен. Уже став взрослой, я вычитала где-то, что монах перекочевал в картину из «Хроники Ливонии» Генриха Латвийского. Орденский летописец поведал нам о том, как тевтонский священнослужитель по имени Генрих (кто знает — может, он и был автором записок?), «пока другие сражались, молился Богу, играя на музыкальном инструменте». Специально для фильма была построена точная копия старинного портативного органа.

Впрочем, судя по всему, ливонские головорезы вовсе не нуждались в дополнительных стимулах для поднятия боевого духа. Перед великим походом магистр наставлял их: «Вам предстоит биться с язычниками, особенно с русскими еретиками — самым опасным и сильным нашим противником. Ибо руссы имеют склонность помогать и эстам, и литовцам, и ливам. Мы должны сокрушить их. И мы добьемся этого своим мечом. Действовать надо без пощады, чтобы никто не посмел поднять оружие против рыцарского воинства»… В 1240 году незваные католические «братья» вторглись на Русь и захватили территорию к востоку от реки Наровы, «повоевавша все и дань на них возложиша». На землях, прилегающих к Финскому заливу, они создали крепость Копорье — важный плацдарм, позволявший контролировать торговые пути по Неве. И, дерзко вторгшись в самый центр русских владений, захватили новгородский пригород Тесово.

Теперь они беспрепятственно грабили новгородских купцов в тридцати верстах от города. Богатый край постепенно превратился в пустыню: «Не на чем и орати по селам», — сообщает летописец. «Орати» означает «пахать», но вопль отчаяния и впрямь стоял в те дни по всей русской земле. «Ни одному русскому не дали уйти невредимым. Кто защищался, тот был взят в плен или убит. Слышны были крики и причитания: в той земле повсюду начался великий плач…»

Вскоре пал древний Изборск. Тогда рыцарям «противу… выиде весь град» — Псков. Но и псковское ополчение потерпело поражение — почти тысяча убитых, бесчисленное множество пленных. Преследуя ополченцев, тевтонцы подступили к городу. С ними был и князь Ярослав Владимирович, сын псковского правителя, еще в 1232 году изгнанный за какие-то грехи новгородцами. Бежавшего приютило Дорпатское (ныне — Тарту) епископство. Разумеется, роль отставного князя была Ярославу не по душе, и он, с упорством, достойным лучшего применения, подбивал новых союзников выступить против русичей. За помощь в возвращении княжеского трона местному епископу была обещана ответная помощь в борьбе с Литвой. А тут еще поступили обнадеживающие вести из бывшей вотчины отца Ярослава — часть горожан во главе с боярином Твердило Ивановичем обещала поддержку опальному правителю.

И вот немцы уже под стенами Пскова. Горит посад, полыхают окрестные села. «…И зажгоша посад весь, и много зла бысть, и погореша церквы… много сел попустиша около Пскова. Истояше под городом неделю, но города не взяша, но дети поимаше у добрых муж в тали, и отъидоша прочее». Рыцари готовились к штурму — но его не последовало. Слово Твердило Ивановича и впрямь оказалось твердым: он сдал Псков немцам. «Великим плачем» наполнилась псковская земля. Помните жуткий эпизод из того же старого фильма? Закованный в железо рыцарь бросает в огонь рыдающего ребенка… И хотя я всякий раз крепко зажмуривала глаза, жалобный плач еще долго стоял в ушах. Разумеется, как настоящий октябренок, я и слыхом не слыхивала о библейском избиении младенцев. А вот Эйзенштейн, разумеется, Библию читал, и мрачная тень царя Ирода зловеще маячила «между кадров» фильма. Упоминания о сожжениях встречаются и в древнерусской «Повести о Довмонте». Та м рассказывается, как тевтонские инквизиторы заживо сжигали монахов, а также женщин и детей, искавших убежища в монастырских стенах: «Изгониша немцы посад у Пскова марта в 4-й день, черноризиц и убогих избиша, и жены, и дети, и монастыри немцы пожгоша…»

Оставив в захваченном городе двух рыцарей и небольшой гарнизон, ливонцы отправились дальше — на Новгород. «Укорим словенский язык себе» — подчиним русский народ! Положение осложнялось еще и тем, что в том же 1240 году Крестовым походом двинулись на Русь шведы. Их предводитель ярл Биргер, зять короля и фактический правитель страны, вошел в Неву на кораблях. В Новгород, где правил князь Александр Ярославич, полетело дерзкое послание: «Если можешь, сопротивляйся, но знай, что я уже здесь и пленю твою землю». В Ладожское озеро, оттуда по Волхову на Новгород — честолюбивый швед уже зрил себя на княжеском троне… Но юный новгородский князь был не менее честолюбив. Говорят, еще в раннем детстве он читал «Александрию» — книгу о подвигах Александра Македонского. А потом, чтобы стать вторым Александром, княжич исправно учился — «вседше на коня, в бронех, за щитом, копьем биться». В десять лет вместе с дядькой он поднимал на рогатину медведя, а когда подрос, участвовал в походах отца. В общем, что такое славный бой, он знал не понаслышке. Не медля ни дня, Александр выступил навстречу неприятелю. В темноте русские войска подошли к устью Ижоры и напали на шведов. Говорят, князь лично «самому королю възложи печать на лице острым своим копием». Шведы бежали вниз по течению Невы, а отважный князь получил свое второе имя — Невский…

Но в руках ливонцев по-прежнему оставались Псков и Копорье, откуда до Новгорода рукой подать. Вот почему Александр решает нанести первый удар на копорском направлении. Короткий переход — и русское войско овладело крепостью. «И изверже град из основание, а самих немец изби, а иных с собою приведе в Новгород, а иных пожалова отпусти, бе бо милостив паче меры, а вожан и чюдцу переветников извеша»… Правый фланг воинства новгородского, «водьская пятина», был в безопасности. А неутомимый полководец снова в походном седле. В марте 1242 года он уже под Псковом. На помощь спешит его брат Андрей Ярославич с «низовыми» войсками — и вот орденские наместники в оковах отправлены в Новгород. Семьдесят знатных братьев и много простых рыцарей полегло в том бою…

Но тевтонцы отнюдь не планируют сдаваться. Мейстер Ливонии Андреас фон Фельвен, брызгая слюной, приказывает готовить расправу: «Пойдем на Александра и победивше руками имам его!» В Дорпатское епископство стекаются рыцари «со всеми бискупы (епископами) своими, и со всем множеством языка их, и власти их, что ни есть на сей строне, и с помочью королевою». В «один громящий кулак» собрались немецкие рыцари, эсты и войско короля шведского. Весной 1242 года из них формируется разведывательный отряд — прощупать силу русских войск. Двадцатью километрами южнее Дерпта он наголову разбивает русский «разгон» под началом Домаша Твердиславича и Керебета — им доверил разведку Александра Ярославич… Те, кто уцелел, вернулись к князю. Темнее тучи сделался он. «И поиде, — сообщает летописец, — на землю немецкую, хотя мстити кровь христианскую». Русская рать выступила на Изборск.

А в ставке орденского командования ликовали. До утра не смолкали победные гимны, звенели кубки, горели огни. Победа над небольшим отрядом русских окрылила ливонского мейстера. Он принимает решение дать русским сражение — и сам встает во главе войска, выступившего из Дерпта на юг. Та к закованные в броню рыцари сделали первый шаг по направлению к Чудскому озеру.

Сражение на Чудском озере оценивают по-разному. Для кого-то она вырастает до масштабов эйзенштейновской «битвы века», кто-то видит ее как ничего не решающую пограничную стычку. Некоторые исследователи и вовсе задаются вопросом: «А был ли мальчик?» Версия о том, что побоище — не более чем красивая легенда, действительно существует. А между тем, о нем сохранилось куда больше свидетельств, чем о той же Невской битве. Почти современная сражению запись в Новгородской Первой летописи старшего извода, описание в «Житии Александра Невского»: «И наехаша на полкъ Немци и Чюдь и прошибошася свиньею сквозе полкъ, и бысть сеча ту велика Немцемь и Чюди. Богъ же и святая Софья и святою мученику Бориса и Глеба, еюже ради новгородци кровь свою прольяша, техъ святыхъ великыми молитвами пособи Богъ князю Александру; а Немци ту падоша, а Чюдь даша плеща; и, гоняче, биша ихъ на семи верстъ по леду до Суболичьскаго берега; и паде Чюди бещисла, а Немець четыреста, а пятьдесят руками яша и приведоша в Новъгородъ. А бишася месяца априля въ 5, на память святого мученика Клавдия, на похвалу святыя Богородица, в субботу». Псковская летопись добавляет: «…и Чюди много победи, имь же несть числа, а иных вода потопи»…

Для русских летописцев битва на Чудском — почти героический эпос. Свидетелям со стороны «нападения» она видится несколько по-другому. По мнению автора немецкой «Рифмованной хроники», итоги сражения были куда более скромными: «С обеих сторон убитые падали на траву. Те, кто был в войске братьев, оказались в окружении. У русских было такое войско, что, пожалуй, шестьдесят человек одного немца атаковало. Братья упорно сражались. Всё же их одолели. Часть дорпатцев вышла из боя, чтобы спастись. Они вынуждены были отступить. Та м двадцать братьев осталось убитыми и шестеро попали в плен».

Тевтонскому летописцу вторит калининградский историк и архивист Анатолий Бахтин, более двадцати лет изучавший события по хроникам и летописям. «Сама хроника битвы была фальсифицирована, — полагает он. — Не было там умопомрачительного столпотворения воюющих сторон, не было и массового ухода людей под лед. В те времена доспехи тевтонцев по своему весу были сопоставимы с вооружением русских ратников. Те же кольчуга, щит, меч. Только вместо традиционного славянского шишака головы братьев-рыцарей защищал ведрообразный шлем. Не было в те времена и латных лошадей. Ни в одной из существующих хроник невозможно отыскать рассказ о треснувшем льде Чудского озера, об ушедших под воду участниках сражения.

Еще одна откровенная мистификация, которая оказала медвежью услугу, — это количество участников сражения. В составлении русских летописей того времени наверняка принимали участие имиджмейкеры, которые, для того чтобы признать значимость победы или объяснить причины поражения, не утруждали себя педантизмом. Количество воинов в те времена указывали одним словом „бещисла“, то есть несметное количество. Эта формулировка дала повод псевдоисторикам в советские времена увеличить на порядок количество участников битвы на Чудском озере. Как анекдот, звучали нереальные и необоснованные цифры: восемнадцать тысяч со стороны русских, пятнадцать — со стороны Ордена. Между тем историческим фактом является то, что большинство рыцарей Тевтонского ордена в тот период проливали свою и чужую кровь в Палестине за Гроб Господень, а в целом Орден состоял примерно из двухсот восьмидесяти братьев-рыцарей. Та к что непосредственно на лед Чудского озера вышли биться не более двух десятков тевтонцев».

Тайной является и само место Ледового побоища. Из летописей было известно, что оно произошло на льду Чудского озера «у Вороньего Камня, на Узмени» и что разбитых немцев гнали оттуда семь верст «до Соболического берега». Казалось бы, три вполне точных географических ориентира. Но оказалось, что Вороньих Камней около Чудского озера больше десятка, а никакого Соболического берега и вовсе нет. Узнали только, что деревня Мехикорма когда-то называлась Узменкой — но точно такое же имя носил и узкий пролив между Чудским и Псковским озерами, и даже южная оконечность Чудского озера, в наши дни называемая озером Теплым.

Та к что же подразумевал летописец?

В шестидесятых годах прошлого столетия к Чудскому озеру была отправлена научная экспедиция под руководством Г. Н. Караева. Ученым удалось выяснить, что среди небольших островов один носит название Вороньего. Причем окрестные жители называют его Вороньим Камнем! Дело в том, что прежде этот островок составлял единое целое с ближайшим островом Городец — там-то и стоял высокий утес, известный под названием Вороньего Камня.

А еще оказалось, что в озере водится рыба соболек. Весной она кишмя кишит у западного берега, там, где в озеро впадает река Эймаыга, — рыбу и сейчас там ловят. Та к был обнаружен Соболический берег, до которого от Вороньего Камня ровно семь верст, как и сказано в летописи.

Казалось бы, вывод очевиден — битва «имела место» у восточного берега озера близ современного острова Городецкий. Но в девяностых годах группа археологов выдвинула новую теорию — побоище вообще произошло не на льду, а на суше, в треугольнике между нынешними селами Таборы, Кобылье городище и Козлово. Откуда иначе здесь появились захоронения средневековых воинов?.. Яростные споры продолжаются и сейчас. Но лично мне милее классическая версия. Уж очень красиво и таинственно звучит название — Вороний Камень…

…Узнав, что навстречу движется огромный отряд ливонцев, новгородское войско повернуло («вспятися») на озеро, «немцы же и чудь поидоша по них». Новгородцы двинулись к Чудскому озеру, чтобы отразить обходный маневр немецких рыцарей. Здесь, у острова «Воронея Камени», встали лагерем русские ратники. Александр решил дать бой. «Воя великого князя Александра исполнишаяся духа ратна, бяху бо сердце их аки львом», они готовы были «положити главы своя»…

Еще и еще раз осматривал Александр позицию. За спиной — поросший густым лесом берег с крутыми склонами. Правый фланг защищен водным участком — Сиговицею. Сюда, в воду, теплую от ключей, зимой в изобилии собираются сиги — а лед бывает очень тонок… Не случайно жители приозерья всегда объезжают это место стороной. Стоит загнать сюда врага — ни один не уйдет живым! Камнем потянут на дно железные латы… Наконец, на левом фланге — высокий береговой мыс, откуда широко кругом видно.

Перед битвой Александр помолился в церкви Святой Троицы, получил благословение. Выйдя из храма, произнес: «Суди Боже, и разсуди прю мою от языка валеречива: помози, Господи, яко же древле Моисеови на Амалика и прадеду моему, князю Ярославу, на окаянного Святополка…» Вставало солнце, алыми лучами рассекая белоснежную гладь льда. Темными рядами застыли пешцы. Щиты сомкнулись, образуя непроходимую стену, ощетинились длинные копья. Впереди построились лучники, на флангах — конные. Занималось утро 5 апреля 1242 года.

Но вернемся к тевтонцам. Как мы помним, автор «Рифмованной хроники» за каждым немецким участником сражения закрепляет шестьдесят русских. Для большинства исследователей это выглядит всего лишь неубедительной попыткой оправдать собственное поражение. По подсчетам военных историков, ландмейстер фон Фельвен вывел на лед Чудского озера 10–12 тысяч воинов. Кроме ливонцев, там были отряды Дорпатского епископства и многочисленные датчане во главе с сыновьями короля Вальдемара II. Закованным в броню крестоносцам противостояло пятнадцатитысячное войско Александра. Это было ополчение, набранное из посадских людей, — лишь малую часть составляла профессиональная княжеская дружина.

Рыцари прекрасно знали, как надо действовать против пехотных ополчений. Подобно мощному тарану, они разбивали строй надвое. Дальше расколотое войско дробилось на мелкие группы и уничтожалось по частям. Боевое построение крестоносцев — клин, или, как пишет летописец, «великая свинья», известно нам со школьной скамьи. «Острие» клина составляли всего пять-десять человек, в каждом последующем ряду — на два рыцаря больше. Это была элита — самые опытные, тренированные и хорошо вооруженные воины. С флангов их прикрывали два ряда таких же отборных рыцарей. За клином, как хвост за кометой, тянулись отряды оруженосцев и кнехтов-ополченцев. Убойная сила при таком построении была обеспечена.

Но, как известно из другого замечательного старого фильма — у каждого свои недостатки. Были они и у рыцарской «свиньи». После нанесения удара хаос наступал не только в рядах противника. Сохранить боевой порядок зачастую не удавалось и самим крестоносцам — слишком уж громоздким и жестким был строй. Ни о какой гибкости маневра не шло и речи. Эти слабые стороны противника хорошо знал Александр Ярославич.

Обычным боевым порядком русских войск в те времена были три полка: в центре — «чело», по флангам — полки «правой и левой руки». Все три выстраивались в линию. Но новгородский князь решил поломать эту схему. Он выстроил на поле боя настоящие клещи. Раздвинувшись, они должны были охватить противника и, сжав, переломить ему хребет. Основные силы — конницу — Александр разместил на флангах, а в центре, щит к щиту, стояло новгородское ополчение. Ему предстояло принять на себя первый удар. Сам князь со своей дружиной укрылся в засаде — чтобы в нужный момент ударить ненавистной «свинье» в тыл.

Все произошло, как и замыслил Александр Ярославич. Едва из-за горизонта выкатилось круглое солнце, железный рыцарский клин двинулся в атаку. Русские лучники осыпали врага ливнем стрел. Закованным в латы тевтонцам они не причинили вреда, но рядом с крестоносцами наступала чудь — и эсты падали, как подкошенные, один за другим… Русские лучники, теснимые вражеской конницей, пятились к рядам пехоты — и вот клин врубился в пешую рать: «И немци, и чюдь пробишася свиньей сквозь полк…» Крестоносцы уже готовы были торжествовать победу, но неожиданно впереди вырос непреодолимый для конницы крутой берег. А сзади, не видя этого внезапного препятствия, напирали остальные… Тут-то и сомкнулись знаменитые русские клещи. Слева и справа на ливонцев обрушились оба крыла русского войска, а с тыла, совершив обходной маневр, ударила княжеская отборная дружина.

«…Смешались в кучу кони, люди…» Окруженных рыцарей крючьями стаскивали с лошадей, а самих коней выводили из строя острыми ножами-засапожниками, спрятанными за голенищем. На земле неповоротливый крестоносец становился легкой добычей — подняться без посторонней помощи он не мог. Первыми дрогнули кнехты, следом обратились в бегство рыцари. Вот и Сиговица — хрупкий лед затрещал под многопудовой тяжестью… Первыми шли ко дну самые знатные: их доспехи были увесистей всех. «И бысть ту сеча зла и велика немцем и чюди, и бе труск от копии ломлениа, и звук от мечнаго сечениа, якоже озеру помрзшу двигнутись, и небе видети леду, покры бо ся кровию…» Остатки бежавшего в беспорядке войска новгородцы преследовали до противоположного берега. А потом пятьдесят неприятельских гордых «нарочитых воевод» пешком брели за конями победителей до самого Новгорода…

Летом того же года «орденские братья» прислали в Новгород послов с поклоном: «Есмя зашли мечем Псков, Водь, Лугу, Латыголу, и мы ся того всего отступаем, а что есмя изоимали в полон людей ваших, а теми ся розменим, мы ваших пустим, а вы наших пустите, и псковски полон пустим». Орден отказывался от всех притязаний на русские земли — и мир был заключен. Крестоносцы больше угрожали западным границам Руси.

Ледовое побоище — первый в истории случай, когда тяжелая рыцарская конница была разбита в полевом бою войском, состоящим, по большей части, из пехоты. Но это — тема для теоретиков военного искусства. А Русская Православная Церковь заслуженно чтит подвиг православного воинства, разгромившего агрессоров в решающей битве. Житие Святого Благоверного князя Александра Невского сравнивает победу в Ледовом побоище с библейскими священными войнами. «И слышал я это от очевидца, который мне рассказал, что видел воинство Божие в воздухе, пришедшее на помощь Александру. И так победил их помощью Божией, и обратились враги в бегство, и гнали их воины Александровы, словно неслись они по воздуху», — повествует древнерусский летописец.

Ну а что касается фильма — оказывается, «Александр Невский» долгие годы пролежал «на полке». Причиной тому послужило нежелание Иосифа Сталина портить отношения с Германией. И что же открыло ему дорогу на экран? Ну, конечно, начало Великой Отечественной войны.

Задолго до прихода «псов-рыцарей» в недрах земли, которую станут называть Пруссией, жили-были маленькие бородатые человечки — барздуки. Иногда они вылезали на поверхность и раскидывали под кудрявой бузиной скатерть-самобранку. Сами собой появлялись на ней мягкий хлеб да веселое хмельное пиво. Край этот носил тогда имя Самбия, что означает на давно уже мертвом языке не то «община», не то «братство», не то — «простой народ»…

Первые представители «простого народа» появились здесь еще в III тысячелетии до нашей эры. И то понятно, благодатный был край: леса, в которых зверья без счета, песчаные косы, уходящие в море… Опусти в него корзину — и она тут же заполнится сельдью, угрями, осетрами да семгой. Последней ловилось столько, что ее разрешено было продавать лишь дважды в неделю, чтобы не сбивать цену. Говорят, однажды (когда на этих берегах уже «прописались» тевтонцы) вместе с семгой в рыбацкую сеть попался водяной в одежде епископа. Взглянуть на диво-дивное собрались рыцари со всей округи. Морской епископ ничего не ел — и тлел на глазах. Через пару дней его решили отпустить в море. Водяной перекрестился, низко поклонился и ушел на дно…

…Давным-давно жители этих мест были совсем не похожи на современных прибалтов. Темноволосые смуглые арии, благородные воины, добрались сюда из северной Индии и Ирана. Мастерски лепили они сосуды из глины, украшая их оттисками витых шнуров. Причудливые орнаменты стерегли содержимое горшков от злых сил… А еще, как и пруссы, арии поклонялись богу молний. Звался он у них Индрой, и символом бога был огромный дуб, растущий на вершине холма…

Потом сюда пришли кельты. С той поры представители местных племен стали носить гривны — тяжелые шейные украшения, которые кельты называли «торквес». Их надевали лишь по особым случаям, каковых выпадало два-три раза за всю жизнь…

Однажды облаченные в торквес самбы отправились к вещим воинам Брутену и Видевуту с просьбой возглавить их народ. Видевут стал королем, Брутен — наместником богов, властелином живых душ. Время от времени Брутен или Криве-Кривайтис (так его стали называть соплеменники) созывал подданных на священную гору к бессмертному дубу. Прямо к звездам взметались искры жертвенного костра. Через него бросали куски мяса только что заколотого козла. Пока мясо жарилось — каялись в грехах да лупцевали друг друга что есть мочи. А потом пировали, потягивая священные напитки: молоко и мед…

После боевой вылазки место козла занимал плененный враг. Вайделоты, хранители огня, сжигали его дотла — вместе с конем и воинским снаряжением. На том же костре обращалась в пепел и треть захваченной добычи. Ополчение самих пруссов было вооружено, в основном, дубинами. Они свято верили, что оружие им ни к чему, ибо боги не допустят их поражения. И до поры до времени боги им помогали — юный вояка Потримптс, покровитель молний Пэркунис, седобородый хозяин смерти Патолс. И невдомек им было, что после распятия и воскресения Христа прошло уже более тысячи лет… Жители Самбии по-прежнему обожествляли таинственную силу природы — землю и солнце, гром и огонь, цветущую липу и даже безобразных жаб. Еще бы — ведь они твердо знали, что после смерти непременно воплотятся в одно из этих существ…

Последний языческий ритуал, который зафиксировали хроники, состоялся аж в 1520 году. Тогда к берегам давно уже христианской Пруссии направлялись корабли из Польши, которая вела перманентные боевые действия с крестоносцами. Не желая новой схватки, народ всем миром отправился к колдуну Вальтину Суплиту. То т потребовал привести к нему быка, да прикатить бочку пива. Целую ночь в присутствии мужчин он жег внутренности и кости жертвенного животного, отчаянно жестикулируя и читая молитвы. А утром суда поляков неожиданно развернулись и отправились домой — по какой-то необъяснимой причине эти берега показались им сущим адом на земле.

Разумеется, на самом деле это было далеко не так. Особое северное очарование Прибалтики и сейчас пленяет наше воображение. Как и застывшая древняя смола — янтарь, который добывали здесь с незапамятных времен. Желтые кругляши самбам выносило море. Долгое время «глэзум», как они их называли, россыпями валялся на берегу — пока красоту камня не оценили римляне. Они-то и проложили великий Янтарный путь в древнюю Самбию — и нарекли ее поэтическим именем Глэзария… При Нероне в столицу империи было доставлено столько морского самоцвета, что вся арена Колизея была выложена им. Боевое снаряжение гладиаторов и даже носилки, на которых уносили убитых, — все было янтарным. Сами самбы поначалу из янтаря ничего не мастерили. Просто собирали, относили на рынок и с удивлением обнаруживали, что за него дают неплохую цену. Торговля шла настолько успешно, что сведения о поселениях древних пруссов даже попали в сочинения арабского географа Идриси. Он называл это место Гинтийар, от «гинтарс» — янтарь: «большой, цветущий город, находящийся на вершине неприступной горы, где жители укрепились от нападения викингов…»

Но явился враг пострашнее викингов. Спустя годы право на торговлю янтарем присвоят себе тевтонцы. Чудодейственные свойства, которые приписывали камню, станут приносить им баснословные барыши. Всякий стремился купить украшение, способное избавить от душевного расстройства или мигрени, сердечной болезни или подагры. Измельчая лучезарную смолу в порошок, лекари готовили целебные снадобья, а за кражу янтаря карали с особой строгостью.

На ночь выход из порта в реку, по который шли торговые суда, перекрывали два огромных древесных ствола. Как и пруссы, немецкие рыцари торговали необработанным камнем. Лишь изредка мастера — исключительно для личных и дипломатических нужд орденской «верхушки» — создавали шедевры, равных которым не было во всей Европе. Среди них — знаменитая янтарная комната Петергофского дворца. Ее в XVIII веке подарил Петру Великому прусский король Фридрих Вильгельм I.

Впрочем, негоже нам скакать через столетия. Вернемся в те времена, когда Александр Ярославич еще не похоронил ливонцев подо льдом Чудского озера, а в Пруссии в помине не было никакого короля. Но Крестовый поход на север уже был объявлен — и вот ранней весной 1230 года на границе Польши и Пруссии появился тевтонский магистр Герман фон Бальк, призванный возглавить вторжение. Вместе с ним прибыл маршал ордена Дитрих фон Бернхайм, а также группа отборных рыцарей со своими оруженосцами.

Разумеется, пруссы об их приезде ничего не знали. Как-то раз один из их отрядов, переправившись через Вислу, привычно принялся грабить польские земли. Получив донесение разведки, братья-тевтонцы, давшие слово защищать поляков от варварского разбоя, кинулись в погоню. Увидев за спиной группу вооруженных до зубов рыцарей, пруссы очень удивились — и в растерянности отступили. Но… Хороший прусс — мертвый прусс, и маленький отряд стал первой жертвой этой войны. Война не на жизнь, а на смерть — невиданные доселе грабежи, кровавые оргии и казни станут обычной практикой для обеих сторон. В результате к концу XIII века едва ли не половина коренных обитателей Пруссии будет уничтожена…

В 1230 году Орден построил на Кульмской земле замок Нешаву, где разместились первые сто рыцарей-«миссионеров». Го д спустя они перейдут на правый берег Вислы и, сломив сопротивление прусского племени памеденов, возведут в устье реки замок Торн. Его руины и сейчас красуются неподалеку от Старого города. А рядом с ратушей стоит памятник, на котором написано по-латыни: «Николай Коперник, торунянин, сдвинул Землю, остановил Солнце и Небо». Первые торуняне — тевтонские рыцари — были далеки от столь высоких целей. Единственное, во что они по-настоящему верили, — исключительность орденской миссии. Без покорения ненавистных язычников само их существование теряло смысл. Они воевали не в силу обязательств и не за деньги — за идею. На подвиги тевтонцев благословлял сам Господь, и за такого сюзерена они готовы были драться до конца. Вечная война, в которой все средства хороши, а злодеяние, совершенное во имя исполнения «миссии», вполне может быть оправдано. Впрочем, в этом тевтонцев вряд ли можно назвать оригинальными — ведь о том, что никакое дело, совершенное во имя Ордена, не является грехом, сказал еще незабвенный Бернар Клервосский…

Воинами рыцари были отменными. Готовые по первому сигналу обнажить мечи, они служили пожизненно. Универсальные солдаты, чем-то напоминающие роботов-андроидов из современных голливудских блокбастеров, они могли равно драться конными и пешими, штурмовать и обороняться. В перерывах между походами они постоянно оттачивали мастерство. Прибавим к этому жесточайшую дисциплину — и вот вам секрет их головокружительных успехов на Балтике. Между прочим, именно из прусского воинства вышли родоначальники многих русских дворянских фамилий — Романовы, Шереметевы, Яковлевы… Были среди них поистине блестящие офицеры — но это уже совсем другая история.

Тактика Ордена в Пруссии до боли напоминала тактику крестоносцев на Ближнем Востоке. Из вновь отстроенных замков братия нападала на соседние земли. За долгие годы все было отработано до мелочей. С границы уже освоенной территории рано поутру отправлялась вооруженная группа. Едва солнце начинало клониться к закату — всадники спешивались. Здесь закладывалась следующая крепость.

Обыкновенно кампания по освоению новых территорий разворачивалась летом — на зиму рыцари возвращались по домам. Прусские племена бились отчаянно, но поделать ничего не могли. Вслед за памеденами пали пагудены, затем эрмландцы. А в 1238-м воины Христовы во главе с Дитрихом Бернхаймом напали на опорный пункт пруссов — Хонеду. Два года держалась крепость — высокий каменный вал, обмазанный глиной, да частокол в два ряда. Между бревнами — слой мелких камней и земли. Во время штурма на вал лили воду, чтобы глина, которая связывала камни, становилась скользкой. Из-за частокола защитники городища могли видеть все, что происходит снаружи. Похоже, сама родная земля помогала защитникам — топкие болота, дремучие леса да воды Фришес Хафф, ныне именуемого Калининградским заливом… Но настал день, когда из-за голода они больше не могли сопротивляться. Тогда в Хонеде вспыхнул мятеж, и пруссы зверски убили своего вождя — Кодруна…

Хонеда пала — крестоносцы тут же взялись за топоры. На глазах выросли укрепления из дерева, затем на их месте зодчие возвели неприступный каменный замок. Первыми строителями у тевтонцев были монахи. А позже за дело взялись артели вольнонаемных каменщиков. Они хранили тонкости своего мастерства в строжайшей тайне. Только современным исследователям удалось разгадать некоторые их секреты. В нижнюю часть стен укладывались известняковые глыбы и неотесанные камни. Когда кладка достигала человеческого роста, начинали строить из кирпичей ручной формовки — значительно крупнее и прочнее нынешних. Туда, где сушились кирпичи, часто забегали дикие звери, залетали птицы, оставляя отпечатки лап. До сих пор эти следы, словно магические обереги, красуются на крепостных стенах…

В честь Германа фон Балька новый замок назвали Бальгой. Суров и величествен он был. Дом Конвента нависал над заливом на высоте 25 метров. Высокие узкие бойницы, длинные галереи с амбразурами… Под полом первого этажа находилось помещение, подобное которому есть только в замке Ордена Монфорт в Сирии, — квадрат с центральной колонной, на которую опираются ребра четырех сводов. Два глубоких рва окружали Бальгу, непоколебимой твердыней стояла крепостная стена. Выход закрывался подъемными воротами из дуба. Ни разу этот замок так и не был взят. На его стенах сохранились имена магистров Тевтонского ордена. Все они написаны красной краской, и только имя Ульриха фон Юнгингена — черной: именно он был ответствен за позор под Грюнвальдом…

В XVIII–XIX веках, когда земли Пруссии станут активно заселять иммигранты из чужих земель, дом Конвента превратят в каменоломню. Не пощадят и старинное кладбище с надгробиями из гранита, мрамора и даже обсидиана. Что же — строительный материал был необходим переселенцам. Туристам будущего останутся лишь рвы с подъемными мостами, крутые береговые откосы да деревья, чуть позже привезенные сюда из Южной Америки, Японии и Скандинавии… В 1945-м их нашпигует свинцом — немцев, прижатых к заливу, расстреливали из тяжелых орудий четыре дня кряду… Огонь корректировался с помощью аэростата, поднятого над Бальгой. Сорок девять тысяч немецких солдат навсегда полегли в эту землю… А когда после войны здесь решат создать лесопильный завод, стволы деревьев будут ломать даже самые мощные пилы. И по сей день древние поля и холмы буквально пропитаны тоннами взрывоопасных материалов — по непонятной причине разминирования в крепости проводить не стали. Несмотря на это Бальга, словно магнит, до сих пор притягивает к себе искателей сокровищ. Поговаривают, что во время войны немцы завозили сюда ящики с неизвестным содержимым. За крепостной стеной ящики навсегда исчезали в разветвленной системе подземных ходов и колодцев…

Последний раз организованные поиски проходили здесь в восьмидесятых годах прошлого века. Когда один из участников экспедиции погиб, подорвавшись на мине времен Второй мировой, поиски были приостановлены. Но аура тайны и сейчас витает над развалинами Бальги, вписавшей одну из первых глав в историю Прусского государства.

…Уже через неделю после того, как пала Хонеда, тевтонцы заложили новый замок и назвали его Бранденбург (выходцев из этого славного немецкого города в Ордене было немало). Постепенно Пруссия покрывалась паутиной крепостей — всего их будет ровно сотня. Вокруг замков возникают поселения, которые обживают колонисты, спешащие сюда из всех уголков Римской империи. Разоренные территории заново обживаются. За расселением вновь прибывших зорко следит орденский лектор. Он же ответствен и за то, как будут осваиваться распределенные участки земли.

Казалось, Пруссия покорена — приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Но не такого мнения были сами пруссы. Они словно ждали нужного момента, чтобы подняться против своих поработителей. И он настал. В начале сороковых годов XIII столетия на крепком теле тевтонского Ордена появилась брешь. Все началось с того, что русские разбили шведских крестоносцев в Неве. Одновременно Чингсхан опустошил Польшу, Чехию и Венгрию — в битве при Легнице полегло немало тевтонцев. И в довершение — сокрушительное поражение ливонских рыцарей на льду Чудского озера…

Тут-то пруссы и нанесли удар. Формально поводом к восстанию явилось нарушение Орденом договора, по которому представители коренных народов имели право участвовать в управлении делами своих земель. Но из этой искры разгорелось пламя настоящей войны. Восставшие заключили союз с князем Свентопелком (Святополком) Поморским, который когда-то энергично содействовал укреплению Ордена в Пруссии. К счастью для вчерашних язычников, он быстро понял, что скрывалось за миссионерскими помыслами тевтонцев. Был у него в этом деле и личный интерес — помешать захватить дельту Вислы, что серьезно угрожало бы целостности Гданьского Поморья. С 1242 года начинается борьба Святополка с Орденом. Ей будет суждено затянуться на десять лет.

«Сын дьявола… исполненный вероломства и обмана», Святополк начал перехватывать немецкие суда в нижнем течении Вислы. А летом, вторгшись в Пруссию, устроил такую бойню, что «вся почти Пруссия окрашена была христианской кровью». Устояло лишь несколько крепостей, за стенами которых и укрылись рыцари. Оттуда они нанесли несколько контрударов.

Молниеносным кровопролитным штурмом была захвачена резиденция Святополка — замок Сартовице. Пять дней поморцы пытались отбить замок — тевтонцы стояли насмерть… Вслед за Сартовице был взят Вышеград. Но противник продолжал теснить — и теперь уже тевтонцам пришлось просить помощи у мазовецких князей. Рать поляков двинулась на Поморье, и Святополк запросил мира. В залог мирного договора он даже передал немцам своего старшего сына Мстивоя. Но тут же и нарушил княжеское слово, вторгшись в самое сердце орденских владений — Кульмскую землю. Как скошенная трава, полегли рыцари у Рейзонского озера — потери были столь огромны, что, по словам хрониста, женщинам после этого разрешено было выходить замуж за рабов, «дабы совсем не погибло дело веры»…

Справедливости ради отметим, что восставшие пытались решить дело не только огнем и мечом. На лионском соборе 1245 года их представители потребовали у Папского престола, чтобы католическая церковь перестала поддерживать небогоугодное дело немецких крестоносцев. Однако церковь не вняла их просьбам. Два года спустя огромное рыцарское войско прибыло в Пруссию. Одновременно Орден сумел поднять против Святополка его младших братьев Самбора и Ратибора. Пришлось поморскому князю в очередной раз заключать с немцами перемирие. «Разменной монетой» в нем опять стал отданный в заложники Мстивой. Святополк потребовал возвратить ему сына, но немцы наотрез отказались. Тогда воинственный князь в третий раз поднялся против них. Снова стоном наполнилась Кульмская земля. По словам летописца, немецкие рыцари стали даже подумывать об уходе из Пруссии — но тут вмешался папа, потребовавший от славянского князя, чтобы он сложил оружие. Святополк был непреклонен: ни папа, ни император не заставят его прекратить войну — «Верните мне сына моего, если желаете иметь мир со мной!» В планы немцев, однако, это не входило. Вместо этого они вторглись в Поморье и «на протяжении девяти дней и ночей так его опустошили, что не осталось ни одного угла, в каком бы они не побывали с грабежом и поджогами». Несколько дней полыхал знаменитый Оливский монастырь, а рыцари «ушли с большой добычею». И все-таки в 1248 году Мстивой наконец был освобождён. Святополк заключил с Орденом мирный договор.

Соглашения удалось достичь и с вождями большинства восставших племен. 7 февраля 1249 года помощник гроссмейстера Генрих фон Виде и прусские повстанцы в замке Христбург подписали бумагу. Пруссы обещали впредь не воевать против Ордена и участвовать во всех его походах. В обмен на это всем обращенным в христианство Папа римский даровал свободу и право становиться священниками — а феодалам даже и рыцарями! Отныне пруссы могли подавать в суд, а также наследовать, приобретать и менять собственное имущество. Правда, заключая сделку, следовало оставить Ордену залог, чтобы продавец не сбежал к язычникам. Если у кого-то не было наследников, его земля переходила в собственность Ордена (кстати, законным наследником считался только ребенок, рождённый от церковного брака). Почетной обязанностью пруссов стало строительство кирх (для каждой местности было определено необходимое их число). Они также обязались каждую церковь обеспечить восемью убами земли, платить десятину и в течение месяца поголовно креститься. Кара за отказ от обряда была более чем строгой — у родителей некрещеного ребёнка конфисковывалось все движимое и недвижимое имущество. А взрослых, не окунувшихся в купель, навсегда выгоняли из мест, где живут правоверные христиане.

Такие «трофеи» вынесли из пламени десятилетней войны пруссы. Добыча тевтонцев была куда более овеществленной. Но среди добра, награбленного в богатых поморских замках, был некий артефакт, значение которого измерялось для суровых немецких рыцарей отнюдь не мерами золота. После взятия Сартовице из тьмы времен снова появляется таинственная голова — подобная той, которой посвящено столько страниц в истории Ордена тамплиеров…

…Много лет назад хаузкомтур прусского города Эльбинга, носивший труднопроизносимое имя Тиле Дацигер фон Лорих, заказал себе диптих с изображением Святой Варвары. И, любуясь на творение замечательных мастеров, всякий раз проникался уверенностью в том, что теперь-то уж непременно попадет в царствие небесное. Столь почитаемая им Святая изображена на складной иконе дважды. На внутренней стороне правой створки — рыцарь, поклоняющийся Богоматери с Младенцем. Его сопровождает целый сонм Святых — Варвара, Катерина, Маргарита, Доротея, а также апостолы Петр и Павел.

На внешней створке воин вновь преклоняет колена перед Богоматерью. Только теперь рядом с ними одна лишь Святая Варвара. Перед ее светлым ликом и совершал свои ратные подвиги владелец иконы. А она вела его и хранила… Лишь когда комтур отойдет в мир иной, походный алтарь передадут в орденскую казну. Теперь им сможет любоваться сам гроссмейстер. Но защитница рыцарей Варвара не сумеет защитить самое себя. После Грюнвальдской битвы 1410 года священный складень как обычный трофей захватят поляки…

Как известно, рыцари всегда поклонялись Прекрасной Даме. Но кто мог стать таковой для воинов-монахов? Разумеется, лишь та, кто не облачена грешной плотью. К женщинам земным братья испытывали не слишком много почтения. Из уст в уста ходила поговорка, советовавшая крестьянину, у которого есть дочери, хорошенько запирать двери при их появлении… Иное дело — недостижимый идеал, вдохновляющий и манящий. Он заставлял сердца суровых тевтонцев биться быстрее — в конце концов, даже закованные в железо, они оставались мужчинами. Вот почему в свои небесные покровители они принимают лишь женщин. Исключение составил разве что Георгий-Победоносец — видимо, его сверкающие доспехи не могли оставить рыцарей равнодушными.

Разумеется, Прекрасной Дамой «номер один» для них была Дева Мария. Но ее равно почитали и братья из других Орденов. Та к в жизнь тевтонцев входят другие Девы — и первой в их череде стоит Святая Варвара.

Сложно сказать, почему именно ее выбрали для поклонения тевтонцы. «Штатные обязанности» Святой напрямую никак не связаны с их похождениями в северных землях. В Житии, составленном одним из братьев-священников, говорится, что ее «призывают против непогоды или молнии». Конечно, климат в Пруссии не идеален, и дожди здесь не редкость, но вряд ли именно это стало причиной культа. А это был самый настоящий культ — наряду с упомянутым уже «Житием…», Святой Варваре была посвящена и целая глава в «Хронике земли Прусской» некоего Петра из Дусбурга, и даже поэма, которую сочинил будущий великий магистр Лютер фон Брауншвейг. Младший из шести сыновей герцога Альбрехта Великого, он единственным из них вступил в Тевтонский Орден — два других его брата примкнули к госпитальерам и тамплиерам. Начав с простого ризничиго, обходительный и благородный Лютер сделал поистине блестящую карьеру — а его литературный дар был под стать организаторским и военным талантам. К сожалению, большинство его сочинений утеряно — до нас дошла лишь история о Святой Варваре. История несчастной девушки была необыкновенно трогательна. Красавица жила на территории современной Сирии в IV веке. Жестокий отец заточил девушку в темницу, чтобы сохранить нетронутой ее добродетель, и лишь изредка выпускал на волю. Но этого было достаточно для того, чтобы неверная дочь увлеклась христианством. Ее приговорили к смертной казни, и разгневанный родитель лично отсек ей голову. Непростым путем эта голова попала в польское Поморье, где и хранилась в замке Святополка — Сартовице. Во время штурма княжеская резиденция была захвачена — а вместе с ней и герма Святой Варвары. Кстати, к этому эпизоду был причастен и дед Лютера фон Брауншвейга.

«…В самом деле, в то ужасное опустошительное время в земле Кульмской и Прусской был некий маршал, по имени Теодорих Бернсхейм, — читаем в «Хрониках земли Прусской». — Человек весьма религиозный и рассудительный, он на тайном совете требовал, что названной землей никоим образом не смогут владеть дольше, если не завоюют замок Сартовице, в котором был указанный князь, ибо он был для братьев и других христиан наибольшим вредом. Маршал же поделился своей тайной совета среди других четырех братьев. Неким тайным решением тщательно обсудили, как в указанный замок тайным образом в ночное время, если будет на то Господня воля, со своими вторгнуться и разрушить, быстро готовились к тому, чтобы в ночь блаженной Варвары совершить неожиданную атаку… Уповая на Господа и некоторым образом воодушевленные небесами, той ночью блаженной Варвары в многообещающем деле преуспели, не зная ничего о ее реликвиях, были ли они в этом замке или каком-нибудь другом месте. Наставшей ночью перед праздником блаженной Варвары названный маршал со своими братьями, а также взяв с собой двадцать четыре мирских мужа, чьих сердец коснулся Бог, в эту самую ночь Варвары еще задолго до восхода при великой поддержке проникли в замок, когда все спали. Когда обитатели замка очнулись, число которых было L (пятьдесят), все мужи, опытные во всех видах оружия, жестко вторглись в ряды… Сражались они до третьего часа дня. Тогда бог всемогущий пожелал своим мученикам воздать, даровал победу братьям, чтобы всех, кто был в замке, они убили, кроме тех, кого схватили, и других, кто смогли убежать из погибающего замка, захватив замок со всем его имуществом. И пока из-за сокровищ тут и там прочесывали замок, беглецы и домочадцы покинули его…

Рыцари достигли какой-то закрытой подземной кладовой, в которой незамедлительно обнаружили среди прочего некий ларец, прекрасно сделанный, покрытый железом и дважды запечатанный печатью Святополка. Алчно открыв его, обнаружили в нем в окружении серебряных пластинок голову блаженной Варвары со свежими шрамами и небольшой надписью в следующих словах: «Это — голова блаженнейшей Варвары девы и мученицы». Притом голову братья с огромной радостью приняли, воспевая Богу, блаженной вечно девственной Марии и блаженной Варваре за такой дар и такую победу, в которой они нуждались.

Услышав и увидев это, некая благородная женщина (матрона), бывшая среди пленников этого замка, сказала маршалу и остальным: «Действительно радоваться и веселиться вы в силах, ибо теперь ваше желание исполнено, и не вашими заслугами, как вы верите, но божьим промыслом и помощью блаженной Варвары, что вам, насколько я могу судить, помогла любезно». Ее они спросили: «Откуда знаешь это?» Она ответила: «Я была особенно благочестива к блаженной Варваре, чью ныне голову вы держите. Вот почему этой ночью я явственно видела во сне, что она сама подходила будто ко мне и затем отступала от меня. Приходя один раз и второй, наконец, появившись передо мной в третий раз, сказала: «Здравствуй, избранная моя подруга, ныне отправляюсь послушать мессу в кульмском граде». И так близко ко мне подошла, что, проснувшись, я упала с постели, на которой я лежала, и, поднявшись с земли, в дрожи, последовала за ней до гостевой спальни, что было очевидно, желая саму за руку схватить и держаться, она тот час же перед моими глазами исчезла. В тот же момент я вышла из комнаты и увидела вас и стала громко кричать и звать: «Сын, плохо ты оберегал нас и замок, вот — тевтонцы, враги наши, которые нас захватили».

Итак, братья, услышав это, еще больше поблагодарили бога, укрепляя замок оружием и стражей, принятая указанная дарованная добыча, в качестве святой головы, прямо к городу Кульмскому ободренные они дошли милосердно. Чьи горожане с уставными и мирскими клириками, встречавшие их, почтительно приняли голову блаженной Варвары, ее в Кульме, что ныне зовется старым замком с набожной радостью. В нём вплоть до сегодняшнего дня, среди верных приближенных, под надежной охраной под почетным долгом неизменно находится, постоянно сверкая новыми и необычными чудесами…»

Как видно из хроники, братья ничего не знали о хранящихся в замке святых мощах. Потому в их обретении они видели некий знак «свыше» — что-то вроде награды «за проявленные мужество и героизм». Именно здесь, под стенами Сартовице, мученица Варвара и стала их любимой святой. Ее благосклонность к рыцарям была очевидна. Чем иначе объяснить, что именно после взятия замка произошел коренной перелом в войне? И герма со всевозможными почестями была переправлена в Пруссию. В 1413 году, путешествуя в тех краях, знатный «пилигрим» из Европы Жильбер де Лянуа, отметил особое почитание места, где хранились мощи…

И еще одна история о Святой Варваре.

…Три аббата-цистерцианца направлялись на генеральный капитул. Их путь проходил через лесную чащу. Сумрачно и страшно было монахам, казалось, за каждым деревом таится опасность… Шли они быстро, стараясь как можно быстрее миновать лес. Но вдруг один из аббатов, Иоанн, услышал, как его кто-то зовет. Братья свернули на голос — никого. И тут они вновь услышали жалобные мольбы. Опустили глаза — перед ними лежала окровавленная отрубленная голова. В ужасе замерли святые братья — не иначе как дьявольские козни! Но голова объяснила, что отсек ее острый меч разбойников. И, так как смерть наступила без исповеди и причастия, грехи не позволили бы душе попасть на небеса. Только благодаря заступничеству Святой Варвары, которую всю жизнь почитал бывший обладатель головы, ему было разрешено дождаться исповеди… Монахи причастили беднягу. Душа его в образе белой голубки отправилась прямиком в царствие небесное… А Варвара по-прежнему опекает тех, кому суждена внезапная смерть — на поле брани или от руки предателя.

Что ж — подобный конец был не редкостью среди тевтонцев.

С недавнего времени на «лобном месте» Калининграда, рядом с областной Думой, высится трехтонный валун диаметром полтора метра. Нашли его в Чкаловском лесу местные историки-краеведы. Говорят, что был он заложен при строительстве Кенигсберга в основание орденского замка. В прошлом веке замок был разрушен — восстановить его планируют только сейчас. После того как в самом сердце города вырастут крепостные стены, реликвию возвратят на прежнее место. А пока стоит он «нерукотворным памятником» тому, кому предписывают честь основания города, — чешскому королю Оттокару Пшемыслу II. Это его герб — корона и крест — глубоко впечатан в шероховатую поверхность древнего камня…

Отряд под предводительством Оттокара ворвался в Самбию огненным вихрем. Да и могло ли быть по-другому, если за меч взялся внучатый племянник самого Фридриха Барбароссы? Кстати, у двадцатипятилетнего короля Богемии борода была не хуже, чем у деда, и так же горела на солнце жарким пламенем. И в битве он был не менее горяч. Подобно стопудовому тарану, теснил он пруссов, загоняя их все дальше и дальше, в глубь лесов и болот. Там, где останавливался со своим войском грозный монарх, вырастали замки. Первым стал Меденау — земляной вал, окруженный частоколом. И по сей день кажется, будто пятнадцатиметровую насыпь возвели вчера… Следом появился Варген — единственное сохранившееся деревянное тевтонское укрепление. Варгенау — так пруссы называли ручей неподалеку — был перекрыт плотиной. Искусственное озеро надежно предохраняло замок от вражеских поползновений. Несколько лет назад искатели водолазы-любители спускались на дно обмелевшего теперь водоема. Говорят, под водой вдоль плотины стоят четыре военных немецких грузовика, сброшенных в воду во время отступления. А вот рыцарских сокровищ нет и в помине.

Если судить по размерам крепости, в ней зимовали не меньше пяти тысяч рыцарей разом. Набирались сил после лихих боев, а чтобы согреться, жгли окрестные прусские поселенья, да потешались, глядя на то, как мечутся на снегу насмерть перепуганные самбы… Перезимовали — и ушли навсегда, никогда больше так и не посетив основанную ими крепость… Но, как это случается в истории, трагедия нередко оборачивается фарсом. Много веков спустя в Варгене организуют «Ярмарку дураков» — «Наренмаркт». В середине XIX века толпы кенигсбергцев станут приходить сюда, чтобы, накупив разноцветных свистулек и трещоток, отправиться пешком в город, оглашая окрестности развеселыми звуками…

История возникновения самого Кенигсберга необычна. В 1255 году король Оттокар с братьями-рыцарями захватил прусское городище Твангсте над Прегелем. Через него по реке проходил Великий Янтарный путь. Чистые и светлые воды Прегеля издревле несли в себе какую-то тайну. Древние греки полагали, что именно он есть не что иное, как Кронус — река времени и забвения… По прусскому преданию, здесь утонула жена племянника Верховного жреца, которому тот отдал священные земли у Хроно и Халибо — то бишь у Балтийского моря. Несчастную звали Преголла — отсюда и пошла название Прегель. А до этого река называлась Скара — «изогнутая». Потом пруссы нарекли ее «Претора» — «бездна». То ли потому, что она была глубока, как море — кое-где глубина достигает двадцати двух метров — то ли оттого, что не понимали, куда она все-таки течет: то ли в небеса, то ли в пропасть…

Рядом с Твангсте крестоносцы возвели деревянный замок. Когда-то давно, в пустынях Сирии, Тевтонский орден владел крепостью Монт Рояль — Королевская гора. Увы, в ходе войны с «неверными» форпост был навсегда утерян. Новую крепость тоже нарекли Королевской горой. Только звучало это на немецкий манер — Кенигсберг. Утверждают, что сам Оттокар указал место, где надо заложить первый камень. Указал — и отбыл на родину. Через пять лет после основания Кенигсберга за разгром венгров и половцев он получит прозвище Железный. Государство Железного Короля станет сильнейшим в Европе, а сам он едва не сядет на престол Священной Римской империи — да будет предательски убит… Но нам нет сейчас дела до бесславной кончины Оттокара. Нам интересно другое — будущую столицу Пруссии и самый западный город России заложил славянский король.

Годы спустя деревянная крепость превратилась в грозный замок с башней, что, по свидетельству очевидцев, застила солнце. Здесь выбирали гроссмейстеров, короновали королей, встречали русских царей и французских солдат — кого «за здравие», а кого и «за упокой». Под защитой крепких стен росли города. Сначала появился Альштадт. Клеточки на плане города заполнялись быстро. Каждая из них — новый двор. Заштрихована последняя клетка на плане — город построен. Тут на улицах появлялся всадник с длинным копьем наперевес. От основания до острия — расстояние между домами; заденет копье стену — придется хозяину ее ломать или платить штраф…

В 1300-м в деревянном соборе отслужили первую мессу. Ландмайстер Конрад фон Тирберг вручил альтштадцам грамоту об основании города, долгие годы служившую им Конституцией. И, едва смолкли праздничные трубы, рядом был заложен Лёбенихт. Он расположился далеко от реки, поэтому его жителям волей-неволей пришлось заниматься ремеслами и возделывать землю. В «городе мастеров» появились первые гильдии солодильщиков, сапожников, кузнецов, землепашцев… Возник даже союз нищих — заплатив налог, они могли спокойно просить милостыню.

Укрепления Лебенихта были невысоки — младший брат могущественного Альштадта. Но — «бог любит троицу», и в 1327 году возник третий город. Его называли то Прегельмюнде, то Нойштадт — однако в историю он вошел под именем Кнайпхоф, по названию острова, на котором появился. Кнайпхов был настоящим купеческим поселением. Папа Александр IV еще в XIII веке предоставил торговые привилегии Ордену, и новый город тут же вошел в торговый Ганзейский союз. В одночасье был построен порт со складами — ластади, оборудованными по последнему слову средневековой механики. Склады стоят и по сей день. Древесина, смола, хмель, сало, соль, оленьи и медвежьи шкуры — Пруссии было чем удивить соседей. Одна только Россия потребляла пятую часть всей селедки, добываемой в здешних водах. А из России сюда везли лен, пеньку, древесину — любому товару расторопные прусские купцы находили применение.

Собственной церкви в городе не было, и набожные жители вскоре затеяли строительство Кафедрального собора. Его посвятили Деве Марии и Святому Адальберту, первому крестителю Пруссии, которого язычники принесли в жертву своим божествам. Через пятьдесят лет храм распахнет двери для первых прихожан. Не такой уж долгий срок, если учесть, сколько времени возводились в те годы церкви и в более богатых городах. Собор простоит невредимым до 1944 года…

В XVII веке полноводная и неспокойная речка затопила остров Кнайпхоф, да так, что в Кафедральном соборе воды было по щиколотку. Чтобы стихийные бедствия не докучали горожанам и они всегда имели чистую питьевую воду, в 1382 году крестоносцы начали строить Ландграбен — «кривые канавы». Это сооружение даже сегодня поражает воображение.

Вначале для него были использованы русла рек и ручьев. Потом тевтонцы стали расширять систему каналов, доведя ее протяженность до нескольких сотен километров. Самым старым участком является водная артерия, отходящая от пруда Школьный — бывший Мюльфельдетайх. Вода текла прямиком в Кенигсберг. Она была настолько чистой, что ее можно было пить прямо из русла, не опасаясь за здоровье.

Двенадцатикилометровый канал Виррграбен («крутые канавы») также снабжал столицу Пруссии питьевой водой. Сегодня воду в реке Голубая, которая прежде звалась Виррграбеном, можно назвать голубой с большой натяжкой. Сложно сказать, какова она на вкус — ведь для этого надо решиться ее попробовать. А сырая вода в сегодняшнем Калининграде едва ли соответствует санитарным нормам.

Между прочим, система каналов была нужна тевтонцам не только для питья, но и для водного сообщения между крепостями. Не зря их обычно строили около воды. А чтобы в замке не было сырости, рыцари даже организовали специальное «управление мелиорации». Каждое поселение обязано было следить за чистотой близлежащих водоемов. Если надсмотрщики Ордена замечали, что кто-то сливал в воду нечистоты, карали по всей строгости. На провинившиеся поселки налагали солидные штрафы, а отдельных «браконьеров» могли и плетьми наказать… Любопытно, что, когда в XVII веке строительство каналов подходило к концу, работами, которые начинали братья-монахи, руководила женщина по имени Луиза Катарина Трухзес. С тех пор север Пруссии стал доступен для речного судоходства. Невероятно, но факт — система безотказно функционирует уже более шестисот лет! Кенигсберг-Калининград снабжается водой по руслам, прорытым еще крестоносцами, — правда, теперь жители исправно кипятят некогда кристально чистую воду.

Несколько веков три города развивались самостоятельно: у каждого свой совет, свой приход, свои школы и торговля. И все-таки наступил момент, когда отношения между ними стали настолько тесными, что оставалось только законодательно оформить союз. В 1724 году три города были официально объединены в один. Он получил название, придуманное еще королем Оттокаром, — Кенигсберг. По столь торжественному случаю была выпущена бронзовая медаль. На ней четыре изображения: молодой человек с мечом в руках — могучий Альштадт, женщина в бусах — роскошный Кнайпхоф, бородатый старик с морковкой — плодородный Лёбенихт. Четвертый персонаж — маленький мальчик с камнем в руке — символизировал окраину Кёнигсберга — Закхайм, где жили только пьяницы и хулиганы.

В том же году, когда возник объединенный Кенигсберг, в семье Кантов на свет появится мальчик. Будущего отца немецкой классической философии крестят Иммануилом в Кафедральном соборе Девы Марии. В шестнадцать лет Кант поступит в кенигсбергский университет — на какой факультет, до сих пор тайна для его биографов…

Но то будет уже в восемнадцатом, просвещенном веке. А в веке тринадцатом жители этих мест и не помышляли о том, что когда-нибудь их потомки будут гордиться своим городом как центром наук и изящных искусств. Ими владели совсем иные чувства. Главным из них оставалась ненависть. Кровавой поступью продолжали марш по прусской земле тевтонцы. Не желали склонять голову свободолюбивые самбы. 20 сентября 1260 года вспыхнуло Великое восстание. Как огонь по сухому вереску, распространилось оно на все прусские земли. Плечом к плечу встали против завоевателей Самбия, Земландия, Эрмландия, Погезания, Бартия… Одна Померания оставалась верна Ордену. Полыхали немецкие усадьбы, церкви, замки. Держались лишь стратегические форпосты немцев — Торн, Кёнигсберг, Кульм, Бальга. Судя по всему, пруссы оказались неплохими учениками. Не раз они торжествовали победу над братьями-рыцарями: 22 января 1261 года — под Кёнигсбергом, 13 июля 1263-го — при Лебау… Помимо сорока рыцарей и несчетного количества пехотинцев-кнехтов в этом бою сложил голову сам вицемагистр Гельмерих…

Дивонис Локис, Ауктума, Гландас, Глапас — о бесстрашных вождях повстанцев ходили легенды. Но настоящим «Спартаком» стал Геркус Мантас из Натангии.

Генрих Монте Натангенский, как его обычно называют, получил воспитание в Магдебурге. Та м он и крестился — но зов предков оказался слишком силен. Генрих вернулся к языческой вере. Отринув религиозные взгляды крестоносцев, он, тем не менее, перенял от них много практических знаний. Как выстраивать боевой порядок, как мастерить осадные орудия — вся тактика и стратегия рыцарей была ему знакома. Его «лесные братья» часто возводили неподалеку от неприятельских укреплений временные деревянные крепости, блокируя пути, по которым шли обозы с продовольствием. Цель была одна — взять неприятеля измором. Иногда, правда, немецким гарнизоном удавалось выйти из окружения. Пруссы преследовали беглецов с поистине звериной жестокостью. Так, при попытке прорваться пали почти все защитники Крейцбурга. «…Братья с дружиной своей после многих славных битв, совершенных здесь, когда у них кончились припасы, незаметно ночью ушли из замка, — читаем в «Хрониках земли Прусской». — Когда это узнали пруссы, они погнались за ними и всех, кроме двух братьев, предали мечу…»

А вот гарнизону крепости Визенбург улыбнулась удача. «Этот замок осаждался пруссами почти три года, и поставили они три камнемета, которыми ежедневно штурмовали замок. Наконец братья, быстро похитив один из них, доставили в замок и долго им оборонялись. Вскоре после, когда у них иссякли припасы, братья со своими оруженосцами, покинув замок, незаметно ушли, в год от Рождества Христова 1263, держа путь в княжество Мазовию. Когда об этом стало известно, Диван, бывший тогда вождем бартов, погнавшись за ними со многими оруженосцами, не мог настигнуть их, ибо их уже усталые кони отказались идти; он, взяв с собой тринадцать человек на более быстрых конях, повел их за собой, и когда они приблизились, то нашли братьев, уже обессилевших от голода и не в силах сражаться от усталости, и он мощным ударом обрушился на них и в первой схватке убил троих. Прочие, обороняясь, тяжело ранили упомянутого Дивана, и тогда он прекратил битву, а братья со своими людьми ушли в мире».

Число преследователей — чертова дюжина — не столько символично, сколько показательно. В те годы количество защитников крепостей, как, впрочем, и нападающих, нередко исчислялось десятками. Маленькие сражения большой войны, в которой, впрочем, и слезы, и кровь были вполне настоящими…

Четыре года удерживали замок защитники Бартенштейна. «Во время осады в замке Бартенштейн было четыреста братьев и прочих оруженосцев, а пруссы соорудили три укрепления вокруг замка, в которых постоянно находилось тысяча триста отменных воинов. Но в упомянутом замке Бартенштейн был один человек по имени Милигедо, который был таким смелым, что, убив его, пруссы сочли бы, что убили половину осажденных. Посему они совещались, как бы хитростью заманить и убить его, и, измышляя разные хитрые способы, они начали следующим образом. Устроив сперва засады, они послали одного человека, доблестного воина, на посрамление военной силы осажденных, как Голиафа — полков сыновей Израиля. Он воскликнул громким голосом, сказав: «Если есть кто-нибудь в замке, кто дерзнет вступить в поединок со мной, пусть выходит!» Услышав это, Милигедо, испросив разрешения братьев и получив его, вышел и погнался за ним. Но, когда он увидел, что, выйдя из засады, появилось огромное полчище врагов, он, убив того, бежал в лес и тайными путями вернулся в замок Бартенштейн. Не раз и так, и этак подступались они к нему, так что, в конце концов, обманув, убили его… От смерти этой была великая радость в народе прусском и, напротив, великая скорбь охватила братьев. Но чтобы обратить их радость в скорбь и печаль, братья повесили на виселице, поставленной у ворот замка, тридцать прусских заложников, которых они держали в плену. Отчего случилось, что, когда пруссы увидели сыновей и сородичей своих повешенными, заплакали и они тоже горьким плачем…»

На исходе четвертого года в крепости закончились припасы. Перед тем, как покинуть ее, осажденные несколько дней не показывались на стенах. Пруссы, решив, что рыцарей уже нет в Бартенштейне, приблизились к замку. И тут на них обрушился такой град стрел и камней, что все поле в мгновение ока было покрыто убитыми… «Наконец после бесконечных стычек и битв один благочестивый брат воззвал к Богу, чтобы он явил ему, что надлежит делать при таких обстоятельствах. Глас небесный ответил ему: «Иуда и Иерусалим! Не бойтесь и не ужасайтесь. Завтра выступите, и Господь будет с вами; будьте стойкими; вы увидите, что помощь Господа с вами». Услышав это, на другой день братья, разделившись и разделив дружину свою на две части (одна из них пошла в замок Кёнигсберг, другая — в Эльбинг) и захватив святые мощи и оставив в замке одного брата, старого, дряхлого и слепого, который не мог идти с ними, ушли. А этот брат, что остался в замке, как обычно, каждый канонический час подавал колоколом сигнал. Наконец, когда он не мог долее скрываться, враги подобрались к замку и, когда увидели, что никто не сопротивляется им, вошли и, убив брата и сохранив для себя замок, вели из него многие сражения с братьями».

В эти же годы отряд наместника Тевтонского ордена Дитриха Лиделау предпринял поход к восточным рубежам Пруссии. Го д за годом крестоносцы оттесняли ненавистных язычников туда, где темнели непроходимые леса, сохранившиеся с Ледникового периода. Рыцари захватили прусскую крепость Саминис Вике — «Каменное жилище», но, под натиском ополчения, грудью вставшего на защиту своих земель, вынуждены были отступить…

В следующий раз крестоносцы появятся здесь только через полвека. И десять лет будут безуспешно пытаться закрепиться в этих местах. Даже строительство крепости не прекратит постоянных набегов литовцев на земли, которые Орден считал своими. Деревянный Инстербург перестроят в камне — но литовцев и это нисколько не смутит. В 1369-м их князь Кейстутис напал на Инстербург столь внезапно, что стражники едва успели поднять мост… Еще через шесть лет сын Кейстутиса воинственный Свидригайло все же спалил Инстербург. Восстановив крепость, тевтонцы сделают ее совершенно неприступной…

Именно здесь, в Инстербурге, была уничтожена последняя в Пруссии ведьма — так гласит древняя сага. В ней рассказывается о девочке-сироте по имени Верона, которую взяла на воспитание семья местного кузнеца. Со временем малышка превратилась в красивую девушку, мимо которой не мог спокойно пройти ни один мужчина. Немало разрушилось крепких семей, и неизвестно, что бы ожидало город — да старейшины решили расправиться с Вероной. Они прорубили лед на реке и утопили коварную деву в проруби. С тех пор она стала появляться в крепости каждую ночь — и уводить по одному молодому мужчине. Утром несчастного находили повешенным на окраине города… На этом сага обрывается — но, судя по всему, какой-то способ избавиться от напасти был все-таки найден.

…Одна за другой крепости оказывались в руках повстанцев. К счастью для тевтонцев, портовые Мемель, Бальга, Эльбинг, Торн и Кульм по-прежнему держались. Особенно тяжелой была осада Кенигсберга. Чтобы отрезать его от моря, пруссы навели мост на реке Прегеле, «…а на каждом конце моста — прочное укрепление наподобие башни, и так можно было бы отбирать все, что ни отправлялось по реке в замок Кёнигсберг. Когда братья в упомянутом замке, уже полумертвые от голода, узнали об этом, они, предпочтя погибнуть в сражении, чем так жалко умереть от голода, отправились во всеоружии на судах, и, когда приблизились к месту и уже встали на якоря, подул сильный ветер и быстро понес их к мосту, что было сделано провидением Божиим, и, подойдя к мосту, они обнаружили на нем в укреплениях по концам его много вооруженных людей; находившиеся на мосту и в укреплениях оказывали им мужественный отпор; и завязалась между ними такая жестокая битва, какой никогда не было видано в этом веке между немногими бойцами. Наконец послал им Бог помощь и защиту свыше, чему, несомненно, следует верить, ибо человеческой силе было почти невозможно противостоять такому множеству, так что, когда враги бежали, братья до основания разрушили и уничтожили мост и укрепления. В этом сражении некий брат Гевехард, выходец из Саксонии, преследуя некоторых бежавших пруссов, одному из них одним ударом меча отсек голову; а тот, раненный этим ударом, не упал тут же на землю, но без головы пробежал с остальными еще небольшое расстояние и лишь потом упал. Братья и прочие видевшие чрезмерно удивились этому, уверяя, что никогда еще такого не видывали…»

Главы «Хроники земли Прусской» похожи на кадры старого кинофильма. И пленка выцвела, и звук не тот — а мы все равно следим, завороженные, как из глубины веков встают непримиримые враги, тевтонцы и пруссы…

Об авторе хроники известно немного. Из его послания Великому магистру Вернеру фон Орзельну, предваряющего книгу, известно, что был Петр из Дусбурга орденским священником. Все остальное — лишь домыслы да предположения. Никто не знает, как он вступил в Орден; как оказался в Пруссии; в каком монастыре жил. Не исключено, что местом его пребывания был Кенигсберг. Во всяком случае, в грамоте от 26 декабря 1327 года комтур города Готфрид фон Хеймберг, подтверждая получение шестисот марок от епископа Самбии Иоганна, среди свидетелей называет священников Петра и Гюнтера. Исследователи полагают, что первый вполне мог быть автором знаменитой летописи.

Другие историки полагают, что Петр создавал свой труд в Мариенбурге, в резиденции Великого магистра, на суд которого он и отдал свое сочинение. Судя по всему, ему была предоставлена возможность рыться в нескончаемых архивах Ордена, откуда и перекочевали на страницы героической летописи описания битв и осад, щедро сдобренные средневековой мистикой и чудесами. «Труд, завещанный от Бога», был завершен в 1326 году.

…Меж тем осажденный Кенигсберг взывал о помощи. Прибывшие из Германии на судах отряды графов Юлиха и Берга были наголову разбиты пруссами. Только три года спустя, когда на подмогу осажденным прибыла целая армада рыцарей во главе с герцогом Брауншвейгским и ландграфом Тюрингским, осада была снята. Тевтонский орден молниеносно перешел в наступление. Предводители повстанцев (в их числе и непобедимый Генрих Монте Натангенский) были схвачены и казнены. Другой военачальник, вождь племени зудавов, Скуманд увел своих людей в Литву… Совсем скоро он вернется, примет христианство и признает власть Тевтонского ордена. Его примеру последуют и другие прусские вожди. Самые стойкие из них присягнут на верность Ордену в 1283 году, навсегда занеся его в скрижали истории как год окончательного покорения Пруссии Тевтонским орденом.

Та к и появилось на карте средневековой Европы новое государство, которое позднейшие исследователи назовут «гораздо лучше управляемым и значительно более развитым, чем современные ему Германия и Польша». А что до пруссов — их племенная верхушка плавно перетечет в состав германского дворянства. Потомки голубоглазых язычников, перемешавшись с тевтонцами, образуют новую прусскую народность, говорившую уже на немецком языке. Ну а в нашем сознании слово «прусский» навсегда будет связано не с янтарем и хлебосольными бородатыми гномами, а с военной агрессией и муштрой.

…Только что окончилась служба в Высоком замке Мальборка. Магистр Вернер фон Орсельн неспешно выходил из костела. Вдруг из толпы метнулась чья-то тень. Взметнувшийся клинок был неумолим и точен. Бездыханное тело магистра беззвучно оползло вдоль стены…

В тевтонском государстве это убийство наделает много шума. Злоумышленника схватят — им окажется рыцарь из богатой семьи, снискавший изрядное число нареканий по службе от командиров. Его отправят на высший суд, к папе римскому. Тот признает, что рыцарь невменяем.

Но для Вернера фон Орсельна все это уже не будет иметь ровным счетом никакого значения. Его погребут здесь же, в замке, в усыпальнице Великих магистров. Срок его служения Ордену оборвет рука коварного убийцы. Собственно, из-за дворцовых заговоров редко кому из магистров удавалось дожить до убеленной сединами старости. Их правление продолжалось по два-три года — при том, что устав определял его как пожизненное. Если в Новгородском княжестве за неудачный военный поход вече могло легко отправить князя в отставку, то в тевтонский магистр покидал свой пост только в гробу. Увы, глухие стены Мальброка не так уж и редко становились свидетелями подобных печальных церемоний…

… В прусских хрониках укрепления тевтонцев называются красивым словом — иладия… Трудно и вообразить, что за этим поэтичным созвучием скрывается неприступная цитадель, способная в минуты опасности ощетиниться тысячами стрел и копий. Тевтонцы знали толк в строительстве крепостей. В основе каждой лежал квадрат — так делали римляне, а они не знали поражений. Высокие стены и глубокий ров были для обитателей замков надежной защитой. Между двумя соседними был один день пути — около двадцати километров. С главной башни можно было видеть несколько ближних крепостей. Стоило к стенам одной приблизиться противнику — с помощью специальных сигналов связисты предупреждали об опасности остальных. Та к же передавались и приказы. Если на части тевтонских земель хозяйничал враг — сообщения шли в обход захваченных территорий. Благодаря отлично отлаженной системе оповещения тевтонцы почти всегда появлялись в нужное время и в нужном месте, одерживая верх над куда более многочисленным противником.

Разумеется, в замках рыцари не только оборонялись от неприятеля, но и просто жили. Ночевать они могли только внутри его стен — так гласил распорядок. А днем молились, упражнялись в боевых искусствах, сажали овощи, варили пиво, разводили лошадей. Конь для тевтонцев был не просто средством передвижения, а предметом роскоши. Его стоимость доходила до восемнадцати марок — и это в те времена, когда буйвол стоил всего полторы марки, а корова — и вовсе три четверти! Кроме большой «рыцарской» лошади разводили еще и «швайке», низкорослую прусскую лошадку. Много лет спустя семье англичан со знакомой всем фамилией Симпсоны удастся скрестить «швайке» с английской лошадью. Новая тракененская порода и по сей день считается одной из лучших в Европе. Симпсонов за труды удостоят в Пруссии дворянского звания, а по стране еще долго будут ходить легенды о жеребце по кличке Бахус, которого в 1872 году заводчики продали за тридцать две тысячи марок…

Но родоначальниками коневодства в Пруссии были, тем не менее, не англичане, а тевтонцы. К 1400 году они создали более тридцати конезаводов. Один из двенадцати членов конвента каждой крепости специально отвечал за обеспечение гарнизона лошадьми. Под его началом трудилось несколько ветеринаров. Еще один человек следил за изготовление подков — все же в Ордене насчитывалось ни много ни мало четырнадцать тысяч коней, а конских ног, соответственно, еще в четыре раза больше.

Учиться братья-рыцари не любили — «каталог» редких библиотек был весьма скуден. Псалтырь, хроники, жития обычно читались по вечерам вслух орденскими священниками. На страницах найденных в замках книг практически нет пометок, которые было тогда принято делать. Судя по всему, все, что не было практично, не слишком занимало воинственных тевтонцев. Искусства и науки были не для них. Даже проект основания в Пруссии университета, выдвинутый в XIV веке, был отринут орденскими чиновниками. Иное дело — прогрессивная система обработки пашни или новая конструкция портовых кранов…

В замке, о котором пойдет речь, тоже было немало новшеств. В его внутреннем дворе орденские умельцы соорудили колодец с хитрым подъемным механизмом. Он обеспечивал гарнизон питьевой водой. Стратегический запас зерна мог храниться годами благодаря специальной вентиляции. Сама система стен, башен, ворот, каналов и мостов была продумана столь хитро, что гарнизон из нескольких сотен человек мог обороняться от целой армии. Бойницы сужались уступами таким образом, что у стрелков был максимальный обзор. Все они были проделаны выше человеческого роста, чтобы влетавшие в них стрелы не могли ранить тех, кто находился в комнате. В стене одного из залов и сейчас торчит пушечное ядро — послание от осаждавшего Мальброк польско-литовского войска. Оно попало в окно во время заседания военного совета и просвистело через комнату, едва не сбив единственную колонну, поддерживающую свод. Но никого из присутствующих ядро не задело…

Особой гордостью средневековых «инженеров» была система отопления. В огромных каменных помещениях крепостей мало домашнего уюта, промозглые и сырые комнаты нагреть сложно. А в этом замке не только полы, но и потолки были «с подогревом». Гигантские печи, устроенные в подвале, разветвлялись сетью дымоходов. Эта «теплоносная система» пролегала везде — под полом, в стенах, над потолком… Чтобы в нее не попал угарный газ, были сооружены специальные заслонки. Мощные валуны в девяти печах, нагреваясь, аккумулировали тепло. Всю зиму температура воздуха в помещениях замка была постоянной — может быть, этому мы отчасти обязаны тем, что он прекрасно сохранился? В келье магистра выходы отопления находились прямо под кроватью. А вот в соседней комнате атмосфера была куда более бодрящей. Гораздо большая по размеру, она была снабжена таким же числом отопительных отверстий. Секрет прост — помещение предназначалось для охраны, и рыцари должны были постоянно бодрствовать, поддерживая огонь в камине, чтобы не замерзнуть… Сон на посту отменялся еще и потому, что в караульных помещениях напрочь отсутствовали какие бы то ни было сидения. Та к что проклинать магистра за подобные условия труда стражники могли только стоя. Но делать это было опасно — в стене начальственной кельи были проделаны незаметные отверстия, чтобы глава Ордена мог беспрепятственно слышать разговоры подчинённых. Была в его келье и крошечная потайная дверь — не больше, чем та, что скрывалась за нарисованным очагом в коморке Папы Карло. Магистр мог, сделав вид, что заперся для молитвы, неожиданно обнаружиться совсем в другом месте…

Мальброк (или Мариенбург, как называли его тевтонцы) возвышается на правом берегу реки Ногат, на высоком холме. Рядом — река, вокруг — топкие болота, через которые трудно пробраться неприятелю. Самая большая кирпичная крепость в мире, оккупировавшая двадцать с лишним гектаров, непоколебимо стоит уже семь столетий. Вначале четырехсторонний замок был предназначен для заседаний конвента. С северной стороны к нему прилегала укрепленная территория — предзамок. В центре двора высился донжон. Именно в нем с 1280 года стал жить орденский магистр. Тогда крепость ничем не отличалась от прочих пограничных укреплений Пруссии. Но символическое название — замок Марии — по определению не могло не придать ему особенную значимость в судьбе Ордена, который назывался Орденом Святой Марии в Иерусалиме…

В 1309 году под железной пятой рыцарей пало Гданьское Поморье. Тогда же столица Ордена была перенесена в Мальборк. Она начала стремительно расти, и вскоре грандиозный оборонительный ансамбль состоял уже из трёх частей. Массивная громада, в которой располагался конвент, — Верхний Замок. Все четыре его крыла были перестроены. В старейшем, северном, увеличили крепостную капеллу — теперь к ней примыкала многосторонняя пресвитерия. Расширился и Зал конвента. Его стены были расписаны в изумрудных тонах. Зелёная краска в те времена изготавливалась из очень редких морских моллюсков и была фантастически дорогой — подобную роспись стен мог позволить себе только очень богатый и могущественный Орден. Кстати, во время заседаний монахи, сидящие в молельне, расположенной по соседству, должны были громко петь псалмы. С одной стороны, благодаря их благочестивому пению святые способствовали принятию правильных решений, а с другой — никто в соседних комнатах не мог подслушать, о чём идет речь на совете…

Поистине роскошно было убранство костела. Изящные скульптурные изображения, великолепная настенная роспись — все говорило о том, что ты вступаешь под стрельчатые своды главного орденского храма. Подле костёла была выстроена высокая колокольная башня. На звоннице оборудовали наблюдательный пункт. Там, где прежде был предзамок, — вырос Средний Замок с Дворцом Великих магистров. Сам же предзамок переехал ниже, на речной откос — теперь его называют Нижним Замком. Крепость могла выдержать самый грозный натиск. Несколько колец каменных стен окружали ее. Ворота и переходы были укреплены по последнему слову оборонительной техники тех лет. Была здесь и тюрьма. Казематы для простолюдинов находились под землей. Для знатных заключённых была оборудована отдельная камера. Ходили слухи, что убежать из нее невозможно. Но однажды произошел случай, о котором долго вспоминали. Захваченному в плен великому князю литовскому Кейстуту приносил пищу тюремщик по имени Адольфо. Он и сам был родом из Литвы — когда-то его ребенком взяли в плен, дали латинское имя. Работал он добросовестно, и о его происхождении все постепенно забыли. Менялись магистры, но Адольфо исправно продолжал обслуживать заключенных. И как-то раз, когда в замке шло пиршество, он помог Кейстуту бежать. Стоит ли говорить о том, сколь жестоко расправились с ним грозные обитатели Мальброка…

Замок был не только грозен, но и красив. Его башни и башенки, зубцы и бойницы, шпили и подвесные мосты наполнены особым рыцарским гламуром. Особенно великолепен он в солнечный день, когда изящный силуэт полыхает всеми оттенками красного на фоне голубого неба… По крепостным стенам сейчас бегают белки. А можно спуститься в ров и побродить среди могильных плит, обломков статуй и барельефов. Здесь мрачновато и тянет думать о вечном. Возможно, именно такие мысли посещали когда-то и братьев-рыцарей. Прекрасное место для подобных дум — стоящая особняком башня Гданиско. Когда-то она служила туалетом. В каменном полу был проделан ряд дырок, а воды канала, протекавшего под башней, уносили нечистоты. Современные исследователи обнаружили механизм, с помощью которого из соседнего с кабинками помещения открывался люк в полу. Стоило неугодному зайти сюда по нужде — механизм приводился в действие, и несчастный падал в бурный поток…

По уставу замка, башня Гданиско была еще и последним рубежом обороны. Узкая и длинная галерея, ведущая к ней, при необходимости уничтожалась. Приставить осадные лестницы из канала было невозможно. А вот зачерпнуть ведром на веревке проточную воду для питья — вполне. Та к осаждённые могли бы продержаться несколько дней до подхода помощи — даже если бы весь замок был взят. Проверить, так ли это, тевтонцам не удалось — при них все осады заканчивались ещё под стенами крепости. Впервые она покорилась шведам уже в XVII веке, когда появилась новая осадная артиллерия. А весной 1945 года наши войска смогли выбить из него немцев только после того, как «катюши» сравняли с землей половину крепостных укреплений…

Было в Мальброке и еще одно неприступное место — сокровищница. Дверь на втором этаже, ведущую в нее, можно было открыть только одновременным поворотом трёх ключей. Один хранился у магистра, второй — у казначея и последний — у маршала Ордена. Те м не менее, известен случай, когда на городском рынке появились монеты из серии, отчеканенной специально для орденской казны. Вскоре был обнаружен лаз, проделанный в сокровищницу, из кухни, расположенной на первом этаже. Чье мясо бурлило в тот день в котлах на огне — доподлинно неизвестно. Но только поваров-казнокрадов с той поры больше никто не видел…

Да, поистине причудливы были нравы обитателей Мальброка!.. Говорят, в 90-х годах XIV века здесь был даже дом терпимости — во всяком случае, сведения о побочных детях Великих магистров история сохранила. Целомудренные идеалы основателей Ордена действительно были для рыцарей тех лет скорее идеалами, нежели нормой. Уже не монахи, а профессиональные воины, каждый из которых, помимо личного вооружения и доспехов, владел и предметами роскоши. Да и само рыцарское снаряжение отделывалось весьма богато. Многие запреты были отринуты. В начале XV века специальная церковная комиссия констатировала: братья пренебрегают постами, отказываются в мороз посещать заутреню без меховой одежды, развлекаются охотой и турнирами… Поведение, совершенно не достойное служителей Господа, коими они по статусу являются!

Разумеется, ритуал приема в Орден остался неизменным — все то же бесчисленное количество «да» и «нет», монашеские обеты. Но образ жизни вновь обращенных братьев был далек от предписаний устава. Видимо, поэтому от молодых дворян (вот уж аскеты из аскетов!) не было отбоя. Пришлось даже ужесточить требования к кандидатам — теперь для вступления в Орден требовали доказательств немецкого и дворянского происхождения до четвертого колена — как по линии отца, так и по линии матери. Неплохо было заручиться и рекомендациями уважаемых членов Ордена или влиятельных князей. Что ж, такой ажиотаж не удивителен, ведь отпрыскам знатных германских родов плащ крестоносца обеспечивал неплохую карьеру…

Впрочем, достаточно нам морально разлагаться за стенами замка. Те м более что, покончив с непокорными пруссами, Орден вовсе не собирался вкладывать мечи в ножны. Новым объектом для нападений стала Польша. В те годы, когда столица тевтонцев торжественно переезжала в Мальброк, было захвачено Восточное Поморье с Данцигом, вскоре — Добжинские земли и Куявия. В 1328-м Ливонский орден передал братьям по вере Мемель и его окрестности. Вскоре судьба Польши постигла и Литву. Литовско-Русское государство в те годы занимало огромную территорию с выходом к Балтийскому морю. В ее состав входили Полоцк, Елец, Великие Луки, Смоленск, Ржев — лакомый кусочек для алчных тевтонцев!

Новая кампания, как и прусская, шла с переменным успехом. Литовцы отчаянно оборонялись, а нередко совершали и ответные вылазки против ненавистного врага. В конце января 1348-го войско Ордена (то ли восемьсот человек, то ли сорок тысяч) вторглось в Аукштайтию и разграбило её. Когда крестоносцы возвращались с добычей, на них напали литовцы. Но вскоре, подобно ливонцам на Чудском озере, они уже бежали по скованной льдом реке Стрева… Еще одно крупное сражение произошло в Самбии, когда 17 февраля 1370 года литовцы заняли крепость Рудау. На следующий день к ее стенам подошло войско Тевтонского ордена под командованием знаменитого гроссмейстера Винриха фон Книпроде. Кровью окрасилась земля вокруг замка, несколько тысяч леттов полегло в той битве — и с ними самогиты, русские и татары… Боевой штандарт великого литовского князя Олгерда стал трофеем крестоносцев.

Более всего на свете Олгерд любил литовскую землю. А еще своего сына — Владислава Ягайло, рожденного от тверской княжны Ульяны Александровны. Умирая, он взял со своего брата жмудского князя Кейстута слово: великокняжеский престол достанется только Ягайло. У Кейстута было шесть сыновей. Среди них — тот самый Витаутас, чей призрак являлся по ночам сторожу Тракайского замка. Отец мечтал о том, что именно он станет великим литовским князем. Но — не решился нарушить слова, данного брату в присутствии литовских панов и русских бояр. Он своими руками надел на голову Ягайло великокняжескую шапку и набросил на его плечи горностаевую мантию… Несколько лет спустя Ягайло сполна отблагодарит своего дядю, захватив его в плен вместе с женой Бирутой и сыном Витаутасом. В Кревском замке Кейстут то ли сам наложит на себя руки в припадке отчаяния, то ли будет задушен по приказу племянника… Рассказывали, что Ягайло приказал утопить и Бируту — лишь Витаутасу удалось спастись. Он бежал к Великому магистру Тевтонского ордена, чтобы не на жизнь, а на смерть начать борьбу с проклятым братом. Орден в этой борьбе будет поддерживать то одного, то другого, но более всего — себя, и вскоре под его «опекой» окажутся Жемайтийские земли…

А честолюбивый Ягайло обратит свой взор к западу. Без тени сомнения примет он крещение. И 18 февраля 1386 года новоиспеченный католик, король Владислав II вступит в законный брак с польской королевой Ядвигой I. Отныне Польша и Литва — единое государство. Правда, вопрос о том, был ли Ягайло польским королем — или только венценосным супругом — обсуждался учеными еще в XIX веке. Но факт остается фактом — двести лет на польском троне восседали представители династии Ягеллонов…

Обретя истинную веру, Ягайло взялся за массовое крещение соотечественников. Одновременно он помирился со своим многострадальным кузеном, и Витаутас, наконец, сел на княжеский престол. Казалось бы, после крещения Литвы у Ордена больше нет повода для агрессии. И 12 октября 1398 года великий князь Витаутас и гроссмейстер Конрад фон Юнгинген на острове Салине, что в устье Невежиса, заключили перемирие. В обмен на поддержку великий князь отдавал тевтонцам Жемайтию и половину Судувы. Увы, в те времена добрая ссора была лучше худого мира. В 1401-м восставшие жемайтийцы выгнали со своих земель немецких рыцарей. Снова взялись за мечи братья-рыцари, снова полетел по литовским селениях «красный петух»… Войну остановило лишь вмешательство Святого Престола — в 1403-м Папа римский Бонифаций IX запретил Ордену воевать с Литвой.

А год спустя польский король Ягайло, литовский князь Витаутас и немецкий гроссмейстер Конрад фон Юнгинген заключили новый мирный договор, по которому Орден отказывался от всех претензий на литовские земли. Единственной областью, которой управлял вместе с Литвой и Польшей, была Жемайтия.

«Призрак» христианства больше не бродил по Европе. Он основательно поселился в ней, обрастая плотью и кровью. Само существование Тевтонского ордена, казалось, теряло смысл — ведь обращать в веру Христову было больше некого. Конечно, Орден был еще силен — у него оставалась Пруссия, на территории которой проживало больше двух миллионов человек. Но рядом была куда более могущественная Польша — и это не давало Великим магистрам покоя. Необходимо было искать союзника — и вскоре таковой был найден. Им стал венгерский король Сигизмунд Люксембургский. В 1392 году между ним и Тевтонским орденом был заключен договор о совместном ведении войны против Польши и Великого княжества Литовского. Предполагалось, что после победы — а в ней «псы-рыцари» ни на минуту не сомневались — Орден получит Жемайтию, Белую и Литовскую Русь, Полесье, Мазовецкое княжество, псковские и новгородские земли. Сигизмунд обретал южную Польшу, Волынь и Подолье.

Говорят, хочешь мира — готовься к войне. Похоже, воинственные тевтонцы никогда не искали мира, втягивая в огненную круговерть вооруженных конфликтов всех, кто вольно или невольно оказывался на их пути…

А тут еще в 1409-м восстали жемайтийцы. По приказу Витаутаса напали они на рыцарские земли, жестоко расправляясь с крестоносцами. Тевтонские послы, как сообщает хроника, тотчас обратились к Ягайле: «Отчего, мол, твой литовский брат отнял у нас землю жемайтийскую, хотя открытой грамотой сам записал ее в вечный дар Ордену? А наместников перебил или захватил в плен с позором и срамом?..»

Поляки лишь усмехнулись: «Перестань, магистр, страшить нас, что пойдешь войной на Литву, так как, если ты решишь это сделать, то не сомневайся, что лишь только ты нападешь на Литву, наш король вторгнется в Пруссию».

Арбитром в споре Польши и Ордена взялся выступить чешский король Вацлав. Его решение должно было быть оглашено в Праге 9 февраля 1410 года. Ни Ягайло, ни Витаутас не сомневались, что оно окажется в пользу Ордена. Пороховая бочка на северо-востоке Европы готова была вспыхнуть в любой момент…

…Каждый вечер с наступлением темноты возле замка в Мальборке начинается представление, посвященное душевным терзаниям рыцаря Конрада фон Валленрода. Актеров нет — только вспышки и звуки. Голоса теряются в громе разрывов. Их гром нарастает, готовый поглотить все живое, потопить в крови, растоптать, не зная пощады…

«Силен и славен» был могущественный клан Валленродов! Сколько существовал Орден — столько и воевали его представители на прибалтийских землях. Но не из этого рода происходил Конрад — хотя и пытался всю жизнь это доказать. Кёнигсбергская хроника указывает: «Он был сыном церковного служителя». Увы, хроники того времени, часто отрывочные, неизбежно должны быть дополнены домыслами — разумеется, такими, которые не будут противоречить исторической правде…

Доподлинно известно, что долгое время Конрад был советником Великих магистров. Говорят, получив приглашение на свадьбу Ягайло с принцессой Ядвигой, он пришел в неописуемую ярость: спустился в подземелье Мариенбурга и собственноручно перебил несколько десятков пленных литовцев… Любые преступления блекли перед жестокостью Валленрода. Однажды, разбив ополчение маленького городка Вентспилс, он на коне, закованном в броню, ворвался в толпу безоружных жителей. А устав избивать беззащитных, приказал женщин предать поруганию, а затем повесить рядом с детьми и стариками…

В 1390-м Валленрод сам был избран Великим магистром. Первым же распоряжением он покарал одного епископа, который не раз возмущался зверствами его людей. Отдав приказ отрубить правые руки всем епископским крестьянам, он первым приступил к его исполнению. Его жертвами стали личные слуги святого отца…

Вскоре до гроссмейстера-палача дошел слух о том, что Ягайло признал за Витаутасом право владеть Литвой. О, с каким наслаждением повелел он расправиться с оставшимися в Мальброке женой и сыновьями нового князя! Дикие оргии творили его рыцари: мужчин предавали мучительным казням, женщин насиловали, а после сжигали заживо. Сам Папа римский высказал своё возмущение подобной жестокостью. Неизвестно, сколько человек пало бы еще от безжалостной руки — но, к счастью для литовцев, в 1394 году Валленрода настигла внезапная кончина. Обстоятельства его смерти столь же туманны, сколь и история его рождения. Считается, что в одной из стычек он был ранен ржавым серпом и вскоре скончался от заражения крови. Как повествует хроника, «он умер в помешательстве, без последнего миропомазания, без пасторского благословения». Посетила ли его в последний час Святая Варвара — остается только гадать. А вот этот факт известен совершенно точно. Перед смертью по приказу магистра его брат Генрих фон Валленрод перебил всех томившихся в подземелье Мальброка литовцев. Сделать это лично ему недостало сил…

Пройдет совсем немного времени — и Генрих фон Валленрод сложит голову в роковой для тевтонцев Грюнвальдской битве. Что ж — от Мальброка всего полчаса езды до Грюнвальда.

В ночь на 15 июля грянула буря. К утру ветер стих, но моросящий дождь продолжал идти. Ягайло стоял на холме. Где-то за спиной дотлевали вражеские селения. Впереди, в мокро посверкивающей летней зеленью роще, пряталось его войско. Серое небо, стесненное тучами, отражалось в водах озера Любен… Здесь, на высоком холме над озером, он повелел раскинуть шатер часовни. Только что закончилось утреннее богослужение. Он еще раз вознес молитву за успешный исход сражения с ненавистным врагом. Что ж — откладывать начало битвы более не имело смысла…

«…Между тем, когда король уже хотел надеть шлем на голову и ринуться в битву, вдруг возвещают о прибытии двух герольдов… Герольды выступили из вражеского войска, неся в руках два обнаженных меча без ножен, требуя, чтобы их отвели к королю, и были приведены к нему под охраной польских рыцарей во избежание оскорблений. Магистр Пруссии Ульрих послал их к королю Владиславу, чтобы побудить его немедленно завязать битву и сразиться в строю, прибавив к тому же еще дерзостные поручения… Оказав королю подобающее уважение, послы изложили на немецком языке цель своего посольства, причем переводил Ян Менжик таким образом: «Светлейший король! Великий магистр Пруссии Ульрих шлет тебе и твоему брату два меча как поощрение к предстоящей битве, чтобы ты с ними и со своим войском незамедлительно и с большей отвагой, чем ты выказываешь, вступил в бой и не таился дальше, затягивая сражение и отсиживаясь среди лесов и рощ. Если же ты считаешь поле тесным и узким для развертывания твоих отрядов, то магистр Пруссии Ульрих, чтобы выманить тебя в бой, готов отступить, на сколько ты хочешь, от ровного поля, занятого его войском; или выбери любое Марсово поле, чтобы дольше не уклоняться от битвы…»

Владислав Ягайло, молча выслушав столь заносчивую речь, принял мечи из рук герольдов… И съехал вниз. Тысяча шляхтичей ожидала его, чтобы перед битвой пройти обряд посвящения… Обет давали один — победить или умереть. Прозвучал короткий приказ войску привязать к правой и левой руке по пучку соломы.

Знаете ли вы про Варфоломеевскую ночь? Ну, разумеется, знаете. И наверняка помните о том, что в Париже, в 1572-м, чтобы отличаться от французов-протестантов, французы-католики будут привязывать к шляпам клочки сена — подобно тому, как делали это на грюнвальдском поле польские рыцари. На средневековых картах нет чёткой границы между орденскими землями и соседними Польшей и Литвой. Тевтонские и польские замки расположены вперемешку. Та к и на поле брани — различить своих и чужих было невозможно. Среди захваченных орденских знамен немецкие составят абсолютное меньшинство — остальные окажутся бело-красными, польскими. Славянская речь звучала на поле боя с обеих сторон. Во времена, когда у пушек дальность стрельбы не превышала четырехсот метров, а основным видом оружия были мечи и копья, противники прекрасно слышали друг друга. Потому-то и требовались дополнительные знаки различия.

Те м временем небо прояснилось. Зазвучали трубы, воинский хор стройно задтянул старую боевую песню. Крестоносцы дали залп из бомбард, но каменные ядра, перелетев через ряды поляков, не причинили им вреда. Начинался бой…

…Еще полгода назад, в декабре, Витаутас и Ягайло встретились в Бресте. Прежние обиды были окончательно забыты — голос крови и общие политические интересы взяли верх. План летнего похода на крестоносцев обсудили в деталях. На совет был приглашен и хан Джелаледдин, сын Тохтамыша, которому подчинялось немалое золотоордынское войско. За участие его конницы в битве Витаутас обещал после войны помочь хану вернуть отцовский престол, захваченный одноглазым Тимуром.

И вот в последних числах мая в Гродно стали стягиваться литовские полки. Отсюда тронутся они к истокам Нарева, чтобы, пройдя сквозь мазовецкие земли, встретиться на Висле с польскими отрядами. Каждый город, каждая деревня снарядили воинов на смертный бой.

Великое княжество Литовское выставило сорок хоругвей: воинских соединений, над каждым из которых развевалось собственное знамя. Их численность была разной — от шестидесяти до шестисот копий. Копье — боевая единица из трех воинов: рыцарь, оруженосец и лучник. Случалось боярам победнее сражаться и в одиночку — но всякий стремился окружить себя верными людьми, поскольку именно от них зависела безопасность в бою…

С Витаутасом пришла и отчаянная конница хана Джелаладдина. Татарские предания гласят, что было в ней сорок тысяч всадников. Мнения исследователей расходятся: одни считают, что в походе участвовало около тридцати тысяч татар, другие — что не более пятнадцати. Третьи и вовсе называют цифру в одну-две тысячи. Опираясь на косвенные свидетельства, будем считать, что все же их было не менее пяти. Понятно, что смуглоликий хан жаждал победы. Но о его возвращении на трон Золотой Орды почти столь же сильно мечтал и Витаутас. Мирные границы с татарской империей, в случае прихода туда Джелаладдина, превращали Великое княжество в сильнейшую державу. Только для этого вначале необходимо было разгромить Орден. И Витаутас кинул в битву все свои полки: двадцать тысяч конных, несколько тысяч пеших, тысячи три обозных и коноводов. В литовском войске было и тридцать шесть русских хоругвей.

Примерно такое же войско привел его брат Ягайло.

Кроме поляков, литовцев, русских и татар в состав союзного войска входили жемайтийцы, армяне, волохи и наемники из чехов, моравов, венгров. Отрядом чехов командовал Ян Жижка — позже он станет в своей стране национальным героем. Разноплеменная армия, вооружение и выучка которой по все статьям проигрывали громящему совершенству тевтонцев. Их войско, несомненно, было одним из сильнейших в Европе. Точная численность самих членов Ордена на грюнвальдском поле, к сожалению, неизвестна. Обычно говорят о восьмистах братьях-рыцарях и шести с половиной тысячах кнехтов. Их поддерживали ополченцы — поляки и пруссы, проживавшие на захваченных землях. Удивительно, но во время сражения последние бились со своими братьями по крови не на жизнь, а на смерть. И не удивительно — многим знатным пруссам было за что благодарить своих немецких покровителей. Еще Петр из Дусбурга писал об этом так: «Кто бы(из пруссов) ни обратился к вере Христа, оставив идолопоклонство, братья милостиво обращаются с ним, и вот как. Если он происходит из рода нобилей, то ему даются земли в свободное владение и в таком количестве, что он может жить приличествующе положению своему…» Именно представители прусских «вольных» обязаны были служить Ордену — и, надо сказать, делали это с честью.

Кроме светских дворян, воинскую повинность в Ордене несли четыре прусские епископства. Со школьной скамьи памятная скороговорка — «Вассал моего вассала — не мой вассал» — именно здесь превращалась в руководство к действию. Те, кто проживал на землях епископов, не считались орденскими вассалами. В случае войны каждый из них должен был двинуть в бой собственную хоругвь. Та же почетная обязанность была возложена и на каждый прусский город. Начальная военная подготовка была едва ли не любимейшим занятием бюргеров. Все представители сильного пола, способные носить оружие, стремились попасть в так называемые стрелковые сообщества — что-то вроде элитных клубов боевых искусств. Феерические праздники, которые они проводили, напоминали турнир лучников из мультика о Робин Гуде. Судя по всему, не прочь они были при случае подраться и «по-серьезке». Во главе таких отрядов стояли ратманы — чиновники городской администрации.

Плечом к плечу с ними сражались наемники — те, кто профессионально ставил против звонкой монеты собственную жизнь. Они готовы были воевать столь долго, сколько им платили. На каких полях обнажать клинки — им было, по большому счету, все равно. Сколько окажется в армии нанятых воинов — зависело исключительно от состояния кошелька сюзерена.

У Тевтонского ордена проблем с деньгами не было. Собственно, это и спасет Орден после грюнвальдского разгрома — крестоносцам не составит труда увеличить плату своим наемникам, дабы они не разбежались. А вскоре наемные отряды и вообще потеснят привычные рыцарские войска. Увы, в Тринадцатилетней войне с Польшей (1454–1466) это сыграет с тевтонцами злую шутку — наемные гарнизоны с легкостью сдавали крепости врагу…

Впрочем, на грюнвальдском поле германские и чешские конные арбалетчики покажут себя вполне достойно. Как и «корабельные парни» — балтийские корсары. Балуясь в северных морях, захватывая острова и корабельные конвои, они замахнулись было и на орденские земли, проникнув по рекам в сердце Ливонского ордена и напав на Дерпт… Тевтонцам удалось пресечь амбициозные планы пиратов — и получить в их лице сотни отменных воинов. Кстати, численность наемников известна нам доподлинно — братья вели образцовые бухгалтерские книги. В начале лета 1410-го в рядах немецкой армии числилось 3712 наемников. Всего в бою при Грюнвальде над войском крестоносцев развевалась пятьдесят одна хоругвь.

…Грюнвальд, Танненберг, Жальгирис… В общем — Зеленый Лес, в котором так замечательно удалось укрыться союзным войскам. До сих пор не утихают споры о том, почему моногоопытные в военных науках тевтонцы решили дать бой на собственной территории. Ударь они по войскам Польши и Великого княжества еще на Висле — и наверняка победа была бы за ними.

Но Орден позволил противнику пересечь границу. Принимая это решение, Великий магистр еще не знал, пойдут ли Ягайло и Витаутас общим фронтом. Вполне возможно, он рассчитывал истребить их по одному. А когда осознал, сколь велика опасность, оказалось, что неприятель уже движется к бродам на Дрвенце. За ними был прямой путь в глубь орденских земель… Ульрик фон Юнгинген решил, что решающее сражение будет здесь, — и опять промахнулся. Броды, ощетинившись частоколами и арбалетами, ждали врага — а враг, хорошо понимая, что поражение в этом месте неминуемо, просто свернул, решив обойти Дрвенцу у истоков…

Неслыханная дерзость! Надо во что бы то ни стало остановить «братьев-разбойников» — теперь это дело чести. Путь, по которому двигались польско-литовские войска, должен пройти через деревню Грюнвальд. Здесь и будет бой — тот самый, «последний и решительный»…

Немцы оказались в этих местах на день раньше. Их обоз расположился подле селения, а отряды заняли боевые позиции между соседними Танненбергом и Людвиково. Поле, которому суждено обагриться кровью одной из величайших битв в истории средневековья, лежало к югу. Обычная равнина с грядами невысоких холмов да узкими оврагами… На рассвете за лощиной показался враг. Поляки зашли с левой стороны озера, литовцы — с правой. Несколько дней тому назад король Владислав Ягайло произвел смотр войск — и остался доволен. Сразу после смотра был взят и первый немецкий замок Лаутенбург. На следующий день его судьбу разделил Гильбенбург. Разграбив город, войско союзников двинулось дальше к озеру Любен… Зындрам, командовавший поляками, выслал несколько разъездов в сторону деревни. Выбравшись на опушку, разведчики замерли: всего в полуверсте стояли закованные в железо немецкие рыцари.

Крестоносцы тоже видели противника. Вопреки всем законам, он расположился в лесу и как будто не собирался покидать укрытия. Ульрих срочно собрал совет. И вот уже Владислав Ягайло принимает из рук гарольдов два меча. Начинается боевое перестроение войск…

Поляки и литовцы вытянулись на два километра, тремя линиями. Правый фланг — русские, литовцы и татары. Левый — поляки. Рядом с новогрудцами стала волынь, а за ней — волковысцы. Они прямо-таки рвались в бой, памятуя о том, как треклятые немцы напали на их город в Вербное воскресенье… Крестоносцы тоже вначале построились в три линии. Но после, дабы удлинить свой фронт, встали в две. Впереди, под прикрытием арбалетчиков — окованные железом бомбарды. На правом фланге находилось двадцать хоругвей под командованием Лихтенштейна, на левом — пятнадцать знамен Валленрода (того самого, что без жалости истребил пленных литовцев в подвалах Мальброка). В резерве — отряды самого Ульриха фон Юнгингена.

Пара мгновений — затишье перед бурей. Спустя несколько часов братья-рыцари будут торжествовать победу. В клочья разорвать разнуздавшегося врага, могучим «девятым валом» прокатиться по полю битвы, сметая все на своем пути… Первыми дрогнули татары.

Их сабли без смысла чиркали о доспехи, стрелы отскакивали, не причиняя вреда. А от длинных рыцарских мечей не было спасенья… «Поднялся такой шум и грохот от ломающихся копий и ударов о доспехи, как будто рушилось какое-то огромное строение, и такой резкий лязг мечей, что его отчетливо слышали люди на расстоянии даже нескольких миль… Было даже невозможно ни переменить места, ни продвинуться на шаг, пока победитель, сбросив с коня или убив противника, не занимал место побежденного. Наконец, когда копья были переломаны, доспехи с доспехами настолько сомкнулись, что издавали под ударами мечей и секир, насаженных на древки, страшный грохот, какой производят молоты о наковальни, и люди бились, давимые конями…»

В бой пошли вторая и третья линии литовско-русского войска — на помощь отступавшим татарам. Но и они были смяты железной волною. Только три смоленских полка Юрия Мстиславского оставались на поле боя, но их теснили шесть хоругвей Валленрода… Целый полк полег на сырую землю, а два других с яростью пробились к правому флангу поляков и прикрыли его.

«…Сойдясь друг с другом, оба войска сражались почти в течение часа с неопределенным успехом. И так как ни то, ни другое войско не поддавалось назад, с сильнейшим упорством добиваясь победы, то нельзя было ясно распознать, на чью сторону клонится счастье или кто одержит верх в сражении. Крестоносцы, заметив, что на левом крыле против польского войска завязалась тяжелая и опасная схватка, обратили силы на правое крыло, где построилось литовское войско. Войско литовцев имело более редкие ряды, худших коней и вооружение; и его, как более слабое, казалось, легко было одолеть. Отбросив литовцев, крестоносцы могли бы сильнее ударить по польскому войску… Когда крестоносцы стали теснить, литовское войско вынуждено было снова и снова отступать и, наконец, обратилось в бегство.

Великий князь Александр тщетно старался остановить бегство побоями и громкими криками. В бегстве литовцы увлекли с собой даже большое число поляков, которые были приданы им в помощь. Враги рубили и забирали в плен бегущих, преследуя их на расстояние многих миль, и считали себя уже вполне победителями. Бегущих же охватил такой страх, что большинство их прекратило бегство, только достигнув Литвы; там они сообщили, что король Владислав убит, убит также и Александр, великий князь литовский, и что, сверх того, их войска совершенно истреблены…

Александр же Витовт, великий князь литовский, весьма огорчаясь бегством своего войска и опасаясь, что из-за несчастной для них битвы будет сломлен и дух поляков, посылал одного за другим гонцов к королю, чтобы тот спешил без всякого промедления в бой; после напрасных просьб князь спешно прискакал сам, без всяких спутников, и всячески упрашивал короля выступить в бой, чтобы своим присутствием придать сражающимся больше одушевления и отваги…

Чтобы загладить это унижение и обиду, польские рыцари в яростном натиске бросаются на врагов и всю ту вражескую силу, которая сошлась с ними в рукопашном бою, опрокинув, повергают на землю и сокрушают.

После того, как литовское войско обратилось в бегство и страшная пыль, застилавшая поле сражения и бойцов, была прибита выпавшим приятным небольшим дождем, в разных местах снова начинается жестокий бой между польскими и прусскими войсками. Между тем, как крестоносцы стали напрягать все силы к победе, большое знамя польского короля Владислава с белым орлом… под вражеским натиском рушится на землю…»

Вот она, победа! И рыцари, прорвавшиеся к вражескому обозу, ринулись за добычей. Но тут непролазным частоколом выросли впереди тысячи пеших ратников, с цепами, кистенями, рогатинами. Такого боя крестоносцы еще не видели. Их били, как зверей — наотмашь валя шипастыми шарами лошадей, дробя закаленные огнем доспехи… Вот уже и знамя вражье поднято и водружено на место…» Польские рыцари в яростном натиске бросаются на врагов и всю ту вражескую силу, которая сошлась с ними в рукопашном бою, опрокинув, повергают на землю и сокрушают. И хотя враги еще некоторое время оказывали сопротивление, однако, наконец, окруженные отовсюду, были повержены и раздавлены множеством королевских войск; почти все воины, сражавшиеся под шестнадцатью знаменами, были перебиты или взяты в плен».

Пленных рыцарей сотнями сгоняли к польской и литовской стоянкам — за них можно было испросить неплохой выкуп. Всю ночь возвращались преследовавшие беглецов полки. А на рассвете, когда хоругви построились, увидели, сколь многих не хватает в рядах… Цифры неумолимы — пятая часть тех, кто ступил на грюнвальдское поле, остался на нем навсегда. А Орден, который еще утром был одним из самых могущественных государств Европы, к вечеру превратился в очередного колосса на глиняных ногах…

Поляки и литовцы предали земле убитых — и двинулись к Мальборку. Сколь стремительно шли к Грюнвальду — столь медленно передвигались теперь. Сто километров преодолевали более недели. Это позволило крестоносцам наладить защиту своей столицы. Через полтора месяца бесплодной изнурительной осады войска Витаутаса первыми отправились зимовать на родину. А вслед за ними сняли блокаду и поляки.

…Рассказывают, что, когда поражение стало неминуемо, приближенные Ульриха фон Юнгингена предлагали ему бежать. Он остался непреклонен: «Не дай Бог, чтобы я оставил это поле, на котором погибло столько мужей, — не дай Бог». Конечно, он не мог не видеть, что битва проиграна. И все-таки — это казалось невозможным. Невозможно, чтобы его отборные рыцари, которые рубились, как никогда прежде, были бессильны под вражьим напором… Один за другим, как подкошенные, падали они; казалось, земля уже хлюпает кровью под копытами тяжелых коней. Он и сам вовсю орудовал мечом, ожидая, что еще мгновенье — и все повернется вспять: это его воины погонят ненавистных поляков, их черной кровью смывая свой нечаянный позор… И вдруг все стихло. Сверкнуло что-то — то ли шишак золоченого шлема, то ли срез боевого топора — и душа Великого магистра навек соединилась с теми, кто столетья до него воевал за Гроб Господень в выжженных зноем пустынях Палестины…

В орденских хрониках записано: Великий магистр Ульрик фон Юнгинген погиб от руки татарского хана Багардина. Ирония судьбы — его убийцей стал язычник. Впрочем, так ли важно, чья рука сжимала разящую сталь? На известной картине «Грюнвальдская битва» Яна Матейко не видно, раскосы ли глаза человека, наносящего Великому магистру смертельный удар. Он просто одет в красное — средневековую униформу палача.

15 июля 1410 года приговор Ордену был приведен в исполнение.

Приговор был окончательным — Орден медленно, но верно превращался в вассала польской короны.

Первое, что проделал коварный Ягайло, после того как летние ливни смыли кровь с грюнвальдского поля, — отказался освободить пленных. Выкуп, который он требовал, — пятьдесят тысяч флоринов — не предвещал Ордену ничего хорошего. Как, впрочем, и мирный договор, заключенный 27 сентября 1422 года около озера Мельн в лагере литовских и польских войск. Карта северо-востока Европы была основательно перекроена: Орден окончательно отказался от Занеманья, Жемайтии, Нешавских земель и Поморья. В его владении оставались лишь земли по правому берегу Немана, Мемельский край, Кульмская и Михалавская земли. Огромное государство съежилось, как путник на холодном балтийском ветру. Похоже, удача окончательно отвернулась от тевтонцев — многочисленные военные стычки с Литвой, Польшей и Чехией оканчивались не в пользу рыцарей, налоги в стране росли, а вместе с ними — и недовольство орденской властью. В 1440 году светские рыцари и горожане, объединившись в так называемый Прусский союз, подняли народ на восстание. Долой тиранов! Отныне все прусские земли будут находиться под покровительством польского короля Казимира. За несколько недель восставшие овладели важнейшими городами и замками Пруссии и Поморья. Казалось, Орден вот-вот рассыплется в прах — однако война затянулась надолго. Только через тринадцать лет несгибаемые тевтонцы признали свое поражение. Торуньский мир, заключённый 19 октября 1466 года, отобрал у них Померанию, Кульмскую землю, Эльбинг, Вармию. За Орденом сохранилось приблизительно шестьдесят городов и крепостей, но сердце немецкого рыцарства — Мариенбург — перестало биться. Гроссмейстер Генрих фон Рихтенберг перебрался в Кенигсберг. Здесь, в новой столице, он окончательно признает власть польского короля.

А вскоре на историческую арену выйдет знаменитый еретик Мартин Лютер с его «бесом» «Тевтонской ярости», о которой позже так пронзительно напишет Дмитрий Мережковский. «…Вся европейская цивилизация едва не сделалась в первой Великой Войне, и если суждено быть Второй, то, вероятно, сделается жертвой этой, свойственной германскому племени, разрушительной силы. Лютер, как все великие люди, народен и всемирен, а в добре и во зле только народен, или, как мы говорим недобрым словом о недобром деле, — „национален“. И в этом величайшем зле своем — „Тевтонской ярости“ — он чистейший тевтонец-германец…

Это зло для него тем опаснее, что он считал его добром. „Лучше всего я говорю и пишу во гневе… Чтобы хорошо писать, молиться, проповедовать, мне надо рассердиться“… „Я, Мартин Лютер, буду сражаться молитвами, а также, если нужно, кулаками“… Правило опасное: от Лютера к Гитлеру — от молитвы к кулаку».

Впрочем, до Гитлера было еще далеко. А Лютер для начала призвал рыцарей презреть вековые обеты. Первым внимет его призыву епископ Самбии, занимавший пост главного канцлера Пруссии. Проповедь, произнесенная им на Рождество 1523 года, станет для рыцарей Рубиконом, на другом берегу которого начиналась совсем иная жизнь. В эту реку не замедлит ступить гроссмейстер Альбрехт фон Гогенцоллерн. Принятие им лютеранства и последующая женитьба станут жирной точкой в истории орденского государства. В 1525-м он въедет в Краков в белом плаще с черным орденским крестом — и несколько дней спустя подпишет с Польшей мир уже не как гроссмейстер Тевтонского ордена, а как герцог Пруссии.

А 10 апреля на старом рынке Кракова коленопреклоненный Альбрехт поклянется в верности королю Польши Сигизмунду Старому. Отрубленная голова в рогатом рыцарском шлеме навсегда опустится на дно Тракайского озера…

…Фамилия Гогенцоллерн (по-немецки Hohen-zollern) похоже на словосочетание «Высокая гора Цоллерн». Найти эту гору в Германии проще простого. Надо выехать из Штутгарта в юго-западном направлении — и через полсотни километров вы окажетесь в городке Хехингер. Здесь всякий укажет вам гору, на которой около 1000 года кто-то из фон Цоллернов, ровесников киевского князя Владимира Красно Солнышко, поставил фамильный замок.

Альбрехт фон Гогенцоллерн, выходец из этого знатного рода, был до мозга костей человеком светским. При нем в прусском герцогстве забурлила свежая кровь. Десятками тысяч въезжали в него переселенцы — в основном протестанты из Франции и Голландии. Альбрехт наделял их землями и деньгами. Он вообще не чурался меценатства. Архитекторы, скульпторы, поэты, мастера янтарных дел, приглашенные ко двору, были весьма довольны щедрой оплатой своего таланта. По приказанию герцога художники один за другим отправлялись в Европу — портреты августейших особ составили в его дворце целую галерею.

Маршировать на плацу было больше не в моде. В моде было учиться. В 1544 году герцогом была издана грамота, провозглашавшая основание в Кенигсберге университета. Преподавание на трех «высших» факультетах (теологическом, юридическом, медицинском) и одном «низшем» — философии велось на немецком, польском и латыни. В первый год набрали не больше трех сотен студентов — прусская молодежь по традиции предпочла германские учебные заведения. Неутомимый Альбрехт решил раз и навсегда пресечь эту традицию: согласно его указу, выезд на учебу за границу отныне был чреват конфискацией имущества. Ах, этот злополучный «тевтонский бес»! Видимо, по его наущению в главном учебном заведении страны нерадивых преподавателей пороли розгами. Но, несмотря на это, в Кенигсберг стекались лучшие профессора Европы. Здесь были созданы все условия для плодотворной работы. И учителя, и студенты беспрепятственно пользовались личной «Серебряной библиотекой» главы государства, расположенной в его замке. Стоит ли удивляться, что очень скоро кенигсбергский университет стали неофициально называть Альбертиной…

При Альбрехте в Кенигсберг был приглашен проповедник, доктор теологии Андреас Осиандр. Досужие языки поговаривали, что теолог был связан с дьяволом. Иначе чем объяснить, что, будучи сказочно богат, он не оставил после себя ни гроша? Кто-то пустил слух, что в могиле рядом с алтарем одной из церквей Альтштата тело богослова лежит лицом вниз… Прихожане боялись заходить в кирху — и Альбрехт отдал приказ вскрыть гроб. Утверждают, что он оказался пустым, и это окончательно подкосило герцога. Альбрехт умер в 1566 году — в один день со своей женой Анной Марией. Их похоронили все в том же Кафедральном соборе, в котором когда-то был крещен маленький Иммануил Кант…

Ну а что же наш Орден, главой которого продолжал считаться правитель Прусского герцогства? К этому времени порядки в нем существенно изменились. Теперь братья-монахи (а позже появились и сестры-монахини) существовали автономно от рыцарей. Последние более не обязаны были проживать в монастырях. Кроме того, Орден стал трехконфессиональным — лютеранам и кальвинистам были даны равные с католиками права.

Конец XVI века открыл новую австрийскую страницу в истории тевтонцев. В 1589 году сороковой гроссмейстер Генрих фон Бобенхаузен передал право управления делами Ордена своему заместителю эрцгерцогу Австрии Максимилиану. А вместе с этим — 63 тысячи флоринов, сто пятьдесят лошадей, сотню пеших солдат и по нескольку рыцарей от каждой области. Жалкие остатки былого могущества! Еще более бедственным стало положение Ордена после наполеоновских войн. Единственными его владениями остались те, что размещались на территории Австрии, — одиннадцать командорств да женский монастырь. К этому времени помимо гроссмейстера в Ордене состояло всего четыре рыцаря. Требовалась срочная реанимация, в противном случае Орден вообще грозил исчезнуть с лица земли… И вот декретом от 8 марта 1834 года австрийский император объявил Орден «автономным религиозным и военным институтом» под его личным королевским покровительством. Чтобы вступить в него, необходимо было доказать свое рыцарское происхождение на шестнадцать поколений вглубь! Орден лично распоряжался своими владениями и финансами. Это же право распространялось и на рыцарей — но вот получить подарок стоимостью более чем триста флоринов можно было лишь с разрешения гроссмейстера. Ну как тут не вспомнить обет бедности, который давали когда-то палестинские «медбратья», — тем более что главной миссией Ордена вновь становились забота о больных и эвакуация раненых. К середине XIX века он окончательно превратился в религиозно-лечебную организацию. Плащи и доспехи воспринимались теперь не иначе как дань исторической памяти… Исключение составлял, пожалуй, «Железный крест» — орден, учрежденный в Пруссии в 1813 году. Он и по сей день украшает военную технику бундесвера. Как две капли воды похожий на черные кресты первых тевтонских рыцарей, крест словно вобрал в себя всю их историю. Парадокс — но именно протестантская Пруссия и разрушила древний христианский Орден…

…В веке XX у него появятся совсем другие наследники. В 1908-м Германия разродится таинственной масонской организацией под названием «Германенорден». Новые тевтонцы, в отличие от своих средневековых тезок, будут исповедовать неоязычество и воинствующее антихристианство. Именно в этом новом германском ордене, Великим магистром которого стал в 1932 году Адольф Гитлер, будут разработаны основы национал-социализма, принесшего Европе столько горя и слез…

В числе оккупированных стран окажется и Австрия. И, оттенив пасторальные тирольские пейзажи черными крестами, «рыцари» Третьего Рейха станут жестоко преследовать священников Ордена настоящего — как и тех пруссаков, предки которых когда-то были тевтонскими братьями… «Стоит ли приводить исторические примеры, если они не могут быть примерами для подражания? Между тем, таким примером для подражания, символом вечного смысла является для нас сегодня создание Немецкого ордена и орденского государства в Пруссии. В истории ничто не повторяется, и подражать истории невозможно. Но то, что вот-вот обретет форму в наше время, глубоко сродни тому Немецкому ордену по сути своей и назначению. Солдат и чиновник нынче снова одно. Снова из единения людей рождаются государство и народ. Снова миром правят идеи Ордена: германскому государству необходимо — путем строжайшего отбора и глубочайшего сплочения — создать правящий класс, чтобы, надежно скрепленный кровью и общим делом, он поднялся рядом с вождем и народом до уровня служилой и военной аристократии, пополняясь грядущими поколениями, и был в будущем гарантией жизни и величия народа. Таково политическое требование нашего времени, и ему отвечает лишь один исторический символ — Немецкий орден: офицерский корпус, служащий прусскому государству, руководящий политический класс, общность людей, объединенных одной идеей. С тех пор, как перестало существовать прусское государство, ни одному поколению не был он так близок, как нашему. Наше время, более других, нуждается в осмыслении этого исторического феномена. Вот почему так нужна эта история — история государства, созданного Орденом, и его Великих магистров», — гласит предисловие к монографии о Тевтонском ордене, изданной в годы нацистского режима. Чем завершился новый «Дранг нах остен» — думаю, никому напоминать не надо.

В наши дни символ Тевтонского ордена — латинский крест в черной эмали на черно-белой ленточке. Его штаб-квартира находится в Вене. Вместо рыцарей в железной броне в Ордене состоят сестры милосердия. На их попечении — больница в Каринтии и частный санаторий в Кельне. «…Мы также желаем, чтобы строго соблюдалось следующее правило: везде, где есть госпиталь, брат, которому Мастер или заместитель Мастера доверил заботу о больных, должен заботиться об их душах равно как о телах и стараться служить им смиренно и преданно…» Та к записали в своем уставе германские паломники, соорудившие на берегу южного моря полевой лазарет из обломков кораблей. Что ж — древний устав продолжает работать.