Самые грустные слова на Земле: «И это могло бы быть»…

(Французская поговорка)

С того и пью, что не пойму,

Куда влечет нас рок событий.

(С. Есенин)

Русские историки XIX века дружно любили Новгород, как колыбель народоправства. Так же дружно они почти не замечали Пскова, считая его малозначительным княжеством, не игравшим особенной роли.

Историки вовсе не считали, что Великое княжество Литовское и Русское собирает русские земли, они дружно повторяли нелепицу про «захват Литвой русских земель». И все они не сомневались в «исторической неизбежности» исторической победы Москвы.

Все эти стереотипы неизменно дожили и до нашего времени.

Даже такой духовно независимый от авторитетов историк, как В. О. Ключевский, не отрицал этой «необходимости», а добавил к суждениям Карамзина и Соловьева еще один аргумент: «…K половине XV века образование великорусской народности уже завершилось; ей недоставало только единства политического».

Вот так. Все дело в сложившейся народности. Из-за этого династические претензии московских князей соединяются с политическими потребностями всего русского народа, и в результате «уничтожение особенности земских частей независимо от их политической формы было жертвой, которую требовало общее благо земли, теперь становившейся централизованным и однообразно устроенным государством, и московский государь являлся исполнителем этого требования».

Про «необходимость» писал даже такой певец русской свободы, как С. Г. Пушкарев.

«Псковичи не оказали ему (Василию III. — А. Б.) вооруженного сопротивления. Они лишь горько оплакали свою утраченную свободу и с болью в сердце подчинились суровой исторической необходимости…» [124. С. 110].

Сергей Германович явно скорбит об этой суровой необходимости — но надо так надо; во имя русского единства необходимо было удавить Псков, и ничего тут не попишешь.

В чем глубоко правы русские историки от Карамзина до Пушкарева — если существует некое общерусское единство и возглавляет его Москва — у Новгорода и Пскова нет шансов избежать ее власти.

Москва собирает русские земли, и если Москва — единственный их собиратель, если Псков и Новгород — это русские государства в числе «собираемых земель», они неизбежно окажутся в едином московском государстве. Как бы ни были самобытны политические традиции этих государств, как бы ни были оригинальны и отличны от прочих их порядки, тут и правда неизбежность. Вопрос времени.

Вот только как быть с этими «если»? Все суждения историков и XIX, и XX века построены на нескольких шатких, ничем не доказанных предположениях. Например, о «неизбежности» собирания земель Древней Руси. Почему, собственно, они решили, что это все неизбежно? Потому что так сбылось? Но тогда, получается, историки смотрят в прошлое из настоящего и навязывают прошлому свои, совершенно не свойственные ему установки.

Прошлое тоже хватает настоящее: историки XVIII–XIX веков жили в Российской империи, прямой наследнице и преемнице Московии. Они во многом думали и (главное!) чувствовали так же, как бояре и дьяки Московии XV и XVI веков. Но почему мы сегодня должны чувствовать себя наследниками этих бояр и дьяков? И повторять их оценки и мнения?

История сложилась так, что после распадения Руси на разные государства среди этих государств Руси нашлось одно невероятно активное и агрессивное. Оно сожрало все остальные государства, уселось на всю Русь своей чугунной задницей и объявило само себя наследником Киева, а свою политику — откровением русской души.

Так было — но вполне могло быть иначе.

Почему, собственно, русские государства, княжества и республики, обязательно должны были соединиться в одно государство? Германия до XIX века жила разобщенно, конгломератом из 200, а временами и 300 княжеств и вольных городов. Даже после ее объединения «железом и кровью» сохранялись очень большие различия между разными районами страны. Немцы не любят, когда об этом говорят вслух, но я шепну вам на ушко: эти различия сохраняются и сегодня.

Почему независимые русские земли не могли дожить до XIX столетия?

Второй недоуменный вопрос: а почему, собственно, только Москва — собиратель русских земель? С тем же успехом в роли «собирателя» выступала и Тверь, и уж тем более Великое княжество Литовское и Русское. А почему Новгород не мог выступить как объединитель?

Общерусское национальное единство? Но это еще один миф. На громадной территории Руси никогда не было этого самого национального единства. Ни в эпоху племен, ни во времена «княжеского койнэ» и региональных языков.

«Собиранию земель вокруг Москвы препятствовали только периферийные явления, вроде обособления белорусов в Великом княжестве Литовском» [94. С. 130].

Не зря современный историк говорит только об «обособлении» белорусов! Если бы он еще сказал об «обособлении» украинцев в рамках Польского королевства, «обособлении» карпатороссов в пределах империи Габсбургов — и само слово «обособление» сразу сделалось бы нелепостью. Ведь получается: все «обособляются» от всех! В том числе и Северо-Восток «обособляется» от Юга, Юго-Запада и Северо-Запада.

Само слово «обособление» нужно только для одного: подчеркнуть, что главное в истории Руси — это собирание Руси Москвой, все остальное — так, малозначащие дела на периферии. Но современники думали иначе.

Уже писалось о том, что Новгород говорил на особом языке, весьма далеком от языка и южной, и северо-восточной Руси. Что поведение новгородцев резко отличалось от поведения москалей. На Северо-Западе, в Новгородской и Псковской землях, шел процесс формирования особого народа. Точно так же, как Великое княжество Литовское и Русское сформировало белорусов, как Королевство Польша сформировало украинцев, так же Господин Великий Новгород и Господин Великий Псков формировали народ «северо-западных русов»; народ, не успевший получить собственного названия, даже не успевший до конца осознать сам себя.

Почему этот народ не мог сформироваться так же, как украинцы и белорусы?

Вот так: стоит задать несколько недоуменных вопросов, и «историческая неизбежность» благополучно испаряется. На ее месте возникает масса сбывшихся и несбывшихся возможностей. Главным же вопросом становится: почему сбылись именно эти, а не другие? И — а что могло бы возникнуть, сумей сбыться другие вероятия?

По двум причинам Москва смогла стать собирателем русских земель.

Одна причина проста: колоссальные природные богатства Северо-Востока. Эти природные богатства так велики, что Московия, как ванька-встанька, быстро поднималась после каждого поражения и разгрома. Ей не было опасно то, что наверняка погубило бы других.^{97}

Вторая и еще более важная причина: у Москвы была ИДЕЯ. Важная идея, отличавшая ее от других государств Руси XIV–XVI веков. Это была идея своей исключительности и особости. Большой Московский Миф говорил: именно Москва и только Москва — наследница Киева! Все остальные русские земли лишь временно отпали от Москвы, нужно привести их к единству под властью Москвы.

Сам титул московских великих князей «государь Всея Руси» вызывал бешеные протесты и в Великом княжестве Литовском и Русском, и в Польше, и в Новгороде. Но москали стояли на своем.

БММ требовал воевать, не жалея сил. Завоевывать и покорять остальную Русь. Любой ценой. Всякий, кто сопротивляется, — предатель! Всякий, кто сомневается, — недоумок! Предателей казнить, недоумков бить батогами, пока не проникнутся и не поумнеют.

У противников же Москвы нет никаких идей, сравнимых по масштабам с Большим Московским Мифом. Идея сохранения старины, местных особенностей не требует таких же усилий, не заставляет жертвовать собой в такой же степени.

Нечто похожее есть в русских землях, входящих в Великое княжество Литовское и Русское — это как раз идея сохранения себя и от татар, и вообще от любых форм азиатчины. Это охранительная идея, в ней нет наступательного напора. Но даже она позволила уйти в другое, не московское, государство и сопротивляться москалям так долго, что успел сформироваться особый народ белорусов.

Идей же, равновеликих БММ, вполне могло родиться несколько. Это могли быть:

1) политическая идея, то есть идея, по которой политический строй Новгорода и Пскова обязателен для всей Руси;

2) религиозная идея, то есть идея особой северо-западной религии или версии религии. (Москва считает, что все православные должны подчиняться Москве… Она не перестанет настаивать на своей религиозной исключительности. Но одной религиозной идее можно противопоставить другую.

«Вы православные и потому должны подчиняться Москве!»

«Нет! Это мы православные! А вы — отступники от истинного православия, и это вы должны подчиняться нам!»

Если человек воюет за истинную веру, это дает ему немереные силы.

3) цивилизационная идея — то есть идея принадлежности Новгорода к другому культурному кругу. (Москва хочет нас присоединить? Но мы далеки от Москвы, нам понятнее шведы, ливонские немцы и поляки. Лучше мы будем с ними, чем с Москвой.);

4) национальная идея — то есть осознание себя особым народом, не русскими. (Москва объединяет русские земли? Ну, а к нам это имеет какое отношение? Мы-то не русские!)

Если бы на Северо-Западе Руси появилась любая из таких идей, становились бы возможными совершенно другие, не сбывшиеся версии русской истории.

1. Собирание русских земель Северо-Западом, а не Северо-Востоком.

2. Независимость Новгорода и Пскова после XVI века, как особого государства.

3. Новгород и Псков в составе других государств, не Московии: Швеции, Ливонского ордена или Речи Посполитой.

Мы идем вдоль огненных пожарищ,

По развалинам родной страны.

Приходи и ты в наш полк, товарищ,

Если любишь Родину, как мы.

(Песня Русской Освободительной Армии)

Назовем вещи своими именами: еще до монголов на Руси началась гражданская война. Помимо всех прочих проблем: династических войн, «раздробленности», боярского произвола в Галицкой земле и набегов половцев, появилось еще одна, — с конца XII века в междуречье Оки и Волги возникло новое русское общество, азиатское по своей природе.

Правда, до монголов эта русская азиатчина оставалась слаба и сожрать русскую Европу даже в собственном логове, на Северо-Востоке, была пока что не способна. Пока что.

С появлением монголов русские азиаты пришли в такой восторг, что их главарь даже стал приемным сынком самого главного монгола. Потом Александр Батыгович удавил Европу на Северо-Востоке и начал удавливать ее в других государствах Руси. Не во всех, конечно, но в некоторых — до каких дотянулись его руки.

Уже Андрей Боголюбский пытался подчинить Новгород. Не получилось, но и Новгород ведь вел себя пассивно: ни разу не ударил сам по Северо-Востоку. При некоторой агрессивности Новгорода попытка Андрея Боголюбского перекрыть подвоз хлеба вполне могла бы вызвать поход Новгорода на Суздаль и Владимир. Возможности такого рода у Новгорода очень даже были: в 1170 году новгородцы разбили Андрея Боголюбского, а в 1216-м участвовали в разгроме Северо-Востока. Именно новгородцы в 1216 году осадили Владимир и заставили сдаться родного дядю Александра Юрия Всеволодовича.

Но в целом и до, и после монгольского нашествия Новгород мало принимает участия в общерусских делах. Есть в этом нечто довольно симпатичное: Господин Великий Новгород занимается своими делами, в чужие не лезет и даже на прямые попытки вторгнуться в его дела старается отвечать дипломатией, а не силой оружия. Но эта сама по себе скорее привлекательная позиция обрекает Новгород не играть активной роли в политике. Город обороняется, но, как правило, не нападает.

Георгий Владимирович Вернадский полагал, что возможность утвердить на Северо-Востоке демократическое устройство государства исчезла после монголов. «Как ни парадоксально, политическая слабость Руси в этот период (XII век. — А. Б.) явилась частично результатом ее экономического и культурного развития. Если это была болезнь, то она сопутствовала развитию возрастающей демократии. Возможно, что со временем Русь могла бы достичь нового политического и экономического единства на демократической основе, но монгольское вторжение положило конец любым возможностям для разрешения кризиса» [35. С. 238].

Во всяком случае, Северо-Запад упускает возможность вмешаться в идущую на Северо-Востоке гражданскую войну 1262–1265 годов, утвердить на Северо-Востоке другой тип государственности. Он сочувственно следит за войной Андрея Ярославича с монголами, за восстанием в Твери… Но не вмешивается.

Северо-Восток с его растущей, крепнущей азиатчиной все чаще чувствует свою силу и оскаливается железом. Александр Батыгович приводит в Новгород суздальские полки, чтобы обложить новгородцев данью в пользу своего приемного отца, Батыги Джучиевича, и даже тогда Новгород не поднимает ополчения, не зовет других князей против Владимиро-Суздальского княжества.

Северо-Восток все активнее навязывает Руси то, что считает правильным. Он все меньше сомневается и в правильности того, что навязывает, и в своем праве навязывать. Претензии растут вплоть до объявления московского князя «государем Всея Руси» — это при бытии 10–12 независимых русских государств и при том, что многие русские земли входят в состав Польши и Великого княжества Литовского и Русского.

Новгород и Псков никогда не осознавали идею своего политического строя как русскую национальную идею. Как то, что они имеют право нести на остриях своих копий и навязывать другим русским государствам.

Московия же вовсе не считает азиатчину чем-то своим, локальным, важным только для Северо-Востока. Свой вариант русской цивилизации она силой оружия навязывает всей Руси.

Единственная сила, способная оторвать головы шипящему, плюющемуся набегами северо-восточному Горынычу, — это ответная идея. Европейская.

Ничто не мешало Новгороду сказать с той же силой убеждения, с какой Москва говорила свое: вечевой строй и служилая роль князя — обязательны для всякого русского государства! Никто не имеет права жить не так, как на Северо-Западе, по другим политическим традициям! Новгородцы знают это совершенно точно, потому что они-то и есть хранители самого главного сокровенного знания о том, как надо.

Откуда есть пошла русская земля? Из Новгорода.

Кому Ярослав Мудрый дал жалованные грамоты? Новгороду.

Кто знает, как жить «по старине, по пошлине»?

Какой государственный строй правильный и в какой степени?

Новгород знает, как надо жить, и готов показать кому угодно.

Суздальская земля отступилась от заветов династии Рюрика?

Ее необходимо призвать к порядку.

Александр Батыгович снял вечевые колокола, упразднил веча?!

Долой Батыговича с престола, анафема ему, изгнание из пределов Руси.

При достаточной активности и агрессивности Новгорода события могли бы развиваться примерно так: в 1263 году псковско-новгородское ополчение вступает в пределы Владимирского княжества. Тверь, Суздаль и Ростов встречают новгородские полки колокольным звоном, а если Батыгович успел колокола спереть и увезти в Орду, ликование народа не уменьшается. Приходится только отлить новые колокола.

По всей Суздальско-Новгородской земле кричат славу новгородцам и их смелому тысяцкому, Онфиму Алексеичу.^{98}

В очищенных от ордынцев городах восстанавливается вече. Во Владимире, где веча никогда и не было, вече вводят: нельзя нарушать «пошлый порядок» земли Русской!

Четко заявляется, что вечевой строй — неотъемлемая часть Руси, ее вековечный обычай, без которого жить никак нельзя. Тот, кто живет без веча, — тот вообще нерусский человек, это ордынец. Враг вечевого строя подлежит изгнанию навечно из пределов русской земли.

Кого на Владимирский престол? Конечно же, князя Андрея Ярославича. На Владимирский и одновременно — на Новгородский, и пусть его тесть Даниил Галицкий тоже двигает войска.

Объединенные силы Руси, уже знающей врага, уже понимающей, с кем имеет дело, — против уже надорвавшейся, уже начавшей разлагаться Орды. Приятно думать о походе русских ратей на Волгу, о стругах, выплывающих к глинобитным стенам города, название которого своеобразно звучит по-русски: Сарай. Пожар над этим жутким притоном, бегство диких кочевников к себе в соплеменные степи, в компанию к суркам, верблюдам, остальной фауне.

Сбудься этот вариант — и само монгольское иго осталось бы в истории Руси мрачным, но мгновенным эпизодом. Эдаким сверхнабегом по типу более ранних половецких.

На Руси же начинается собирание земель, но Северо-Восток уже не играет в нем самостоятельной роли. Западную Русь собирают литовские князья, Северо-Запад и Северо-Восток собирает Новгород, и на основе своего политического строя.

Но, конечно же, война всегда не очень предсказуема. Такой вариант течения событий — лишь первый в числе теоретически возможных; не меньше, а, пожалуй, и больше полного разгрома монголов. Возможны по крайней мере два сценария событий.

Второй вариант виртуальности: монголы сохраняют свое государство, Золотую Орду, но признают независимость Руси и династию старших Ярославичей на престоле Владимиро-Суздальского княжества.

Устанавливается сосуществование двух государств: конгломерата княжеств Северо-Востока под властью Владимира и Золотой Орды.

Это сосуществование чревато набегами, разрушениями городов, попытками подчинить себе одно или несколько периферийных княжеств (например, Рязанское). В общем, особой идиллии не просматривается.

В этом варианте возможно даже установление ига над какой-то частью Северо-Востока… Скажем, в начале XIV века над Рязанью или над Муромом.

Но масштаб власти монголов уже не тот, а главное — удавлена Азия в самой Руси.

Третий вариант виртуальности: монголы оказываются сильнее даже объединенных сил Руси. Русское войско отброшено, монголы опять махают кривыми саблями под Тверью и Суздалем, навязывают на владимирское княжение своего родного человечка Александра Батыговича или его сыновей.

Иго над Северо-Востоком устанавливается всерьез и надолго.

Золотая Орда мрачно нависает над Русью, не дает нормально жить нашей несчастной стране. Тем более сама орда разбивается на агрессивные, свирепые государства, из которых Казанское ханство самое спокойное и приличное. А есть еще живущие набегами Астраханское и Крымское ханства, еще и кочевая Ногайская орда…

Но если на Северо-Востоке сохраняется политический строй начала XIII века, без преувеличенного по-азиатски всевластия князя, то получается — эта часть Руси остается частью Европы. Кто бы на нее ни набегал, кто бы ни жег ее города и ни угонял в рабство людей.

Ведь и Западная Русь, и Польша многократно подвергались набегам и служили полем охоты на рабов. Историки называют разное число славянских рабов, прошедших с веревкой на шее через узкий Перекопский перешеек, где с обеих сторон видно море, — от 500 тысяч до 5 миллионов. На одного захваченного раба приходилось двое убитых или не дошедших до Крыма. От одного миллиона до 10 миллионов человек — вот цифра человеческих потерь Польши и Руси от мусульманской работорговли.

Цифра колоссальная, если учесть — в Российской империи в XVIII веке жило порядка 8 миллионов человек, в Речи Посполитой — 11–12 миллионов. В основном продавали рабов в Турцию и в Персию.

В XV–XVI веках складывается поговорка, что турок только с отцом и начальником говорит по-турецки. С муллой он говорит по-арабски, с матерью по-польски, а с бабушкой по-украински.

Крымские татары доходили до Тулы и Сум, в начале XVI века татары брали Краков и устроили в нем страшную резню. До сих пор в Кракове есть трогательный обычай, установленный в память об одном жителе города.

…Над центральной площадью Кракова, площадью Рынок, возвышается громада собора Марии. Каждый час трубит трубач с высоты собора. Четыре раза, на четыре стороны света, летит хейнал — торжественная, красивая мелодия. В старину это был способ определять время для горожан. В этот страшный день трубач тоже выполнял свой долг: что бы ни делалось внизу, хейнал летел над завалами трупов, рычанием и ревом диких татар, потоками крови на старинной каменной мостовой. В один из часов трубач успел послать хейнал на три стороны; он запел в четвертый раз, когда стрела ударила трубача в горло. В память об этом трубаче до сих пор каждую четвертую мелодию хейнала полагается прерывать.

Но ведь этот повседневный кошмар охоты на людей и набегов, кровавый ужас штурма Кракова не сделал азиатскими обществами ни Западную Русь, ни тем более Польшу.

Если бы сама Северо-Восточная Русь не выбрала для себя вариант — сделаться Азией, и с нею бы ничего не случилось.

Второе следствие — утверждение на престоле Владимира династии старших Ярославичей, Андрея и его потомков. А это все же намного более приличная династия, чем династия младших Ярославичей-Батыговичей.

Очень может быть, что одна из причин пассивности Андрея и его потомков как раз в том, что они неспособны к беззаконным и безнравственным действиям. А правила игры как раз такие: ни один из потомков Александра Батыговича Невского не утвердился на престоле без предательства ближайших родственников, отца или брата (а очень часто — и отца, и братьев).

Таковы и сыновья Александра Батыговича, в междоусобной войне погубившие старинные города Северо-Востока, много раз наводившие друг на друга орды монголов. Таков и внучек Александра Батыговича, неродной правнук Батыги Джучиевича, Иван Данилович Калита, «прославившийся» таким же «подвигом», как и его дед, — возглавив монголо-московское войско, устроил очередной погром Твери, не раз предавал близких родственников.

Вполне возможно, что Ярославичи просто не хотели играть по этим отвратительным правилам: лучше не бороться за власть вообще, чем получать ее такой ценой.

А ведь моральный облик правителя имеет огромное значение. Если на престоле сидит отце- и братоубийца, подлец и предатель по убеждению, это не может не сказаться на нравственном облике аристократии вообще. «Каков государь, таковы и бояре» — эту поговорку придумал не автор книги. Ну, как бы Иван Калита сотрудничал с Даниилом Галицким?! Они бы друг у друга и слова не поняли.

А если на престоле сидят приличные люди, это тоже сказывается на моральном климате общества. Даже специально не желая этого, Андрей Ярославич приблизит к себе совсем других людей, чем его родной брат Александр Батыгович.

Третье следствие: скорее всего, вообще не возвышается Москва.

Ведь Москва и Тверь стали основными городами Северо-Востока именно потому, что шла война между Переяславлем и Городецким княжествами. В этой междоусобной войне младших Батыговичей, сыновей Александра Батыговича, изо всех сил раздуваемой монголами, ослабли, потеряли свое значение прежние центры Северо-Восточной Руси.

При втором варианте нашей виртуальности Москва вполне может так и остаться малоизвестным, мало кому нужным городком на Северо-Востоке. И не сыграть никакой исторической роли.

Даже третий вариант нашей виртуальности намного приятнее того, что состоялось.

То есть и в этом случае Северо-Восток (а может быть, и Новгород) платит татарам дань, и в этом варианте князья Северо-Востока подличают и врут в Орде, подкупают ханш и беков, чтобы получить ярлык на княжение.

И в этом случае судьбы разных частей Руси различны: одни даже не платят монголам дани, другие платят. Одни живут в суверенном государстве, другие получают в Орде ярлык на княжение. Естественно, влияние дикарей намного сильнее в той части Руси, которая платит дань и политически зависима от родственников Александра Батыговича.

Но в этом случае не возникает разрыва между Западной и Восточной Русью.

В нашей виртуальности влияние монголов не так фатально, не так страшно разорвало Русь на две части. В разных частях громадной страны все же люди понимают друг друга, живут если не одними и тем и же — то похожими представлениями.

И второе, не менее важное следствие: сама Северо-Восточная Русь не живет по азиатским законам. То есть Азия остается внешним фактором — причем намного более грозным, чем татарские набеги для Польши и Великого княжества Литовского и Русского. Северо-Востоку Руси приходится считаться с Золотой Ордой, с ее позицией в международных делах, с характером ее ханов.

Но на самой Владимиро-Суздальской Руси не развивается русская азиатчина. Тот самый деспотизм, тяглое государство, затворничество женщин, тупая жестокость публичных казней.

За этим следит в первую очередь общество Северо-Востока, а международным гарантом выступает Господин Великий Новгород. Пусть-ка попробует кто-то из князей пойти по пути Боголюбского и Батыевича! Сразу жди набата, восстания, выступления горожан… А на Северо-Западе Новгород собирает ополчение: что там за Соловей-разбойник нарушает русскую пошлину?! Какое чудище поганое забыло о заветах Рюрика и жалованных грамотах конунга Ярицлейва-Ярослава?!

К тому же Орда не вечно остается, какой была. В нашей реальной истории Орда хотя и сосала кровь из почти всей Руси, уже в XIV веке начала дробиться, распадаться. Если бы не честные ханские помощники из Москвы, Батыговичи по духу, скинуть иго вполне реально было бы уже в начале XIV столетия.

Восстание в Твери 1327 года подавляли московско-татарские войска, монголы вместе с Иваном Калитой. Северо-Запад сочувствовал, но на расстоянии. Великое княжество Литовское и Русское в событиях участия не принимало. Тверское княжество осталось с Москвой и монголами один на один, его разгром был страшен. Еще страшнее была резня, угон десятков тысяч людей в плен.

Тверской князь Алексей Михайлович бежал в Псков. В 1329 году Ивану Калите и ордынцам не удалось взять Псков штурмом и осадой: Калита добивался от Александра Михайловича, чтобы тот выполнил требование ордынского хана Узбека: ехать в Орду. «Не ходи в орду, княже, а если кто на тебя — умрем вместе с тобою, как один», — говорили псковичи.

Помогла православная церковь: митрополит Феогност проклял и отлучил от церкви Александра Михайловича Тверского и помогавших ему псковичей. Чтобы избавить Псков от церковного проклятия, в 1337 году Александр Михайлович поехал в Орду. На этот раз хан Узбек отпустил его в Тверь.

Естественно, Иван Калита, истинный внук Александра Батыговича, не успокоился. Он пишет новый донос: Александр Михайлович Тверской злоумышляет против хана, готовит новое восстание.

В 1329 году князя снова вызывают в Орду. Тот едет вместе с сыном, говоря: «Если пойду, то расстанусь с жизнью, а не пойду, много пакости сделают христианам».

Александра Тверского и его сына Федора разрезали на части.

А Иван Калита с этих пор получил право сам собирать дань со всей Руси.

В третьем, самом скверном варианте виртуальности, скорее всего, вообще не возникло бы такого поганого Калиты, подручного ханов Золотой Орды. Но если бы и возник — ему противостоял бы не один-одинешенек тверской князь Александр Михайлович. Ордынцам и их московским подручным противостояла бы коалиция князей и городских ополчений.

В реальности что получается? Боевой дух — у ордынцев и москалей. Они нападают, атакуют, отлучают от церкви, требуют явки в Орду. Тверской князь воюет — и получается, воюет не за идею, не за право вести какую-то политическую линию. Получается, воюет он за свои права феодального владыки, за свою власть над княжеством — и только.

А остальные русские государства или вообще не принимают участия в борьбе, или принимают сугубо пассивное — как вообще-то сочувствующие князю, выдержавшие осаду монголов и москалей, но не устоявшие против церковного проклятия псковичи…

Москва и ордынцы нападают, все остальные обороняются.

А что, будь у этих «остальных» — то есть у всей Руси — наступательный, боевой дух? Убежденность в том, что ни монголы, ни москали не смеют лезть в дела суверенных княжеств? Тогда — дружный удар всех княжеств по нарушителям «тишины». Да еще и с большой степени вероятия — городские восстания на самом Северо-Востоке.

Многие современные историки думают, что совместный удар Твери и Москвы в 1327 году мог бы навсегда сбросить монгольское иго с Руси. А общий удар всей Руси?

В нашей виртуальности, даже не отбившись от монголов с самого начала, Русь вполне могла бы избавиться от ига дикарей чуть позже, в начале XIV века. Сигналом к общему выступлению стал бы набег Золотой Орды на Северо-Восток или нарушение мира подручными монголов с Северо-Востока Руси.

Вся состоявшаяся история России построена на том, что Москва собирает русские земли. Ни у кого нет руководящей идеи, которая позволяла бы отстоять независимость или самим стать собирателем русских земель.

Если появляется такая идея — цивилизационная или религиозная, если становится возможной любая другая версия русской истории, — это история какой-то совершенно другой, неведомой нам России. Не какая-то улучшенная и измененная история Московии, переросшей в Российскую империю, — а история других государств, с другими географическими границами, другим политическим строем, с другим характером населяющих их народов, с другими событиями в их жизни.

Скорее всего, на Руси вообще не возникло бы исполинской державы-собирательницы, которая подгребала бы под себя все русские государства… и вообще все, что плохо лежит.

В этой виртуальности вообще нет такой державы, а Северо-Восток Руси так и не становится Московией — ведь если вовремя отобьют монголов, то не будет постоянной братоубийственной войны за ярлык великого княжения, не ослабеют древние города, не поднимется бледной поганкой Москва на этой мертвечине.

В нашей виртуальности возможны два варианта.

1. Северо-Запад Руси выступает объединителем всей Руси.

Тогда Северо-Восток остается глубоко несамостоятельной периферией и теряет всякое реальное значение в политике.

2. На Северо-Востоке продолжается Владимирская Русь, Великое княжество Владимирское, со своей самостоятельной историей.

К западу от Владимирщины простирается Великое княжество Литовское и Русское. Это княжество вполне могло и не оказаться в унии с Польшей. Речь Посполитая возникла во время Ливонской войны, когда войска Московии Ивана IV вторглись в Прибалтику. Славянские державы, Польша и Западная Русь, объединились против москалей. В нашей виртуальности этого может и не произойти.

Впрочем, есть и еще одна возможность: слияние Пскова и Новгорода, причем под властью именно Пскова. По своему типу Новгород легко мог бы развиваться в направлении вольного города — по образцу Риги и Ревеля.

Удерживать свои пригороды и одновременно вести активную политику в масштабе всей Руси? Это маловероятно.

Историки удивительным образом просмотрели перспективу возвышения Пскова именно как объединителя и Северо-Запада, и всей Руси. Ведь Псков — город менее торговый, менее зацикленный на самом себе, с более здоровой и сбалансированной экономикой. Город, совершенно не зависящий от поставок с Северо-Востока, куда более способный играть активную роль объединителя и организатора.

Если единой Руси не возникает, то Северо-Запад — это Псковское княжество, в котором Псков — самоуправляющийся столичный город (как Краков или Париж, лояльные своим королям, но живущие самостоятельно), а Новгород — вольный город с университетом. Впрочем, свой университет имени Садко может появиться и во Пскове… Скажем, к 1500 году.

Более чем вероятно, великие князья Владимирские примут титул царей, но смысл термина будет совершенно иной. Ведь и болгарский, и сербский, и румынский монархи называют себя царями, но без малейших претензий и на исключительность, и на статус, равный императорскому. В этой версии царь — православный аналог слова «король», и только.

Виртуальная Владимирщина точно так же распахнута но восток, как и реально состоявшаяся Московия. Но это у Московии была острая потребность в территориальном расширении, в захвате все новых земель. Если развитие хотя бы в слабой степени интенсивное, то и земли нужно меньше, а ту, которая есть, используют иначе.

Нормальному государству меньше нужна разработка сырья. Зачем метаться по всей Сибири за золотом и соболями, если переработка своей же пеньки и льна в средней полосе Руси даст в несколько раз больше?!

Возможно, в этой виртуальности заселена была бы не вся территория Сибири, а русское расселение дошло бы только до Енисея, максимум до Байкала. Ведь в реальности в Сибирь часто засылались или ссыльные, или люди, вынужденные бежать от своего обезумевшего государства. А государство использовало Сибирь как огромный сырьевой придаток. Из нормального государства никакой дурак не побежит; сам факт бегства людей из страны показывает, что государство глубоко больное и уродливое.

То есть ватаги русских людей в XVII–XVIII веках, скорее всего, проникают за Енисей и на северо-восток Азии, за Лену, но сплошное русское расселение кончается на Енисее. До XIX века Восточная Сибирь, Дальний Восток — «ничьи». Не возникает ни Русской Америки, ни Русской Маньчжурии.

Сбудься этот вариант — очень может быть, сегодня Владимирское царство тянулось бы узкой полосой от Смоленщины до Енисея, ограниченное с юга Областью Казачьей, а с северо-запада Господином Великим Псковом.

«Зато» становится очень вероятным более ранний и более успешный «южный вектор» нашей политики. В реальности славяне как потеряли Тмутараканскую Русь в XIII веке, под кривыми саблями монголов, так и обрели ее снова только в XVIII столетии. Пять веков по роскошным черноземам скакали банды работорговцев да гоняли отары баранов. Завоевать и освоить эти великолепные земли не было сил ни у Великого княжества Литовского и Русского, а уж тем более — у Московии.

Убогое царство Ивана Бесноватого могло воевать только с окраинными татарскими ханствами — Казанским и Астраханским.

Крымский хан Девлет-Гирей загнал ляскающего зубами Ивана IV прятаться в соплеменных берлогах; после учиненного Иваном Бесноватым погрома собственной страны завоевание Крыма отодвигалось на два века. Что же до войны с Турецкой империей, то Московии в XVI веке о ней просто смешно было и думать.

Могучее Великое княжество Владимирское к концу XV века, самое позднее к началу XVI, вполне может начать отвоевание Причерноморья: с теми же целями, с которыми это делала Российская империя в XVIII веке.

Такая задача, конечно, потребует коалиции могучих европейских держав. В XVII веке турок остановил король Речи Посполитой Ян Собеский, уже после поражений, нанесенных им московитами [96].

Если в XVI веке возникает союз Великого княжества Владимирского с Великим княжеством Литовским и Русским, Господином Великим Псковом и с Польшей, тем более если к этому союзу присоединяется еще Священная Римская империя германской нации, задача становится осуществимой.

Из тьмы виртуальности встает и такая возможность: в 1510 (1550? 1570?) году взят Константинополь. С храма Святой Софии сдирают полумесяц и прочую гадость, освящают храм… Нет больше Турецкой империи, а если она и сохраняется, то в совершенно иных формах и масштабах.

Потеряв рынки рабов и возможность грабить христиан, Турция вынуждена развиваться, чтобы не потерять остатки самостоятельности. Очень может быть, и она вступит на европейский путь развития уже в XVII–XVIII веках.

В нашей реальности революция Кемаля Мустафы произошла только в начале XX века — после чего Турция и начала из дикой восточной страны превращаться в мусульманское европейское государство.

Но если даже взять не Константинополь, а «только» Бахчисарай, — тут же устранена система захвата русских рабов. Никто больше и никогда не пройдет с веревкой на шее через Перекопский перешеек. Звонят колокола по всему христианскому миру — от Вроцлава-Бреслау до Суздаля.

К тому же стоит устранить крымскую опасность, — и тут же начинается заселение роскошных южнорусских черноземов. В нашей реальности и Причерноморье, и Кубань, и весь Северный Кавказ не знали русского плуга до конца XVIII столетия: бесконечные войны с татарами, захват людей в рабство не давали освоить богатейших земель. Московским же царям-ханам важнее было самоутверждаться, пытая и убивая своих подданных, или вести унылую конфронтацию с Западом под лозунгами своего убого-провинциального православия, чем решать действительно важные задачи.

В нашей виртуальности Новороссия вполне могла возникнуть не в XVIII–XIX веках, а в XVI веке. Это создает совершенно другую геополитическую ситуацию!

Армения и Грузия в XVI веке уже не отделены от остального христианского мира, а оказываются его закономерной частью — хотя и периферийной.

В нашей реальности еще в XVIII веке границу Европы географы проводили как границу Европы и Азии по вершинам Урала, разделяя его на две равные части, а потом — по реке Урал до впадения в Каспийское море. Но весь Кавказ — от самых его низких предгорий, от Куры и Кубани, был для Татищева Азией. И все владения Османской империи — тоже. И Крымское ханство, вассал Османской империи, и все владения Турции в Греции и в славянских землях за Дунаем.

Румянцев-Задунайский воевал в Азии. Потемкин отвоевывал берега Черного моря, закладывал Одессу — в Азии. Мужики переселялись на Кубань и в Ставрополье — в Азию.

На рубеже XVIII и XIX веков границу Европы и Азии стали проводить через Босфор и Дарданеллы, а северное побережья Черного моря от устья Дуная до устья Днепра стали считать тоже Европой. Но еще Александр Сергеевич Пушкин совершил путешествия в АЗИЮ — в Крым и на Кавказ.

Только в конце первой половины XIX века границу Европы стали проводить привычно — по самым высоким вершинам Кавказского хребта, разделяя Кавказ на северный, европейский, и на южный, лежащий в Азии.

В нашей виртуальности границу Европы уже в XVII веке придется проводить гораздо южнее и восточнее — включая в них Армению и Грузию, а очень может быть, и Турцию.

Господин Великий Новгород мог бы сохраниться как независимое государство, даже не становясь носителем европейской идеи, и даже без превращения карпианства в государственную религию. Для этого вполне достаточно было бы национальной идеи: осознания себя особым народом.

Собственно говоря, к этому и шло. Каждое государство, возникавшее на территории Руси, закономерно порождало свой этнос.

Православные русины Польского королевства, бывшие подданные Даниила Галицкого, считали себя русскими, русинами, но с ходом времени превращались в галичан, украинских «западенцiв», которые сильно отличаются и от великороссов, и от восточных украинцев.

Восточные украинцы тоже осознавали себя русскими до того, как грянули две войны между Московией и Речью Посполитой в 1654–1667 годах. Войны велись за Украину, и большинство русинов поддерживало в них «своих» — русских православных из Московии.

Но стоило им столкнуться с «дорогими единоверцами и сородичами», как выяснилось — общего-то у них маловато.

Казачий полковник Григорий Иванович Грабянка, участник всех азовских, крымских, шведских походов конца XVII — начала XVIII века, в своей летописи обосновал украинскую отдельность от москалей со ссылками на Священное писание. Он полагал, что москали, пошли от Мосоха. А вот казаки — от первого сына Иафета, Гомера.

В конце XVIII века украинцы уже знали, что малороссы отличаются от великороссов.

В XVI веке Франциск Скорина считал себя «первопечатником русским», а вовсе не белорусским — но тех русских, которые жили в Великом княжестве Литовском и Русском, это государство последовательно сделало белорусами.

В современной Белоруссии указ 1563 года, давший равные права православным, считают как раз временем, когда Белоруссия ассимилировала Литву. Временем рождения Белоруссии как таковой.

В Новгороде и Пскове тоже идет формирование субэтноса, а если не пресечь независимого развития этих государств — то и этноса, отличного от москалей.

Я уж показал на многих примерах — не только в XIV, но даже в XV–XVI веках не было единой великоросской народности! Северо-Запад мыслил иначе, чем москали, жил иначе и даже говорил на особом цокающем говорке, отличавшемся от разговорной речи Северо-Востока.

В XV, даже в XVI веке Северо-Запад имел все основания заявить, что не имеет ничего общего с «собиранием русских земель». Потому что они-то — не русские!

Причем соседняя Швеция показывала пример неуступчивости и готовности освобождаться из объятий родственного, но все же иного народа.

Дело в том, что период с 1397 по 1523 год в истории Скандинавии часто называют Кальмарской эпохой: в 1397 году на съезде всей знати Скандинавии король Эрик короновался как король Дании, Швеции (с Финляндией), Норвегии и Исландии. Всего скандинавского мира.

Кальмарскую унию 1397–1523 годов поддерживала знать, у которой имения могли находиться в разных странах. В пользу унии было осознание некоего единства…

Но уния не была прочной. Дворяне оседали в одной из стран Скандинавии и все сильнее ощущали себя «местными» — примерно так же, как князья Руси все меньше осознавали себя членами единого рода Рюриковичей и все больше — главами своих земель.

Назначение датчан на административные и церковные должности в Норвегии и в Швеции терпели до тех пор, пока Дания оставалась более развитой, несла некий соблазн. Но это все сильнее раздражало по мере того, как в других странах росли города, формировались местные культурные центры.

Племена ютов и данов, из которых выросла народность датчан, родственны свеям-шведам. Скандинавы и сегодня понимают друг друга без переводчика, — примерно как русские понимают украинцев и сербов. Но все же на основе этих разных племен рождались и разные народности.

В середине XV века в Швеции вспыхнуло восстание, датских дворян изгнали из страны. В 1448 году после избрания Карла Кнутсона шведским королем Швеция фактический вышла из унии.

Но датчане с этим не смирились!

В 1520 году датский король Кристиан II вторгается в Швецию, разбивает войско регента Швеции Стена Стуре Младшего. Цель — восстановление унии любой ценой. Верхи шведского общества против!

И тогда в королевском замке в Стокгольме 8–9 ноября король Дании устраивает с помощью католических прелатов церковный суд по обвинению… в ереси. То есть реально — в приверженности к лютеранству.

Казнено более 100 видных дворян и горожан, сторонников шведского короля, лютеран и «сочувствующих» лютеранству… а главное — тех, кто не желал унии. Их имущество было конфисковано — и при том, что суд-то был церковный, «почему-то» в пользу короля, а не церкви.

Отделение Швеции и впрямь связано с Реформацией. Общешведский церковный собор в Эребру уже в 1529 году признал истинным учение Лютера и обязал перейти в лютеранство все духовенство страны.

Датчане вовсе не враги лютеранства: королевская реформация в Дании прошла в 1536 году, и в том же году проведена была насильственная реформация в Норвегии. Но в Швеции Реформация чуть-чуть опередила датскую, сделалась флагом независимости — чем и воспользовался датский король.

Погром 1520 года в Швеции до сих пор называют «стокгольмская кровавая баня». Этот погром стал толчком к полному разрыву с Данией, к обретению независимости.

Год избрания в шведские короли Густава I Вазы — 1523-й — считается датой конца Кальмарского периода всей скандинавской истории.

В начале XVI века Швеция отказалась от строительства единого государства с Данией и Норвегией, шведы не захотели слиться в одну народность с датчанами и норвежцами.

В то же самое время русский Северо-Запад входит в состав Московии, и жители Северо-Запада соглашаются на слияние с москалями в одну народность.

Погром 1570 года, учиненный Иваном IV в Новгороде, — прямой аналог «стокгольмской кровавой бани»! — только окончательно сломил дух новгородцев.

Интересно, что, захватив Новгород, Иван IV велел, чтобы послы Швеции приезжали не в Москву, а в Новгород! Тем самым он приравнял Швецию, освободившуюся от Кальмарской унии, к захваченному Новгороду. По-видимому, для современников эта связь была достаточно очевидной.

Разница в том, что «кровавая баня» 1520 года укрепила дух шведов и ускорила обретение Швецией независимости, а такая же «баня» Ивана IV окончательно сломила дух вольного Новгорода.

То есть шведам хватило и вольнолюбия, и национального духа, чтобы объявить себя особым народом и освободиться от власти датских королей.

А Новгороду и Пскову национального духа не хватило. Они не смогли до конца осознать себя отдельным от московитов народом.

Разумеется, существовала колоссальная зависимость Новгорода от поставок с Северо-Востока. И не от одних поставок хлеба. Новгород был морскими воротами и Северо-Западной, и Северо-Восточной Руси. Северо-Восток зависел от этих «ворот», но и Новгород зависел от того, повезут через него товары или не повезут.

Еще важный фактор: Северо-Запад разобщен, Псков завидует Новгороду, боится его больше, чем Москвы.

Московские ставленники возглавляют вооруженные силы Пскова и Новгорода (и ведут себя во время войны, как предатели, как «пятая колонна» Москвы).

Но боюсь, это все — скорее следствия, чем причины. Взлет самоопределения, осознания себя отдельным народом все мог поставить на свои места: заставить объединиться, начать строить более независимую экономику, прогнать московских ставленников из войска, вернуться к ополчениям XIII–XIV веков.

Беда в том, что взлета-то и не было.

Объяснить это я берусь только одним — православие не требовало такого рационального отношения к действительности, как католицизм.

Вообще в истории православных стран удивительным образом очень много разрывов преемственности, катастроф, несчастий, гражданских войн, катаклизмов. Очень легко заметить — за каждой такой бедой всегда стоит один и тот же механизм: общество не умеет вовремя заметить происходящих изменений. Жизнь ушла вперед — а действительность рассматривается в тех же категориях, что и сто, и двести лет назад.

На Северо-Западе слишком многое оставалось непродуманным, недоговоренным.

Католики-шведы додумывали и договаривали происходящее с ними. Они рационально осмысливали свои интересы и называли вещи своими именами. Шведы сумели осознать новое единство — единство рождающегося шведского народа, которому не нужна больше ни Кальмарская уния, ни «старший брат» в лице датчан.

От православных их вера не требовала рационального подхода к реальности. Православная Русь Северо-Запада, возникавшая там народность не додумывала и тем более не проговаривала своих проблем. Она просто не успела понять, что новый народ уже рождается, психологически жила племенными мифами столетней и двухсотлетней давности.

К XIII веку ушли в прошлое набеги викингов. Растворилось в Руси варяжское княжество Альдегьюборг. Неузнаваемо изменились и Скандинавия, и Русь.

Но у преемников той, варяжской, Швеции и той, племенной, Руси сохранялась историческая память о родстве двух земель, разделенных 300 километров свинцовой Балтики. Этой памяти не было в других областях Руси, но на Северо-Западе — она была. И в Швеции тоже жила память.

Только этой памятью можно объяснить «восточную политику» ярла Биргера: ведь стремление завоевать земли Новгорода не объяснялось никакими рациональными причинами. Даже срединная Швеция была еще практически не освоена, не говоря о севере.

Тем не менее попытки завоевать Новгородские земли предпринял именно ярл Биргер — один из достойнейших и сильнейших правителей за всю шведскую историю. Этот князь сделался зятем короля, фактически правителем страны, провел ее централизацию, основал новую столицу — город Стокгольм на месте прежней рыбачьей деревушки Агнефит. Позже ярл Биргер короновал своего сына и стал основателем королевской династии Фолькунгов.

Тем более странно выглядит поход 1240 года, попытка захватить устье Невы. 16 июня 1240 года 19-летний князь Александр (тогда еще Ярославич) наголову разгромил шведское войско.

Летопись полна героическими описаниями того, что «многая множество врагов падоша», а сам Александр схватился с Биргером и «возложил ему на чело» след своего копья. Скорее всего, битва была вовсе не такой уж масштабной; русские потери составили по одним данным 16, по другим — 20 человек. Вряд ли шведские были намного больше.

Серьезное значение, которое придавалось этой битве в Новгороде, заключалось в готовности биться за свою территорию. Да и князь Александр стал Невским именно за эту невскую битву.

И позже шведы не раз вторгались на Карельский перешеек и в устье Невы, основывали там свои крепости: Выборг в 1293-м, Ландскрону в 1300-м, Кексгольм в 1310 году. Новгородцы с той же методичностью брали и разрушали эти крепости, — пока Ореховацкий договор 1323 года окончательно не разграничил владения Новгорода и шведов.

В XIV веке шведы завоевали только финно-угорские земли в Финляндии.

В это время Новгород еще в полной силе, Москва ему ничуть не опасна. Если бы даже Швеция и завоевала Господин Великий Новгород, это было бы именно завоевание, а вовсе не добровольный отход Новгорода под Швецию.

Гораздо более интересная ситуация сложилась в конце XVI — начале XVII столетия, после Ливонской войны.

Напомню, что Ливонский орден пал сразу, буквально за считанные месяцы 1558 года. Один удар московитов — и все, конец, звезда ордена навсегда закатилась.

Но прибрать Прибалтику под московитов не удалось: в 1559 году большую часть земель Ливонии захватило Великое княжество Литовское и Русское, а вольные немецкие города, Рига и Ревель, позвали шведов — шведы были не только родственным народом, но и единоверцы-лютеране.

С 1561 года развернулась война шведов за максимальные приобретения на территории бывшего Господина Великого Новгорода. Во второй половине XVI века прогремели три московитско-шведские войны и завершились Тявзинским миром 1595 года. По этому миру все балтийское побережье от Риги до Финляндии отошло к Швеции. Балтика стала «шведским озером».

А тут еще началась смута в самой Московии: в 1598 году умер последний потомок Рюрика в 19-м колене, Федор Иванович, царствующая династия пресеклась.

Одни московские бояре отдали престол польскому королевичу Владиславу, другие избрали на царствование Василия Шуйского… В 1608 году «царь Васька» — Василий Шуйский посылает своего дальнего родственника, Михаила Скопина-Шуйского просить помощи у шведов.

Шведы послали «помогать» известного военачальника Якова Делагарди; состояло его войско в основном из немецких наемников. Это войско быстро очистило Северо-Запад от поляков и западных русских, а затем шведы стали захватывать города и земли уже для самих себя… С этого момента хорошие отношения между Москвой и Стокгольмом закончились, но шведы, не очень огорчаясь, в 1610–1611 годах заняли Ладогу, Новгород, Корелу, Иван-город и все земли между ними.

Судя по всему, что мы знаем о Якове Дегаларди, он вовсе не считал русских ниже себя и нисколько не чувствовал себя цивилизованным человеком среди дикарей.

Характерно очень сочувственное отношение к Делагарди в московских источниках. Когда дочь Малюты Скуратова Мария отравила Скопина-Шуйского, Делагарди был в числе тех, кто оплакал своего друга и начальника, утираясь бородой и «глаголя многие жалостные речи и словеса».

Об отношении Якова Делагарди к русским и к Новгороду в том числе говорит уже его отказ выполнить королевский приказ: увезти обратно в Швецию Сигтунские ворота Святой Софии. Покидая Новгород в 1613 году, Якоб Делагарди не выполнил приказа своего короля.

Фактически Яков Делагарди взял курс на создание своего рода «Новгородского королевства» или «Новгородского герцогства» — буферного государства между Московией и Швецией с русско-шведской династией во главе.

В 1611 году новгородские бояре подписали договор с Яковом Делагарди о приглашении шведского королевича Филиппа на русский престол. Якоб Понтус Делагарди даже устроил этим боярам поездку в Стокгольм, где их принимал король Густав Адольф.

Планам Делагарди положило конец избрание Михаила Романова на престол Московии в 1613 году. По Столбовскому миру 1617 года Московия признавала права Швеции на почти всю территорию Северо-Запада, кроме Новгорода и Пскова. Идея «Герцогства Новгородского» не завершилась ничем.

При этом «Герцогство Новгородское» вполне могло бы и состояться. Что ждало бы в этом случае Северо-Запад? Людей, скорее всего, не ждало бы ничего скверного. Русские, жившие в шведских владениях ко временам Северной войны 1700–1721 годов, были лояльны к шведской короне и притом довольно пассивны: как и местные немцы, и финны, они не помогали, но и не мешали действиям как шведской, так и русской армий.

Позже, особенно в XIX и в XX веках, стали придумывать патриотические сказочки про то, как ликовали русские при подходе армии Петра I, как в русских городах Ижоре и Канцы помогали русской армии… Есть много книг, посвященных этой теме, я рекомендую читателю одну из них, просто потому, что она написана талантливее остальных [147].

Но и в этой книге сообщаются сведения совершенно фантастические, потому что русское население этих земель было совершенно равнодушно к национальной идее. А после завоевания Прибалтики Петром многие из них уехали в Швецию или в независимое тогда Герцогство Курляндия.

Логично: ведь русское население Прибалтики происходило от новгородцев. Собственно, они и были новгородцы, пережившие падение своего государства, разгром Новгорода Москвой и оставшиеся жить на своих коренных землях, но уже под шведским королем.

В новгородское время они были гражданами своего государства Великого Новгорода, а не холуями московского то ли князя, то ли хана. Шведское же государство, как ни суди, а не было оно ни деспотическим, ни жестоким. Русские Прибалтики никогда не были подданными Москвы и не собирались ими становиться.

Как относились к Москве новгородцы, говорит хотя бы факт сожжения промышленного города…

Вот только восстановить прерванную культурную традицию уже никто не в состоянии. Новгородцы остались — вольнолюбивые, трудолюбивые, упорные. Но над Господином Великим Новгородом волны сомкнулись за сто лет до начала Ливонской войны. Даже погром 1570 года ударил в основном по переселенцам из Московии в этот великий и трагичный город.

В 1470 году просматривалась возможность превращения Господина Великого Новгорода в вассала Великого княжества Литовского и Русского. Не испугайся Казимир затяжной войны с Московией, этот вариант становился совершенно реальным.

Что перспективой?

В 1470 году в Великом княжестве православные и католики не были равноправны. Православные земли жили по своим старым обычаям. «Мы старин не рухаем, а новин не вводим», — говорили в Великом княжестве. Но привилеи великих князей распространялись только на католиков, православные не стояли у руководства.

Конфронтация католиков и православных не дала Великому княжеству сделаться собирателем русских земель. В 1563 году было поздно, потому что многие земли ушли в Московию, восточный монстр уже разросся, окреп, — и в огромной степени руками и мозгами православных выходцев из Литвы.

В 1569 году Великое княжество Литовское объединилось с Королевством Польшей в Речь Посполитую: не в последнюю очередь объединял страх перд Московией.

Если Западная Русь и не в состоянии собрать все русские земли, Новгород вполне мог бы оставаться специфичной частью Речи Посполитой — до самых разделов Польши в XVIII веке. Государству под названием Господин Великий Новгород и в этом случае не светило бы ничего хорошего — так, одно из периферийных княжеств, не более. Но вот общество…

В поразительной книге Владимира Семеновича Короткевича «Дикая охота короля Стаха» [148] перед нами предстает совершенно удивительное общество.

Конечно, художественная литература — только отражение действительности, но была ведь и сама действительность, которую следовало отразить. Первое впечатление — это какое-то причудливое смешение русских и польских элементов. Такова и речь, и многие элементы быта. Здесь «пан» — вежливое обращение к человеку, но общество вовсе не забыло еще, что далеко не все в нем — паны. Здесь девушку можно назвать и Надеждой, и панной Надеей — обе формы имени приемлемы.

В этом романе действуют люди, называющие себя шляхтой и действительно ведущие себя как вольные шляхтичи, а не замордованные московитские дворня-дворяне. Как вольно, откровенно, гордо они себя ведут и говорят! Эти люди живут поразительно «по-европейски», если взять множество деталей быта, поведения, образа жизни, — и существенных, и совсем незначительных. В этом обществе, чтобы нарушить права крестьян, приходится создать своего рода «шляхетскую мафию», вполне похожую на сицилийскую: потому что в этом обществе реально действуют законы и нарушать их как-то и не принято.

Этот европейский тип общества возник ну очень не вчера… В домах шляхты висят портреты предков, живших в XVI, в XVII веках (на Московии в эти века вообще не было светской живописи). Это общество прекрасно помнит магнатов, которые вели себя совершенно как графы и герцоги Европы, «благородных разбойников» XV века — а на Московии, хоть убейте, ну все разбойники просто до отвращения неблагородны… вполне в духе своего общества, увы!

Словом, это общество имеет совершенно европейскую историю, — и недавнюю, и средневековую. Оно несравненно более европейское, чем общество, встающее со страниц Пушкина или Льва Толстого. В Российской империи даже XIX века недавность европеизации очень чувствуется, да и окружены эти «европеизированные» дворяне, «воспитанные, как французские эмигранты», морем совсем других людей, ну никак не европейцев по поведению и по духу.

В повести же Короткевича и «низы» общества в той же мере европейцы, как «верхи». Как вольно, естественно держатся в нем «низшие» в обществе «высших»! Без раболепия, без въевшейся в кровь, в костный мозг приниженной привычки к холуйству.

Шляхтичи в этом обществе пишут кириллицей, даже если и украшают свою речь польскими и латинскими словечками. Но вообще-то латинскими — вряд ли, потому что шляхта это православная и кириллицей писали в этой стране всегда, со времен Кирилла и Мефодия, и кириллицей написаны и старинные рукописи, и летописи, и полицейские ведомости, и любовные записки.

В этом обществе очень слабо «третье сословие», и главный герой, происходящий из «буржуазных элементов», в семье которого каждое поколение подтверждает права на личное дворянство, оказывается в странном и непростом положении — он и шляхтич, и нешляхтич одновременно.

А главное — в этом обществе существует множество очень русских, очень интеллигентских проблем: и противостояния шляхты и всего остального народа, и оторванности «интеллигенции» от «народа», и самомучение «вечными вопросами», и…

Впрочем, читайте книгу сами. Вы получите от нее огромное удовольствие и, может быть, поймете, почему автор сих строк буквально подпрыгнул, читая «Короля Стаха»: вот же оно, то общество, которое вполне реально могло бы сложиться во всей России!

Ведь Белоруссия — самый прямой потомок Великого княжества Литовского. В ней история Великого княжества продолжалась и в XVII, и в XVIII веках. Это в отторгнутых от Литвы районах будущей Украины шла война православных с католиками. В Великом княжестве Литовском с 1563 года православная шляхта имела те же права, и кто не хотел католицизироваться — тот этого и не делал. Это в коронных землях Польши православным и русским приходилось биться за свои права. А здесь никто на них не посягал, и поистине Русь ассимилировала Литву.

До 1791 года здесь, в провинции Речи Посполитой, защищенной своими законами, продолжалась история Великого княжества Литовского. Уже не имеющая международного значения, местная история, провинциальная — но продолжалась.

Действие повести «Дикая охота короля Стаха» разворачивается в 1888 году, но статуты Великого княжества Литовского действовали в Белоруссии до 1840-х годов.

К этому можно относиться по-разному (никто ведь не обязан, в конце концов, любить ни белорусов, ни их историю), но, по-видимому, победи Западная Русь Московию — свою жуткую восточную сестрицу, мы сегодня были бы примерно такими же.

Это не значит, что мы этнографически были бы похожи на белорусов. Что во всех концах Руси говорили бы с таким же акцентом, носили бы такие же юбки и кунтуши и отпускали бы такие же усы. Конечно, нет. Победа Западной Руси означала бы совсем другую русскую историю, появление и государства, и народа с совсем иными параметрами.

Даже проиграв московитам борьбу за собирание русских земель но войдя в Великое княжество Литовское, новгородцы вполне могли бы слиться не с москалями, а с белорусами, с Западом Руси.

Северо-Запад внес бы много своего в это новое общее государство, в формирование единого народа. Учитывая многолюдство Северо-Запада, его богатство, долгие исторические традиции, он изменил бы и жителей Великого княжества Литовского и Русского. Современный белорусский народ был бы немного другим, чем в нашей реальности. При жизни в одном государстве Северо-Запад изменял бы и жителей Запада — будущих белорусов. Две части исторической Руси могли бы сливаться, образовывать единое государство — от Гродно до берегов Печоры.

Не самый худший вариант истории.

Идет гражданская война

Восьмой десяток лет.

(И. Тальков)

Новгород удивительным образом воплотил в себе русскую Европу, и ненависть к нему русской Азии закономерна и естественна. Еще действия Ивана III как-то можно считать актом собирания земель… Но и в его поступках очень заметна иррациональная злоба, далеко выходящая за пределы поступков политика: хотя бы откровенное злорадство по поводу судьбы переселенных без имущества новгородских бояр и купцов.

А уж слова и действия Ивана IV, на первый взгляд, вообще принадлежат на истории, а психиатрии. Я сильно боюсь, что иной читатель сочтет мои слова преувеличенными, а суждениям пристрастными.

Хорошо! Вот рассказ одного из лучших русских историков за всю историю России — Николая Ивановича Костомарова.

«Московский царь давно уже не терпел Новгород. При учреждении опричнины он обвинял весь русский народ в том, что, в прошедшие века, тот народ не любил царских предков. Видно, что Иван читал летописи и с особенным вниманием останавливался на тех местах, где описывались проявления древней вечевой свободы. Нигде, конечно, он не видел таких резких, ненавистных для него черт, как в истории Новогорода и Пскова. Понятно, что к этим двум землям, а особенно к Новогороду, развилась в нем злоба. <…> Собственно, тогдашние новогородцы не могли брать на себя исторической ответственности за прежних, так как они происходили большею частью от переселенных Иваном III из жителей других русских земель; но для мучителя это проходило бесследно.

…В это время какой-то бродяга, родом волынец, наказанный за что-то в Новгороде, вздумал сразу и отомстить новгородцам, и угодить Ивану. Он написал письмо, как будто от архиепоскопа Пимена и многих новгородцев к Сигизмунду-Августу, спрятал это письмо в Софийской церкви за образ Богородицы, а сам убежал в Москву и донес государю, что архиепископ со множеством духовных и мирских людей отдается литовскому государю. Царь с жадностью ухватился за этот донос и тотчас отправил в Новгород искать указанные грамоты. <…> Чудовищно развитое воображение Ивана и любовь ко злу не допустили его до каких-либо сомнений в действительности этой проделки.

В декабре 1569 года предпринял Иван Васильевич поход на север. С ним были все опричники и множество детей боярских. Он шел как на войну; это была странная сумасбродная война с прошлыми веками, дикая месть живым за давно умерших…

…Еще до прибытия Ивана в Новгород приехал туда его передовой полк. По царскому велению тотчас окружили город со всех сторон, чтоб никто не мог убежать из него. Потом нахватали духовных из новгородских и окрестных монастырей и церквей, заковали в железа и в Городище поставили на правеж; каждый день били их на правеже, требуя по 20 новгородских рублей с каждого, как бы на выкуп. Так продолжалось дней пять. <…> Принадлежащие к опричнине созвали в Детинец знатнейших жителей и торговцев, а также и приказных людей, заковали и отдали приставам под стражу, а дома их и имущество опечатали.

6 января, в пятницу вечером, приехал государь в Городище с остальными войсками и с 1500 московских стрельцов. На другой день дано повеление перебить до смерти всех игуменов и монахов, которые стояли на правеже…

Вслед за тем Иван приказал привести к себе в Городище тех новгородцев, которые были взяты под стражу. Это были владычные бояре, новгородские дети боярские, выборные городские и приказные люди и знатнейшие торговцы. С ними вместе привезли их жен и детей. Собравши всю эту толпу перед собою, Иван приказал своим детям боярским раздевать их и терзать «неисповедимыми», как говорит современник, муками, между прочим поджигать их каким-то изобретеным им составом, который у него назывался поджар <…> потом он велел измученных, опаленных привязывать сзади к саням, шибко вести вслед за собою в Новгород, волоча по замерзшей земле, и метать в Волхов с мосту. За ними везли жен и детей; женщинам связывали назад руки с ногами, привязывали к ним младенцев и в таком виде бросали в Волхов; по реке ездили царские слуги с баграми и топорами и добивали тех, кто всплывали» (149. С. 488–489).

Не уверен, что есть смысл комментировать рассказ о «мести прошедшим векам». Добавлю только, что на протяжение пяти недель «ввергали по воду» каждый день по 500–600, а часто до полутора тысяч людей, общее число убитых составляет никак не менее 30–40 тысяч человек. Точного числа истребленных людей уже никто не назовет, в том числе и количества грудных мланецев, — наверное, особенно сильно не любивших предков Ивана.

Читая или слушая тексты такого рода, москали и духовные потомки москалей и батыговичей заводят один и тот же мотив: «Везде было то же самое! Время было такое!». Попыток оправдания любой ценой Ивана IV и совершенные им преступления делалось и делается немало: очень уж многим не хочется признавать: в Московии в те годы происходило что-то необычное, далеко превосходившее обычный уровень средневекового зверства.

Но вот первый король Речи Посполитой Стефан Баторий писал Ивану: «Что, думаешь, во всех странах правят так же, как ты? Что во всех других странах убивают братьев и родню? Нет! Нигде не правят так, как ты, кровожадный».

Интересно: Стефан Баторий не считает эксцессом ни зверства крымских татар, ни чудовищный террористический режим шахов Персии или султанов Турецкой империи. Этому может быть два объяснения.

1. Стефан Баторий считает русских европейцами — и то, что естественно для Азии, не прощает людям одной с собою цивилизации.

2. В Московии и впрямь происходит нечто необычное, выходящее из ряда вон.

Второе, скорее всего, правильнее — ведь оценка правления Ивана IV, сделанная католиком Стефаном Баторием и мусульманином Менглы-Гиреем, почти совпадают. И правда: турецкий султан, при всей жестокости его режима, не истребляет целых городов, обвиненных в ненависти к его предкам, — хотя вся Турция стоит на бывшей византийской земле и жителей любого города, по выбору, можно обвинить в нелюбви к предкам султана.

Шах Персии тоже не будет истреблять в мирное время собственный народ, совершенно лояльных людей: мол, их предки не любили кого-то из прежних шахов. Или живут они там, где жили эти не любившие.

Подобные эксцессы возможны только во время гражданской войны. Страна и народ выбирают дальнейший путь; для каждого выбравшего его путь — единственно возможный и светлый. Враги этого «единственно верного» пути — мерзкие чудовища, от которых исходит смертельная опасность и ныне живущим, и всем грядущим поколениям.

Чудовищные преступления совершались во время Реформации — и во время Варфоломеевской ночи во Франции, когда в одном Париже католики вырезали до 10 тысяч протестантов, и в ходе Тридцатилетней войны 1618–1648 годов в Германии.

В России гражданская война Европы с Азией затянулась на века, на целые исторические эпохи. Это и позволило состояться таким эксцессам, как массовое истребление новгородцев 1570 года — в основном недавних переселенцев.

Наивно думать, что этот погром Новгорода Москвой в 1570 году — просто случайность, безумный потупок полусумасшедшего царя Ивана. Нет! Это программное действие — в той же степени, что и подчеркивание особой древности московского православия, отождествление ношения бороды и принадлежности к числу христин.

Степенная книга — первая попытка систематического изложения русской истории. Составлена она духовником Ивана IV, Андреем, будущим митрополитом. В ней есть известие о пророчестве Михаила Клопского…

Если верить Степенной книге, в день памяти апостола Тимофея — в день, когда родился Иван IV, инок Михаил созвал жителей Великого Новгорода во главе с архиепископом и предсказал им великую кару. Мол, родился новый великий государь, который, «войдя в возраст», станет страшен «всему российскому царству». Этот-то государь уничтожит пороки Великого Новгорода. Что за пороки? Вот они: «Гордыня, воля, самовластие, самовольные обычаи, непокорство, сопротивление, богатство».

«Складывается впечатление, что в этом тесте Новгород понимался просто как корень и олицетворение тех качеств, которые нужно выжечь в коллективной психологии не только жителей Новгорода, но и всех русских людей вообще — затем, чтобы наконец обустроить Русь». [92. С. 208].

Чтобы обустроить азиатскую Русь москалей, действительно необходимо уничтожить Новгород и всю систему ценностей, которую он символизирует. Для русской Азии это вопрос выживания, а русская Европа (как и бывает в годы гражданской войны) воспринимается сборищем монстров. Истреблять таких монстров в любом случае — дело доблести и чести; видеть преимущества в том, что истребляется, — нелепо, а жалость к новгородским младенцам — по крайней мере, совершенно неуместна.

Любая победа Новгорода — это поражение и постепенный уход с арены истории русской Азии. При цивилизационной победе Новгорода, если объединение Руси проходит на основе его традиций, — Московия вообще не возникает, на Северо-Востоке складывается периферия русской Европы.

Но рассмотрим даже другой, более скромный для Новгорода и Пскова вариант: если Господин Великий Новгород и Господин Великий Псков остаются самостоятельными государствами или сливаются с Великим княжеством Литовским и Русским.

В этом случае Московия так и не сможет стать собирательницей всех русских земель. Ее влияние никогда не выйдет за пределы Северо-Востока, а в самой Московии возникает общество, в которой Европа и Азия продолжают бороться… Но Европа даже в самой Московии все же сильнее и к тому же опирается на ресурсы Запада и Северо-Запада.

Четыре возможных сценария событий.

1. Московия постепенно цивилизуется, без особых эксцессов становится частью европейского мира.

К сожалению, это путь наименее вероятный.

2. Бесконечно долгое, длящееся веками сосуществование русских государств с разными религиями, разным политическим строем и традициями.

В этом случае Московия разделит судьбу Казанского и Сибирского ханств: рано или поздно другие русские государства станут настолько сильнее Московии, что присоединить ее сделается событием простым и очевидным.

3. Противостояние Европы и Азии в самой Московии ведет к новой гражданской войне. Вечевая революция в Московии поддержана Господином Великим Псковом и Речью Посполитой: они не позволяют уничтожить свою агентуру, тороватых и активных горожан. К тому же Господин Великий Новгород сто раз предпочитает иметь дело с купцами, чем с московитским государством.

В 1650 году ополчения городов, поддержанные армиями феодалов Великого княжества Литовского и Русского, осаждают Москву. Великий князь Московский Иван VI вынужден идти на переговоры, а затем подписать Великие Статуты Московские: конституцию, гарантирующую самоуправление городам, ослабление и отмену крепостного права, неприкосновенность всякой свободной личности, отделение судебной власти от своей администрации.

Как вариант развития событий: после Смуты 1598–1613 годов, когда пресеклась династия Рюриковичей, Великое княжество Литовское и Русское оккупировало агонизирующую Московию, посадило на престол свою династию: уже зараженных европейскими идеями потомков Гедиминаса, с лицами, изуродованными интеллектом.

4. Московия накапливает силы, ее богатства прирастают Сибирью настолько, что она начинает перевооружать армию, готовится собирать русские земли путем новой войны за Прибалтику.

Конечно, течение и итог войны — малопредсказуемое событие, но в любом случае эта Московия без Северо-Запада слабее и меньше Московии в нашей реально состоявшейся истории. К тому же сама Московия, инфицированная европейскими идеями, да и окружение у нее другое.

Нельзя исключить развития событий в духе завоевания Прибалтики и поражения Великого княжества Литовского и Русского, но такой поворот все же маловероятен — намного менее вероятен, чем в нашей реальности.

А поражение Московии сразу усиливает позиции других русских государств и их естественных союзников внутри Московии.

Приятно представить себе результаты правления «новомосковитов», захвативших власть во время революции 1650 года.

В 1655 году в Москве откроется первый Университет. В 1670 году заведут Академию наук. В 1680 немецкие инженеры построят дорогу Смоленск — Москва, а первые русские юноши вернутся из стажировки в Европе. В 1670 году Москва, Владимир, Тверь и Казань будут управляться по Магдебургскому праву. В 1690 — также и Армавир, Казань и Пермь.

В 1680 году возьмут Крым. Самые тупые и злобные татары сбегут в Турцию, а другие постепенно превратятся в нормальных цивилизованных людей. В 1700 году ученый имам Мехмет-оглы Бахчисарайский напишет трактат, согласно которому для познания Аллаха необходимо учиться, а торгующий людьми непременно попадает в ад.

Такой Крым станет естственным союзником Московии, а такая Московия отнюдь не станет поддерживать Запорожскую Сечь. Скорее выступит в составе общих польских, татарских и русских армий для удушения этого гнезда разбоя.

В 1690 году в окрестностях бывшей Запорожской Сечи поймают последнего казака, Серижопа Бульборыла, и будут возить в клетке, показывая публике. Это будет очень назидательное зрелище, но при одном виде Бульборыла у дам начнутся обмороки и выкидыши. Придется отдать его лиценциатам медицины Шмидту и Иванову для проверки, не является ли он летательным мутантом.

В 1700 году в Москве поставят памятник Марфе Борецкой, Довмонту и Великому князю Гедиминасу, предку правящей династии (в Новгороде памятник Борецкой давно стоит).

Гуманные же иноземцы будут не советовать при русских поминать Ивана IV — те крестятся, плюются и краснеют (примерно как современные немцы при упоминании Гитлера).

Такая преобразованная Московия, выбирающая европейский путь развития, уже мало привлекательна для азиатов. Единственный шанс для них — это сбежать на восток, в новоприсоединенные земли за Волгой или в Предуралье, создать там русское азиатское государство (то есть повторить то, что сделали на северо-востоке сначала Андрей Боголюбский, а затем Александр Батыгович и его потомки).

Итак, виртуальность: к 1700 году на восточных рубежах Руси возникает Великое княжество Обдорское, объявляющее себя «Державой всея Руси». Московия с Господином Великим Новгородом или с Великим княжеством Литовским и Русским втягивается в бесконечные войны с Обдорским княжеством-ханством.

Или вот: в Сибири государство русских переселенцев, изрядно смешавшихся с местными татарами, строит столицу в Березове и объявляет себя Единственно Истинно православным Беловодьем. На курултае местных «русских» священников выбирают своего «патриарха». Объевшись мухоморов в приступе шаманского экстаза, «патриарх» отлучает от церкви всех, кто не впадает в зимнюю спячку на всю полярную ночь.

Что более огорчительно, обдорское избыточное население начиная с 1700 года регулярно вторгается в Московию и на остальную Русь, как в свое время варвары — в Римскую империю или как варяги — на Русь.

Одна надежда: даже если самые тупые и упрямые дикари сбегут из Руси и создадут свою Обдорию или Березовию, это уже не будет играть глобальной роли — могучая Русь их раздавит походя, не очень заметив.

Возможно, быть живым шакалом лучше, чем мертвым львом. Но еще лучше быть живым львом. И легче.

(Р. Хайнлайн)

Официальная историография очень уверенно утверждает, что «история не знает сослагательного наклонения». Абсолютное большинство историков солидарны с этим мнением.

Не буду даже говорить, что эта позиция противоречит современной науке; об этом писали многие ученые, в том числе и автор этих строк [150; 151; 152]. Сейчас более важно то, что «история без сослагательного наклонения» просто вредна и опасна.

Такая «одновариантная» история учит, что всегда было ровно то, что должно было быть. Человек если и мог влиять на что-то, то на сущую малость. Да и то влияли разве что цари, военачальники, министры — никак не «маленькие» люди.

Такая история учит, что мир, в котором мы живем, никак не мог быть принципиально отличным от знакомого. Не могло не быть Московии и собирания ею русских земель. Не мог не погибнуть Древний Новгород. Не могла не сбыться русская азиатчина, и дальнейшее бытие Руси не могло не быть изуродовано этой азиатчиной.

Но если так, — что может сделать человек? Тем более не министр и не полководец? Вероятно, только смириться с действительностью, как бы она ни была безобразна. Прими то, что дает тебе жизнь, не думай, что можно изменить сущее. И не дергайся, формируя будущие условия жизни. Все равно будет то, чему домлжно быть. Все решится без тебя. Это безрадостная, мрачная философия покорности судьбе. Что-то в духе Омара Хайяма:

Не спрашивают мяч согласья со броском.
По полю носится, гонимый Игроком.
Лишь Тот, кто некогда тебя сюда забросил, —
Тому все ведомо. Тот знает всё о всем.

Если может сбыться только один путь, если этот выход заранее известен — что проку в спорах, в попытках изменить свою судьбу? Единственное, что можно сделать, — это угадать, что «правильно» в данных условиях. Всем остается только преклонить колена перед тем, кто проводит в жизнь «единственно правильную», линию, а всякое отклонение от того, что «правильно», должно пониматься как «неправильное» и караться всеми возможными силами.

Если история имеет один вариант, если от нас ничего не зависит, — все правильно: в XIV–XVI веках все русские люди «должны были» понять, как надо объединяться вокруг Москвы.

Все они имеют право на существование только в той мере, в которой служат «единственно верному пути». А если они, по глупости или по злонамеренности, не хотят или не могут этого — что ж! пусть пеняют на себя, так им и надо, отброшенным на обочину истории…

Эта позиция противоречит не только данным науки и не только элементарному здравому смыслу, — но и любому, пусть даже самому умеренному демократизму. Человек, всерьез принявший такую концепцию исторического процесса, в любой ситуации будет искать «того, кто знает, как надо». И ведь найдет, обязательно найдет! Или сам станет «тем, кто знает».

Опыт говорит, что «знающих, как надо» неизбежно появляется много и проекты будущего у них разные; а значит, одновариантные модели истории прямо провоцируют гражданские войны между этими «знающими».

Но что, если история для нас — многовариантна? Если мы сами ищем выхода из всякого крзиса и сами формируем свое будущее? Если из данного, нынешнего момента может быть много путей и в разных направлениях? Если заранее неясно, какой путь «самый правильный», и каждый участник событий может выбирать?

Если участников событий много и позиции у них различны, — ничто не мешает им договориться о пути, оптимальном для всех. Ведь во множестве путей нет заведомо «хороших» и «плохих». Соответственно нет и жрецов истин в последней инстанции.

Такое понимание истории формирует и другой человеческий тип: ответственный, активный, стремящийся участвовать в событиях и изменять эти события в свою пользу.

Поколения воспитывались на том, что Московия — это и есть Русь. Единственно возможная Русь! Что у Киевской Руси вообще не было никакого выбора, кроме как превратиться в Московскую.

Новгород? Да, существовало такое государство… Но, во-первых, Новгород — это как-то в стороне от основного поля развития Руси. Русь-то Киевская, не какая-нибудь.

Во-вторых, и у Новгорода не было и не могло быть никаких путей, кроме как влиться в Московию.

У Московской же Руси не было и не могло быть никакого выбора, кроме как превратиться в восточную деспотию — какой там выбор, когда приходилось отбиваться от злых монголов да еще «собирать русские земли». Так сказать, вершить историческую необходимость.

Но все это — вовсе не бесспорные факты, а только лишь идеологические штампы.

Американцы ввели хорошее слово — «стереотип».

Так вот, это все — стереотипы.

Кроме Большого Московского Мифа, у москалей есть еще и Большая Московская Тайна… Это самая страшная тайна, которую московиты скрывают уже не первое столетие. Эта тайна состоит в следующем:

АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ ВАРИАНТЫ РУССКОЙ ИСТОРИИ БЫЛИ!

История Руси вовсе не сводится к Киеву и Москве.

В Средние века русские люди создали такие сильные и культурные государства, как Новгород, Псков и Великое княжество Литовское и Русское. Страны, для жителей которых свобода вовсе не была отвлеченным принципом, и демократия — словом из книжки.

Если никаких альтернатив русской истории не было — то русская Европа есть не более чем фантом, призрак, случайность. А русская Азия — это как раз закономерность, и вообще — «поскреби русского — отыщешь татарина».

Но если альтернативы русской истории реально существовали — то и современный русский вовсе не обречен быть азиатом. Вовсе не сидит в нем татарин, дикий монгол, который, только поскреби — а он и вылезет наружу.

С тем же успехом из вас может вылезти оборотистый купец из Пскова, член магистрата в Полоцке или Витебске, бойкий новгородец, а то и (святая сила с ними, с русскими азиатами!) хмурый викинг в рогатом шлеме, с двуручным мечом наготове. И должен честно предупредить, что азиатов они все не любят и поступают с ними нелюбезно, в духе своего не особо гуманного времени.

Что же до Киева… Москали и возвели Киев в главный и чуть ли не единственный город Древней Руси, чтобы не видеть Новгорода и Пскова. Чтобы по возможности даже не думать о них.

А думать и говорить стоит, потому что именно эти города — колыбель русской цивилизации. Эта колыбель теснейшим образом связана с германским миром, со Скандинавией, — почему ее и старались если не забыть, то отодвинуть. Уж кого азиатам особенно опасно «скрести», так это жителей Северо-Запада.

И вторая часть страшной тайны, удерживаемой москалями до синевы под ногтями, до капель холодного пота на лбу:

АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ ВАРИАНТЫ РУССКОЙ ИСТОРИИ СУЩЕСТВУЮТ СЕЙЧАС!

Каждый вариант прошлого создавал для нас и новый вариант настоящего, нет слов. Но и каждый вариант настоящего создает другие версии будущего.

Этот вариант будущего делаем мы здесь и сейчас. Именно сегодня, и именно мной, тобой, им, ею, ими — один из возможных вариантов выбирается и становится сбывшимся. В каждый момент времени мы совершаем поступки — и тем самым выбираем судьбу. Свою собственную судьбу, и судьбу для детей и внуков. Сумма сделанного сегодня определяет судьбу страны и народа завтра.

Так было вчера, так есть сейчас, так будет завтра и послезавтра. Сегодня мы сами решаем, что взять в сегодняшний день из необъятного русского прошлого. Мы сами решаем, о чем сказать — «вот это наше». И о чем сказать — «оно появилось случайно».

Современный русский человек часто так привык считать «своим» только московское наследие, что ему нелегко освоиться в этой беспредельности. Нелегко даже просто понять: его наследие создается не только в Московии.

Но ведь наше наследие по праву — это и Новгород, и Псков, и русские города Литвы и Речи Посполитой. От наследства можно и отказаться, но это ведь совсем разные вещи: не иметь наследства и отказаться от того, что у тебя есть.

Самая главная, самая лучезарная истина, какая следует из этого многообразия, — современный россиянин вовсе ни на что НЕ обречен.

Русский человек никогда не был фатально обречен, и сегодня он тоже не обречен на общинную жизнь, он вовсе не обречен на службу своему обезумелому государству.

Русский человек НЕ обречен бежать в стаде бесхвостых двуногих собачонок очередного тирана.

Русский человек НЕ должен отказываться от личного успеха для «процветания» государства. Более того — такой отказ с его стороны будет величайшей глупостью, а его народу не принесет ничего хорошего.

Русский человек НЕ обязан строить огромную империю, кого-то завоевывать и покорять. Он может это все ДЕЛАТЬ, а может и НЕ ДЕЛАТЬ.

Завтра может оказаться кошмарным — в зависимости от того, что мы выберем здесь и сейчас.

Завтра может оказаться великолепным и разумным — если мы сегодня сделаем правильный выбор.

Но в любом случае мы вообще ни на что не обречены — ни на процветение, ни на убожество.

Мы сами выбираем собственную судьбу.

Сейчас.

В настоящий момент.

Вот и все.^{99}

Примечания:

⁹ Ох, упрощаешь! Вопрос о том, были ли Кий с братиею и Аскольд современниками не так уж прост! — Прим. научного редактора.

⁹⁷ Природные богатства Московии — вроде как современная нефтяная труба. Есть она — правящей верхушке больше ничего не надо. Ну, процентов 20 населения, чтобы трубу обслуживать. А все остальные лишние. Вот ведь как. — Прим. научного редактора.

⁹⁸ Пусть сбудется мечта маленького Онфима, учившегося грамоте на бересте. Пусть при появлении именно этого приятного мальчика во главе войск окарачь драпает всякая нечисть: Александр Батыгович и вся его немытая с рождения родня, — Батыга Джучиевич, Мункэ Джучиевич, прочие ханы, беки, умственные калеки из подворотен и первобытных кочевий, сдуру вперевшиеся в европейские города. Пусть пасут баранов, варанов и караванов среди соплеменных барханов, буранов и буланов — главное, чтоб от Руси подальше. — Прим. автора.

⁹⁹ Андрей, здесь мне нечего сказать. Виртуальность и есть виртуальность. Но может быть, попробовать, исходя из виртуальностей, сформулировать новую национальную идею? Отказ от азиатчины.

Предлагаю два действия по государственному устроению.

Первое: перенос столицы из Москвы в Тверь (не дай Бог в Питер).

Второе: передача Кремля патриарху (своеобразный православный Ватикан) и этим окончательное отделение церкви от государства (противно смотреть, как православные попы пытаются напялить поверх рясы вицмундир, а бывшие первые секретари превратились в подсвечники), новое переосмысление государственного устройства.

То есть — попробовать сформулировать ответ на главный вопрос — куда нам идти. Пока мы бодрым шагом возвращаемся в Московское царство эпохи Ивана IV. Еще не дошли, но при нынешних темпах скоро там все окажемся. Конечно, это будет не 37-й год, но, по сути, нечто близкое. — Прим. научного редактора.

А почему в Тверь? Столицу надо перенести в Псков. А всем любителям азиатчины, сочинителям идиотских телесериалов про кадетов и патриотам нефтяной трубы надо дать возможность эмигрировать в Обдорск или на остров Врангеля, в компанию к мумиям (и Ленина пусть прихватывают), шаманам, поганым грибам и прочему счастью дикарей. — Прим. автора.