Кому-то из исследователей Древнего мира принадлежит высказывание, что курс всей мировой истории был определен тем геологическим фактом, что несколько холмов, расположенных неподалеку от берега Тибра, оказались несколько ниже и ближе друг к другу, чем другие холмы, разбросанные по раскинувшейся вокруг равнине. Это счастливое географическое обстоятельство дало возможность племенам, поселившимся на этих невысоких холмах и вокруг них, объединиться в один город-государство, более крупный и располагающий большими человеческими ресурсами, чем те небольшие поселения, разбросанные по Лациуму, как поселенцы называли эту плоскую равнину к югу от Тибра. Эти несколько селений на холмах региона (традиция повествует о тридцати таких поселках) объединились в союз латинов. Благодаря своей силе и богатству (Тибр являлся самой важной водной артерией Центральной Италии и, вместе со своими многочисленными притоками, образовывал самый значительный торговый путь) город на семи холмах, который его обитатели стали называть Римом, вскоре обрел руководящую роль в этом союзе.

Этот город-государство, подобно многим другим, знавал на своем долгом веку времена прогресса и упадка, процветания и бедствий, справедливого правления и деспотии, мира и вторжения извне, гражданских смут и правления царей, тиранов и консулов. Победа над городом-соперником Вейи (sic!) (396 до н. э.) стала началом разграбления Рима галлами (389 или 390 до н. э.). Уцелел единственный из холмов, Капитолий; в течение семи месяцев удавалось отбивать все атаки пришельцев на него, после чего захватчики отступили, оставив за собой сожженный город и разграбленные окрестности. Это разрушение Рима никогда не забывалось, и лишь через восемь веков другому захватчику удалось вторгнуться в город. За эти прошедшие века маленький городок на Тибре стал головой, сердцем и духом самой громадной империи, которую когда-либо знал мир; видел он и то, как эта империя стала загнивать и распадаться изнутри, пока не превратилась в тонкую хрупкую оболочку, скрывающую в себе крошечное ядро разлагающейся плоти.

Бывает грустно следить за падением победоносного воина, даже такого жестокого и грубого, каким был древний римлянин. Но к этой грусти примешивается еще и какое-то облегчение, когда сквозь сгущающийся сумрак заката Западной империи мы видим, что традиции самой эффективной во всей истории, а также долгоживущей армии не исчезли с падением Рима, но, перекочевав на Восток, еще около тысячи лет служили оплотом христианства против азиатских захватчиков.

Эта замечательная боевая машина, которая в пору своего расцвета пронесла римских орлов от поросших вереском гор Шотландии до песков Египта и от атлантического побережья Испании до берегов Каспия, при рождении своем выглядела достаточно скромно. Как и в большинстве городов-государств, необходимость поддерживать оборону против внешних врагов привела к зачислению всего мужского населения боеспособного возраста в государственную милицию — поделенных на подразделения в соответствии со своими доходами (и тем самым по возможности самим приобретать вооружение и снаряжение) граждан. Среди них были и богатые молодые потомки благородных родов, располагавшие не только оружием и доспехами, но также и лошадьми. Были здесь и вполне состоятельные бюргеры, облаченные в бронзовые шлемы, кирасы и поножи, с бронзовыми щитами сбоку, вооруженные мечом и копьем. Также был здесь и бедный люд. вооруженный тем, чем мог.

На этом, первом из нескольких этапов развития римской армии каждый гражданин от семнадцати до шестидесяти лет был обязан нести воинскую повинность, таким образом, на протяжении сорока трех лет ему предстояла активная служба сначала на поле боя, а с возрастом в гарнизонах. Военные кампании происходили, как и во всех ранних армиях, только в летние месяцы. Зимой воевали крайне редко, если такое вообще случалось, и с наступлением плохой погоды солдаты-граждане обычно расходились по домам.

^{Римский копьеносец, примерно 500 г. до н.э.}

Боевым строем была уже знакомая нам фаланга: ряды копьеносцев (с лучше всего экипированными солдатами в первых рядах) с конницей и частями легковооруженных воинов на флангах. Тактика тоже лишь немногим отличалась, если отличалась вообще, от обычной тактики, выработанной древними греками. Армия во времена Сервия Туллия (ок. 580 до н. э.), по сведениям хроник состоявшая общим числом из 19 300 человек, насчитывала 18 центурий конницы; 80 центурий первого класса, в полном вооружении, из которых 4000 человек числились на активной службе; 10 центурий второго класса, как солдат активной службы, так и резервистов, предположительно имевших деревянные щиты; 10 центурий второго класса, сражавшихся без поножей; 10 центурий четвертого класса — не имевших кирасы или шлема и вооруженных только деревянным щитом, мечом и копьем; 10 центурий, состоявших из самых бедных граждан, вооруженных только

дротиками или пращами. Имелось также 15 центурий саперов, музыкантов и т. п. Цифры эти, разумеется, не могут считаться точными, но все же дают представление о военной организации того периода, предшествовавшего созданию республики.

Превосходили ли воины Древнего Рима того периода в каком-либо отношении воинов Древней Греции? Об этом мы не имеем никаких сведений. И те и другие имели практически одинаковое вооружение, и если бы они встретились на поле брани, то между ними вряд ли была бы заметна какая-нибудь разница. Лишь когда Рим достиг второго этапа своей военной истории, его военная машина стала приобретать совершенно новые черты, радикально отличные от всего того, что было характерно для армии соседей.

Сравнивая армию Древнего Рима с армиями древнегреческих городов-государств, следует помнить, что политическая система, благодаря которой Рим поглотил и ассимилировал своих соседей и основал свои колонии в других частях Италии, обеспечила его гораздо большими человеческими ресурсами, а растущие торговые интересы снабдили его необходимой энергией для войны. Так, в 225 году общие людские ресурсы Древнего Рима оценивались в три четверти миллиона человек, из которых около 325 000 были полноправными гражданами, а 425 000 — союзниками. Состав полевых армий достигал 65 000 человек, число резервистов — 55 000. Надо добавить при этом, что вплоть до продолжительной осады Вейи древнеримский солдат не получал никакой платы. До этого времени гражданин не обременял государственную казну, приобретая снаряжение и воюя за свой собственный счет.

Когда точно произошли изменения, заключавшиеся в том, что состоявшая из фаланг армия была преобразована в систему, перед которой пала вся Италия и которая одержала победу в Пунической войне, мы не знаем — но, по всей вероятности, это было осуществлено примерно в то же самое время, когда македонцы внедряли в своих фалангах сарису. Системы эти были диаметрально противоположны: если македонцы углубляли свой восьмирядный строй, то римляне, наоборот, делали его более тонким и открывали его, чтобы дать свободу действий своим воинам, вооруженным мечами.

Эта новая формация, получившая название «манипульного» легиона, была организована так, что не походила ни на что другое. Слово «легион», которое в былые времена обозначало всех призванных на военную службу, применялось ныне к определенному количеству воинов, как мы можем судить, примерно к четырем с половиной тысячам. Это число время от времени в истории римской армии менялось официально, а неофициально подразделения редко когда достигали своего полного состава. Потери в сражениях, болезни, а позднее и переводы отдельных подразделений легиона для использования их в специальных целях приводили к тому, что легион почти всегда не достигал своей полной численности.

В число 4500 солдат манипульного легиона входили 3000 тяжеловооруженных воинов, 1200 велитов [28] и 300 всадников. Их различие в вооружении и оснащении теперь в значительной степени исчезло, и подразделения стали классифицироваться в зависимости от возраста солдат и срока их службы. Самые молодые, в возрасте от семнадцати до двадцати пяти лет, служили в качестве велитов, или легковооруженных воинов. Тяжеловооруженные воины, в возрасте от двадцати пяти до тридцати лет, именовались гастатами, или «копейщиками»; вторая группа, состоявшая из самых опытных мужчин в возрасте от тридцати до сорока лет, называлась принцепсы, или «лидеры», а самые старые и надежные, ветераны от сорока до сорока пяти лет, образовывали группу триариев, или «воинов третьей линии». Солдаты, составлявшие первые две группы, были разделены на манипулы по 120 человек каждая. По сведениям различных авторов, строй этих манипул составлял 12 человек по фронту на 10 рядов в глубину. Встречаются и другие оценки строя, так что представляется вероятным, что глубина манипулы могла меняться в зависимости от длины ее фронта. Каждая манипула действовала, отделенная от другой манипулы интервалом, равным ее длине по фронту. Считая, что каждый солдат занимал пространство в 4 фута по фронту, общий фронт легиона несколько превышал 300 ярдов. Дистанция между тремя подразделениями составляла 250 футов. Манипула триариев состояла только из 60 человек и располагалась позади принцепсов, которые, в свою очередь, находились сразу за гастатами.

Самым значительным вкладом в эффективность новой римской армии явилось принятие на вооружение нового вида копья — пилума. С этим эффективным оружием римские легионеры покорили большую часть известного тогда мира. Довольно странно, что при тех сотнях тысяч этих копий, которые должны были быть сделаны, до нас не дошло ни одного изображения или скульптуры, которые бы рассказали, как точно оно выглядит. Древнегреческий историк Полибий описывает его как копье с длинным острием на большом наконечнике, имевшем полость для древка. Весь наконечник имел в длину приблизительно 20 дюймов (около 0,5 метра) и увеличивался в диаметре к своему основанию, образуя полость для насадки на древко. Древко же было относительно коротким и тяжелым, примерно пяти футов (около 1,5 метра) в длину. В целом это оружие больше походило на гарпун китобоя, чем на традиционный дротик.

Пилум мог использоваться как метательное оружие или же для отражения уларов меча, чему идеально служил его длинный железный наконечник. Но прежде всего он был задуман как снаряд для метания. Из-за значительного веса его нельзя было метнуть далеко — предел эффективного броска составлял, вероятно, около 20 шагов. Если врагу не удавалось отбить его, он наносил ужасные ранения, но опытному воину не составляло труда принять удар этого достаточно неуклюжего снаряда на свой щит. В этом-то случае и проявлялось значительное преимущество нового оружия. Глубоко вонзившись во вражеский щит, мягкое железное острие тут же гнулось — а древко волочилось по земле, и ставший столь тяжелым щит сразу же превращался из защиты в обузу. Получив противника с практически бесполезным щитом, легионер начинал работать мечом.

Цитата из «Комментариев к Галльской войне» Цезаря свидетельствует о том, что эффективность пилума, который оставался основным оружием легионеров, держалась более шестисот лет.

«Метнув свои дротики, наши воины с легкостью прорвали основные массы вражеского войска и, достигнув этого, принялись работать своими мечами. Во время сражения действия галлов были затруднены, поскольку несколько больших их щитов, которыми они закрывались, зачастую пробивал один дротик. Его железный наконечник тут же гнулся, и враг не мог ни вырвать его из щита, ни применять его, поскольку его левая рука оказывалась блокированной. Многие из них, после нескольких тщетных попыток освободиться, предпочитали бросить свои щиты и сражаться, не имея защиты для своего тела».

В сочетании с пилумом легионеры применяли и самый эффективный по тогдашним временам меч. Это оружие представляло собой обоюдоострый gladius Ibericus, или иберийский меч, заимствованный в Испании, причем довольно короткий — менее двух футов в длину. Меч был преимущественно колющим оружием, требовавшим для своего применения гораздо больше умения и подготовки, чем длинный рубящий меч варваров. В ближнем бою это было смертоносное оружие и в руках опытного в сражениях и отважного человека было неотразимым. Поскольку меч был коротким, его можно было носить на правом боку — несомненное преимущество при наличии большого щита, к тому же воин мог его обнажить даже в гуще схватки, будучи стиснутым со всех сторон. Новая система основывалась на эффективном сочетании энергии метательного оружия и шока ближнего боя, дополненных наличием надежного резерва.

До нас не дошло подробных описаний боевой тактики манипульного легиона, но, как представляется, бой должен был начинаться с залпа брошенных пилумов, после чего легионеры обнажали мечи и вступали в ближний бой. Общий эффект был подобен залпу из мушкетов, за которым следовала штыковая атака, если проводить аналогии с временами Веллингтона.

Если в ходе жаркой баталии подразделения гастатов ослабевали из-за потерь и усталости, они могли отойти в тыл сквозь окна в линии принцепсов, которые затем выдвигались вперед, занимая место ушедших. Представляется, что ветераны-триарии, вооруженные вместо пилумов длинными копьями, придерживались в резерве в тылу так долго, как это было возможно. Также можно предположить, что подразделения легковооруженных воинов использование для того, чтобы при необходимости поддерживать сражающихся на линии столкновения, хотя больше похоже на то, что обычно они располагались на флангах. Древнеримский историк Ливий повествует, что в сражении с одной из групп латинских племен, которые пока еще не вошли в состав Римской империи, бой был долгим и ожесточенным, причем ни одна из сторон не могла добиться преимущества. Гастаты и принцепсы каждой из сражающихся сторон зашли в тупик, но их командиры все еще медлили, не решаясь бросить в бой копьеносцев третьей линии. В конце концов римляне ввели в бой своих легковооруженных воинов, чье появление на поле боя побудило командующего с другой стороны ввести в бой свой последний рез'ерв. Когда все эти новые воины втянулись в битву, римский командир отдал приказ своим триариям, и удар этих ветеранов решил исход сражения.

Легионом командовали шесть трибунов (обычно это были люди, занимающие определенное общественное положение), порой ветераны-воины или молодые люди из хороших фамилий, начинающие свою карьеру. Но реальное командование легионом осуществляли 60 центурионов, которые в большинстве случаев выдвинулись на эту должность из рядовых воинов. Их отбирали трибуны, и эти люди играли значительную роль, сравнимую с ролью бывалых унтер-офицеров. Своя иерархия существовала и среди центурионов, самой почетной была должность primus pi/us — старшего центуриона первой манипулы триариев.

Римская конница на первых порах формировалась из представителей аристократии. Если в последующие времена над патрициями стали численно преобладать те, кто смог заполучить всаднический статус своим богатством, а не по праву рождения, то это происходило в полном соответствии с усиливавшейся коммерциализацией, что становилось духом времени.

Тактическим подразделением была турма, состоявшая из трех декурий по десять человек. Каждая из этих «десяток» находилась под командованием декуриона. Старший декурион командовал также всей турмой. Для боя турма выстраивалась в три шеренги по десять человек или в четыре, по восемь человек по фронту. Старший декурион находился перед первой шеренгой, второй — на правом фланге, третий — на левом. В каждом легионе было десять турм. Они обычно находились на флангах, но могли пребывать и в тылу, в резерве, а порой размещались и перед фронтом легиона.

Помимо солдат-граждан легиона, римская армия этого периода также включала в себя большое число социев, или «союзников». Эти подразделения были вооружены и оснащены как и легионы, но состояли не из манипул, а из когорт по 400—500 человек в каждой. Им также придавалась конница, обычно в довольно значительном количестве — вдвое большем, чем обычно придавалось стандартному легиону. Этих социев, кстати, не следует путать с вспомогательными подразделениями из варваров. По большей части они были италийцами и в более поздние времена, после предоставления им права голоса (90 до н. э.), стали римскими гражданами. Шестнадцать турм союзнической или вспомогательной конницы образовывали a/iy («крыло» или эскадрон), которой командовал префект. Эта союзническая конница называлась equites alarii, тогда как римская конница носила название equites legionarii. Вплоть до Пунических войн римляне не придавали особого значения развитию этого рода войск, а его использование в качестве ударной силы было не оценено в полной мере. Конфликты на италийской земле обычно разрешались силами легионов, а конница играла роль разведывательных подразделений или преследовала бегущего противника. И только такой гений войны, как Ганнибал, придя на италийскую землю, заставил римлян задуматься о необходимости реформирования их конных сил.

Неиспользуемые в таких количествах, как в более поздние годы, легионы первой части III века порой действовали совместно с приданными им вспомогательными частями (нелатинянами). Эти последние обычно были оснащены оружием, традиционным для тех стран, откуда они набирались, и состояли под командованием своих собственных вождей и/или римских офицеров.

Римляне ежегодно выбирали двух консулов. Каждый из консулов по традиции командовал двумя римскими легионами, таким же количеством союзнической пехоты, приданной легионам конницей и более крупными силами союзнической конницы. Если оба консула находились на поле сражения, то они командовали через день, по очереди; подобную систему могли сделать работоспособной, пожалуй, только римляне. Объединенные же силы консулов в полном составе достигали 16 800 римских легионеров, 16 800 человек союзнической пехоты, а также 1200 легионеров и 2400 всадников союзнической конницы.

Организация легиона по манипулам требовала хорошей подготовки, навыка в обращении с оружием и отличной дисциплины. Все эти качества были в полной мере присущи тому классу легионеров, который Рим мог поставлять в те времена, поскольку нет никаких сомнений в том, что солдат-гражданин раннего периода республики намного превосходил по своим качествам любого из тех, кто пришел позднее ему на смену. Воины, противостоявшие Пирру и Ганнибалу, были людьми состоятельными, солидными бюргерами, для которых зачисление в ряды армии было ревниво охраняемой привилегией. Подобные люди, которые сражались за Рим из чувства патриотизма, обладавшие отменной дисциплиной, не нуждались в угрозах жестоким наказанием, чтобы исполнять свой долг. Для них в службе государству было нечто сакральное. И пока римская дисциплина была некой ужасной вещью, к которой никакой грек, за исключением разве что спартанца лучших времен, не мог чувствовать влечения, движущей силой для римского солдата тех гордых дней было искреннее желание сделать все возможное для своей страны, а не страх перед плетью.

Великолепной дисциплиной своих воинов римская армия была обязана частью римскому образу жизни и привычке своих граждан к повиновению закону. Похоже, они обладали неким врожденным почтением перед властью, соединенным с воинственными традициями и духом милитаризма, который побуждал их соблюдать жесткую дисциплину. Следует отметить также и вклад центурионов и унтер-офицеров в поддержание дисциплины. Тогда, как и сейчас, становым хребтом армии были унтер-офицеры, и они, будучи частями римской военной машины, действовали с особой эффективностью.

Любое сравнение между древнегреческой и древнеримской военными системами того периода крайне сложно сделать, поскольку случаи, когда между ними происходили столкновения, чрезвычайно скупо описаны в анналах. Одним из таких столкновений было вторжение на италийскую землю Пирра, правителя Эпира [29], о котором великий Ганнибал говорил, что считает его самым выдающимся полководцем своего времени, уступающим только Александру Македонскому. Он пришел в ответ на призыв о помощи из греческой колонии Тарент в Италии, которая оказалась вовлеченной в раздоры с набирающим мощь Римом. Пирр, бывший большим почитателем Александра Македонского, организовал свою армию по лучшим македонским образцам и соединился с не очень жаждущими этого тарентцами (которые, похоже, рассчитывали, что он будет сражаться вместо них самих). Заручившись обещаниями помощи от других союзников, он вступил в бой с римской армией под командованием консула Валерия Лавиниуса на берегах реки Сирис (280 до н. э.).

Сражение началось с действий конницы, в результате которых греческая кавалерия была вытеснена с поля боя. Легион и фаланги, по некоторым описаниям, сходились в атаке семь раз, без какого-либо определенного результата. Наконец сражение как будто стало склоняться в пользу римлян, и консул бросил свою победоносную конницу против фланга греков. Но в армии, с которой Пирр пришел в Италию, было двадцать боевых слонов. Они-то и были направлены против конницы; их появление на поле боя вселило ужас в римлян, доселе никогда не видевших подобных монстров. Атака римской конницы сразу же захлебнулась, а обезумевшие лошади и наступающие слоны смешали стройные фаланги римлян, остальное довершил удар греческой конницы. Потери с обеих сторон были весьма значительны (отсюда и пошло выражение «пиррова победа»), но римляне с куда большей легкостью восполнили их, чем захватчики, которые лишились многих отборных подразделений.

Хотя Пирр и продвинулся почти до самого Рима, сенат отказался принять его условия. В 279 году до н. э. он снова нанес поражение римской армии (и опять с ужасными потерями в своих рядах), но по-прежнему не мог прийти к соглашению (которого он отчаянно желал) с упрямыми римлянами. Тогда он двинулся на Сицилию, которую почти совершенно очистил от карфагенян. Его деспотические методы заставили его союзников отвернуться от него, и, сбитый с толку, он снова переправился в Италию. Под Беневентом произошло решающее сражение (275 до н. э.), в котором римляне одержали убедительную победу, захватив* среди прочих трофеев четырех боевых слонов. Пирр, лишившийся своих самых испытанных ветеранов, питающий отвращение к союзникам, осознал, что не может противостоять мощи Рима, и отправился обратно в Грецию. Его слова о том, что, покидая Сицилию, он оставляет остров в качестве отличного поля битвы для римлян и карфагенян, оказались пророческими. Эти два народа воевали в течение десяти лет — и эта война вознесла Рим на пик его могущества и стала вершиной республиканского строя.

Противостояние с Карфагеном было для Рима долгим и мучительным. На одной стороне сражался великий город, центр громадной торговой империи, обладавший несметными богатствами и мощным флотом. С другой

стороны выступила растущая военная мощь Рима, жаждавшего экономического и политического лидерства в мире. Одно только присутствие Карфагена на Сицилии было источником раздражения для города, который уже достиг положения властителя всей Италии. Претензии Карфагена на владычество на всей акватории Средиземного моря и на право захвата всех иностранных судов на пространстве между Сардинией и Геркулесовыми столбами стало еще одной причиной решительной схватки.

1-я Пуническая война (264—241 до н. э.), долгая и кровопролитная, стала только прелюдией к тем гораздо более смертоносным сражениям, которые последовали в дальнейшем. Но она была примечательной по нескольким причинам. Во-первых, вскоре после ее начала стало совершенно понятно, что карфагенские войска не идут ни в какое сравнение с великолепной пехотой римских легионов. Поскольку, при всем своем значительном населении и богатстве (население Карфагена насчитывало более одного миллиона человек, а годовой государственный доход составлял около 12 000 талантов, или примерно 17 000 000 долларов), карфагеняне никогда не развивали своей армии, рассчитывая почти исключительно на наемные войска. Эти наемники, надежно и охотно служившие успешным полководцам, не имели все же никакой другой связи с Карфагеном, за исключением снабжения и платы за услуги. Когда же плата задерживалась, что порой и случалось, они неоднократно бунтовали. Во-вторых, во время этой войны Рим начал утверждать себя как морская держава. Решение создать флот последовало за осознанием того, что, пока Карфаген обладает неоспоримой властью над морскими просторами, он будет укреплять и снабжать свои базы на Сицилии и сможет продолжать войну неограниченно долго.

Намерение освоить совершенно новый вид военных действий, ранее им абсолютно незнакомый, было типично для римского сената тех дней. Хотя городки латинян на побережье были вполне хорошо знакомы с морскими судами и морем и, без сомнения, строили военные суда, ни они, ни сами римляне не обладали военным флотом, который мог бы сравниться с тяжелыми квинквиремами [30] карфагенского военно-морского флота. История повествует, что незадолго до начала войны посланник карфагенян предостерег римлян от того, чтобы доводить дело до открытых военных действий, поскольку без позволения карфагенян ни один римлянин не сможет даже вымыть руки в море.

Если это свидетельство — правда, то оно говорит о военно-морском превосходстве карфагенян и о их высокомерии. Будущее, однако, показало, насколько граждане этого громадного африканского города недооценили своих врагов. Поскольку в те времена конструкция судов не отличалась особой сложностью, везде, где имелась древесина, железо и опытные рабочие, вскоре мог появиться и флот — обстоятельство, которое карфагенянам следовало бы помнить. Вероятнее всего, что в качестве образцов судов для своего впервые создаваемого военно-морского флота римляне использовали выброшенные на берег карфагенские квинквиремы, потерпевшие кораблекрушение. Но, каков бы ни был источник их конструкции, римляне приступили к созданию своего флота с характерной для них энергией. По словам Полибия, сто квинквирем и двадцать трирем были построены в течение шестидесяти дней. Чтобы совершить подобную работу за указанное время, над каждым из судов должны были работать минимум 165 человек — рубщиков леса, судовых плотников, кузнецов и тому подобных специалистов — в общей сложности 20 000 человек. А это дает основание полагать, что Полибий несколько преувеличил возможности римлян.

Боевые суда римлян вскоре получили дополнительное оборудование, типично римское по своей концепции, которое внесло значительные изменения в ход морских сражений. По всей видимости, командиры военных кораблей не были удовлетворены результатами первых морских схваток. Карфагенские суда, маневренные и умело управляемые, легко уклонялись от попыток римлян взять их на абордаж. Чтобы иметь возможность захватывать карфагенские суда или сводить на нет их исключительную маневренность, римляне стали устанавливать на своих судах приспособления, известные под названием корвус (дословно «ворон»). Корвус представлял собой прочный мостик, конец которого крепился через блок к верхушке короткой мачты. Этот мостик, достаточно широкий, чтобы по нему могла пройти плечом к плечу пара солдат, удерживался в вертикальном положении системой блоков и рычагов, а через его основание проходил горизонтальный штырь, делая его похожим на грузовую стрелу судна. С нижней стороны внешнего конца мостика имелся острый треугольный выступ из железа, по сходству которого с клювом ворона все устройство и получило свое название. Когда римский корабль сближался с карфагенским судном, верхний блок освобождался, корвус падал вниз, вонзаясь железным клювом в палубу вражеского судна. Абордажная партия легионеров по двое в ряд врывалась на неприятельское судно, а там превосходящие силы нападающих и дисциплина делали все остальное.

Нет никакого сомнения в том, что это приспособление дало римлянам, с их большими абордажными партиями, заметное преимущество и позволило одержать впечатляющую серию морских побед. Именно эти победы и последовавший за ними контроль над морем позволили римлянам в первый раз высадить армейский десант на вражеской территории, на этот раз в Африке.

1-я Пуническая война закончилась отходом к Риму Сицилии и выплатой контрибуции. Дальнейшие наступательные действия спустя два года привели к тому, что римские завоевания пополнились Сардинией и Корсикой. Карфагеняне под командованием Гамилькара Барки попытались было компенсировать свои потери отторжением территории империи в Испании. Эти действия вызвали недовольство и подозрения римлян, которые вскоре нашли предлог втянуть Карфаген в новую войну. При обычных обстоятельствах война эта могла бы быть выиграна римлянами путем еще одного вторжения в Африку, но новым командующим силами карфагенян в Испании стал сын Гамилькара Барки по имени Ганнибал. Столкнувшись с ним, римляне обнаружили, что «обычных обстоятельств» уже не будет — позже, после вошедшего в предания перехода через Альпы, великий карфагенянин появился в Италии. Римлянам, военное руководство которых не блистало талантами, предстояло помериться силами с одним из самых выдающихся военачальников, которых знал мир. Их превосходство в пехоте, как количественное, так и качественное, сводилось на нет куда более сильной и тактически превосходящей карфагенской конницей. Под предводительством Ганнибала эта конница раз за разом одерживала победы в одной битве за другой, так что скоро римским легионерам стало ясно, что, получив хотя бы половину шанса, Ганнибал непременно им воспользуется, чтобы одержать верх даже над превосходящими силами противника.

Великолепным примером этого стало сражение на реке Треббия. Командующий римскими войсками Семпроний Лонг, позволивший выманить себя из лагеря действиями неприятельской конницы, начал преследовать Ганнибала, причем римским солдатам, которые даже не успели позавтракать, пришлось по грудь в воде форсировать реку, и все это в самый разгар зимы. Карфагенская конница оттеснила гораздо более слабую римскую, а затем ударила во фланг легионам, тогда как другие силы, искусно до тех пор укрытые, атаковали их с тыла. Италийские легковооруженные воины и остальная конница на флангах были обращены в бегство, после чего последовала атака карфагенян на тяжеловооруженную римскую пехоту в центре. Эти войска, голодные и замерзшие, с разбитым фланговым прикрытием, имея у себя за спиной реку с быстрым течением, тем не менее не потеряли самообладания. Прямо перед ними находились еще не принимавшие участия в сражении фаланги карфагенян. Сомкнув свои ряды, железные легионеры Рима двинулись в атаку, прорвали центр карфагенян, пробились сквозь их ряды и заставили их отступить.

Столь же стойким, как неколебимость легионов, был и дух римского сената и народа. Поражение следовало за поражением, но после каждого из них всегда находились воины и деньги для еще одной попытки. В катастрофическом поражении в битве на берегах Тразименского озера была разбита армия в 40 000 человек, а на следующий год при Каннах (в 216 до н. э.) почти полностью была уничтожена крупнейшая армия, которую Рим когда-либо выводил на поля сражений. Восемь легионов, численностью на одну пятую больше обычной, и равное число союзных войск были посланы сюда под командованием двух консулов текущего года — Пауллуса и Варрона. Пауллус был опытным солдатом, Варрон же — политиком, типичным «человеком из народа». В день сражения именно он командовал армией и приказал атаковать неприятеля на том участке местности, который выбрал сам Ганнибал. Во время сражения римское войско насчитывало около 76 000 человек, карфагенское — около 50 000. И снова превосходная конница Ганнибала сумела вырвать победу у численно превосходящего противника. Римская конница на флангах после яростного сражения была разбита, легковооруженные пехотинцы уничтожены, а легионы, окруженные со всех сторон, не имея пространства для маневра, были перебиты. Потери карфагенян составили около 6000 человек, у римлян же из 76 000 человек на поле боя осталось около 70 000 убитых, в том числе и консул Пауллус. Еще 10 000 человек, остававшихся в укрепленном лагере, были окружены, и на следующий день большинство из них были взяты в плен. (Полибий приводит число погибших в 70 000 человек — при 10 000 пленных. Тит Ливий упоминает о 42 700 погибших.)

Этот поразительный охват и уничтожение крупных сил значительно меньшим войском уже давно интересует исследователей военной истории. Римские войска были выстроены глубокими эшелонами, манипулы представляли собой скорее колонны, а не шеренги, причем с уменьшенными интервалами. Такое построение, безусловно, стало одним из факторов, способствовавших поражению, хотя, возможно, было сочтено необходимым, поскольку недавно увеличенный численный состав легионов не был достаточно слаженным, чтобы действовать в более широком строю. Увы, римляне не извлекли никаких уроков из своих предшествующих поражений, так что, вероятно, молва была права: для поражения при Каннах были необходимы два фактора — Ганнибал и Варрон. Известие об этой военной катастрофе'потрясло Рим, и мы вполне можем верить хроникам, отмечавшим, что траур был в каждом доме. Значительная часть из общего числа римлян, способных носить оружие, была уничтожена. Варрон, ничуть не смущаясь тем, что ему удалось выжить в этой бойне, собрал несколько тысяч уцелевших воинов, организовав их в какое-то подобие войска. Римский сенат, проявив, по словам Полибия. «благородную особенность» своих предшественников, в этот один из самых кризисных моментов римской истории принял на себя ответственность за поражение и публично поблагодарил побежденного полководца (возможно, с долей иронии) за «непотерю веры в республику».

Но злой рок продолжал преследовать римлян. Некоторые из южных союзников Рима начали переходить в лагерь Ганнибала. Сиракузы примкнули к Карфагену, пополнив своими судами вражеский флот; так же поступил и второй по величине город Италии, Капуя, который мог выставить армию в 30 000 пехотинцев и 4000 всадников. Филипп V Македонский заключил союз с Ганнибалом, после чего немедленно последовали военные действия, и, словно положение Рима было недостаточно отчаянным, незадолго до конца года значительные силы римлян, отправленные в Галлию, попали там в засаду и были уничтожены местными племенами.

Даже принимая во внимание, что кажущийся непобедимым враг утвердился на италийской земле, что многие бывшие союзники предоставили Рим его собственной судьбе, а цвет его армии был уничтожен, все же вряд ли можно было упрекнуть римлян в нерешительности — с упрямой настойчивостью продолжали они свое противостояние грозному сопернику, «сенат хранил свою твердость и несгибаемость духа, когда гонцы со всех краев спешили известить Рим о проигранных сражениях, об отпадении союзников, о захватах отдаленных опорных пунктов и просили отправить подкрепления в долину По или на Сицилию в то время, когда вся Италия была отдана на разграбление, а сам Рим остался без гарнизона».

Отчаянные усилия были предприняты для того, чтобы сформировать новую армию. В нее были призваны все мужчины старше шестнадцати лет, получили оружие даже несостоятельные должники и уголовные преступники, государство приобрело и вооружило 8000 рабов. В то же самое время не делалось ничего, что могло бы быть истолковано как то, что сенат желает мира. Посланец Карфагена, который прибыл в Рим, чтобы предложить выкуп пленных, не был допущен в город, а предложение о выкупе отклонено. Каждому гражданину Рима и каждому союзнику было дано понять, что война может окончиться только победой римлян.

К тому же обозначились обнадеживающие обстоятельства. При всех своих победах у Ганнибала не хватало сил, чтобы нанести удар по самому Риму, поскольку римский флот и события в Испании не позволяли Карфагену оказать своему военачальнику сколько-нибудь эффективную помощь. Ни один латинский город не перешел на сторону Ганнибала, и большинство городов юга Греции остались верными своему союзу с Римом, чему, без сомнения, способствовало и наличие в них римских гарнизонов.

Командующие римскими военными отрядами теперь выбирались гораздо более тщательно — много больше внимания уделялось их военным способностям, а не политической целесообразности. Стойкая оборона таких городов, как Неаполис и Касилинум, заставила карфагенян гораздо сильнее напрягать свои слабеющие силы, чем та трепка, которую устроил Ганнибалу Марк Марцелл, «меч Рима», в сражении под стенами Нолы и которая много способствовала укреплению духа римлян.

Тем временем два римских генерала, братья Публий и Гней Сципионы, почти изгнавшие карфагенян из Испании, смогли спровоцировать беспорядки в Африке, где Сифакс, племенной вождь, поднял восстание против Карфагена (212 до н. э.). Восстание это, в котором в качестве советников участвовали римские офицеры, приобрело такой размах, что Газдрубал Барка, брат Гамилькара Барки, был вынужден вернуться из Испании с лучшими подразделениями своей армии.

В то же самое время было отбито вторжение на Сардинию (214 до н. э.), и римские войска на Сицилии смогли удержать свои позиции. Натиск Филиппа Македонского на римлян закончился безрезультатно, но зато втянул его в десятилетнюю войну с Римом и союзом греческих государств, в которой греческие союзники Рима взяли на себя основную тяжесть борьбы. Таким образом, несмотря на все сокрушительные поражения в битвах, римляне все же не только сдержали продвижение Ганнибала в Италии, но и сумели осуществить наступление своих легионов в Сицилии, Сардинии и Испании.

Карфагеняне продолжали сохранять свое значительное преимущество в коннице. Пожалуй, самой действенной частью этого рода войск были нумидийцы, считавшиеся лучшей легкой кавалерией своей эпохи. По общему мнению, они были великолепными наездниками, не пользовавшимися ни уздой, ни стременами. В качестве вооружения они имели небольшие круглые щиты и дротики и славились своими внезапными яростными нападениями и быстрыми отступлениями. Именно эти части в значительной степени определили все победы карфагенян. У римлян этот род войск все еще был численно недостаточным, даже сейчас, после шести лет войны. Поражениями и гибелью двоих Сципионов в Испании (211—212 до н. э.) они были обязаны по большей части нумидийской коннице под командованием царя Масиниссы.

Испания была основным источником воинов для Ганнибала, поэтому туда и направил Рим своего многообещающего молодого командующего Публия Сциииона-младшего, сына убитого генерала. После нескольких упорных сражений (206 до н. э.) ему в конце концов удалось вырвать всю Испанию из рук карфагенян, хотя для этого ему и пришлось позволить Газдрубалу Барке проскользнуть мимо него с подкреплениями на помощь Ганнибалу.

Газдрубал, карфагенский полководец, с большими трудами собрал армию в 70 000 пехотинцев и 4000 всадников (обратите внимание на небольшое количество всадников по отношению к числу пехотинцев — полная противоположность обычной карфагенской практике) и 32 слона.

Силы Сципиона, состоявшие из римлян и испанских союзников, насчитывали 45 000 пехотинцев и 3000 всадников. Противники расположились лагерями у Илипы, причем лагеря разделялись только неглубокой долиной.

В течение нескольких дней Газдрубал каждое утро выезжал из своего лагеря и предлагал начать битву, но всякий раз Сципион, предварительно выстроив свои войска, это предложение отвергал, после чего противники возвращались в свои лагеря (которые, разумеется, были укреплены, причем, как можно предположить, настолько серьезно, что брать их штурмом не было смысла ни одной из сторон). Каждый день Сципион тщательно выжидал, чтобы карфагеняне выехали из лагеря первыми, римляне же с показной неохотой следовали их примеру. Он также всегда располагал легионы римской пехоты в центре строя, напротив африканских ветеранов-пехотинцев, тогда как его испанские союзники всегда держались на флангах. Когда же он удостоверился в том, что его неохотное и медленное формирование боевого строя и его обычное расположение подразделений прочно впечатались в сознание его противников, он еще до рассвета вывел и построил свою армию в новом порядке и повел ее в наступление. Его конница и легковооруженная пехота смяли передовые посты врага, и карфагеняне, еще толком не проснувшись, принялись выстраиваться в боевой порядок, чтобы встретить подступающих римлян.

Когда же рассвело, к смятению Газдрубала обнаружилось, что легионы, вместо того чтобы находиться в центре строя, оказались теперь на его флангах, а легковооруженная пехота и конница маячат за их спинами. Когда боевые порядки сблизились, Сципион оперативно перебросил свои легионы на фланги, а испанским подразделениям в центре приказал держаться несколько позади. Врубившись в строй карфагенян, римские легионы нанесли удар по флангам вражеской пехоты, набранной из местных испанцев. Когда же те, не выдержав напора, подались назад, легковооруженные воины и конница совершили фланговый обход карфагенян и ударили им в тыл. Тем временем лучшие части Газдрубала, находившиеся в центре строя, были зажаты испанцами Сципиона, угрожавшими им, но не вступавшими непосредственно в схватку. Африканцы были вынуждены тупо держать строй, не вступая в борьбу, бессильно наблюдая, как фланги их армии методично уничтожаются. Затем, теснимые с обоих флангов, а также собственными слонами, которые пришли в возбуждение и смешали все ряды, они начали отступать, чтобы в конце концов бегом вернуться в собственный лагерь.

Внезапно начавшийся проливной дождь помешал римлянам развить успех, а ночью Газдрубал начал отступление. Конница Сципиона и легковооруженная пехота принялись преследовать отступавших и непрекращающимися нападениями вынуждали карфагенян приостанавливаться и отражать атаки. Такая тактика дала время выстроиться и подойти к месту боя легионам Сципиона, после чего сражение перешло в бойню. Из более чем 70 000 карфагенян, принимавших участие в сражении, лишь одному генералу и примерно 6000 человек удалось найти укрытие среди холмов. Старший Сципион и его брат Гней были в полной мере отомщены.

Внезапная смена Сципионом своего боевого строя, его двойное окружение боевых порядков карфагенян, его отказ от ввода в действие своего слабого центра — все это свидетельствует о тачанте великолепного военачальника. Но одним из главных факторов его победы стали его верная оценка страшных последствий слабости римской конницы и его энергичнейшие усилия по ее укреплению. Его конники, как свидетельствуют хроники, были облачены в шлемы, кирасы, имели удлиненные шиты, пики, дротики и изогнутые мечи. Большое внимание уделялось боевой подготовке. Декурии и турмы отрабатывали повороты и развороты в движении, смену фронтального марша турмы на фланговый или на диагональный. Основной упор делался на выполнение всех этих маневров на ходу, на скорости, причем с сохранением равнения в строю и соответствующих интервалов. Под руководством Сципиона римская конница обрела опыт и уверенность в себе и, как в Испании, так и в Африке, достойно оправдала ту заботу, которую проявлял о ней талантливый военачальник.

Несмотря на все потери в сражениях, численность римских войск внутри страны, за границами империи и на судах в то время оценивалась примерно в 200 000 человек, причем около половины из них были римскими гражданами. Предположительно, в это число входили все граждане от семнадцати до сорока шести лет, те, кто смог покинуть свои поля, предоставив обрабатывать их рабам, женщинам, старикам и подросткам. Естественно, состояние экономики было плачевным, но тем не менее мощь Рима укреплялась, а Карфаген приходил в упадок. Сиракузы пали перед войском Марка Марцелла в 211 году, при взятии города погиб ученый и математик Архимед.

Капуя оказалась в осаде, несмотря на отчаянную попытку Ганнибала отвлечь осаждающих своим маршем на Рим. Однако, когда ему оставалось всего около двух миль до городских ворот Рима, он был вынужден отойти, поскольку стало совершенно ясно, что войска, осаждавшие Капую, не снимут осаду и не последуют за ним. Падение этого города после двухлетней осады произвело глубокое впечатление на всю Италию и было воспринято как знак того, что звезда Рима восходит снова. Даже гибель в незначительном конном рейде такого ветерана войны, как Марк Марцелл, и его коллеги и друга консула Криспиния не вдохновила солдат Ганнибала.

Известие о том, что Газдрубал Барка перевалил через Пиренеи, стало для Рима причиной новых значительных усилий. Были сформированы еще двадцать три легиона. Но еще до того, как они смогли перекрыть все альпийские перевалы, Газдрубал уже появился в Италии, а Ганнибал, после незначительного столкновения с армией консула Нерона, двинулся на север для воссоединения со своим братом и в конце концов стал лагерем в Апулии, около города Канузиум. Нерон последовал за ним и расположился лагерем неподалеку, на виду у противника, имея около 40 000 пехотинцев и 2500 конницы. Из перехваченного послания от Газдрубала римлянам стало известно о его движении на юг. Римские войска, сосредоточенные в виду лагеря Газдрубала, были недостаточно сильны, чтобы рискнуть вступить с ним в бой, и Нерон задумал дерзкий план — скрытно предпринять марш с частью своей армии на соединение с северной армией под командованием Ливия.

^{Римская конница}

Нерон отправил в Рим перехваченное им письмо Газдрубала в качестве объяснения для сената своего поступка — переброски части своего войска, поскольку консулу запрещалось выходить с армией за пределы указанной ему территории. Он также советовал сенату отправить два легиона из состава городской стражи Рима на перевал, на тот случай, если вдруг Газдрубал неожиданно решит двинуться на Рим. Затем, взяв с собой 7000 копьеносцев, в том числе тысячу конных, Нерон быстро двинулся на север. Вдоль дороги для совершающей марш-бросок армии были заготовлены припасы; по дороге к воинам Нерона присоединилось много добровольцев, по большей части ветеранов былых сражений. Последний переход был рассчитан по времени так, чтобы подкрепления под командованием Нерона вошли в северный римский лагерь ночью, — все прибывшие с ним были без всякой суеты и шума размешены в палатках. Приготовления к сражению были успешно закончены, и, когда обе армии в боевом построении вышли на поле сражения, Газдрубал, по словам хроник, заметил, что у римлян прибавилось сил, а услышав звуки большего числа труб в римском лагере и увидев заржавевшее за время марша оружие и усталых лошадей, он понял, что северная армия ночью получила подкрепление. Не чувствуя себя достаточно сильным, чтобы противостоять сразу двум консулам, он отвел войска в лагерь и попытался уйти ночью на север, к реке Метавр. Но его проводники ему изменили, и, когда рассвело, он обнаружил, что река еще не форсирована, а римляне уже приближаются (207 до н. э.).

На этот раз оказалось, что карфагеняне не обладают своим обычным превосходством в коннице. Газдрубал выстроил свою армию так, чтобы ветераны испанской и африканской кампаний находились справа от него, имея впереди себя десять слонов. Левый его фланг, оказавшийся на пересеченной местности, удерживался галльскими вспомогательными частями. Ливий направил свой удар на испанских наемников, и сражение тут же стало кровопролитным. Ни одна из сторон не могла добиться в нем перевеса до тех пор, пока Нерон не отвел часть своих сил на правый фланг римлян (галлы, похоже, не стремились принимать очень уж активное участие в сражении) и не перебросил их через тылы римских воинов, отдав приказ нанести удар по правому флангу карфагенян. Не выдержав флангового удара, испанские и африканские воины откатились в беспорядке и смятении. Те из галлов, кто не успел отойти с ними, были изрублены. Газдрубал, увидев, что сражение проиграно, врубился в ряды римлян и погиб с оружием в руках. Победа была полной. Полибий называет число погибших карфагенян в 10 000 человек, оценивая общую численность сил Газдрубала в 30 000 человек. Он также упоминает о 10 000 взятых в плен и о дезертировавших галлах.

Нерон, жаждавший вернуться к основной части своего войска до того, как Ганнибал обнаружит его отсутствие и перейдет в наступление, в ту же ночь пустился в обратный путь. Преодолев 250 миль за шесть дней, он добрался до своего лагеря. Первые известия о поражении своего брата Ганнибал получил, когда голова Газдрубала была переброшена через ограду его лагеря.

Сражение при Метавре стало поворотным пунктом в войне (Кризи называет его среди «пятнадцати решающих сражений во всемирной истории»), после которого карфагеняне никогда до конца так и не оправились. Ганнибал отступил в Калабрию, где ему удалось продержаться еще четыре года, пока его не отозвали обратно в Африку, чтобы организовать там отпор римскому вторжению. Сципион, недавний герой своего триумфа в Испании, стал консулом и в 205 году до н. э. предложил повести армию в Африку. То обстоятельство, что Ганнибал все еще находился в Италии, вызывало некоторые сомнения, но предприятие это было одобрено сенатом, и в 204 году Сципион высадился в Африке, имея под своим началом не более 30 000 человек. Два из его легионов, переживших разгром под Каннами, служили с тех пор на Сицилии и пребывали в полуопале. Приток новобранцев увеличил численность этих легионов на 6500 человек. В армию Сципиона влились испытанные ветераны былых сражений, благодарные за одну только возможность восстановить свою репутацию.

Успешное продвижение Сципиона побудило «партию мира», которая всегда была влиятельна в Карфагене, начать поиски перемирия. Но патриоты в конце концов взяли верх и призвали на родину Ганнибала. Он прибыл в Африку (203 до н. э.) после тридцатишестилетнего отсутствия и начал формировать армию. Масинисса, старый друг и соратник Ганнибала, был отвергнут карфагенянами из-за раздоров с принцем-соперником и перешел на сторону римлян. Затем его соперник был захвачен войсками Сципиона, а Масинисса стал царем всей Нумидии. Его участие в битве под Замой с 6000 всадников и 4000 пехотинцев обеспечило Сципиону преимущество в коннице и в значительной степени способствовало победе римлян.

Сражение при Заме (202 до н. э.) стало последним эпизодом в долгой драме. Силы Ганнибала, как можно предположить, несколько превышали 50 000 человек, армию Сципиона можно оценить приблизительно в 36 000 человек, в том числе 10 000 составляли нумидийцы. Ганнибал построил пехотинцев в три линии, его ветераны из Италии занимали третью линию и служили резервом. В его армии было 80 слонов, которых он равномерно распределил по всему фронту. Конница располагалась на флангах. Сципион поставил в центре два своих легиона из числа ветеранов (и еще примерно такое же количество италийских союзников), римская конница находилась на левом фланге, а Масинисса со своими нумидийцами на правом. Учитывая наличие у противника 80 слонов, Сципион изменил обычное построение манипул: вместо второй линии, принцепсов, прикрывающих интервалы между гастатами, три манипулы были выстроены в колонну, одна за другой, оставляя проход сквозь свой фронт шириной в одну манипулу.

Боевые действия начались с обычного обстрела легковооруженными воинами, после чего Ганнибал послал вперед своих боевых слонов. Их наступление было встречено ревом букцин, сигнальных труб, которые так напугали некоторых толстокожих, что те побежали назад, топча своих собственных воинов. Другие животные, нанеся некоторый урон легковооруженному прикрытию Сципиона, предпочли не связываться с его тяжеловооруженной пехотой, ощетинившейся копьями, размахивающей мечами и осыпающей их дротиками, а пробежали по оставленным для них проходам и, несколько смешав задние ряды римлян, вырвались на волю.

Римская и нумидийская конница воспользовалась сумятицей во вражеских рядах и нанесла удар по флангам Ганнибала, оттесняя их с поля боя. Тем временем пехотинцы обеих армий сошлись, и между первыми линиями закипела схватка. После упорного сражения римляне отбили напор галлов и лигурийцев, составлявших авангард армии Ганнибала. Карфагеняне, стоявшие во второй линии, запоздали двинуться им на помощь, предпочитая сохранить свои ряды в порядке. Наконец галлы и лигурийцы дрогнули и побежали, рассыпаясь по полю боя и огибая свои фланги. Их товарищи во второй линии держали свои копья склоненными, не позволяя дезертирам прорваться сквозь их порядки.

Между гастатами и карфагенянами разгорелся жестокий бой, и свежие карфагенские воины поначалу было потеснили усталых уже гастатов. Но принцепсы оперативно пришли им на помощь, и этот приток свежих сил решил судьбу карфагенян, которые хотя и стойко держались, но все же пали один за другим.

Разделавшись с этими профессионалами, копьеносцы Сципиона, развернувшись, оказались перед ощетинившейся копьями «старой гвардией» Ганнибала, ветеранами его италийской кампании, преданными своему предводителю. Эти закаленные в боях солдаты, численностью примерно 24 000 человек, даже при виде бегущих карфагенян сохраняли нерушимый строй своих рядов. Еще две линии таких же бывалых воинов поддерживали их с тыла и ждали удара приближающихся римлян с холодным спокойствием.

Римлянам предстояло теперь вступить в новое сражение с врагом, превосходящим их на несколько тысяч человек. Из них самих примерно лишь одна пятая прежде бывала в сражениях, тогда как большинство из тех, кто сейчас противостоял им, сражались под Треббией и Каннами и ничуть не уступали лучшим из солдат, которых воспитал Рим. Мы не представляем себе, с какими чувствами смотрели римляне на тех, кто уже много лет побеждал их в сражениях. Возможно, преобладала яростная решимость отомстить за все былые поражения.

Сципион продемонстрировал неприятелю, что дисциплина его воинов была столь же безупречна, сколь высок был их боевой дух. Остановив своих людей всего в нескольких сотнях метров от неприятеля, он перестроил их, разместив манипулы принцепсов и триариев в одну линию с гастатами, максимально усилив их мощь для решающего броска и в то же время растянув их фронт так, чтобы он равнялся или даже перекрывал длину фронта численно превосходящего врага. Невозмутимость войск, которым надо было произвести перестроение в самый разгар сражения, на глазах у врага, находящегося на расстоянии полета стрелы, была сравнима лишь с хладнокровием их командира. Приказ изменить строй в такой момент свидетельствовал как о гибкости мышления Сципиона, так и о его бесстрашии. Теперь все зависело от мужества его уже изрядно уставших войск и от быстроты возвращения его победоносной конницы. Тонкой линии римских войск надо было сдерживать натиск гораздо более плотной массы ветеранов Ганнибала до тех пор, покуда их коннице не удастся пробиться сквозь сумятицу рассеянной карфагенской конницы.

С громкими криками неприятели сблизились, и римские легионы скрестили оружие с фалангами Ганнибала. «Численность, — писал Полибий, — решимость, вооружение обеих сторон были равными, и они сражались с таким упорством, что погибали, не сходя со своего места в общем строю, и никто не мог бы сказать, на чьей стороне перевес». В этот критический момент сражения вернулась римская конница и ее нумидийские союзники, которые всей своей массой ударили в тыл карфагенским фалангам. Оказавшись зажатыми между легионами с фронта и мечами и копьями вражеской конницы с тыла, ветераны Ганнибала старались отдавать свою жизнь как можно дороже. Большинство из них предпочли погибнуть там, где стояли. Лишь очень немногие попытались спастись бегством. Ганнибалу удалось скрыться с поля брани, но Карфаген потерял свои последние армии и проиграл всю войну. Сципион немедленно двинулся к городу, где вскоре и был заключен мир на условиях римлян.

Так закончилось шестнадцатилетнее соперничество двух крупнейших держав тогдашнего мира. Римлянам пришлось напрячь все свои силы так, как мало кому приходилось это делать. Значительная часть мужского населения погибла, сельские угодья Рима и его союзников пришли в запустение, торговля едва теплилась. Но каждое новое несчастье встречалось римлянами с твердым упорством и несгибаемой волей. Народ в целом в ходе этого противостояния проявил такую же яростную решимость победить, как и легионеры на поле боя. Никакие жертвы не казались слишком большими, и твердость римского характера, величие его духа никогда не проявились столь ярко, как в этот самый опасный момент его истории.

Но это еще не был конец Карфагена. Хотя и лишенный своего политического и военного могущества, город достаточно быстро восстановился за счет своей торговли настолько, что снова стал вызывать опасения римлян. То ли из-за зависти к его растущему торговому процветанию, то ли из искреннего опасения, что в скором будущем он снова сможет бросить вызов Риму за господство на всем Средиземноморье, но Карфаген был обречен на разрушение. И Катону даже не стоило оканчивать каждую свою речь в сенате мрачной фразой: «Карфаген должен быть разрушен». Рим уже не мог терпеть никакого соперничества на Средиземном море, и африканский город ждала неминуемая гибель.

Провокация следовала за провокацией и одно требование за другим. В скором времени неистовые карфагеняне уже не могли противостоять этому. В тщетном желании умилостивить своих завоевателей они сдали все свое вооружение — в том числе 3000 катапульт и 200 000 комплектов доспехов. После чего они были поставлены в известность, что их город будет снесен с лица земли, а сами они могут селиться где пожелают, но не ближе десяти миль от берега моря! Реакцией на это жестокое требование был истерический взрыв патриотизма. Общественные здания были разрушены, чтобы обрести древесину и металл, женщины обрезали свои косы, чтобы сплести из них тетивы для новых катапульт, а граждане всех возрастов, мужчины и женщины, принялись возводить оборонительные сооружения и изготавливать оружие.

Если в ходе противоборства Ганнибала с молодой республикой наши симпатии были на стороне Рима, то в этот, последний, период существования Карфагена они сместились в его сторону. У Карфагена теперь не было ни союзников, ни боевых судов, ни оружия — и все же он решил сражаться. Его граждане столь успешно защищали мощные стены своего города, что римлянам потребовалось три года, чтобы сломать их оборону и в конце концов ворваться в город. Но даже тогда жители яростно защищались, вынуждая легионеров брать штурмом улицу за улицей, дом за домом. Число жителей города насчитывало немногим больше полумиллиона; после штурма около 55 000 выживших горожан были проданы в рабство. Город был полностью разрушен (146 до н. э.), место, на котором он стоял, было перепахано; завоеватели грозили страшными проклятиями на головы тех, кто попытается восстановить его. Таким был конец многолетнего великого противника Рима — он исчез в дыму и пламени.

ЛЕГИОНЫ МАРИЯ [31]

За столетие, предшествовавшее падению республики и началу имперского периода, характер римского государства, римского народа и римской армии претерпел глубокие изменения. Город-государство стал теперь мировой державой. Некогда его власть простиралась над несколькими союзными ему городами и колониями на территории самой Италии, теперь же ему покорились и государства, лежавшие за морями. Торговля расцвела неимоверно, а из завоеванных стран поступали немереные средства. Каждая новая победа выбрасывала на рынки все новые и новые толпы рабов, которые переполняли и без того до отвала забитые рынки; не выдерживая давления конкурентов — хозяев обрабатываемых дешевой рабской силой поместий и плантаций, — почти исчезли мелкие фермеры, бывшие становым хребтом государства. Плиний был совершенно прав, когда писал, что Италию как государство уничтожили крупные латифундии. Новообразовавшийся класс разбогатевших капиталистов и все уменьшающиеся численно патриции объединились, чтобы держать в повиновении народ. Демагоги-подстрекатели использовали любую возможность, чтобы раскачать людские массы.

Политика стала небывало циничной и омерзительной — процветали коррупция, взяточничество, а политические убийства стали обычной практикой в борьбе за влияние той или иной партии; лучшие качества римского характера тонули в скупости, классовой ненависти и крови.

Республиканский строй был явно обречен, но демократические традиции были настолько сильны, что даже в эти недостойные времена они еще продолжали существовать, хотя политические преступления, гражданские войны, восстания рабов, достигавшие гигантских масштабов, и все прочие ужасы сопутствовали последним предсмертным судорогам некогда блестящих общественных установлений. Становилось ясно, что прежним солдатам-гражданам уже нет места в Риме Гракхов, Мария и Суллы. Деятельность на благо государства перестала считаться делом чести и превратилась в бремя. Служение с оружием в руках все больше и больше становилось долгосрочным занятием для профессионалов.

Гай Марий был опытнейшим солдатом, над которым витала слава покорителя Югурты, царя Нумидии. Народ обратился к нему как к единственному военачальнику, могущему спасти город от новой напасти, гораздо большей, чем любая другая, которая угрожала городу со времени борьбы с Ганнибалом. Два варварских народа — кимвры и тевтоны, оба, по всей вероятности, германского происхождения — поднялись на северные склоны Альп и намеревались спуститься с них, чтобы завладеть Италией. Как и все подобные им племена, решившие переселиться в другую местность, они двигались вместе со своими кибитками, с женами, детьми и скотом в поисках плодородных земель, но не брезговали и попутным грабежом. Их было неисчислимое количество, только число воинов оценивалось примерно в 300 000 человек. Они одолели галлов и громили армию за армией римлян, нанеся им в конце концов самый сокрушительный удар, уничтожив при Араузио, в нижнем течении Роны, в 105 году до н. э. две консульские армии численностью в 80 000 человек, из которых в живых, по свидетельствам хроник, осталось только десять человек. Это поражение, сравнимое только с катастрофой под Каннами, вызвало страшную панику в Италии. Римляне вспомнили разграбление Рима галлами в античные времена и предприняли самые отчаянные усилия, чтобы набрать новых рекрутов и пополнить ими поредевшие ряды легионов. По счастью, варвары дали им передышку, двинувшись через Пиренеи, где они провели три года в сражениях со свирепыми племенами Северной Испании.

Марий с большим толком использовал это время. Старая милиционная система организации армии, хорошо послужившая на ранних этапах республики, больше не удовлетворяла требованиям настоящего времени. Последние элементы ее полностью исчезли на полях под Араузио. Предстояло создать новую армию, и эта новая армия должна была стать армией профессионалов — людей, нанявшихся служить на долгосрочный период, без каких-либо ограничений по рождению или по обладанию собственностью. Разделение тяжеловооруженных пехотинцев на три категории: гастатов, принцепсов и триариев — было ликвидировано, и, хотя эти названия остались, все получили одинаковое вооружение. Манипулы были слишком малы для самостоятельных действий, к тому же манипулы различных частей не были взаимозаменимы. Теперь, когда различия между тремя категориями пехотинцев исчезли, манипулы можно было объединять в различные отряды, достаточно сильные, чтобы действовать независимо, если это было необходимо, и все же достаточно мелкие, чтобы свободно сопрягаться с системой организации легиона. Такой тактической единицей стала когорта, и легион Мария, состоявший из когорт, стал стандартным тактическим соединением римской армии. Он состоял из десяти когорт, каждая в три манипулы. Когорты были взаимозаменяемы — все они имели примерно одинаковую боевую ценность, хотя манипулы по-прежнему сохранили былые наименования. Каждая манипула делилась на две центурии под командованием двух центурионов. Старший из центурионов командовал всей когортой.

Боевая линия не обязательно должна была состоять из трех рядов, но когорты могли быть выстроены в две или даже в одну шеренгу. Новая формация была гораздо более гибкой, чем прежняя, и гораздо менее сложна в управлении.

Количество воинов в легионе было различным, но обычно средних размеров легион полного состава насчитывал 6000 человек, разделенных на десять когорт по 600 человек в каждой. В легионах, сформированных на постоянной основе, когорты стали нумероваться, и такая практика сохранялась вплоть до падения империи. Боевая подготовка была унифицирована, проводил ееланиста, или инструктор по технике боя, которого приглашали из школ гладиаторов для подготовки личного состава войск. Марий также внес некоторые изменения в снаряжение и внутреннюю организацию подразделений. По некоторым свидетельствам, была усовершенствована конструкция пилума, а также более или менее упорядочена поклажа, переносимая солдатами — «ослами Мария», как иронично они называли самих себя. Вилообразная трость, на которой легионер носил свою поклажу, тоже являлась нововведением.

Легионы Мария (которые, кстати, буквально стерли с лица земли два племени — кимвров и тевтонов, а те, кто не погиб в сражении и не покончил с собой, были проданы в рабство) почти не отличались от более поздних, существовавших во времена Цезаря. Ниже приводится описание римского солдата, служившего под командованием Мария.

Легион был теперь унифицированной воинской частью, состоявшей из более мелких, тоже унифицированных и потому взаимозаменяемых подразделений. По правде говоря, отдельные командующие проводили различие между легионами по имеющемуся у них опыту сражений, и недавно сформированный легион ценился далеко не так высоко, как состоявший из испытанных в боях ветеранов. Цезарь, в частности, в своих «Комментариях» о кампании 51 года до н. э. проводит вполне явное различие между легионами из ветеранов и новым, сформированным из весьма многообещающего «материала», но имеющего опыт всего только восьми военных кампаний! Особое пристрастие Цезарь питал к своему старому и самому надежному X легиону, поручая ему самые трудные и опасные задания. Поскольку подразделения, из которых состоял легион, были взаимозаменяемы, часто случалось, что легиону придавались дополнительные когорты, постоянно или временно, для выполнения специальных заданий.

Шесть трибунов (для получения звания трибуна) первоначально требовался определенный стаж службы рядовым) утверждались властями Рима, консулом или проконсулом. Они всегда выбирались из выходцев из патрицианских семей или семей всадников и во времена Цезаря назначались главным образом исходя из причин политического свойства. Разумеется, это был не самый эффективный метод, но параллели ему мы находим и в более близкие нам времена.

Эти шестеро трибунов были разбиты на пары, и каждая пара командовала легионом в течение двух месяцев, меняясь изо дня в день. Четверо, находящиеся в данный момент не у дел, часто выполняли другие обязанности — несли караульную службу, занимались добычей продовольствия и т. д. Они действовали верхом, как до недавних времен полагалось офицерам в боевых условиях.

Не упраздняя трибунов, в интересах повышения эффективности командования была введена должность легата. Будучи офицерами высокого ранга, они поначалу выполняли обязанности как бы заместителя генерала и служили в качестве советников, но позднее уже на самом деле командовали легионом.

Реальное же управление легионом находилось, как и раньше, в руках шестидесяти центурионов. Былые (но ныне лишенные смысла) наименования, такие как гастаты, принцепсы и триарии, оставались лишь для обозначения манипул когорты.

Когортам были присвоены номера — от одного до десяти; когорта, носившая номер первый, считалась старшей. Центурионы обозначались таким образом, что самый младший по званию центурион в легионе был известен как децимус гастатус постериор. Самым старшим был примус пилу с приор, или просто примипилус, и этот офицер во всех случаях вел легион в бой.

Каждая когорта имела свой штандарт или значок {сигнум), носивший его воин именовался сигнифер. Сигнум часто представлял собой изображение какого-либо животного, носимое на древке. Штандартом легиона был орел (аквила), носивший его воин назывался аквилифер. Орел вручался первой, или старшей, когорте. Конница и подразделения легковооруженной пехоты имели вексиллум — небольшой стяг на короткой планке, закрепленной горизонтально на вершине древка. Вексиллум служил также в качестве генеральского штандарта.

Римляне использовали три типа труб для подачи сигналов и отдания приказаний. В качестве таковых служили рожок, или букцина; горн, или корну, называвшийся так потому, что делался из рога животного и снабжался длинным металлическим мундштуком; литуус, или труба. Последняя использовалась в коннице.

Во времена Цезаря, насколько можно судить, легионы численно были значительно меньше тех, которые существовали при Марии, хотя сомнительно, чтобы даже в таком уменьшенном виде они когда-либо достигали своего полного состава. Считается, что легионы во времена кампаний Цезаря насчитывали от 3000 до 3600 человек. Некоторые исследователи полагают, что полный состав легиона должен был достигать 4800 человек. Конницы у легиона больше не существовало — кони имелись только во вспомогательных подразделениях, которые формировались из жителей покоренных народов. Так, большая часть тяжеловооруженной конницы состояла из фессалийцев, тогда как нумидийцы служили в основном в легкой коннице. К этому времени, разумеется, соции уже получили право голоса и стали частью пехоты легиона.

Как уже говорилось, практика присвоения номеров легионам началась в последние годы республиканского строя. Вероятно, номера присваивались в зависимости от старшинства части. Легион мог пропасть из списков частей или распасться на другие части, а впоследствии снова быть воссозданным. Такова была судьба XIV легиона. По какой-то причине он был расформирован, а воины пяти когорт были разбросаны по другим легионам для их укрепления. Во время Галльской войны этот легион под командованием Сабина был хитростью выманен из своего лагеря и полностью уничтожен. На следующий год вновь сформированный легион получил номер XIV.

Человек, которому случайно попадется в руки книга по позднейшей истории Древнего Рима, может быть смущен тем, что порой один и тот же номер имел не один легион. Причиной этого стало то, что, когда в конце гражданской войны императором стал Август, он обнаружил себя наследником целых трех армий: своей собственной, армии Лепида и армии Марка Антония. Выбирая, какие легионы останутся в новой армии империи, он остановил свой выбор на некоторых из тех, что носили одинаковые номера в трех бывших армиях, и позволил им сохранить.прежние обозначения. Поэтому в армии оказались три легиона, носившие номер III, и по два легиона с номерами IV, V, VI и X. Чтобы отличать их один от другого, легионам также были даны собственные имена (Легион II Победоносный; III Галльский и т. д.).

Те наемные воины, служившие в армии последнего периода республики по долгосрочному контракту, значительно отличались от солдат-граждан былых времен — до таких солдат им было далеко. По своим профессиональным качествам: строевой подготовке, владению оружием и выносливости — они, без сомнения, превосходили своих предшественников, но по боевому духу и моральным качествам далеко от них отставали. Новый солдат, как правило, происходил из низших классов общества, и профессия строевого служаки притягивала далеко не лучших людей. Даже будучи римским гражданином, он как солдат больше не отождествлял себя с солидными бюргерами Рима. Яркий пример такой ситуации мы находим в «Комментариях» Цезаря. По какому-то случаю легионы взбунтовались и потребовали условленной платы. В обращенной к ним речи Цезарь обещал удовлетворить их требования, назвав их «квиритами» (по-латыни — «гражданами»). Статус «гражданина» для солдат былых времен звучал почетно, но воины Цезаря восприняли его как оскорбление их профессионализма.

Дисциплина в легионах устанавливалась теперь сверху. Наказания были жестокими, в сознание солдата внедрялось, что он должен больше бояться своего собственного офицера, чем неприятеля. И все же дисциплина находилась не на должном уровне. «Комментарии» Цезаря полны описаниями случаев неповиновения и даже паники, хотя, надо признать, последнее почти всегда случалось с «зелеными» войсками. Он приводит примеры, когда солдаты ломали строй, бросаясь грабить, и командирам приходилось силой останавливать грабеж, чтобы продолжить наступление. Результатом именно подобного поведения стал выговор Цезаря своим войскам после поражения под Герговией в Галлии. «Я собрал солдат, — пишет он, — и выругал их за отсутствие сдержанности, которое они проявили, когда им предстояло решать самим, куда они должны идти и что они должны делать; за то, что они остановились, когда прозвучал сигнал к отступлению, и за неповиновение приказам своих генералов и офицеров… Во время предыдущего приступа центурион (который был известен с самой лучшей стороны), как мы узнали позже, сказал своим подчиненным, что он желает получить то вознаграждение, которое я обещал всякому, первым взобравшемуся на стену города, и запретил им подниматься впереди него». Поскольку приказ о штурме не был отдан, а вместо него трубы проиграли отступление, действия центуриона не лучшим образом характеризуют дисциплину его (VIII) легиона.

Главная же неприятность состояла в том, что легионеры предпочитали хранить верность в большей степени своему начальнику, чем государству. И генералы, никогда не знавшие в дни общественного смятения, когда им может понадобиться поддержка верной им армии — либо для личной безопасности, либо для политического возвышения, — старались любыми средствами заполучить солдат в качестве своих сторонников. Этого можно было достигнуть обещаниями богатых трофеев — единственной формы вознаграждения, которую ценил наемный солдат. Более того, с целью привязать к себе своих солдат командиры часто позволяли им куда больше, чем это было приемлемо с точки зрения обычной дисциплины; грабежи и насилия над мирным населением оккупированных территорий часто позволялись и даже поощрялись. Солдатам порой даже отдавался на разграбление взятый лагерь или город. Им также время от времени позволялось продавать награбленное, поэтому, как можно предположить, каждый легион сопровождало множество гражданских лиц, занимающихся работорговлей и перепродажей трофеев. После поражения одного из галльских племен Цезарь записал: «Я продал все захваченное в этом месте население одной партией. Покупатель потом сообщил мне, что общее число купленных им рабов составило 53 000 человек». После капитуляции Верцингеторикса, вождя одного галльского племени, пленные были распределены между всеми воинами целой армии, и каждому досталось по одному галлу.

Все вышесказанное отнюдь не означает, что новые легионеры были плохими солдатами. У них часто отсутствовали моральные добродетели их предшественников, но, что касается профессиональной стороны дела, они были умелыми, отважными, обычно послушными и, для своего времени, весьма дисциплинированными солдатами. Порой они знавали и поражения, но обладали достаточным здравым смыслом, чтобы понимать, что подобные неприятности составляют неизбежную часть солдатской жизни. И хотя тот или другой легион мог получить иногда жестокую трепку, римская армия в целом оставалась непобедимой. Оружие и снаряжение солдат было вполне соизмеримо с оружием их противников. Римский легионер ценил хорошее командование и был предан успешным генералам. Не могло быть никаких сомнений в отношении его чувств к своему легиону. В большинстве случаев легион был его домом и семьей, а орел легиона и штандарт его когорты — его домашними богами.

О физических данных воинов армий Цезаря мы знаем весьма мало. Сам Цезарь иногда отмечал их малый рост, а современные ему авторы всегда подчеркивали громадные размеры германцев. Но если легионерам и не хватало роста, то они компенсировали это своими мускулами, потому что боевая подготовка того времени требовала от солдата больших физических усилий, а помимо этого солдату легиона приходилось еще быть и неутомимым ходоком и работником.

^{Знаменосец со штандартом, орел и а — горн; б — бронзовая труба; в — сигнальный рожок (использовался конницей); г — букцина}

Оружие и снаряжение легионера во времена Цезаря было практически стандартизировано, хотя могло существовать множество очень мелких отличий, потому что оно изготовлялось на различных предприятиях, разбросанных по всей Римской империи, каждое из которых выпускало изделия на свой собственный лад. Ремонт оружия и снаряжения производился оружейниками, имевшимися при каждом легионе.

Легионеры носили шерстяную тунику — рубаху с короткими рукавами, длиной до середины бедер. Солдаты более поздних времен почти всегда изображены одетыми в плотно обтягивающие ноги штаны (bracce), но были ли они приняты во времена Цезаря, нам неизвестно. Поскольку в ходе кампаний войскам приходилось зимовать в исключительно холодном климате, вполне возможно, что в число снаряжения входила и теплая одежда и что bracce были введены в армии по образцу длинных штанов галлов.

Имелось несколько видов шлемов, но легионеры почти повсеместно носили уже знакомый нам кавалерийский шлем (cassis), плотно прилегающий к голове, без забрала, из железа или бронзы, с удлиненной затылочной частью сзади и закрепленными на петлях пластинами, закрывающими щеки и завязывающимися ремешками под подбородком. На шлеме имелся небольшой плюмаж, который, возможно, в позднейшие времена делался съемным и использовался только на параде или надевался перед боем. На изображениях шлемов времен империи мы часто видим сверху только круглую ручку или кольцо.

Тело легионера обычно защищала lorica segmentata. Она представляла собой кожаную или парусиновую куртку, на которую были нашиты несколько металлических полос, скреплявшихся петлями на спине и застегивающихся спереди пряжками. Эти полосы покрывали куртку от уровня подмышек до бедер. Каждое плечо защищал наплечник, сделанный из трех или четырех полос, концы которых крепились к кирасе. Ниже кирасы имелось нечто вроде висящих наподобие килта — шотландской юбки — кожаных полос, прикрывавших живот и доходивших до подола туники. Короткий испанский меч носился иногда у правого бедра на перевязи, проходящей через левое плечо, но более часто встречалась cingulum militare — длинный пояс, дважды охватывавший поясницу, на котором справа висел меч, а слева — короткий широкий кинжал, или паразониум. Спереди на таком поясе имелось нечто вроде небольшого передника из кожаных полос, обычно усеянных металлическими бляшками.

^{Снаряжение легионера: кираса lorica segmentata, портупея cingulum militare с мечом и кинжалом, шлем легионера аттического типа и более широко распространенный шлем, или cassis («шишак»)}

Щит, или scutum, имел продолговатую форму, размером примерно четыре фута в высоту на два или два с половиной фута в ширину, и был сильно выгнут. Он изготовлялся из дерева, обтягивался кожей, а по краям обивался железом. В центре щита имелась выпуклость, а выше ее — эмблема легиона, либо написанная краской, либо сделанная из металла и закрепленная на щите. Возможно, что для предохранения эмблемы щиты на марше или в лагере сверху закрывались чехлом.

Остается открытым вопрос, использовались ли в те времена поножи. Некоторые авторы утверждают, что поножи носились на обеих ногах, другие говорят — что только на правой ноге (передняя нога во время боя и поэтому самая открытая для вражеского оружия). Отдельные исследователи считают, что поножи вообще не использовались, кое-кто отстаивает точку зрения, что их носили только центурионы. Подбитые гвоздями сандалии защищали ноги солдата, а длинная шерстяная накидка служила ему плащом и одеялом.

Помимо оружия и защитного снаряжения полностью экипированный пехотинец нес еще свои личные вещи, запасную одежду, сухой паек на несколько дней, представлявший собой несколько горстей зерна, чашку для варки и еды и, предположительно, какое-то подобие фляги для воды. Кроме всего этого, легионеры несли еще шанцевый инструмент — топоры, пилы, корзины (для переноски земли) и серпы для добывания зерна. Все это, да к тому же еще пилум и щит, имело внушительный вес. Цицерон оценивает вес поклажи пехотинца в 60 фунтов, а эксперты утверждают, что он доходил до 80 фунтов. Одежда и личные вещи упаковывались в нечто вроде скатки и носились за плечами на конце раздвоенной в виде рогатки палки. Перед началом сражения эти вещи складывались в одно место, со щита снимался чехол, на голову надевался шлем, оружие изготавливалось к бою.

Тяжелая поклажа обычно перевозилась на вьючных мулах или лошадях, а иногда и в телегах. На ночь пехотинцы устраивались в палатках из кожи — одна палатка на десять солдат. Отдельные палатки полагались центурионам и трибунам; и те и другие, вне всякого сомнения, имели при себе слуг. Имелось еще и групповое снаряжение — инструмент оружейника, переносные ручные мельницы для зерна, продовольствие и вся совокупность снаряжения, необходимого легиону в полевых условиях. Считая 200 фунтов на каждое вьючное животное, а это довольно приличный груз, можно определить, что при легионе имелось не менее пятисот мулов или лошадей, а возможно, и больше.

Плата легионера составляла 225 денариев в год. Примерно такую же сумму зарабатывал в течение года и поденный рабочий. Причем из суммы вознаграждения легионера еще удерживалась плата за еду и одежду, но шансы на захват трофеев были высоки, к тому же большинство командующих добавляли к плате подарки и вознаграждения. Основной едой была крупа. Ежедневный рацион, даже по максимальным оценкам, составлял одну или половину чашки крупы (около 1200 калорий), что выглядит весьма скромно для армии, прошедшей половину тогдашнего мира, но этот основной рацион дополнялся мясом и тем, что тогдашним фуражирам удавалось добыть в округе, — фруктами, овощами и другими видами съестного. Когда позволяли условия, неподалеку от лагеря легиона развертывался рынок, и местных хозяев приглашали нести на него продукты своего труда. Среди многочисленных гражданских лиц, обычно сопровождавших легион в походах, были и маркитанты, которые продавали, помимо прочего, продукты и вино.

Помимо легионов в составе армии было значительное число вспомогательных войск, которые формировались из зависимых народов или из числа населения союзных государств. Эти люди не имели статуса римских граждан. Помимо службы в коннице, они также составляли легковооруженную пехоту и обычно были оснащены только шлемом, легким копьем или дротиками (но не пилумом), мечом и овальным щитом. Состоявшие из них подразделения, как правило, не имели защитного снаряжения, но были одеты в короткие кожаные куртки. Кроме легковооруженной пехоты, такие воины служили лучниками (особенно часто критяне) и пращниками, многие из которых происходили с Балеарских островов.

Значительная часть конницы формировалась из галлов. Политика Цезаря, состоявшая в натравливании одного племени на другое, помогала в этом, и империя редко испытывала недостаток в конных воинах. Особо ценилась германская конница, в частности за громадные размеры и жестокость всадников, которых часто приглашали из-за

Рейна как римляне, так и галлы. Бо́льшую часть этих галльских и германских контингентов возглавляли племенные вожди, которые вели их в бой только в рамках строго определенных кампаний. Когда же легионы вставали на зимние квартиры, эти воины расходились по своим домам. Имелись также и такие подразделения, которые служили римлянам на постоянной основе, и они, по всей вероятности, имели лучшую организацию, чем большая часть вспомогательной конницы. Эти «регулярные» вспомогательные войска из состава народов, уже долгое время подвластных Риму, были, разумеется, соответствующим образом организованы — в алы, турмы и декурыы.

Помимо собственно воинов, в легионе имелись еще и многочисленные люди, занимавшиеся административными и другими обязанностями. Среди них был квестор, который не только заведовал финансами, но и занимался вопросами питания, обмундирования, вооружения, оснащения и размещения. Он совмещал в своей деятельности обязанности адъютанта полка и квартирмейстера.

Имелась также группа молодых людей, добровольцев, состоявших при полководце в качестве помощников и неофициальных штабных офицеров, изучающих искусство войны. Вероятно, многие из этих волонтеров были сыновьями друзей и родственников полководца. Кроме них, при полководце, уже официально, состояли секретари, писцы, ликторы и слуги. Имелись также проводники, по десять человек при каждом легионе, которые выступали в роли авангарда и флангового охранения.

При полководце существовала небольшая группа телохранителей, использовавшаяся как личный эскорт и часто набиравшаяся из варваров, поскольку считалось, что эти люди, будучи чужаками, не замешаны ни в каких политических интригах и будут полностью преданы лично полководцу. Помимо эскорта имелись еще и эвокаты — категория, не имеющая никаких аналогов в современных армиях. Эти люди были ветеранами, центурионами и рядовыми, уже выслужившими свой срок, но все еще продолжавшими держаться при армии либо же вернувшимися на службу по просьбе полководца. Они имели большие привилегии, им полагались верховые лошади, равно как и вьючные животные. В то же время они находились в постоянном контакте с рядовыми, у которых пользовались авторитетом и на которых имели большое влияние. В те времена, когда личная популярность военного лидера в армии была необходимым условием успеха и даже простого выживания, такие люди всегда могли оказаться полезными. Поскольку им полагались лошади, то их можно было использовать как ординарцев, посыльных или разведчиков. В бою они образовывали как бы второе кольцо телохранителей.

^{Римские осадные орудия}

Римский солдат нес не только строевую службу, но и выполнял многочисленные работы, связанные с возведением укреплений, наведением переправ, строительством зимних жилищ, созданием осадных сооружений. Тем не менее при каждом легионе имелось подразделение саперов под командованием praefectus fabrum. Этот командир саперов был членом штаба, а его подчиненные координировали проведение работ силами легионеров. Для выполнения каких-либо особых работ, как описывается в мемуарах, fabrii вызывались из строя, поскольку многие легионеры за годы своей службы становились порой специалистами в выполнении тех или иных видов строительных работ. Вполне вероятно, что и оружейники также состояли в штате саперного подразделения. Считается, что метательные машины — тогдашняя артиллерия, — которые во многих случаях также имелись в составе легиона, тоже обслуживались рядовыми легионерами. Представляется вероятным и то, что существовали подготовленные «артиллеристы», заведовавшие более крупными единицами метательных машин и командовавшие их прислугой, выделенной из рядовых легионеров. Они были знатоками конструкции, обслуживания и ремонта подобных орудий. Само по себе это оружие не было особо сложным и изготавливалось в основном из дерева. Поскольку мы знаем, что некоторые виды орудий транспортировались, передвигаясь вместе с легионом или с осадным обозом, вполне возможно, что «артиллеристы» и саперы могли изготавливать некоторые особо крупные орудия прямо на месте. Их металлические части можно было доставить в обозе вместе с другим громоздким снаряжением, а деревянные рамы изготовить из срубленных, распиленных на бруски и сбитых вместе частей. Вполне также возможно, что некоторые особо крупные осадные приспособления перевозились в разобранном виде, а по прибытии на место собирались.

^{УСЛОВНЫЕ ОБОЗНАЧЕНИЯ:}

^{простые прямоугольники — когорты легиона}

^{Л — лучники и пращники}

^{Лг — легаты и военные трибуны}

^{Ш — штаб}

^{В. ч. — вспомогательные части}

^{Римский лагерь. Разрез обваловки и рва (цифры приблизительные).}

^{Слева: летний лагерь для пяти легионов, кавалерии и вспомогательных частей. Занимаемое пространство примерно 500 на 700 ярдов}

«Артиллерия» тех времен не могла использоваться в битвах на поле так, как в наши дни. По сути, в сражениях в поле мог применяться только один из всех видов катапульт, исходя из их веса, размера и скорости пущенного метательного снаряда. Но относительно небольшая дальность стрельбы, медленность перезаряжания и то обстоятельство, что один метательный снаряд мог поразить максимум одного-двух человек, препятствовали широкому применению подобных орудий в полевых условиях.

Но они, однако, широко применялись для обороны и штурма укрепленных городов. В широком смысле эти орудия были очень похожи на подобные устройства, использовавшиеся древними греками. Существовали орудия различных типов, применявшиеся для различных целей. Цезарь, описывая их, употребляет одно слово — tormenta (скрученная веревка), предположительно потому, что для их действия использовалась энергия скрученных веревок или жил. Эти орудия подразделялись на два основных вида — катапульты, которые выпускали большие стрелы в горизонтальном направлении, и баллисты, метавшие тяжелые камни под относительно крутым углом. Более крупные баллисты могли посылать камни весом в пару сотен фунтов и даже больше и использовались для сокрушения стен и башен, тогда как их менее крупные разновидности применялись больше в качестве противопехотного оружия, как и катапульты. За исключением одного вида баллисты, известного из-за своего сильного «отскока», или отдачи, под названием онагр, или «дикий осел», tormentaсостояла из трех основных частей: основания или рамы, на которой крепился метательный механизм; направляющих и метательного приспособления для снаряда; средств для натягивания и удержания во взведенном состоянии и спуска.

Возможно, одним из самых поразительных свойств римского солдата была его способность к физической работе. Его умение обращаться с мечом и пилумом равнялось только его сноровке в работе киркой и лопатой. Поскольку римская армия твердо верила в животворность хорошего ночного отдыха, не нарушаемого тревогой по поводу внезапной атаки противника, то, как только заканчивался дневной переход, все свободные от службы брались за шанцевый инструмент, чтобы возвести себе на ночь укрепленный лагерь.

Римский лагерь представлял собой произведение искусства, и трудно даже поверить, что буквально каждое укрепленное место, во вражеской ли стране или в мирной провинции, было обнесено рвом, валом и частоколом до того, как размешенные в нем войска приступали к ужину. Место для лагеря тщательно выбиралось, и, когда это было возможно, дневной переход рассчитывался так, чтобы вовремя прибыть к выбранному месту. Лагерь старались расположить на возвышенном месте, поскольку во времена копья и меча благоприятный наклон местности представлял собой большое преимущество как для ведения стрельбы из лука или пращи, так и для проведения атаки, увеличивая ударную силу пехоты. Также это место должно было быть недалеко от воды, и, разумеется, поблизости должен был быть лес, поскольку требовались дрова для готовки и древесина для обустройства лагеря. С другой стороны, было нежелательно, чтобы густой лес подступал прямо к валу — что могло дать возможность вероятному противнику скрытно накопить силы и нанести внезапный удар.

Группа квартирьеров уходила вперед основной массы войск, чтобы выбрать место для лагеря и обозначить его вехами — это позволяло не терять драгоценное время, когда подтягивался весь легион. Когда войско приходило на выбранное место, солдаты отправлялись на предназначенные для них участки, складывали там свою поклажу, устанавливали около них караулы и составляли в козлы оружие (кроме мечей). Конница несла внешнее охранение, но, если враг был неподалеку и неминуемо ожидалось его нападение, тогда одна или, если необходимо, по две манипулы от каждой когорты охраняли работающих.

Лагерь разбивался в форме прямоугольника со скругленными углами для удобства обороны. Размеры рва менялись, но в среднем составляли примерно семь футов в глубину и девять футов в ширину. Земля, вынутая при его сооружении, шла на возведение защитного вала. Таким образом, создавалось пространство, где можно было держать оборону, так как вал должен был быть примерно шести футов в ширину поверху, давая достаточно места обороняющемуся, чтобы отклониться назад и податься вперед, меча дротики. Чтобы вал сохранял свою форму, он утаптывался и покрывался дерном. По верху защитного вала устанавливалось заграждение из кольев такой высоты, чтобы не мешать обороняющимся перебрасывать через него дротики. Обратная, внутренняя сторона вала обрабатывалась в виде ступеней для того, чтобы можно было легко подняться на его верх. Иногда вместо ступеней вдоль внутренней стороны вала с той же целью укладывались фашины — связки хвороста. Имелось по крайней мере четверо ворот или четыре открытых прохода, защищенные снаружи перекладинами, а иногда еще и перекладинами внутри лагеря. Ширина ворот или проходов, как представляется, равнялась ширине строя манипулы (40 футов), поскольку было важно, чтобы войска могли быстро покинуть лагерь и развернуться в боевой порядок.

Устанавливалось, что укрепление лагеря должно было быть закончено через четыре часа после прибытия на место. С раннего выхода на маршрут (римляне обычно начинали день еще до восхода солнца) до полудня, своим установленным маршевым темпом (сто шагов в минуту), делая привалы для отдыха, они проходили от семнадцати до восемнадцати миль. Это оставляло им более чем достаточное время для возведения лагеря, установки палаток и расположения на ночевку еще до захода солнца.

Когда лагерь должен был оставаться в одном и том же месте более или менее продолжительное время — например, во время осады или же когда войска должны были действовать в окрестностях лагеря в течение нескольких дней, — укрепление лагеря проводилось более тщательно. Вал насыпали более широким, позволяющим устанавливать на нем деревянные дозорные вышки через определенные расстояния, а также располагать на нем осадные устройства. В лагере Цезаря в ходе сражений против племени белловаков (Северная Галлия) имелось два рва, каждый 15 футов в ширину; защитный вал 12 футов в высоту, вдоль которого располагались трехэтажные дозорные вышки. Эти вышки были соединены между собой галереями, прикрытыми с фронта плетеным бруствером. Таким образом, оборона лагеря была организована в два яруса: защитники лагеря на верху вала были частично защищены от снарядов метательных орудий с высокой траекторией находившимися над ними галереями, тогда как воины на этих галереях могли метать свои стрелы и дротики на большее расстояние и с большей силой. Проходы в лагерь были оснащены воротами (явно нечто необычное, иначе Цезарь не отметил бы особо это обстоятельство) и прикрыты с боков более высокими, чем обычно, вышками. Преимущество подобного лагеря состояло в том, что его можно было легко оборонять незначительным числом воинов. Было принято оставлять для охраны лагеря менее опытных воинов, тогда как операции в окрестностях лагеря проводили испытанные ветераны. Римляне всегда располагали свои лагеря как можно ближе к месту сражения и использовали их как защищенные пространства, откуда можно было начать наступление, переждать неожиданную атаку неприятеля, или как сборный пункт в случае отступления. Они стали составной частью римской системы ведения военных действий и предшественниками современных щелей-убежищ и укрепрайонов.

Размер лагеря зависел от числа размещенных в нем войск. Большой лагерь, показанный на плане, предназначался для пяти легионов, с вспомогательными подразделениями и конницей. То, что такой лагерь строился всякий раз после дневного перехода, говорит о возможностях и дисциплине легиона. Лагерь всегда разбивался по одному и тому же плану, вне зависимости от того, должен ли был он принять один легион или полдюжины их.

Римляне не использовали внешнее охранение. Даже конные патрули в ночное время укрывались в лагере. Ночное время подразделялось на четыре стражи, наступление которых отмечалось трубными сигналами. Каждая когорта, несущая очередную стражу, выделяла одну четверть из своего личного состава, а три четверти воинов отдыхали, имея при себе оружие. Без сомнения, центурионы дежурной когорты через определенные промежутки времени совершали обход лагеря, возможно вместе с дежурным трибуном.

Зимние квартиры войск устраивались по такому же образцу, разве только под лагерь в этом случае отводилось большее пространство, чем в полевых условиях. Вместо палаток строились хижины, а для вьючных животных и лошадей конницы — конюшни. Зимний лагерь обычно укреплялся более капитально, имея закрывающиеся ворота и вышки на валу.

Боевой порядок легионов являлся предметом многих споров, однако многие детали, касающиеся римской тактики, продолжают оставаться предположительными. Так, например, мы не знаем в точности, какова была истинная протяженность фронта когорты в боевом порядке. В одном месте Цезарь, упоминая о сражении на гребне горы (под Илердой в Испании), пишет о том, что этот гребень был достаточно длинен, чтобы на нем разместились в боевом порядке три когорты. Гребень этот уже в наше время был определен и измерен. По мнению экспертов, во времена описываемой Цезарем битвы он имел длину 360 футов. Обстоятельства сражения свидетельствуют, что когорты должны были быть выстроены в одну линию без промежутков между ними. Таким образом, фронт одной когорты составлял 120 футов. Сделав обоснованное допущение, что каждый воин в ней занимал по фронту пространство в три фута, эксперты пришли к заключению — шеренга из тридцати шести человек соответствует трем подразделениям по двенадцать человек плюс интервалы между манипулами. Считая среднее количество воинов в легионе Цезаря в 3600 человек, получаем, таким образом, десять когорт по 360 человек, или 120 человек в манипуле. Итак, манипула предположительно строилась в десять шеренг и занимала пространство в 35 футов по фронту и 46 футов в глубину (считая 5 футов от человека до человека в строю). Такое представление будет самым близким к реальному и хорошей иллюстрацией того, каким образом исследователи приходят к воссозданию исторических деталей.

Три фута на человека предоставляют достаточное пространство воину для броска пилума, но Вегетиус [32] сообщает, что легионеру было необходимо шесть футов для работы своим мечом. Самым простым способом обеспечить это было бы отдать команду каждой последующей шеренге сделать шаг вперед. Двенадцатый легион Цезаря оказался в сложной ситуации, солдаты его были стеснены так, что оказались буквально прижаты друг к другу, а «все центурионы четвертой когорты убиты, солдат-знаменосец убит, сам штандарт утерян…». Тогда Цезарь взял шит убитого солдата, бросился вперед, встал перед фронтом первой шеренги и приказал знаменосцам со штандартами выйти вперед, а «воинам разомкнуть ряды, чтобы они могли свободнее работать мечами». Трудность установления истины в таких обстоятельствах состоит в том, что летописцы былых времен порой заносили в свои анналы недостоверные факты, иногда из-за неверной интерпретации использованных терминов.

Мы можем быть твердо уверены в том, что боевой порядок легиона составлял две, три или четыре шеренги с постоянной дистанцией около 150 футов между ними. Шахматообразное построение, когда интервалы между когортами равнялись длине фронта когорты, остается вопросом открытым. Подобное построение могло иметь свои преимущества в ходе предварительных маневров, но в сражении с выстроившейся фалангой противника это было бы прямым предложением тому нанести удары в оба фланга когорты, в частности в ее не прикрытый щитами левый фланг.

Атака осуществлялась, если позволяли обстоятельства, вниз по склону с небольшим уклоном, что давало возможность наносить удар с большей скоростью и давало преимущество при метании пилумов. Сблизившись с противником на дистанцию двадцати шагов, передовые шеренги, возможно две первые, давали залп дротиками, а затем обнажали мечи и начинали работать ими. Если первых двух залпов дротиками было недостаточно, чтобы внести смятение в ряды неприятеля, то задние ряды могли приблизиться к своим передним рядам и также пустить в неприятеля свои дротики. Иногда, если враг тоже быстро надвигался, то не оставалось времени на обстрел дротиками, и мечи пускались в дело с самого начала. Описывая поражение германцев под предводительством Ариовиста, Цезарь повествует: «Когда прозвучал сигнал к атаке, наши воины ринулись вперед столь яростно, а неприятель сближался с нами столь стремительно, что не оставалось времени для метания дротиков. Они были отброшены в сторону, и сражение началось с ближнего боя на мечах. Германцы быстро перешли к своему обычному сомкнутому строю, чтобы дать отпор нашим мечам, но многие из наших воинов проявили исключительную смелость, перепрыгивая через стену их щитов, вырывая щиты из рук их хозяев и круша врагов ударами щитов сверху».

Легионерский щит был увесист и, давая отличную защиту воину, вполне мог быть сам по себе еще и недурным оружием. Сильный легионер мог нанести изрядный урон врагу окованным металлом краем щита. В руках ветерана короткий испанский меч был идеальным для ближнего боя. Это укороченное оружие наилучшим образом соответствовало как римской тактике, так и характеру легионеров.

Для оборонительных действий легион выстраивался в единую линию, в замкнутый квадрат (каре) или в круг. Если на поле боя еще оставались легковооруженные воины, им отдавался приказ собраться внутри каре. Легион, однако, являлся формированием, предназначенным для наступления, а не для обороны. В последнем случае он оказывался не на высоте своих качеств, подвергаясь яростному обстрелу легковооруженных вражеских воинов, способных обрушить на него непрерывный град дротиков и стрел. Тогда легион ничего не мог противопоставить врагу, кроме малоэффективных бросков части своих воинов в сторону неприятеля. В его составе находилось лишь незначительное число лучников и пращников, а длина броска тяжелых пилумов перекрывалась более легкими дротиками неприятеля. Именно благодаря этой слабости легиона фортификационные работы занимали столь значительное место в римской тактике.

Когда неприятеля, даже значительно превосходящего римлян числом, удавалось вовлечь в бой в строю, то залп дротиков и смертоносные короткие мечи обычно добывали победу имперским орлам, реявшим над рядами легионеров. Но, сражаясь против врага, действовавшего рассыпным строем, отвечавшим на каждый натиск отступлением, обладавшим как маневренностью, так и мощью метательного оружия, легион испытывал серьезные трудности. Таким противником были парфянцы. Сам Цезарь никогда не сталкивался с ними, но один из его бывших соправителей по триумвирату 60 года до н. э., Марк Красс, с ними имел дело, причем с ужасными для себя последствиями.

Красс был назначен на весьма прибыльную должность проконсула Сирии и, домогаясь как воинской славы, так и богатства, ввязался в войну с парфянами, которую сам и спровоцировал. Парфяне были народом, населявшим горную местность к востоку от Эльбруса, наследниками иранских племен с изрядной примесью скифской крови. Эти воинственные горцы постепенно образовали империю, в которую вошли многие из былых владений Кира и Дария. Парфянская армия была построена в традициях кочевников. Ее основой были конные лучники, тогда как пехота не играла особой роли. Парфянская конница делилась на тяжело- и легковооруженную. Тяжелые конники были облачены в чешуйчатые доспехи, закрывающие тело до середины бедра, и в железные шлемы; щитом не пользовались, так как такой Доспех обеспечивал надежную защиту тела. Они были вооружены длинными копьями, более длинными, чем у римских всадников, и очень длинными и мощными луками. Тяжелые стрелы этих луков пробивали любой обычный доспех. Их лошади также были защищены чешуйчатыми доспехами.

Легковооруженную конницу, более многочисленную, составляли не защищенные доспехами лучники. В отличие от тяжелой конницы, которая действовала как силой своего натиска, так и мощью метательного оружия, легкие конные лучники никогда не входили в непосредственный контакт с врагом: они сближались с ним на расстояние выстрела из лука, осыпая его стрелами, и тут же отступали, если неприятель переходил в наступление.

Красс вторгся в Парфию (53 до н. э.) силами семи легионов, 4000 легковооруженных пехотинцев и 4000 всадников. Форсировав Евфрат, он стал быстро продвигаться вперед по необозримым равнинам Месопотамии. Плутарх сообщает нам, что «он втайне мечтал достичь Бактрии и Индии и лежащего за ними океана». Если Красс и питал тайные мечты проследовать по стопам Александра Македонского, то они скоро были разрушены. Римляне день за днем маршировали по безводной местности, не видя врага, но зная по бесчисленным отпечаткам на песке, что перед ними движутся крупные силы конницы. Однажды в лагерь вернулись остатки верхового патруля, сообщившие, что они подверглись нападению больших сил неприятеля.

Красс выстроил свою армию в боевой порядок — сначала растянутой линией, чтобы не быть обойденным с флангов. Затем, поняв тщетность подобных замыслов на открытой со всех сторон местности, особенно в противостоянии с конницей, он перестроил ее в каре. Красс взял на себя командование центром, тогда как его лейтенант Кассий (худой человек с видом вечно голодающего, который в будущем вонзит свой кинжал в Цезаря) возглавил командование одним из флангов. Сын Красса, молодой Публий Красс, только что вернувшийся со службы в Галлии, где он удостоился одобрения Цезаря (и получил под свое командование 1000 галльских конников), встал во главе другого фланга.

После краткой остановки у небольшой речушки Красс, горя нетерпением, рвался вперед, чтобы сразиться с противником. Плутарх пишет: «Влекомый вперед пылом своего сына и бывших с ним конников, жаждавших и побуждавших его вести их к победе, он велел тем, кто хотел этого, есть и пить стоя в строю. И не успели они насытиться, как он снова велел им продолжать марш, причем не так, как следовало бы перед неизбежной битвой — неспешно и с остановками для отдыха, но гнал их так, словно спешил куда-то…»

Однако спешить было некуда, поскольку уже стал слышен знаменующий атаку рокот парфянских барабанов из шкур, натянутых на котлы, — «мертвящий глухой звук, подобный рычанию зверей, смешанному с громыханием приближающейся грозы». Сначала намерением Сурены, парфянского полководца, было просто прорвать латной конницей строй римлян, но вид мощного построения легионов побудил его изменить тактику. Он развернул своих всадников так, чтобы окружить войско Красса, что побудило того отдать приказ своим лучникам и легковооруженным пехотинцам стрелять по врагу. Вот тут-то римляне впервые и испытали на себе всю силу смертоносных стрел парфянских лучников. Легковооруженная римская пехота, «едва успев выдвинуться вперед, была осыпана таким дождем стрел, что почла за лучшее укрыться за спинами своих тяжеловооруженных товарищей». Отогнав легковооруженных стрелков, парфянские лучники со всех сторон обрушили град стрел на легионеров, «пуская их не в какую-нибудь определенную цель (поскольку строй римлян был столь тесен, что стрелявшие просто не могли промахнуться), но просто посылая свои стрелы с большой силой из своих сильно изогнутых луков, удары которых наносили громадный урон».

Римским воинам оставалось лишь стойко держать строй, «поскольку в таком случае они были бы только ранены, а если бы они сделали хотя бы попытку двинуться на врага, то не нанесли бы врагу даже малого урона, но сами погибли бы, делая это».

Наконец юный Красс убедил отца дать ему возможность двинуться на врага и попытаться исправить ситуацию. Публий взял 1300 конников, в том числе и тысячу своих галлов, пять сотен лучников и восемь когорт легионеров. Парфянцы же притворным бегством увлекли их за собой, заставив потерять из виду основную часть армии. Затем они принялись за воинов Публия. Выдвинув вперед своих конных латников, они остановили дальнейшее продвижение римлян, а их легковооруженная конница окружила их и продолжила обстрел из луков. «Когда Публий стал заклинать своих воинов двинуться на конных латников, они показывали ему свои руки, пригвожденные к щитам парфянскими стрелами, и ноги, теми же стрелами пригвожденные к земле». Атака его не защищенной доспехами конницы была отбита, несмотря на исключительную отвагу его галлов, которые пытались сбить вражеских конников на землю, хватая их длинные копья или, спешившись, поражая парфянских лошадей в их не защищенные доспехами животы. Остатки отряда Публия попытались было закрепиться на небольшой возвышенности, но были либо поражены стрелами, либо сбиты на землю.

Вылазка Публия несколько ослабила давление на основную часть армии, и римляне стали обретать свой обычный боевой дух. Но вскоре бой все тех же барабанов возвестил о продолжении сражения, а высоко воздетая на острие копья голова юного Публия Красса возвестила всей армии о судьбе почти пяти тысяч их товарищей. Вскоре парфяне всеми силами обрушились на римское войско. Держась за пределами досягаемости бросаемых римлянами дротиков, парфянская легкая конница осыпала тех тучами смертоносных стрел, каждая из которых находила свою цель в строю тесно стоявших римлян, тогда как конные латники, появляясь из туч поднятой конскими копытами пыли, разили легионеров своими длинными копьями. Весь остаток дня легионеры стойко держали строй под градом стрел и только с наступлением ночи оценивали свое положение: многие были убиты, еще больше было раненых; к тому же буквально все были подавлены тем, что армия понесла столь крупные потери, не будучи в состоянии нанести сколько-нибудь чувствительный урон врагу.

Решив воспользоваться тем обстоятельством, что парфяне, как ранее и их предшественники персы, расположились на ночь лагерем в некотором отдалении от них, римляне в наступившей темноте, соблюдая максимальную тишину, построились и, бросив на произвол судьбы многих из своих раненых, добрались до близлежащего города Карры, где и обрели относительную безопасность. Около 4000 римских воинов были убиты в брошенном лагере, а четыре когорты, сбившиеся в темноте с дороги, на следующее утро были окружены парфянами и полностью уничтожены. Двадцати выжившим римлянам, которым удалось мечами проложить себе путь сквозь строй многочисленных врагов, было позволено уйти в Карры в качестве награды за их отвагу в битве.

Римляне покинули Карры и предприняли ночной марш, решив отступить в горы. Но проводники из местных жителей обманули их, и к рассвету войско оказалось вдали от гор и вожделенного укрытия. Римская пехота снова выстроилась на незначительной возвышенности для последнего боя. Сурена, на которого произвела впечатление упрямая отвага римских легионов, решил прибегнуть к хитрости. Под предлогом обсуждения перемирия он добился того, чтобы командиры римлян спустились с возвышенности, и убил их. После этого большинство римских солдат сложили оружие, а из тех, кто разбежался поодиночке или малыми группами, чтобы избегнуть плена, большая часть была настигнута и убита. Кассию, ушедшему из Карр другим путем с 500 всадниками, удалось добраться до Сирии. Плутарх оценивает потери римлян в 20 000 убитых и 10 000 пленных. Войско, которым командовал Сурена, по его же словам, насчитывало от 40 000 до 50 000 человек.

Эта военная катастрофа имела для обеих стран далекоидущие последствия. Парфия была признана в качестве великой державы, и, хотя между двумя империями в следующие столетия и случались многочисленные конфликты, границы двух государств оставались неизменными. Римляне, некогда подчинившие себе Армению, Ассирию и всю долину Евфрата вплоть до Персидского залива, не делали больше попыток повторить подвиги Александра Македонского и распространить свою власть до Инда. В свою очередь, парфяне, вполне способные защитить себя в своих родных пустынях, не обладали достаточной организацией для ведения крупной завоевательной кампании. Конные лучники были грозными противниками для армии, состоящей в основном из латной пехоты, только тогда, когда имели достаточное пространство для маневра, но их действия были в значительной степени ограничены особенностями местности. В стране, малопригодной для действий конницы, парфянские армии сразу теряли значительную часть своей эффективности, к тому же у них отсутствовала организация, которая могла бы побудить их скомбинировать конных лучников с другими родами войск. С другой стороны, нет никаких сомнений в том, что, будь римляне всерьез обеспокоены покорением Востока, они бы соответствующим образом реорганизовали свои армии, включив в их состав более крупные подразделения конницы, и увеличили бы долю пеших стрелков, снабдив их защитным снаряжением и оружием, имеющим большую мощность стрельбы. В этом случае они, вероятно, вполне оказались бы в состоянии завоевать всю Парфию. Но восточные области составляли лишь часть военных интересов Римской империи, и правители римского мира довольствовались тем, чтобы границы двух империй сохраняли стабильность.

Цезарю приходилось сражаться со значительно разнящимися по своей военной мощи противниками. Галлы и германцы были прекрасными воинами — людьми большой физической силы, проводившими всю свою жизнь в охоте, сражениях и поэтому превосходно владевшими оружием. Их идеалом был бесстрашный воин, а воинская слава и честь солдата составляли смысл их жизни. Из этих двух народностей германцы были более опасными соперниками благодаря своим физическим качествам, хотя и менее дисциплинированными. Несколько снижало их мощь слабое единство между их многочисленными племенами, не в пример более спаянным галлам.

Недостаток дисциплины мог бы быть уравновешен превосходством в вооружении, как это имело место в случае с парфянами, но галло-германцы таким преимуществом не обладали. Хотя их дротики были легче и поэтому могли быть пущены на большее расстояние, они не имели такой пробивной силы, как пилумы легионеров. В сражениях они использовали длинные обоюдоострые мечи, пригодные

больше для рубящих, чем для колющих ударов, которые хотя и были длиннее, но тем не менее не могли соперничать с короткими римскими мечами. Галлы и германцы, или, по крайней мере, некоторые из них, носили бронзовые или железные нагрудники или кожаные безрукавки или куртки с короткими рукавами с нашитой на них чешуйчатой броней, напоминающей броню норманнов. Носили они и кольчуги, хотя, как можно предположить, довольно редко, по всей вероятности, имели их только крупные вожди. Шлемы делались из железа или бронзы и довольно часто были украшены рогами или коническими остриями из металла, а также плюмажами из конского волоса или перьев — чтобы обладатель такого шлема казался противнику выше и яростнее. В ходу также были кожаные шлемы и доспехи, наиболее же бедные обходились вообще без всяких доспехов.

Галлы обычно сражались строем фаланги, хотя не следует думать, что этот их строй имел хотя бы отдаленное сравнение с правильностью греческой фаланги. Воины стояли близко друг к другу, и щиты (обычно высокие и узкие) передовой шеренги являлись почти непроницаемой стеной для неприятеля. В задних шеренгах воины поднимали свои щиты выше голов. В столь плотно стоящих рядах без всякого порядка находящиеся позади воины не имели никакой возможности поменяться местами с воинами первых рядов, что можно было сделать в более свободном римском строю. Толпа воинов, что были позади, могла только давить на передних, морально и физически, но сделать что-то большее была просто не в состоянии.

Конница галлов ценилась весьма высоко, хотя германская оценивалась еще выше. Владеть лошадьми и ездить на них у галлов считалось признаком богатства и положения в обществе. Их часто использовали в качестве вспомогательных войск и римляне, и Ганнибал. Цезарь имел в своей армии 4000 галльских конников, хотя он не всегда им полностью доверял. Об этом говорит следующий факт: когда он отправился на переговоры с Ариовистом (а было согласовано, что с ним будут следовать не более 500 всадников), он выбрал себе сопровождающих из числа воинов X легиона и посадил их на коней своих галльских союзников.

^{Римские вспомогательные войска. Галльский конник, лучник-азиат, пращник с Балеарских островов}

Галльские конники были вооружены дротиками и длинными обоюдоострыми мечами, в качестве защитного вооружения они обычно использовали некую разновидность кирасы из железных пластин, чешуйчатый доспех или кольчугу. На головах у них имелись круглые шлемы, а на руке — небольшой круглый шит. Подобно своим соплеменникам-пехотинцам, они не отличались особой дисциплинированностью и по этой причине выказывали незначительное тактическое умение. В основном они полагались на силу удара всей массой конницы, что прекрасно отвечало их пониманию рыцарства. Их вождь Верцингеторикс, однако, нашел прекрасное применение своим конникам, наносившим римлянам беспокоящие удары и перерезавшим их пути снабжения. Этот талантливый военачальник обладал истинным пониманием стратегического использования этого рода войск, а также их тактического применения.

Конница германцев была вооружена короткими копьями. Подобно большинству оружия такого рода, они порой использовались как пики, а порой как дротики. По сравнению с галлами германские всадники носили меньше защитного вооружения (это относилось также и к их пешим воинам), многие же не имели на себе ничего, кроме звериных шкур и плетенных из лозняка щитов. Их лошади не отличались статью (мелкие уродливые создания — так назвал их Цезарь), к тому же их хозяева, похоже, не проявляли никакого интереса к тому, чтобы закупить породистых лошадей и улучшить породу, как это сделали галлы. Конники германцев ездили верхом без седла, «охлюпкой», и, как свидетельствуют тогдашние историки, презирали, как изнеженных, тех, кто использовал для сидения верхом мягкую подушечку или подкладку. Довольно часто германские конники во время боя спешивались и сражались пешими, приучив своих лошадей стоять на месте до возвращения всадников. Они не боялись сражаться с численно превосходящим врагом. Цезарь рассказывает в своих мемуарах, как в ходе кампании против свебов конница германцев, численностью около 800 всадников, решительно напала на его 5000 галльских конников и обратила их в беспорядочное бегство.

У Ариовиста был корпус из 6000 всадников, каждому из которых был придан пеший помощник. Цезарь пишет: «Последние, в частности хорошие бегуны, а также известные своей отвагой, выбирались из состава всей армии, каждый конник имел приставленного к нему человека в качестве помощника. Когда конница оказывалась в трудном положении, они оттягивались назад, к основным силам пехоты, и быстро вливались в ее ряды. Пешие воины всегда были готовы занять на лошади место любого конника, который был ранен и упал на землю. Долгая подготовка и ловкость давали им возможность бегать так быстро, что в ходе продолжительного наступления или быстрого отхода они могли бежать рядом с всадником, держась одной рукой за гриву коня».

^{Крепостной вал, рвы и скрытые препятствия перед позициями сил Цезаря при осаде ими Алезии}

Когда Верцингеторикс склонил большую часть галльских племен присоединиться к нему в его восстании против римлян, Цезарь был вынужден собирать свою конницу где только возможно. Для этого он обратился к германским племенам, которые он усмирил или с которыми римляне заключили союз, и собрал довольно внушительную силу. Аппиан [33] оценивает ее численность в 10 000 человек.

При всей отваге и безрассудстве конницы из варваров, римляне никогда не считали их сколько-нибудь серьезной угрозой для легионеров, выстроенных в боевом порядке. Однако если атакующая конница заходила в незащищенный фланг или обрушивалась на пехоту вне строя, то дело обстояло совершенно иначе, но стоящая в неколебимом строю пехота считалась вне опасности.

Значительная роль в ходе кампаний Цезаря отводилась осадам, и снова нам остается только удивляться той скорости, с которой невысокие жилистые легионеры производили обширные осадные работы, используя только простейшие ручные инструменты. Двойная линия полевых укреплений, окружившая Алезию [34], являет собой прекрасный пример этому. Внутренняя полоса укреплений тянулась на десять миль. Периметр построенной второй линии составлял тринадцать миль. Вдоль этой полосы укреплений были возведены и укреплены восемь полевых лагерей и двадцать три редута. Чтобы защитить работающих легионеров от внезапных нападений неприятеля, в 400 футах впереди линий укреплений был выкопан ров 20 футов в глубину с валом такой же высоты и с отвесными стенами. Несколько отступя от него, были вырыты два рва — 15 футов в ширину и 15 футов в глубину. За ними был сооружен крепостной вал с палисадом и бойницами в нем 12 футов высотой. Там, где палисад соединялся с валом, были вкопаны зубчатые конструкции, выдающиеся вперед и вниз, долженствующие помешать врагам взобраться на палисад. В дальнейшем палисад был дополнительно укреплен башнями, построенными через каждые 80 футов. В дополнение ко всему перед этими укреплениями была создана тройная полоса прикрытия с западнями и препятствиями. Пять рядов заостренных кольев, образовавших широкое заграждение, были вкопаны в землю, а перед ними в шахматном порядке были вырыты восемь рядов конусообразных лунок в три фута глубиной и на расстоянии трех футов друг от друга. Каждая из этих лунок (прозванных римскими солдатами «лилиями») скрывала заостренный кол и была сверху прикрыта ветками и камышом. Перед всеми этими препятствиями тянулась полоса земли, в которую были вбиты колья с прикрепленными к ним заостренными железными крючьями.

Позади этой внушительной линии заграждений, но расположенная зеркально по отношению к ней, проходила вторая линия таких же заграждений. Общая протяженность внешней линии укреплений составляла 13 миль. Это масштабное строительство было завершено, как повествует летопись, всего лишь за сорок дней.

Стоит упомянуть также и об осадном оружии римлян. Некоторые из их орудий были способны метать тяжелые камни и могли разрушить укрепления и деревянные башни, но, как правило, они не обладали необходимой мощностью, чтобы сделать пролом в стене. Существовал один только способ совершить это. К стене следовало подобраться как можно ближе, сделать под нее подкоп, а затем обрушить ее, работая тараном или мощными крюками, забрасываемыми на стену. Можно было также соорудить насыпь рядом со стеной, превосходящую ее по высоте, с которой атакующие могли бы перебраться через стену. Применяя один или несколько подобных способов, римляне использовали различные устройства, аналогичные по своему действию, а порой и совершенно идентичные по конструкции тем, которые применяли древние греки или воины Ближнего Востока.

Защитные устройства представляли собой прикрывающие щиты или завесы либо передвижные укрытия, сколоченные из толстой древесины. Они использовались для того, чтобы прикрыть лучников и личный состав пращников или других воинов, с близкого расстояния обстреливающих противника своими метательными снарядами, а также чтобы дать возможность действовать саперам, ведущим подкоп, или воинам, приводящим в действие тараны. В дополнение к этим защитным завесам применялись передвижные башни, с которых можно было преодолеть крепостной вал, отогнать защитников с крепостной стены или же серьезно повредить катапульты, ведущие огонь камнями или дротиками. Тараны, как правило, делались очень массивными и подвешивались иод длинной несущей балкой передвижного навеса, который прикрывал осаждающих от огня со стен. Подобные устройства приходилось тщательно оберегать от брошенных сверху горящих предметов, так как они довольно легко загорались.

Достаточно часто, в случае неожиданного нападения или внезапной атаки, когда не было времени строить защитное укрытие, составлялся «живой щит» из легионеров, смыкавших свои щиты над головой. Такая «черепаха» могла приблизиться к валу или воротам и под прикрытием из щитов начать рушить стену кирками или топорами.

В ходе осады часто прибегали к подкопам и контрподкопам. Когда под землей удавалось добраться до фундамента стены или башни, которую было, необходимо разрушить, земля из-под фундамента удалялась наружу, а каменная кладка подпиралась мощными деревянными стойками. Когда все приготовления были закончены, подземная камера заполнялась сухой древесиной, маслом и другими легковоспламеняющимися материалами и все это поджигалось. После того как опорные стойки выгорали, стена обрушивалась. Осаждаемые устанавливали посты, старающиеся уловить малейшие звуки, которыми сопровождался подкоп. Еще одним средством обнаружения подобных работ были большие металлические ванны с водой. Вибрация, создаваемая ударами кирок и мотыг, вызывала небольшую рябь на поверхности воды. Когда подобные подкопы обнаруживали, к ним вели противо-подкопы, и неприятельские туннели разрушались. Затем разгорались яростные схватки в темноте, где осаждаемые действовали мечами и кинжалами против кирок и лопат противника.

Теми же инструментами, которыми солдаты Цезаря создавали и укрепляли свои лагеря и осаждали противника, они строили мосты и создавали плавсредства. Мост, по которому Цезарь переправился в Германию после своих побед над германскими племенами узипетов и тенктеров, весьма подробно описан им в «Комментариях».

Несколько пар свай, вбитых в дно реки колотушкой, соединялись брусами. «Каждая пара свай удерживалась на своем месте еще и распоркой, упиравшейся в соседнюю пару и скреплявшую также каждую пару свай с поперечным брусом. Вся эта конструкция была столь прочна и так приспособлена к силам природы, что чем сильнее было течение, тем прочнее она держалась на месте. Кроме того, дополнительная линия свай была установлена наклонно ниже моста по течению, эти сваи были соединены с основной конструкцией и работали как буфер, принимая на себя часть силы течения. Другая линия свай была установлена выше моста по течению реки для того, чтобы если местные жители попытались бы разрушить мост, сплавляя по реке стволы деревьев или лодки, то эта линия приняла бы на себя их основной удар и спасла бы мост от разрушения».

Время, затраченное на сооружение моста, включая и заготовку древесины для него, составило десять дней.

Часто использовались и наплавные мосты на лодках. Цезарь упоминает о строительстве плетеных лодок, обтянутых шкурами, подобных тем, которые он видел в Британии. Эти лодки доставляли к берегу реки на телегах, но они затем использовались для перевозки войск через реку, а не в качестве опор для наплавного моста.

Там, где это было возможно, реки форсировались вброд. Если же глубина была более значительной, а течение реки быстрым, на всю ширину реки выше места брода в воде расставлялась линия всадников с целью ослабить напор течения. Другая такая же линия расставлялась ниже места переправы, чтобы оказать помощь пехотинцам, смытым течением. Однажды в Испании, когда не удалось найти необходимой древесины, Цезарю пришлось задержать марш, пока его солдаты организовывали брод, отведя часть реки в ров шириной 30 футов.

Кампания против занимавшегося прибрежным морским промыслом племени венедов, населявших часть нынешней Бретани, демонстрирует изрядную находчивость, проявленную римлянами. Суда венедов строились очень прочными, поскольку им предстояло ходить в бурных водах скалистого побережья. «Они были построены так прочно, что мы не могли причинить им ни малейшего ущерба нашими таранами, борта же их возвышались над водой столь высоко, что мы не могли поразить врагов нашими дротиками, и по той же причине нам не удавалось забросить на них абордажные крючья», — пишет Цезарь.

Имевшие гораздо более легкую конструкцию галеры римлян (венеды не имели гребных судов, рассчитывая только на парус) во всем проигрывали аборигенам, но некоему гению среди римлян пришла в голову мысль перерезать на венедских судах фалы, которые удерживали большие брусья, поднимавшие на мачтах паруса, с помощью серпообразно изогнутых крюков на длинных тросах. Когда удавалось перерезать такой фал, брус, удерживавший парус, падал вниз, круша все и накрывая экипаж парусом. Лишенные хода, вражеские суда одно за другим становились добычей абордажных партий римлян. Как и в случае с карфагенянами, лишь только удавалось завести абордажные крючья, легионеры быстро завершали все остальное.

Солдаты проявляли свои опыт и умение не только в строительстве судов, но и в боевых действиях на море. Об этом свидетельствуют приказы, отданные Цезарем перед его возвращением в Италию, построить как можно больше судов для второго вторжения в Британию (54 до н. э.). Это «как можно больше» обернулось невероятным числом в шестьсот транспортных судов и двадцать восемь боевых кораблей, а также большим количеством старых судов, отремонтированных «несмотря на самую жестокую нехватку буквально всех материалов». Легионы не ели даром хлеб, даже стоя на зимних квартирах.

Десант римлян во время первого вторжения в Британию (55 до н. э.) говорит не только о военном таланте Цезаря, но и о самообладании его легионеров, оказавшихся в чрезвычайно тяжелых условиях. Во время высадки ветер поднял довольно сильную волну, и транспортные суда набрали слишком много воды, чтобы подойти к самому берегу. Тяжеловооруженным и облаченным в доспехи римским солдатам предстояло прыгать в воду, не зная ее глубины, и брести к берегу, являя собой прекрасную мишень для пехоты и конницы бриттов. Ничего удивительного, что они «не проявили того воодушевления и энтузиазма, который всегда показывали во время сражений на суше».

Боевые суда, имевшие меньшую осадку, чем транспортные, получили приказ подойти к берегу с флангов, откуда их лучники и пращники, а также катапульты, установленные на палубах, своим огнем очистили полосу высадки. Воодушевленный этим, знаменосец X легиона выпрыгнул прямо в полосу прибоя, призывая своих товарищей последовать за ним. Солдаты стали высаживаться на берег, но попали под мощный удар вражеской конницы, атаковавшей их прямо в воде, еще до того, как они смогли выбраться на сушу. Тогда их товарищи стали пересаживаться на более легкие суда десантного флота и пришли на помощь легионерам, попавшим под удар неприятеля. Этого оказалось достаточно, чтобы римляне смогли сформировать строй и овладеть береговым плацдармом.

В ходе этого вторжения в Британию солдатам Цезаря пришлось столкнуться с оружием, им ранее незнакомым. Это были излюбленные бриттами колесницы, которые они применяли с изрядной ловкостью. Не сходя с колесниц, они метали в неприятеля дротики, проносясь вдоль его строя либо сражаясь пешими, тогда как колесничие удерживали свои повозки в полной готовности неподалеку. Цезарь пишет, что они могли «управлять лошадьми, идущими на всем скаку по самым крутым склонам, осадить лошадей и в единый миг развернуть колесницу, пробежать по дышлу, встать на ярмо и снова запрыгнуть на колесницу». Однако эффективность, с которой островитяне применяли колесницы в ходе своих межплеменных войн, значительно снижалась, когда они встречались с ветеранами-легионерами. Они затрудняли действия конницы Цезаря и мешали его фуражирам, но не могли противостоять сомкнутому строю его легионов.

Грандиозный успех действий легионов против галлов целиком обязан военному гению Цезаря. В долгой и кровопролитной гражданской войне, которая последовала после судьбоносного перехода через Рубикон, легионы под его командованием столь же победоносно громили своих собственных сограждан. В то время, когда они противостояли Помпею при Фарсале, они были цветом римской армии и лучшими солдатами в мире. Они доказали это, окружив армию, значительно превосходившую их количественно, и добыли для своего командующего славу выдающегося полководца и… смерть в здании сената.

Дезорганизация, неизбежно последовавшая за годами гражданского раздора, и все увеличивающаяся потребность в войсках для ведения пограничных войн постоянно расширяющей свои пределы империи требовали полного пересмотра военной системы. Основной среди последовавших реформ в годы правления Августа было формирование войск из покоренных племен и создание на их основе постоянной и хорошо организованной армии — примерно равной по численности самим легионам. Эти вспомогательные части были сведены в когорты (пехота) и алы (конница) и приданы легионам примерно так же, как соции в период былой республики. Если ранее они зачастую возглавлялись и управлялись своими племенными вождями, в течение строго ограниченного периода, иногда в ходе военной кампании или же в течение немногих летних месяцев, то теперь они регулярно призывались на военную службу и служили под командой римских офицеров. Порой офицеры этих вспомогательных подразделений сами происходили из покоренных народов — выдвинувшись после службы в Риме или в легионах и получив права римских граждан.

^{Трубач (cornicen)}

Иногда такие вспомогательные войска сохраняли свое, привычное им оружие, но ко II веку н. э., как представляется, подобная практика почти исчезает, и они получают подготовку и оружие римского образца. Их оснащение, однако, отличалось несколько от оснащения регулярного легиона. Большинство воинов вспомогательных подразделений носило шлем того или иного образца, а многие из них были облачены в кольчужную рубаху или чешуйчатые доспехи. Вооружены они были пиками, более легкими, чем пилум, хотя длинный и широкий меч, спата, характерный для всех вспомогательных войск, выглядел более тяжелым и несколько неудобным в бою, чем короткий меч легионеров.

Такие вспомогательные войска получали меньшую плату, чем легионеры, и срок их службы, похоже, был более долгим, возможно до двадцати пяти лет. Выслужив свой срок, они получали «выходное пособие» и римское гражданство для себя и своих семей. Когорты имели различную численность. У античных авторов упоминается квингенария — когорта численностью в пятьсот человек, и милитария — когорта в тысячу человек. Порой в пехотные когорты включалась и конница. Таким образом, квингенария могла состоять из 380 пехотинцев и 120 всадников, а милитария — из 760 пехотинцев и 240 всадников. Подобная организация делала когорту самодостаточным подразделением, и в определенных условиях она могла иметь преимущество как в административном, так и в тактическом отношении.

Вспомогательные подразделения получали названия и номера. Часто название происходило от народности или племени, из которого когорта была первоначально набрана. Реже они получали названия по имени своего первого командира.

С наступлением мира численный состав легионов был доведен до полного комплекта легионов Мария, то есть до 6000 человек. Одновременно с этим общее число легионов (примерно сорок пять к концу гражданской войны) было сокращено, а их личный состав уволен либо использован для укомплектования других легионов. Ставки оплаты и выходное пособие, значительно различавшиеся в ходе гражданской войны — каждый генерал старался превзойти своего соперника в щедрости, — были систематизированы. Срок службы теоретически равнялся двадцати годам, но, когда поток поступающих на службу сокращался, людей часто задерживали на больший срок. Выходя в отставку, легионер получал выходное пособие, которое чаще всего заключалось в земельном наделе, небольшой ферме и одной-двух коровах, и зачастую поселялся в колонии вместе с другими выслужившими свой срок ветеранами.

Но былое италийское фермерство, основой которого и были подобные ветераны, постепенно вытеснялось все разрастающимися латифундиями, обрабатываемыми рабами. Свободные фермеры, разоряясь, переселялись в города, где пополняли толпы безработных и не желающих работать жителей, требовавших от властей бесплатного хлеба и кровавых зрелищ, которые несколько скрашивали их жизнь. Империя умирала еще до того, как начала жить, — но умирание это было столь медленным и со столь многими вливаниями свежей крови из провинций и покоренных народов, что оно затянулось на несколько столетий.

Армия империи на протяжении некоторого времени все еще оставалась армией завоевательной. Но пределы римского могущества в конце концов были определены, и, со стабилизацией границ империи, характер армии радикальным образом изменился. Она постепенно становилась армией обороны, стоящей вдоль обширных границ римского мира, и редко собиралась во что-то, напоминающее полевую армию. Причины подобного изменения нетрудно понять — врагов, могущих быть серьезной угрозой для римлян, не существовало, либо они могли таиться в глубине окружавших империю приграничных лесов, степей и пустынь. Одна-единственная держава, Парфия, имела границы, проходившие непосредственно рядом с римскими, но парфяне предпочитали теперь оставаться за пустынями Сирии и горами Малой Азии.

^{Легионер эпохи Августа}

С неумелыми командирами во главе римляне отнюдь не всегда оставались непобедимыми, что ярко продемонстрировало уже упомянутое нами поражение легионов под командованием Вара в 9 году н. э. Блестящая победа Арминия не только стерла имена трех легионов из списков римской армии — страдающий Август напрасно требовал от уже мертвого Вара вернуть ему его легионы, — Рим терял больше чем армию.

Эта военная катастрофа в сумрачных чащах Тевтобургского леса навсегда положила конец всем планам римлян относительно завоевания Германии. Трудно сказать, предотвратило бы присоединение романизированной Германии к империи последующее завоевание ее варварами. Вполне возможно, что овладение столь большой территории, с храбрым и агрессивным населением, могло придать достаточно сил разрываемому на части римскому государству, чтобы отразить волну великого переселения народов и спасти Западную Европу от полного распада. С другой стороны, Германия могла пойти путем Галлии, и яростный тевтонский дух мог совершенно исчезнуть в процессе романизации. В то время как римская военная организация была самой совершенной в тогдашнем мире, социальная и экономическая система империи была подобна язве, разъедающей ее политическую организацию изнутри.

С уверенностью можно сказать только одно: если бы местом рождения свободолюбивой англосаксонской расы стала римская провинция, то не было бы ни англоязычной нации, ни Великой хартии вольностей, ни парламентов, ни Билля о правах, ни «Четырех свобод»[35]. Битва в Тевтобургском лесу не представляла собой непосредственной опасности для Рима, однако редко когда разгром регулярной армии ордой варваров имел такое влияние на ход истории.

Несмотря на случайные поражения, в течение 250 лет не существовало ни одного государства, которое могло бы серьезно угрожать безопасности империи. Рим, правда, вел постоянные войны, но теперь это были типично пограничные конфликты — кратковременные вторжения и карательные экспедиции, подавление восстаний племен и местных беспорядков. Постепенно армия утрачивала сконцентрированность и была разбросана гарнизонами вдоль всей границы и расквартирована в более или менее стационарных лагерях. В местах, где угроза нападения варварских племен была постоянной, как, например, на севере Англии, были построены оборонительные валы, усиленные через небольшие промежутки фортами и лагерями. Подобный вал не мог остановить отряд решительных варваров — они могли перелезть через подобную преграду в безлунную ночь, — но вполне мог затруднить и замедлить их вторжение и отход, а также заставить их действовать пешими. Лошадям было невозможно перебраться через такой вал, а вторгшаяся группа без всадников не могла противостоять коннице, расквартированной вдоль вала через определенные интервалы. «Германская граница», отделявшая Римскую империю от германских племен, была оснащена подобными укреплениями и оборонялась не постоянной линией войск, а отдельными гарнизонами, расположенными вдоль нее с внутренней стороны через определенные интервалы.

В ходе многочисленных раскопок и исследований этих укреплений были обнаружены многие из легендарных крепостей античного мира и вспомогательных фортов. Укрепленные лагеря для расквартирования легионов занимали прямоугольные участки площадью от 50 до 60 акров. Существовали также и постоянные лагеря. Основные постройки таких лагерей возводились из камня. В пределах лагерных стен находились только военные формирования и службы. Все гражданские заведения располагались за стенами лагеря, и в соседних с ним деревеньках ютились многочисленные рынки, культовые учреждения, бани, а также дома солдатских семей и лагерной прислуги.

^{Шлем и чеканная кираса высокопоставленного офицера}

При такой системе легионы стали получать места постоянного расквартирования. Из трех легионов, образовывавших армию Британии вплоть до постепенного вывода имперских войск к концу IV века н. э., II легион Августа, штаб-квартира которого находилась в Карлионе, был расквартирован в стране с 43 года н. э. Примерно в те же годы пришел сюда и XX легион Валерия Победоносный (Честер), тогда как VI Победоносный (Йорк) был сравнительно недавним пришельцем, появившимся в Британии только в 122 году н. э. В подобных обстоятельствах становилось неизбежным то, что легионы воспринимали многое из особенностей той провинции, в которой были расквартированы. Рим и Италия, должно быть, скрывались в прекрасной дымке воспоминаний для людей, которые проводили годы своей жизни в холоде и сырости, патрулируя суровые нагорья Северной Британии или напрягая утомленные от солнечного блеска глаза в ослепительном сиянии песков в пустынях Месопотамии. Год за годом легионеры несли бессменную вахту в Испании и Африке, в Сирии и Каппадокии, на берегах Дануба и Рейна. Время шло, и вот уже сыновья занимали места отцов в рядах легионеров, а там подходило и время службы их внуков. Во II столетии и. э. легионы империи насчитывали, по всей вероятности, уже около 168 000 воинов, а вспомогательные подразделения более 200 000, и все они охраняли бесконечные границы империи.

Исключение составляли преторианские когорты. Первоначально это были телохранители генерала (претора), но с воцарением Августа их преобразовали в императорскую гвардию, а некоторые из них постоянно несли службу при императоре. Все они были организованы в десять когорт, по тысяче человек каждая. Составлявшие их воины получали более высокую плату и служили меньший срок, чем в обычных легионах, имея при этом дополнительное преимущество в виде постоянной службы в столице. Их укрепленный лагерь располагался в непосредственной близости с городской стеной Рима с внешней ее стороны. Будучи единственными регулярными армейскими частями, расквартированными поблизости от Рима, они неоднократно становились «делателями царей». С другой стороны, присутствие регулярных частей в окрестностях громадного и часто неуправляемого города было необходимо.

Общее количество вооруженных сил империи, включая преторианскую гвардию, личный состав флота, речных патрулей и «городские когорты», или полицию, к середине II века н. э. должно было приближаться к 500 000 человек. Хотя это и громадная цифра, но, принимая во внимание то, сколь велика была протяженность границ империи, которые необходимо было охранять, она представляется достаточно скромной в сравнении с объемом возложенных на эту массу людей задач.

Со временем появились все усиливающиеся трудности в наборе граждан на военную службу. Воинственные народности, из которых вербовались вспомогательные подразделения, были уже сами романизированы, и в 212 году н. э. император Каракалла пожаловал римское гражданство всем народам, населяющим империю. Эти трудности с набором на воинскую службу привели к тому, что солдат снова стали набирать из числа до сих пор не цивилизованных народов, живших по другую сторону границы. Они

должны были занять место вспомогательных подразделений, которые теперь стали всего только легковооруженными римскими пехотинцами. Эти новые вспомогательные войска сохраняли свой привычный племенной стиль ведения боя, свое снаряжение и оружие и сражались под водительством своих племенных вождей. По мере того как набор воинов в пределах империи становился все более трудным делом, число таких вспомогательных подразделений увеличивалось и со временем стало столь большим, что начало угрожать безопасности римского мира.

Защитная система с ее постоянно закрепленными за определенными местами воинскими контингентами и статичной обороной могла подвергнуться жестокому испытанию в случае нашествия варваров или внезапного восстания покоренных племен. Местные нужды обычно не позволяли оказать достаточную помощь соседям, поэтому возникла практика отправки в таких случаях временных воинских команд, сформированных из подразделений различных частей. Таким «сборным отрядам», хотя и со своим штандартом, не хватало товарищеской спайки и кастового духа постоянных частей. Но все же их использование вошло в практику — нехватка резервов или невозможность использования полевых армий обрекала администрацию империи на такое решение.

Самой большой трудностью для обороны империи была громадность пространства, а также невозможность скорого передвижения войска. По современным оценкам, переброска одного легиона через территорию всей империи, из одного конца в другой, потребовала бы больше полугода. Тем не менее необходимость в быстрой переброске войск остро ощущалась, и для решения этой задачи создавалась целая сеть военных коммуникаций, связывавшая различные стратегически важные пункты.

Начиная с середины III века н. э. стало все ощутимее давление на империю со стороны варварских народов. Их вторжения неизменно отражались, но новые, все более мощные волны варваров накатывались на бастионы империи, делая необходимыми перемены в ее оборонительной политике. Прерывистая линия легионов и вспомогательных войск уже была не в состоянии сдерживать массированные вторжения. С мест своего былого обитания снялись целые народы, и для отпора ордам, которые ломились сквозь еле-еле удерживаемые границы, были сформированы полевые армии. Они создавались из подразделений любых имевшихся под рукой войск, и, по мере того как использование «сборных отрядов» расширялось, старые легионы и вспомогательные когорты частично приходили в упадок и теряли свою индивидуальность.

Вторжения варваров пришлись на период гражданских волнений, когда легионы все еще сохранялись, но они уже мало чем напоминали легионы былых времен. Их численность, по крайней мере в полевых армиях, была сокращена до тысячи человек. В связи с появлением в их рядах значительного числа недавних варваров неизбежно снизилась дисциплина; повлияло на падение дисциплины и ослабление власти центра, а также его престижа вследствие гражданских войн. Претенденты на императорский трон соперничали друг с другом, стараясь заручиться поддержкой армии, а предводительство, основывавшееся на популизме, отнюдь не способствовало поддержанию хорошей дисциплины. Какая бы то ни было связь с Римом, которую некогда живо ощущал каждый солдат, давно уже не существовала. Боевая подготовка, честь мундира и преданность своим командирам — вот то немногое, что еще теплилось в той смеси рас и племен, составлявших теперь армии империи.

Обездоленное население империи, придавленное все увеличивающейся тяжестью долгов и налогов, не было больше способно обеспечивать приток в армию новых воинов. Да и трудности воинской службы не казались заманчивыми для обычного гражданина. В IV столетии н. э. действовала почти феодальная система призыва мужчин в армию, основанная на собственности, — поместье определенной площади было обязано направить для службы в армии мужчину или нескольких мужчин, в зависимости от размеров поместья. Участились уклонения от призыва и даже членовредительство, да и кое-как собранные новобранцы находились далеко не в лучшей форме. Несколько проще было найти охотников служить в легковооруженных вспомогательных частях, чем в легионах, — мало кто горел желанием таскать на себе изрядный вес тяжелой брони и оружия. Да и дисциплина в легионах была куда строже, срок службы дольше, а повышение в званиях шло гораздо медленнее.

Полевые армии в своем противостоянии волнам вторжений варваров полагались главным образом на свою маневренность, поэтому в них имелось значительно большее число конников; некоторые из них, так называемые катафракты, а также их лошади были защищены полными чешуйчатыми доспехами. С другой стороны, появилась тенденция к более легкому вооружению пехотинцев. К IV столетию н. э. тяжелый пилум уже вышел из употребления и был заменен гораздо более легкой пикой. Вне всякого сомнения, эти перемены были вызваны внешними факторами, в частности увеличивающимся применением неприятелем конницы. С падением дисциплины возникла необходимость в более тесном строе и в оружии, которое могло бы удерживать на расстоянии атакующую конницу. Упомянутая пика значительно отличалась от длинного оружия македонской фаланги, была, по всей вероятности, короче и легче и при необходимости могла быть использована и в качестве метательного оружия.

К IV веку н. э. эти полевые силы были сформированы из самых лучших войск, имевшихся в стране. Они были разбиты на три разряда — «палатинцы», «комитатенты» и «псевдокомитатенты». Первые, название которых произошло от римского слова «дворец», считались лучшими частями в полевых армиях. Примерно третья часть тяжеловооруженных легионеров-пехотинцев была прикомандирована к полевым армиям, остальные продолжали нести службу на своих старых местах расквартирования на границах. Служба в этих пограничных частях была теперь согласно закону наследственной. Сыновья солдат должны были становиться тоже солдатами, точно так же как, согласно требованию того же закона, все сыновья сельскохозяйственных рабочих и ремесленников должны были наследовать занятия своих отцов. И нет ничего удивительиого в том, что эти обособленные подразделения, часто давно оторванные от Рима и перемешавшиеся с местным населением, считались самыми слабыми частями в составе полевых сил.

Чем сильнее становилось давление извне, тем больше усилий приходилось прилагать империи для своей защиты. По приблизительным оценкам, общая численность личного состава на службе у империи войск всех видов в IV столетии н. э. доходила до трех четвертей миллиона человек, и содержание таких сил тяжким грузом ложилось на несчастных налогоплательщиков. Войны, эпидемии, неурожаи и даже нередкие случаи убийства новорожденных постоянно сокращали число подданных империи. Торговля практически замерла, а некогда возделанные поля зарастали травой, их владельцы и арендаторы пускались в бега, чтобы скрыться от сборщиков налогов. С целью хотя бы частично снова возродить в этих районах жизнь руководство империи стало позволять варварам селиться на них, что само по себе создавало опасный прецедент.

Со временем наряду с тем, что варвары, живущие в империи, постепенно начинали походить на римлян, стал проявляться и обратный процесс — жители провинций и армия во все большей степени стали походить на варваров. Часть граждан империи начала перенимать варварский сталь жизни — отпускать длинные волосы, носить меха и длинные штаны, несмотря на запреты имперских декретов. Индикатором нездоровья римской экономической структуры стало то обстоятельство, что инициатива роста народонаселения ирходила «сверху» — в ней были прежде всего заинтересованы правящие круги империи. В хорошо устроенном обществе со здоровой экономикой, в условиях многолетнего мира, вполне можно было бы ожидать естественного роста народонаселения и, как следствие, триумфального шествия римской цивилизации к северу и востоку.

Однако уже сами громадные размеры империи способствовали ее распаду. Любое ослабление центральной власти служило сигналом для генералов в отдаленных провинциях попытаться установить в них свое независимое правление либо попробовать добыть себе императорский пурпур. В условиях постоянных вторжений или только слухов о таких вторжениях естественным образом прерывалась связь между различными частями империи. Уже давно стало понятно, что римское государство слишком обширно, чтобы оно могло управляться одним человеком из одного города. И императору Диоклетиану (284— 305 н. э.) пришлось предпринять меры, в соответствии с которыми империя стала управляться четырьмя правителями — двое из которых, будучи старшими правителями, именовались Августами, а двое их помощников получили титул Цезарей.

При новой системе управления запад империи оказался под началом Максимиана (Август), который управлял Италией и Африкой, и Константина (Цезарь), правившего Испанией, Галлией и Британией. Диоклетиан, как старший Август, оставил себе управление такими важными территориями, как Египет, Азия, Фракия и Македония, в то время как Галерий (Цезарь) правил Паннонией и Мёзией. Пока все управление оставалось в опытных руках Диоклетиана, все шло хорошо, но после его добровольного отречения от власти на волю вырвались старые обиды и вражда, которые в результате и привели к провозглашению императором Константина (сына Цезаря Константина). Ни один из четырех дворов Августов и Цезарей не находился в Риме, и Константин, создавший свою новую столицу в Византии, нанес новый, теперь уже окончательный удар, добивший верховенство Вечного города.

Преемникам Константина — в разгар гражданских войн и внутренних раздоров — пока еще удавалось удерживать разрываемую на части империю, но от нее уже мало что осталось. Дворы императоров копировали дворы восточных владык; какая бы то ни было свобода сената и народа с правлением Августов исчезла, а легионы, бывшие некогда предметом гордости Италии, состояли по большей части из варваров, разве что немногим более цивилизованных, чем те племена, из которых их набирали. Лишь благодаря традициям и организации былой имперской армии удавалось даже сейчас, после многих лет внутренних беспорядков, отражать вторжения извне, случавшиеся все чаше и со все большей энергией.

Большие изменения в армии произошли в IV столетии н. э., когда основным родом войск вместо пехоты стала конница. В сложившихся обстоятельствах эта значительная перемена, шедшая вразрез с вековыми традициями, была вполне логичной. Крупные пехотные формирования всегда были не слишком маневренными. Даже Александр Македонский, располагая превосходно подготовленными и обученными македонскими фалангами, отдавал предпочтение коннице в качестве решающего рода войск, наносящего сокрушительный удар по врагу. С другой стороны, действуя против неприятеля, в составе войск которого была значительной доля конницы, тяжеловооруженная пехота не обладала достаточной мобильностью. Любая сколько-нибудь крупная воинская часть, прорвавшаяся сквозь приграничную оборону империи, могла нанести громадный ущерб, если не была вовремя блокирована. Это и стало причиной увеличения доли конницы как в полевых армиях, так и в приграничных частях.

Что же касается относительных достоинств этих двух родов войск, то ни у кого никогда не было сомнений в том, что при нормальных обстоятельствах основным родом войск является пехота. Множество раз на протяжении всей истории было доказано, что строй испытанных пехотинцев, даже если они не имеют никакого метательного оружия вроде лука или мушкета, способен отразить любую кавалерийскую атаку. Считается, что ужасное поражение Валента, императора восточной части Римской империи, при Адрианополе доказывает превосходство конницы. Однако это совершенно не так. Весь ход битвы свидетельствует, что при слабом командовании даже хорошо подготовленная армия может быть разбита неприятелем, имеющим более низкую дисциплину, но превосходящим в численности и маневренности. Варрон, Вар и Валент — имена этих военачальников звучат символами поражения. Легионеры Валента, безусловно, уступали в боевой выучке и опыте тем римским воинам, которые сражались при Каннах и в Тевтобургском лесу. И все же, если бы в битве при Адрианополе ими командовал Сципион или Цезарь, готы потерпели бы еще одно поражение.

Поражение Валента (его гибель на поле боя, вне всякого сомнения, способствовала окончательному разгрому римлян) вполне могло способствовать смене приоритетов с пешего легионера на вооруженного всадника, но изменение тактики, описанное выше, в совокупности со все усиливающейся необходимостью в маневренности в любом случае привели бы к такому исходу. Совершенно очевидно, что, будь легионы IV века н. э. по своим боевым качествам равны легионам времен Цезаря, в подобной смене не было бы необходимости. Но все же Канны продемонстрировали, что легионы не вполне подходят для действий против крупных сил конницы и своими победами Сципион в значительной степени обязан конникам. Взирая из дали веков на славу былого, можно заметить тенденцию довольно низко оценивать воина времен заката империи. Но это, несомненно, является ошибкой. Невозможно адекватно представить себе мотивы, чувства, ценности или образ мышления людей различных эпох, живущих и действующих в различном окружении. Еще недавно бывший варваром солдат Феодосия настолько же отстоит во времени от легионера Мария, как современный американец от мушкетера. Но, будучи продуктом другой эпохи, был ли он в меньшей степени солдатом? Я считаю, что нет. В условиях распадающейся армейской организации, катастрофического падения дисциплины, зачастую под началом невежественных командиров, под постоянными ударами внешних врагов (многие из которых были взращены и выучены римлянами и имели теперь ничуть не худшее вооружение) солдат последних лет Западной империи в большинстве случаев оставался верен своей стране. Когда мы читаем про падение римского государства, воображение рисует нам последнее жестокое сражение Запада и последних из римских орлов, склоняющихся в последнем бою перед ордами варваров. В действительности же римская армия, к тому времени уже почти полностью варварская по своей крови, в ходе сражений потеряла весьма малые территории. Военачальники, в конце концов захватившие контроль над территориями, некогда принадлежавшими империи, смогли сделать это потому, что они командовали частями римских вспомогательных войск или их союзниками. Нечто мистическое заключено в том, сколь много римского выжило после падения империи, и даже само имя Священной Римской империи (пусть не очень святой и не очень римской) просуществовало еще многие столетия. 

Примечания:

2

Джу-джу — в некоторых африканских племенах и верованиях — шаман, заклинатель, чудотворец-профессионал.

3

По приказу Баба Macao, японского генерал-лейтенанта, военнопленные, находившиеся в Северном Борнео, были отправлены в так называемый «марш смерти» — пешком, без воды и продовольствия. В ходе «марша» большинство из них погибло.

28

Велиты — легковооруженные пешие воины в Древнем Риме. (Примеч. ред.)

29

Эпир — историческая область на северо-западе Греции, у Ионического моря.

30

Квинквирема — в Древнем Риме боевой гребной корабль, насчитывавший в общей сложности 5 рядов весел по борту.

31

Марий Гай — римский полководец и политический деятель. Происходил из незнатной семьи. Народный трибун.

32

Вегетиус — Флавий Вегетиус Ренатус, римский военный эксперт, написавший трактат о воинском искусстве.

33

Аппиан — историк Древнего Рима, по национальности грек, автор написанной на греческом языке «Римской истории» (от основания города до начала II в.).

34

Алезия — древний галльский город-крепость, в 52 г. до н. э. был осажден Юлием Цезарем при подавлении общего восстания галлов.

35

«Четыре свободы» — принципы, которые президент Ф.Д. Рузвельт провозгласил 6 января 1941 г. в послании конгрессу. Он подчеркнул важность сохранения мира, основанного на четырех свободах: свободе слова и самовыражения, свободе вероисповедания, свободе от нужды, свободе от страха.