Со смертью Констанция[149] кончилась на время власть ариан, но Церковь постигло новое испытание – неожиданное гонение от язычников. Оно, впрочем, продолжалось недолго и лишь показало, как крепко утвердилась христианская вера и как тщетны и безумны были бы все попытки оживить язычество.

После Константина Великого сродники царствующего дома были убиты, в живых остались только два малолетних племянника Константина, Галл и Юлиан, спасенные Марком, епископом Арефузским, который скрыл их в церкви. По повелению Констанция молодые князья воспитывались под надзором христианских наставников в замке Каппадокийской области. Им оказывали почтение, но держали почти в неволе. Они приняли Святое Крещение и были впоследствии поставлены чтецами в церкви. Их заставляли строго соблюдать все обряды христианского закона: поститься, посещать гробницы мучеников, делать пожертвования в пользу храмов. Галл и Юлиан даже сами заложили церковь во имя святого мученика Маманта. Но требуя от них исполнения внешних обрядов, арианские наставники не сумели внушить им любви к Господу и к Его закону, потому что сами не отличались христианскими добродетелями. Их недобросовестность, распри и раздоры в Церкви, несправедливые и жестокие поступки Констанция – все это выставляло христиан в очень невыгодном свете в глазах молодых князей. Младший из них, Юлиан, с ранних лет тайно возненавидел христианскую веру.

Когда Галл достиг совершеннолетия, то Констанций поручил ему управлять Сирией. Но Галл, малоспособный к государственному управлению, слабый и жестокий, возбудил общую к себе ненависть и был предательски казнен[150]. Юлиан для довершения образования посетил Грецию и некоторые области Малой Азии. Там он сблизился с приверженцами язычества, которых было еще много, и с восторгом изучал языческое богопочитание и неоплатоническую философию. В этой науке древние философские системы Греции смешивались с восточными учениями, суевериями магов и волхвов и некоторыми правилами христианской нравственности. Юлиан окружил себя жрецами, гадателями, и они вскоре стали оказывать на него огромное влияние, возбуждая в нем любопытство, будоражили его воображение, облекая свое учение в таинственность, постепенно раскрывая пред ним значение своих обрядов, льстили его честолюбию, предрекая ему величие и славу. И вот Юлиан отрекается от крещения, совершив языческий обряд очищения через окропление жертвенной кровью, и его торжественно, хотя и тайно, принимают в число служителей богов. Он не смел открыто объявить себя язычником, а необходимость притворяться, скрывать свои истинные чувства и убеждения еще больше усилила в нем ненависть к христианской вере. Двадцати двух лет его послали в Афины. Там он посещал то самое училище, где в то же время учились Василий и Григорий. И удивительно: пребывание в языческом городе не поколебало твердой веры христианских юношей, а Юлиан стал окончательно язычником!

Через некоторое время императрица Евсевия, покровительствовавшая Юлиану, убедила Констанция дать ему звание кесаря и послать в Галлию. Юлиан одержал несколько побед над германскими племенами, приобрел любовь войска и вскоре был своими полками провозглашен императором. Констанций не утвердил избрания, но внезапно умер (в 361 году). Юлиан вступил на престол как единственный наследник дома Константина[151].

Император Юлиан Отступник

Языческая партия обрадовалась и ожила. Очень скоро стало ясно, что она приобрела сильного и ревностного покровителя. Ниспровержение христианства и восстановление язычества сделались главной целью Юлиана. Он тотчас же объявил себя почитателем богов Греции и Рима, велел во всех городах открыть языческие капища, а там, где они были разрушены христианами, построить новые за их счет. Сам принимал деятельное участие во всех языческих торжествах и говорил, что звание «верховного жреца»[152] для него почетнее и драгоценнее, чем титул императора. Будучи человеком образованным, ученым, он был тем не менее суеверен до крайности, верил всяким гаданиям и заклинаниям, считал за великую честь принимать любое участие в языческих обрядах. Юлиан вставал ночью, чтобы произнести молитву идолам, начинал день с жертвоприношения в честь солнца, возобновлял древние, почти забытые обряды, оказывая равное уважение богам Греции, Рима и Востока. Царский дворец и сады наполнились кумирами богов, царские палаты стали напоминать языческие капища, везде курился фимиам, воздвигались алтари, совершались жертвоприношения. Языческая партия в Риме с восторгом приветствовала новое царствование. Софисты и витии поспешили к царскому двору, где вскоре заняли почетные места. Все те, которые только из личных выгод исповедовали христианскую веру в прежние царствования, стремились заявить свою приверженность к древнему богопочитанию в надежде привлечь этим царскую милость.

Юлиан понимал, однако, что язычество не может иметь силы, если не преобразуется и не очистится. Христианский закон показал миру образец нравственной красоты, которая внушала уважение даже неверующим. После этого безнравственность язычества должна была стать неприятной для лучших из язычников. И Юлиан решил преобразовать язычество по образцу нравственного закона христиан. Он запретил жрецам являться на публичные увеселения, требовал, чтобы они вели жизнь чистую и воздержанную, предлагали народу нравственные поучения, велел устраивать при капищах странноприимные дома и больницы, на содержание которых выдавал деньги. «Стыдно нам, – говорил он, – что галилеяне (так звал он христиан) содержат не только своих бедных, но еще и наших».

Стараясь таким образом очистить и возвысить язычество, Юлиан в то же время действовал против христиан самыми хитрыми мерами. Явного гонения он не возбуждал и даже объявил, что каждый из его подданных свободен поклоняться тому божеству, которое считает истинным. С самого начала своего царствования вызвал из ссылки всех изгнанных, но это было сделано с тайной надеждой, что христиане своими распрями помогут ему. Юлиан старался всячески унизить христиан, ограничить круг их деятельности, лишить средств к образованию. Он запретил им иметь училища, ссылаясь на то, что для христиан достаточно изучать Евангелие[153], отнимал у христианских церквей возможность помогать бедным и отдавал их богатства в пользу капищ, лишил христиан прав, дарованных им в прежние царствования, запретил занимать гражданские должности. Да и доступ в суды, в присутственные места для христиан затруднился, потому что все публичные здания были вновь поставлены под покровительство богов, а у входа стояли идолы.

Но этим не ограничилось. Достаточно было язычникам узнать о ненависти царя к христианам, чтобы во многих городах начались гонения и насилия. В Газе, Аскалоне, Иераполе христиан предавали истязаниям, грабили и разоряли христианские храмы и кладбища, и все это совершалось безнаказанно. Христианские городские начальники были заменены язычниками, которые потворствовали гонениям, получая от Юлиана открыто легкие выговоры, а тайно – награды. Сами указы царя подавали повод к гонениям. Велено было строить языческие капища за счет христиан. В Арефузе потребовали на это денег от престарелого епископа Марка, того самого, который некогда спас Юлиана от смерти. Епископ отвечал, что у него нет денег, но если бы и были, то не дал бы их на сооружение идольского капища. Было известно, что он действительно беден; и городские власти, постепенно уменьшая свои требования, решили довольствоваться самой малой суммой, которую Марк мог бы заплатить, но для епископа дело было не в деньгах. Он готовился скорее умереть, чем дать что-либо на капище. Язычники с яростью бросились на него, стали его бить, волочить по улицам и замучили до полусмерти, но не преодолели его твердости. Двое юношей во Фригии, Амасийский епископ Василий и много церковнослужителей скончались мученической смертью. Гонители проникли даже в пустыни. Жители Кесарии разрушили капища и после смерти епископа Диания избрали себе епископом Евсевия, занимавшего прежде гражданскую должность. Это так рассердило Юлиана, что он лишил город разных преимуществ, наложил тяжкую денежную пеню на жителей, а несколько человек казнил. Отнимая имущества у церквей, он говорил: «Я действую, как лучший друг галилеян; их закон обещает неимущим Царство Небесное; я помогаю им достигнуть оного, отнимая у них временные богатства».

Изыскивая все новые способы оскорбить христиан, Юлиан повелевал даже тайно кропить кровью от идольских жертв припасы, продаваемые на торжищах. Однажды на первой неделе Великого поста Константинопольскому епископу явился ночью святой мученик Феодор Тирон и сказал: «Запрети христианам употреблять в пищу купленное на рынке; а пусть те, которые не имеют других запасов, сварят у себя пшеницу с медом». С этих пор ведется в Церкви обычай употреблять на первой неделе Великого поста коливо – в память св. мученика Феодора Тирона[154].

Юлиан обманом заставлял воинов бросать фимиам на идольский жертвенник, когда раздавал им награды. Некоторые из них, узнав потом, что сделали, отказывались от наград. С такими поступали как с ослушниками. Три царских сановника, Иовиан и братья Валент и Валентиниан, которые потом последовательно стали императорами, лишились милости Юлиана и были сосланы за то, что исповедовали христианскую веру и отказались участвовать в языческом обряде. Юлиан велел снять знамение креста с воинской хоругви. Это повеление произвело ропот среди христианских воинов, некоторых казнили. С каждым днем положение христиан становилось труднее, и везде происходили волнения.

Святой мученик Феодор Тирон. Фреска. Монастырь Ставроникита. Св. Гора Афон, Греция, XVI в.

Очень скоро они возникли и в Александрии. Там все были недовольны епископом Георгием. Одни жалели об Афанасии, другие негодовали на Георгия за его корыстолюбие: он забрал в свои руки все городские доходы и обременял народ поборами. Один раз александрийцы уже изгнали его, но Констанций возвратил; и общее неудовольствие возросло до крайности, когда Юлиан вступил на престол. Вскоре в Александрии вспыхнул мятеж. Язычники схватили Георгия, замучили его, а вместе с ним и некоторых христиан. Юлиан легко простил злодеяние, жертвой которого были христиане, и письменно заверил александрийцев в своей неизменной благосклонности. Но одно обстоятельство раздражало его до крайности – возвращение Афанасия. Великий епископ, узнав об указе, вызывающем из ссылки всех изгнанных, и о смерти Георгия, поспешил в Александрию. Паства приняла с радостью любимого пастыря, отсутствовавшего шесть лет. Казалось, весь Египет вышел его встречать. Везде раздавались благодарственные молитвы. Христиане надеялись найти в нем твердого защитника от язычников, везде восстанавливавших капища и старавшихся оживить язычество.

Святой мученик Феодор Тирон. Икона

Но их действия беспокоили Афанасия меньше всего. Он вполне верил силе христианской веры и считал безумными и тщетными все попытки восстановить умирающее язычество. Несравненно больше тревожили его распри христиан и тот внутренний разрыв, который ариане произвели в Церкви Христовой. Те немногие епископы, которые не изменили истине во время господства ариан, не хотели иметь общение с теми, кто подписал арианский символ, хотя многие поступали так по простоте, будучи обмануты хитростью ариан. Они потом каялись, уверяя, что не имели мысли изменить Ни кейскому Символу. Такое состояние было крайне тягостно; и на это Афанасий обратил внимание, прежде всего стараясь восстановить мир, любовь и единодушие. Он созвал в Александрии Собор. Учение Церкви о Пресвятой Троице было вновь ясно изложено, и Афанасий убедил святых исповедников, никогда не изменявших истине, принять с любовью падших кающихся братьев. Он умел соединить мудрую строгость с кротостью и снисходительностью к слабым, не раздражал никого, возбуждал в христианах взаимную любовь. Афанасий заботился о восстановлении мира в Антиохии, разделенной между тремя епископами, писал письма в Рим, Галлию, Испанию, убеждая верующих единодушно служить Богу в духе взаимной любви. Больше других пастырей Афанасий имел право быть строгим, потому что сам неизменно служил истине, много пострадал и остался без укора. Поэтому слова мира и прощения из его уст были везде принимаемы с живейшей радостью, а его действия, проникнутые горячей любовью и ревностью о Господе, усмиряли вражду и раздоры.

Чудо св. Феодора Тирона. Икона

Это было крайне неприятно Юлиану. Возвращая изгнанных христиан, он хотел воспользоваться их распрями в своих целях, постоянно старался возбуждать раздоры, оказывал благосклонность лжеучителям, покровительствовал донатистам (в Африке) и вновь возбуждал волнения, казавшиеся утихшими. Он возненавидел Афанасия и прислал ему повеление удалиться из Александрии, утверждая, что тот не имел права вновь занять свою кафедру без особенного разрешения, хотя так поступали все епископы. Афанасий повиновался и удалился из города. Православные вознегодовали и обратились к царю с просьбой возвратить епископа. Это еще больше возмутило Юлиана, и он велел изгнать Афанасия вообще из Египта. Затем в Александрию беспрерывно шли новые распоряжения, одно другого строже. Велено было сжечь главную церковь в городе и предать Афанасия смерти, если его найдут. Христиане со слезами провожали любимого епископа. Он утешал их и говорил: «Не плачьте, это небольшое облако, оно скоро пройдет». На ладье поплыл великий пастырь по Нилу к Фиваиде. Воины, имевшие повеление убить его, последовали за ним. Они уже почти настигли его, как вдруг Афанасий велел повернуть лодку и плыть им навстречу. Воины, не ожидая этого, не узнали его. «Далеко ли Афанасий?» – спросили они. «Нагоните скоро, если поспешите», – отвечали им спутники епископа. Они продолжали плыть, а Афанасий вышел на берег и вновь нашел убежище у пустынных подвижников.

Стремясь как можно больше оскорбить христиан, Юлиан задумал восстановить Иерусалимский храм. Он надеялся этим нанести христианам чувствительный удар, доказав ложность пророчеств. Конечно, Юлиан, как ревностный язычник, не мог иметь сочувствия к иудеям, которые не скрывали своего презрения к многобожию. Но иудеи ненавидели христиан, и этого было достаточно, чтобы привлечь к ним милость императора. Он написал им письмо, в котором, выразив свое сочувствие к печальной участи иудеев, угнетенных будто бы христианами, предлагал им восстановить Иерусалимский храм и обещал свою помощь. «Когда же храм будет окончен, – писал он, – я сам с вами принесу в нем жертву Господу Саваофу в благодарность за торжество над христианами». Иудеи приняли это предложение с восторгом. Восстановление храма было любимой мечтой несчастного народа: с восстановлением древней святыни связывали они надежды на величие и славу. Иудеи вновь стали мечтать о независимости и толпами поспешили в Иерусалим. Там они действительно получили от Юлиана щедрое пособие и нашли царского сановника, которому было поручено надзирать за работами и оказывать иудеям всякую помощь. Уверенные в покровительстве царя, иудеи стали везде наносить оскорбления христианам: во многих городах предавали их истязаниям, везде безнаказанно ругались над их верой. В Иерусалиме положение христиан сделалось крайне тяжелым. Святой епископ Кирилл[155] ободрял свою паству, потому что был твердо уверен, что храм не возобновится, а Господь Сам поможет служителям Своим.

Между тем приступили к восстановительным работам. Иудеи с восторгом принялись за священный для них труд; всякий хотел принять в нем участие, всякий жертвовал, чем мог. Орудия для работы отделывались золотом и серебром. Женщины отдавали свои дорогие украшения, в полах богатой одежды носили камни, землю копали серебряными лопатами. Но едва успели расчистить место и приготовить материал для постройки, как страшное землетрясение с бурей и вихрем разметало все заготовленное и множество работников было задавлено обломками и камнями. Работу на время оставили. Когда же опять приступили к делу, случилось новое землетрясение, страшнее первого.

На этот раз остатки еще уцелевшего основания были вырваны из земли, орудия разнесены вихрем, пламя, вырываясь клубами из земли, опалило работников и оставило на телах и одеждах изображение креста. Ужас объял иудеев. Они убедились, что Сам Бог против них; многие уверовали и крестились. Юлиана известили о случившемся. Он рассердился, запретил упоминать об этом событии как о чем-то необыкновенном и изгнал епископа Кирилла.

Кирилл, епископ Иерусалимский (315–386), епископ с 351 г. Трижды свергался со своей кафедры арианами. Блаженный Иероним и некоторые другие отцы, однако, считали его арианином, на том основании что посвящение в епископы он получил от арианина Акакия и затем долгое время дружил с полуарианами. Святой Кирилл, действительно, не употреблял в своих сочинениях слово «Единосущный», хотя присутствовал на II Вселенском Соборе в качестве православного епископа, «подвизавшегося против ариан», и принял Никейский Символ. Известен благодаря своим катехизическим трудам: огласительным и тайноводственным поучениям, имеющим большое значение для истории христианских догматов, Таинств и обрядов.

Не удались действия Юлиана в пользу язычества в Антиохии. В предместьях Антиохии, Дафне, стоял великолепный храм, посвященный Аполлону. Кумир Аполлона славился издавна, и толпы поклонников, бывало, посещали капище, в котором совершались богатые жертвоприношения. Но теперь все изменилось. Капище стояло пустым. В предместье была незадолго до того выстроена церковь, в которой покоились тела священномученика Вавилы и трех отроков, пострадавших с ним при Декии. Вокруг церкви возникло христианское кладбище, и христиане приходили молиться на том месте, где прежде совершались языческие обряды. Юлиан, собираясь в поход против персов, прибыл в Антиохию и захотел вопросить идола. Он надеялся найти в капище прежнее великолепие и толпы поклонников с богатыми приношениями, но, к великому своему удивлению, нашел там только одного жреца, который от себя принес гуся в жертву языческому богу. Он стал вопрошать идола, но Аполлон не дал ответа. «Что это значит?» – спросил разгневанный Юлиан. Жрец приписал неудачу соседству мощей святого Вавилы. Юлиан велел удалить их. Все антиохийские христиане прибыли в Дафну и торжественно перенесли мощи в соборный храм, воспевая громогласно: Велик Господь и достославен паче всех богов: все идоле народов ничто; Господь же сотворил Небеса… Небеса возвещают правду Его, и все народы– видят славу Его. Да постыдятся все служащие истуканам, хвалящиеся ничтожными идолами! (ср.: Пс. 95, 4–5; 96, 6–7). Это возмутило Юлиана, тут же давшего распоряжение мучить христиан. В то же время он повелел отделать заново и с большим великолепием капище Аполлона, а сам был намерен торжественно открыть его. Но вдруг, в ночь на тот день, капище сгорело до основания! Обвинили христиан и многих казнили, хотя соседние поселяне утверждали, что огонь с неба упал на капище. Святой епископ Мелетий сопровождал осужденных на место казни, молясь с ними, за что был сразу изгнан. Христианские церкви вновь грабились, язычники ругались над христианами и совершали всякие злодейства. Но небесное правосудие скоро настигло гонителей. Дядя Юлиана, отступник, как и он, был одним из самых жестоких врагов христиан. Он тешился их страданиями, нагло ругался над святыней храмов. Вдруг страшная, внезапная болезнь поразила его и некоторых его товарищей, и все они скончались в ужасных мучениях. Но и это не вразумило Юлиана. Гонение распространилось по всей Сирии. Юлиан письменно восхвалял усердие язычников, когда они жгли церкви и разоряли христианские кладбища, и в своих сочинениях старался опровергать и высмеивать христианскую веру.

Царь жил в Антиохии довольно долго, но не сумел завоевать расположение даже язычников. Они любили увеселения и были недовольны тем, что Юлиан чуждался их, но принимал участие в самых нелепых обрядах, которым и язычники перестали верить[156]. Они громко высмеивали его суеверие, грубое обхождение, самую наружность его, небрежность, доходившую до неопрятности, хотя этой небрежностью Юлиан думал доказать свое презрение к роскоши.

Недовольный и раздраженный своим пребыванием в Антиохии, Юлиан двинулся в поход со значительными силами. На пути он посещал знаменитые языческие капища, усердно совершал жертвоприношения и вопрошал идолов, давал щедрые пособия на возобновление разрушенных языческих храмов, обещая открыть их с торжественностью на обратном пути. Но Юлиану не суждено было возвратиться. Ободренный первыми успехами против персов, которые его просто заманивали в глубь страны, он зашел далеко за Евфрат, сжег за собой флот, но был смертельно ранен в сражении неприятельской стрелой. Чувствуя, что смерть близка, он в ярости схватил в горсть запекшуюся кровь, текущую из раны, и, бросив ее в воздух, воскликнул: «Ты победил, Галилеянин!» Так бесславно закончил Юлиан свою жизнь.

Войска, оставшиеся без начальника, поспешили избрать императора. У Юлиана не было детей, и царствующая династия пресеклась. Единодушно избрали Иовиана[157], христианина, пользовавшегося всеобщим уважением. «Я не хочу начальствовать над язычниками», – сказал Иовиан войскам, избравшим его. «Не язычниками будешь ты предводительствовать, а христианами, – воскликнули воины, – краткое царствование Юлиана не изгладило из наших сердец истинной веры и поучений Великого Константина», – и они тотчас же водрузили крест над воинским знаменем.

Не скоро дошла в Константинополь весть о кончине Юлиана в отдаленной стране. Но это событие было открыто некоторым святым мужам чудесным образом. Отшельник Юлиан Савас известил своих учеников о смерти царя в самый час его кончины. В Александрии знаменитый христианский ученый, Дидим Слепец[158], во время молитвы ночью услышал слова: «Сегодня не стало Юлиана; извести об этом Афанасия».

Афанасий в то время скитался в пустынях Египта, преследуемый воинами, которым было велено убить его. Среди опасности он не знал страха и твердо уповал на Бога. «Я спокоен, как в дни мира, – говорил он отшельникам, – ибо страдаю ради Христа и укреплен Его благостью, сердце мое готово на все, что пошлет мне Господь». Он советовался с аввою Памвой и с Феодором Освященным[159], куда бы ему направить путь, но Феодор сказал ему: «Тебе нет нужды укрываться в настоящий час, Юлиан пал в Персии».

Два года с небольшим царствовал Юлиан, и в это время он употребил, конечно, самые сильные меры к низложению христианства. Но его попытки только еще больше доказали силу христианства и слабость язычества. Язычество не могло ожить после того, как мир узнал чистый и высокий закон Христа, а гонение послужило благотворным испытанием для христиан, которые познали из опыта силу единодушия и взаимной любви.

Новый император поспешил возвратиться из Персии, где положение армии было крайне трудным. Заведенная Юлианом в глубь неприятельской страны, она не имела достаточно сил, чтобы продолжать войну, и терпела недостаток во всем. Иовиан был вынужден заключить невыгодный мир и уступить Canopy некоторые области и города. Низибия, так долго оборонявшаяся, попала под власть персов. Много пострадали от новых своих властителей и христиане Месопотамии и других областей.

На обратном пути армии крест, предшествовавший войскам, возвещал всем областям, к какой вере принадлежит новый император. Впрочем, он и не замедлил в посланиях ко всем областным правителям исповедать себя христианином, объявляя притом полную свободу вероисповеданий всех своих подданных. Иовиан возвратил из ссылки христиан, изгнанных за веру, и отменил все распоряжения Юлиана против христиан. Прибыв в Антиохию, он призвал Афанасия и принял от него письменное изложение Никейского Символа как единого истинного. Христиане обрадовались, и нигде радость не омрачалась гонением на язычников. Мир водворился как бы сам собой; христиане и не думали мстить за перенесенные обиды, но спокойно радовались торжеству истины; проповедники призывали к кротости и незлобию. Но скоро печаль заменила радость: Иовиан, не успев достигнуть столицы, внезапно умер. Общий выбор пал на Валентиниана, уроженца Паннонии, человека твердого, который при Юлиане потерпел за христианскую веру. Избрание Валентиниана, ревностного христианина, ясно доказало, как бессильна была языческая партия, на миг ожившая под покровительством Юлиана.

Миновало гонение от язычников, но опять настало гонение от ариан. Валентиниан[160], по примеру многих своих предшественников, счел нужным избрать себе соправителя, и выбор пал на его младшего брата, Валента[161]. Он поручил ему Восток, а сам стал управлять западными областями, пребывая то в Медиолане (Милане), то в Трире и Равенне.

Валент принял крещение от арианского епископа Евдокса и клятвенно обещал поддерживать ариан ское исповедание. Он сдержал слово. С его вступлением на престол возобновились для Церкви тяжелые времена Констанция и господства ариан. Православные епископы заменялись арианами, православные церкви закрывались или отдавались арианам. Вышло повеление, чтобы все епископы, изгнанные Констанцием и возвращенные Юлианом, опять оставили свои кафедры. Прибегали и к более жестоким мерам. Восемьдесят православных епископов, присланных с жалобой на притеснения от ариан, скончались мученической смертью. Подробности их казни просто возмутительны. Валент, опасаясь общего негодования, велел предать их смерти тайно: осудив их будто бы на изгнание, корабль, отплывший довольно далеко от берега, подожгли, и все они погибли.

Иператор Валентиниан

Указ об удалении епископов произвел сильное волнение в Александрии. Христиане, еще так недавно обрадованные возвращением Афанасия, были готовы стоять за него до смерти. Городские власти даже не решались настаивать на исполнении указа, но сам Афанасий, не желая навлечь на Александрию гнев императора, тайно удалился из города и поселился в гробнице родителей. Александрийские христиане приступили к царю с просьбой возвратить его. Валент уступил, боясь настроить против себя весь Египет, тем более что в эту пору поднял мятеж Прокопий, к которому присоединились многие. Он возвратил Афанасия и больше не преследовал его. Великий епископ был уже стар, но силы духа не изменяли ему. Он по-прежнему был деятелен и тверд: созывал Соборы, излагал учение Церкви, сносился с другими епископами, убеждая их действовать единодушно. Ему усердно помогал Василий, который был пресвитером в Кесарии, а с 371 года – епископом. И Афанасий утешался тем, что в нем святая истина найдет твердого и ревностного защитника. Ему самому уже недолго оставалось жить. Святитель Афанасий Великий скончался в 373 году, 80 лет от роду. Он был епископом сорок шесть лет и все это время провел в постоянной борьбе за святую истину. Порой самые твердые его помощники падали духом и уступали внешней силе. Но ничто не могло поколебать Афанасия. Он переносил изгнание, страдания, никогда не менял убеждения и не уклонялся от своих обязанностей, показывая пример христианского мужества.

Мы помним, что Василий удалился в пустыню. Там, вдали от мирского шума, он служил Церкви, излагая и объясняя письменно ее учение и стараясь оградить иноков от влияния ереси. Через некоторое время епископ Евсевий призвал его в Кесарию и посвятил в пресвитеры. Василий стал деятельно помогать ему. Но слава Василия возбудила в Евсевий чувство зависти, и Василий, заметив это, удалился. Епископ, однако, скоро понял, что он один не в силах править делами Церкви в такое трудное время, и снова попросил помощи у Василия. Вскоре все дела перешли в руки пресвитера, который отдался своему служению с полным самоотвержением. Главным и любимым его делом, которое он совершал ежедневно, иногда два раза в день, было проповедание слова Божия. Избегая глубоких умозрений, недоступных слушателям, Василий в живом слове излагал им обязанности христианина, объяснял Священное Писание, красноречивым описанием чудотворения возвышал их сердца к Творцу, старался побудить к христианской деятельности. Его слова, изливаясь из горячего, любящего сердца, действовали сильно и убедительно. Он умел подвигнуть своих слушателей на дела любви и милосердия, подавая им личный пример. Живя бедно, отказывая себе даже в необходимом, Василий устраивал в Кесарии и в окрестностях обширные больницы, приюты, странноприимные дома. Все, что имел, отдавал бедным, помогая и христианам, и иноверцам, сам ходил за больными. При этом Василий находил время устраивать в обителях общежитие, писать уставы для иноков и правила для воспитания детей, обличать лжеучения, входить в сношение с защитниками Православия в других городах, заступаться в судах за бедных и угнетенных. И вся эта неутомимая деятельность тем более достойна удивления, что Василий был очень слабого телосложения и почти постоянно болел. Но силы духа побеждали в нем телесную немощь, и Господь укреплял его на полезное служение. По вдохновению свыше Василий изложил письменно чин Божественной литургии[162] и составил много молитв.

После смерти Евсевия (в 371 году) в Кесарии пожелали иметь епископом Василия. Этому сильно противилась партия ариан. Тогда престарелый Назианзский епископ, отец Григория, уже слабый и больной, велел перенести на носилках себя в Кесарию, и его голос способствовал избранию Василия.

Василию было трудно расширить свою деятельность, но круг его обязанностей стал обширнее. В ведении кесарийского епископа находились (кроме Каппадокии) епархии Галатии, Понта, Армении; везде происходили смуты, везде Православие колебалось. Василий не щадил сил: обозревал епархии, писал послания, старался везде отыскать себе усердных помощников. Брат его Григорий, назначенный епископом в Ниссу, другой брат Петр, Севастийский епископ, друг его Григорий – все они содействовали ему, сколько могли. Другие усердные пастыри Церкви соединяли свои силы, чтобы противодействовать успехам арианства, поддерживаемого Валентом. Василий обращался и к сочувствию западных братий, описывая им бедственное состояние истинных христиан на Востоке.

«Вы, может быть, – писал он, – подвигнетесь на помощь Церквей восточных, ибо наши испытания тяжки и долговременны; вы же, возлюбленные о Христе братья, знаете, что совершенство закона состоит в любви. Троньтесь нашими бедствиями; не извиняйтесь домашними заботами; дело идет не об одной Церкви или двух: буря свирепствует от пределов Иллирии и до пустыни Фиваиды. Извращены догматы благочестия, изглажены уставы Церкви; страсть господствования преобладает, и предстоятельство церковное предлагается в награду за нечестие. Пастыри предают стадо Божие и расхищают милостыни нищих. Исчезла строгость правил; дана широкая свобода грешить… Не стало суда праведного; всякий ходит по желанию своего сердца… Стяжавшие власть через угождение человекам сделались рабами оказавших им милость. У некоторых и защита Православия обратилась в орудие взаимной брани; скрывая свою вражду, они дают ей вид поборничества по благочестию. Другие поощряют народ к взаимным ссорам, чтобы общими пороками скрывать свои. Поддерживается непримиримая брань. Этому смеются неверующие; колеблются маловерные… Умолкли уста благочестивых; развязан всякий хульный язык, осквернено святилище. Здравомыслящие убегают домов молитвенных как училищ нечестия и в пустынях со стенаниями и слезами воздевают руки к Господу, сущему на Небесах».

Это послание, подписанное тридцатью двумя епископами, дает нам понятие о страданиях христиан на Востоке. Западные епископы оказали, впрочем, мало сочувствия; но все здравомыслящие христиане Востока тесно сблизились с Василием.

Валент, зная силу кесарийского епископа, очень желал привлечь его на свою сторону. Собираясь ехать в Кесарию, он предварительно поручил префекту Модесту, известному своей решительностью и жестокостью, расположить Василия к общению с арианами. Префект стал убеждать Василия.

– Для чего ты противишься государю, – говорил он ему, и один остаешься упорным? Для чего не держишься одной веры с царем?

Василий объяснил, что не может принять заблуждений ариан. Модест стал грозить ему изгнанием, лишением имущества, смертью.

– Если можешь, угрожай чем-нибудь другим, – возразил епископ. – Изгнания я не боюсь, ибо вся земля Господня; отнять имущество нельзя у того, кто ничего не имеет; смерть для меня благодеяние: она соединит меня с Господом, для Которого живу и тружусь.

Величие Василия изумило префекта.

– Доселе никто так не говорил со мной, – сказал он.

– Вероятно, тебе не случалось говорить с епископом, – спокойно отвечал Василий.

Модест, убедившись, что угрозы бессильны, стал представлять Василию все выгоды, которые Церковь получит от его уступки.

– Подумай, – говорил он, – как важно для твоей паствы быть в общении с великим государем. А от тебя что требуется? Только чтобы ты согласился исключить из Символа слово «Единосущный».

– Конечно, – ответил Василий, – для государя весьма важно вступить в общение с Церковью, ибо важно спасение души; но допустить исключение из Символа хотя одного слова или изменить в нем что-либо, на это не соглашусь.

– Подумай до завтра, – сказал префект.

– Не нужно; завтра я таков же, как нынче.

Модест отпустил Василия и, когда прибыл царь, донес ему о неуспехе поручения. Были еще сделаны попытки склонить епископа, но все осталось тщетно. Ариане советовали прибегнуть к открытой силе, но Валент боялся раздражать всю область и не терял надежды убедить Василия. В день Богоявления, 6 января 375 г., он пошел в храм, желая принести дар в пользу Церкви, и был поражен величием и торжественностью службы, однако никто из диаконов, не имея на то разрешения епископа, не решился принять его пожертвование. Валент был так смущен, что едва не упал, если бы его не поддержали придворные. Тогда святитель Василий сделал знак принять приношение императора. Ему не удалось здесь поговорить с Василием, но в другой раз он имел с ним беседу в алтаре. И слова Василия, видимо, сильно подействовали на него: он оставил епископа в покое.

Впрочем, спустя некоторое время советы ариан превозмогли, и Валент отправил Василия в изгнание. Вдруг сын императора опасно занемог, и Валент, видя в этом Божью кару, поспешно отменил приговор и послал просить молитв епископа. Ребенок выздоровел. Валент уже не тревожил Василия; и гонение, сильное во всех областях, миновало Каппадокию.

Имя и влияние великого Афанасия, как мы видели, ограждало и Александрию от насилия ариан. Но едва Афанасий умер, как во всем Египте началось сильнейшее гонение. Александрийская Церковь избрала в преемники Афанасию благочестивого Петра, но ариане удалили его и прислали своего епископа, Лукия. Соединяясь с язычниками и иудеями, они силой вторгались в церкви, производили в них злодеяния и грабежи, ссылали в заточение всех православных церковнослужителей.

Однако само гонение, как замечал Афанасий, было красноречивой проповедью против ариан и возбуждало к ним общую ненависть. При Валенте благовествование подвижников обратило к вере многих сарацин, живших близ пустыни, и царица их, Мавия, пожелала, чтобы был посвящен в епископы сарацинский инок Моисей. Он для этого прибыл в Александрию, но перед всем народом отказался принять рукоположение от арианина Лукия. «Я недостоин быть епископом, – говорил он, – но если уже Господь призывает меня к этому святому служению, то не хочу быть рукоположен тем, кто обагрен кровью святых». – «Не осуждай меня, не узнав сперва веры моей», – сказал Лукий. «Я знаю вашу веру, – отвечал Моисей, пастыри Церкви, томящиеся в заточении, осужденные на работы в рудниках, предаваемые огню, – вот свидетельства вашей веры».

Гонение не пощадило и пустынников. Многие, в том числе и оба Макария, были сосланы на дикий остров. Но их чудеса и поучения обратили и там много язычников. Слава их распространилась еще больше, и тогда гонители сочли выгоднее для себя возвратить великих старцев в безмолвные пустыни. Одна знатная и богатая римлянка по имени Мелания, посещавшая в это время пустыни, тоже подверглась гонениям. Она кормила ежедневно до пяти тысяч иноков, лишенных всяких средств, и последовала за изгнанными в Палестину. Ее хотели заключить в темницу, но остановились, узнав об ее богатстве и славном роде[163].

В некоторых местностях насилия ариан доводили население до такой степени исступления, что сами гонители приходили в ужас. Эдесский православный епископ был изгнан и заменен арианином, но народ отказался от общения с ним и стал собираться для молитвы в пустынных местах, под открытым небом. Валент повелел Модесту силой разогнать эти собрания и предавать смерти ослушников. Модест обнародовал это повеление, желая избежать строгих мер. Но собрания продолжались. Модест отправился с воинами, чтобы исполнить приказание царя, и на пути встретил женщину, которая поспешно шла на молитвенное собрание, ведя за руку ребенка. «Куда идешь? – закричал ей Модест. – Я никого не буду щадить; тебя и ребенка твоего там ожидает смерть!» – «Я это знаю, – отвечала женщина, – потому и спешу, чтобы с ребенком своим удостоиться мученической смерти». Модест уведомил царя об этом, умоляя его отменить распоряжение, потому что пришлось бы предать смерти почти все население. Валент смягчил указ, но изгнал около восьмидесяти церковнослужителей, не согласных на общение с арианами. На пути к изгнанию народ их встречал с почетом как исповедников, и ревность к истинной вере все больше воспламенялась.

К сожалению, арианские заблуждения распространились далеко. Задунайские готы начали еще с III века принимать христианскую веру от пленных, взятых ими на войне. В IV веке христианская вера сильно распространилась между готами. Около 360 года их епископ Ульфила изобрел готскую азбуку и перевел на готский язык часть Священного Писания. Несколько мучеников положили жизнь за веру Христову в кровавых распрях между готскими князьями христианином фритигерном и язычником Афанарихом. Имена готских мучеников (Никиты, Саввы и других) славились в Церкви. Готская Церковь часто сообщалась с Церковью Каппадокийской и другими, несмотря на враждебные отношения готов к империи. При Валенте готы, теснимые с севера, прислали просить у императора разрешения поселиться во Фракии. Среди посланных был епископ Ульфила. К сожалению, он заразился арианским лжеучением и после возвращения распространил ересь среди готов.

Готы действительно перешли Дунай, чтобы поселиться во Фракии, но притеснения от областных начальников и нарушение договоров вызвали сильное негодование, и вскоре вспыхнула война. Валент во главе большого войска пошел против готов.

Когда Валент отправился в поход, ему встретился святой отшельник по имени Исаакий. Он сказал ему: «Государь, перестань враждовать против Господа, отверзи церкви православные, и Бог благословит путь твой». Царь не обратил внимания на эти слова, а самого Исаакия приказал столкнуть на обочину дороги. Но на другой и на третий день отшельник, следуя за ним, приступал к нему с той же просьбой, грозя ему гневом Божиим. «Ты не одолеешь врагов, – говорил он, – но погибнешь огнем». Разгневанный царь велел заключить Исаакия в темницу, сам же продолжал путь.

Война была неудачной для Валента, но вести о ней не скоро доходили до Царьграда. Исаакия там держали в заточении и грозили ему смертью после возвращения императора. Но однажды отшельник сказал: «Он не возвратится; вот уже шесть дней как я слышал смрад от истлевших в огне костей его». Через некоторое время действительно узнали о кончине Валента. После сражения при Адрианополе раненый Валент хотел спастись бегством и с некоторыми воинами укрылся в малой хижине, стоявшей посреди поля. Готы подожгли ее, даже не подозревая, что в ней укрылся царь, который таким образом погиб после почти пятнадцатилетнего царствования (¦ 378). А святой Исаакий вспоследствии стал настоятелем обители близ Царьграда и известен под именем св. Исаакия Далматского.

Гонение от ариан утихло после смерти Валента. Но кесарийский епископ недолго наслаждался миром. Труды, заботы, огорчения окончательно расстроили его здоровье, и без того всегда слабое. Последние годы ему были особенно тяжелы: ариане везде торжествовали, некоторые православные епископы колебались, другие, оказавшиеся твердыми в вере, претерпели изгнание; в том числе брат Василия, Григорий Нисский, и близкий ему друг, Евсевий Самосатский. Со своим другом Григорием он был разлучен. Григорий, назначенный Василием епископом маленького города Сасима, не мог управлять паствой, где господствовали ариане, и после смерти отца удалился в монастырь св. Феклы близ Селевкии. В Антиохийской Церкви продолжались смуты. Святой Мелетий был в изгнании. Василию становилось все труднее бороться против возрастающего зла. Отрадны ему были только вести с Запада, где Церковь благоденствовала, а свт. Амвросий Медиоланский с успехом отражал попытки ариан; Иероним Стридонский благотворно влиял на римское общество, а Мартин Турский распространял веру в Галлии. В 379 году святой епископ кесарийский скончался. Смерть его была всеобщим горем; рыдания заглушали церковное пение, больные старались прикоснуться к его телу в надежде получить исцеление. Вся Церковь оплакивала великого учителя, сильного убедительным словом, твердого и деятельного служителя истины.

Западный император Валентиниан умер за три года до смерти Валента, оставив наследниками престола двух сыновей: семнадцатилетнего Грациана[164] и четырехлетнего Валентиниана II. Грациан готовился было идти на помощь Валенту против готов, когда узнал о смерти восточного императора. Он не счел себя в силах управлять огромной империей и стал искать помощника. Выбор его пал на Феодосия, родом испанца, сына полководца, прославившегося воинскими подвигами в Британии и Африке. Молодой Феодосии сопровождал отца в походах, затем жил в своих поместьях в Испании, когда Грациан, призвав его, поручил ему управление восточной части империи. Нельзя было сделать лучшего выбора.

После смерти Валента изгнанные епископы были тотчас же возвращены. Большей частью они нашли в своих епархиях смятение, раздоры, паства была разделенной на православпых и ариан. В Антиохии одни продолжали признавать епископом М слети я, другие – Павлина. Запад и Римский епископ поддерживали Павлина. Оба епископа были люди благочестивые; Мелетий предложил Павлину управлять Церковью вместе, в духе любви и мира.

Но нигде зло не укоренилось так сильно, как в Константинополе. В течение почти сорока лет там были постоянно арианские епископы. И епископы, и гражданские власти во зло православным покровительствовали всяким лжеучениям. Всевозможные ереси разрешались свободно. И страсть к богословским спорам объяла, все население, на улицах ремесленники, лавочники спорили о Божественности Христа, об отношении Его к Богу Отцу, утверждали или отрицали Божественность Духа Святого. Богословские споры вызывали непримиримые распри. Казалось, все совершенно забыли, что сущность христианской мудрости состоит не в умении ловко спорить об отвлеченных предметах, которые превышают ум человека, а в вере, любви, смирении и милосердии.

Между тем как все лжеучения свободно излагались, никейское вероисповедание постоянно преследовалось. В Константинополе православные не имели ни одной церкви. Они иногда тайно собирались для богослужения в горах и лесах, где часто на них нападали враги. Но среди скорби гонений все были связаны взаимной любовью и исполнены горячей ревностью к вере. Как только гонение прекратилось со смертью Валента, они поспешили написать к Григорию На зианзскому, умоляя его прибыть в Константинополь и взять на свое попечение малочисленную православную Церковь. Григорий любил уединение, но Господь указывал ему путь, на котором он мог быть полезен. Он не счел себя вправе отказаться и, прибыв в столицу, остановился у родственников. В их доме скоро устроилась церковь, в которой Григорий стал совершать богослужение и проповедовать. Он назвал эту церковь «Анастасией», что значит «воскресение», надеясь, что тут воскреснет Православие.

Святитель Григорий Богослов. Дионисий и мастерская. Около 1502–1503 гг.

Еретики, разумеется, с самого начала были настроены враждебно, но они еще не знали всей силы Григория. Его убогий и смиренный вид, простота привычек и обхождения возбуждали их насмешки. Они его не опасались и всячески старались оскорбить. Встречая, осыпали ругательствами, иногда бросали камнями. Григорий переносил все спокойно, твердо уповая на Бога. Сначала немного слушателей посещало его бедную церковь, но после каждой его проповеди число их увеличивалось. Скоро малая церковь стала тесна. Никогда еще в Константинополе не слышалось такого могучего, убедительного слова. Язычники, еретики, равнодушные миряне, приходившие из любопытства послушать нового проповедника, были увлечены его красноречием. Когда же с кафедры Анастасии раздались его высокие беседы о богословии, то много самых отъявленных его противников пришло к убеждению о тщете арианской веры. Громкие восклицания часто прерывали его речь, и за ним навсегда утвердилось звание Богослова. Но эти успехи раздражали до такой степени его врагов, что жизнь великого проповедника подверглась опасности. Еретики старались возбудить против него народ, и однажды, в ночь на Пасху, когда Григорий совершал крещение новообращенных, они ворвались в его церковь с оружием и палками, стали ругаться над святыней и нанесли многим раны, в том числе и самому Григорию. На другой же день они потащили его на суд, как разбойника, но не достигли желаемого. Григорий возвратился оправданный; и с каждым днем его влияние возрастало и число слушателей умножалось. Он старался возбудить их к истинно христианской деятельности, внушая им взаимную любовь, отвлекать их от споров и распрей, столь противных духу христианского закона.

Между тем ему готовили удар. Григорий был доверчив и простодушен. Этим воспользовался один недостойный человек, Максим Циник[165], который сумел вкрасться в его доверие и, втайне действуя против него, достиг того, что был избран в епископы некоторыми христианами. Григорий, глубоко огорченный поступком Максима, пожелал удалиться, чтобы не стать причиной новых смут, но православные изгнали Максима и выразили единодушное желание иметь Григория архиепископом. Максим же нашел покровительство в Риме. В это время прибыл император Феодосии[166].

Феодосии, с детства воспитанный в христианском законе, принял незадолго до того крещение от епископа Солунского и издал указ, которым, признавая за истину Никейский Символ, объявлял еретиками всех, отвергавших его. В то же время он повелевал возвратить православным церкви, отнятые у них арианами. Арианский епископ Дамофил выехал из Константинополя, а Григория торжественно ввел в соборный храм сам император при криках православных: «Григорий епископ!» Эта торжественность была неприятна и тягостна смиренному Григорию, как видно из его же слов. Отраднее, он считал, победить противников кроткой силой истины, чем чувствовать себя под покровительством вооруженных воинов и защитой державной власти. Эта защита не нужна святой истине. Он шел неохотно, с поникшей головой, видел вокруг себя толпы ариан, недовольных, безмолвных, уступивших лишь силе. Само небо, казалось, не благоприятствовало торжеству; погода была пасмурна, небо покрыто тучами. Но едва Григорий вступил в святилище, как яркие лучи солнца блеснули из-за туч. Народ признал это счастливым предзнаменованием и громкими, радостными восклицаниями приветствовал епископа. Григорий, твердо веря силе самой истины, удерживал императора от строгих мер против еретиков. Но тем не менее ариане еще сильнее возненавидели его и даже покушались на его жизнь. Вот как это случилось. Григорий занемог, и в это время в его дом входили и знакомые, и незнакомые, желавшие знать о нем. Однажды вошел юноша, подкупленный арианам и, чтобы умертвить епископа. Он пришел в комнату, где больной беседовал с друзьями. Некоторое время слушал епископа и вдруг пал к его ногам, рыдая и умоляя о прощении. Друзья Григория отвели юношу в сторону и узнали все от каявшегося. Григорий призвал его и сказал: «Господь да помилует и простит тебя, только обратись к Нему и служи Ему верно».

В сане архипастыря столицы Григорий хранил прежнюю простоту привычек и жил строгим подвижником. Многие ставили это ему в укор, потому что прежние епископы Царьграда жили роскошно. Но истинные христиане ценили такое достоинство, и все больше и больше привязывались к своему святому пастырю.

Церковь продолжала волноваться лжеучениями. Особенно распространилось лжеучение Македония, отвергавшего Божественность Духа Святого. Его последователей звали духоборцами. Феодосии решился созвать Вселенский Собор. В 381 году в Константинополь съехались около ста пятидесяти епископов с Востока. Собор открылся под председательством Мелетия Антиохийского, который, впрочем, вскоре скончался; тогда его место как председателя на Соборе занял Григорий. Он настаивал, чтобы преемником Мелетия в Антиохии был Павлин, уже признанный частью Антиохийской Церкви, но избрали Флавиана, и это стало причиной долгих смут. Западные Церкви считали епископом Павлина и сообщались только с ним, а восточные были за Флавиана.

Отцы Собора, пересмотрев Никейский Символ, положили изменить в нем некоторые выражения, чтобы придать ему больше ясности и определенности, и дополнили его некоторыми словами, в которых признается Божественность Духа Святого, от Отца исходящего, единство Святой Апостольской Церкви и чаяние воскресения мертвых. Впоследствии каноном Третьего Вселенского Собора было постановлено: никогда не изменять в Символе ни единого слова. Это свято соблюдает Православная Церковь, читая доселе Символ веры, как он был утвержден в 381 году на Втором Вселенском Соборе.

Канонами этого Собора, которых всего семь, были решены споры о перекрещивании еретиков, определены с большей точностью права епископов и главных митрополий, Константинопольская епархия уравнена с четырьмя большими митрополиями: Рима, Антиохии, Иерусалима и Александрии – и стала считаться второй после Рима, так как Константинополь был второй столицей и назывался Вторым Римом. Вошло в употребление называть «патриархами»[167] епископов этих городов, кроме Римского, за которым преимущественно осталось название «папы», употреблявшееся доселе без отличия и не означавшее никакого преимущества власти. Константинопольский Собор был признан Вселенским – как по важности его определений, так и потому, что весь Запад единодушно принял их.

Святитель Григорий Богослов, архиепископ Константинопольский.

Первая половина XVIII в. Монастырь Симонопетра

Еще во время заседаний некоторые епископы начали спорить о правильности назначения Григория. Григорий неохотно принял сан епископа и постоянно тосковал о тихой, уединенной жизни, так как имел слабое здоровье и часто болел. Ему еще не было шестидесяти лет, но святой ходил уже весь согбенный, его седая голова склонялась на грудь, а лицо запечатлело следы трудов, лишений, душевной борьбы. Только надежда быть полезным удерживала его в столице. Когда же по поводу его назначения возник ропот, то он сказал: «Пастыри Христовой Церкви! Стыдно вам враждовать и спорить, когда вы других должны учить любви и миру. Прошу вас, устройте мирно дела Церкви; если я причина волнения, то, как пророка Иону, бросьте меня в море; и утихнет буря, которую не я воздвиг. Отнимите у меня престол, изгоните меня; я на все согласен и довольно удручен болезнью, чтобы жаждать тихой, спокойной жизни».

Затем он упросил и Феодосия отпустить его и после окончания Собора простился с паствой, которая глубоко скорбела о разлуке с ним. Вместо него избрали Нектария, человека благочестивого, но еще не принявшего Святого Крещения. Он крестился в соборной церкви и, облеченный в белые одежды новопросвещенного, был провозглашен епископом. Но его избрание не обошлось без смут: Римская Церковь покровительствовала недостойному Максиму (Цинику) и не хотела Нектария. По этому поводу (и другим) некоторое время существовал разрыв между Востоком и Западом.

Менее трех лет продолжалось святительство Григория Богослова, но и в это время он убедительным словом и примером много сделал для паствы, которая так долго была волнуема ересью. Его святую деятельность продолжил через шестнадцать лет величайший проповедник христианской Церкви Иоанн Златоуст.

Оставив Константинополь, Григорий прежде всего посетил Назианз, чтобы устроить там дела Церкви. В Кесарии произнес надгробное слово своему другу Василию и потом удалился в сельцо Арианз, место своего рождения. Из всего отцовского имения он сохранил лишь небольшой дом, окруженный густым, тенистым садом, через который протекал светлый ручей. В этом тихом убежище он провел последние восемь лет жизни. Часто ждали его на Соборы, но Григорий, слабый и больной, только письменно принимал участие в делах Церкви. Он вел жизнь самую строгую, подвижническую. Но молитва и занятия, с молодости любимые, услаждали его одинокую старость. Он любил в звучных стихах излагать воспоминание о прошедшей жизни: описывать и счастливое детство в родительском доме, и нежную дружбу с Василием, пустынные труды, скорби и немощи души среди бурь житейских. «Изнуренный болезнью, – писал он, – я в стихах находил отраду, как престарелый лебедь, пересказывающий сам себе звуки крыльев». Во всех его сочинениях проявляется нежное, любящее сердце, душа, озаренная благодатью свыше. Описывает ли он прелесть видимой природы, движения души, говорит ли о назначении человека, он пламенным сердцем возносится к Творцу и Подателю благ, посвящая Ему свое богатство – дар слова, которым он дорожил больше, чем богатствами и величием мира. Великий святитель отошел к Господу около 390 года, завещав бедным свое скудное имущество.

Он оставил много замечательных сочинений: писем, стихотворений, проповедей, возражений против лжеучений, толкований Писания[168].

Между тем как на Востоке Церковь страдала от ариан, на Западе она благоденствовала. Валентиниан I оказывал усердие к христианской вере, не стесняя и не преследуя, впрочем, и язычников. Они могли свободно совершать обряды своего богопочитания; запрещены были только всякого рода заклинания. После Валентиниана I вступили на престол его сыновья: Грациан и Валентиниан II[169]; последний был еще малым ребенком. Грациан поручил Восток Феодосию, а сам, живя в Милане, управлял западными областями. Он был воспитан в христианской вере и добросовестно старался, чтобы все его действия соответствовали законам Христовым, руководствовался советами великого Миланского епископа Амвросия.

Император Грациан

Амвросий родился около 340 года от отца-язычника, префекта Галлии и Испании; мать и сестра его были христианки. После смерти матери, Марцеллина, сестра Амвросия, заменила ее двум малолетним братьям и воспитала их с любовью и заботливостью. Они получили блестящее образование, какое тогда давалось в богатых и знатных домах. В это время особенно уважалось красноречие: оно открывало путь к высшим должностям государства. Поэтому отец Амвросия посчитал счастливым предзнаменованием событие, случившееся в младенчестве сына. Однажды ребенок заснул под деревом, но вдруг рой пчел налетел на него: пчелы садились на его лицо, вползали в открытый ротик ребенка и выползали, не причиняя ему вреда. Отец запретил отгонять их, надеясь, что сын его будет сладкоречив и могуч словом, так как пчелы оставили свой мед на его устах. Эти надежды, действительно, сбылись.

Амвросий готовился к гражданской деятельности и уже в 25 лет славился как самый красноречивый адвокат в Риме. Префект Проб счел его достойным занять одну из самых важных должностей и поручил ему управление Лигурийской областью. Проб был христианином и, убеждая Амвросия управлять с кротостью и справедливостью, сказал ему: «Управляй не как судья, как епископ». Амвросий прибыл в Милан, столицу своего округа, и вскоре заслужил всеобщую любовь.

Через некоторое время умер миланский епископ Авксентий, арианин, и надо было избрать ему преемника. В соборном храме, где собрались по такому случаю, шли горячие споры между православными и арианами. Амвросий прибыл в храм как префект, чтобы смотреть за порядком. Вдруг среди шума раздался детский голос: «Амвросий епископ!» Вслед за тем и весь народ воскликнул единодушно: «Пусть будет Амвросий епископом!» – и стал просить его принять это звание. Удивленный Амвросий отказывался, напомнив, что он еще даже не крещен, что он не готовился к такой должности и не способен учить и назидать других. Но народ не слушал возражений, а настаивал на своем. Восклицание ребенка казалось всем внушением свыше. Все были уверены, что Амвросий, заслуживший в звании префекта любовь и уважение всей области, будет и достойным епископом. Послали просить согласия императора, так как Амвросий занимал гражданскую должность. Между тем Амвросий делал все, чтобы отклонить от себя звание, которое страшило его. Он даже раз тайно ушел из Милана, но, проходив целую ночь, поутру опять очутился у ворот города. Император утвердил выбор народа, и Амвросий должен был согласиться. Он принял Святое Крещение, в семь дней прошел все церковные степени и принял посвящение в епископы (в 374 году).

Святитель Амвросий Медиоланский. Ивановский Свято-Введенский женский монастырь

Ревностно и добросовестно исполнял он все обязанности, которые принял так неохотно. Все свое имущество Амвросий раздал бедным и, свободный от мирских забот, полностью отдался своему служению. Чувствуя, каким неудовлетворительным было его духовное образование, стал слушать наставления благочестивого пресвитера Симплициана, внимательно изучал творения великих отцов Востока: Василия, Григория, Кирилла Иерусалимского. Вскоре его красноречивые проповеди стали привлекать огромное число слушателей, которых он побуждал к христианской деятельности и старался отвлекать от ереси ариан. Арианам покровительствовала императрица Юстина, вторая жена Валентиниана I. Но, к счастью, Валентиниан I оказывал большое уважение Амвросию, а его сын, Грациан, любил его, как отца. Амвросий тоже нежно любил молодого императора и написал для него несколько книг, в частности о вере и Таинствах, и радовался добродетели и благочестию молодого иператора.

Но усердие Грациана к христианской вере скоро вызвало негодование и опасения со стороны язычников. Языческая партия на Востоке вообще была слаба, но в Риме была намного сильнее, потому что там язычество связывалось с воспоминанием о прежнем величии империи и со всем гражданским бытом. Приписывая христианской вере свои бедствия, римляне упорно держались древнего богопочитания. Христианские императоры, боясь оскорбить и без того недовольный Рим, лишь с крайней осторожностью прикасались к вековым учреждениям, уважаемым римлянами. Поэтому, хотя христианство и распространялось в Риме, язычество имело там довольно крепкие корни и могло казаться даже господствующей религией. В сенате стояли идолы и алтари богов; сенаторы при вступлении в звание должны были исполнить языческий обряд; жрецы совершали жертвоприношения в 330 языческих храмах. Язычеству делались и другие уступки: христианские императоры продолжали именоваться верховными первосвященниками (pontifex maximus) – звание, которое издревле давалось главе государства. После смерти их торжественно причисляли к богам.

В то время, о котором теперь идет речь, языческая партия в Риме имела во главе своей людей, уважаемых за твердость, независимость характера и за горячую преданность отчизне: Претекстата и Симмаха. Под их влиянием именитейшие граждане Рима, потомки древних патрициев, считали гражданским долгом всеми мерами поддерживать язычество и оказывать усердие к богам, которые якобы возвели Рим на высшую ступень славы и могущества, поэтому любое новое распоряжение в пользу христиан их глубоко оскорбляло. Грациан с каждым годом становился все более враждебным язычеству и предпринимал меры, на которые не решался ни один из его предшественников. Он отнял у капищ принадлежавшие им земли, отменил преимущества весталок – служительниц языческой богини Весты, пользовавшихся величайшим почетом в Риме. Наконец, и это было самым жестоким ударом для римлян, он велел вынести из сената статую Победы. Эта мера возбудила сильное волнение – статуя Победы служила для римлян эмблемой древней славы и величия империи, олицетворением самого Рима, могучего и славного. Весь Рим пришел в смятение. Решили послать к императору депутацию под предводительством известного оратора Симмаха, чтобы просить отменить повеление. Грациан отверг прошение под предлогом, что депутация не представляет интересов большинства сената. Язычники были глубоко оскорблены, но сделали еще одну попытку: отправили к императору жрецов, которые поднесли ему одежду верховного первосвященника. Грациан отверг и это, объявив, что языческая одежда неприлична христианину.

Эта твердость в вере лишила молодого императора престола и жизни. Язычники, потеряв всякую надежду склонить его на свою сторону, стали поддерживать военачальника Максима, который провозгласил себя императором. Грациан пошел на него войной, но был предательски убит в Лионе (в 383 году). На престоле остался его брат, Валентиниан II, под опекой матери Юстины. Галлия и Испания признали Максима, который собирался идти в Италию, чтобы и тут утвердить свое владычество. Императрица попросила Амвросия быть защитником юного Валентиниана и идти к Максиму, чтобы отговорить его от похода в Италию. Амвросий принял трудное поручение, явился в Трир к Максиму. Как бесстрашный и мужественный служитель Христа, Амвросий не стал скрывать своего негодования за убийство Грациана, отказался быть в церковном общении с Максимом, но все же достиг желаемого: Максим отложил намерение идти на Италию.

После возвращения в Милан Амвросию пришлось отражать новые нападки язычников. Надеясь найти в юном Валентиниане II больше уступчивости, чем в его брате, римские язычники отправили к нему прошение, в котором умоляли отменить указы Грациана, враждебные язычеству. Это прошение, написанное Симмахом, префектом Рима, было красноречиво, но отражало слабость язычества. Когда гонимые христиане подавали императорам апологии в пользу своего учения, они говорили с твердой верой в Того, Который есть и Путь, и Истина, и Жизнь, не заботясь о своих выгодах. Готовые отдать жизнь за веру, они старались только о распространении святой истины: в твердой вере была их неодолимая сила. Теперь язычеству пришлось представлять апологии, но той силы в них не было, потому что сами язычники уже мало верили богам. Симмах, говоря от лица Рима, только умоляет императора пощадить традиции великого города, не нарушать его древних обычаев, оставить ему то богопочитание, которое помогло покорить мир, но не говорит о язычестве как об истине. Амвросий написал возражение, в котором твердо отстаивал указы Грациана. «Христианские сенаторы не могут восседать перед алтарем языческим, – говорит он, – никто не может служить двум господам… Император никого не оскорбляет, если Бога предпочитает всему». Валентиниан II отверг прошение язычников, и указы Грациана остались в силе.

Вскоре Амвросию пришлось бороться и с другими врагами. Юстина, мать императора, активно покровительствовала арианам, но при Грациане ее влияние было ничтожным. Однажды она добилась того, что в город Сирмиум был назначен арианский епископ, но Амвросий, прибыв туда, отменил назначение. С тех пор Юстина возненавидела Амвросия. И даже услуга, которую он оказал своим посольством к Максиму, не смягчила ее неприязни. Пользуясь своим влиянием на сына, она теперь еще ревностнее стала заботиться о выгодах ариан и уговорила императора потребовать от Амвросия уступить арианам одну из миланских церквей. Амвросий отвечал, что, если бы потребовали его собственного имущества, он бы охотно его отдал, но не может уступить того, что принадлежит Богу. После многих безуспешных переговоров воины по повелению императора силой заняли одну церковь для ариан. Народ взволновался и схватил одного арианского пресвитера, чтобы его убить. Об этом донесли Амвросию, который, не прервав богослужения, только послал диакона освободить арианина. Влияние святого епископа тотчас усмирило народное волнение, но правительство заключило в темницу множество православных. Юстина продолжала действовать в пользу ариан, настраивая императора против Амвросия. Но епископ встречал уговоры и угрозы с той же спокойной, непоколебимой твердостью. «Достояние Божие не в моей власти, – говорил он, – нужна ли смерть моя – я готов; не окружу себя народом, не припаду к алтарям для спасения жизни; лучше умру за алтари». Однажды воины уже ворвались в храм, где он служил. Но вдруг, упав на колени, объявили, что пришли молиться, а не сражаться. Наконец Валентиниан II прекратил гонение, узники были отпущены, волнение утихло, и император не без досады говорил своим придворным, указывая на силу и влияние епископа: «Вы и меня готовы выдать Амвросию».

В следующем году, перед праздником Пасхи, требования Юстины отдать храм возобновились. К тому времени ее стараниями в Милан был призван арианский епископ и издан указ, разрешающий арианам совершать богослужение. Но Амвросий вновь отвечал твердым и решительным отказом. Народ опять взволновался, опасаясь за любимого епископа. Амвросий успокаивал его, умолял не прибегать к силе для защиты, напоминая, что молитва – единственное орудие христиан. Это было в торжественные дни Страстной недели. Народ толпился в храме, где служил епископ, и с восторгом и умилением слушал его поучения. Иногда вооруженные воины окружали церковь, однажды верным пришлось оставаться в церкви всю ночь. Такими мерами Юстина думала склонить Амвросия к уступке. Но молящиеся забывали об опасности, и епископ продолжал совершать богослужение с спокойной, благоговейной торжественностью. Чтобы облегчить молящимся долгое стояние, Амвросий в это время ввел в Миланской Церкви антифонное пение на два лика, уже давно бывшее в употреблении на Востоке. Пение его гимна во славу Святой Троицы смягчало скорбь православных. В это же время Господь открыл святому во сне место погребения двух святых мучеников – Гервасия и Протасия, пострадавших во времена гонений. Когда обрели мощи святых, то чудесные исцеления, совершавшиеся при них, еще больше воспламенили ревность христиан, усилили любовь народа к епископу. Наконец гонение прекратилось, и Амвросий запечатлел радость христиан в торжественной церковной песне «Тебе Бога хвалим».

Гонение прекратилось, впрочем, только оттого, что Максим вновь стал угрожать Италии. Устрашенный Валентиниан II опять прибег к помощи Амвросия, убедил его предпринять вторичное посольство к Максиму. Амвросий согласился, хотя успех был сомнительным. К тому же ему было крайне неприятно вступить в переговоры с Максимом после одного поступка, который привел в негодование всю Церковь. За несколько лет до этого в Испании появилась ересь присциллианистов – смесь гностицизма с манихейством. Присциллиан, основатель лжеучения, был человеком безнравственным, вел порочную жизнь и усердно распространял свое учение, которым заразились многие в Испании и в Южной Галлии. Некоторые епископы обвиняли его перед Максимом, и Максим, желая прослыть ревнителем истинной веры, осудил на смертную казнь Присциллиана и четырех его главных приверженцев. Это решение привело в ужас всех истинных христиан. Мартин, Турский епископ, уважаемый всей Галлией за святость жизни, умолял Максима отменить приговор. Он говорил, что достаточно отлучить от Церкви еретиков, но невозможно, чтобы гражданская власть казнила христиан за ложные убеждения. Усилия Мартина и других епископов остались тщетными, и в первый раз (384 г.) смертная казнь еретиков за веру Христову была инициирована гражданской властью. Она вызвала всеобщее негодование и способствовала усилению ереси, потому что приверженцы Присциллиана стали почитать его за мученика. Мартин Турский укорял Максима за поступок, не соответствующий духу христианской веры и оскорбляющий святую истину, которая не нуждается в помощи внешней силы. Амвросий, прибыв в Галлию, не захотел общаться с епископами, принявшими участие в осуждении еретиков, и выразил Максиму свое негодование.

Максим принял Амвросия не с прежней благосклонностью и упрекнул его за то, что несколько лет тому назад он удержал его от похода в Италию. Этот упрек был славой Амвросия, и он охотно принял его. Но на сей раз посольство не было успешным. Максим двинул свое войско на Италию. Валентиниан II с матерью бежали в Солунь, но Феодосии I вступился за молодого императора и победил Максима, который был убит своими воинами. Феодосии опять утвердил на престоле Валентиниана и помогал ему советами, убеждая его держаться истинной веры.

Амвросий приобретал все больше и больше влияния на народ. Его святая жизнь, ревность к службе Божией прославили его имя во всем христианском мире. Из дальних стран приходили, чтобы видеть его; многие обращались, услышав его убедительные поучения. Между прочим – и блаженный Августин, о котором мы расскажем далее. Амвросий написал много сочинений о христианской нравственности, пояснений Священного Писания, писем и поучений, устроил чин литургии и других служб, стараясь как можно больше сближаться с обрядами Востока. Он много изучал великих восточных отцов, и подражание им заметно в его сочинениях. Амвросий учредил несколько монастырей, а своей сестре, Марцеллине, инокине, посвятил ряд книг об иночестве и девстве. Об этом он говорил так красноречиво, что некоторые матери запрещали своим дочерям слушать его проповеди, боясь, как бы он не привлек их к подвижнической жизни. Иночество же, сильно распространенное на Востоке, стало в эту пору развиваться и на Западе. Монастыри устроились в разных местах Италии, на островах Средиземного моря, в Испании и Галлии. Развитию подвижнической жизни способствовали также святые Мартин Турский, Павлин Нольский (Ноланский), Иероним Стридонский.

Мартин, уроженец Паннопии[170], в молодости служил воином в Галлии. Он тогда еще не был крещен, но в числе оглашенных готовился к Святому Крещению и отличался честностью, чистотой жизни и милосердием. О нем сохранилось следующее предание. Однажды в воротах города Амиенса ему встретился нищий, просящий милостыню. Мартин сам был беден и не имел денег, но, сняв плащ, он перерезал его пополам и дал половину нищему. В ту же ночь он увидел во сне Господа Иисуса во славе, окруженного Ангелами и облеченного в половину плаща, поданную нищему. Вскоре Мартин принял Святое Крещение и, оставив военную службу, стал учеником Илария Пуатьеского[171]. В течение всей жизни он бесстрашно защищал истинную веру от лжеучений. Строгая подвижническая жизнь полюбилась ему. Мартин искал уединения, но благочестие и чудеса прославили его имя по всей стране, и против воли он должен был согласиться стать епископом в городе Туре. Он, однако, оставался смиренным подвижником, усердно заботился об искоренении язычества в соседних областях, воспитал много благочестивых учеников, устроил несколько монастырей. Сульпиций Север, христианский историк, подробно описал жизнь и чудеса благочестивого епископа, которого знал лично[172].

Еще замечательнее деятельность Иеронима. Он родился около 330 года в городе Стридоне (на границе Паннонии и Далмации)[173]. Родители его, христиане, зажиточные сельские жители, послали своего сына учиться в Рим. Там Иероним сначала хранил благочестивые привычки детства, участвовал в молитвенных собраниях, с благоговением посещал гробницы мучеников. Но потом увлекся светской жизнью, увеселениями шумной, роскошной столицы. Однако так продолжалось недолго. Поняв суетность земных наслаждений, мучимый желанием знания и веры, Иероним оставил Рим. В Аквилее, а затем в Трире предался учению и уединенной молитве. Он принял крещение и отправился на Восток, чтобы изучать веру Христову и Священное Писание на местах библейских событий. Но свет Божественной мудрости еще не вполне озарил его душу.

Сочинения Цицерона и Платона имели для него больше прелести, чем боговдохновенное Писание, которое казалось ему грубым и непонятным. Это мучило его, и он с усилием и напряжением изучал священные книги. В Антиохии он занемог, и ему представилось, что он приведен к Престолу Судии живых и мертвых и слышит от Него вопрос: «Кто ты?» – «Я христианин», – с трепетом отвечал он. «Неправда, – возражает тот же строгий голос, – ты цицеронианец, а не христианин; где сокровище твое, там и сердце твое».

Альбрехт Дюрер.

Святой Иероним в келье. Резцовая гравюра на меди. 1514

Глубоко пораженный этим видением, Иероним удалился в дикую, суровую пустыню, и там, в уединении, молил Бога просветить его душу светом истины, даровать ему разумение священных книг. Трудна была ему отшельническая жизнь, и тяжелая внутренняя борьба совершалась в его душе. Его воображению в пленительном виде представлялись покинутые радости мира, воспоминания о роскошном Риме смущали его уединенную молитву и возбуждали в душе уснувшие страсти. Пустынник припадал к Спасителю с горячими слезами, изнурял себя постом и бдением, с напряжением трудился. И наконец свет воссиял в его душе, мир и тишина воцарились в ней. Пробыв довольно долго в уединении, Иероним посетил святые места отшельников Сирии и Палестины. В Антиохии принял звание пресвитера[174] и прибыл в Константинополь. Во время пребывания в Сирии он изучал еврейский язык, чтобы лучше понять Писание; в Константинополе с восторгом слушал свт. Григория Богослова и продолжал заниматься Писанием и другими учеными трудами: переводил беседы и толкования Оригена, историю Евсевия. В 382 году, после девяти лет, проведенных на Востоке, Иероним возвратился в Рим, богатый знанием и духовной мудростью. С ним прибыли и восточные епископы: Епифаний Кипрский, Павлин из Антиохии.

Рим произвел на Иеронима тяжелое впечатление. Его поразила суетность духовенства и общества, мелочность стремлений, алчность клириков. Странную картину представлял собой в то время Рим. С одной стороны, язычество, как будто еще не тронутое в своей внешней обстановке, но утратившее жизненную силу, держалось лишь тем, что в сердцах лучших своих представителей связывалось с любовью к отечеству. С другой стороны, христианское духовенство, потеряв из виду главные основания учения Христова, заботилось о приобретении власти и богатства и как будто стремилось стать наследником прав и преимуществ, которые теряло язычество. Римский папа, пользовавшийся как епископ столицы уважением Церкви, старался на этом основании утвердить власть над Церквами Запада и сделаться «верховным первосвященником». Его богатство было огромным, а роскошь возбуждала укоризны даже у язычников. «Я сам бы сделался христианином, если бы мне за это дали звание Римского епископа», – говорил, шутя, язычник Претекстат. Звание епископа становилось целью корыстных устремлений. Истинные христиане со скорбью видели кровавую борьбу между двумя искателями папского престола: Дамасом и Урсином. Оба поддерживали свои притязания силой оружия. Более ста тридцати человек лишились жизни в этих распрях. Победа осталась за Дамасом. «Нисколько не удивительно, – замечает языческий историк Аммиан Маркеллин, описывая эти события, – что такая богатая цель возбуждает желание честолюбцев и делается предметом жестокой и упорной борьбы. Счастливый победитель может быть уверен, что будет обогащен дарами римских дам; что изящество его одеяния привлечет все взоры, когда он проедет по улицам Рима в богатой колеснице; что роскошь царской трапезы едва ли сравняется с роскошью, господствующей в доме римского епископа». Вот какие побуждения заставляли домогаться сана, который внушал благоговейный трепет таким святым мужам, как Афанасий, Василий, Амвросий! Правда, это писал языческий историк, может быть, склонный представить христиан в невыгодном свете, но он же воздает дань уважения областным епископам за их простоту и смиренномудрие. К тому же и другие свидетельства подтверждают правоту его слов.

Пример главы действовал и на римское духовенство: его алчность возбуждала всеобщее негодование. Духовные лица приобретали влияние на богатых женщин и, выманивая наследства и дары, производили семейные раздоры, скапливая себе огромное богатство. Валентиниан I указом запретил духовным лицам получать наследство лично для себя; их могла получать только Церковь. Эта мера возбудила, конечно, много ропота, но лучшие люди одобряли ее, и Иероним тоже. «Не жалуюсь на указ, – говорил он, – и жалею только о том, что мы заслужили его». Он сильно обличал пороки и алчность клириков, с негодованием говорил и о высшем христианском обществе, которое являло мало христианских добродетелей и походило скорее на языческое своей суетностью и страстью к роскоши и увеселениям.

Действительно, высшее общество в Риме (как и в Константинополе) еще мало прониклось духом христианской веры. Оно словно лишь облеклось в ее внешность, храня, в сущности, много прежнего, что ясно выражалось в обычаях повседневной жизни и вызывало строгие укоризны христианских наставников, осуждавших, в особенности, тщеславие и страсть к роскоши. Богатые язычники, отправляясь в храм, сопровождаемые большим количеством рабов и прислужников, любили щеголять друг перед другом богатым убранством колесниц, роскошью одежды, числом зависевших от них прислужников. С той же гордой, но еще более неуместной пышностью отправлялись знатные христиане в церковь Христову. Богатые жены продолжали, как и прежде, тратить огромные деньги на свои наряды, отличавшиеся роскошью и изысканностью. Так, например, с некоторых пор вошло в обычай вышивать золотом на шелковых тканях разные изображения, заимствованные из истории или мифологии. Язычницы носили на своих платьях изображения богов, похождения Орфея, сцены игр и охоты; увы, христианки, не отказываясь от такой же дорогой прихоти, вышивали на своих одеждах сюжеты евангельских событий: исцеление расслабленного, умножение хлебов и т. п. Проповедники и в Риме, и в Константинополе строго обличали эту суетность, старались внушить своим слушательницам, что лучше бы в жизни и в делах подражать примерам милосердия Христа, чем изображать их на своих одеяниях. Но весьма многие в христианском обществе ограничивались лишь внешним исповеданием христианской веры.

Но общество, признающее христианский закон, не может развратиться полностью. Сила нравственного закона спасает его от конечной гибели. Всегда найдутся люди, хотя иногда и немногие, которые будут стараться следовать в жизни признаваемому ими закону, быть достойными членами той святой Церкви, к которой причисляют себя своим исповеданием. Их спасительный пример удерживает других на пути истины, возвращает к нему уклонившихся. Так было и в Риме. Из среды высшего общества, примыкавшего образом жизни к языческому, постепенно возникало другое, проникнутое духом христианской веры, стремившееся исполнять заповеди Христа о любви к ближним, о смиренном самоотвержении. Здесь встречаются имена и благочестивых жен. Когда еще Афанасий Великий был в Риме, его рассказы о восточных подвижниках и подвижницах возбудили ревность к высшим христианским подвигам у некоторых римских христианок. Одна молодая вдова, Маркелла, решила отказаться от светской жизни, чтобы посвятить себя служению Богу и ближним. Знатность, богатство, красота Маркеллы привлекали много женихов, но она не захотела вступать вторично в брак и осталась верна избранному ей образу жизни. Ее мать не одобряла намерения дочери удалиться от общества, и Маркелла осталась в Риме. Но среди суетного и изнеженного общества она вела строгую жизнь, изучала Священное Писание, беспрестанно молилась, тратила огромное богатство, помогая бедным и больным. Стараясь видеться с людьми благочестивыми, она радушно принимала у себя в доме пришельцев с Востока: Афанасия и Петра Александрийских, а позднее – Иеронима, Епифания, Павлина. Они помогали ей наставлениями и советами.

Пример Маркеллы оказался благотворным. Образовался кружок молодых жен, одушевленных верой и любовью к Господу. Это был цвет римского общества по знатности и богатству. Но, презирая эти преимущества, римлянки стремились лишь к тому, чтобы быть достойными звания христианок – высшего звания в мире. Это были Мелания, вдова префекта, с двадцати лет посвятившая себя Богу; богатая вдова Павла, наследница Гракхов и Сципионов, со своими дочерьми: Павлиной, Блезиллой (Блезникой) и Евстолией, и сестрой Азеллой; Фабиола, основательница первой в Риме больницы; Софрония, Юлиана и другие, имена которых известны нам из переписки Иеронима. Пришельцы с Востока были радушно приняты в этом дружеском кругу, и Иероним сделался наставником и руководителем благочестивых жен, являвших суетному и изнеженному Риму пример чистой добродетели и строгой, деятельной жизни. Он объяснял им Священное Писание, разделял их заботы о бедных и больных. Это стало для Иеронима отрадой среди неприятностей и огорчений, которые пришлось вытерпеть от духовенства, очень озлобленного против него. Только папа Дамас проявлял к нему расположение. По его совету Иероним стал писать объяснения на некоторые места Священного Писания и переводить Библию. Но Иероним недолго оставался в Риме и года через три возвратился на Восток, казавшийся ему более родным и близким по духовному настрою.

Джованни Беллини.

Святой Иероним в пустыне.

Вторая половина XV – начало XVI в.

Он опять обошел все священные места Палестины; в Александрии слушал ученого Дидима Слепца и наконец поселился в Вифлееме, в пещере, и полностью посвятил себя молитве и ученым трудам. Его главным занятием стал перевод Священного Писания. Известный до того латинский перевод, под названием италийский, был так искажен переписчиками, и в нем оказалось столько вставок и ошибок, что новый перевод стал просто необходим. Иероним принялся за это дело. Используя знание еврейского языка, труды Оригена и других исследователей Священного Писания, он работал несколько лет и составил перевод, которому на Западе отдали предпочтение[175].

Кроме того, он составлял толкования на Писание, изучал жизнь знаменитых мужей, был в постоянной переписке с друзьями в Риме, опровергал римских еретиков: Иовиниана и Вигилянция, которые выступали против иночества, против чествования икон и мощей. Иероним имел утешение увидеть и некоторых из своих духовных дочерей, привлеченных на Восток желанием поклониться святым местам и узнать жизнь подвижников.

Благочестивая Мелания[176] прибыла на Восток еще в царствование Валента, посещала нитрийских отшельников и вручала им богатые дары. Авве Памве она, между прочим, принесла 300 литр серебра. Отшельник, приняв дар, сказал своему ученику: «Употреби это на нужды братии в Ливии и на островах; они беднее нас». – «Господин мой, – сказала Мелания, – тут триста литр». Пустынник отвечал: «Дочь моя, мне этого не нужно знать; а Господь, взвесивший холмы и не отвергнувший и двух лепт вдовицы, знает вес твоего серебра». Застигнутая гонением в пустыне, Мелания в течение нескольких дней кормила до пяти тысяч иноков, потом последовала за изгнанными в Палестину, служила и помогала им. Поселившись в Иерусалиме, она основала женский монастырь, в котором трудилась 25 лет, щедро помогая церквам и бедным. Иероним был с ней в постоянной дружбе и помогал ей советами, равно, как и священник Руфин, итальянец из Аквилеи, живший в уединенной келье на Масличной горе. Между Руфином и Иеронимом, вначале очень дружными, возник спор по поводу толкований Оригена, и Мелания была для них примирительницей. Уже в глубокой старости святая подвижница поехала в Рим, чтобы увидеться с семейством. В ту пору Риму со всех сторон угрожали враги. Мелания своими рассказами о Востоке побудила многих последовать ее примеру. Ее сын Публикола и двадцатилетняя внучка Мелания[177] с мужем Пинианом, продав свои огромные поместья, предприняли путешествие на Восток, по дороге строя обители и щедро помогая нуждавшимся. Вскоре после прибытия в Иерусалим престарелая отшельница предала душу Богу, но ее внучка, Мелания, продолжала ее труды. Живя в келье на Масличной горе, она изучала Писание, молилась, ходила за больными и бедными. И она, и муж постоянно дружили с Иеронимом. Они основали несколько монастырей и скончались в бедности, раздав свое огромное богатство.

Павла тоже оставила пышный Рим ради Востока. Вместе с Иеронимом она посещала святых подвижников, вручала нуждавшимся богатые подаяния и наконец поселилась в Вифлееме, где основала монастырь. По дороге из Вифлеема в Иерусалим она построила странноприимные дома для богомольцев. Ее младшая дочь Евстолия, с тринадцати лет посвятившая себя Богу, находилась при ней. Обе они вели жизнь строгую, трудились и молились, ходили за больными, лишали себя даже необходимого, чтобы больше помогать другим, изучали Священное Писание под руководством Иеронима и не жалели о пышной, богатой жизни, которую покинули ради Господа. Павла знала наизусть почти все Писание и, чтобы лучше понимать слово Божие, выучилась еврейскому языку. Она часто писала в Рим, где оставила много друзей и замужних дочерей. К ним писал и Иероним, давая советы по воспитанию детей. Отшельники звали к себе своих римских друзей, красноречиво описывая им мир и тишину пустынных обителей. Павла скончалась в глубокой старости. Господи, возлюбих красоту дома Твоего! – были ее последние слова (ср.: Пс. 25, 8).

Между тем замужние дочери Павлы в Риме подавали пример истинно христианской жизни, как в семейной среде, так и в общественной. Их благочестие поддерживалось связью с матерью и блаженным наставником, в особенности – внимательным изучением слова Божия, единого источника истины. Вся их жизнь была посвящена добру, и пример действовал благотворно на всех окружавших. Мужья тоже стали ревностными служителями Бога.

Мы упоминали о Фабиоле. Эта знатная и богатая римлянка в ранней молодости вышла замуж за человека порочного, развелась с ним и еще при его жизни вступила во второй брак. Этот поступок мучил ее, и после смерти второго мужа она старалась искупить свою вину всенародным покаянием и жизнью, посвященной служению Богу и ближним. Одетая в грубую и бедную одежду, она в притворе латеранского храма святого Иоанна перед целым Римом исповедала свои грехи и молила о прощении. Затем она продала свои обширные поместья и построила первую в Риме больницу, где с самоотвержением ухаживала за больными, не тяготясь никаким трудом, сама перевязывала раны несчастных и всячески старалась облегчить их страдания. Желание поклониться святым местам привлекло и Фабиолу на Восток. Иероним, которого она знала в Риме и посетила в Вифлееме, с удивлением говорит о ее благотворительности и о ее знании Священного Писания. Возвратившись в Рим, она снова принялась за свои труды: при участиии Паммахия, овдовевшего мужа второй дочери, Павлы, построила в Остии огромный странноприимный дом, выкупала пленных, посылала вспомоществования в отдаленные области Италии и умерла в бедности. Весь Рим толпился на похоронах богатой Фабиолы, обнищавшей ради Христа и наполнившей Италию своими благодеяниями.

Какой переворот в сознании совершила христианская вера! Какая огромная разница была между этими смиренными служительницами Христа, полными сострадания и милосердия, и гордыми римлянками-язычницами, которые с наслаждением смотрели на кровавые игры цирка, вели жизнь праздную, изнеженную, удивляя Рим своими пороками, необузданной страстью к роскоши, причудливостью затей, не зная на пути осуществления своих прихотей никаких преград! Христианская вера, согрев сердца любовью, указала женщинам, как можно достойно употреблять время и средства. Жены-христианки удивляли Рим благотворительностью, для которой тесен был Рим и которая изливалась обильным потоком во все края мира; строгостью жизни, посвященной деятельности, трудам, молитве.

Но у большинства римлян учение об отречении от земных благ не встречало сочувствия. Жизнь, посвященная труду и исполнению святых обязанностей, казалась им лишенной всякой прелести. Со страхом видели они успехи и силу нового учения, которое отнимало у язычества лучших людей. Римская чернь часто преследовала христианских проповедников угрозами и неистовыми криками; святые подвижницы подвергались клевете и насмешкам; языческие писатели продолжали представлять христиан врагами просвещения. Злоба язычников была сильнее из-за того, что они внутренне сознавали слабость язычества, ясно видели его распад и как, напротив, христианство росло и крепло, призывая на свою сторону все духовные силы страны. Понятны сожаления язычников, то негодование, с которым они встречали всякое новое обращение их бывшего собрата в христианство. Такой взрыв негодования возбудило в язычниках и обращение Павлина Польского, его отречение от земного величия ради Христа.

Павлин, уроженец города Бордо, получил блистательное образование под руководством знаменитого языческого поэта Авзония. Знатный род, огромное богатство и личные достоинства открывали Павлину путь к высшим государственным должностям. Действительно, в двадцать лет он уже был сенатором и вскоре – правителем богатой Кампании. Много было у него друзей; поэзия, искусства услаждали его досуг, самые высшие почести ожидали его. Но влияние благочестивой жены, а также Амвросия Медиоланского и других христианских друзей склонило Павлина к принятию Святого Крещения. Он отдал все свое сердце Богу, а на 25-м году жизни отказался от своего сана, раздал большую часть имения бедным и удалился в Пиренейские горы для подвижнической жизни. Укоризны, насмешки, ругательства посыпались на Павлина со всех сторон от прежних друзей-язычников. Даже рабы, которым он даровал свободу, выражали ему презрение. Авзоний строго укорял его. Но как ни тяжко было испытание, оно не поколебало Павлина: он считал, что ничего не потерял, а все приобрел, посвятив себя служению Христу[178]. Некоторое время спустя, приняв сан пресвитера, он поселился в бедном местечке Ноле в Кампании, близ мощей святого мученика Феликса, к памяти которого имел особенное уважение. Впоследствии его избрали в епископы. Павлин и его жена Терезия жили смиренно, в бедности, потому что все, что имели, раздавали нуждавшимся; но никогда сожаления о прежнем величии не смущали их покоя и счастья. Он составлял высокие гимны во славу Божию, украшал иконами созданные им церкви[179], переписывался с христианскими друзьями: Амвросием, Августином, Мартином Турским, родственницей Меланией. Любовь его к ближним дошла до того, что во время нашествия вандалов на Италию, истратив уже все, что имел на выкуп пленных, он себя самого продал в рабство, чтобы купить свободу для сына бедной вдовы, пришедшей просить его. Царь вандалов отпустил его вместе с многими другими пленными, устрашенный бывшим ему видением, когда рядом с Престолом Господа он увидел и своего зеленщика, оказавшегося на самом деле епископом, пришедшим на Суд. Павлин мирно скончался в 431 году.

Язычество так и не смогло ничем отразить эту силу христианской веры. Если раньше оно имело на своей стороне внешнюю силу, то теперь и она изменила ему.

Христианская вера, все больше и больше распространяясь, вытесняла везде язычество. Указ Феодосия запретил на Востоке жертвоприношения. Во всех восточных областях разрушались капища, а вместо них строились христианские церкви[180]. Обнаруживались обманы идольских жрецов, которые ради своих выгод прельщали суеверный народ разными хитростями, и язычники переставали им верить. В некоторых городах Сирии язычники, впрочем, встали на защиту своих богов и умертвили несколько христиан. Но вообще сопротивление было довольно слабым. Уже везде численность христиан превышала число язычников и постоянно увеличивалась. Только в Александрии произошли большие беспорядки по поводу низвержения капищ.

Александрийские язычники, раздраженные обличениями епископа Феофила[181], схватили нескольких христиан, замучили их и предали смерти. Весь город пришел в волнение, на улицах происходили кровавые схватки. Наконец главные зачинщики мятежа затворились в храме Сераписа и, делая временами вылазки, брали в плен христиан, вынуждали их совершать языческие обряды, предавали истязаниям и казнили. Напрасны были все усилия гражданских властей, напрасно египетский префект с военным отрядом убеждал мятежников к покорности, угрожая им строгостью закона. Мятежники за стенами храма считали себя в безопасности и считали, что никто не решится употребить против них силу, потому что храм Сераписа был предметом благоговейного почитания для всего Египта. Действительно, префект не предпринял ничего, а дал знать о случившемся императору Феодосию.

Храм Сераписа – одно из самых обширных и самых богатых языческих зданий – стоял на высокой, искусственной горе и был окружен со всех сторон великолепными галереями и зданиями, где жили жрецы и другие служители богов. Сто мраморных ступеней вели к нему. Он, действительно, мог служить неприступной крепостью. Особенно же охраняло его от всякого враждебного посягательства суеверное благоговение всего Египта, и не только Египта. С поклонением богу Серапису соединялось обожествление реки Нила. Как известно, в знойном Египте почти не бывает дождей и весь годовой урожай края зависит от большего или меньшего разлива Нила, который в августе и сентябре затопляет всю низменную часть Египта и илом, оставшимся после разлива, придает почве плодородную силу. С незапамятных времен египтяне воздавали Нилу божеские почести, совершая в его честь торжественные обряды и жертвоприношения. Эта провинция снабжала хлебом часть Малой Азии и Константинополь, а потому неурожай там являлся всеобщим бедствием. Поэтому-то поклонение Серапису не ограничивалось одним Египтом, и в великолепном александрийском храме встречались и египтянин, боготворящий Нил в лице бога Сераписа, и грек, для которого тот же идол был олицетворением плодородной силы природы. Эти обряды в честь Нила долго сохранялись, несмотря на быстрое распространение христианской веры, и сравнительно недавно были запрещены Феодосием к крайнему неудовольствию язычников. Каков же был ужас язычников, когда пришел ответ императора на донесение египетского префекта! Феодосии писал, что не хочет мстить за смерть христиан, сподобившихся славной, мученической кончины, но повелевает разрушить храм Сераписа, а статую – раздробить на куски для раздачи бедным.

Серапис. II в. н. э.

Этот указ вызвал негодование языческой партии, но делать было нечего. Сам префект во главе воинов должен был содействовать христианскому епископу в разрушении храма. В назначенный для этого день огромная толпа народа последовала за епископом и префектом, которые шли исполнить приговор царя. Осмотрели все тайные ходы, находившиеся под сводами храма, жилища жрецов, библиотеку, собранную Птолемеем, и наконец вошли в само святилище, где стояла колоссальная статуя Сераписа, предмет благоговения и страха в течение многих веков. Этот кумир был отлит из всех известных металлов: золота, серебра, меди, олова, чугуна, весь обложен драгоценными камнями; змей – символ вечности – обвивался вокруг него. Перед кумиром толпа остановилась, объятая страхом, потому что у язычников существовало поверье: тот, кто дерзнет коснуться кумира Сераписа, будет немедленно поражен смертью, а затем и мир разрушится, и все стихии возвратятся в первобытный хаос. Долго никто не решался исполнить приказание императора и поднять руку на идола. Наконец один воин отважился ударить его молотом.

Язычники в безмолвном ужасе ожидали его казни. Но так как не последовало никакого проявления гнева со стороны Сераписа, то ободренный этим воин решился приставить лестницу, взобрался по ней на плечи идола и сильно ударил молотом по голове. Голова покатилась, послышался глухой шум. В ужасе ждали, что будет, но на смену ужасу пришел общий хохот, когда из статуи высыпало целое полчище крыс, которые, встревоженные в своем мирном убежище, теперь разбежались по храму. Тут уже все бросились на кумира. Каждый рубил чем попало, и так долго уважаемого идола разбили на мелкие части. Тем и кончилось поклонение Серапису[182].

Язычники, однако, были в страхе и беспокойстве. «Что, – думали они, – если разгневанный бог захочет мстить за поругание святыни и Нил не разольется?» Настала пора, когда обыкновенно вода в Ниле начинает прибывать. Весь Египет был в тревожном ожидании. Вода не прибывала, и народ стал роптать. Египетский префект, боясь волнения, послал просить у императора позволение совершить установленный обряд в честь Нила, чтобы тем умилостивить разгневанного бога. Феодосии отвечал, что если урожай Египта зависит от языческого обряда и должен быть куплен неверностью Богу истинному, то лучше остаться без хлеба. Господь оправдал и наградил его твердую веру. Не успел еще ответ его дойти до Александрии, как Нил поднялся выше, чем когда-либо, и урожай был обильнейший. Это нанесло последний удар языческому суеверию.

Действуя решительно в пользу христианской веры на виду у всех, умел ли Феодосии одерживать самые трудные победы над собой? Умел ли приводить себя самого в послушание Христу и силой христианской веры смирять в себе порывы страстей? Некоторые события периода его царствования могут послужить ответом.

Император Феодосии Великий

Из-за войны Феодосии увеличил налоги в некоторых областях. В Антиохии эта мера вызвала сильное неудовольствие, которое усилилось тем, что сборщики податей поступали порой очень жестоко. Вспыхнул мятеж, и разъяренный народ бросился с угрозами к дому градоначальника, а оттуда – на площадь, чтобы низвергнуть статуи императора, умершей императрицы[183] и двух сыновей их, и с ругательствами волочил их по улицам. Войско усмирило мятеж; главные зачинщики были схвачены, другие рассеяны. За этим взрывом страстей последовали уныние и страх. Городские власти строго обошлись с захваченными мятежниками, а от царя все ожидали еще более строгих распоряжений, потому что знали, что он чрезвычайно раздражителен. Вся Антиохия была в страхе. Обратились к престарелому епископу Флавиану и умоляли его ехать в Константинополь, чтобы увещаниями постараться смягчить справедливый гнев царя.

Флацилла, жена Феодосия Великого

Святой старец предпринял путешествие. Но не скоро последовал ответ. Между тем жители Антиохии находились в самом ужасном, тревожном состоянии. В это время был в Антиохии священник, хотя и недавно посвященный, но уже успевший приобрести славу и влияние своим красноречием и святой жизнью, – знаменитый Иоанн Златоуст.

Флацилла, жена Феодосия Великого

Он один ободрял, утешал народ. Не извиняя преступления антиохийцев, старался возвысить их души над всяким земным страхом и внушить им то мужество и спокойствие, которые истинный христианин, твердо уповающий на Господа, должен сохранять во всех житейских событиях. Он напоминал им о едином Всесильном Утешителе, убеждал больше бояться преступления, чем наказания, потому что для христианина только одно страшно – гнев Божий, остальное же – ничто, даже сама смерть не страшна, потому что она – начало вечности. Он уговаривал народ стараться умилостивить Господа раскаянием, исправлением жизни, исполнением Его святой воли. Народ толпился в церкви, где проповедовал Иоанн, площади, театры, цирки, обыкновенно привлекавшие суетных антиохийцев, были теперь пусты; только молитва и поучения Иоанна могли смягчить общую скорбь. По городу ходили страшные слухи. Рассказывали, что император в гневе решил истребить Антиохию с ее жителями и что уже близки воины, которым поручено исполнение приговора. Множество жителей бежало. Наконец приехали два царских сановника с поручением произвести строжайшее следствие и объявить, что Антиохия лишена преимуществ столицы. Началось следствие. Знатнейших граждан предали суду. Употреблялись страшные пытки, чтобы вынудить признания. Вопли, плач жен и матерей оглашали улицы. Иоанн беспрестанно являлся в судилища, чтобы ободрять несчастных и молить судей об их пощаде. Иноки, жившие в окрестностях Антиохии, поспешили в город, лишь только услышали о бедствии. Они являлись в судилища и просили за виновных с мужеством людей, готовых идти на смерть за братьев. Наконец Иоанн и они убедили судей не совершать казней, пока не придет ответ от посольства Флавиана. «Низвергнутые статуи опять воздвигнуты, – говорили они, – но если вы предадите смерти образ Божий, кто же воскресит погибших и возвратит души телам?»[184]

Между тем Флавиан прибыл в Константинополь. Царские сановники, встретившиеся ему на пути, подали ему мало надежды умилостивить Феодосия, который был в страшном гневе. Но несмотря на это, святой старец не отчаивался, твердо уповая на помощь Божию. Явившись к императору, он вначале только безмолвием и слезами выражал свою скорбь о преступлении антиохийцев. Феодосии был тронут слезами святого епископа, однако выразил сильное негодование. Тогда Флавиан, признавая вину своих сограждан, стал просить царя о помиловании и прощении. Приближалась Пасха, и к этому времени по обычаю принято было отпускать нескольких узников. Незадолго до того Феодосии, разослав по областям указ, объявивший об этом, написал в нем: «О если бы я мог, как я возвращаю к свободе узников, воззвать и возвратить к жизни умерших!» Флавиан напомнил царю эти слова: «Антиохия умерла, – говорил он, – но скажи одно слово, и во тьме и скорби погребенный град воскреснет… Низвергли статуи твои; но ты можешь поставить другие, славнейшие тех. Если ты простишь оскорбивших тебя, тогда каждый в сердце своем воздвигнет тебе статую, которая будет драгоценнее златой и серебряной, ибо будет украшена человеколюбием и милостью». Флавиан напомнил царю о Христе, молившемся за распинавших Его, напомнил ему и об обязанности, которую налагало на него звание христианина. «Теперь иудеи и язычники, целая вселенная обращают взоры на тебя, ожидая, каков будет приговор твой; если он будет человеколюбив и кроток, то они прославят Бога и скажут: вот какова сила христианской веры… Наконец, – заключил епископ, – я пришел к тебе не от одних антиохийцев, а послан от Господа нашего сказать тебе: если отпустите людям согрешение их, отпустит и вам Отец ваш Небесный (Ср.: Мф. 6, 14.). Другие посланники приносят золото или серебро или другие драгоценные дары; но я пришел к тебе, государь, с священнейшим законом, и умоляю тебя подражать Господу, Который, будучи ежедневно оскорбляем нами, не перестает подавать нам блага Свои».

Царь был тронут до глубины души. Заплакав, он сказал Флавиану: «Если Господь вселенной, для нас сошедший на землю, для нас принявший образ раба, ради нас пострадавший, умолял Отца о распинавших Его: Отче, отпусти им, они не знают, что творят (Ср.: Лк. 23, 34.), то могу ли я не простить тем, которые оскорбили меня, подобного им человека!»

Затем Феодосии написал антиохийцам, что предает забвению вину их; и с этим великодушным решением Флавиан возвратился к своей пастве. Но еще до его возвращения Антиохия была уже обрадована письмом, посланным с особым гонцом. В праздник Пасхи Иоанн объявил народу прощение царя, убеждая слушателей доказать свою благодарность добрыми делами и благочестивой жизнью.

Как мы видим из этого события, Феодосии был способен на самые великодушные подвиги. Но, к сожалению, крайняя раздражительность омрачала его высокие достоинства; не всегда умел он побеждать и удерживать порывы своего гнева. Года через три после рассказанного нами события вспыхнул мятеж в Фессалониках, и народ умертвил градоначальника и нескольких сановников, присланных царем. Феодосии в это время находился в Милане; известие о случившемся вызвало в нем страшный гнев. Епископу Амвросию удалось, однако же, укротить первые порывы гнева, и Феодосии обещал ему простить виновных. Но после удаления Амвросия другие советчики превозмогли: приближенные царя так восстановили его против фессалоникийцев, что, нарушив свое обещание, он послал туда жестокий приговор. Жителей заманили в цирк под предлогом игр и по повелению императора воины умертвили там без разбора от семи до пятнадцати тысяч человек (по разным данным), с женами и детьми. Весть об этом привела в ужас всех христиан. Амвросий, удаляясь на время из Милана, написал царю письмо, в котором, выразив в сильных словах негодование свое и всей Церкви, убеждал царя раскаяться и объявил ему, что не может совершать священных Таинств в присутствии человека, обагрившего себя кровью стольких невинных людей. Раскаяние пробудилось в душе Феодосия. Через некоторое время он, однако, пошел в соборный храм, но у дверей встретил его епископ и от имени Господа остановил его. Просьбы царя остались тщетны.

– Но и Давид согрешил, однако не лишился милости Божией, – говорил царь.

– Ты подражал Давиду в преступлении, – отвечал Амвросий, – подражай ему и в покаянии.

– Что же мне делать? – спросил Феодосии.

– То же, что должен делать каждый убийца; у Бога нет лицеприятия.

Царь удалился, и целых восемь месяцев не был допущен в церковь. Иногда поднималась в нем раздражительность при мысли об отлучении, но чаще – скорбь. В праздник Рождества Христова он со слезами говорил своему придворному Руфину: «Дом Божий открыт для нищих и рабов, но закрыт для меня!» Руфин взялся уговорить епископа, но нашел его неумолимым. «Государь властен отнять у меня жизнь, – говорил он, – но не властен переменить определений церковных». Наконец, взяв у императора обещание, что никакой смертный приговор не будет приведен в исполнение ранее тридцати дней, Амвросий допустил Феодосия в преддверие храма. Тут великий император стоял среди кающихся в смиренной одежде и, ударяя себя в грудь, со слезами повторял молитву кающегося Псалмопевца: Прилъпе земли душа моя: живи мя по словеси Твоему… благословен еси Ты Господи… научи мя оправданиям Твоим![185] Народ плакал вместе с царем, который на всю жизнь сохранил память об этом событии и скорбь о своем преступлении. И современники, и отдаленное потомство достойно оценили величие епископа, бесстрашно уличившего того, кто нарушил христианский закон человеколюбия и справедливости, да и величие царя, признавшего над собой силу христианской истины и искренно и смиренно покаявшегося.

Пребывание Феодосия на Западе сдерживало попытки римских язычников. Они опять начали ходатайствовать о восстановлении алтаря Победы, но прошение их было снова отвергнуто. Феодосии имел сильное влияние на молодого Валентиниана II, убеждал его действовать в пользу христианской веры. Но государственные дела отозвали Феодосия на Восток, и, как только он удалился, на Западе началось волнение. Франкский начальник Арбогаст поднял знамя восстания и, умертвив Валентиниана II (392), провозгласил императором ритора Евгения. Алтарь и статуя Победы в Риме были вновь восстановлены; во всех городах открылись языческие капища и стали совершаться жертвоприношения. Амвросий был вынужден оставить Милан и из Болоний писал Евгению строгие обличения, но Евгений не одумался. Феодосии решил идти на него войной[186]. Приготовившись к этому делу молитвой и постом, он в 393 году перешел Альпы и близ Аквилеи встретил многочисленные войска Евгения. Перед полками Феодосия неслась священная хоругвь Константина, Евгений, хотя и считался христианином, велел нести перед своей ратью изображение Геркулеса, думая этим угодить языческой партии, которая возлагала на него свои надежды. Начался бой, казалось, что победа склонялась на сторону Евгения. Самые опытные вожди Феодосия советовали ему отступить перед превосходящими силами неприятеля. «Как, – возразил Феодосии, – неужели хоругвь Креста отступит перед идолом Геркулеса?» – и с твердой надеждой на Бога продолжал битву. Вдруг поднялся сильный вихрь навстречу врагам, ослепляя их пылью и обращая назад их стрелы. Они пришли в смятение и наконец, бросив оружие, обратились в бегство. Победа осталась за Феодосием, Евгений был взят в плен, Арбогаст удавился, и Феодосии вступил в Рим самодержавным государем Востока и Запада. Он простил великодушно всем приверженцам Евгения, но язычеству был нанесен жестокий удар.

На Востоке уже обнародовали указ, строго запрещающий жертвоприношения и всякого рода заклинания. Этот указ теперь распространился и на Запад империи. Грациан, отняв у капищ принадлежавшие им земли, поставил жрецов в зависимость от правительства, от которого они получили содержание, но Феодосии объявил, что так как христианство – господствующая вера в империи, то он не считает себя вправе употреблять и малейшей части государственных доходов на поддержание язычества; и жрецы были лишены содержания. Так совершился великий шаг к искоренению язычества. Христианская вера держалась и распространялась вопреки всем человеческим усилиям, среди опасности, гонений, нищеты, потому что была от Бога и крепка внутренней силой истины. Но язычество быстро пало как учреждение, как только его последователям пришлось, в свою очередь, стать в ряды гонимых и лишиться выгод и власти. Жрецы рассеялись, капища опустели. Остались язычниками те, которые искренно верили богам (а таких было немного), и те, которые продолжали тайно извлекать выгоды из суеверия. Запрещенные обряды язычества, однако, еще долго совершались в разных частях Италии, Галлии и в других областях, медленно и постепенно искоренялись распространением иночества. Даже в Риме не решались в одночасье запретить разные празднества, связанные с язычеством. Это вызвало бы слишком сильное негодование в народе; на эти празднества отпускались деньги от правительства. Постепенно забывалось их первоначальное значение, и они слились с христианскими празднествами, внося, впрочем, в них и прежнюю суетность, и разные суеверия, которые нелегко искореняются из общественного сознания.

Действительно, легче всего было объявить указом, что христианская вера – господствующая в империи, легко было делать распоряжения против язычества и запретить языческие обряды; но куда труднее было искоренять язычество из сердца. Покровительство христианской вере приводило к тому, что многие притворялись христианами, не возродившись к новой жизни; многие, исповедуя Христа, в душе оставались язычниками. Христианское общество уже давно не являло прежних добродетелей, как это было в те времена, когда исповедание христианской веры являлось достаточным свидетельством искренности исповедовавшего, потому что навлекало на него жестокое гонение. Но признание христианского закона приводило к общему улучшению нравов, к усовершенствованию гражданского законодательства, к возвышению нравственного просвещения. Человечество должно было стремиться к осуществлению в жизни того нравственного закона, который оно признавало за истинный.

После краткого пребывания в Риме Феодосии отправился в Милан. Он некоторое время не решался приступать к Святым Тайнам из-за крови, пролитой в битве, хотя и в правом деле: таким искренним было в нем благоговейное отношение к Святым Таинствам Церкви. Тут он призвал к себе двух своих сыновей, Аркадия и Гонория, которых хотел благословить перед смертью, потому что чувствовал, что ему недолго оставалось жить. Действительно, по предречению пустынника Иоанна, в 395 году последний великий римский император скончался на руках Амвросия, разделив царство между юными сыновьями.

В Феодосии I, прозванном Великим, мы видим всю силу христианской веры[187]. При полной самодержавной власти что могло бы обуздать порывы его гнева и вспыльчивости, если бы он не признавал внутреннего нравственного закона и не покорялся бы силе христианской веры? Но мы видели, как она сдержала порыв его справедливого гнева против Антиохии и внушала ему милосердие и великодушие. В другом случае он в гневе совершает страшное преступление, но вскоре проявляет раскаяние и с полным смирением покоряется закону Церкви. В обычной жизни Феодосии был воздержан и целомудрен, не любил роскошь, но его щедрость к бедным изумляла современников, легко прощал он и личные обиды. Царь старался дать своим сыновьям христианское воспитание и выбрал им в наставники человека, известного ученостью и святой жизнью, Арсения. К сожалению, успехи юных князей не соответствовали ни желаниям отца, ни стараниям достойного наставника[188].

Жена Феодосия, императрица Флакилла (Флацилла), была истинной христианкой, исполненной смиренномудрия и благочестия. Она не только щедро помогала бедным, но и сама посещала их, ходила за больными. Некоторые находили это неуместным и внушали ей, что императрице достаточно помогать бедным деньгами, но недостойно ее звания самой трудиться. Флакилла отвечала им: «Прилично императорскому званию щедро помогать деньгами; но свои личные труды я даю Тому, Кто благоволил даровать мне это звание».

Император Аркадий. 387–390 гг. Стамбул, Археологический музей

Святой епископ Амвросий скончался через два года после Феодосия. Заранее предузнав близкую кончину, он сказал друзьям: «Только до Пасхи пребуду с вами», – и, действительно, вскоре занемог. Весть о его болезни огорчила всю страну. Стиликон, правитель Италии при малолетнем Гонорий, умолял Амвросия, чтобы он испросил у Бога продолжения жизни. Епископ отвечал: «Я не так жил между вами, чтобы стыдиться жизни, но не боюсь умереть, ибо мы имеем доброго Владыку».

Последние дни жизни Амвросий провел в постоянной молитве, радостно ожидая своего отшествия к Господу. Некоторые из его приближенных были поражены сиянием, озарявшим его лицо. Он умер в ночь на Великую Субботу 397 года. Плач огласил улицы Милана в радостные дни Пасхи. Все теряли в нем любящего отца и мудрого наставника, и огромная толпа народа теснилась вокруг его останков, которые Господь прославил чудотворной силой.

Мы видели непоколебимую твердость Амвросия в его отношениях к Юстине, Максиму, Феодосию, его милосердие и кротость равнялись его твердости, щедрость к бедным не знала границ. Он раздал им все свое имение, продавал даже церковные украшения, чтобы выкупать пленных. «Церковь имеет золото, – говорил он, – не для того, чтобы сберегать его, но чтобы употреблять для блага людей». Богослужению Амвросий придал не известную ранее на Западе торжественность. Он устроил чин как литургии, так и других служб. До настоящего времени Медиоланская литургия совершается по чину, установленному Амвросием, сближаясь несколько со службой Восточной Церкви. Амвросий оставил много назидательных сочинений: священных песен, толкований Писания, книг о христианской нравственности.

Нашим читателям уже знакомо имя великого антиохийского пресвитера, Иоанна Златоуста[189].

Иоанн родился в Антиохии в 334 или 347 году, в богатой и знатной семье. Отец его, Секунд, занимал важную должность при войсках; мать Анфуса была для него тем, чем св. Нонна для свт. Григория Богослова. Овдовев на двадцатом году, она не захотела вступать во второй брак, а всецело посвятила себя сыну и малолетней дочери, которая умерла в младенчестве. Занялась воспитанием затем уже одного Иоанна, старалась дать ему обширное и прочное образование, особенно же основательно познакомить его со Свящепным Писанием, мудро управляла его имением. От матери Иоанн получил первые уроки христианского благочестия, и ничто впоследствии не могло изгладить их из души его: ни поучения языческих наставников, ни примеры товарищей, ни увлечения юности – так сильно было влияние матери на его воспитание, на развитие душевных сил, так прочны впечатления, полученные в детстве. Уже в юношеском возрасте Иоанн посещал языческие школы, где преподавались философия, красноречие, другие науки. Он был одним из лучших учеников знаменитого Ливания, красноречивого языческого оратора.

В то время Иоанн еще не был крещен. Хотя святые отцы Церкви возражали против обычая откладывать крещение до совершеннолетия, он был довольно распространен и держался отчасти на том, что принявшие крещение не могли уже посещать языческих школ. Сам Иоанн впоследствии порицал этот обычай и убеждал родителей не откладывать крещение младенцев, а с первых же дней посвящать их Богу и делать их участниками благодати, которую даровал нам Христос. Окончив образование, Иоанн поступил на гражданскую службу, изучал законоведение и в судах в качестве адвоката защищал вверенные ему дела. Служба сближала его с людьми светскими. Подражая товарищам, он посещал театры, зрелища, участвовал в светских увеселениях. Но эта жизнь скоро показалась ему суетной и пустой. Мирские почести не прельщали его. Он чувствовал, что только во Христе есть отрада и покой, свет и истина, стал тщательно изучать Писание, часто ходить в церковь. Святой Мелетий, в то время епископ в Антиохии, полюбил Иоанна и часто приглашал его к себе для духовной беседы. На двадцать восьмом году Иоанн принял от него Святое Крещение. С величайшим благоговением приступил он к Таинству, усыновлявшему его Богу; и с этих пор так строго наблюдал за собой, что никогда не употреблял клятвы, не позволял себе не только злословия, но и малейшей шутки над ближним. Все мысли и старания его были устремлены к тому, чтобы сделаться достойным высокого звания христианина. Ему хотелось оставить мир для пустынной жизни, но это намерение огорчило его мать. Проливая горячие слезы, она перечисляла сыну все скорби раннего вдовства, все свои заботы о его воспитании и о сохранении имущества. «За все прошу у тебя одной милости, – прибавила Анфуса, – не подвергай меня вторичному сиротству, не пробуждай в душе моей скорби, немного уснувшей; потерпи до моей смерти». Иоанн исполнил волю доброй матери и, оставшись при ней, в ее богатом доме вел строгую, подвижническую жизнь. Мелетий вскоре определил его чтецом в церковь.

У Иоанна было несколько товарищей, одушевленных, как и он, любовью к Богу. Они вместе трудились, стараясь преуспевать в доброте. Один из друзей, решивший вначале жить для одного Бога, потом возвратился в мир. Иоанн по этому случаю написал свое первое известное послание «К падшему». В этом сочинении уже видны те черты, которые так прославили его впоследствии: живое, увлекательное красноречие, изливающееся из сердца, полного любви; твердость и чистота нравственных правил.

В смиренном звании чтеца Иоанн приобрел такую славу, что его хотели видеть епископом в одном из ближайших городов, но он уклонился, не считая себя достойным. Избрали одного из его друзей, а он в превосходном сочинении «О священстве» выразил свои мысли о высоких обязанностях священнослужителя как совершителя Таинств и наставника.

Иоанн Златоуст с житием. Икона. XIX в. Палех

После смерти матери Иоанн исполнил давнишнее свое желание: продал имение, раздал деньги бедным, освободил рабов и стал иноком в одной из обителей близ Антиохии. Он желал посвятить всю жизнь уединенной молитве, но его слава привлекала множество посетителей: кто приходил к нему за советом и наставлением, кто с надеждой исцелиться от недуга, потому что Господь даровал Иоанну чудотворную силу. Исцеляя больных, Иоанн призывал их к благочестивой жизни, к молитве; с глубоким знанием сердца подавал советы в соответствии с душевным состоянием каждого.

Рассказывают, что в монастыре было однажды Иоанну чудное видение. Ночью явились ему два мужа, озаренные необычайным светом: то были святые апостолы Иоанн и Петр.

– Я Иоанн, – сказал первый, – возлегший на персях Господа во время Тайной Вечери и оттуда почерпнувший Божественные откровения. Дает и тебе Бог увидеть глубину премудрости, да питаешь людей негибнущей пищей учения и да заграждаешь уста тех, которые превратно толкуют закон Бога нашего.

Петр, вручив Иоанну ключ, сказал ему:

– Дает тебе Бог ключ Церквей святых, да будет связан тот, кого свяжешь, и разрешен тот, кого разрешишь.

Упав ниц, Иоанн воскликнул в глубоком смирении:

– Кто я, чтобы дерзнул принять и понести такое служение; я человек грешный и ничтожный!

– Мужайся, крепись! – сказали апостолы. – Исполняй повеленное тебе, не утаи дара, данного тебе Богом на просвещение людей Его. Провозглашай смело слово Божие, помня, что Господь сказал: не бойся, малое стадо, яко благоизволи Отец дать вам царство. И ты не бойся, ибо Господь благоволит просветить тобою души многих. Ты много вытерпишь скорби и гонений правды ради; но перенеси все твердо и внидешь в наследие Божие.

Иоанн взял на себя еще более тяжкий труд, готовясь к служению, на которое указывал ему Господь. Он на время удалился из обители и в уединенной пещере укреплял свою душу постоянной молитвой, в борьбе с самим собой приобретая духовный опыт. Вдали от мирского шума, беседуя с Богом, созерцая красоту Его творения, душа Иоанна все больше и больше приближалась к источнику света и жизни.

Но подвижническая жизнь так расстроила здоровье Иоанна, что через несколько лет он был вынужден возвратиться в Антиохию, однако навсегда сохранил благодарное воспоминание о тихой иноческой жизни: во многих своих беседах он затем красноречиво описал спокойствие и тишину пустынных обителей, которых не достигает шум мирской суеты, где все думают лишь о том, как угодить Богу; а утвердив свои сердца и помышления на твердом камне заповедей Божиих, не возмущаются и не колеблются ни бурей страстей, ни суетою внешней жизни, а наслаждаются истинной свободой (потому что отдались Богу) – истинным богатством, потому что не желают ничего мирского. В то время в гражданском обществе были часты нападки на монастыри, якобы отнимавшие у мира лучших людей, но Иоанн настойчиво защищал иноческую жизнь.

Вскоре после его возвращения в Антиохию, свт. Мелетий посвятил его в диаконы; а в 385 году Флавиан, преемник Мелетия, возвел Иоанна в сан священника, не причислив к какой-либо конкретной церкви, а поручив ему проповедовать. Иоанн еще задолго до этого в книге «О священстве» начертал величественный образ истинного священника. Теперь он принял это звание со смущением и трепетом, но вместе с тем вполне уповая на помощь Господа, Который может облегчить всякий труд.

Независимо от трудностей, неизбежно связанных со званием проповедника, исполнение этих обязанностей было особенно трудным по многим причинам в Антиохии. Мы уже говорили о раздорах, которые так долго волновали Антиохийскую Церковь. В ней было одновременно три епископа, потому что евстафиане, мелетиане и павлиниане не хотели иметь между собой общения. После смерти Мелетия (¦ 381) многие, недовольные назначением Флавиана, продолжали считать епископом Павлина[190]. Многочисленные еретики: ариане, евномеи, последователи Савеллия, Павла Самосатского, Македония и разных гностических сект – старались распространять свои учения; язычники и евреи, высмеивая распри и разногласия христиан, хулили и поносили веру Христову. Беспрестанно возникали горячие споры; множество христиан, увлекаясь суетными словопрениями в догматах, пренебрегали своими обязанностями. Другие, утомленные спорами, становились равнодушными ко всему. Многие, считаясь христианами, ограничились внешним соблюдением обрядов Церкви, а жили суетными увеселениями и самоугождениями. Зрелища привлекали и язычников, и христиан. Как трудна была доля проповедника в таком обществе! Иоанн глубоко скорбел о разделении христианского общества. Сравнивая современное ему состояние Церкви с духом Церкви первых времен, он с грустью говорил: «Тогда во всех была одна душа, было одно сердце. А ныне в одной душе не увидишь такого единомыслия, но везде великий раздор, нигде нет мира».

Иоанн, однако, не упал духом, имея Всесильного Помощника, к Которому обращался с полным упованием и Который благословлял его труды. Приняв звание священника, он решил посвятить новым обязанностям все силы ума и души, всю свою жизнь, и с любовью и горячим усердием принялся за дело, с отеческой заботливостью следил за душевным состоянием каждого из духовных своих чад, ободрял унывающего, поддерживал колеблющегося, наставлял, утешал, укорял, соединяя кротость с твердостью, горячую любовь и снисходительность с мудростью. Он старался отвлечь христиан от суетных словопрений, склонял их к христианской жизни и добрым делам, твердо отстаивая догматы от лжеучений. Еретики видели в нем строгого обличителя и кроткого наставника, всегда готового помочь тому, кто добросовестно искал истину. Иоанн проповедовал несколько раз в неделю; и с каждым днем его влияние усиливалось. Суетные антиохиицы, забывая любимые зрелища и увеселения, стали толпами приходить в церковь. Многие их тех, которые вначале шли из любопытства, были тронуты до глубины души могучим словом проповедника; многие, приведенные к живому сознанию своих грехов, рыдали, обливаясь слезами. Иногда речь проповедника прерывалась шумными изъявлениями восторга, но Иоанн не любил этого. «Что мне в рукоплесканиях и похвалах? – говорил он. – То мне похвала, если вы исправите жизнь вашу, обратитесь к Богу!»

Рассказывают, что однажды женщина из народа, слушая его, воскликнула: «Учитель духовный Иоанн, золотые уста! Учение твое глубоко, и слабый ум наш не все может постигнуть!» С этих пор Иоанн особенно старался излагать поучения свои в самых простых, общепонятных словах; в народе же сохранилось за ним прозвание Златоуста, под которым он и чествуется Церковью.

В своих беседах Иоанн то объяснял Священное Писание, извлекая из этого источника поучения о ежедневных обязанностях христианина, то опирался на события общественной жизни, чтобы напоминать слушателям о законе Божием, возвышая к Господу их сердца. Больше, чем любой другой проповедник, он жил одной жизнью со своей паствой, разделял все скорби и радости, на все отзывался словом, исполненным искреннего, горячего участия. Мы уже говорили о том, что он сделал для Антиохии в тяжкое время, последовавшее за мятежом, как он являлся на судилища, чтобы ходатайствовать за несчастных, как ободрял их напоминанием о милости Божьей, как старался возвысить их души над земным страхом, обращая их к Тому, Кто один может внушить непоколебимую силу и твердость духа. Иоанн был для антиохийцев отцом, утешителем и наставником, который умел подвигнуть слушателей на дела добра и милосердия. Он убеждал богатых помогать бедным, устраивал больницы и приюты для страждущих, восставал против роскоши и жизни праздной и суетной, которая удаляет душу от Бога, заботился о бедных, советовал, как воспитывать детей.

Иоанн пресвитерствовал в Антиохии двенадцать лет. В 397 году умер константинопольский архиепископ Нектарий, и Иоанн был призван занять его место. Зная любовь к нему антиохийцев, император Аркадий опасался, как бы это назначение не произвело волнения в народе, и велел Иоанну тайно уехать из Антиохии. В Константинополе приняли с восторгом проповедника, имя которого было известно всему Востоку. Но нашлись и недоброжелатели среди епископов и пресвитеров, собранных для рукоположения нового пастыря. Многие сами добивались сана архиепископа столицы. Александрийский епископ Феофил желал этого сана для одного преданного ему пресвитера. Он был человеком честолюбивым и лукавым и, конечно, знал, что в Иоанне не найдет послушного себе орудия, но за Иоанна стоял сильный при дворе любимец царя Евтропий, бывший прежде у трона Феодосия, но также имевший в характере лукавую хитрость. Феофил испугался его угроз и 26 февраля 398 г. сам рукоположил Иоанна, но с тех пор стал ему врагом.

Такое начало предвещало много неприятностей. И действительно, архиепископство в Константинополе стало для Иоанна трудным испытанием. Дел было чрезвычайно много, так как надзору константинопольского патриарха подлежали церкви нескольких областей. Но, посвятив все свои силы служению Богу, Иоанн не испугался трудностей и усердно принялся за исполнение новых обязанностей. К своему крайнему огорчению, он в духовенстве нашел мало достойных сподвижников; большинство было равнодушно к своим святым обязанностям, заражено любовью к земным благам, к роскоши и почестям. Добиваясь покровительства людей, сильных при дворе, священники потворствовали их порокам и поэтому не имели того нравственного влияния, которое могут и должны иметь пастыри душ. Исправление духовенства стало первой заботой епископа. Он старался наставлять и примером, и словами: из своего дома удалил всякую роскошь, употреблял все свои доходы на дела милосердия, хранил строгий пост, не искал милости сильных, не посещал вельмож, не звал их к себе, а был постоянно занят или делами паствы, или молитвой, или изучением Священного Писания. Его строгая, подвижническая жизнь не понравилась константинопольскому духовенству. Оно вознегодовало еще больше, когда Иоанн, вникнув во все дела Церкви, нашел, что церковные доходы употреблялись неправильно, иногда даже нечестно. Он удалил некоторых, сократил ненужные расходы и использовал много средств на помощь бедным и на сооружение больниц. Люди, отставленные Иоанном, стали его непримиримыми врагами.

Вскоре к ним присоединились и те из мирян, которые были недовольны его обличениями. Иоанн, как ревностный пастырь, в чью обязанность входит забота о спасении вверенных ему душ, в своих проповедях сильно порицал суетность, сребролюбие, тщеславие, жестокосердие, и его слова воспринимались как личное оскорбление людьми порочными. Но Иоанн не смущался ненавистью врагов и ревностно продолжал свое дело. Как и в Антиохии, его проповеди стали привлекать огромное число слушателей, и влияние возрастало с каждым днем.

В то время в Константинополе было еще много ариан, особенно среди готов, служивших в царских войсках. По указу Феодосия им запрещалось иметь храмы в самом городе, они могли совершать свое богослужение за заставой. Зато они перед праздниками с вечера собирались на площадях и в портиках публичных зданий, распевая гимны, исполненные хулы на Пресвятую Троицу. Пение продолжалось до самого утра и привлекало много народа. Тогда архиепископ устроил и для православных ночные бдения и крестные ходы вокруг церквей, с пением божественных песен. Впереди шествия несли серебряные кресты и зажженные свечи. Отсюда берет начало традиция крестных ходов. Православные перестали посещать собрания ариан, но однажды ариане, раздраженные успехом нововведения, напали на православных, некоторых убили. Император Аркадий после случившегося совсем запретил собрания ариан.

Вскоре после этого начальник готов, Гайна, стал просить Аркадия уступить арианам одну церковь в Константинополе. Царь был готов согласиться, потому что боялся, как бы Гайна не возмутил всех подвластных ему готов. Иоанн решительно отказался передать церковь Христову хулителям Его. Гайна тоже стал врагом Иоанна. Но впоследствии, при возмущении готов, когда их вождь требовал от императора казни двух консулов, Иоанн решил просить за них. Движимый горячей любовью к ближним, он без страха отправился в стан сурового гота, чтобы спасти осужденных. Гайна, тронутый мужеством епископа, принял его с почетом в своем шатре и поверг своих детей к его ногам, прося его благословения.

Отказавшись передать церковь арианам, Иоанн устроил в Константинополе церковь для готов, обратившихся к вере истинной. Тут богослужение совершалось на готском языке, и Иоанн сам часто проповедовал с помощью переводчика. Это послужило к обращению многих готов.

Распространение слова Божия было одной из главных забот Иоанна. Он послал проповедников в Персию, Финикию, к задунайским скифам, к славянским племенам, жившим во Фракии. «Ты первый воздвиг алтари у живущих в кибитках скифов», – писал к Златоусту кирский епископ Феодорит. Церковные писатели упоминают о проповеднике в гунно-славянских ордах Феотиме Скифском, который был епископом в городе Томе[191]. Его епархия простиралась от Черного моря до Дуная к Фракии[192], и он усердно обходил всю соседнюю страну, проповедуя слово Божие славянским племенам. Как полагают, вера Христова в этой стране была известна с первых веков. Уже при Диоклетиане упоминается о христианских проповедниках в этом крае. Иоанн помогал благовестникам, заботился о переводе божественных служб и Писания, утешался успехом проповедания. «Что теперь учения философов? – говорил он. – Учение рыбарей и скинотворцев не только в Иудее, но и на языках варварских блистает светлее солнца. И скифы, и фракияне, и сарматы, и мавры, и инды, и живущие на крайних пределах вселенной, переведя глаголы их на свой язык, любомудрствуют о том, что и во сне не представляли себе мудрые язычники».

Отрадно знать, что в этом святом деле принимали участие и женщины, посылая щедрые пособия благовестникам. Иоанн, когда прибыл в Константинополь, нашел тут нескольких благочестивых жен, посвятивших себя служению Богу и бедным. Он стал направлять их деятельность, помогая им советами и участием, и совокупными их трудами было облегчено много страданий. Известны имена Никореты, Пентадии, Прокулы, Вассианны и особенно Олимпиады. Овдовев в ранней молодости, Олимпиада отказалась вступить в брак с родственником царя. Это навлекло на нее гонение. Император отнял у нее имущество, под тем предлогом, что она его расточает, но потом возвратил его[193]. Олимпиада приняла звание диакониссы и посвятила и свои труды, и огромное богатство на пользу ближним. Иоанн Златоуст, лая ободрить ее в трудную минуту жизни, писал ей: «Ты от самой юности питала Христа, когда Он алкал; поила Его, когда Он жаждал, нагого одевала, странного ввела в дом свой, больного призрела, узника посетила. Не только дом твой открыт всякому нуждающемуся, но повсюду на земле и на море есть люди, испытавшие щедрость твою». Христианская вера внушала употреблять на общую пользу время и средства, которые людьми неверующими расточаются для самоугождения, а часто и во вред себе и ближним.

Между тем как заботами великого святителя слово Божие проникло в далекие страны, в Константинополе слушали его беседы, полные горячего, живого красноречия. Они сильно воздействовали на слушателей, толкая их к исправлению жизни и к делам милосердия. Чаще всего в своих проповедях Иоанн говорил о любви к ближним, укорял за их суетность и жестокосердие к бедным, людей сильных – за несправедливые поступки. Смелый обличитель пороков, он был в то же время и любящим отцом для своей паствы, со снисходительностью принимал кающихся, был доступен для каждого. «Обиженный у него ищет помощи, – писал современный ему историк, – подсудимый призывает его в защитники; голодный у него просит пищи, нищий одежды, иной обуви с ноги его. Плачущий у него ищет утешения, больной призора, странник пристанища; вдова льет у него слезы о своем сиротстве, должник поверяет ему скорбь свою; иной просит его быть примирителем домашних ссор». Все с доверием прибегали к святителю, и никогда доверие это не было обмануто. При множестве дел и забот Иоанн находил время на все. Он даже примирил Антиохийскую Церковь с Западом, который долго не признавал Флавиана.

Высокие добродетели Златоуста не смягчили, однако, ненависти его врагов, которые с досадой наблюдали за его возрастающим влиянием. Одним из самых яростных его врагов стал когда-то покровительствовавший Евтропий, любимец царя. Хотя Евтропий сам способствовал назначению Иоанна в епископы, он возненавидел пастыря, как только убедился, что не найдет в нем ни угодливости, ни потворства своим порокам. Иоанн смело укорял могучего любимца за его несправедливости, лихоимство, корыстолюбие, твердо защищал обижаемых им. В то время существовало при церкви «право убежища». Оно состояло в том, что если осужденный находил убежище в церкви, то был неприкосновенен до тех пор, пока дело его не было вновь рассмотрено. К этому часто прибегали лица, безвинно гонимые Евтропием, и Иоанн брал их под свою защиту. Но это еще сильнее раздражало Евтропия. Он добился того, что право убежища было ограничено законом. Не предвидел тогда Евтропий, что ожидало его самого. Вскоре сильный любимец лишился милости царя, и тогда со всех сторон явились обвинители, до тех пор молчавшие из-за страха. Евтропий был осужден на казнь. Преследуемый общей ненавистью, он бежал в константинопольский Софийский собор, и Иоанн разрешил ему находиться в алтаре. Вооруженные воины и разъяренный народ требовали выдачи Евтропия, но Иоанн, обратившись к народу, красноречиво обрисовал превратности земного величия и сумел вызвать в слушателях жалость к падшему временщику. «Положим, он обижал вас, – говорил Иоанн, – но теперь время не суда, а милости. Как произнесете вы слова: остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим[194], если сами так упорно требуете наказания должнику вашему?» Тронутые слушатели обратились в ходатаев за несчастного. Иоанн отправился к царю просить за него. Ему самому грозили изгнанием, смертью, но великодушный и мужественный святитель не выдал прибегнувшего к защите Церкви и с опасностью для жизни стоял за него. Через некоторое время Евтропий сдался, поверив, что его пощадят, но ходатайство епископа, к сожалению, не оказало должного действия на Аркадия, и Евтропий был казнен.

С каждым днем положение св. Иоанна становилось все трудней. После падения Евтропия императрица Евдоксия вполне завладела слабым Аркадием. Она была женщиной сребролюбивой и тщеславной. Чтобы обогатить свою казну, она не гнушалась никакими средствами, делала ложные доносы, забирая чужое имущество. Иоанну часто приходилось защищать обижаемых ею и ходатайствовать за них, что чрезвычайно оскорбляло Евдоксию. Она возненавидела Иоанна и не скрывала своих чувств.

Этим воспользовались враги Иоанна. Уверенные, что императрица поддержит их, они стали смелее действовать против него. По случаю беспорядков, возникших в Малой Азии, Иоанн объехал епархии и низложил нескольких епископов, которых уличил в злоупотреблениях властью. Низложенные епископы присоединились к врагам Иоанна, и со всех сторон поднялись на него самые разнообразные жалобы. Одни жаловались на его крайнюю строгость, другие обвиняли его в излишней снисходительности к преступникам. Вскоре у его врагов появилась возможность действовать решительно.

Несколько нитрийских иноков[195], безвинно преследуемых Феофилом Александрийским, прибыли в Константинополь, чтобы просить Златоуста защитить их. Иоанн не взялся разбирать их дела, потому что они принадлежали к чужой епархии, не зависящей от него, но написал Феофилу дружелюбное письмо, в котором просил его за них. Феофил обиделся или, может быть, испугался, потому что показания нитрийских иноков открывали много несправедливых его действий, за которые он мог подлежать суду. Но он знал положение дел в Константинополе, знал ненависть Евдоксии к Иоанну и потому счел удобным и даже безопасным явиться туда обвинителем Иоанна, которого давно ненавидел. Взяв с собой некоторых египетских епископов, на содействие которых мог рассчитывать, он прибыл в Константинополь и, не навестив патриарха, стал давать роскошные пиры всем влиятельным людям и вступать в переговоры с недоброжелателями Иоанна. Евдоксия втайне содействовала всему, что предпринималось против святителя. Ей донесли, будто в одной проповеди Иоанна были оскорбительные намеки на нее, и с тех пор ее злоба на него достигла крайних пределов. В селении, называемом Дубом, предместье Халкидона[196], враги Иоанна составили беззаконный собор (403 г.) и представили 29 обвинительных пунктов против Иоанна. В сущности, эти обвинения были настоящим торжеством для святителя, потому что, сколько ни старались враги, они во всей его жизни не могли отыскать даже пятна, и обвинения были самые пустые и ничтожные. Между прочим, ставилось ему, например, в вину, что он обедал один и не приглашал к себе гостей, но более всего упирали на оскорбительные слова, якобы произнесенные против императрицы. Беззаконный собор несколько раз призывал архиепископа к ответу, но Иоанн с невозмутимым спокойствием всякий раз отвечал, что он не может признать законность собора, в котором восседают, как судьи, его отъявленные враги, прибывшие в Царьград лишь для того, чтобы его осудить. Люди, посланные Иоанном, подверглись побоям и оскорблениям. Тщетно сорок епископов, оставшихся верными Иоанну, возражали против беззаконных действий собора и против законности самого собора. Сила была на стороне врагов Иоанна. Они произнесли низложение архиепископа и его изгнание, а слабый император Аркадий под влиянием Евдоксии подтвердил приговор.

Когда это стало известно, народ пришел в волнение. Со всех концов Константинополя он устремился к соборному храму св. Софии и архиерейскому дому, соединенному с ним галереей, днем и ночью окружал их живой стеной, охраняя горячо любимого пастыря, единодушно высказывая желание: «Просим законного Собора; только настоящий Собор может судить епископа». Эти слова доходили и до царского дворца. То же самое говорил и Иоанн: «Лжесобор осудил меня; законный Собор должен рассудить между мною и обвинителями моими и оправдать меня здесь, в моей Церкви».

Так прошло два дня. Враги Иоанна и императрица Евдоксия приставали к Аркадию, убеждая его силой удалить патриарха, но он опасался народного волнения. В городе стали ходить самые тревожные слухи. Говорили уже не только об изгнании, но даже и о смертном приговоре. Народ, взволнованный такими слухами, наполнял церкви, молясь за Иоанна, или толпился на соборной площади, чтобы хоть издали увидеть его или услышать звук его голоса.

Среди общего смятения один Иоанн был спокоен. Горячая вера и полная покорность воле Божией возвышали его над всяким земным страхом и внушали ему равнодушие к превратностям судьбы. О себе он не беспокоился, но мысль о пастве тревожила его, и ей посвятил он эти последние дни. Он, то переходя из своего дома в соборный храм и обратно, утешал плачущих друзей и приверженцев, советами направляя их будущую деятельность, то в храме обращал ко всему народу горячие слова любви, увещания и наставления. Вечером второго дня произнес он в храме св. Софии слово, которое история сохранила: «Сильные волны, жестокая буря. Но я не боюсь потопления, ибо стою на камне. Пусть свирепствует море: оно не может сокрушить камня; пусть поднимаются волны: они не могут потопить корабля Иисусова. Скажите, чего мне бояться? Ужели смерти? Для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение. Ужели ссылки? Господня земля, и исполнение ея. Ужели потери имения? Мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынести из него[197]. Я презираю страх мира сего и посмеиваюсь над его благами; не боюсь нищеты, не желаю богатства; не боюсь смерти и не желаю жизни, разве для вашего преуспеяния. Я для того только касаюсь настоящих обстоятельств, возлюбленные, чтобы вас успокоить. Никто и ничто не может разлучить нас… Мы разделимся местом, но любовью останемся соединены; даже смерть не может разлучить нас: хотя умрет мое тело, но душа будет жива и никогда не забудет об этом народе… Не тревожьтесь настоящими событиями; в одном покажите мне любовь вашу – в непоколебимой вере. Я же имею залог Господа и не на свои силы полагаюсь. Я имею Его Писание; оно мне опора, оно мне крепость, оно мне спокойная пристань; слова в нем для меня щит и ограда. Какие слова? Аз с вами есмь… до скончания века[198]. Христос со мной, кого мне бояться? Пусть поднимаются на меня волны, пусть море, пусть неистовство сильных – все это слабее паутины. Вы одни удерживаете меня своей любовью, но я всегда молюсь: да будет воля Твоя, Господи! не как хочет тот или другой, но как Ты хочешь! Вот моя крепость, вот мой камень неподвижный, вот моя трость непоколебимая! Что Богу угодно, то да будет. Если Ему угодно оставить меня здесь, благодарю Его, взять отсюда – опять благодарю Его».

На следующий день, около полудня, один из придворных императора принес Иоанну повеление немедленно оставить город, прибавив, что при малейшем сопротивлении со стороны народа будет употреблена воинская сила. Тогда Иоанн решил удалиться тайно и вместе с приставленным к нему чиновником потаенным ходом вышел из дома и направился в отдаленную часть города, где скрывался в одном доме до наступления сумерек. Вечером он со своим провожатым вышел к пристани. Но по пути его узнали, и тотчас же по городу разнеслась весть, что архиепископа увозят. Толпа хлынула к морю, чтобы помешать его удалению, но Иоанн остановил народ. «Я обязан повиноваться императору, – сказал он, – и не желаю, чтобы хоть одна капля крови пролилась из-за меня». Он поспешно вступил на корабль, уже готовый принять его, и вскоре ночная темнота скрыла от взоров народа удалявшегося святителя.

Всю ночь Константинополь был в волнении. Дома бедных опустели, народ наполнял храмы, толпился на улицах и площадях, воссылая горячие моления о любимом пастыре, негодуя на врагов его и повторяя просьбу о созвании законного Собора.

Поутру смятение еще больше возросло. До сих пор Феофил не решался явиться в Константинополь, но после удаления Иоанна, рано поутру, он с толпой приверженцев вступил в столицу и начал было распоряжаться в Церкви, как победитель в покоренной области: отменять распоряжения Иоанна, низлагать верных ему священнослужителей и замещать их своими единомышленниками, награждая их тем за действия против архиепископа. Народ в сильнейшем негодовании встал на охрану церквей, не пуская в них пришельцев или силой изоняя их, нанося оскорбления епископам, которые участвовали в соборе. Когда сам Феофил захотел войти в кафедральный собор, он встретил сильное сопротивление. Сопровождавшие его александрийцы обнажили мечи, и у дверей храма, а затем и в самом храме завязался ожесточенный бой. Пролилась кровь; были раненые и убитые. Феофил в ужасе бежал и впоследствии, спасая свою жизнь от ярости народа, на утлой ладье отплыл из Константинополя.

Подобные кровопролитные схватки происходили и в других церквах. Вступили в дело солдаты, и язычники ликовали, видя распри христиан.

Ночь принесла с собой новые ужасы. Произошло сильное землетрясение. Подземные удары были особенно сильны около царского дворца и в самом дворце. Среди ночи императрица Евдоксия, в ужасе, в слезах, вбежала к императору. «Мы изгнали праведника, – воскликнула она, – и Господь за то карает нас. Надобно его немедленно возвратить, иначе мы все погибнем». Император, разумеется, согласился. Евдоксия сама написала Иоанну письмо, в котором, заверяя его, что она не виновата в его осуждении, именем Бога умоляла возвратиться.

Тотчас же был отправлен с этим письмом один из придворных. За первым посланным последовал второй, третий – так нетерпеливо ожидала испуганная императрица возвращения Иоанна. Народ узнал о случившемся, и вскоре весь Константинопольский залив покрылся лодками. Кто спешил навстречу святителю, кто ждал его на пристани, чтобы его приветствовать. К ночи лодки осветились факелами, по всему берегу зажглись огни, и архиепископ вернулся при радостных криках своей верной паствы.

Но он не захотел входить в город, пока не будет всенародно объявлена незаконность его осуждения, и остановился в одном из предместий. Императрица, узнав об этом, прислала просить его войти в столицу. Народ почти насильно ввел его в кафедральный собор, прося благословения и слова. Иоанн в храме св. Софии благословил свою паству, произнес хвалебное слово Богу и прочел письмо императрицы.

Конечно, Иоанн не мог считать законными постановления лжесобора и имел полное право продолжать свое святительское служение, но он желал, чтобы всенародно была открыта его правота, и потому тотчас после своего возвращения упросил императора Аркадия созвать в Константинополе церковный Собор, который рассмотрел бы действия собора Дуба. Ему хотелось, чтобы на этом новом Соборе присутствовали и прежние участники собора. Но при его возвращении они поспешили удалиться, боясь народной вражды; и лжесобор Дуба рассеялся, не закончив даже всех дел, которые подлежали рассмотрению.

Иоанн же между тем с прежней ревностью вел дела Церкви, учил, проповедовал, удалил несколько недостойных священнослужителей, с новой силой обличал пороки и уклонения от заповедей Христовых. Разумеется, никто из старых врагов не примирился с ним. Напротив, неудача их замыслов и его торжественное возвращение еще более озлобили их против святителя. Они только и ждали удобного случая, чтобы начать новые козни. Случай этот скоро представился.

Прошло месяца два после возвращения Иоанна. По настойчивому желанию тщеславной и властолюбивой Евдоксии в конце сентября 403 г. ей воздвигли серебряную статую на площади, перед собором св. Софии. При ее открытии на площади происходили шумные увеселения, носившие языческий характер. Иоанн просил правителя города положить конец бесчинству, оскорбляющему святыню храма, но его слова были тщетны. Более того, в них увидели оскорбление императрице. Ее гнев вновь воспылал. Шумные увеселения на площади не прекратились. Особенно в праздничные дни привлекали они много народа. Крики, громкие песни, звуки музыки долетали до храма, заглушая церковное чтение и пение. Иоанн тогда произнес в церкви сильную речь против зрелищ: «Опять Иродиада пляшет, опять Иродиада волнуется, опять требует главы Иоанна!» – говорил святитель. Императрице донесли, что в этой речи были слова, оскорбительные для нее.

Враги Златоуста теперь оживились новыми надеждами и употребили все усилия, чтобы окончательно погубить его. В это время рассылались грамоты, призывающие духовенство на предстоящий Собор. Была отправлена такая грамота и Феофилу Александрийскому, которого и все враги Иоанна убедительно просили прибыть. Он отказался, хорошо помня опасность, которой подвергся в Константинополе, но издали направлял все действия своих единомышленников, которым удалось так настроить императора Аркадия, что в праздник Рождества Христова император не захотел присутствовать при торжественном богослужении в соборном храме св. Софии, говоря, что не может быть в общении с епископом, низложенным собором Дуба.

Вскоре, в начале января 404 г., начались заседания Собора. Он был созван по желанию Златоуста, чтобы доказать незаконность действий собора Дуба, но его враги, руководимые Феофилом, постарались сделать из него новое орудие против святителя. Они, прежде всего, старались доказать, что Иоанн не имеет права считаться епископом после того, как был низложен собором Дуба, и что, нарушив это правило, не только он должен считаться отлученным от Церкви, но и все те, которые были в общении с ним, как с епископом.

Оказалось, что правило, на которое ссылались враги Иоанна, было постановлением арианского лжесобора, направленным против святого Афанасия Великого, когда еретики старались погубить этого твердого защитника христианской истины. Следовательно, на это постановление опираться было невозможно. Это доказали немногочисленные защитники Иоанна. Его враги были посрамлены, но не унывали и, наконец, за неимением других средств против святителя, убедили императора употребить силу.

Уже несколько месяцев длился Собор или, скорее, суд над святителем, который все это время продолжал спокойно исполнять свои обязанности. За него стояли сорок епископов из призванных на Собор. Приближался праздник Пасхи, который нигде в христианском мире не совершался с такой торжественностью, как в Царьграде, в соборном храме св. Софии. На сей раз император Аркадий велел сказать святителю, чтобы он не являлся в собор. Между тем в Великую Субботу более трех тысяч человек, новообращенных, должны были принять святое крещение в храме св. Софии. Иоанн прибыл туда поутру. Началась священная служба, и уже шло Таинство крещения, как вдруг толпа вооруженных воинов с шумом ворвалась в храм и силой вывела из него архиепископа. Народ стал защищать его, многие были ранены и убиты. Разогнали новообращенных, готовящихся к крещению. Крики ужаса, звон оружия, плач женщин, стоны раненых и умирающих наполнили храм.

Иоанна отвели в его дом, а новообращенные бросились в загородные крещальни и даже бани, где, освятив молитвой воду, духовенство стало довершать прерванное Таинство Крещения. Но и туда вторглись воины. Многие из них были язычниками. Они совершали святотатства, расхищали церковные сосуды, в крещальнях кровь смешалась с освященной водой, испуганные жены и девы, готовящиеся к крещению, бежали в ужасе. Схватили многих церковнослужителей, приверженных Иоанну, и заключили их в темницы. Весь город был в смятении.

К ночи Константинополь опустел. Народ, чуждаясь церквей, где распоряжались враги святителя, собрался на равнине, за городом, для слушания торжественной пасхальной службы. Поутру император, выйдя за город, удивился при виде этих людей, облаченных в праздничные одеяния, и большей частью – в белые, как только что просветившиеся святым крещением. «Что ж то за люди?» – спросил он. «Это еретики, чуждающиеся Церкви», – ответили ему приближенные. «Так пусть их разгонят и захватят их начальников», – повелел император и удалился.

Началась расправа. Солдаты бросились на беззащитную, безоружную толпу, топтали ее конями, рубили мечами, грабили, что могли, оставив на равнине много раненых и убитых, увели многих священнослужителей и заключили их в темницы. Такое же насилие повторялось еще не раз.

Иоанна в архиерейском доме держали словно в заточении, между тем как Собор превращался все больше и больше в скопище его ожесточенных врагов. Они настаивали на том, чтобы признать все решения собора Дуба и объявить Иоанна лишенным не только священства, но и считать его отлученным от Церкви. Против этого возражали более сорока епископов из почти ста собравшихся.

Иоанн, убедившись, что нельзя ждать справедливости от епископов, находившихся под страхом или настроенных враждебно, решил сам изложить все дело Западной Церкви. Хотя епископы Востока и епископы Запада в это время не часто общались по церковным делам, но все-таки Церковь была одна, с одним Символом веры, одними церковными законами. Получив согласие единомышленников, Иоанн написал письма одинакового содержания епископам римскому, миланскому и аквилейскому, в которых изложил все случившееся в Константинополе, и отправил их с двумя диаконами константинопольского клира.

Между тем гонение на всех приверженцев Иоанна усиливалось, темницы наполнялись все новыми узниками. Одних эти меры устрашали, но в других возбуждали горячую ревность, и многие шли в темницы и на мучения, как на священный подвиг. Тюрьмы делались домами молитвы, и народ, чуждаясь церквей, в которых распоряжались гонители, славил и превозносил верность и мужество гонимых. Так закладывалась основа разделения верующих. Приверженцев Иоанна стали называть иоаннитами. Впоследствии они составили довольно сильную партию.

Враги Иоанна два раза покушались на его жизнь. И хотя виновные были схвачены, но избежали суда и наказания[199]. Тогда народ устроил стражу вокруг архиерейского дома.

Все это еще больше раздражало врагов святителя. Они настаивали на его удалении, но император колебался, вновь боясь навлечь на себя Божий гнев. Четверо из злейших врагов Иоанна успокоили императора, объявив ему, что берут все дело на свои души, и незадолго до праздника Пятидесятницы предъявили Златоусту приговор к изгнанию. Как и в первый раз, ему пришлось удалиться тайно. Он пожелал еще раз побывать в храме св. Софии и там проститься с верным ему духовенством и прочими друзьями. Народ, узнав, что святитель находится в храме, собрался на площади, ожидая, что он выйдет через главную дверь. Но святитель, простившись с духовенством, диаконисами, преподав им наставления и свое благословение, вышел через противоположную дверь и вместе с людьми, присланными за ним, направился к пристани.

Народ ждал долго. Наконец, подозревая неладное, некоторые поспешили к морю, но увидели уже удалявшийся корабль. Другие стали ломиться в храм, но их отгоняли воины. Опять произошло ужасное смятение. Взломали двери, народ хлынул в храм, опять засверкали мечи, опять стоны раненых и умирающих наполнили храм. Между тем поднялась страшная буря, а ночью в соборе св. Софии вспыхнул пожар, который разрушил храм, здание сената, богатые дома, окружающие площадь, и даже угрожал царскому дворцу. К утру от обширного храма уцелело небольшое помещение – домовая ризница епископа, где хранились значительные церковные драгоценности, оставшиеся неповрежденными[200]. Сгорел и сенат.

На следующий день весь город решал один вопрос: кто виновник пожара? Враги Иоанна, разумеется, тотчас же обвинили его приверженцев. Некоторые не постыдились даже назвать его самого. Иоанн только что оставил Халкидон и шел в Никею[201], когда его нагнали люди, посланные из Константинополя, сообщили ему о пожаре храма и арестовали двух епископов и несколько клириков, шедших вместе с ним в изгнание. Они были заподозрены в случившемся. Их отвели обратно в Константинополь, а святитель, один, с сопровождавшими его воинами, продолжал свой путь в Никею.

В Константинополе поспешили назначить ему в преемники восьмидесятилетнего старца Арзация, который действовал заодно с врагами Иоанна. Теперь шло строгое следствие по делу о пожаре. Сторонников Златоуста заключили в темницы, подвергли жестоким пыткам, а некоторых – даже смерти. Подозревались и благочестивые жены, уважаемые всем Константинополем диаконисы Олимпиада, Пентадия, Никорета и многие другие. Олимпиада, столько же известная благочестием, сколько знатностью рода и громадным богатством, которое она раздавала в помощь бедным и на пользу Церкви, была привлечена к следствию. Ей угрожали пытками, но она с невозмутимой твердостью духа отражала все обвинения. Но все же была осуждена на уплату денежного штрафа.

Златоуст между тем пришел в Никею. Всегда болезненный и слабый здоровьем, утомленный дорогой, он не столько заботился о себе, сколько о своих друзьях и духовных чадах. Его заботило состояние Константинопольской Церкви, особенно после того, как он узнал, что преемником ему был назначен Арзаций, известный как человек неспособный. Иоанн предвидел смуты и раздоры, которые не замедлили явиться.

Недолго святитель отдыхал в Никее. Уже через месяц ему назначили более отдаленное и суровое место ссылки – Кукуз, маленький город в горах Армении. Много страданий и опасностей перенес святитель во время трудного семидесятидневного пути, но везде встречал проявления любви. Народ, пустынники, духовенство встречали его, чтобы получить от него благословение, и со слезами восклицали: «Лучше бы солнце скрыло от нас лучи свои, чем умолкли бы уста Иоанна».

Кукуз был бедный, маленький город в дикой и бесплодной местности, постоянно подвергавшейся опустошительным набегам соседов-исаврийцев. Утомление от долгого путешествия, суровый климат, недостаток в самом необходимом окончательно расстроили здоровье Златоуста, и без того всегда слабое. Он всю зиму не вставал с одра болезни. Но если внешний человек в нем и изнемогал, то внутренний был, как и раньше, бодр и силен духом. Переписываясь с друзьями, он утешал их, уговаривал не поддаваться унынию и отчаянию, а, покорившись воле Божией, бодро трудиться во славу Бога и на благо Церкви. Он сам, будучи слабым и больным, подавал им пример. Некоторые из друзей посещали его, другие доставляли ему средства к щедрой благотворительности. Иоанн стал благодетелем всего края, помогал нуждавшимся, выкупал пленных, захваченных исаврийцами. С новой ревностью занялся делом, которое издавна было дорого ему, – благовествованием. Он общался с благовестниками, трудившимися на берегах Дуная, в Финикии и даже на границах Персии, посылал им пособия, наставлял. Все это дело, начавшееся уже давно под его наблюдением, теперь еще больше расширилось. Иоанн, слабый и больной, из места ссылки с живейшим участием следил за его развитием. Через год его перевели еще дальше на север Армении, в Арависсу. Но и туда, как и в Кукуз, приходили из отдаленных областей, чтобы видеть великого святителя, получить от него благословение и наставление. И слава о нем гремела по всей Армении. Его письма к друзьям дышат любовью и высокой христианской мудростью. Особенно замечательны письма к диаконисе Олимпиаде.

Никогда не являлся свт. Иоанн Златоуст в таком величии, как теперь. Ни ссылка, ни телесные страдания, никакие внешние невзгоды не могли победить его души, озаренной благодатью Божией, пламенеющей любовью и верой, и потому возвышавшейся над невзгодами. Он вполне искренно мог писать: «Одно только есть зло – это грех; одно благо – добродетель. Все прочее, как бы ни называлось, счастье ли или бедствие, – только дым, призрак и мечта».

В Константинополе следствие по пожару длилось довольно долго, но не открыло ничего, хотя многие жестоко пострадали. Несправедливость и насилие отозвались тяжкими последствиями. Мир Церкви был нарушен. Верующие разделились. Очень многие не захотели признать Арзация, утверждая, что так как постановления и собора Дуба, и последующего собора не могут считаться законными, то Иоанн не перестал быть законным пастырем Константинопольской Церкви. Признавшие Арзация считали так называемых иоаннитов раскольниками. Церковные и гражданские власти употребляли против них силу, заключали их в тюрьмы, предавали пыткам, разгоняли их молитвенные собрания, как скопища раскольников и еретиков. Под угрозами требовали от верующих, чтобы они в знак своей верности Церкви произносили анафему на Иоанна. Эти меры все сильнее раздражали население, и во всех областях распри и разделения волновали Церковь.

Святитель Иоанн Златоуст. Икона. Середина XVI в. Москва, Центральный музей древнерусского искусства им. Андрея Рублева

Действия против Златоуста вызвали негодование на Западе. Император Гонорий писал своему брату Аркадию в защиту Иоанна, умоляя его восстановить мир в Церкви возвращением законного пастыря. Негодовали достойнейшие епископы Запада, считавшие Златоуста честью и славой христианской Церкви. Видя, что никакие письма и увещания не действуют на Аркадия, полностью находящегося под влиянием недостойных советников, епископы Италии, собравшись на совещание, решили, что Вселенский Собор – единственное средство восстановить в Церкви тишину и порядок. Пять епископов были отправлены на Восток с письмами к Аркадию от императора Гонория, от папы Иннокентия и миланского епископа. В этих письмах предлагалось обсудить условия будущего Собора, который рассмотрел бы все дело. Но как только эти посланные вошли во владения императора Аркадия, то сразу же подверглись всевозможным оскорблениям и даже заточению недалеко от Константинополя.

Это случилось уже после смерти императрицы Евдоксии, которая через три месяца после изгнания Иоанна Златоуста скончалась, в страшных муках родив мертвого младенца. Примерно в то же время многие из участвовавших в осуждении святителя были поражены кто болезнями, кто внезапной смертью. Разные бедствия постигли Восточную империю: сильные землетрясения, необыкновенной величины град, опустошивший поля, грозы, заразные болезни. Народ видел в этих явлениях справедливую кару за гонения против праведника. Сам Аркадий, устрашенный бедствиями, прибегал к заступничеству уважаемых подвижников, которые в ответ увещевали его покаяться и исправить содеянное им зло. Между прочим, он писал знаменитому Нилу Синайскому, прося его своими молитвами отвратить гнев Божий, тяготеющий над ним и над Константинополем. Преподобный отвечал ему: «Как дерзну я молиться о городе, который столькими прегрешениями навлек на себя справедливый гнев Божий, который изгнал блаженного Иоанна, столп Церкви, светило правды, трубу Господню? Ты изгнал его, не имея на то никакого повода, легкомысленно последовав советам людей, поврежденных в разуме; ты лишил верующих святых наставлений, которые они получали от него. Подумай об этом, познай согрешения свои и покайся».

Но Аркадий не покаялся и продолжал следовать советам лиц, ожесточенных против Иоанна. Любовь и уважение, оказываемые великому изгнаннику, заступничество за него западных епископов, даже сама его благотворительность – все это раздражало их. Они легко убедили императора сослать его в еще более отдаленную местность, на берег Черного моря, в Пифиунт[202]. Вероятно, гонителям были при этом даны тайные внушения от врагов Иоанна, потому что повеление они привели в исполнение самым жестоким образом. Не обращая внимания на болезненное состояние святителя, его вели и в зной, и в проливной дождь, едва дозволяя малейший отдых. Через три месяца достигли города Команы. Иоанн был в крайнем изнеможении. Ночью ему явился святой мученик Василиск, погребенный в церкви в Команах, и сказал: «Не унывай, брат Иоанн! Завтра будем вместе». На следующий день Иоанн напрасно просил своих стражей повременить в Команах, они повлекли его дальше, но вынуждены были возвратиться, потому что он не мог продолжать путь. Чувствуя близость смерти, попросил принести светлые одежды и, причастившись Святых Тайн, со словами «Слава Богу за все» кончил жизнь, всю преданную Господу. Это было 14 сентября 407 года. Все христиане, бывшие в городе и окрестностях, собрались для погребения великого святителя.

Нелегко было восстановить мир в Церкви. Иоанниты, не признавшие Арзация, долго не хотели признать и его преемника и составляли свои отдельные молитвенные собрания. Западные епископы также не имели общения с Церковью на Востоке с 407 по 415 г.

Второй преемник Златоуста, архиепископ Аттик, сделал шаг к примирению, внеся имя Иоанна в диптихи, что было равносильно признанию его правоты. А через тридцать лет после смерти святителя патриарх Прокл[203] убедил императора Феодосия Младшего перенести в Константинополь мощи святого страдальца. Это было сделано с великой торжественностью. Император выехал навстречу в Халкидон и, упав на землю, молил святителя простить родителям его, Аркадию и Евдоксии. Весь Константинопольский залив опять покрылся освещенными ладьями, и народ с благоговейной радостью встретил останки великого пастыря. Торжество происходило 27 января 438 года и положило конец волнениям[204].

Десница Иоанна Златоуста, хранящаяся в Филофеевском монастыре на Афоне

Едва ли когда-нибудь еще проповедник имел на своих слушателей такое сильное влияние, как Иоанн Златоуст. Каждое его слово, изливавшееся из души, полной любви и благоговения, имело неотразимую власть над людьми. Число его бесед – свыше восьмисот. В них заключаются толкования на многие книги Священного Писания: на книгу Бытия, на псалмы, пророчества, на Евангелия от Матфея и Иоанна и почти на все послания Павла. Кроме того, сохранилось много бесед, произнесенных по особенным случаям, как, например, на низвержение статуй в Антиохии, на праздники мучеников, против лжеучения и другие. Святому Иоанну Златоусту обязаны мы чином литургии, которая совершается почти во весь год. Из снисхождения к слабости человеческой он несколько сократил литургию свт. Василия Великого. За исключением некоторых молитв и тропарей, прибавленных впоследствии, литургия свт. Иоанна Златоуста совершается теперь так, как он ее установил[205].

Иоанн Златоуст. Икона. Конец XIX в.

Православная Церковь чтит великого Вселенского учителя и совершает память его 13 сентября, 13 ноября; 27 января празднуется перенесение его мощей, а 30 января он опять вспоминается вместе с великими святителями Василием Кесарийским и Григорием Богословом.

В конце IV века обратился к Христу язычник, который под именем блаженного Августина вошел в историю как один из великих учителей Западной Церкви. Он сам рассказывает о своем обращении в книге «Исповедь», раскрывая в ней свою внутреннюю жизнь, страдания и томление души, жаждущей истины и увлеченной страстями и заблуждениями, он повествует, какими дивными путями Господь вел его от тьмы к свету и помог понять и полюбить истину.

Августин родился в нумидийском городе Тагасте, в Африке, в 353 году[206]. Отец его был язычником, но мать, Моника, христианкой. Она являет нам чистейший образец христианской добродетели. В ранней молодости, выданная замуж за Патриция, человека безнравственного, вспыльчивого и раздражительного, она сумела внушить ему любовь и уважение своей кротостью и непоколебимой твердостью правил поведения. Не столько словами, сколько примером своей жизни обратила она наконец к Христу и мужа, а своих детей старалась воспитать для служения Богу. Много страданий и слез причинил ей старший из них, Августин, которого она, по его словам, вторично возродила к жизни молитвой и слезами, когда он блуждал во мраке неверия.

«С самого раннего детства, – пишет Августин, – слышал я о жизни вечной, дарованной нам смирением Сына Твоего, Господи, Которому угодно было снизойти до нас. Вскоре после моего рождения мать моя, для которой Ты был единственной надеждой, начертила на челе моем знамение креста; дала мне вкусить таинственной соли Твоей»[207].

Но за этим приготовлением к Святому Крещению не последовало совершения самого Таинства, которое в то время часто отлагалось до совершенного возраста. Августин убедительно просил крещения во время болезни, случившейся с ним в детстве, болезнь прошла, и крещение было отложено.

Родители послали Августина учиться в город Мадавр. Он быстро успевал в науках, однако попал под влияние товарищей и с шестнадцатилетнего возраста вел беспорядочную жизнь. Отец радовался успехам его в красноречии, а мать скорбела о пороках сына. Она не столько дорожила образованием его ума, сколько желала видеть в нем непорочность сердца, чистоту и твердость нравственных правил. Когда Августин на время возвратился из училища в родительский дом, то она с глубокой грустью заметила, что нет в нем ни теплой веры, ни твердых нравственных правил, которые могли бы удержать его от опасных увлечений. Она со страхом отпустила его в Карфаген, и сама после смерти мужа переселилась туда же, чтобы не разлучаться с любимым сыном. Но Августин долго был для нее только причиной горьких слез. Он вел грешную, развратную жизнь, давал полную волю своим страстям и наконец увлекся учением манихеев. Он поверил, что нашел истинную мудрость, которая успокаивала его совесть, извиняла разврат и пороки действием духа зла, против которого человек якобы бессилен. Его богохульные мнения о Господе внушали такой ужас несчастной матери, что она запретила ему жить в ее доме. Дни и ночи проводила она в слезах, умоляя Господа возвратить ей сына, которого она оплакивала, как умершего, потому что жизнь и спасение души его были для нее дороже всего, а она видела, что душа его в опасности. «Но и тогда с высоты небес рука Твоя простиралась ко мне, Господи! – восклицает Августин в своей «Исповеди». – Тебя тронули мольбы и слезы Твоей верной служительницы. Она оплакивала меня более, чем плачет мать над умершим ребенком своим, ибо видела меня мертвым для Тебя. Ты услышал ее, Господи! Ты не отринул слез ее, которые лились обильным потоком всякий раз, как она возносила к Тебе молитву свою. Не Ты ли, Господи, послал ей это успокоительное сновидение, после которого она снова позволила мне жить в ее доме и вкушать пищу за ее столом, чего она не допускала с тех пор, как я увлекся столь противными ей убеждениями!»

Сандро Боттичелли. Святой Августин в келье. 1490–1494. Флоренция, Галерея Уффици

Однажды Моника увидела во сне, что она стоит на длинной узкой черте и погружена в глубокую скорбь. Вдруг явился ей Ангел и с участием спросил, о чем она плачет. «Я плачу о погибели души сына», – отвечала она. «Успокойся, – сказал Ангел, – где ты стоишь, тут увидишь и его».

«Когда мать рассказала мне этот сон, – пишет Августин, – я старался объяснить его тем, что она примет мои убеждения, но она отвечала: "Нет, этого не может быть: он не сказал мне, что я стану там, где ты стоишь, но что ты станешь рядом со мной"».

Но эта радостная надежда еще не скоро должна была осуществиться. Целых девять лет Августин блуждал во мраке порока и лжи. Он уже закончил свое образование и сам стал преподавателем красноречия в Карфагене. Чтение Цицерона отвлекло его на время от суетных увеселений, возбудив в нем более высокие стремления к истине и мудрости. Он начал изучать Священное Писание, но величественная простота Писания была еще недоступна его уму, насыщенному ложным знанием, и манихейство сохраняло над ним свою власть. Моника просила одного святого епископа поговорить с сыном, чтобы обратить его. «Еще не время, – отвечал он, – юноша слишком превозносится своим знанием; оставь его и молись о нем». Моника продолжала со слезами умолять епископа. «Успокойся, – сказал он ей, – продолжай только молиться: невозможно, чтобы погибло чадо стольких слез».

Против воли матери Августин поехал в Рим, где стал преподавать красноречие. Вскоре он опасно занемог. Но теперь не просил крещения, а, напротив, глумился над священным Таинством, потому что потерял уже всякую веру.

Но милосердный Господь не оставил его и неведомыми ему путями вел его к Себе. В Медиолане понадобился преподаватель красноречия; обратились к римскому префекту Симмаху, и он дал эту должность Августину.

В Медиолане Августина благосклонно принял святой епископ Амвросий, и он стал часто слушать проповеди святого, пленяясь красноречием, но нисколько не надеясь найти истины в Церкви Христовой. Душевное состояние Августина было самое мучительное. Близкое знакомство с мани хс я м и наконец убедило его, что их учение ложно. Суетные увеселения оставили в его душе чувство гнетущей тоски, но привычка к грешной жизни была еще сильна. Однако же святые истины Христовой веры, проповедуемые Амвросием, мало-помалу проникали в его душу, и через некоторое время он решил вписаться в число оглашенных. Мать его, не терпя разлуки с сыном, прибыла в Медиолан. Она обрадовалась, когда узнала, что он понял свои заблуждения, она верила несомненно, что он будет истинным христианином, и продолжала молиться о нем. Это случилось в то время, когда Амвросий проявлял в борьбе с арианами непоколебимую твердость. Моника познакомилась со святым епископом, слушала его поучения и советы, и он часто говорил ее сыну о счастье иметь такую мать.

В душе Августина шла трудная, утомительная борьба. То он ревностно изучал философов, надеясь найти у них истину, но видел только стремления к истине, неполную уверенность и неясные предположения, которые еще более колебали его. То христианское учение представлялось ему как единственный путь к свету и спасению, но в нем боролись страсти, привычки грешной жизни, которые ему жаль было оставить. «Спаси меня, Господи, но еще не теперь», – взывал он иногда из глубины души, терзаемой желанием истины и привязанностью к заблуждениям, не решаясь пока вполне отдаться тому Владыке, Который требует всего сердца, а не сердца, разделенного между Им и миром. Иногда приходил он за советом к Амвросию, но почти всегда находил епископа окруженным толпой. Два друга Августина, Ал и и и й и Небридий, его бывшие ученики в Карфагене, тоже, как он, мучились сомнениями и нерешимостью. Часто беседовали они вместе о душе, о будущей жизни, о суетности земных благ, мечтали жить для добродетели. Но ни один не имел достаточно силы веры и воли, чтобы отказаться от старых привычек и начать новую жизнь, согласную с правилами христианского учения.

Послания апостола Павла оказали сильное воздействие на Августина. Он стал изучать Писание под руководством старца Симплициана, того самого, который был наставником и св. Амвросия; и истина все больше и больше озаряла его, развеивая сомнения. «Слова Твои, Господи, глубоко проникли в сердце мое, – писал он, – со всех сторон я был как бы осаждаем Тобою; не было уже во мне сомнения насчет жизни вечной, хотя я видел ее только как бы сквозь тусклое стекло, гадательно; я уже понимал, что Ты – единый источник всего сущего; не осталось во мне другого желания, как утвердиться в Тебе… Но в том, что касается христианской жизни, я еще колебался; сердце мое не очистилось от старой закваски; я радовался, что обрел Спасителя, что знаю истинный путь, но не решался ступить на этот узкий путь».

Одно повествование Симплициана глубоко поразило Августина. В молодости своей Симплициан был очень дружен с знаменитым преподавателем словесности в Риме Викторином, который был язычником. До преклонных лет Викторин исполнял усердно все языческие обряды, но стал из любви к науке читать Священное Писание. Оно сильно повлияло на него, и Викторин наконец убедился, что истина только в нем. Встречаясь с Симплицианом, он говорил ему: «Я в душе христианин». – «Не поверю этому и не стану считать тебя христианином, пока не войдешь с нами в Церковь Христову», – возражал Симплициан. «К чему? – отвечал Викторин. – Разве в стенах церкви заключается христианство?» Затем он продолжал часто уверять Симплициана, что он христианин, но отшучивался, когда тот предлагал ему идти в церковь. Он боялся насмешек и упреков приятелей, которые поклонялись идолам. Но, продолжая читать Писание и все больше и больше укрепляясь в вере, Викторин понял наконец, что великий грех – не сметь сознаться в своей вере и притворно поклоняться идолам, от которых он в душе уже отрекся. Однажды он вдруг сказал Симплициану: «Пойдем в церковь, я решил быть христианином». Обрадованный Симплициан тотчас же пошел с ним, и знаменитый преподаватель, записавшись в число оглашенных, стал со смирением слушать наставления. Все христиане радовались, язычники же осыпали Викторина насмешками.

Когда пришло время Викторину произнести исповедание своей веры перед принятием крещения, то пресвитеры предложили ему сделать это тайно, боясь, как бы его не смутило негодование друзей. Но Викторин захотел всенародно и во всеуслышание исповедать себя служителем Христовым. Впоследствии, когда вышел указ Юлиана, запрещавший христианам преподавать словесные науки, он оставил кафедру и сохранил верность Господу.

Слушая этот рассказ, Августин завидовал мужеству и решимости, которых в себе не находил. Он хотел служить Богу, но это желание, едва возникшее, не было достаточно сильным, чтобы победить страсти, привычки, привязанности, укоренившиеся в его сердце. Он чувствовал, что все это суетно, но его призывал Господь, Который один мог дать покой и отраду. Он слышал зов: «Встань, спящий, и воскресни из мертвых, и освятит тебя Христос!» И на этот зов лениво отвечал: «Сейчас, еще одну минуту». Он медлил идти на призыв милосердного Отца Небесного, но Тот не оставлял его и настойчиво звал к Себе.

Однажды к Августину и Алипию пришел их соотечественник, Понтиан, христианин. Разговаривая с ними, он случайно взял книгу, лежавшую на столе, и с радостным изумлением увидел, что это Послания апостола Павла. Эту книгу он не ожидал увидеть у Августина. Он стал говорить о Господе, о силе веры, рассказал, как в Египте Антоний, услышав евангельское слово о добровольной нищете, тотчас же оставил все, чтобы совсем отдать себя Богу. Далее он стал говорить о множестве людей всех званий и состояний, которые, побежденные любовью к Христу, оставляют мир и, удаляясь в пустыни и монастыри, служат Господу молитвой, лишениями и трудами. Эти рассказы поразили обоих друзей. Они никогда еще не слышали о монастырях и подвижниках, хотя близ Милана уже существовала обитель, которой управлял Амвросий.

Августин был потрясен до глубины души. Когда Понтиан ушел, он встал и голосом, дрожащим от волнения, сказал Алипию: «Что мы делаем? Чего мы ждем? Невежды спешат и восхищают Царство Небесное; а мы, с суетным знанием нашим, утопаем в плоти и крови! Или стыдно нам следовать за ними, потому что они опередили нас? Не должны ли мы краснеть, что не имеем довольно мужества, чтобы идти за ними?» Августин говорил с увлечением; изменившийся голос, выражение лица – все указывало на его душевное волнение.

Он пошел в сад. Алипий последовал за ним. В душе Августина происходила борьба между горячим желанием отдаться Богу и привязанностью к миру. Он ненавидел себя за нерешимость отдаться Тому, к Кому призывали его все силы души. «Чтобы идти к Тебе, Господи, – думал он, – не нужно было ни колесниц, ни кораблей; нужна была только воля; но воля всецелая, твердая, не похожая на те болезненные и колеблющиеся порывы, которые в утомительной борьбе то возвышают душу к Небу, то влекут ее к земле».

Утомленный внутренней борьбой, Августин удалился от своего друга. Он чувствовал, что внутри у него поднимается буря, которая должна разразиться слезами; он упал на землю и дал волю слезам. «Они лились потоками, и Ты, Господи, принял их как жертву, Тебе угодную, – пишет он. – Я взывал к Тебе: доколе, Господи, доколе гнев Твой на меня? Забудь неправды прежней жизни моей. Я чувствовал, что эти-то неправды гнетут меня, и повторял мысленно: "Когда же, Господи? завтра ли? послезавтра ли? почему не сейчас будет конец моему поношению?"

Пока я это повторял, рыдая и проливая горячие слезы, мне вдруг послышался певучий голос как бы ребенка или молодой девушки, повторяющий несколько раз: "Возьми читай! Возьми читай!" Я изменился в лице и стал припоминать, нет ли какой игры, в которой дети повторяют этот припев; но ничего подобного я не припомнил и пришел к заключению, что мне повелевается открыть Священное Писание и прочесть то, что представится моим глазам. Так, Антоний, как мне рассказывали, услышав в церкви слова: Иди, продай имение и раздай нищим, и получишь сокровища на небеси (Ср.: Мф. 19, 21.), – принял их как повеление Божие и тотчас же оставил все. Удерживая слезы мои, я встал и пошел к тому месту, где был Алипий и где я оставил книгу Посланий. Я взял ее, открыл и прочел глазами следующие слова: Не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти; но облекитесь в Господа Иисуса Христа, и попечения о плоти не превращайте в похоти (Рим. 13, 13–14)».

Дальше он не стал читать, да и не нужно было. Сердце его озарилось светом и миром. Он рассказал Алипию все, что с ним было. Алипий взял открытую книгу, прочитал в ней дальше: Немощного в вере принимайте (Рим. 14, 1.) и, применив эти слова к себе, тотчас же, без колебаний и недоумений, твердо решил служить одному Богу.

Как описать радость Моники, когда она узнала, что молитва ее исполнилась и что любимый сын ее теперь стоит на том пути, на котором она так давно желала его видеть! Августин решил оставить кафедру и удалился с матерью и Алипием в загородный дом, где оба друга стали готовиться к Святому Крещению молитвой и чтением Писания. «Как рассказать все милости, оказанные мне здесь! – восклицает он, – все средства, которыми Господь исправлял меня, смягчал и воспитывал мое сердце!» Господь, радующийся как Отец возвращению к Нему заблудившегося сына, поддерживал его, помогал ему всей силой Своей, как бы выходя к нему навстречу, чтобы привести его к Себе. Августин обрадовал святого епископа Амвросия вестью о своем обращении и получил и от него советы по изучению Священного Писания. Чтение слова Божия, беседы о христианском законе составляли постоянное занятие и отраду жителей загородного дома. Моника помогала новообращенным. Сердцем, исполненным живой веры и любви, умом, издавна обращенным к Господу, понимала она то, что им было недоступно. «Нам казалось, – говорит Августин, – что не слабая женщина, а великий муж восседает между нами, и мы спрашивали, из какого Небесного источника текут ее слова».

На праздник Пасхи 386 или 387 года Августин, Алипий и молодой сын Августина, Адеодат, приняли Святое Крещение от Амвросия. Из глубины благодарной души воспели они торжественный гимн, только что перед тем сложенный Амвросием, – «Тебе Бога хвалим». Его в то время воспевали и крещаемый, и совершавший крещение.

Шеффер Ари. Блаженный Августин и его мать, Моника. 1855. Париж, Лувр

Вскоре после этого Августин с матерью пожелали возвратиться на родину, но благочестивая Моника не доехала до Африки. Казалось, она только ждала обращения сына, чтобы отойти к Господу, к Которому постоянно стремилась всеми чувствами и мыслями. Она могла теперь радостно умереть; она совершила свое дело: исторгла сына из омута страстей и безверия, дала Церкви верного служителя, показала христианским матерям, как сильны моления и слезы матери, как много может сделать слабая женщина, одушевленная верой и любовью.

В Остии, где путники остановились перед отплытием в Африку, мать и сын, оставшиеся наедине, долго беседовали о будущей вечной жизни, стараясь разгадать, каково будет блаженство, уготованное Господом для любящих Его. Души их, озаренные любовью и верой, как будто по временам постигали это чувство блаженства, перед которым ничтожны все радости земные. Тут Моника сказала: «Сын мой, теперь уже нет ничего, что бы удерживало меня в этом мире; не для чего мне в нем оставаться. До сих пор я для одного желала жить: чтобы видеть тебя истинным христианином. Господь исполнил молитву мою: Он дал мне видеть тебя совершенно преданным Его служению; для чего мне долее жить?»

Эти слова были предчувствием близкой кончины. Через пять дней Моника занемогла и после краткой болезни радостно отошла к Господу[208]. Перед кончиной она просила сына и бывших при ней, чтобы они не забывали поминать ее перед алтарем Всевышнего, когда раздается Агнец, омывший кровию Своей наш смертный приговор.

Возвратившись на родину, Августин продал свое имение и раздал деньги бедным, а сам стал иноком. Он провел три года в совершенном уединении и в строгих подвигах. Епископ Иппонский, Валерий, против его воли посвятил Августина в пресвитеры, а в 395 году его избрали во епископа Иппонского. В продолжение тридцати пяти лет он был самым деятельным пастырем. В епископском сане блаженный жил строгим подвижником. Все, что имел, отдавал бедным, готов был положить жизнь за овец своих. Благодеяния Божий внушили ему глубочайшее смирение и горячую любовь. Он всегда сознавал, что человек грешен и бессилен и что только благодать Божия производит в нем и желание добра, и само добро. Это убеждение высказывал он во всех своих писаниях[209]: как в «Исповеди», так и в сочинениях, направленных против распространявшихся еретических мнений манихеев, донатистов и пелагиан.

В конце IV века христианская вера, так долго гонимая, была наконец объявлена господствующей во всей Римской империи. Конечно, из этого еще не следует, что языческое общество вдруг стало христианским. Еще долго жили в нем языческие начала, прикрытые христианской внешностью; многие, будучи христианами по исповеданию, оставались язычниками по жизни, довольствуясь лишь участием в обрядах Церкви, но не стараясь жить по закону Христа. Много было еще суеверия, лицемерия и других пороков. Святые отцы Церкви упорно боролись против остатков язычества во всех его проявлениях, заботились о том, чтобы христиа-нежили согласно с их исповеданием, чтобы идолопоклонство побеждалось в них силой христианской веры, возрождающей к новой жизни. Они внушали христианам, что Господу надо поклоняться духом и истиной, что вера, принятая сердцем и умом, должна проявиться в деле. Они ревностно заботились о распространении просвещения. В беседах объясняли слово Божие, смысл церковных обрядов и священнодействий, при церквах и монастырях устраивали училища, раздавали списки Священного Писания. Иоанн Златоуст укорял тех, кто не имел у себя для домашнего чтения священной книги. Это доказывает, что приобрести ее было легко, особенно на Востоке. Епископы из своего клира готовили наставников и проповедников, храмы украшались изображениями, которые должны были напоминать и неграмотным священные события. Церкви, посвященные мученикам, обычно украшались живописью, повествующей об их жизни.

Просвещение стало в то время распространяться больше на Востоке, чем на Западе, куда христианская вера проникла позднее. В Италии до VI века христианство сосредоточивалось в городах, а в деревнях еще сохранялось язычество. На Востоке слово Божие трудами святых благовестников и подвижников проникло в самые отдаленные места, в самые дикие и суровые пустыни. Вместе с верой распространялась и грамотность. Святитель Иоанн Златоуст ревностно заботился о переводе Писания на различные наречия и о просвещении варварских племен; это святое дело усердно продолжалось и после его смерти[210]. Церковь Востока посылала благовестников в отдаленные страны, святые подвижники бесстрашно селились среди варваров, благовествованием и примером благочестивой жизни обращая их к Христу. В пустынных кельях святые отшельники трудились над изучением слова Божия. Восток своей духовной деятельностью привлекал множество благочестивых мужей с Запада и таким образом в продолжение нескольких веков имел сильное влияние на церковную жизнь западных христиан.

Напряженная умственная деятельность на Востоке представляла, может быть, и некоторую опасность. Близкое соседство с древними языческими, мистическими по сути учениями создавало почву для возникновения различных лжеучений, которые иногда сотрясали всю Церковь, возбуждая печальные раздоры и смуты. Но ошибки и заблуждения неизбежны в свободном развитии человеческого мышления. Церковь же бдительно охраняла чистоту христианского учения. Всякое появление новой ереси призывало ее к уточнению и определению святой истины. Голосом Соборов формулировались догматы Церкви и осуждалось всякое уклонение от них. Когда Церковь вступала в пятый век своего существования, то главный догмат (о единосущности и равночестности Сына Божия и Духа Святого с Богом Отцом) был ясно определен и выражен в Никео-Константинопольском Символе. Споры, возникавшие в V, VI и VII веках, касались преимущественно Боговоплощения Иисуса Христа и соединения в Нем Божественного естества с человеческим. Но вначале скажем о ереси Пелагия и споре об Оригене.

Спор об Оригене возник еще в конце IV века. Едва ли нужно говорить здесь о нем подробно, потому что в общей истории Церкви он не является важным. В то самое время, когда Иероним занимался в Вифлееме переводом Священного Писания, пользуясь при этом трудами Оригена, некоторые церковные писатели стали доказывать несостоятельность многих мнений великого александрийского учителя и требовать, чтобы они были осуждены Церковью. Завязался горячий спор, в котором и защитники, и противники Оригена отстаивали упорно свои мнения. Феофил Александрийский даже употреблял силу против некоторых иноков, заподозренных в приверженности Оригену[211]. Руфин, друг Иеронима, горячо защищал Оригена, справедливо доказывая, что многие мнения были ошибочно приписаны ему. Но Иероним, вовлеченный в спор, подал голос против Оригена. В Риме папа Анастасий отверг сочинения Оригена как еретические и запретил их читать, но Восток был справедливее к славному учителю и продолжал почитать его память, хотя некоторые мнения его и признали ошибочными.

Гораздо важнее был спор, возникший в начале V века из-за учения Пелагия[212]. Британский монах Пелагий и его товарищ Целестий утверждали, что благодать Божия не необходима для спасения, что человек может творить добро и спастись собственными силами, что нет первородного греха, и смерть есть закон природы, а не наказание за грехопадение. Это учение разрушало само основание христианской веры, потому что отвергало необходимость искупления рода человеческого смертью Сына Божия и представляло Иисуса Христа лишь законодателем, а не Спасителем. Но не сразу спорящие дошли до этих крайних выводов. Пелагий за строгую жизнь был уважаем и на Западе, и на Востоке. Он осторожно распространял свои мнения, умел ловко их отстаивать, употребляя двусмысленные выражения, которые затемняли их истинный смысл, и, таким образом, его мнения распространялись, не встречая вначале сильного противодействия. Но по мере того как они уяснялись, их стали разбирать на Соборах в Риме, Карфагене. Они были осуждены и на всем Востоке и встретили сильнейшего обличителя в Иппонском епископе, блаженном Августине.

С момента своего обращения Августин должен был постоянно противодействовать лжеучениям. В Италии он опровергал манихеев, так долго его увлекавших, в Африке призывал на совещания донатистов и ревностно, но безуспешно старался возвратить их в общение Церкви[213]. На себе самом испытал он, как слаб человек, как легко уступает искушению зла. Его утомительная борьба с самим собой, душевные страдания и чудесное обращение укоренили в нем осознание греховности человеческой природы, которую одна лишь благодать Божия может вести к добру. Гордые мнения Пелагия показались ему оскорблением Божества, и он восстал против него со всем жаром страстной души. Но, возражая Пелагию и заступаясь со святой ревностью за право благодати, он впал в противоположную крайность. Пелагий, приписывая все свободной воле человека, отвергал необходимость благодати Божией, Августин почти полностью отрицал свободу человека. Этим было положено начало заблуждению предестинатов, представлявших человека лишь мертвым орудием воли Господней, заранее предназначенным или к спасению, или к погибели, без воли, без свободы и, следовательно, без нравственной ответственности.

Ересь Пелагия долго волновала Церковь на Западе. Вопрос о свободе человеческой воли, об отношении этой свободы к благодати Божией возникал опять в разные времена и возбуждал горячие и продолжительные споры. Между предестинатами, отвергавшими свободу человека, и пелагианами, отвергавшими силу благодати, возникло промежуточное учение, полупелагианизм, старавшийся помирить эти две крайности. Главными представителями этого направления, сильно распространившегося в Южной Галлии, были инок Кассиан, Викентий Лиринейский и Гонорат Марсельский; пелагианизмом же заразились северные области Галлии и Британии. Против этого лжеучения выступили Проспер Аквитанец и епископ Герман Окзерский. Этот вопрос остался почти чуждым Востоку. Сильное влияние на дела церковные имели и исторические события.

Император Феодосии II Младший. 401–450 гг. н. э.

Начало V века застало на престоле двух сыновей Феодосия Великого, Аркадия на Востоке и Гонория на Западе. Оба были в равной степени не способны управлять империей в такое трудное время, когда ей со всех сторон угрожали сильные и многочисленные враги. Аркадий провел бесславную жизнь, находясь под влиянием недостойных любимцев, угнетавших и грабивших его подданных, между тем как готы и другие племена опустошали северные области империи. Ему наследовал (в 408 году) его восьмилетний сын, Феодосии Младший, под опекой префекта Анфимия. Вскоре шестнадцатилетняя сестра царя, Пульхерия, была призвана разделить престол с братом и показала себя достойной внучкой Феодосия Великого: она мудро управляла внутренними делами, а в сношениях с внешними врагами умела поддержать честь Восточной Римской империи. Имя ее чествуется и Церковью, и историей[214]. Феодосий Младший[215], воспитанный под ее надзором, не проявил замечательных доблестей, но был добрым, благочестивым, уважал науки и просвещение. Изданным им собранием законов прежних императоров, известным под названием Феодосиева кодекса, облегчил задачи правосудия.

Голова императора Феодосия II. Париж, Лувр

Феодосии вел успешную войну с Персией. Но положение империи становилось все труднее, и с 430 года Феодосии был принужден платить дань гуннам, которые тревожили его области частыми нападениями. Внутреннее управление страдало, потому что доверием царя злоупотреблял недостойный любимец его, Хрисанфий. После смерти Феодосия Пульхерия избрала себе в супруги и соправители сенатора Маркиана, который мужественно отстаивал достоинство империи. Когда царь гуннов Аттила потребовал у него дань, Маркиан твердо отвечал: «У меня золото для друзей, железо для врагов», – и Аттила, оставив в покое Восток, обратил свои силы на Запад. Наследники Маркиана тоже отстаивали империю, и блестящее царствование Юстиниана (527–565) напомнило миру древнюю славу римского оружия.

Куда бедственнее была судьба западной части империи. При слабом Гонории варвары беспрестанно нападали на Италию и соседние области. Мужественные вожди Стиликон и Аэций одни защищали империю, слабевшую с каждым днем. В первые годы V века Аларих, король вестготов, опустошив Северную Италию, осадил Милан, где жил император. Прибытие Стиликона спасло Гонория. Аларих был разбит Стиликоном на равнинах Поленты, и Рим в последний раз праздновал победу. В последний же раз видел Рим и кровавые игры в Колизее. Они были запрещены Константином, но постепенно вновь вошли в обычай. Несмотря на строгие порицания христианских проповедников, правительство не решалось лишить народ страстно любимой забавы, и несколько тысяч человек гибло ежедневно в стенах Колизея. Бесстрашный поступок одного инока положил конец этому жестокому обычаю, позорившему христианский город. Торжествовали играми победу при Поленте. Вдруг восточный инок по имени Телемах, бывший в Риме, бесстрашно вступил на арену, чтобы остановить кровавый бой. Он заплатил жизнью за свой великодушный поступок. Народ в ярости забросал его камнями, но впоследствии почтил память Телемаха как мученика и принял без ропота указ Гонория, запрещавший кровавые игры (404).

Гонорий перенес столицу в Равенну, но варварские вожди готов и аланов Аларих и Радегаз продолжали опустошать области Италии. Стиликон новой блистательной победой заслужил наименование спасителя Италии. Но славный вождь имел завистников при дворе: обвиненный в измене, он был казнен, а через два месяца после его казни Аларих явился к стенам Рима. Изумление и негодование овладели гордыми римлянами при вести, что варвары дерзают угрожать вечному городу. Но опасность для отчизны не вызвала в них благородного мужества. Они излили свою месть на Серене, вдове Стиликона, обвинив и ее в предательстве, казнили по приговору сената. Затем римляне стали искать спасения не в силе оружия, не в молитве, а в исполнении языческих обрядов и в заклинаниях. Когда и это не помогло, когда начался голод в городе, окруженном со всех сторон врагами, сенат вступил в переговоры с Аларихом. Видя отчаянное положение римлян, Аларих предъявил чрезмерные требования. «Что же оставишь ты нам, царь, если таковы твои требования?» – говорили присланные от сената. «Жизнь», – отвечал гордый вождь. Переговоры, однако, привели к соглашению, и Аларих удалился, взяв с Рима огромный выкуп.

Но это было ненадолго. На следующий же год он был опять у стен Рима. Рим сдался и признал императором Аталла, назначенного Аларихом. Его признала и большая часть Италии, между тем как Гонорий (в стенах Равенны), забыв честь и достоинство своей державы, заботился лишь о личной безопасности. Аталл скоро навлек на себя гнев своего покровителя, и Аларих, в третий раз осадив Рим, вступил в 410 году в город победителем[216]. Рим на этот раз не сопротивлялся.

Аларих исповедовал христианство, искаженное арианскими заблуждениями. Он повелел воинам щадить церкви и жизнь тех, кто найдет убежище в церквах, но город был отдан на разграбление варваров, которым помогали 40 000 освобожденных рабов. Готы сожгли множество зданий, разграбили пышные дворцы римских богачей, увели в плен и предали смерти огромное число римлян, но щадили церкви и церковное имущество. Рассказывают, что однажды воины в поисках добычи ворвались в дом одной диаконисы, у которой нашли золотые сосуды. Они хотели их взять, но, узнав, что они принадлежат церкви, тотчас известили о том Алариха. По его повелению сосуды были торжественно перенесены в храм при пении псалмов и под защитой воинов, которые благоговейно охраняли святыню от всякого посягательства. Все присоединявшиеся к шествию находили безопасное убежище в храме, и вместе с христианами многие язычники воспользовались для спасения уважением варваров к христианской святыне.

Сколько бедствий, страданий перенес Рим в это ужасное время! Множество богатых римлян, потеряв все имущество, было продано в рабство. Иные нищими скитались в чужих странах. Те из римлян, которые сохранили еще поместья в других областях (в Африке, Испании, Кампании), спешили туда. Вскоре все соседние страны, а затем и отдаленные (Египет, Палестина, Малая Азия) приняли беглецов из Рима и услышали о разгроме вечного города. Эта весть потрясла вселенную. Старец Иероним писал из своей убогой вифлеемской келий: «Нет в этом мире ничего, что бы могло казаться долговечным: и время ничто, если бы мы не имели перед собой вечности. Все, что родилось, должно умереть, и что растет – состариться; и всякое дело рук человеческих должно погибнуть от руки времени. Но кто бы подумал, что и сам Рим, обогатившийся добычей вселенной, некогда падет и, быв матерью народов, сделается гробницей их; что поморья Африки и Востока наполнятся беглецами из развалин всемирной столицы и что даже убогий приют вифлеемский даст у себя пристанище богатейшим гражданам всей земли! О суета сует, и всяческая суета!»

Но христианам падение Рима внушало не одну лишь скорбь. Это было разительным доказательством бренности земного величия. Падение города, который считался вечным, который наполнил мир своей славой, направляло мысли и сердца к тому, что одно только вечно и непоколебимо. Блаженный Августин выразил это в превосходном творении «О граде Божием», насчитывающем 22 тома. Опровергнув вначале тех, которые считали христианскую веру причиной бедствий империи, он описывает падение Рима и бренному величию земного города противопоставляет вечность и незыблемость Града Небесного, Церкви Божией, Небесного Царства. Он убеждает христиан быть достойными гражданами того Града, который непоколебим вовеки и осенен неувядаемой славой.

Тяжело было видеть малодушие, с каким большинство римлян переносило свою судьбу. Бессмысленно обвиняя христианство во всех своих бедствиях, одни предавались отчаянию и неутешно скорбели о потере богатства; другие, сохранившие часть имущества, на чужбине по-прежнему искали лишь развлечений и забав. Равнодушные к бедствиям отчизны, они были печальным воплощением глубочайшего нравственного падения: малодушие и легкомысленность среди величайшего несчастья. Нельзя было без негодования видеть римских беглецов, толпившихся в карфагенских театрах и цирках. «Народы Востока и самые отдаленные племена оплакивают ваши бедствия, а вы что делаете? – восклицал с негодованием Августин. – Вы толпитесь у входа театров и ищете безнравственных забав. Вам не дорога честь отчизны; вы равнодушны к ней, лишь бы были упрочены за вами ваши суетные забавы. Вы развратились среди благоденствия и роскоши, и бедствие не вразумило вас. Для вас прошли даром уроки несчастья».

Иначе поступали истинные христиане. Покорные воле Божией, богатые верой и надеждами, которых ничто не могло отнять у них, они спокойно переносили потерю земных благ и превратности земного счастья. Мир удивлялся величию их духа, их твердости и той деятельной, неутомимой благотворительности, которую взаимная любовь внушала христианам. Сами лишенные почти всего, они употребляли остатки имущества и все свои силы на помощь ближним. Казалось, что они острее чувствовали бедствия ближних, чем собственные. Некоторые женщины показывали примеры самоотверженности. Лета, вдова императора Грациана, кормила весь Рим во время первой осады города. Прова, знатная и богатая римлянка, равнодушно смотрела на пожар своего пышного дворца и в Африке, где нашла убежище, употребляла остатки огромного богатства на выкуп пленных и на помощь всем бедным. Множество несчастных нашли гостеприимное убежище у палестинских подвижниц. Только в христианах видны были и гражданское мужество, и независимость духа. Многие епископы без страха защищали христиан, неустрашимостью, мудростью и добродетелями умели внушить уважение даже варварам.

Аттила

Империя быстро распадалась, теряла область за областью. Из Британии она была вынуждена отозвать войска, и Британия освободилась от ее владычества. Галлию у нее уже отвоевали готы, бургунды и франки; Испанию – аланы, свевы и наконец вестготы; в Германию непрерывно вливались разные готские и сарматские племена; Африкой завладел Гензерих, король вандалов. Прошло немногим более полувека после смерти Феодосия Великого, и Западная Римская империя, тогда еще столь обширная, теперь состояла из одной Италии, которой беспрестанно угрожали варвары. Ни Валентиниан III[217], наследник Гонория, ни преемники его, быстро сменявшие друг друга на престоле, не имели сил защитить империю. Они были рады купить данью удаление варваров; гордые римские императоры отдавали сестер и дочерей своих в замужество варварским вождям. В 452 году Аттила, прозванный «бичом народов», подошел к Риму. Ужас овладел городом, но на этот раз бедствие миновало его. Лев Великий, папа Римский, вышел навстречу Аттиле, умоляя его удалиться, и, к удивлению своих войск, Аттила отступил[218]. Сохранилось предание, что ему в видении явились покровители Рима, святые апостолы Петр и Павел, и грозили смертью, если он не удалится.

Через три года после этого Гензерих осадил Рим. Опять папа Лев молил о пощаде, Гензерих обещал щадить жизнь граждан, но город предал грабежу. Его войска жгли и грабили город целых две недели. Все драгоценности римских богачей, добыча прежних побед, сокровища христианских церквей и золотые статуи языческих богов – все было перевезено на кораблях в Африку, где Гензерих утвердил свое владычество. Много знатных и богатых римлян стали рабами суровых победителей, и множество их опять было выкуплено благотворительностью христиан. В Карфагене епископ Деограциан продал церковные сокровища, чтобы помочь несчастным, превратил несколько церквей в больницы, куда помещал страдальцев.

Аттила

Но и сама Африка, находясь с 428 года под владычеством вандалов, терпела невыразимые бедствия. Вандалы овладели ею с помощью измены. Сам римский вождь Вонифатий призвал их. Кроме того, им помогали нумидийские мавры и донатисты, ожесточенные гонением. Во время осады Иппоны Гензерихом скончался блаженный Августин (430), моля Господа помочь несчастным жителям. Иппона была взята после долгой осады. Затем и Карфаген перешел во власть Гензериха, и страшные бедствия обрушились на несчастную Африку[219]. К тяготе владычества присоединились гонения за веру. Гензерих был арианином и старался покорить всю страну своему вероисповеданию. Для этого он употреблял самые жестокие меры: пытки, казни, заточение, изгнание, отнятие имущества. Самые достойные епископы были лишены кафедр и сосланы в заточение в суровые пустыни или отправлены на тяжелые работы. Их кафедры отдавались арианам, которые во всем содействовали вандалам. Наследники Гензериха подражали ему, и Африка терпела все ужасы жестокого гонения в продолжение целого столетия – до тех пор пока полководец Юстиниана Велизарий не положил конец владычеству вандалов. Церковь Африки во время этого страшного гонения оказалась верной Богу. Самые страшные истязания переносились без ропота; слабые женщины предпочитали казнь отречению; святые изгнанники благовествовали слово Божие диким племенам Мавритании, и Господь иногда дивными знамениями помогал служителям Своим. Так, например, несколько исповедников, лишенных языка по повелению жестокого короля Гензериха, продолжали громко исповедовать свою веру. Это необыкновенное событие засвидетельствовано очевидцами и вполне достоверно.

После того как Гензерих удалился из Рима, на престоле Западной империи побывало несколько восточных императоров. Но варварские вожди приобретали все больше силы, и в 476 году последний римский император, Ромул Августул, был свергнут Одоакром[220], вождем герулов, который назвал себя царем народов, но и сам через несколько лет был лишен власти и жизни остготом Теодорихом (493).

К. Брюллов. Нашествие Гензериха на Рим. 1833–1836. ГТГ

И Одоакр, и Феодорик признавали верховное владычество восточного императора. Но на деле остготский король, покоритель Италии, победитель франков и алеманнов, был совершенно независим, и его тридцатитрехлетнее царствование было для Италии временем благоденствия и мира. В это время Боэций и Кассиодор старались распространять науки. Будучи необразованным и даже неграмотным, Теодорих уважал просвещение, закон и правду[221]. Будучи арианином, он долго не преследовал православных и только под конец своего царствования омрачил свою славу гонением и несправедливыми казнями Боэция и Симмаха, которых подозревал в измене.

Восточные императоры делали безуспешные попытки освободить Запад от владычества варваров; но лишь в середине VI века Юстиниан добился этого. Он был родом славянин. Вступив на престол в 527 году, после своего дяди Юстина, успешно воевал на Востоке. С помощью полководцев Велизария и Нарсеса уничтожив владычество вандалов в Африке и Сицилии, он победил франков и алеманнов, пять раз отнимал Рим у готов и наконец утвердил свою власть в Италии (554). Затем в течение двухсот лет императоры Византии правили большей частью Италии через своего представителя, экзарха Равеннского. Рим с областью, Феррара, Анкона (город близ Адриатики), Неаполь и Калабрия, Равенна и острова Сицилия, Сардиния и Корсика признавали владычество восточного императора. Остальная часть Италии была в 570 году завоевана лангобардами.

Мавзолей Теодориха. VI в. Равенна

Конечно, императоры, озабоченные смутами на Востоке, не могли очень внимательно следить за делами в Италии. Их пред ставитель жил не в Риме, а в Равенне; в Риме между тем с каждым годом усиливалась новая власть, власть папы[222]. На Востоке признанное равенство главных кафедр не допускало одного епископа властвовать над прочими, но на Западе никто не мог оспаривать первенства епископа Рима, древней столицы и единственной апостольской кафедры. В глазах православных христиан Рим был на Западе главным представителем и защитником истинного никейского вероисповедания. Для варваров имя Рима, всемирной столицы, имело еще более весомое значение, и римский епископ представлялся им духовной главой всего христианства. Племена, основавшие на развалинах Римской империи новые европейские государства, оказывали римскому папе великое уважение. Теодорих часто поручал папе управление Римом, и духовенство из Африки, Галлии, Испании обращалось к папе, чтобы получить от Теодориха защиту от варваров. Таким образом, папа представлялся заступником всего западного христианства. Его богатство уже было значительным и давало возможность оказывать щедрую помощь нуждающимся: во время голода, наводнения, других бедствий за помощью обращались к папе. Когда нападали варвары, он своей духовной силой укрощал ярость суровых победителей. Население Италии постепенно привыкало смотреть на папскую власть, как на единственную прочную власть в эти времена смут и переворотов, и от папы ожидать защиты и помощи. Мы увидим далее, как римские папы сумели воспользоваться всеми благоприятными обстоятельствами, чтобы усилить свое значение и упрочить за собой земные выгоды и как постепенно духовная власть Рима утверждалась на развалинах утраченного им всемирного владычества.

Едва утихли на Западе споры о пелагианстве, как на Востоке началось сильное волнение по поводу лжеучения Нестория. Антиохийский пресвитер Несторий был избран в 428 году константинопольским патриархом. Его уважали за строгую жизнь, ученость и красноречие. Он проявлял великую ревность к искоренению всяких ересей. Произнося одну из своих первых проповедей, он обратился к царю со словами: «Дай мне страну, чистую от еретиков, а я дам тебе Царство Небесное; помоги мне искоренить ереси, а я помогу тебе против персов». Ариане и другие лжеучители подверглись строгим преследованиям от Нестория, малейшее отступление от церковных правил встречало в нем неумолимого обличителя.

Однажды один пресвитер из патриаршего клира, произнося в церкви проповедь, высказал мнение, что Пресвятую Деву Марию неправильно именовать Богородицей. Слушатели удивились: все ожидали, что патриарх опровергнет это мнение, но он, напротив, через некоторое время подтвердил слова пресвитера и объяснил, что Пресвятую Деву следует называть не Богородицей, а Христородицей, потому что Она родила не Бога, а простого человека, с которым впоследствии соединилось Божество, за святость его жизни. Это богохульное мнение, уже осужденное Церковью в первых веках, возбудило всеобщее негодование. Пресвитер Прокл с жаром обличал неправомыслие Нестория, но Несторий продолжал отстаивать свое мнение. Один приверженный ему епископ дерзнул всенародно произнести проклятие на всех тех, кто именует Пресвятую Деву Богородицей. Негодование в народе все возрастало. Но Несторий, пользуясь благосклонностью царя и придворных, продолжал беспрепятственно проповедовать свое учение не только в Константинополе, но и распространял его в других отдаленных местах посредством написанных бесед, которые рассылал по церквам и монастырям.

Эти беседы дошли до Египта и произвели среди иноков такое волнение, что патриарх Александрийский Кирилл счел нужным принять меры к ограждению своей паствы от влияния лжеучения. В окружном послании к духовенству и к инокам он убедительно обличил ложность нового мнения, не называя, впрочем, Нестория, и написал ему письмо, в котором опровергал его мысли.

Святитель Кирилл, живший некоторое время в Нитрийской пустыне, был патриархом Александрийским с 412 года, после смерти своего дяди Феофила, того самого, который так враждовал против Златоуста[223]. Святительство Кирилла началось при трудных обстоятельствах. Новациане были сильны в Александрии и старались распространить свое учение. Кирилл изгнал их из Александрии, закрыл их храмы и отобрал у них церковную утварь. В то же самое время иудеи, ненавидевшие христиан, производили в городе смуты и буйства. Среди беспорядков, производимых ими, было убито много христиан. Кирилл изгнал и иудеев; но эти действия навлекли на него неудовольствие гражданских властей.

Святые Афанасий Великий и Кирилл Александрийский. Византия, начало XIV в. ГЭ

К довершению затруднений нитрийские монахи, думая, что патриарху грозит опасность, пришли в Александрию, чтобы защитить его. К ним присоединились параболаны – члены братства, очень многочисленного, издавна основанного в Александрии для хождения за больными и погребения умерших. Кирилл не сумел сдержать излишней ревности своих приверженцев, и между ними и гражданскими властями происходили иногда кровавые схватки. В одной из них некий нитрийский инок ранил префекта Ореста, бросив в него камень. Инок был замучен до смерти, но так как Кирилл не лишил его погребения, то сочли, что он покровительствует действиям своих приверженцев. Вслед за тем девица, по имени Гипатия, преподававшая философию в Александрии, была убита на улице. Гражданские власти приписали все эти события влиянию Кирилла и настроили против него императора.

Кирилл встал против Нестория, сильного покровительством царя и дружескими связями со многими епископами Востока. Несторий и его друзья были крайне недовольны письмом Кирилла и обвиняли его в желании производить смуты в Церкви. Кирилл отвечал, что ради мира и любви он готов жертвовать всем, только не истиной. «Споры начались не от моего письма, – писал он Несторию, – но от вредных сочинений, тобой или кем другим рассеянных повсюду. Эти сочинения произвели такое движение в Египте, что я был вынужден употребить такое средство, поэтому нет никакой причины тебе жаловаться на меня. Исправь свой образ мыслей, уничтожь соблазн, называй Святую Деву Богородицей – иначе будь уверен, что за веру Христову я готов терпеть все, узы и саму смерть».

Между тем в Константинополе волнение усиливалось. Все население, принимавшее горячее участие в вопросах веры, выражало негодование против мнений Нестория, но патриарх Несторий употреблял силу, чтобы удержать народ в общении с собой; своим противникам запрещал проповедовать; многих пресвитеров лишил духовного сана, обвинив их в ереси. Кирилл в письмах царю и его сестрам изложил истинное учение Церкви о воплощении Сына Божия, в то же время вступил в сношения с папой Целестином, убеждая его отстаивать истину.

Собор в Риме осудил Нестория и пригрозил низложить его, если тот не откажется от лжеучения. Это решение подтвердил Собор, созванный Кириллом в Александрии. Кирилл опять писал Несторию и от имени Собора отправил ему подробное изложение догмата Церкви, присовокупив двенадцать анафематизмов, то есть осуждение на двенадцать пунктов лжеучения. Несторий и его приверженцы опровергали анафематизмы и, в свою очередь, обвинили Кирилла в ереси. Спор ожесточался. Ни Римский Собор, ни Александрийский не могли решить дела окончательно, потому что ни римский епископ, ни александрийский не имели в Церкви первенствующей власти, и Феодосии II решил созвать Вселенский Собор в городе Ефесе[224]. Собор должен был открыться 7 июня 431 года в храме Пресвятой Богородицы.

Кирилл и много епископов прибыли в Ефес за несколько дней до назначенного срока. Прибыл и Несторий и, словно опасаясь за себя, выпросил у царя вооруженную стражу, которая день и ночь охраняла его жилище. Император прислал также гражданского сановника, которому велено было присутствовать на заседаниях Собора, не принимая участия в богословских прениях, но надзирая лишь за соблюдением внешнего порядка. Этот сановник держал сторону Нестория, равно как и многие из епископов. Весь Восток волновался, принимая живое участие в споре. Настал назначенный срок, но еще не прибыли ни уполномоченные от папы, ни патриарх Антиохийский Иоанн с сирийскими епископами. Знали, что патриарх и все сирийские епископы были за Нестория, и подозревали, что они медлили умышленно, для того, чтобы не участвовать в осуждении Нестория или чтобы иметь повод возражать против его осуждения, если оно будет произнесено. Прождали их шестнадцать дней, и наконец большинство епископов решило открыть Собор без них, под председательством Кирилла[225]. Три раза приглашали Нестория, но он отказывался, не признавая законности Собора при отсутствии некоторых епископов. Того мнения держались царский сановник и другие приверженцы Нестория. Но так как большинство было за открытие Собора, то заседания начались.

Прежде всего прочли вслух Никейский Символ веры как изложение истинного учения Церкви, а затем возражения Кирилла против Нестория и его сочинения. Все признали мнения Кирилла согласными с Никейским исповеданием, объяснение же Нестория – не согласным. Затем были прочитаны выписки из посланий великих отцов Церкви о воплощении Иисуса Христа, и Нестория единодушно осудили за неправильное учение и объявили лишенным епископства. Это определение было провозглашено всенародно и сообщено императору.

Через несколько дней прибыли антиохийский патриарх с сирийскими епископами, а затем и уполномоченные от папы. Последние признали законность решения Собора, но антиохийский патриарх с сирийскими епископами, не признав его, составили вместе с Несторием и его приверженцами отдельный собор, на котором объявили Кирилла еретиком и определили низложить его и ефесского епископа за беззаконные действия; об учении Нестория умалчивалось. Это определение они послали императору как решение настоящего Вселенского Собора. Император не мог ясно понять всего дела, получая разноречивые известия. Кончилось тем, что он утвердил решения и той, и другой стороны, т. е. низложение и Нестория, и его противников, и велел взять их под стражу.

Когда константинопольский народ узнал о таком исходе дела, то выразил негодование. Целый сонм иноков, во главе которых был уважаемый подвижник, святой Далмат, отправился ко дворцу, чтобы просить царя вновь рассмотреть дело. Множество народа следовало за иноками. Царь обещал вызвать и выслушать уполномоченных от обеих сторон. Народ принял этот ответ с восклицаниями радости, и огромная толпа отправилась в церковь, воспевая 150-й псалом: Хвалите Бога во святых Его! Далмат прочел собравшемуся народу письмо, полученное им от Кирилла, с изложением всего дела, и в народе послышались крики: «Анафема Несторию!»

Царь действительно призвал по восемь епископов той и другой партии, и после внимательного исследования всего хода дела истина восторжествовала. Лжеучение Нестория было осуждено, и более двухсот епископов изъявили свое согласие с определениями Ефесского Вселенского Собора. Эти определения состояли из восьми правил. Одно из них запрещало составлять новый Символ веры и в чем-либо изменять Никейский. Догмат же Церкви о воплощении Сына Божия был выражен следующими словами: «Исповедуем, что Господь наш Иисус Христос есть Сын Божий, Бог совершенный и Человек совершенный, с душой разумной и телом; что Он прежде век рожден от Отца по Божеству, и в последние времена Он же Самый ради нас и ради нашего спасения рожден от Марии Девы по человечеству, так что совершилось единение двух естеств, ради которого единого Христа и единого Господа исповедуем».

Святитель Кирилл, возвратившись в Александрию, продолжал управлять Церковью до смерти своей в 444 году. Полный ревности к вере истинной, он заботился об искоренении в Египте остатков язычества и написал несколько замечательных сочинений. Ему приписывают составление молитвы Пресвятой Богородице «Богородице Дево, радуйся». Считают его также составителем чина часов для Великого пятка. Память его 9 июня. Несторий жил несколько лет в монастыре близ Антиохии. Но так как он не отрекался от своего лжеучения, то в 435 г. был сослан в пустынное место в Египте, где около 451 или 452 года скончался ужасной смертью. Некоторые историки утверждают, что язык его был изъеден червями.

Место Нестория занял старец Максимиан. Ему вскоре наследовал св. Прокл, ученик Иоанна Златоуста, тот самый, который с самого начала опровергал Нестория. Его святительство ознаменовалось перенесением мощей святого Иоанна Златоуста в Константинополь (438 г.) и удивительным событием, случившимся еще ранее, в 430 году. Страшное землетрясение привело в ужас весь народ. Христиане крестным ходом обходили город, моля Бога прекратить бедствие и со слезами восклицая: «Господи, помилуй!» Вдруг, во время молебствия, один отрок был поднят на воздух невидимой силой и, когда потом опустился на землю, рассказал, что видел лики Ангелов, воспевавших: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!» Как только это пение было повторено, то землетрясение прекратилось, и тогда же было положено употреблять эту священную песнь при богослужении.

После решения Собора споры, возбужденные Несторием, не прекратились. У него было много приверженцев, которые считали его безвинно осужденным и старались распространять учение Нестория. В доказательство его правоты они ссылались на сочинения мужей, очень уважаемых Церковью, таких, как недавно умерший Феодор, епископ Мопсуетский[226], его ученик Феодорит Кирский[227] и Ива, епископ Едесский. В их писаниях действительно были мысли, близкие к лжеучению Нестория. Феодорит, один из самых уважаемых епископов Сирии, долго держал сторону Нестория и письменно возражал анафематизмам Кирилла, но потом сознал свои заблуждения, равно как и Ива Едесский, который когда-то в письме защищал Нестория. Приверженцы Нестория, выписав из сочинений этих святителей все то, что подтверждало их мнения, распространяли эти выписки, переводили на разные наречия, выдавая их за истинное учение Церкви. Тогда православные епископы, в том числе и Прокл Константинопольский, произнесли осуждение неправым мнениям, не называя по именам тех, кому они принадлежали, чтобы не нарушить мира. Но в Сирии волнения не утихали и вызвали наконец строгие меры со стороны начальства. Некоторые несториане были изгнаны за свои противозаконные поступки. Они нашли убежище в Персии, снискали расположение царя, уверив его, что православные враждебны ему, между тем как они, гонимые в империи, будут ему верными подданными. Пользуясь его покровительством, они открыли большое училище в Едессе и старались подготовить проповедников для распространения своего учения. Действительно, несторианство стало распространяться в Египте, Сирии, Индии, проникло даже в Татарию и в Китай. Варсума, один из самых ревностных несториан, жестоко преследовал православных христиан в Персии, предавал их казни, отнимал у них церкви и ставил в них несторианских епископов[228]. Впоследствии, усилившись, несториане поставили в Ктезифоне патриарха, которому дали наименование католикоса[229].

Вскоре возникли и в Константинополе новые смуты. Благочестивые епископы, истинно желавшие блага и мира Церкви, боялись возбуждать богословские споры, столь опасные для христианской любви. Они знали, сколько эти споры возбуждают взаимной вражды, как часто служат предлогом для корыстных целей, орудием ненависти и честолюбия. Но, к сожалению, нашлись епископы, которые охотно возбуждали волнение именно для своих личных целей. Таков был преемник Кирилла Александрийского Диоскор. Гордый и властолюбивый, он с неприятием относился к первенству Константинопольской кафедры, хотя это первенство не давало никакой власти, и употреблял все средства, чтобы придать себе больше веса и значения. Представляясь ревностным защитником истины, он тщательно отыскивал малейшие следы ереси, беспрестанно возводил разные обвинения, осуждал то одного, то другого епископа, что производило новые смуты. Феодорит Кирский первый подвергся гонению от Диоскора, который оклеветал его перед царем и объявил ему анафему. Вскоре и другие действия Диоскора вызвали негодование всего христианского мира.

Святитель Флавиан Константинопольский. Икона

В одном константинопольском монастыре был в то время архимандритом Евтихий, объявивший себя ревностным противником Нестория. Но, опровергая лжеучение Нестория, он сам впал в противоположную крайность и стал утверждать, что в Господе Иисусе Христе человеческое естество было совершенно поглощено Божеством и потому в Нем следует признавать только одно Божеское естество. Некоторые епископы обвинили Евтихия в ереси перед Флавианом, Константинопольским патриархом, преемником Прокла, и один из них потребовал, чтобы мнения Евтихия были подвергнуты рассмотрению на Поместном Соборе, который именно в это время происходил в Константинополе. Кроткому и миролюбивому Флавиану очень не хотелось поднимать спор. Он знал, как легко в таком отвлеченном вопросе придать всякому необдуманному выражению значение ереси. Боясь нарушить только что водворившийся мир, он всячески старался частным образом привести Евтихия к осознанию своего неправомыслия, но все было тщетно, и Собор должен был принять обвинения и призвать Евтихия к ответу. Евтихий несколько раз отказывался явиться. Флавиан посылал сказать ему, что ему нечего бояться, что в своих судьях он найдет снисходительность и кротость, что всякий человек подвержен заблуждению и не должен стыдиться сознаться в своих ошибках. Наконец по третьему зову Евтихий явился с вооруженной стражей. На вопросы епископов он отвечал двусмысленно, оказывал пренебрежение Флавиану, но был уличен в ереси и определением Собора лишен сана.

Но Евтихий не покорился этому решению и требовал пересмотра дела, писал ко многим епископам и, между прочим, к папе Льву Великому, обвиняя Флавиана в склонности к ереси Нестория. Папа узнал от Флавиана об истинном ходе дела и в письме изложил учение Церкви о соединении во Христе двух естеств: Божеского и человеческого. Это изложение осуждало мнения Евтихия, но Евтихий имел сильных покровителей. За него была императрица Евдокия и любимец царя Феодосия II евнух Хрисанфий, ненавидевший Флавиана за то, что тот при посвящении своем не дал ему денег и на требования его отвечал, что деньги церковные должны быть употреблены лишь для нужд Церкви и для бедных. Евтихий нашел себе усердного союзника и в Диоскоре Александрийском, который был рад случаю встать против константинопольского патриарха.

Эти недостойные союзники обвинили Флавиана в ереси и убедили царя созвать собор в Ефесе. Этот собор 449 г. вошел в историю под названием «разбойничьего». Диоскор был назначен председателем, и участь Флавиана предрешилась. Имея в своем распоряжении вооруженных воинов, Диоскор привел около тысячи иноков, преданных ему, а в народе распространил слух, что Флавиан и его приверженцы разделяют единого Господа Иисуса Христа на двух, признав таким образом изложение учения Евтихия правым. Некоторые епископы изъявили желание, чтобы было прочтено письмо папы, но Диоскор этого не допустил и произнес низложение Флавиана, Феодорита Кирского, Домна Антиохийского как еретиков. Угрозами он заставлял епископов соглашаться с его решениями; некоторые были вынуждены ставить свою подпись заранее. Всякое слово Диоскора принималось его приверженцами с горячими одобрениями и вносилось в акты как определение Собора; возражения же не выслушивались и заглушались шумом и криком. Флавиан едва поднял голос, чтобы возражать против беззаконного образа действий, как Диоскор призвал воинов. Они вошли с оружием, палками и цепями и вместе с иноками бросились на святого патриарха. Все громко кричали, что надо сжечь или рассечь надвое еретиков, которые дерзают разделять Христа. Патриарху Флавиану нанесли столько тяжких ран, что через три дня он скончался[230]. Диоскор произнес и над папой отлучение от Церкви. Среди шума и смятения кончился этот беззаконный собор, справедливо заклейменный названием «Ефесского разбоя».

Император, обманутый превратным изложением дела, подтвердил определения беззаконного собора. Но со всех сторон поднялись возражения и негодования. Епископы жаловались на принуждение и насилие. Уполномоченные от папы, возвратившись с собора в Рим, рассказали там о беззаконных действиях Диоскора. Папа Лев и множество восточных епископов убеждали Феодосия II созвать Вселенский Собор, но он внезапно скончался, и уже его сестра Пульхерия и ее супруг император Маркиан в 451 году созвали Четвертый Вселенский Собор в Халкидоне.

Заседания Собора происходили в церкви св. мученицы Евфимии, при участии 630 епископов, в присутствии императора и императрицы. Председателем был патриарх Анатолий, преемник св. Флавиана. Ересь Евтихия была осуждена, Евтихий и Диоскор изгнаны; епископы вновь повторили осуждение ереси Нестория, и после прочтения письма папы Льва был изложен догмат, что «Иисус Христос есть истинный Бог и истинный Человек; по Божеству Он вечно рождается от Отца и во всем Ему подобен; по человечеству же Он во времени родился от Пресвятой Девы Богородицы и во всем подобен нам, кроме греха; по воплощению Он имеет одно лицо и два естества, соединенные в Нем неслиянно, неизменно, нераздельно, неразлучно». Халкидонский собор подтвердил определения бывших прежде трех Вселенских Соборов и семи Поместных и равенство Константинопольской кафедры с Римской, которой она уступала только место. Всех изложенных правил было тридцать. В Соборе принимали участие и уполномоченные от папы.

Но и Халкидонский Вселенский Собор не прекратил смут. Последователи Евтихия, монофизиты, как их звали (это слово значит «одноестественники»), распространяли повсюду превратное мнение, будто Халкидонский Собор признал учение Нестория, и производили смуты и раздоры. Многочисленные приверженцы Диоскора приняли с ропотом нового патриарха Протерия и через некоторое время умертвили его. В Палестине и Сирии евтихиане смущали и увлекали за собой множество народа. Пустынные обители волновались; не раз доходило до кровопролития между враждующими. Императрица Евдокия, вдова Феодосия, жившая в Иерусалиме, покровительствовала Евтихиевой ереси. Еретики изгнали иерусалимского патриарха Ювенала, поставили на его место инока Феодосия, который преследовал православных и старался распространить Евтихиеву ересь.

Четвертый Вселенский собор. Фреска из Собора

Рождества Богородицы Ферапонтова монастыря, V в.

Через тридцать лет после Халкидонского Собора император Зенон (правил с 474 по 491 гг.), желая примирить враждующие партии, повелел составить и издать так называемую «формулу соединения» (Енотик), в которой догматы четырех Вселенских Соборов подтверждались, но о двух естествах умалчивалось. Но эта мера не произвела желаемого действия; споры продолжались. Монофизиты разделились на множество разнообразных сект, враждующих и с православными, и между собой. Некоторые антиохийские патриархи были заражены ересью. Так, патриарх Петр Фулон утверждал, что не одно лицо Божества воплотилось и страдало, а вся Троица, поэтому к пению Трисвятого («Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный») прибавлял: «распныйся за ны». Его последователи составили особую секту, и много было по этому поводу печальных раздоров и даже кровавых схваток. Это учение приняла отчасти Армянская Церковь, не признававшая Халкидонского Собора. Император Анастасий тоже не признал этого Собора[231] и гонениями старался распространять свое мнение. Произошли несогласия между Восточной Церковью и Римской. Римский папа, осудив патриарха Акакия, вычеркнул из диптихов его имя.

Еретики утверждали, что не признают Халкидонского Собора потому, что им будто бы оправдана ересь Нестория, так как Собор не произнес осуждения мнениям Феодора Мопсуетского, Феодорита Кирского и Ивы Едесского, в которых было много сходного с учением Нестория. Это утверждали и несториане и считали себя оправданными Халкидонским Собором. Распри продолжались уже более ста лет, когда наконец император Юстиниан созвал в Константинополе Пятый Вселенский Собор в 553 году.

Для этого и папа Виталий был призван в Константинополь. Долго продолжались прения, споры и разногласия папы с восточными епископами. Его положение было затруднительным, потому что он опасался потерять свой престол за противодействие сильному и в Италии, и на Востоке Юстиниану. С другой стороны, Церкви Армянская и многие в Италии не разделяли мнения Востока. Но наконец из убеждения ли или под страхом угроз и власти императора Виталий уступил. Собор из 165 епископов под председательством Константинопольского патриарха Евтихия, рассмотрев дело о «трех главах», или о трех учителях Сирской (Сирийской) Церкви, осудил Феодора Мопсуетского и те мнения Феодорита Кирского и Ивы, которые оказались сходными с лжеучением Нестория. Собор повторил осуждение Нестория и Евтихия, некоторых мнений Оригена и торжественно подтвердил постановления Халкидонского Собора. Папа Виталий, проживший по этому поводу целых семь лет в Константинополе и претерпевший заточение, был наконец отпущен в Рим после того, как выразил свое согласие с постановлениями Собора, но умер в пути. Его преемник, Пелагий, признал Пятый Собор, однако за это признание Церковь Африканская и Церкви в Аквилее, Милане, Равенне, Истрии, Венеции отделились от Римской Церкви. Этот раскол прекратился не ранее 698 года, когда Собор в Аквилее признал Пятый Вселенский Собор.

На Востоке смуты тоже не прекратились. Монофизиты продолжали производить волнения. В Египте из ненависти к империи они изгнали греческий язык из церковного употребления; в Персии, Сирии, Армении они помогали врагам империи. Впоследствии, при избранном ими епископе Иакове Барадея[232], они очень усилились и стали называться иаковитами. Другая часть их называлась феодосианами, от имени александрийского патриарха, который благоприятствовал им, а позднее коптами. Под этим названием они существуют и доныне. Бесчисленные секты монофизитов враждовали между собой и повторяли заблуждения, давно уже осужденные Церковью. Сам император Юстиниан, хотя и ревностный к истине, на время увлекся лжеучением одной из монофизитских сект, утверждавшей, что тело Христово было нетленно и не могло, следовательно, подвергаться страданию. По этому поводу подверглись гонению св. Евтихий Константинопольский и св. Анастасий, патриарх Антиохийский. Оба с мужественной твердостью защищали истину против Юстиниана, и Евтихий был сослан в заточение. Перед смертью Юстиниан познал свои заблуждения, раскаялся и поручил наследнику, Юстину, возвратить исповедника. Святой Анастасий был тоже изгнан по проискам врагов. Споры и смуты продолжались еще чрезвычайно долго. Возникали постоянно новые лжеучения. Из ереси монофизитов возникло впоследствии лжеучение монофелитов, и тот же спор о соединении двух естеств в лице Иисуса Христа был обсуждаем еще через 130 лет на Шестом Вселенском Соборе.

Религиозные смуты, волновавшие Константинопольскую Церковь, тяжело отозвались на Востоке – в Персии и Армении.

После гонения на персидских христиан при Сапоре для них настало более спокойное время. В начале V века их положение улучшилось вследствие того, что один благочестивый месопотамский епископ, святой Маруфа, приобрел сильное влияние на персидского царя Издегерда, которого вылечил от тяжкой болезни. Издегерд прекратил преследование, позволил христианам строить церкви и свободно совершать богослужение. Но излишняя ревность одного епископа нарушила общее спокойствие. Авдий, епископ города Сузы, сжег капище, в котором персы поклонялись огню. Царь потребовал от епископа восстановления сожженного храма, но Авдий отказался, решив, что лучше умереть, чем возобновлять языческий храм: он был казнен. Разгневанный царь велел тогда разрушить христианские церкви, и вслед за тем началось гонение (418), которое с краткими промежутками продолжалось тридцать лет. Оно достигло крайней жестокости при наследнике Издегерда, Варане. Персидские волхвы (или маги) побуждали правительство и народ к самым жестоким действиям. Придумывались ужасные истязания: христиан заживо зарывали в землю, сдирали с них кожу, но они проявляли мужество и терпение, которые удивляли самих мучителей.

Между лицами, окружавшими царя и занимавшими при дворе важные должности, оказалось много христиан. От них потребовали отречения, но они предпочли смерть. Один из них, Гормиздас, говорил царю: «Какая тебе будет выгода, если я соглашусь на требование твое? Кто согласен отречься от Всемогущего Бога, Творца своего, тот будет ли надежным служителем земного царя?» Его лишили сана, имущества и послали пасти стада, думая тем самым склонить к отречению. Но Гормиздас остался верен Богу и был казнен. Диакона Вениамина после тяжких мучений заключили в темницу. Ему предлагали жизнь и свободу при условии не проповедовать веры Христовой, но он отказался. «Моя обязанность – сообщать другим свет, который я получил, – отвечал он. – Евангелие произносит строгое осуждение тому, кто скрывал вверенный ему талант». И он скончался мучеником.

Христиане Восточной империи горячо сочувствовали страданиям своих братьев в Персии и старались оказать им всякую помощь. Спасавшиеся из Персии бегством находили приют и помощь в пределах Восточной империи. Варан, узнав об этом, велел усилить пограничную стражу, задерживать беглецов и стал требовать от императора Феодосия II выдачи всех тех, кто нашел убежище в его областях. Феодосии отказал, и началась война. Положение христиан стало еще хуже. Наконец, озлобление Варана против них было побеждено великодушным поступком епископа Акакия. Семь тысяч персов томились в плену. Епископ Амиды Акакий, собрав клир, предложил продать золотые церковные сосуды, чтобы прокормить и выкупить пленных, что и было сделано. Этот поступок чрезвычайно поразил Варана. Он понял, каков истинный дух той веры, которую он преследовал, велел прекратить гонение, призвал к себе Акакия и вскоре заключил мир с Феодосием. До своей смерти он оказывал покровительство христианам, но его наследник, Издегерд II, возобновил гонение.

Монастырь Дадиванк. Армения

Первый повод к этому подали волнения в Армении. Одна часть Армении находилась под владычеством персов, другая признавала власть восточных императоров. Как страна христианская, она была более предана империи, с которой находилась в постоянных сношениях по делам Церкви, так как и армянские епископы, называемые католикосами, долго принимали рукоположение от архиепископа Кесарийского. Персы старались противодействовать влиянию христиан, преследуя христианскую веру, сжигая греческие книги и стараясь убедить народ, что древнее богопочитание было лучше. Со своей стороны христиане усердно заботились о распространении и утверждении истинной веры. При мудром и благочестивом армянском царе Врамшапуте (392) начался золотой век просвещения Древней Армении. Армянский архиепископ Исаак и его друг Месроб посвятили переводу Св. Писания всю свою жизнь. Они составили армянскую азбуку (406), перевели Библию, завели множество школ и тем положили прочное основание образованию в Армении. Их заботами было переведено на армянский язык множество творений отцов Церкви, и из их училищ вышли люди замечательные по всем отраслям знания. Так, Моисей Хоренский, первый историк Армении, был одним из воспитанников Исаака и Месроба. Такая же благотворная деятельность продолжалась и при патриархе Иосифе, хотя уже к тому времени персы полностью овладели Арменией. Эти труды были не тщетны. В Армении пробудилась горячая ревность к вере, и когда Издегерд II стал жестоко преследовать христиан, то многие из них собрались в городе Ардашаде (450) и под председательством католикоса и епископов составили и подписали изложение веры, которое было подано правителям. Оно заканчивалось следующими словами: «От этой веры не могут отклонить нас никакая власть и никакая сила, ни Ангел с Небес, ни земной владыка, ни огонь, ни меч, ни страшнейшие истязания. Достояние наше – в ваших руках; располагайте им, как хотите, и если вы только не коснетесь веры нашей, то мы на земле не признаем другой власти, кроме вашей, точно так, как на Небесах не хотим иметь другого Бога, кроме Бога истинного. Если же станете иначе поступать, то знайте наше решение: тела наши в вашей власти, терзайте нас, мы все стерпим; мы покорно преклоним головы под ваши секиры; мы не лучше отцов наших, которые отдали за веру жизнь и достояние… Вера же наша не от человека, и нас нечего учить, как детей; мы неразрывно соединены с Богом, от Которого нас ничто и никто не разлучит, ни теперь, ни в будущем, ни во веки веков».

Действительно, все усилия персов уничтожить в Армении христианскую веру оказались тщетными, и гонение только вызвало народную войну и восторженную решимость жертвовать всем ради святой веры[233]. Множество христиан прославило Господа мученической смертью, в том числе и епископ Иосиф. Монастыри, храмы были разрушены. Красноречиво описали армянские историки бедствия христиан в Армении и Персии. Оплакивая прекращение династии католикосов из рода Григория Просветителя, Моисей Корейский восклицает: «Плачу о тебе, Церковь Армении, лишенная великолепия престола, великодушного пастыря и мудрого сподвижника. Жилища наши в развалинах, имущество в руках грабителей, вельможи в оковах и народ в угнетении; грады взяты, села преданы пламени и грабежу: везде голод, болезнь и смерть».

Подверглась разрушению и резиденция Эчмиадзинских патриархов. Когда миновало гонение, патриархи стали пребывать в новой столице Армении, Товине, недалеко от Арарата. К бедствиям, претерпеваемым Арменией от ее притеснителей, добавились вскоре внутренние смуты из-за вопросов веры.

Монастырь Дадиванк. Армения

С самого своего обращения Армения была в постоянных сношениях с Восточной Церковью, и главные епископы (католикосы) принимали рукоположение от архиепископа Кесарийского. Представители Армянской Церкви участвовали во Вселенских Соборах и подписывались под их постановлениями. Христианская церковь в Армении твердо держалась учения Православной Церкви. Но с тех пор как Армения подпала под власть персов (428), сношения с Константинополем затруднились и, наконец, были совершенно запрещены. Епископы перестали ездить в Кесарию для принятия рукоположения: на Халкидонском Соборе представители Армянской Церкви не присутствовали. Вскоре в Армении прошел слух, будто Халкидонский Собор, осудив и отвергнув ересь Евтихия, принял ересь Нестория. Эти слухи были тщательно распространяемы врагами Церкви. Узнать правду было трудно, так как сношения Армении с империей были прекращены, и это ложное мнение утвердилось. Действия императоров Зенона и Анастасия еще больше усилили в империи церковные смуты. Эти волнения отозвались и в соседних странах, в которых еретики распространяли свои ложные толкования. Дошло до того, что в Армении Поместный собор произнес анафему на учение, якобы одобренное Халкидонским Собором. Через сто лет опять и еще более решительно была произнесена анафема на Халкидонский Собор и на всех, принявших его постановления. Таким образом из-за недоразумения и ложного толкования Армения отпала от Вселенского Православия.

Временами, когда это позволяли обстоятельства, Греческая Церковь делала попытки возвратить отпавших к истинному учению. Созывались Соборы. Некоторые епископы Армении признавали свои заблуждения, но другие отстаивали ложные мнения, уже освященные давностью времени. Происходили волнения, смуты, одна партия обвиняла другую в ереси, предавала анафеме. К церковному вопросу примешивались политические страсти, неприязнь греков и армян усиливала раздор. В 629 году собор в Товине под председательством католикоса, рассмотрев тщательно постановления Халкидонского Собора, признал его. Через тридцать лет после этого другой собор предал анафеме и Халкидонский и Товинский Соборы. Армения в это время уже была во власти аравитян, которые овладели ей в 630 году.

Обратим теперь внимание на другую страну, близкую к Армении, – Иверию (или Грузию).

Мы уже рассказывали о просвещении Иверии в начале IV века. До V века Иверская Церковь состояла в зависимости от антиохийского патриарха. Благочестивые цари Вакурий,

Митридат, Арчил, Вахтанг I Горчасал (¦ 502 г.)[234] заботились о распространении веры, умножали число кафедр, старались искоренить остатки язычества, устраивали училища. Христианское просвещение в этой стране быстро достигло высокой степени. При училищах занимались переводом богослужебных книг с греческого языка на иверский (грузинский), и уже в первой половине V века, в царствование Арчила, по желанию царицы Сандухты был переведен на грузинский язык весь Новый Завет. Армянский ученый, Месроб, составивший армянскую азбуку, изобрел и грузинскую.

Грузинский царь Вахтанг I

Ревность к науке и к христианскому просвещению, так сильно пробудившаяся в эту пору в соседней Армении, одушевляла и иверцев. Иверский архиепископ Петр во второй половине V века усердно заботился о просвещении страны, умножал число школ, велел исправить богослужебные книги, искаженные переписчиками, и перевести много новых, посылал благовестников в соседние области: в Мингрелию, Имеретию, Кахетию, Колхиду и в другие кавказские области. Заботился о распространении веры и просвещения и царь Вахтанг I, основатель города Тифлиса (Тбилиси), сделавшегося с 499 года столицей грузинских царей. Новая столица была украшена богатыми церквами. Древнейший из храмов – Метехский, во имя Божией Матери. В Иверии вообще было много храмов, посвященных Богоматери, потому что Она считалась покровительницей Иверской земли. Древнее предание гласит, что когда апостолы бросили жребий, кому куда идти благовествовать, то жребий Пресвятой Богородицы выпал на долю земли Иверской и Горы Афонской. Древняя столица Михет осталась митрополией архиепископов.

Давидо-Гареджийский мужской монастырь. VI в. Грузия

В конце же V или в начале VI века в Иверию из Сирии прибыли тринадцать святых подвижников, которых чтит Иверская Церковь[235]. Поселившись в пустынных местах, они просияли святостью и мудростью, собрали вокруг себя учеников, основали монастыри, обращали к Христу соседей. Некоторые из них пострадали за веру во время набегов персов, которые огнем и мечом опустошали несчастную Иверию, стараясь склонить христиан к огнепоклонству. Немало терпело государство и от своих соседей, которые, воюя между собой, мимоходом задевали и ее. То Иверию опустошали персы за дружеские отношения к Византии, то греки – за сношения с Персией. Проникали в Иверию и лжеучения, волновавшие соседние страны. В V веке один из ее архиепископов оказался склонным к арианской ереси и старался распространять свои заблуждения, но, уличенный в лжеучении, был отлучен от Церкви. Пытались проникнуть в Иверию и монофизитские споры, но духовенство и миряне твердо держались православного учения, и ересь монофизитов была предана анафеме иверским католикосом Кириаком. Со второй половины V века иверские архиепископы сделались независимыми от Восточной Церкви. Как и армянские архиепископы, они стали называться католикосами. Католикос собственно значит «соборный».

Давидо-Гареджийский мужской монастырь. Пещеры

Вера распространилась и в соседних областях: в Абхазии и Колхиде. Иногда эти области имели своего католикоса, не зависимого от иверского, но частично зависимого от Восточной Церкви. Отчасти это происходило потому, что о просвещении кавказских стран заботились императоры, в особенности же Юстиниан, который послал туда греческих священников и строил там церкви. Просветив верой кавказские народы, он заставил их отказаться от жестокого обращения с пленными. Но трудно было Христову веру распространять среди кавказских горцев, которые часто были отстранены от всякого сообщения с христианскими народами, подпадая под власть персов-огнепоклонников. Но и поныне в ущельях гор, на крутых скалах, в дремучих лесах Осетии, Абхазии, Сванетии видны развалины древних церквей. Горцы оказывают уважение этим следам древней святыни и хранят память о некоторых христианских праздниках и великих святых.

Различные ереси и расколы, конечно, сильно вредили распространению истинной веры: целые народы принимали от проповедников учения, зараженные ересью. Так, все готское племя, принявшее еще при Валенте арианство, твердо держалось этого искаженного вероисповедания. Готы, расселившиеся по всему Западу (ост– и вестготы, свевы, аланы, бургунды, вандалы), и лангобарды долго исповедовали арианское лжеучение. На Востоке арианство утратило свою силу, но зато ереси Нестория и Евтихия с их бесчисленными сектами отвлекали много христиан от истины.

Вместе с усилением и распространением лжеучений стало заметно и повреждение нравов: разврат усиливался, вражда и раздоры вытесняли христианскую любовь, суеверие заменяло истинную веру, и даже духовенство заразилось корыстолюбием и стремлением к мирским благам. Один из великих отцов Церкви, преп. Исидор Пелусиот[236], писал: «Ныне звание священное сделалось средством к преобладанию; от смирения перешло к гордости, от воздержания к роскоши, от кроткого попечения о доме к самовластию. Одни дерзают продавать священство, другие покупать».

Только в монастырях и пустынных кельях еще сохранялась чистота христианского учения, развивались и сберегались для лучшего времени святые начала. В пустыню стремились самые высокие, самые светлые личности, которые не могли стерпеть разврата и не видели иной возможности бороться со злом и пороком. В пустыню бежали знатные и богатые сановники, изведавшие всю суету земного величия, ученые, знаменитые мудрецы, усвоившие всю глубину человеческого знания. Все свои богатства они приносили в жертву Христу и в тишине созерцательной жизни приобретали более прочные богатства: христианскую мудрость и смирение. Постоянная молитва, неустанное стремление души к Богу, изучение Писания укрепляли их духовные силы, пустынная жизнь оказывалась небесполезной и для мира. Из глубины пустынь мудрые слова подвижников руководили теми, которые среди мира увлекались страстями и сбивались с истинного пути. Из пустынь звучали слова примирения, советы, наставления, обличения неправды, и мир с благоговением внимал тем, которые ради Христа презрели величие и прелесть мира. Так, преп. Исидор, настоятель обители близ Пелузии в Египте[237], постоянно следя за делами Церкви, написал из пустыни несколько тысяч писем. Обращенные к епископам, к правителям областей, к инокам, к императору, они содержат обличения, советы, наставления в вере и нравственности, опровергают ереси, неправильные толкования Священного Писания. Святая жизнь Исидора, его ум и всестороннее образование внушали к нему всеобщее уважение. До нас дошло более двух тысяч писем преподобного Исидора Пелусиота, замечательных как по высоте христианской мудрости, так и по красоте живого слога. Скончался святой около 436–440 гг.

Святые Афанасий Афонский и Исидор Пелусиот. Фреска. Иерусалим, монастырь Креста

Одним из славных современников Исидора был прп. Арсений Великий, уроженец Рима. Как и Исидор, он родился в знатности и богатстве, но еще в ранней молодости презрел блага мира, вступил в духовное звание и совершенно предался молитве и учению. Император Феодосии Великий искал в то время наставника для своих сыновей, и ему указали на диакона Арсения, как на одного из самых ученых и благочестивых мужей Рима. Он убедил Арсения заняться воспитанием молодых князей и возвел его в звание сенатора, называл отцом императора и его детей. Роскошь окружала Арсения, множество слуг прислуживали ему, а его дворец сиял золотом, как и одежды. Но среди величия мира Арсений томился желанием подвижнической жизни и наконец на сороковом году жизни пришел в пустыню Скит[238], где стал смиренным учеником Иоанна Колова[239]. Это был пустынник, известный твердостью духа и опытностью в духовной жизни. Когда сам Иоанн пришел в пустыню, то старец, к которому он поступил в ученики, воткнув в землю сухую палку, велел ему ежедневно поливать ее, пока она не принесет плода. Иоанн исполнял это приказание три года, и палка расцвела и принесла плод, который старец назвал плодом послушания. Иоанн вел и Арсения строгим путем отречения, и Арсений удивлял пустынников строгостью жизни и смирением. Он любил молчание, нищету, неохотно давал советы, но принимал наставления от людей самых простых и послушно выполнял повеления старших. Он постоянно молился и хранил память о смерти. Феофил, властолюбивый александрийский патриарх, умирая, воскликнул: «О, сколь блажен ты, авва Арсений, что всегда хранил в уме этот страшный час».

Преподобный Арсений Великий. Фреска. Монастырь Ставроникита. Св. гора Афон. Греция, XVI в.

В то же самое время жил преподобный Нил, в ранней молодости слушатель Иоанна Златоуста. Огромное богатство и знатность рода обеспечили ему блестящее положение при дворе. Уже в молодых летах он был константинопольским префектом, но, не стерпев разврата и суетности столицы, бросил мир и со своим молодым сыном Феодулом удалился в одну из синайских обителей, его жена с дочерью также отправились в одну из обителей. Тут он молился и изучал Писание, жил в тесной пещере, которую сам выкопал, питался лишь кореньями. Он оставил замечательные сочинения о духовной жизни и толкования на Священное Писание. Господь подверг пустынника тяжким испытаниям: сарацины, напав на Синайскую обитель, увели в плен его сына. Они собирались принести юношу в жертву звезде Венере, но емесский епископ выкупил его. Несчастный отец долго оплакивал своего сына как умершего и нашел его только спустя много лет. Сам Нил скончался ок. 450 г.

Египетские пустыни (Нитрийская, Скит и другие) сияли славой великих подвижников, преподобных Паисия Великого, Моисея, Пафнутия, Онуфрия Великого, Марка, прозванного аскетом из-за строгости жизни. Он написал много назидательных сочинений: «О тех, которые думают оправдаться делами», «О покаянии», «О крещении», «О различных степенях духовного совершенства». Разнообразны были подвиги святых отшельников. Иногда любовь к ближним вызывала их из глубины суровых пустынь, и они на время посещали города как наставники и проповедники. Так, например, Иоанн Колов, узнав, что одна знакомая благочестивая женщина, Таисия, из-за бедности стала вести распутную жизнь, поспешил в Александрию, чтобы, если можно, отвратить грешницу от такого пути. Он слезами и увещаниями достиг того, что в душе Таисии пробудилось раскаяние. Она решила оставить все и идти в пустыню. Господь принял ее жертву и послал ей внезапную мирную кончину. Другой подвижник по имени Серапион Синдонит посвятил всю свою жизнь спасению душ ближних. Он знал наизусть все Писание и ходил по городам и весям, проповедуя Божие слово. Однажды он продал себя язычнику-комедианту, в семье которого увидел нечто доброе, и обратил его и его жену к Богу. Потом поступил в служение к еретику, обратил и его. Он не имел никакого имущества, кроме одной одежды и Евангелия. Наконец продал и это, чтобы помочь несчастному, которому грозили тюрьмой за долги. «Как решился ты отдать Евангелие свое?» – говорил ему один знакомый. «Я исполнил заповедь, которую оно ежедневно твердило мне», – отвечал подвижник.

В VI веке монофизитские лжеучения проникли в обители и египетские пустыни, и благочестие стало заметно оскудевать. Лжеучения еще больше распространились в Сирии, где большинство епископов было склонно к ереси Нестория. В этом обвинили и одного из замечательнейших епископов этой страны, блаженного Феодорита Кирского. Он действительно некоторое время отстаивал мнения Нестория, но потом осознал и оставил свои заблуждения. Деятельность же его как епископа принесла ему общее уважение. Он обратил к истине много язычников и еретиков, с отеческой любовью заботился о своей пастве, для пользы которой не раз подвергал свою жизнь опасности. Живя в крайней бедности, потому что раздал бедным все, что имел, он переносил с кротостью несправедливые гонения, благодаря Бога за то, что терпит их безвинно. Среди общей раздражительности, вызванной богословскими спорами, Феодорит умел постоянно хранить миролюбивое расположение духа и старался укрощать вражду и распри. Кирский пастырь был одним из самых просвещенных мужей своего века и кроме толкований на Священное Писание он оставил замечательные исторические сочинения: историю сирских подвижников и церковную историю с 322 по 450 годы. История этого периода была также описана церковными историками Сократом и Созоменом. События, следовавшие за этим временем, с середины V до конца VI века, описаны сирианином Евагрием.

Преподобный Симеон Столпник. Икона

История Сирийской Церкви богата великими подвижниками. Особенно славен св. Симеон Столпник. Он родился в простом звании; с молодых лет дал обет служить Богу. Горя любовью к Христу, ежечасно вспоминая страдания Спасителя, он добровольно налагал на себя труды и лишения[240]. После многих различных подвигов взошел на высокий столп (скалу) и, стоя, проводил дни и ночи в молитве. Это было недалеко от Антиохии. Отцы-пустынники, опасаясь, не из тщеславия ли Симеон избрал такой род жизни, послали ему повеление сойти со столпа. Симеон тотчас же, без прекословия, исполнил это повеление, потому что считал, что послушание выше всякого добровольно избранного подвига. Тогда пустынники позволили ему остаться, убедившись в покорности его, что он действительно служит Богу. Симеон прожил так около сорока лет. Его слава привлекала множество посетителей. Иные пришли, чтобы послушать его назидательное слово, другие в надежде получить его молитвой исцеление от болезней. Язычники, обращенные его благовествованием, приносили идолов своих и разрушали их у подножия столпа; еретики осознавали свои заблуждения. Симеон принимал деятельное участие в делах Церкви при помощи посланий, которые читались с благоговением и гражданскими, и духовными властями. Он обратил к христианской вере много персов, аравитян, ливанитов, иверцев и скончался во второй половине V века, прославленный чудесами. Его примеру последовали его ученик Даниил Столпник, а позднее – Симеон Дивногорец, подвизавшийся на Дивной горе близ Антиохии. Сирские монастыри славились строгим подвижничеством, пока в них не проникли лжеучения. Одним из знаменитых монастырей была обитель, называемая Обителью неусыпающих, основанная св. Александром на берегах Евфрата. В ней день и ночь не умолкали славословия Господу.

Гора Синай. Крит, XVII в.

Обители в Сирии и Палестине часто подвергались нападениям сарацин, которые уводили в плен иноков и продавали их в рабство, нередко предавая мучениям и смерти. Этим бедствиям чаще подвергались синайские обители, славные благочестием своих иноков. Из синайских иноков наиболее известен Иоанн Синайский, или Лествичник, живший в VI веке. Он был игуменом Синайской обители и оставил замечательное сочинение «Лествица», в котором описывает степени духовного восхождения[241].

Преподобный Иоанн Лествичник. Икона

Фаранская Лавра тоже воспитала много благочестивых подвижников. Из нее вышел знаменитый Евфимий Великий, основатель палестинской Лавры, находившейся между Иерусалимом и Иерихоном. Святая жизнь Евфимия, его мудрость и чудотворная сила, дарованная ему Богом, привлекали к нему множество посетителей, и основанная им обитель вскоре сделалась одной из самых значительных во всей Палестине. Одно обстоятельство особенно способствовало к распространению ее славы. Во время войны с персами, когда христиане подвергались притеснениям, один персидский военачальник по имени Аспевет, жалея их, оказывал им покровительство. Но этим он навлек на себя гнев персидского царя и был вынужден оставить свою страну и искать убежище в империи. Император принял его благосклонно и поставил начальником над сарацинскими племенами, подвластными империи. У Аспевета тяжко заболел сын. Страдания юноши продолжались уже несколько лет, врачи не могли их облегчить, и несчастный отец терял всякую надежду, когда Бог чудным образом явил Свою милость. Однажды Теревон (так звали юношу) обратился с молитвой к Богу истинному. В ту же ночь ему во сне явился почтенный муж в одежде инока и сказал: «Уверуешь ли в Бога истинного, если Он через меня пошлет тебе исцеление?» – «Уверую», – отвечал Теревон. «Так приезжай в палестинскую Лавру, где найдешь меня, Евфимия»[242]. Теревон сообщил отцу о чудном сновидении, Аспевет повез сына в обитель преподобного Евфимия, и юноша действительно получил исцеление. Тогда Аспевет принял святое крещение вместе с семьей и другими сарацинами, значительно расширил обитель, а впоследствии и сам был настоятелем монастыря.

Один ученик преподобного Евфимия, Савва Каппадокианин, около 484 г. основал близ Иерусалима, в иссохшем русле Кедронского потока, большую Лавру, которая стала известна под названием Лавры Саввы Освященного[243]. Другой знаменитый подвижник, преподобный Феодосии Великий[244], устроил между Иерусалимом и Вифлеемом общежительную Лавру. И Савва, и Феодосии твердо отстаивали истину против императора Анастасия, увлекшегося ересью, и ограждали свои обители от влияния лжеучения. Они уставами ввели в палестинские монастыри более строгий порядок, чем тот, который существовал до этого.

Савва был начальником над отшельническими обителями; Феодосии – основателем общежительных монастырей, или киновий.

Во всех этих обителях иноки вели самую строгую жизнь, посвященную молитве. В простые дни иноки Лавры св. Саввы молились по своим кельям, а накануне воскресных и праздничных дней и в сами эти дни собирались на общественное богослужение. Ночная служба накануне праздников продолжалась с вечера до утра. Савва построил в своей обители четыре храма, по числу народностей, к которым принадлежали братья, чтобы все могли слушать богослужение на понятном языке: греческом, сирском, армянском и коптском. В некоторых монастырях существовал обычай удаляться в самые суровые пустыни на все время Четыредесятницы, а иногда от середины января до Цветной (или Вербной) недели. В пустыне они питались лишь кореньями, плодами и проводили все время в уединенной молитве.

Один палестинский инок по имени Зосима во время такого странствования по пустыне однажды сподобился чудной встречи. В отдаленной суровой местности он нашел святую подвижницу, которая уже сорок лет жила одна в пустыне, стараясь молитвой, постом и раскаянием загладить грехи порочной юности. Она рассказала Зосиме всю свою жизнь: родилась в Александрии и с ранней молодости предалась разврату. Однажды встретились ей богомольцы, ехавшие в Иерусалим к празднику Воздвижения Креста. Она отправилась с ними, но в дверях церкви была удержана какой-то невидимой силой и никак не могла войти в храм. Тут она вдруг поняла, как грешна была ее жизнь. Раскаянье пробудилось в ее сердце, горячие слезы полились из очей. Перед образом Пречистой Богородицы, моля Ее о помощи, она дала обет оставить грешную жизнь и служить Господу. После этого она беспрепятственно вошла в церковь и приложилась к Честному Древу Креста Господня. Она услышала голос, повелевавший ей идти за Иордан. Приняв крещение, причастившись Святых Тайн, она ушла в Заиорданскую пустыню. Трудна была ее жизнь: ей пришлось выдержать тяжелую внутреннюю борьбу, знакомую подвижникам, бороть в себе воспоминания и сожаления о прежней жизни. Часто, томясь голодом и жаждой, палимая зноем, она переносилась мыслью к роскоши, которая окружала ее в Александрии, слова суетных песен приходили ей на ум, отвлекая от молитвы. Но подвижница неутомимо боролась с искушениями. Повергшись на землю, она со слезами и сокрушенным сердцем молила Господа помочь ей. И молитва ее была наконец услышана. После долгих лет страданий и тяжкой борьбы отшельница обрела покой. Смирилась в ней душевная буря, и она посвятила себя Господу. Рассказав все это Зосиме, она просила опять прийти на следующий год и принести ей Святые Дары. На следующий год Зосима исполнил желание святой отшельницы. Он увидел, как она перешла Иордан, ходя по воде, и причастил ее Святых Тайн. В тот же самый день подвижница перешла в лучшую жизнь. Придя еще через год, как она и просила, Зосима нашел ее умершей. Близ тела были начертаны на песке слова: «Отец Зосима, похорони здесь тело смиренной Марии, умершей 1 апреля; отдай прах праху». Это было, как полагают, в 522 г. Отшельница чествуется нашей Церковью под именем Марии Египетской 1 апреля.

Стремление к подвижнической жизни проявлялось и на Западе, но с меньшей силой, чем на Востоке. Православная Церковь глубоко чтит память преподобного Алексия, человека Божия, уроженца Рима. Он с юных лет, в день своей свадьбы, оставил отечество, семью, молодую супругу и огромное богатство, чтобы служить Богу в нищете и трудах. Прибыв в Едессу, он семнадцать лет жил при храме Богородицы, молясь и день и ночь, питаясь лишь подаянием. Голос с небес открыл в нем угодника Божия, и Алексий, убегая от мирской славы, опять возвратился в Рим, где, не узнанный отцом, еще семнадцать лет жил вместе со слугами в роскошном отцовском дворце. Перед его смертью опять голос с неба возвестил о нем, но родители обрели своего сына уже умершим (¦ 411 г.). Его память чтится 17 марта. Император Гонорий, папа и весь римский народ поклонились телу подвижника, который предпочел смиренную службу Богу всем благам земным. Таким же путем самоотвержения и лишений шел в V веке преподобный Иоанн Кущник в Константинополе.

Мы уже говорили о том, что многие епископы Запада были приверженцами монашеской жизни. Блаженный Августин жил строгим иноком, а при своем доме устроил общество монашествующих, которые стали называться августинцами. Кассиан Римлянин (некоторые, впрочем, считают его уроженцем Херсонеса), получивший образование на Востоке, привез в Галлию обычаи восточных монастырей, которые он описал в своих книгах: «О постановлениях общежительных» и «Разговоры отцов». В Галлии устроилось много монастырей, особенно на юге, близ Марселя. Главным же ревнителем и преобразователем жизни на Западе считается преп. Венедикт Нурсийский.

Венедикт родился около 480 г. в г. Нурсии (современный итальянский город Норча) в знатной и богатой семье и получил образование в Риме. Но распущенная жизнь тогдашнего общества, его товарищей и учителей побудила Венедикта удалиться из города. Он поселился в пустыне Субиако, недалеко от Рима, и долго его убежище было известно только одному отшельнику, который делил с ним скудную пищу. Случайно пастухи открыли его пещеру, и слава о его строгой жизни проникла далеко за пределы обиталища Венедикта. Отшельник стал известен чудотворной силой и высокой христианской мудростью, и люди пошли к нему за советом и благословением. Иноки одного монастыря стали просить его быть у них настоятелем. Венедикт долго не соглашался, он предвидел, что его строгие правила не понравятся инокам, привыкшим к довольно распущенной жизни. Так и случилось. Когда он, приняв наконец начальство над монастырем, стал вводить более строгие порядки, то братья вознегодовали и один из них захотел даже отравить его. Тогда Венедикт опять удалился в пустыню и через некоторое время переселился в Южную Италию, в Кампанию. Там в некоторых местностях еще существовало идолопоклонство; на горе Касино, в роще, посвященной Аполлону, совершались жертвоприношения. Венедикт поселился тут и благовествованием вскоре обратил множество народа. Он срубил Аполлонову рощу и на том месте заложил монастырь, который под именем монастыря Монте-Касино сделался одним из значительнейших в Италии. Венедикт около 530 г. составил для иноков устав, который впоследствии был принят в большинстве западных монастырей. Святой подвижник скончался в 543 году. Его сестра, Схоластика, инокиня, дала устав женским обителям.

Иноческая жизнь имела ревностного приверженца в лице папы Григория Великого Двоеслова, одного из замечательнейших святителей Рима. Родившись около 540 г., он происходил из знатной и богатой семьи, издавна славившейся благочестием[245]. Стремясь к подвижнической жизни, Григорий оставил высокое звание римского префекта, истратил большую часть имения на сооружение семи монастырей в разных местах Италии и сам постригся в одном из них. Но он вынужден был покинуть монастырское уединение: папа Пелагий послал его в Константинополь по делам Церкви, а после смерти Пелагия его единодушно избрали на место папы. Григорий боялся величия и власти. Он желал служить Богу смиренной подвижнической жизнью и старался отклонить от себя предложенный сан, писал императору Маврикию в Константинополь, прося его не утверждать избрание, скрывался некоторое время в горах. Но все было напрасно, и в 590 году он вступил на престол римского архипастыря. Это было трудное время для Италии: непрерывно вторгались варвары, опустошая ее области, заразные болезни, голод, землетрясения, наводнения довершали бедствия несчастного края. Но все страждущие находили в св. Григории отца и утешителя. Его милосердие не знало пределов: он раздавал бедным все свои доходы, терпя лишения, устраивал больницы, сам ходил за больными и личным примером призывал римское духовенство на такие же труды. Постоянно заботясь о распространении слова Божия, он старался дать образование проповедникам, часто произносил поучения, обратил множество лангобардов-ариан к вере истинной и своим влиянием умел укрощать жестокость этих суровых завоевателей Италии.

Делом, которое особенно прославило имя Григория, было обращение Англии. Рассказывают, что, еще будучи иноком, он однажды встретил на торжище пленных юношей, которых продавали в рабство. Он был поражен их красивой наружностью, спросил, откуда их привезли, не христиане ли они. Ему отвечали, что они англы, привезенные с далекого острова, и что они не знают Бога истинного. С этих пор мысль о благовествовании в Англии не оставляла его. Он хотел сам ехать туда проповедником, просил прислать ему в Рим молодых англичан, чтобы образовать из них благовестников. Наконец, став папой, воспользовался первым же благоприятным обстоятельством, чтобы осуществить свое давнишнее намерение.

Григорий, храня в сердце смирение, смотрел на свое звание, как на трудное служение Богу, именовал и считал себя служителем служителей Христовых. В это время константинопольский патриарх добился звания патриарха вселенского. Еще предшественник Григория, Пелагий, возбудил из-за этого спор и не захотел признать Поместного Собора, который утвердил за патриархом такое звание. Папа Григорий то же писал и патриарху Иоанну Постнику и указывал на опасность, которая может возникнуть для Церкви от преимущества одного из епископов. «Если тот, которого называют епископом вселенским, впадет в заблуждение, – писал он, – то, стало быть, вся Церковь ошибется с ним». Выражая это опасение, папа, однако, неправильно трактовал значение звания «вселенский»: оно не давало никакой власти, как выражение почета, употреблялось и прежде в отношении епископов великих митрополий, в том числе и папы. Важно, что эти слова св. Григория осуждают позднейшие притязания римских пап, которые впоследствии присвоили себе и власть, и непогрешимость, опасную для Церкви.

Великий святитель усердно заботился о лучшем устроении церковного богослужения. Он давал уроки пения в основанной им певческой школе; его напев, употребляемый и сегодня, известен под именем пения Григорианского. Стараясь исправить римскую службу по образцу восточной, папа установил петь антифоны[246], ввел в употребление литургию Преждеосвященных Даров в дни Четыредесятницы[247], что уже существовало в некоторых восточных Церквах. Святитель Григорий скончался в 604 году, оставив несколько замечательных сочинений: «О Таинствах», «Правило пастырское», «Истолкования некоторых книг Библии», «Разговоры о жизни и чудесах италийских отцов». По этой последней книге, включающей беседы (или диалоги), Григорий назван Двоесловом.

Строгий и определенный порядок богослужения был в то время предметом общих забот. Многие местные церковные обычаи стали общим правилом. Так, например, обычай Антиохийской Церкви произносить Символ веры за каждой литургией был принят в VI веке как правило во всех Церквах. Ранее он читался только тогда, когда епископ оглашал готовящихся к крещению, но клир и народ испросили у Константинопольского патриарха Тимофея I (511–518) позволение петь Символ за каждой литургией. Чтение из жизни святых заменялись краткими песнями в честь празднуемого святого. Эти песни, содержавшие хвалу святому или краткое изложение прославляемого события, стали называться кондаками и тропарями. Творцом многих кондаков был Роман, прозванный Сладкопевцем. Он был пономарем при храме Богородицы в Константинополе. Полный смиренномудрия и пламенной любви к Господу, он проводил целые ночи в молитве, но был косноязычен и плохо читал, и церковнослужители часто высмеивали его. Пречистая Богородица оказала ему Свою милость. Однажды, в ночь на Рождество Христово, Она во сне явилась Роману, подала свиток и велела принять его как снедь. Проснувшись, он почувствовал в сердце необыкновенную радость, а когда за утреней пришлось петь на амвоне, Роман запел сладким голосом вдохновенную песнь: «Дева днесь Пресущественнаго раждает, и земля вертеп Неприступному приносит; Ангели с пастырьми славословят, волсви же со звездою путешествуют; нас бо ради родися Отроча младо, превечный Бог»[248]. Все слушали с удивлением слова неизвестной им песни, и Роман поведал о бывшем ему видении. С этих пор не оставлял его чудный дар песнопения, он слагал вдохновенные кондаки на главные праздники Господни и Богородичные, на недели Великого поста и дни памяти святых. Он скончался около 536 г. Церковь чтит его память 7 октября.

Преподобный Авксентий, пустынник, тоже сложил много тропарей. Патриарх Анатолий в V веке сложил стихиры воскресные, праздничные в честь святых мучеников. Император Юстиниан, ревностно заботившийся о лучшем чине богослужения, написал церковную песнь Единородный Сыне и Слове Божий – в опровержение ересей Нестория и Евтихия. Патриарх Иоанн Постник[249] ввел обычай петь Херувимскую песнь. Таким образом, богослужение становилось все более благолепным. Юстиниан построил много богатых храмов и, между прочим, великолепный храм Софийский[250].

Иоанн Постник в 578 году собрал все государственные законы, касавшиеся Церкви, и правила Вселенских Соборов и издал Номоканон, или Кормчую книгу, употреблявшуюся при церковном суде.

К этому времени относится закрытие последних языческих школ, в которых преподавалась философия неоплатоников. Их влияние уже давно ослабло – с тех пор как усилились христианские школы. Когда Юстиниан велел закрыть языческие школы в Афинах, то последние преподаватели философии поехали в Персию, думая там распространить свое учение. Но их усилия оказались тщетны, и они возвратились. Однако их краткое пребывание на Востоке было не бесплодным для тех стран. Через них персы и другие восточные народы познакомились с философией Аристотеля, сочинения которого были переведены на восточные языки; несториане и монофизиты также заимствовали нечто из языческих философских систем.

Это время, впрочем, не благоприятствовало успехам просвещения: варвары опустошали и Восток и Запад, и только в иноческих обителях можно было заниматься наукой. Кроме перечисленных нами знаменитых мужей назовем еще стихотворца Аполлинария Сидония, бывшего впоследствии епископом Клермонтским, Проспера Аквитанца, папу Геласия (узнав, что манихеи в Риме, принимая Тело Христово, не принимали Крови, он предписал непременно преподносить Святое Таинство под обоими видами всем без исключения), африканских епископов Виталия и Фульгенция, Боэция, Кассиодора, бывшего первым сановником при Теодорихе и потом ставшего монахом в Калабрии и занимавшегося историческими трудами, Григория, епископа Турского, первого историка франков, пустынника Феодора Сикеота.

Император Юстиниан

Заметим, что со времени Юстиниана историки называют византийских императоров греческими[251]. Греческий язык совершенно вытеснил латинский, который до того был еще языком правительства и в самом Константинополе. Все резче и резче стало обозначаться разделение между миром греческим – восточным и миром латинским – римским. По мере того как сношения между ними становились редкими, просвещение и церковная жизнь принимают совершенно разнородный характер. Самой замечательной чертой этой разницы было то, что на Востоке вся Церковь, то есть все верующие принимали горячее участие в церковной жизни как члены Церкви; между тем на Западе духовенство все больше и больше стремилось сосредоточить эту жизнь в себе: из религии делало себе орудие господства над народом, подданным Церкви, для которого вера становилась делом более внешним. Этот взгляд выражался между прочим в том, что Восточная Церковь, при обращении в христианство новых племен, усердно заботилась о том, чтобы они имели церковные книги и богослужение на понятном им языке, западные же проповедники везде вводили богослужение на латинском языке, непонятном народу.

Храм Святой Софии в Константинополе. Современный вид

Между тем христианская вера продолжала распространяться. В V веке обратилось много иудеев на острове Крит. А случилось это так. Какой-то обманщик, который, выдавая себя за воскресшего Моисея, обещал ввести их в землю обетованную. Он собрал толпу народа на горе близ моря и велел всем бросаться в воду, обещая провести народ по морю, как по суху. Некоторые, поверив ему, утонули, другие захотели умертвить обманщика, но он скрылся. Тогда почти все они решили принять веру Христову. Но в Аравии иудеи под руководством одного омерита, называвшего себя сыном Моисея, жестоко преследовали христиан. При Юстиниане они, избрав себе царя в Самарии, страшным образом опустошали Палестину и совершали ужасные злодейства, но были усмирены строгими мерами. В VI веке христианство приняли племена, жившие близ Черного и Каспийского морей: ерулы, лазы, колхи, заны и другие.

Храм Святой Софии в Константинополе, обращенный в мечеть Фото начала XX в.

После Юстиниана состояние империи стало крайне трудным. Его наследники должны были постоянно отражать нападения аваров, гуннов и других племен, напиравших на империю со всех сторон. Император Маврикий (правил с 582 по 602 г.), который восстановил на персидский престол изгнанного Хозроя II, вел неудачную войну с аварами. Авары, взяв множество пленных, требовали за них огромный выкуп. Маврикий долго не соглашался, и каган (или хан аваров) предал смерти 12 тысяч пленных. Вскоре после этого вспыхнул в Константинополе мятеж. Маврикий, лишенный престола, вынужден был бежать. С сокрушением сердечным сознавая свои грехи, несчастный император молил Господа наказать его в этой жизни, а не в будущей, и кара была ужасной. На его место был провозглашен императором сотник Фока (602–610 гг.), человек зверской жестокости. Схватив Маврикия, он осудил его на казнь, но вначале велел умертвить на его глазах пятерых его сыновей. Тут несчастный Маврикий проявил истинно христианское величие. Покорный воле Господа, он не проронил ни слова ропота, а только молился, исповедуя правосудие Божие. И такова была в нем любовь к правде, что, когда кормилица его младшего сына захотела спасти младенца, заменив его собственным ребенком, Маврикий не допустил этого и обнаружил великодушный обман. После казни детей он сам положил голову под секиру. Это было в 602 году.

Храм Святой Софии в Константинополе

Британия, покоренная римлянами, еще в первые века христианства слышала благовествование слова Божия. Предание считает первыми проповедниками веры в Британии то святых апостола Петра, то Павла, то Аристовула и Иосифа Аримафейского. Многие предполагают, что затем с Востока прибыли новые благовестники. Это предположение подтверждается тем, что Британская Церковь долго хранила обычаи древнейших Малоазийских Церквей. Римляне несколько веков владели Британией, но никогда не могли покорить себе севера страны. В горах Валлиса, в лесах Каледонии (Северной Шотландии) и на острове Ерине, или Ибернии (нынешней Ирландии, называвшейся тоже и Новой Шотландией), жили первоначальные обитатели Британии, вытесненные с юга пришельцами: гаелами и Кимрами, больше известными под названием пиктов и скоттов. Они мужественно отстаивали свою независимость и часто тревожили своими набегами области, покоренные римлянами. Христианство почти не проникло к ним, а если и было проповедано, то утратилось и слилось с местной религией. Жрецы (или друиды) были главными правителями народа и поддерживали в нем воинственный дух и ненависть к чужому владычеству. Вольнолюбивые горцы с презрением смотрели на бриттов, покорных римской власти и римскому гражданскому порядку. В опустошительных набегах они разрушали города и веси и увозили с собой богатую добычу и множество пленных, которых частью продавали в рабство, частью использовали на полевых работах.

В первой половине V века горцы вместе с другими пленными захватили шестнадцатилетнего юношу, по имени Суккат (или Патрик)[252], и увели его в Ирландию. Патрик сделался рабом одного из вождей и почти шесть лет пас его стада. Он родился в южной части нынешней Шотландии, был сыном диакона и воспитан в христианском законе, но среди спокойствия домашней жизни был равнодушен к вере. В бедствии же вера его стала единственным утешением, и он беспрестанно возносился молитвой к Господу, Которого пламенно возлюбил. Он писал впоследствии: «Мне было шестнадцать лет, и я не думал о Боге, как бы не зная Его; но в чужой стране Господь открыл душу мою к святой вере; я вспомнил грехи свои и всем сердцем обратился к милосердному Богу, Который призрел меня в бедствии, сжалился над моей юностью и неопытностью, Который хранил и утешал меня, как отец сына». Это впечатление уже не изгладилось, а, напротив, крепло с каждым днем в душе Патрика, готовя будущего апостола Ирландии. Лет через шесть Патрик был освобожден, но потом опять попал в плен и был увезен в Галлию, где христиане его выкупили. Среди всех этих превратностей судьбы вера поддерживала его. После возвращения в отечество и семью Патрик решил оставить все, чтобы служить Богу, возвещая слово Божие стране, в которой жил невольником. Он опять посетил Галлию, где обозревал монастыри. Северная область Галлии (Арморика) уже тогда называлась Малой Британией или Бретанью – от британцев, переселившихся туда еще в III веке и перенесших с собой в чужой край и веру Христову, и родной язык. Вера свободно распространялась между туземцами, и Патрик мог много позаимствовать из учредившихся там монастырей.

Некоторые историки сообщают, что Патрик ездил в Рим, чтобы получить от папы благословение на проповедание в Ирландии, но это опровергается дальнейшими событиями. Это известие, почти несомненно, позднейший вымысел латинян, желавших подкрепить авторитетом древности притязания пап. Более чем через столетие после смерти Патрика папа Григорий I Двоеслов относится к Британии, как к стране, ему неизвестной. Да и власть папы в то время еще не достигла той степени, чтобы проповеднику в отдаленной стране нужно было обращаться к нему за благословением. Есть также предание, что будто еще до Патрика папа посылал в Ирландию проповедника Палладия, но о деятельности его не сохранилось ни малейшего известия. Деятельность же Патрика была в высшей степени плодотворна, и его справедливо считают просветителем Ирландии.

Знание наречия и обычаев страны очень помогло проповеднику, Бог благословил труды его, и в короткое время ему удалось обратить к истинной вере огромное число душ. Он собирал народ в открытом поле, в лесу и простыми словами рассказывал о жизни, чудесах и учении Спасителя, призывал всех к спасению и жизни вечной. Толпы слушателей становились с каждым днем многочисленнее, слова жизни озаряли и согревали сердца. Идолы низвергались, и строились христианские церкви. Жрецы возненавидели Патрика, видя успех его проповеди, которая отнимала у них прежнее влияние на народ. Не раз его жизнь была в опасности, но благовестник не боялся ничего, лишь бы преуспевало дело Божие. Чтобы упрочить успехи благовествования, он составил азбуку, выписал из Галлии книги Писания, основал несколько монастырей, чтобы в них учились наставники и проповедники. Он трудился неутомимо до самой смерти (около 460 года)[253]. Его святая деятельность была так плодотворна, что впоследствии, когда почти вся Британия утратила христианское просвещение под владычеством идолопоклонников, святые начала веры хранились и развивались лишь в Ирландии. Там, в монастырях, занимались наукой и изучением Священного Писания, много благовестников, в них воспитанных, озаряли светом истины всю Средне-Западную Европу: часть Галлии, Германии, Швейцарию, Голландию. Далекая Ирландия была известна под именем «Острова святых».

Около 420 года Рим, нуждаясь в войске для собственной защиты, вызвал из Британии свои легионы. Тогда британцам стало еще труднее защищаться от воинственных жителей севера, и они решили призвать к себе на помощь англосаксов с берегов Эльбы, смелых и предприимчивых мореплавателей, которые часто приставали к берегам Британии то для торговли, то для разбоя. Англосаксы под предводительством двух братьев, Генгиста и Горзы, высадились в Британии около середины V века, отразили северян, но за оказанную помощь выпросили себе несколько прибрежных округов и островов. Вскоре несчастные британцы убедились, что призвали к себе не союзников, а властителей. Англосаксы встали твердой ногой на чужую землю. К ним прибывали все новые и новые силы, и, уже не довольствуясь уступленными им землями, они настойчиво подвигались вперед, вытесняя туземцев, и основали несколько мелких королевств, связанных между собой союзом. Часть британцев покорилась их власти. Некоторые уехали в Арморику, где нашли родственное население. Многие искали убежище на севере, где общая ненависть к пришельцам примирила их с бывшими врагами. Воинственные горцы Северной Каледонии и Валлиса не захотели покориться чужой власти, как никогда не покорялись римским силам, и долго вели славную борьбу против пришельцев. Но силы их истощались в неравном бою. От Саксонского приморья прибывали на ладьях свежие дружины, и постепенно почти весь край перешел под власть англосаксов, кроме самой неприступной горной части Валлиса. Британия стала называться Англией – от названия одного из племен завоевателей.

Завоеватели были идолопоклонниками. Вражда покоренного племени к чужим властителям долго препятствовала распространению среди них христианской веры, да и в самих британцах она видимо оскудевала. С самого начала V века Британская Церковь заразилась ересью Пелагия. В горах севера христианская вера, отчужденная от общей церковной жизни, все больше и больше смешивалась с мифологическими преданиями каледонцев, поддерживаемыми народными жрецами-друидами и певцами. Только неутомимая деятельность ирландцев поддерживала в стране духовную жизнь. Ревностные проповедники Ниниан, а позднее ирландец Колумба[254] принесли слово Божие к пиктам каледонским; на прибрежных островах устроились монастыри наподобие ирландских. Среди них стал наиболее значительным монастырь, устроенный Колумбою на острове Ионе. Он сделался средоточием духовной деятельности местных благовестников; иноки занимались наукой и изучением слова Божия. Колумба, апостол каледонских пиктов, управлял всей Каледонской Церковью, соблюдая древние обычаи, сохранившиеся, по преданию, от Малоазийских Церквей. После его смерти ученики продолжали действовать в том же духе.

Из этих монастырей благовестники ходили на юг. Благовестник Вильфрид ходил из Валлиса в южные области, и часть англосаксов обратилась к истинной вере. Но вообще сближение между покоренным народом и победителями было невелико, и британское духовенство, поддерживая народную вражду, не делало почти ничего для распространения веры. Так продолжалось полтора столетия.

Между тем важные события совершались в соседней стране, Галлии, которая уже давно приняла христианскую веру. В ней было много монастырей; во всех главных городах находились епископы, которые пользовались значительной властью. В V веке римляне утратили свою власть в Галлии, и в страну нахлынули чуждые племена. Вестготы и бургунды овладели ее южными областями, саксонцы – частью северных, алеманны и франки делали беспрестанные набеги, британцы, покинувшие родину, заняли Арморику. Завоеватели значительнейшей части Галлии, бургунды и вестготы, были арианами, но не тревожили и не угнетали православных епископов, которые свободно правили Церковью и по делам церковным сносились с папой, значение которого особенно усилилось с тех пор, как большая часть западных областей перешла во власть ариан. Православные видели в нем единого сильного представителя Никейского вероисповедания на Западе, и власть его расширялась все больше и больше.

Хотя ариане и не угнетали православных, однако, духовенство в Галлии тяготилось их владычеством и потому воспользовалось первой возможностью избавиться от него. Казалось, что из всех завоевательных племен страшнее всех для Галлии должны были быть франки. Эти идолопоклонники отличались столько же храбростью в битвах, сколько свирепостью, коварством и безмерным корыстолюбием. Их набеги были опустошительными для края. Они не щадили ни старцев, ни жен, ни детей, жгли города и села, разоряли и грабили церкви. Совесть их не смущалась никаким преступлением. Однако же именно франки нашли себе в Галлии союзников в духовенстве, которое увидело возможность через них подавить еретиков и усилить свое значение.

В то время вождем франков был юноша из дома Меровингов, по имени Хлодвиг, властолюбивый и жестокий. Он был женат на христианке Клотильде, которая часто убеждала его оставить идолопоклонство и обратиться к Богу истинному, но слова ее были долго тщетны. Так же тщетными оставались и убеждения епископов, которые часто посещали лагерь франков. Однако Хлодвиг позволил крестить своего сына. Ребенок вскоре после того скончался, и это еще больше удалило короля от христианства. Но однажды, во время битвы с алеманнами при Тольбиаке, когда победа уже заметно клонилась на сторону его врагов, Хлодвиг дал обет креститься, если Бог Клотильды поможет ему. Победа осталась за ним, и он исполнил свое обещание. Реймский епископ Ремигий торжественно совершил над ним Святое Крещение (496); три тысячи человек из его дружины последовали примеру вождя. Папу известили об обращении короля франков, который в знак сыновней покорности послал в Рим богатые дары[255].

Король Хлодвиг. Династия Меровингов

Христианство, однако, нисколько не смягчило свирепых обычаев Хлодвига и его дружины. Новый закон был принят без внутреннего убеждения, лишь из суеверия. К стыду франкского духовенства надо сказать, что оно мало старалось об его истинном обращении, просто уступило искушению приобрести власть и выгоды и ради этого пожертвовало своим нравственным влиянием и чистотой христианского учения, потворствуя порокам новообращенных. Духовенство, обрадованное обращением сильного вождя франков, что сулило ему много выгод, деятельно употребляло для того свое влияние на жителей края. С их помощью франки вскоре завладели почти всей Галлией. Епископы благословляли предприятия Хлодвига, сопутствовали его войскам и после кровавых битв делили с ним добычу, получая от него обширные земли и сокровища, отнятые у арианских церквей. Таким образом, обе стороны находили выгоды в этом союзе: духовенство приобретало власть и богатства, Хлодвиг же прикрывал свое властолюбие и страшные злодеяния притворной ревностью к службе Божией; страдала только чистота христианского учения. Хлодвиг ходил войной на короля бургундов и овладел его землями. При этом его войска совершали ужасные злодеяния, убивали беззащитных, жгли села, грабили церкви. Но епископы называли это священной войной за веру истинную и убеждали короля бургундов оставить арианские заблуждения и обратиться к вере истинной. «Может ли быть вера истинная там, где столько свирепости и алчности?» – воскликнул побежденный вождь бургундов.

В другой раз, желая отнять у вестготов их области, Хлодвиг сказал своей дружине: «Не нравится мне, что эти готы, ариане, занимают лучшую часть Галлии; пойдем на них и с помощью Божией возьмем их земли, которые так хороши и плодородны». И вестготы были действительно побеждены с помощью епископов, которые вели тайные переговоры и побуждали народ к восстанию в пользу франков. Таким образом, шаг за шагом, почти вся Галлия была побеждена и стала называться Францией.

Церковь получила поместья в разных областях. Папа присылал тому епископу, которого считал достойнее других, омофор – как знак архиепископской власти над духовенством округа, но мало вмешивался в церковные дела.

Полное покорение страны совершилось уже при наследниках Хлодвига. Дольше всех других областей свою гражданскую и церковную независимость отстаивала Бретань. Она отказалась платить дань королю франков и признать над своей Церковью права Турского архиепископа, который от имени папы требовал себе покорности бретанского духовенства. До этого бретанцы твердо держались древних церковных преданий, привезенных из-за моря ревностными благовестниками, которые первыми распространили в их области веру Христову. Время празднования Пасхи, образ монашеской жизни и многие их обычаи были не сходны с обычаями остальной Галлии. Они ставили себе епископов, не советуясь ни с папой, ни с другими епископами. Требование Турского архиепископа удивило их, и они ответили отказом. Тот отлучил их от Церкви, но они остались к этому довольно равнодушны, не дорожа общением с теми, кого считали чуждыми пришельцами и союзниками своих врагов. Но несчастная область дорого поплатилась за свою любовь к независимости. Она постоянно опустошалась набегами франков. Епископы побуждали франкских вождей к войне с непокорным племенем как к святому делу; иноки и священники вооружались и на конях следовали за войсками, как бы освящая своим присутствием жестокие поступки победителей. Наконец и Бретань была покорена и приведена в послушание духовной власти Рима, но не ранее, чем в X веке.

Наследники Хлодвига были, как и он, христианами только по названию: кровавые летописи дома Меровингов представляют ужасную картину разврата и свирепости. Но, несмотря на это, папы, имея во франкских королях полезных союзников, относились к ним в высшей степени благосклонно, называя их «любимыми чадами своими», «старшими сынами Церкви». Каковы были вожди, такова и дружина. Грубые и необразованные франки почти уничтожили в стране даже следы того образования, которое существовало при римском владычестве. Грамота осталась в пренебрежении; война и грабеж считались главным делом жизни. Ради добычи франки разоряли гробницы, силой отбирали имущество у покоренных туземцев, в своих набегах на села уводили пленных и продавали их в рабство. Жизнь их была развратной, вера – суеверием. Подаянием в пользу церкви, сооружением монастыря, совершением какого-нибудь внешнего обряда искупали они преступления, потому что духовенство, мало проникнутое духом истинной веры, продолжало смотреть довольно равнодушно на кровавые поступки вероломства, измены и разврат новообращенных франков, требуя только наружной набожности, только покровительства служителям Церкви. Оно принимало участие в распрях князей, пользуясь ими для своих выгод, не заботилось о распространении просвещения, поддерживало выгодные для себя суеверия. Таким образом, однако, росло внешнее значение. Епископы принимали довольно деятельное участие в делах правления, угрозой отлучения от Церкви иногда покоряли своей власти самых строптивых вождей, но не имели на народ того благотворного нравственного влияния, которое могли бы приобрести, если бы меньше заботились о земных выгодах. Народ неохотно признавал служителями Христа тех, которые являлись в союзе со свирепыми завоевателями, угнетали его и обогащались добычей. Таким образом, христианство во Франции долго имело характер внешней власти и не приносило столько благих плодов, как в других странах.

Нельзя, конечно, предполагать, чтобы оно оставалось вовсе без доброго влияния. Среди епископов были истинные служители Христа, ревностные проповедники, которые с опасностью для жизни трудились над обращением язычников. Сила веры особенно была заметна в женщинах. Жены высших классов во Франции были в ту пору несравненно образованнее мужчин, более проникнуты духом христианской веры. Но лучшие из них удалялись от общественной жизни, полной грубого разврата, и в монастырях предавались молитве, подвигам милосердия, занимались наукой. Множество монастырей было основано женами и дочерьми франкских королей. Одним из замечательнейших был монастырь Корбий в Пикардии, основанный королевой Батильдой в VII веке.

Прошло уже сто лет после обращения Хлодвига, когда папа Григорий I Двоеслов предпринял дело обращения англосаксов, которые к этому времени уже основали в Британии семь небольших королевств, известных под общим названием Гептархии. Все короли Гептархии были идолопоклонниками, но один из них, Этельберт, кентский король, женившись на франкской Берте, дал ей право иметь при себе епископа и свободно поклоняться Богу истинному в христианской церкви. Григорий решился воспользоваться этим благоприятным обстоятельством и отправил в Англию сорок бенедиктинских иноков для благовествования; во главе их был монах Августин. Папа дал ему письмо к королям[256] и королеве франков, прося их оказать помощь проповедникам и дать переводчиков, знакомых с языком Англии. Проповедники, едва прибыв во Францию, хотели было возвратиться, потому что испугались трудностей и опасности, но увещания папы убедили их продолжать путь.

Святитель Григорий I Двоеслов

В 597 году римские благовестники пристали к берегам Англии и послали сказать кентскому королю, что приехали сообщить ему радостную весть и предложить Царство Вечное. Король позволил им жить на прибрежном острове и назначил день для совещания с ними. Он не решался принять их у себя во дворце, боясь их чар по тогдашнему суеверию, и сам отправился к ним на остров, где совещание должно было происходить под открытым небом. Проповедники с торжественностью вышли к нему навстречу. Перед ними несли большой серебряный крест и изображение Спасителя. Они стали убеждать короля обратиться ко Христу, Богу истинному, обещая ему за то Царство Небесное и жизнь вечную.

Этельберт, выслушав их, отвечал: «Слова и обещания ваши хороши; но они новы для меня, и я никак не могу тотчас же оставить обычаи и веру, которые дороги и мне, и подданным моим. Но я верю, что вы приехали сюда с добрым намерением, и потому желаю, чтобы вам было хорошо. Я буду доставлять вам все необходимое и позволяю вам крестить тех, которые примут вашу веру».

Благовестники поселились в городе Кентербери, и вскоре их благочестивая жизнь внушила к ним общее уважение. Рассказывают, что они творили чудеса и молитвою исцеляли больных. Многие уверовали и принимали Святое Крещение. Вскоре крестился и король Этельберт. Он всенародно объявил себя христианином, но прибавил, что его пример не обязателен для его подданных и что всякий свободен исповедовать новую веру или прежнюю. Множество народа обратилось; в один день Августин окрестил до десяти тысяч человек. Богослужение совершалось в полуразвалившихся древних христианских церквах. Король дал благовестникам земли, и Августин известил папу об успехе дела и просил прислать помощников, «ибо, – писал он, – жатвы много, а делателей мало».

Григорий чрезвычайно обрадовался успеху дела, прислал Августину омофор, знак архиепископского сана, церковную утварь, богослужебные книги и нескольких помощников. В своем письме он убеждал Августина не гордиться успехом, а воздавать одному Богу славу и честь. Он предписывал проявить кротость и христианскую снисходительность к новообращенным и величайшую осторожность в отношении к древним обычаям страны, запрещал нарушать ради внешнего единства с Римом те местные обычаи, которые могли быть сохранены без вреда для веры.

Вскоре обратилось и соседнее королевство. Туда был послан один из благовестников и стал именоваться епископом Лондонским, по названию главного города. Григорий назначил двенадцать епископов, из которых главным должен быть епископ Йоркский, а Августину, архиепископу Кентерберийскому, представлялось первенство над всей Церковью Английской, которая признавалась подвластной Риму.

Но, устраивая такой порядок, как будто совсем забыли, что на Британских островах издавна существует христианская Церковь. Эта Старобританская (или Каледонская) Церковь, действительно мало заботившаяся о распространении веры среди англосаксонцев, имела многочисленных последователей среди старого кельтского населения, жившего на севере, в Камбрии (или Валлисе), в Ирландии и в нынешней Шотландии. Она обратила острова Гебриды и Оркней, в своих монастырях воспитывала юношество и подготовила много ревностных проповедников и ученых. Долго отчужденная от общей церковной жизни, эта Старобританская Церковь сохранила и развила в себе некоторые своеобразные обычаи. Например, праздновала Пасху по обычаю древних Малоазийских Церквей, давно уже оставленному даже на Востоке, не держалась общепринятого иерархического порядка. Значительнейшие монастыри, такие как Иона, Банкор и другие, составляли как бы религиозные общины, управляемые своими настоятелями или старейшими по особенным правилам иноческой жизни. Настоятель монастыря Ионы, особенно уважаемый как преемник святого Колумбы, имел надзор и над всей Каледонской Церковью. Он вместе со своими монахами посвящал пресвитеров и определял благовестникам круг их обязанностей. Эта Церковь, национальная, независимая, имела огромное влияние на туземцев-христиан, а настоятели монастырей пользовались всеобщим уважением.

Можно предполагать, что деятельность Августина была бы успешнее и благотворнее, если бы он обратил должное внимание на старобританское духовенство и постарался бы действовать в союзе с ним, но он отнесся к нему гордо и надменно. Вообще римские посланники считали себя почти завоевателями края. Августин от имени папы послал британским епископам и инокам повеление признать его главой всей Английской Церкви и в то же время приглашал их на совещание. Это повеление крайне удивило британцев: они так давно были христианами, привыкли видеть Церковь свою независимой, управляемой собственными настоятелями, и никак не могли понять, почему им вдруг надо становиться в зависимость от чуждого им Рима. Настоятель Банкорского монастыря ответил Августину от имени британского духовенства: «Мы всегда готовы оказывать братскую любовь и христианскую покорность всякому благочестивому христианину, всякому епископу и епископу Римскому, как и другому; но какой особенной покорности вы требуете от нас тому, кого вы называете папою или отцом отцов, мы этого не понимаем». Однако семь британских епископов и несколько иноков, преимущественно из Банкорского монастыря, решили идти на назначенное совещание. Древний летописец Англии рассказывает, что они спросили у одного уважаемого пустынника, как им действовать в отношении к Августину. Пустынник советовал покориться архиепископу, если он человек Божий.

– А как нам узнать, Божий ли он человек? – спросили они.

Пустынник отвечал:

– Если он по примеру Господа кроток и смиренномудр, если он, как ученик Господень, носит на себе иго Христа, то он и на вас не станет возлагать другого ига; тогда покоритесь ему.

Они опять спросили, по какому знаку им нужно будет судить о его смиренномудрии, и отшельник сказал, что если, когда они придут на совещание, Августин встанет, чтобы их приветствовать, то считать его человеком Божиим.

Когда британцы пришли на совещание, то Августин не встал, а повелительным тоном потребовал, чтобы они признали его главенство и под его руководством содействовали бы ему в обращении англосаксов. Оскорбленные и недовольные британцы отвечали, что не хотят входить ни в какие сношения с врагами, которые насильно отняли у них земли, пока они их не отдадут, и прибавили: «Что же касается до того, который не встал перед нами, когда он нам равный, то мы не согласимся признать его начальником». – «Если так, – возразил Августин, – если вы не хотите иметь мир с братьями, то будете иметь войну с врагами; если не хотите вместе со мной указывать путь жизни саксонцам, то они же будут для вас вестниками смерти».

На этом разошлись с чувством взаимной вражды. Угроза Августина сбылась. Спустя некоторое время один из королей англосаксонских, идолопоклонник Эдельфрид, внезапно напал со значительными силами на область, в которой находился Банкорский монастырь, победил горцев, собравшихся против него, разорил монастырь и умертвил до двухсот иноков. Новообращенные в римское духовенство видели в этом событии чудесное исполнение пророчества Августина. Но британцы были уверены, что сам Августин убедил врагов напасть на них. Еще сильнее разгорелось чувство взаимной ненависти между древней Британской Церковью и новой, Римской. Вместо того чтобы соединить свои усилия на общее благо, они действовали друг против друга. Римское духовенство считало древнюю Церковь еретической и так же ревностно старалось искоренить ее, как и обратить идолопоклонников. Британское же духовенство стало еще упорнее держаться древних обычаев, противопоставив свои предания, заимствованные от древних Малоазийских Церквей, от учеников апостола Иоанна, из постановлений апостола Петра, от имени которого говорили приверженцы Рима. Оно еще больше отчуждалось от общей церковной жизни и питало в сердцах британцев и воинственных горцев вместе с враждой против чуждых властителей глубокую ненависть к чуждой Церкви.

Быстрые успехи римских благовестников оказались непрочными. После смерти кроткого и благочестивого кентского короля Этельберта его сын возвратился к идолопоклонству. То же самое сделали и сыновья соседнего короля. Множество народа последовало примеру вождей. Проповедники подверглись гонениям. Некоторые из них, упав духом, удалились, но Лаврентий, преемник Августина, решил остаться и вскоре приобрел такое влияние на короля, что возвратил его Церкви. Другой проповедник, ревностный Павлин[257], обратил нортумберландского короля Эвдина с помощью его супруги, христианки. Эвдин, уверовав, собрал народное вече, или совет (Wittena-Ghemot), и, изложив перед ними причины своего обращения и главные истины новой веры, спросил мнение собрания. Большинство признало новый закон лучше старого. Один из вождей выразил свое мнение поэтическим сравнением.

– Царь, – сказал он, – иногда, в зимний день, ты пируешь со своими вождями в теплой комнате перед пылающим огнем; на дворе же вьюга, снег и дождь; вдруг в дверь влетела птичка, пронеслась быстро по комнате и тотчас же вылетела в другую дверь. Это мгновенье для нее отрадно: она не чувствует ни холода, ни вьюги; но оно скоротечно: птичка пролетела быстро и опять терпит зимнюю стужу. Точно так же скоротечна жизнь человека на земле; также мгновенна в сравнении с тем временем, которое было прежде и будет после. Это время для нас темно и страшит нас неизвестностью. Если новая вера может сколько-нибудь уяснить нам то будущее время, то надо следовать ей.

Павлин, присутствовавший на совещании, изложил христианское вероисповедание, и совет, внимательно выслушав его, единодушно решил отказаться от прежних богов и принять новую веру. Сам верховный жрец вызвался истребить идолов, а Павлин обошел все королевство, крестя уверовавших.

Но непрочен был и этот успех. Эвдин погиб на войне против языческого короля Мерсии, Пенды. Христиане подверглись гонению, церкви были разорены, и на время язычество снова водворилось.

Успешнее римских посланников должны были действовать другие проповедники. Местное британское духовенство принялось теперь горячо за благовествование в англосаксонских королевствах, и начало этому благому делу положил молодой король Освальд. Этот юноша, брат убитого Эвдина, лишившись наследия, еще ребенком нашел убежище в монастыре Ионе и был воспитан иноками в любви к христианской вере. Достигнув зрелого возраста, он покорил себе Нортумберланд и сразу же пригласил проповедников из северных монастырей. Они охотно поехали, но несколько раз готовы были покинуть начатое дело: настолько трудно было склонить к вере Христовой сердца язычников. «Они так упорны, – говорил один из проповедников, возвратившись в Иону, – что надо совсем оставить надежду обратить их».

Эти слова глубоко поразили одного из бывших тут пресвитеров, Айдана. «Господи! – воскликнул он. – Могли ли бы они упорствовать, если бы была возвещена им Твоя любовь? Я пойду, я возвещу им имя кроткого Иисуса, Который не сокрушил трости надломленной». Потом, обратившись к проповеднику, Айдан сказал ему: «Брат, не слишком ли требователен был ты к начинающим? Надо было питать их молоком, пока они не окрепнут для более твердой пищи».

Старцы Ионы решили отправить в Нортумберланд самого Айдана. Посвятили его в епископы, и он скоро прибыл в королевство Освальда, который принял его с живейшей радостью. Айдан не знал туземного наречия, но сам король всюду сопровождал его, передавая его слова. Скоро весь край огласился живым словом спасения. Кротость Айдана привлекала к нему все сердца. Он и король трудились ревностно, неутомимо, с горячей любовью, и вскоре полный успех наградил их заботы: сердца суровых саксонцев были побеждены евангельской истиной, воздвиглись церкви и монастыри, и вера прочно водворилась в целой обширной области. Однако затем Освальд был убит на войне идолопоклонниками. Он предал душу Богу, молясь о спасении своего народа, который стал чтить память его как святого.

Из Нортумберланда проповедники ходили и в другие королевства, ревностно благовествуя, основывая церкви и монастыри и при этом соблюдая правила и обычаи древней Британской Церкви. Их деятельность еще больше усилилась, когда преемник Освальда, Освей, присоединил к своей державе и другие королевства, куда им был открыт путь через его покровительство. Вера быстро распространилась.

Но их успехи вызывали негодование и зависть римских благовестников, которые, при всех своих усилиях, прочно утвердились только в одном из королевств Гептархии, в Кенте. С гневом наблюдали они за распространением и усилением Церкви, не зависимой от папской власти, и вели против нее упорную борьбу, представляя ее учение еретическим и осуждая все ее обычаи. Со своей стороны и британское духовенство не щадило римского. От такой взаимной вражды немало страдало дело веры. Британцы, раздраженные высокомерием и презрительным с ними обхождением римских пришельцев, стали еще упорнее держаться древних обычаев, как своих, смешивая церковное дело с чувством национальной независимости, опираясь на это чувство в народе. Народ же любил своих проповедников, близких к нему, и охотнее слушал их, чем чуждых, римских, тем более что первые отличались простотой и бескорыстием, между тем как римские благовестники охотно брали и часто даже выпрашивали дары и земли, говоря, впрочем, что просят не для себя, а для Господа, Который воздаст жертвователям лучшие богатства. Римское духовенство, не любимое народом, искало союза с королями и богатыми владельцами, обещая употребить в их пользу свою духовную силу. Папы писали к королям письма, в которых обещали и небесные, и земные блага тем, которые окажут покровительство Церкви и сыновнее послушание ее главе, папе. Они всячески старались склонить на свою сторону и высшее британское духовенство, соблазняя его богатством и властью. Такая борьба велась упорно в течение веков. Разгорались народные страсти, возникали распри в семьях, члены которых принадлежали к разным вероисповеданиям, кровь не раз лилась между враждовавшими. Рим употреблял то хитрость, то угрозы, соблазнял пышностью и властью своей, подкупал себе союзников мирскими выгодами и наконец одержал победу, хотя и не полную.

Беда Достопочтенный

Довольно подробные известия об этой вековой борьбе Старобританской Церкви с Римской сообщены первым летописцем Английской Церкви, Бедой Достопочтенным. Пресвитер и инок, он жил в VIII веке и был горячо предан Римской Церкви, уже утвердившейся к этому времени в Англии. Его безыскусственный рассказ, основанный на преданиях, сохраненных в народной памяти, дает представление о способах, употребленных Римом, для подавления и вытеснения местной Церкви, подчинившейся ему. Эти подробности драгоценны, потому что вековая борьба против Рима оставила глубокие следы в Британской Церкви, впоследствии свергнувшей иго папы.

После смерти святого короля Освальда, в середине VII века, его владения перешли к его брату Освею, который, значительно расширив их, стал самым могущественным королем в Англии. Он оказывал покровительство проповедникам, распространявшим в его владениях веру Христову, но сам больше заботился о расширении своей державы и не боялся прибегать даже к злодеяниям для достижения этой цели. Так, он предательски умертвил соседнего короля, своего родственника, и овладел его королевством.

В это время римское духовенство утвердилось преимущественно в Кенте и с завистью смотрело на успехи британских благовестников в остальном крае. «Приобрести бы короля Освея, и великий шаг был бы сделан к покорению всей Англии», – думалось римским священникам. Вскоре появилась возможность и осуществить это. Освей следовал правилам Старобританской (или Каледонской) Церкви, но его жена принадлежала к римскому исповеданию. При ней жил во дворце и духовник ее. Таким образом, в самом царском семействе водворились различные обычаи двух враждебных Церквей. Между тем как король со своими приближенными уже праздновал Пасху по древнему исчислению Старобританской Церкви, королева и ее духовник еще хранили пост, и Пасха совершалась во дворце два раза. Были и другие, не сходные между собой обычаи, и каждая сторона их упорно отстаивала. Часто возникали споры, которые становились все ожесточеннее. При каждом случае королева и ее духовник отзывались с презрением об обычае Британской Церкви и старались возбудить в короле сомнения относительно чистоты ее учения.

Вскоре нашли они ревностного и сильного союзника. Молодой англичанин по имени Вильфрид, ловкий и умный, любимый королем, ездил в Рим и возвратился оттуда горячим приверженцем папы. Эта приверженность была в нем не бескорыстна. Он видел в Италии и Франции духовенство, пользующееся властью, богатством, участием в государственных делах. Ему были обещаны такие же выгоды, если удастся привести могучего короля Освея к послушанию Риму. Он ревностно взялся за дело. Постоянно возбуждая споры о вере, он отзывался о Британской Церкви как о еретической, превозносил власть и силу папы, представлял королю, что ему гораздо приличнее покориться в вопросах веры тому, кого признают главой самые могущественные государи всего мира, чем слушаться бедных британских пресвитеров, которые не имеют никакой власти. Указывалось и на выгоды, которые может доставить союз с папой. Успешнее всего Вильфрид использовал нравственное состояние короля. Освей был все же христианином, и его совесть тревожилась совершенными им преступлениями. Вильфрид старался еще больше возбудить в нем угрызения совести и страх вечного осуждения, а затем указывал на единственный якобы путь получить прощение.

«Только один папа, – внушал он, – имеет право и власть прощать такие преступления, потому что эта власть вручена ему Самим Богом. Может ли король надеяться на спасение, если станет поддерживать еретическую Церковь, не имеющую права на существование, а не будет признавать папы, которому Сам Господь дал власть вязать и разрешать, который, как наместник Петра, имеет в своих руках ключи Царства Небесного и может открыть это Царство только тем, которые покорны ему?»

Такие внушения, очень часто повторяемые, поколебали короля. К тому же и мирские выгоды тянули его к Риму. Он решил созвать на совещание британское духовенство, которое с беспокойством следило за происками римской партии, взявшей большую силу при дворе. Совещание открылось в монастыре Стринсхоле.

– Почему, – сказал король, – не следовать бы нам всем одному закону, одному обычаю, так как мы надеемся на одно наследие небесное?

Британский епископ Кольман отвечал на это:

– Поставившие меня епископом научили меня следовать святому закону; они верные служители Божий, и не следует нам унижать их учение, потому что это есть учение Колумбы, блаженного апостола Иоанна и всех Церквей, которые были под его надзором.

– А наше учение и наш обычай, – возразил Вильфрид, – учение и обычай Рима, где проповедовали апостолы Петр и Павел. Этот закон признают и Галлия, и Италия, и весь мир; а вы одни, пикты и каледонцы, заброшенные на ничтожных островах, на краю света, дерзнете ли идти против всего мира? Что вы называете нам вашего Колумбу? Как бы свят он ни был, разве можно предпочесть его князю апостолов, тому, которому Сам Господь сказал: «Ты еси Петр, и тебе дам Я ключи Царства Небесного»?

Эти слова сильно подействовали на присутствовавших.

– Ты сам скажи мне, Кольман, – попросил король, – правда ли, что Господь сказал эти слова Петру?

– Правда, – отвечал Кольман.

– А нашему Колумбе была ли когда-нибудь дана такая власть? Можешь ли это доказать?

– Конечно, нет, – был ответ Кольмана.

– Следовательно, – возразил король, – мне лучше покориться Петру, так как у него ключи Царства Небесного; иначе, когда я приду к дверям, – мне не отворят.

Победа оказалась на стороне Рима. Кольман и единомышленные с ним епископы и пресвитеры объявили, что не хотят изменить обычаям своим и признать над Церковью власть папы. Они ушли: кто в свои монастыри, кто в горы Валлиса и Северной Шотландии, храня в сердцах вражду к новым обычаям и к власти Рима, которая со дня на день больше распространялась.

Вильфрид за услуги, оказанные Риму, был возведен в сан епископа Нортумберланда и награжден обширными землями, отнятыми у древних монастырей. Он стал усердно вводить новые римские порядки, но своим высокомерием оскорблял подчиненное ему духовенство, а неимоверной роскошью возбуждал всеобщее негодование. Не столько убеждениями, сколько наградами и дарами привлекалось духовенство к послушанию Риму. Таким образом посвящено было много недостойных епископов. Возникали споры, распри между искателями епископских престолов. Сам Вильфрид, впоследствии обиженный тем, что после смерти архиепископа Кентерберийского, примаса Англии, занял это место не он, а ученый грек Феодор, присланный из Рима, встал в ряды недовольных, претерпел низложение и заключение в темницу. Но его деятельность еще не кончилась. Освобожденный из тюрьмы, он обратил и подчинил папе королевство Суссекс, до того еще остававшееся языческим, опять занял место епископа Йоркского, несколько раз ездил в Рим, проповедовал языческим фризам (в нынешней Голландии) и умер, снова отставленный от епископского звания, но сказочно богатый.

В VIII веке уже вся Англия признавала власть папы, и ее короли оказались покорными сынами Римского престола. Они часто посылали дары в Рим, установили подать в пользу папы, ходили богомольцами к мощам святого Петра. Но не так скоро признали власть папы на севере. Шаг за шагом подвигалась она, вытесняя все дальше на север своих упорнейших противников. В горах Северной Шотландии и Валлиса оказано было такое же сильное сопротивление христианскому влиянию Рима, какое некогда было оказано оружию Рима языческого. Старобританское духовенство, не подчинившееся папе, продолжало поддерживать в народе вражду к пришельцам и к их приверженцам, которых представляло предателями веры. В беседах проповедников, в народных песнях клеймились позором небрежные «пастыри-наемники», предавшие овец своих «хищным римским волкам». Раздражение было до того сильным, что когда в конце VIII века один епископ решился праздновать Пасху в одно время с англичанами, то в народе произошло волнение, которое надо было усмирять силой. Одного из валлийских вождей, подозреваемого в склонности к римским обычаям, народ умертвил. Однако постепенно признавали главенство Рима и твердыни Старобританской Церкви: Иона, Банкор, другие знаменитые монастыри. Но так крепка была в них духовная жизнь, что, даже и признавая власть Рима, они не дали себя заковать в однообразные формы римской обрядности. В них осталось много прежнего: ревность к изучению Священного Писания, к благовествованию. Некоторые иноки, до конца оставшиеся твердыми в своей привязанности к древним обычаям и ненависти к римскому исповеданию, оставили отечество и перенесли на германские земли свою ревностную деятельность.

Никогда не удалось Риму полностью победить дух независимости в Английской Церкви и совершенно подчинить ее себе. Во все времена ее истории поднимались громкие голоса против произвола и нововведений пап. Безбрачие духовенства было часто отвергаемо, горячее слово проповедников раскрывало народу истины веры. Предпринимались попытки переводить на народный язык Священное Писание, тогда как во всех странах, покорных Риму, обязательно было иметь Писание только на латинском языке.

Христианская вера оказала свое благотворное действие на Англию. В ранней истории этой страны мы встречаем больше примеров кротости, справедливости и любви к правде, чем во всякой другой в это суровое время. Многие короли стяжали себе славу добродетелью и святостью, покровительствовали науке. Королевы, оставив пышность двора, служили Господу в смирении и нищете, оказывая помощь нуждавшимся и страдавшим.

Умственная деятельность, так рано пробужденная в ирландских монастырях, не могла быть сразу подавлена влиянием Рима. И в VII, и VIII веках, когда научное образование стояло на очень низкой ступени во всей Западной Европе, наукой усердно занимались в монастырях Англии, при которых почти везде открывались училища. Беда Достопочтенный, уже упоминавшийся нами летописец Английской Церкви, может считаться достойнейшим представителем того благочестиво-ученого направления, которое господствовало в среде английских иноков. Воспитанный в монастыре Вирмуте, он еще в молодые годы вступил в иночество, и вся его дальнейшая жизнь была посвящена молитве, ученым трудам и воспитанию юношества. Он преподавал в училище при монастыре Ярро. Зная языки греческий, латинский и еврейский, тщательно изучал Священное Писание и сделал первую на Западе попытку перевести слово Божие на английский язык. Он переводил Евангелие от св. Иоанна, когда его застигла предсмертная болезнь. Приветствуя радостно минуту своего отшествия к Господу, с хвалой Богу на устах, он скончался в 735 году, окруженный учениками. Ученики Беды продолжали трудиться по его примеру. Один из них, Эгберт, впоследствии епископ Йоркский, основал знаменитое Йоркское училище, из которого вышло много ученых и благочестивых мужей, трудившихся над распространением слова Божия и всякого полезного знания. Таков был, между прочим, знаменитый Алкуин, родившийся в самый год смерти Беды Достопочтенного.

В некоторых областях Германии христианская вера начала распространяться очень рано. В III и IV веках уже были епископства в Прирейнском крае: в Кельне, Трире, Майнце, Спире, Страсбурге, Базеле. Распространялось христианство и в Придунайском крае, в области, которую римляне называли Норикой (часть нынешней Австрии и Баварии). Там города Фавиана, Пассау, Лореакум были главными средоточиями христианского просвещения. Но эта область, вместе с близкой ей Паннонией, постоянно опустошалась гуннами, а после смерти Аттилы – аланами, герулами, готами, вандалами. Варвары были или язычниками, или арианами, и христианство, едва укоренившееся, не устояло против их бурного натиска.

Но и в самые тяжкие времена нашествия варваров являлись ревностные христианские подвижники и благовестники. Особенно замечательна в V веке деятельность Северина в Придунайской области, Норике. Этот несчастный край был разорен варварами. Они опустошали поля, грабили и жгли города и веси, уводили за собою множество пленных, которых продавали в рабство. Ужас объял всех. Начальники, правившие областью от имени римского императора, устрашенные набегами варваров, искали безопасности в более укрепленной местности. Рим не присылал помощи, сам стоял на краю гибели. Да и все пути в Италию были уже заняты варварами. Народ, хотя и считавшийся христианским, имел самые смутные представления о вере, а в своих пастырях не находил ни наставников, ни утешителей; иные бежали, иные были убиты варварами, иные бездействовали. Жители края были доведены до самого отчаянного положения, терпя все ужасы войны, голода и полного безначалия. Вновь совершались недавно оставленные языческие обряды. Забыт был всякий нравственный закон. Чувство сострадания и любви уступило место чувству самосохранения: одни присоединялись к варварам, грабя вместе с ними, другие составляли шайки разбойников.

Монастырь Святого Петра (696 г.), один из старейших в Европе. Австрия, Зальцбург

В это тяжелое время появился на берегах Дуная, как посланник Божий, бедный странник, которого звали Северином. Ему было лет тридцать. Откуда он был родом, осталось неизвестным. Знали только, что некоторое время он вел на Востоке подвижническую жизнь; речь и обращение доказывали, что он получил хорошее образование. Вскоре он стал утешителем для бедствующих. Не страшась опасности, терпеливо перенося труды и лишения, Северин обходил весь край, ободрял и утешал, старался восстановить в опустошенной области порядок и благоустройство. Призывая к молитве, к покаянию, проповедуя Христа и жизнь вечную, он сумел внушить богатым сострадание к бедным, унывающим – бодрость духа. Даже суровые варвары, видя его безграничное милосердие и мужественную твердость среди опасности, оказывали ему уважение. Пользуясь своим влиянием, он многих обратил к истине. Выпрашивал свободу пленным, иногда получал пособия, которые спешил раздать нуждавшимся. Все покорилось ему, и человек Божий сделался истинным начальником всей области, которая принимала его святую деятельность. В городах и весях он устраивал склады хлеба, одежды и всего необходимого. Таким было общее уважение к нему, что и варвары не дерзали трогать этих запасов, защищенных именем святого мужа. Равнодушный к собственным страданиям, Северин, казалось, чувствовал лишь страдания других. Часто в зимнюю стужу он ходил босой и едва защищаемый плохой одеждой по замерзшим водам Дуная, неся нуждавшимся пищу и одежду. Все несчастные обращались к нему с доверием. Жители Дунайского прибрежья звали его к себе, считая, что одно его присутствие защитит их от варваров. Иногда удалялся он в основанный им близ Фавианы (нынешней Вены) монастырь, чтобы в молитве и в уединении почерпнуть новые силы. Он воспитал много учеников, и, когда после тридцатилетней деятельности в Норике он предал свою душу Богу, все население края оплакивало в нем отца, наставника и утешителя. Останки его были торжественно перенесены в Южную Италию, когда удрученное новыми бедствиями, вновь разоренное варварами христианское население Норики решило перейти туда. Несчастная область стала жертвой варваров, и в ней почти исчезли следы христианства.

Вся Средняя Европа подверглась опустошению, кое-где остались лишь слабые следы прежнего просвещения. Но и язычество не успело укорениться в этих краях, когда снова началось в VI веке благовествование святого Евангелия. Обращение германского племени франков оказало влияние и на другие германские племена, покоренные франками. Некоторые франкские епископы и пресвитеры ходили проповедовать в германские земли. Руперт, Эмеран Аквитанец, Авит Виенский и другие благовествовали среди баварцев, турингов и бургундов в VI веке. Пресвитер Гоар в Трирской области построил храм для обучения и раздачи милостыни. Германия обязана своим духовным просвещением больше всего ирландским инокам, которые в VI, VII и начале VIII веках обошли весь край, благовествуя слово Божие. Это было время самой живой духовной деятельности в ирландских монастырях. Туда отдавались на воспитание юноши из всех соседних стран, где они получали вместе с образованием горячую ревность к служению Христу распространением Его святого слова.

Одним из таких ревностных служителей Божиих был инок Фридолин, о котором сохранилось довольно мало сведений. Известно, что он трудился в горах Вогезских. Туда же прибыл в конце VI века и другой ирландец, инок Колумбан. С двенадцатью товарищами он поселился в бедной и дикой местности. Народ там был крайне грубым, не имел даже понятия о земледелии. Иноки, имея устав св. Бенедикта, стали возделывать землю и скоро внушили своей святой жизнью такое уважение к себе, что жители толпами приходили к ним за советами. Иноки охотно поучали их, объясняли им закон Божий и, хотя сами были бедны, помогали им. В устроенном ими монастыре стали принимать детей на воспитание и деятельно распространяли и слово Божие, и грамотность, и всякое полезное знание. Число иноков возрастало. Под управлением Колумбана образовались три монастыря, из которых самым значительным стал Люксельский. Этот успех вызвал зависть окрестных епископов и пресвитеров, которые не пользовались уважением народа. Они возненавидели Колумбана, который часто укорял их за то, что они, как наемники, пекутся о своих выгодах, а не как добрые пастыри о благе своих овец, и стали его преследовать. Колумбан следовал правилам ирландских монастырей, соблюдал некоторые древние обычаи, отличавшиеся от римских, и не считал себя зависимым от папы. Духовенство восстановило против него гражданское начальство. Колумбан был вынужден удалиться к свевам (в нынешней Швейцарии). Шафгаузен, Цюрих, потом Брегенц услышали слово Божие от ревностных ирландцев. Подвергшись новым гонениям, Колумбан перешел в Италию, где основал близ Павии монастырь Боббио. Иноки этого монастыря усердно распространяли слово Божие в Северной Италии. Любимый ученик Колумбана, Галл, оставшись в Швейцарии, устроил близ Брегенца пустынножительство, известное под именем Сан-Гальского.

Бывший храм женского Иоанновского монастыря. VI–VII вв. Франция, Арль

Эти святые мужи воспитали много учеников, которые ревностно продолжали начатое дело. К ним постоянно прибывали из-за моря новые благовестники, особенно же после того, как на Британских островах Старобританская Церковь была подавлена силой Рима. Иноки, не подчинившиеся Риму, поспешили в другие страны, и трудами их святое благовествование распространилось в Швейцарии, Германии и отчасти Франции. Местности близ Дуная, Рейна, горы Вогезские, леса Шварцвальда приняли множество ирландских и английских подвижников. Основались монастыри, в которых обучалось юношество. Благовестники, всецело преданные службе Божией, внушали народу величайшее уважение: не принимая даров, они жили бедно, своим трудом, и неутомимо заботились о благе ближних, возвещая Евангелие и пробуждая к умственной деятельности. В местных народных преданиях хранятся имена первых благовестников: Колумбана, Галла и Магноальда, трудившихся во Франции, Швейцарии и частично в Италии; Трутберга и Зегберта – в Шварцвальде; Пирмина – в Эльзасе; Килиана, отдавшего в окрестностях Вюрцбурга жизнь за соблюдение заповедей, потому что запрещал вюрцбургскому князю вступить в брак со вдовой брата, за что и был убит по ее повелению. Об этих благовестниках сохранилось много сказаний, и в благодарной памяти народа они живут как святые и чудотворцы.

Вслед за проповедниками, державшимися старобританского исповедания, прибыли с Британских островов и другие, покорные Риму. Они неминуемо должны были столкнуться с первыми тружениками, и в Средней Европе повторилась борьба между Церковью Римской и началами Церкви, независимой от папской власти. Как и на Британских островах, победа осталась за теми, которые пользовались внешней силой.

С трудом водворялось христианство между фризами и батавами в нынешней Голландии и Бельгии. В первые века христианские проповедники мало посещали эти страны, а когда обращенные франки начали заботиться о распространении веры среди батавов и фризов, то эти племена, ненавидевшие франков, неохотно принимали веру своих врагов, тем более что франкские правители в этом деле часто употребляли силу: они менее всего заботились о благе самих народов, стремясь утвердить свою власть над ними. Оттого вера не укоренялась прочно. Новообращенные при каждом успехе своего оружия оставляли Христов закон, подвергали гонениям христианских проповедников и возвращались к прежней вере. Но были и ревностные благовестники, которым святая истина стала дороже жизни. Таковым в начале VII века явился епископ Аманд, уроженец Нанта; его считают апостолом Бельгии. Вначале он проповедовал среди басков в Пиренеях, потом на берегах Дуная и наконец всю остальную жизнь посвятил Бельгии. Немало страдал он от язычников в окрестностях Гента, Люттиха и Местрихта. Умер в 679 г., а католики чтят его память 6 февраля.

Его дело продолжил с большим успехом другой франкский епископ, благочестивый Елигий. Еще в юности, будучи золотых дел мастером, он употреблял все заработанные деньги на дела христианского милосердия, выкупал пленных, помогал им, поучая закону Божию, строил церкви. Впоследствии был посвящен в епископы Нойона. Его епархия включала в себя местность, составляющую ныне Бельгию и северо-восточную часть Франции. Любимый королем Дагобертом, он употреблял свое влияние на благо народа и прославился ревностью к распространению веры, милосердием и благотворительностью.

Но при всех усилиях благовестников и правителей вера Христова распространялась медленно. В VII веке ирландец Ливии был убит идолопоклонниками, и немало трудов выпало на долю английских проповедников, которые в том же веке прибыли к фризам и батавам. Одним из первых стал Вильфрид, тот самый, который в Англии так успешно действовал в пользу папы; за ним последовали англичане Вигберт, Эгберт и Виллиброрд. Деятельность последнего явилась особенно значительной. Он был впоследствии епископом Утрехтским, посещал Данию и остров Гельголанд, проповедуя язычникам, от которых много пострадал. Но, как мы уже сказали, распространение веры находилось в зависимости от успеха оружия франков. В начале VIII века фризскому королю Ратботу удалось на время освободиться от власти франков. Увы, торжество его оружия было и торжеством язычества. Рассказывают, впрочем, что благочестивый епископ Вульфрам уговорил сурового язычника принять Святое Крещение. Но, уже вступив одной ногой в купель, тот вдруг спросил у епископа:

– А что предшественники мои, прежние короли фризов, на небесах или во аде?

– Конечно, во аде, потому что умерли без крещения, – отвечал епископ.

– Ну, так я хочу лучше быть во аде с славными предками моими, чем в раю с бедняками, – возразил Ратбот и вышел из купели.

Ратбот вскоре был опять побежден франками, и тогда снова усилились меры к распространению христианской веры, но больше через британских, чем франкских благовестников.

Во Франции христианское просвещение стояло на очень низкой ступени. Наследники Хлодвига были большей частью христианами только по названию. Преступления и развратная жизнь их, знакомые нам из повествования Григория Турского, говорили о том, что язычество не было побеждено в их сердцах силой истинной веры. Мало заботилось о чистоте веры и духовенство, соблазнявшееся мирскими выгодами. С момента принятия христианской веры при Хлодвиге епископы, помогавшие ему утвердить свою власть, принимали активное участие в делах государства. Так продолжалось и дальше. Епископы, единственные образованные люди в стране, управляли посольствами, иногда городами и областями, вели переговоры с чужими властителями, занимали должности при дворе. Все это удаляло их от исполнения прямых обязанностей. Епископов можно было видеть во дворцах, на войне, на охоте, на шумных и бесчинных пирах, но весьма редко в их епархиях. Почти никогда не являлись они наставниками и пастырями, и народ был оставлен на попечение низшего духовенства, крайне необразованного и угнетаемого духовными и светскими властями. Существовало правило, чтобы епископ, хотя бы однажды в год, объезжал свою епархию для обзора церковных дел, для поучения народа и принятия жалоб и чтобы потом церковные дела обсуждались на духовных совещаниях, называемых синодами. Но даже это правило соблюдалось плохо, и синоды постепенно перестали созываться, потому что церковные дела стали обсуждаться на государственных совещаниях, где заседали епископы.

На ту среду, в которой вращались франкские епископы, став по сути вельможами и царедворцами, они не имели благотворного влияния, потому что сами заразились ее безнравственностью. Возлюбив богатство и власть, они нередко потакали порокам сильных мира сего ради выгод, часто жертвовали чистотой христианского учения. Алчность с самого начала легла темным пятном на франкское духовенство. От новообращенных требовалось лишь показное уважение к Церкви, чаще всего выражающееся одними дарами. Им внушалось, что пожертвованиями в Церковь можно загладить грехи и преступления. Варварские вожди, которых Церковь сама благословляла на войну и грабеж, щедро делились с ней своей добычей. Они охотно дарили Церкви поместья и сокровища, веря, по учению своих наставников, что таким образом можно купить и прощение прежних преступлений, и право совершать новые. Богатства текли так обильно в руки духовенства, что некоторые короли были вынуждены запрещать передачу имений Церкви мимо прямых наследников. Но и это распоряжение не имело желаемых последствий. Духовенство, довольно снисходительное к порокам и преступлениям, грозило проклятием и вечными мучениями тем, которые посягали на его имущество, оспаривали его права. Церковное имущество более всякого другого было защищено, потому что за ограбление церковного или монастырского имущества духовенство отлучало виновных от Церкви. Следствием всего этого был тот факт, что в конце VII века треть земель Галлии принадлежала церквам и монастырям, которые были свободны от всяких налогов и податей. Приходское духовенство, кроме того, имело право на десятинный сбор, и короли жаловались иногда, что Церковь сделала их нищими.

Склонность духовенства к мирским выгодам привела к тому, что Церковь оказалась порабощенной мирской властью. Издавна право выбора лиц на церковные должности принадлежало приходу. Соборы по церковным делам должны были созываться епископами. Но франкские короли присвоили себе и эти права, а епископы, получавшие от них богатые поместья, не отстаивали прав Церкви. Опираясь на мирские власти, они и в своих епархиях распоряжались самовластно и произвольно, часто попирая церковные законы, собирая себе огромные богатства. Некоторые из них, при всей своей зависимости от королей, достигали большого влияния на государственные дела. При таком порядке сношения с папой по церковным делам почти полностью прекратились. Хотя на словах признавалось его главенство, но фактически Церковь Галлии была от него независима и управлялась произвольно королем и епископами.

Самовластно распоряжаясь делами Церкви, короли могли иногда налагать руку и на церковное имущество. Они продавали за большие деньги епископские места, а в начале VIII века нанесли решительный удар церковному богатству.

В это время королевская власть была в руках главного вельможи (или мэра). Мэр Карл Мартелл (714–741)[258], известный своей победой над сарацинами, первый наложил руку на богатства духовенства. Затрудняясь возможностями награждать своих приверженцев землями, он стал давать их не в дар, а в пользование (так называемые бенефиции), обязав тем самым получившего землю поставлять и содержать определенное число воинов. Свободных земель оставалось уже немного. Карл Мартелл стал раздавать своим приверженцам епархии и монастыри, которые за это обязывались давать из церковного имущества бенефиции тем, на кого указывал Карл Мартелл. Его сыновья еще произвольнее распоряжались церковным имуществом. Бесчинство в Церкви достигло высшей степени. Епархии и монастыри раздавались за воинские заслуги грубым, безграмотным воинам, которые, пользуясь доходами с них, нанимали епископов и священников. Церковные дела пришли в крайний упадок, потому что епископам некогда было ими заниматься. Нередко люди несвободного состояния вступали в духовное звание ради получения средств к жизни, и епископы благоприятствовали этому для того, чтобы иметь больше власти над подчиненными. Исчезло всякое уважение к духовному сану. Епископы почитались не за их звание, а за их богатство и влияние. Низшее духовенство, грубое, безграмотное, алчное, развратное, не могло внушать народу ни уважения, ни доверия. Богатые землевладельцы, строившие церкви при своих замках, часто назначали в них священниками своих рабов, которые были на положении самых последних слуг: служили за столом своих господ, работали на псарне. Такое духовенство не могло иметь благоприятного влияния на народ, не могло подтолкнуть его на путь христианского просвещения.

Карл Мартелл

В этих условиях появился человек, который смог оказать сильное влияние на развитие церковной жизни в германских и отчасти франкских землях: англичанин Винфрид, больше известный под своим иноческим именем Вонифатия (или Бонифатия).

Он родился в Англии около 672–675 гг. и, с ранней молодости вступив в иночество, стремился к деятельности благовестника. Вонифатий желал отправиться в Фризляндию, где уже трудилось много благовестников, но не вдруг получил на то дозволение: духовное начальство старалось удержать в Англии ревностного инока, полезного своими учеными трудами. Наконец он достиг желаемого и, оставив знаменитый монастырь Нутсель, отправился в 717 г. в Фризляндию. Но время не благоприятствовало для деятельности проповедников. Фризский король Ратбот достиг некоторых успехов в борьбе с Карлом Мартеллом и вследствие этого жестоко гнал веру своих врагов, разоряя церкви и монастыри и преследуя благовестников. Вонифатий был вынужден возвратиться в Англию, но через два года вновь явился благовестником в Германию, испросив вначале в Риме благословение папы Григория, потому что был горячим приверженцем папы и везде действовал от имени Римского престола. Он проповедовал на берегах Саалы и Некара, в Тюрингене, Франконии и Гессене. Потом, узнав, что в Фризляндии обстоятельства изменились, он опять отправился туда, и три года помогал Утрехтскому епископу Виллиброрду, после чего возвратился к своей деятельности в Германии.

Святой мученик Вонифатий. Икона

Посетив вторично Рим, Вонифатий там торжественно присягнул в верности папе и получил от него вместе со званием епископа обещание покровительства, письма к мэру Карлу Мартеллу, к светским и духовным властям Германии. Но Вонифатий вскоре убедился, что от Карла Мартелла содействия ожидать нельзя, потому что он и его придворное духовенство, привыкшие распоряжаться самовластно делами Церкви, с неудовольствием видели вмешательство в эти дела папы через его уполномоченного. Вонифатий вновь обратился к Гессену, где рядом с возникавшей христианской Церковью язычество показывалось еще довольно сильным. Около Гейсмара стоял огромный вековой дуб, посвященный богу-громовержцу – предмет суеверного поклонения народа. Вонифатий срубил священное дерево. Объятые ужасом язычники ожидали, что божество отомстит дерзновенному. Но когда не последовало ничего, они убедились в бессилии своих мнимых богов, и множество народа согласилось принять крещение. Разрушенный дуб пошел на постройку малой церкви во имя св. апостола Петра. Так же успешно действовал Вонифатий и в Тюрингии.

Преемник Григория II, Григорий III, еще больше расширил права Вонифатия и круг его деятельности, предоставив ему вместе со званием архиепископа и примаса всей Германии право надзирать за Германской Церковью, учреждать епархии, избирать и низлагать епископов. Эти права Вонифатий считал для себя необходимыми. Твердо веривший в законность папской власти над Церковью, он при более близком знакомстве с состоянием Церкви в немецких и французских землях еще больше убедился в необходимости подчинить ее папе, что казалось ему единственным средством освободить Церковь от произвола светских и духовных властей, упрочить в ней определенное благочиние и единство вероисповедания. Но дело было трудным. Почти везде Вонифатия встречали враждебно, власти противодействовали ему, недовольные дарованными ему правами, не признавали этих прав. Старобританские проповедники, рассеянные по всей Германии, везде старались распространять учение, враждебное Риму. Некоторые монастыри, основанные давно, считали себя вполне независимыми от всякого начальства и неохотно подчинялись правилам, вводимым Вонифатием от имени Римского престола. Но Вонифатий своей твердостью и неутомимой деятельностью умел победить сопротивление. Вся его деятельность стала беспрерывной борьбой: то с язычеством, то со светскими и духовными властями, то с проповедниками независимой Церкви. Он проповедовал, устраивал церкви, монастыри и епархии, назначая в них деятелей, преданных ему, действовавших в его духе[259]. В течение нескольких лет он основал епископства: Пассауское, Фрейзингейское и Регенсбургское в Баварии; Эрфуртское в Тюрингене, Вюрцбургское в Гессене; Ейхштатское в Баварском Пфальце. Из монастырей, устроенных им, самым значительным сделался впоследствии монастырь Фульда, вверенный Вонифатием своему любимому ученику, баварцу Штурму. Этот монастырь стал училищем высших наук. Ревностно заботился Вонифатий об образовании юношества, заводил училища, сам воспитал несколько юношей, которые впоследствии были его помощниками.

Из Англии Вонифатий выписывал книги для школ, утварь для церквей, вызывал иноков и инокинь во вновь устроенные им монастыри. Его письма папе и своему другу, епископу Даниилу Винчестерскому, содержат чрезвычайно любопытные сведения о состоянии Церкви в Средней Европе и о затруднениях, встречаемых ревностным благовестником.

При жизни Карла Мартелла, правившего Францией и частью Германии, Вонифатию трудно было достигнуть какого-нибудь успеха во франкских землях, но сыновья Карла оказались несколько сговорчивее: Карломан, правитель Австразии (восточной части Франкского королевства, с некоторыми областями нынешней Германии), и Пипин, правитель Невстрии (западной части Франции), допустили вмешательство Вонифатия в дела Франкской Церкви, в которой беспорядок достиг крайней степени. Вонифатию удалось восстановить синоды (соборные совещания) по церковным делам, которые уже не созывались восемьдесят лет. На первых же синодах были устранены некоторые вопиющие злоупотребления; низложены недостойные епископы, утверждены назначенные Вонифатием. Он сам был признан митрополитом Церкви Австразии, и наконец вся Франкская Церковь признала над собой полную власть папы. Как мы помним, эта власть давно признавалась на словах, но не на деле, и франкское духовенство под покровительством светской власти распоряжалось самовластно делами Церкви. Теперь, не без сопротивления, это признание было достигнуто. Три значительнейших епископа Франции: Руанский, Реймский и Сенекий, которым папа прислал омофоры (Pallium), долго не соглашались принять их, видя в этом признание своей зависимости от папы, и еще дольше не соглашались заплатить за них. Их сопротивление было наконец побеждено настойчивостью Вонифатия.

Святой мученик Вонифатий. Икона

Всего труднее для Вонифатия складывались отношения с многочисленными проповедниками, трудившимся в Германии до него. Почти все они принадлежали к независимой Старобританской Церкви. Вонифатий, вполне преданный папе и так ревностно старавшийся подчинить всю Церковь его главенству, непременно должен был относиться к ним враждебно. Их было очень много во всех областях Германии, и они приобрели огромное влияние, потому что трудились ревностно, бескорыстно, и вообще народ слушал их гораздо охотнее, чем тех проповедников, которые действовали заодно с властями и вводили христианскую веру при условии подчиненности папе. Проповедники Старобританской Церкви, огорченные победой римских начал, надеялись на торжество своего вероисповедания в германских землях. Они долго и упорно сопротивлялись Вонифатию, ненавидя тот государственный строй и порядок, который он вводил в Церковь, отвергали безбрачие духовенства, церковную иерархию, клеймили как суеверие множество римских обычаев. Некоторые из них, дойдя до крайности во вражде ко всему, что проповедовала Римская Церковь, всегда склонная к внешней обрядности, отвергали как зло всякий внешний обряд, а некоторые и сами, упорно и суеверно держась обычаев, которые давно уничтожила Церковь, проповедовали учение, очень близкое к ереси. Между ними и Вонифатием завязалась упорная борьба, но силы были неравны. Вонифатий имел силу и власть. Папы не только позволяли, но и повелевали ему действовать со всевозможной строгостью против «британских еретиков». Осуждаемые на церковных совещапиях, некоторые из них подверглись заточению и изгнанию, как, например, проповедники Адальберт, Климент и Виргилий. Но все должны были уступить силе Вонифатия, поддерживаемого не только Римом, куда он совершил уже третье путешествие, но и, в конце концов, всеми местными властями. Начала независимой Церкви были временно побеждены и в германских землях.

Вонифатий в конце своих сорокалетних трудов увидел Церковь устроенную, с твердыми правилами благочиния, подчиненную папскому престолу. Побеждено было сопротивление галликанских епископов, низложено старобританское исповедание. Надзирая за основанными им епископства ми по всей Германии, Вонифатий сам долго не имел определенной епархии, и только перед кончиной был назначен архиепископом Майнца.

Примером образа жизни некоторых франкских епископов того времени могут стать предместники Вонифатия в этой епархии. В правление Карла Мартелла ее занимал один из полководцев, женатый, отец семейства. Этот полководец-архиепископ был убит на войне, и Карл Мартелл, желая оказать помощь осиротевшему семейству, передал епархию его старшему сыну Гевильлибу. Новый епископ, как и отец, был воином и на следующий же год отправился в поход. Горя желанием отомстить за смерть отца, он зазвал к себе на совещание того, от руки которого пал отец, и собственноручно предательски убил его. Такие поступки не были редкостью между тогдашними епископами. Вонифатий, однако, настоял на том, чтобы Гевильлиб был низложен.

Вонифатий испросил у нового папы Захарии право (обещанное ему еще Григорием III) при жизни избрать себе преемника и передать ему звание архиепископа Май и некого и примаса Германии. Папа неохотно согласился на это, боясь, как бы обширная Германская Церковь во главе с примасом не сделалась впоследствии независимой, но отказать Вонифатию было невозможно. Он передал и звание, и свои права ученику и соотечественнику Лулле (754).

Чувствуя близость смерти, Вонифатий пожелал посвятить последние годы и последние силы тому делу, с которого начал – благовествованию языческим фризам. Их было еще много, несмотря на усилия благовестников. В сопровождении пятидесяти сотрудников, в большинстве своем иноков, старец спустился вниз по Рейну, переехал Зюйдерзе и раскинул шатры на берегу реки Дорны. Отсюда он обходил окрестную страну, призывая язычников к спасению через Иисуса Христа. Несколько тысяч людей крестились. Вонифатий возвратился к шатрам, повелев новообращенным в назначенный день прийти для совершения над ними миропомазания. В этот день, 5 июня 754 года, он рано поутру услышал шум приближавшейся толпы и радостно вышел ей навстречу, думая, что это его новообращенные чада. Но то была толпа вооруженных язычников, решивших отомстить благовестникам за поругание своих богов. Товарищи Вонифатия взялись было за оружие, но он остановил их. «Будьте тверды в Боге, тверды духом, – сказал он им, – уповайте на Господа; не бойтесь тех, которые могут убить тело». Подняв над головой святое Евангелие, старец спокойно принял смертельный удар и предал душу Богу. Ему было 78 лет. Его сотрудники тоже положили жизнь за веру. Останки Вонифатия были перенесены в его любимый Фульдский монастырь, а дело благовестия среди фризов успешно продолжал его ученик Григорий, присоединившийся к нему с 14-летнего возраста, полный горячей ревности к распространению веры.

О деятельности Вонифатия судят неоднозначно. Одни благоговеют перед ним как перед основателем Германской Церкви и считают его деятельность вполне благотворной. Другие укоряют за то, что он много способствовал усилению папской власти и, стремясь к внешнему благоустройству Церкви, подавил в ней много добрых начал, внесенных прежними проповедниками. Но все признают в нем искренность, бескорыстие и самоотвержение, все удивляются его непреклонной силе воли, широкому уму и полной преданности делу. Все это, конечно, дает ему право на звание апостола Германии, хотя, как мы видели, он не был первым благовестником в этих землях. Страшные беспорядки во Франкской Церкви, произвольное вмешательство в ее управление светских властей, упадок христианского просвещения, конечно, могли дать ему повод предполагать, что под управлением духовной власти Рима лучше сохранятся и разовьются те духовные начала, на которых основана Церковь. Вонифатий искренне и деятельно заботился о просвещении вверенных ему людей, об уничтожении беспорядков и злоупотреблений, вкравшихся в Церковь, успешно действовал против продажи должностей, небрежения духовенства к своим обязанностям. При глубоком уважении к Римскому престолу он смело говорил папе о злоупотреблениях, дозволяемых им. Но Рим уже вступил на ложный путь, стремясь к внешней силе.

С каждым годом деятельность Римской Церкви все больше и больше удалялась от истинно христианских начал: благовествование язычникам все больше и больше принимало характер покорения их папской власти. Признание папской власти было по-видимому путем к водворению христианской Церкви, но в сущности становилось главной целью, ради которой забывалось об истинном просвещении страны. Строились церкви, монастыри, и страна уже считалась христианской, хотя народ лишь на словах принимал крещение, слушал богослужение, очень мало зная о вере, особенно потому, что Римская Церковь не переводила на народный язык Священное Писание. Лишь немногие ревностные проповедники считали нужным знать язык страны и переводить для новообращенных самые необходимые молитвы. Таков был характер деятельности римских благовестников в течение VIII и IX веков, когда власть папы быстро возросла благодаря разным благоприятным условиям и на Западе, и на Востоке.

Ученик Вонифатия, Лулла, наследовал его права, но оказался меньше, чем учитель, преданным папскому престолу. Папы смотрели на него с недоверием, старались стеснить данные ему права. Впоследствии епархии Кельна, Зальцбурга, Пассау были уравнены в правах с Майнцем, хотя Майнц продолжал пользоваться наибольшим уважением.

Саксонцы отстаивали свою старую веру и свою независимость упорнее других немецких племен. Основу веры в них заложили английские благовестники, а первые из них, два Эгберта, положили за веру жизнь. Затем в продолжение многих лет франки старались покорить саксонцев и принудить их к принятию крещения, но напрасно. Вонифатий, часто доходивший до самых границ, ничего не мог сделать, и только в последние годы VIII века они обратились, если можно назвать обращением введение христианства силой меча. Это было уже во времена Карла Великого[260], который упорно боролся с саксонцами. За его войсками шли священники и иноки, которые совершали крещение над побежденными, рубили их священные деревья и дубравы и ставили церкви. Но саксонцы ненавидели христианство как веру своих врагов, и всякий успех их воинственного вождя Витикинда имел последствием гонение на христианских благовестников. Разрушались церкви, убивались священники и восстанавливались идолы. Такие действия вызывали возмездие. Однажды Карл велел предать смертной казни четыре с половиной тысячи саксонцев. Наконец в последних годах VIII века, после тридцатилетней борьбы, саксонцы были окончательно побеждены. Их главные вожди приняли крещение, и по всему краю были разосланы священники и иноки. Выстроили много церквей, основали несколько епархий. Новообращенных обложили десятинной податью в пользу духовенства. Но многие еще довольно долго оставались втайне идолопоклонниками и, только называясь христианами, ничего не знали о новой вере. Карл издавал самые строгие законы, назначал смертную казнь тем, кто не соглашался принять крещение, кто, приняв его, совершал втайне языческие обряды, кто сжигал церкви. Такие меры свидетельствуют о неискренности обращения, что, конечно, вредило распространению истинной веры.

Карл Великий старался ввести христианство среди аваров, которых победил в Паннонии, и среди разных славянских племен, чьи земли граничили с немецкими, например среди хорутанов и моравов. Заботился об этом и Зальцбургский епископ Арно, но успеха было мало. Христианская вера, изложенная на непонятном народу языке, не утверждалась и не распространялась, хотя папы считали страну своей и христианской, как только основывали в ней церкви и епархии.

Нам остается сказать несколько слов о Церкви в Испании. Там с середины V века господствовали ариане-вестготы, но они не преследовали народ за Никейское вероисповедание и мало-помалу сами обращались. К концу VI века относят первый известный случай мученичества. Царевич Ерменгельд, воспитанный в арианстве, был обращен к истине увещаниями своей юной супруги и Севильского епископа Леандра. Но строгость отца, короля Леовигильда, и в особенности оскорбления, которым его супруга подверглась от свекрови, до того раздражали его, что он с оружием выступил против отца, но был побежден и заключен в темницу. Король предлагал ему прощение и свободу, если тот согласится отречься, но Ерменгельду вера стала дороже жизни. Он остался тверд в исповедании своем, терпеливо перенес страдания и заточение и в 586 г. умер мученической смертью. Память его совершается Православной Церковью 1 ноября. Вскоре после его смерти Рекаред, второй сын Леовигильда, наследовав отцу, обратился к истинной вере, и арианство пало в Испании (586).

В конце же VI века в Испании произошло событие, которое должно было иметь печальные последствия. Испанское духовенство, заразившееся духом властолюбия и нетерпимости, мало считалось с остальной Церковью, часто издавая против иноверцев кровавые законы, не соответствовавшие духу христианства, искало влияния на государственные дела. На соборе в Толедо оно решило самовольно сделать изменение в Символе веры, что было запрещено Третьим Вселенским Собором. Еще недавно, на Пятом Соборе, император Юстиниан очень настаивал, чтобы в Символе, вместо Девы Марии, значилось Присподевы Марии, но отцы Собора единодушно отвергли это предложение (сделав тем самым уступку несторианам), не считая себя вправе нарушить постановление Вселенского Собора. Между тем на Толедском соборе 589 г. испанские епископы, подражая недавно низложенному арианству, сделали несколько нововведений в богослужении. По образцу восточного обычая они ввели в употребление частое повторение славословия Пресвятой Троице, громогласное чтение Символа веры перед совершением Таинства Евхаристии; в укор арианам, думая тем возвысить достоинство Сына Божия, они прибавили в Символе, что Дух Святой исходит и от Сына (filioque). В это время смут и волнений, когда Церкви редко сносились между собой, на это событие не обратили должного внимания. Но оно позднее имело важные последствия.

Между тем как на Западе свет веры истинной озарял все новые страны, на Востоке христианство подвергалось опасности погибнуть совсем: со всех сторон появлялись сильные враги, а держава восточных императоров, покровителей Церкви, видимо слабела от внутренних и внешних невзгод.

Мы остановились на бедственной кончине императора Маврикия (602). Краткое царствование злодея Фоки подготовило для империи много новых бедствий. Его ненавидели в Константинополе, где его злодеяния возбуждали общее негодование. Константинопольский патриарх Кириак смело укорял его за убийство Маврикия. Фока возненавидел святителя и стал оказывать расположение римским епископам, Григорию и за ним Вонифатию III, которые писали ему льстивые письма. Вонифатий решил воспользоваться этим обстоятельством к возвышению своего престола и обратился к Фоке с просьбой объявить Римскую Церковь главой всех Церквей, обещая за это покорить ему всю Италию. Фока согласился, послал в Рим богатые дары, дал римскому епископу исключительное право именоваться «вселенским» и повелел считать Римскую Церковь «главой всех Церквей». Это постановление дало повод папам еще упорнее отстаивать свою власть над всеми епископами, но оно не было признано на Востоке, потому что только Собор, а не царь имел право издавать подобные постановления. Папы стали требовать повиновения от восточных Церквей и, недовольные их сопротивлением, поднимали мятежи. Папа Агафон требовал, чтобы все постановления Римской Церкви принимались за правила, утвержденные словами апостола Петра, но эти притязания встречали сильный отпор[261]. Даже на Западе епископы Аквилейский, Истринский и Равеннский равняли себя с Римским.

Обрушилась на империю и новая беда: Хозрой, персидский царь, под предлогом мщения за убийство Маврикия объявил войну империи. Его успехи были быстрыми; вскоре большая часть Сирии перешла под его власть. Между тем Фоку свергли с престола и убили в 610 г., и на его место возвели Ираклия. Но война не прекратилась, потому что месть за Маврикия была только предлогом, а не причиной войны. Хозрой ненавидел христианскую веру и желал истребить ее. Он всенародно провозглашал, что согласится на мир лишь при условии, если христиане отрекутся от своей веры и дадут клятву поклоняться солнцу. Он завладел Палестиной, из Иерусалима, взятого приступом, увез Честный Крест Господень (614) и патриарха Захарию, покорил Египет, Ливию, почти всю Малую Азию. После долгой осады взял Халкидон и расположил войска на виду Константинополя.

Все это время христиане ужасно страдали. Хозрой преследовал их в покоренных областях. Иудеи, иноверцы, покровительствуемые им, давали полную волю своей ненависти к христианам и совершали страшные злодеяния. В Антиохии они предавали их жилища и самих верующих огню и мечу, в Палестине выкупили из плена до девяноста тысяч христиан и замучили их. Как всегда во времена тяжких бедствий, многие совершили подвиги твердости, милосердия и христианского самоотвержения: антиохийский патриарх Анастасий скончался на костре за веру; александрийский патриарх Иоанн Милостивый явился утешителем всех страждущих. Он давал убежище несчастным, выкупал пленных, сам ходил за больными и ранеными, посылал щедрое пособие в Иерусалим на восстановление разрушенных храмов. Вся жизнь святого Иоанна была служением Богу и ближним; со дня своего посвящения в патриархи он выдавал ежедневное пособие семи с половиной тысячам бедных. Твердо надеясь на милость Божию, он не опасался истощения своей казны, и Господь оправдывал его упование. Персы завладели Александрией, и тогда святой патриарх отправился в свое отечество, на Кипр. Во время пути Ангел возвестил ему о близкой кончине: «Царь царей зовет тебя к Себе!» Патриарх радостно предал душу Богу[262].

Святитель Иоанн Милостивый. Икона

Между тем империя находилась уже почти на краю гибели. Большей частью ее областей завладели персы. С другой стороны, воинственное племя аваров, опустошив Паннонию, Фракию, Италию, угрожало Константинополю. Столица, лишенная обычных подвозов хлеба из Египта, терпела голод, казна была истощепа долгой войной и внутренними беспорядками. Ираклий упал духом и, отчаиваясь в спасении, решил удалиться в Африку и бросить империю на произвол судьбы. Но этому недостойному решению воспротивился константинопольский патриарх Сергий I (610–638 гг.). Он напомнил Ираклию об обязанностях царя и в церкви святой Софии взял с него клятвенное обещание жить и умереть с теми, которых Господь поручил ему. Народ выказал готовность обороняться. Мужественная твердость патриарха и народа нашла отклик в душе Ираклия; в нем пробудилась бодрость духа, и после одиннадцати лет бесславного царствования он вдруг явил себя героем. Собрав последние силы, он смело перенес войну во владения неприятеля и рядом блистательных подвигов в шесть лет возвратил все утраченные области, сокрушил владычество персов, отбросил аваров за Дунай и восстановил величие и честь империи. Сам царь во главе своих полков сражался, как простой воин, и вместе с воинской славой стяжал и лучшую славу – милосердием к пленным, умеренностью и кротостью во время торжества побед. Хозрой спасался бегством, но был убит по повелению восставшего против него сына Сироя, который послал просить Ираклия о мире. Мир, славный для империи, был заключен, и Ираклия радостно и торжественно приняли в Константинополе как спасителя империи. По случаю счастливого окончания войны с персами и аварами в Царьграде Георгий Писида, диакон великой Церкви, составил благодарственную песнь Богоматери, которую впоследствии, вероятно в IX веке, определили читать на пятой неделе Великой Четыредесятницы, в субботу.

Другое торжество ознаменовало и следующий, 628 год. Иерусалиму был возвращен Честный Крест Господень, который с 614 года пребывал в Персии. Там его чудодейственная сила служила к распространению христианства. Возвращение Честного Древа Креста, патриарха Захарии и всех пленных христиан было одним из условий мира. Ираклий для этого торжества поехал в Иерусалим. Духовенство и народ вышли к нему навстречу, держа в руках пальмовые ветки и громко приветствуя его. Царь был облачен в порфиру; золотой венец сиял на его голове. Он захотел сам возвратить Иерусалиму его святыню и, приближаясь к городу, взял на рамена Честный Крест. Но тут совершилось чудесное событие: в воротах на Голгофе Крест был остановлен невидимой силой, и Ангел, явившись патриарху Захарии, сказал ему: «Не так нес Господь святой Крест сей». Патриарх сказал царю: «Государь, не в пышной одежде царской следует тебе нести Крест, который нас ради обнищавший Спаситель нес на плечах Своих в смирении и унижении». Ираклий тотчас же снял с себя венец и багряницу и в бедной одежде, с открытой головой, беспрепятственно внес святой Крест в Иерусалим. Патриарх поставил Крест на прежнее место при молитвенных восклицаниях всего народа.

Недолго империя наслаждалась миром. В то самое время, как Ираклий торжествовал победу над персами, маленький город на границе Сирии был ограблен сарацинами, которые погубили отряд, посланный против них. Событие не возбудило особенного внимания: Сирия и соседние страны привыкли издавна к опустошительным набегам сарацин. Но эта шайка была предвестницей других сил, которые потом покорили себе полмира, потому что состояла из последователей Магомета. Вскоре затем к Ираклию прибыло от Магомета посольство, убеждавшее его принять ислам. Так называлось новое учение.

Аравия, знойная страна, расположенная на полуострове между Персией и Сирией, была частично заселена потомками Измаила. Под различными названиями – измаильтян, агарян, аравитян и сарацин – они были страшны для всех окрестных стран. Над потомством Измаила исполнилось в точности библейское предсказание: Руки его на всех и руки всех на него[263]. Измаильтяне жили войной и грабежом; мужественно отражали они всякую попытку на их независимость и с дикой отвагой нападали на соседние народы, грабили города и деревни и делили между собой добычу. Их опустошительные набеги наводили ужас на пограничных жителей. Сарацины не щадили никого; ничто не могло укрыться от их алчности; даже бедные христианские подвижники, жившие лишь для Бога и не имевшие никаких земных богатств, подвергались часто их нападениям. Сарацины разоряли мирные обители и часто предавали смерти беззащитных, святых старцев. Трудно сказать, в чем именно состояла вера аравитян: отчасти сохранились между ними древние предания и обычаи евреев; многое было заимствовано от персидских магов, от древних халдеев, а с недавнего времени и некоторые правила христианской нравственности проникли к ним, частью через христианских подвижников, частью через несторианских проповедников. Они поклонялись небесным светилам, имели особенное благоговение к древнему храму в Мекке, Каабе, основание которого приписывали Аврааму. В этом храме находилось до 360 идолов, а черный камень, будто упавший с неба, был предметом поклонения арабских пилигримов.

Около 570 года родился в Мекке, в уважаемом племени корейшитов, основатель новой веры, Магомет. Он в молодости сопровождал торговые караваны, а с 610 года стал выдавать себя за пророка, получившего якобы через Архангела Гавриила небесные откровения. Магомет был умен, хорош собой и красноречив, но неграмотен. От богатой жены он получил большое состояние, которым щедро помогал нуждавшимся, и вскоре приобрел довольно много учеников и последователей. «Бог един и Магомет пророк Его» – вот первоначальное основание его учения. Он, впрочем, говорил, что призван не основать, а восстановить веру Ноя, Авраама и других пророков, искаженную будто иудеями и христианами. Иисуса Христа он почитал за великого пророка. Магомет предлагал свое учение в кратких изречениях, которые, будучи после собраны воедино, составили книгу Алкорана (Корана). Он сохранил много иудейских обычаев и предписывал некоторые правила христианской нравственности: милостыню, посты, частую молитву; дозволял многоженство, обещал правоверным рай и вечные наслаждения и как к святому делу призывал их к распространению ислама и искоренению врагов Божиих, то есть христиан и идолопоклонников. Магомет подвергся преследованиям от властей и в 622 году вынужден был бежать из Мекки в Медину. Это бегство принято последователями его за начало их летосчисления, егиру (в современном написании хиджра. – Прим. ред.). В Медине Магомет нашел уже множество последователей. Он сумел внушить им безграничное доверие и горячую привязанность к себе, направить воинственный пыл аравитян к делу, которое представлял им делом священным; учил их презирать опасность и смерть, утверждал, что определенной каждому судьбы миновать нельзя. Вскоре он завладел Меккой, а потом и вся Аравия признала его учение и власть. В своем лице он соединял власть и духовную, и гражданскую.

Когда император Ираклий отверг предложение принять ислам, Магомет со значительными силами пошел на него войной. Он умер в 632 году, но войну продолжал его преемник, Абубекр, первый калиф (или наместник) пророка. Успехи Абубекра и его наследника, Омара, были так значительны, что за восемь лет Ираклий опять утратил почти все области, им же возвращенные. В Сирии, Египте, Палестине распространилось учение Магомета, и все эти страны признали власть калифа. В 637 году Омар осадил Иерусалим. Жители защищались четыре месяца с отчаянным мужеством, но вынуждены были сдаться. Святой патриарх Софроний вел переговоры и сдал город Омару при условии, чтобы были сохранены в целости Гроб Господень и христианские храмы. Это условие было соблюдено. На месте же, где стоял храм Соломона, Омар заложил мечеть (так называется молитвенный дом магометан).

В течение VII века калифы распространили свою власть на Персию, Армению, Каппадокию, Кипр, Родос и часть Африки, но потерпели неудачу, осаждая Константинополь, и вынуждены были платить дань Греческой империи. Это было при императоре Константине Погонате (668–685). Считая своей святой обязанностью распространение ислама, калифы после победы требовали от побежденных признания Магомета пророком, налагали на них дань, от которой освобождались лишь те, которые соглашались принять ислам. Часто подвергали христиан преследованиям и тяжким истязаниям, ругались над их верой, упрекали их в многобожии и идолопоклонстве, ссылаясь на то, что они поклоняются Святой Троице и чествуют иконы. Во многих странах христианство очень оскудело, а вместе с этим падало и просвещение: разрушались школы и библиотеки. Есть сведения, что калиф Омар, завладев Александрией, велел сжечь тамошнюю библиотеку, самую значительную в мире (638). «Если эти книги содержат то же, что Коран, то они не нужны, – говорил он, – если же другое, то они вредны». Рассказывают, что городские бани в течение шести месяцев топили драгоценными рукописями Александрийской библиотеки, основанной Птолемеем почти за триста лет до Рождества Христова.

Мечеть Омара. Иерусалим

Преследуя христиан, победители в пику им оказывали покровительство еретическим сектам несториан и монофизитов в Египте, Сирии и Месопотамии. Хотя это покровительство не относилось к их вере, но еретики, ненавидевшие православных, которых называли общим именем мельхитов (исповедующих веру царя), оказались полезными союзниками и верными подданными магометан.

За все это время внешних невзгод не прекращались и внутренние смуты, возбуждаемые богословскими спорами. Еретические секты продолжали враждовать и между собой, и с православными. Император Ираклий вступил в спор и еще больше запутал его. Желая примирить монофизитов с православными, он по совету константинопольского патриарха Сергия издал повеление (630) признавать во Христе при двух естествах одну Божественную волю. Это произвело сильное волнение. Александрийский патриарх Кир, согласный с новым учением, подтвердил его на Поместном соборе, папа Гонорий тоже согласился, но иерусалимский патриарх Софроний, славный мудростью и ученостью, убедительно доказывал, что новые лжеучители, которые стали известны под именем монофелитов (единовольники), проповедуют то же, что и монофизиты, и на Соборе осудил это лжеучение. Ираклий прибег опять к очень неудачной мере. Он обнародовал изложение веры, которым повелевалось без всякого рассуждения и спора признавать одну волю во Христе. Споры не утихли, а усилились. Смелым и красноречивым противником монофелизма явился игумен Максим, очень уважаемый в Константинополе[264]. Он был знатного и богатого рода и в молодости занимал важную должность при дворе, потом вступил в монашество и посвятил себя молитве и ученым трудам.

Преподобный Максим Исповедник. Икона

Внук Ираклия Констанций (641–668 гг.) следовал примеру своего деда и в 648 году обнародовал указ, известный под именем Образа веры, в котором запрещал рассуждать о спорном вопросе. Но споры не умолкали.

Начались по местам гонения против ослушников царского веления; епископы-монофелиты объезжали области, чтобы распространять свое учение, и вербовали себе приверженцев то увещаниями, то силой. Тогда Максим, оставив Константинополь, поехал в Италию и Африку, чтобы противодействовать успехам лжеучения. Он имел жаркие прения с монофелитами и нашел себе союзника в римском папе Мартине, который, созвав Собор в Латеране, предал анафеме новую ересь и указы, поддерживавшие ее.

Когда об этом узнал император, то послал в Рим людей, чтобы схватить Мартина. Папу привезли в Константинополь и, обвинив в вымышленном преступлении, били и мучили его и наконец отправили в заточение в Херсонес, где святой страдалец скончался, не изменив истине (¦ 653).

Такая же участь ожидала и Максима. Его с двумя учениками привезли в Константинополь и заключили в темницы, где они претерпели всякого рода страдания и лишения, но остались непреклонны. Тогда обвинили Максима в измене и послали его во Фракию в заточение. Максим переносил гонение с кротостью и твердостью духа истинного христианина. «Благодарю Бога, – восклицал он, – что страдаю за вымышленные преступления; да омоются этим вольные прегрешения мои». Через некоторое время Максима возвратили. Так как он пользовался всеобщим уважением, то приверженцам монофелитства было крайне желательно склонить его к общению с ними: это могло послужить к утверждению их учения. Употребляли всевозможные меры, чтобы выманить у него согласие: и увещания, и лесть, и угрозы – но все осталось тщетно. Максим был непоколебим. Не сумев склонить его к соглашению, убеждали его, по крайней мере, молчать о вере своей.

– Молчать об истине то же, что отвергать ее, – отвечал он.

– Нам дела нет до твоих убеждений, – говорили ему, – в сердце веруй, чему хочешь, только молчи.

– Господь велит не одним сердцем, но и устами исповедать Его, – возразил Максим, – святой апостол говорит: Сердцем веруется в правду: устами же исповедуется во спасение.

Когда убедились, что увещания тщетны, прибегли к пыткам. Максим с твердостью перенес истязания. Его мучили, били, наконец отрезали ему язык и правую руку и вместе с учеником Анастасием, разделившим его страдания, отправили в скифскую страну. Его ученик умер дорогой, а св. Максим томился три года в заточении, терпя всевозможные лишения. Он скончался в 662 году. Церковь благоговейно чествует память преп. Максима Исповедника 21 января и 13 августа. Он оставил несколько сочинений, в которых выражаются твердая вера и горячая любовь к Богу и ближним.

Насилия и гонения, конечно, не привели к миру, и открылась необходимость решить вопрос Вселенским Собором. В 680 году, при императоре Константине Погонате, был созван Шестой Вселенский Собор, третий Константинопольский. В нем участвовали 170 отцов. После долгих прений было положено: «Признавать в Иисусе Христе без смешения и разделения две воли, сообразно двум естествам». По истечении одиннадцати лет Собор вновь открыл свои заседания в царских палатах, называемых Трулльскими. Возникла необходимость пересмотреть некоторые правила, касавшиеся церковного благочиния. Повторив осуждение монофелитов, и в том числе папы Гонория, Собор принял за церковный закон 85 Правил апостольских, Правила Вселенских Соборов и семи Поместных. Этот Собор называется Трулльским, а также Пято-Шестым, потому что был как бы дополнением Пятого и Шестого.

На Шестом Соборе участвовал как один из ревностных защитников истины св. Андрей Критский[265], синкелл (домашний секретарь) иерусалимского патриарха. Впоследствии он был архиепископом на острове Крит и славился благочестием и усердием к вере. Ему Церковь обязана Великим каноном покаяния, который читается в первые четыре дня Великого поста и известен под его именем.

В начале VIII века император Филиппик (Филипп Вардан, 711–715) хотел опять восстановить монофелитство и, на беззаконном соборе осудив Шестой Вселенский Собор, повелел удалить из храмов изображения святых отцов, участвовавших на нем. Это повеление произвело всеобщее негодование. В Риме вспыхнул мятеж, в Константинополе громко роптали, и Филиппик вскоре после этого лишился престола.

Монофелиты, не покорившиеся решению Шестого Вселенского Собора, собрались на горе Ливан, около монастыря Марона, одного из их епископов, и приняли название маронитов, под которым существуют и доныне.

В VIII веке сарацины расширили свои завоевания, покорили окончательно Африку, где очень скоро почти совсем сокрушили христианство, уже давно слабевшее от беспрестанных волнений донатистов, гонений вандалов и по другим причинам. Магометане налагали на побежденных дань, от которой можно было освободиться лишь принятием ислама. И уже к концу VIII века дань не взималась с Африки, потому что весь народ принял закон завоевателей. Страна Киприана Александрийского и блаженного Августина вместе с верой утратила и христианское просвещение. Дикость и невежество быстро распространились в областях, где некогда процветали вера и науки. Те, которые еще оставались христианами, хранили втайне свою веру. Впоследствии малое число африканских христиан, приняв некоторые обычаи магометан, стали называться мозарабами.

Из Африки сарацины распространили свою власть и на Испанию, находившуюся тогда под владычеством вестготов. Предательство одного готского вождя, Юлиана, помогло им. Юлиан, оскорбленный королем Родригом, сам призвал сарацин в Испанию и помог им завладеть краем. Были и другие условия, благоприятные для завоевателей: король не пользовался доверием подданных; народ, изнеженный и развращенный, был равнодушен к судьбе страны; духовенство заботилось лишь о власти и выгодах; многочисленные евреи, жившие в Испании, раздраженные жестокими гонениями, готовы были содействовать пришельцам. Испания покорилась бесславно, почти без сопротивления. Архиепископ Толедский и сыновья низложенного короля Витицы были в числе предателей и изменили гражданскому долгу. Король Родриг прибыл на поле битвы в богатой колеснице, в пурпуровой мантии и золотом венце, но вскоре искал спасения в бегстве и погиб в болотной грязи близ Гвадалквивира (711). Сарацины послали его голову в Дамаск. «Такова, – писал один из их историков, – судьба вождей, которые удаляются с поля битвы». Очень малое число населения Испании, не покорившееся сарацинам, отстаивало свою независимость в одной области Астурии под начальством Пелагия. Христиане получили от победителей право хранить свою веру и совершать богослужение, но за это должны были платить дань, и многие признали Магомета.

Завоеватели Испании мечтали покорить и соседнюю Францию. Они завладели некоторыми южными областями, но в 732 году в полях Пуатье потерпели поражение от Карла Мартелла, что и остановило на время их успехи на Западе. На Востоке они терпели неудачу лишь у стен Константинополя, который дважды осаждали без успеха, но Египет, Сирия, Палестина стали покорны власти калифов, живших в Дамаске. Быстро падало просвещение в странах, ранее славных своим образованием: калифы, даже те, которые не возбуждали явного гонения против христиан, преследовали христианское образование, думая тем достигнуть своей цели. Так, калиф Авдала под смертной казнью запрещал христианам учиться. Он думал этим пресечь их богослужение, которое совершалось по книгам. Впрочем, так было не везде. Впоследствии сами сарацины стали успешно заниматься науками. Так, в Испании кордовские калифы были покровителями искусства и науки.

В то время как Церковь страдала от магометан, ее вдруг постигла новая беда – ересь иконоборчества, которая продолжалась почти сто лет.

Как мы уже видели, магометане укоряли христиан в идолопоклонстве: говорили, что они отпали от древнего благочестия – поклонения одному истинному Богу и стали поклоняться трем богам и боготворить идолов. Так называли они святые иконы[266]. Иудеи, радуясь всякому случаю оскорбить христиан, усердно повторяли это обвинение. Может быть, при упадке духовной жизни и образования икона, издавна бывшая предметом благоговейного поклонения для каждого христианина, и делалась иногда предметом обожания. Но против всякого суеверия, уклонения от истины всегда восставали святые отцы Церкви. Теперь же императоры решили уничтожить священный обряд властью и силой.

Император Лев Исаврянин (717–741), прославленный воинскими подвигами против магометан, возмечтал уничтожением икон очистить Церковь от суеверия и обратить к христианству магометан и иудеев. Константинопольский патриарх, св. Герман (715–730), с которым царь советовался, объяснял ему истинное значение иконопочитания и наконец объявил, что ни царь, ни патриарх не имеют права изменять обычаи Церкви и что он, скорее, согласен умереть, чем содействовать беззаконному делу. Царь не послушался возражений патриарха и в 728 году издал указ, запрещавший иметь иконы в церквах и в домах. Доблестный патриарх отказался от своего сана и, претерпев оскорбления, поношения, даже побои, был изгнан из Константинополя. Он скончался в изгнании, в глубокой старости, оставив несколько замечательных сочинений. На его место был назначен Анастасий, во всем покорный царю.

Император Лев Исавр

Вслед за указом царь повелел вынести из храма и домов иконы и сжечь их на торжище. Это произвело в народе негодование. Над вратами царского двора стояло еще со времен Константина Великого изображение Спасителя, которое теперь велено было уничтожить. Присланный от царя военный чиновник, приставив к стене лестницу, стал исполнять царское веление. Напрасно толпа, окружив его, со слезами умоляла не трогать святого изображения, предмета благоговейного поклонения всего народа; воин вместо ответа ударил по нему молотом. Тогда исступленные женщины опрокинули лестницу; воин убился до смерти. Вспыхнул мятеж, который был усмирен лишь силой оружия. Множество людей подверглось смертной казни, но весь народ считал их мучениками за святую истину и чествовал их память. Царь, раздраженный сопротивлением, стал прибегать к самым строгим мерам: изгнание, лишение имущества, заточение, пытки и казни – все было употреблено против почитателей святых икон. Он повелевал разрушать училища, в которых наставники не принимали его мнения относительно икон, сжег в Константинополе вместе с огромной библиотекой и двенадцать библиотекарей за то, что один из них указал в рукописях мнения, противные иконоборству. Эти неистовые меры только воспламеняли страсти, ожесточали народ против правительства, и волнение росло с каждым днем.

Оно сообщалось и другим областям, куда достигали указы царские. Некоторые епископы из угодливости царю исполняли его повеления, везде возбуждавшие народное негодование. Но нашлись и такие епископы, которые с твердостью отстаивали древние обычаи и права Церкви. Папа Григорий II осудил в Риме иконоборческую ересь и написал царю письмо, в котором в резкой форме укорял его за эти поступки. Лев решил низложить папу, но римский народ встал за своего святителя. Волнение сообщилось всей Италии. Негодование было таким сильным, что народ во многих городах разрушил царские изображения и готов был провозгласить нового императора, идти войной на Исаврянина. Тогда папы Григорий II и Григорий III остановили сбор податей с итальянских подданных императора.

Преподобный Иоанн Дамаскин. Икона

На Востоке сильнейшим защитником иконопочитания был Иоанн Дамаскин[267]*, славный во всем христианском мире благочестием, ученостью и красноречием. Получив с детства прекрасное образование от калабрийского инока Космы, которого его отец выкупил из плена, Иоанн стал впоследствии правителем города Дамаска и пользовался полным доверием калифа. Как только дошли до Дамаска вести о действиях императора против икон и их почитателей, то Иоанн написал к Константинопольской Церкви несколько посланий, в которых с силой и красноречием защищал право христиан изображать воплотившегося Христа и поклоняться изображениям Спасителя и Его святых, нисколько не впадая этим в идолопоклонство. Его послания произвели в Константинополе сильное действие и ободрили православных. Тогда император, чтобы отомстить Иоанну, оклеветал его перед калифом, послав тому подложное письмо, в котором Иоанн будто бы предлагал предать ему Дамаск. Калиф, поверив клевете, велел отрубить у Иоанна правую руку и лишил его сана. Чудесной помощью Пресвятой Богородицы отсеченная рука срослась. Невиновность Иоанна обнаружилась, но он отклонил от себя почести, которые калиф предлагал ему, и, оставив Дамаск, провел остальную жизнь в строгом подвижничестве в Лавре святого Саввы[268].

Преподобный Иоанн Дамаскин. Фрагмент иконы. Конец XV в. Новгородский музей

Гонение на иконы еще больше усилилось при наследниках Льва Исаврянина. Его сын, Константин V Копроним, созвал в 754 году беззаконный собор из единомышленников, которые осудили как идолопоклонство всякую честь, воздаваемую иконам, и сравнили почитателей икон с приверженцами Ария, Нестория и Евтихия.

Икона «Троеручица»

Как опасное суеверие преследовалось также и иночество, чествование Божией Матери и святых, поклонение святым мощам. На внутренних стенах церквей стирали изображения евангельских сюжетов и рисовали вместо них деревья, сцены охоты и т. п. Тридцатипятилетнее царствование Константина было для христиан страшным испытанием, казни и преследования не прекращались.

Икона «Троеручица»

Но православные знали, что лучше переносить всякого рода мучения, нежели не почитать Господа и святых Его в их изображениях. Множество христиан запечатлели веру свою мученической смертью. Святой Андрей Критский (его не нужно путать с епископом того же имени, сложившим Канон покаяния), отшельник, всеми уважаемый, был побит камнями за то, что смело обличал царя в неправомыслии и жестокости[269]. Святой Стефан Новый, игумен Авксентьева монастыря, был подвергнут пыткам и сослан в заточение, обитель его разорена, но ничто не могло победить его твердости, и святого казнили.

Но как всегда бывает в таких случаях, жестокое гонение только воспламеняло усердие верующих. Весь народ оказывал величайшее уважение гонимым епископам. Темницы узников, пострадавших за святые иконы, делались молитвенными домами, в которых народ толпился, прося благословения у страдальцев и отвращаясь от епископов-иконоборцев, которые за угодливость царю получали от него дары и почести. Иконы, изгоняемые из домов и храмов, были тем более чествуемы втайне. В честь Богоматери и святых раздавались высокие песни св. Иоанна Дамаск и па, Космы Маюмского, Германа и других, и все православные с радостью повторяли их. Между тем беспрестанные мятежи и волнения свидетельствовали о всеобщем неудовольствии. Много гонимых, оставив отечество свое, искали на Западе безопасности. Некоторые епископы входили в сношение с римским епископом, тогда очень усилившимся, и искали его покровительства. Римский епископ Стефан на Соборе в Латеране предал анафеме иконоборцев.

Лев IV Хазар (775–780), сын Копронима, следовал примеру отца и деда. Продолжались жестокие казни, разрушались монастыри; воины обыскивали дома, чтобы предавать огню скрываемые иконы; сжигали даже книги, в которых были изображения. Но Лев царствовал только пять лет, а его вдова, Ирина, приняв правление из-за малолетства сына, восстановила иконопочитание. Патриархом Константинопольским был тогда св. Павел IV (780–784), человек добрый, но слабый, который из малодушия во всем уступал императору-иконоборцу. Это мучило его совесть, и через некоторое время после смерти Льва он оставил патриарший сан и, удалившись в убогую келью, принял схиму[270].

Тщетно Ирина умоляла его править Церковью. Он отвечал, что хочет посвятить жизнь уединенной молитве и покаянию, и указывал на Вселенский Собор как на единственное средство возвратить мир Церкви, волнуемой иконоборчеством и распрей с Западом. По его совету избрали в патриархи Тарасия, гражданского сановника, известного твердостью духа и благочестием. Тарасий долго не соглашался, но наконец уступил общему желанию при условии, чтобы немедленно был созван Вселенский Собор. «Я вижу расторгнутую и разделенную Церковь Божию, – говорил он, – вижу распри между Востоком и Западом, обоюдную вражду вместо единства мира и любви». К восточным и западным епископам были немедленно разосланы письма с приглашением прибыть на Вселенский Собор в Константинополь. Однако в Константинополе партия иконоборцев пользовалась большой силой в войске; толпа воинов, окружив храм, в котором должны были происходить заседания, производила волнения и кричала, что не допустит внести в церковь идолов. Тогда решили, что Собор состоится в Никее. Там в 787 году открылся Седьмой Вселенский Собор под председательством Тарасия и при участии 367 епископов, среди которых находились и посланные от папы Адриана I (772–795).

Во все время иконоборчества церковные отношения между Римом и Константинополем были почти совсем прерваны. В это время на Западе очень усилилась власть папы. Папа Адриан в ответе на приглашение Константинопольской Церкви обнаружил вполне свои притязания на главенство, которые, как и прежде, не признавались Востоком.

Собор, на основании Священного Писания и свидетельств из сочинений святых отцов, утвердил икопопочитание, выразив, что следует «чествовать святые иконы и оным кланяться не как Богу, а как Его и святых Его воспоминательному начертанию». Собор опроверг все пункты иконоборческой ереси. Определения Собора были сообщены всем Церквам. Римская Церковь приняла их вполне, но, несмотря на возрастающую власть папы, некоторые французские богословы и король Франции Карл Великий возражали и на Франкфуртском соборе отвергли некоторые пункты.

После краткого спокойствия иконоборческая ересь снова возникла на Востоке и опять много лет волновала Церковь. В это время беспрестанных смут и тревог внутреннее состояние Византийской империи было жалким. Трудно поверить, чтобы страна, просвещенная светом христианской веры, могла пасть так низко в нравственном отношении. Разврат, жестокость и суеверие господствовали при дворе и в народе; беспрестанно совершались самые ужасные злодеяния; церковные и гражданские законы нарушались; императоры увлекались ересью и, переступая границы своей власти, дерзали изменять постановления Церкви, силой поддерживали лжеучения и жестоко преследовали не согласившихся с их мнениями. Все это производило беспорядки и смятения. Империя волновалась, в разных местах вспыхивали мятежи, и искатели власти пользовались всеобщим неудовольствием, чтобы вербовать себе приверженцев для овладения престолом. Торжествующая партия жестоко мстила всем, противившимся ей, и кровь лилась из-за политических и религиозных смут.

Надо сказать, что в это тяжелое время в Церкви всегда находились святые мужи, которые с непоколебимой твердостью и высоким самоотвержением охраняли чистоту христианского учения. Однако жизнь этих святых служителей Господних стала непрерывной цепью страданий. Святой Феодор Студит (759–826), который смело обличал императора Константина IV (сына Ирины) за то, что, расторгнув свой брак с добродетельной супругой и оклеветав ее, он вступил в беззаконную связь с близкой родственницей. Этот поступок царя служил пагубным примером всему двору. Патриарх Тарасий смело укорял царя, за что лишился его милости. Феодор же, который был в то время игуменом Саккудианского монастыря близ Константинополя, за обличение потерпел жестокие пытки и был сослан в заточение в Солунь (Фессалоники) вместе с десятью иноками. Возвращенный императрицей Ириной в 797 г. после смерти Константина, Феодор стал настоятелем Студийского монастыря. Вокруг него собралось более ста братий, которыми Феодор мудро правил, он заботился о распространении просвещения, завел при монастыре училище для детей. Но его благочестивые труды были снова прерваны гонениями от императора Никифора, который придерживался ереси павликиан. Феодор опять подвергся заточению. Возвращенный наследником Никифора, он опять вытерпел гонения от императора Льва Армянина, который приложил все усилия, чтобы восстановить иконоборчество. Созвав собор из единомышленников, он в 814 году отменил определения Вселенского Собора и снова стал жестоко преследовать почитателей святых икон. Феодор смело говорил ему: «Государь, не нарушай мира Церкви! Апостол сказал, что Бог поставил в Церкви иных апостолами, других пророками, некоторых пастырями и учителями для созидания Церкви; но не упомянул о царях. Оставь Церковь пастырям и учителям. Когда не так, то поверь, что если бы сам Ангел с Неба стал требовать противное вере нашей, не послушаем и его». Увещания Феодора остались тщетны, гонение усиливалось, все православные были в скорби и унынии. Однажды в праздник Феодор совершил торжественно крестный ход с иконами вокруг монастыря, воспевая церковную песнь, сложенную Иоанном Дамаскином: «Пречистому образу Твоему поклоняемся, Благий!» Император, узнав об этом, велел предать святого истязаниям и сослать в дальний город, где его заключили в мрачную темницу.

Но Феодор и из темницы действовал в пользу Православия, переписывался с епископами, верными истине, учил, ободрял, утешал страдающих христиан. Силой духа поддерживал он патриарха, унывавшего среди смут. Неоднократно еще мучили его пытками, голодом, из одной темницы переводили в другую, более отдаленную, более мрачную. Святой исповедник переносил все терпеливо; силы духа не изменяли ему, хотя и слабели силы телесные. «Мне все равно, куда бы меня ни отослали, – говорил он. – Бог везде, Господня земля и исполнение ее; но где бы я ни был, не буду молчать, когда следует стоять за правду». Изгнание св. Феодора кончилось только со смертью Льва, тогда он был возвращен в Константинополь, однако Студийского монастыря он ему не вернул. Не стерпев разврата столицы, Феодор удалился в пустынное место, где скончался (826) на 68-м году с благодарственной молитвой на устах[271]. Брат св. Феодора, Иосиф, епископ Солунский, также претерпел гонения за иконопочитание.

Гонение на почитателей икон свирепствовало еще около двадцати пяти лет: при Льве Армянине, Михаиле и Феофиле, – до 842 года. Разрушались монастыри и пустынные кельи, иноки предавались истязаниям; тому же подвергались и иконописцы. Тогда многие, гонимые на Востоке, нашли убежище в Италии, где ввели начала живописи. Множество православных искало спасение в бегстве, но не всегда могли укрыться от ярости гонителей, которые преследовали их и в чужих странах. Темницы были полны узников, придумывались неизвестные доселе истязания. Так, два брата, Феодор и Феофан, присланные к императору Льву от Иерусалимского патриарха для защиты истины, подверглись ужасным пыткам. Вина их состояла в том, что один из них писал поучения, другой составлял каноны в честь святых. Лев мучил их голодом в темнице, а Феофил велел на лицах их начертать железом бранные слова. Они говорили во время истязания: «Пиши, царь! Перед Страшным Судией прочтешь свое писание». Эти святые исповедники чествуются Церковью под названием «Начертанных». Инок Иосиф, родом из Сицилии, отправленный православными на Запад за помощью, был схвачен и долго томим в заключении, но в темнице он стал утешителем и наставником узников. После окончания иконоборческой ереси он поселился в Константинополе, где в высоких песнях восхвалял святых и стал известен под именем Иосифа Песнописца.

Святой патриарх Константинопольский Никифор I (806–815, ¦ 828) подвергся тяжким гонениям от императора Льва; св. патриарх Мефодий I (842–846) – от Михаила и Феофила. Мефодий после жестоких истязаний был сослан на отдаленный остров и там заключен в подземелье вместе с двумя разбойниками.

После смерти императора Феофила его вдова Феодора (842–855) прекратила гонение, возвратила из ссылки всех изгнанных, в том числе и св. Мефодия. Поместный Собор 842 года под его председательством восстановил иконопочитание, осудил иконоборческую ересь и установил праздник Торжества Православия, совершаемый и поныне в первый воскресный день Великого поста. Тем и кончилась эта ересь, которая в течение более ста лет терзала Церковь, губила вместе с иконами науки, художество, просвещение, жестоко нарушала свободу совести. Было разрушено бесчисленное множество монастырей и сожжено немало драгоценных рукописей. Император Копроним, например, повелевал предавать огню все книги с изображениями.

Замечательно, что именно в это время, когда чествование святых преследовалось как преступление, сложилась большая часть тех церковных песен, которые и ныне поются в Церкви во славу Пресвятой Богородицы и святых угодников Божиих. Одним из вдохновенных песнопевцев, чествуемых Церковью, был Иоанн Дамаскин, о котором мы упоминали как о ревнителе и защитнике иконопочитания. Презрев величие и почести, Иоанн сделался иноком в обители св. Саввы близ Иерусалима. Предание рассказывает, что когда он прибыл в обитель, то вначале ни один инок не решался принять его к себе в ученики, потому что всем известна была его слава. Наконец нашелся один старец, который согласился стать его наставником. Он налагал на своего великого ученика самые трудные послушания, труды, работы, но особенно испытывал его смиренномудрие тем, что запрещал ему всякую умственную деятельность. Иоанн же любил науку, любил слагать духовные песни. Он безропотно покорился заповеди старца, как ни тяжела была она ему. Но вот однажды встретил он инока, который глубоко скорбел о смерти брата. Несчастный со слезами умолял Иоанна смягчить его скорбь надгробной песней. Иоанн не утерпел, нарушил заповедь старца, и тут же сложил умилительные надгробные стихи, которые и доныне поются при погребении умерших: «Какая житейская сладость печали не причастна? Человецы, что всуе мятемся? Все человеческая суета». Старец, узнав об этом, изгнал Иоанна из своей кельи. Долго Иоанн плакал, умолял о прощении. Наконец старец в наказание велел ему очистить все нечистые места обители и только после исполнения этого согласился вновь принять его. В ту же ночь старцу явилась Богоматерь и повелела снять с Иоанна запрещение. С этих пор сладкими струями потекли дивные песнопения Иоанна во славу Господа, Богоматери и святых. Ему Церковь обязана торжественной пасхальной службой, канонами на главные праздники Господни и Богородичные, на Пятидесятницу, на память многих святых. Он составил Октоих, или Осмогласник, содержащий воскресные службы, разделенные на восемь гласов. Большая часть его священных песен и молитв была еще при жизни его принята в состав богослужения. Кроме песен Иоанн составил еще изложение Православной веры, диалектику, книгу о ересях, красноречивые слова против порицателей святых икон. Из своей обители Иоанн опять являлся в Константинополь защитником святых икон во время гонений при Копрониме. С церковного амвона сам Копроним произнес на него анафему, но Иоанн продолжал бесстрашно осуждать ересь. Он скончался около 780 года.

Товарищ и воспитанник Иоанна, Косма, впоследствии епископ Маюмский, тоже сложил много церковных песен, исполненных высокой поэзии. Воспевали тогда славу святых и Герман Константинопольский, Феодор Студит и некоторые его ученики; Иосиф Песнописец, Феофан Сигрианский и Феофан Начертанный, Иосиф Солунский, инокиня Кассия, или Кассиана, и многие другие. И все это – в тяжелое время инокоборчества, под страхом пыток и смертной казни. В то же время патриарх Никифор писал историю Церкви от смерти Маврикия до 769 года.

Святая царица Феодора. Икона

К смутам от иконоборчества присоединялись еще и волнения, производимые павликианами. Трудно точно определить, в чем именно состояло их исповедание. Во-первых, потому что в писаниях их современников сохранилось довольно мало подробных известий о павликианах; во-вторых, потому, что эта ересь очень скоро сама распалась на множество различных толков. В некоторых пунктах их учение сходилось с учением гностических и манихейских сект. Они считали, что этот мир сотворен не верховным существом, отвергали Таинства и внешние обряды Церкви, не признавали церковной иерархии, не уважали ни одной ветхозаветной книги, принимая как слово Божие только книги новозаветные, да и то без Посланий ап. Петра. В объяснении Нового Завета они часто отступали от взгляда Церкви, придавая многим изречениям иносказательное значение. Не знают наверно, от кого они ведут имя свое: от одного ли из своих учителей или от ап. Павла, Посланиям которого выражали особенное уважение. Павликиане, гонимые и церковными, и гражданскими властями в империи, селились в пограничных областях, где входили в союз с сарацинами и другими врагами империи. Много их поселилось в Армении, где они успешно распространяли свое лжеучение и в то же время помогали врагам империи. Это навлекло на них жесточайшее гонение. При императрице Феодоре было истреблено до ста тысяч павликиан. Но гонения и жестокости возбуждали в них только сильнейшую ревность к своей вере и вражду к Православию и к греческой империи, которую они и впоследствии тревожили частыми набегами. Пользуясь расположением сарацин, они построили город Табрик, в котором укрепились; а лжеучения их в VIII и IX веках очень распространились в соседних с ними областях.

Святая царица Феодора. Икона

Значение римского первосвященника сильно возрастало в VII и в VIII веках признанием его главенства Англией и всей Средней Европой. Но особенно усилилось оно в IX веке. Условия тому благоприятствовали: иконоборческая ересь, которая мало коснулась Запада, ускорила разрыв между Востоком и Западом, давно назревавший.

Со времени падения Западной Римской империи византийские императоры считались верховными владыками Рима, и со времен Юстиниана действительно обладали большей частью Италии, которой управляли через своего представителя, экзарха равеннского. В Риме же имели наместника, подчиненного экзарху. Избрание пап утверждалось согласием императора. Когда в 554 году Велизарий взял Рим, папа Сильверий был изгнан и по воле византийского императора заменен Виталием. Восточные императоры иногда довольно сурово давали почувствовать папам свою власть. Но по мере того как смуты и беспорядки на Востоке усиливались, власть императора слабела в Италии. Борьба то с германскими и славянскими племенами, то с персами и магометанами отвлекала от Италии внимание и силы императоров. Им стало невозможно защищать своих итальянских подданных от нападения врагов. Врагам они не внушали страха, своим итальянским подданным не внушали доверия. Их слабостью воспользовались лангобарды. Они овладели некоторыми итальянскими областями, принадлежащими Византии, и постоянно держали в страхе всю Италию.

Насколько слабело значение отдаленных византийских императоров, настолько усиливалось в Италии значение римских епископов. Не имея собственно государственной власти, они имели все средства защищать народ и помогать ему в трудные минуты. Богатство их было значительным.

Они уже с V века владели обширной земельной собственностью. И надо сказать, что многие из них употребляли свои средства на нужды и пользу народа: кормили его во время голода, выкупали пленных, иногда содержали войско, защищавшее Рим от лангобардов, потому что нельзя было ждать помощи с Востока. Таким образом, Италия постепенно привыкала обращать свои взоры к папскому престолу и от него ожидать себе помощи и защиты. Действительная сила римских епископов постепенно заменяла призрачную власть византийских императоров. Средства и силы папы росли по мере распространения на Западе христианской веры. Вместе с тем росло и его духовное значение, так как все новообращенные народы изъявляли ему покорность как главе Церкви.

Понятно, что при таких обстоятельствах папам становилась тягостна даже тень зависимости от византийского императора. Но пока им не представлялась возможность отложиться от него, они продолжали изъявлять ему покорность и, защищая итальянские области против лангобардов, отстаивали права императора как верховного владыки Италии. Это было пока согласно и с их собственными выгодами, потому что власть лангобардов могла сделаться для них гораздо тяжелее, чем подданство отсутствующему императору. Они стали действовать с крайней осторожностью и выжидать удобного случая, чтобы без опасности для себя разорвать гражданскую связь с восточным императором.

Если гражданская связь с Востоком была тягостна, то связь церковная могла казаться еще тягостнее гордому Римскому первосвященнику, которому на Западе открывалась возможность стать главой, владыкой и законодателем Церкви. Не так, далеко не так, смотрел на него Восток. Верный древнему церковному Преданию, Восток никогда не видел в епископе Римском главы Церкви и постоянно отражал всякую его попытку присвоить себе не принадлежавшие ему права. Еще совсем недавно папа Гонорий был осужден Вселенским Собором как еретик, и тем было подтверждено, что церковное правление есть правление соборное и не принадлежит одному лицу. Патриархи древних митрополий продолжали относиться к папе как равные к равному, уважая в нем только первенство чести. И ничто не изменялось в их отношениях к нему, хотя папа и чрезмерно усилился покорностью новообращенных народов Запада, а Восток был в бедственном положении, теснимый магометанами и волнуем бурей иконоборства. Новообращенные же народы Запада и вожди их верили вполне в вымышленные права папы и с сыновней покорностью преклонялись перед ним как перед наместником Христа и преемником князя апостолов (так папы начинали именовать апостола Петра). Во всем, что касалось Церкви, Восток представлял резкую противоположность Западу. Своим глубоким уважением к Преданию Церкви он стеснял свободу действий папы. Всякое нарушение постановлений Вселенских Соборов, всякое нововведение, несогласное с духом Церкви Христовой, всегда встречало на Востоке сильный отпор. Так, каждый член Церкви принимал живое участие во всем, что касалось Церкви. Ее предания, постановления были всем дороги, охранялись любовью и благоговением всей Церкви, то есть всех верующих. На Западе, новом в церковной жизни, скудном просвещением, папа мог надеяться на полную свободу в этом отношении. Ему представлялась полная власть издавать законы, отменять и изменять древние постановления. Народы, обращенные римскими проповедниками, научились смотреть на папу как на владыку и главу Церкви. Они воспитывались в мысли, что они не столько члены, сколько подданные Церкви; а Церковь, учили западные богословы, есть собственно духовенство, которое, стоя гораздо выше мирян, берет на себя попечение об их душах и потому вправе требовать от них безусловной покорности. Западное духовенство старалось все больше и больше проводить в жизнь такой взгляд, чтобы на нем основать свое преобладание над народами и из этого преобладания извлечь выгоды.

Все это было далеко от духа истинной христианской Церкви, а потому был неизбежен разрыв с Востоком, ибо именно Греческая Церковь при всех смутах, обуревающих ее, при всех уклонениях от истины отдельных личностей, увлеченных еретическими мнениями, верно хранила истину. Этот разрыв мог даже представляться желательным для пап, но требовалось, чтобы сам Восток дал повод и чтобы на Западе появилась сила, на которую папа мог бы надежно опереться. Все это в конце концов представилось.

В то время, когда владычество восточных императоров стало таким шатким в Италии, они вдобавок ко всему настроили против себя народ, покровительствуя ереси. Когда император Филиппик (Филипп Бардан, 711–715 гг.) прислал в Рим повеление удалить из Церкви изображения отцов Шестого Собора, то в Риме произошло волнение и народ объявил, что не хочет признавать еретика императором. Волнение еще больше усилилось, когда до Рима дошли указы Льва Исаврянина против икон. Вспыхнуло восстание, грозившее положить конец владычеству византийских императоров в Италии, где им принадлежали Равеннский экзархат, Римская область, Неаполь, Амальфи и Гаета с их округами, Апулия, Калабрия и Сицилия с соседними островами. Этим волнением хотел воспользоваться король лангобардов Люйтиранд, но папа Григорий II, опасаясь больше власти лангобардов, чем власти Византии, усмирил народ и тем сохранил пока еще для Византии ее области. Но в письмах он резко укорял императора за его действия. На эти письма император отвечал столь же резко, и отношения между Римом и Константинополем стали очень враждебными. Еще резче, еще сильнее своего предшественника действовал папа Григорий III (731–741). Он созвал в Риме Собор и предал анафеме иконоборцев. Император грозил низложить его, но римский народ встал за своего епископа, низверг статуи императора и хотел идти войной на Константинополь. Папа удержал ярость народа, но позволил итальянским подданным императора не платить ему дани, как еретику. Лев послал флот в Адриатическое море, чтобы смирить непокорных, но флот его погиб от бури. Тогда он отомстил папе тем, что отделил Южную Италию и Иллирик вместе с епархиями Ахайи и Пелопоннеса от Римской митрополии, причислил их к округу Константинопольского патриарха и лишил папу доходов с богатых поместий, дарованных некогда Римскому престолу Юстинианом и его преемниками. Это было крайне неприятно папе, но в то же время иконоборческие смуты содействовали усилению его духовного значения. Между тем как на Востоке духовенство было поставлено в тяжелую необходимость или угождать еретику-императору, или жертвовать жизнью, свободой и своим участием в церковных делах, папа в Риме мог почти безопасно стоять за истину, так как он не находился под непосредственной властью императора. Тогда уже не только на Западе, но и на Востоке стали обращаться к нему за помощью, видя в нем представителя и сильного защитника истинного учения Церкви.

Лангобарды, однако, отнимали у Византии город за городом и грозили Риму. Тогда папа решил обратиться за помощью к вождю франков.

В VIII веке короли Франции из дома Меровингов, наследники Хлодвига, мало походили на своего воинственного предка. Не являлись они на поле брани во главе войска, мало занимались делами правления, многие из них отличались и дегенеративностью и, нося лишь звание короля, предоставляли всю власть главному вельможе, палатному мэру, или майордому. Мэр Карл Мартелл, знаменитый победой над сарацинами, правил Францией мощной рукой и самовластно распоряжался даже делами и имуществом Церкви. Папа Григорий III обратился к нему, прося его помощи против лангобардов, и прислал ему ключи от гробницы св. Петра и звание римского патриция. Только византийский император, как владыка Рима, имел право давать это звание, но папа уже не считал нужным щадить его, надеясь найти себе опору в сильном вожде франков. Однако Карл Мартелл не захотел нарушить мира с лангобардами и стал вести с ними переговоры. Вскоре он умер, и в том же году (741) скончались и папа Григорий III, и Лев Исаврянин. Наследник Льва, Константин Копроним, еще сильнее, чем отец, отстаивал иконоборческую ересь, и отношения между Византией и Римом совсем прервались.

Преемник Григория II, Захария (741–752), умел жить мирно с лангобардским королем и даже получил от него в дар четыре города, отнятые у византийского императора. Это положило начало папским владениям в Италии. Особенно важной для папства стала услуга, которую папа Захария незадолго перед смертью оказал вождю франков. Сын Карла Мартелла Пипин наследовал власть и сан отца. Под его твердым правлением франки почти забыли, что у них есть законный король Хильдерик. Но Пипину захотелось к власти присоединить и королевский титул. Желая в глазах народа узаконить свой поступок благословением высшей духовной власти, он послал спросить у папы: не надлежит ли тому, кто имеет королевскую власть, носить и королевский титул? Папа Захария отвечал утвердительно. Он отрешил франков от присяги в верности законному королю, которого насильно заключили в монастырь, и повелел им признать царственным дом Каролингов, то есть наследников Карла Мартелла, которые стали вместо Меровингов именоваться старшими и любимыми сынами Церкви. Некоторые историки полагают, что помазание Пипина на царство совершал Вонифатий, апостол Германии.

Прошел год. В 752 году лангобарды опять грозили Риму; папа Стефан, тщетно обращаясь за помощью к византийскому императору, отправился сам во Францию просить помощи Пипина. Там в монастыре св. Дионисия близ Парижа он возложил на его главу королевский венец и получил от него обещание, что земли, которые удастся отнять у лангобардов, будут переданы римскому престолу. В 754 году Пипин действительно прибыл в Италию и во главе сильного войска осадил столицу лангобардов Павию. Король лангобардов обещал очистить экзархат и передать его папе. Но едва Пипин удалился, как лангобарды снова окружили Рим. Папа писал во Францию отчаянные письма и наконец отправил к Пипину письмо от имени самого апостола Петра, в котором будто бы сам апостол умолял своих любимых сынов франков спасти его город и достояние от разрушения и разграбления, обещая за помощь и небесные, и земные блага и грозя вечными мучениями в случае отказа. Пипин вторично перешел Альпы, победил лангобардов, обложил их данью и, отняв у них области, составлявшие экзархат, торжественно подарил их святому Петру, или папе как его наместнику. Константин Копроним потребовал возвращения себе этих земель, то есть своего достояния, но Пипин отвечал, что имеет полное право располагать тем, что отнял у врагов силой оружия; что проливал кровь своих воинов не за греков, а за апостола Петра и что не отнимет у апостола того, что подарил ему для отпущения грехов и спасения души. Византийский император должен был удовлетвориться таким ответом, потому что не имел возможности возвратить себе отторженные области, которые стали называться имуществом святого Петра, или церковной областью. Папа дал Пипину и его сыновьям знаки римского патрициата, смело присвоив себе права восточного императора, которого он мог уже не опасаться, опираясь на могущественное покровительство франкских королей.

Альбрехт Дюрер, ператор Карл Великий

Лангобарды были все еще опасными соседями, но сын Пипина, Карл Великий, окончательно сокрушил их владычество в Италии, сам принял звание короля лангобардов и при этом еще больше расширил владения римского престола. Папой был тогда Адриан I (772–795). Карл торжественно положил на гробницу св. Петра дарственную запись, закрепляющую за папским престолом владение Римской областью и некоторыми городами, принадлежавшими прежде Византии или лангобардам. Полагают, что в числе их были Болония, Феррара, Анкона, но достоверно не знают и до сих пор, что именно перечислено в дарственных грамотах как Пипина, так и Карла, потому что эти грамоты очень скоро оказались утраченными или скрытыми. Думают, так произошло не случайно, а при участии самих пап, которые пожелали придать этим актам другое значение, чем то, которое они действительно имели. Папы старались утвердить мнение, будто Пипином и Карлом не дарованы, а возвращены области и права, которыми римские епископы пользовались с самых давних времен. Они старались упрочить свое величие предъявлением давних вымышленных прав. Для этого была пущена в ход выдумка о дарственной грамоте императора Константина Великого. Уже Адриан в письме к Карлу упомянул об этой дарственной грамоте, которою Константин, в благодарность папе Сильвестру (от которого якобы принял крещение) уступал ему и его преемникам на папском престоле все свои права на Рим и на всю Италию, вследствие чего сам решился основать для себя новую столицу на Востоке.

Поверил ли этой басне Карл Великий или нет, только представленный ему пример Константина не побудил его уступить папе своих государственных прав на итальянские области, как не уступил их и Пипин. Папы получили только право пользоваться доходами с так называемой церковной области и принимать некоторое участие в назначениях на судебные должности. Но высший надзор за делами, собственно управление, был в руках наместников (missi domini), которых франкские короли держали в Риме и в других городах. Папы, как и другие подданные, должны были присягать в верности государю. Таким образом, папы сначала нисколько не были полными владельцами и государями церковной области и только позднее достигли этого. Но в отношении к восточным императорам папы сделались с этих пор вполне независимыми. Они стали говорить смелее, опираясь на свое новое величие, и с каждым годом предъявляли все больше и больше притязаний на главенство во всей Церкви. Когда в 787 году папу Адриана I известили о созвании Седьмого Вселенского Собора, приглашая принять в нем участие, то он в своем ответе ясно выразил притязания на главенство, повелительно требовал возвращения Иллирика, укорял за назначение патриархом Тарасия и в назидание Востоку указывал на покорность франкского короля папскому престолу – покорность, якобы за которую Господь наградил его победами. Но, как и прежде, притязания эти не были признаны Востоком.

Умер Адриан. Его преемник Лев III (795–816) поспешил в верноподданническом письме к Карлу испросить покровительства сильного государя Франции, Германии и Италии. Это покровительство было для него тем более необходимо, что папский престол достался ему не без борьбы. Он имел против себя многочисленную партию, обвинявшую его в преступлениях, и скоро изведал ее силу. Во время церковного торжества вооруженные враги напали на него и нанесли ему жестокие раны. Он с трудом спас свою жизнь и, поспешно оставив Рим, отправился искать защиты у Карла, который был тогда в Германии, на сейме в Падерборне. Туда прибыли и обвинители его. Карл, выслушав их, взял сторону Льва, и отряд французских воинов снова возвел Льва на папский престол. Сам Карл вскоре за тем прибыл в Рим, чтобы окончательно обсудить дело. Епископы объявили, что наместник Петра не может подлежать суду. Довольствовались тем, что папа торжественно поклялся в своей невинности и в несправедливости возводимых на него обвинений. Карл осудил его врагов на изгнание и заточение.

Вскоре папа нашел возможность изъявить Карлу свою благодарность. Наступил праздник Рождества Христова 799 года, которым на сей раз начиналось и новое IX столетие. Карл присутствовал на обедне в храме св. Петра. Вдруг после окончания обедни папа подошел к королю, стоявшему против главного алтаря, и торжественно возложил ему на главу императорскую корону. Карл для виду был изумлен неожиданным поступком папы, но много достоверных свидетельств доказывают, что это вовсе не было неожиданностью, но заранее условлено еще в Падерборне между королем и папой. Народ, наполнивший церковь, видя в действии папы внушение свыше, разразился громкими восклицаниями: «Да здравствует Карл, Богом венчанный император римский!» Карл был вполне доволен. Такое именно значение и желал он придать этому событию. Он, владыка всей Западной империи, принимал корону из рук папы как дар Божий, а папа действовал только как орудие Бога, по вдохновению свыше. Другое заключение из этого события папы вывели после, когда достигли большой власти и силы. Указывая на коронование Карла, они утверждали, что папа, и только он один, имеет право давать и отнимать царский венец.

Карл Великий Бронза. IX в. Париж, Лувр

С провозглашением Карла Великого римским императором христианский мир распался на две половины: империю Западную и империю Восточную, и с каждым днем обозначалось и резче определялось их внутреннее разделение. Гражданская и церковная жизнь пошли в двух империях совершенно различными путями, и Восточная Церковь и Церковь Западная были уже глубоко разделены внутренне, когда окончательно утвердился между ними видимый разрыв.

Битва Карла Великого с Балигантом

К западно-римскому императору перешло теперь право утверждать своим согласием избрание пап. Перешли вообще все права на Рим и Италию, которые еще так недавно принадлежали византийскому императору. Выиграли ли от этого папы? Сначала – вовсе нет. Напротив, эти права перешли в более твердые руки, и папы могли и не раз пожалеть о том, что променяли свою зависимость от восточного императора на такие же подданнические отношения к императору западному, который гораздо больше давал им чувствовать свою власть; но власть и величие виделись им впереди. Величие пап не вдруг и даже не очень быстро достигало своего полного роста. Оно понижалось и поднималось сообразно с различными обстоятельствами. Дары Пипина и Карла Великого были как бы только зерном, из которого папская власть должна была развиться постепенно при помощи различных благоприятных условий: умений и энергии некоторых пап, слабости или неспособности преемников Карла Великого.

При Карле Великом эта власть стояла на весьма низкой ступени. Хотя Карл и оказывал папе свое мощное покровительство, хотя и обогащал его дарами, но власть он удержал за собой. Даже его дары, его покровительство, столь нужное папе, ставили последнего в необходимость угождать государю или, по крайней мере, не слишком перечить ему, даже тогда, когда действия императора явно посягали на признанные права папы как главы Церкви[272]. В этом отношении Карл не стеснялся. Мы видели, что и его предшественники распоряжались довольно самовластно делами церковными и что для галликанского духовенства власть папы была заслонена более близкой и более чувствительной для него властью короля.

Более чем когда-нибудь это было при Карле Великом, который входил во все богословские споры и решал их самовластно, не обращая внимания на мнения и возражения папы. Так, например, папа был вполне согласен с постановлениями VII Вселенского Собора, осудившего иконоборческую ересь, но когда он сообщил эти постановления Карлу, то Карл возражал на них в сочинении, составленном придворными духовными лицами, но якобы от имени Карла. В этом сочинении (libri Carolini) осуждаются иконоборцы, но еще больше – иконопочитатели, и почитание икон именуется идолопоклонством. Карл доставил это сочинение папе Адриану I (772–795) как свое возражение на постановления Второго Никейского Собора. Папа довольно слабо защищал постановления Церкви, но, не обратив на это внимания, Карл в 792 году созвал во Франкфурте собор, который отвергнул VII Собор, признанный Вселенским и Римом, и Востоком, и запретил почитание икон, дозволив иметь их только как украшение храмов.

Это было еще до торжественного коронования Карла. Когда же Карл стал императором Западной Римской империи, то власть папы еще больше стеснилась. Карл считал себя Богом, поставленным во главе всего западного христианского мира. По его убеждению, его права и обязанности касались столько же Церкви, сколько и государства. Он первый слуга, преданный сын и – вместе с тем верховный покровитель Церкви, защитник ее от внешних врагов и охранитель чистоты ее учения. Он издавал законы касательно церковного благочиния, решал богословские споры, осуждал и преследовал еретиков. Одним словом, правил всеми церковными делами во всей своей обширной империи. Что же оставалось папе? Карл сам объяснил это ему. «Мне, – писал он папе Льву III, – предлежит, с Божией помощью, оружием защищать Святую Церковь от нападения язычников и опустошений неверными и укреплять ее внутри через признание католической веры. Вам, святой отец, предлежит, как Моисею, с поднятыми к небу руками укреплять вашей молитвой мое воинское служение». Действительно, ничего более не оставалось делать папе во все время правления Карла Великого, который царствовал еще четырнадцать лет после своего коронования в Риме, и все это время было временем знаменательным в истории Западной Церкви, дух и направление которой ясно определились.

Император ревностно заботился о распространении веры и просвещения. Сам он получил плохое образование и только в зрелом возрасте выучился писать, но уважал науку и старался привлечь ко двору людей образованных. Нигде в это время просвещение не стояло так низко, как во Франции. Италия еще сохранила частные сношения с просвещенной Грецией. Науками занимались в Павии, Аквилении, Риме и других городах; Британские острова также славились своими училищами; в Германии были основаны училища трудами британских благовестников и Вонифатия. Но во Франции царило страшное невежество. И не могло быть иначе, когда епархии и монастыри раздавались безграмотным воинам и службы церковные совершались такими же безграмотными, наемными священнослужителями. Народ почти не имел понятия о христианском законе и был предан грубому суеверию. Высшие сановники не знали грамоты; из духовных лиц мало кто умел правильно писать. Карл с первых же лет своего царствования стал заботиться о распространении всякого полезного знания. Вызвал из Италии ученых греков и итальянцев, из Англии – воспитанников тамошних знаменитых училищ и всеми мерами поощрял их деятельность. Ученый лангобард, диакон Павел Варнефрид, Павлин Аквилейский, Феодульф, впоследствии епископ Орлеанский, знаменитый англичанин Алкуин оказались его ревностными сотрудниками в заботах о просвещении страны, особенно же последний. Ученик, а потом начальник Йоркского училища, Алкуин являлся одним из образованнейших мужей своего времени. Горячо, всей душой был он предан вере и науке. Что делалось лучшего для распространения христианского просвещения, делалось под влиянием Алкуина. Его трудами выправили латинский текст Священного Писания, основали множество школ, положили начало университетам в Париже и Павии. При императорском дворце было основано училище высших наук, где под надзором Алкуина воспитывались юноши из самых знатных семейств. Сам император учился у Алкуина, и его пример возбудил в его семействе и среди придворных великую ревность к образованию. Впоследствии Алкуин по слабости здоровья оставил двор и, сделавшись настоятелем обители св. Мартина в Туре, основал и там училище, которым ревностно занимался.

Алкуин, игумен Турский. Книжная миниатюра

Распространение Священного Писания было одной из главных забот Алкуина. Исправленный им список святой книги он подарил императору после его коронования как наилучший из всех даров. Он беспрестанно настаивал на необходимости знания и понимания слова Божия. «Без Священного Писания нет познания Божия, – писал он к одному епископу, – беда, если слепец водит слепца; оба впадут в яму. Старайтесь о том, чтобы слово Божие пребывало в вас обильно; да не иссякнет между вами источник истины». Когда при обращении саксов употребляли силу, Алкуин сильно порицал такой образ действий, писал к Карлу, к духовным лицам, сопровождавшим войска, умоляя, чтобы не употребляли иной силы, кроме силы Божиих слов и силы молитвы[273]. Но советов Алкуина не всегда слушались, хотя Карл и оказывал ему уважение и дружбу.

По настоянию Алкуина Карл повелел устраивать школы при монастырях и соборных храмах, предписал, чтобы за каждым богослужением священник в проповеди объяснял народу закон Божий. Но так как между духовенством было еще мало людей, способных на это, то Карл поручил Павлу-диакону собрать проповеди и праздничные поучения древних отцов Церкви. В некоторых городах, в Меце, Суассоне, были основаны школы церковного пения и из Италии выписаны искусные певцы. Услышав в греческом посольском храме греческую службу в день Богоявления, Карл велел перевести на латинский язык греческие антифоны и, как полагают, ввел Октоих Дамаскина. К этому времени относится начало употребления органов в западных церквах. Первый орган был подарен Пипину греческим императором Константином Копронимом. Потом греческий же император Михаил подарил Карлу Великому орган, который был поставлен в Аахенском соборе и употреблялся при богослужении.

Карл входил во все вопросы, касающиеся Церкви. Церковные дела, равно как и государственные, рассматривались на сеймах, часто созываемых им в разных городах, при участии всех чинов государства; окончательное решение всякого вопроса принадлежало государю. Им было ограничено и определено число праздников в Галликанской Церкви, были отменены некоторые суеверные обычаи, изданы постановления, касающиеся церковного благочиния, осуждено, как мы уже сказали, почитание икон. Он же в 783 году повелел ввести в церковную хронологию летосчисление с Рождества Христова. До той поры считали года от сотворения мира, хотя еще в 556 году монах Дионисий Малый вычислил год Рождества Христова. Однако принятая в церковную хронологию христианская эра не вошла еще в общее употребление. Появилось в Испании и проникло во Францию лжеучение адопцианов, и Карл принял живейшее участие в обсуждении ереси и в преследовании еретиков. Это лжеучение было распространяемо епископами Феликсом Ургельским и Елипандом Толедским, которые учили, что Иисус Христос по человеческому естеству Своему есть только усыновленный Сын Божий. Папа осудил эту ересь как отголосок ереси Нестория, а Карл вызвал Феликса на Собор в Регенсбург, где Феликс отрекся от мнения, осужденного Церковью. Однако он был заточен в Риме, потом освободился. Долго еще продолжались и устные, и письменные прения между Феликсом и богословами, жившими при дворе Карла. Ересь обсуждалась на Соборах во Франкфурте, в Аахене, и во всем этом император принимал живое участие как охранитель чистого учения Церкви против ереси.

Однако это участие заходило слишком далеко. Император не имел достаточно познаний в богословии. Случалось также, что политические расчеты имели влияние на его решения в вопросах церковных, как, например, в важном вопросе о Символе веры. Мы уже рассказали, что в конце VI века испанское духовенство, самовластно и не сносясь с остальной Церковью, сделало изменение в Символе веры, изложенном Вселенским Собором и принятом всей Церковью. К словам, что Дух Святой исходит от Отца, испанские епископы прибавили и «от Сына» (filioque), думая тем возвысить достоинство Сына Божия против учения ариан, которое только что было низложено в Испании. То же обстоятельство повторялось и при Карле. Учение адопцианов, которое было только иным названием арианства, унижало достоинство Иисуса Христа, представляя Его только по усыновлению Сыном Божиим. До сих пор Символ веры вовсе не произносился за литургией во Франции и Германии. Но постановление Франкфуртского собора повелело произносить Символ за литургией, а по воле Карла Символ был введен в измененном виде. Алкуин и некоторые другие богословы не одобряли сделанного изменения, хотя и разделяли мнение, выраженное им[274]. Несколько раз этот вопрос обсуждался, и несколько лет новый обычай еще колебался, но Карл стоял твердо на своем. Он думал этим опровергнуть ересь. Сверх того, ему хотелось привлечь к себе испанское духовенство, что должно было ему облегчить покорение Испании. Позднее, когда у основателя Западной империи установилось некоторое соперничество с империей Восточной, он мог быть и не чужд желания предъявить самостоятельность Запада в церковном вопросе и еще больше отделиться от Востока. Не имея достаточного богословского образования, он не понимал всей важности сделанного им шага.

Таким образом, вопреки мнению ученейших богословов Франции и помимо папы, к которому и не обращались, измененный Символ стал входить в употребление в Церквах Франции и Германии, как он уже вошел в употребление в Испании. Несколько лет это оставалось неизвестно папе, пока сам Карл, поняв наконец, что сделал шаг довольно важный, не обратился к папе с просьбой освятить его поступок своим благословением. В то же самое время известие об изменении в Символе дошло до папы и другим путем. В одном иерусалимском монастыре латинские монахи пели измененный Символ и, укоряемые за то греческими иноками, обратились к папе Льву III и в оправдание свое сослались на обычай Франкской Церкви. Папа Лев велел сказать Карлу, что он не дозволяет делать какое бы ни было изменение в Символе, так как это запрещено Ефесским Вселенским Собором. Более того, он потребовал, чтобы на время совсем перестали произносить Символ в Церквах Франции и Германии, надеясь, что таким образом нововведение забудется и что впоследствии можно будет опять ввести Символ в его настоящем виде. Карл не послушался папы. Лев III во свидетельство своего правоверия и для того, чтобы навсегда сохранить в целости текст Никео-Константинопольского Символа, велел вырезать его по-гречески и по-латыни на серебряных досках и поставил эти доски в храме св. Петра. Но тем не менее нововведенный Символ утвердился во Франции и Германии, впоследствии проник в Италию, и уже близкие преемники Льва защищали осужденный им Символ против восточных богословов.

Карл Великий умер в 814 году, за год до смерти короновав на царство своего сына Людовика как преемника. Он оставлял ему огромную империю, в которую входили Франция, Германия до границ славянских земель, часть Испании и большая часть Италии. При всех своих заботах о христианском просвещении страны, при внимании к церковным вопросам, Карл Великий, однако, в частной жизни не отличался чистотой нравственности. Тем не менее Западная Церковь причислила его к лику святых, и к гробнице его во Аахен стекаются и богомольцы, почитающие в нем угодника Божия, и поклонники его исторического величия.

Огромная империя, созданная Карлом Великим, недолго пережила мощного своего основателя. Слабым преемникам Карла было не под силу править ею: множество вопросов подавали повод к спорам и недоразумениям, и более всех – вопрос о взаимных отношениях гражданской власти и власти духовной. Римские епископы, с одной стороны, возвеличенные дарами Карла, с другой – чувствовали себя оскорбленными его самовольными поступками в церковных вопросах и старались выработать себе положение совершенно самостоятельное и независимое: франкское духовенство считало себя не подлежащим власти римского престола и старалось быть независимым и от власти гражданской. Все это могло быть сдержано мощной волей Карла, но, когда его не стало, вспыхнула борьба.

Людовик Благочестивый

Старший сын и преемник Карла, император Людовик, прозванный Благочестивым, был гораздо более склонен к монашеской жизни, чем к царственным трудам. Постоянно окруженный иноками, он заботился о преобразовании монастырей, о распространении веры, но почти не занимался государственными делами, которые пришли в крайний упадок. При нем духовенство могло надеяться достигнуть своей цели: инок Венедикт Анианский, а после его смерти и настоятели Корвийского монастыря, Адальгард и Вала, приобрели на императора сильное влияние, и не только церковные дела, но и дела государственные были в руках духовенства. Оно чрезмерно усилилось и принимало деятельное участие в смутах и волнениях, не прекращавшихся во все время царствования Людовика. Однако, хотя слабость императора предоставляла такое огромное влияние духовенству, оно не было предано ему. Когда три старших сына Людовика, недовольные тем, что он слишком богато наделил своего младшего сына, рожденного от второго брака, подняли оружие против отца, то их сторону держали и значительнейшие лица франкского духовенства, и папа Григорий IV (827–844). Обманутый ими, оставленный своим войском, несчастный Людовик был принужден сдаться своему сыну Лотарю, подвергшись унижению и оскорблению. На сейме в Компьене (833) один из архиепископов, Агобард Лионский, как полагают, выступил обвинителем против Людовика и, рассмотрев все его действия, укорял императора в том, что он довел до страшного упадка империю, оставленную его отцом в цветущем состоянии. К укорительной речи Агобарда присоединили свои голоса и другие архиепископы. Старый император молча выслушал эти укоры и обвинения и наконец на коленях, перед алтарем, во всеуслышание принес покаяние, исповедуя свои грехи и ошибки своего правления. После этого Людовик сложил с себя оружие. Реймский архиепископ, облачив его в смиренную одежду кающегося, объявил, что он навсегда лишен права носить оружие и обязан посвятить остальную жизнь молитве и покаянию. Лотарь держал своего отца в заточении целый год, пока его не освободил второй сын и не возвел снова на престол. Но не спокойны были и последние годы царствования Людовика. Он умер в 840 году, удрученный скорбью. Тогда между его сыновьями разгорелась ожесточенная борьба за наследие. Сто тысяч человек пало в трехдневной битве при Фонтене. Наконец Вердюнским договором 843 года огромная империя, созданная Карлом Великим, была раздроблена на три части. Лотарю, с титулом императора, достались Италия и так называемая Лотарингия; Людовику II – Германия; Карлу II Плешивому – Франция.

Но как ни слабы были эти преемники Карла Великого, в отношении к папам они довольно твердо отстаивали свои права и нисколько не были расположены уступить им свое верховное владычество в Италии и Риме. При этом папы постоянно старались занять независимое положение относительно императорского престола. Тяжелым и унизительным, как знак зависимости, казалось им обязательство ждать императорского согласия на свое избрание и своего утверждения на папском престоле. Они старались обойти это обязательство. Вступив на престол, то извинялись поспешностью избрания, то старались умилостивить императора поднесением богатых даров. Но императоры крепко настаивали на этом своем праве, не уступая ничего. Они не раз посылали свои войска и своих уполномоченных в Италию, чтобы напомнить папам достоинство и силу императорского престола. Неоднократно подтверждалось, что папа считается законно поставленным только тогда, когда на избрание его получено согласие императора и когда он сам присягнул в верности императору. Людовик Благочестивый, между прочим, тоже отнял у римского народа право участия в избрании пап. Даже после Вердюнского договора, когда императорская власть значительно ослабла разделением империи, и тогда Лотарь, недовольный тем, что папа Сергий занял престол, не дождавшись его согласия, отправил в Италию войско, которое опустошило Римскую область. Папа и римляне вынуждены были вновь присягнуть в верности императору. И вновь было повторено клятвенное обязательство не назначать папу без согласия императора.

Между тем как императоры с такой настойчивостью заявляли это право, римские епископы старались провести ту мысль, что венчание императоров должно непременно быть совершено папой. Карл Великий, как видно, был иного мнения: получив императорскую корону из рук папы как дар от Бога, он уже считал ее неотъемлемым достоянием и правом своего дома; и за год до смерти собственноручно короновал своего старшего сына. Но папы при первой же возможности повторяли венчание, как будто оно было неполно и недостаточно без их участия. Так, преемник Льва, Стефан V (816–817), никем не приглашенный, поехал в Реймс, чтобы возложить корону на главу Людовика, уже венчанного отцом и считавшегося императором целых три года. Когда с каким-то поручением отца сын Людовика Лотарь прибыл в Рим, то папа Пасхалий воспользовался этим, чтобы короновать Лотаря, тоже ранее увенчанного отцом. Этим папы старались внушить понятие, яснее высказанное впоследствии, что наместнику Христа, преемнику св. Петра, дано Богом право располагать короной и что, следовательно, власть папы выше власти царской.

Латеранский дворец

В это же время шла борьба между папами и высшим духовенством и между высшим духовенством и гражданской властью. Некоторые архиепископы Италии не хотели признать свои епархии зависимыми от Рима. Архиепископы Миланский, Равеннский, Аквилейский считали, что у себя в епархиях они столь же самовластны и самостоятельны, как папа – в Римской области. Такие же притязания заявляли и значительнейшие архиепископы (или митрополиты) франкские. Они не терпели вмешательства папы в церковные дела своих округов. Когда во время споров Людовика Благочестивого с сыновьями прибыл во Францию папа Григорий IV, думая быть судьей и посредником между императором и его детьми, то архиепископы партии императора приняли его весьма дурно, не оказав ему никакого почета, называли его братом. Папа грозил им отлучением от Церкви; они отвечали ему тем же, и сверх того, грозили низложением с престола. В своих епархиях они распоряжались самовластно, созывали соборы, решали церковные дела, не сносясь с папой; сильно притесняли низшее духовенство. В отношении к королевской власти положение духовенства также было довольно неопределенно и шатко. Оно могло случайно, при слабых правителях, иметь сильное влияние на государственные дела, но между тем его права ничем не были обеспечены от посягательства мирской власти. Духовные лица, как владельцы земель, стояли в зависимости от правителей, которые действовали произвольно, то оказывая духовенству уважение, то грабя и угнетая его. Потому мы и видим постоянные стремления духовенства выяснить и определить свое положение и добиться независимости от светской власти. В IX веке, когда оно уже вкусило прелесть власти и влияния, эти стремления усилились. Оно искало не только независимости, но и преобладания, старалось поднять духовную власть выше светской, грубой силе противопоставить священное право. Эту мысль старались провести папы в своих отношениях с императорами и франкские митрополиты – с королями. До середины IX века, однако, взаимные отношения еще ясно не определились. Шла борьба, были колебания, но устремления духовенства все больше прояснялись. На свои новые притязания ему было необходимо предъявить давние права. И вот, около середины IX века появилось знаменитое подложное сочинение – Лжеисидоровы декреталии, в которых ясно и резко высказывались все притязания духовенства.

До сих пор на Западе в вопросах, касавшихся церковного права, руководствовались Собранием церковных канонов или прав, составленных в VI веке Дионисием Малым. К этим правилам по мере надобности присоединялись новые статьи сообразно с потребностями тех стран, в которых возникали. Так, было собрание церковных правил, составленное в Испании Исидором Севильским, очень уважаемым епископом, жившим еще в VII веке, другое – во Франции, но главное основание обоих сборников все-таки составляло собрание Дионисия. Но вот в 30-х годах IX века вдруг стало известно собрание церковных законов, грамот и писем, восходящих якобы к первым временам христианства, к епископу Клименту, ученику апостола Петра. Этими-то подложными декреталиями поддерживались все те права и преимущества, которые папа и духовенство теперь желали себе присвоить. Собрание приписывалось Исидору Силованскому, как якобы более полное по сравнению с известным ранее, и поэтому оно известно под названием Лжеисидоровых декреталий. Сборник заключал, кроме законов, собранных Дионисием, около ста фальшивых грамот, написанных якобы разными папами, от первых римских епископов и до Григория П. К этому присовокуплялась и подложная дарственная грамота Константина, о которой мы уже упоминали.

Главная мысль, выраженная в декреталиях, – о превосходстве духовенства над мирянами. Духовные лица – это любимые служители Христа, близкие и свои Богу. Они во всем выше мирян, которые называются плотскими и чадами греха. Духовенство – это Богом установленная власть, правители и судьи. И как душа выше тела, как мир духовный выше мира вещественного, так власть духовная превышает власть мирскую, гражданскую. На этом основании мирянин ни в коем случае не должен позволять себе осуждать кого-либо из духовенства. Есть, конечно, и недостойные священники и епископы, но не мирянину судить о них. Он должен переносить от них и несправедливости, и притеснения без ропота и сопротивления, потому что тогда это будет проявление воли Божией. Кто оскорбит духовное лицо, тот оскорбляет Самого Бога, потому что духовные – представители Самого Бога на земле. Суды над епископами до того затруднялись, что становились почти невозможными. Епископ может быть судим только по свидетельству 72 лиц, пользующихся общим уважением, и тогда суд производится двенадцатью епископами и решение принадлежит только папе. Папа, как верховный глава Церкви, первая церковная власть, поставлен на высоту необычайную. Он всеобщий или, можно сказать, единственный епископ, от власти которого и прочие епископы заимствуют свою власть. Они – послушные орудия его воли, но без его воли ничего не могут сделать. Он один имеет право назначать и низлагать епископов и созывать Соборы; постановления, сделанные без его ведома и согласия, не имеют силы. Митрополит не имеет права суда над епископами своего округа, потому что он только первый между равными; одному папе принадлежит суд; и между ним и епископами стоят лишь одни его викарные (назначенные им) примасы для какой-нибудь страны. Они пользуются большими правами, чем все остальные епископы, как его уполномоченные и представители. Суду папы подлежат и короли, так как они – высшая власть в мире и за свои действия отвечают только перед Богом. Часто повторяется, что Сам Христос поставил Римскую Церковь главой всей христианской Церкви и что римскому престолу принадлежит верховный суд во всех спорных вопросах.

Где именно и кем были составлены лжедекреталии – это вопрос, еще не решенный. Одни называют составителем архиепископа Майнцкого, которому в то время император грозил низложением, почему для него могло быть желательным поставить себя вне суда гражданского; другие указывают на епископа Ротгада Суассонского, который, находясь в постоянной борьбе со своим митрополитом, мог желать променять его стеснительную для себя власть на власть более отдаленного папы. Но вообще не предполагают, чтобы лжедекреталии были составлены в Риме. Как бы то ни было, они так верно и ясно выражали все те воззрения и стремления, которые выработались в сознании тогдашнего духовенства, что тотчас же вступили в силу и были приняты беспрекословно. Действительно, папе они предоставляли власть и силу, выше которых невозможно и представить. Духовенство, так часто страдавшее от произвола и несправедливости светских властителей, совершенно ограждалось от их власти, и права его, освященные силой апостольских постановлений, ставились вне всяких посягательств. Конечно, высшее духовенство теряло свои права над низшим, но ему было важнее всего встать в независимое положение в отношении к светской власти. Некоторые галликанские митрополиты впоследствии пробовали возражать, но им стало трудно оспаривать правила, которыми они сами уже воспользовались, когда это было для них выгодно. Многим франкским епископам показалось удобнее признать полную власть отдаленного от них папы, чем власть теснивших их митрополитов.

По всем этим причинам лжедекреталии признали тотчас же, и правила, высказанные в них, усердно распространялись всем духовенством. Ни одного возражения не поднялось против них при их появлении, хотя подложность была очевидна для всякого даже малообразованного человека. Эти декреталии были составлены крайне небрежно, с таким незнанием истории, что постоянно встречались самые грубые промахи. Так, например, в них приводятся письма папы Виктора к Феофилу Александрийскому, который жил двумя веками позже него. Папа Мильтиад, умерший в 314 году, упоминает о Никейском Соборе, бывшем в 325-м; при выписках из Писания первые папы пользуются переводом, появившимся в конце IV века; постоянно указывается на обычаи, приводятся наименования, не существовавшие в первых веках. Но, несмотря на явную подложность их, лжедекреталии внесли в церковный закон, и папы стали опираться на них как на Божественное право.

В то самое время, как лжедекреталии стали распространяться, папский престол занял папа Николай (858), вполне способный отстоять все те права, которые они предоставляли папам. И до него, со времен Адриана и Льва III[275], все папы шли неуклонно к цели, которую они предназначали себе. Папа Николай превосходил их всех непреклонной силой воли и убеждения в правоте своих притязаний. Он первый венчался на папский престол. Император Людовик II, присутствовавший при этом, держал ему стремя при торжественном шествии, тем оказывая папе уважение как главе христианской Церкви. Такое же значение имело и коронование папы. Об упорядоченной государственной власти не было еще и помина, но гораздо большую власть считал за собой папа Николай. Его одушевляла мысль, что его надзору поручен весь христианский мир, что его суду, как высшей духовной власти и наместника Самого Христа, подлежит всякое нарушение законов нравственности, где бы и кем бы оно совершено ни было, всякое нарушение порядка и церковного благочиния. С этой мыслью вступил он на папский престол, эту мысль выражал во всех своих поступках. Его действительно высокие достоинства, твердость духа, деятельность, милосердие к нуждающимся внушали к нему в Риме чувство глубокого уважения и восторженной преданности. Но надо сказать, что между властителями, правившими раздробленной империей Карла Великого, не было ни одного, кто бы мог своей нравственной силой дать отпор чрезмерным притязаниям папы. В лжедекреталиях появился закон, оправдывавший все эти притязания и освещающий их давностью апостольского обычая. Таким образом, все обстоятельства представлялись вполне благоприятными.

С момента своего вступления на папский престол Николай занял в отношении к епископам положение повелительное. Равеннский архиепископ издавна считал себя не подчиненным римскому, и по этому поводу происходили не раз враждебные столкновения между Церквами Римской и Равеннской. Когда Николай вступил на папский престол, Равеннской Церковью правил архиепископ Иоанн, человек безнравственный, корыстолюбивый, во всех отношениях недостойный своего сана. Слыша жалобы на него, Николай призвал его в Рим на суд, но Иоанн, не признававший над собой власти папы, не явился, а искал защиты у императора. Император Людовик II действительно заступился за него и отстаивал его перед папой, но совершенно тщетно. Николай отлучил от Церкви непокорного ему архиепископа, сам устроил в Равенне дела Церкви, отставил нескольких лиц, посвященных Иоанном, и, наконец, несмотря на заступничество императора, принудил бывшего архиепископа явиться в Рим с покаянием, а всех прочих равеннских клириков признать свою зависимость от папы и клятвенно обещаться не ставить епископов и не решать церковных дел, не сносясь с папой.

Упорнее и продолжительнее была борьба Николая с Гинкмаром Реймским. Архиепископ Реймский, самый уважаемый из галликанских митрополитов, привыкших относиться к Риму довольно независимо, был человеком властолюбивым, гордым и настойчивым. Во всех своих столкновениях со светскими властями он отстаивал права духовенства на основании Лжеисидоровых декреталий, ставя высокое значение и независимость духовных властей, но не так охотно признавал он лжедекреталии, когда они от него самого требовали покорности папе и лишали его власти над духовенством своего округа. Он не раз в таком случае намекал на их подложность и несостоятельность. В своем округе Гинкмар распоряжался вполне самовластно, созывал соборы, низлагал епископов. Один из епископов, низложенный им, Ротгад Суассонский, обжаловал его решение и апеллировал к папе. До сих пор подобного примера не было, так как галликанское духовенство ревниво охраняло свою независимость от папы, и потому этот поступок был чрезвычайно неприятен всему высшему духовенству. Недоволен был и король, что помимо него апеллировали к папе, отвергая его власть, и долго мешал поездке Ротгада в Рим. Но тем охотнее взялся за это дело Николай. Ему теперь представился удобный случай предъявить свое верховное право на управление всей Церковью, свою независимость в отношении к королевской власти и возможность сломить гордость галликанского высшего духовенства. Хотя Ротгад был виновен, и вообще являлся человеком, не заслуживающим уважения, он нашел в папе ревностного и твердого покровителя. Во всех своих письмах по этому делу, продолжавшемуся довольно долго, папа постоянно опирался на декреталии, объявляя с постыдной недобросовестностью, что эти декреталии издавна хранятся в римском архиве. Многие полагают, что они стали ему известны лишь через Ротгада, которого и считают их составителем. Собор, осудивший Ротгада, Николай I объявил несостоятельным, так как он был созван без участия папы. Ротгада оправдали и восстановили в епископстве в качестве папского легата.

Эта стало большой победой над гордым галликанским духовенством. Но другое дело, хотя и не кончившееся победой для Николая, выше всякого другого подняло нравственное значение папского престола. То была борьба папы Николая с королем лотарингским. Тут папа является защитником правого дела. Папская власть могла действительно казаться благотворной, когда она противопоставила грубой силе законы христианской нравственности и явилась защитницей справедливости и невинности, как и случилось в этом деле, самом выгодном для усиления значения и влияния папы. Борьба продолжалась почти во все время правления Николая I.

Лотарингский король Лотарь II, женатый на сестре бургундского короля Титберге, пожелал развестись с женой, чтобы вступить в брак со страстно любимой им Вальдрадой. Он не постыдился оклеветать свою жену, которая долго отстаивала свою невинность, но наконец вследствие дурного обращения с ней мужа, заточения и угроз согласилась на все, чего требовал от нее король: признала себя виновной, а брак свой – расторгнутым. Тогда король созвал собор (или синод) в Аахене, и все епископы с архиепископами Гюнтером Кельнским и Титгаудом Трирским, родственниками Вальдрады во главе, решили, что брак короля расторгнут и что он имеет право жениться вновь. Он поспешил жениться на Вальдраде и даже венчал ее королевой. Против беззаконного решения Аахенского синода восстал только архиепископ Гинкмар Реймский, требуя, чтобы дело было рассмотрено собором всего франкского духовенства. Лотарь тогда обратился к папе, прося его утвердить решение Аахенского собора или прислать своих легатов, чтобы дело было обсуждено вновь. Но к папе уже до этого обратилась с жалобой Титберга, и ему все было известно. Он прислал двух легатов. Лотарь созвал в Метц епископов, но только таких, которых его дары или угрозы заранее расположили к угодливости. Папские легаты были подкуплены, и синод в Метце подтвердил решение Аахенского синода. Архиепископы Понтер и Титгаут сами отправились в Рим, чтобы склонить папу на свою сторону. Но папа, рассмотрев дело на соборе в Риме, отверг решения предшествовавших Соборов, отлучил от Церкви своих легатов. Двух архиепископов отрешил от должностей, запретив им священнодействовать, и грозил тем же и всем епископам, принимавшим участие в синодах, если они не принесут покаяния перед апостольским престолом.

Это решение привело в смятение все лотарингское духовенство. В первый раз дерзал папа отставлять епископов в чужой стране, даже без участия светских и духовных властей той страны. Низложенные архиепископы обратились к императору Людовику II, представляя ему, что действия папы равно оскорбительны для достоинства царской власти, как и для достоинства духовенства. Им удалось так настроить его, что император, находившийся тогда в Италии, двинул войско в Рим, чтобы принудить папу отменить свое решение, и расположился станом вблизи храма св. Петра. Папа оставался тверд и невозмутимо спокоен, не готовил обороны, а только предписал пост и повелел народу молить Бога, да внушит Он императору добрый разум и должное уважение к апостолу Петру. Народ, преданный папе, собрался на общественную молитву. Длинная процессия, предводимая духовенством, с крестами и псалмопением, направилась к храму св. Петра. Воины императора напали на молящихся, ранили и убили несколько человек. Сам папа вынужден был искать безопасного убежища в храме. Весь город волновался и громко порицал действие императора. Случилось, что воин, опрокинувший крест во время боя, внезапно умер и император занемог. Все увидели в этом кару небесную, и испуганный Людовик поспешил помириться с папой.

Папа Римский Николай I

Но лотарингские епископы не согласились с таким окончанием дела. Двое из низложенных архиепископов, удаляясь из Рима, положили на гробницу апостола возражение против действий папы и вместе с другими обвиненными епископами писали окружные послания, призывая к участию в их деле всех франкских епископов, оскорбленных в их лице, объявили, что отказываются от церковного общения с папой, искали сближения с константинопольским патриархом, в то время тоже вовлеченным в борьбу с Николаем I. Один из низложенных архиепископов продолжал священнодействовать, несмотря на запрещения папы. Но среди всей этой бури, поднятой им, папа оставался непоколебим и спокоен, не уступая ничего. Напрасно власти светские и духовные умоляли его смягчить свой приговор. Он отлучил от Церкви архиепископа Гюнтера, и народ отстал от него. Общественное мнение было за папу; положение Лотаря становилось с каждым днем затруднительнее; братья убеждали его покориться требованиям папы, который продолжал защищать права Титберги. Наконец лотарингские епископы вынуждены были смиренно принести покаяние, и тогда папа даровал им прощение, строго укорив за небрежность в исполнении пастырских обязанностей и за их снисходительность и потворство порокам Лотаря. Сам Лотарь, оставленный родственниками, громко порицаемый, решился сделать шаг для примирения с папой. Он униженно просил прощения и сам собрался ехать в Рим, чтобы оправдаться, но Николай велел сказать ему, чтобы он и не думал являться к нему, пока не отпустит от себя Вальдраду и не признает Титбергу своей законной супругой, что иначе он его с честью принять не может. Далее он требовал, чтобы Вальдрада была прислана в Рим для совершения церковного покаяния. После некоторых колебаний Лотарь вынужден был покориться этим требованиям. В присутствии папского легата и своих высших сановников он принял Титбергу и клятвенно обязался оказывать ей почет как своей супруге и королеве. Вальдраду же отправил с легатом в Рим. Но тем дело не кончилось. Лотарь уступил необходимости и думал отделаться обманом. Вальдрада с пути в Рим была увезена по тайному распоряжению Лотаря, а с Титбергой он обращался так сурово, что несчастная решилась написать папе письмо, в котором сама, признавая свой брак расторгнутым, умоляла его признать брак короля с Вальдрадой, между тем как она поступит в монастырь. Но папа и на это не согласился. Он отвечал Титберге, что она своей слабостью готовит торжество лжи и пороку, которые могут стать опасным примером для всей страны, что она не должна уступать ни угрозам, ни силе, но до конца стоять за правду. Что если и умрет под бременем страданий, то ее смерть сравнится с мученической смертью за Самого Христа, за истину, что он никогда и ни в каком случае он не признает законным брак короля с Вальдрадой, а папа дозволит ей, Титберге, вступить в монастырь, только если и супруг ее решится на то же самое. Лотарь не спешил исполнить требования папы, тем более что его положение стало благоприятнее. Он помирился с императором и с королем Франции, которые уже начали тревожиться чрезмерными притязаниями папы. Между тем папа Николай скончался в 867 году. Таким образом, начатое им дело не было окончено успешно, но самый ход его необычайно возвысил значение папского престола. Твердость и уверенность, с которыми папа предъявлял свои права на верховный суд во всех делах совести, упрочивали в глазах народа эти права за папским престолом. Преемникам Николая оставалось только поддерживать это высокое значение.

В то самое время, как шла борьба, описанная нами, началась и другая, еще гораздо более значительная по своим последствиям. Спор папы Николая с патриархом Фотием скоро превратился в спор между Западной Церковью и Восточной.

Как бы ни возвысилось теперь значение пап, но Восток не признавал их главенства. Восточная Церковь, сильная древним преданием, постоянно отвергала притязания римских первосвященников, для которых главной целью устремлений стала задача – подчинить ее себе. Во второй половине IX века представились, видимо, удобные для этого обстоятельства. В Константинопольской Церкви, едва вздохнувшей от иконоборческой бури, возникли новые волнения, и враждовавшие партии сами предоставляли папе возможность вмешаться в их дела. Конечно, папа Николай с радостью воспользовался таким случаем, чтобы упрочить свои притязания на всемирное владычество.

Святитель Фотий, патриарх Константинопольский

В 842 году в Константинополе был возведен на трон малолетний император Михаил III, регентами при котором находились его мать, Феодора, и ее брат, кесарь Варда, человек умный и способный, но властолюбивый и безнравственный, который получил сильное влияние на молодого императора, угождая ему и потворствуя его порокам. Михаил, думая только о суетных удовольствиях, охотно предоставлял Варде бремя государственных забот, даже и тогда, когда вышел из-под опеки. Оба тяготились присутствием Феодоры: Варда потому, что желал править один, Михаил потому, что строгая Феодора мешала шумным и бесчинным увеселениям двора. Таким образом возникли при дворе две партии. За Феодору была большая часть духовенства, в особенности святой патриарх Игнатий (846–857), сын бывшего императора Михаила Курополата, глубоко уважаемый за святую жизнь. Варда потребовал от патриарха, чтобы он постриг в иночество Феодору и ее дочерей. Патриарх не согласился, он часто укорял Варду за его развратную жизнь и наконец в великий праздник в присутствии всего народа не допустил его к причащению Святых Тайн. Варда в гневе низложил Игнатия и отправил его в ссылку.

Надо было избрать нового патриарха. Канонические правила запрещали вмешательство гражданской власти в назначения на церковные должности, и еще недавно VII Вселенским Собором это запрещение было повторено, но правители Византии, имевшие в руках силу, мало стеснялись церковными правилами и произвольно низвергали и назначали патриархов, что, однако, всегда приводило к волнениям в народе. И теперь беззаконное низложение всеми уважаемого Игнатия произвело много ропота и негодования. Игнатий хотя и изъявил согласие на отречение, но многие считали это согласие вынужденным. Варда видел необходимость избрать человека вполне достойного высокого сана патриарха. Только это могло бы хоть сколько-нибудь загладить его беззаконный поступок, и выбор действительно пал на такого человека. Фотий, племянник бывшего патриарха Тарасия, сын и внук мучеников за Православие, был известен во всей империи своим умом, ученостью, преданностью Церкви. Он пользовался всеобщим уважением, занимал высокие государственные должности: был начальником царской гвардии, первым государственным секретарем и членом сената, возглавлял посольство, но среди шума придворной жизни он с пламенной любовью изучал науки и слово Божие. Не было науки, не знакомой ему. Он занимался и филологией, и философией, и медициной, и историей, и законоведением, и словесностью. Вокруг него, в его доме, собирались достойнейшие и ученейшие мужи Царьграда, глубоко уважавшие его. И таково было его влияние на ход образования, на весь ученый мир, что век, в котором он жил, и доселе называется в истории веком Фотия. Против такого выбора возражения были невозможны. Большая часть духовенства была предана Фотию, и на Соборе, в котором участвовали и приверженцы Игнатия, только пять голосов было против избрания Фотия в патриархи. Но сам он нисколько не желал предлагаемого ему сана и отвечал отказом. «И не испытав на самом деле, – писал он впоследствии, – я чувствовал себя недостойным архиерейской и пастырской должности; в то же время смущало меня ожидание неприятностей, ныне обуревающих мою душу. Я плакал, умолял, употреблял все меры, чтобы отклонить избрание, умоляя, чтобы пронесли мимо меня чашу многих и многообразных забот и искушений. Поэтому так я и упорствовал, когда влекли меня к принятию священного сана».

Нет повода сомневаться в искренности этих слов. Положение Фотия, высокое и независимое, давало ему досуг для любимых им занятий, а сан патриарха при таком правителе, как Варда, так беззаконно поступившем с Игнатием, предоставлял лишь ряд забот и неприятностей. Фотий несколько раз повторял свой отказ и не ранее, чем через месяц после низложения Игнатия, уступил наконец усиленным просьбам императора, который в сопровождении духовных лиц приходил умолять его. В продолжение шести дней прошел он все церковные степени и был посвящен в патриархи.

Конечно, не раз пожалел Фотий, что согласился занять место, упраздненное насильственным и произвольным действием[276]. Ожидаемые неприятности обрушились на него со всех сторон. Игнатий, согласившийся вначале отречься от патриаршего сана, теперь настаивал на том, что он законный патриарх. Враги Варды держали его сторону, и часть духовенства не признавала Фотия. Варда употреблял силу, чтобы сломить упорство непокорных ему. Игнатий и его сторонники подверглись жестоким преследованиям; многие претерпели заточение, истязания, лишение имущества. Подобные действия вредили Фотию, хоть он и не был в них виновен, а, напротив, всячески старался удержать Варду и склонить его к кротости и снисходительности. При дворе бесчиние дошло до высшей степени: молодой император открыто глумился над Церковью и ее святыми обрядами, а его любимой забавой стало передразнивание с пьяными придворными священнодействий Церкви. При этих возмутительных забавах некоторые из его приближенных назывались епископами, а один из придворных сановников представлял патриарха. «Игнатий, – говорил Михаил, – есть патриарх Феодоры; Фотий – патриарх Барды; а Феоктист – мой». Фотий старался положить конец такому кощунству, но враги обвиняли его в потворстве порокам императора, и патриарх, поставленный недостойным Вардой, нес всю тяжесть действий и виновности своего покровителя.

Собор, созванный в Константинополе, произнес низложение Игнатия, основываясь на его отречении. Но это не поправило дела; волнение все росло. Как это случалось и прежде при соперничестве двух столиц христианского мира, недовольные Константинополем жаловались в Риме. Теперь, более чем когда– нибудь, низложенный Игнатий и его сторонники могли надеяться найти поддержку со стороны папы, так высоко поставившего звание Римского епископа и отстаивавшего независимость духовной власти от власти гражданской.

Фотий решил созвать Собор и просил папу принять участие в нем. Собор должен был решить кроме дела об Игнатии и некоторые другие церковные вопросы, оставшиеся нерешенными после иконоборческих смут. Император написал письмо папе Николаю; написал к нему и Фотий, извещая его о своем посвящении в патриархи, прося о его братском расположении и приглашая его принять участие в предполагаемом Соборе. Письмо было написано с тем чувством уважения, какое всегда оказывалось епископу Рима, древней, первой столицы империи, но не в том смысле захотел понять его Николай. Он отвечал крайне высокомерно, присваивая себе права главы Церкви и верховного судьи в церковных делах. Он выражал свое неудовольствие за то, что без его ведома и согласия, якобы вопреки церковным законам (такой закон значился только в вымышленных декреталиях) был созван собор, низложивший Игнатия; за то, что в патриархи избран мирянин, – и наконец писал Фотию, что не может признать его, пока не исследует дела через своих легатов, которых присылал на Собор. В то же время он требовал возвращения Иллирика и доходов с областей, отнятых Львом Исаврянином.

Собор открылся в 861 году в присутствии более трехсот епископов, среди которых были и папские легаты, два епископа. Собор подтвердил низложение Игнатия и признал Фотия законным патриархом. Вместе с постановлениями Собора Фотий отправил папе Николаю письмо, в котором с утонченной вежливостью, но искусно и твердо отрицал все притязания, предъявленные папой. Нельзя ставить ему (Фотию) в укор, писал он, нарушение законов, неизвестных Церкви (тем намекая на подложные законы, на которых папа основывал свое право на главенство). Что же касается его избрания в патриархи из мирян, то этому было множество примеров в церковной истории на Востоке и на Западе. Впрочем, с первых времен христианства существовали в разных Церквах разные обычаи, что не мешало общению, пока эти разности не касались сущности догматов. И Римская Церковь не раз отступала в обычаях и обрядах от постановлений древней Апостольской Церкви. Причем, указывая на эти отступления, он убеждал папу соблюдать и то древнее постановление, по которому не допускалось, чтобы епископ чужой страны или патриарх принимал и разбирал жалобы лиц, недовольных своим духовным начальством и не получивших от своего епископа доверительных грамот. На требование папой Иллирика не было ответа.

Папа Николай был, конечно, крайне недоволен. Он созвал собор в Риме, низложил своих легатов, как подкупленных Константинополем, объявил Игнатия законным патриархом, Фотию объявил анафему и грозил тем же и императору Михаилу III, если он не приведет в исполнение его постановлений. Но Михаил отвечал очень грубым письмом, в котором писал, что Фотий прав и что папу не признавали судьей в этом вопросе. Папа продолжал настаивать, но безуспешно.

Фотий между тем деятельно занялся церковными делами. Болгарский князь изъявил желание принять христианскую веру, и Фотий послал к нему проповедников и священников, письменно объяснил ему догматы веры и правила христианской жизни. К моравским князьям отправил учителей Константина и Мефодия, которые понесли в славянские земли слово Божие на славянском языке и тем положили в этих странах прочное основание христианскому просвещению; старался он привлечь и Армянскую Церковь к союзу с Православной Церковью. Однако болгарские дела повели к ускорению разрыва между Римом и Константинополем и вызвали против Фотия новые проклятия от римского епископа.

В то самое время, как греческие проповедники трудились в распространении христианства в Болгарии, тайные агенты папы внушали новообращенным сомнения в чистоте учения Восточной Церкви. Они говорили, что им проповедуется не истинное христианство, потому что истинная вера может быть распространяема только через посланных от папы, наместника апостолов и главы Церкви; что Таинства, совершаемые женатыми греческими священниками, недействительны. Волнуя таким образом новообращенных, они в то же время старались внушать и болгарскому князю, что зависимость Болгарии от Греции в церковном отношении может привести и к зависимости политической и что ему гораздо безопаснее войти в сношения с Римом, чем с Константинополем. В то же время император Людовик угрожал Болгарии. Болгарский князь, в тревоге и недоумении, решил просить помощи и совета у папы. Папа Николай написал письмо, в котором преподавал ему правила христианской нравственности, учил покорности Риму и, между тем, поспешил отправить в Болгарию епископа и священников, которые стали уничтожать все, что сделали греки. Они вновь помазывали крещенных св. миром, уверяя, что миропомазание, совершенное греческими священниками, недействительно; установили безбрачие духовенства, пост по субботам и другие нововведения латинской Церкви; вводили измененный Символ веры, восставали против употребления народного языка в богослужении и гнали греческих проповедников. Фотий, узнав об этом, окружным посланием известил Восток о делах папы в Болгарии и, указав подробно на все отступления Римской Церкви от древнего Православия и в догмате, и в обрядах, приглашал восточных патриархов и епископов на Собор в Константинополь. В 867 году Собор осудил нововведения Западной Церкви и определил низложить папу Николая. Около тысячи епископов подписали постановления Собора, и решено было просить содействия императора Людовика, тоже встревоженного властолюбивыми притязаниями папы Николая.

Святой равноапостольный князь Борис Болгарский

Эти действия Фотия, и в особенности обвинения Западной Церкви в отклонении от догматов Апостольской Церкви, раздосадовали папу. Мы видели, что нововведение в Символе было решительно осуждено одним из предшественников Николая, папой Львом III. Доски, поставленные им в храме св. Петра, свидетельствовали о справедливости слов Фотия. Но папа Николай не захотел в этом сознаться. Он написал галликанским епископам, чтобы они защищали новое учение, выраженное в Символе. Появилось действительно несколько сочинений в защиту мнения, выраженного словами «и от Сына»; самые замечательные из этих сочинений были написаны епископом Енеем Парижским и иноком Корвийского монастыря Ратрамном. С этих пор нововведение в Символе, которое было до того лишь частным мнением, утвердилось на Западе как догмат веры.

Между тем обстоятельства очень изменились. Папа Николай скончался в 867 году, и в тот же год был удален и Фотий. Василий Македонянин, любимец императора, умертвил его и занял престол. Фотий бесстрашно укорял цареубийцу, и Василий, лишив его сана и заключив в монастырь, возвратил Игнатия на Константинопольскую кафедру.

В Риме торжествовали по поводу низложения Фотия. Император Василий желал сближения с Западом, и потому папа мог надеяться, что ему во многом уступят. Преемник Николая, Адриан II, на соборе в Риме в присутствии посланных из Греции повторил анафему Фотию и убедил императора созвать в Константинополе Собор для суда над ним. Однако около двух лет собирали епископов, которые согласились бы осудить Фотия, но все-таки нашли их весьма малое число. Почти все духовенство было горячо предано патриарху, так твердо защищавшему независимость Церкви и чистоту ее учения, так ревностно исполнявшему свои обязанности. Но наконец Собор торжественно открылся в 869 году. Папа прислал двух легатов. Так как три восточных патриарха не прислали уполномоченных, то в виде уполномоченных от них выставили сарацинских поверенных, приезжавших для выкупа пленных. Вообще, действия этого собора стали позором для греков и торжеством латинян: признана была духовная власть папы над всей Церковью, а Фотий предан проклятию. Постановления Собора 869 года, который до сих пор латиняне называют восьмым вселенским, вместо чернил подписали евхаристической Кровию. Фотий, призванный на Собор как обвиненный, не признал законности его постановлений. На вопросы легатов он не отвечал, против их обвинений не возражал и поразил всех своим величием и достоинством. Некоторые епископы не побоялись и на Соборе с твердостью защищать действия Фотия, объявляя, что постановления Собора ничего не значат, когда они не согласованы с церковными законами; что посвящение Фотия законно и поступки его справедливы. Их низложили и предали анафеме так же, как и Фотия. Его же подвергли тяжкому заточению. Около месяца бывший патриарх был опасно болен, но к нему не допускали даже врача и прислуги; отняли у него книги. Семь лет провел Фотий в таком суровом заключении и явил величие и твердость духа, которых не отрицают даже и враги его. Все переносил он с невозмутимым спокойствием, не смущался анафемой, произнесенной над ним. «Анафема, – писал он одному другу, – произносимая проповедниками истины против нечестия – казнь страшная; но произнесенная врагами истины поражает только тех, кто произнес ее; а невинному вместо казни готовит неувядаемую, нетленную славу». «Истинное божественное блаженство почерпается только из источника словес Божиих и занятия ими, – писал он. – О чем же мне должно заботиться, не обращая внимания на скорбь? О том, чтобы сохранить душу неприкосновенной и неповрежденной от стрел греха; и если какая из них поразит душу и даже нанесет ей язву, возбуждать к излечению раны и восстановлению здоровья. Все же прочее: слава и богатство, красота и сила, могущество и зрелость тела, и более их драгоценная сила слова – все это лишь призрачные представления».

Между тем и так называемый «восьмой вселенский собор» не восстановил мира между Римом и Константинополем. Во-первых, подписанные всеми присутствовавшими постановления Собора не достигли Рима. Они были украдены у легатов во время обратного пути. Многие винят в этом греков, якобы желавших уничтожить свидетельство их позорных уступок. Во-вторых, папе не уступили по делу о Болгарии. Болгары к этому времени убедились, что латиняне ищут над ними только преобладания, и снова обратились к грекам. Тщетно папа настаивал на своих правах относительно Болгарии. Патриарх Игнатий по просьбе присланных в Константинополь болгар посвятил для их страны епископа и отправил туда священников. Папа объявил и ему анафему, которую повторял и преемник Адриана Иоанн VIII. Но Василий, утвердившийся на престоле, теперь мало заботился о хороших отношениях с Римом. После семилетнего тяжкого заключения Фотий был опять призван ко двору; император, уважавший ученость, вверил ему воспитание своих детей. Первым желанием Фотия было примирение с Игнатием.

Прежние противники, увидевшись, пали друг другу в ноги и просили прощения один у другого. Самая искренняя дружба заменила прежнюю вражду. Когда Игнатия постигла предсмертная болезнь, Фотий навещал и утешал его. Фотию поручил он, умирая, своих близких и друзей.

После смерти Игнатия Фотий занял его место (879), и мудрый папа Иоанн VIII[277], желавший мира с Византией, объявил в Риме недействительными все осуждения и анафемы, произнесенные на Фотия и на собор, созванный в Константинополе, послал своих легатов, которые должны были признать Фотия за законного патриарха при условии уступки Болгарии. Но Фотий, конечно, не ждал дозволения папы, чтобы считать себя законным патриархом. Под его председательством открылся многочисленный Собор, который отверг все постановления Собора 869 года, вновь повторил запрещение прибавлять что-либо к Никео-Константинопольскому Символу и подтвердил равенство прав Римской кафедры и Константинопольской. Все это подписали и папские легаты, надеясь своей уступчивостью достигнуть желаемого преобладания в Болгарии. Но Фотий не уступил и Болгарии. Тогда после возвращения легатов из Рима вновь посыпались проклятия на Фотия. Повторяли их и преемники Иоанна. Наконец врагам Фотия удалось возбудить против патриарха подозрения нового императора Льва, который низложил его.

Великий защитник Православия скончался в монастыре, под анафемой папы и в немилости у греческого императора, в 886 году.

Имя Фотия доселе ненавистно латинянам, которые даже именуют ересью Фотия греческое Православие, как будто Фотий ввел что-нибудь новое, а не защищал древние апостольские правила. Мы же произносим это имя с глубоким уважением, как имя защитника свободы Церкви от властолюбия пап, потому что на Западе истинное учение все больше омрачалось произвольными нововведениями. Разрыв между Римом и Константинополем определился резче; попытки к примирению оставались безуспешны, потому что уже совершились слишком важные отступления Рима от древнего Православия. Римская Церковь не хотела сознаться в них, а, напротив, отстаивая свои мнимые права, все больше и больше удалялась от истины и шла все дальше по ложному пути.

Поход Олега на Византию (907 г.). Миниатюра

Спор с Западной Церковью подал повод Фотию написать несколько догматических сочинений относительно вопросов, разделявших Церкви. Он написал книгу «Тайноводство о Святом Духе»; в «Окружном послании» обличал произвольные нововведения Запада. Кроме того, сохранилось много его сочинений и в ином роде: против павликиан, «Библиотека», в которой критически рассмотрено до 286 сочинений, пояснения на Св. Писание, несколько проповедей и поучений, отличавшихся глубиной мысли и живым красноречием. Для нас замечательны три его «Слова» о нападении на Константинополь руссов, ведь последствием этого нашествия руссов на Константинополь было крещение киевских князей Аскольда и Дира и многих киевлян.

Стремления пап к всемирному владычеству, споры и распри, возникавшие по разным поводам, больше относятся к гражданской истории, чем церковной, если бы все это не имело такого влияния на развитие церковной жизни. С одной стороны, здесь видно желание более четкого понимания веры и христианской нравственности, а с другой, еще большее уклонение от них. Необходимо было рассказать подробно о событиях, которые постепенно привели к разрыву между Западной Церковью и Восточной.

Заботы Карла Великого о просвещении своей страны принесли плоды, и при его преемниках много ученых мужей, замечательных богословов, трудились над распространением науки, обучали юношество, готовили благовестников для дальних стран, заботились об улучшении нравов. Ко двору франкских правителей переселялись ученые мужи с Британских островов, опустошаемых набегами датчан, разрушавших церкви, монастыри и училища. Вследствие этого просвещение, стоявшее там до того времени на достаточно высоком уровне, постепенно приходило к концу VIII и первой половине IX века, в упадок. Зато франкский двор сделался главным средоточием наук на Западе. Из множества знаменитых лиц, живших в это время, можно назвать Валяфрида Страбона, ученого толкователя Писания; Агобарда Лионского, Клавдия Туринского, Иону Орлеанского, много писавших о церковном благочинии и церковных обрядах, Рабана Мавра, замечательнейшего из учеников Алкуина по учености и горячей ревности к распространению просвещения, инока Пасхазия Радберта, Ратрамна, Ремигия Окзерского, Сервата Лупа, Анастасия Библиотекаря, знакомившего Запад с творениями греческих писателей; наконец, Иоанна Скота Еригена, уроженца Шотландии или Ирландии, глубочайшего мыслителя своего времени. Но, не унижая достоинства всех этих замечательных мужей, надо сказать, что их сочинения оставались почти бесплодными для большинства: все ученые писали по-латыни, книги их вращались в достаточно тесном кругу ученых богословов, а для христианского просвещения народа делалось очень мало. Но уже и то было отрадно, что франкское духовенство, до тех пор принимавшее участие преимущественно в государственных делах, теперь стало заниматься богословскими и церковными вопросами.

Ватопеди – средневековый византийский монастырь. Мистра, юг полуострова Пелопоннес

Такая деятельность стала поощряться еще при Карле Великом, и в некоторых богословских вопросах галликанское духовенство с императором во главе оспаривало мнение и правила, признанные папой, стремилось решать церковные вопросы самостоятельно и независимо от Рима. Агобард Лионский настаивал на необходимости тщательного изучения Священного Писания, боролся против суеверных обычаев, вошедших в жизнь Церкви. Клавдий Туринский, выступая против внешней обрядности в церковном богослужении, отвергал законность власти папы. Уроженец Испании, он провел несколько лет при дворе Людовика Благочестивого, который назначил его епископом в Турин, желая этим назначением доказать свое право вмешательства не только в политические, но и в церковные дела покорной ему Италии. Клавдий навлек на себя неудовольствие папы, выступив против папской власти, а также неудовольствие и всей своей паствы тем, что велел удалить из церквей иконы, порицая поклонение святым и чествование мощей св. угодников Божиих. Поступки Клавдия и его сочинения, в которых он смеялся не только над суевериями и предрассудками, но и над обрядами и обычаями, освященными церковным преданием, возбудили негодование. Иона Орлеанский, шотландец Дунгаль и другие писали на них возражения, осуждая Клавдия как последователя еретика Феликса Ургельского. Позднее протестанты стали чествовать Клавдия Туринского как одного из предвестников Реформации.

Два богословских спора привлекли к участию всех ученейших мужей того времени. Они впервые возникли в IX веке, но потом часто возобновлялись, особенно во время Реформации – о Евхаристии и о предопределении. До того никаким собором не было ясно определено понятие о Евхаристии. Пасхазий Радберт, благочестивый инок Корвийского монастыря, уже известный трудами по толкованию Священного Писания, издал книгу «О Теле и Крови Господа», в которой утверждал, что в Евхаристии присутствует не вид Тела и Крови, но действительно священнодействуется Тело, рожденное от Девы, распятое на Кресте и воскресшее из Гроба. Это возбудило возражения многих богословов Запада. Ратрамн Корвийский, Рабан Мавр, Иоанн Еригена оспаривали Пасхазия, объясняя, что в Евхаристии только вид или символ Тела и Крови Христа. Гинкмар Реймский и много других богословов разделяли мнение Пасхазия. Спор тянулся долго, вышло несколько сочинений по этому поводу, но Церковь своей властью не вмешалась в эти прения. Не последовало никакого решения, и ни одно из этих мнений не было осуждено. Два столетия спустя этот спор возобновил Беренгарий.

Иначе поступила церковная власть относительно другого спора. Некий Годешальк, сын саксонского графа, был с малых лет помещен в Фульдский монастырь, и родители за него дали обет, что он будет иноком. Достигнув зрелого возраста, он не почувствовал призвания к иноческой жизни, и собор в Майнце освободил его от обета, данного за него. Но против этого выступил настоятель Фульдского монастыря Рабан Мавр, и новый собор, отменив решение первого, дозволил Годешальку только перейти в другой монастырь, оставшись все-таки иноком. Тогда Годешальк начал изучать творения святых отцов, в особенности блаженного Августина. Один вопрос больше всего привлек его внимание – о предопределении. Основываясь на мнении Августина, который действительно очень ограничивает свободу человека, Годешальк пошел еще дальше и пришел к убеждению, что всякий человек заранее предопределен Богом или к вечному блаженству, или к вечному осуждению и что это предопределение ничем измениться не может. Это мнение дошло до Рабана Мавра, который в это время был уже архиепископом Майнцским. Он написал возражение и призвал Годешалька на собор в Майнц. Тот явился с изложением своего мнения. Оно было осуждено Собором как еретическое, а сам несчастный инок отправлен к Гинкмару Реймскому, к округу которого принадлежал его монастырь. Новый собор под председательством Гинкмара осудил мнения Годешалька и потребовал, чтобы он отрекся от них, но тот не согласился. Его били до тех пор, пока он, сломленный страданием, не бросил в огонь составленное им изложение своей веры. Но и после этого его осудили на пожизненное заточение. В монастыре, где его содержали как преступника, Годешальк умолял, чтобы ему было дозволено судом Божиим доказать справедливость его мнений. Ему предлагали прощение, если он согласится вторично отречься, но он остался тверд. Поступки Гинкмара возбуждали негодование. Часть духовенства защищала Годешалька. Некоторые богословы, такие, как Ратрамн и Серват Луп, открыто защищали его мнения. Сам заключенный инок обвинял Гинкмара в заблуждениях, искал покровительства папы. Несколько лет богословы препирались между собою о предопределении, а несчастный инок пробыл в заточении двадцать один год, до самой смерти, и тело его было лишено христианского погребения.

Здесь мы упомянули в первый раз о суде Божием. Этот обычай около того времени очень распространился в Средней Европе. К суду Божию прибегали обвиненные, как к высшему доказательству невинности и правоты. Были различные виды судов Божиих: с использованием холодной и горячей воды, огня, раскаленного железа, поединка и т. п. Испытание холодной водой состояло в том, что обвиненного бросали в реку. Если он шел ко дну, то его считали невинным и вынимали из воды, потому что считали, что вода не примет виновного. Это испытание употреблялось редко, как неточное. Чаще испытывали огнем, раскаленным железом, горячей водой. Обвиненный должен был из котла с кипящей водой вынуть положенное на дно кольцо или другой предмет, держать в руке раскаленное железо. Рука потом обвязывалась, и если через три дня не оставалось повреждения, то это считалось доказательством правоты. При поединках побежденный считался виновным. Вообще, в основании судов Божьих лежало стремление подвергнуть обвиняемого явной опасности, чтобы предоставить правосудию Бога заступиться за безвинного. Был даже суд Божий через Святое Причастие. Суды Божий состояли в ведении Церкви, обыкновенно происходили в церкви или на церковном дворе, в присутствии духовных лиц, которые особенными молитвами освящали предметы, служившие для этого. Против судов Божьих многие восставали уже с X века, однако этот обычай продолжался очень долго.

Кроме так называемого суда Божия были и другие обычаи, в которых проявлялось суеверие и превратное понимание закона и обязанностей христианских. Так, например, довольно распространен был обычай гадания по Священному Писанию (Sortes Sanctorum). Книги Священного Писания клали в церкви или на гробницы прославленных святых и, наложив на себя пост, совершив молитву, раскрывали книгу, и первый попавшийся текст считался предсказанием будущего, указанием на разрешение заданного вопроса. Был обычай крещения колоколов. Путешествиям к святым местам приписывалась такая спасительная сила, что богомолье в Рим или какой-нибудь знаменитый монастырь считалось достаточным для искупления грехов и даже преступлений. Эти мнения, однако, вызывали и опровержения. Вообще, в ту пору некоторые просвещенные и благочестивые епископы довольно много заботились о чистоте веры, о распространении просвещения и Священного Писания. Но добрым и здравым понятиям приходилось бороться с общим в народе стремлением к суеверию, с небрежностью и грубостью большей части духовенства, которое, мало понимая сущность закона Христа, превратно толковало его народу, пользовалось для корыстных целей его невежеством и суеверием. Из-за этого укоренилось много суеверных обычаев, внешность стала заменять истинный смысл христианского правила или постановления; исполнение внешнего обряда – внутренний, молитвенный подвиг души.

Главный надзор над нравственностью народа в то время принадлежал, конечно, духовенству. Епископам вменялось в обязанность хотя бы раз в год объезжать свою епархию, чтобы удостовериться, известны ли народу правила христианской веры, и наставлять его. К этому же присоединяли и право суда над проступками, нарушающими законы христианской нравственности. Вот как происходили во Франкском государстве так называемые синоды. Епископ через своего архидиакона извещал о времени своего прибытия в какую-нибудь местность. К этому времени туда собирались все те, которые имели нужду в его правосудии. После прибытия епископ избирал из общества семь мужей, пользовавшихся уважением. Они давали клятвенное обещание, что скажут всю правду, и тогда задавали вопросы, которые нам сегодня могут дать представление о степени развития тогдашнего общества. Спрашивалось, например, не случилось ли в округе убийства, воровства, клятвопреступления; нет ли в округе колдуна, чародея, заклинателя; не творил ли кто-нибудь языческих треб у деревьев, источников и камней; не совершали ли пастухи или охотники заговор над хлебом, травами и тому подобного; не скрывали ли этих заговоров в древесных дуплах, не зарывали ли их на перекрестках с тем, чтобы предохранить скот от падежа; не уверяет ли о себе какая женщина, что она может волшебством или заклинанием превратить ненависть в любовь или любовь в ненависть; не имеет ли кто сношений с духом злым; не ел ли кто нечистого; не нарушал ли поста; не отлучался ли кто от обедни в праздник; не работал ли кто в праздник; не отказался ли от уплаты церковного сбора; не оказал ли пренебрежения к духовенству; не нарушил ли закона гостеприимства; заботятся ли восприемники о том, чтобы крестники их знали молитву Господню; не употребляет ли кто фальшивых весов и мер; не дает ли денег под рост, не пел ли кто близ церкви бесчинных песен; не разговаривал ли во время богослужения и т. д.

После опроса свидетелей начинался суд, и виновные подвергались наказаниям, большей частью телесным. Но эти наказания могли быть заменены и денежной пеней или исполнением церковной епитимий. Отсюда берет начало обычай выкупать грехи определенным денежным штрафом или числом молитв. Уже в VIII веке появилась книга епископа Галитгара Камбрейского, в которой определялась мера епитимий за каждый проступок. Но против такого чисто показного покаяния было много возражений. Шалонский собор запретил употребление «Пенитенциальных книг», как они назывались, объявив, что не количество молитв, а их искренность говорит об истинном покаянии, потому что сердца сокрушенного и смиренного не презрит Господь. Но так сильно было стремление к одному внешнему, так сказать, механическому исполнению церковных постановлений, что в X и XI веках этот обычай полностью утвердился и был признан Церковью. За каждый проступок определялось некоторое количество молитв и псалмов, мера лишений или добровольных истязаний. Вся система наказаний настолько упростилась, что согрешивший мог знать заранее, чем что заменялось. Например, год покаяния мог замениться прочтением тридцати псалмов или определенным количеством ударов, а тот, на которого Церковь возложила пятилетнее покаяние, мог заменить это прочтением всей Псалтири. Покаяние состояло в соблюдении поста, в ношении смиренной, простой одежды и т. п. Все это тоже могло заменяться совершением богомолья, уплатой определенной денежной пени. Постепенно некоторые стали заранее оплачивать будущие проступки, покупать безответственность. Так получила развитие система индульгенций.

Кто отказывался исполнить возложенное на него церковное покаяние, подвергался отлучению от Церкви. За самые тяжкие преступления – анафема, то есть запрещалось всякое участие в церковных службах и Таинствах. Человек оказывался как бы вне закона. Эта мера стала после страшным оружием в руках властолюбивого духовенства, потому что человека, оказавшегося вне закона, каждый мог безнаказанно обидеть или даже убить. К VIII и IX векам относится начало многих подобных обычаев и постановлений. К правилам, которые старались ввести в эту пору, надо причислить и безбрачие духовенства. Римская Церковь старалась внедрить это как церковный закон, и в 862 году было сделано такое постановление на Вормском соборе, но его не признали повсеместно на Западе, и даже в Италии до XI века служили женатые священнослужители.

Было сделано немало попыток к улучшению нравственного состояния франкского духовенства, которое своей алчностью, небрежностью в исполнении обязанностей и распущенностью часто возбуждало негодование. Такую попытку сделали еще около середины VIII века епископ Хродеганг Мецский, который убедил соборное духовенство жить под его надзором, соблюдая составленные им правила, довольно сходные с правилами монашеской жизни, но не столь строгие. Это было началом сообщества каноников, так как они подчинялись каноническим правилам. Живя в одном доме при соборном храме, под надзором епископа, каноники получали содержание от храма, имели общий стол, определенную одежду, в определенные часы собирались для общей молитвы, пения часов и слушания глав из Священного Писания или из канонического устава. Потому и все собрание называлось «капитулом» (от слова caput, глава). Хродеганг устроил такую жизнь только для клира своей соборной церкви, но уже в IX веке устав каноников, дополненный еще многими правилами, становится обязательным для клира всех соборных и некоторых приходских церквей Франции. Однако вскоре духовенство стало выражать неудовольствие. Многие тяготились строгостью устава, делали послабления. Каноники выхлопотали себе право пользоваться и независимо распоряжаться частью церковного имущества и, удаляясь постепенно от строгости первоначальных правил, составили что-то среднее между монашеством, мирянами и клиром. Позже они много занимались воспитанием юношества. Составлялись и женские общества канонис из дев и вдов, которые давали обет безбрачной жизни и, не оставляя своей семьи, подчинялись некоторым правилам монашеской жизни.

Преобразования требовались и для монастырей, которые, особенно во франкском государстве, чрезвычайно удалились от первоначальных правил строгости и простоты. В этом отчасти был виноват пагубный обычай раздавать монастыри в награду за услуги мирянам, воинам, знатным сановникам, которые, пользуясь доходами с монастырских земель, вовсе не заботились о том, соблюдается ли иноками монастырский устав, живут ли они благочестиво или развратно. Нередко случалось, что такой мирянин, владелец монастыря, проживал в нем месяцами с семейством, друзьями и прислугой для того, чтобы охотиться на обширных монастырских землях, и обитель иноков превращалась в место шумных увеселений и пиршеств. Изгнанные же иноки, странствуя по окрестностям, жили подаянием. Таким образом, иночество пришло в крайний упадок.

Аббатство Фонтевро – один из самых известных средневековых монастырей

Его преобразование стало главной целью устремлений строгого Венедикта Анианского. Рожденный в знатном семействе Лангедока, молодой Витица служил воином при Карле Великом. В минуту крайней опасности он дал обет посвятить жизнь свою Богу и принял иночество с именем Венедикта. Стремясь к высшим подвигам иночества, он удивлял сподвижников строгостью жизни, изнуряя тело постом, бдением, добровольными истязаниями. Затем, увидев распущенность жизни иноков, Венедикт решил основать монастырь, который стал бы образцом. И действительно основал в отцовском поместье Анианский монастырь. Он подчинил иноков, собравшихся около него, уставу Венедикта Нурсийского, строго наблюдая за его исполнением, подавая пример самоотверженности, смирения и трудолюбия. Слава монастыря и его настоятеля распространилась далеко. Богатые дары и покровительство Карла Великого дали Венедикту возможность основать при монастыре училище высших наук, библиотеку, школу церковного пения. Обитель со временем сделалась одной из значительнейших во Франции. При сыне Карла Великого, Людовике Благочестивом, Венедикт достиг огромного влияния на все государственные и церковные дела; ничто не предпринималось без его совета и участия. Он убедил Людовика заняться преобразованием монастырей, и на государственном сейме в Аахене в 817 году, после совещания с настоятелями крупнейших обителей, было решено подчинить все франкские монастыри уставу Венедикта Нурсийского, несколько измененному Венедиктом Анианским. Ему же был поручен надзор над всеми иноческими обителями в государстве. Венедикт ревностно занялся возложенной на него обязанностью, объезжал все монастыри и наблюдал за исполнением устава, старался распространить просвещение между иноками, призывал их к строгой жизни, к труду и милосердию. Но как ни ревностно трудился Венедикт до самой смерти, усилий одного человека было явно недостаточно, чтобы искоренить все злоупотребления во франкских монастырях. Большинство из них после смерти Венедикта пришли к прежнему состоянию. До X века сохранялся обычай награждать монастырями заслуженных мирян. И в течение еще многих веков раздавались жалобы на упадок иноческой жизни, распущенность нравов, праздность и невежество иноков, что было предметом презрения и насмешек мирян. Многие благочестивые мужи и после смерти Венедикта Анианского пытались восстановить в монастырях строгость и чистоту древнего благочестия.

Средневековый монастырь Византии

Некоторые монастыри имели особенное значение как училища: Сан-Галльское, монастырь Рейхенау – в Швейцарии; Лорш, Гиршау – близ Рейна; Фульд – в Баварии, Корвий – в Пикардии во Франции. Этот последний был еще замечателен тем, что из него вышло много ревностных благовестников. Корвийская обитель даже основала другую, с особенной целью благовествования язычникам. Карл Великий, покорив саксов, поместил несколько саксонских юношей в разные монастыри, и преимущественно в Корвийский монастырь, для того чтобы они, научившись христианскому закону, могли потом стать наставниками в своей стране. Особенно ревностно занялся образованием молодых саксонцев настоятель Корвийской обители Адальгард и, видя успех своих стараний, решил устроить монастырь в их отечестве. Нашлись достойные иноки, изъявившие желание переселиться вместе с саксонцами, воспитавшимися в Корвийской обители. Много терпели они лишений в дикой, бесплодной местности, которая едва могла прокормить их, и наконец основали на берегу Везера, в немецкой земле, монастырь, который стал называться Ново-Корвийским. Людовик Благочестивый оказывал ему помощь, надеясь, что через него откроется возможность благовествования в дальнем крае. При монастыре устроилась школа, в которой главным наставником стал ученик Пасхазия Радберта Ансхарий, будущий апостол Скандинавии. Его ревностная, неутомимая деятельность заслуживает особого внимания.

Когда Карл Великий покорил саксов своей власти и Римской Церкви, то он решил покорить и другие племена, заселявшие восточную часть нынешней Германии. Балтийское поморье, берега Эльбы и Одера (нынешняя Прибалтика) были заселены разными славянскими племенами, а также немцами и датчанами. Между ними шла постоянно война. Карл Великий намеревался основать епископство в Гамбурге для распространения христианской веры среди окрестного населения, но не успел этого сделать. Однако он основал там Церковь, направил туда священника и тем положил начало благовествования.

В царствование Людовика Благочестивого датский принц Гарольд, у которого родственник оспаривал престол, просил помощи у франков и с их помощью победил соперника. Вследствие установившихся дружеских отношений Людовик в 822 году отправил в Ютландию посольство, во главе которого были Еббо, архиепископ Реймский, и Галитгар, впоследствии епископ Камбрейский. Они старались расположить Гарольда к принятию христианской веры, но Гарольд, боясь возбудить неудовольствие в народе, не согласился принять крещения, однако и не мешал христианским епископам совершать крещение над уверовавшими. Послы пробыли у датчан недолго и, не достигнув большого успеха, возвратились на родину. Новые смуты, возникшие в Дании, заставили Гарольда снова просить помощи у Людовика. В 826 году сто судов привезли в Майнц, где находился император, короля Гарольда с семейством и огромным числом спутников, датчан и норманнов. Все они торжественно приняли Святое Крещение в присутствии императора и императрицы, которые стали восприемниками от купели датской королевской четы. Но едва ли можно предполагать в них убеждение в истине христианской веры, еще мало знакомой датчанам. Королю нужна была помощь императора, и все охотно приняли со Святым Крещением подарки, которыми наделил их ревностный к вере Людовик.

Гарольд изъявил желание, чтобы в его страну послали благовестников, и настоятель Корвийского монастыря, обсуждая это с императором, указал ему на молодого монаха Ансхария, как на человека способного и ревностного. Ансхарий, родом из окрестностей Амиенса, с самых ранних лет стремился посвятить свою жизнь Богу. Чудные сновидения указывали ему на блаженство небесное, таинственные голоса увещевали его оставить детские забавы и устремить мысли к горнему. Он рано принял иночество и переселился в Ново-Корвийский монастырь, весь посвятил себя молитве и преподаванию в тамошнем училище. Но эта деятельность не удовлетворяла его. Он стремился к иным трудам. Он слышал голос Господень, говоривший ему: «Иди и возвратись ко Мне, увенчанный венцом мученичества». Другой раз на вопрос: «Господи, что повелишь мне делать?» – он услышал в ответ: «Возвещай людям слово Божие». Благовествование язычникам сделалось целью всех его желаний.

Ансхарий, апостол Скандинавии

С живейшей радостью принял Ансхарий предложение отправиться благовестником в Данию. Из корвийских иноков нашелся ему один сотрудник, и оба отправились в путь. Дело оказалось трудным. Датский народ, крайне недовольный обращением короля, не являл никакого расположения к христианской вере; не было возможности проникнуть в глубь страны. Благовестники остановились в Южной Ютландии, в городе Гадеби, где основали христианскую школу. Ансхарий выкупал пленных детей и обучал их в надежде образовать из них благовестников и наставников, но и эта деятельность вскоре была прервана. Гарольд, побежденный соперником, вынужден был бежать, и благовестники вслед за ним оставили страну, где на них смотрели враждебно. Но Ансхария не покидала надежда продолжить начатое дело. Его спутник заболел и умер, он же ждал благоприятных обстоятельств, чтобы возвратиться к своей деятельности, а между тем искал возможности проникнуть в другую страну, в Швецию. Там неизвестно кем было проповедано Евангелие еще в начале VIII века, и один шведский принц, Скира, принял крещение. С тех пор христианство заглохло среди смут и волнений, но оставалась память о нем. И торговля, и война часто приводили шведов в соприкосновение с христианами. Шведские купцы прибыли в 829 году ко двору Людовика и просили христианских проповедников. Ансхарий с радостью отправился в путь. На пути он и его товарищ были ограблены морскими разбойникам, едва спасли жизнь, но достигли города Бирки, где их благосклонно принял король Бьорн и они нашли христианских военнопленных, которые с невыразимой радостью встретили единоверцев и приняли от них Святое Причастие. Дело благовествования пошло довольно успешно. Многие уверовали, и один из правителей страны, Геригар, приняв Святое Крещение, основал первую христианскую церковь.

Ансхарий пробыл полтора года в Швеции, трудясь неутомимо. Когда, возвратившись, он рассказал императору о ходе дела, то Людовик решил исполнить желание отца и устроил в Гамбурге епископство Нордальбингское, которое и поручил Ансхарию, посвященному в архиепископа Нордальбингии. (Так называлась немецкая земля за Эльбой, граничившая с датчанами, западная половина бывшей Турции с Гамбургом.) На содержание епископства дали доходы с одного монастыря в Фризляндии, но и при этом положение Ансхария было крайне трудное во всех отношениях. Его округ постоянно подвергался опустошительным набегам соседних племен, жизнь не раз оказывалась в опасности. Но ничто не устрашало его, ничто не охлаждало его святой ревности. Всегда в трудах, терпя лишения, он являл кротость, терпение и мужество истинного служителя Божия, который живет не для себя, а для Бога. Надеясь на Его всесильную помощь, он продолжал выкупать пленных отроков из немцев, норманнов и славян и обучать их вере Христовой, общаться с благовестниками, трудившимися в Дании и Швеции. Там дело колебалось: когда брали верх партии, враждебные христианству, то уверовавшие подвергались гонениям и опасности, и даже иногда благовестники оставляли край. Через несколько лет Ансхария постигло новое бедствие. Норманны, страшно опустошив край, сожгли Гамбург, церковь, школу и библиотеку, основанные им; сам Ансхарий едва спасся. «Господь дал, Господь и взял, да будет благословенно имя Его», – сказал он, как Иов, и удалился на время в поместье одной христианской вдовы в Пруссии. Оттуда он обозревал свой опустошенный округ, принося несчастным утешение веры, внушая им твердость духа и упование на Бога. Сам же терпел крайнюю нищету. Наследники Людовика отняли у Нордальбингской епархии доходы, которыми она содержалась, и Ансхарий был лишен средств к жизни. Его сотрудники упали духом и возвратились на родину, но он не оставил начатого дела и, надеясь на лучшие времена, продолжал трудиться один. Действительно, через некоторое время Гамбург и Бремен соединили в одну епархию, и ревностному архиепископу были вновь даны средства продолжать свою благотворную деятельность.

Со званием архиепископа Нордальбингии Ансхарий соединял и звание примаса всего северного края, имея надзор над Церковью в Дании и Швеции. Но уже в 837 году епископа Гауцберга, трудившегося в Швеции, оттуда изгнала партия, враждебная христианству. Несколько раз Ансхарий ездил в Данию и, пользуясь покровительством короля Ериха, построил церковь в городе Шлезвиге. Сам король не изъявил желания креститься, но многие уверовали. Успехи христианской веры вновь возбудили негодование языческой партии, вспыхнуло возмущение. Король, покровительствовавший Ансхарию, был свергнут с престола и вскоре затем убит (854). Отрок Эрик был провозглашен королем, и правивший за него Иарл Шлезвигский, ожесточенный враг христианства, поднял на христиан страшное гонение: многие были казнены, священники изгнаны, церковь заперта. Но правление жестокого врага христиан продолжалось недолго. В 856 году Ансхария пригласил в Данию сам король, и дело благовествования возобновилось.

Между тем и в Швеции, где в течение семи лет не было благовестников по причине гонения, слово Божие действовало своей сокровенной силой: многие из уверовавших оказывались истинными христианами, опасности и гонения не охладили их ревности к службе Божией. Среди них был Геригар: его твердость духа, добродетельная жизнь имели благотворное влияние на окружающих, и многие обращались, кто тайно, кто явно. Тесные взаимоотношения шведов и христиан способствовали распространению христианства; и поклонники Тора и Одина (главные скандинавские божества) начинали приходить к убеждению, что Бог христиан есть могучий и сильный помощник верующим в Него. На сходах они стали рассуждать о том, не признать ли Христа Богом и не воздавать ли Ему честь, как Тору и Одину. Случилось так, что однажды, когда враги угрожали Бирке и жители в страхе умоляли своих богов о спасении, Геригар посоветовал им призвать на помощь христианского Бога. Они согласились и обещали в случае спасения хранить пост и дать подаяние бедным во имя Христа. Опасность миновала Бирку, и с этих пор слава Христа возросла в глазах поклонников Одина, многие стали чествовать Христа вместе с прочими богами.

Как только открылась к тому возможность, Ансхарий прибыл в Швецию, чтобы утвердить в вере обращенных и совершить крещение над вновь уверовавшими. В 852 году он предпринял туда новое путешествие. Король Эрик Датский, любивший его, писал королю Олафу Шведскому, что никогда не встречал он такого праведного и добродетельного человека, как Ансхарий, что просит и короля шведского дозволить ему устроить в его государстве христианскую церковь, потому что такой праведный человек может стараться только о том, что воистину хорошо и полезно. Олаф принял Ансхария благосклонно, но не обещал ему содействовать, боясь возбудить негодование в народе, который уже и без того был сильно взволнован успехами христианской веры. Многие ревнители древнего идолослужения на народных собраниях грозили гневом небесным отступникам от Тора и Одина, и волнение было таким сильным, что друзья Ансхария, опасаясь за его жизнь, умоляли его уехать. Но он готов был отдать и жизнь за святую веру. Король бросил жребий о том, допускать ли благовествование веры Христовой. Жребий выпал благоприятный для христианства; он дозволял Ансхарию предложить вопрос на обсуждение народного веча. Ансхарий, приготовившись к делу постом и молитвой, благовествовал собранному народу христианскую веру. Поднялось сильное волнение, и, хотя многие отвергали предложенное, один уважаемый старец все же напомнил, что, судя по тому, что он слышал, тот Бог, о котором идет речь, Бог сильный и могучий, что Он уже многих избавил от опасности и на море, и на войне и что неразумно отвергать того, что может оказаться полезным. Слова старца убедили большинство собравшихся. Решено было не препятствовать распространению веры во Христа и дозволить христианам иметь церковь и совершать богослужение. Ансхарий принял это решение с радостью, как начало, обещающее благие плоды впоследствии. Король подарил ему место для основания церкви. Была заложена церковь, и один из любимых учеников Ансхария, Римберт, оставлен в Швеции священником. Ансхарий же возвратился в Бремен. Но до самой его смерти продолжалось ревностно дело благовествования.

Последние годы жизни Ансхарий провел в своем округе, трудясь по-прежнему, наставляя в истинной вере, утешая страждующих, выкупая пленных. Любя с молодости уединение, он устроил себе тесную келью, в которую иногда удалялся. Но редко доставался ему этот отдых в жизни. Слава о его святой жизни привлекала к нему посетителей. Издалека приносили к нему больных в надежде, что его молитва исцелит их. «Я не могу творить чудес, – говорил смиренный Ансхарий, когда славили его как чудотворца, – и прошу у Бога одного чуда, чтобы Он благодатью Своей сделал меня хорошим человеком». Не дано было Ансхарию положить жизнь в мученичестве за веру, но дано переносить труды и лишения. В течение тридцати четырех лет он неутомимо трудился во славу Божию. Великий апостол Скандинавии умер в 865 году.

Ансхарий

Преемником Ансхария стал его любимый ученик Римберт, описавший жизнь своего наставника, которому подражал в деятельности и самоотверженности. Он был двадцать три года архиепископом Нордальбингии и ревностно стремился распространять веру в Швеции и Дании. Но ни он, ни его преемник Уни не увидели ее полного торжества в этих странах. Еще больше столетия продолжалась упорная борьба между древним богопочитанием, крепко укоренившимся в народе, и новой верой. Норманны и датчане были грозой Европы. В губительных набегах на соседние страны они разоряли христианские церкви, убивали христиан. В Швеции и Дании христиане вновь подверглись гонениям. Но благое семя, брошенное Ансхарием и его учениками, не погибло совсем: оставалось несколько христиан, оставалась память о благовествовании слова Божия, и в конце X века оно возобновилось.

От наездов суровых датчан особенно пострадали в IX веке Британские острова. Они жгли церкви, монастыри и училища. Просвещение настолько упало, что в конце IX века едва можно было найти грамотных людей в стране, которая до тех пор славилась своими училищами. Множество ученых мужей переселилось во Францию. В 872 году вступил на престол Альфред Великий, о котором Англия хранит благодарную память, как о достойнейшем из своих королей. Он победил датчан и старался просветить свой народ. Будучи ревностным христианином, был глубоко убежден, что благотворно только то просвещение, которое зиждется на законе Божием, что самое необходимое знание – знание слова Божия. Он вызывал отовсюду ученых и благочестивых мужей, сам учился у них, заводил школы, все свое время посвящал молитве, науке и государственным делам. Альфред видел, как быстро Англия погружалась в невежество, и, приписывая это отчасти тому, что науки и богословие преподавались не на народном, а на латинском языке, особенно заботился о том, чтобы перевести на родной язык все необходимые учебные и духовные книги. Сам, выучившись латинскому языку, перевел на английский язык Псалтирь, некоторые сочинения Григория Двоеслова, «Историю Английской Церкви» Беды Достопочтенного. «Я помню, – писал он в предисловии к одной из книг, – что перед последними опустошениями церкви наши и монастыри были богаты книгами; но духовенство извлекало из них мало пользы, потому что не понимало их; предки же наши не переводили этих книг на народный язык, не воображая себе, чтобы мы когда-нибудь могли впасть в такое невежество». Постоянно заботясь об успехах просвещения, Альфред значительно расширил училище в Оксфорде, сделавшееся впоследствии знаменитым университетом; он утвердил в Англии суд присяжных. Этот доблестный, милосердный и мудрый король умер в 901 году. После него датчане опять начали опустошать край, и хотя просвещение развивалось с трудом, но заботы Альфреда не оставались бесплодны.

Большая часть Испании, как мы знаем, была в начале VIII века покорена магометанами. Нельзя сказать, чтобы они были жестокими гонителями христианской веры. Кордовские калифы, покровители наук и просвещения, не преследовали своих христианских подданных, и христианам в Испании было гораздо привольнее жить, чем их единоверцам на Востоке. Правда, они должны были ежемесячно вносить поголовную подать, но им дозволялось строить церкви и монастыри, свободно совершать богослужение, спорные вопросы решать своим судом. Запрещалось, однако, только обращать магометан в христианскую веру и поносить Магомета; вместе и магометанам не разрешалось хулить Христа, но с той разницей, что злословивший Магомета подвергался смертной казни, а злословивший Христа – телесному наказанию. Установились довольно мирные отношения между христианами и их победителями. Многие христиане занимали важные должности в государстве; иноки и священники служили посредниками между магометанскими и христианскими правителями. Но вскоре в христианском обществе распространилось некоторое равнодушие к вере: состояние просвещения было тогда выше у арабов, нежели у христиан, и многие христиане охотно посещали процветающие арабские школы, пренебрегая знанием своего закона и отеческих писаний. Иных соблазняло желание стать в ряды господствующих, избавиться от уплаты подати, и много христиан довольно легко перешло в магометанство.

Карл фон Штойбен. Битва при Пуатье (732 г.)

Такие отступления от веры вызывали, конечно, негодование в ревностных христианах, подталкивая их, в укор отступникам и равнодушным, к громким, неосторожным заявлениям о своей вере. Это приводило к столкновениям между христианами и мусульманами, возбуждая фанатизм. Случалось, что приверженцы ислама со смехом и бранью встречали христианских иноков и священников; мусульманские дети бросали в них камнями; звон колоколов, призывающий верующих в христианские храмы, раздражал мусульман. Со своей стороны и ревностные христиане не могли без содрогания слышать, как с минаретов провозглашалось всенародно: «Нет Бога, кроме Бога единого, и Магомет пророк Его», и, совершая крестное знамение, иногда громко восклицали: «Не промолчи, Боже, и сокруши врагов Твоих!»

Такое состояние умов готовило взрыв. Христиане разделились на две партии. Одни, умеренные, находили, что следует благодарить Господа и за ту долю свободы, которой пользуются христиане под игом иноверных, воздерживаться от всего, что может раздражать магометан, не отказываться от государственных должностей и употреблять к сохранению добрых отношений все меры, которые совместимы с соблюдением христианского закона. Другая партия, крайних, клеймила позором такой образ действий, именуя его трусостью, малодушием и чуть ли не отступничеством. Они считали грехом даже малейшее участие в действиях магометанского правительства и священной обязанностью истинного христианина везде, при каждом удобном случае, открыто говорить о своей вере и о ненависти к магометанству. «Вы полухристиане, – говорил умеренным Альвар Кордовский, один из представителей крайних, – вы не дерзаете молиться в присутствии неверных; не дерзаете знаменоваться знамением креста; не дерзаете исповедовать Божество Христа; вы леопарды, принимающие все цвета. Денно и нощно поднимается с минаретов голос, хулящий Господа, ибо, славя Его, славят и лжепророка; и горе веку сему, столь бедному в мудрости Христовой, что не найдется никого, кто бы по повелению Божию вознес знамя Креста над горами и башнями Вавилона и принес бы Богу жертву вечернюю!»

Хотя и не совсем то, чего желал Альвар, но все же нашлось много готовых жертв. Первым, кто пал за имя Христа, был священник, принадлежавший к партии не крайних, а умеренных. Это случилось в 850 году. Перфект, священноинок в Кордове, вышел из монастыря для каких-то закупок. Встретившиеся ему магометане вступили с ним в беседу и стали расспрашивать о вере христианской и о его мнении относительно Магомета. Он не согласился отвечать на вторую часть вопроса, говоря, что не желает их оскорбить. Они настаивали, просили его говорить с ними откровенно, обещая не оскорбляться его словами и не преследовать его. Тогда перфект отвечал, что, конечно, считает Магомета за одного из лжепророков, о которых возвещал Христос. Магометане выслушали это с затаенной злобой, но отпустили его на этот раз, чтобы не нарушить своего обещания. Встретив его через некоторое время, они схватили инока и обвинили перед судом как хулителя Магомета. Перфекта заключили в темницу; и так как он не согласился отречься от своих слов, а, напротив, подтвердил их, смело исповедуя свою веру, то его казнили.

После этой смертной казни фанатизм магометан и ревность христиан к мученичеству возгорелись до крайней степени. Кордовский купец Иоанн, обвиненный в том, что поносил Магомета, претерпел жестокие истязания и смертную казнь; юноша по имени Исаак вслед затем сам явился в суд, притворившись, будто желает ближе узнать закон Магомета. Когда обрадованный этим судья стал объяснять ему, в чем он состоит, то Исаак стал называть Магомета лжецом и обольстителем и тоже был приговорен к смертной казни. С каждым днем сильнее и сильнее разгоралась ревность к мученичеству. Юноши, молодые девы, старики шли объявлять о себе судьям; в мечети вдруг являлись христиане и громко поносили Магомета; из дальних монастырей, из пустынь и лесов приходили в город иноки и отшельники и, вслух ругая Магомета, слагали головы свои на плаху. Некоторые священники и миряне из партии умеренных старались удержать такое рвение, объясняя, что самовольное мученичество не есть подвиг, угодный Господу; что истинный христианин должен в смирении и терпении ожидать проявления воли Божией, не бросаясь в опасности, а в любви к ближним щадить и врагов; что в этом неудержимом рвении к мученичеству больше высокоумия, чем любви. Слова их были тщетны, а огромным влиянием пользовались священник Евлогий и его друг Павел Альвар Кордовский, ревнители мученичества, которые пламенными речами еще больше возбуждали христиан искать мученического подвига. Наконец сам калиф Абдаррахман II обратился к двум испанским митрополитам, архиепискому Севильскому и архиепископу Толедскому, и убедил их своей духовной властью запретить христианам раздражать магометан и искать смерти. Но и слова святителей не помогли. Казни продолжались. В мирные времена бывали браки между христианами и магометанами, причем иногда дети воспитывались в христианстве; теперь магометане постоянно приносили доносы на обращения в христианство. Так, одна девица Флора, рожденная от смешанного брака и воспитанная матерью в христианской вере, была теперь обвинена братом, ревностным мусульманином, в отпадении от магометанства. Истязания и угрозы не подействовали на нее: она осталась тверда в своем исповедании, но так как не хулила Магомета, то была отпущена. Через некоторое время, возбужденная партией крайних, сама явилась к судьям, понося лжепророка. Ее заключили в темницу и потом казнили.

Митрополит Толедский, видя, что слова его тщетны, велел заключить в темницу священников, возбуждавших в христианах ревность к мученичеству, в том числе, как одного из главных, Евлогия. В то же время митрополит Толедский говорил заточенным христианам, что их действия нарушают мир Церкви, что во множестве церквей нет пастырей, из-за чего христиане лишены утешения Таинств и богослужения; что если обязанность христианина пребывать твердым в исповедании своем, то не входит в его обязанности произвольно навлекать на себя опасность и смерть. Но из своего заключения писал, со своей стороны, и Евлогий тем же христианам, хваля их подвиг и воспламеняя их ревность к мученичеству. Упорная борьба между партией крайних и партией умеренных продолжалась долго. Наконец по настоянию того же калифа Абдаррахмана был созван Собор в Кордове и издано постановление, запрещающее христианам самовольно, без требования, являться к магометанским правителям для исповедания своей веры. Вскоре калиф Абдаррахман умер, а его преемник стал теснить христиан, лишал их занимаемых должностей; продолжались частые казни, потому что ревность к мученичеству не ослабела, и Евлогий, избранный архиепископом Толедским, был душой крайней партии. Наконец и его самого в 859 году привели в суд. Магометанские власти сами желали спасти его, уважая святость его жизни и многостороннее образование, но Евлогий, воспламенявший в других ревность к мученичеству и сам искренно объятый той же ревностью, открыто поносил Магомета и сложил голову на плаху. Но это была одна из последних жертв гонения, которое вскоре утихло, и прежние отношения восстановились между победителями и побежденными. Известия об этом гонении сообщены Евлогием и Павлом Альваресом в двух книгах, исполненных восторженной хвалы мученикам.

Не вся Испания была, впрочем, во власти магометан. В городах Астурии доблестный Пелагий сумел отстоять независимость, а у Бискайского залива – его зять Альфонс Великий, который впоследствии соединил под свой скипетр и земли Пелагия, а затем отнял у магометан Галицию и часть Кастилии. Своей преданностью Церкви он заслужил прозвание Католического. Его внук, Альфонс II, прозванный Целомудренным, тоже одерживал победы над калифами. Он основал многие церкви и, между прочим, великолепный храм в Компостелле во имя св. апостола Иакова, мощи которого еще ранее были перенесены в Испанию (829) и которого Испания считает своим небесным покровителем. Наследники Альфонса продолжили борьбу с калифами, и в конце IX века уже значительная часть Испании была свободна от власти магометан. Церковью правили епископы, и во главе их – митрополиты в Севилье и Толедо, долго хранившие довольно независимые отношения с папой римским.

Коррардо Гвиаквинто. Сражение на Клавихо. Мадрид, музей Прадо

С V и VI века имя славян все чаще и чаще встречается в истории. Некоторые племена заселили Иллирию, некоторые, освобожденные Аттилой от угнетавших немцев, расселились по территории нынешней Германии, Балтийскому поморью, по стране, лежавшей за Эльбой (или Лабой) (часть нынешней Прибалтики и Пруссии), в Придунайском крае от Баварии и Тироля до Черного моря. Много славян издавна поселилось в Греции и слилось с туземцами. Уже в VI веке императоры Юстин и Юстиниан, родом славяне, не считались пришельцами в империи. Императоры Ираклий и Маврикий призывали славян в некоторые греческие области, где население было почти истреблено моровой язвой. Так они заняли Фракию, Македонию, Фессалию, Пелопоннес и страну, лежавшую между Савой и Адриатикой, Иллирию и Далмацию.

Вначале мирные колонисты и данники, зависимые от империи, славяне становились для нее грозными и опасными соседями по мере того, как империя слабела. Уже в конце VII века болгары под предводительством Аспаруха основали самостоятельное, сильное княжество, тревожили северные области империи и не раз угрожали Константинополю. Пелопоннесом полностью овладели славяне, соединенные с аварами. Сербы и хорваты, занимавшие Иллирию, отложились от Византии и в начале IX века частично подпали под власть франков. В Паннонии, где Карл Великий сокрушил владычество авар, и по левому берегу Дуная в Богемии стало усиливаться славянское племя моравов и чехов. Все эти и другие славяне, жившие по Днепру, Бугу, Висле, Двине, Десне, Оке, Волге и на озере Ильмень, говорили на наречиях, сходных между собой, хотя они и расселились на огромном пространстве и мало сносились между собой.

О вере славян известно мало. Их вера и обычаи были неодинаковы у разных славянских племен; многое заимствовали они от соседних народов. Так, славяне Балтийского поморья, окруженные германскими и скандинавскими народами, долгое время поклонялись идолам. Было, конечно, и незначительное количество обращенных в христианство, как, например, при Ансхарий, но в целом их просвещение относится к более позднему времени. Южные и юго-западные славяне, проживавшие ближе к Греции, достаточно рано узнали веру Христову. О скифских епископах, живших при Дунае в городе Томе (нынешнем Кюстенджи), упоминается в первых веках христианства. В X веке Скифская епархия принадлежала к округу Константинопольского патриарха, а весь этот край по Дунаю был густо заселен славянами. Славяне областей Древней Греции легко приняли от греков их веру и обычаи. Сербы и хорваты, призванные Ираклием в Иллирик, еще в VII веке приняли крещение от римских священников и имели архиепископа вначале в Салоне, потом в Сплете (Spoletro). К западным славянам по временам приходили латинские миссионеры. Так, известно, что в 845 году в Регенсбурге крестились четырнадцать чешских вождей, и с этих пор Богемия (или Чехия) считалась за Регенсбургской епархией.

Немецкие племена, саксы и баварцы, неохотно покорившиеся Карлу Великому, звали себе славян на помощь против него, и Карл, чтобы покорить и тех, и других, старался обратить их в христианскую веру. Но это не имело успеха. Вера, распространявшаяся на чужом языке, используемая как орудие власти завоевателей, не привлекала славян. Двум братьям, Кириллу и Мефодию, суждено было стать для славян орудием воли Божией, призывать их к спасению и положить между ними начало самобытного, благотворного просвещения. Это относится ко второй половине IX века.

Святые равноапостольные Кирилл и Мефодий

Константин и Мефодий – родом из города Солуни, но греки ли они или славяне, достоверно не известно. В Македонии, где находится Солунь[278], жило много славян, и поэтому славянский язык был там известен. Их отец, Лев, являлся одним из важных военных сановников города, имел семь человек детей. Мефодий был старшим, а Константин – младшим[279]. Когда Мефодий поступил на службу, его назначили правителем славянского княжества, как полагают, Струмской области, а Константин, который с самого детства проявлял удивительные способности и любовь к наукам, в возрасте около 15 лет, по просьбе воспитателя малолетнего императора Михаила III, был взят в Константинополь и воспитывался при дворе вместе с императором. О нем сохранилось предание, что еще ребенком он видел во сне семь дев, из которых избрал себе в спутницы жизни Софию, Божию премудрость. Константинопольский двор в то время отличался крайней развращенностью, но науки в столице процветали. Константин, с юности благочестивый, не увлекся опасными примерами и соблазнами, но усваивал себе все лучшее. Он брал уроки у знаменитого патриарха Фотия, изучал греческий, латинский и сирский языки, все известные тогда науки, и в особенности любил философию, считая ее высшей мудростью, помогающей человеку «жить достойно образа и подобия Творца своего». Пламенная любовь к Господу и к Его святому закону горела в душе молодого Константина. Он отверг брак с богатой невестой и почести, предложенные ему при дворе, желая всецело посвятить свою жизнь Богу. Некоторое время он исполнял должность библиотекаря, а потом тайно удалился и постригся в иноки. По настоятельной просьбе друзей согласился возвратиться в Константинополь и преподавать философию.

Имя Константина Философа прославилось в столице. Однажды от эмира (или сарацинского князя) пришли к императору послы, которые поносили веру Христову. Император решил послать к ним ученого мужа для прения о вере, и выбор пал на Константина, которому было тогда 24 года. Он отправился в Багдад и, со славой исполнив свое поручение и вернувшись, поселился в монастыре на горе Олимп вместе со своим братом Мефодием, который уже давно был иноком.

В 858 году пришли к императору другие послы, от хазар, кавказского племени, кочевавшего в юго-восточной части нынешней России. Они говорили императору: «Нас смущают евреи и сарацины; хвалят они каждый свою веру; пришли же нам людей сведущих, которые бы сказали нам, которая вера лучшая». Опять обратились к Константину Философу, который охотно принял поручение идти к хазарам и убедил брата сопутствовать ему. Путь к хазарам лежал через Корсунь (Херсон), где вначале братья поселились[280]. Там они учились языку хазар и тщательно изучали еврейские книги, чтобы успешнее спорить с евреями и самаритянами, к которым они шли в хазарскую землю. Древнее предание говорит, что они тут встретились с одним русином (или славянином из русского края) и нашли переведенными на русский язык Евангелие и Псалтирь и что Константин выучил русский язык. Между тем сделали они и в Херсоне одно памятное дело. Тут скончался в изгнании, еще при Траяне, святой мученик Климент, ученик апостольский и римский епископ. Народ хранил предание, что в течение нескольких веков, в годовщину его смерти, море отступало от берегов и открывало верующим доступ к мощам святителя, утопленного в Черном море. Константин и Мефодий пожелали обрести святые мощи. По их просьбе херсонский епископ Георгий совершил торжественное молебствие около того места, где, как полагали, они находились. И действительно, при свете, внезапно воссиявшем с неба, святые мощи были обретены. Большую их часть святые на обратном пути в Византию взяли с собой.

Выучившись языку хазар, Константин и Мефодий пошли в их землю и проповедовали там так успешно, что обратили к вере множество народа. Сам каган (или хан) принял Святое Крещение. Константин вступил в прения с учеными евреями, самаритянами и магометанами, красноречиво и мудро доказывал им превосходство истинной веры над их разнообразными учениями. Эти беседы и споры были записаны Мефодием. Каган, довольный, что обрел истинную веру, хотел наградить святых благовестников богатыми дарами, но они отказались, а просили освободить всех греков, находившихся в плену. После этого они пошли в обратный путь и по дороге благовествовали еще одному языческому племени, жившему близ Сурожского (или Азовского) моря.

С радостью и почетом приняли святых благовестников в Константинополе. Мефодий стал игуменом монастыря Полихрона; Константин, живя при церкви Святых апостолов, предался молитве и учению. Но вскоре Господь Бог призвал их к новым трудам. В славянских народах стало проявляться желание узнать и принять истинную веру, и они обращались в Византию. Истинная вера давно начала проникать в Болгарию, бывшую в частых сношениях с империей. Уже в конце VIII века крестился в Константинополе один из болгарских вождей. Но после христианская вера стала гонима некоторыми из болгарских князей. Один из них, Маломир, казнил в начале IX столетия даже своего родного брата Баяна, не соглашавшегося отречься от христианской веры. Но Баян, умирая мученической смертью, предсказал близкое просвещение всей страны. При его внуке, Борисе (или Богорисе), один греческий пленный, Феодор Куфара, заботился о распространении веры, а сестра Бориса, бывшая в плену у греков, при обмене пленными возвратилась из Царьграда ревностной христианкой. Она старалась обратить своего брата, и Господь помог ей: голод и заразные болезни, свирепствовавшие в Болгарии, вдруг прекратились, как только обратились с молитвой к истинному Богу. Это расположило Бориса к вере Христовой, и он послал в Грецию просить наставников. Мефодий прибыл в Болгарию в 861 году. Некоторые летописцы рассказывают, что, будучи искусным живописцем, он изобразил на стене царского дома картину Страшного суда и, объяснив царю значение картины, окончательно убедил его принять христианство. Борис при крещении принял имя Михаила, в честь восприемника своего, византийского императора, и ревностно заботился об обращении своих подданных, которые сначала были недовольны тем, что он оставил веру отцов. Происходили смуты, но постепенно вера стала распространяться. Константинопольский патриарх Фотий письменно объяснял царю веру Христову, излагал правила Вселенских Соборов и отправил в Болгарию архиепископа и священников. Константин и Мефодий, посетив Болгарию по пути в другие страны, проповедовали там слово Божие на славянском языке.

Примерно в то же время и другие славяне пожелали христианского просвещения. Велико-Моравское княжество, возникшее после падения авар, считалось христианским. Его посещали латинские миссионеры. Зальцбургскому архиепископу было поручено обращение преимущественно славян, и у него по этому поводу было немало споров с архиепископом Пассауским, который считал этот край своим достоянием, и действительно основал для моравов и других придунайских народов епископства в Ольмюце, Нитре, Фавиане (Вене). В течение всей первой половины IX века два архиепископа спорят о том, к какому округу принадлежат славяне и кому, следовательно, получать с них подати. Для истинного же их обращения почти ничего не делалось. Богослужение на непонятном языке не привлекало народ, и никто не учил его христианскому закону.

Между тем Велико-Моравское княжество быстро росло под управлением славянских князей. Немецкие императоры, преемники Карла Великого, домогались господства над ним, но самый сильный из моравских князей, Ростислав (или Растиц), сумел отстоять свою независимость, и Велико-Моравское государство достигло высокой степени могущества, расширясь от Эльбы до Карпат. Моравские и паннонские славяне пожелали принять веру Христову. Ростислав и Святополк, моравские князья, и Коцел, князь блатенский в Паннонии, в 862 году решили просить императора, чтобы он прислал им учителей. Их послы говорили: «Земля наша окрещена, и народ наш желает держаться христианского закона; но мы не имеем учителей, которые бы объяснили нам веру и святые книги на нашем языке; итак, просим тебя, позаботься о нашем спасении и пришли нам епископа и учителя, ибо мы знаем, что от вас закон добрый исходит на другие страны». Император и патриарх обрадовались и, призвав солунских братьев, предложили им идти к славянам. Константин, хотя и был в то время болен, охотно согласился; желая упрочить святое дело, он тут же задумал перевести на славянские наречия слово Божие. «Эти народы имеют ли буквы?» – спросил он у императора. «Дед мой и отец искали их, но не нашли», – отвечал царь. «Как же быть? – сказал философ. – Проповедовать только устно все равно что писать на песке; а если я стану сочинять буквы, боюсь, как бы не назвали меня еретиком». – «Помолись Богу, Он вразумит тебя», – отвечал император.

Константин стал готовиться к святому делу молитвой и постом. Глубоко убежденный в необходимости письменности для лучшего познания веры, он стал трудиться над составлением славянской азбуки. Ему помогали Мефодий и некоторые ученики, назначенные сопутствовать ему. Как только азбука была готова, то Константин перевел на славянский язык отрывки из Евангелия и Апостола для дневных чтений. Некоторые летописцы сообщают, что первые слова, написанные на славянском языке, были начальные слова Евангелия от св. Иоанна: Искони Слово, и Слово к Богу, и Бог Слово. Этот великий труд радостно приветствовало все константинопольское духовенство. В присутствии императора был отслужен благодарственный молебен и в 863 году Константин, Мефодий и некоторые их ученики отправились в славянские земли, неся славянам бесценный дар – слово Божие на их родном языке. Некоторые полагают, что перед своим отъездом Константин был посвящен в епископы. Император, отпуская его, дал ему следующее письмо к князю Ростиславу: «Бог, повелевающий всякому уразуметь истину, сотворил великое дело, явив письмена на нашем языке. Мы посылаем к тебе того самого честного мужа, через которого Господь явил сии письмена, философа благоверного и весьма книжного. Он несет тебе дар честнее всякого золота и камней драгоценных. Помогай ему утвердить вашу речь и взыщи Бога, не ленясь ни на какой подвиг; тогда и ты, приведя своих в Божий разум, восприимешь награду в сем веке и в будущем».

Святые равноапостольные Кирилл и Мефодий

Братья отправились в путь, как полагают, через Болгарию, где проповедовали. Они были радостно приняты князем и народом в моравском Велеграде и, обходя весь край, учили, проповедовали, объясняли слово Божие. Они обучали детей, устроили богослужение на славянском языке, трудились неутомимо и за короткое время перевели на славянский язык Псалтирь, Часослов, Служебник, чины Таинств, Октоих Дамаскина и Паремийник (или собрание чтений из Ветхого и Нового Завета).

Когда почти во всех странах Европы слово Божие оставалось чуждым народу, а богослужение совершалось везде на непонятном языке, в славянских землях народ родным словом призывался к познанию и уразумению животворящей истины. Святые учителя заботились о его просвещении, пробуждали в нем духовные и умственные силы, старались, чтобы он всецело проникся верой, не довольствуясь исполнением одного внешнего обряда. Сохранился древний список славянского Евангелия с предисловием, которое носит имя блаженного учителя Константина Философа. Из этого драгоценного памятника видно, как усердно он заботился о том, чтобы новообращенные всей душой, сердцем и умом, приняли слова спасения. «Услышьте, славяне все, – писал он, – слово, еже от Бога прииде, слово, еже кормит души человеческие, слово, еже крепит сердца и умы… Душа не имеет жизни, если словес Божиих не слышит; отверзите прилежно уму двери, оружие приимите твердое, еже куют книги Господни; в буквах мудрость Христова является, которая души ваши укрепит… Поймите своим умом, да не ум имея неразумен, на чуждом языке слышите слово, как голос медной трубы звенящее. Без света нет радости оку видеть творение Божие; так и всякой душе бессловесной, не ведящей Божия закона… Душа безбуковная – мертвая является в человеке. Всякая душа отпадает от жизни Божией, когда слова Божия не слышит».

Святые благовестники трудились более четырех лет, чтобы просветить народ и верой, и знанием, и труды их были не тщетны: множество народа уверовало. Побывали святые благовестники и в Паннонии (часть современной Венгрии), у князя Коцела, которого стали учить грамоте; затем он поручил Константину образование пятидесяти юношей. Слово Божие распространялось по всей стране. «И рады быша словени, слыша величие Божие на своем языке», – говорит летописец. Но крайне недовольны этим остались немецкие и латинские епископы, которые тоже бывали в Паннонии и Моравии, но почти безуспешно. Больше заботясь о своих выгодах и о распространении папской власти, чем об истинном просвещении народа, они не приобрели на него влияния. Богослужение совершали на чужом языке, Священное Писание не объясняли, требовали лишь формального обращения, а не соблюдения христианского закона. Так, например, дозволяли и многоженство, и языческие жертвоприношения. После прибытия солунских благовестников латинские епископы уже потеряли всякое влияние. Народ тотчас же оставил их и обратился к тем, которые наставляли его с такой мудростью и любовью. Это возбудило зависть латинян, и они всячески старались вредить Константину и Мефодию, называя их еретиками, арианами. Распространяли в народе мнение, что слово Божие следует читать лишь на тех трех языках, на которых была сделана надпись на Кресте, и что поступающий иначе – злой еретик. Наконец принесли на них жалобу папе Николаю.

Это было в то самое время, когда у папы шел спор с патриархом Фотием и когда Фотий обличал все его неправильные действия в Болгарии и все отступления Римской Церкви от древнего Православия. Властолюбивый папа Николай встревожился известием, что и в другой стране, бывшей до того под властью Рима, звучит славянская литургия, принесенная из Греции, и призвал в Рим славянских учителей. Константин и Мефодий не могли иметь и мысли признать главенство папы, как оно уже признавалось на Западе, но Церковь всегда уважала в папе первенство чести. К тому же только папа мог положить конец крамолам подвластных ему латинских епископов в Моравии. Братья отправились в путь, взяв с собой часть мощей св. Климента и священные книги, переведенные ими на славянский язык.

По пути святые благовестники проповедовали славянским племенам, населявшим Далмацию, а в Венеции имели горячие споры с латинскими иноками и священниками, которые говорили Константину: «Как же ты сотворил славянам книги и обучаешь их тому, чего не позволяли ни апостол, ни римский папа, ни Григорий Богослов, ни Иероним, ни Августин? Мы знаем только три языка, на которых можно по книгам славить Бога: еврейский, еллинский и латинский». Философ отвечал им: «Не льется ли дождь от Бога на все? Солнце не сияет ли на весь мир? Не все ли мы дышим одним воздухом? Как не стыдитесь вы принимать только три языка, а прочим племенам велите быть слепыми и глухими! Бог, по-вашему, или немощен, что не может дать одним того, что дает другим, или завистлив, что не хочет? Нам известно, что многие народы умеют воздавать славу Богу, каждый на своем языке: армяне, персы, абазги, иверцы, готы, обры, козары, египтяне, сирияне и другие. Если не хотите уразуметь того, из Писания познайте волю Божию. Давид вопиет: пойте Господе ви вся земля, пойте Господеви песнь нову\»

Между тем папа Николай I скончался, а его преемник Адриан II, воодушевленный желанием мира с Востоком, принял благовестников с величайшим почетом. Когда он узнал, что они приближаются к Риму и несут с собой мощи святого Климента, то вышел к ним навстречу за город, сопровождаемый духовенством и множеством народа; все держали в руках зажженные свечи. Он с благоговением принял из их рук святые мощи и перенес их в церковь св. Климента, папы римского; а книги, переведенные на славянский язык, освятил на престоле древнейшей римской базилики святой Марии Большой.

Константин от своего имени и от имени брата составил «Исповедание веры», в котором, исповедуя догматы Никео-Константинопольского Символа, отвергал нововведение, признанное Римом. Оно заключается следующими словами: «Так исповедую я свою веру с Мефодием, присным моим братом и помощником в службе Божией. В сей вере состоит спасение и упование, и ее предаем мы оба ученикам своим, да, тако веруя, спасутся». Папа остался доволен этим исповеданием веры, осудил тех, которые восставали против употребления славянского языка, и велел совершать Божественную службу частью на латинском, частью на славянском языке в храме святого апостола Петра и в храме св. Андрея Первозванного как первого благовестника в славянских землях. В то же время папа рукоположил Мефодия в пресвитеры и повелел двум своим епископам посвятить в пресвитеры и дьяконы некоторых учеников святых благовестников.

Но вскоре после прибытия в Рим Константин занемог. Непрерывные труды давно расстроили его здоровье. Он чувствовал, что ему недолго осталось жить, принял схиму с именем Кирилла и стал спокойно готовиться к смерти. Его болезнь продолжалась около двух месяцев. Праведный муж не боялся умереть. Только одна мысль тревожила его: как бы после него не остановилось начатое дело просвещения славян. Он убедительно молил брата не покидать этого святого дела. «Брат, – говорил он перед самой смертью, – мы с тобой были как дружная пара волов, возделывающих одну ниву; и вот я падаю на бразды, рано окончив день свой. Знаю, ты возлюбил уединение на горе Олимп; но умоляю тебя, не оставляй дела нашего; ты им угодишь Богу». Потом Кирилл стал молиться о просвещенных им племенах, молил Господа сохранить Свое стадо в любви и единодушии, избавить его от заблуждений, наставить его на благо и истину. Окончив молитву и благословив всех присутствовавших, блаженный учитель наш предал душу Богу на сорок третьем году жизни. Это было 14 февраля 869 года.

Папа и все римское духовенство совершили торжественно отпевание усопшего. Мефодий желал по завещанию матери перенести на родину тело любимого брата, но римское духовенство умоляло папу не допустить этого, и блаженный Кирилл был похоронен в церкви святого Климента, близ обретенных им мощей. Множество духовенства и народа сопровождало прах великого учителя славян до места его упокоения. Его мощи и поныне находятся в Риме, в древней церкви святого Климента.

Уже почти два года славяне были лишены своих учителей. Князь Коцел отправил в Рим послов, чтобы просить папу отпустить Мефодия. Адриан II отвечал: «Не тебе одному, но и всем тем славянским странам посылаю учителя от Бога и от святого апостола Петра».

Папе очень хотелось, чтобы обращение славян шло как бы от него, от Рима, а не от Греции. Отпуская Мефодия, Адриан писал к славянским князьям: «С радостью узнали мы, что Господь внушил вам, что не одной верой, но и добрыми делами следует служить Ему, ибо вера без дел мертва. Вы просили себе учителей, и император греческий, предупредив нас, послал к вам блаженного Константина Философа с братом. Теперь мы посылаем к вам обратно сына нашего Мефодия как мужа совершенного в разуме и правоверии, чтобы он учил вас при помощи церковных книг, переведенных, с Божией благодатью, на ваш язык Константином Философом. Если и кто другой возможет достойно и правоверно переложить священные книги на язык ваш, дабы вы удобнее могли познать заповеди Божий, то да будет сие свято и благословенно Богом и нами, и всей Кафолической Апостольской Церковью. Да сбудется слово Писания: Яко восхвалят Бога еси языцы, и еще: Вси возглаголют языки различные величие Божие, якоже даст им Дух Святой отвещавати. А если кто дерзнет отвращать вас от истины и осуждать книги и язык ваш, такого считайте лжеучителем». Однако папа требовал, чтобы при богослужении Евангелие читалось вначале по-латыни, а уже потом по-славянски, грозя церковным отлучением за нарушение этого повеления. Это могло предвещать будущие гонения. Мефодий был посвящен в епископы Паннонии.

Мефодий свято исполнил последнюю мольбу брата; вся его жизнь, все труды были отданы славянам. Он обучал юношей, трудился над переводом священных книг, назначал священников из славян, заботясь пуще всего о том, чтобы церковные службы были понятны народу, и народ радовался, слушая слово Божие на родном языке; латинская служба, латинские священники были совсем оставлены. Но тем сильнее закипела злоба врагов Мефодия, особенно зальцбургского епископа, который до прибытия славянских учителей считал весь тот край своим достоянием и видел, что теперь с каждым днем уменьшается его влияние. Вскоре немецкие епископы приобрели силу и воспользовались ей.

Ростислав упорно отстаивал независимость Велико-Моравского княжества от немецкого императора, который всячески домогался преобладания над ним. Долго попытки императора оставались тщетными: соседние славяне, сербы и чехи помогали Ростиславу, но измена низложила его. Его племянник, Святополк, князь Нитры, вступил в тайный союз с немцами и выдал им Ростислава, которого немецкий император велел ослепить и заключить в монастырь на всю жизнь. Немцы стали господствовать в славянской земле; немецкие епископы призвали Мефодия к суду и грозили ему смертью. Мефодий с твердостью отстаивал свое право распространять слово Божие. «Но, впрочем, – говорил он, – творите вашу волю на мне; я не лучше многих, которые, говоря правду, претерпели мученическую смерть». Епископы достигли того, что Мефодий был заточен в Швабии.

Два года продолжалось его заточение, хотя сам папа неоднократно требовал, чтобы его освободили. Не совсем приятно было папе распространение славянской службы, но еще меньше мог он терпеть своеволие зальцбургского епископа, который распоряжался самовластно церковными делами в стране, признававшей папу. Наконец, уже преемник Адриана II, Иоанн VIII, грозя церковным отлучением непокорным епископам, запретил им священнодействовать, пока не освободят Мефодия. Только тогда святой благовестник вышел из тюрьмы.

К этому времени и политические дела в стране приняли другой оборот. Народ не терпел подданства немцам. Святополк, не получивший от своей измены ожидаемых выгод, вновь изменил, на этот раз немцам, и, встав во главе славян, вел против немцев кровавую войну, которая принесла краю независимость.

Как только моравы услышали о возвращении Мефодия в соседнюю область, Паннонию, то стали изгонять латинских священников и послали просить папу, чтобы он посвятил Мефодия в архиепископа Моравского, хотя он уже был епископом Паннонским. Папа исполнил их желание, призвал Мефодия в Рим, откуда он вернулся епископом Моравским.

Еще шире, еще благотворнее стала деятельность Мефодия. Славянское богослужение проникло за пределы Моравии и Паннонии. Чешский князь Боривой вступил в союз и родство со Святополком Моравским и вскоре принял крещение от Мефодия, вместе со своей супругой Людмилой. Много народа последовало примеру князя, и славянское богослужение стало раздаваться и в этой стране. Ученики Мефодия понесли слово Божие и в Польшу. При Висле, говорит древнее житие Мефодия, сидел языческий князь, ненавидевший христиан, но и там многие крестились.

Слово Божие быстро распространялось, все больше и больше привлекало славян. Многие оставляли Римскую Церковь и устремлялись к той, которая просвещала их сердца и умы святой истиной на родном языке.

В VIII веке Византия почти совсем утратила свое влияние на берегах Адриатики. Иллирские и далмацкие славяне перестали считать себя зависимыми от Греческой империи; хорваты и часть Каринтии подпали под власть франков. В церковном же отношении эта страна подчинялась Риму, от Рима получала священников и епископов; но, в сущности, мало знала о христианской вере. Однако и на нее повеяло животворным духом. Около середины IX века хорваты свергли иго франков. Далмация[281], часто подвергавшаяся нападениям сарацин, получила помощь от греческого императора Василия Македонянина, который освободил Рагузу и Бар, осаждаемые арабами. Это подняло значение Греческой империи во всем Приадриатическом крае. В то же время пронеслась между иллирскими славянами весть, что их близкие единоплеменники совершают у себя Божественную службу на родном языке, на родном языке читают слово Божие, принесенное из Греции. Сами великие первоучители посетили этот край по пути в Рим и благовествовали далмацким славянам, и животворно было их слово. Древняя далмацкая летопись сохранила предание о посещении края славянскими первоучителями: «Была тогда великая радость, и христиане, употреблявшие латинский язык, сходили с гор и восхваляли имя Божие». В 878 году Далмация, отказавшись от подчинения папе, пристала к Восточной Церкви; то же сделали хорваты; сербы отправили послов в Константинополь просить себе священников. Тогда уже папа римский потерял всякую надежду на усиление своей власти в Болгарии. А новый славянский народ (русский), едва начинавший свое гражданское существование, получал христианское просвещение от Восточной Церкви.

Около 866 года появление россов под предводительством киевских князей Аскольда и Дира привело в ужас Константинополь. Русские, в отмщение за какую-то обиду, нанесенную в Константинополе киевским купцам, страшным образом опустошили окрестности и грозили самой столице. Народ в страхе молился; патриарх Фотий после совершения крестного хода и молебствия погрузил в море край ризы Богоматери, хранившейся во Влахернском храме, и внезапная буря рассеяла суда русских. Это бедствие было для них началом спасения. Пораженные таким свидетельством силы Божией, Аскольд и Дир после возвращения в Киев послали в Константинополь просить христианских наставников. Патриарх прислал в Киев греческого епископа, который еще более расположил князей к христианской вере. Но их дружина, услышав о чудесах, совершенных Господом, требовала чуда, чтобы уверовать. Предание говорит, что епископ, помолясь Богу, положил в огонь святое Евангелие, которое осталось невредимо. Тогда с князьями крестилось и много народа, и вера стала распространяться в Киеве. Русь стала считаться одной из епархий, принадлежавших к Константинопольскому церковному округу. При частых сношениях с Грецией и Болгарией, священные книги стали вскоре известны киевским христианам.

Все это, конечно, тревожило папу. Во второй половине IX века только что начала выявляться громадность славянского мира; некоторые славянские народы уже достигли высоты могущества, другие только начинали существование, но в основу их быта ложилась христианская вера, принятая не из Рима, не как мертвая буква, залог рабства Риму, а вера как живая сила, залог развития и духовной свободы. Папа видел, как целый мир образуется вблизи Рима, но не под его влиянием. И Рим стремился употребить всевозможные усилия, чтобы подчинить себе хоть часть этого громадного мира. До некоторой степени это удалось сделать.

Папа постоянно получал от немецких епископов жалобы на Мефодия, который, говорили они, отторгает Моравию от послушания римскому престолу, вводя в нее славянское богослужение и славянские книги. Папа то запрещал петь литургию на «варварском языке», как он выражался, то опять дозволял это, боясь, как бы Моравия не пристала окончательно к округу Константинопольскому. Латинские епископы, больше чем когда-нибудь, старались распространить мнение, что грешно читать Писание на ином языке, кроме греческого, латинского и еврейского; и это нелепое мнение так называемых «триязычников», или «пилатникав», распространялось, хотя и было осуждено папой. Они старались ввести в новообращенной стране измененный Символ, но Мефодий твердо стоял за Никео-Константанопольский Символ, и папа не мог осудить его. Он сам читал Символ неизмененный и помнил, как эти перемены отразились на судьбе потерянной для него Болгарии. Все заставляло его щадить Мефодия и даже оказывать ему покровительство. Не видя успеха с этой стороны, епископы старались возбудить подозрения восточного императора, представляя Мефодия приверженцем Рима. Но и это не удалось: император, призвав святого, принял его с почетом, и патриарх воспользовался переведенными книгами. Мефодий опять возвратился, претерпев опасности на пути, но с прежней ревностью. Он продолжал переводить священные книги, которые не успел перевести его брат, и с помощью учеников своих довершил перевод Библии (кроме книг Маккавейских). На какие именно из славянских наречий были переведены святые книги, о том еще спорят ученые. Более общее мнение заключается в том, что они были написаны на языке болгарских славян. Но надо помнить, что в IX веке, когда только что начиналась историческая жизнь славян, все славянские наречия были гораздо более сходны между собой. Свой великий труд Мефодий закончил в день св. мч. Димитрия Солунского, к памяти которого он имел особенное уважение, как уроженец Солуни, и совершил торжественно благодарственное моление.

Немецкие епископы, однако, все продолжали преследовать его. Они приобрели влияние на князя Святополка, потворствуя его порокам, между тем как Мефодий часто укорял его, требуя от него, как от христианина, соблюдения христианской нравственности. Особенно вкрался в доверие князя хитрый и безнравственный немец Вихинг. Через него он добился посвящения в епископа Нитранского и викарного епископа к Мефодию и был до конца злейшим врагом Мефодия, против которого сумел восстановить и папу, который предал его анафеме. Великий учитель славян переносил все личные оскорбления с христианской кротостью и продолжал трудиться неутомимо до самой смерти.

В 885 году, после шестнадцатилетнего святительства, Мефодий предал душу Богу[282]. Он скончался в Велеграде, как полагают, выразив желание, чтобы после него был посвящен в архиепископы Горазд. Ему он поручил продолжать его труды. Но немецкие епископы только ждали смерти Мефодия, чтобы изгнать его учеников. «Прочь Горазда! – кричали они. – В нем живет Мефодий; нам надо Вихинга». Началось гонение на сотрудников и учеников Мефодия. Горазд, Климент, Наум, Ангеларий, Савва были в оковах заключены в темницы, их подвергли побоям, оскорблениям и потом отправили под стражей солдат разными путями из Моравии. Набрав силу, немцы с Вихингом во главе стали везде преследовать и запрещать славянское богослужение и уничтожать все, что сделали великие просветители славян. После смерти Мефодия в стране осталось до двухсот священников, им образованных, но за короткое время все они были изгнаны или отставлены. Это делалось без участия и почти без ведома Святополка, занятого тогда ожесточенной борьбой против немцев и мадьяров, суровых язычников, которых призвал в Моравию немецкий король Арнульф (впоследствии ставший императором), когда он потерял надежду подчинить ее себе собственными силами.

Пользуясь смутами и безначалием, немецкая партия правила церковными делами в Моравии, и почти четырнадцать лет не было в ней архиепископа. Зальцбургский епископ желал удержать всю страну под своим контролем. Только в 899 году по настоянию Моймира, наследника Святополка, папа посвятил архиепископа для Моравии, но борьба партий, смуты, гонения на народный обычай продолжались до самого падения Велико-Моравского ства, которое около 906 года слилось отчасти с новой державой венгров (или мадьяров), частью с усилившейся тогда Богемией (или Чехией).

У соседних чехов вера тоже распространилась среди бурь и невзгод. Там шла борьба между народной партией (немецкой) и язычеством. Внук Боривоя Вячеслав вступил на престол после смерти отца. Воспитанный своей бабкой Людмилой в правилах Восточной Церкви, он оказывал великую ревность к вере, но брат Вячеслава, Болеслав, был с матерью Драгомирой во главе языческой партии. Благочестивую Людмилу в 927 г. убили по повелению Драгомиры, а в 935 году Вячеслав пал от руки брата. Доныне чествуется память святых мучеников Вячеслава и Людмилы[283]. Болеслав смертью брата достиг княжеского престола и, мучимый совестью, впоследствии принял христианскую веру, но уже от латинских священников, которые стали преследовать славянское богослужение. Немцы начали править всеми церковными делами, папа на соборах запрещал употребление славянского языка. Но среди народа у чехов, как и в Моравии, долго хранилась память о богослужении на родном языке, от поколения к поколению передавались древние священные книги и предания родной старины, росла вражда к чужому немецкому обычаю.

Возвратимся теперь к ученикам Мефодия. Благие семена просвещения, посеянные великими первоучителями славян, не погибли среди гонений, но проросли в другой стране и принесли богатые плоды. То, что так часто повторялось в церковной истории, повторилось и здесь: слепая вражда не помешала делу Божию, изгнание благовестников послужило к более широкому распространению святой истины.

Святая княгиня Людмила Чешская

Болгары скоро поняли, что папа ищет не пользы для их страны, а власти над ней, и решили сблизиться с Греческой Церковью. Они направили послов на Собор, созванный в Константинополе в 869 году при патриархе Игнатии. Послы спрашивали, к какому церковному округу принадлежит Болгария. «Когда вы завоевали страну, в которой теперь живете, каких священников имела она?» – спросили у них. «Мы нашли в ней греческих священников», – отвечали болгары. «Стало быть, страна ваша принадлежит к Константинопольской митрополии», – отвечали им. Тщетно папские легаты возражали против этого решения. Собор, уступивший им так много, не уступил Болгарии. Тогда и на патриарха Игнатия посыпались из Рима анафемы, как они сыпались прежде на Фотия. Но Игнатий, а за ним и Фотий продолжали начатое дело обращения болгар. В Болгарию были посланы архиепископ Феофилакт, священники, и обычаи Греческой Церкви утвердились в стране.

Христианская вера стала быстро распространяться с помощью священных книг, переведенных Кириллом и Мефодием, и при покровительстве царя Бориса.

Святой князь Вячеслав Чешский

Когда из Моравии были изгнаны ученики Мефодия, то Борис принял их с радостью, что способствовало просвещению болгар. Древние болгарские летописи восхваляют святого мужа, который через изобретение славянской азбуки открыл всем славянам уразумение слова Божия: «Прежде славяне не имели книг, но чертами и нарезами считали и гадали, будучи язычниками. Крестившись, они по нужде изображали римскими и греческими письменами славянскую речь, без устроения… и так они пробыли много лет. Потом же Человеколюбец Бог, устраивающий все и не оставляющий рода человеческого без разума, но всех к разуму приводящий и к спасению, помиловал народ славянский, послал ему св. Константина Философа, именуемого Кириллом, мужа праведного и любящего истину, и он сотворил славянам письмена».

Прибытие славянских благовестников, учеников Мефодия, было в Болгарии радостью для всех. При дворе, в домах вельмож принимали их как дорогих наставников, учились под их руководством славянской грамоте, слушали Священное Писание и жития святых угодников. В Болгарии было основано семь кафедральных соборов с епископскими кафедрами, множество училищ. Ученики Мефодия – Климент, Наум, Ангеларий, Савва, Горазд наставляли новообращенных, обходя болгарские города и села, переводя греческие книги, и Болгария сохранила о них благодарную память, славя их вместе с первоучителями под общим именем «седьмочисленников».

При младшем сыне царя Бориса, Симеоне, просвещение Болгарии поднялось достаточно высоко. Он получил блистательное образование в Константинополе, поэтому историки и называют его Полугреком. Симеон был горячо предан вере и науке. Он царствовал с 888 по 927 годы, расширив пределы своего государства. Его царствование было золотым веком болгарской письменности. Радуясь успехам святых мужей, которые распространяли просвещение в Болгарии, он всячески покровительствовал им, и сам трудился вместе с ними, переводя на славянский язык отрывки из сочинений Иоанна Златоуста и другие книги.

Альфонс Муха. Болгарский царь Симеон. 1926–1928

Из учеников Мефодия известнее всех Климент, который был в Болгарии первым епископом из славян (в Величе). Ему приписывают составление азбуки, именуемой глаголицей, на основе азбуки, составленной св. Константином (Кириллом), кириллицы, то есть той, которую употребляем мы, русские.

Юго-западная часть Болгарии, Охридская область, больше остальных нуждалась в ревностных христианских наставниках. Вначале там трудился Горазд, а потом Климент посвятил себя Охридской области и оставался в ней до самой смерти. Описание его жизни и деятельности оставил нам один из его учеников: «Объезжая упомянутую страну, он проповедовал народу слово Божие, и имел в областях избранных учеников, числом до трех тысяч пятисот. Он пребывал по большей части с ними; и мы, которые всегда были с ним, видя и слыша все, что он говорил и делал, мы никогда не видели его праздным. Он обучал детей, показывая одним значение букв, объясняя другим смысл писанного, иным образуя руку для письма; и даже ночью трудился он, предаваясь молитве, чтению, писанию книг; иногда он в одно время и сам писал и учил юношество. Из учеников своих он образовал чтецов, иподиаконов, диаконов, священников; до трехсот из них разослал он в разные области Болгарии. В образец поставил он себе великого Мефодия и, имея перед собою, как картину искусного живописца, жизнь и дела его, уподоблял им свои собственные поступки, ибо он с юных лет был спутником Мефодия и очевидцем всех его подвигов. Видя, что народ не постигал смысла Писаний и что даже многие священники болгарские не понимали греческих книг, так как они обучались только чтению их, а проповеданного слова на болгарском языке не существовало, он своими трудами разрушил стену невежества, затмевавшего болгар, и сделался новым Павлом для новых коринфян; на все праздники сочинил он простые, удобопонятные «Слова», и в них ты научишься тайнам веры, найдешь похвалы Пречистой Богородице при многократно совершаемых Церковью празднованиях Ей; найдешь повествования о чудесах Ее и похвалы Иоанну Крестителю, узнаешь об обретении главы его, о житии и деяниях пророков и апостолов, о подвигах мучеников. Хочешь ли узнать правила св. отцов? Найдешь их списанными по-болгарски премудрым Климентом. Словом, все церковные книги, коими прославляется Бог и святые Его и смиряются души, все это нам, болгарам, передал Климент. Когда Борис украсил Болгарию семью соборными церквами, то и Климент возжелал построить в Охриде собственный монастырь, а потом соорудить там еще другую церковь, где был впоследствии воздвигнут архиепископский престол. Видя Болгарию, покрытую одними дикими деревьями и лишенную садовых плодов, он перенес туда из греческой земли всякие плодоносные деревья и прививками облагородил дикие».

Скончался Климент в 916 году.

Такова благотворная деятельность достойных преемников первоучителей. Вера распространялась, а с ней и просвещение трудами учеников-седьмочисленников. Среди ученых при царе Симеоне известны: Иоанн-экзарх, который перевел творения Иоанна Дамаскина; Константин-епископ, ознакомивший болгар с творениями Афанасия Великого, Иоанна Златоуста, Исидора Пелусиота; Феодор Дукс; священник Григорий; черноризец Храбр, который сообщает известия о начале христианства в славянских странах. Все славянские народы, и в том числе и русские, у которых в начале XI века при великих князьях Владимире и Ярославе вместе с верой распространилась и грамотность, получали книги из Болгарии. Обильным потоком разлились по славянским странам плоды трудов святых седьмочисленников и их учеников. Время их деятельности было самым цветущим для болгарской письменности, которая после стала падать вместе с силой и славой Болгарии. Уже при Симеоне мадьяры явились грозою соседних стран. Призванные против болгар греческим императором Львом VI Мудрым, они овладели частью Болгарии. При преемнике Симеона Петре они еще больше теснили болгар. Между тем внутренние раздоры волновали страну, тем самым помогая ее врагам. А через сорок лет после смерти царя Симеона Болгария покорилась Византии.

Православная вера, конечно, удержалась в Болгарии. При царе Петре Болгарская Церковь стала даже независимой от Греческой, получив своего патриарха Дамиана; но это было не надолго. При том же Петре мы видим в Болгарии великого христианского подвижника, преподобного Иоанна Рыльского, с юных лет подвизавшегося в пустыне. Впоследствии, когда вокруг него стали селиться ученики, устроилась Рыльская обитель, святыня Болгарии. Но Иоанн Рыльский, пустынник и молитвенник, не стал деятельным просветителем народа, какими были седьмочисленники. Просвещение заметно падало, а при упадке просвещения распространилась ересь павликиан. Один болгарский священник по имени Богомил сделался даже как бы вторым основателем этого лжеучения, которое стало сильно распространяться по всей стране и даже проникло в некоторые области соседней Сербии под именем ереси богомильской.

Кроме южных болгар была еще ветвь болгарского народа, поселившегося при Волге и Каме. Камские и волжские болгары находились в частых сношениях с Русью, вели обширную торговлю с Востоком и около 920 года приняли магометанство. До самого своего падения они относились враждебно к христианской вере.

Гонение на славянское богослужение продолжалось долго. Папы всеми средствами старались распространить власть Римской Церкви и возвратить себе утраченное, и часто это им удавалось. Хорватия и Далмация вновь подпали под власть Рима. В 925 году на соборе в Солуни, родине наших просветителей, была запрещена славянская литургия. То же запрещение повторено в Сплите, в Далмации, но, как видно, не совсем успешно, потому что столетие спустя папа Григорий VII дал князю далмацкому корону при условии, что тот уничтожит все народные обычаи. Родной язык в богослужении оставался дорог народу, и отказ в его законных требованиях, гонение внушали ему не любовь, а ненависть к латинскому христианству. Вступив уже раз на ложный путь, Римская Церковь должна была идти по нему иногда дальше, чем предполагалось вначале. Так, например, из небрежности к истинному просвещению новообращенных Священное Писание не переводилось, не вводилось богослужение на понятном языке. Постепенно употребление одного латинского языка как языка церковного делалось правилом, почти догматом, и это отстаивалось в качестве противовеса образу действия Восточной Церкви, признавалось латинянами за внешний признак единства.

С тех пор, как Россия заняла свое место в истории, римские папы посылали и туда своих проповедников: они старались склонить великого князя Владимира к послушанию Риму, но это им не удалось. Владимир принял крещение в Корсуни от греческого епископа в 988 году.

Династия Каролингов прекратилась в Германии в 912 году, и Германией стали править герцоги Саксонские, которые старались покорить себе славянские народы, как некогда Карл Великий и его преемники. Лучшим средством к достижению такой цели казалось им распространение в этих странах христианской веры через своих миссионеров. Обращенные народы становились в некоторую зависимость от державы, обратившей их, получали от нее преданных ей епископов. Ту же цель преследовали и папы. Часто они не столько обращали, сколько приманивали к христианской вере языческих вождей обещанием разных выгод, и особенно обещанием королевского титула тому из вождей, который будет успешнее распространять христианство, конечно, римское, с папой во главе и с латинским языком в придачу. Христианство, принятое от Востока, при употреблении народного языка, преследовалось как опасная ересь и не меньше, чем язычество. Обещание королевского венца было великой приманкой, так как уже распространилось мнение, что во власти папы давать и отнимать короны. Получившие венец от папы признавались как законные короли всеми государями Запада. Даже болгарский царь Симеон, столь ревностный к вере, принятой из Греции, и его преемник Петр просили королевского титула у папы, который охотно исполнил их просьбу в надежде упрочить свое влияние в Болгарии. Эта надежда, однако, не сбылась.

Таким образом, вера, проповеданная с Запада, миссионерами ли немцами, миссионерами ли папы, одинаково несла народам подданство чуждой власти и потому принималась неохотно. Охотно ее принимали иногда вожди, соблазненные выгодами, но народ чуждался ее, не видя в ней света Божественной истины, а видя лишь орудие чуждой власти. Оттого происходили частые смуты, особенно там, где народ уже успел полюбить богослужение и Св. Писание на родном языке и где усвоил себе обряды и обычаи, теперь преследуемые новыми проповедниками. Так было и в славянских землях, получивших начало веры от святых первоучителей. К борьбе между римским и восточным христианством иногда примешивались и волнения, производимые язычниками. Проповедники, посланные императором, и проповедники, посланные папой, встречались враждебно вследствие их взаимных политических отношений, и это, конечно, не благоприятствовало успехам истинной веры.

В Богемии (или Чехии) после мученической кончины Вячеслава стал княжить Болеслав, его брат. Вначале язычник и гонитель христиан, он впоследствии, покорившись немецкому императору Отгону, принял христианскую веру и являл к ней великое усердие. Еще больше усердия являл Болеслав II, при котором Богемия достигла высокой степени могущества, овладев Моравией, некоторыми областями польскими, частью Галиции, потом отнятой у него русским князем Владимиром. Богемия считалась принадлежавшей к округу регенсбургского епископа, но Болеслав получил от немецкого императора согласие на отделение ее от Регенсбургской епархии и основал епископство в Праге (937), что было дозволено папой только при условии соблюдения в Чехии латинского обряда и изгнания славянского языка из богослужения. Явились ревностные приверженцы латинства в Богемии. Сестра Болеслава основала в Праге женский монастырь. Первым епископом Пражским был немец, саксонский князь Дитмар. Особенно же действовал в пользу латинства второй епископ Пражский, родом чех, Войтех, сын воеводы Славника, горячо преданный Риму. Он учился в Магдебурге и, приняв в иночестве имя Адальберга, был в 983 году возведен в сан епископа Пражского; ходил благовествовать в соседние земли, в Венгрию, Польшу. В чешском народе хранились отчасти обычаи Восточной Церкви, славянские книги, любовь к славянскому богослужению, отчасти и языческие обычаи, еще не вытесненные недавним просвещением. Адальберг стал беспощадно преследовать и остатки язычества, и родной язык. Народ возненавидел его, и он вынужден был оставить Чехию. Удалившись в Рим, он вступил в бенедиктинский монастырь св. Алексия. Но через несколько лет, призванный Болеславом, он снова вернулся в Чехию и после безуспешных трудов опять удалился в Италию, где в Монте-Кассинском монастыре предался самому строгому подвижничеству. Движимый горячей ревностью к вере, он, однако, предпринял новые труды и пошел проповедовать языческим пруссам, у которых нашел мученическую смерть в 997 г. Польский король Болеслав купил останки святого мученика, которые были торжественно перенесены в город Гнездно. Большая часть Чехии вскоре после этого подпала под власть Болеслава Польского.

Адальберг. XV в.

В церковных делах Рим все больше и больше приобретал влияние, но в народе тайно хранились славянские книги, тем более любимые, что были преследуемы немцами. Однажды один из чешских князей, горец Ульрих, охотясь за зверями, нашел пещеру, в которой жил благочестивый пустынник Прокопий, инок-бенедиктинец, уроженец богемского местечка Хотунь, который некогда учил в одной из пражских школ. Но желание уединенной жизни и гонения, которым Прокопий подвергся за приверженность к славянским книгам, убедили его удалиться от мира. Когда князь Ульрих (1032) нашел его, пустынник уже давно жил в пещере. Князь был так тронут его благочестивыми речами, что взял его к себе в духовники, а на том месте, где он жил, при реке Сазаве, основал Еммаусский монастырь. В этом монастыре, где св. Прокопий стал игуменом, следовали славянским обрядам, и он сделался средоточием славянской духовной деятельности. Все окрестное население стекалось в храм, чтобы слушать понятное ему богослужение; переписывались славянские книги. Но это было крайне неприятно епископам, и после смерти Прокопия сазавские иноки подверглись жестоким гонениям. Обвиняли их в ереси, происходившей будто от славянских книг. Многие удалились в Венгрию, но потом монастырь был восстановлен на прежних основаниях. Чешский король Вратислав просил (1078) у папы Григория VII дозволить для чехов употребление народного языка в богослужении, но папа отвечал, что слово Божие было бы унижено, если бы его передавали народу на языке, для него понятном; а папа Инокентий III повелел по всей стране искоренять этот «безумный и дерзновенный обычай». Тогда начались новые гонения на Еммаусскую обитель: прибыли в нее латинские иноки и стали сжигать все славянские книги, которые только могли найти. Но еще и к XV веку уцелело несколько листов славянской рукописи св. Прокопия, почитавшихся как святыня, которые принесли императору Карлу IV.

История христианства в Польше тоже начинается именем Мефодия. Он посылал своих учеников проповедовать «языческому князю, сидевшему на Висле». Неизвестно, насколько было тогда успешно благовествование, но когда впоследствии пришли проповедники от папы, они нашли в Польше славянское богослужение и начали его преследовать. Вера стала быстро распространяться с тех пор, как в 966 году польский князь Мечислав женился на чешской княжне Дубравке (или Домбровке). Адальберг Пражский проповедовал в Польше. Папа Иоанн XIII прислал епископа и священников, которых вначале народ принял неохотно, чуждаясь благовестников, не знавших его языка. Но для обращения народа была употреблена сила, князю был обещан королевский титул, и дело пошло быстрее, особенно при преемнике Мечислава, польском короле Болеславе Храбром. Болеслав значительно расширил свои владения: епископства были основаны в Гнездне, Кракове, Познани. Кроме Адальберга Пражского, были и другие проповедники от папы, которых Болеслав принимал охотнее, чем проповедников от немецкого императора, находясь с ним в состоянии войны. Дочь Болеслава была замужем за Святополком, усыновленным племянником Владимира Киевского. Болеслав, помогая Святополку против Ярослава, вошел победителем в Киев и вывез оттуда огромное богатство, которое употребил на постройку и украшение церквей и монастырей в Польше. И Болеслав, и его преемники были верными и ревностными приверженцами папы.

Соседи Польши и Богемии угры (или мадьяры) в конце IX века основали сильное государство Венгерское, постоянно расширявшееся за счет новых завоеваний. Кочевавшие вначале между хазарами, на восток от Волги, и вытесненные оттуда набегами печенегов, угры устремились к Придунайскому краю, который они считали почти своим наследственным достоянием, так как им некогда владели родственные им племена, гунны и авары. Наш летописец Нестор сообщает, что они шли мимо Киева. Вскоре под покровительством Альмы и его сына Арпада, потомков Аттилы, как говорит предание, они заняли Придунайский край: Паннонию, Трансильванию, часть Болгарии. Сами христианские князья, враждуя между собой, помогли суровым мадьярам утвердиться по соседству: греческий император Лев IV звал их на болгар, немецкий король Арнульф – на моравов. Долго Европа проклинала имя Арнульфа, когда угры стали грозой Европы. Не только соседние страны, но и все немецкие области, Италия, Франция подвергались нашествию суровых угров, которые не щадили ничего, превращали в пустыни цветущие области, разрушали и грабили церкви и монастыри, унося добычу. Но страшные для всей остальной Европы, угры довольно мирно утвердились в Придунайском крае, где нашли между славянским населением остатки родственных им авар, уже слившихся со славянами, и не слышно было, чтобы население много терпело от их жестокости. Хотя Европа считала их злейшими врагами христианства, не известно также, чтобы они преследовали христиан в стране, которую нашли уже обращенной святыми первоучителями. Есть даже в древнем житии Мефодия известие, что угорский король призвал его к себе. Друзья старались удержать епископа, боясь за его жизнь, но Мефодий бесстрашно отправился к королю, надеясь просветить его словами жизни. Суровый король принял Мефодия с почетом и просил его молитв.

Около середины X века два мадьярских вождя, Буячу и Дюла (или Гюлай), приняли в Царьграде крещение и привезли оттуда священников и епископа, посвященного патриархом. Надо думать, что тот епископ и священники распространяли веру. Но это не мешало германским императорам, воевавшим с венграми, долго считать их язычниками и в договоры с ними включать требование, чтобы они приняли благовестников. Такой договор был заключен после битвы при Аугсбурге (855), когда венгры потерпели жестокое поражение от императора Отгона. Этих-то благовестников, навязанных им чуждой властью и с целью поработить их, венгры действительно принимали неохотно и при малейшей возможности изгоняли их, мстили немцам страшными опустошениями. Но ни немцы, ни папа не унывали и наконец достигли желаемого.

Один из вождей, крещенных в Константинополе, вскоре оставил веру Христову. Но в семье другого, Гюлая, она удержалась, и когда его дочь Шарлотта вышла замуж за венгерского воеводу Гейзу, то она обратила и своего мужа. К этому времени папские благовестники набрали силу. Один из них, Пильгрим, епископ Пассавский, действительно явил великую ревность о вере. Сын Гейзы Войка принял крещение уже от Адальберга Пражского и при крещении получил имя Стефан. Венгрия все усиливалась. Стефан вступил в брак с Гизелой, дочерью немецкого императора, получил от папы королевский титул и корону. Вступив таким образом в семью западных государей, Стефан стал преобразовывать свою страну и вводить в нее немецкие порядки. Римская Церковь укрепилась в стране, что не нравилось народу. Но при Стефане, которого любили и считали святым, это переносилось терпеливо. Когда же его не стало (1038) и когда его преемник Петр полностью признал над собой верховную власть немецкого императора, то народ сверг Петра с престола, а возвел двоюродного брата Стефана Андрея, укрывавшегося на Руси, женатого на дочери Ярослава Мудрого и исповедовавшего восточное Православие. Среди смут и языческая партия подняла голову, после чего партия немцев и латинян опять вошла в силу.

Среди благовестников, трудившихся для распространения веры в Венгрии, надо назвать Бруна, описавшего житие Войтеха (или Адальберга Пражского). Воодушевленный его примером, он из Монте-Кассинского монастыря отправился в Венгрию, в Польшу и оттуда около 1006 года на Русь. Там его дружелюбно принял великий князь Владимир и старался отвратить от намерения идти к печенегам, рассказывая ему об опасности этого предприятия, но все же проводил до границы. Брун обратил до тридцати печенегов, навестил северные миссии, устроенные немецкими императорами для обращения скандинавов, пруссов и балтийских славян. Затем он отправился к суровым пруссам и увенчался мученической смертью на границе Руси и Литвы вместе с 18 товарищами.

Славянские племена, населявшие большую часть Германии, берега Балтийского и Немецкого моря, были очень многочисленны. Наиболее известны и сильны были вагры, ране, лютичи, оботриты (или бодричи), стодоряне, велеты, поморяне. Немцы всех их называли вандами, и издавна немецкие государи старались покорить их себе то силой оружия, то христианской проповедью. Но и то и другое долго оставалось тщетным. Воинственные славяне отражали набеги и немцев, и датчан и сами опустошали области своих врагов. Некоторые вместе с норманнами были грозой прибрежных стран, живя разбоем и грабежом; другие вели торговлю и основали богатые города, такие как Юлит, Щетин. В проповедуемой им вере они видели только орудие порабощения и упорно отстаивали свое язычество вместе со своей независимостью.

Богопочитание прибалтийских и немецких славян состояло, как и у других славян, в чествовании одного бога небесного, Сварога, и множества подвластных ему богов, владевших землей и видимой природой. Главным из таких богов был Святовит. В Арконе, на острове Рюген, стоял громадный идол Святовита, с четырьмя головами, и содержался в великой чести его белый конь, на котором, как верил народ, бог-воитель по ночам выезжал против врагов своей святыни. Балтийские славяне дошли до большей определенности в своем богопочитании, чем все другие славянские племена, и имели касту жрецов, которые пользовались великими выгодами от жертвоприношений и сильным влиянием на народ. К главным своим святилищам в Арконе, Ретро, Радигоще стекались по временам представители разных племен, и жрецы, вещатели воли богов, воспламеняли в них усердие к древней отеческой вере и ненависть к вере немцев.

Немецкие проповедники не унывали, и некоторые из них трудились усердно и бескорыстно в деле Божием. Иноки Корвийского монастыря иногда посещали остров Рюген. Инок Бозо, даже выучил язык славян и для их обращения основал епископство Мерзебург, но успеха было мало. Император Оттон, больше других преуспевший в войне со славянами, окружил их целым рядом епископств, откуда должны были действовать миссионеры. На землях, заселенных славянами, он основал епископства Гавельберг, Ольденбург, Мейсен, Магдебург; ревностно трудился епископ Магдебургский Адальберг. Другой Адальберг, архиепископ Бременский, всю свою жизнь заботился об обращении славян или, скорее, о причислении их к христианской епархии, потому что мечтал о том, чтобы сделаться патриархом всего севера, и умножал число северных епархий, чтобы иметь свидетельство своей деятельности и достигнуть желаемого.

Но медленно и неохотно обращались славяне. И если временно покорялись чуждой власти и новой вере, то потом опять возвращались к прежнему идолослужению и опустошительными набегами на немецкие земли старались загладить свое отпадение от греческой веры. Так, например, один князь оботритов, или бодричей (в Мекленбурге), Мистивой, вступив в дружеские отношения с немцами, принял крещение. Но позднее он призвал в Ретро своих соотечественников и именем великих богов Святовита и Рацегаста воодушевлял их на бой с немцами. Северная Германия жестоко потерпела от нападения славян, разрушавших следы принятого ими христианства. Язычество опять победоносно водворилось, но через несколько лет Мистивой сам искренно возвратился к христианской вере и окончил жизнь, каясь в своем отступлении.

Внук Мистивоя, Годескальд, получил в Люнебурге христианское воспитание. Но, узнав, что немцы умертвили его отца, возымел желание отомстить врагам. Во главе язычников он опустошил Нордальбингию, окрестности Гамбурга и Голштинию: разрушал церкви, превращал в пустыни цветущие области. Но чувства христианина победили сурового язычника. Раскаяние заговорило в нем, и он с еще большей ревностью возвратился к вере Христовой. Основав сильное государство, он посвятил все свои труды обращению народа. Призывал благовестников, которым сам помогал, переводя молитвы на славянский язык, поучая народ, основал много церквей и монастырей в Любеке, Ольденбурге, Рацебурге, Ленцене, Мекленбурге. Но крайне недовольна была всем этим языческая партия, поддерживаемая жрецами: вспыхнул мятеж, и ревностный Годескальд увенчался мученической смертью в Ленцене в 1066 году. Много священников и христиан всякого звания разделило его участь. Престарелый Мекленбургский епископ Иоанн подвергся истязаниям, и в конце концов его принесли в жертву идолу Радегасту в Ретре. Все христиане подверглись жестокому гонению: церкви и монастыри разрушили, опустошена была вся окрестная страна, а восстановленное язычество господствовало до конца XII столетия вопреки всем усилиям немцев. Современные писатели винят в этом алчность и жестокость немцев. «Славянские племена давно могли бы быть обращены в христианскую веру, – писал в XI веке летописец Адам Бременский, – если бы не препятствовало корыстолюбие немцев, умы которых более склонны к собиранию дани, нежели к обращению язычников. Не хотят видеть они, какую опасность на себя накликают своей жадностью, сначала поколебав корыстолюбием своим христианство в славянской земле, а потом жестокостью принудив подданных в восстанию и отстраняя для людей, которые охотно бы стали веровать, возможность обращения тем, что требуют все денег». Другой летописец, Гельмольд, говорит: «Одержав победу, славяне вооруженною рукою свергли иго рабства и с таким упорством духа стояли за свою свободу, что скорее решались умереть, нежели принять снова наименование христиан или платить дань начальникам саксов. Поистине, эту беду породило несчастное корыстолюбие саксов, которые, покуда были сильны и возвеличивались частыми победами, не хотели признать, что война в руке Божией и что от Него победа, а, напротив, такими налогами угнетали славянский народ, который удалось подчинить себе войной и договорами, что он горькой необходимостью принужден был сопротивляться Божию закону и подданству герцогам».

Памятник Адальбергу на Вацлавской площади. Прага

Благовествование в Пруссии началось в конце X века и было запечатлено мученической смертью многих благовестников, и среди них Адальберга Пражского, Бруна и его товарищей. После этого язычество было господствующей религией у пруссов целых два столетия!

В других северных странах: Дании, Швеции и Норвегии, – происходила также упорная борьба между христианством и древним богопочитанием. Как ни трудился Ансхарий, но язычество существовало еще целых полтора века после него, хотя и были частные обращения, хотя и ревностно трудились преемники Ансхария: Римберт, Уни. В IX и X веках всем прибрежным странам были страшны норманны, которые в разбойничьих набегах опустошали целые области и часто захватывали не только города, но и государства. Но, приходя в соприкосновение с христианскими народами, даже суровые норманны часто принимали христианство. Так, принял христианство Роллон, вождь норманнов, овладевший Французской областью, которая стала называться Нормандией. Конечно, в жизни, преданной суровым подвигам войны, норманны не имели ни времени, ни возможности узнать кроткого учения Спасителя, мало объясняемого им проповедниками, которые часто довольствовались наружным исповеданием. Но сами опасности и случайности их бурной жизни заставили их веровать в высшее существо, от которого зависит жизнь и смерть. И они мало-помалу приходили к убеждению, что Бог христиан и есть это высшее существо, что Он лучше спасает и охраняет служителей Своих, чем те боги, которым они доселе поклонялись и приносили жертвы. Затем, не отказываясь от прежних богов, они начинали присоединять к ним и Христа, пока наконец совершенно не убедились в ложности древнего богопочитания. Таков был ход распространения веры среди норманнов и в завоеванных ими землях.

Норманны

При Ансхарий и его преемниках только часть Дании просветилась истинной верой. В начале X века датский король Гурм преследовал христианство. Победив саксов и вступив в союз с язычниками-оботритами, он везде старался подавить новую веру. Иначе действовал его сын Гарольд Блатанд, воспитанный матерью в вере Христовой. Он, напротив, старался подавить язычество и распространить христианство, но такими же суровыми мерами, какие употреблял его отец. Это внушало народу ненависть к новой вере, происходили мятежи и смуты, и, наконец, сильная языческая партия, имея во главе сына Гарольда Свенона, достигла господства. Гарольд пал в битве 991 года, после пятидесятилетнего царствования, и вновь язычество восторжествовало, но не надолго. Датчане под предводительством короля Свенона завладели Англией, разрушили в ней церкви и монастыри, причем скончался мученической смертью достойный кентерберийский епископ Ельфер. Но и Свенон недолго пользовался плодами своей победы: он умер через месяц после своего восшествия на престол Англии, каясь в отпадении своем от христианской веры, как утверждают историки. А его сын, Канут Великий, соединивший под свою власть Англию, Данию и Норвегию, до самой смерти (1035) заботился о распространении христианской веры.

Около того же времени вера Христова утвердилась и в Швеции. Король Олаф в начале XI века призывал из Англии благовестников, которые ревностно трудились. Но еще была сильна языческая партия, имевшая главный храм в Упсале. Король захотел разрушить этот храм, но язычники упросили его избрать для себя лучшую часть королевства и в ней распространять христианскую веру, строить храмы, но не мешать и им поклоняться своим богам в своей народной святыне. Король согласился и в западной части королевства основал в Скаре первое епископство, для которого призвал епископа-англичанина. При его преемнике христианская вера сильно распространилась, и успех ее мог бы быть еще большим, если бы не задерживало его властолюбие архиепископа Бременского Адальберга, который, мечтая о сане патриарха всего севера, требовал себе от Швеции покорности, что возбуждало в шведах дух независимости и усиливало языческую партию, отстаивавшую независимость вместе с древним богопочитанием. Уже названный нами летописец Адам Бременский замечает, что народ охотно слушал тех благовестников, которые сами отличались добродетельной жизнью, однако многих из новообращенных отталкивало явное корыстолюбие этих проповедников и небрежение об истинном благе новых чад Церкви.

В Норвегии принц Гакон в первой половине X века заботился о распространении христианской веры. Он воспитывался в Англии, при дворе благочестивого короля Ательстана и, избранный народом в короли норвежские, тотчас же после своего воцарения захотел подавить языческое богопочитание. Но взрыв всеобщего негодования встретил его первые попытки. И для того чтобы сохранить престол, он не только должен был таить свою веру, но даже согласиться принимать участие в народных языческих обрядах. Это тяготело над его совестью, и несколько раз он возобновлял свои попытки, но с той же неудачей. Он привлек очень немногих из своих близких к христианской вере, а потерял любовь подданных, которые видели, что он только притворно участвует в языческих обрядах. Вторжение врагов примирило короля и подданных, соединив их для защиты отечества. Будучи ранен в сражении, Гакон дал обет, если Бог сохранит ему жизнь, оставить царство и в христианской земле посвятить жизнь молитве и покаянию. Но он умер от полученной раны, и геройская кончина его в битве за отечество примирила с ним самых озлобленных его противников. Все его искренно оплакивали, и память о короле Гаконе Добром, как его называли, расположила многих в пользу веры, которую он исповедовал. Но языческая партия еще долго оставалась сильной, и суровые меры, употребляемые некоторыми правителями для подавления язычества, только задержали распространение истины, ожесточая народ.

Такие же меры употреблял и датский король Гарольд, когда он в 967 году овладел Норвегией, но не надолго. Строгость его возбудила негодование народа, и этим негодованием воспользовался один из его вождей, Ярл Гакон, чтобы присвоить себе власть. Но как легко было в это время смут и брожения присвоить себе власть, так же трудно было удержать ее за собой, когда со всех сторон являлись смелые и предприимчивые норманнские вожди, искавшие какого-нибудь престола. Такой вождь скоро явился – Олаф Тригвезон, которого бурная и переменчивая судьба бросала в разные страны, то в Англию, то в Грецию, то на Русь (при Владимире), то в Северную Германию. Узнав христианскую веру и уверовав, что Бог христиан сильнее Тора и Одина, Олаф принял крещение и старался овладеть норвежским престолом в твердом намерении искоренить в Норвегии языческое богопочитание. Овладеть Норвегией было легко при общей ненависти к Ярлу Гакону, но ввести христианскую веру много труднее. Народному собранию Олаф объяснил, что он требует от подданных своих послушания, достойного людей свободных; что он предлагает им служить тому Богу Всемогущему, Которому он сам служит, Который Царь царей, Создатель неба и земли, Который по милости Своей служителей Своих соделывает братьями Единородного Сына Своего и сонаследниками Небесного Царства. Но убеждения остались тщетны, и Олаф стал разрушать капища и принуждать подданных своих к принятию крещения, однако его убили на войне против шведов и датчан.

Несколько лет Норвегия находилась под чуждой властью правителей, которые были довольно равнодушны к успехам веры: свое богопочитание свободно справляли и христиане, и язычники, и те, которые поклонялись вместе и Христу, и Одину, и Тору. Но в 1017 году Норвегией овладел другой Олаф, прозванный Толстым. Он привез с собой из Англии епископа и священников и стал употреблять решительные меры для насаждения христианства: пытки, казни, лишение имущества. Многие из страха принимали крещение, а втайне сохраняли прежнюю веру и соблюдали прежние обряды. По временам вдруг воспламенялась в народе ревность к древнему богопочитанию, вспыхивали волнения. Так, однажды во время страшного голода, который новообращенные сочли наказанием за свое отступление от отеческих богов, множество разрушенных капищ было восстановлено, и стали совершаться жертвоприношения в честь Одина. Извещенный об этом, Олаф объехал всю страну и, рассеяв сборища язычников, предал казни ослушников, а на местах, где были восстановлены капища, поставил церкви. Однажды, как рассказывают, застал он многочисленное сборище под предводительством вождя, очень уважаемого народом, Гудбравда. Он призывал народ к восстанию против Олафа, обещая помощь великого бога Тора. Громадный идол Тора, украшенный золотом и серебром, был принесен в собрание. С благоговением смотрели на него язычники, внимая словам Гудбравда. Прибыл и король Олаф со своими витязями. «Где сила Бога христиан? – говорил Гудбранд. – Где Он Сам, этот Бог, Которого никто никогда не видел? Вот мы, так имеем видимого бога, великого Тора, перед которым все должны трепетать!» – «Что грозите нам своим бездушным богом, которому предстоит жалкий конец? – сказал Олаф. – Поднимите глаза к небу, посмотрите, как наш великий Бог являет Себя в лучах света Своего». В это время лучи восходящего света прямо падали на идола. И когда, по словам Олафа, все подняли глаза к небу, Олаф сделал знак одному из бывших с ним, исполину ростом и силою, и тот, ударив идола, с одного размаха разбил и опрокинул его. Из разбитого идола выбежали и выползли разные гады: мыши, ящерицы, змеи. Народ, видя своего разрушенного идола, потерял в него веру.

Но народ не любил Олафа, и общее нерасположение к нему облегчило датскому королю Кнуду завоевание Норвегии. Олаф принужден был искать убежища на чужбине, жил довольно долго на Руси, при дворе Ярослава, а через несколько лет, оставив на Руси своего сына Магнуса, вновь прибыл в свою страну, чтобы отнять ее у Кнуда. Его войско состояло из одних христиан, щиты и шлемы были ознаменованы крестом. Бой был несчастлив для Олафа, который лишился жизни. Но народ стал впоследствии чтить его как святого и мученика, и когда его сын Магнус добился престола, то была основана церковь в честь св. Олафа, в которой поклонялись останкам короля, совершая память его.

Вера стала быстро распространяться во второй половине XI века. Постепенно прекращались разбойничьи набеги, которыми прославились датские и норманнские вожди, отважные викинги или морские короли, как называет их история. «Просвещенные христианством, – говорит летописец северных стран Адам Бременский, – они научились любить мир и довольствоваться малым».

Остров Исландия был в середине IX века под властью норманнов, которые, как говорит предание, уже тогда нашли на нем следы христианской веры, занесенной на дальний север ревностными ирландскими благовестниками.

Но вера глохла под владычеством разбойников-язычников. В середине X века один из этих норманнских разбойников, просвещенный истинной верой, положил начало новому благовествованию. Звали его Торвальдом. Еще будучи язычником, он был так сострадателен, что употреблял все добро, награбленное им, в помощь бедным и на выкуп пленных. Однажды он попал в Германию и там встретился с ревностным епископом Фридрихом, который наставил его к вере истинной. Торвальд, уверовав, пожелал просветить и свое отечество, убедил Фридриха отправиться с ним в Исландию. Но благовествование не имело успеха: язычники преследовали уверовавших, скальды (или народные певцы) поднимали на смех учение христиан. Однако совершавшиеся чудеса убедили некоторых в силе Божией, хотя большинство народа стояло за прежнее богопочитание, а потому первую христианскую Церковь сожгли. Торвальд был вынужден после многих неудачных попыток оставить остров. Впрочем, та же неудача постигла позже и Олафа Норвежского, который в конце X века тоже старался просветить исландцев. Уверовавшие, преследуемые соотечественниками, вынуждены были бежать и нашли приют в Норвегии. Уже через много лет двое из них в сопровождении священников возвратились благовестниками в свою страну. Около середины XI века было основано первое епископство в Скальгольме, и туземные священники, уважаемые всем населением, постепенно искореняли языческие обычаи, долго хранившиеся и среди новообращенных. В XII веке Адам Бременский отзывается с великой похвалой об исландских христианах, о простоте их нравов, гостеприимстве и взаимной любви.

Другие северные острова – Оркады, Фера – тоже получили благовестников от ревностного Олафа Тригвезона. Но везде наблюдается повторение того же самого: применение силы со стороны первых проповедников и – раздражение народа, упорство его в язычестве, изгнание благовестников. Потом уже шло постепенное водворение учения Христова, действовавшего своей собственной силой в сердцах обращенных, привлекавшего и других. Из Норвегии же прибыли благовестники и на остров Гренланд, а в середине XI века туда был послан епископ от Бременского архиепископа Адальберга.

С распространением христианства на севере Европы папская власть расширилась. Но после папы Николая I, так высоко поднявшего значение папского престола, и после его преемников, Адриана II и Иоанна VIII, наступило время, позорное в истории папства. Около пятидесяти пап занимали римский престол в течение 150 лет, и почти все они были люди или малоспособные, или порочные, или просто преступники. Находясь в постоянной зависимости то от итальянских партий, споривших между собой, то от немецких императоров, они держались на престоле лишь силой чужого покровительства, низлагались и замещались по воле торжествующей партии. Но даже и теперь, при нравственном упадке, при слабости пап, самая идея папства росла и утверждалась. Все больше и больше укреплялось мнение, что за папским престолом – право всемирного суда, право распоряжаться коронами, права, дарованные будто бы Самим Христом апостолу Петру и его преемникам. Казалось даже, что чем ниже падали папы в нравственном и ином смысле, тем упорнее они отстаивали эти свои права – и потому, что тем более нуждались в силе Божественного, неоспоримого авторитета, чтобы покрыть им свою слабость. Для них уже более становилось необходимо, чтобы были признаны права, дарованные будто бы свыше и присущие римскому престолу независимо от личных качеств того, кто его занимал.

Все способствовало к усилению власти римского первосвященника: духовенство большей частью поддерживало его права, потому что само опиралось на те же права в своих спорах с гражданской властью; вожди и искатели престолов старались упрочить свои часто сомнительные притязания его благословением, которое покупали услугами и покорностью. Новообращенные воспитывались в представлениях о неоспоримости верховной власти римского первосвященника.

Конечно, изредка поднимались голоса против чрезмерных притязаний пап, особенно со стороны галликанского духовенства, неохотно признавшего власть Рима. Так, когда папа Адриан отлучил от Церкви французского короля Людовика Плешивого, то Гинкмар Реймский, тот самый, который спорил с Николаем I, в сильных выражениях отрицал притязание пап на всемирное владычество и указывал на подложность декреталий. Но сам король уступил папе, потому что желал быть императором и нуждался в поддержке папы. Хотя Гинкмар и некоторые другие епископы сильно возражали, папа с согласия короля Карла Плешивого назначил во Францию викарного епископа, который должен был по всем церковным делам сноситься с Римом, и покорность короля была действительно вновь награждена императорской короной. Еще ранее, венчая Карла этой короной, папа Иоанн VIII в 875 г. впервые во всеуслышание высказал, что по Божественному праву и по Божественному повелению папский престол дарует корону.

Но сам этот папский престол, присвоивший себе право распоряжаться коронами, надолго сделался игрушкой в руках партий, споривших между собой за власть в Италии. Герцоги Сполетский, Фриульский и Тосканский предъявляли притязания на корону, попеременно достигали власти, и вместе с ними возвышались и низводились их приверженцы. Влиянием торжествующей партии назначался папа и падал, когда счастье изменяло его покровителю. Страшные смуты волновали Рим. Случалось иногда, что одновременно было несколько пап; приверженцы одной партии жестоко мстили за временное торжество другой. Так, например, папа Стефан (VI или VII) велел вынуть из могилы труп своего предшественника, папы Формоза (891–896), с которым долго враждовал, облек его в папские ризы, подверг суду и, произнеся над ним проклятье, отсек три перста, а тело велел бросить в Тибр. Сам Стефан был умерщвлен народом. Партия герцогов Тосканских восторжествовала, и тогда наступило для папства такое позорное время, что о нем со стыдом говорят самые горячие его приверженцы. Власть была в руках развратных женщин: Феодоры и ее дочерей Феодоры и Мароции, которые по своей воле располагали папским престолом, назначая на него кого хотели, и низводили, когда хотели, обогащаясь продажей церковных должностей. Были папы, которые властвовали четыре месяца, семь месяцев и кончали жизнь ядом или в заточении. Разврат, продажность, самые ужасные пороки и преступления господствовали при дворе римских первосвященников, которые могли удержаться на престоле только угодливостью и дарами бесстыдным женщинам. Такое позорное правление продолжалось более полувека (904–964). Папа Иоанн XII, сын Мароции, был возведен на папский престол восемнадцати лет от роду. Звали его вначале Октавианом, и он первый переменил свое имя, когда стал папой, что потом вошло в обычай. Еще больше, чем его предшественники, позорил он сан свой нечестивой, развратной жизнью. Теснимый итальянским королем Веренгарием, он призвал на помощь немецкого короля Оттона, который усмирил смуты и принял императорскую корону от рук недостойного Иоанна XII (962). Но лишь удалился Отгон, как папа изменил своему покровителю и вступил в союз с его врагами. Император внезапно возвратился, и папа, вооруженный, переплыл Тибр, чтобы спастись бегством. Император созвал в храме св. Петра собор для суда над папой, и сам держал его сторону против многочисленных обвинителей. «Он еще мальчик, – говорил он, – может исправиться». Но Иоанн не выказывал ни раскаяния, ни смирения. На собор не явился, а сам грозил отлучением, опираясь на свое «Божественное право». Между тем поднимались на него страшные обвинения, одно хуже другого: обвиняли его в разврате, в кощунстве над святыней; рассказывали, что на одном из своих бесчинных пиров в Ватикане он пил за здравие сатаны, призывал языческих богов. Решено было низложить недостойного первосвятителя, и под влиянием императора был избран новый папа, Лев VIII (963–965); прежде он был мирянин.

Император Оттон. Книжная миниатюра

При этом Отгон вновь заявил о прежних притязаниях западных императоров на верховную власть в Риме и потребовал от римлян клятвенного обещания не ставить пап без согласия императора. Но император не мог долго оставаться в Риме, а после его удаления партии вновь начали свои происки. Мароции вновь удалось возвести на престол Иоанна, но не надолго, он был убит. Возведен был Венедикт V, но заточен в замке Св. Ангела возвратившимся императором, который вторично возвел Льва VIII.

И преемники Оттона высказывали те же притязания на право избрания папы и вообще признавали за собой те права, которые некогда присвоил себе Карл Великий. Но отвлекаемые от Италии другими делами, они не могли всегда отстаивать силой свои притязания. Иногда они являлись в Рим карателями за нарушенную клятву, и тогда папа, поставленный без их согласия, платился за свое короткое величие суровым заточением или жестокими истязаниями. Так, например, архиепископ Иоанн Пиаченский, достигнувший папского сана без согласия на то Оттона III, не только претерпел заточение: ему выкололи глаза и отрезали язык.

Долго еще после Оттона I продолжались в Риме смуты и беспорядки, и папы быстро сменялись по воле партий. Папа Иоанн XIII был заточен императором; Венедикт VI умерщвлен мятежниками; Донус II умерщвлен, как полагают, своим преемником Вонифатием VI, домогавшимся власти, но внушившем к себе такую всеобщую ненависть, что вынужден был удалиться из Рима. Он уехал в Константинополь. Оттуда так щедро расточал деньги, закупая себе приверженцев, что сумел вновь занять престол. После его смерти народ долго не соглашался почтить его погребением.

Спор с Францией еще больше усилил смуты и вновь вызвал резкие суждения о папе и отрицание присвоенных им прав. Спор возник по следующему поводу. В 987 году во Франции угас дом Каролингов, и Гуго Капет был провозглашен королем и коронован в Реймсе. Но герцог Лотарингский предъявил свои притязания на престол. Его сторону держал архиепископ Реймский Арнульф. Давно уже во Франции как будто забыли о папе, не обращаясь к нему по церковным делам, но тут, когда возник спор о престоле, Капету хотелось иметь на своей стороне папу. И он вместе с преданными ему епископами написал папе Иоанну XV письмо, полное изъявлений покорности и уважения. Признавая вполне его верховные права как главы Церкви и извиняясь за то, что давно не обращались к нему по церковным делам, король и епископы просили папу признать Гуго Капета, низложить Арнульфа и назначить в Реймс другого архиепископа. Соперник Капета тоже обратился к папе за благословением. Папа, опасаясь и той, и другой партии, долго не давал никакого ответа. Тем временем Гуго Капет победил соперника и утвердился на престоле. Достигнув власти без помощи папы, он захотел решать без его участия и церковные дела, созвал собор, который низложил архиепископа, неугодного королю, и на упраздненное место назначил знаменитого тогда ученого Герберта. При этом высказывалось много резких суждений о папе. Галликанские епископы с Гербертом и орлеанским архиепископом во главе решительно отрицали притязания пап на всемирное владычество. «Неужели, – говорили они, – все законы и постановления Церкви могут быть нарушены и изменены произволом одного лица?» Указав на разврат и бесчинство, которые господствовали при последних папах, архиепископ Орлеанский воскликнул: «Неужели же таким чудовищам разврата, таким невеждам в законе Божием должны быть подчинены все в мире священники – священники, отличающиеся и знанием, и чистотой, и безупречной жизнью? Кто он такой, восседающий в золоте и багрянице на возвышенном престоле? Если в нем нет любви и он насыщен одним знанием, то он антихрист, восседающий в храме Божием; а если в нем нет ни любви, ни знания, то он в храме Божием как немой идол; и вопрошать его все одно, что вопрошать камень. Не лучше ли обращаться за советом в другие страны, где много достойных епископов действительно просвещены знанием слова Божия, чем в Рим, где суд дается не по правде, а на вес золота?»

Папа, узнав о случившемся, объявил решения собора недействительными, запретил священнодействовать всем епископам, принимавшим в нем участие, и послал во Францию своего легата, чтобы вновь восстановить низложенного Арнульфа. Долго и резко отстаивал Герберт права и свободу Галликанской Церкви, писал духовным и гражданским властям письма, в которых опровергал притязания папы, совершал священнодействие вопреки запрещению. Но наконец и он должен был уступить. Так сильно было слово папы, что народ не захотел присутствовать при богослужении, совершаемом Гербертом, и его самого, до того всеми уважаемого, избегали как зачумленного. Он вынужден был уступить сан отставленному епископу. И сам французский король, боясь анафемы, помирился с папой, удовлетворив всем его требованиям.

Этот Герберт, наставник императора Отгона III, впоследствии сам стал папой под именем Сильвестра II (999-1003). Его правление продолжалось недолго, и не видно, был ли он на деле верен убеждениям, высказанным им до своего возвышения. Он первый обратил внимание на бедственное положение Палестины под игом неверных и от имени Иерусалима написал послание, убеждающее христиан ополчиться для освобождения Святой Земли.

После смерти Оттона III, который имел сильное влияние на избрание пап, итальянские партии вновь забрали власть. Опять на папском престоле является целый ряд недостойных лиц. Один из них, Иоанн XIX, вошел в соглашение с восточным императором, чтобы за деньги отказаться от притязаний папского престола на главенство и признать за Константинопольским патриархом те же права на Востоке, какими папа пользовался на Западе. Уже условились в цене, но дело огласилось, и общее негодование на Западе заставило прервать переговоры. Другой папа действительно продал папский престол. Это был Феофилакт, возведенный на престол в двенадцать лет от роду под именем Венедикта IX (1033–1048). Один из самых недостойных пап между столькими недостойными, он вел самую развратную жизнь, был изгнан из Рима, заменен другим папой, Сильвестром III, в 1044 году, вновь достиг власти с помощью императора Конрада. Но, видя, что ему трудно удержать свой сан, так как его все ненавидели и презирали, он решил его продать за значительную сумму. Нашелся покупатель, священник Иоанн Грациан, который и стал папой под именем Григория VI (1045). Но оказалось, что продавший престол захотел удержать за собой и престол, и деньги. Возникли смуты, потому что оказалось одновременно три папы, из которых каждый имел приверженцев: Венедикт, Сильвестр и Григорий. Император Генрих III во главе войска решил спор. Все папы были низложены, и под нажимом императора собор возвел на папский престол немца, епископа Бамбергского, под именем Климента II (1046–1047).

Прием у папы Римского

Вновь по требованию Генриха III была повторена столько раз данная и так часто нарушаемая клятва не избирать папы без согласия императора. И действительно, под влиянием немецкого императора были избраны и преемники Климента II: Лев IX, Виктор II, Стефан IX, Николай II. Это были, по крайней мере, люди честные, которые добросовестно старались улучшить нравственность духовенства. Началось преобразовательное движение, направленное, в особенности, к прекращению страшного зла, глубоко укоренившегося в Италии, – симонии. (Так называли продажность церковных должностей; название идет от Симона-волхва, который предлагал апостолу деньги за дары Святого Духа.)

Все усилия были теперь направлены на то, чтобы установить для духовенства более строгие правила нравственности и искоренить разврат, позоривший столицу западного христианства. Во главе преобразовательного движения стояли, кроме пап, кардинал Дамиани и инок Гильдебранд, который был главным двигателем всего. Одаренный силой воли, обширным умом, он и чистотой жизни приобрел всеобщее уважение и при последних папах правил всеми церковными делами. Искоренить позорную симонию, поднять нравственность духовенства было предметом его постоянных стараний. Хотя он вполне разделял мысли, выраженные в Лжеисидоровых декреталиях, однако считал, что духовенству дано от Бога преобладающее положение над мирянами, а потому оно должно отличаться от мирян и более высокой нравственностью, и строгостью жизни; вполне преданное своему высокому служению, оно не должно знать ни мирских забот, ни семейных радостей. Действуя строго против симонии, он столь же упорно отстаивал и необходимость безбрачия духовенства. На Западе брак был уже давно запрещен духовным лицам, но это запрещение постоянно повторялось, потому что постоянно нарушалось, и безбрачие духовенства еще не было делом утвердившимся. Даже некоторые итальянские епископы, Туринский например, до той поры благоприятствовали бракам подвластных им духовных лиц, считая, что женатому священнику легче, чем неженатому, сохранить чистую нравственность и подавать добрый пример прихожанам своим исполнением ежедневных обязанностей. Но вообще высшее духовенство несколько опасалось затрагивать этот вопрос, чтобы не огласилась еще больше безнравственность итальянского духовенства, и без того уже мало уважаемого народом. Но теперь строгая партия, во главе которой стояли Гильдебранд и Дамиани, стала действовать решительно. Установить безбрачие духовенства казалось ей одним из средств прекратить симонию, так как людям семейным трудно не заботиться о приобретении и выгодах. Браки духовенства стали преследовать как ересь и мирянам запрещалось присутствовать при богослужении, совершаемом женатым священником, принимать из рук его Святое Причастие. В некоторых местах из-за этого вспыхнули народные волнения.

Вмешательство гражданской власти в церковные дела тоже могло быть причиной симонии, так как церковные должности открыто продавались теми, кто ими располагал. Более того, это участие мирских властей никак не совмещалось с тем высоким независимым положением, которое декреталии предначертали духовенству. Гильдебранд желал, возвысив духовенство в нравственном отношении, совершенно изъять его из-под опеки мирских властей. Он желал, чтобы выборы на церковные должности совершались бы свободно самой Церковью (т. е. духовенством, по понятию о Церкви, установившемуся на Западе). Еще недавно римляне повторили обещание не избирать папу без участия императора, но влияние Гильдебранда было уже настолько сильным, что он сумел возбудить в папе Льве IX раскаяние в том, что он принял сан от мирской власти, и убедить папу вновь подвергнуться церковному выбору. Затем, под влиянием Гильдебранда, папа Николай II издал новое постановление об избрании папы, где говорилось о том, чтобы папа был избираем не народом и не высшими сановниками государства, а высшими сановниками Церкви, кардиналами[284]; избрание следовало потом только утвердить согласием прочего духовенства, народа и императора, «если», было прибавлено, «император от Римского престола принял власть свою». Позднее было закреплено постановлением, что папа не только избирается кардиналами, но и из среды кардиналов.

Таким образом, шаг за шагом, конечно, не без борьбы и не без остановок, папство подвигалось все ближе к тому идеалу величия и самостоятельности, который начертали Лжеисидоровы декреталии. Это величие вполне закрепилось замечательнейшим из преемников Николая I Гильдебрандом, когда он стал папой под именем Григория VII (1073–1085).

С тех пор как Фотий всенародно обличил отступления Рима от древней Апостольской Церкви, отношения между Восточной и Западной Церквами стали враждебными, а постоянные произвольные нововведения пап с каждым годом все резче обозначали разделение между ними. Не было еще явного, осознанного разрыва, но уже не было и единения. Латинское духовенство представляло греков еретиками, арианами, ослушниками Самого Христа, Который будто дал высшую власть над всем миром римским папам в лице апостола Петра, вследствие чего папы уже считали всю вселенную своим законным достоянием и ставили свои решения выше соборных постановлений. Трудно было им указать, в чем состояла ересь греков, сохранивших неизменными постановления апостолов и Вселенских Соборов, но доказательства и не нужно было. Равнодушие или невежество Запада принимало мнения духовенства без рассуждений. Со своей стороны Константинопольские патриархи, охраняя свою паству от произвольных нововведений Запада, постоянно обличали всякое новое отступление Римской Церкви от догмата и древнего обряда. Они справедливо называли важными отступлениями изменение в Символе, составленном Вселенскими Соборами; употребление в Церкви непонятного языка, что так однозначно запрещает апостол Павел; властолюбивые притязания, столь противные духу Церкви Христовой. Патриархи Николай Хрисовер, Сисиний, Сергий уже после Фотия в резкой форме говорили о злоупотреблениях латинян. Имя папы перестало упоминаться в Восточной Церкви, и при новых обращениях в христианскую веру греческое духовенство тщательно старалось предохранить новопросвещаемых от нововведений и заблуждений латинян. В народе было к латинянам неприязненное чувство, и эта вражда усиливалась еще чувством презрения, которое, гордые своим просвещением, греки издавна питали к «темному» Западу.

Иногда делались попытки к примирению и сближению, но делались они императорами из политических соображений или в том случае, если император, недовольный патриархом, надеялся найти в папе больше снисходительности в делах совести. Но греческое духовенство очень хорошо понимало невозможность сближения иначе, как при условии признания главенства пап. А это означало бы пожертвовать чистотой христианского учения и признать законность всех произвольных нововведений.

Положение константинопольских патриархов было чрезвычайно трудным. История Византийской империи этого времени наполнена смутами. Престол достигался часто путем преступления, убийств, предательства. Императоры быстро сменялись в результате кровавых смут, производимых искателями власти, и нередко законы и постановления Церкви нарушались самым возмутительным образом. Похитители престола и нарушители закона старались иметь на своей стороне патриарха, чтобы его благословением освятить свои поступки. Если они встречали в нем строгого обличителя, то заточение и изгнание становились для патриарха наказанием за его христианское мужество. Или император грозил обратиться к папе, признать его верховные права и подчинить ему Восточную Церковь. Император мог быть уверен, что найдет полную угодливость в папе, которому прежде всего хотелось быть признанным Византией.

Император Лев VI перед Христом. Мозаика. 886–912. Храм Святой Софии в Константинополе

Такое случилось при императоре Льве VI Философе (или Мудром). В 910 году, не имея детей от трех браков, император решился на четвертый, запрещенный Церковью. Патриарх Николай Мистик (895–906; 911–925) еще и ранее не дозволял этого брака, который, однако, был совершен одним из придворных священников. Патриарх, узнав о том, лишил священника сана, а императору запретил вход в храм. Напрасны были и просьбы, и угрозы императора, который тогда обратился в Рим к папе Сергию III. Папа, обрадованный надеждой, что его признает Восток, тотчас же прислал в Константинополь легатов, которые от его имени признали и благословили брак императора и произнесли низложение патриарха. Николая Мистика заточили в монастыре и заменили Евфимием II (906–911). Но народ стал волноваться. Многие не признавали нового патриарха, поставленного при участии римских легатов, и продолжали считать патриархом Николая. Когда после смерти Льва Николай был восстановлен, то папа Иоанн X вновь послал легатов в Константинополь. И с той же угодливостью новой власти римские легаты осудили прежнее постановление, признали Николая и решили, что четвертый брак не дозволяется. Но папа не получил от своей угодливости ожидаемых выгод, и отношения вновь прервались. В конце X века Николай Хрисовер (983–996) и его преемники Сисиний II и Сергий II опять обличали отступления Рима от апостольских преданий. В 1025 году император Василий II с патриархом Евстафием чуть не склонили папу Иоанна XIX отказаться за деньги от притязаний папского престола на главенство, о чем уже упоминалось. Около середины XI века между патриархом Михаилом Керулларием и папой Львом IX вновь обострились отношения, которые стали в высшей степени враждебными.

Южная Италия (Калабрия, Апулия, Сицилия и близлежащие острова) издревле называлась Великой Грецией по множеству греческих колоний и греческого населения. Епископы Сиракуз, Региума, Тавромении, Неаполя были большей частью греки. В богослужении употреблялся греческий язьж и соблюдались обычаи и обряды Восточной Церкви[285], хотя эта часть Италии, подвластная восточным императорам, как и вся Италия, и причислялась в древности в округу Римской митрополии. Но когда во время иконоборческой ереси папа освободил от присяги в верности итальянских подданных императора, то Лев Исаврянин отомстил ему тем, что отделил Южную Италию от Римской митрополии и причислил ее к округу Константинопольского патриарха. Только пять латинских епархий в этой стране остались в ведении пап. Это-то и стало предметом споров между Римом и Константинополем. Папы настаивали на возвращении отнятой у них области, но тщетно. Они старались возвратить ее себе с помощью оружия западных императоров, особенно Отгонов, и старались распространить в этой области латинский язык и латинские обычаи. Тогда, со своей стороны, и византийские императоры, чтобы противодействовать этому, умножили число епархий в Южной Италии. В 968 году император Никифор Фока причислил к округу Константинопольского патриарха и последние пять епархий, оставшихся под ведением Рима, запретив в Калабрии и Апулии богослужение на латинском языке.

Но такая борьба была неравной: император был далек и отвлекаем от Италии другими заботами, а папа мог легко воспользоваться каждым обстоятельством для достижения своей цели. С середины X века Италия постоянно подвергалась набегам сарацин. При папе Льве IV они угрожали даже Риму; устрашенные римляне тогда нашли в папе твердого и мужественного защитника. Южная Италия особенно страдала от этих набегов. В Сицилии сарацины овладели несколькими городами. Епископы ездили в Константинополь умолять о помощи, которую император не всегда мог подать, а папы тем временем пользовались и своей силой, и смутами, и отсутствием епископов, чтобы утвердить в греко-итальянских областях свою власть и латинские обычаи. Стали теснить там греческий язык, старались ввести и безбрачие духовенства, и измененный Символ, и разные обряды, чуждые Восточной Церкви.

Около середины XI века правителем города Бар, столицы Апулии, от имени греческого императора был Аргир, полугрек, полуитальянец, который употреблял во зло доверие императора и, думая только о своих выгодах, услуживал притворно то грекам, то папе. Латинянин по вероисповеданию, он усердно благоприятствовал распространению латинских обычаев в вверенной ему области, потому что ненавидел греков, у которых был некоторое время в плену. В это время император Михаил Пафлагонянин послал на Сицилию одного из своих лучших полководцев Маниака для войны с сарацинами. Маниак нанял себе в помощь несколько сотен норманнов, выходцев из Северной Франции. Но измена и происки Аргира довели до того, что греческий полководец взбунтовался против императора, а норманны, усилившись, грозили Риму. Папа Лев IX лично повел против них войско и, побежденный, был взят ими в плен. Все это происходило между 1038 и 1054 годами. Византия потеряла Южную Италию, которой овладели норманны.

В это же время до константинопольского патриарха дошло, что в южно-итальянских областях, состоявших под его ведением, распространяются обычаи, чуждые Восточной Церкви: пост по субботам, совершение Евхаристии на опресноках вместо квасного хлеба, который с апостольских времен и до IX века всегда употреблялся и на Западе, и на Востоке, и некоторые другие. Патриарх Михаил Керулларий счел своей обязанностью обратить внимание на такое нарушение древних церковных обычаев и вместе с епископом Охридским Львом в 1053 году написал в Италию епископу Иоанну Транийскому письмо, в котором с кротостью и умеренностью указывал на неправильность нововведения и умолял епископов и священников Апулии «исправить себя и народ, и оставить принятые ими нововведения». Некоторые писатели утверждают, что в то же время патриарх велел закрыть несколько латинских монастырей, находившихся в Константинопольской епархии. Но это обвинение ничем не доказано.

Письмо патриарха к епископу попало в руки кардиналу Гумберту, человеку горячему и запальчивому, который счел это величайшим оскорблением для Римской Церкви и внушил папе, что патриарх распространяет страшные клеветы на папский престол. Вслед за тем Михаил Керулларий получил от имени папы письмо или, лучше сказать, целую статью, состоявшую из сорока одной главы, в опровержение его краткого письма. Впрочем, едва ли можно сказать «в опровержение».

Это в высшей степени странное послание не опровергало и не доказывало ничего, относительно вопросов, о которых писал Керулларий. Папа бранил высокомерие и бесстыдство греков, которые осмелились предположить, будто бы Отец Небесный не открыл князю апостолов, Петру, как и на чем совершать воспоминание страданий Христовых. (Все на Западе очень хорошо знали, что Евхаристия совершалась на квасном хлебе до IX века, и папа не мог не знать, что не от апостола Петра принят обычай совершать ее на опресноках.) Затем папа подробно перечислял преимущества и права, дарованные Христом апостолу Петру, и еще подробнее – преимущества, дарованные Константином папе Сильвестру и его преемникам. С постыдной недобросовестностью, если не с крайним незнанием истории, папа Лев IX (1049–1054) описывал, как на четвертый день после своего крещения Константин якобы даровал папе власть выше власти императорской, «ибо, – говорит он, – император почитал до крайности нелепым земному владычеству подчинить тех, кого Божественное величество поставило над небесным»; как император снял с себя диадему, чтобы надеть ее на главу Сильвестра; как даровал папе царскую свиту и клирикам его право ездить на лошадях с белыми чепраками и носить обувь, какую употребляют сенаторы; как уступил папе Рим, Италию и все провинции, страны и города западных областей; и как, наконец, эта грамота Константина была подтверждена и подписана на Первом Вселенском Никейском Соборе. Основав на таких сомнительных доказательствах непогрешимость Римского престола во всяком церковном вопросе, папа снова жестоко укорял гордых греков за то, что не оказывают должного уважения латинянам, самым близким и любезным ученикам Петра, за которых Господь «преимущественно» положил жизнь Свою на Кресте, – между тем как греки, прежние и нынешние, не что иное, как еретики. Это последнее обвинение папа основывал на словах апостола Павла к коринфянам: «Разумею то, что у вас говорят: я Павлов, я Аполлосов, я Кифин, а я Христов», не замечая, что эти слова гораздо более осуждают латинян, нежели греков.

На это странное послание патриарх отвечал учтиво и с братской любовью. Император Константин IX Мономах желал быть в мире с папой, надеясь через него склонить немецкого императора Генриха III к общей войне против сарацин и норманнов. И потому вместе с патриархом писал и император и просил Льва IX прислать в Константинополь послов для рассуждения о мире Церквей и войне против сарацин и норманнов. Письма патриарха и императора были переданы правителю Апулии Аргиру, который взялся доставить их Льву IX. Папа в это время находился в плену у норманнов, которые, хотя и оказывали ему почет, как главе Церкви, держали его, однако, в плену в Беневенте более восьми месяцев. И когда наконец отпустили его, то папа возвратился в Рим больной и скончался через несколько дней после возвращения, 19 апреля 1054 года. Получил ли он письма от патриарха и императора, сделал ли какое распоряжение, остается сомнительным, но месяца через два после кончины Льва IX прибыли в Константинополь послы от его имени. Это были кардинал Гумберт, Петр, епископ Амальфийский, и архидиакон Фридрих, канцлер Римской Церкви. Они принесли от папы к императору письмо, наполненное самой напыщенной лести и похвал Константину Мономаху, который не заслуживал их нисколько. В то же время папа старался восстановить императора против патриарха, обвиняя в неслыханном властолюбии, в желании подчинить себе патриархов Александрийского и Антиохийского и во «многих нестерпимых поступках». Легаты вели себя в Константинополе крайне надменно и во всеуслышание говорили, что пришли научить греков истинным догматам веры.

Принесли они письмо и к патриарху. Патриарх для совещания с ними созвал собор духовных лиц. Когда легаты прибыли на собор, они, не поклонившись патриарху, только подали ему письмо, исполненное укоризн. «До нас дошла молва о многих нестерпимых вещах, чинимых тобой, но до сих пор мы оставили их нерешенными, – писал между прочим папа, самовластно присваивая себе право суда над патриархом. – Далее, говорят, что ты новокрещенный и не по порядку степеней церковных проторгся на высоту епископства. Побуждаемый непомерным честолюбием, ты стараешься отнять у патриархов Антиохийского и Александрийского принадлежавшие им права и подчинить их себе; величаешь себя патриархом вселенским – гнусное святотатство, проклятое самопроизволение; наконец, ты являешься клеветником Церкви Римской, а если какая нация на всем земном шаре по гордости в чеммлибо не согласна с Римской Церковью, то такую нацию нельзя считать какой ни есть Церковью: ее должно почитать скопищем еретиков, соборищем раскольников, синагогою сатаны».

Патриарх, приняв письмо, заметил, что печать сомнительна, а прочитав его, выразил убеждение, что послание не от папы, а подложное. Это предполагать мог он не только по содержанию письма, но и по известиям, полученным им от Иоанна Транийского, которые дали ему повод думать, что письма, отправленные из Константинополя, вовсе не были доставлены папе, а удержаны Аргиром вместе с находившимися при них деньгами; и что все дело шло от Аргира, непримиримого врага греков и личного врага патриарха. Патриарх указал легатам место позади митрополитов; они обиделись и поспешно оставили собор. Затем патриарх уклонился от нового совещания с ними, ожидая, чтобы они доказали достоверность посольства и подлинность писем, принесенных ими. Между тем он обстоятельно описал весь ход дела восточным патриархам: Антиохийскому, Александрийскому и Иерусалимскому, прося их содействия в вопросе, касавшемся всей Церкви. В письмах он перечислял и все отступления Римской Церкви от древней. Положено было иметь по этому поводу состязания с легатами.

Но легаты не дождались этого состязания, не представили требуемого удостоверения, а решились самовластно, самым дерзким поступком, прервать всякие сношения с патриархом. 16 июля они в присутствии священнослужителей и народа во время богослужения положили на престол храма Св. Софии грамоту, в которой от имени папы, властью Святой Троицы, апостольского престола, Семи Соборов и всей Кафолической Церкви предавали анафеме Михаила со всеми его последователями и «защитниками его глупостей», как они выражались. В той грамоте единомышленники Михаила, «лжепатриарха, обесславленного злейшими преступлениями», равняются со всевозможными еретиками. Замечательно, между прочим, что обвиняются они в том, будто «исключили из Символа, что Дух Святой исходит и от Сына»[286]. Диаконы убеждали легатов, но напрасно, взять назад эту грамоту. Они вышли из храма и, отряхнув пыль с ног своих в свидетельство против греков, оставили Константинополь. Патриарх велел спрятать грамоту для того, чтобы она преждевременно не огласилась в народе.

Известили императора о случившемся и убеждали легатов возвратиться. Но полагают, что император втайне дал им знать, чтобы они не возвращались в Константинополь, где духовенство и народ были до крайности раздражены против них и жизнь их могла бы быть в опасности. Император был всем делом недоволен в высшей степени: он желал мира между Церквами и из политических соображений готов был и на некоторые уступки в церковных делах, к которым был равнодушен. Твердость и ревность патриарха были ему неприятны, но он боялся угодливостью Риму раздражать духовенство и народ, ненавидевших латинян. Оттого весь его образ действий в этом деле был довольно двусмысленным. Легаты остались им довольны. Во время своего пребывания в Константинополе они, живя в Студийском монастыре, имели прения с иноком студийским Никитой Пекторатой (Стифатом), написавшим книгу о заблуждениях латинян. Император, как рассказывает Гумберт, описавший пребывание свое в Константинополе, велел сжечь книгу Пектораты против латинян. Теперь он велел наказать переводчиков грамоты и обрушил свой гнев на Аргира.

Патриарх же через четыре дня после отъезда легатов созвал Собор для рассуждения о случившемся. В декрете Собора дело изложено следующим образом: «Нечестивые люди, от темного Запада исшедшие, пришли в наш благочестивый град, отколе источник православной веры излился на все концы мира, устремились на развращение здравого учения своими несообразными мнениями и поступили у нас так бесстыдно, что произнесли анафему на нас и на всех тех, кои не желают принимать их заблуждений. Они притворились, что присланы от папы; но по точном исследовании, оказалось, что пришли они сами от себя, склонившись на хитрость Аргира, и представили от имени папы письма подложные, ими самими сочиненные; составили против нас отлучительную грамоту и положили ее на престоле Св. Софии». Ниже было изложено (в переводе) содержание грамоты, подлинник которой сохранен в музее. Отлучительная грамота и ее составители были преданы анафеме.

Западные писатели жестоко укоряли патриарха Михаила Керуллария как нарушителя мира и виновника разрыва между Восточной Церковью и Западной. Одни, латиняне, конечно, винят его за непокорность папе, другие за то, что поднял великий шум из-за ничтожной будто разницы в обряде. Но разрыв между Восточной Церковью и Западной уже совершился изменением Символа, стремлениями Римской Церкви к земному величию, беспрестанными произвольными нововведениями. Древнего единства давно уже фактически не существовало, а в этом деле Михаил Керулларий действовал умеренно и с желанием сохранить мир. Не мог он не обратить внимания на произвольное отступление от древнего обычая в епархии, состоявшей под его ведением. Замечание транийскому епископу было сделано в духе братской любви и нисколько не вызывало той бури брани, которой якобы разразился папа Лев IX, если даже и признать, что первая статья и второе письмо были написаны им, что из уважения к нему трудно признать. Папа Лев IX был одним из немногих пап, достойных уважения. Трудно предположить, чтобы он мог написать подобные послания, и патриарх имел полное право думать, что и письма, и посольства шли не от него. Когда легаты, опять же от имени папы, предали анафеме патриарха и всех его единомышленников, то есть всю Восточную Церковь, то патриарх продолжал не признавать их за уполномоченных от папы и тем сохранил возможность мира между Церквами, ограничивая все дело спором между им, патриархом, и тремя лицами, позволившими себе дерзкий и безрассудный поступок. Как же винить его в разрыве?

И действительно, в то время никто не видел в этом событии разрыва между Церквами. В Риме ближайший преемник Льва IX, Виктор II, оставил все дело вовсе без внимания. А когда в 1057 году на папский престол вступил, под именем Стефана IX тот самый Фридрих, который был в Константинополе вместе с Гумбертом, то он тотчас же снарядил посольство в Царьград для совещания по делам Церкви. Но посланные, надолго задержанные непогодой, не достигли еще Константинополя, когда получили известие о кончине папы, и потому возвратились в Рим.

В Церкви Восточной еще долго хранили надежду на примирение. Петр Антиохийский, Феофилакт Болгарский, много писавший о спорных вопросах между греками и латинянами, признавали наибольшую важность только за изменением в Символе и надеялись, что мир может восстановиться, если только Римская Церковь согласится отвергнуть это нововведение. «Надо снисходительно и в духе мира смотреть на заблуждения братьев, еще мало образованных, мало знакомых с богословскими вопросами, – говорили они. – Язык их беден и не может с такой точностью и определительностью, как язык греческий, выразить все тонкости отвлеченного предмета». Но у латинян дело шло вовсе не о догмате. Мирская власть, мирское величие – вот что стояло для римского первосвященника выше всякого церковного вопроса. Римская Церковь все больше и больше делалась царством от мира сего, и, только подчинившись ей, можно было иметь с ней мир.

Безрассудный поступок легатов произвел в народе сильнейшее раздражение. Еще живее стала, вражда к латинянам, которых греки стали звать «азимитами» (от Azyma – опреснок), между тем как они называли греков «ферментариями».

В конце XI века папа Урбан созвал в Бари Собор, на котором участвовало православное духовенство Италии. Рассуждали преимущественно об исхождении Святого Духа. Латинские писатели утверждают, что греки упорно возражали папе и даже заставили его молчать, что кентерберийский архиепископ Анзельм настолько ясно доказал грекам несправедливость их мнения, что они со стыдом умолкли; и тогда была произнесена анафема на всех, кто не признает этого догмата согласно с римским исповеданием.

Дело легатов и патриарха Михаила Керуллария осталось, вне Константинополя, малозамеченным[287]. Оно стало общеизвестным с XVI века, когда ватиканский библиотекарь Бароний, занимаясь приведением в порядок библиотеки, нашел в ней письмо патриарха к епископу Транийскому и повествование Гумберта. С тех пор стали считать, что окончательный разрыв между Церквами совершился именно в 1054 году, хотя считается, что разрыв существовал и раньше.

Последние века, описанные нами, история справедливо называет «темными». Они были таковыми в отношении и просвещения, и христианской жизни, особенно на Западе. Властолюбивые стремления главных представителей Церкви, их заботы о мирских выгодах совершенно отвлекали их от настоящих обязанностей. В народе распространялись невежество и суеверие. Люди не имели Священного Писания на понятном языке, и вера, молитва, покаяние – все имело для них характер внешнего, принудительного закона, лишенного животворной силы. Научное образование стояло еще на низкой ступени, просвещение везде было скудным, мертвым, и труды ученых, разрабатывавших отвлеченные вопросы богословия и философии, оставались недоступными и бесполезными для большинства. Конечно, были и ревностные, истинно христианские пастыри, которые, глубоко скорбя об упадке христианской нравственности, старались просветить свою паству. Например, Раферий, веронский епископ, один из замечательнейших и чистейших людей X века. Он постоянно старался пояснить своей пастве истинные требования христианского закона и выступал против недостойных наставников, которые поощряли безнравственность, предоставляя согрешившим возможность загладить свои грехи совершением показного покаяния. Однако такое отношение к христианству к этому времени сильно укоренилось. При нравственной неразвитости народа и при невежестве и корыстолюбии духовенства легко было установить наружные правила покаяния, которые позволяли грешить, успокаивая грешника ложным упованием на силу совершенной им епитимьи. Уже к X веку установилась система, определяющая меру епитимий за каждый проступок, определяющая даже, чем заменить наложенную епитимью. Против этого постоянно и настойчиво боролся Раферий, но почти безуспешно. Он старался повысить нравственность духовенства и запрещал священникам своей епархии посещать кабаки, пьяными совершать богослужение, держать собак для охоты, являться в церковь, имея при себе оружие. Носить оружие вообще запрещалось духовенству, но это почти не соблюдалось, а епископы часто принимали непосредственное участие в войне. Сам папа Лев IX, как мы помним, вел войска против норманнов. Но когда он был взят в плен, то многие видели в этом наказание за нарушение церковного закона.

Другим замечательным епископом X века был Бруно Кельнский, брат императора Оттона I. Заботясь о преобразовании монастырей, о просвещении духовенства, сам с любовью занимаясь наукой, он вместе с тем принимал деятельное участие в государственных делах, везде сопровождая своего брата, подавал ему мудрые советы, имел на него самое благотворное влияние, чем заслужил от своих современников прозвание «миротворца» и «великого епископа». Они укоряли его только за излишнюю приверженность к философии, и в народе сохранилось предание, что Христос поэтому не захотел принять его в Царствие Небесное, но апостол Павел, который сам был философом, упросил за него Христа.

Известен был своим образованием Герберт, наставник императора Оттона, впоследствии ставший папой под именем Сильвестра II. Виллигис Майнцский, Бернгард Гильдесгеймский, Ратбот Трирский, Адальберг Майнцский отличались христианскими добродетелями, заботились о распространении просвещения.

Вообще Германия имела в это время больше достойных пастырей, чем Франция и Италия. То же самое надо сказать и о ее правителях. Между тем как папский двор являл картину самых ужасных пороков, и во Франции господствовали разврат и грубость – немецкие государи из Саксонского дома: Генрих Птицелов, Отгоны и другие – отличались чистой нравственностью, заботились о распространении веры и просвещения. Отличались благотворительностью и благочестием супруга Оттона Едита, его мать Матильда, дочери Оттона II, которые закончили жизнь в монастыре.

Немецкий народ был также несколько больше, чем французский, знаком с христианской верой. Хотя Священное Писание и в Германии не разрешали переводить на родной язык, стихи и целые поэмы, составленные еще в IX веке, знакомили народ с евангельскими событиями. Одна из таких поэм, «Спаситель», замечательна искренностью и теплотой чувства; замечательны и евангельские стихи инока Отфрида.

В Англии правило несколько набожных, но слабых королей, на которых сильное влияние оказывали епископы. Среди них особенно известен Дунстан Кентерберийский, живший в X веке. Строгий подвижник, одаренный умом и силой воли, он в звании настоятеля Гластонберийского монастыря правил всеми делами государства при королях Эдмунде и Едреде. Разделяя идеи Лжеисидоровых декреталий, Дунстан ставил власть духовенства выше всякой другой, старался ввести в Англии безбрачие духовных лиц и самые строгие правила иночества. Но его строгость возбудила много негодования, он вынужден был на время удалиться из Англии, из которой изгнали и всех монахов-бенедиктинцев, а их монастыри разорили. Но новый король возвратил Дунстана из ссылки. Он был избран в епископы и вскоре занял сан архиепископа Кентерберийского. Тридцать лет, до самой смерти (988), правил он опять всеми делами государства: возвратил в Англию бенедиктинцев, управлял монастырями и духовенством со строгостью, доходившей до жестокости, но стяжал уважение мудростью и чистотой жизни.

Преобразование монастырей продолжалось в течение всего X века и даже позднее заботой достойнейших пастырей. Однако монашеская жизнь была в упадке. Лучшие епископы и настоятели Германии и Франции старались ввести в монастырях более строгие правила, но их попытки оказывались малоуспешными. В X веке граф Верно Бургундский, вступив в иночество, старался восстановить строгое благочиние в некоторых обителях и наконец посвятил свои труды Клюнийской обители. Она стала образцовым монастырем, а при его преемнике Одоне достигла славы. Воспитывавшиеся в ней иноки становились настоятелями других обителей, в которых насаждали тот же дух благочестия и строгое благочиние, которыми отличалась Клюнийская обитель. Целый ряд достойных настоятелей упрочил ее славу, и клюнийский настоятель, имевший надзор за многими монастырями, пользовался первенством между всеми настоятелями монастырей Франции.

В том же X веке, когда во Франции клюнийские иноки старались восстановить строгость монашеской жизни, подобные стремления были и в Италии. Благочестивые мужи, негодовавшие на испорченность нравов и упадок христианской жизни, удалялись в безлюдные места, где старались подражать суровым подвигам древних пустынников. Но недолго могли они жить в уединении: молва об их святой жизни привлекала к ним учеников, надеявшихся под их спасительным руководством избежать соблазнов грешного мира. Такое стремление было особенно сильным в самом конце X века. В городах, при дворе, между монахами процветали распущенность, в народе – невежество и суеверие вместо веры. Между тем распространилось мнение, что в конце века наступит светопреставление и Страшный Суд. Так трактовали слова Апокалипсиса о том, что древний змий связан на тысячу лет. В ожидании Страшного Суда многие оставляли все житейские дела, бросали торговлю, не засеивали полей, удалялись в пустыни и монастыри. Другие, отдав все свое имущество церквам и монастырям для спасения души и отпущения грехов, отправлялись в Иерусалим, чтобы там ожидать явления Христа, так как считали, что Страшному Суду надлежит быть в долине Иосафатской. Но страшный год миновал; тревожные опасения вновь заменились беззаботной жизнью и корыстными мирскими помыслами.

В это время в Италии просиял высокою святостью греческий инок Нил Калабрийский (910—1006). С самой юности желал он весь отдаться Богу и, одушевленный примерами великих подвижников Антония и Илариона, избрал строгую подвижническую жизнь. Но, привлеченные молвой о его святости и мудрости, толпы учеников стекались вокруг него. Он вынужден был отказаться от уединенных подвигов, стал основателем нескольких монастырей, написал устав. Со всех сторон приходили к нему за наставлением бедные и богатые, угнетенные и сильные. Нил назидал всех словами мудрости и любви, смело говорил правду сильным мира сего и напоминал им о законе Христовом. Так, укорял он императора Оттона III за жестокое обращение с архиепископом Иоанном Пиаченским, и император, сняв корону, со слезами умолял святого инока о прощении и благословении. Полный самоотвержения и горячей любви к ближним, Нил часто предпринимал далекие путешествия, чтобы своим заступничеством спасти от казни осужденного. Избавлял целые города от грозившей им жестокой участи. Его влияние было огромным. Святостью жизни прославился и один из его учеников, Варфоломей, настоятель Крипто-Ферратского монастыря. Другим великим подвижником и наставником иноков был Ромуальд, из рода герцогов Равеннских. Еще юношей оставил он мир и святостью жизни приобрел огромное влияние. Самые порочные люди страшились его, его слово избавляло угнетенных от насилия властей. Основав несколько обителей для многочисленных учеников, посетив Венгрию с целью благовествования, он кончил жизнь в обители, основанной им (1018) в Апеннинских горах, на поле Мальдоли (Campo Maldoli). Иноки этого монастыря стали называться камальдулами.

Несколько лет спустя вблизи Флоренции, в так называемой Тенистой долине (Villombrosa) итальянец Иоанн Гуальберт тоже основал обитель, которая отличалась строгостью благочиния. Обители камальдулов и Валломброза с древним Монте-Кассинским монастырем были самыми значительными в Италии.

В Южной Италии существовало много греческих монастырей, основанных в большинстве своем во времена иконоборчества, когда иноки, преследуемые на Востоке, вынуждены были искать приюта на чужбине. Южная Италия имела древние связи с Грецией, и изгнанники принесли в нее, в частности, традиции иконописи, запрещенной на Востоке, и строгие правила восточного монашества. В горах Калабрии поселилось тогда столько подвижников, образовалось столько монастырей и пустынных скитов, что Калабрию сравнивали с Древним Египтом. Греческие иноки отличались и более строгой жизнью, и более высоким образованием. Многие греческие подвижники родом из Италии почитаются Православной Церковью. С первых веков чтятся свв. Стефан, епископ Региумский, Панкратий Тавроменский, Маркиан Сиракузский, Никон, мученик Алфий, Григорий Агригентский, Лев Катанский (780). С X века известны святые Мефодий, который около 840 года стал Константинопольским патриархом, св. Иосиф Песнописец, Сицилианец, переселившийся в Пелопоннес и много пострадавший за иконопочитание от императора Феофила. При патриархах Игнатии и Фотий он занимал должность чтеца при Софийской церкви, составил церковные песни, которые и сейчас поются в Церкви. Известны были также своим образованием и сочинениями Марк, епископ Отрантский, Григорий и Феофан Керамеи, епископы Тавроменские, Петр Сицилийский.

Святитель Лев Катанский

На Востоке, колыбели монашества, иноческая жизнь и тогда стояла гораздо выше, чем на Западе, но число монастырей значительно уменьшилось, потому что многими странами, где некогда процветало иночество, теперь владели магометане. Некоторые подвижники, одушевленные ревностью к святой вере, не боялись селиться и среди враждебного им населения. Многие обращали неверующих к Христу, многие умирали мучениками за веру. В конце IX века прп. Феодор, Едесский Столпник, обратил к Христу багдадского калифа Мания и критиковал еретиков, живших в Сирии. Никон Армянин проповедовал покаяние в Армении и на острове Крит, где под владычеством магометан многие отпали от веры. В самом Константинополе и в его окрестностях монастыри славились и благочестием, и ученостью иноков. Но особенно в это время процветало иночество на Святой Афонской горе.

Святой Иосиф Песнописец

Полагают, что на Афонской горе подвижники были уже в первых веках христианства, но о них ничего не известно. В IX же веке, при Василии Македонянине, пустынник Иоанн Колов основал на Афоне первый каменный монастырь, а инокам, в основном из славян, император подарил гору. Как известно, Македония, Пелопоннес и некоторые другие греческие области были в ту пору густо заселены славянами. Число иноков и подвижников возрастало по мере того, как христианство распространялось среди славянских народов, но Святая Гора часто подвергалась набегам сарацин с острова Крит. Поэтому долго существовал только один монастырь, но много было отшельнических келий, в которых одинокие подвижники, посвятившие жизнь Богу, равнодушные к опасностям, угрожавшим их земной жизни, проводили дни и ночи в молитвах, трудах и лишениях. Они уповали на особенную защиту Пресвятой Богородицы, потому что хранилось предание, что когда св. апостолы бросили жребий о том, кому куда идти проповедовать, то Святая Богородица пожелала разделить их труды, и Ей на долю досталась Иверская земля и Афонская гора. Предание также гласило, что при Ее приближении пали идолы, стоявшие на горе. Одним из знаменитых отшельников X века был прп. Михаил Малеин, дядя императора Никифора, а его ученик, Афанасий, родом из Трапезунда, стал основателем Великой Лавры на Афоне. Пользуясь покровительством и дарами Никифора Фоки, которому он предсказал венец, а после – Иоанна Цимисхия, Афанасий основал обширную Лавру и подчинил иноков строгому общежительному уставу. Рядом с общежитием развилось и отшельничество, и число подвижников и монастырей быстро возрастало. Уже в начале XI века существовали монастыри Ксиропотам, Ватопед, Есфигмен и некоторые другие. Вначале было семьсот иноков, постепенно их стало около 4 ООО. Святая гора, освобожденная от зависимости патриарху, находилась под особым покровительством императора.

Вид Афонской горы

Монастырь Ивер

Монастырь Ксенофонт

Надо сказать, что внутреннее состояние Востока было далеко не отрадным, хотя христианское просвещение и научное образование стояли, конечно, гораздо выше, чем в то же время на Западе; но это еще ничего не значит. Константинопольский двор представлял из себя рассадник разврата, жестокости и порока; общественная жизнь шла все больше в разлад с законом Христовым, и заметно слабела умственная жизнь. Между патриархами, занимавшими Константинопольскую кафедру в это время, было, конечно, много мужей, вполне достойных уважения, которые самоотверженно и твердо исполняли свои обязанности, прочно стояли за права Церкви и правила Вселенских Соборов, смелым словом обличали всякое нарушение законов нравственности и церковного благочиния. Среди них Фотий и Игнатий Стафан, Антоний, Трифон, причисленные Церковью к лику святых; Николай Мистик, Полиевкт, который славился и чистой жизнью, и обширной ученостью, а за красноречие назывался вторым Златоустом. Патриархи Василий, Антоний Студит, Николай I Хрисоверг, Сисиний, Сергий тоже оставили после себя добрую память, как мужи добродетельные и твердые духом. Только один из константинопольских патриархов напоминает собой римских первосвященников того времени – Феофилакт, сын императора Романа. Возведенный отцом на патриарший престол в семнадцать лет от роду, да и то обманом, он вовсе не заботился о делах Церкви, занимался охотой и конскими бегами и умер в молодости после падения с лошади во время охоты.

Святая гора Афон. Монастырь св. Пантелеймона

Святая гора Афон. Монастырь св. Пантелеймона

Что касается научного образования, то оно стояло достаточно высоко. Во время иконоборческой ереси общий уровень образования понизился, но науки вновь стали процветать при Фотий и под покровительством императоров Василия Македонянина (867–911), Константина Багрянородного (911–917), которые сами занимались наукой и оставили исторические и богословские сочинения. Константинополь имел богатые книгохранилища, в монастырях иноки занимались учеными трудами, и императоры чествовали ученых мужей. Изучались сочинения древних языческих писателей, изъяснялось Священное Писание. При императорах Льве и Константине блаженный Симеон, прозванный Метафрастом (940), по древним источникам составил жизнеописание святых, а также много церковных песен и молитв, которые поныне употребляются при богослужении. Екумений, епископ Трикки Фессалийской, пояснял Священное Писание; Симеон Новый Богослов (¦ 1032), инок Мамантовой обители, писал сочинения о духовной жизни; Евтихий Египтянин, Леонтий, Иосиф Генезий, Свида занимались историческими трудами. Около середины XI века ученый Михаил Пселл занимался словесностью и философией, оставил много сочинений, свидетельствующих о его громадной учености. Но, конечно, все эти писатели IX, X и XI веков стоят достаточно низко по сравнению с цветущей порой христианского просвещения, когда изумительная глубина мысли и сила христианского воодушевления выражались в творениях свтт. Василия Великого, Григория Богослова, Ефрема Сирина, Иоанна Златоуста, а позднее – Иоанна Дамаскина. Вдохновение, творческую силу, глубину мысли можно встретить у позднейших византийских писателей. Но при всей обширной учености они не были достаточно самостоятельными, недостаток живого вдохновения многие из них старались восполнить мертвой, папыщенной риторикой. Это была словесность времен упадка: использовались богатства, накопленные веками, но мало прибавлялось своего; иссякла живая струя вдохновения. Выше других произведений по своим достоинствам можно поставить церковные песни, которые составлялись постоянно со времен иконоборчества. Многие из них дышат живым, искренним чувством любви, умиления, душевного сокрушения.

Тем не менее надо с живой благодарностью помянуть духовный подвиг, столь необходимый в эти века: среди внутренних бурь и волнений, в виду опасности, грозившей Византии со всех сторон, она сохранила в чистоте и целости христианское учение. А для этого нужны были твердость убеждений и воли. В целом деятельность Востока, начиная с первых времен христианской Церкви, заслужила благодарность всех христианских народов. До IX века Восток уже утвердил догмат, выразил ясно и с максимальной точностью учение Церкви. Великие отцы Востока своими трудами облегчили всем следующим поколениям понимание святой истины и в бессмертных творениях оставили неиссякаемое сокровище христианской мудрости; восточные проповедники распространяли веру в самых отдаленных землях. Эти великие дела совершались среди постоянной борьбы против бесчисленных врагов. Византии всегда приходилось выдерживать первый, самый сильный напор всех варварских племен, которые потом сокрушали или опустошали другие государства Европы. И среди этой упорной, почти беспрерывной внешней борьбы велась такая же непрерывная внутренняя борьба против лжеучений, извращающих истинный смысл христианского учения. Умственная жизнь была с самого начала сильна на Востоке; вопросы веры и Церкви были для всех вопросами жизни. Эта умственная деятельность, направленная на предметы отвлеченные, на богословские вопросы, должна была, естественно, во многих порождать уклонения от истины. И действительно постоянно появлялись всё новые учения, вступали в борьбу с учением и преданиями Церкви, вызывая тем самым необходимость более глубокого исследования, более точного определения догматов веры. Ревностные отцы Церкви и учители истины, напрягая все духовные силы, отражали лжеучения и созидали науку богословия в щит и ограждение верующим. Соборы, голос Церкви, торжественно выражали ее верование, осуждая и обличая всякое уклонение от истины, и определения Соборов, как достояние всей Церкви, то есть всех верующих, охранялись общей любовью и общим благоговением.

К сожалению, к мирным победам Церкви гражданская власть присоединяла иногда и силу, в которой святая истина не нуждалась, и что всегда имело печальные последствия. Более того, это вызывало ожесточение против истины или неискренние обращения, печально отражалось и на государственных делах. Возникали смуты и волнения; еретики, гонимые гражданскою властью, вступали в союз с врагами государства, как это делали несториане, монофизиты, павликиане. Гражданская власть, употребляя силу для утверждения истины, производила волнения. Но они были еще сильней, когда сама власть поддерживала ересь, как это было при императорах-арианах и иконоборцах.

Никакой религиозный спор не вызвал стольких печальных последствий, как иконоборческая ересь, распространяемая с высоты престола и поддерживаемая силой. Она взволновала все государство, понизила в нем просвещение, вызвала недоверие и неуважение к власти, на фоне чего даже блестящие воинские подвиги императоров Исаврянинов не могли помирить с ними народ, глубоко оскорбленный их посягательством на свободу веры и на дорогие ему священные предания. Наконец, она же помогла Италии отделиться от империи и усилила значение римского папы. Более века продолжалась эта борьба, что свидетельствует о силе сопротивления. И когда наконец восстановилось хоть какое-то спокойствие, то магометане стали теснить ее со всех сторон, подошли даже к столице, в подвластных им областях искореняя христианскую веру. В самой империи крайний беспорядок в престолонаследии производил страшные волнения, открывая путь к престолу всем искателям власти, которые добивались этого путем заговоров и преступлений. На Западе Римская Церковь усилилась на основах, противоположных основам Церкви Восточной. В этом была опасность православному Востоку, потому что она приманивала к себе не чистотой учения, о котором не было и речи, а соблазном выгод и земного величия. Победы Никифора Фоки и Цимисхия приостановили успехи сарацин, отняв у них Крит и Антиохию, но империя уже не могла надеяться на полное торжество. Магометане все больше теснили ее, и в народах Запада, подвластных Римской Церкви, она уже могла предвидеть будущих врагов. Только одним она могла купить их помощь – путем подчинения Восточной Церкви Римскому престолу, признав главенство папы. Византийские императоры знали это очень хорошо, и многие из них были готовы купить уступками, притворными или действительными, помощь Запада. Но православную веру ревниво охранял весь народ как свое самое дорогое достояние. Ни победы магометан, ни победы над ними не могли волновать его так, как волновал малейший шаг на пути к сближению с Римом, потому что все знали, что это сближение возможно лишь при одном условии – отдать папе на его произвол догматы Церкви, постановления Вселенских Соборов, вообще все, что с таким трудом, в напряженной борьбе выработала и уяснила церковная жизнь в течение веков.

С X века и до самого падения Константинополя Рим со своей внешней силой был для всего православного Востока постоянной приманкой, предлагая помощь в те минуты, когда тому грозила смертельная опасность.

Разделение Церкви имело печальные последствия и для Запада, и для Востока. Ничто не может заменить живое единство, завещанное Христом. По тому узнают, что вы Мои ученики, если любовь будете иметь между собой, – сказал Господь. Теперь же между двумя половинами христианского мира поселились вражда и недоверие. Церковная жизнь не могла больше развиваться с той же полнотой, как в первых веках, когда все христиане чувствовали себя братьями, членами одного великого целого. Рим все больше и больше уклонялся от предания древней Церкви. Быстро развивались и зрели горькие плоды этих уклонений от святой истины. Произвольные нововведения пап узаконивали всякое нововведение; злоупотребления церковной власти ради земных выгод вызывали частые возражения, поселяли сомнения в чистоте учения, которое проповедовал Рим. Он должен был прибегать к силе, чтобы создавать хотя бы видимость единства, когда уже утратилось то внутреннее единство, которое зиждется не на внешнем однообразии, а на внутреннем живом союзе христианской любви и смиренной покорности Божественному закону. Как необходимые последствия этого образа действий должно было явиться учение о непогрешимости папы, чтобы хоть его властью и именем удержать распадающееся единство, а также гонения против всякого проявления свободной мысли, запрещение мирянам читать Священное Писание. Все эти меры неминуемо должны были вызывать раздражение, расколы, распространять безверие.

И на Востоке духовная жизнь стала скудна и бедна. Все внимание, все силы сосредоточились на том, чтобы отстоять, охранить догматы и обряды Церкви от посягательств Рима. Появилась слепая приверженность к наружной обрядности; просвещение падало в странах, подвластных магометанам, умственная жизнь слабела. К тому же надо было напрягать все силы против внешних врагов. Но уже из рук дряхлевшей Византии новые народы приняли святое сокровище веры, приняли всецело, говоря словами апостола: не как слово человеческое, по как слово Божие, которое и действует в верующих. Византия дала новообращенным народам Священное Писание, богослужение на их родном языке, учила их покоряться не произволу одного человека, как это делалось на Западе, а слову Божию и неизменным постановлениям Вселенских Соборов. Только на этих основаниях церковная жизнь могла развиваться у них свободно и плодотворно.

В ту пору, когда Византия довершала свой исторический подвиг, когда семь Вселенских Соборов ясно выразили учение Церкви, утвердили догмат и определили церковные обряды, как живое выражение церковного догмата приняла христианство и Россия, которая должна была стать самой могущественной из славянских держав и самой верной хранительницей вверенной ей истины. Христианская вера легла в основание всей ее народной жизни. Быть христианским народом стало ее главным стремлением. Это ясно выразил уже ее первый летописец. Перечисляя обычаи других народов, он говорит: «Мы же, христиане, един закон имамы: елицы во Христа крестихомся, во Христа облекохомся».

В нашем повествовании мы постоянно старались вместе с изложением событий церковной истории говорить и о церковных обрядах. Вселенскими Соборами было ясно выражено учение Святой Апостольской Церкви, и Русь приняла христианскую веру с богослужением и обрядами, вполне определившимися в течение девяти веков. Считаем необходимым рассказать и о развитии церковных служб и обрядов, начиная от времен апостольских и до середины XI века, указать, когда, по какому поводу они возникали, усложнялись, когда возникла разница между богослужением и обрядами Востока и Запада.

Основные черты апостольского богослужения сохранены в неизменном виде Святой Церковью, но каждый век вносил в церковные службы новые молитвы, новые песнопения, новые обряды. Эти нововведения вызывались постепенным развитием учения Церкви и всем ходом ее исторической жизни. То предстояла надобность уточнять для общего понимания догмат, вызвавший спор или извращенный еретиками, – и появлялось новое песнопение, выражающее учение Церкви, то возносилось благодарение и хвала Богу за вновь явленные милости, то воссылалось моление об отвращении угрожающего бедствия. Таким образом, богослужение усложнялось, становилось более торжественным и определенным по мере развития учения; историческая жизнь Церкви оставляла живой след в песнопениях и обрядах. Свидетельства давно минувших событий, но полных непреходящего значения, выражения чувств и мыслей братий, давно почивших, но живших одной с нами верой, как звенья связывают настоящее с прошлым, повествуя нам о вере, надеждах, скорбях и радостях Церкви от самого начала ее существования. Как часто, не поняв, не уяснив себе этих указаний, многие из нас остаются только безучастными зрителями священнодействий Церкви вместо того, чтобы быть истинными членами Церкви, живущими с ней одной жизнью.

После Вознесения Господня святые апостолы, по примеру Христа, посещали Иерусалимский храм, участвуя в богослужении, которое состояло в чтении и пояснении Св. Писания, в пении псалмов и других ветхозаветных песен, в совершении жертвоприношения. Установленными часами для богослужения были третий, шестой и девятый, что соответствует нашему седьмому, двенадцатому и третьему пополудни. Церковный день начинался вечером, согласно повествованию о сотворении мира: И был вечер, и было утро, день первый.

Но для апостолов это богослужение уже имело совсем иное значение, чем для не уверовавших иудеев: слушая Священное Писание, они знали, что уже осуществилось то, на что указывалось через преобразования и пророчества. Между тем как в храме продолжало совершаться преобразовательное жертвоприношение, они знали, что истинная Жертва за грехи всего мира уже принесена на Голгофе. Третий, шестой и девятый час, издревле посвященные благодарственному воспоминанию о милостях, явленных Богом с самого сотворения мира, теперь освящались для них новыми воспоминаниями о Божественном Учителе и Спасителе. Они вспоминали, что в третьем часу дня Господь Иисус стоял перед Пилатом, окруженный врагами; что в этот же час по молитве прославленного уже Сына Своего Господь Бог излил на верующих Духа Святого, даровавшего им знание, мудрость и силу; что в шестом часу дня Господь был распят, пригвоздив па Кресте Адамов грех; что в девятом Он предал дух Свой Богу Отцу, возвестив с Креста, что совершилось искупление человеков. Обо всех этих событиях верующие могли вспоминать только между собой, а также могли совершать завещанную Господом Евхаристию (или Причащение Тела и Крови Христа). Они собирались по домам для преломления хлеба, часто целые ночи посвящали молитве и первый час дня еще заставал их поющих Господу.

Итак, рядом с древним, ветхозаветным богослужением возникало и утверждалось богослужение новозаветное. К Церкви Христовой присоединялись и язычники, для которых служба в Иерусалимском храме не имела значения. Апостолы, полагавшие сначала, что только последователи закона Моисея призваны к спасению через Христа, убеждались в том, что по милости Божией к спасению через веру во Христа призваны не одни иудеи, но и все народы. Наконец еще до окончания апостольского века пал Иерусалимский храм (в 70 г. по Р.Х.), и ветхозаветные жертвоприношения упразднились. Все указывало на то, что ветхое прошло, теперь все новое. К этому времени число христиан уже стало значительным, установились степени священства, был изложен чин священных служб и новых священнодействий, внушенных апостолам духом благодати, – чин христианских Таинств.

Из книг апостольских известно, что богослужение во времена апостольские отличалось продолжительностью, состояло из пения псалмов и священных песен, чтения и объяснения Св. Писания, совершения Евхаристии, молитв и благодарения. Конечно, в состав нового богослужения вошли песни, воспеваемые и в Иерусалимском храме, в которых вспоминались милости Бога к человеку с самого сотворения мира и ветхозаветные чудеса, являвшие силу и благость Божию, песни, в которых выражались пророчества о Мессии и надежды на спасение. Ветхозаветные песни, воспеваемые в Иерусалимском храме, были преимущественно: хвалебная и благодарственная песнь Моисея после чудесного перехода через Чермное море: Поим Господеви, славно бо прославися; обличительная песнь Моисея, в которой по повелению Бога он указывал народу израильскому, какая постигнет его участь, если он забудет Бога истинного; благодарственная песнь Анны пророчицы, матери Самуиловой; песнь пророка Исайи, к которой присоединялись и некоторые его пророчества о Мессии; песнь Ионы пророка, из глубины воззвавшего к Господу и спасенного чудесным образом; молитвенная песнь пророка Аввакума, и песнь, которую воспели три отрока среди не опаляющего их пламени; иногда молитвы царей Езекии и Манассии. К этим ветхозаветным песням, полным для христиан глубокого, пророческого значения, христианское богослужение присоединяло новые радостные, торжественные песни, в которых изливались хвала и благодарение за новые милости, за исполненные обещания. Песнь Пресвятой Девы Величит душа моя Господа; песнь Ангелов Слава в вышних Богу и на земли мир, к человекам благоволение; песнь Симеона Богоприимца Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром, яко видеста очи мои спасение Твое; славословие Пресвятой Троице Слава Отцу и Сыну и Святому Духу воспевались, конечно, в молитвенных собраниях первых христиан. Из сердец, исполненных любви, возносилась молитва, которую Сам Господь оставил ученикам Своим Отче наш, воссылались прошения и моления обо всем мире, кончавшиеся общим восклицанием Господи помилуй. Песнь Ангельская Свят, Свят, Свят Господь Саваоф и Херувимская Аллилуйя тоже, как полагают, были обычны в богослужении с первых времен. Таким образом, христианское богослужение соединяло воспоминания о милостях, явленных Богом с самого начала мира, о надежде на спасение, дарованной Им, с воспоминаниями о событиях самого спасения. С развитием богослужения в течение веков определилась яснее мысль выразить в символических действиях и в песнопениях весь ход священной истории в главнейших ее событиях: сотворении мира и человека, падении человека и спасении его через добровольную смерть Христа, – мысль, составляющая сущность нашего богослужения.

В Посланиях и Деяниях так часто упоминается о единодушном пении верующих, что можно, конечно, предполагать существование множества песнопений, известных всем верным, но которые не дошли до нас. Некоторые ученые – исследователи христианской древности думают, что из таких духовных песен взяты следующие слова, приводимые в Посланиях: Восстани спяй, и воскресни из мертвых; и освятит тебя Христос.

Также и следующие: Бог явился во плоти, оправдал Себя в духе, открылся Ангелам, проповедан между язычниками; принят с верою в мире; вознесся во славе.

Из слов апостола мы знаем, что богослужение совершалось по определенному чину. Ученик апостолов св. Климент писал: «Все, что заповедал Господь, должно быть совершено по чину. Повелено совершать в известные времена приношения и службы, и совершать не без порядка». Два чина литургии известны от времен апостольских: литургия св. Иакова, долго сохранявшаяся в Иерусалиме и поныне совершаемая там в день его памяти, и литургия св. Марка, совершавшаяся в Александрии. Они не были изложены апостолами письменно, но древнее предание сохранило их под именами этих апостолов. Более того, Римская Церковь совершала литургию по чину, оставленному ей, как полагают, св. Климентом, а Миланская – по чину, оставленному св. Варнавой. Все эти литургии были в существенных своих чертах очень сходны между собой и состояли из приготовления к священному Таинству Евхаристии и из совершения Святого Таинства. В первой части литургии пелись псалмы и священные песни (по выбору предстоятеля), читалось Священное Писание, предлагалось поучение. Приближаясь к совершению Таинства, верующие молились обо всем мире, благодарили Господа за великие Его благодеяния. Освящение даров совершалось словами Самого Христа, молитвой о ниспослании Святого Духа «да силою Своей явит хлеб Телом и вино Кровью Христа» и благословением. Перед освятившейся жертвой верные опять возносили молитву Господню и потом причащались вначале Телом, потом Кровью Христа. После Причащения следовало благодарение. Заметим, что в первые времена литургией называлось всякое общественное богослужение. После это название присвоено только той священной службе, в которой совершается Евхаристия. Греческое слово Евхаристия по-гречески значит «благодарение».

Вначале литургия совершалась преимущественно вечером, по примеру Вечери Господней. За литургией следовала общая трапеза, называемая агапой, или вечерей любви. Все нужное для совершения Евхаристии и следовавшей за ней вечери любви приносили верующие. Божественная служба, чтения, поучения продолжались часто до поздней ночи. Когда начались гонения и ночные собрания были воспрещены, то христиане стали собираться на общественную молитву перед рассветом. При усилившихся гонениях ежедневные молитвенные собрания сделались невозможными. Стали собираться преимущественно в воскресенье, в день, посвященный воспоминанию о сотворении мира и о Воскресении Христовом. Когда могли, собирались также по субботам, средам и пятницам. Эти последние два дня были посвящены воспоминанию о страдании и смерти Христа, поэтому рано установился в эти дни пост как знак скорби, и они назывались днями стояния и поста.

Как дни, так и некоторые часы дня были посвящены особенным воспоминаниям о событиях спасения, а третий, шестой и девятый час были преимущественно часами молитвы. Понятно, что и первый час дня посвящался Богу. Христиане благодарили Бога за то, что прошла ночь и явился день, и просили Его благословить предстоявшую деятельность; перед сном они опять совершали молитву. Так постепенно установились службы вечерние, ночные и утренние, часто, однако, соединяемые вместе, потому что во времена гонений христиане собирались, когда могли и где могли, и потому часы молитв не могли быть строго соблюдаемы.

Мы имеем весьма мало сведений о богослужении и образе свершения Таинств в первых веках. Апологеты, писавшие в защиту гонимых и оклеветанных христиан, считали обязанностью не раскрывать перед язычниками образа совершения высоких Таинств христианской Церкви. Но так как во всех христианских Церквах свято соблюдались предания, принятые от апостолов, а общее благоговение охраняло эти предания, то мы смело можем предполагать, что когда гонения утихли и христиане получили право открыто совершать богослужение, то они стали совершать его согласно апостольским преданиям. Поэтому очень важны сведения, содержавшиеся в Постановлениях Апостольских, собрании правил и церковных законов, известных уже с начала IV века.

Святой Иустин Мученик описал воскресные собрания христиан: вначале читали поучения апостолов и пророков. «Когда перестанет чтец, – пишет Иустин, – предстоятель делает наставление и увещевает последовать тем превосходным примерам. Затем все встаем и совершаем молитву. Совершаем моление как о себе, так и о просвещенном (новокрещенном), и обо всех других повсюду находящихся, дабы мы достойны были познать истину и на деле быть добрыми исполнителями заповедей, дабы получить спасение. По окончании молитвы лобызаем друг друга лобзанием любви». «Потом к предстоятелю братия приносит хлеб и Чашу с водою и вином; он берет и возносит хвалу и славу Отцу всяческих именем Сына и Духа Святого; особенно же благодарит за то, что Он удостоил нас Своих даров и продолжает сие долго». «Предстоятель воссылает молитвы и благодарения со всею силою усердия; после того, как он совершает благодарение и молитвы, народ возглашает "аминь"». «Так называемые у нас диаконы каждому из присутствующих подают приобщаться хлеба, над которым совершено благодарение, и вина с водою, а отсутствующим относят на дом». «Мы приемлем сие не так, как простой хлеб, и не так, как простое питие… Мы научены и верим, что пища сия, над которою произнесено благодарение молитвою Слова Его, хотя, превращаясь в соки, питает нашу плоть и кровь, есть Плоть и Кровь воплотившегося Иисуса Христа».

Тертуллиан, немного позднее описывая молитвенные собрания христиан, соединенные с агапой (или вечерей любви), говорит: «Вечеря начинается молитвою к Богу; вкушают пищу, но не забывают, что и ночью надо быть на молитве; беседуют, но знают, что Господь слышит все. Когда умоют руки и зажгут свечи, каждому предлагается выйти и пропеть что-либо во славу Божию, из Священного ли Писания или что может от себя. В конце вечери также совершается молитва, которой и доканчивается вечеря, и все расходятся».

Вечери любви делались из приношений верующих, и все вкушали их вместе. Но язычники стали представлять эти скромные трапезы бесчинными пирами, на которых христиане якобы предаются распутству и вкушают тела и крови заколотого ими младенца. Тогда христиане в некоторых местностях решили отменить их, как не необходимые принадлежности богослужения. Уже в III веке вечери любви совершались почти только в дни поминовений мучеников. В эти дни, называемые «днями рождения» усопших в жизнь вечную, христиане собирались на гробницу мученика, совершали богослужение, читалось вслух повествование о славной кончине усопшего брата, и все верующие, возблагодарив Господа, даровавшего ему силу совершить свой подвиг, молили Бога, чтобы им была дана помощь свыше. Какой горячей и искренной должна была быть эта молитва в страшные времена гонений и как чудесно исполнялась она, когда мученики силой веры побеждали враждебные им силы мира сего, умирали радостно, как торжествующие воины Христа! После молитвы все вместе вкушали пищу, вспоминая усопшего. Постепенно вошло в обычай между христианами таким образом совершать поминовение о своих близких и родных и в память усопшего оказывать помощь нуждавшимся. Отсюда берет свое начало обычай, сохранившийся у нас и до сегодняшних времен.

После того как прекратились вечери любви, верующие все-таки продолжали приносить в молитвенные собрания все нужное для литургии: хлеб, вино, елей, свечи. Хлеб приносили обыкновенный, квасный. Приношения эти делались в виде жертвы Богу, участия в совершаемом Таинстве и как знак общения с братьями, потому что принятое клиром приношение было как бы признанием церковного общения. От неверующих, от оглашенных или еще не принятых в число членов Церкви, от тяжко согрешивших и потому на время отлученных от Церкви Церковь не принимала приношений. Но приношения делались от имени умерших, и эти дары принимались Церковью, потому что Церковь, верующая в жизнь вечную, загробную, не может считать усопших чад отлученными от общения с ней, а соединяя и живых, и умерших в общей любви, молит обо всех Подателя жизни и бессмертия. Каждый член Церкви дорожил правом участвовать своим приношением в общем богослужении, и потому приношения делались непринужденно, охотно. Имена жертвователей провозглашались диаконом для общей о них молитвы и вносились в так называемые диптихи. Это были два поминальных листа в таблицах: на одном вписывались имена живых, на другом имена усопших членов Церкви. Вносились в диптихи имена христиан и отсутствующих уважаемых епископов отдаленных городов и областей, с которыми местная Церковь сохраняла живое общение. Исключение имени из диптихов означало, что с ним прервано общение. Когда диакон возглашал имена вписанных в диптихах христиан, вознося о них молитвы, присутствующие (а впоследствии – клир от имени народа) отвечали: «И всех и вся».

Впоследствии приношения в Церковь стали заменяться денежными пожертвованиями, которые употреблялись на содержание церкви, церковнослужителей и бедных, призираемых Церковью. Христиане, связанные взаимной любовью, как истинные ученики Христа спешили подать помощь братьям, которых постигло какое-нибудь бедствие: голод, плен и т. п. Этот сбор вручался предстоятелю. О таких пожертвованиях, собираемых преимущественно в день воскресный, или недельный, упоминает уже апостол Павел. Отсюда берет свое начало церковный сбор.

В первые времена все верующие приобщались Святых Тайн за каждой литургией, побуждаемые к тому не холодным чувством обязанности, как это часто бывает теперь, но живым, горячим чувством любви, находящим высшую отраду в общении с Христом через причащение Тела и Крови Его. Но впоследствии, когда вера распространилась и когда в общество христиан вступили и люди равнодушные, преданные больше житейским заботам, верующие стали приобщаться гораздо реже. Тогда вошло в обычай пред самым окончанием литургии раздавать всем присутствующим части, оставшиеся от просфор, употребленных для совершения Таинств. Это стало называться «антидором», что значит «вместо даров». Это служит отчасти и воспоминанием о вечерях любви.

Во II веке св. Игнатий Богоносец ввел в Антиохийской Церкви антифонное, переменное или очередное, пение двумя хорами духовных стихов, заимствованных преимущественно из псалмов и пророчеств. Этот обычай стал скоро почти общим на Востоке, но духовные песни были не везде одни.

Одна из самых древних песен, употребляемых в церкви, это хвалебная песнь Ангелов, уже в том виде, как мы ее знаем теперь: Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение. Хвалим Тя, благословим Тя, кланяем Ти ся, славословим Тя, благодарим Тя, великия ради славы Твоея. Господи Царю Небесный, Боже Отче Вседержителю, Господи, Сыне Единородный, Иисусе Христе, и Святый Душе. Господи Боже, Агнче Божий, Сыне Отечь, вземляй грех мира, помилуй нас; вземляй грехи мира, приими молитву нашу; седяй одесную Отца, помилуй нас. Яко Ты еси един Свят, Ты ееи един Господь, Иисус Христос, в славу Бога Отца. Аминь. Распространенная в таком виде, она была в употреблении вскоре после времен апостольских.

В III веке составляли много духовных песен святые Климент Александрийский, Непот, епископ Пентапольский. Апостольская Церковь, сильная внутренним, живым единством, не мешала некоторому разнообразию в образе совершения богослужения. В некоторых Церквах сохранялись вечери любви, когда они уже были отменены в других, выбор чтений зависел от предстоятелей Церкви; в одних Церквах пел весь народ, в других один только клир. Иногда, как сообщает Тертуллиан, в молитвенных собраниях некоторые из участвующих пели то, что внушало им вдохновение. Такой свободой могли легко злоупотреблять еретики, старавшиеся через духовные песни распространять свои неправильные мнения. Действительно, в III веке и позже еретики (в частности, Вардесан) составляли много духовных песен и старались ввести их в употребление при молитвенных собраниях. Это побудило отцов Церкви обратить больше внимания на образ совершения богослужения. В III веке свт. Григорий Неокесарийский установил для своей паствы литургию. Неокесарийцы так уважали память великого чудотворца, что долго не принимали ничего, что не было бы составлено Григорием: «Ни действия священного, ни слова, ни какого-либо чина таинственного», – говорил позднее св. Василий Великий.

В IV веке, когда лжеучения Ария и других еретиков производили смуты, особенно заметны стали со стороны отцов и предстоятелей Церкви усиленные заботы о том, чтобы точнее и строже установить чин Божественных служб. Лаодикийский Собор 368 года издал о том несколько постановлений. Определил, между прочим, чтобы пел в церкви один клир. Но это мало соблюдалось, и еще долго после Лаодикийского Собора все присутствующие участвовали в пении и отвечали общими возглашениями на моления, произносимые священнослужителями.

В то самое время свт. Василий Великий изложил письменно чин литургии, несколько сократив ту, которая была до него в общем употреблении, но не изменив ее в главных чертах. Это доказывают и сведения о древней литургии, сохранившиеся в «Постановлениях апостольских», и описание древней иерусалимской литургии, которое оставил современник свт. Василия, свт. Кирилл Иерусалимский. Он в своих «Оглашениях» излагает чин совершения литургии и некоторых Таинств.

Литургия в это время состояла, как и теперь, из проскомидии (приношения), когда приготовлялись Святые Дары; из литургии оглашенных, при которой присутствовали и не принявшие еще Святого Крещения, но готовившиеся к нему; и литургии верных, в которой участвовали только просвещенные Святым Крещением. При словах, произнесенных диаконом: «Оглашенные изыдите», оглашенные уходили из церкви, а верные готовились с усиленным вниманием и благоговением присутствовать при важнейшей части литургии, совершении Святого Таинства. Все моления и действия священнослужителей указывают на близость Таинства: верующим, готовившимся приступить к трапезе Господней и именовать Бога Отцем, напоминается о великой заповеди, данной Христом ученикам Своим.

«Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы Отца и Сына и Святаго Духа» – это возглашал священнослужитель, и на эти слова все отвечали, лобызая друг друга в знак взаимной любви, тем самым признавая, что только те, которые связаны воедино братской, христианской любовью, могут достойно исповедовать единого истинного Бога. При возгласе диакона: Двери, двери – обращалось особенное внимание на то, чтобы в собрание верных не вошел кто-нибудь из посторонних. Во времена гонений можно было опасаться, как бы кто не поведал о собрании христиан их врагам. Позднее, когда гонения прошли, этот возглас остался историческим свидетельством тяжкого времени гонения и всегдашним напоминанием христианам, что теперь они должны особенно собрать все свое внимание и изгнать из сердец всякую постороннюю праздную мысль. Вот как в IV веке свт. Кирилл излагал и объяснял то, что вслед за тем совершалось в церкви: «Иерей возглашает: горе имеим сердца; ибо действительно в оный страшный час должно иметь сердце, устремленное к Богу, а не долу прилепленным к земле и к земному. Поэтому иерей повелевает всем в оный час оставить житейские заботы, домашние попечения, и иметь сердце на Небе устремленным к Человеколюбцу Богу. Потом ответствуете: Имамы ко Господу, исповеданием сего соглашаясь с иерейским повелением. Никто же да не предстоит таким, чтобы устами говорить: имамы ко Господу, а мыслями иметь ум, прилепленный к житейским заботам.

Далее говорит иерей: Благодарим Господа; ибо подлинно должны мы благодарить Господа, что нас, которые были врагами, примирил с Собою и сподобил Духа сыноположения. На это говорите: Достойно и праведно; ибо, благодаря, мы совершаем достойное и праведное дело.

Потом иерей воспоминает о всем творении видимом и невидимом: об Ангелах, Архангелах, Силах, предстоящих Престолу Всевышнего и восклицающих: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф.

После того, освятив себя сими духовными песнями, молим человеколюбивого Бога, да ниспошлет Святого Духа на предлежащие Дары, да сотворит хлеб Телом Христовым, а вино Кровию Христовой. Ибо то, чего коснется Дух, конечно, освящается и прелагается[288].

Потом, по совершении духовной Жертвы бескровного служения над умилостивительною сею жертвою молим Бога об общем мире Церкви, о благосостоянии мира, о царях, о воинах и сподвижниках, о сущих в немощах, о труждающихся – одним словом, о требующих помощи молим все мы и приносим жертву сию.

После поминаем и прежде усопших, сперва патриархов, пророков, апостолов, чтобы Бог, по молитвам и ходатайству их принял наше прошение; а потом вспоминаем о прежде усопших святых отцах и епископах и вообще обо всех из нас прежде почивших – веруя, что великая польза будет душам, о которых приносится моление, когда предлагается Святая и страшная Жертва.

По окончании сего читаем ту молитву, которую Спаситель преподал ученикам Своим, с чистой совестью именуя Богом Отцем и произнося: Отче наш, Иже еси на небесех.

После сего иерей говорит: «Святая Святым». Святая – суть предлежащие Дары, приявшие наитие Духа Святого. Святы и вы, сподобившиеся Духа Святого.

На сие вы говорите: Един Свят, един Господь, Иисус Христос. Истинно един свят Тот, Кто по естеству свят; святы и мы, но не по естеству, а по причастию, подвигу и молитве.

После сего вы слышите певца, Божественной песнью призывающего вас к причащению Святых Тайн. Он говорит: Вкусите и видите, яко благ Господь.

После того приступай к Причащению сперва Тела, потом Крови Христа. Наконец, дождавшись молитвы, благодари Бога, сподобившего тебя таких Тайн».

Излагая таким образом чин совершения Евхаристии, свт. Кирилл говорит, что это не новый, а древний обычай, и увещевает хранить это предание неискаженным. Не изменил его и свт. Василий, но ввел в литургию несколько новых молитв.

В Италии чин литургии установлен учениками апостолов. В Риме, как говорит предание, – святым Климентом, а в Милане – Варнавой. Он был очень схож с чином восточной литургии, но впоследствии подвергался многим изменениям и рано утратил первоначальное разделение на литургию оглашенных и литургию верных.

В то самое время как на Востоке точнее определялся чин богослужения и отцы Церкви старались оградить свои паствы от еретических учений, то же самое совершалось и на Западе, в Милане заботами великого святителя Амвросия. Он придал богослужению больше великолепия, определил порядок песен из Св. Писания, заимствовал у Востока антифонное пение. Борьба Амвросия против ариан оставила живой след в богослужении Миланской Церкви. Когда ариане, сильные покровительством императрицы, старались распространить свои ложные мнения и овладеть миланскими храмами, Амвросий назидал народ поучениями и песнопениями. «Тогда, – пишет Августин, – постановлено было петь псалмы и гимны по клирам, по обыкновению восточному, дабы народ не ослабел под бременем скорби». Эти гимны большей частью составлял свт. Амвросий, выражая в них догматическое учение о Святой Троице. Они дышат высокой поэзией. После победы над арианами он воспел торжественную благодарственную песнь, отчасти заимствованную от гимна Богу свт. Григория Богослова: Тебе Бога хвалим, Тебе Господа исповедуем. У нас она и поныне поется при благодарственных молебнах; на Западе – при литургии и при совершении крещения, при коронации королей и на соборах.

В последующие века римские епископы многое изменили в своей литургии, особенно папы Геласий, Лев и Григорий Великий, и старались ввести эти изменения и в Миланскую Церковь. Но она, глубоко уважая память своего великого святителя, долго отстаивала чин литургии, введенный им, и до сих пор богослужение Миланской Церкви не совсем похоже на римское[289].

В Галлии, где веру проповедали во II веке ученики Поликарпа Смирнского, установили чин восточной литургии. Она долго сохранялась в Лионе, и только в VII веке властью Рима были искоренены в Лионе греческие обычаи. Испанская литургия также долго хранила сходство с восточной литургией.

Апостольская литургия была очень продолжительна. Горячая вера и пламенная любовь к Господу, конечно, побуждали первых христиан посвящать Богу большую часть своего времени и в молитве находить высшее утешение. Но с течением времени эта ревность охладела. Многие жаловались на продолжительность службы, и уже Василий Великий нашел нужным сократить ее. Но она все равно казалась слишком длинной. Много времени занимало чтение из Ветхого Завета, которое следовало за первой ектеньей, а также поучение, которое произносилось сразу после чтения Евангелия, до выхода оглашенных из храма. Великий святитель Константинопольский Иоанн Златоуст скорбел об охлаждении христиан к молитве. Он часто призывал своих слушателей к чтению и внимательному изучению Священного Писания, к участию в Божественных службах. «Будем внимать чтению не в сии только два часа, – говорил он. – Дерево, насажденное при потоках вод, не два или три часа при водах, но каждый день, каждую ночь с ними, и потому одевается листьями, покрывается плодами». Многие уже тогда считали, что продолжительные молитвы нужны лишь монахам и лицам, посвятившим себя исключительно Богу. Но Иоанн Златоуст доказывал, что именно людям, занятым гражданской деятельностью, надо чаще искать руководства и силы в изучении слова Божия и в молитве. Однако, видя, что люди мало внимают чтению и тяготятся продолжительностью литургии, великий святитель снизошел к слабости христиан и решил сократить чин литургии Василия Великого. Чтение из Ветхого Завета осталось только при литургиях Великого поста и при вечерней службе. Несколько продолжительных молитв были заменены более краткими.

Нет необходимости описывать здесь чин литургии свт. Иоанна Златоуста, которая совершается у нас в течение года, кроме десяти дней, когда идет литургия свт. Василия Великого, и тех дней Четыредесятницы, когда совершается литургия Преждеосвященных Даров. Укажем лишь на те изменения и дополнения, которые введены уже после Иоанна Златоуста в литургии, известной под его именем.

Первое дополнение сделано вскоре после Иоанна Златоуста, при патриархе Прокле, когда было введено в богослужение Трисвятое пение: Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас.

При свт. Златоусте еще не везде произносили за литургией Символ веры, а читали его в церкви, когда готовили оглашенных к принятию крещения. Это было преимущественно в Великий пяток для готовившихся креститься в день Пасхи. Потом – в день Богоявления и в день Пятидесятницы. Но есть повод предполагать, что в Антиохии Символ произносили за каждой литургией. Когда умножились ереси, то отцы Церкви нашли нужным, чтобы перед Причащением Святых Тайн произносилось от имени всех верующих исповедание правой веры. Этот обычай был введен при константинопольском патриархе Тимофее между 510 и 517 годами. В одних Церквах читали, в других пели Символ. С Востока этот обычай перешел в Рим в конце VI века. Когда в Испании было низложено арианство, Толедский собор ввел в испанские церкви чтение Символа веры, но в измененном виде.

В VI веке Церковь волновали еретики, отрицавшие одни Божественность Сына Божия, другие – Его человечность. Тогда император Юстиниан изложил исповедание Божества и человечества Иисуса Христа в молитве, которая тогда же в 536 году, вошла в состав литургии: Единородный Сыне и Слове Божий, бессмертен Сый, и изволивый спасения нашего ради воплотитися от Святыя Богородицы и Присно девы Марии, непреложно вочеловечивыйся, распныйся же Христе Боже, смертию смерть поправый, един Сый Святыя Троицы, спрославляемый Отцу и Святому Духу, спаси нас.

В то время, когда священнослужители принимали приношения и переносили их на престол, после ектений о верных, служба на время прерывалась, народ развлекался. Это подало повод патриарху Иоанну Схоластику (при Юстине Младшем, в 573 году) установить, чтобы в это время пелась на клиросе песнь, которая бы приготовляла верующих к близкому великому Таинству. Тогда же вошла в состав литургии песнь Херувимская Иже Херувимы, которая только в Великий четверг заменялась другой, Вечери Твоея Тайныя. Полагают, что патриарх был и составителем этих двух песен, если вторая не принадлежит Златоусту, на что есть тоже указание. В Великую субботу произносилась песнь Да молчит всяка плоть человеча и да стоит со страхом и трепетом.

В VII веке, при патриархе Сергии, введена в литургию песнь Да исполнятся уста наша хваления Твоего, Господи.

В VIII веке св. Косьма Маюмский, совоспитанник св. Иоанна Дамаскина, сложил хвалебную песнь Богоматери Честнейшую Херувим, и тогда эта песнь стала произноситься за литургией. Есть предание, что он сложил эту песнь в Великий пяток, в день, самый скорбный для Богоматери, и что был обрадован явлением Самой Богородицы, Которая благосклонно приняла это излияние любви и благоговения. Другое предание говорит, что песнь эта, первоначально составленная Косьмою, была дополнена в том виде, как мы ее знаем теперь, Ангелом, явившимся одному святому подвижнику на горе Афонской уже в X веке.

Тропари, которые поются перед малым входом, принадлежат разным песнопевцам, жившим после Златоуста. В некоторых Церквах был в древности обычай читать за литургией или за утренней службой житие воспоминаемого в тот день святого. Постепенно он заменился пением кратких песен, составленных в прославление угодника Божия. Эти краткие песни, в которых выражалась или сущность праздника, или похвала святому, стали называться тропарями и кондаками, и принадлежат позднейшим песнопевцам. Из соединения нескольких таких кратких песен составились пространные песни, называемые канонами.

До свт. Иоанна Златоуста был обычай причащаться вначале Телом, потом Кровию Христа, принимая и то и другое из рук священника. Но некоторые стали злоупотреблять Святыми Дарами. Есть предание, что одна женщина, суеверно относясь к силе Таинства, стала употреблять для волхвования святую частицу Тела Христова. Святой Иоанн Златоуст ввел обыкновение причащать мирян Святых Тайн под обоими видами вместе, лжицею. Младенцев с древности причащали одной Кровью. Остававшиеся после причащения освященные Дары хранились для причащения больных.

В 368 году Лаодикийский Собор постановил во время Великого поста, как времени скорби и сокрушения о грехах, не совершать полной литургии, кроме субботы и воскресенья. Но свт. Василий Великий сообщает, что такой обычай существовал с самой глубокой древности в Александрийской Церкви и что там, по преданию, принятому от святого евангелиста Марка, по средам и пятницам Великого поста совершалась литургия Преждеосвященных Даров. В конце VI или в начале VII века чин литургии Преждеосвященных Даров был письменно изложен свт. Григорием Двоесловом. В начале VII века упоминается о том, что во время поста поют Да исправится молитва моя. В 612 году постановили петь во время поста вместо Херувимской песни другую: Ныне Силы Небесные с нами невидимо служат. Се бо входит Царь славы. Се Жертва тайная совершена дориносится. Верою и любовью приступим, да причастницы жизни вечныя будем. Аллилуйя. Во всеобщее употребление литургия Преждеосвященных Даров была введена постановлением Шестого Вселенского Собора, в 680 году.

Прочие церковные службы также берут свое начало от первых веков, хотя, конечно, чин их совершения слагался и усложнялся постепенно, при участии святых отцов Церкви. Часы молитв вечерних, ночных, утренних и денных могли быть строго соблюдаемы уже только тогда, когда гонения прошли. Но уже в апостольских постановлениях мы читаем: «При наступлении вечера созывай, епископ, Церковь; и по произнесении вечернего, или светильничного, псалма диакон да провозглашает ектенью об оглашенных, бесноватых, просвещенных и кающихся». Там же упоминается, что на вечерне произносились: 140 псалом: Господи воззвах; молитва: Сподоби Господи и песня Симеона Богоприимца. В 311 году священномученик Афиноген, готовясь к мученической смерти, воспел умилительную песнь, которая и поныне поется в вечернем богослужении и указывает на близкое явление света истинного, незаходящего: Свете тихий святыя славы, безсмертпаго Отца Небеспого, Святаго блаженного, Иисусе Христе! Пришедше на запад солнца, виде вше свет вечерний, поем Отца, Сына, и Святаго Духа, Бога. Достоин еси во вся времена петь быти гласи преподобными, Сыне Божий, живот даяй, тем же мир Тя славит. Эта песнь очень рано вошла в состав вечернего богослужения.

Об утренней службе мы читаем также в апостольских постановлениях: «Молитвы творите с утра, благодаря Господа, чтобы Он осветил вас, удалив ночь и приведя день». Во время всенощного и утреннего богослужения произносились псалмы. Какие именно, было определено очень рано, что мы видим из сочинений Афанасия Великого, Василия Великого и других отцов. Выбор псалмов и чтений из Священного Писания соответствовал тому символическому значению, которое священные службы удержали и поныне и которое с течением времени обозначалось все определеннее.

Православное богослужение, как известно, имеет основной мыслью изобразить весь ход священной истории в ее главнейших событиях: сотворение мира и человека, падение человека и его искупление через добровольную смерть Иисуса Христа. На эти события указывают и чтения, и песнопения, и символические действия в трех священных службах: вечерней службе, утренней и литургии. Каждая из этих служб включает еще по три службы: с вечерней совершается последование девятого часа и повечерие; с утренней службой полунощница и первый час; с литургией последование третьего и шестого часа.

С вечерни начинается ряд служб, так как церковный день считается с вечера. Открывается она последованием девятого часа, страшного и спасительного часа смерти Христа. Вечерня посвящена воспоминанию о первых событиях мира: о творении, о блаженстве первых человеков в раю, об их падении и о милостиво дарованной им надежде на спасение. Надежда высказывается песнями во славу Богоматери, песней Иисусу Христу Свете тихий; и уже молитва Симеона Богоприимца указывает на исполнение милостивого обещания. Повечерие заключает в себе выражение покаяния и молитвенное прошение к Богу, чтобы Он оградил нас от всякого зла в предстоящую ночь.

В утренней службе, состоящей из полунощницы, утрени и последования первого часа, вспоминаются чтением из ветхозаветных книг те времена, когда Израиль томился в тяжком египетском рабстве, воздыхая о земле обетованной, – это образ всего человечества, томящегося в рабстве греха и ожидающего спасения. В шестопсалмии изливается скорбь, покаяние павшего человека и твердое упование его на обещанную ему милость. Уже в конце вечерней службы указывалось на новозаветные времена: как близок свет, который должен озарить людей, сидящих во тьме. Действительно, вот раздается песнь Ангелов, возвещающих миру великую радость: Слава в вышних Богу и на земли мир; вот торжественное восклицание: Бог Господь и явися нам, благословен грядый во имя Господне! Рассвет дня, так часто застававший первых христиан на молитве, приветствуется радостным славословием: Слава Тебе, показавшему нам свет, свет дня и свет великий, озаривший мир при появлении Солнца правды.

Как Новый Завет относится к Ветхому, так литургия относится к прочим церковным службам. Все прочие службы – только приготовление к этой торжественной новозаветной службе, которая вся посвящена воспоминанию о Христе и о великом деле искупления человека. В священнейшем Таинстве Евхаристии воспроизводится образ всемирного голгофского жертвоприношения. И верующим под видом хлеба и вина преподаются само Тело и сама Кровь Христа – Тело, за них ломимое; Кровь, за них пролитая во оставление грехов.

С IV века в церковных службах мы уже видим этот символический характер. С этого же времени мы и имеем о них более подробные сведения. Из писаний святых мужей известно, какие пелись псалмы и молитвы. За ночной службой, кроме избранных псалмов, пели Псалтирь по порядку псалмов. Лаодикийский Собор постановил, чтобы пение псалмов одного за другим не было непрерывным, но чтобы по каждом псалме слушалось чтение. Так как Псалтирь не в один день вся была воспеваема в церковных собраниях, то разделялась на двадцать отделений, которые читались последовательно. Для того чтобы сосредоточить внимание слушателей, каждое отделение (получившее название кафизмы[290], так как во время пения Псалтири стоял один певец, а прочие сидели) разделялось еще на три статьи. После каждой из них пелась хвала Пресвятой Троице, и тогда все вставали.

Вот как описывает утреннюю службу свт. Василий Великий: «Еще с ночи народ утреннюет у нас в доме молитвы, совершая исповедание в слезах, трудах и сокрушении; наконец встает от молитвы и становится на псалмопение. Разделяясь на две стороны, он поет попеременно, чем вместе удерживается мысль при словах Божиих и способствуется обилию внимания и нерассеянности сердец. Затем один начинает петь, а прочие подпевать. Так, проведя ночь в разнообразии псалмопения и перемешивая оное молитвами, на рассвете, все вместе, как бы одними устами и одним сердцем, поют псалом исповедания, и каждый совершает свое покаяние».

Особенно продолжительным было ночное богослужение в монастырях. В Лавре св. Саввы накануне праздников оно продолжалось с вечера до утра. При таком продолжительном богослужении вошло в обычай совершать во время службы благословение хлеба, вина и елея, и это раздавалось молящимся для подкрепления сил. Пока они вкушали пищу, читались вслух деяния апостольские от Пасхи до Пятидесятницы. Хлебов обыкновенно благословлялось пять, в воспоминание пяти хлебов, которыми Господь чудесно насытил пять тысяч человек. Благословение хлебов совершалось обыкновенно после литии. «Лития» значит общественное, усердное моление. Она совершалась в притворе храма, напоминая моление как бы вне города или обители, возносимое к Богу об отвращении бедствий.

Все церковные службы постоянно обогащались и украшались новыми песнопениями и молитвами, составленными святыми отцами Церкви. Еретики также составляли много духовных песен, в которых выражали свои лжеучения, и, пользуясь тем, что в первые времена не был еще строго определен состав церковных служб, они вводили эти песни в общие молитвенные собрания, что заставило отцов Церкви обратить более строгое внимание на то, что пелось в молитвенных собраниях, и составлять духовные песни и молитвы, выражающие чистое учение Церкви. Таким образом почти все великие отцы оставили след в церковных песнопениях.

Святитель Афанасий Великий, очень заботившийся о чистоте учения Церкви, в своих книгах и письмах к разным лицам давал наставления о молитве и указывал, какие псалмы читать в какое время при богослужении. Он повелевает читать перед трапезой молитву Господню «Отче наш», им составлена послеобеденная молитва: «Благословен Бог, милующий и питающий нас» и молитва: «Щедр и милостив Господь, пищу даяй боящимся Его».

Святому Василию Великому принадлежит множество молитв, в частности, Возсияй в сердцах наших истинный свет; Господи Вседержителю; Тя благословим; Боже вечный, безначальный; Боже и Господи сил; Посылай свет и идет; Благословен еси, Владыко Вседержителю; молитва для готовящихся к Причастию. Владыко Господи Иисусе Христе Боже наш, источниче жизни и безсмертия. Он же ввел чин вечерни в день Пятидесятницы, установив, чтобы во время молитв, читаемых на окончании вечерни, преклоняли колена, в первый раз после Пасхи. Во всю Пятидесятницу, как время торжества и радости, издревле не совершали коленопреклонения – этого знака скорби и сокрушения. Не совершали коленопреклонения и в дни воскресные.

Святитель Григорий Богослов оставил великое множество духовных стихотворений, не вошедших, однако, в состав Божественных служб. Но из ег о вдохновенных бесед, в которых он с такой силой и красноречием излагает истинное учение Церкви, многое в церковные песнопения вошло потом. Так, из его слова на Рождество Христа – Христос раждается, славите, из слова на Пасху – Пасха велия и священная.

Святой Ефрем Сирин вытеснял своими высокими песнопениями еретические стихи гностиков, распространяемые ими в Сирии и Месопотамии. Вот что рассказывает его древний жизнеописатель: «Ефрем видел, сколько едессяне пленяются музыкой и пением, и положил отвлечь их от бесчестных песен; он собрал обетных дев и научил их песням и пению попеременному (по клирам). Песни сии заключали в себе высокие духовные мысли о Рождестве Христовом, Крещении, о посте, о всем устроении спасения во Христе, о страдании, о Воскресении, о Вознесении; к сим присоединялись и гимны мученикам, о покаянии, об умерших. По его распоряжению отроковицы обетные стекались в церковь в светлые Господские праздники, также в празднества мучеников и в воскресные дни. Он назначал им разные песни и учил попеременному пению, пока наконец весь город начал собираться к нему, и враги рассеялись».

Преподобному Ефрему Сирину риписывают до 12 тысяч составленных им духовных песен. Некоторые написаны против еретика Аерия, который учил, что не надо молиться за умерших, между тем как с самых древних времен Церковь возносила к Господу молитвы за умерших и совершала погребения их с псалмопением и торжеством. Из молитв прп. Ефрема наиболее известны его молитва Духу Святому Господи, Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, умилостивись и прости мне, недостойному рабу Твоему, молитва Богородице; в особенности же умилительная молитва, которую слышим в дни Великого поста Господи и Владыко живота моего. Она очень скоро после прп. Ефрема вошла в употребление при великопостной службе и сопровождается поклонами.

Великий подвижник IV века прп. Макарий Египетский оставил молитвы утренние и вечерние, а также молитву к Ангелу Хранителю.

Из множества молитв, сложенных свт. Иоанном Златоустом, напомним следующие: Господи, не лиши мене Небесных Твоих благ, молитвы для готовящихся к Св. Причастию: Господи Боже мой, вем, яко несмь достоин, ниже доволен, да внидеши под кров души моея, Верую, Господи, и исповедую; благодарственные молитвы: Благословен Бог, питающий меня от юности моея, Слава Тебе, Господи, слава Тебе, Святый.

В V веке, когда еретик Несторий смущал верующих, запрещая именовать Пресвятую Деву Богородицей, во славу Богородицы сложена песнь Богородице, Дево, радуйся. Полагают, что ее составителем был свт. Кирилл Александрийский, памятный своей борьбой против Нестория. Ему же приписывают чин Царских часов в Великий Пяток, впоследствии пересмотренный и дополненный св. Софронием Иерусалимским.

В конце V века и в VI веке св. Анатолий Иерусалимский, св. Роман Сладкопевец, подвижник Авксентий слоборческой ереси и страдалец за истину, Иоанн Дамаскин посвятил Господу свою жизнь и чудный дар песнопения. На тех местах, где совершились события нашего спасения, в Лавре св. Саввы он воспевал милости Бога, восхвалял Его величие в высоких песнопениях, неподражаемых силой живого воодушевления. Им составлена Пасхальная служба, радостная, торжественная, так живо изображающая чувства, внушаемые христианину великими и радостными событиями воскресения Христа и победы Его над смертью, антифоны и надгробные песни, поэтические тропари святым и праздничные каноны, хвалебные песни Богородице: О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь, Многая множества моих, Богородице, прегрешений и другие, называемые догматиками, потому что в них выражается догмат Церкви о воплощении Иисуса Христа в опровержение существовавших еще лжеучений несториан, монофизитов и монофелитов. Святой Иоанн Дамаскин почитается как один из величайших отцов и песнопевцев Церкви.

К этому времени церковные службы достигли полноты и определенности. В службе христианской Церкви воспоминания о милостях, явленных Богом Израилю, избранному народу, соединяются с воспоминаниями о событиях Нового Завета. Тем самым указывается на неразрывную живую связь, соединяющую ветхозаветную Церковь с Церковью новозаветной, верующих в грядущего Спасителя с верующими в Спасителя уже пришедшего и совершившего великое дело, на которое указывалось в Ветхом Завете через пророчества и прообразования. Эта неразрывная связь ясно выражается в песнопениях христианской Церкви, которая, приняв ветхозаветные песни, употребляемые при иудейском богослужении, слила их с хвалебными песнями новозаветными.

Обратим внимание на каноны. «Каноном» называется собрание священных песен, правильно и по известному размеру соединенных в одно целое. Большая часть праздничных канонов принадлежит Дамаскину; некоторые были составлены ранее патриархом Анатолием; некоторые в одно время и позднее Космой Маюмским и другими песнопевцами. В своем полном составе канон состоит из девяти песен, из которых каждая заключает несколько кратких песен, называемых тропарями. Первый тропарь каждой песни называется ирмосом и отличается от следующих тем, что своим размером и напевом служит образцом для них. Тропари по своему составу, размеру и напеву, подчиняются ирмосу. Таков внешний состав канона. По содержанию же своему каждая из песен канона должна относиться к одной из следующих песен, взятых из Св. Писания.

1– я песнь относится к песни, воспетой Мариамью и Моисеем после перехода через Чермное море: Поим Господеви: славно бо прославися (Исх. 15).

2– я песнь заимствуется из обличительной песни Моисея: Вонми небо, и возглаголю, и да слышит земля глаголы уст моих (Втор. 32). Эта песнь, как содержащая строгие укоры и обличения и призывающая к сокрушению и покаянию, опускается в праздничных канонах, но поется в канонах поста.

3– я песнь есть подражание хвалебной песни Анны Пророчицы: Утвердися сердце мое в Господе, вознесеся рог мой в Боге моем; расширишася уста моя на враги моя; возвеселихся о спасении Твоем (1 Цар. 12).

4– я песнь заимствует свое содержание из песни пророка Аввакума, предвозвещавшей пришествие Сына Божия: Господи, услышах слух Твой и убояхся (Авв. 3).

5– я – из песни и пророчеств пророка Исайи (Ис. 26).

6– я – из песни пророка Ионы: Возопих в скорби моей к Господу Богу моему. (Ион. 2).

7– я и 8-я песни канона черпают свое содержание из хвалебных песен трех отроков, оставшихся невредимыми в вавилонской печи: Благословен еси Господи Боже отец наших, хвально и прославлено имя Твое во веки, и: Благословите вся дели Господня Господа, пойте и превозносите Его во веки (Дан. 3).

Наконец, 9-я песнь имеет своим основанием содержание уже новозаветных песен: из славословия Пресвятой Девы Величит душа моя Господа и славословия Захария, отца Иоанна Крестителя.

Таким образом, воспоминая главнейшие события, в которых с начала мира выразились сила и благость Господа, Церковь связует их в своих песнопениях с величайшим свидетельством милости Божией, с пришествием Спасителя, к Которому готовил весь Ветхий Завет. Некоторые каноны содержат в себе менее девяти или восьми песен, две или три. Тогда они называются двупеснец или трипеснец. Каждая из этих песен равным образом состоит из ирмоса и нескольких тропарей. Много канонов и служба Страстной седмицы принадлежат другу и воспитаннику Иоанна Дамаскина Косме Маюмскому.

Введение новых песнопений и дополнения к церковным службам привели к изменениям в круге годовых служб, к необходимости вновь пересмотреть и исправить церковный устав. Он иногда уже пересматривался и дополнялся новыми службами. Над ним трудились в IV веке Харитон Исповедник, потом преподобные Евфимий и Савва Освященный, патриарх Софроний. Святой Иоанн Дамаскин вновь пересмотрел устав, включив в него новые службы. Этот устав, впоследствии еще дополненный Феодором Студитом, а в VIII веке – Марком Отрантским, составляет книгу, известную теперь под именем Типикона, или церковного Устава.

Затем в Октоихе, или Осмогласнике, Дамаскин собрал службы на воскресные дни, начиная с вечерни субботней: каноны, стихиры, антифоны, которые поются по воскресеньям. Все было разделено на восемь гласов, или напевов. Каждый глас заключает службу одного воскресного дня. Октоих в теперешнем его виде дополнен после Дамаскина, и в него включены службы на прочие дни седмицы.

Иоанн Дамаскин, собрав местные месяцесловы, существовавшие до него, составил и общий месяцеслов всех святых. Но еще один важный труд сделал этот великий учитель. До него истины христианского учения не были приведены в систему и не имели научной формы. Борьба с еретиками и ревность к распространению истинного учения заставили святых отцов с первых же веков максимально точно исследовать и объяснять догматы веры. Но Иоанн Дамаскин, ученый богослов и глубокий мыслитель, первый собрал объяснения святых отцов на догматы Церкви и, сличив их с местами Священного Писания, со свидетельствами Вселенских Соборов, составил под именем «Точного изложения Православной веры» первую книгу, в которой богословие объясняется систематически, как наука.

После св. Иоанна Дамаскина о чине богослужения очень заботился прп. Феодор Студит, составивший много канонов и стихир на великопостную службу. Ему принадлежат канон Честному Кресту и служба на Неделю Крестопоклонную, канон в Неделю мясопустную и много песнопений в честь святых. Составляли церковные песни и другие студитские иноки.

Воспевала славу Господа и святых угодников Божиих инокиня Кассия (или Кассиана). Принадлежа к знатному семейству, молодая дева славилась красотой и образованием, и когда император Феофил задумал жениться, то она была в числе одиннадцати дев, из которых он должен был выбрать себе супругу. Рассказывают, что император, держа золотое яблоко в руке, прежде всего подошел к Кассии, дивясь ее красоте. «От жены произошло все злое», – сказал он. «От жены же произошло и все лучшее», – отвечала дева. Ответ не понравился императору, который прославился своим иконоборством, он отошел от нее и избрал другую девицу, ставшую императрицей Феодорой. Кассия впоследствии основала близ Константинополя монастырь и посвятила свою жизнь Богу. Сложенные ею стихиры дышат высоким поэтическим вдохновением, как, например, стихира на Рождество Августу едипопачальствующу па земли, а в особенности же стихира, в которой и поныне в среду Страстной седмицы прославляется жена, излившая миро на ноги Спасителя: Господи, яже во многия грехи впавшая жепа.

В IX веке, при патриархе Мефодий, после низложения иконоборческой ереси, был установлен чин Торжества Православия (840). Фотий положил освящать воду в начале каждого месяца. До тех пор существовал языческий обычай в начале каждого месяца зажигать костры и прыгать через огонь. Полагают, что чин малого освящения вод, совершаемый ныне при молебнах с водоосвящением, принадлежит патриарху Фотию. Освящение совершалось в Константинополе, преимущественно при храме Богоматери, где был источник целебной воды.

После IX века значительных дополнений к церковным службам уже не делалось, хотя было составлено еще несколько песнопений. Следует упомянуть о канонах и стихирах императора Льва VI Мудрого на Неделю ваий и другие праздники. Установились еще некоторые праздники, но главное, самое существенное, уже не изменялось.

Когда Русь приняла христианскую веру, то она с ней приняла и определившийся уже чин богослужения и святых Таинств, соблюдающийся и сейчас, точно изложенные догматы веры, объясненные Вселенскими Соборами и святыми отцами и приведенные в научную форму великим Дамаск и пом, в ограждение и назидание новообращенным. Трудами отцов Церкви к этому времени были уже составлены богослужебные книги, заключающие в себе чин и порядок совершения церковных служб: Типикон, или церковный Устав; Служебник – руководство для священников и диаконов при отправлении вечерни, утрени и литургии; Октоих, Минея общая и Минея праздничная, содержащие службы, которые совершаются по месяцеслову в честь праздников и угодников Божиих. Эти последние службы были собраны патриархом Софронием, Иоанном Дамаскином и некоторыми позднейшими отцами IX века. Триодь Постная, содержащая последование служб, совершаемых в Великую Четыредесятницу и в недели приготовительные к посту, и Триодь Цветная, включающая службы от Воскресения Христова до Недели Всех Святых, составлены Космою Святоградцем, св. Андреем Критским, Иосифом и Феодором Студитами. Немного восследований (по-церковнославянски «порядок») включены в эти книги позднее IX века Никифором Каллистом и Григорием Паламою (XI в.); Ирмологий, собрание песен, взятых из канонов всех служб седмичных и годовых и расположенных по гласам или напевам, приписывается Феодору Студиту; Требник, содержащий чин исправления всех христианских треб, составлялся постепенно. Начало его восходит к Постановлениям Апостольским, а к IX веку он почти достиг всей полноты. Но и позднее делались в нем некоторые изменения и дополнения.

Самые ранние христианские писатели упоминают о чтении в молитвенных собраниях книг Ветхого и Нового Завета. Сначала, как можно предполагать, выбор чтений зависел от предстоятелей: пресвитеров или епископов, но постепенно чтение определялось сообразно с воспоминаемым временем или событием. Так, уже в IV веке Книга Бытия читалась в течение Четыредесятницы; книга Иова – на Страстной неделе; Деяния Апостольские – после Пасхи. Конечно, и чтения из Евангелия определялись по мере того, как устанавливались праздники в воспоминание священных событий. Уже с III века известны попытки разделения книг Нового Завета на главы. В V веке диакон Евфалий разделил их на отдельные стихи, для того чтобы облегчить чтение. Точно не известно, были ли они тогда разделены по зачалам, как мы их знаем теперь, но есть сведения, что Амвросий Медиоланский составил так называемый «Лекционарий», в котором обозначил начала и окончания чтений из Евангелия, Апостола и Пророков, согласно с древним обычаем. Указание чтений на каждую службу вошло в состав богослужебных книг, излагающих последование каждой службы.

«Псалтирь» была в IV веке разделена на кафизмы, и великие отцы Церкви Василий Кесарийский, Афанасий и Иоанн Златоуст часто указывают на то, какие псалмы в какое время читались. Псалтири с последованием служб, то, что у нас называется «Следованною псалтирью», не было между греческими богослужебными книгами. Потому и полагают, что она была составлена апостолами славян Кириллом и Мефодием, которые и перевели на славянский язык все известные тогда богослужебные книги.

Перечисление книг, составляющих Св. Писание, есть у писателей II и III века: Мелитона, Оригена, Евсевия и других. Карфагенский Собор 393 года окончательно определил, которые из книг Библии считать каноническими, а которые – нет. Переводы Писания появились рано: во II веке уже были переводы сирский, италийский (или латинский). В конце IV века новый латинский перевод сделал блаженный Иероним; известный под названием Вульгаты, он стал употребляться на всем Западе. Единственные на Западе попытки переводов на народное наречие были сделаны в Англии в VII веке Бедой Достопочтенным, который начал переводить Евангелие, и королем Альфредом, который в IX веке перевел Псалтирь. На Востоке же появлялись переводы Св. Писания на наречия всех народов Востока. Греческий текст рассматривался и исправлялся часто. Очень рано существовало Св. Писание на сирском, халдейском, эфиопском языках. Иоанн Златоуст и Феодорит Кирский свидетельствуют, что новообращенные племена, обитавшие близ Дуная и Черного моря, читали Писание на своих наречиях; вероятно, они имели в виду выбор чтений, входивших в состав богослужения. В IV веке Писание перевел на готский язык епископ Улфила; в начале V на армянский – Месроб, в середине или в конце того же века оно было переведено на грузинский язык. Копты, ливаниты читали Писание на своих наречиях. Трудами несториан и монофизитов Писание стало известно в Персии и в других странах; в IX веке его перевели на славянский язык.

Таинства совершались согласно преданию, сохранившемуся от времен апостольских. Подробное описание чина совершения крещения и миропомазания есть в «Оглашениях» Кирилла Иерусалимского, но некоторые молитвы, употребляемые при совершении Таинств, составили позднее свт. Василий Великий, свт. Иоанн Златоуст. Все действия в чине совершения Таинств имеют внутреннее, часто символическое значение, выражающее догмат или учение Церкви. Так, в крещении троекратное погружение в купель новокрещаемого во имя Отца и Сына и Святого Духа изображает спогребение Иисусу Христу, посредством которого единственно мы и получаем упование, что мы воскреснем с Христом, так как апостол говорит: Итак мы погреблисъ с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни. Ибо если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения (Рим. 6, 4–5). Крещение и следующее за ним миропомазание также имеют символическое значение. Помазание новокрещаемого елеем знаменует приготовление его к брани как воина Христова, которому предстоит борьба с плотью, миром и диаволом, – как прививку дикой ветви к доброй маслине, Иисусу Христу. Хождение с зажженными свечами вокруг купели знаменует хождение в свете обновленной жизни и вечность обручения христианской души Богу. Новокрещаемого именуют новым именем в знак того, что он начинает новую жизнь; постригают у него волосы на голове в знак того, что он отныне должен исполнять не свою волю, а волю Христа[291].

Некоторые из символических действий при совершении Таинств в глубокой древности не везде были одни и те же. Так, например, в одних местностях давали новокрещенному вкушать мед и молоко в знак сладости даров духовных и возрождения к новой жизни. В Африке – соль, тем самым указывая на слова Христа (Мк. 9, 50); в Италии иногда вручали золотую монету, напоминая о вверенном ему таланте. Церковь не стесняла этого разнообразия во внешнем обряде, когда обряд не прикрывал или не выражал мысли, не согласной с ее учением. Но она крепко держалась основной мысли, выраженной действием. Так, например, погружение в купель выражало спогребение Христу и смерть ветхого человека с его грехами для возрождения к новой, чистой жизни, и Церковь лишь в случаях крайней необходимости дозволяла отступление от этого обряда, т. е. крещение через окропление. Крещение чрез погружение было общим на Западе и Востоке до XIII века.

Вначале миропомазание, сообщение даров Святого Духа, следовало везде сразу же за крещением, возрождением к новой жизни. Но на Западе с V века вошло в обычай, чтобы епископ в определенное время объезжал свою епархию и совершал миропомазание и возложение рук над теми, которые уже приняли крещение от священника. Этот обычай утвердился в VIII или в IX веке на Западе повсеместно, там, где только епископ совершает миропомазание. Восток сохранил древний обычай совершать миропомазание сразу после крещения, и совершал его каждый священник, но миром, освященным епископом. После латиняне еще больше отступили от древнего обычая, приняв за правило совершать миропомазание только спустя несколько лет после крещения, над отроками, которые предварительно прошли испытание в знании Катехизиса (так называемая конфирмация). Случалось, что некоторым это Таинство не сообщалось вовсе.

Во внешних обрядах всех других Таинств видно то же символическое значение. Так, например, с глубокой древности Церковь употребляла при совершении Евхаристии квасный хлеб, а не опресноки. И не только потому, что такой хлеб употребил Христос при установлении Таинства Евхаристии, но и потому, что когда иудеи собирались для совершения Пасхи, то вкушали опресноки с горькими травами, и это было символом страдания и скорби. Наша же Пасха – Сам Христос, есть радость и жизнь. Некоторые иудействующие секты в первые времена употребляли опресноки. Поэтому Церковь смотрела на употребление опресноков при совершении Евхаристии как на обычай неправильный, имеющий иудейский характер, не придавая, впрочем, этому вопросу первостепенной важности.

Хлеб, называемый просфорой, для совершения Евхаристии делается двухсоставный. Тем самым выражается соединение двух естеств во Христе. Наверху печать изображает слова: «Иисус Христос победитель».

Исповедь (или покаяние) в первые три века совершалась всенародно. Христиане во всеуслышание исповедовали свои грехи, и предстоятель Церкви, данной ему властью, одних допускал к причащению Святых Тайн, а на других возлагал епитимью, более или менее продолжительную. Епитимья тоже совершалась публично. Кающиеся разделялись на четыре разряда. Первые, очень тяжко согрешившие, назывались «плачущими» и «бескровными». Им не дозволялось войти даже в притвор церкви, а, стоя на церковном дворе под открытым небом, они просили входящих в храм молиться за них. Кающимся второго разряда, «послушающим», дозволялось стоять в притворе храма и во время богослужения слушать чтение и поучение. «Припадающие» присутствовали при литургии до возгласа: «Оглашенные, изыдите», а потом, после окончания литургии, вне храма, преклонив колена перед настоятелем, получали от него благословение. Наконец, четвертые, «стоящие с верными», присутствовали при всей литургии, но не удостаивались Святого Причастия. После окончания литургии им подавали только освященную воду, что называлось агиасма – «святыня». Все кающиеся носили смиренную одежду, иногда остригали себе волосы, воздерживались от мирских удовольствий. Между литургией оглашенных и литургией верных Церковь возносила молитвы о кающихся. После совершения епитимий кающиеся получали разрешение перед всей Церковью посредством разрешительной молитвы и возложения рук. В конце III века и в начале IV, из снисходительности к кающимся, открытая исповедь заменилась тайной. В конце VI века патриарх Иоанн Постник, как полагают, составил книгу, в которой определялась мера епитимий за прегрешения, но она не вошла во всеобщее употребление, и епитимий налагались на кающихся их духовниками по их усмотрению. На Западе эти «пенитенциальные книги», как они назывались, имели больше значения, и к VIII веку составились уже определенные правила для епитимий, часто заменявшейся денежной пеней. Епитимия, выражение покаяния и сокрушения, получила характер наказания, которое грешник несет для удовлетворения правосудия Божия. В X веке папа Лев III издал грамоты, разрешающие грехи, которые продавались при церквах. Епископы имели право отлучать от Церкви тяжко согрешивших и впавших в ересь. При развитии папской власти это право стало в руках пап страшным оружием и часто употреблялось в политических или корыстных целях.

Таинство священства имел право совершать только епископ. С апостольских времен известны три степени священства: епископ, пресвитер и диакон. Совершается оно через рукоположение – благословение, низводящее на избранного благодать Святого Духа. Рукоположение у нас называется «хиротонией» и совершается согласно с древним обычаем по апостольским постановлениям. Как и в других Таинствах, внешние обряды, соблюдаемые при этом, имеют символическое значение, равно как и одежды, употребляемые священнослужителями. На Западе вошло в VI веке в обычай, а в VII – в закон особенное пострижение волос священнослужителей. Это называлось тонзурой и считалось заимствованным от апостола Петра. Западные епископы носили кольцо в знак обручения Церкви. Постепенно на Западе утверждался обычай, а потом и закон безбрачия для лиц духовного звания, тогда как на Востоке требовалось лишь безбрачие епископов, да и то уже после VI века.

Таинства брака, елеосвящения совершались и совершаются поныне согласно с древним преданием апостольских времен, но с некоторыми молитвами, составленными позднее.

Из бесед святых отцов первых веков известно, что с самого начала христиане торжественно праздновали великие события спасения рода человеческого, но некоторые подробности в праздновании этих воспоминаний определились постепенно. Первым и самым торжественным праздником была издревле Пасха. Христиане приветствовали друг друга радостной вестью Воскресения Христова, обменивались в знак радости лобзанием любви. Есть предание, что одаривать друг друга красным яйцом есть обычай самый древний, принятый от Марии Магдалины, которая поднесла обычное яйцо императору Тиверию, возвестив ему о воскресении из мертвых Христа[292]. Нравилось христианам и символическое значение яйца, носящего в себе зародыш жизни. С самых первых времен празднику Пасхи предшествовал пост в воспоминание страданий Христа. Но не везде пост был одинаково продолжителен, и не везде Пасха совершалась в одно время. О времени празднования Пасхи были разногласия между Востоком и Западом, и, хотя вопрос решился определением I Никейского Собора, осталось различие в соблюдении поста: на Востоке рано установился шестинедельный пост, и затем седмица Страстная; на Западе пост был менее продолжителен. Ночь на Пасху христиане проводили в молитве. При Константине весь город освещался восковыми столбами, в знак всеобщего торжества. С особенным радостным вдохновением св. отцы Церкви прославляли великое событие Воскресения Христова. Григорий Богослов писал: «Ныне спасение миру, видимому и невидимому. Христос восстал из мертвых: восстаньте с Ним и вы: Христос во славе Своей, восходите и вы; Христос из гроба, освобождайтесь от уз греха; отверзаются врата ада, истребляется смерть, отлагается ветхий Адам, совершается Новый. Пасха, Господня Пасха! Она у нас праздников праздник и торжество торжеств!» Эти же слова вошли и в высокие песнопения Дамаскина.

Торжественно праздновали апостолы и первые христиане день Пятидесятницы как праздник в честь Святой Троицы и воспоминание сошествия Святого Духа на верующих. Преимущественно в этот день, а также в день Пасхи и в день Богоявления принимали крещение оглашенные.

Под общим именованием Богоявления соединялось в первых веках воспоминание о Рождестве Христовом, о Крещении Его, или явлении Его миру и явлении Троицы Святой, о поклонении волхвов, первом явлении Христа язычникам, о браке в Кане Галилейской и насыщении народа пятью хлебами, как явлении чудодейственной силы Христа. Только в IV веке на Востоке стали праздновать Рождество Христово и день Крещения как отдельные праздники. На Западе и поныне в день Крещения празднуется и поклонение волхвов.

Благовещение и Вознесение Господне тоже праздновались со времен апостольских. Есть «Беседы» Ефрема Сирина на праздник Преображения[293] и на Рождество Богородицы. В IV веке царица Елена основала в Палестине храм в честь Рождества Богородицы. Полагают, что она построила храм и в честь Введения во храм Пресвятой Богородицы.

На праздник Сретения есть беседы святых отцов III и IV веков. Но с особенной торжественностью стал он праздноваться со времен Юстиниана. Страшное землетрясение и моровая язва опустошили империю, и одному благочестивому мужу было откровение, что бедствия прекратятся, если будет установлено торжественное празднование Сретения. Тогда была составлена церковная песнь о прекращении бедствия, которая и поныне произносится в этот день.

Праздник Воздвижения Креста совершался сначала во второй день Пасхи, когда царица Елена обрела Животворящий Крест, но в VII веке, когда император Ираклий возвратил его из Персии, к первому торжеству присоединили воспоминание и второго события и тогда положили праздновать Воздвижение Креста 14 сентября, хранить в этот день пост в воспоминание крестной смерти Христа. Сверх того, в знак благодарности Господу тогда же определено воздерживаться от мясной пищи в течение всей недели, предшествующей Четыредесятнице.

На Успение Пресвятой Богородицы есть Беседы свв. Ефрема Сирина, Иеронима, Августина и других отцов IV и V веков. Первые известия о чудесном Успении[294] Богоматери сообщает Мелитон Сардийский, живший в конце II века.

Праздник торжественного Входа Господа в Иерусалим издревле совершался Церковью в тот же день, когда мы его празднуем и ныне, о чем свидетельствуют святители Афанасий Великий, Иоанн Златоуст и другие.

Празднование святым мученикам встречаем в первых веках христианства, когда ежегодно, в день славной их кончины, именуемый днем рождения их для жизни вечной, христиане собирались к их гробницам, вспоминали их подвиги и совершали литургию, заключавшуюся вечерей любви. Во время гонений императоры повелевали, видимо, для устрашения и назидания, тщательно записывать образ страданий святых мучеников, допросы, которым они подвергались, что потом послужило источником к составлению их жизнеописания. Установилось множество праздников в честь мучеников. К ним присоединились и дни поминовения великих пастырей Церкви, пустынных подвижников, ветхозаветных святых. Каждая местность (весь город или обитель) праздновала с особой торжественностью память тех святых угодников, которые в том месте были похоронены. К местам погребения особенно чтимых святых стали приходить богомольцы даже из дальних городов и стран. Ходили также поклониться гробницам святых апостолов Петра и Павла в Риме, в Галлии особенно поклонялись гробу св. Мартина Турского. На Востоке больше всего посещали, конечно, святые палестинские места, освященные жизнью и страданиями Самого Христа.

Память угодников Божиих совершалась обыкновенно в дни их кончины. Рождество Иоанна Предтечи, этого близкого предвестника Спасителя, праздновалось повсеместно и считалось днем общей радости. На день Усекновения главы Предтечи есть беседы отцов уже IV века, и в этот день, в знак участия верующих в страданиях Крестителя, установлен был пост. Святого Иоанна Предтечу ученики погребли в Севастии Самарийской, и уже в III веке существовала церковь над его гробницей. Главу его, сокрытую в нечистом месте Иродиадой, нашла жена Хузы, домоправителя Ирода, и впоследствии благочестивые люди, уважавшие память Предтечи, с благоговением хранили честную главу его, которая при императоре Маркиане была торжественно перенесена в Константинополь, но вновь утрачена во время иконоборчества. Первое, второе и третье обретение честной главы Предтечи праздновалось Церковью уже ранее IX века.

Торжественно совершала Церковь и перенесение останков святых угодников. Так, в IV веке при Констанции были перенесены в Константинополь и положены в храме св. Апостолов тела святых апостолов Андрея, Луки и Тимофея. При Юлиане Отступнике антиохийские христиане торжественно перенесли тело св. епископа Вавилы. В V веке весь Константинополь встречал мощи свт. Иоанна Златоуста, перенесенные из Коман. День перенесения мощей святого угодника становился ежегодным праздником, совершаемым с особенной торжественностью в тех местностях, где возлагались святые останки. Ежегодно праздновались и дни освящения храмов, и дни, ознаменованные особенной милостью Божией, как дни победы, прекращения бедствий и т. п. Рано встречаются указания на празднования в честь святых Ангелов, которым стали воздвигаться храмы.

Совершая в определенные дни память св. угодников Божиих, Церковь издревле положила праздновать Всем Святым в первое воскресенье после праздника Сошествия Святого Духа. Тут выражается мысль, что всякая святость, всякая добродетель есть в человеке действие и плод Духа Святого, сообщающего слабому человеку силу и мудрость. «Беседа на праздник Всех Святых» встречается уже среди Бесед свт. Иоанна Златоуста. На Западе этот праздник установил в VII веке папа Вонифатий, который, получив в подарок от императора Фоки Пантеон, бывший храмом всех языческих богов, освятил его в память Богоматери и Всех Святых. В Константинополе храм в честь Всех Святых построил в IX веке император Лев Мудрый.

С IV века уже распространилось на Востоке сказание о Нерукотворенном Образе Спасителя, находившемся в Едессе, и слава этого образа, подаренного едесскому князю Авгарю Самим Христом, привлекала в город много богомольцев. С VIII века по местам стали совершать празднование этому образу, а в X веке императоры Константин Порфирородный и Роман Лакапин купили образ у владельцев Едессы, послав им двести пленных сарацин, 12 тысяч сребреников и обещав никогда не нападать на Едессу. 16 августа икону торжественно приняли в Константинополе и поставили в храме Премудрости Божией. С этой поры день перенесения Нерукотворного Образа стало праздником.

В начале этого же века установлен праздник Покрова Божией Матери. В царствование Льва VI Мудрого, когда Византии угрожали сарацины, один святой муж, Андрей Юродивый[295], во время всенощной во Влахернском храме Богородицы, увидел на воздухе Богородицу, окруженную ликами Ангелов и святых, молящуюся о всем мире и покровом Своим осеняющую христиан. Это дивное явление Андрей показал ученику своему Епифанию, и вскоре после того патриарх и император положили праздновать память заступления Богоматери в 1 день октября, когда было это видение.

Константинополь, посвященный своим основателем Пресвятой Деве, имеет много храмов в честь Богоматери. Особенно славились Софийский храм, построенный вначале Константином I, и Одигитрийский (или Влахернский, близ Влахернского залива), построенный в V веке царевной Пульхерией. Понятно, что чествовавшие Пресвятую Деву и святых угодников Божиих с благоговением взирали и на некоторые предметы, особенно напоминавшие их: на им принадлежавшую одежду, на образы, напоминавшие их. В Константинополе с VI и VI веков были установлены празднества в дни чудесного обретения ризы и пояса Богоматери. Иконы Богоматери чествовались благоговейно, особенно же иконы, приписываемые апостолу и евангелисту Луке, которого древнее предание считает врачом и живописцем. Древнее предание гласило, что св. апостол Лука, написав несколько образов Пресвятой Девы, получил от Нее обетование, что через эти образы Ее благословение будет нисходить на верующих. Здесь берет начало почитание чудотворных икон, посвященных Богоматери. Из таких икон особенно чествовалась так называемая «Одигитрия», что значит «Путеводительница». Она была поставлена в храме, выстроенном царевной Пульхерией, и получила свое название оттого, что слепые, приводимые к образу Богоматери, прозревали и не требовали больше проводников. Мореплаватели обычно помещали образ Богоматери на корме корабля. Славились также иконы Богоматери Лиддская (или Римская), Ефесская, Миасинская, Иерусалимская, Филермская и многие другие.

При распределении дней празднуемых святых соблюдался по возможности следующий знаменательный порядок. Перед Рождеством Христа вспоминались ветхозаветные патриархи и пророки, возвестившие о Христе. После Рождества Христа праздновалось первомученику Стефану, как первому свидетелю о Христе, пострадавшему за Него, и невинным младенцам. Затем следовали дни памяти и праздники апостолов и проповедников Евангелия, потом мучеников, исповедников, девственниц.

Та же мысль освящать все дни священными воспоминаниями и, так сказать, ежегодно воспроизводить в стройном порядке весь ход священных событий выражается и в распределении дней недели. Первый день за воскресеньем посвящается Ангелам – как ближайшим к Престолу Всевышнего и вестникам воли Божией; второй – вторник – пророкам, и особенно величайшему из них, Иоанну Предтече, среда посвящена воспоминанию предания Господа на страдание и смерть, причем вспоминается и Приснодева Мария. В четверг вспоминаются святые апостолы, распространившие по всей вселенной учение Христово, и достойные преемники апостолов. (У нас преимущественно вспоминается между преемниками апостолов святитель Николай.) Пятница посвящена воспоминанию страданий и смерти Христа и поклонению Животворящему Кресту. В субботу чтутся все святые и усопшие в надежде жизни вечной. Таким образом службы всей седмицы готовят верующего к торжественному сретению воскресного дня, посвященного воспоминанию о совершившемся спасении и победе над смертью воскресением Христа. Весь год был разделен на четыре части, содержащие каждая три месяца и начинавшиеся постами. Со времени I Вселенского Собора новый год стал начинаться с 1 сентября.

О постах известно с самых первых веков. Христиане постились в среду и пятницу, в память о страданиях и смерти Христа. На Западе уже в III веке присоединили к этому еще и третий день, субботу, в память того, что в этот день Христос лежал во Гробе. Вообще, с самого начала между Востоком и Западом было разногласие относительно постов. Так, пост перед Пасхой был на Западе менее продолжителен, чем на Востоке, и соблюдался он там менее строго: дозволялось вкушать яйца и молоко. Но Церковь, в своем ненарушимом единстве не оскорблялась таким разнообразием обычаев, потому что они еще не выражали и не прикрывали еретической мысли. Но позднее, когда на Западе установились разные новые обычаи, не как результат развития местной церковной жизни, а вследствие произвола пап, возведенного в Божественное право, тогда Восточная Церковь отнеслась уже строже к нововведенным обычаям, истекавшим из ложной мысли.

Другие посты: перед Рождеством Христа, перед днем святых апостолов и перед Успением Богородицы, тоже установлены в первые четыре века. Поклонение Честному Кресту на 3-й и 4-й неделях Великого поста установлено, как полагают, в VIII веке, и святым Феодором Студитом была составлена служба в неделю Крестопоклонную.

Построение обширных и богатых христианских церквей началось преимущественно с IV века. Прежде, во времена гонений, христиане собирались на молитву, где могли: в домах, в которых особая комната освящалась для богослужения, в подземельях при гробницах мучеников. Во времена, свободные от гонений, иногда строились церкви, но они были не многочисленны и опять разрушались во времена гонений. Так случилось в Никомидии при Диоклетиане. Когда же Константин убедился в истине христианской веры, то он позаботился о том, чтобы основать великолепные христианские церкви в Палестине и во всех восточных его областях, в Риме и в новой столице. Некоторые языческие храмы обращались в христианские церкви, но это случалось редко, потому что языческие храмы не соответствовали потребностям христианского богослужения. Они большей частью были довольно тесными: в них стояли идолы богов, но все действия языческого богослужения происходили вне храмов, а так как при служении не полагалось чтения и поучений, то не было и нужды в крытом, обширном пространстве для слушателей, что стало необходимо при христианском богослужении. Потребностям христианского богослужения прекрасно соответствовали древние базилики, публичные, торговые и судебные залы продолговатой, четырехугольной формы, разделенные вдоль на три части двумя рядами колонн, так что среднее пространство между колоннами было вдвое шире боковых пространств. Некоторые базилики в Риме обратили в христианские храмы, другие храмы построили по архитектуре базилик, но так, что боковые стороны были короче среднего пространства, что придавало всему зданию форму креста. На восточном конце среднего длинного пространства устраивался алтарь, отделенный решетчатой перегородкой или завесой, с одним престолом. Вся та часть внутреннего пространства, где, собственно, и происходило богослужение, возвышалась над остальной частью. Вместо плоской крыши стали постепенно строить крыши в форме купола.

Монастырь св. Екатерины, Синай

Самые древние христианские храмы, обращенные из базилик или построенные по форме базилики, находятся в Риме: Латеранская базилика во имя св. Иоанна, которая была подарена римскому епископу Константином; Ватиканская базилика во имя св. Петра, построенная Константином на Ватиканской горе, месте, где согласно преданию, происходила мученическая смерть святого апостола. Стены христианского храма опирались на остатки цирка Нерона, в котором погибло множество христиан. Храм св. Петра, построенный Константином, стоял до XIV века. Затем базилика св. Павла за городом, построенная Феодосием, и св. Марии Большой, построенная папой Ливерием.

Монастырь св. Екатерины, Синай

Равенна, Аквилея славилась множеством богатых христианских церквей. В Константинополе великолепнейшим храмом был храм св. Софии, Премудрости Божией, построенный Константином и значительно расширенный Констанцием. После пожара, истребившего древний храм, Юстиниан построил новый, превышавший богатством и великолепием все храмы столицы.

Сначала при церквах устраивались особые крещальни – круглые здания, середину которых занимал крещальный бассейн, окруженный рядом колонн, между которыми были завесы. Впоследствии, когда повсеместно распространился обычай крещения младенцев, отдельные крещальни перестали строить. Достаточно было заменить их купелью, которая стояла в самой церкви.

Пелопоннес

При обширных церквах иногда строились еще и помещения для церковной утвари, для церковных одежд и почти всегда – библиотеки. Кроме того, были дома для церковнослужителей, приюты для сирот и старцев, школы, странноприимные дома. Кладбище часто находилось тоже внутри церковного двора, обнесенного со всеми включающимися в нем зданиями каменной стеной.

Монастырь в Метеорах

В первых веках, когда христиане подвергались гонению, зов к богослужению происходил, вероятно, через устное возвещение особо посылаемыми вестниками. С IV века употреблялось ударение в деревянное или металлическое било, то есть в деревянные или металлические доски. Точно не известно, когда ввели в употребление для этого колокола[296]. Первое упоминание о них встречается на Западе, где они были изобретены в VI веке; во всеобщее церковное употребление входят они на Западе в VIII веке. Некоторые считают, что на Востоке утвердился обычай иметь колокола для зова к богослужению не ранее IX века. Тогда стали строить при церквах и колокольни. В VII и VIII веках встречаем на Западе обычай крещения колоколов, осужденный, впрочем, Западной Церковью: при особенных молитвах их омывали водой, помазывали елеем и, освятив призванием Святой Троицы, давали им имена.

Сирийский монастырь

Древние отцы Церкви упоминают об одном престоле в церкви. Это сохранилось на Востоке, но на Западе с VIII века уже видим в церквах несколько престолов. Число их особенно умножилось с тех пор, как был введен странный обычай – тайная месса, – отчасти исходящий из употребления непонятного языка в богослужении. Богослужение на латинском языке, не знакомом народу, слушалось им без душевного участия. Присутствие при богослужении все больше и больше становилось исполнением только внешней обязанности, возлагаемой духовенством на мирян. Некоторые священники из корыстолюбия стали внушать мирянам, что особенно душеспасительно для них, если для каждого лица отслужится литургия. Непонятную литургию можно было и не слушать, присутствующие от этого ничего не теряли: и вот вошло в обычай, что на одном престоле в один и тот же день, или на нескольких престолах в одно и то же время, совершалось несколько литургий, или месс. Одну, главную, совершали громко, другие шепотом. В конце IX века, когда распространилось мнение о близкой кончине мира, обычай тайной мессы особенно укрепился.

Престолы делались каменные и покрывались золотом и серебром. Для походных церквей при войсках, при миссионерах брали вместо престола на Западе освященные, каменные плиты, на Востоке – антиминс, напрестольную пелену, освященную епископом, в которую были вшиты частицы мощей святых.

При отделке новых богатых христианских храмов вошли в употребление мозаичные изображения. Стены храмов украшались изображениями ветхозаветных и новозаветных событий, между тем как в передней части храма ставились изображения Христа, Богородицы, новозаветных святых.

На Востоке в церкви сохранилось только одно пение и доныне. На Западе с IX века вошли в употребление органы.

Рано распространившимся обычаем было чтение Псалтири над усопшими. Император Юстиниан завел жилище для инокинь, в обязанность которых входило чтение Псалтири над покойниками. Почти все обряды, совершавшиеся при погребении умерших, употребляемые у нас, берут свое начало в глубокой древности. О возжжении, употреблении свечей при отпевании упоминают святые Афанасий Великий, Дионисий, Иоанн Златоуст. Зажженные свечи означали радость и покой перешедшего от мятежного мира в вечность и торжество победителя. Употребление колива (вареной пшеницы с медом) имеет символическое значение. Зерно, хранящее в себе зародыш жизни, есть символ нашей уверенности в воскресении наших тел (1 Кор. 15, 37–38). Чин погребения составлен Иоанном Дамаскином и Феофаном Начертанным, чьи каноны и стихиры при этом поются. В Правилах Апостольских сказано, что усопший издревле поминался в третий день, в память трехдневного Воскресения Христова, в девятый день после кончины – в честь девяти чинов Ангельских, чтобы душа усопшего была принята в мир Ангельский, блаженный. В сороковой – в память вознесшегося в сороковой день Господа, и по примеру израильтян, сорок дней оплакивавших смерть Моисея. Годовщина совершалась в память самого умершего. На Западе в IX веке в Клюнийской обители установлен день общего поминовения усопших, когда молили Господа избавить их от чистилищного огня. Но понятие о чистилище, как о месте среднем между небом и адом, месте, где согрешившие страданиями искупали свои прегрешения, как догмат Церкви не было еще ясно выражено даже на Западе. Это было сделано позднее.