Зачем мне жемчуг с золотом ?

Зачем мне арт-нуво?

Мне кроме просветления

Не нужно ничего.

Мандала с махамудрою

Мне светят свысока.

Ой, Волга, Волга-матушка,

Буддийская река!

Борис Гребенщиков, "Русская нирвана".

Идеи маркиза-мистика Сент-Ива де Альвейдра, которые мы обсуждали выше, не ограничивались рассказом о становлении и разрушении Империи Рама. Де Альвейдр был убежден, что в глубинах Азии (на границе Афганистана, Тибета и Индии) существует страна Агартхи (Агарти, Agarttha), населенная мудрецами-медиумами, пережившими революцию "принца Иршу". Страна эта имеет "синархическую" форму правления, и ее население достигает 20 миллионов человек. Более того, маркиз утверждал, что уже общался с ее посланцами и даже предлагал правительству Франции связь и сотрудничество с великими магами, живущими на Востоке.

В своей книге "Миссия Индии в Европе" он пишет:

"На поверхности и в недрах Земли реальное пространство Агартхи противостоит вынужденно стесненному существованию в условиях скверны. Не говоря об Америке, подземные пространства которой обжиты Агартхой еще в глубокой древности, только в Азии около полумиллиарда людей так или иначе знают о ней и о ее могуществе".

Таким образом, повсюду в недрах Земли есть обширные подземные пространства, недоступные простым смертным.

Вопреки общепринятым научным теориям, согласно которым в недрах Земли жизнь невозможна из-за высоких температур, де Альвейдр считал, что в огромных полостях обитают таинственные народы, обладающие значительной властью. Ими управляет загадочный Король Мира - высшая инстанция невидимых властелинов.

В недоступных горных долинах и пещерах находятся лаборатории, где совершенствуется научный опыт древних цивилизаций. Якобы в районе северо-западного Тибета в доисторические времена существовал очаг величайшей культуры, которой был известен особый научный метод, позволяющий раскрыть все тайны вселенной.

Лишь посвященные адепты, которым известны тайные маршруты и точки контактов, в состоянии попасть в Агартхи. Вход туда огражден невидимыми барьерами, лишающими профанов возможности случайно оказаться в этой чудесной стране.

Маркиз де Альвейдр писал и о грозной силе, которая позволит "рыцарям и правителям Агартхи" при опасности насильственного захвата их страны взорвать часть планеты.

Базовые положения европейских оккультных систем и мистерий, говорил де Альвейдр, в том числе - масонства, представляют собой лишь искаженные перелевы и отголоски древней науки, развиваемой в Агартхи.

Маркиза-оккультиста обвиняют в том, что Агартхи - плод его фантазии. Однако подобные легенды существуют в Азии с древних времен и вовсе не являются выдумкой европейца. Только на Востоке таинственную страну, населенную великими мудрецами, принято называть Шамбалой.

Слово шамбала (тибетское: Шам-бха-ла) имеет двоякое значение. В символическом смысле шамбала - это олицетворение времен грядущей правды, победы добра над злом, наступления века истины и единства человечества (век Майтрейи). В конкретном смысле Шамбала - это потаенное место пребывания в Центральной Азии общины великих "держателей" и "носителей" мира - Владыки и его сподвижников махатм.

Вот что писал о Шамбале известный востоковед, путешественник и эзотерик Юрий Николаевич Рерих:

"Шамбала является не только очагом тайного буддийского учения, но и источником грядущей галбы ("галба", "калпа" - мировой период в индуистской космогонии. - А.П.), или космической эры. Европейский ученый склонен преуменьшать значение слова "шамбала", но те, кто знаком с буддизмом, знают, какую огромную силу имеет оно среди буддистов высокогорной Азии. На протяжении всей истории это слово не только вдохновляло религиозные движения, но даже двигало армиями, военным кличем которых была Шамбала. Солдаты Сухэ-Батора, изгнавшие из Монголии генерала Сюя с его армией и принесшие в свою страну свободу, сочинили песню, которую и сейчас поют монгольские кавалеристы. Песня начинается словами "Чанг-Шамбалын-дайн", или "Война северной Шамбалы", и призывает монгольских воинов подняться на священную войну за освобождение своей страны от вражеских полчищ. "Пусть мы все умрем в этой войне, но мы родимся снова воинами Шамбалын-хана", - поется в этой песне.

…В наши дни возрождается мощный фольклор, иногда в виде пророчеств, песен, намтаров, или легенд, и лам-йигов, или напутствий. Барды поют балладу о будущей войне Шамбалы, которая покончит со злом. Не следует недооценивать значения этой разбуженной силы, таящейся в юртах кочевников и во многих монастырях ламаистской Центральной Азии…"

Мистическая монограмма Намчувангдан - эмблема Калачакры (из книги Э.Бернбаума "Путь в Шамбалу")

Буддийская традиция прочно связывает Шамбалу с учением о Калачакре - Колесе Времени. Это некое сокровенное знание, обладание которым позволяет достичь просветленного состояния Будды в течение одной жизни. Считается, что Будда Шакьямуни через год после достижения просветления (нирваны) преподал сокровенное учение царю Шамбалы Сучандре. Вернувшись на родину, в Шамбалу, Сучандра стал проповедовать это учение, а также написал пространный комментарий к нему. Много столетий спустя учение о Калачакре вернулось из Шамбалы в Индию, где получило широкое распространение среди буддийских монахов. Произошло это на рубеже X и XI веков нашей эры. Из Индии учение затем было перенесено странствующим пандитом (учителем) Соманатхой в Снежную страну - Тибет. Соманатхе также приписывается введение в Тибете в 1027 году особого календаря на основе 60-летнего цикла, изложенного в Калачакре.

В XIV веке большой интерес к системе Калачакра начинают проявлять Панчен-ламы, в результате чего монастырь Ташилхумпо в южном Тибете (провинция Цзян), являющийся их резиденцией, превращается в один из главных центров Учения. В лице Панчен-лам Калачакра приобретает совершенно особых покровителей. Согласно древнему буддийскому пророчеству, в конце Кали-юги (Железного века), когда учение Будды придет в упадок, 25-й Владыка Шамбалы Рудра Чакри (Ригден Джапо, Ригдан Джэбо, Красный Всадник), воплотившись в одном из Панчен-лам, начнет войну против варваров - последователей религии Лало (явный намек на мусульманских гонителей буддизма). В результате великой битвы, которая произойдет на берегах реки Шрита (Сита) в Индии, полчища Лало будут разбиты и на Земле воцарится царство Майтрейи.

Первые сведения о Шамбале проникли в Европу на исходе средневековья благодаря рассказам путешественников по азиатскому Востоку.

Первыми о загадочной стране поведали португальские миссионеры-иезуиты Эстебан Качелла и Жоао Кабрал. В 1628 году, пытаясь пройти из Бутана в Катай (Cathay), то есть в Китай, о котором в то время имелись довольно скудные сведения, они узнали о существовании неведомой им страны - "Ксембала" (Xembala). Бутанский правитель сообщил им, что это очень известная страна и что она граничит с другим государством под названием Согпо. Из такого ответа Качелла заключил, что Ксембала - это и есть Катай, поскольку сообщенные ему сведения - огромные размеры Ксембалы и ее соседство с владениями монголов - соответствовали тому, как Катай-Китай изображался на географических картах. После этого Качелла предпринял путешествие в Ксембалу, и ему удалось добраться до города Шигадзе во владениях Панчен-ламы (то есть в Тибете). Сюда в начале 1629 года из Бутана прибыл и его спутник Кабрал. Путешественники, однако, довольно быстро сообразили, что попали не в Катай, а в страну, которая на европейских картах того времени именовалась Большой Татарией.

Другой европейский путешественник - венгр Чема де Кереши, побывавший в Бутане и Тибете в начале XIX века, дополнил сведения португальских монахов. В небольшой статье, опубликованной им в 1833 году в журнале Азиатского общества Бенгалии, Кереши, в частности, сообщает, что Шамбала - это "мифическая страна, расположенная на севере" и что ее столицей является Калапа - "прекрасный город, резиденция многих прославленных царей Шамбалы".

Называя Шамбалу "мифической страной", де Кереши тем не менее указывает относительно точные ее географические координаты - "между 45 и 50 градусами северной широты, за рекой Сита или Яксарт".

Все эти скупые сведения о Шамбале долгое время оставались достоянием узкого круга географов и востоковедов. И только во второй половине XIX века благодаря теософскому учению Елены Петровны Блаватской предание о Шамбале становится известным широкой публике.

Составляя единую эзотерическую доктрину - "первоначальное откровение, данное человечеству", - Блаватская обратилась к древнейшим мистериальным культам и учениям, сохранившим, по ее мнению, остатки древней традиции. В своем капитальном труде "Тайная доктрина" Елена Блаватская (со ссылкой на публикации Чема де Кереши и сообщения немецких путешественников по Тибету братьев Шлагинтвейт) упоминает о Шамбале и о священной книге "Дус-Кьи-Хорло" ("Цикл Времени"). Содержащаяся в этой книге система тибетского мистицизма, по утверждению Блаватской, столь же древняя, как и человек, практиковалась в Индии и Тибете задолго до того, как Европа стала континентом (!), хотя первые сведения о ней появились только около тысячелетия назад.

"В глуши Транс-Гималаев, - пишет Блаватская, - слишком общо называемых Тибетом, в наиболее недоступных местах пустынь и гор до сегодняшнего дня живет эзотерический "Благой Закон" - "Печать Сердца" - во всей своей первоначальной чистоте".

Следует отметить, что Шамбала для Блаватской и ее последователей - это уже не "мифическая страна" Дэджунг (Источник счастья), но некое реально существующее братство или община посвященных йогов-махатм. Таких мистических братств, хранящих остатки древней Универсальной науки, на Земле существует немало, однако они не имеют никакого отношения к так называемым цивилизованным странам. Более того, местонахождение их должно оставаться тайной для остального мира - до тех пор, пока "человечество в массе своей не очнется от духовной летаргии и не раскроет свои слепые очи навстречу ослепительному свету Истины".

Листая "Тайную доктрину", мы встречаем и другие упоминания о Шамбале. В рамках довольно сложной хронологии истории Земли, описанной Блаватской, этой стране, сокрытой в подземных пещерах, тоже нашлось место.

Вот лишь несколько цитат из Елены Блаватской;

"…Лишь горстка этих Избранных, Божественные наставники которых удалились на "Священный Остров", откуда придет последний "спаситель", - удерживала теперь половину человечества от истребления ее другой…"

"…Многочисленные пещеры и руины, обнаруживаемые в обеих Америках, а также на Вест-Индских островах, все они связаны с затонувшей Атлантидой. В то время как иерофанты Старого Света во времена Атлантиды были связаны с Новым Светом наземными путями, маги несуществующей теперь страны имели целую сеть подземных коридоров, расходящихся по всем направлениям…"

"…Мы намекаем не на пещеры, известные каждому европейцу, будь то наяву или же понаслышке, несмотря на их огромную древность, хотя даже это оспаривается современной археологией; но на факт, известный всем посвященным браминам Индии и особенно йогам, - именно, что нет ни одного пещерного храма в этой стране, который не имел бы своих подземных проходов, расходящихся по всем направлениям, и что эти подземные пещеры и бесконечные коридоры, в свою очередь, имеют свои пещеры и коридоры…"

В представлениях Блаватской Шамбала - это последнее убежище уцелевших в мировой катастрофе представителей расы атлантов. Современные теософы разделяют это представление, рассказывая о Шамбале так (цитирую по сборнику работ современных теософов, подготовленному Надеждой Уриковой):

"Тысячи сказаний всех народов на протяжении веков передаются из уст в уста о легендарной Обители Великого Белого Братства - Шамбале. Шамбала - не слухи, она действительно существует. "Не думайте, что Братство Наше скрыто от человечества непроходимыми стенами. Снега Гималаев, скрывающие Нас, не препятствуют для идущих в правде, но не для исследователей". Так говорит Владыка Шамбалы на страницах "Живой Этики".

Наукой установлено, что лживых легенд не существует. О малом, о незначительном, о жалком человечество не слагает легенды.

Легенды - не отвлеченность, но сама реальность. Они говорят о том, что Белое Братство, Великие души пришли на Землю на заре существования человечества с более высоких планет - Юпитера и Венеры, где духовное развитие человечества шло быстрее. Они окончили свою эволюцию, но пошли на сознательную жертву, чтобы удержать планету от гибели, чтобы облегчить духовный прогресс человечества. Великие знания, истинные ценности хранятся в гигантских книгохранилищах Братства, расположенных в недоступных пещерах под Землей для защиты сокровищницы культур не только от грабителей, но и от геологических катастроф. Там хранится наследие затонувшей Атлантиды, ошеломляющие достижения исчезнувших цивилизаций, существовавших тысячелетия назад.

…Учителя Шамбалы постоянно шлют мысли, идеи, направленные на рост духа людей, великие открытия. Все в умственном, нравственном и культурном развитии человечество получает из Единого Источника, оно всегда черпает мощь из Великого Белого Братства.

Огромна работа Братьев Шамбалы. Ведется борьба против невежественного эгоизма, негативного мышления в инертной массе человечества, чтобы изменить ее в высшие формы законов эволюции. Они частично нейтрализуют темную ауру Земли, содержащую вредоносные мысли с первых дней существования человечества".

Но тут благостная картинка вдруг сменяется неприкрытыми угрозами:

"…Владыки Шамбалы, которые получили знания раньше нас и знают гораздо больше, предупреждают, что нынешний кризис будет сильнее предыдущих катаклизмов, ибо население планеты растет, а его духовность падает. Единственное, что может спасти, - Учение Сердца - Живая Этика, духовное совершенствование. Человечество должно выбрать. Если люди будут продолжать идти прежним "материальным" путем, то лучезарный глава Шамбалы уничтожит все зло на планете. Руководители Шамбалы заговорят молниями. Пришла Эра Шамбалы".

Подобные идеи нам знакомы. Уж очень теософы не любят науку и материалистический взгляд на мир - отсюда и "ярость благородная", и обещание показать "кузькину мать" оппонентам. Но пусть их, теософов, - в конце концов они имеют весьма отдаленное отношение к Шамбале. И на вопросы о таинственной стране, в которой проживают носители древнего знания, не дают сколько-нибудь удовлетворительного ответа. Поговорим лучше о тех, кто попытался это сделать, не дожидаясь прихода Ригдена Джапо.

Предание о Шамбале в его европейском варианте получило дополнительное развитие после публикации осенью 1933 года романа-утопии английского писателя Джеймса Хилтона "Потерянный горизонт".

В этом произведении Хилтон необычайно увлекательно и правдоподобно изобразил расположенный в одной из труднодоступных горных долин на территории западного Тибета буддийский монастырь-"ламасерию" Шангри-ла, населенный представителями различных народов, в том числе и европейцами. Благодаря тайным знаниям и оккультным методикам обитатели монастыря сумели подчинить себе ход времени, замедлив его течение. Они живут замкнутой общиной - мирно и счастливо, погрузившись в занятия науками и искусством, не ведая тревог и забот, терзающих остальное человечество.

Роман Хилтона в короткое время приобрел большую популярность на Западе, многократно переиздавался и в 1937 году был экранизирован. С легкой руки Хилтона слово "Шангрила" прочно вошло в английский язык в значении "воображаемый земной рай, убежище от тревог современной цивилизации". Такое название присваивают обычно роскошным отелям, ресторанам, горным курортам и прочим "райским уголкам" на земле, а президент Рузвельт даже назвал так свою летнюю резиденцию в горах Мэриленда (впоследствии переименована в Кэмп-Дэвид).

Возможно ли существование в наше время где-нибудь в недоступной горной долине Тибета подобного эзотерического братства, хранящего неведомые остальному человечеству знания? Вряд ли. Во всяком случае можно сильно сомневаться, что такое братство существует на тщательно контролируемой Китаем территории Тибетского автономного района. И потому нынешние эзотерики и исследователи аномальных явлений все чаще говорят о Шамбале "невидимой" - скрытой в подземных пещерах или в "параллельном мире"…

В то же время ученые продолжают поиск страны, послужившей прообразом мифической Шамбалы.

На сегодняшний день существует несколько гипотез относительно возможного местоположения буддийского "парадиза" на картах древнего мира.

Например, отдельные исследователи связывают Шамбалу с процветавшими в VII-X веках нашей эры буддийскими городами-государствами Таримского бассейна в Восточном (Китайском) Туркестане, где некогда пролегал Великий шелковый путь.

Другой регион поисков - обширная территория между Ираном и западной Индией. Согласно гипотезе российского тибетолога Б.И.Кузнецова, Шамбала - это древний Иран эпохи Ахеменидов (VI-IV в, до н. э.). К такому неожиданному выводу ученый пришел в результате расшифровки древней географической карты из тибетско-шаншунского словаря 1842 года. Термин Шамбала, как утверждает Кузнецов, использовался индийцами для названия Ирана и может быть переведен как "держатели мира (блага)". Из Ирана же индийцы заимствовали и учение о Бесконечном Времени (Зерван Акарана), которое затем было положено в основу буддийской системы Калачакра. Предполагается, что такое учение было создано западными иранскими магами под влиянием древней вавилонской традиции, согласно которой история делится на большие временные циклы и внутри каждого из них все события периодически повторяются.

Современный английский путешественник-исследователь Чарльз Аллен помещает Шамбалу в западном уголке Тибета, вблизи священной горы Кайлас - там, где возникла первая тибетская цивилизация и вместе с ней загадочная религия левосторонней свастики "бон". Именно в этих местах сложилась бонская легенда о райской земле Олмо-лунрин, которую индийцы позднее окрестили Шамбалой. Что касается учения о Калачакре, то оно, как полагает Аллен, происходит из древней Гандхары (территория, охватывающая северный Пакистан и восточный Афганистан). Одна из областей Гандхары - Уддияна, которую обычно отождествляют с живописной долиной Сват, расположенной среди южных отрогов Гиндукуша на севере Пакистана, считается колыбелью тантрического буддизма. Посетивший эту долину в 629 году китайский паломник Сюань Цзан с удивлением обнаружил там остатки почти полутора тысяч (!) различных буддийских памятников (монастыри, ступы) и поселений, что свидетельствовало о сказочном расцвете буддизма в Уддияне в предшествующую эпоху (II-V века). Можно представить себе, пишет Аллен, каким райским уголком должна была казаться эта долина обитавшим в ней буддистским монахам. После завоевания Гандхары белыми гуннами Калачакра-тантра переместилась в регион западных Гималаев. Версия английского ученого, умело увязывающего древние буддийские и бонские предания с реальными историческими фактами и рисующего весьма достоверную картину "странствий" Кала-чакра-тантры по странам Центральной Азии и ее постепенной трансформации, весьма интересна, при этом стоит обратить внимание на тот факт, что Аллен локализует Шамбалу именно там, куда ее обычно помещают различные эзотерики, - в западной части Тибета.

Что касается самих тибетских лам, то они придерживаются самых разных точек зрения: одни считают, что Шамбала находится (поныне!) в Тибете или же в горной системе Куньлуня, возвышающейся над Тибетским плато, другие - в соседнем Синьцзяне (Западном Китае), однако большинство из них верит, что Шамбала расположена в гораздо более северных широтах - в Сибири или в каком-то другом месте России или даже в Арктике (?!).

Однако большинство нынешних исследователей предпочитают утверждать, что Шамбала не имеет отношения к истории или географии. Шамбала - это вера в лучшее будущее. И как символ этой веры может быть использована для борьбы с настоящим. Именно так и воспринимал ее один из самых последовательных и агрессивных мистиков XX века - барон Роман Унгерн- Штернберг.

Область Внешней Монголии с давних времен представляла собой этнический котел, в котором в течение веков перемешалась кровь различных монголоидов - бурятов, олетов, калмыков, якутов, гиляков и тому подобных народностей. Все они принадлежали к воинственным кочевым племенам. Именно из Монголии хлынули орды Чингисхана, завоевавшие континентальную Азию и угрожавшие всему христианскому миру.

В XVIII веке монголы, изнуренные войнами и эпидемиями, попали под власть Пекина. Но вскоре в их степи устремились русские. Две огромные державы находились в вечном противостоянии, а вся тяжесть этой борьбы легла на монголов. В отчаянной попытке выжить потомки Чингисхана воспользовались гоминдановской революцией и кризисом в России и в 1911 году провозгласили независимость.

Монголией в то время правила племенная аристократия. Потомки Чингисхана и монахи буддистских монастырей были хозяевами земель и стад. В качестве государственной религии в Монголии процветал буддизм тибетского происхождения (ламаизм), несущий на себе сильный отпечаток шаманизма.

В 1920 году Внешняя Монголия попадает под власть диктатора, ее фюрера, прибалтийского барона, потомка знаменитого рода тевтонских рыцарей Романа Федоровича Унгерна-Штернберга (Унгерна фон Штернберга).

В его армии начитывалось всего тридцать тысяч солдат, но в ней царила железная дисциплина, а солдаты были прекрасно вооружены. Разными средствами монголов и тибетцев призвали вступить в эту армию. Их распределяли по частям, обучали, а следили за этими солдатами триста казаков, которыми барон управлял железной рукой. Все они были отчаянными фанатиками.

Форма у солдат была красного цвета, погоны - светло-желтого с вышитой свастикой; этот же буддийский символ украшал знамена и официальные документы.

Всего за несколько недель армия барона разгромила большевиков и китайцев. Главная победа была одержана у Кяхты, стратегического пункта, открывавшего дорогу на монгольскую столицу - город Ургу (Улан-Батор).

Победитель барон Унгерн выказал в административных делах столько же умения, сколько и доблести в боях. Он провозгласил себя ханом всех монголов и заявил, что берет на себя осуществление великого замысла Чингисхана: создание единого военизированного государства племен Средней Азии.

Весной 1920 года после многочисленных приключений во Внешнюю Монголию прибыл польский министр Фердинанд Оссендовский. Горный инженер, исследователь, писатель, финансовый советник Колчака, он спасся от большевиков, скрывался в лесу, затем по Енисею добрался до Монголии, надеясь найти защиту у диктатора, который в то время находился в Урге. Оссендовский быстро завоевал расположение барона, который открыл ему свою юрту.

Впоследствии беглый финансист описал свои приключения в книге "Звери, люди и боги", оказавшей огромное влияние на формирование современного европейского оккультизма. Благодаря этой книге Европа узнала и о бароне Унгерне-Штернберге.

Весной 1921 года Унгерн в разговоре с Оссендовским подробно изложил ему свою родословную:

"Семья баронов Унгерн-Штернбергов принадлежит к роду, ведущему происхождение со времен Аттилы. В жилах моих предков течет кровь гуннов, германцев и венгров. Один из Унгернов сражался вместе с Ричардом Львиное Сердце и был убит под стенами Иерусалима. Даже трагический крестовый поход детей не обошелся без нашего участия: в нем погиб Ральф Унгерн, мальчик одиннадцати лет. В XII веке, когда Орден Меченосцев появился на восточном рубеже Германии, чтобы вести борьбу против язычников - славян, эстов, латышей, литовцев, там находился и мой прямой предок, барон Гальза Унгерн-Штернберг. В битве при Грюнвальде пали двое из нашей семьи. Это был очень воинственный род рыцарей, склонных к мистике и аскетизму, с их жизнью связано немало легенд. Генрих Унгерн-Штернберг по прозвищу Топор был странствующим рыцарем, победителем турниров во Франции, Англии, Германии и Италии. Он погиб в Кадиксе, где нашел достойного противника-испанца, разрубившего ему шлем вместе с головой. Барон Ральф Унгерн был пиратом, грозой кораблей в Балтийском море. Барон Петр Унгерн, тоже рыцарь-пират, владелец замка на острове Даго, из своего разбойничьего гнезда господствовал над всей морской торговлей в Прибалтике. В начале XVIII века был известен некий Вильгельм Унгерн, занимавшийся алхимией и прозванный за это Братом Сатаны. Морским разбойником был и мой дед: он собирал дань с английских купцов в Индийском океане. Английские власти долго не могли его схватить, а когда наконец поймали, то выдали русскому правительству, которое сослало его в Забайкалье…"

Действительно, род баронов Унгерн-Штернбергов был внесен в дворянские матрикулы всех трех прибалтийских губерний, и официальный родоначальник назван точно - Ганс фон Унгерн, живший, правда, не в XII, а в XIII веке. Баронское достоинство было пожаловано Унгерн-Штернбергам шведской королевой Христиной только в 1653 году, что же касается происхождения от гуннов и венгров, это уже семейная легенда, основанная на звучании фамилии. Родовой герб с лилиями и шестиконечными звездами был увенчан девизом: "Звезда их не знает заката".

Между Гансом фон Унгерном, вассалом рижского архиепископа, и генерал-майором Романом Федоровичем Унгерн-Штернбергом генеалогический словарь насчитывает восемнадцать родовых колен. За шесть столетий род разветвился, его представители расселились по всей Прибалтике, но наибольшее число поместий принадлежало им на севере Эстляндии, в Ревельском и Гапсальском уездах. Последний включал в себя часть материка и несколько островов, крупнейший из которых, Даго, по-эстонски - Хийумаа. В прежние времена его каменистые берега служили пристанищем пиратов, и здесь этот промысел никогда не считался предосудительным.

Роман Унгерн родился 29 декабря 1885 года. По традиции, распространенной в немецких дворянских семьях, мальчик был назван тройным именем - Роберт-Николай-Максимилиан. Позднее он отбросил последние два, первое заменил наиболее близким по звучанию начального слога славянским - Роман. Новое имя ассоциировалось и с фамилией царствующего дома, и с летописными князьями, и с суровой твердостью древних римлян.

Когда в 1891 году родители пятилетнего Роберта развелись, мальчик остался с матерью. Через три года она вторично вышла замуж - за барона Оскара Хойнинген-Хьюн Йерваканта. Брак оказался удачным, Софи-Шарлотта родила еще сына и дочь. Семья постоянно проживала в Ревеле. Дом отчима Унгерн считал родным, там он останавливался, изредка приезжая на родину, даже после того, как в 1907 году мать умерла. Его отношения со сводным братом и сестрой были самые родственные.

Некоторое время он посещал ревельскую Николаевскую гимназию, но был исключен. Как рассказывал один из его кузенов, Роберт, "несмотря на одаренность, вынужден был покинуть гимназию из-за плохого прилежания и многочисленных школьных проступков". Как бы там ни было, Роберта решено было отдать в военное заведение. Мать остановила свой выбор на Морском корпусе в Петербурге, куда и отправила сына в 1896 году.

Однако военным моряком Унгерн не стал. Едва началась война с Японией, он решил ехать на фронт и за год до выпуска поступил рядовым в пехотный полк, что было поступком достаточно экстравагантным. Правда, к тому времени, когда Унгерн попал на Дальний Восток, война уже кончилась. Через год, так и не побывав под огнем, он возвращается в Ревель, затем поступает в Павловское пехотное училище в Петербурге. В 1908 году, "по окончании полного курса наук", его производят в офицеры, но не в подпоручики, чего следовало бы ожидать по профилю училища, а в хорунжий Первого Аргунского полка Забайкальского казачьего войска. Странное для "павлона", как называли блестящих павловских юнкеров, производство и назначение. Арвид Унгерн-Штернберг объяснял это тем, что поскольку его кузен мечтал служить в кавалерии, то ему как выпускнику пехотного училища "можно было осуществить это свое желание только в казачьем полку".

То, что из всех казачьих войск Унгерн выбрал именно второразрядное Забайкальское, тоже вполне объяснимо. Во-первых, в это время поползли слухи о приближении новой войны с Японией, и он хотел быть поближе к будущему театру военных действий. Во-вторых, "желтыми" казаками (забайкальцы носили погоны и лампасы желтого цвета) командовал тогда генерал Ренненкампф фон Эдлер, с которым Унгерн состоял в некотором родстве, что позволяло надеяться на протекцию по службе.

Сразу после объявления мобилизации 1914 года Унгерн вместе со своим кузеном поступил в один из полков несчастной 2-й армии Самсонова. Оба "проделали" трагический августовский поход в Восточную Пруссию, но Фридрих погиб под Сольдау, а Унгерн был только ранен. Окружения и плена ему удалось избежать.

Его послужной список за это время не сохранился. Известно лишь, что он командовал сотней в Первом Нерчинском полку и вновь носил на мундире желтые цвета забайкальского казачества. Полк входил в Уссурийскую дивизию, которая позднее воевала на Юго-Западном фронте. Начальником дивизии был генерал Крымов, а полковым командиром Унгерна - полковник Врангель. Они знали друг друга еще по Забайкалью, да и в Эстляндии имели общих знакомых, но никаких отношений, помимо служебных, между ними не было. Уже в эмиграции, вспоминая Унгерна и отмечая его храбрость, Врангель отзывался о нем без симпатии, скорее даже с неприязнью.

Происхождением, воспитанием или чтением Ницше храбрость Унгерна объяснить нельзя. В ней имеется нечто патологическое. Недаром рассказывали, что в атаку барон часто скакал, как пьяный или как лунатик, с застывшими глазами и качаясь в седле. Люди такого сорта невыносимы в нормальной жизни и незаменимы на войне. Однако они представляют опасность даже там. Потому не случайно, что за три года, проведенные на передовой, Унгерн, будучи опытным, отважным и не столь уж молодым офицером, имея четыре ранения, получил всего одно повышение в чине, став из сотника есаулом.

Его карьера завершилась внезапно и, пожалуй, закономерно. В начале 1917 года он с фронта был делегирован в Петроград, на слет георгиевских кавалеров, но поездка закончилась в Тарнополе. Здесь Унгерн, пьяный, избил комендантского адъютанта, не предоставившего ему квартиры, и был арестован. От суда его спас Врангель. Но сам Унгерн утверждал, что сидел в тюрьме и на свободу вышел только осенью 1917 года.

Когда в августе 1917 года Уссурийская дивизия по приказу Корнилова и Крымова двинулась на революционный Петроград, она с фронта следовала через Ревель. Здесь, видимо, Унгерн и присоединился к ней, влившись в ряды Белой гвардии. После того как эшелоны уссурийцев застряли под Ямбургом, некоторые офицеры, зная о том, что набирается командный состав для будущего монголо-бурятского полка, решили ехать вслед за ним в Забайкалье. Надо думать, на их решение влияли слухи о готовящихся арестах участников корниловского выступления. Так или иначе, но Унгерн выехал на Восток.

Два пункта на географической карте, прочно связанные с жизнью Унгерна, странно созвучны его фамилии - Урга и Даурия. Здесь почти сразу после победы он приступил к формированию своей Азиатской дивизии, основу которой составили бурятские и монгольские всадники. На первых порах ее называли Туземным корпусом, или Инородческим корпусом, или Дикой дивизией, но Унгерн с его паназиатскими идеями хотел, видимо, подчеркнуть их в самом названии. Сколько сабель насчитывалось в дивизии, определить затруднительно. Колчаковские агенты доносили в Омск, что она "вообще не поддается учету". Не менее сложно разобраться в ее структуре, которая была разной в разное время. Поначалу один полк составили харачины Фушенги, другой набрали из казаков - русских и бурят, но за те два года, что Унгерн провел в Даурии, все неоднократно менялось. Управление строилось по принципу двойного командования: русские офицеры дублировали и контролировали туземных начальников. На штабных должностях и в артиллерии служили преимущественно русские. Вскоре при дивизии была создана военная школа для подготовки офицерских кадров из бурят и монголов. Заведовал ею есаул Баев. Как и заместитель Унгерна, Шадрин, он владел монгольским языком не хуже, чем родным.

Ничьей власти над собой барон не признавал. Когда из Читы к нему прибыла комиссия для расследования произведенных реквизиций и потребовала каких-то отчетов. Унгерн вежливо предостерег ревизоров: "Господа, вы рискуете наткнуться на штыки Дикой дивизии!" В Даурии он сидел самым натуральным князем и считал себя вправе облагать данью проходившие мимо поезда.

"За ним, - пишет современник, - шли авантюристы в душе, люди, потерявшие представление о границах государств, не желавшие знать пределов. Они шли, пожирая пространства Азии, впитывая в себя ветры Гоби, Памира и Такла-Макана, несущие великое беззаконие и дерзновенную отвагу древних завоевателей".

"За ним, - констатирует колчаковский офицер Борис Волков, лично знавший Унгерна и ненавидевший его, - идут или уголовные преступники типа Сипайло, Бурдуковского, Хоботова, которым ни при одной власти нельзя ждать пощады, или опустившиеся безвольные субъекты типа полковника Лихачева, которых пугает, с одной стороны, кровавая расправа при неудачной попытке к бегству, с другой - сотни верст степи, сорокаградусный мороз с риском не встретить ни одной юрты, ибо кочевники забираются зимой в такие пади, куда и ворон костей не заносит…"

Барон Врангель, полковой командир Унгерна, отмечал в нем "острый проницательный ум", который странно уживался с "поразительно узким кругозором". В этой характеристике своего подчиненного будущий командующий Русской армией одновременно и прав и не прав. Ясно, что Унгерн знал языки и много читал, - вопрос в том, какого рода была эта литература. Очевидно, круг чтения Унгерна и либерального Врангеля был в принципе различен. Трудно представить себе Унгерна с томиком Чехова в руках, проще - с "Центуриями" Нострадамуса. где, кстати, имелось пророчество о пришествии "князя с Востока", или с какой-нибудь из тех шарлатанских брошюр, которыми был наводнен книжный рынок начала века и которыми наводнен рынок сейчас. Хотя в разговорах он никогда не ссылался ни на Блаватскую, ни на Штейнера, интерес Унгерна к Тибету и к восточной мистике, его несколько утрированный, сознательно декларируемый фатализм, его высказывания о "неумолимой Карме", "Духе Мира" и так далее - все свидетельствует, что с теософскими идеями он был знаком хотя бы понаслышке.

И здесь снова нужно вспомнить о Шамбале-Агартхи. Дело в том, что барон Унгерн знал предание об этой загадочной стране, управляемой махатмами, и знал, конечно же, пророчество о пришествии Ригдена Джапо, Красного Всадника.

Улясутайский наместник, князь Чультун-Бэйсэ, по приказу Унгерна впоследствии расстрелянный за сотрудничество с китайцами, и его приближенный лама рассказывали биографу барона Оссендовскому о царстве Агартхи следующее:

"Уже более шестидесяти тысяч лет как один святой с целым племенем исчез под землей, чтобы никогда больше не появляться на ее поверхности. Много людей с тех пор посетило это царство - Шакья-Муни, Ундур-гэген, Паспа, хан Бабур и другие, но никто не знает, где оно лежит… Его владыка - царь вселенной, он знает все силы мира и может читать в душах людей и в огромной книге их судеб. Невидимо управляет он восемьюстами миллионами людей, живущими на поверхности земли…"

Ламы рассказывали Оссендовскому, что когда-нибудь обитатели Агартхи выйдут из земных недр. Этому будет предшествовать вселенская кровавая смута и разрушение всех основ жизни:

"Отец восстанет на сына, брат на брата, мать на дочь. А затем - порок, преступление, растление тела и души. Семьи распадутся, вера и любовь исчезнут. Из десяти тысяч останется один, но и он будет гол и безумен, без силы и знаний, достаточных хотя бы для постройки дома и добывания пищи. Он будет выть, как бешеный волк, питаться трупами, грызть собственное тело и вызовет Бога на бой. Вся земля будет опустошена. Бог отвернется от нее, и над ней будут витать лишь смерть и ночь…" Но тогда "явится народ, доселе неизвестный", он "вырвет сильною рукою плевелы безумия и порока, поведет на борьбу со злом тех, кто останется еще верен делу человечества, и этот народ начнет новую жизнь на земле, очищенной смертью народов".

Ту же самую апокалиптическую картину современности сам Унгерн рисовал в письме одному монгольскому князю: "Вы знаете, что в России теперь пошли брат на брата, сын на отца, все друг друга грабят, все голодают, все забыли Небо". Точно так же вписывалось в реальность предсказание о неведомом народе с "сильною рукою", в котором Унгерн увидел кочевников Центральной Азии.

Идеалы Унгерна достаточно просты, какими, впрочем, они и должны были быть, чтобы не остаться только мечтами, а сложиться в идеологию со всеми вытекающими из нее практическими выводами. В 1919-20 годах, наездами бывая в Харбине, барон часто встречался и беседовал с жившим там неким С.-Р., которого высоко ценил за "ум и образованность". В разговорах с ним Унгерн и высказал "свои сокровенные мысли". Суть их состояла в следующем.

Примерно к исходу XIV века Запад достиг высшей точки расцвета, после чего начался период упадка. Культура пошла по ложному пути, она перестала "служить для счастья человека" и "из величины подсобной сделалась самодовлеющей". Под властью буржуазии, главным образом еврейской, западные нации разложились. Русская революция - начало конца всей Европы. Но есть в мире сила, способная повернуть вспять колесо истории. Это кочевники центрально-азиатских степей, прежде всего - монголы. Сейчас, пусть "в иных формах", они находятся на том этапе общего для всех народов исторического пути, откуда пять столетий назад Запад свернул к своей гибели. Монголам и вообще всей желтой расе суждена великая задача: огнем и мечом стереть с лица земли прогнившую европейскую цивилизацию "от Тихого океана до берегов Португалии", чтобы на обломках старого мира воссоздать новую культуру по образу и подобию своей собственной.

Любовь Унгерна к монголам предопределила традиционную в системах такого рода ненависть к евреям. Первые несли в себе божественное начало, вторые - дьявольское. Одни были воплощением всех добродетелей прошлого, другие - всех пороков настоящего. Монголы были прирожденными мистиками, как сам барон, евреи - сугубыми рационалистами, и в этом качестве они олицетворяли собой все то, что Унгерну было ненавистно в цивилизации XX века.

О масонах Унгерн никогда не упоминал. В духе "Протоколов сионских мудрецов" он полагал, что еврейство, основываясь "на принципах Талмуда", стремится к власти над миром путем "уничтожения наций и государств". Позднее, уже в плену, Унгерн предрек, что власть в России "непременно перейдет к евреям, так как славяне неспособны к государственному строительству, а единственно способные люди в России - евреи". Вообще, он постоянно говорил о физическом, умственном и моральном вырождении русских. В этой связи евреев тем более следовало уничтожить, дабы образовавшийся в России вакуум духа и власти был бы заполнен не еврейским началом, а восточным, выраженным прежде всего в буддизме.

"Мистицизм барона, - писал Борис Волков, - убеждение в том, что Запад - англичане, французы, американцы, сгнил, что свет с Востока, что он, Унгерн, встанет во главе диких народов и поведет их на Европу, - вот все, что можно выявить из бессвязных разговоров с ним ряда лиц".

На самом деле выявить можно гораздо больше. За его "мистицизмом" стоит расхожая мысль о том, что одряхлевшая Европа, как некогда Рим и Византия, будет разрушена несущими свежую кровь новыми варварами. Этой идеей пропитан был воздух начала века. Брюсов вопрошал: "Где вы, грядущие гунны, что тучей нависли над миром?" Блок провидел "свирепого гунна", который будет "в церковь гнать табун и мясо белых братьев жарить". Да и сам Унгерн не случайно, по-видимому, подчеркивал, что его род ведет происхождение от гуннов.

Барон был одним из многих, кто предрекал гибель западной цивилизации, но единственным, кто, сам будучи ее творением, решил сразиться с ней не за письменным столом и не на университетской кафедре, а в седле, на поле боя…

Монголы называли Унгерна "богом войны", и это не только метафора.

В отличие от ислама и христианства буддизм никогда не прибегал к огню или мечу, никому силой не навязывал своих догматов. Буддистские уставы запрещали проповедовать учение тому, кто едет на коне, на слоне, на телеге, кто держит палку или топор, а также надевшим панцирь и взявшим меч. Мысль о том, что сам проповедник будет в седле и при оружии, вообще исключалась.

По сравнению с классическим буддизмом ламаизм обладал двойственной природой. С одной стороны, столпом учения по-прежнему оставалась основополагающая заповедь Гаутамы-Будды "щади все живое", с другой - едва ли не на первое место вышел архаический культ "Восьми Ужасных", то есть восьми главных дхармапала (докшитов), призванных карать врагов буддизма.

Некоторые ламы на востоке Монголии провозгласили барона воплощением Махагалы. Это шестирукое божество из разряда дхармапала, хранитель веры, устрашающий и беспощадный. Он изображался в диадеме из пяти черепов, с ожерельем из отрубленных голов, с палицей из человеческих костей в одной руке и с чашей из черепа - в другой. Побеждая злых духов, Махагала ест их мясо и пьет их кровь. Сам не способный достичь нирваны, он обречен вечно сражаться со всеми, кто препятствует распространению буддизма.

Унгерн полностью подпадал под эту классификацию: борец за веру, получивший благословение чуть ли не от самого Далай-ламы, он объявил войну китайцам, которые посадили под арест "живого Будду", запретили богослужения в столичных монастырях и оскверняют храмы. Как все дхармапала, он представлял собой симбиоз древнейшего культа мертвых и буддийской мифологии; его челядь - бесноватые кладбищенские демоны, "жадные до крови и мяса", "покрытые пеплом погребальных костров" и "пятнами трупного жира". Не требовалось большого воображения, чтобы именно такими увидеть палачей и экзекуторов Азиатской дивизии, снимавших скальпы со своих жертв и забивавших им в уши раскаленные шомпола.

Барон действительно отличался исключительной жестокостью, подтверждая тем репутацию Бога Войны Махагалы. При этом Унгерн принадлежал к известному в XX веке типу палача-идеалиста: вид физических страданий его жертв не доставлял ему никакого удовольствия. По этому поводу очевидец пишет:

"Мне лично шоферы барона не раз рассказывали, что когда ему приходилось натыкаться на какую-то жестокую экзекуцию и он слышал стоны наказуемых, то приказывал скорее проезжать мимо, чтобы не видеть и не слышать страданий виновных".

Волков, при всей его ненависти к Унгерну, тоже подтверждает, что тот обычно не посещал подвалов комендантства, где хозяйничал штатный палач дивизии Леонид Сипайло со своими подручными.

Однако естественная для нормального человека брезгливость к виду мучений и смерти не мешала барону выносить приговоры. Примечательно, что и самому этому процессу придавался оттенок мистики, оккультного откровения.

Оссендовский однажды стал свидетелем того, как Унгерн решал судьбу шестерых захваченных на границе и доставленных в Ургу красноармейцев. Когда их привели к его юрте, доложив об этом, барон мгновенно преобразился. Только что он вел с Оссендовским задушевную беседу, а теперь "глаза его сверкали, все лицо передергивалось". Очевидно, ему казалось, что в приступе священной ярости он обретает способность читать в душах. Выйдя из юрты и остановившись перед выстроенными в ряд пленными, он некоторое время стоял неподвижно, не произнося ни слова, затем так же молча отошел в сторону, присел. Ни одного вопроса так и не было задано. В полной тишине прошло еще несколько минут. Наконец Унгерн поднялся. Теперь лицо его было решительным, выражение сосредоточенности исчезло. Касаясь ташуром плеча каждого из пленных, он разделил их на две группы: в первой оказалось четверо, во второй - двое. Последних барон велел обыскать, и, к удивлению всех присутствующих, у них нашли "документы, доказывающие, что они - коммунисты-комиссары". Этих двоих Унгерн велел насмерть забить палками, остальных отправил служить в обоз.

Так изображает дело Оссендовский. Но другой очевидец, тоже наблюдавший нечто похожее, считает, что никакой особенной прозорливостью Унгерн не обладал и что претензия на "ясновидение" - еще один признак его психического расстройства и маниакальной веры в собственную избранность. В жизни это оборачивалось кровавым абсурдом. Очевидец рассказывает, как после штурма Гусиноозерского дацана в Забайкалье, когда в плен попало свыше четырехсот красноармейцев, барон приказал выстроить их в шеренгу и медленно пошел вдоль нее, никого ни о чем не спрашивая, лишь пристально вглядываясь в глаза каждому. Было это упражнением в физиогномике или психологическим экспериментом, или, замирая перед кем-то из пленных, Унгерн ожидал некоей подсказки свыше, теперь уже сказать трудно. Как бы то ни было, около сотни человек он с уверенностью отнес к разряду "коммунистов и красных добровольцев". Их тут же расстреляли, а оставшимся разрешили пополнить ряды Азиатской дивизии. Однако позднее эти счастливчики рассказывали, что их убитые товарищи, как и они сами, были насильно мобилизованными крестьянами Иркутской и Томской губерний - просто им не повезло, хотя они ровно ничем не отличались от тех, кого Унгерн почему-то счел заслуживающими снисхождения и оставил в живых.

Унгерн и гордился своей беспощадностью, и вместе с тем испытывал болезненную потребность оправдать ее, пускался в пространные объяснения, никак не спровоцированные собеседниками. На эту тему он порой заговаривал даже с малознакомыми людьми. Вот образчик его рассуждений:

"Я не знаю пощады, и пусть ваши газеты пишут обо мне что угодно. Я плюю на это! Я твердо знаю, какие могут быть последствия при обращении к снисходительности и добродушию в отношении диких орд русских безбожников…"

А через два с половиной года, разъезжая с Оссендовским на автомобиле по ночной Урге, Унгерн внезапно начал говорить ему: "Некоторые из моих единомышленников не любят меня за строгость и даже, может быть, жестокость, не понимая того, что мы боремся не с политической партией, а с сектой разрушителей всей современной культуры. Разве итальянцы не казнят членов "Черной руки"? Разве американцы не убивают электричеством анархистов-бомбометателей? Почему же мне не может быть позволено освободить мир от тех, кто убивает душу народа? Мне - немцу, потомку крестоносцев и рыцарей. Против убийц я знаю только одно средство - смерть!"

Здесь Унгерн лукавит: "единомышленники" обвиняли его в жестокости не к врагам, а к своим же соратникам и к тем, кого он в силу разных причин считал "вредным элементом".

Примечательно, что современники барона, описывая установленные им порядки, прибегали к слову "эксперимент". Унгерн стремился улучшить человеческую природу в соответствии со своими о ней представлениями. Первым материалом для этих опытов стали солдаты и офицеры Азиатской дивизии. На них он экспериментировал со свирепой бескомпромиссностью изгоя, который мыслит масштабами воображаемых империй, но сам стоит вне всяких государственных структур.

Например, в Азиатской дивизии практиковалась порка бамбуками. При этом пороли с восточной жестокостью и изобретательностью. Экзекуторы Унгерна владели монгольским способом порки, при котором на спине у человека мясо отстает от костей, но сам он не умирает. Дезертиров и пленных забивали насмерть.

Помимо порки самым распространенным наказанием было "сажание на крышу". Неизвестно, кто подсказал Унгерну этот экзотический способ карать виновных, но только не монголы. По-видимому, он однажды употребил его в приступе вдохновения, вызванном очередным припадком ярости, а затем ввел в систему. Это наказание было дисциплинарным и применялось почти исключительно к офицерам. В качестве офицерской "гауптвахты" использовалась главным образом крыша здания штаба дивизии. Очевидцы не раз видели на ней "десятки людей, ровно стаю голубей". Провинившиеся "жались друг к другу, кутались в халаты, чтобы как-то спастись от холода, а скользкая и крутая крыша усугубляла их мучения". Одеял не полагалось, пищу раз в день подтягивали в корзине на веревке. Некоторых приговаривали к сидению без пищи и воды. Последнее было не так страшно, воду заменял снег, а еду разрешалось покупать на собственные деньги. От голода не умер никто, но мороз и пронзительный ветер, от которого негде укрыться, делали свое дело. Многие заболевали воспалением легких, отмораживали руки и ноги. Бежать никто не решался - это уже считалось дезертирством. В походе вместо крыш использовались деревья. Во время привалов наказанные просиживали на ветвях по нескольку часов, а то и с вечера до утра. Если лагерь разбивали надолго, деревья вокруг всегда были усеяны скрючившимися фигурками. "Однажды, - не без умиления перед причудами барона вспоминает один из офицеров, - на кустах оказался весь штаб дивизии. Сидеть было тяжело, в мягкую часть впивались сучья, ветер покачивал ветки, а перед глазами был шумный лагерь, откуда кучки людей с любопытством наблюдали новую позицию, занятую штабом". В степи, где не было ни деревьев, ни кустарника, провинившихся зимой сажали на лед, летом ставили без оружия в тысяче шагов от лагеря.

Все эти меры воздействия, включая порку, Унгерн признавал нормальными, всегда говорил о них спокойно, сравнивал себя с Николаем I и Фридрихом Великим - тоже сторонниками "палочной дисциплины". Но прихотливая фантазия барона во всем, что касалось казней и экзекуций, их разнообразие, классификация, индивидуальные наказания, специально придумываемые для того или иного человека, - от перетягивания на веревке через ледяную реку до повешения и сожжения на костре, - вызывают в памяти не прусского короля с его шпицрутенами под барабанный бой, а нечто совсем иное.

Рассеянные по всей Монголии бывшие солдаты и офицеры Колчака с энтузиазмом встретили появление Унгерна под Ургой. Но восторги быстро прошли. Надежды сменились разочарованием, разочарование - отвращением и отчаянием. Позднее, оказавшись в Харбине среди соотечественников, скорбевших о разгроме Азиатской дивизии и казни барона, эти люди наперекор общественному мнению говорили:

"Мы, белые, должны радоваться его гибели!"

Не будь похода на Ургу, имя Унгерна ныне было бы известно лишь нескольким историкам и краеведам. Знаменитым его сделала монгольская эпопея. Белый генерал, ни разу не вступивший в бой с регулярными частями Красной Армии, палач и неврастеник, известный скорее карательными, нежели полководческими заслугами, он превратился в полубезумного "самодержца пустыни" и в итоге стал героем мифа, жутким символом не только революционной смуты, но и тех веяний мирового духа, которые ощущаются и поныне, грозя в будущем обернуться новой бурей с Востока.

Однако вопрос о том, почему и в какой именно момент Унгерн решил идти на Ургу, остается открытым. Современники выдвигали разные версии. Наиболее популярной из них (и многое объясняющей) является версия, согласно которой вдохновителями барона были японцы. Ведя двойную политику, они будто бы решили сделать Унгерна чем-то вроде подсадной куклы, чтобы их ставленник Чжан Цзолин, победив это "тряпичное чудище", предстал перед Китаем в ореоле национального героя. Существует и другой вариант - с помощью Унгерна японцы рассчитывали облегчить Чжан Цзолину завоевание Халхи, если барон прикроет ее с севера от возможного вторжения красных. Наверняка они подталкивали его к этой экспедиции. Не случайно доверенным лицом Унгерна в то время ненадолго стал капитан Судзуки, командир входившей в состав Азиатской дивизии отдельной "японской сотни". Однако очень скоро Судзуки угодил в опалу - Унгерн вынашивал совсем другие планы, несравненно более грандиозные. Быть игрушкой в руках Токио он отнюдь не собирался и позднее, на допросах и на суде, искренне отрицал, что действовал "под покровительством Токио".

Так или иначе, не с первой и не со второй, но с третьей попытки армия барона Унгерна взяла Ургу. Произошло это в первых числах февраля 1921 года.

Короткое правление барона в Урге продемонстрировало, что, собственно, несет этот человек Азии и Европе под знаменем торжества буддизма-ламаизма и пришествия Ригдена Джапо.

При въезде барона в Ургу ему на глаза попались две монголки, тащившие какую-то ткань из разграбленной китайской лавки. Тут же Унгерн распорядился их повесить и не снимать трупы в течение нескольких дней. Неделю спустя несчастные воровки, обмотанные украденной материей - свидетельством их преступления, - еще висели на полуобгоревших столбах базарных ворот. Первый приезд Унгерна в Ургу ознаменовался первой в ее трехсотлетней истории публичной казнью.

"Страшную картину, - пишет Волков, - представляла собой Урга после взятия ее Унгерном. Такими, наверное, должны были быть города, взятые Пугачевым. Разграбленные китайские лавки зияли разбитыми дверьми и окнами, трупы гамин-китайцев вперемешку с обезглавленными замученными евреями, их женами и детьми пожирались дикими монгольскими собаками. Тела казненных не выдавались родственникам, а впоследствии выбрасывались на свалку по берегу речки Сельбы. Можно было видеть разжиревших собак, обгладывающих занесенную ими на улицы города руку или ногу казненного. В отдельных домах засели китайские солдаты и, не ожидая пощады, дорого продавали свою жизнь. Пьяные, дикого вида казаки в шелковых халатах поверх изодранного полушубка или шинели брали приступом эти дома или сжигали их вместе с засевшими там китайцами".

Но это были еще цветочки. Ягодки начались с того, как барон взялся за реализацию своего плана в отношении местных евреев, от которых, согласно его мечтаниям, "даже на семя не должно остаться ни мужчин, ни женщин". И это еще одно, что роднит барона Унгерна с другим агрессивным и наиболее последовательным оккультистом XX века - Адольфом Гитлером…

Жившие в Урге русские если сами и не видали еврейских погромов, то хотя бы знали, что такое бывает. Но когда в ночь на 5 февраля в Урге начались грабежи еврейских домов и зверские убийства евреев, для монголов смысл происходящего был совершенно недоступен. Им и в голову не приходило считать евреев, которых они не очень-то отличали от других европейцев, эманацией мирового зла и опаснейшими врагами "желтой расы". Монголы попросту не в состоянии были понять, почему "цаган орос" ("белые русские") убивают "хара орос" ("черных русских"), хотя они всегда мирно жили бок о бок. Объяснение, что это "жиды-коммунисты", которые хотят отобрать у кочевников "их главное богатство - табуны и стада", мало кого удовлетворяло. Да и кто мог всерьез поверить, будто такие замыслы лелеял, например, добрейший хозяин местной пекарни Мошкович? После того как он был убит, монгольские знакомые Волкова настойчиво пытались выяснить, "что плохого сделал этот всем известный, всеми любимый старик". Кое-кто из русских, вероятно, успокаивал свою совесть тем, что все евреи - потенциальные большевики. Монголы такого утешения были лишены. Веками воспитываемые в духе буддийской ахимсы, потомки воинов Чингисхана давно превратились едва ли не в самый миролюбивый из азиатских народов. В Монголии даже преступников приговаривали к смерти лишь в исключительных случаях, а теперь людей убивали прямо на улицах. Рассказывали, что, когда одна молодая еврейка, спасаясь от насилия, бритвой только что убитого мужа перерезала себе горло, ее тело, за ноги привязанное веревкой к седлу, протащили по всему городу и выбросили на свалку.

"Когда, - вспоминает Волков, - стали доходить слухи о невероятных пытках и насилиях над женщинами, а вскоре тела замученных выбросили недалеко от города, всем стало ясно, что это не погром, не "стихийный взрыв народной ненависти к евреям", а узаконенное гнусное убийство".

Однако многим евреям в Урге удалось спастись. Их прятали и монголы, и русские. Из еврейского населения Урги было убито около пятидесяти человек. "Русских погибло гораздо больше", - замечает очевидец, сохраняя объективность, которая в чисто количественном выражении здесь неуместна. Ведь каждого русского убивали за его собственное преступление - пусть ничтожное или вообще фиктивное, но личное, а не за равно распределенную между всеми долю общенациональной вины, когда оправданий нет никому и человек в крови несет свою смерть.

Как и любой другой эзотерик новейшего времени. Унгерн верил во всевозможные пророчества, предсказания, предзнаменования.

Весной 1921 года в ургинской типографии была отпечатана брошюра, содержавшая исключительно цитаты из Священного Писания. По замечанию Волкова, она представляла собой "плод коллективного творчества, причем сам Унгерн принимал большое участие". Кто были его соавторы, неизвестно, Оссендовский в то время еще не появился в Урге, но. очевидно, кого-то из них Унгерн и просил отыскать в Библии то место, где говорится о походе белой расы на желтую.

"Основная мысль брошюры непонятна, - пишет Волков - Быть может, желание доказать на основании Священного Писания близкий конец мира или тождество большевизма с Антихристом".

В годы гражданской войны такие попытки предпринимались многими, но наверняка замысел Унгерна шел дальше этих несомненных для него положений. Можно предположить, что в библейских пророчествах он прежде всего хотел найти подтверждение своему монархическому и паназиатскому взгляду на мир - задача почти невозможная, требующая или сознательной подтасовки, или параноидальной одержимости.

"В буддийских и христианских книгах. - говорил Унгерн, - предсказывается время, когда вспыхнет война между добрыми и злыми духами".

В грандиозной космогонической битве "двух враждебных рас", желтой и белой, первая несла в себе божественное начало. вторая - дьявольское. Как все творцы такого рода концепций, никаких промежуточных элементов Унгерн не допускал. Возможность их существования напрочь исключалась мистическим "магнетизмом" обоих полюсов.

На судебном заседании в Новониколаевске кто-то из членов трибунала почему-то решил спросить Унгерна: "Скажите, каково ваше отношение к коммунизму?" Непонятно, с какой целью был задан этот вопрос и на какой ответ рассчитывал спрашивающий. Но услышал он явно не то, что хотел услышать. "По моему мнению, - сказал Унгерн, - Интернационал возник в Вавилоне три тысячи лет назад…" Ответ этот абсолютно серьезен - ирония барону была не свойственна как проявление упаднического западного мироощущения. Конечно же, он имел в виду строительство Вавилонской башни, но и не только. В христианской традиции Вавилон - символ сатанинского начала, "мать всякого блуда и всех ужасов на земле", родина апокалиптической "вавилонской блудницы". Там был зачат Интернационал, и в точности на ту же самую временную дистанцию - в три тысячи лет - Унгерн относил в прошлое и возникновение "желтой культуры", которая с тех пор "сохраняется в неприкосновенности". Несущественно, откуда взялась именно эта цифра. Важнее другое: две полярные силы были, следовательно, сотворены одновременно, и теперь их трехтысячелетнее тайное противостояние вылилось в открытый бой…

Рассказав о том, как желтая раса двинется на белую - "на кораблях и огненных телегах", как "будет бой, и желтая осилит", - Унгерн заключает: "Потом будет Михаил". По всей видимости, здесь речь идет о великом князе Михаиле Александровиче Романове. Именно так отнеслись к словам барона те, кто его допрашивал. Для этого у них имелись все основания. Во-первых, на трехцветном российском знамени Азиатской дивизии золотом выткано было: "Михаил II". Во-вторых, в знаменитом "Приказе N15", который Унгерн издал перед выступлением из Урги на север, говорилось:

"В народе мы видим разочарование, недоверие к людям. Ему нужны имена, имена всем известные, дорогие и чтимые. Такое имя одно - законный хозяин Земли Русской Император Всероссийский Михаил Александрович, видевший шатанье народное и словами своего Высочайшего Манифеста мудро воздержавшийся от осуществления своих державных прав до времени опамятования и выздоровления народа русского"

Цели, которые ставил перед собой барон, кажутся отвлеченными от реальности, однако сам поход из Урги на север, в страну большевиков, был вызван суровой необходимостью.

Даже если бы на месте Унгерна был военачальник, менее склонный к эзотерическим размышлениям о судьбе и предначертании, ему все равно пришлось бы раньше или позже оставить Монголию и перейти границу.

На это имелось две причины. Первая причина - маленькая Монголия не могла прокормить его армию. Каждому всаднику выдавался так называемый чингисхановский паек. В переводе на русские весовые единицы это составляло четыре фунта (1,6 килограмма) мяса в сутки. В месяц Азиатской дивизии требовалось около 2000 быков. Только в ургинское отделение дивизионного интендантства их ежедневно пригоняли 60-70 голов. А еще овцы, лошади, мука, фураж. Официально суточное содержание всадника с конем обходилось по местным ценам в один китайский доллар, а фактически и того больше. Но и при таком расчете три с лишним тысячи солдат и офицеров Унгерна требовали ежемесячно около ста тысяч долларов. Для более чем скромного бюджета Монголии это была колоссальная цифра.

После взятия Урги правительство обязалось бесплатно снабжать освободителей "живого Будды". Но сроки наверняка оговорены не были, никому тогда и в голову не приходило, что Унгерн останется здесь надолго. Исполнять свои обязательства монголам становилось все тяжелее. И в конце концов терпение хозяев начало иссякать. На одном из допросов Унгерна спросили: "Почему вы потеряли авторитет в Урге?" Он ответил без затей: "Кормиться надо было…"

Опасным сигналом для Унгерна стал следующий инцидент. В столичное интендантство пригнали гурт в три сотни бычьих голов, но у быков обнаружилась чума. Их погнали на прививку за 30 верст от Урги. Это означало, что в течение двух недель (срок прививки, путь туда и обратно) дивизия должна остаться без мяса. Встревоженные интенданты бросились в министерство финансов и потребовали другой гурт. Им отказали в грубой до неприличия форме. Произошла ссора, наконец какой-то монгольский чиновник поставил вопрос ребром:

"До каких пор русские будут сидеть у нас на шее?"

"Это было начало конца, - замечает Волков. - Азия говорит грубо и резко только в том случае, если чувствует за собой силу".

Вторая причина - разброд и шатания внутри самой Азиатской дивизии. В войсках, застоявшихся без настоящей войны, появились первые признаки разложения. Казаки мародерствовали, грабя кочевья. А бывшие колчаковские офицеры, которые все настойчивее требовали вести их через Маньчжурию в Приморье и получили отказ, почти в полном составе дезертировали. Унгерн воспринял это как чудовищное предательство. В погоню были высланы чахары князя Баяр-гуна с приказом не щадить никого из беглецов. Офицеры направлялись на восток, но далеко им уйти не удалось. Чахары настигли их во время привала и привезли в Ургу тридцать восемь отрубленных голов, за каждую из которых барон заплатил по десять золотых империалов…

Итак, Унгерн вынужден покинуть насиженное место. Ему, как многим в его окружении, кажется, что поправить дело может небольшая победоносная война. Но с кем? И Пекин, и Москва, и даже Дальневосточная республика были чересчур серьезными противниками, чтобы схватиться с ними в одиночку.

Надежда пришла вместе с письмом от знаменитого атамана Семенова. Тот сообщал, что в мае при поддержке японцев открывает широкомасштабные действия против красных по всему фронту границы с Китаем: генерал Сычев двинется на запад с берегов Амура, генерал Савельев - из Уссурийска, генерал Глебов - из Гродеково под Владивостоком, а сам атаман из Маньчжурии выступит на Читу. Унгерну предлагалось принять участие в этой операции. Он должен был перерезать Транссибирскую магистраль в районе Байкала и захватить Верхнеудинск.

Как выяснилось позднее, ни один из генералов, перечисленных Семеновым, включая его самого, не тронулся с места. Напрашивается вывод, что весь этот план был полнейшей фикцией, а атаман просто-напросто обманул своего старого приятеля. Письмо Семенова, полученное Унгерном, вызывает сильнейшие подозрения. Очень похоже, что атаман писал его под диктовку своих японских советников. Цель была очевидна: прощупать силы красных, а заодно выманить строптивого барона из Монголии.

Так или иначе, но барон начал готовиться к походу. Потом был разгром, плен, суд и казнь.

Красноармейцам барона выдали набранные в Азиатскую дивизию монголы - как раз те, кого Унгерн считал воинами Шамбалы, воплощением всех добродетелей, величайшими завоевателями, которым предстоит покорить сначала Россию и Европу, а затем и весь мир.

Примечательно, что перед походом суеверный барон получил пророчество, которое не предвещало лично ему ничего хорошего. Однако даже это не остановило его. Оссендовский рассказывает, как во время ночного посещения монастыря Гандан, выйдя из храма Мижид Жанрайсиг, барон повел его в "древнюю часовню пророчеств" - небольшое, "почерневшее от времени, похожее на башню здание с круглой гладкой крышей" и висевшей над входом медной доской, на которой были изображены знаки Зодиака.

"В часовне оказались два монаха, певшие молитву. Они не обратили на нас никакого внимания. Генерал подошел к ним. "Бросьте кости о числе дней моих!" - сказал он. Монахи принесли две чаши с множеством мелких костей. Барон наблюдал, как они покатились по столу, и вместе с монахами стал подсчитывать. "Сто тридцать… Опять сто тридцать!" Он отошел к алтарю, у которого стояла старая индийская статуя Будды, и снова принялся молиться…"

Через несколько дней, тоже ночью (как и многие тираны, Унгерн предпочитал ночной образ жизни), к барону привели известную в Урге гадалку - полубурятку-полуцыганку. Оссендовский находился здесь же и все видел:

"Она медленно вынула из-за кушака мешочек и вытащила из него несколько маленьких плоских костей и горсть сухой травы. Потом, бросая время от времени траву в огонь, принялась шептать отрывистые непонятные слова. Юрта понемногу наполнялась благовонием. Я ясно чувствовал, как учащенно бьется у меня сердце и голова окутывается туманом. После того как вся трава сгорела, она положила на жаровню кости (бараньи лопатки, по трещинам на которых производится гадание - А.П.) и долго переворачивала их бронзовыми щипцами. Когда кости почернели, она принялась их внимательно рассматривать. Вдруг лицо ее выразило страх и страдание. Она нервным движением сорвала с головы платок и забилась в судорогах, выкрикивая отрывистые фразы: "Я вижу… Я вижу Бога Войны… Его жизнь идет к концу… Ужасно!.. Какая-то тень… черная, как ночь… Тень!… Сто тридцать шагов остается еще… За ними тьма… Пустота… Я ничего не вижу… Бог Войны исчез…"

Гадалка появилась в юрте барона в ночь с 19 на 20 мая 1921 года, и Оссендовский, включаясь в привычную для него игру (а в его книге непременно сбываются все предсказания такого рода), замечает, что она оказалась права: Унгерн был казнен приблизительно через 130 дней. На самом деле прошло несколько меньше времени - его расстреляли 15 сентября 1921 года.

А в новой Монголии свастику сменили другие символы - серп и молот…

Эксперимент, поставленный Унгерном в Монголии, в очередной раз продемонстрировал, во что могут превратиться сдобренные эзотерикой романтические идеалы, если они воплощаются в жизнь. Одним из первых в XX веке барон прошел тот древний путь, на котором странствующий рыцарь неизбежно становится бродягой и убийцей, мечтатель - палачом, поэт - тираном. На этом пути человек, стремящийся вернуть на землю золотой век, возвращает даже не медный, а каменный…

Однако центр буддизма - это не мифическая Шамбала, а вполне конкретный и географически обозначенный Тибет. Именно в этой горной стране сошлись интересы трех империй: России, Великобритании и Китая. Первые связи с Тибетом устанавливала еще Екатерина II. Через калмыков она посылала дары Далай-ламе, когда они шли в Тибет на поклонение к Живому Богу.

Начиная с конца XIX века к Тибету проявляет колоссальный интерес Англия, которая стремилась таким образом обезопасить свои позиции в Индии - "жемчужине британской короны". Здесь в Тибете английским интересам реально противостоял только Китай. Англичанам удалось оттеснить своего восточного конкурента, закрепиться в Тибете и переориентировать его экономику на Индию. Подобная "наступательная" политика не могла не тревожить Санкт-Петербург.

27 февраля 1893 года на стол российского императора лег документ, озаглавленный как "Записка Бадмаева Александру III о задачах русской политики на азиатском Востоке". В нем излагался последовательно и дотошно процесс колониального движения России в Азии и возможность присоединения к русским владениям Монголии, Китая и Тибета. Особый упор в "Записке" делался на то, что в тех местах это давно ожидаемое событие.

"Один бурятский родоначальник, - говорилось в документе, - по имени Шельде Занги бежал из пределов Китая с 20 000 семейств после заключения трактата, но был пойман и казнен маньчжурскими властями на основании 10-й статьи около 1730 года на границе. Перед казнью он держал речь, в которой сказал, что если его отрубленная голова отлетит в сторону России (что и случилось), то вся Монголия перейдет во владения белого царя.

Монголы твердят, что при 8-м ургинском хутухте они сделаются подданными белого царя. Настоящий хутухта считается 8-м. Ургинский хутухта почитается монголами святым, как и Далай-лама, и имеет громадное влияние на всю Монголию.

Ждут также появления белого знамени в Монголии в VII столетии после смерти Чингисхана, умершего в 1227 году.

Буддисты считают белого царя перерожденцем одной из своих богинь Дара-эхэ - покровительницы буддийской веры. Она перерождается в белого царя для того, чтобы смягчить нравы жителей северных стран. Легендарные сказания имеют гораздо более значения в этих странах, чем действительные явления".

К этому Бадмаев добавляет:

"Русский царь - идеал для народов Востока".

Царь наложил на "Записку" сдержанную резолюцию:

"Все это так ново, необыкновенно и фантастично, что с трудом верится в возможность успеха".

Автор "Записки" - надворный советник Петр Александрович Бадмаев (1849-1920) - по происхождению был из семьи бурятского аристократа из легендарного рода хоринских бурят, откуда, по преданию, происходила и мать Чингисхана. Отец Бадмаева владел большими стадами, что свидетельствовало о его богатстве. В 12 лет мальчик был отдан в иркутскую гимназию. Окончив курс, он уехал в Санкт-Петербург, к своему брату, который содержал в столице аптеку и занимался лечением болезней методом, основанным на принципах тибетской медицины. Свое настоящее имя - Сильтим - тот сменил при крещении на русское Александр. Что посоветовал сделать и брату, носившему бурятское имя Жамсаран. Крестным отцом младшего Бадмаева стал сам император Александр III. Новообращенный взял отчество Александрович, а в честь основателя Санкт-Петербурга решил стать Петром.

С 1871 по 1875 год Петр Бадмаев учился в Санкт-Петербургском университете, на факультете восточных языков по китайско-монголо-маньчжурскому разряду. Впоследствии его определили на службу в Азиатский департамент российского Министерства иностранных дел. Спустя пятнадцать лет Петр Бадмаев покинул министерство и отдал себя таинственной науке - тибетской медицине.

Бадмаев был весьма инициативным субъектом, имевшим склонность к всевозможным авантюрам. Когда воцарившийся на престоле Николай II обнаружил тягу ко всему сверхъестественному, Бадмаев, быстро учуяв запах мистики, стал прилаживаться к разным "божьим людям", находившимся в фаворе при дворе. Отсюда - близость Бадмаева к Григорию Распутину. Именно в последние, распутинские, годы с наибольшим блеском засияла и звезда Бадмаева.

*Григорий Ефимович РАСПУТИН* (настоящая фамилия - Новых, 1872-1916) - крестьянин Тобольской губернии, получивший известность "прорицаниями" и "исцелениями". Оказывая помощь больному гемофилией наследнику престола, приобрел неограниченное доверие императрицы Александры Федоровны и императора Николая II. Был убит заговорщиками, считавшими влияние Распутина гибельным для монархии.

Несмотря на природный ум и свою затаенную хитрость, тобольский "старец" Распутин едва ли принадлежал к числу людей, способных самостоятельно разбираться в сложных вопросах политики, да в этом и не было для него особой необходимости - важнее была его мистическая "интуиция", благодаря которой в романовской семье на него смотрели как на прозорливого святого "старца". Однако этот придворный святой, так воздействовавший на Романовых, в свою очередь, и сам подвергался различным влияниям со стороны темных личностей, связывавших свои как политические, так и просто мошеннические предприятия с Распутиным. И тибетский врач Бадмаев был не только крупной фигурой в клике "старца", но, несомненно, оказывал на него самое непосредственное воздействие.

Но еще до Николая II и до "распутинщины" Бадмаев не раз придумывал различные хитроумные комбинации, которые позволили бы ему, с одной стороны, укрепить свое влияние при дворе, с другой - запустить руки в государственную казну. Проект присоединения к русским владениям Монголии, Китая и Тибета был лишь одной из авантюр подобного рода.

Для реализации своего проекта Бадмаев предлагал устроить поселение за Байкалом, близ реки Онона, в местности, очень удобной для скотоводства и хлебопашества. Отсюда снабженные всем необходимым русские пионеры будут разъезжать по Монголии, Тибету и Китаю. Сюда же, в Забайкалье, будет приезжать монгольская и тибетская знать, жрецы, ученые; их радушно встретят, и они "мало-помалу убедятся в безопасности своего положения под гостеприимным кровом своих единоплеменников". А возвращаясь в родные места, эти посетители будут "укреплять уверенность в приближении освобождения от гнета чиновного мира маньчжурской династии". Такая работа будет, разумеется, осуществляться "без всяких разъяснений об истинных намерениях и конечных целях сближения". Так, нисколько не посвящая местных жителей в свои планы, "можно спокойно подготовлять почву к тому, чтобы они сами признали неизбежным пойти на Лан-чжоу-фу и взять этот стратегический пункт без кровопролития". Отсюда же, как утверждает Бадмаев, легко овладеть и всем управлением Китая. А когда это удастся, монгольская, тибетская и китайская знать, а также буддийские жрецы отправятся в Россию просить "белого царя" принять весь Китай в его подданство.

Таким образом, план Бадмаева фактически заключался в том, чтобы русское правительство с целью присоединения Китая и Монголии к России подготовило восстание против маньчжурской династии. Уже после этого события предполагалось железнодорожной ветвью соединить Лан-чжоу-фу с Байкалом.

Бадмаев был так предусмотрителен, что намечал даже примерный срок, когда может осуществиться присоединение Китая к России, а также и то количество местных сил, которое обеспечит успех восстания.

"Но, - предупреждал Бадмаев, - успех всего плана зависит во многом от соблюдения его в полном секрете".

Что же хотел выгадать Петр Александрович лично для себя в этой "сверхсекретной операции"? А вот что…

Вскоре после подачи проекта Бадмаев стал хлопотать о выдаче ему двух миллионов рублей золотом (!). Эту сумму Бадмаев просил для организации в Забайкальской области торгового дома под фирмою "П. А. Бадмаев и К". Указанному торговому дому и надлежало вести ту подготовительную работу, результатом которой должно было явиться "присоединение Китая к России".

Но министр финансов Витте, поддержавший сначала проекгы Бадмаева, вдруг заупрямился относительно выдачи денег. Напротив, Александр III, отозвавшийся сперва о планах Бадмаева как о фантастических, пошел теперь навстречу стремлениям своего крестника и приказал выдать ему испрашиваемые два миллиона.

Бадмаев немедленно приступил к действию, и 11 ноября 1893 года в Петербурге был основан торговый дом "Бадмаев и К". Сам же он вскоре после этого направился в Читу, где и была организована главная контора компании, которая вместе с тем являлась чем-то вроде штаба для предполагаемого "завоевания Монголии, Китая и Тибета".

На первых порах работа Бадмаева проявилась, главным образом, в подготовке "экономического завоевания" указанных стран. "Торговый дом" организовал в Чите обширное промысловое скотоводческое хозяйство, закупил громадное количество верблюдов для перевозки грузов, арендовал земли у бурят и монголов, открыл несколько лавок в степях и даже завел в Чите типографию, которая в ноябре 1895 года начала издавать газету "Жизнь в Восточной окраине" на русском и монголо-бурятском языках.

Сам Бадмаев пробыл в Чите, по-видимому, до февраля 1895 года, когда он возвратился в Петербург и возобновил свое непосредственное общение как с Николаем II, так и с Витте. Пробыв некоторое время в Петербурге, Бадмаев снова отправился на Восток. На этот раз конечной целью поездки был Пекин.

"Мой приезд на окраину расшевелил весь буддийский мир", - торжественно начинает Бадмаев свой доклад Николаю II (15 января 1897 года) после посещения Востока в 1896 году. Он утверждает, что в Читу, бывшую опорным его пунктом, услышав о его прибытии, стали съезжаться буряты, монголы и, главным образом, ламы, и все они будто бы постоянно твердили, что "наступило время расширения границ белого царя на Востоке".

Почерпнув от прибывших нужные сведения, Бадмаев, по его словам, отправил в различные пункты Монголии, Кукунора, Тибета и Китая партии вооруженных бурят и монголов. Некоторым влиятельным лицам Бадмаев делал подарки и давал в полное их распоряжение верблюдов, лошадей, оружие и патроны, а также деньги для приобретения имущества в тех местах, где предполагалось устроить оружейные склады.

Потом Бадмаев направился в Пекин, встречался там со многими князьями и ламами и знакомился с их взглядами на маньчжурскую династию. Сюда же, в Пекин, съезжались для доклада Бадмаеву агенты, разосланные им в разные места Китая. Вознамерившись сделать китайскую столицу своим временным штабом, Бадмаев стал посылать отсюда экипированные партии для подготовки "присоединения Китая к России".

Итак, все шло блестяще, но… министр финансов опять отказался выдать Бадмаеву новую, запрошенную им, ссуду. Бадмаев обратился к нему в декабре 1896 года с письмом, в котором отстаивал мысль, что государи, независимо от министров, могут принимать самостоятельные решения:

"При постоянном столкновении с лучшими людьми государства у государя могут возникать самостоятельные взгляды на дела, которыми будут все руководствоваться, и никто не может сказать, чье влияние преобладало в данном случае. Если бы государь был обыкновенный смертный, то поддался бы влиянию распускаемых слухов о том, что он живет вашим умом, и непременно постарался бы удалить вас; но так как он смертный необыкновенный, то он не боится вашего абсолютного влияния".

Настаивая на необходимости поддержать его планы, беззастенчивый империалист Бадмаев спрашивает не без ехидства более рассудительного империалиста Витте:

"Маньчжурская дорога разве не результат вмешательства России в японско-китайские дела при вашем энергичном содействии?"

А поскольку и маньчжурская дорога - уже вмешательство, то почему бы не вмешиваться и далее? Так рассуждает Бадмаев и тут же выпрашивает новую субсидию в два миллиона рублей:

Однако новой крупной ссуды Бадмаев не добился; выданные ему ранее деньги пропали безвозвратно, торговый дом "Бадмаев и К" прогорел - и затея тибетского врача по "завоеванию" Востока провалилась.

Однако эта авантюра стала началом возвышения другого посланца Тибета в России - ламы Агвана Доржиева. Именно о нем в своем письме царю от 26 декабря 1895 года писал Бадмаев:

"В Лхасе у Далай-ламы продолжает иметь влияние бурятский лама Агван, благодаря чему бурятам дозволено проживать там и ездить в Тибет, именуясь подданными белого царя, а ранее они приезжали туда под именем монголов, подданных Богдохана".

Агван Доржиев, представитель далай-ламы XIII в СССР

*Хамбо Агван ДОРЖИЕВ* (в переводе с тибетского "Доржиев" - "Раскат грома") известен тем, что, будучи российским подданным, долгие годы являлся послом Далай-ламы в Российской империи, а впоследствии - в СССР.

Около 1880 года в тибетскую столицу Лхасу прибыл молодой лама. В то время он еще ничем не отличается от сотен других монахов-послушников, за исключением, пожалуй, того, что не был тибетцем: он родился в сибирских степях к востоку от Байкала. В те дни в Тибете он был известен как Чоманг Лобзанг.

После своего прибытия в Тибет молодой монах поступил в монастырь Дрепунг - один из трех наиболее значительных центров религиозной деятельности этой горной страны. Однако вскоре ему пришлось заняться политикой.

В 1898 году, когда угроза со стороны Британии стала для Тибета более чем ощутимой, Доржиев по поручению Далай-ламы отправился в Санкт-Петербург.

Доржиев пересек Китай, а в Тяньцзине обратился за помощью к русскому консулу Солнцеву. Волей обстоятельств в посольстве оказался князь Эспер Ухтомский, снискавший славу защитника бурят и считавший себя буддистом. Именно Ухтомский, благодаря своей близости ко двору, помог "тибетскому посланнику" получить аудиенцию у царя. Николай II довольно холодно относился к тибетским проблемам, но инициативный Ухтомский сделал все, чтобы эта встреча состоялась. Придворный лекарь Петр Бадмаев также способствовал земляку.

Агван Доржиев выходит из Большого Петергофского дворца после аудиенции с царем Николаем II, 1901 г.

На аудиенции в Зимнем дворце Николай II заявил Доржиеву, что поддержка Тибета со стороны России возможна только при наличии письменного обращения Далай-ламы, которое в таком случае должно иметь характер официального документа. Царь намекал, что на большее рассчитывать не стоит.

В Петербурге Доржиев завел полезные знакомства и вернулся в Тибет с многочисленными дарами от русского императорского двора. Он был полон решимости подчинить Лхасу политическим интересам русского царя. Его аргументы произвели огромное впечатление на тогдашнего Далай-ламу. Они были достаточно убедительными. Ведь традиционный союзник Тибета, Китай, больше не обладал значительной военной мощью и практически полностью находился под контролем англичан. С другой стороны, Россия представляла собой реальную военную силу. К тому же Доржиев видел свою задачу не во включении Тибета в русскую сферу влияния, а в распространении тибетской религиозной мысли в русской среде.

Доржиев совершил еще две поездки в Петербург. В конце 1901 года он привез в Тибет предварительный текст договора между двумя странами. Мало-помалу в Тибет стало просачиваться и русское вооружение, пока только ружья. Однако планам Доржиева не суждено было сбыться. 12 декабря 1903 года британцы начали крупномасштабную военную операцию против Тибета. Россия же, связанная войной с Японией, не вмешалась.

Разгром был полный, и летом 1904-го британцы вступили в Лхасу. Далай-лама был вынужден бежать из страны. Вместе с ним уехал в Монголию и Доржиев. Со стороны казалось, что он навсегда перестал играть сколь бы то ни было значительную роль в международной политике. Но это впечатление было обманчивым. Доржиев не раз возвращался в Тибет после того, как британские войска были выведены.

А в 1909 году посланец Далай-ламы затеял построить в Санкт-Петербурге буддийский храм (дацан). При этом Доржиев преследовал две цели - политическую и религиозную. Во-первых, дацан должен был способствовать русско-тибетскому сближению, а во-вторых, он позволял еще больше "продвинуть" буддийское учение на Запад, туда, где традиционно господствовала христианская церковь. И это ему отчасти удалось. Сохранились фотографии, запечатлевшие петербургскую "буддийскую колонию" начала 1910-х, на которых можно видеть русских "великосветских" буддистов, стоящих бок о бок с простыми бурятами и калмыками на ступенях еще не достроенного дацана в Старой деревне.

Постройка храма, долгая и трудная, благополучно завершилась в 1915 году, в самый разгар Первой мировой войны. По его освящении, состоявшемся 10 августа, храм получил название "Источник Святого Учения Будды Всесострадающего". Посетившие Старую деревню корреспонденты петербургских газет были немало удивлены, увидев вместо скромной молельни для местных бурят и калмыков величественное сооружение - "буддийскую пагоду". Над храмом в его задней части возвышалась выложенная из красного кирпича башня (так называемый "гонкан"), ориентированная строго на север - туда, где, по представлению буддистов, находится блаженная земля Шамбалы (Шамбалын орон). В этой башне помещался особый алтарь с изображением гения-хранителя храма - богини Лхамо. Основной же алтарь с почти трехметровой статуей Большого Будды, изваянной из алебастра забайкальскими мастерами, находился в главном молитвенном зале - в первом этаже башни по оси здания.

Сильное впечатление на посетителей производили и интерьеры храма, создававшие особую мистическую атмосферу. Прежде всего поражало отсутствие окон - свет в молитвенный зал проникал прямо с неба через остекленную часть крыши и потолка и падал на восьмилепестковый лотос, выложенный цветными плитками в полу и воспроизводивший символические очертания Шамбалы. Чуть ниже лотоса, у самых дверей, из тех же плиток была составлена свастика. Завораживало и богатое убранство молитвенного зала: позолота и яркие краски, загадочные восточные иероглифы, унизывающие собой барельефы колонн, писанные на ткани буддийские иконы - "тангка"…

Прообразом для петербургского дацана послужил классический тибетский "цогчен-дуган" - монастырский соборный храм. Но по желанию Доржиева архитекторы Барановский и Берзен придали петербургскому храму вполне современный европейский облик в стиле модного северного модерна, чтобы сделать его привлекательным в глазах западных буддистов. Особенно тщательной была отделка интерьеров, которой в 1914-15 годах руководил знаменитый русский художник Николай Рерих. Основой для его эскизов послужили рисунки бурятских художников, которые Рерих искусно стилизовал в духе модерна. По признанию самого Рериха, именно во время строительства храма он впервые услышал о Чанг Шамбале (Северной Шамбале) от "одного очень ученого бурятского ламы". Возможно, это намек на Агвана Доржиева.

Впервые Тибет привлек внимание большевиков осенью 1918 года.

27 сентября газета "Известия" опубликовала небольшую заметку, озаглавленную "В Индии и Тибете". В заметке шла речь о борьбе, якобы начатой тибетцами, по примеру индийцев, против "иностранных поработителей":

"К северу от Индии, в сердце Азии, в священном Тибете идет такая же борьба. Пользуясь ослаблением китайской власти, эта забытая всеми страна подняла знамя восстания за самоопределение".

Рассуждения неизвестного большевистского публициста о зреющем среди тибетцев стихийном протесте против угнетателей-англичан были чистым вымыслом, поскольку в тот момент никаких признаков национально-освободительного движения в Тибете не наблюдалось.

Появление же этой заметки объясняется тем, что в сентябре 1918 года ЧК освободила из Бутырской тюрьмы представителя Далай-ламы в России Агвана Доржиева. Последний вместе с двумя спутниками был арестован на железнодорожной станции Урбах (недалеко от Саратова) по подозрению в попытке вывоза ценностей за пределы Советской России. На самом деле это были средства, собранные Доржиевым среди калмыков на строительство общежития при буддийском храме в Петрограде.

От расстрела, почти неминуемого, Доржиева спасло лишь вмешательство НКИДа.

Условием освобождения тибетского дипломата, очевидно, стало его согласие сотрудничать с советским дипломатическим ведомством - привлечь же Доржиева к такому сотрудничеству было не очень трудно, зная о его давнишней англофобии и активной посреднической деятельности с целью привести Тибет под покровительство России. Таким образом, перед руководителем НКИДа Чичериным открылась заманчивая перспектива - завязать через Доржиева дружеские связи с Далай-ламой и другими тибетскими теократами, благодаря чему можно было бы продвинуть революцию в страны буддийского Востока и в то же время приступить к осаде главной цитадели британского империализма в Азии - Индии.

Вскоре после освобождения Доржиева, 19 октября 1918 года, состоялось заседание Русского комитета для исследования Средней и Восточной Азии, находившегося в ведении НКИДа, на котором его председатель академик Ольденбург выступил с проектом двух экспедиций - в Восточный Туркестан и Кашмир - под его собственным руководством, и в Тибет - под началом профессора Щербатского.

Обе экспедиции, хотя перед ними формально ставились чисто научные задачи, в то же время должны были служить политическим целям большевиков. Так, в проекте Тибетской экспедиции говорилось, что она, "между прочим, должна собрать сведения о взаимоотношении, взаимном проникновении и влиянии монгольских племен вдоль северной границы Тибета".

Однако из-за начавшейся гражданской войны, отрезавшей Москву от Восточной Сибири и Монголии, этим экспедициям не суждено было осуществиться.

Более удачливой оказалась экспедиция, организованная при поддержке НКИДа уполномоченным Коминтерна на Дальнем Востоке Шумятским. Вот что Шумятский сообщал Чичерину по поводу подготовки экспедиции в письме от 25 июля 1921 года:

"Тиб. экспедиция мною спешно снаряжается, я вызвал в Иркутск начальника экспедиции Ямпилова проинструктировать его согласно вашим указаниям. Жду присылки радиоаппарата и тех вещей, на которые я оставил вам выписку. Мы выработали маршрут для экспедиции с расчетом обойти все опасные пункты. Весь путь рассчитан на 45-60 дней, считая остановки и возможные задержки. Начальника конвоя ищу из числа калмыков-коммунистов. На днях один из кандидатов приедет ко мне для ознакомления, 22 июля, в крайнем случае, 4 августа экспедиция выступает в путь. Ранее приобретенные прежними организаторами верблюды экспедиция не возьмет, ибо гораздо конспиративнее следовать на наемных верблюдах, как пилигримы. Сампилон мною уже вызван в Иркутск. Он сейчас с головою увяз в работу в Монголии. Пришлось его оттаскивать от работы. При приезде немного его обработаю и пошлю к Вам для полировки и для того, чтобы Вы познакомились с ним лично, окончательно решим, стоит ли его посылать или нет".

Проблема подбора кандидата на роль "начальника конвоя" разрешилась быстро. Им стал калмык-коммунист Василий Хомутников (настоящее имя - Василий Кикеев), командир Калмыцкого кавалерийского полка Юго-Западного и Кавказского фронтов.

После долгого и трудного путешествия 9 апреля 1922 года экспедиция Щербатского-Хомугникова достигла Лхасы. Далай-лама встретил посланцев довольно настороженно. Аудиенция состоялась на следующий же день в зимнем дворце правителя в Потале.

"Не расстреляли ли Советы Атвана Доржиева? Здоров ли он, чем занят? Говорят, что Советы расстреляли наших единоверцев-калмыков?" - было первыми его вопросами, обращенными к Хомутникову.

Тот, конечно же, постарался рассеять подозрения тибетского первосвященника, для чего в ход было пущено заранее заготовленное письмо Доржиева.

Но началась аудиенция с ритуала приветствия наместника Будды и поднесения ему подарков от лица Советского правительства - сто аршин парчи, золотые часы с монограммой "РСФСР", серебряный чайный сервиз и, наконец, "чудесная машина" - небольшой радиотелеграфный аппарат. Вместе с подарками Далай-ламе было вручено официальное послание Советского правительства за подписью заместителя Чичерина, Прием продолжался около шести часов.

Каких-то особенных результатов, кроме разве что разведданных, эта экспедиция не принесла. Далай-лама не спешил разрывать договоры с Великобританией, тем более что британцы поставляли Тибету оружие и военных советников для войны с Китаем.

Свой отчет о путешествии Хомутников подал в НКИД 28 октября 1922 года. О том, какого рода сведения были добыты им в поездке, говорят хотя бы заголовки основных разделов этого документа:

"Далай-лама и его настроение", "Министры Далай-ламы", "Тибет и Англия", "Тибет и Китай", "Тибетская армия" и так далее.

Почти сразу речь зашла об организации следующей экспедиции, цель которой была в закреплении успеха первой. Такая экспедиция под видом каравана паломников состоялась в 1924 году и вошла в Лхасу 1 августа. Возглавлял ее сотрудник Восточного отдела НКИДа Сергей Степанович Борисов. Тибетцы встретили советскую делегацию довольно приветливо и даже с некоторыми почестями - при ее встрече был выставлен почетный караул. На следующий день состоялась аудиенция в летнем дворце Далай-ламы. Началась она, по обычаю, с поднесения подарков правителю Тибета, которые включали в себя фарфоровые вазы, золотые кубки, серебряные блюда и многое другое - похоже, что Далай-ламе на этот раз привезли из Москвы целый столовый сервиз. Вместе с подарками Борисов, фигурировавший под конспиративным именем Церендоржи, вручил ему также два официальных письма - от ЦИК (за подписью Калинина) и от правительства СССР. Подарки и письма были приняты "благосклонно". Затем последовала традиционная чайная церемония.

Экспедиция Борисова пробыла в Лхасе около трех месяцев и вернулась в Москву в мае 1925 года. Переговоры с Далай-ламой не увенчались успехом, хотя их подробности во многом остаются неизвестными.

Летом 1920 года в ведомстве Чичерина обсуждался еще один проект "научно-пропагандистской экспедиции" в Тибет, принадлежавший литератору и ученому Александру Барченко, о котором я рассказывал в предыдущей главе. Барченко определил официальной целью экспедиции "исследование Центральной Азии и установление связи с населяющими ее племенами", хотя в действительности намеревался отыскать центр "доисторической культуры" в Тибете - легендарную Шамбалу северных буддистов.

Мы оставили Александра Васильевича Барченко в тот момент, когда он вернулся из Лапландии в Петроград и сделал доклад об обнаруженных на севере артефактах древней цивилизации.

В 1923 году Барченко вместе с женой на некоторое время поселился в общежитии при Петроградском буддийском дацане. Здесь он пытался постигнуть основы древней науки под руководством самого Агвана Доржиева.

В этот период жизни Барченко встречает множество людей, которые познакомили его с преданием о Шамбале, значительно расширив познания Александра Васильевича по этому вопросу. Среди них стоит выделить Петра Шандаровского, монгола Хаяна (Хияна) Хирву, тибетца Нага Навена и странника Михаила Круглова. О них и пойдет речь в этой главе.

Петр Сергеевич Шандаровский был хорошо известен до революции в оккультистских кругах северной столицы как ученик и последователь Гурджиева. Сын военного сановника, он окончил юридический факультет Петербургского университета. В предреволюционные годы служил по военному ведомству (был кодировщиком в кодировальном отделе), однако свое истинное призвание видел в занятиях наукой и искусством. После революции Шандаровский читал лекции и работал художником-оформителем.

Барченко познакомился с Шандаровским совершенно случайно зимой 1922-23 года. Кондиайн в своих записках рассказывает об этом так:

"Однажды зимой Ал. Вас. стоял перед витриной магазина и рассматривал узор на выставленном восточном ковре, где имелись элементы Универсальной Схемы. Рядом стоит какой-то гражданин, уже не молодой, худощавый, и тоже рассматривает этот ковер. А. В. обращается к нему: "Это вам что-нибудь говорит?" А тот рисует ногой на снегу какую-то геометрическую фигуру и спрашивает: "А это вам что-нибудь говорит?" А. В. ботинком на снегу тоже изображает какую-то фигуру. Так, обменявшись чертежами, они пошли вместе.

Шандаровский просидел с Ал. Вас. в комнате всю ночь. Наташа (жена Барченко. - А.П.) им только изредка чай приносила. Они сидели почти молча, но за ночь целую кипу бумаги цифрами исписали. Иногда из комнаты выскакивал Ал. Вас., взволнованный, восторженный. Снимал пенсне, ворошил волосы, протирал покрасневшие глаза и издавал восторженные восклицания".

Важность этой встречи состояла в том, что Шандаровский познакомил Барченко с "числовым механизмом" древней науки и с так называемой Универсальной Схемой, с помощью которой якобы можно установить местоположение центров "доисторической культуры". В дальнейшем между ними установились тесные отношения, а после того как последний поселился в дамском общежитии, стал регулярно навещать его там.

Не менее важным было и знакомство Барченко с восточными учителями; некоторые из них, по его словам, "лично побывали в Шамбале". Именно они и стали для него главным источником сведений о тантрической системе Дюнхор (Калачакра-тантре). Среди учителей Барченко был тибетец Нага Навен, являвшийся наместником Западного Тибета (провинция Нгари) и приехавший в Россию втайне от Лхасы для ведения переговоров с советским правительством. Навен сообщил Барченко ряд сведений о Шамбале как о хранилище опыта доисторической культуры и центре "Великого Братства Азии, объединявшего теснейшим образом связанные между собой мистические течения Азии".

В то время как Барченко мирно беседовал с тибетским сановником в дацанском общежитии на окраине Петрограда, в Москве полным ходом шла подготовка к отправке в Тибет группы советских эмиссаров. Поэтому Чичерин благоразумно уклонился от встречи с Нага Навеном, и последний спустя некоторое время уехал из России в Китай.

Еще одним "эмиссаром Шамбалы" в России являлся Хаян Хирва. Член ЦК Монгольской народной партии, он занимал в Монголии ответственный пост начальника Государственной внутренней охраны (монгольский аналог ОГПУ). По слухам, Хаян Хирва, узнав от дацанских лам о том, что он "разрабатывает систему Дюнхор", явился на квартиру Кондиайнов в Петрограде. О себе заявил, что хотя сам не является авторитетом в этой системе, но имеет о ней конкретное представление. Впоследствии он неоднократно встречался с Барченко в Москве и там же связался с Нага Навеном, что указывает на определенный интерес монгольского чекиста к этим двоим.

Встреча Барченко с еще одним учителем - костромским крестьянином Михаилом Кругловым - произошла весной 1924 года. Круглов вместе с несколькими членами одной из сект "искателей Беловодья" пришел пешком в Москву, где и познакомился с Барченко в одной из ночлежек (во время поездок в столицу Барченко останавливался не в гостиницах, а в ночлежных домах, поскольку там можно было встретить очень интересных людей).

В конце XIX века исследователи Центральной Азии столкнулись с еще одной удивительной легендой - о Беловодском царстве, или Беловодье, стране справедливости и истинного благочестия.

Находясь в 1877 году на берегах "блуждающего" озера Лоб-нор, севернее реки Тарим в Западном Китае (Синьцзянь), знаменитый русский путешественник Николай Пржевальский записал рассказ местных жителей том, как в эти места в конце 1850-х годов пришла партия алтайских староверов числом более сотни человек. Староверы разыскивали Беловодскую "землю обетованную". Большая часть пришельцев, не удовлетворившись условиями жизни на новом месте, двинулась затем дальше на юг, за хребет Алтынтаг, где и устроила свое поселение. Но и те, и другие в конце концов вернулись на родину, на Алтай.

Рассказ об этом хождении искателей Беловодья, записанный со слов одного из его участников Зырянова, вместе с приложенной к нему маршрутной картой всего путешествия, был впоследствии опубликован в "Записках Русского географического общества".

Беловодье - еще одна загадка центральноазиатской истории. Современные исследователи считают, что это "не определенное географическое название, а поэтический образ вольной земли, образное воплощение мечты о ней". Поэтому не случайно эту "счастливую крестьянскую страну" русские староверы искали на огромном пространстве - от Алтая до Японии и Тихоокеанских островов и от Монголии до Индии и Афганистана.

Во второй половине XVIII века название Беловодье носили два поселения в Бухтарминской и Уймонской долинах юго-восточного Алтая. Сюда не доходила власть "начальства" и попов - гонителей староверов, не принявших церковной реформы патриарха Никона. Эта "нейтральная земля" между Российской и Китайской империями была включена в 1791 году в состав России. Именно тогда, как утверждает Чистов, и возникла легенда о Беловодье. Ее появление тесным образом связано с деятельностью секты "бегунов", которая является непримиримым ответвлением старообрядчества.

Первые сведения о поисках староверами заповедной страны относятся к 1825-1826 годам, а во второй половине XIX столетия (1850-1880 гг.) хождения в Беловодье приобретают массовый характер. Для нас, однако, наибольший интерес представляют сообщения о центральноазиатских маршрутах искателей Беловодья (Монголия - Западный Китай - Тибет). Сходство между христианским и буддийским преданиями впоследствии послужило поводом некоторым авторам говорить об их едином "корне". Крайне любопытен также другой факт - побывавшие в Индии и Тибете искатели Беловодья принесли оттуда в Россию какие-то элементы восточных учений, которые впоследствии были усвоены и переработаны некоторыми русскими мистическими сектами старообрядческого толка.

В письме бурятскому ученому Гомбожабу Цыбикову Барченко рассказывал о своей встрече с "искателями Беловодья" так:

"Эти люди значительно старше меня по возрасту и, насколько я могу оценить, более меня компетентны в самой универсальной науке и в оценке современного международного положения. Выйдя из Костромских лесов в форме простых юродивых (нищих), якобы безвредных помешанных, они проникли в Москву и отыскали меня, служившего тогда (в 1923- 24 г.) в качестве научного сотрудника Главнауки.

Посланный от этих людей под видом сумасшедшего произносил на площадях проповеди, которых никто не понимал, и привлекал внимание людей странным костюмом и идеограммами, которые он с собой носил".

Михаила Круглова, рассказывает далее Барченко, несколько раз арестовывали - "сажали в ГПУ, в сумасшедшие дома". Однако, убедившись, что его "безумие" вполне безвредно, отпускали на свободу.

В этом же письме Цыбикову Барченко часто использует две из кругловских идеограмм. В одной из них легко угадывается написанное искаженным тибетским курсивом слово "Дюнхор", за которым следует мистический треугольник с точкой посередине - возможно, эта идеограмма соответствует по смыслу слову "Шамбала".

Круглов затем несколько раз приезжал к А. В. Барченко в Ленинград. Вот как вспоминала об этом супруга Кондиайна:

"Явился к нам как-то пешком из Костромской обл(асти) мужик, Круглов Михаил Трофимыч. Неизвестно как он прослышал про Ал. Вас-а. Принес он целую кучу совершенно необычных изделий из дерева, обклеенных цветной бумагой, разными геом(етрическими) фигурами, знаками и надписями. Там была шестигранная корона, которую Михаил Трофимович надевал, в руку брал скипетр и всякие другие атрибуты, был у него и небольшой гробик.

Говорил он скороговоркой стихами, которые тут же слагал. Он жил у нас раза два недели по две и был совершенно нормальный. Бывал он в Москве в психиатрической б(ольни)це. Своим бормотанием и дерзкими выходками перед врачами и аудиторией студентов, где его демонстрировали как умалишенного, он очень ловко имитировал больного. А был он самый нормальный человек, только что говорил часто стихами. Один древний старик в Костроме научил его изготовлять эти свои изделия, а быть может, он их у него похитил. Вид у вещей был старый. И велел-де ему старец носить эти вещи и показывать людям и всегда ходить пешком.

В психиатрическую б(ольни)цу он приходил, как на постоялый двор. Его там всегда охотно принимали…"

Надеюсь, вы еще не забыли о главной теме нашего разговора? В ряду учителей Александра Барченко представлены все основные типажи, которые мы встречаем в эзотерических кругах на протяжении всей истории оккультизма. Оккультист-ученый Петр Шандаровский, политик-мистик Нага Навен, чекист-эзотерик Хаян Хирва и сумасшедший шаман-медиатор Михаил Круглов. Фактически к этим фигурантам можно свести любого исторического персонажа, о которых идет речь в этой книге. Различаются только имена и декорации - суть остается той же самой. И это весьма неприглядная суть, если вспомнить, к чему приводят попытки объединить интересы этих людей в некую государственную программу. Александр Барченко предпринял такую попытку, но она, к счастью для всех нас, не имела успеха.

Под воздействием рассказов Шандаровского о "Едином трудовом содружестве", организованном Георгием Гурджиевым, Александр Барченко решает создать тайное общество с оккультным уклоном под названием "Единое трудовое братство" (ЕТБ), главная цель которого - коллективное изучение древней науки и установление контактов с тайными центрами исчезнувших цивилизаций.

Барченко, Кондиайн и Шандаровский учредили тайное общество под названием "Единое трудовое братство" (ЕТБ). Общество возглавил сам Александр Барченко, он же написал и устав для новой организации.

Впоследствии Барченко так будет рассказывать о задачах своего эзотерического общества:

"Проповедь непротивления, христианского смирения, помощь человеку в нужде, не входя в обсуждение причин нужды, овладение одним из ремесел, работа в направлении морального саморазвития и воспитание созерцательного метода мышления - в этом я видел ближайшие функции ЕТБ, ориентирующегося на мистический центр Шамбалу и призванного вооружить опытом Древней Науки современное общество".

О структуре ЕТБ мы знаем, главным образом, из показаний самого Александра Барченко. Во главе организации находился Совет, состоявший из "отцов-основателей". Все члены Братства подразделялись на две степени - братьев и учеников. Для достижения степени брата требовалось выполнение ряда условий - "отказ от собственности, нравственное усовершенствование и достижение внутренней собранности и гармоничности". Барченко, впрочем, считал, что сам он до столь высокого уровня еще не поднялся.

Никакой обрядности в Братстве не существовало, в том числе и ритуалов посвящения. В то же время у ЕТБ имелась своя собственная символика. Символом брата служила "красная роза с лепестком белой лилии и крестом", означавшая "полную гармоничность". Знак Розы и Креста явно позаимствован у розенкрейцеров, а лилия, по утверждению Барченко, - из позднесредневековых трактатов "Мадафана" ("Золотой век восстановления") и "Универсальная сила музыки" Атанасиуса Кирхера. Символ ученика - "шестигранная фигура со знаком ритма, окрашенная в черные и белые цвета" (также взятая у Кирхера). Смысл этого символа состоял в том. что ученик должен следить "за ритмичностью своих поступков". По уставу эти знаки следовало носить "на перстне, розетке или булавке, а также иметь на окне своего жилища" - "для отыскания других посвященных в знание". Кроме того, Барченко имел личную печать, "составленную из символических знаков Солнца, Луны, Чаши и шестиугольника".

Кто входил в ЕТБ? В поздних следственных протоколах НКВД приводятся различные списки членов Братства. Сам Барченко во время одного из допросов назвал следующие фамилии: Нилус (сотрудник Академии наук), Алтухов (физик), Элеонора Кондиайн, Маркова-Шишелова, Струтинская, Королев, Шишелов (в то время оба обучались на монгольском отделении Петроградского института живых восточных языков), Николай Троньон (сов. служащий), Шандаровский. Любопытно, что в этом списке нет ни жены Барченко Наталии, ни Александра Кондиайна, ни знакомых из ЧК - Владимирова, Рикса, Отто, Шварца (не включая эту четверку в число членов ЕТБ, Барченко тем не менее называл их "покровителями Братства", хорошо осведомленными о его деятельности). Впрочем, к началу 1924 года ни один из этих "покровителей" уже не служил в ЧК. Александр Кондиайн в своих показаниях добавляет к этому списку еще несколько фамилий: Борсук, Кашкадамов, Васильев, Лопач, Лазарева, Поварнин (психолог), Никитин.

Но можно ли считать всех этих людей членами ЕТБ? Ведь следователи НКВД, без сомнения, стремились расширить "масонскую организацию" Барченко путем включения в нее как можно большего числа лиц.

В конце 1923 года Александр Барченко поселился на квартире у супругов Кондиайнов в доме на углу улицы Красных Зорь (Каменноостровский проспект) и Малой Посадской (дом 9/2). В этой добровольной "коммуналке", ставшей штаб-квартирой ЕТБ, происходило много интересного. Сюда, чтобы встретиться с Барченко, приходили именитые ученые Бехтерев и Кашкадамов, его восточные "учителя" Хаян Хирва и Нага Навен, патронировавшие Братство бывшие чекисты во главе с Константином Владимировым.

Свидетельствует Элеонора Кондиайн:

"Мы жили одной семьей или, вернее, коммуной. У нас все было общее. Мы, женщины, дежурили по хозяйству по очереди по неделе. За столом часто разбирали поведение того или другого, его ошибки, дурные поступки. Вначале мне трудно было к этому привыкнуть, но, привыкнув, поняла, как это хорошо, какое получаешь облегчение, когда перед дружеским коллективом сознаешься в своем проступке…"

Кондиайн также упоминает об экспериментах Барченко:

"Делали мы и опыты по передаче коллективной мысли. Один раз мы произвели спиритический сеанс, устроили цепь вокруг легкого деревянного столика. Он (стол) сначала стукнул ножкой, потом поднялся, т(ак) ч(то) мы все вынуждены были встать и поднять руки до уровня головы. А. В. разомкнул цепь, и стол упал на пол на свои ножки".

Сеанс этот был устроен Барченко, чтобы показать, что в спиритизме нет никакой мистики. Будучи "убежденным материалистом", он объяснял спиритические явления тем, что при сцеплении рук образуется замкнутая электромагнитная цепь.

Что же касается ответов на вопросы, якобы получаемых из потустороннего мира, то их, по убеждению Барченко, дают не духи умерших людей, а подсознание самих участвующих в спиритическом сеансе. Концентрируя свое внимание на каком-то одном предмете, люди усыпляют сознание и тем самым пробуждают подсознание.

Здесь же, в квартире Кондиайнов, Барченко оборудовал специальную лабораторию по образцу той, в которой он в 1911 году ставил опыты с N-лучами.

К концу 1924 года в жизни Александра Барченко наметился перелом.

Во время одного из визитов к нему бывших чекистов под предводительством Константина Владимирова ученый рассказал им о своем намерении посвятить в древнюю науку советских вождей и обратился за помощью - попросил свести его с кем-либо "из близко стоящих людей к руководству ВКП(б) и Советского правительства". "Покровители" откликнулись на его просьбу с готовностью. Дальнейшие события развивались приблизительно так. Барченко написал письмо главе ОГПУ и председателю ВСНХ Феликсу Дзержинскому, в котором рассказал о себе и о своей работе. Это письмо Владимиров отвез в Москву на Лубянку. Через несколько дней в Ленинград приехал заведующий секретно-политическим отделом ОГПУ Яков Агранов, который встретился с Барченко на одной из чекистских конспиративных квартир.

Агранов с интересом отнесся и к самому Барченко, и к его идеям. Впрочем, Владимирову этого показалось мало, и для того, чтобы форсировать ситуацию, он попросил Барченко написать еще одно письмо, но теперь уже на коллегию ОГПУ - еженедельное собрание начальников всех отделов. В декабре 1924 года ученый был вызван в столицу для доклада о своих научных открытиях на коллегии ОГПУ.

"Вернувшись через несколько дней в Ленинград, - вспоминал Барченко, - Владимиров сообщил мне, что дела наши идут успешно, что мне следует выехать в Москву, для того чтобы изложить наш проект руководящим работникам ОГПУ. В Москве Владимиров снова свел меня с Аграновым, которого мы посетили у него на квартире, находившейся, как я помню, на одной из улиц, расположенной вблизи зданий ОГПУ. Точного адреса я в памяти не сохранил. При этой встрече Агранов сказал мне, что мое сообщение о замкнутом научном коллективе предполагается поставить на заседание коллегии ОГПУ. Мое это предложение, об установлении контактов с носителями тайн Шамбалы на Востоке, имеет шансы быть принятым, и в дальнейшем мне, по-видимому, придется держать в этом отношении деловую связь с членом коллегии ОГПУ Бокием. В тот же или на другой день Владимиров свозил меня к Бокию, который затем поставил мой доклад на коллегию ОГПУ. Заседание коллегии состоялось поздно ночью. Все были сильно утомлены, слушали меня невнимательно. Торопились поскорее кончить с вопросами. В результате при поддержке Бокия и Агранова нам удалось добиться в общем-то благоприятного решения о том, чтобы поручить Бокию ознакомиться детально с содержанием моего проекта и, если из него действительно можно извлечь какую-либо пользу, сделать это".

Так в нашей истории появляется новый персонаж - Глеб Бокий. И с этого же момента начинается жизнь секретной лаборатории нейроэнергетики и ее целевое финансирование спецотделом при ОГПУ, длившееся 12 лет - вплоть до мая 1937 года.

Руководитель спецотдела при ОГПУ Глеб Иванович Бокий родился в 1879 году в городе Тифлисе (Тбилиси) в семье интеллигентов из старинного дворянского рода. Его предок Федор Бокий-Печихвостский, владимирский подкоморий (третейский судья) в Литве, упоминается в переписке Ивана Грозного с Андреем Курбским. Прадедом Глеба Бокия был известный русский математик Михаил Васильевич ретроградский. Отец Глеба Бокия - Иван Дмитриевич - действительный статский советник, ученый и преподаватель, автор учебника "Основания химии", по которому училось не одно поколение гимназистов. Старший брат и сестра Глеба пошли по стопам отца. Борис Бокий окончил Петербургский горный институт, стал квалифицированным инженером, потом преподавал в том же институте. Он считается одним из основоположников отечественного горного дела. Сестра Наталья выбрала специальность историка, она не один год преподавала в Сорбонне.

Казалось бы, такая же блестящая карьера ожидает и юного Глеба. И действительно, поначалу Глеб ведет себя соответствующим образом. В 1896 году, после окончания реального училища, он, вслед за своим старшим братом, поступает в Горный кадетский корпус имени императрицы Екатерины II в Петербурге (то есть в Горный институт). Но уже в следующем году он становится членом петербургского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса". Именно участие в делах этого революционного общества определило выбор жизненного пути Глеба Бокия.

Справедливости ради следует сказать, что настоящим революционером Глеб стал все-таки с подачи своего добропорядочного брата. В 1898 году Борис пригласил его и сестру принять участие в демонстрации студентов. Произошло столкновение с полицией, все трое были арестованы. Глеба к тому же еще и избили. Их освободили по ходатайству отца, но его больное сердце не выдержало позора, и спустя несколько дней отец скончался.

Потрясенные этим горем, братья приняли диаметрально противоположные решения. Если Борис, считая себя виновником смерти отца, совсем отошел от политики, то Глеб, наоборот, окончательно встал на стезю профессионального революционера.

С 1900 года он - член Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП). В 1902 году был сослан в Восточную Сибирь за подготовку демонстрации. В 1904-м Бокий введен в состав Петербургского комитета РСДРП как организатор объединенного комитета социал-демократической фракции высших учебных заведений. В апреле 1905-го арестован по делу "Группы вооруженного восстания РСДРП". Амнистирован по Октябрьскому манифесту, но в 1906 году вновь арестован по делу "Сорока четырех" (Петербургского комитета и боевых дружин). Всего большевик Бокий 12 раз подвергался арестам, провел полтора года в одиночной камере, два с половиной года - в сибирской ссылке, от побоев в тюрьме он получил травматический туберкулез. Но каждый раз, оказавшись на свободе, он вновь включался в революционную борьбу. На протяжении 20 лет (с 1897 по 1917 годы) Бокий являлся одним из руководителей петербургского большевистского подполья.

Кроме всего прочего, у Глеба было интересное хобби: он увлекался всякого рода тайными восточными учениями, мистикой и историей оккультизма. Его наставником в области эзотерических поисков стал Павел Васильевич Мокиевский - врач, теософ и гипнотизер. Известный столичной публике в качестве заведующего отделом философии научно-публицистического журнала "Русское богатство", он был членом Мартинистской ложи.

В 1906 году полиция в очередной раз арестовала студента Горного института Глеба Бокия, создавшего под прикрытием бесплатной столовой для учащихся института большевистскую явку. Мокиевский внес за него залог в 3000 рублей, после чего молодого революционера выпустили на свободу.

Период с 1914 по 1915 годы оказался для подпольщиков особенно трудным. Правительство усилило репрессивные меры по отношению к революционным организациям. С целью избавить свою работу от участившихся провалов петроградские большевики организовали так называемую "группу 1915 года при ЦК", куда вошли самые надежные, много раз проверенные люди, в том числе Глеб Бокий. Ужесточалась партийная дисциплина, самые серьезные требования предъявлялись к соблюдению конспирации. Именно тогда впервые проявились те способности Бокия, благодаря которым впоследствии он стал руководителем спецотдела при ВЧК-ОГПУ-НКВД. Старая большевичка, член партии с 1915 года Алексеева, вспоминая о работе в подполье того времени, писала:

"Конспирация в большевистском подполье, которое подвергалось особенно беспощадным расправам со стороны царских властей, действительно была суровой и сложной и потому не всегда легко давалась людям, особенно новичкам, не искушенным в борьбе. Нарушение правил конспирации могло нанести тяжелый удар по всей подпольной организации, поэтому и новичкам в соблюдении этих правил никаких скидок не делалось.

При аресте Глеба Ивановича забирали и его по виду самые обычные ученические тетради, исписанные математическими формулами, а на самом деле - записями о подпольных делах, зашифрованными математическим шифром. Шифр этот являлся изобретением Глеба Ивановича, и ключ к нему был известен только ему одному. Лучшие шифровальщики, какими только располагала царская охранка, ломали головы над этими "формулами", подозревая в них шифр. Однако раскусить этот орешек они так и не смогли.

"Сознайтесь, - говорил Глебу Ивановичу следователь, - это шифр?" А Глеб Иванович невозмутимо отвечал: "Если шифр, то расшифруйте". С досадой следователь возвращал ему эти загадочные тетради".

В декабре 1916 года Бокий вошел в состав Русского бюро ЦК РСДРП. А сразу после падения самодержавия он возглавил отдел сношений с провинцией.

В октябре 1917 года Бокий - член петербургского военно-революционного комитета, один из руководителей вооруженного восстания.

В феврале-марте 1918 года, в период наступления немецких войск, Бокий становится членом Комитета революционной обороны Петрограда. С марта он - заместитель председателя петроградской ЧК, а после убийства Моисея Урицкого - председатель. Затем Бокий возглавлял Особые отделы Восточного и Туркестанского фронтов, был членом Турккомиссии ВЦИК и СНК РСФСР и полномочным представителем ВЧК.

Однако вскоре Бокию была поручена совершенно новая работа. Дело в том, что сразу после прихода к власти большевистское правительство столкнулось с проблемой сохранения тайны при передаче оперативных сообщений. Советское государство и его армия не имели надежной системы шифров. Вот как охарактеризовал ситуацию нарком иностранных дел Чичерин в своем письме Ленину от 20 августа 1920 года:

"Иностранные правительства имеют более сложные шифры, чем употребляемые нами. Если ключ мы постоянно меняем, то сама система известна многим царским чиновникам и военным, в настоящее время находящимся в стане белогвардейцев за границей. Расшифровывание наших шифровок я считаю поэтому вполне допустимым".

Поэтому 5 мая 1921 года постановлением Малого Совнаркома создается советская криптографическая служба в виде специального отдела при ВЧК. Начальником новой структуры и одновременно членом коллегии ВЧК был назначен Глеб Бокий.

В течение 1920-х-30-х годов органы государственной безопасности неоднократно реорганизовывались, меняли свою структуру и название. Соответственно менялось и название отдела:

- с 5 мая 1921 г. по 6 февраля 1922 г. - 8-й спецотдел при ВЧК;

- с 6 февраля 1922 г. по 2 ноября 1923 г. - спецотдел при ГПУ;

- со 2 ноября 1923 г. по 10 июля 1934 г. - спецотдел при ОГПУ;

- с 10 июля 1934 г. по 25 декабря 1936 г. - спецотдел при ГУГБ НКВД СССР;

- с 25 декабря 1936 г. по 9 июня 1938 г. - 9-й отдел при ГУГБ НКВД СССР (49).

Однако, несмотря на все реорганизации, в отличие от других подразделений спецотдел был при ВЧК-ОГПУ, то есть пользовался автономией. Это выражалось в том, что он сообщал информацию и адресовал ее непосредственно в Политбюро, ЧК, правительство самостоятельно, а не через руководство ведомства, при котором отдел находился.

Размещался отдел не только на Малой Лубянке, но и в здании на Кузнецком мосту, дом 21, в помещении Народного комиссариата иностранных дел, где занимал два верхних этажа. Официальными его задачами являлись масштабная радио- и радиотехническая разведка, дешифровка телеграмм, разработка шифров, радиоперехват, пеленгация и выявление вражеских шпионских передатчиков на территории СССР. Пеленгаторная сеть камуфлировалась на крышах многих государственных учреждений, и таким образом осуществлялось слежение за радиоэфиром Москвы. В сфере внимания спецотдела находились не только автономные неофициальные передатчики, но и передающие устройства посольств и иностранных миссий. В них устанавливалась подслушивающая аппаратура и отслеживались телефонные разговоры. Отделу непосредственно подчинялись и все шифроотделы посольств и представительств СССР за рубежом.

В начале 1920-х годов отдел включал шесть, а позднее - семь отделений. Однако собственно криптографические задачи решали только три из них: 2-е, 3-е и 4-е.

Так, сотрудники 2-го отделения спецотдела занимались теоретической разработкой вопросов криптографии, выработкой шифров и кодов для ВЧК-ОГПУ и всех других учреждений страны. Его начальником был Тихомиров.

Перед 3-м отделением стояла задача "ведения шифрработы и руководства этой работой в ВЧК". Состояло оно вначале всего из трех человек, руководил отделением старый большевик, бывший латышский стрелок Федор Эйхманс, одновременно являвшийся заместителем начальника спецотдела. Эйхманс организовывал шифрсвязь с заграничными представительствами СССР, направлял, координировал их работу.

Сотрудники 4-го отделения, а их было восемь человек, занимались "открытием иностранных и антисоветских шифров и кодов и дешифровкой документов". Начальником этого отделения был некто Гусев, который одновременно выполнял обязанности помощника начальника спецотдела.

Перед остальными отделениями спецотдела стояли такие задачи:

1-е отделение - "наблюдение за всеми государственными учреждениями, партийными и общественными организациями по сохранению государственной тайны";

5-е отделение - "перехват шифровок иностранных государств; радиоконтроль и выявление нелегальных и шпионских радиоустановок;

подготовка радиоразведчиков";

6-е отделение - "изготовление конспиративных документов";

7-е отделение - "химическое исследование документов и веществ, разработка рецептов; экспертиза почерков, фотографирование документов".

Специфика работы учреждения коренным образом отличалась от всего того, что делалось в ОГПУ, а потому требовала привлечения в аппарат людей, обладающих уникальными навыками. Это прежде всего относилось к криптографам, чье ремесло - разгадывание шифров и ребусов.

Свидетельствует писатель Лев Разгон, зять Бокия, а в 1930-е годы - сотрудник спецотдела:

"Бокий подбирал людей самых разных и самых странных. Как он подбирал криптографов? Это ведь способность, данная от Бога. Он специально искал таких людей. Была у него странная пожилая дама, которая время от времени появлялась в отделе. Я также помню старого сотрудника охранки, статского советника (в чине полковника), который еще в Петербурге, сидя на Шпалерной, расшифровал тайную переписку Ленина. В отделе работал и изобретатель-химик Евгений Гопиус. В го время самым трудным в шифровальном деле считалось уничтожение шифровальных книг. Это были толстые фолианты, и нужно было сделать так, чтобы в случае провала или других непредвиденных обстоятельств подобные документы не достались врагу. Например, морские шифровальные книги имели свинцовый переплет, и в момент опасности военный радист должен был бросить их за борт. Но что было делать тем, кто находился вдали от океана и не мог оперативно уничтожить опасный документ? Гопиус же придумал специальную бумагу, и стоило только поднести к ней в ответственный момент горящую папиросу, как толстая шифровальная книга превращалась через секунду в горку пепла.

Да, Бокий был очень самостоятельный и информированный человек, хотя он и не занимался тем, чем занималась иноразведка. К работе других отделов ОГПУ он относился с пренебрежением и называл их сотрудников "липачами".

Личный состав отделений спецотдела проходил по гласному и негласному штату. К негласному штату относились криптографы и переводчики, для которых были установлены должности "эксперт" и "переводчик". Работники же отделений, непосредственно не связанные с криптографической работой (секретари, курьеры, машинистки), представляли гласный состав. К 1933 году в спецотделе по штату числилось 100 человек, по секретному штату - еще 89.

Были в структуре спецотдела и подразделения, информация о которых считалась особо секретной. В частности, была создана группа из ученых самых разных специальностей. Все они формально находились в подчинении заведующего лабораторией спецотдела Евгения Гопиуса, который формально возглавлял 7-е отделение и числился заместителем Бокия по научной работе.

Круг вопросов, изучавшихся подразделениями, работавшими на лабораторию Гопиуса, был необычайно широк: от изобретений всевозможных приспособлений, связанных с радиошпионажем, до исследования солнечной активности, земного магнетизма и проведения различных научных экспедиций. Здесь изучалось все, имеющее хотя бы оттенок аномального или таинственного. Все - от оккультных наук до "летающих тарелок".

В декабре 1924 года, когда Александр Барченко приезжал в Москву для доклада о своих работах на коллегии ОГПУ, он произвел на начальника спецотдела сильное впечатление.

Будучи человеком умным и достаточно информированным, Глеб Бокий был прекрасно осведомлен о положении дел в стране и понимал, что репрессии ВЧК-ОГПУ, начатые против "социально чуждых элементов", раньше или позже затронут самих чекистов. С какого-то момента Бокия стали одолевать сомнения, и, когда зимой 1924 года после доклада на коллегии Барченко и Бокий разговорились, ученый сказал фразу, изменившую жизнь обоих собеседников:

"…контакт с Шамбалой способен вывести человечество из кровавого тупика безумия, той ожесточенной борьбы, в которой оно безнадежно тонет".

Еще больше ученый удивил начальника спецотдела, сообщив, что ему известно о дружбе Глеба Ивановича с доктором Мокиевским.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что несколько дней спустя на конспиративной квартире, указанной Бокием, в обстановке строгой секретности собрались люди, близкие лично ему, - Москвин, Кострикин, Стомоняков, - для того чтобы создать московский центр "Единого трудового братства".

Собрание началась с монолога Александра Барченко. Он был взволнован, и это волнение быстро передалось присутствовавшим. Впоследствии, давая показания следователю НКВД, Барченко будет описывать свою тогдашнюю позицию следующим образом:

"По мере поступательного движения революции возникали картины крушения всех общечеловеческих ценностей, картины ожесточенного физического истребления людей. Передо мной возникали вопросы - как, почему, в силу чего обездоленные труженики превратились в "зверино-ревущую" толпу, массами уничтожающую работников мысли, проводников "общечеловеческих идеалов", как изменить острую вражду между простонародьем и "работниками мысли"? Как разрешить все эти противоречия? Признание диктатуры пролетариата как пути разрешения социальных противоречий не отвечало моему мировоззрению. Даже в академической среде нэп, оценка нэпа муссировалась как провал, отступление, бегство большевиков от своих позиций. Для меня еще больше усугублялся вопрос: стало быть, все кровавые жертвы революции оказались впустую, впереди еще большие кровавые жертвы новых революций и еще большее одичание человечества. К этому времени у меня оформилось представление, что "кровавый кошмар современности" есть результат молодости исторического опыта русской революции, который вместе с возникновением и развитием марксизма насчитывает каких-нибудь семнадцать лет, а где же пути и средства бескровного решения возникающих вопросов? …

В своей мистической самонадеянности я полагал, что ключ к решению проблем находится в Шамбале-Агарти, этом конспиративном очаге, где сохраняются остатки знаний и опыта того общества, которое находилось на более высокой стадии социального и материально-технического развития, чем общество современное.

А поскольку это так, необходимо выяснить пути в Шамбалу и установить с нею связь. Главным для этого могли бы быть люди, свободные от привязанности к вещам, собственности, личного обогащения, свободными от эгоизма, то есть достигшие высокого нравственного совершенства. Стало быть, надо было определить платформу, на которой люди разных мировоззрений могли бы заглушить свои временные социальные противоречия и подняться до понимания важности вопроса. Отсюда основными положениями ЕТБ являются - отрицание классовой борьбы в обществе, открытый доступ в организацию лиц без различия их классовой, политической и религиозной принадлежности, …то есть признание права для контрреволюционных элементов участвовать в организации, признание иерархии и уважение религиозных культов".

В лице сотрудников спецотдела при ВЧК-ОГПУ Барченко нашел тех, кто мог помочь ему осуществить давнюю мечту - снарядить экспедицию в Шамбалу. Надежды, которые возлагал Барченко на этих людей, вполне оправдались. Весной и летом 1925 года весь спецотдел волновала одна проблема - организация экспедиции в Шамбалу.

Начальник спецотдела при ВЧК-ОГПУ, главный шифровальщик страны и член тайного общества "Единое трудовое братство" Глеб Бокий видел мир как огромную информационную систему, из которой посредством манипуляций с человеческой психикой возможно черпать самую тайную и интимную информацию. Цель, которую ставил Бокий перед лабораторией нейроэнергетики, имела прикладное значение - научиться телепатически читать мысли противника или "снимать" информацию с мозга посредством взгляда.

Бокия покорила достаточно примитивная, но по тем временам неожиданная идея Александра Барченко о мозге как абсолютном подобии радиоаппарата. Только этим, как утверждал ученый, можно объяснить такие явления, как гипноз, телепатия, коллективное внушение, коллективные галлюцинации. И именно такой способностью мозга уже тысячелетия пользуются маги, медиумы, а сегодня - и спириты. А поскольку факт существования N-лучей считался доказанным, должны быть проведены серьезные лабораторные исследования их свойств.

Официально Александр Барченко числился сотрудником научно-технического отделения Всесоюзного совета народного хозяйства (напомню, что во главе ВСНХ стоял в те годы всесильный Феликс Дзержинский), якобы занимаясь исследованиями гелиодинамики и лекарственными растениями. Круг вопросов, связанных конкретно с деятельностью Барченко и интересовавших шефа спецотдела Бокия, постепенно расширялся и уже касался не только возможности применения телепатии для получения секретных сведений, но и информации о структуре и идеологии различных оккультных организаций.

Свои лабораторные опыты Барченко совмещает с должностью эксперта Бокия по психологии и парапсихологии. В частности, Александром Васильевичем разрабатывается методика выявления лиц, склонных к криптографической работе и к расшифровке кодов. Ученый выступает и консультантом при обследовании всевозможных знахарей, шаманов, медиумов и гипнотизеров, которых в конце 20-х годов активно использует в своей работе спецотдел. Для проверки этих деятелей одно из подразделений службы Бокия оборудовало "черную комнату" в здании ОГПУ по Фуркасовскому переулку, дом N1.

Методика Барченко применялась и в особенно сложных случаях дешифровки вражеских сообщений. В таких ситуациях даже проводились спиритические сеансы.

Интересовал их и шаманизм. В конце 1920-х годов в рамках научных программ спецотдела и опытов, проводившихся Барченко, из Горно-Алтайского краеведческого музея были изъяты отдельные предметы шаманского ритуала по "Особому списку ОГПУ". Любопытно, что изъятие проводилось целенаправленно и не затрагивало всю коллекцию ритуальных предметов.

Вскоре начальник спецотдела поручил Барченко проведение во вверенном ему подразделении лекций по оккультизму. Как правило, лекции проходили в доме N2 по Большой Лубянке. К этому заданию ученый отнесся со всей серьезностью и снабжал свои выступления многочисленными чертежами и диаграммами. Люди в униформе, сидевшие в кабинете, подробно конспектировали лекции. Среди слушателей Барченко были практически все руководители других подразделений спецотдела.

Иногда эти лекции проходили в более приватной обстановке, вне стен ОГПУ. Тогда к постоянным слушателям присоединялись: член ЦК партии товарищ Москвин и заместитель народного комиссара Иностранных дел Борис Стомоняков, курировавший в своем ведомстве направление Синьцзян-Тибет.

Среди других поручений, которые давал начальник спецотдела Александру Барченко, была, например, задача подготовки большой операции по привлечению на сторону Советской власти различных оккультных организаций. Еще с 1921 года в кулуарах Коминтерна муссировалась идея создания еще одного Интернационала, который объединил бы на базе борьбы с колониализмом все мистические конспиративные общества Азии и Африки. Барченко составил проект воззвания советской власти к мистическим сектам и объединениям, включавшим послания к хасидам, суфийским и дервишским орденам Саади, Накшбенди, Халиди, к тибетским и монгольским ламам. Но особые надежды возлагались на мусульманскую секту исмаилитов и ее лидера Ага-хана.

Ага-хан был одной из наиболее влиятельных фигур во Всеиндийской лиге мусульман, и привлечение его на сторону СССР могло иметь большие перспективы в борьбе с Англией. Однако переговоры с ним закончились безрезультатно.

По-настоящему же большим проектом из тех, которыми руководил Барченко, стала организация экспедиции в Шамбалу, которая, согласно планам ЕТБ, должна была отправиться в Афганистан и Синьцзян в конце лета 1925 года.

Планировалось, что экспедиция под видом паломников, выйдя из района Рушан на советском Памире, преодолеет горные кряжи афганского Гиндукуша и попытается выйти на заповедное место в одном из каньонов Гималаев, где, по утверждению, Барченко, находится искомая Шамбала.

Подготовка экспедиции шла полным ходом. Барченко вспоминал:

"Мне при содействии Бокия удалось добиться организации экспедиции в Афганистан. Экспедиция должна была побывать также в Индии, Синьцзяне, Тибете, и на расходы экспедиции Бокию удалось получить около 100 тысяч рублей (по тогдашнему курсу - 600.000 долларов. - А.П.)".

Деньги на экспедицию выделялись по линии ВСНХ согласно личному распоряжению Феликса Дзержинского, выступавшего одним из самых горячих сторонников будущего предприятия.

Базой для подготовки экспедиции стала арендованная спецотделом дача в подмосковном поселке Верея.

К концу июля 1925 года все приготовления в целом были завершены. Наступил наиболее ответственный момент, когда было необходимо провести документы через ряд бюрократических советских учреждений. Чтобы нейтрализовать нежелательную реакцию народного комиссара иностранных дел Георгия Чичерина, у которого были свои виды на Тибет, Бокий предложил Барченко обратиться к нему с рекомендательным письмом от сотрудника Отдела международных связей Коминтерна Забрежнева, являвшегося членом масонской ложи "Великий Восток Франции". Забрежнев еще с 1919 года занимался связью с Французской компартией и был одинаково известен как в Наркомате иностранных дел, так и в спецотделе. Идея оказалась удачной. "Чичерин вначале отнесся к моим планам доброжелательно", - будет вспоминать Барченко.

Для того чтобы окончательно закрепить успех, 31 июля Бокий, Барченко и начальник лаборатории спецотдела Гопиус пришли на прием к Чичерину, и после недолгого разговора с ними тот составил для Политбюро положительное заключение по поводу предстоящей экспедиции. Приведу фрагмент из этого весьма примечательного документа:

"Некто Барченко уже 19 лет изучает вопрос о нахождении остатков доисторической культуры. Его теория заключается в том, что в доисторические времена человечество развило необыкновенно богатую культуру, далеко превосходившую в своих научных достижениях переживаемый нами исторический период. Далее он считает, что в среднеазиатских центрах умственной культуры, в Лхасе, в тайных братствах, существующих в Афганистане и тому под., сохранились остатки научных познаний этой богатой доисторической культуры. С этой теорией Барченко обратился к тов. Бокию, который ею необыкновенно заинтересовался и решил использовать аппарат своего спец. отдела для нахождения остатков доисторической культуры. Доклад об этом был сделан в Коллегии Президиума ОГПУ, которое точно так же чрезвычайно заинтересовалось задачей нахождения остатков доисторической культуры и решило даже употребить для этого некоторые финансовые средства, которые, по-видимому, у него имеются. Ко мне пришли два товарища из ОГПУ и сам Барченко, для того чтобы заручиться моим содействием для поездки в Афганистан с целью связаться там с тайными братствами.

Я ответил, что о поездке в Афганистан и речи быть не может, ибо не только афганские власти не допустят наших чекистов ни к каким секретным братствам, но самый факт их появления может повести к большим осложнениям и даже к кампаниям в английской прессе, которая не преминет эту экспедицию представить в совершенно ином свете. Мы наживем себе неприятность без всякой пользы, ибо, конечно, ни к каким секретным братствам наши чекисты не будут допущены.

Совершенно иначе я отнесся к поездке в Лхасу. Если меценаты, поддерживающие Барченко, имеют достаточно денег, чтобы снарядить экспедицию в Лхасу, то я даже приветствовал бы новый шаг по созданию связей с Тибетом при непременном условии, однако, чтобы, во-первых, относительно личности Барченко были собраны более точные сведения, чтобы, во-вторых, его сопровождали достаточно опытные контролеры из числа серьезных партийных товарищей и, в-третьих, чтобы он обязался не разговаривать в Тибете о политике и, в особенности, ничего не говорить об отношениях между СССР и восточными странами. Эта экспедиция предполагает наличие больших средств, которые НКИД на эту цель не имеет.

…Я безусловно убежден, что никакой богатейшей культуры в доисторическое время не существовало, но исхожу из того, что лишняя поездка в Лхасу может в небольшой степени укрепить связи, создающиеся у нас с Тибетом".

Бокий сообщил наркому, что документы членов экспедиции давно лежат в визовом отделе посольства Афганистана и уже решена дата отъезда. Чичерин удивился такой поспешности и поинтересовался перед самым уходом посетителей, согласованы ли планы экспедиции с начальником разведки Михаилом Трилиссером. Бокий ответил, что еще на коллегии в декабре проинформировал Трилиссера о плане этой операции, и глава ИНО голосовал в ее поддержку, и что в принципе этого достаточно.

Это заявление насторожило Чичерина, и он, позвонив начальнику разведки, в двух словах пересказал разговор с Бокием. Трилиссер был взбешен.

"Что вообще себе этот Бокий позволяет?!" - кричал он в трубку.

Трилиссер попросил Чичерина отозвать свое заключение. И сразу же после телефонного звонка посетил заместителя председателя ОГПУ Генриха Ягоду и рассказал о случившемся. Несмотря на то что Бокий пользовался прямой поддержкой Дзержинского и некоторых членов ЦК, Трилиссер и Ягода договорились о совместных действиях по блокаде экспедиции. Тогда же они навестили Чичерина и заставили его полностью пересмотреть свои взгляды на экспедицию.

В результате всех этих дрязг экспедиция была отменена в самый последний момент: 1 августа 1925 года Чичерин дал о ней отрицательный отзыв. В новом письме в Политбюро нарком иностранных дел заявлял, что "руководители ОГПУ теперь сомневаются в том, следует ли вообще отправлять экспедицию Барченко, ибо для проникновения в Тибет имеются более надежные способы. Тов. Ягода и Трилиссер обещали мне, что всякие шаги по организации экспедиции в Тибет будут предварительно исчерпывающим образом обсуждены с НКИДом".

Несмотря на провал новой попытки пройти в заветную страну Шамбалу, Александр Барченко не пал духом. Осенью того же года он отправился на Алтай. Цель этой поездки, организованной все тем же Бокием, состояла в том, чтобы установить связь с представителями "русской ветви традиции Дюн-хор" - искателями Беловодья. Маршрут путешественников был таков: через Семипалатинск, Усть-Каменогорск, пароходом по Оби и Иртышу, а затем на лошадях в горы. Конечный пункт - селение Катон-Карагай, расположенное в живописной Бухтарминской долине. Там участники экспедиции рассчитывали встретить тех, кто некогда ходил в Беловодье-Шамбалу.

В конце 1926 года Кондиайны, давно уже подумывавшие о том, чтобы перебраться на юг, уехали в Крым. Поначалу остановились в местечке Азиз под Бахчисараем. К ним вскоре (в марте 1927 года) присоединился и Барченко со своей кочевой "семьей". Крымский полуостров привлекал к себе его внимание тем, что здесь, по учению Сент-Ива де Альвейдра, находилась одна из главных колоний Черной Расы - Таврида. Однако наибольший интерес у Барченко вызывали так называемые пещерные города в юго-западной части полуострова. Особенность этих "городов" заключается в том, что они состоят не только из наземных построек в виде остатков крепостей, монастырей и жилых зданий, но и подземных, вырубленных в толще мягких известняковых пород помещений. По поводу происхождения этих подземных проходов существует три основные гипотезы. Наиболее древние из "городов" (Чуфут-Кале, Тепе-Кермен, Мангуп) датируются VI-VII веками нашей эры. Барченко пытался отыскать среди развалин городищ следы доисторической культуры.

В это самое время к походу на Шамбалу готовился еще один искатель этой "страны грез" - художник и этнограф Николай Рерих.

Николай Константинович Рерих родился 9 октября 1874 года в Санкт-Петербурге. Род Рерихов древний, датско-норвежский, появился в России в первой половине XVIII века. Слово "Рерих" в переводе с древнескандинавского на русский язык означает "Богатый славой".

Семья Рерихов со временем обрусела. Отец Николая, Константин Федорович, управлял большой нотариальной конторой в Петербурге, был близок к Вольному экономическому обществу, занимался вопросами народного образования. Человек большой культуры и широких интересов, он дружил со многими видными людьми своего времени.

Николай Рерих рос необычайно впечатлительным, любознательным и склонным к фантазиям ребенком. Вся обстановка в доме располагала к этому. Он неоднократно присутствовал при беседах об истории, литературе, странах Востока. Особенно увлекали его рассказы монголоведа Позднева о путешествиях в Азию.

В 1883 году Николай поступил в гимназию. В первые же годы он выделился среди своих сверстников редкой одаренностью и трудолюбием. Рерих проявлял огромный интерес к истории. В его ученической тетради за 1887-88 годы наряду с переписанным "Плачем Ярославны", записями народных сказок есть работы на исторические темы: сочинение "Месть Ольги за смерть Игоря", стихи "Ронсевальское сражение", "Поход Игоря", "Йоркское сражение".

Однако этот деятельный мальчик не ограничивался знаниями, которые давала ему гимназия. Он постоянно находил для себя новые занятия и полностью посвящал им свое свободное время. Особенно плодотворными были для него летние месяцы в имении отца в Изваре, неподалеку от станции Волосово. Николая привлекали к себе глухие дремучие леса, озера с густыми туманами, заросли камышей. Все в окрестностях усадьбы казалось ему необычным, таинственным, сказочным.

Рано привлекли внимание Рериха курганы. Как-то в усадьбе в Изваре остановился крупный археолог Ивановский. Рерих, всегда живо реагировавший на новое, под впечатлением знакомства с Ивановским уже девятилетним ребенком начал раскапывать старинные захоронения в окрестностях имения своих родителей. Будучи в последних классах гимназии, он обратился за советом к известному археологу Спицыну и нашел у него поддержку: уже в 1892

году по поручению Археологического общества Рерих произвел раскопки курганов между селом Брызовым и деревней Озертицы бывшего Царскосельского уезда Санкт-Петербургской губернии. Находки этих и последовавших за ними в 1893 году вторых раскопок были переданы в гимназию.

К этому же периоду относятся и первые опыты рисования. В гимназии Рерих принимал активное участие в любительских спектаклях как актер и художник. Он сделал портрет Николая Гоголя для программы спектакля, эскизы декорации для постановки живых картин из "Страшной мести" и "Майской ночи".

Первым, кто обратил серьезное внимание на увлечение Николая рисованием, был художник Микешин, друг семьи Рерихов. С 1891 года Микешин занимался с ним, обучая этому нелегкому искусству.

В 1893 году гимназия была успешно Рерихом окончена. Встал вопрос о будущем. Интерес Рериха к искусству и истории настолько окреп, что он вознамерился одновременно поступить и в Академию художеств, и на историко-филологический факультет университета. Однако отец, собиравшийся со временем передать сыну нотариальную контору, настаивал, чтобы сын учился на юридическом. Николаю пришлось пойти на компромисс: вместо историко-филологического факультета Рерих согласился поступать на юридический с одновременной сдачей экзаменов в Академию художеств.

Осенью 1893 года Николай стал студентом университета и академии.

Понятно, что любимым стал не юридический, а историко-филологический факультет. Даже тему зачетного сочинения "Правовое положение художников древней Руси", за которое в 1898 году ему был выдан диплом, Рерих взял с историческим уклоном.

Именно там, в университете, Рерих познакомился с будущим народным комиссаром иностранных дел Георгием Чичериным.

Не забывал Николай и про археологию. В 1894 году, интересуясь культурой племен Древней Водской Пятины, Рерих осмотрел двадцать семь курганов и раскопал из них одиннадцать. В 1897 году он вскрыл неизвестный могильник при мызе Извара.

Во время раскопок в Бологом Николай познакомился с Еленой Ивановной Шапошниковой, дочерью архитектора Шапошникова, двоюродной племянницей композитора Мусоргского. В 1901 году она станет его женой.

Столь же значительными были успехи Рериха в Академии художеств. Отвоевав у отца право стать художником, он всей своей душой отдался искусству. С первых же дней учебы в академии Рерих помимо общих классных заданий пробовал самостоятельно работать над историческими композициями. Неоднократно он обращается к широкоизвестным темам и делает эскизы. Тут и "Плач Ярославны", и "Святополк окаянный", и "Иван-царевич наезжает на убогую избушку", и "Вечер богатырства киевского". В 1895 году началась работа по подготовке иллюстраций к сборнику литературных произведений студентов университета, выпущенному в свет в следующем году. Рерих исполнил 24 иллюстрации к сборнику, обложку и оглавление.

В 1900 году Николай уехал во Францию. В Париже он посещал музеи, выставки, художественные салоны, мастерские, познакомился с новейшими течениями искусства. И в Париже Рерих продолжал учиться. Следуя советам своих старших товарищей о продолжении художественного образования, Рерих поступил в мастерскую Кормона, автора известных исторических картин.

Проработав во Франции год, Николай вернулся в Петербург. И в мае 1903 года Николай Константинович вместе с женой начал большое путешествие по России. Эта своеобразная "поездка за стариной", как называл ее сам художник, охватила огромный район: города Ярославль, Кострому, Казань, Нижний Новгород, Владимир, Суздаль, Ростов Великий, Москву, Смоленск и многие другие. Рерих поставил перед собой задачу изучения древнерусской архитектуры различных эпох и школ. Попутно он знакомился со старой живописью, разыскивал старинные костюмы, предметы прикладного искусства, записывал сказки, песни.

Помимо старинного русского искусства Рериха интересовало также древнее искусство Скандинавии, Индии, Монголии и Китая. У художника зародилась мысль о возможном использовании в искусстве богатейших наработок Востока.

Тем временем служебная карьера Николая Рериха шла по восходящей. В 1909 году он стал академиком. Занял пост председателя объединения "Мир искусства" и пост секретаря Общества поощрения художеств. Солидная должность позволила ему получить близость к царскому двору. Результат сказался незамедлительно - ему был пожалован чин действительного статского советника, что приравнивалось к чину генерал-майора в армии или к контр-адмиралу на флоте.

В 1913 году Рерих опубликовал статью "Индийский путь", в которой писал о необходимости глубокого изучения культуры Индии и организации туда большой экспедиции. Рерих видит определенное сходство культур Индии и древней Руси:

"Невольно напрашивается преемственность нашего древнего быта и искусства от Индии… Обычаи, погребальные "холмы" с оградами, орудия быта, строительство, подробности головных уборов и одежды, все памятники стенописи, наконец, корни речи - все это было так близко нашим истокам. Во всем чувствовалось единство начального пути".

Вместе со своим другом, археологом Голубевым, Рерих составляет план экспедиции и начинает готовиться к путешествию, ставя перед собой целью изучение первоисточников восточной философии и древних культурных памятников.

Именно в это время в жизни Рерихов появляются Учителя-махатмы. Вот что пишет об этом П.Ф.Беликов, один из исследователей жизни и творчества Рерихов:

"Примерно между 1907 и 1909 г. Елена Ивановна имела видение, потрясшее все ее существо. Вечером она осталась одна (Николай Константинович был на каком-то совещании) и рано легла спать. Проснулась внезапно от очень яркого света и увидела в своей спальне озаренную ярким сиянием фигуру человека с необыкновенно прекрасным лицом. Все было насыщено такими сильными вибрациями, что первой мыслью Елены Ивановны была мысль о смерти. Она подумала о маленьких детях, которые спали рядом в комнате, о том, что перед смертью не успела дать нужных распоряжений. Однако вскоре мысль о смерти отступила, заменилась необычным, ни с чем не сравнимым ощущением присутствия Высшей силы".

Николай Константинович отнесся к видению своей жены с пониманием. Реальная же встреча Елены Ивановны с Учителем произошла позже, в 1920 году - в Лондоне, куда Николай Рерих приехал со своей выставкой. Она увидела Учителя у ворот Гайд-парка. Он был одет в форму офицера англо-индийской армии. Учитель был высок, а его "удлиненной формы глаза излучали спокойную силу и как бы притягивали к себе". Елене Ивановне они напоминали глаза подвижников и святых. Ей показалось, что она где-то уже видела этого человека. Она замедлила шаг и остановилась. Офицер шагнул ей навстречу, и только тогда она заметила его спутника. Оба Учителя приветствовали Елену Ивановну. Беседа состоялась тут же у ворот парка.

Вообще же, сравнивая свидетельство Елены Рерих о встрече с аналогичным у Елены Блаватской, можно подумать, что оккультный центр находится не в далеких и неприступных Гималаях, а гораздо ближе - в Гайд-парке, в Лондоне.

Потом встречи с Учителями случались в Нью-Йорке, где Рерихи вели свою культурную работу, и в Индии, где они готовились к экспедиции в Центральную Азию.

Большевистскую революцию Николай Константинович Рерих воспринял неоднозначно. С одной стороны, он резко осуждал революционное насилие и вандализм (еще бы не осуждал, ведь его коллекции и картины большевики реквизировали в первые же дни после прихода к власти), с другой стороны - принимал все случившее с Россией как знамение исторических судеб, неизбежную мировую катастрофу, и стремился наладить контакты с большевиками. Именно этим неоднозначным взглядом на происходящее в его родной стране можно объяснить и многие последующие противоречивые поступки Николая Константиновича.

В день большевистского переворота Рерих находился на лечении в Финляндии. Провозглашенная независимость Финляндии спасла семью Рерихов от "красного террора". Художник всегда любил подчеркивать, что он никуда не эмигрировал - эмигрировала страна, в которой он проживал.

В 1918 году Рерих получил письмо из Стокгольма. Там с предвоенной Балтийской выставки в Мальме оставались картины русских художников, а среди них и работы Рериха. Автор письма, профессор Оскар Биорк, приглашал художника устроить персональную выставку из старых и новых работ, сделанных в Финляндии. Рерих дал свое согласие. Выставка открылась 8 ноября 1918 года.

В тот же день во время презентации к художнику обратился один весьма странный человек с предложением о турне по Германии на очень выгодных условиях. Вот как Рерих описывает этот эпизод в своем эссе "Призраки":

"В Швеции на выставку явился таинственный господин с невнятной фамилией, спрашивает:

- Вы собираетесь в Англию?

- Откуда вы это знаете?

- Многое знаем и пристально следим. Не советуем ехать в Англию.

Там искусство не любят и ваше искусство не поймут. Другое дело в Германии. Там ваше искусство будет оценено и приветствовано. Предлагаем устроить ваши выставки по всей Германии и гарантируем большую продажу. А чтобы не сомневались, можно сейчас же подписать договор и выдать задаток.

По всей видимости, это первый случай контакта Николая Рериха с представителем внешней разведки Советской России. В том, что "призрак с задатком" был именно советским разведчиком, можно не сомневаться. Дело в том, что как раз в это время в Германии шла подготовка к вооруженному коммунистическому восстанию. Правительство Германии предпринимало отчаянные усилия по предотвращению его и подавлению вспыхивающих то тут, то там очагов немецкой революции. В частности, был выявлен центр агитации, которым, как, наверное, того и следовало ожидать, оказалось советское посольство в Берлине. Министр иностранных дел Зольф санкционировал вскрытие многочисленных деревянных ящиков, приходивших на адрес посольства в Берлине. Вскрытие показало, что все они были туго набиты подрывными листовками, напечатанными в России, и брошюрами Ленина "Государство и революция". Советская миссия была выдворена из Берлина. Спецслужбам большевиков пришлось искать новые каналы для поставки агитационных материалов. Им показалось, что Рерих - самая подходящая кандидатура на роль "почтового контейнера": кто будет "потрошить" багаж всемирно известного художника и ученого?

Рерих отказался тогда от этой роли. Он пока еще считал таких людей, как "призрак" из советской разведки, "наглыми монстрами, которые врут человечеству". Более того, в те же дни Николай Константинович начал писать обличительные статьи для колчаковской прессы.

"Вульгарность и лицемерие. Предательство и продажность. Извращение святых идей человечества. Вот что такое большевизм", - такие ярлыки навешивал Рерих на новых хозяев России в воззвании Русского освободительного комитета, которое вошло в конце 1919 гола в изданный в Берлине сборник "Мир и работа" ("Friede und Arbeit"). Художник уже переехал к тому времени в Лондон и работал над новой декорацией для дягилевского "Половецкого стана".

Однако и в белом движении Рерих скоро разочаровался. Особенно после того, как была разгромлена Азиатская дивизия барона Унгерна (очень примечательная деталь!), в которой начальником обоза служил его брат Владимир Константинович Рерих. Конечно же, Рерих пока еще не проявлял желания впрямую сотрудничать с большевиками, но мысль такая у него появилась. Об этом косвенно свидетельствует письмо художнику Тенишевой от 25 января 1920 года:

"Деятельность большевиков и их агентов усилилась. Мне предлагали крупную сумму, чтобы войти в интернациональный журнал. Все на почве искусства и знания. С этими козырями они не расстаются".

Ниже он добавляет:

"И есть надежда, что что-нибудь, совершенно неожиданное, может повернуть наши события. Думаю, что будет что-то совсем новое".

28 июня 1920 года семья Рерихов получает долгожданные визы в Британскую Индию. Но вместо того чтобы отправиться в страну своей мечты, покупает билеты в Соединенные Штаты Америки.

Существует несколько версий, почему Рерихи изменили свои планы. Одна из них исходит от самого Николая Константиновича. В том же письме, где он упоминает предложение большевиков войти в коминтерновский журнал, сообщает и о приглашении, поступившем от института Карнеги в Питсбурге. Однако версия эта представляется несколько легковесной, ведь мы помним, сколько лет и усилий затратил Рерих, чтобы добиться разрешения на посещение Индии, и вдруг такой финт! Беликов и Князева в биографии художника, изданной в серии "Жизнь замечательных людей", утверждают, что Рериха пригласил в США некий чикагский институт с предложением провести турне по городам Америки. Тот же ответ. Друг Рериха, писатель Гребенщиков, сообщает нам еще одну причину: художник приехал в Америку "на случайно полученные за одну из лучших картин деньги". Почему же тогда не в Индию? Там бы ему эти деньги особенно пригодились.

Новую версию выдвигает историк Олег Шишкин. Звучит она очень убедительно, поскольку сразу объясняет все "странности" этого переезда и дает ответ на вопрос, что это за "призраки" и "учителя" из Гайд-парка покровительствовали Николаю и Елене Рерихам на протяжении второй половины их жизни. Для пояснения своей мысли Олег Шишкин приводит несколько цитат. Обратимся и мы к ним.

Владимир Ильич Ленин в интервью, данном 5 октября 1919 года корреспонденту американской газеты "The Chicago Daily News", заявил:

"Мы решительно за экономическую договоренность с Америкой, - со всеми странами, но особенно с Америкой".

Его слова дополнил начальник англо-американского отдела ИНО ОГПУ Мельцер:

"Основная наша задача в Америке - это подготовка общественного мнения к признанию СССР. Это задача огромной важности, так как в случае удачного исхода мы бы наплевали на всех. Если бы Америка была с нами, то во внешней политике мы меньше считались бы с Англией и, главное, с Японией на Дальнем Востоке. А в экономическом отношении это было бы спасением, ибо в конце концов все капиталы сконцентрированы в Америке".

И третья цитата на закуску. Свидетельствует Зинаида Фосдик:

"В 1922 году я присутствовала на встрече Рериха с одним из возможных кандидатов на пост президента от республиканской партии. Это был человек выдающегося ума, лишенный обычного для того времени предубеждения против советского строя. Помню, с каким сочувствием он отнесся к программе, которая, по мнению Рериха, могла бы иметь самые благие последствия для мира. А пункты этой программы были: признание Советской страны, сотрудничество с нею, тесный экономический союз. Осуществись такая программа - и многое в нашей жизни пошло бы по-другому". *Таким образом, Рерих поехал в Америку за тем, чтобы лоббировать признание Советской России, к которой всего три года назад относился с плохо скрываемой ненавистью. Это объясняется прежде всего тем, что без участия и помощи Советов Николаю Рериху не удалось бы реализовать свою замешанную на эзотеризме политическую программу, названную "Великим планом".*

Николай Рерих нисколько не сомневался в реальности существования земной Шамбалы, полагая, что вступившие в контакт с ним и его женой Учителя Мория и Кут Хуми как раз и являются "представителями Гималайского братства". Вообще Шамбала для Рериха - это прежде всего великий символ Грядущего, "знак нового Времени", "новой эры могучих энергий и возможностей". Учение же Шамбалы (то есть Калачакра) - "высокая йога овладения высшими силами, скрытыми в человеке, и соединение этой мощи с космическими энергиями". Такое учение, позволяющее человеку через гармонизацию внутренних и внешних энергий осуществить свое высшее, космическое предназначение, Рерихи назвали Агни-йогой (Огненной йогой).

У Николая Рериха имелся Великий план - создать в центре азиатского материка большое монголо-сибирское государство, "Новую страну". Эта страна должна была стать оплотом обновленного миропорядка, построенного по буддийскому образцу, местом пришествия Будущего Будды - иначе говоря, материализовавшейся на земле Северной Шамбалой. Для этого Рерих собирался отыскать существующую Шамбалу и наладить связь между Махатмами и большевистской Россией.

В дневниках Елены Рерих уже с 1921 года встречаются упоминания о Тибете, о "пути к Лхасе" и о ее муже, Николае Рерихе, которому "суждено руководить Россией".

Первым шагом на пути реализации Великого Плана должна была стать экспедиция в Лхасу с посланием к Далай-ламе. Как это принято у современных эзотериков, этому (довольно очевидному) этапу на длинном пути был придан оттенок сверхъестественного. В дневнике ближайшей сподвижницы семьи Рерихов (члена совета директоров Музея Николая Рериха в Нью-Йорке) Зинаиды Фосдик есть весьма примечательная запись, датированная 21 декабря 1922 года:

"Е. И. (Елена Рерих. - А.П.) рассказала, что у них был накануне (спиритический) сеанс и им было сказано, как они поедут посольством к Далай-ламе, и "…у нашего посла знак Малой Медведицы на щеке" (бородавки образуют в точности это созвездие). Также им было сказано, что рука М. опустится на их плечи, когда посольство будет у Далай-ламы, и Щит засверкает над ними".

Итак, махатмы Шамбалы не только утвердили Великий План Рериха, но и избрали его ламой "в западном теле", которому суждено "просветить мир общиною" и разрушить царящее в нем невежество. В дневнике Фосдик читаем: "Н. К. - воплощение 5-го Далай-ламы. Н. К. добровольно воплотился после того, как был Далай-ламою в Тибете, сказал М. М. (Махатма Мория. - А.П.). Он - великая душа, и у него громадная миссия в России будущего".

В 1923 году Николай Рерих, его жена и сын Юрий отправились в большое путешествие по Центральной Азии, которому суждено было стать прологом к их "исторической миссии". Началось оно в Восточных Гималаях, в

Дарджилинге. Там Рерихи поселились в доме, где некогда проживал после бегства из Лхасы Далай-лама XIII ("Талай Пхо-бранг"). Именно в этом доме весной 1924 года пришедшие из монастыря Морулинг ламы опознали русского художника и мистика как воплощение Далай-ламы V (подтвердив тем самым "информацию" махатм).

В конце года Рерих покинул Дарджилинг и уехал в Европу и Америку. В Берлине он посетил советское представительство, где имел долгую беседу с полпредом Крестинским и его секретарем Астаховым. Об этом визите Крестинский доложил Чичерину:

"Десять дней тому назад был у меня художник Рерих. С 1918 года он живет в Америке, а весь прошлый год прожил с семьей на границе Индии и Тибета, куда его командировала для писания картин одна американская художественная корпорация. Сейчас, пробыв недолго в Америке и Европе, Рерих снова на целый год уезжает на север Индии, уже в другое место. Настроен он совершенно советски и как-то буддийско-коммунистически. С индусами, и особенно с тибетцами, с которыми объясняется при помощи сына, знающего 28 азиатских наречий, у него, по его словам, очень хорошие отношения. Он осторожно агитирует там за Совроссию, обещает через своих американских корреспондентов (Лихтмана и Бородина) присылать нам оттуда информацию".

Сообщение Крестинского заинтересовало Чичерина. В ответном письме полпреду от 31 марта 1925 года он настоятельно просил "не упустить того полубуддиста-полукоммуниста, о котором Вы мне в свое время писали… У нас до сих пор не было такого серьезного мостика в эти столь важные центры. Ни в каком случае не надо потерять эту возможность. Как именно мы ее используем, это требует весьма серьезного обсуждения и подготовки".

По возвращении в Индию Николай Рерих исчез из поля зрения Москвы почти на целый год. За это время его экспедиция совершила первый круг странствий по Центральной Азии, пройдя древними караванными тропами через Пенджаб, Кашмир, Ладак (Малый Тибет), Хотан, Яркенд, Кашгар и Турфан. Повсюду в древних развалинах и памятниках Рерих видит знаки великого будущего, связанного с наступлением века Майтрейи и "исполнением сроков" Шамбалы. В то же время он и сам творит легенду, называя себя Махатмой Акдорже и распространяя среди местных жителей "тибетские грамоты" со словами: "Майтрея идет!"

В апреле 1926 года экспедиция Рериха достигла Урумчи, столицы Синьцзяна. Здесь путешественники встретились с советским представителем - генконсулом Быстровым. Ему художник раскрыл свои ближайшие планы: сначала в Москву для переговоров с советскими вождями, а оттуда через Монголию в Тибет. По дороге Рерихи планировали пригласить для участия в экспедиции Таши-ламу (Панчен-ламу), который, по мнению Рерихов, является Ригденом Джапо - воплощением 25-го Владыки Шамбалы. Мы помним, что согласно древнему преданию именно Ригден Джапо должен совершить великую буддийскую революцию, начав войну против варваров за царство Майтрейи.

Об этой встрече Быстров сделает запись в рабочем дневнике:

"Сегодня приходил ко мне Рерих с женой и сыном. Рассказывали много интересного из своих путешествий. По их рассказам, они изучают буддизм, связаны с Махатмами, очень часто получают от Махатм директивы, что нужно делать. Между прочим, они заявили, что везут письма Махатм на имя т. Чичерина и Сталина. Задачей Махатм будто бы является объединение буддизма с коммунизмом и создание Великого Восточного Союза Республик. Среди тибетцев и индусов-буддистов ходит поверье (пророчество) о том, что освобождение их от иностранного ига придет именно из России от красных (Северная Красная Шамбала).

Рерихи везут в Москву несколько пророчеств такого рода. Везут также индусские и тибетские картины, написанные в этом роде. Из слов Рериха можно понять, что их поездки по Индии, Тибету и Зап. Китаю - выполнение задач Махатм и для (этого) они должны направиться в СССР, а потом якобы в Монголию, где они должны связаться с бежавшим из Тибета в Китай "Таши-ламой" и вытащить его в Монголию, а уже оттуда двинуться духовным шествием для освобождения Тибета от ига англичан".

Замысел Рериха (или "призраков-махатм"?) становится понятен. Рерих должен способствовать смещению несговорчивого Далай-ламы и замене его фигурой, которая более устроит большевиков. Рерих и сам верит в то, что смещение Далай-ламы необходимо. В книге "Алтай - Гималаи" он выскажется по этому поводу однозначно:

"Духовный водитель Тибета вовсе не Далай-лама, а Таши-лама, о котором известно все хорошее. Они (тибетцы) осуждают теперешнее положение Тибета сильнее нас. Они ждут исполнения пророчества о возвращении Таши-ламы, когда он будет единым главою Тибета и Драгоценное Учение при нем процветет снова…

По всему Тибету передается пророчество, вышедшее из монастыря Данджилинг, о том, что нынешний XIII Далай-лама будет последним… Слышно, что Таши-лама, находясь сейчас в Монголии, занят утверждением мандалы буддийского учения. От этого нужно ждать благодетельных последствий, ибо Тибет так нуждается в духовном очищении".

Очевидно, что возвращение Таши-ламы в Лхасу при содействии Рерихов или без него вызвало бы социальный взрыв в Тибете и, возможно, религиозную войну. Однако когда современных эзотериков волновали подобные "мелочи"?

Рерих и его спутники без труда получили въездные визы в СССР и уже через месяц объявились в Москве. Там он проводит серию встреч с представителями власти: Анатолием Луначарским, Генрихом Ягодой, Михаилом Трилиссером и Глебом Бокием.

13 июня 1926 года Николай Рерих нанес визит Чичерину, которому тут же изложил свою грандиозную программу переустройства Азии. Состояла она из следующих 9 пунктов: "1) Учение Будды есть революционное движение;

2) Майтрейя является символом коммунизма;

3) Миллионы буддистов в Азии немедленно могут быть привлечены к мировому движению в поддержку идеалов Общины;

4) Основной закон, или простое учение Гаутамы, должен легко проникнуть в народ;

5) Европа будет потрясена союзом буддизма с ленинизмом;

6) Монголы, тибетцы и калмыки признают сроки пророчеств о Майтрейе и готовы приложить их к текущей эволюции;

7) Отъезд Таши-ламы из Тибета дает небывалый повод к выступлению на Востоке;

8) Буддизм объясняет причину отрицания Бога как закономерное явление;

9) Требуется предпринять немедленные действия согласованно с Советским правительством, полностью учитывая местные условия и пророчества Азии".

Помимо проекта переустройства Средней Азии Рерих также передал Чичерину ларец со священной гималайской землей с места рождения Будды, якобы посланной Махатмами на могилу своего собрата, Махатмы Ленина, и два послания тех же махатм: одно - московским коммунистам, а другое - лично наркому. Их авторы *(судя по стилистике, сами Рерихи)* писали следующее:

"На Гималаях мы знаем совершаемое вами. Вы упразднили церковь, ставшую рассадником лжи и суеверий. Вы уничтожили мещанство, ставшее проводником предрассудков. Вы разрушили тюрьму воспитания. Вы уничтожили тюрьму лицемерия. Вы сожгли войско рабов. Вы раздавили пауков наживы. Вы закрыли ворота ночных притонов. Вы избавили землю от предателей денежных. Вы признали, что религия есть учение всеобъемлемости материи. Вы признали ничтожность личной собственности. Вы угадали эволюцию общины. Вы указали на значение познания. Вы преклонились перед красотою. Вы принесли детям всю мощь Космоса. Вы открыли окна дворцов. Вы увидели неотложность построения дворцов Общего Блага!

Мы остановили восстание в Индии, когда оно было преждевременным, также мы признали своевременность вашего движения и посылаем вам всю нашу помощь, утверждая Единение Азии! Знаем, многие построения совершатся в годах 28-31-36. Привет вам, ищущим Общего Блага!"

Беседа с Рерихом произвела на Чичерина огромное впечатление, поскольку нарком в тот же день проинформировал о ее содержании секретаря ЦК ВКП(б) Владимира Молотова, а также позаботился о том, чтобы копии его письма были разосланы членам Политбюро и Коллегии НКИД.

Вопреки ожиданиям, за те шесть недель, что Рерих пробыл в Москве, он не получил от руководства коммунистической партии какого-либо ответа на сделанные им предложения. Но можно ли было реально ожидать, что советские вожди согласятся "признать буддизм учением коммунизма" и примут наставничество со стороны неизвестных и совершенно посторонних лиц?

Тем не менее Рериху и его спутникам была оказана всемерная помощь.

Первоначально, в марте 1927 года, экспедиция остановилась в Урге (Улан-Батор), где к ней присоединились отставшие участники (среди них был лечащий врач Елены Рерих и старый друг семьи Константин Рябинин, написавший впоследствии книгу "Развенчанный Тибет") и были совершены последние закупки.

Елена Ивановна вела общее руководство по хозяйственному снабжению - закупалась провизия, дорожные вещи и одежда для проводников. Сам Николай Константинович отдавал распоряжения прибывшему в Ургу представителю нью-йоркского Музея Рериха Лихтману. Зная о том, что Рерих собирается в Лхасу, Лихтман привез подарки для Далай-ламы: ковер из бизоновой шкуры стоимостью пятьсот долларов, мексиканское седло с лукой, серебряные кубки и старинную парчу.

Особое отношение советского правительства к экспедиции Рериха бросалось в глаза. Свидетельствует доктор Рябинин:

"…При выезде профессор сказал мне, что в Москве он выхлопотал, наконец, благодаря любезности нашего правительства, советский паспорт, что его чрезвычайно радушно и высокомилостиво встретили и отнеслись к нему, был в восторге от виденного в Москве вообще образцового порядка и, в частности, во время случившихся в то время (кажется, июнь 1926 г.) похорон тов. Дзержинского, произведших на него огромное впечатление выдержанной стройности и могучего величия скорби и мощности. Присутствовал я и при получении в Урге любезной и сердечной телеграммы от нашего правительства, после которой разрешились все трения с транспортом, который, правда, и по-моему, было очень трудно так быстро и в таком количестве предоставить из Урги - было пять больших дорожных автомобилей. Когда мы выехали из Урги и потом, в дороге, у меня было представление, что на профессора возложено Москвой… какое-то важное поручение в Тибет…"

Тем не менее сама экспедиция проходила под американским флагом, и между ее участниками существовала договоренность:

"По буддийским странам придется идти как буддистам, в Тибете - под знаком Шамбалы, в других же под американским, советского паспорта нельзя показывать".

Попытка Рериха "вытащить" Панчен-ламу из Китая в Монголию также не увенчалась успехом. Николаю Константиновичу пришлось на ходу менять свои планы, в результате чего он вернулся к первоначальному замыслу. Целью миссии вновь стали переговоры с Далай-ламой о воссоединении восточных и западных буддистов под его (Далай-ламы) высоким началом. Но зачем ему такое "воссоединение"? Ведь еще недавно Николай Рерих относился к Лхасе и царящим там порядкам довольно негативно и даже собирался низвергать буддийского первосвященника. Вероятнее всего, он хотел побудить Далай-ламу к реформированию тибетского буддизма (ламаизма). В случае же отказа Рерих планировал провозгласить себя главой западных буддистов - западным Далай-ламой. При этом его нисколько не смущало то обстоятельство, что в действительности он представлял лишь горстку своих последователей в Нью-Йорке - членов буддо-теософского кружка ("ложи"), созданного им в 1923 году в стенах своего художественного музея.

От пограничного монастыря Юм-бейсе в Северной Монголии (далее идет так называемая Внутренняя Монголия - китайская) экспедиция караваном на 41 верблюде отправилась в путь. Первую остановку (на целый месяц) она сделала в поселке Шибочен. Это было связано с тем, что у верблюдов началась линька, они ослабли и не могли двигаться дальше.

Затем стоянка экспедиций была перенесена на одно из монгольских пастбищ, где ее навестили китайские таможенники, затребовавшие пошлину за купленных животных каравана, и посольство местного князя Курлык-бейсе.

19 августа 1927 года экспедиция снова снялась с места. Перейдя хребет Гумбольдта и Риттера, в Цайдаме Рерихи повстречали тяжко больного чиновника из Лхасы Чимпу, которого взяли на свое попечение, обещая довезти до тибетских властей и рассчитывая при контактах с ними на его авторитет и помощь. По совету Чимпы было сделано желтое далай-ламское знамя с надписью по-тибетски: "Великий Держатель Молнии" (один из титулов Далай-ламы).

Первый тибетский пост встретился им у озер Олун-нор. Состоял он из местных жителей (своеобразной милиции), которые поинтересовались, куда экспедиция направляется, и без долгих разговоров пропустили ее. А вот дальше начались проблемы.

Достигнув поселка Шингди, что в горах Танг-ля, Рерихи были вынуждены дожидаться представителей Верховного комиссара народа хор (хор-па) - генерала Хорчичаба и князя Кап-шо-па (Командующего Востоком, вращающего колесо правления). Узнав, что экспедиция идет в Лхасу, генерал запросил власти Тибета, и началась, по словам Рябинина, "обычная в Тибете волокита". Рерихам было категорически заявлено, что от Далай-ламы имеется указ никого из европейцев далее не пропускать и что если экспедиция будет продолжена самовольно, то всех арестуют, а руководителям отрубят головы. Кап-шо-па, молодой человек 24 лет, бывший далай-ламский гвардеец, сказал, что напишет Далай-ламе письмо, а также уведомит гражданского губернатора в Нагчу (ближайший город) о нуждах экспедиции. Разговор с ним вел Юрий Николаевич Рерих. При этом он обращался к своим товарищам по-английски, соблюдая конспирацию.

Дважды навестил стоянку и сам генерал. В первый раз - торжественно, с большой помпой и свитой, другой - проще. При этом он с подозрением осматривал палатки и дорожные вещи экспедиции. Ему было сказано, что экспедиция - это западные буддисты, везущие дары Далай-ламе и послание, которое может быть передано только лично его Святейшеству.

Скорого ответа из Лхасы генерал не получил и со всем лагерем снялся, оставив экспедицию под надзором своего майора и десятка солдат.

Более пяти месяцев экспедиция простояла на подходах к Лхасе, страдая от холода и испытывая острейшую нужду в продовольствии. Рерихи постоянно посылали письма к Далай-ламе и нагчуским губернаторам, но в ответ получали только отговорки и отписки. Не помог даже переезд в Нагчу, поближе к бюрократам, и в конце концов Николай Рерих отказался от мысли попасть в Лхасу. 4 марта 1928 года путешественники отправились назад.

Так хорошо задуманную и подготовленную экспедицию Рериха не пустили в Лхасу, хотя вроде бы никаких оснований для этого не было. Что же произошло?

Оказывается, с самого начала экспедиции, еще с Индии, за Николаем Рерихом и его семьей вели наблюдение агенты британской разведки. Среди них был знаменитый подполковник Бейли - политический резидент в гималайском княжестве Сикким. В свое время он пытался организовать контрреволюционный мятеж в Ташкенте, затем, уже будучи тибетологом с мировым именем, был направлен в сердце Гималаев, чтобы охранять интересы Британской империи в этом регионе.

Бейли высоко ценил художественные и научные достижения семьи Рерихов, хорошо знал об их миротворческой деятельности. И тем не менее это не помешало ему отдать приказ тибетскому правительству остановить экспедицию Рериха, следовавшую через пустыню Гоби в Тибет, мотивировав это тем, что Рерих является агентом "красных русских". И приказ этот был исполнен.

Возвращаясь, Николай Рерих кипел от ярости. Он отомстил Далай-ламе тем, что отправил Буддистскому центру в Нью-Йорке письмо, в котором призывал отмежеваться от Далай-ламы и прервать с ним всяческие отношения. Чтобы вы могли представить себе всю глубину ненависти Рериха к тибетской администрации, я процитирую небольшой фрагмент из этого письма. Цитирование начну с фразы, показавшейся мне почти классической. Как там у Шекспира было, помните?.. "Прогнило что-то в королевстве датском…"

"К упадку дела Тибета пришли. В подобном положении, как сейчас, Тибет существовать не может.

Непостижимо странно представить себе, в какие суеверные условности вылились в Тибете так ясно данные заветы Будды и Его ближайших замечательных последователей. Вспомним замечательные труды Асвагоши, Нагарчжугли, гимны отшельника Миларепы, а затем канон Аттиши и великого амдосца Цзон-ка-па. Разве эти ревнители Учения допустили бы хотя одно из только что приведенных оскорбительных религиозно-бытовых явлений? Разве они могли бы примириться с той необычайной ложью, коварством и суеверием, которые пронизали все слои народа и особенно его правящий класс?

…Сэр Чарльз Бэлл в своем тибетском словаре указывает фразы:

"Не лгите", "Опять не лгите", "Не лгите, иначе вас высекут". Не случайно. Коренной тибетец, житель берегов Брахмапутры, говорит: "Пелинги (иностранцы) тем лучше, что не лгут, а наши все лгут".

Ложь и ложь! Как прискорбно каждому сообщению власти предпосылать, что это ложь или по коварству, или по глубочайшей невежественности. И притом всегда лицемерно прибавляется: "Мы религиозные люди" - и следуют высшие клятвы тремя жемчужинами. А преувеличение доходит до той степени, что образованный лама утверждает, что Тибет никогда не был под властью Китая, а, наоборот, был покровителем его.

Жалкая глинобитка называется в документе тибетскими чиновниками "величественным снежным дворцом". Титул лхасского правительства, выбитый даже на плохих медных монетках шо, самохвально объявляет:

"Благословенный дворец, победоносный во всех направлениях". И в основе этого самохвальства лежит невежественность вследствие отчужденности от всего мира… Невежество порождает хвастовство, а само хвастовство - непомерную ложь, которая поражает в Тибете. Положительно, тибетский шаман не может более застращивать народы своими страшными масками и самодельными атрибутами. Вблизи таких истинно священных мест, как Капилавасту, Кушинагар, Бодхгайя, Сарнатх, где протекала жизнь самого Благословенного, вблизи Индии с великой Ведантой, не могут жить остатки темного шаманизма. Те почтенные ламы, которые своей просвещенной трудовой жизнью следуют заветам Благословенного, конечно, не примут на себя все сказанное. Оно относится к невежественным и вредным подделывателям. Они вместе с нами скажут во имя истинного Учения: "Сгинь, шаман! Ты не вошел в эволюцию? Восстань, светлый ученик заветов Великого Учителя жизни Будды, ибо только ты можешь называться ламой - учителем народа. Ты осознаешь, что такое знание, правда, бесстрашие и сострадание".

Замечайте: даже среди подавленного сознания, среди поражающей нищеты и грязи народа, нередко питающегося падалью, ясно восстает картина разложения Тибета. Послушайте рассказы о чрезмерных поборах. Всему приходят сроки. То, что еще в недавнем прошлом могло под прикрытием таинственности просуществовать, в сегодняшнем восходе уже оказывается неприемлемым.

Райдер, Уоддель, Дезидери, Дегоден и многие другие, посетившие Тибет, отрывочно называли шаманистские атрибуты старым хламом. Теперь это отрывочное заключение должно превратиться в утверждение, от которого зависит справедливое и ясное отграничение буддизма от шаманского ламаизма…"

Что касается таинственной Шамбалы, то Рерих, ничтоже сумняшеся, помещает их в области высокогорных Гималаев, где процветает буддизм, - в Бутан, Сикким и Непал, то есть за пределы собственно Тибета. Исчезновение же махатм Рерих объяснил в своем трактате "Shambhala" так: наблюдая упадок буддийской веры в железном веке, Учителя, известные в этих местах под именем Азаров и Кутхумпа, стали покидать свои обители и удаляться в самые недоступные уголки бескрайней горной страны.

Для пущей убедительности Рерих приводит слова одного странствующего тибетского монаха:

"Многим из нас в жизни доводилось встречать Азаров и Кутхумпа и снежных людей, которые им служат. Только недавно Азары перестали появляться в городах. Они все собрались в горах. Очень высокие, с длинными бородами, они внешне напоминают индусов… Кутхумпа теперь больше не видно. Раньше они совершенно открыто появлялись в области Цанг у Манасаровара, когда паломники ходили к священной горе Кайласа. Даже снежных людей теперь редко увидишь. Обычный человек, в своем невежестве, ошибочно принимает их за призраки. Есть глубокие причины, почему именно теперь Великие не появляются так открыто. Мой старый учитель много рассказывал мне о мудрости Азаров. Мы знаем несколько мест, где жили эти Великие, но в настоящее время эти места опустели. Какая-то глубокая причина, великая тайна!"

Извините, но без комментариев!..

Рассказ о поисках Шамбалы будет неполным, если не упомянуть о том, чем кончили ее искатели. А большинство из них кончило очень скверно.

С упрочением власти Сталина все более менялась внутренняя и внешняя политика советского государства. Прогремели и отозвались визгом шин "черных воронков" по мостовым первые публичные процессы над лидерами оппозиции. Смерть - не старуха с косой, а молоденькие офицеры в голубых фуражках - поджидала всех, чьи идеи так или иначе не укладывались в концепцию новой (и откровенно имперской) государственности.

Первым лег на плаху репрессий "покровитель" ЕТБ Константин Владимиров. Сотрудники ОГПУ арестовали его 9 июля 1927 года. Суть выдвинутых против Константина Константиновича обвинений сводилась к тому, что, вращаясь в 1926-27 годах среди ленинградских литераторов и художников, он рассказывал им о прежней своей службе в ЧК и тем самым "разглашал не подлежащие оглашению сведения".

Ленинградская прокуратура по просьбе руководства ОГПУ не стала рассматривать дело Владимирова "в общесудебном порядке", поскольку это могло бы "причинить ущерб конспиративным методам работы в ОГПУ", а передала его в Особое совещание коллегии ОГПУ в Москву. В результате 17 августа 1927 года Владимирову был вынесен приговор по статье 121 УК РСФСР - "выслать через ОГПУ в Сибирь сроком на три года".

На этом злоключения Владимирова не кончились. В конце мая 1928 года он был доставлен под конвоем в Новосибирск, а оттуда отправлен в Москву на Лубянку. Здесь ему предъявили новое обвинение - в шпионаже в пользу Англии. 5 ноября 1928 года, вскоре после разрыва англо-советских отношений, коллегия ОГПУ вынесла приговор: Владимирова расстрелять.

Летом 1936 года, в канун Большого террора, в Крестах оказались двое соратников Владимирова - Отто и Рикс. Оба проходили по делу так называемых фонтанников - участников эстонской "троцкистской террористической организации". 11 октября 1936 года выездная сессия Военной Коллегии Верховного Суда СССР под председательством Ульриха вынесла им смертный приговор.

16 мая 1937 был арестован Глеб Бокий. В этот день его вызвал к себе нарком внутренних дел Николай Ежов. Шеф потребовал от него компрометирующие материалы на некоторых членов ЦК и высокопоставленных коммунистов, которые Бокий собирал с 1921 года по личному распоряжению Ленина (так называемая "Черная книга"). При этом Ежов продемонстрировал Бокию, что это не его собственная инициатива, а "приказ товарища Сталина". Бокий на это вспылил: "А что мне Сталин?! Меня Ленин на это место поставил!" Эти слова стоили ему очень дорого - домой он уже не вернулся.

Уже на первых двух допросах 17 и 18 мая Глеб Иванович "покаялся" следователям - заместителю наркома внутренних дел, комиссару государственной безопасности Вольскому и старшему лейтенанту Али Кутебарову - в своих прегрешениях. Сообщил об организованной в 1925 году вместе с Барченко масонской ложе.

НКВД отреагировал на показания Бокия серией арестов.

Один за другим с небольшими интервалами под стражу были взяты Александр Барченко (22 мая) и другие бывшие члены ЕТБ в Ленинграде и в Москве.

Обвинительная формула Барченко звучала совершенно стандартно: "создание масонской контрреволюционной террористической организации "Единое трудовое братство" и шпионаж в пользу Англии".

Что касается Александра Кондиайна, то его обвинили в том, что он являлся участником "контрреволюционной фашистско-масонской шпионской организации и одним из руководителей Ленинградского отделения Ордена Розенкрейцеров, связанного с заграничным центром масонской организации "Шамбала".

Для обвинения Барченко и его "сообщников" руководство НКВД разработало следующую легенду. На территории одного из восточных протекторатов Англии - какого именно, в деле не указывалось, - существует некий религиозно-политический центр "Шамбала-Дюнхор". Этот центр имеет широко разветвленную сеть филиалов или ячеек во многих азиатских странах, а также в самом СССР. Его основная задача состоит в том, чтобы подчинить своему влиянию высшее советское руководство, заставить его проводить угодную центру (вернее, Англии) политику. С этой целью Барченко и участники созданного им "филиала" восточного центра пытались получить доступ к советским руководящим работникам. В то же время организация "Шамбала-Дюнхор", являясь шпионско-террористической, активно занималась сбором секретных сведений и подготовкой терактов.

Что касается обвинения в терроризме, то следствию удалось "раскрыть" план покушения на товарища Сталина во время его летнего отдыха на Западном Кавказе, якобы разработанный Шварцем совместно с Кондиайном. По одному из вариантов этого плана, террористы собирались обстрелять лодку вождя, когда он будет кататься на озере Рица. Кроме этого, боевая организация имела особую "пиротехническую лабораторию" для изготовления взрывчатых веществ, которая помещалась на даче Евгения Гопиуса под Москвой.

Все члены "Единого трудового братства" были расстреляны.

Александр Барченко, последний снимок перед расстрелом

Материалы исследований Барченко длительное время хранились в кабинете Бокия (в том числе - диссертация Александра Васильевича под названием "Введение в методику экспериментальных воздействий объемного энергополя"). Однако незадолго до арестов, проведенных летом 1937 года среди сотрудников спецотдела, Евгений Гопиус вывез к себе на квартиру ящики, в которых находились папки из лаборатории нейроэнергетики. Но и он не избежал расстрела, а документы пропали после того, как в доме Гопиуса был проведен обыск.

Вскоре ленинградское НКВД ликвидировало Тибетско-монгольскую миссию, получившую ярлык "контрреволюционной организации". Представитель Далай-ламы Агван Доржиев отбыл в Закавказье, но и там его не оставили в покое. 13 ноября 1937 года его арестовали местные чекисты и препроводили в Верхнеудинск (Улан-Удэ). Уже после первого допроса "с пристрастием" Доржиев оказался в тюремном лазарете, где и скончался 29 января 1938 года.

Пострадал и член Центральной азиатской экспедиции Константин Рябинин. Его арестовали еще в 1930 году по обвинению в шпионаже. Из лагерей он вышел только через семнадцать лет, после чего был сослан в родной Муром, где и проживал в жалкой лачуге на улице Лакина, лишенный всех гражданских прав, вплоть до своей смерти в 1955 году.

Одним только Рерихам удалось в очередной раз избежать репрессий. Но только потому, что после провала экспедиции они предпочли остаться за границей. В 1929 году Николай Рерих учредил Институт гималайских исследований, по официальной формулировке - "для обработки результатов экспедиции и дальнейших изысканий". Находился институт Рериха в поселении Нагар (долина Кулу, западные Гималаи). Со временем институт стал постоянной его резиденцией. Елена Рерих тоже не сидела без дела, она разрабатывала новую философскую систему под претенциозным названием "Живая этика".

Николай Рерих умер в 1947 году, в возрасте семидесяти трех лет. Елена Рерих оставила этот мир несколько позже - в 1955 году. Ей было семьдесят шесть лет.

Современные последователи Николая Рериха обладают удивительной слепотой. Сияние их кумира затмевает очевидные вещи. Вот только один пример этому.

Не так давно мне на глаза попался журнал "Ариаварта", в котором его главный редактор В. А. Росов написал следующее:

"…при разрушении старых догм первыми появляются интеллектуальные мародеры. Только в этом году уже изданы две книги, выставляющие Рерихов в ложном свете, - Олега Шишкина "Битва за Гималаи. НКВД: магия и шпионаж" и Антона Первушина "Оккультные тайны НКВД и СС". Первая делает Н. К. Рериха агентом советских спецслужб, осуществляющим свою Центральноазиатскую экспедицию "под руководством" террориста Я. Блюмкина. Вторая отводит Рериху роль не ограниченного властью сатрапа, стремящегося "единолично решать судьбы мира". И то и другое - ложь, от начала до конца". Далее Росов обещает рассказать читателю подлинную историю Центральноазиатской экспедиции, основанную "исключительно на документальной основе, на использовании архивных материалов, извлеченных из собраний США, Индии и России".

Тут замечу, что и я, рассказывая о Центральноазиатской экспедиции, опирался прежде всего на воспоминания ее участников - то есть самих Рерихов и врача Константина Рябинина. Однако господин Росов, разумеется, обладает куда большим объемом материала, чем я, а потому его информация заслуживает куда большего доверия. И что же мы видим в очерке Росова? Вот только несколько цитат.

"…Назревала необходимость реформирования буддизма в Азии, и Н. К. Рерих намеревался учредить "Орден Будды Всепобеждающего", договориться с Далай-ламой о самостоятельной параллельной ветви западных буддистов. Это был завершающий шаг, перед тем как приступить к грандиозному строительству в пустынной гобийской Азии. Создание независимого государства, названного условно "Новая Страна", - таков Великий, или Мировой, План Рерихов, задуманный для того, чтобы перекроить карту Восточной Сибири и Дальнего Востока…"

"…Вполне очевидно, что Н. К. Рерих отводил себе роль мирового лидера. Да и все ближайшие сотрудники так и называли его - "наш Великий Вождь"…"

"…Подготовка почвы для лидерства началась активно в самом конце 20-х годов, особенно после того, как буддийская миссия в Лхасу оказалась неудавшейся. Рерих объективно завоевывал симпатии людей, бросив в массы девиз "Мир через культуру" и выдвинув идею Пакта и Знамени Мира о защите культурных ценностей. В 1931 году в Брюгге прошла Международная конференция, которая сделала Пакт Рериха достоянием широкой общественности и политиков. Королевские дворы Бельгии, Дании, Югославии, Норвегии ответили Рериху посланиями, и некоторые даже наградили его своими национальными орденами. "Мировое значение Н. К. достигло наивысших границ, - сообщала 3. Г. Фосдик на Дальний Восток В. К. Рериху, - он возведен повсюду как вождь мировой культуры"…"

"…И все-таки, кто этот Вождь, кого "напутствуют" Учителя?.. Несомненно, этот Вождь - сам Рерих. Завершая первый этап экспедиции в Северную Маньчжурию, в Баргу и Хинганские горы, он находился на вершине славы и почитания. 29 сентября 1934 года нью-йоркский Музей Рериха извещал свой филиал в Париже:

"Так триумфально и торжественно шествует великий Мировой План нашего вождя"…"

Меня с детства учили скромности, а в юности еще и вбили отвращение к любым формам тоталитарного мышления, и теперь если я вижу, что человек, не моргнув глазом, принимает в свой адрес столь цветистые эпитеты, как "Великий Вождь", "вождь мировой культуры", то я подозреваю, что речь идет о *"сатрапе, стремящемся единолично решать судьбы мира".*

Я ничего не имею против Николая Рериха как художника. Однако с тем же успехом я ничего не имею против художника Адольфа Шикльгрубера, работавшего под псевдонимом Гитлер. Принадлежность к миру искусства еще ничего не говорит о человеке. О человеке говорят его идеи и его дела. Николай Рерих сделал многое, и *среди его дел есть попытка взорвать Среднюю Азию изнутри, бросить ее в горнило многолетней войны во имя сумасбродного плана по созданию иллюзорного государства.* К счастью и для народов Средней Азии, и для самих Рерихов, этот план не был реализован - иначе сегодня имя Николая Константиновича вызывало бы негативные эмоции, и мы забывали бы о всех прочих делах и идеях, потому что за большой кровью не видно сияния даже самого выдающегося таланта.

Последователи Рериха (и конкретно редактор "Ариаварты" Росов) могли обидеться на то, что я сравниваю Николая Константиновича с нацистскими геополитиками типа Карла Хаусхофера. Обижу их еще больше. После статьи Росова (основанной, как мы помним, на документальных материалах) я могу утверждать, что *Николай Рерих был деятелем уровня барона Унгерна, погрузившего Внешнюю Монголию в кровавый кошмар.* Рериху повезло больше, чем эстляндскому барону, и потому он избежал суда истории, но, как я уже говорил, о человеке судят не только по совершенным делам, но и по проповедуемым идеям…

Развивая тему исторических параллелей, можно вспомнить, что вожди Третьего рейха также проявляли вполне конкретный интерес к Тибету; в Гималаи снаряжались экспедиции СС, задачи которых не ограничивались исключительно поисками легендарной Шамбалы, но имели и военно-политический характер.

Еще в 1926 году в Берлине и Мюнхене появились колонии тибетцев и было учреждено некое Тибетское общество.

Геополитик-оккультист Карл Хаусхофер частенько наносил туда визиты, и именно по его инициативе было организовано несколько крупномасштабных экспедиций в Гималаи.

Здесь мы снова должны вспомнить предание о существовании двух центров древней цивилизации, переживших гибель мифической Атлантиды: о Шамбале и Агартхи. Эту легенду Хаусхофер знал по пересказу французского эзотерика Рене Генона, писавшего в одной из своих книг буквально следующее:

"После катастрофы учителя высокой цивилизации, обладатели Знания, сыны Внешнего Разума, поселились в огромной системе пещер под Гималаями. В сердце этих пещер они разделились на два "пути": правой и левой руки. "Первый путь" назвал свой центр "Агартхи" ("Скрытое место добра") и предался созерцанию, не вмешиваясь в мирские дела. "Второй путь" основал Шамбалу, центр могущества, который управляет стихиями и человеческими массами. Маги-воители народов Земли могут заключить договор с Шамбалой, принеся клятвы и жертвы".

Хаусхофер хотел не просто заключить союз с тайными повелителями Тибета, но и пользоваться их советами при решении стратегических вопросов. Речь даже заходила об организации прямой радиосвязи с Далай-ламой. Выполнение этой миссии было возложено на офицера СС Эрнста Шеффера.

*Эрнст ШЕФФЕР* (1910-1992) родился в семье директора заводов резиновых изделий "Феникс" в Гамбурге. О его детских и юношеских годах сведений обнаружить не удалось. Известно лишь, что, окончив с отличием гимназию, Эрнст поступил в Хайдельбергский университет (а через год перевелся в Геттинген).

Первая экспедиция в Тибет, в которой принял участие молодой немецкий ученый Эрнст Шеффер, отправилась в 1931 году из Бирмы. Возглавлял ее доктор Гуго Вейгольд. Впоследствии эта экспедиция стала называться немцами "Экспедицией Шеффера", хотя она полностью финансировалась американцами. Шеффер, студент зоологии и ботаники из Геттингена, был приглашен в нее из-за того, что считался отличным охотником и стрелком. Американцы не подозревали, что уже тогда он представлял интересы НСДАП и персонально Генриха Гиммлера.

Из-за непредвиденных трудностей и опасностей Шеффер принял руководство экспедицией на себя. В Китае шла гражданская война, на окраинах царствовали князьки и вожди отдельных племен. Один из таких местных властителей продержал экспедицию в плену две недели. Происходили и вооруженные столкновения. Так, на севере экспедиция наткнулась на Красную армию Мао Цзэдуна.

Результаты экспедиции были блестящие, Шеффер стал первым европейцем, который увидел бамбукового медведя панду; он убил его, а чучело привез в Европу, что стало настоящей сенсацией. Кроме того, немец установил, что в географических атласах неправильно указан исток Янцзы - она вытекала из болот Сайдан значительно севернее. Он также нашел много реликтовых растений, еще не описанных ботаниками.

Вторая американская экспедиция состоялась в 1935 году. И немецкого ученого опять пригласили в состав ее участников. Финансировали экспедицию Филадельфийская академия естественных наук и частично Германия. Маршрут экспедиции пролегал вдоль русла реки Янцзы, что значительно облегчало передвижение. Но в самом начале пути между американцами и немцами случились серьезные разногласия на идеологической почве. Американцы уехали назад, немцы же со свойственным им упорством продолжили путь на запад. Дойдя до истоков Янцзы, экспедиция свернула на юг, к истокам другой великой реки Юго-Восточной Азии, Меконга, и, сделав огромный круг (до Лхасы оставалось 14 дней пути), вернулась в Китай.

Шеффер стал автором ряда блестящих научных открытий. Он первым из европейцев описал антилопу оранго, карликового голубя и голубую овцу. Также он изготовил чучела неизвестных и редких птиц. Триумф немецкого исследователя был полный. Его удостоили чести выступить с докладом в Азиатском обществе (Индия) клуба Гималаев.

В докладе отчетливо выразились расистские настроения Шеффера. Особый акцент был сделан им на "арийском" и "кавказском" подвидах людей, которые много веков назад смешались с народами тибетского происхождения.

За участие в этих двух американо-немецких экспедициях Гиммлер присвоил ему звание оберштурмфюрера СС. Кроме того, в 1937 году Шеффер на основе материалов, привезенных из Тибета, защитил диссертацию.

Тогда же рейсхфюрер СС лично предложил ему работать в оккультном институте "Аненербе", посулив неограниченные финансовые возможности. Однако Шеффер проявил самостоятельность и начал готовить собственную экспедицию в Лхасу. Вышестоящие начальники были очень недовольны выбором Шеффера и организовали бюрократическую волокиту. Особенно сложным оказался вопрос финансирования.

И тем не менее энергичный Шеффер деньги нашел. Финансировать его согласились немецкие промышленники. 80 процентов требуемых средств дал "Совет по рекламе", и 20 процентов - другие промышленники. За это Шеффер должен был осуществить скрытую рекламу германских товаров.

В экспедиции принял участие антрополог-расист Бруно Бергер. Он имел свою программу исследований - изучение останков нордических переселенцев в Тибет с севера, классификация рас в Тибете на предмет выявления остаточных признаков нордических черт, определение "полноценных" рас, "смешанных" и "неполноценных", а также исследование влияния климата на психику и физиологию людей. Особое внимание он собирался уделить измерению черепов тибетских аристократов, так как, по его убеждению, они должны были обладать характеристиками нордического типа.

Шеффер упорно работал над организацией чисто немецкой экспедиции. Когда вопрос о финансировании проекта был успешно решен, его и других участников 10 сентября 1938 года пригласил к себе Гиммлер. На секретном совещании присутствовали: сам Генрих Гиммлер, Эрнст Шеффер - руководитель экспедиции (зоология, ботаника), Карл Винерт (геофизика), Бруно Бергер (физическая антропология, расовая теория), Эрнст Краузе (оператор), Эдмонт Гир (технический руководитель).

О чем там совещались Гиммлер и участники экспедиции, осталось тайной. Задачи рейхсфюрером ставились в устной форме, без протокола.

В конце апреля экспедиция в полном составе прибыла в Калькутту. Здесь друг Шеффера американский ученый Долан дал ему четыре тысячи долларов.

Необходимо отметить одну важную деталь, которая ускользнула от внимания западных авторов, описывавших эту экспедицию. В Калькутте с Шеффером оказалось еще 12 человек. Имена двух известны - это Каронихи (переводчик), тибетец из Берлина, посланник лам из Лхасы, и Ева Шмаймюллер (тябетолог). Имена десяти других участников неизвестны. Известно лишь, что один был радистом, еще двое - профессиональными разведчиками. Смысл участия остальных также остался неизвестным. Дело в том, что эти десять безымянных участников экспедиции оформлялись не через "Аненербе", а через отдел гестапо IV-Е-2, ведающий странами Запада, Севера, Юга и Востока. Эти люди были заброшены с расчетом на длительную работу.

Обстановка в Азии в 1938 году накалялась с каждым днем. Шеффер оказался на острие пера западной прессы; о его заслугах в науке забыли, называли "шпионом". Спас экспедицию мистер Голд, занимавший высокий пост в английской администрации. Благодаря его вмешательству экспедиция Шеффера без особых приключений добралась до Лхасы, где была встречена с распростертыми объятиями тибетскими властями. Шеффер сумел организовать так называемую "Встречу западной и восточной свастик".

По этому поводу растроганный регент Тибета Квотухту написал примечательное послание Гитлеру:

"Глубокоуважаемый господин (король) Гитлер, правитель Германии, господствующий над обширными странами. Да пребудут с Вами здоровье, радость покоя и добродетель!

Сейчас Вы трудитесь над созданием обширного государства на расовой основе. Поэтому прибывший ныне руководитель немецкой Тибетской экспедиции сахиб Шеффер не имел ни малейших трудностей в его пути по Тибету, ни в осуществлении своей цели установления личных дружественных отношений; более того, мы надеемся на дальнейшее расширение дружественных отношений между нашими правительствами.

Примите, Ваша Светлость, господин (король) Гитлер, наши заверения в дальнейшей дружбе в соответствии со словами, сказанными Вашей стороной.

Это Я подтверждаю Вам!

Написано 18 числа первого тибетского месяца года Земляного Зайца (1939 год)".

Гитлеру были посланы подарки: серебряная чашечка с крышечкой, на тонкой ножке, украшенная драгоценными камнями; асоб - собака особой тибетской породы терьеров; аши - шелковый платок (обязательный подарок в Тибете, делается в знак уважения).

Экспедиция пробыла в Тибете свыше двух месяцев, осуществила огромную работу, посетила священное место Тибета Ярлинг и спешно собралась в обратный путь. Радиосвязь по линии Лхаса - Берлин была налажена, а Гиммлер торопил с возвращением: назревала Вторая мировая война. Шеффер, конечно, об этом не знал, но приказу подчинился.

В Мюнхене Шеффера встретили сам рейхсфюрер и пресса. Успех экспедиции был очевидным, хотя Шамбалу так и не удалось обнаружить. Более того, как видно из отчетов Шеффера, он даже усомнился в ее существовании.

Рейхсфюрер Гиммлер обласкал Шеффера и дал ему новое поручение: подготовить для заброски в Лхасу группу из тридцати эсэсовцев, которые должны были переправить туда оружие для 1000-2000 тибетцев; главной задачей этого партизанского отряда было атаковать английско-индийские погранпосты на границе с Непалом и блокпост англичан в самой Лхасе.

Данный приказ свидетельствует о том, что Эрнст Шеффер при встрече с регентом Тибета вел разговор не о погоде, а о конкретных политических задачах: Германия обещала поддержать Тибет в его вооруженной борьбе с английскими захватчиками. Это подтверждает и телеграмма в Берлин, в которой Шеффер просит Гиммлера ускорить пересылку в Лхасу "подарков для Далай-ламы", подразумевая под этим оружие и стационарное радиооборудование. Но из-за грянувшей войны в Европе этим планам не суждено было осуществиться.

Во время войны над Эрнстом Шеффером стали сгущаться тучи. По всей видимости, это были интриги тех нацистских идеологов, которые не могли простить ученому скептического отношения Шеффера к Шамбале, краеугольному камню расистских учений. Против Шеффера выступил и участник экспедиции Бруно Бергер, активно поддерживавший предположение, что праарии, протонорманы пришли в Тибет с севера.

Бергер писал:

"Экспедиция, где каждый может преследовать свои личные научные цели, слишком индивидуалистическая, чтобы быть национал-социалистической".

Бергер исподволь стал готовить свою экспедицию в Тибет с целью проведения исследований в расовом духе. Для аргументации своих доводов он использовал антропологические измерения трехсот тибетцев и бесчисленные гипсовые слепки с их черепов.

А Шеффера в январе 1941 года вдруг призвали на службу в часть СС, находившуюся в Финляндии. Пройдя "перековку", он вернулся в Германию уже "правоверным нацистом". Позднее он занимался разведением тибетских терьеров, которых предполагалось использовать в подразделениях СС "Мертвая голова" вместо немецких овчарок, и выведением новой породы лошадей, которой были бы не страшны русские морозы, на основе генотипа тибетских мохнатых лошадей.

Команда Шеффера не осталась без дела до конца войны. Например, в 1943-44 годах в Германии по распоряжению Геббельса началась пропагандистская кампания "Дружественный и таинственный Тибет".

Контакты Третьего рейха с Тибетом не ограничивались экспедициями Шеффера и радиопереговорами с Далай-ламой. Существуют свидетельства того, что Гитлер находился в постоянном контакте с неким тибетским монахом, носившим зеленые перчатки; этого монаха называли "Хранителем Ключа".

25 апреля 1945 года русские солдаты нашли в одном из берлинских подвалов шесть мертвых тибетцев, лежавших в виде круга, а в центре этого круга находился некто в зеленых перчатках.

А вообще при вступлении русских в Берлин было обнаружено более 1000 трупов людей с чертами выходцев из Гималаев, сражавшихся на стороне немцев. Кто они и почему оказались так далеко от родного дома, остается загадкой…

В современной России предание о Шамбале переживает второе (или уже третье?) рождение. На этот раз на алтарь мифа свое честное имя положил выдающийся офтальмолог Эрнст Мулдашев.

*Эрнст Рифгатович МУЛДАШЕВ* - доктор медицинских наук, профессор, директор Всероссийского центра глазной и пластической хирургии (город Уфа), хирург высшей категории, почетный консультант Луисвиллского университета (США), международный член Американской академии офтальмологии, дипломированный офтальмолог Мексики, член Международной академии наук, мастер спорта, трехкратный чемпион СССР по спортивному туризму. За свою жизнь Мулдашев разработал более 70 принципиально новых глазных и пластических операций; им опубликовано около 300 научных работ в российской и зарубежной печати, получено 52 патента России, США, ФРГ, Франции, Швейцарии и Италии. Его работы удостоены золотых медалей международных выставок. Ежегодно Мулдашев проводит 300-400 сложнейших операций, возвращая людям зрение.

Казалось бы, достойнейший из людей! Если бы не маленький (хотя и совсем небезобидный) финт: уже более пяти лет профессор Мулдашев публикует в самом массовом российском еженедельнике "Аргументы и факты" статьи о своих "сенсационных открытиях", сделанных во время гималайской экспедиции. Более того, результаты этой экспедиции объединены и опубликованы в виде книги "От кого мы произошли?", суммарный тираж которой столь велик, что уже не поддается учету. Значит, профессора Мулдашева читают. Значит, профессору Мулдашеву верят. Ведь нельзя не верить столь заслуженному и авторитетному человеку, на каждой странице своей книги подчеркивающему, что он использовал исключительно научные методы при совершении своих "сенсационных открытий".

Итак, о чем же рассказывает любознательному российскому читателю выдающийся офтальмолог Эрнст Мулдашев?

В основе теории Мулдашева лежит "реконструкция" мировой истории, созданная Еленой Блаватской.

Портрет прачеловека, реконструкция Эрнста Мулдашева

В пересказе профессора это звучит так:

"По религии и знаниям Посвященных, на земле было 5 рас (или цивилизаций) людей… представители первой расы людей, называемой "саморожденные", представляли собой ангелоподобных существ ростом 50-60 метров, имели один глаз (тот, который мы сейчас называем "третьим") и размножались путем деления.

Представители второй расы людей, называемой "потом рожденные", или "бессмертные", представляли собой уже более плотных, но еще призракоподобных существ высотой около 40 метров, имели также один (тоже по типу "третьего") глаз и размножались путем почкования и спор.

Третья раса, называемая "двоякие", "андрогины" или "лемурийцы", имела наиболее длинный период существования и наибольшую изменчивость внутри себя. В пределах этой расы произошло разделение полов, появились кости, тело уплотнилось, и из четвероруких и двуликих ростом около 20 метров они превратились в двуруких и одноликих уже меньшего размера. Наибольшего развития и процветания добились позднейшие лемурийцы - лемуро-атланты.

Представители четвертой расы, называемой атлантами, были двурукие и одноликие, ростом около 6-8 метров и имели плотное тело.

Представители пятой расы (т.е. нашей цивилизации), называемой арийцами, вначале были большего роста, чем сейчас, но потом постепенно уменьшились до нынешних размеров.

Считается, что на Земле будет всего 7 рас. Каждая из рас имела и будет иметь по 7 подрас".

*Проверенная временем антинаучность "реконструкций" Блаватской российского офтальмолога почему-то не смущает.* С другой стороны, для изложения своей теории он вправе использовать любую гипотетическую конструкцию (даже столь нелепую и не выдерживающую ни малейшей критики), главное - чтобы дальнейшие рассуждения соответствовали элементарным законам логики и подтверждались фактами.

Второй источник, которому Мулдашев безусловно доверяет, - это английский автор Лобсанг Рампа, книги которого: "Третий глаз", "Доктор из Лхасы", "Пещеры древних" и другие - много раз переиздавались в России. Лобсанг Рампа утверждает, что достиг высшей ступени Посвящения и проник в самое сердце Шамбалы. В книге "Третий глаз", впервые опубликованной на английском языке в 1957 году, это "великое событие" описывается довольно подробно:

"Я увидел три саркофага из черного камня, украшенных гравюрами и любопытными надписями. Они не были закрыты. Когда я заглянул внутрь, у меня перехватило дыхание.

- Смотри, сын мой, - сказал старейший из монахов. - Они жили как боги в нашей стране в те времена, когда еще не было гор. Они обрабатывали нашу землю, когда моря омывали эти берега и когда иные звезды сверкали в нашем небе. Смотри хорошенько, лишь посвященные видели их.

Повиновавшись, я был одновременно очарован и охвачен ужасом. Три обнаженных тела, покрытые золотом, лежали перед моими глазами. Каждая их черточка была старательно воспроизведена золотом. Но они были огромны! Женщина - больше трех метров, а самый большой из мужчин - не меньше пяти. У них были большие головы, слегка сходящиеся конусом кверху, узкая челюсть, маленький рот и тонкие губы. Нос длинный и тонкий, глаза - не раскосые, а прямые и глубоко посажены… Я рассматривал крышку одного из саркофагов. На ней была выгравирована карта неба с очень странным расположением звезд".

Впечатляюще, не правда ли? Впрочем, проведенное в свое время журналистское расследование вносит нотку разочарования: выяснилось, что *Лобсанг Рампа - вымышленное имя авантюриста, никогда не выезжавшего из Англии.*

Среди других "первоисточников", которыми пользовался Мулдашев, книги Рудольфа Штайнера и Джона Хислопа. Подобно своему кумиру Блаватской, профессор обращается прежде всего к тем авторам, выкладки которых практически невозможно проверить, поскольку они основаны на "сакральном" опыте, - им нужно или доверять всецело, или вообще не брать в руки.

Оставляя в стороне теорию антропогенеза, позаимствованную у вышеперечисленных авторов, перейдем к "открытиям", сделанным самим Мулдашевым. Так, Эрнст Рифгатович утверждает, будто бы обнаружил вблизи священного Кайласа огромный комплекс ступенчатых пирамид и различных монументов (каменные "зеркала" и "статуи") искусственного происхождения. Все эти памятники, по мнению ученого, принадлежат легендарному "Городу Богов", сведения о котором якобы содержатся в тибетских текстах бонской традиции и в эзотерической (в основном теософской) литературе. Чтобы попасть в эти заповедные места, Мулдашеву и его спутникам пришлось заручиться содействием непальских и тибетских лам, ибо территория, на которой расположен Кайлас, представляет собой "зону действия тантрических сил", закрытую для непосвященных.

Шамбала и Агартхи (Агарти), согласно Мулдашеву, - это "система параллельной подземной жизни на Земле людей разных цивилизаций (лемурийцев, атлантов и представителей нашей цивилизации), основанной на иных принципах взаимоотношения физического и тонкого миров, прежде всего на способности дематериализоваться и материализоваться". В Шамбале и Агарти жизнь и смерть соединены воедино, люди разных цивилизаций и рас находятся вместе, и даже время течет по-иному.

Шамбала и Агарти образовались в связи с глобальной катастрофой на Земле в период царствования цивилизации лемурийцев, а в дальнейшем стали выполнять роль "страхующего звена" в жизни на Земле. Шамбала и Агарти надежно скрыты под землей и не подвержены воздействию космических или геологических катастроф. Локализованы они преимущественно в районе Гималаев - Тибета, но возможно - и в других местах планеты (например, в Египте). Жизнь в Шамбале и Агарти во много раз более защищена, чем жизнь на поверхности Земли.

Там же под землей - в пещерах и пирамидах - располагается "генофонд человечества" - застывшие ("законсервированные") в неподвижном состоянии глубокого транса "сомати" (искаженное санскритское "samadhi"), иначе нирваны, практически бессмертные "лучшие люди" трех последних человеческих "рас" - лемурийцы, атланты и арийцы (нынешнее человечество). Этот генофонд, полагает Мулдашев, может быть востребован в случае новой глобальной катастрофы, которая, по-видимому, неизбежна, поскольку полный цикл земной цивилизации, согласно древним учениям, предполагает семикратную смену рас.

При этом техногенная цивилизация лемурийцев выполняет функцию охраны генофонда человечества. Имея способность дематериализоваться и материализоваться, лемурийцы Шамбалы периодически появляются в разных подземных хранилищах генофонда человечества, контролируя состояние людей в сомати.

Представители цивилизации лемурийцев, обладая подробной информацией о состоянии жизни на поверхности Земли, обучают пророков (вышедших из сомати), как то было с Иисусом Христом и остальными пророками.

Летательные аппараты подземных лемурийцев, известные нам как "летающие тарелки" или НЛО, постоянно изучают ход жизни на поверхности Земли в техногенном, биологическом, политическом и других аспектах. Эти знания анализируются и передаются пророкам.

Мулдашев рассказывает о гималайских "сомати-пещерах", где хранится генофонд человечества, только со слов своих непальских и индийских информаторов. Дело в том, что его собственная попытка проникнуть в глубь подземного мира закончилась неудачей. По этому поводу Мулдашев рассказывает следующее:

"Я надел на себя гортексовую куртку, положил в карман лыжную шапочку и на всякий случай взял с собой веревку (репшнур) и альпеншток. Проверил, работает ли тусклый фонарик.

Небольшой лаз, в который я вошел, через несколько метров расширился. …За расширением лаза начался узкий проход двух-трехметровой ширины. Пройдя по нему 25-30 метров, уже в полной темноте я встретил в наиболее узком месте железную дверь, запертую на замок. Я в недоумении остановился.

Вдруг сзади я услышал звук шагов. Сердце екнуло. Я посветил фонариком и увидел младшего Особого человека ("Особые люди" - земные хранители "сомати-пещер". - А.П.). Он молча приблизился ко мне (мы не могли говорить без переводчика), открыл замок и так же молча удалился назад, на поверхность.

При свете фонарика я осмотрел дверь. Она была сделана из пяти-шестимиллиметрового железа и раскрашена красной, коричневой и желтой краской. Разводы краски выявляли три фигуры, отдаленно напоминавшие глаза. Дверь была вмонтирована в скалы и скреплена цементом.

Наклонившись, я прошел в дверь. Почему-то подумалось: как бы кто не запер ее за мной.

Пройдя еще несколько метров, я оказался в просторном зале. Мне стало холодно. Я надел лыжную шапочку. Пройдя по залу 15-20 метров, я остановился и прислушался к своим ощущениям. Никакого воздействия на себя я не чувствовал. Я выключил фонарик и простоял несколько минут в темноте: абсолютная темнота, какая может быть только в пещерах, и полная тишина. Еще раз прислушался к своим ощущениям - все нормально, и только ритмичное биение сердца напоминало о том, что я жив. Страха не было - видимо, сказывалась многолетняя спортивная и хирургическая привычка уметь концентрироваться в сложных ситуациях.

Я включил фонарик и пошел дальше. Вскоре на противоположной стороне зала я увидел еще один, примерно двухметровой ширины, лаз. "Наверное, это тот лаз, в котором начинает действовать психо-энергетический барьер сомати-пещеры", - подумал я.

Внимательно прислушиваясь к своим ощущениям, я приблизился к этому лазу. Все было нормально. Но за один-два метра до входа в лаз я ощутил легкое чувство тревоги. Вначале я подумал, что я все-таки боюсь, и постарался заглушить в себе это чувство. При входе в лаз я неожиданно ощутил чувство непонятного страха, которое через несколько десятков шагов по лазу так же неожиданно исчезло, но сменилось чувством непонятного и сильного негодования. Еще через несколько десятков шагов началась головная боль.

Вообще-то я могу сказать о себе, что я человек не робкого десятка, быть в горах и пещерах мне не впервой. Я явно ощущал, что страх и негодование были какими-то наведенными, то есть причина была не во мне.

Еще через несколько шагов вперед чувство негодования усилилось, а головная боль стала распирающей. Преодолевая эти ощущения, я прошел вперед еще около 10 метров. Головная боль стала такой, что я еле терпел ее. Я остановился, выключил фонарик и в полной темноте постарался сосредоточиться, пытаясь освободиться от неунимавшейся головной боли. Я заставил себя вспомнить, как в одном из походов по Саянским горам за 200 километров до человеческого жилья сломал мениски и порвал связки в коленном суставе; тогда я тоже периодически останавливался и, сосредоточившись, напрягал свою волю так, чтобы бороться с нестерпимой болью.

Однако если тогда на Саянах волевое усилие помогало, то здесь, в пещере, оно не принесло каких-либо результатов. Головная боль пульсирующими волнами накатывала с определенной периодичностью, казалось, что голова вот-вот лопнет. Но наиболее тяжело переносимым оказалась даже не головная боль, а чувство непонятного негодования. В глубине души я понимал, что это наведенное чувство негодования. Я не мог понять, по поводу чего я негодую. Было такое ощущение, что душа твоя негодует и хочет вернуться наружу. Вскоре я понял, что я негодую оттого, что иду туда - в глубь таинственной сомати-пещеры: наведенному воздействию подверглись именно те части моей души, которые отвечали за чувство, противоположное удовлетворению, - негодование.

Я включил фонарик и, собрав последние остатки воли, сделал еще несколько шагов вперед. Наступила резкая слабость, дико болела голова, негодующая душа не давала покоя. Я понял, что дальше идти нельзя, в противном случае наступит смерть. Я направил свет фонарика вперед. Руку, протянутую вместе с фонариком вперед, я перестал почему-то ощущать. Глаза застилал пот, невесть откуда взявшийся в пещерном холоде.

Луч фонарика тускло осветил конец лаза и большой пещерный зал за ним. Превозмогая боль и полный душевный разброд, я стал смотреть вперед. Как не хватало света! "Ах вот почему Особые люди порекомендовали мне взять с собой тусклый фонарик!" - подумал я.

Тусклый луч фонарика осветил какие-то камни и несколько темных выступов над полом. Что это? Уж не фигуры ли сидящих в сомати людей? Да, это вроде фигуры людей. В свете тусклого фонарика они показались мне громадными.

Больше я ничего не могу сказать. Я повернулся и, с трудом двигая ногами, пошел обратно…"

Итак, очередная попытка проникнуть в Шамбалу не удалась. Как, впрочем, и ожидалось. Иначе ее новому искателю, Эрнсту Мулдашеву, пришлось бы ответить на слишком много вопросов. А так взятки с него гладки - хозяева Шамбалы не допустили к тайнам и таинствам, тема закрыта.

Однако вопросы все равно появляются. И в первую очередь сомнения вызывают те методы, которые Мулдашев почему-то упорно именует "научными". Например, его экспедиция попыталась замерить величину… "тантрических сил" (?!). "Группе удалось невозможное, - сообщает профессор, - то, что не смог сделать пока никто из европейских ученых!" Особый человек провел их за первую дверь в сомати-пещеру и позволил провести возле второй - запретной для всех смертных - двери измерения тантрических сил, которые начинают действовать за ней.

К сожалению, Мулдашев не уточняет, какими приборами измерялись тантрические силы. А затем и вовсе меняет "показания", сообщая читателям "Аргументов и фактов":

"Видимо, тонкие энергии столь многообразны, что для экранирования и управления ими использовались самые различные каменные конструкции. К сожалению, современная наука только-только начала осознавать факт существования таких энергий, пока еще нет серьезных приборов для их изучения".

Вся профессура мира отдыхает!

Не совсем понятно, зачем офтальмологу с мировым именем портить себе репутацию, возрождая сегодня предание о Шамбале, да еще и в такой фантасмагорической форме. Вряд ли он бедствует и вряд ли гонорар за книгу или статью для Мулдашева - единственное средство к существованию. Возможно, за этим стоит болезненное желание прославиться, стать знаменитым не только среди коллег и пациентов, но и среди широких масс народонаселения. Только зачем дурачить эти самые "широкие массы", выдавая за научный труд (или за "научную гипотезу") халтурную оккультную подделку, девальвирующую саму тему изучения истории Тибета и предания о Шамбале как части мировой культуры?

Впрочем, меня во всем этом беспокоит другое. Научные круги почему-то совершенно игнорируют Мулдашева. А он, между прочим, бравирует этим, заявляя буквально следующее:

"…Наши исследования по происхождению человечества стоят как бы особняком и не задевают лично кого-то из ученых, опровергая его данные. Ученый превращается в консерватора тогда, когда от успехов в его научной карьере у него начинает кружиться голова и он начинает считать достигнутое им в науке абсолютной истиной (а таковой, как известно, не бывает). Все попытки других ученых развить, дополнить или опровергнуть его данные он встречает в штыки, потому что ему кажется, что в этом случае его жизнь будет прожита зря, а ведь очень хочется остаться навечно гегемоном от науки. Такому консерватору невдомек, что наука - это динамичный процесс постижения нового в бесконечном информационном поле знаний, а его исследования тоже были полезны, дав толчок другим изысканиям".

По-моему, это вызов. Пора дать ответ профессору Мулдашеву и оценку его труду "по происхождению человечества". Оставаться в стороне от дискуссии более невозможно. Иначе это заведет нас очень далеко.

И разговоры о том, что "мы выше этого бреда", здесь неуместны. Теории, подобные той, которую популяризирует Эрнст Мулдашев, калечат людей, искажая их восприятие реальности, погружая их разум в сон, который, как известно, порождает чудовищ. В конце концов не постеснялся же великий Менделеев созвать комиссию для изучения спиритических явлений, чтобы разобраться с этим вопросом раз и навсегда. Неужели нынешние российские ученые считают, что они выше не только Мулдашева, но и Менделеева?..