Глава 7

Широкий фронт области повышенного давления надвигался с Атлантики, которую Ульрих называл «мамонтовыми широтами». Обнаружили его ребята с «Кондора». На своем четырехмоторном самолете они взлетели на юге Франции, преодолели несколько тысяч километров над морем между Азорскими островами и Исландией и приземлились, когда добрались до Норвегии. Вскоре наши «лягушки-метеорологи» получили от них радиосообщение, которое означало для некоторых из нас смерть.

Следующий день выдался ясным. Значит, сегодня не будет облаков, в которых мы могли бы спрятаться, когда превосходство неприятеля в воздухе станет слишком большим. «Спитфайры» бросятся на нас из-за солнца, как они всегда делали в ясную погоду, из-за сверкающего, ослепительного шара, а «Боинги» и «Ланкастеры» соберутся сотнями над Англией, чтобы отправиться бомбить наши города.

Вдобавок ко всему вечером пришел «приказ фюрера». Наши боевые успехи, как следовало из него, были недостаточными. Теперь четырехмоторные бомбардировщики следовало атаковать не спереди, двигаясь встречным курсом, а с хвоста. Только мы понимали, что это означало. Отдельная атака теперь должна длиться тридцать секунд вместо трех, как было раньше. Пока мы будем совершенно открытыми и беззащитными, сконцентрированный огонь неприятеля разнесет нас в клочья. Полминуты – большое время, возможно, слишком большое, чтобы иметь какой-то шанс остаться в живых. Вместо того чтобы приблизиться к цели со скоростью двести пятьдесят метров в секунду, нам придется постепенно догонять противника сзади. А ведь бомбардировщики летали ненамного медленнее нас. Вражеским пилотам больше не нужно озираться на стволы наших орудий. Нам же придется приближаться к самолетам неприятеля прямо на глазах задних пулеметчиков и под прицелами сотен орудий на протяжении времени, достаточного, чтобы быть сбитыми, не произведя ни одного ответного выстрела.

Что же, для того мы приносили присягу, чтобы нам было легче выполнять новые инструкции.

Когда наступила ясная погода, мы еще крепко спали, несмотря на тяжелые предчувствия перед грядущим боем.

Проснувшись, мы, как и в обычное утро, уселись в своих шезлонгах, готовые взлететь в любой момент. Ожидание было хуже всего. Сколько бы мы ни болтали друг с другом, наши уши и мысли были привычно обращены к громкоговорителю. Мы находились в постоянном ожидании сообщения о приближении вражеских самолетов и приказа на взлет. Нервы были напряжены до предела. Я уже дважды бегал в туалет. Остальные даже больше.

Вдруг из громкоговорителя донесся треск: для проверки его подключили к питанию. Несколько ребят вскочили на ноги и с напряженными лицами повернулись к нему. Одного из старших пилотов стошнило, он уже давно был на взводе. Многие автоматически достали сигареты и нервно выбросили их, едва докурив до половины, чтобы тут же закурить новые. Вчерашние несчастья вместе с грядущей операцией, похожей фактически на самоубийство, создали невыносимую атмосферу.

Лишь Ульрих, как обычно, сидел рядом со мной и что-то писал, держа листок бумаги так, чтобы никто не мог в него заглянуть. Но сейчас он убрал карандаш и улыбнулся:

– Я закончил.

Ульрих вскочил на ноги, вышел вперед перед ребятами и стал пародировать «толстого Германа».

– Друзья, летчики люфтваффе! Для укрепления морального и боевого духа, для тренировки и повышения дисциплины моих войск я считаю необходимым зачитать вам параграф «А» из раздела «С» внутреннего приказа «ЛДв-217».

Все замолчали и угрюмо уставились на него. Выступление Ульриха выглядело слишком гротескным и оттого мучительным. Окровавленные обломки самолета еще валялись в нескольких сотнях метров от нас, а военный суд уже собрался в казарме напротив, чтобы вынести приговор самому младшему из нашей эскадрильи. Летчики сидели в шезлонгах, их нервы были взвинчены перед самой сложной операцией в их жизни, а Ульрих устроил представление, как в мюзик-холле, чуть ли не на костях погибших. Я уже хотел броситься, чтобы остановить друга, но «папа» задержал меня:

– Оставь его. С ним все в порядке. Я знаю, к чему он клонит.

Постепенно и я начал понимать. Ульрих хотел разбить скорлупу вокруг своих товарищей, заставить нас хотя бы раз рассмеяться перед тем, как мы прыгнем в свои машины. Нам была необходима какая-то встряска, чтобы снять наши физические и душевные судороги. Но все по-прежнему молчали: одного слова было достаточно, чтобы вспыхнула ссора, а Ульрих стоял перед нами, прекрасно это понимая. Я чувствовал в нем внутреннюю борьбу. Тяжесть вчерашнего дня и предстоящей операции давила на него так же, как на нас. Но раз уж он что-то начал, то должен был довести дело до конца. Мой друг просто должен был заставить нас рассмеяться, пока кто-то не набросился на него.

Ульрих собрал все свои силы, громко откашлялся, изящно выставил вперед левую ногу и твердым голосом продолжил:

– Часть первая. Боевые посты. Согласно приказу по боевым постам, пилоты должны устойчивым беглым шагом направиться к своим самолетам. Пилот и первый механик должны построиться лицом друг к другу в трех шагах перед правым закрылком левого крыла и занять позиции у самолета. Пилот обязан приложить правую руку к пилотке и доложить: «К взлету готов!» Затем первый механик должен приложить свою правую руку к пилотке, а в случае отсутствия оной поднять правую руку вверх в традиционном германском приветствии (смотри также приказ «ЛДв-28», раздел «2б», страница 83, параграф 4) и отрапортовать: «Ничего нового о машине доложить не могу!» Затем они меняются местами, как при смене караула, со словами «Машину сдал!» и «Машину принял!». Пилот должен направиться быстрым, коротким шагом к левой стороне самолета, глядя на кабину, и занять свою позицию. Правой рукой нужно взяться за верхнюю опору. Большой палец должен быть вытянут вдоль нижнего края. Правую ногу, согнутую в колене, нужно подтянуть максимально вверх к телу, затем поставить ступню на нижнюю подножку. Пилот должен оттолкнуться при помощи левой ноги и подтянуть себя на крыло, потом коротким, ритмичным движением забраться в кабину.

Ульрих сделал паузу, чтобы перевести дыхание. Ситуация уже была практически под его контролем. Шутка постепенно начала восприниматься летчиками. Ребята слушали – некоторые с улыбками, другие покачивая головой или опустив глаза, но было видно, что их заинтриговала гротескная интерпретация действий, которые им всегда приходилось делать с огромной скоростью и напряжением. Между тем Ульрих продолжил свою речь:

– Ремни должны быть пристегнуты в следующем порядке:

Верхний ремень надувной спасательной лодки.

Нижний ремень надувной спасательной лодки.

Левый нижний ремень парашюта.

Правый нижний ремень парашюта.

Левый верхний ремень парашюта.

Правый верхний ремень парашюта.

Левый поясной ремень.

Правый поясной ремень.

Левый плечевой ремень.

Правый плечевой ремень.

Если правильная последовательность нарушится, действия необходимо повторить с самого начала.

Фогель и Майер 2-й, услышав этот абсурд, расхохотались. Большинство остальных летчиков присоединилось к ним. Ульрих победил. В этот момент из громкоговорителя донеслось:

«Ахтунг! Крупные соединения – похоже, бомбардировщики – поднимаются над Лондоном. Вылет примерно через десять минут».

Мы, прекрасно знавшие, что это означало, поежились, словно на лютом морозе. Ульрих же упрямо продолжал:

– Часть вторая. Взлет. Получив приказ на взлет, пилот должен резко привести в порядок свой боевой дух в соответствии с предстоящим боем. В это время его голова должна оставаться неподвижной. Вес тела нужно одновременно распределить в равных долях на каждую ягодицу. Лицо должно принять характерное выражение. Глаза должны быть устремлены вперед, подбородок поднят вверх. Тогда мотор начнет работать в соответствии с приказом «ЛДв-763», раздел «А», часть «6б», глава 3, параграф 1.

Напряженная атмосфера наконец рассеялась. Все смеялись и кричали Ульриху, чтобы он продолжал. Летчики уже почти не слушали доклад о расположении вражеских формирований.

– Часть третья. Атака. Если враг обнаружен, должен последовать приказ: «Зарядить орудие и снять с предохранителя!» После него нужно занять огневую позицию, снять орудие с предохранителя вытянутым указательным пальцем левой руки, прищурить левый глаз и четко держать неприятеля в поле зрения своего правого глаза. Правым указательным пальцем необходимо нажать на спусковой крючок. При команде «Огонь!» вражеский самолет должен быть сбит. После удачной атаки глаза поднимаются вверх, пальцы расслабляются, штурвал спокойно отпускается. Однако во время воздушного боя после того, как истребитель исполнил свой долг, следует принимать во внимание зенитную артиллерию, поскольку враг может только приблизить ваш быстрый и ужасный конец.

Часть четвертая. Атака врага. При приближении врага нужно предвидеть возможные агрессивные намерения с его стороны. При быстром приближении необходимо изменить курс по направлению к земле. Младшие пилоты должны доложить по рации по следующей форме: «Пожалуйста, господин командир подразделения, можно я пойду домой?»

Часть пятая. Критические ситуации. Сбитые пилоты собираются на земле и препровождаются домой старшим по званию. При таких обстоятельствах движение по территории и пение производится строго в соответствии с руководством по подготовке пехоты. При приближении к дороге первого, второго или третьего класса старший по званию должен построить пилотов в маршевую колонну и отвести их в укрытие с песнями о родине.

Мы с хохотом стали забираться в свои самолеты. Причем некоторые из нас в соответствии с приказом «ЛДв-217». Жесткая скорлупа вокруг нас была разрушена.

«Бомбардировщики направляются к устью Шельды. Высота семь тысяч метров».

Шестьдесят моторов взревели на поле аэродрома, и пришел приказ на взлет.

Рассредоточенные позиции четырех эскадрилий располагались в форме квадрата, поэтому траектории их взлетов пересекались. Это неизбежное пересечение представляло собой огромную опасность, поскольку, находясь в центре поля с задранным носом машины, невозможно было видеть противоположную сторону, а столкновение во время взлета обычно приводило к фатальному исходу. Поэтому мы ждали красную сигнальную ракету, которая дала бы нам четкий сигнал, что звено, находившееся напротив нас, вылетело.

Когда первые машины пронеслись у нас над головой и красная ракета взмыла в небо, мы рванули рычаги газа на себя и сорвались с места, двигаясь всего в нескольких метрах друг от друга. Самолет весом в восемьдесят центнеров тяжело оторвался от земли. Спидометр показывал сто восемьдесят километров.

Что-то скользнуло нам навстречу откуда-то слева. Я услышал в наушниках приглушенное сообщение, затем увидел яркую вспышку, но еще нельзя было оглядываться назад. Хотя, набирая высоту, я заметил, что одного из соседей в нашем строю уже не было. Огибая огромное поле аэродрома, я разглядел грибок дыма и пылающие обломки. Это означало, что столкновение все-таки произошло, но мне удалось при виде этой картины подавить в себе волнение. С каждой минутой я относился к происходившему все более равнодушно. Кто знает, не сбили бы этих двух пилотов через час во время воздушного боя? Но ракетницу нужно было дать в руки людям, которые более ответственно относились к своим обязанностям.

Внизу, чуть сзади, я увидел одинокий самолет, поднимавшийся к нам. Георг, подумал я… но, конечно, Kommandeur запретил ему вылетать.

Мы быстро поднялись на семь тысяч метров. Бельгия и Северная Франция уже остались позади. Строй из шестидесяти германских истребителей летел навстречу бою – необычное и прекрасное зрелище.

Наземная станция передавала новые инструкции. Очевидно, враг уже взял обратный курс и находился сейчас над Флашингом.

«Отбой! Возвращайтесь на аэродром!» – услышали мы в наушниках через несколько секунд, но тут же наземная станция передала: «Не поддаваться на провокации! Говорит штаб. Томми передают дезинформацию. Лететь на Флашинг».

Английский передатчик работал на нашей частоте. Радист отдавал вводящие в заблуждение приказы, отлично имитируя голос диспетчера на нашей наземной станции.

«Нет, это ваш штаб, пилоты! – снова крикнул тот же самый парень. – Приказ командиру. Лететь на Гарден-Фенс и направляться на Гавану!»

Эти ребята знали даже наш секретный код для приказов на приземление. И все-таки голос принадлежал не нашему диспетчеру. В целом британская разведка работала превосходно, зная наших пилотов по именам, их возраст, сколько у них было сбитых самолетов на счету, когда их повышали в званиях.

«Подняться на восемь тысяч метров! Бомбардировщики сейчас над центром Ла-Манша».

Сообщение было неверным. Неприятель засек наши радионавигационные точки и организовал искусственное эхо, сбросив полоски фольги.

– Вот они, прямо впереди! – отрывисто крикнул кто-то в наушники.

Да, именно там вражеские самолеты и летели. На высоте шесть тысяч метров над берегом. Вот они, короткие толстые объекты, висевшие в небе. Четырехмоторные бомбардировщики – «Боинги»! И огромное количество маленьких точек над ними. «Спитфайры» и «Тандерболты»[6] – всего около семисот.

Наш конструктор, один из многих, кто пытался экспериментально выработать способы борьбы с этими грозными четырехмоторными бомбардировщиками, увидел их первым. На этот раз он подвесил бомбу под брюхом своего самолета и собирался сбросить ее с помощью проволоки.

Сейчас он летит впереди, чтобы испытать свое новое изобретение. Выбрав ведущую машину, пилот поднимается над ней метров на двести и сбрасывает свою бомбу прямо на монстра.

Но его сбивают. Он летит вниз, а взорвавшийся «Боинг» вслед за ним – бомба сработала.

Теперь мы сами в гуще врагов. Полный газ и наводка на цель!

Темная громада со знаками американских ВВС висит в небе передо мной.

– Я должен сбить его, должен сбить, – твержу я себе, а потом: – Только бы не сбили меня! Только бы не сбили! Не вижу ни одного вражеского выстрела. Наверное, ты в первый раз увидишь его, когда в тебя попадут!

Красные вспышки моей пулеметной очереди врезаются в тело бомбардировщика и разрывают его. Я надеюсь, что стрелок убит. Если бы только я мог попасть в пилота!

Это мое самое сокровенное желание.

Колосс, к которому я приближаюсь сзади, становится все больше, пока не нависает надо мной гигантской массой в каких-то пятидесяти метрах! Попав в образовавшуюся за ним зону низкого давления, мой самолетик трясется, словно детский воздушный шарик. Но мои орудия стреляют всякий раз, когда черный гроб оказывается в поле моего зрения.

Вот он! Бомбардировщик кренится, затем приходит в ярость, как раненый великан. Пилот, возможно, убит.

Медленно и неуклюже гигантский самолет клюет носом вниз, затем входит в штопор. Траектория его падения становится все круче, вращение все быстрее. Я насчитываю семь парашютов.

Теперь передо мной следующий бомбардировщик. Ты так возбужден, что, если бы сражение не грозило смертельной опасностью, его можно было бы посчитать спортом. Ты уже почти не можешь обходиться без него, без сладостной боли от участия в погоне! Теперь огонь по его моторам! Один из них уже загорелся. За ним тянется грязно-желтый шлейф дыма.

Истребители ныряют вниз на свою добычу со всех сторон, напоминая зверей, топчущих своими копытами женщин и детей.

Теперь покончим с этим!

Другие моторы тоже начинают гореть. Вдруг откуда-то появляется наш самолет и летит прямо на мою линию огня. Я на мгновение перестаю стрелять, и он проносится мимо.

В наушниках стоит страшный шум. Все кого-то вызывают, хрипло проклинают или предупреждают. То и дело кто-то издает крики отчаяния, когда его самолет в объятиях пламени устремляется вниз. У меня нет времени подумать о чьей-то беде или кому-то посочувствовать. Тут каждый сам за себя.

Кто-то кричит:

– Иду на таран!

Еще крик:

– Это Георг!

Обломки летят в воздухе. Георг направил свой истребитель прямо в фюзеляж «Боинга». Наш самолет и машина неприятеля, кружась, вместе летят на землю.

Да, парень полностью искупил свою вину.

Я получаю пробоину. Вот что бывает, когда всего на мгновение начинаешь проявлять сентиментальность. Резко разворачиваюсь. Умирают только один раз. Более того, я совершенно изможден. Пот стекает по моим бровям, руки трясутся, а глаза лихорадочно смотрят вокруг и повсюду натыкаются на падающие самолеты. Повсюду темные полосы дыма, желтые языки пламени и белые купола парашютов, а далеко внизу простирается голубой Ла-Манш. Как чудесно было бы спокойно полететь назад, прямо сейчас! Вырваться из этой братской могилы, где мертвые совсем рядом, над и подо мной. Никто не заметит, если я выйду из боя и полечу обратно.

Но тут еще много четырехмоторных самолетов. С мыслью о бомбах, падающих на нашу родину, о присяге, данной в семнадцать лет, я снова лечу вслед за серыми махинами, сеятелями многоликой смерти. Снова неповоротливые «Боинги» впереди удаляются от меня, оставляя за собой следы черного дыма, словно раненые насекомые, спешащие в укрытие. Моя машина летит у них на хвосте в этом дыму, маскирующем мое приближение.

Проплешин во вражеском строю становится все больше. Я по-прежнему могу увидеть только отдельные немецкие истребители.

Только я собираюсь начать свою пятую атаку, как сбоку в нескольких метрах от меня появляется «Тандерболт», из кабины которого на меня с ужасом смотрит лицо чернокожего пилота. Он летит под ответный огонь своего же бомбардировщика! Я занимаю позицию почти в тридцати метрах позади него, но мои орудия не стреляют. Со злостью рву все рукоятки и рычаги. Бесполезно. Боеприпасы кончились.

Я бросаюсь вертикально вниз и заставляю себя оглянуться. Не летит ли негр за мной? Стрелка спидометра уверенно перемещается: 600–700–750–800, и мой самолет медленно вращается вокруг своей оси. Когда я поднимаю глаза немного вверх, довольно большая часть Европы пролетает передо мной, словно на карусели: Бельгия – Ла-Манш – Англия – снова Ла-Манш – Голландия – Бельгия – и снова Ла-Манш. На спидометре снова больше восьмисот километров в час, и стрелка упирается в ограничитель. Воздушный поток столь силен, что штурвал почти заклинило. Обеими руками я могу сдвинуть его лишь на миллиметр.

До земли еще три тысячи метров!

Я осторожно нажимаю рукоятку, чтобы опустить закрылки, и осмеливаюсь только включить маленький электрический моторчик, управляющий рулем, потому что мощный поток воздуха может вывести его из строя.

Обтекатель мотора начинает подниматься передо мной все выше, затем оказывается над линией горизонта. В несколько секунд моя машина снова забирается выше тысячи метров. Мощная перегрузка при выходе из пике не дает мне управлять самолетом. На меня словно навалился груз весом в сотню центнеров. В небе вспыхивают красные пятна: по крайней мере, их видят мои глаза. Моя голова холодна, пальцы онемели.

Прошло несколько мгновений, и вуаль оцепенения слетела с меня. Самолет снова подчинялся мне.

Я направился к своему аэродрому и по пути встретил семь парашютистов. Они вполне могли выпрыгнуть из моего первого бомбардировщика. Летчики висели в небе, как лестница Иакова. Ступени располагались в том порядке, в котором люди покидали сбитый самолет. Только последний нарушал последовательность и образовал собой верхнюю ступеньку. Должно быть, он был меньше и легче остальных и потому спускался на землю медленнее. Чуть поднявшись вверх, чтобы взглянуть на свою жертву, я увидел, что на стропах парашюта висела лишь половина тела.

Сразу за мной приземлилась изрядно потрепанная машина. Осмотрев ее, мы насчитали тридцать восемь пробоин. К нижней части крыла прилипло зловонное серое вещество. Вокруг него виднелись кровавые пятна. Это были человеческие мозги. Пилот рассказал, что в пылу боя столкнулся с парашютистом и несчастный, который висел под куполом, получил страшный удар крылом самолета.

Один за другим истребители садились на поле аэродрома: все, что осталось от нашего гордого строя из шестидесяти машин.

Мы думали о тех, кто мог приземлиться на других полях в Голландии или Бельгии, и наши надежды час от часа росли, потому что наша связь работала превосходно. Ульрих и Вернер тоже вернулись немного позже; только около полуночи мы смогли осушить бокалы с шампанским в честь живых и в память погибших. Из шестидесяти наших товарищей погибло больше тридцати. Многие получившие ранения боролись за свою жизнь в госпиталях, и среди них был юный пилот по имени Георг.