Глава тринадцатая

Инспектор по охране дичи. Звери — разбойники

Некоторые части района Макинду кишели мухами цеце. Однако расчеты показали, что стоимость корчевания кустарников, растущих на скалах из лавы, слишком велика и район оказался безопасным для носорогов.

Меня назначили инспектором по охране дичи этого района. В мои обязанности входило охранять носорогов от браконьеров — и белых, и туземных. Я проникся чувством глубокой нежности к этим драчливым зверям, покуда охотился на них. Поэтому назначение принял с большой радостью. Возникли только осложнения личного порядка.

Если бы мы с Хильдой переехали на жительство в Макинду, пришлось бы продать наш дом, расположенный на Нгонг-Роуд. Это само по себе не было слишком большой жертвой. Теперь, когда дети уже подросли, дом стал слишком велик для нашей семьи. Обе наши дочери вышли замуж и жили отдельно. Одна из них находилась в Англии, а другая путешествовала по всему миру со своим мужем, служившим в Британской армии. Старший сын Гордон также жил отдельно от нас. Одно время он предполагал пойти по моим стопам и стать профессиональным охотником, так как проявлял большие способности к охоте, и я очень гордился сыном. Вскоре он женился. Имея на руках семью, решил взяться за более надежное дело, и стал фермером.

Многие поколения нашей семьи в Шотландии были фермерами. Я сбежал в Африку, чтобы уклониться от общей участи, а мой старший сын, живя среди лучших в мире охотничьих угодий, отказался от профессии охотника, чтобы вернуться к традиционному занятию нашего рода. Придерживаясь поговорки о том, что «каждая лохань должна стоять на собственном дне», я был рад, что мой сын нашел именно тот способ зарабатывать себе на жизнь, который был ему по душе.

Мой второй сын стал архитектором и был целиком поглощен развертывающимся по всей стране строительством. С нами все еще оставались два младших мальчика. Хильда опасалась, что они не пожелают вместе с нами переехать в Макинду, поскольку все их интересы были сосредоточены в Найроби. После длительного обсуждения мы все же решили продать наш большой дом и купить небольшой домик со всеми современными удобствами вблизи Найроби для наших мальчиков. Я предполагал жить в Макинду, Хильда собиралась частично проводить время в Макинду вместе со мной, частично в Найроби с мальчиками.

Хильда поехала вместе со мной в Макинду, чтобы устроить жилище на новом месте. Этот полустанок на железной дороге Найроби — Момбаза понравился мне с первого взгляда. Одно время здесь находилось управление железной дороги; позже оно переехало в Найроби, но чрезвычайно удобные домики, построенные для железнодорожных служащих, остались на месте. Большинство их пустовало.

Мы с Хильдой сняли хороший домик и въехали в него. В ясный день с крыльца можно было видеть покрытую снегом вершину горы Килиманджаро. Глядя на нее, иногда казалось, что пик плывет среди белых облаков. По ночам мы слышали воющий смех гиен и нередко просыпались под барабанную дробь, доносившуюся из близлежащих туземных деревень. В ста ярдах от нашего дома бродили страусы и лишь в ненастные дни по утрам нельзя было увидеть качающихся на своих длинных ногах жирафов, стада которых проходили через кустарник.

Обязанности дворецкого исполнял Мулумбе. При нем находились три его жены. Остальных он оставил в деревне, чтобы они присматривали за шамбами. У нас, кроме того, был поваренок, который готовил пищу и убирал в доме. При мне находились состоящие на жалованье у местных властей следопыты. Все эти люди составляли небольшое общество, окружавшее нас.

Мы жили очень счастливо в Макинду, наслаждаясь всеми прелестями домашнего уюта, и в то же время чувствовали, будто мы живем в зарослях кустарника. Нам некогда было скучать. Просыпались мы на рассвете; босой юноша приносил поднос с утренним чаем. По настоянию Хильды он всегда был в белоснежной рубахе с красной феской на голове. Хильда как-то попыталась заставить его ходить в обуви. Но местные жители, родившиеся среди кустарников, надев обувь, утрачивают свою природную ловкость и бесшумность, поэтому ей пришлось отказаться от этой затеи.

Мы питались отлично. Местные жители каждое утро снабжали нас свежими яйцами. На нашем домашнем складе имелся значительный запас бекона. Иногда Хильда разнообразила меню песчаной куропаткой или перепелом, если мне накануне случалось подстрелить птицу. Будучи истым шотландцем, я любил на завтрак есть овсяную кашу, и Хильда всегда следила, чтобы у нас никогда не истощались запасы овсянки.

После завтрака я зажигал первую трубку, а в то время мои помощники, сняв с грузовика брезент, грузили ружья и жбаны с водой. Мы выезжали с восходом солнца. В заповеднике по существу нет дорог. От моей машины оставались колеи, которые их заменяли. Сидя за рулем, я всегда вглядывался в мягкую пыль в колеях, чтобы обнаружить след зверя. Следопыты вместе с пожилым Мулумбе ехали в кузове, внимательно осматривая окружающую местность.

Охотничьи угодья моего района слишком обширны, чтобы за ними можно было поддерживать постоянное наблюдение. Однако по различным признакам можно примерно определить, как идут дела. Появление хищных птиц, кружащихся в небе, всегда требует расследования. Это значит, что какой-то зверь погиб — возможно от естественной причины, а возможно и по вине браконьеров. Увидев стадо ориксов, газелей Томсона или жирафов, я останавливал машину и смотрел в бинокль. Если какое-либо животное отставало, я выяснял причину. Возможно, что оно пострадало от болезни, которая могла передаться остальным животным. Если, на мой взгляд, животное было серьезно больным, я убивал его и брал несколько проб крови, которые отсылал в Найроби на анализ.

В зависимости от времени года я менял маршруты объезда. В период дождей, когда трава бывает сочной, животные распределялись по всей территории заповедника. В это время невозможно очень внимательно следить за ними, поскольку тяжелый грузовик пройти не мог по жидкой грязи. Однако в такое время у меня не было особых причин для беспокойства, так как я знал, что если я не могу пробраться сам, то никакой другой грузовик также не сможет этого сделать. Поэтому браконьеры-европейцы фактически лишались возможности действовать. В то же время браконьеры из местных жителей тоже не могли причинить особого вреда, так как животные были настолько рассеяны по всей местности, что к ним трудно было подкрасться.

С окончанием периода дождей трава начинала подсыхать и животные постепенно сосредоточивались в определенных районах, где трава была достаточно обильной. Если за несколько недель до сухого времени года трава доходила до плеч маленьких газелей Томсона, то теперь она выщипывалась животными настолько чисто, что походила на подстриженный газон для игры в гольф. В этот период требовалась наибольшая бдительность, поскольку животные легко выделялись на траве и представляли собой хорошую цель.

Носороги, которые ранее свободно бродили по всему району заповедника, теперь имели тенденцию сосредоточиваться вблизи нескольких ям с застоявшейся грязью и водяных источников. Я старался внимательно следить за этими ямами с грязью и часто проверял, не появятся ли там следы зверей или людей.

Примерно к одиннадцати часам я возвращался в Макинду. Часто случалось, что в ожидании моего прихода на крыльце дома сидели двое или трое закутанных в одеяла местных жителей. Кое-кто из них был болен и нуждался в помощи. Иные приходили с жалобами на то, что носорог из заповедника опустошал шамбы.

После обеда мы с Хильдой отдыхали, пока не спадал палящий зной. По вечерам я расследовал жалобы местных жителей, пристреливал новые ружья, устранял мелкие неисправности в грузовике или занимался другими бесчисленными делами, связанными со службой инспектора по охране дичи.

Часто меня одолевало чувство, будто основной моей обязанностью было вести постоянную борьбу против посягательств цивилизации. На берегах одного ручья в заповеднике росла замечательная роща эвкалиптов. Туда местные женщины частенько ходили за сухим валежником. Однажды пришло сообщение, что один концерн в Найроби подал прошение, чтобы ему разрешили вырубить эту рощу на лес. В связи с растущими потребностями жилищного строительства в Найроби необычайно возрос спрос на древесину. В своем докладе я указывал, что роща сохраняет берега ручья от осыпания, и если ее вырубить, в период дождей весь район окажется затопленным. Хотя на этот раз в прошении было отказано, я знал, что лесные концерны не остановятся на этой попытке. Надо сказать, что большая часть Кении уже навсегда разорена в силу хищнического разрушения естественных богатств.

Хильда частенько ездила в Найроби навещать наших мальчиков. Время от времени, но не часто, сопровождал ее и я. Наш домик в Найроби чрезвычайно красив и удобен. Хильда творила чудеса в части разведения цветников и устройства газонов. Но современный Найроби не по душе мне. Не люблю я ни шума, ни толпы. Там мне не по себе. Проведя в Найроби несколько дней, я не нахожу себе места и стремлюсь вернуться в Макинду. Поезд приходит в Макинду в 11 час. 30 минут ночи, но стоит мне подать сигнал электрическим фонарем из окна вагона, как через несколько минут на станционной платформе появляется Мулумбе и кое-кто из домашней прислуги, чтобы помочь мне донести багаж.

Время от времени в Макинду случались неприятности, но эти неприятности были понятны для меня, и я мог с ними справиться. Например, помимо Мулумбе, у меня был еще один опытный следопыт, представитель племени вакамба, по имени Мачока. Между этими двумя следопытами было сильное соперничество, и иногда оно выливалось в открытую неприязнь. Когда я однажды возвратился из поездки, сын Мачоки сказал мне, что в мое отсутствие отец его умер. Я спросил молодого человека, вызывал ли он врача.

— Нет, буана, — заявил юноша с горечью. — Мулумбе завидовал моему отцу и натравил колдуна, чтобы он околдовал его. И белый врач не мог бы спасти отца.

Племя вакамба — замечательный народ. Это племя одно из самых лучших охотничьих племен во всей Африке. В настоящее время местным жителям запрещено охотиться, поэтому одна из главных моих обязанностей в Макинду — предотвращать браконьерство со стороны местных жителей, в особенности в черте заповедника.

Стоило мне отлучиться из Макинду на несколько дней, как я обнаруживал признаки, указывающие на деятельность браконьеров. Во время объезда я обнаружил труп бабуина, убитого отравленной стрелой. Со зверя была снята шкура. Это показалось мне странным, поскольку шкура бабуина не представляет никакой ценности. Затем вдоль берегов речушек у источников воды я обнаружил множество ловко замаскированных засидок. Эти засидки, как правило, представляют собой небольшие гнезда, устроенные в зарослях колючих деревьев. В них едва может укрыться один человек, и обнаружить их очень трудно. Браконьер устраивался в засидке и сидел там, пока какое-либо животное не приходило на водопой. Пущенная точно в цель отравленная стрела сделает свое дело.

Однажды во второй половике дня, шагая вместе со следопытами по кустарниковым зарослям, мы натолкнулись на маленькую бому, какие обычно устраивают браконьеры во время привалов. До нас донеслись голоса местных жителей, сидевших в боме. Когда мы подошли, браконьеры услышали нас. В тот же миг все они вскочили на ноги, схватив луки с отравленными стрелами. Не растерявшись, один из моих следопытов крикнул:

— Этот человек сам браконьер, промышляющий слоновой костью. Он не инспектор по охране дичи!

Находчивость следопыта, возможно, спасла мне жизнь, так как охотники племени вакамба быстро и точно стреляют из своего оружия, и малейшая царапина ядовитой стрелы может кончиться смертью.

После этого браконьеры оказали нам более дружественный прием. Я посидел и побеседовал с ними. Все они носили шапочки из шкур бабуина, что объясняло секрет ободранного бабуина, найденного мною в зарослях. Во время охоты на носорогов я неплохо овладел разговорной речью вакамба и поэтому мог без труда беседовать с ними. Особенно меня заинтересовал старший из браконьеров, видимо их предводитель. Поговорив с ним несколько минут, я убедился в том, что он первоклассный следопыт. Он говорил авторитетно, и его заявления были вескими.

Эти люди охотились не для того, чтобы добыть себе пищу, они убивали слонов ради их бивней и носорогов ради рогов. Они уже знали, что некоторые бесчестные иностранцы-купцы покупают эти ценные предметы, давая за них шиллинг или более за фунт. Правда, они не знали, что после этого купцы контрабандным путем переправляли слоновую кость и рога в Момбасу, где товар тайно грузился на арабские шхуны и продавался за границей с огромным барышом.

Маленький старик, вождь браконьеров, предложил повести меня в кустарник и показать, как они бьют антилопу. Я пошел с ними. Проходя по открытой полосе среди зарослей, мы натолкнулись на носорога. Вакамба спросил меня:

— Хотите посмотреть, как их бьют?

Говоря это, он вытянул отравленную стрелу из колчана. Я поторопился остановить его.

— В таком случае, — сказал браконьер, — я его только попугаю.

Отравленную стрелу он опустил в колчан и достал обычную.

— Не причините носорогу вреда?

— Не беспокойтесь, я его только прогоню, — сказал старый браконьер уверенно.

С легкостью, выработанной в результате долголетней практики, он вложил стрелу в лук и, едва прицелившись, выпустил ее. Стрела попала в основание рога зверя: сильно ударив по нему, она, однако, не причинила никакого вреда. Носорог только хрюкнул и изо всех сил пустился бежать в кусты.

Мне скоро пришлось убедиться в том, что эти люди были, несомненно, хорошими следопытами и охотниками. Не имея при себе ничего, кроме луков, стрел и палочки для добывания огня, они могли очень долго жить в кустарниках. В сухое время воду они добывали из баобабов. У этих огромных деревьев, как правило, полые стволы, которые служат естественными цистернами, сохраняющими дождевую воду.

С необычайным мастерством браконьеры подражали призывному крику самки-носорога, привлекая самца на расстояние выстрела из лука. Из своих засидок на деревьях они охотились даже на львов. Яд, которым они отравляли свои стрелы, был настолько сильным, что убивал и слонов.

Старый браконьер уверял, что слон с отравленной стрелой в брюхе свалится замертво, не успев пробежать и четырехсот ярдов.

— Иногда мы попадаем стрелой слону в плечо или в ногу, — объяснял мне старик. — В таком случае слон может убежать на много миль, прежде чем яд сделает свое дело. Но это нас не беспокоит: мы ждем день или два, а затем взбираемся на высокое дерево и ищем кружащихся в небе хищных птиц. Они и приводят нас к убитому зверю.

Луки охотников из племени вакамба настолько мощные, что выпущенная из них стрела пробивает насквозь масайский щит из шкуры буйвола и убивает прикрывающегося им воина. Учитывая, что в старое время щиты масаи надежно прикрывали воинов от пуль арабских мушкетов, вы можете составить себе представление о пробивной силе оружия племени вакамба.

Яд, изготовляемый ими, намного сильнее широко известного яда, которым пользуются пигмеи. Старый вождь рассказал мне, что яд изготовляется из сока дерева мричу. Научное название этого дерева — Acocanthera Friesiorum.

— Мы всегда обнаруживаем его по трупам пчел и колибри, осмелившихся напиться из необычайно красивых пурпурных цветов этого дерева, — поучал меня старик. При изготовлении яда кора этого дерева кипятится в течение нескольких часов до черной смолоподобной массы. Затем смола смешивается со змеиным ядом, ядовитыми пауками и корнями некоторых растений. Иногда в кипящую массу бросают живую землеройку.

У браконьеров интересный способ испытания силы этого яда. Перед тем как отправиться на охоту, браконьер надрезает верхнюю часть своей руки и дает струйке крови пробежать до запястья. Затем он прикладывает к крови наконечник отравленной стрелы. В тот же миг кровь начинает чернеть, и яд ползет к ране вверх по руке. Прежде чем яд достигнет открытой раны, браконьер смахивает его вместе с почерневшей кровью. По тому, насколько быстро яд ползет по струйке крови вверх к ране, можно определить его силу.

Подружившись с браконьерами, я им, наконец, открыл, что я инспектор по охране дичи. Браконьеры, вполне естественно, были очень подавлены и, очевидно, считали себя преданными. Однако у меня не хватило духа сдать их властям. В конце концов они охотились в течение столетий до прихода европейцев и, конечно, были страстными спортсменами, а между спортсменами всегда существует чувство братства, независимо от цвета их кожи. Я им объяснил, однако, что сейчас нельзя убивать носорогов ради рогов и слонов ради бивней.

Выслушав меня с большим вниманием, старый вождь сказал:

— Я понял: слоны и носороги принадлежат властям, остальные животные принадлежат нам.

Это, конечно, не был в точности тот смысл, который я вкладывал в свои объяснения, поскольку все дикие звери находились под охраной правительства. Но ведь охота на антилопу и массовое убийство диких животных очень отличаются друг от друга. Кажется, мне удалось объяснить им это. Расстались мы друзьями.

Впоследствии мне ни разу не приходилось встречаться с ними во время объездов, и думаю, что мы полностью поняли друг друга.

Я не хочу сказать, что прощал отравление животных, но считаю, что в любом случае при охране закона надо придерживаться здравого смысла. Я строго запрещал убивать носорогов и слонов. После того, как почувствовал, что завоевал доверие местных жителей, я стал постепенно отучать их от охоты на животных ради мяса. Но должен признаться, что во время периодически возникавшего голода, когда был неурожай и народу грозила голодная смерть, я следил менее строго за выполнением всех правил.

На мой взгляд, есть весьма существенная разница между профессиональным браконьерством ради прибыли и постановкой ловушек или же охотой на антилопу, которая забредет на шамбы местных жителей. Профессиональных браконьеров я никогда не щадил. Трудно преувеличить тот урон, который они наносят. Однажды на площади в 12 квадратных миль мною были обнаружены скелеты двадцати носорогов— все они были убиты браконьерами в течение одного года. Еще более страшно то, что большое число раненых животных уходит в кустарники. Если яд старый или слабый, животное не погибает, но становится разбойником и яростно ненавидит людей. Такое животное бросается на первого встречного человека. Прежде чем его убьют, оно, как правило, искалечит несколько человек.

Должен признать, что браконьеры бывают первоклассными следопытами и отличными охотниками. Хотя я и сознаю, что таких людей необходимо арестовывать, очень трудно питать к ним чувство ненависти. Лично я ненавидел иностранных купцов, которые побуждали этих людей убивать носорогов и слонов, перекладывая риск на браконьера и оставляя себе одну лишь прибыль. В то же время купцов этих почти невозможно заставить предстать перед судом.

Однажды после многих трудов и хлопот мне удалось проследить нескольких иностранных купцов, которые платили охотникам из племени вакамба за браконьерство. Я присутствовал во время процесса над ними в Найроби. Обвиняемый, главарь организации, был умным человеком. Он нанял лучших адвокатов в колонии. После долгого словесного препирательства его оправдали. Пособники были осуждены на тюремное заключение. Я же вернулся в Макинду, чтобы ловить местных браконьеров.

Среди нарушителей законов об охоте попадаются и белые охотники-спортсмены. Если охотник-спортсмен устраивает охоту с помощью крупной компании, снаряжающей сафари в Найроби, беспокоиться не приходится: его будет сопровождать охотник с хорошей репутацией, который следит за тем, чтобы законы об охоте строго соблюдались. Если клиент по своей неосторожности или глупости ранит животное, то сопровождающий его профессиональный охотник добьет раненого зверя. Однако имеются несколько профессиональных охотников, которые занимаются «вольной» охотой и не состоят на службе у какой-либо крупной компании. Некоторые из этих людей не хуже честных охотников-профессионалов; другие чрезвычайно ненадежны. Таких охотников не возьмет к себе на службу ни одна компания, снаряжающая охотничьи сафари.

Иные бессовестные охотники сознательно набьют больше зверей, чем им разрешено, и в случае поимки заявляют, что они были вынуждены убить животных сверх нормы ради самозащиты и якобы лишь ждут случая, чтобы вернуться в Найроби для сдачи шкур и рогов властям. Был случай, когда такой охотник застрелил трех гепардов, заявив, что на него напали эти животные.

Гепард — животное из семейства кошачьих, с длинными ногами, очень ласковое. Одно время на них был высокий спрос среди индийских раджей, которые приручали их и держали для охоты на антилоп, как обычно держат борзых для охоты на зайцев. Гепарды настолько ласковы, что даже взрослое животное легко становится ручным. Мне думается, что за всю историю Африки не было ни одного случая, чтобы гепард напал на человека, а этот охотник имел наглость заявить, что на него трижды нападали эти замечательные звери. Конечно, его сурово покарали.

Что же касается опасных зверей, то предлог самозащиты иной раз бывает очень трудно опровергнут. Один местный белый охотник причинил мне много беспокойства. Он постоянно заявлял, что стоит ему отправиться с сафари, как на него нападал носорог, в которого он вынужден был стрелять с целью самозащиты. Вполне естественно, у этого охотника отбирались трофеи. Я сильно подозревал, что ему просто нравилось охотиться на носорогов, и он бил их при первой возможности. Я переодел одного из моих помощников-следопытов в одежду жителя кустарников и подослал его к этому охотнику, когда он отправлялся с сафари.

Вскоре следопыт доложил мне, что охотник застрелил носорога. Я передал его дело в соответствующие инстанции. Он вел себя весьма высокомерно, заявив, что к показаниям, «бушмена-негритоса» суд никогда не отнесется с доверием, если их опровергнет белый человек. Но для этого типа я приготовил сюрприз. Вместе со своим следопытом я выяснил все подробности убийства носорога, разыскал труп носорога и вырезал из него пулю. На суде мне удалось показать, что пуля попала в носорога под таким углом, который исключал возможность нападения зверя на охотника в момент выстрела. Я даже принес кусок шкуры в качестве доказательства. Охотник был признан виновным, и на него был наложен большой штраф.

Одна из трудностей в охране крупных зверей заключается в том, что они не знают границ своего заповедника и нередко выходят за его пределы, наносят ущерб местному населению. Стоит этому случиться, как поднимается крик о том, что заповедник представляет собой угрозу для района и всех крупных зверей следует уничтожить. Когда звери заповедника действительно причиняют ущерб местному населению, то их следует уничтожать, но часто случается, что выдвигаемые обвинения ни на чем не основаны.

Уничтожать зверей-вредителей — одна из основных обязанностей инспектора по охране дичи. По-моему, самые вредные животные в Африке — это не крупные дикие звери, а гиены и бабуины. Ушерб, наносимый крупным зверем, бросается в глаза, а урон, причиняемый гиенами и бабуинами, хотя и не столь сенсационный, но зато постоянный. Инспектору по охране дичи приходится постоянно уничтожать этих зверей, обычно по отчаянной просьбе какой-либо отдаленной деревни.

Привожу следующее письмо, которое довольно типично для такого рода сигналов:

«Уважаемый сэр!

Позвольте поздравить вас по случаю победы и окончания злосчастной войны в Европе.

Однако у нас в деревне сейчас идет война между гиенами и волами. Волам приходится туго. Каждую ночь гибнет один или два.

Наши поселенцы потеряли четырех коров, которые уже съедены. Вы можете прийти расспросить жителей и удостовериться в этом лично.

Наш народ сейчас находится в угнетенном состоянии.

Надеемся на Ваше любезное содействие и помощь».

Такие письма могут показаться забавными, но в каждой строчке сквозит отчаяние людей, доведенных до крайности.

Гиены занимаются не только тем, что поедают трупы животных. Несмотря на свою трусливость, они сами совершают нападение, если преимущество явно на их стороне. Мне пришлось беседовать с одной женщиной, хозяйкой скотоводческой фермы. Постоянный урон, причиняемый гиенами, довел ее до последней степени отчаяния. Гиены больше всего любят нападать на самку, рождающую детеныша, — в этот момент самка беспомощна, и гиены это хорошо знают.

Нередко гиены бродят стаями и в таком случае нападают не только на стельных коров. Как-то мне пришлось быть свидетелем их необычайной решительности. Сидя вечером у палатки, я услышал громкий стук копыт. Одной рукой я схватил нарезное ружье, а другой включил электрический фонарь, направив его в сторону звука. Мимо лагеря пронесся обезумевший от страха вол, на спине которого сидела гиена. Гиена уже вонзала зубы в горб вола, а следом бежало еще с добрый десяток гиен.

Я знал, что только лев умеет вскакивать на спину вола, и поэтому едва мог поверить своим глазам. Я крикнул помощнику, чтобы он взял фонарь, и мы пошли за животным. В двухстах ярдах от палатки мы услышали сильный шум. Вол уже лежал мертвым, а гиены рвали его на части. Мне удалось застрелить несколько тварей, прежде чем остальные удалились, яростно рыча из-за того, что им помешали.

Позже я узнал, что гиена подкрадывается к спящему животному и прыгает ему на спину, пока оно не проснулось. До этого я и не представлял, что гиены могут проявить так много инициативы.

В Африке считают, что гиены уничтожают отбросы. Местные жители предпочитают выносить отбросы в кустарники, нежели закапывать их в землю, приучая тем самым гиен искать пищу вблизи деревень. Во многих районах они еще выполняют функции гробовщиков.

Я полагаю, что обычай, по которому трупы людей отдаются на съедение гиенам, побуждает их нападать на живых людей. Зарегистрировано несколько нападений на спящих людей.

Мне пришлось познакомиться с одним молодым туземцем, который был страшно изуродован гиеной. Вместе с несколькими друзьями он спал у костра. Как правило, местные жители устраиваются вокруг костра головами к огню. Этот молодой человек был частично накрыт одеялом, другой одежды у него не было. Ночью к нему подбежала гиена и, откусив мошонку, убежала.

Обычно гиен уничтожают ядом. Сначала это действует безотказно, но очень скоро животные теряют доверие к мясу, от которого несет запахом человека. Мне много раз приходилось бить антилоп и отравлять их. По следам я определял, что ночью здесь были гиены, обнюхивали антилопу и уходили, не прикоснувшись к ней.

Для борьбы с этими паразитами я предпочитаю пользоваться ружьями-ловушками. Ружье привязывается к какому-либо предмету, от спуска ружья через звериную тропу протягивается веревочка. В загон из колючего кустарника для приманки кладут убитую антилопу. Почти всегда можно обнаружить у входа мертвую гиену.

После гиены самый вредный зверь в современной Африке, по всей вероятности, бабуин. Если бы бабуинам не была свойственна бессмысленная жестокость, их можно было бы даже полюбить за храбрость и сообразительность.

Когда бабуины совершают набег на кукурузные поля, они проявляют большую находчивость. Один бабуин устраивается на дереве в качестве наблюдателя; при появлении человека у поля он подает сигнал коротким лающим криком. Все остальные при этом обращаются в бегство, не забывая перед уходом схватить несколько кукурузных початков.

Лай издается только в том случае, если приближается мужчина, вооруженный луком и стрелами. Если же к полю подходит женщина, то бабуины выказывают по отношению к ней величайшее презрение. В самом деле, старый бабуин-самец часто подходит к женщине с весьма воинственным видом, царапая землю и злобно жестикулируя. «Зарегистрированы случаи», когда бабуины уносили маленьких детей местных жителей. Мне это кажется маловероятным. Однако среди местных жителей это поверье широко распространено.

Бабуины-самцы очень храбры. Когда вся банда бабуинов обращается в бегство, тыл неизменно прикрывают самцы. Я думаю, что не родилась еще собака, которая могла бы сцепиться с самцом-бабуином и выйти из схватки живой. Обезьяна хватает собаку и вонзает в нее клыки, а затем отталкивает ее своими руками. Крупный бабуин-самец обладает невероятной силой. Если он вцепится в собаку, то может вырвать большой кусок мяса. Зубы бабуина даже больше, чем у льва, и представляют весьма грозное оружие.

Как правило, бабуинов также уничтожают при помощи яда. Как и в случаях с гиенами, этот способ действен только до тех пор, пока обезьяны не видят его последствий. Однако стоит нескольким животным издохнуть, как остальные становятся осторожными и отказываются притрагиваться к отравленной приманке.

Хотя бабуины и не обладают особо острым обонянием, они чрезвычайно осторожны. Они слишком умны для того, чтобы на них можно было охотиться при помощи привязных ружей-ловушек. Если бабуины встревожены, охота на них — очень трудоемкий и утомительный процесс.

Львы-людоеды — еще один вид вредителей, которых время от времени приходится уничтожать охотникам, состоящим на государственной службе. С большим интересом прочел я несколько замечательных повествований об охоте на тигров-людоедов в Индии. Должен сказать, что они меня очень удивили. Создается впечатление, что только после того, как тигр убьет и съест четыреста или пятьсот человек, какой-нибудь молодой субалтерн-офицер, турист или местный охотник-спортсмен решаются попытать свое счастье и убить зверя.

В Кении зверь-людоед рассматривается как большая угроза, и поэтому принимаются все меры к его немедленному уничтожению. Как только поступает сообщение о появлении зверя-людоеда, Департамент по охране дичи немедленно высылает в этот район опытного охотника с указанием уничтожить зверя-людоеда любым способом. При этом могут применяться капканы, яд и привязные ружья-ловушки. Редко случается, чтобы зверь-людоед получил возможность убить двух человек.

Большинство людоедов или старые звери, которые уже не в состоянии охотиться, или же уроды. Возможно, в такого льва попала стрела местного охотника или же зверь был изуродован острыми рогами антилопы.

Иногда вполне нормальный, здоровый лев убивает человека, но, как правило, случайно. Чаще всего это бывает в районах, где домашний скот захватывает пастбища, вытесняя диких травоядных животных, — естественную добычу льва. В попытке подобраться к домашнему животному лев может убить пастуха как препятствие, стоящее на его пути. Если по какой-либо причине скот убежит, лев может вернуться. Льву может понравиться вкус человеческого мяса, и он становится людоедом. Такое стечение обстоятельств весьма редко, но если оно имеет место, лев неизбежно становится людоедом. Я не думаю, что лев начинает заниматься людоедством потому, что он обнаруживает, насколько легко убивать людей. Однако стоит льву пристраститься к человеческому мясу, как он пускается в самые рискованные предприятия, чтобы удовлетворить свою страсть. Мне известны случаи, когда лев бросался сквозь стадо, чтобы убить пастуха.

В некоторых районах, по-видимому, складываются особые условия, толкающие львов на людоедство. Это какая-то наследственная особенность, которую невозможно объяснить, Например, львица-людоед обучает львят людоедству. Молодые львы убивают не инстинктивно. Мать обучает их охотиться на зверя по своему выбору. Однако эта тенденция к людоедству, кажется, возникает только каждое третье или четвертое поколение. Особенно часто такие случаи происходят в районе Тсаво, который известен своими львами-людоедами. На сегодня большая их часть в этом районе уничтожена, хотя все еще поступают сообщения об одиночных львах-людоедах.

Помимо ружей-ловушек, самый лучший способ для уничтожения львов-людоедов, по-моему, применение яда. Львы чрезвычайно восприимчивы к стрихнину и гибнут от этого яда в течение нескольких секунд. Для охотника старого закала, каким являюсь я, применение яда никогда не доставляло удовольствия — здесь нет места для спорта и для искусства. Но способ этот очень действен, и в некоторых случаях его следует применять.

Если лев-людоед убивает местного жителя и оставляет часть тела жертвы несъеденной, он почти наверняка вернется к трупу. Если охотник отравит тело, лев гибнет почти наверняка. Местные жители очень трезво подходят к этому вопросу, что доказывает следующая история.

Мой друг капитан Том Салмон, инспектор района вблизи Макинду, получил сообщение о том, что лев убил мать местного вождя. Капитан Салмон немедленно отправился в деревню, и вождь повел его по следу людоеда. По пути они обнаружили руку женщины, а позже — ее наполовину съеденное тело. Вблизи не было ни одного дерева, на котором можно было бы устроить махан, ни кустарников, где можно было бы устроить бому. Под лучами палящего солнца земля стала слишком твердой, чтобы можно было поставить пружинные капканы. После долгих колебаний Салмон спросил у вождя — нельзя ли отравить тело. Он объяснил при этом, что если не убить льва, зверь нападет на других людей.

Вождь согласился, и Том сделал несколько надрезов на теле, заложив в каждый по небольшой ампуле стрихнина.

Придя сюда на другое утро, они обнаружили мертвого льва, лежавшего поперек тела женщины. Зверь проглотил всего лишь одну ампулу, заложенную в левое бедро. Он погиб почти мгновенно. Том обратился к вождю и принес ему свою глубокую благодарность за то, что он отнесся с таким пониманием к этому вопросу.

— Власти, — заверил Том вождя, — устроят соответствующие похороны вашей матери. Никаких расходов не пожалеют, ставьте ваши условия, и все они будут выполнены.

Хотя исполнение обязанностей инспектора занимало все мое время, Департамент по охране дичи нередко давал мне задания уничтожать животных, совершающих набеги на шамбы местных жителей. Это, как правило, были слоны. Иногда сигнал «СОС» подавался и местными жителями в следующем виде:

«Инспектору по охране дичи.

Сэр!

Обстоятельства вынудили меня обратиться к Вашему превосходительству ввиду критического положения, в котором оказались жители нашей деревни в Туссо. Они неоднократно просили меня написать Вашему превосходительству письмо, чтобы Вы оказали им помощь в спасении пастбищ от окончательного уничтожения. Я не решался беспокоить Вас, думая, что эта беда пройдет, однако случилось обратное. Вторжение слонов приняло угрожающие размеры, поэтому жители деревни находятся в опасности так же, как и их жилища; по ночам в деревню приходят слоны. Все люди с грустью спрашивают: «Что мы будем есть в этом году?». Нам всем придется переселяться из этого района. Лично я слонов не боюсь, но я опасаюсь, что жители нашей деревни вынуждены будут пойти по миру и голодать. Я надеюсь, что Ваше превосходительство найдет способ избавить их от этой беды.

С благодарностью и почтительными приветами искренне Ваш ученик Миссии».

Приходится удивляться, насколько умны слоны. Они совершенно точно знают, когда нет никакой угрозы со стороны охотника. Однажды Департамент по охране дичи дал мне задание уничтожить стадо слонов, которое наносило ущерб кокосовым плантациям в деревне Лунга-Лунга, расположенной на границе Кении и Танганьики. Слоны проводили день в Танганьике, а ночью пересекали границу и опустошали плантации на территории Кении. В обычных условиях задача уничтожения этих разбойников не представляла особой трудности. Однако в данном случае был затронут сложный юридический вопрос. Департамент по охране дичи Кении не мог уполномочить охотника действовать на территории Танганьики. Если бы Департамент стал вести дело с соблюдением мелочей юридической процедуры, к концу волокиты все плантации были бы уничтожены. Поэтому передо мной была поставлена задача — уничтожить слонов на территории Кении. Это можно было сделать только ночью, поскольку слоны, казалось, понимали, что в Танганьике они находятся в безопасности, и к рассвету переходили границу.

Вместе с Мулумбе я отправился в деревню Лунга-Лунга, расположенную вблизи побережья Индийского океана на расстоянии около пятидесяти миль к югу от Момбасы. Около деревни протекает небольшая речка Умба. Кокосовые плантации простирались до самой речки, и пальмы нависали над самой водой. Сейчас плантация находилась в плачевном состоянии. Деревья, которые выращивались в течение многих лет, были изломаны слонами, земля усеяна скорлупой кокосовых орехов и пальмовыми листьями.

Вместе с Мулумбе я некоторое время изучал следы слонов. Это были молодые самцы-холостяки, достигшие половой зрелости и изгнанные из стада старыми, более крупными самцами. Эти молодые самцы образовали своего рода клуб и бродили по джунглям, ожидая того времени, когда они наберутся сил, чтобы бросить вызов и отбить у старых слонов самок.

Я знал, что охотиться на слонов ночью бесполезно. Их надо удержать на плантации до рассвета. Это трудная задача, поскольку при первой же тревоге все стадо бросалось на территорию Танганьики. После долгих размышлений я придумал, что нужно сделать.

Плантация, которую опустошали молодые слоны, была не более 500 ярдов длиной и 200 ярдов шириной. Я сказал, чтобы местные жители обложили край плантации, обращенный к границе Танганьики, валом из хвороста; пробираясь к кокосовым пальмам, слоны смогут пройти через него. Но, когда они попытаются вернуться, жители запалят хворост. Я полагаю, что стадо не осмелится прорываться через пламя, чтобы скрыться на территории Танганьики, а если нам удастся задержать слонов до наступления рассвета, я смогу начать отстрел.

В этот вечер я сидел у хижины с тростниковой крышей, наблюдая, как ветерок раскачивал пальмы, и вспоминал молодость, проведенную в Шотландии. Немало ночных экспедиций задумывал я в то время, ставил силки на зайцев или сети на куропаток. Сейчас, собственно, я занимался тем же, только дичь была несколько крупнее.

В конце концов писк москитов загнал меня внутрь хижины на койку.

Часа в три утра я услышал тревожный крик местного жителя, который вызывал моего заряжающего. Я вскочил с койки. Слоны уже пришли на плантацию. Вместе с Мулумбе мы собрались в несколько секунд. Ночь была темная, как внутренность пузырька с чернилами. Однако наш проводник бежал в темноте, как среди бела дня. Мулумбе легко следовал за ним. Я же попадал в каждую ямку, встречавшуюся на моем пути, мысленно моля бога, чтобы он не дал мне вывихнуть ногу.

Стадо было на другой стороне речки Умба. Мы перешли ее вброд по песчаному дну. Возбуждение заставило нас совершенно забыть, что речка кишит крокодилами. Когда мы вышли на другой берег, я ясно услышал, как слоны ломали пальмы.

Со всех сторон из темноты стали появляться жители деревни, горя желанием начать охоту. Я организовал бригаду поджигателей и расставил их на равных промежутках вдоль вала из хвороста. Когда все заняли свои места, я дал команду поджечь хворост.

Сухие прутья вспыхнули, как бензин. В какой-то миг встала целая стена пламени, которая прыгала в обе стороны вдоль южной стороны плантации, насколько хватало взгляда.

Ну и зрелище это было! При виде пламени ошарашенное стадо более чем из двадцати слонов замерло безмолвными изваяниями. Многие из них стояли с задранными вверх хоботами, застигнутые в момент ломки пальм. Вдоль стены пламени полуголые люди плясали и кричали, размахивая горящими факелами и возвещая слонам, что скоро наступит возмездие за их злодеяния. Слоны не издали ни единого звука. Они явно обдумывали, как выйти из огненного полукруга. Стадо могло бы повернуть и бежать в глубь Кении, а потом, сделав большой круг, миновать пламя. Но я рассчитывал на то, что они направят свои силы и разум на то, чтобы вернуться в Танганьику прямым путем. Мои расчеты оправдались. После нескольких секунд нерешительности стадо бросилось на нас, делая отчаянную попытку прорваться на родную территорию.

Наступил критический момент. Если стадо сейчас прорвется, нам никогда не удастся его настигнуть. Открыть по слонам огонь я не смел. Звуки выстрелов в момент, когда слоны уже находились в паническом состоянии, только придали бы им силы. Отличился Мулумбе. Схватив горящий факел из рук одного из местных жителей, он крикнул бригаде поджигателей, чтобы она следовала за ним. Пренебрегая опасностью, он бросился на стадо, размахивая своим факелом и крича, как сирена. Остальные поджигатели бросились вслед за ним, бросая факелы в наступающих слонов, Слоны заколебались, а затем повернули по направлению к плантации.

Как долго не наступает рассвет! Никогда еще, казалось, часы не тянулись так медленно. Я вглядывался в направлении океана, надеясь увидеть серый просвет на небе, предшествующий восходу солнца. Наконец, я услышал воркование голубей, сидящих на деревьях, и понял, что ждать осталось не так уж долго. Жители деревни утомились, но я подбадривал их. Они подбрасывали хворост в костры и снова кричали и размахивали факелами.

Часов в 5 стадо сделало новую попытку прорваться через огонь. На этот раз слоны разделились на две группы и бросились на стену горящего хвороста с разных сторон. Жители хватали из огня горящие головешки, забыв о боли, и бросали в наступающих слонов. И на этот раз удалось отогнать стадо. Со стороны второй группы слонов до меня донесся плеск, очевидно они намеревались перейти речку вброд. Это было к лучшему. Плеск воды давал мне ясное представление о том, где они находятся. Уже достаточно рассвело, и можно было ясно видеть. Я заметил, что коричневые тела тихо продвигаются слева от нас. Вторая группа хотела обойти дальний конец огненной стены и бежать.

Теперь наступило время начать отстрел. Я послал Мулумбе к стаду, находившемуся справа от речки Умба, сам же прыгнул сквозь стену пламени и пошел вперед, чтобы перехватить другую группу. Идти было нетрудно, так как слоны плотно утоптали землю, пока бродили в темноте. Я шел медленно, стараясь не обнаружить себя. Прямо перед собой примерно в сорока ярдах я увидел пять слонов-самцов. Выстрелами из обоих стволов я тут же уложил двух животных. Пока я перезаряжал ружье, один из оставшихся в живых слонов развернулся и бросился па меня. Вот тут-то и сказался основной недостаток двустволки. Часто бывает так, что время, необходимое для перезарядки ружья, решает вопрос жизни и смерти охотника. Невероятно быстро приближающаяся голова слона внушала неприятное чувство. Наконец, мне удалось замкнуть ружье и выстрелить. Слон упал, не вздрогнув.

Оставшиеся два слона стояли, подняв хоботы над головами. Животные нюхали воздух, стараясь определить мое местонахождение. Затем они внезапно развернулись и бросились наутек по направлению к речке Умба. Я пустился вслед за ними. Впереди слышались крики местных жителей; затем донесся треск магазинного нарезного ружья Мулумбе, вслед за которым послышался знакомый хлопок попавшей в цель пули. Мой помощник вступил в дело.

Крики местных жителей становились все громче и громче. Вдруг до меня дошло, что они кричали от ужаса, а не от возбуждения. Я бросился на крик и прибежал как раз в момент, когда один слон сталкивал с места большую деревенскую хижину с низкой крышей. Перед моими глазами маячил огромный огузок зверя. Голову он почти прижал к земле, напирая лбом на стену хижины. Я видел, как ивовые прутья, из которых были сплетены ее стены, сначала напряглись, а затем уступили. Обитатели хижины выскакивали из трещин, как кролики из садка, когда в него вдруг забирается хорек, и разбегались во все стороны. Я выстрелил в плечо слона; он повернул и бросился бежать к пальмам, при этом кровь струилась у него из хобота. Не успев пробежать и половины расстояния, он упал с громким стоном. Когда я подошел к нему, он был уже мертв.

Я пошел к тому месту, откуда в последний раз до меня донесся выстрел из ружья Мулумбе. Через несколько секунд я уже был с помощником. Он улыбнулся и, подняв руку, показал мне четыре пальца. Остальные слоны собрались вместе, укрывшись среди кокосовых пальм. Вместе с Мулумбе мы стали осторожно подкрадываться к ним.

Повсюду на территории плантации кричали жители деревни. Вдруг Мулумбе остановился и помахал рукой, показывая, что слоны идут в нашем направлении. Мы застыли в ожидании.

Через несколько секунд из-за деревьев появилась группа слонов. Их было четыре. Мы открыли по ним огонь. Слоны остановились и в течение нескольких секунд кружили на месте. Трех мы убили. Оставшийся слон ускользнул в речку. Позже мы обнаружили, что этот слон прошел мимо нас бродом и сбежал в Танганьику. Больше он на плантацию не возвращался. Всего мы убили одиннадцать слонов. Бивни у них были особенно высокого качества, совершенно без трещин и прочих дефектов, но небольшие — в среднем по 30 фунтов, ведь они принадлежали молодым животным!

Слон-самец может взбеситься лишь в редких случаях. После этого он становится «разбойником». Однако я должен сказать, что всегда отношусь с большим подозрением к сообщениям о бешеных слонах, поскольку любой самец временно становится «бешеным» в период течки. У слонов период течки бывает не только у самок, но и у самцов. В этот период самец становится чрезвычайно нервным и раздражительным. Из двух крохотных отверстий возле ушей вытекает мускусная жидкость; запах этой жидкости является признаком, что начался период течки. По рассказам, самки очень заботятся о самце в этот период. Они окружают его и успокаивают своими голосами. При этом гладят его хоботами. В случае опасности они спешно уводят самца, зная, что в таком состоянии его нельзя оставить без присмотра.

Когда слон в это время совершает набег на деревню или же нападает на местных жителей, они часто заявляют о том, что нападал слон-разбойник. На самом же деле это не так. Как только пройдет период течки, слон снова станет нормальным. Настоящий слон-разбойник — всегда бешеный слон, когда такое животное появляется, его надо как можно быстрее уничтожить.

Мой опыт говорит, что слон не становится разбойником, если он не изуродован или пулей охотника, или стрелой местного жителя. Я знаю только об одном исключении из этого правила, когда слон страдал от естественного недостатка.

В 1945 году племя вакамба обратилось ко мне с просьбой уничтожить слона-самца, который нападал на людей и совершал опустошительные набеги на поля жителей деревень. Жители настолько боялись этого зверя, что дали ему прозвище «сайтани», что значит «дьявол». Они полагали, что в него вселился злой дух. Жители заверили меня, что зверь обладает сверхъестественными качествами, поскольку он оставлял след, не похожий на след какого-либо другого слона.

Я весьма неумно сделал, поехав в одиночку, оставив Мулумбе во главе следопытов в заповеднике Макинду, так как полагал, что «сайтани» окажется простым слоном-разбойником, с которым легко покончить. Более 130 миль пришлось проехать до речки Чунья, протекающей к югу от Найроби.

Когда я прибыл в деревню, на которую в последний раз совершил набег этот слон, жители показали мне его след. След действительно был необычным. За всю мою жизнь мне еще ни разу не приходилось видеть подобные следы. Животное имело естественный недостаток — нога его была изуродована от рождения. Это, по-видимому, и явилось причиной того, что остальные слоны избегали его, и ему приходилось пастись в одиночку.

Слон опустошал бахчи местных жителей. Он проявлял большую изобретательность в поднятии скользких арбузов. Из-за их круглой формы слону нелегко было поднимать арбузы хоботом, поэтому он сначала наступал ногой на арбуз, слегка разминая его. Помятый арбуз легче было брать.

Как правило, слоны дважды не совершают набег на одну и ту же деревню. Однако этот слон стал настолько агрессивным, что приходил в одну и ту же деревню до тех пор, пока полностью не опустошал шамбы. После этого он переходил в другую деревню. Жители заверили меня, что «сайтани» снова придет ночью. Я решил его встретить.

Я уже говорил, что стрелять ночью почти невозможно. Но этот случай казался мне исключительным. Если бы мне удалось убить слона вечером, пока он опустошает шамбы, мне не пришлось бы потратить много часов на то, чтобы идти по следу, и, таким образом, у меня была возможность вернуться в Макинду на следующее утро. Я решил попробовать. Одному из местных жителей я показал, как пользоваться электрическим фонарем с мощной батареей. Мы условились, что, когда я его легко толкну в бок локтем, он включит фонарь и осветит слона, чтобы я мог сделать по нему выстрел. Договорившись об этом, я лег спать и заснул почти мгновенно.

Мне недолго пришлось поспать, так как вскоре в мою хижину прибежал взволнованный житель, крича о том, что «сайтани» уже находится на кукурузном поле. Я схватил ружье и вышел вместе с помощником, несшим фонарь. Со всех сторон доносился говор взволнованных жителей, сидевших по хижинам. Я слышал, как они старались загородить входы, хотя хрупкие хижины не могли их защитить от разбойника.

Затем, заглушая говор напуганных жителей, до меня донесся другой звук — уверенное хрупанье жующего слона. Я медленно пошел вперед, сдвинув предохранитель. Непроницаемая темнота ночи, казалось, сжимает человека со всех сторон. Я шел, ориентируясь только по треску и щелчкам ломаемой впереди кукурузы.

Мы подошли к краю поля и, петляя, стали пробираться сквозь высокие стебли кукурузы. Кукуруза росла настолько густо, что нам приходилось буквально пробиваться сквозь нее. Затем на фоне темного неба я увидел неясный силуэт огромной глыбы.

Вдруг слон перестал жевать; он услышал шорох и стал прислушиваться. Я мысленно представил себе, как он стоит неподвижно, возможно со стеблем кукурузы во рту, оттопырив во всю ширину свои огромные уши, чтобы уловить малейший звук. Мы находились от него примерно в пятнадцати ярдах. Я легонько толкнул юношу локтем, чтобы он включил фонарь.

Но все мои инструкции были полностью забыты. Нервный юноша то включал, то выключал фонарь. Слон, который не знал, где мы находимся, теперь по свету определил наше местонахождение. Вдруг он бросился на нас. Я услышал треск ломающихся кукурузных стеблей, похожий на треск горящих в костре шипов колючего кустарника. Мой помощник пустился бежать, крича от ужаса. На какой-то миг я заколебался, так как ничего не видел, а только слышал, что зверь рвется ко мне. Ничего не осталось делать, как только бежать, и я побежал.

Я рванулся через кукурузу, каждую секунду ожидая, что слон вот-вот настигнет меня. Ночью слон может определить местонахождение охотника по его запаху, а охотник все равно что слепой.

Когда я достиг края кукурузного поля, то остановился, чтобы прислушаться. Все было безмолвно. Я тихонько пробрался в хижину, уступив первый раунд разбойнику.

Теперь жители деревни еще более уверились в том, что слон-разбойник обладал сверхъестественной силой, которая превосходила возможности человека, даже белого. Но я готов был поспорить со зверем на этот счет и послал записку Хильде с просьбой срочно прислать ко мне Мулумбе. Как только он прибыл, мы пошли по следу хромого разбойника.

Слон, ночью наелся кукурузы до отвала и поэтому не останавливался в пути, чтобы поесть, как обычно делают слоны. След вел через кустарники, и я знал, что нам придется пройти большой и тяжелый путь. Вначале идти по следу было легко: земля была мягкой и мы, заглядывая вперед, видели глубокие отпечатки деформированной ноги. Слон оставлял большие кучи помета примерно на равных расстояниях. По температуре помета можно определить, как давно он прошел. Если в помете большое количество непереваренной пищи, значит зверь нервничает, и охотнику следует проявлять особую осторожность. Если в одном месте большая куча помета, значит животное останавливалось на продолжительный отдых, а это увеличивало шансы на то, чтобы догнать его.

Но вот мы натолкнулись на каменистый гребень. Мулумбе остановился, как гончая, потерявшая след. Гребень высоко вздымался над кустарниками. Он был совершенно голый, за исключением нескольких камней и гальки, лежавших на нем. Только Мулумбе мог обнаружить гальку, которая была потревожена ножищами разбойника. Приходится удивляться, как такое огромное животное может идти по камням, почти не тревожа их. В конце концов мы миновали хребет и, спустившись на другую сторону, стали ходить взад-вперед, пока снова не обнаружили след. Здесь продвижение было до отчаяния медленным. Почва была твердой, каменистой, и на ней почти не оставалось никаких следов. Ползая на животе, как змея, Мулумбе подлезал под кусты и обнаруживал следы, о существовании которых я не мог и подозревать. После того как слон пройдет, мелкая поросль тут же принимает свое прежнее положение.

Насколько раньше я был полон надежд, настолько теперь впал в уныние. Мне казалось безнадежным искать одного затерявшегося в лесах Африки слона.

Я машинально брел за Мулумбе, вспоминая все мои прошлые неудачи.

Мы с трудом пробирались через заросли кустарника сансевиерии. Листья этого ужасного растения оканчиваются столь острыми и крепкими колючками, что их часто используют в качестве граммофонных игл. Фермеры-скотоводы обсаживают свои сады кустарниками сансевиерии, которые обеспечивают надежную защиту против скота. Мне приходилось встречать коров без глаза — животное паслось слишком близко к живой изгороди из кустов сансевиерии.

Теперь представьте себе страдания двух человек, которые должны продираться через целую плантацию этого дьявольского растения.

Мы шли до тех пор, пока не напали на хорошо утоптанную звериную тропу, и по ней продолжали свой путь через кустарники. Вдруг Мулумбе остановился и пальцем указал на землю — я увидел знакомый след изуродованной ноги.

Мы настигали зверя. Мулумбе шел первым. Я смотрел вперед, чтобы встреча с разбойником не была неожиданной. Затем в кустарнике послышались хорошо знакомые звуки, издаваемые жующим слоном. Слон продвигался, лакомясь нежными веточками. Видимо, он дожидался темноты, чтобы вернуться на деревенские шамбы. До меня донеслось бурчание в его животе.

Звериная тропа вела через прогалину в узкой полосе зарослей. Разбойник находился по ту сторону прогалины на расстоянии менее пятидесяти ярдов. Забыв обо всем, я оттолкнул Мулумбе и чуть ли не бегом пустился к прогалине.

Вдруг я почувствовал, как Мулумбе схватил меня за джемпер и резко потянул назад. Мулумбе приложил ухо к земле — звук лучше проходит по земле, нежели по воздуху, — затем стал резко высовывать и убирать язык. Это был сигнал тревоги. В кустарнике впереди нас появилась крупная самка носорога. Она вся была облеплена грязью из водяной ямы, а ее мокрые рога блестели в лучах заходящего солнца. Она шла по тропе прямо на нас, но не заметила ни Мулумбе, ни меня, так как прислушивалась к звуку жующего слона.

Если бы не Мулумбе, я столкнулся бы с носорогом. Но тут же возникла другая проблема: самка шла по звериной тропе, на которой стояли мы. «Если я выстрелю по ней, — думал я, — то слон наверняка бросится наутек». И в то же время я не мог позволить ей подойти слишком близко к нам. Похоже, что «сайтами» действительно охранял таинственный бог джунглей.

Носорог подходил все ближе и ближе, продолжая прислушиваться к пасущемуся слону. Я был весь в напряжении. Носорог подошел настолько близко, что малейшее движение вызвало бы его нападение. Мулумбе, стоявший за мной, был бесподобен. Пока приближался носорог, он не шевельнулся. Я решил стрелять, как только самка приблизится на расстояние пяти ярдов. Это расстояние было отмечено пучком травы, лежащим на тропе. Самка остановилась и прислушалась к разбойнику, затем сделала еще несколько шагов.

В детстве, когда я учился в школе, мы обычно развлекались глупой игрой: глядели сосредоточенным взглядом в затылок мальчика, сидевшего на несколько рядов впереди, и старались внушить ему, чтобы он повернулся. Сейчас, глядя на самку носорога, я хотел заставить ее повернуться. Казалось, что она совершенно безразлично относится к моим умственным усилиям. Вдруг, когда до пучка травы оставалось менее ярда, носорог повернулся и пошел в направлении кустарника, расположенного справа от нас. Я услышал, как Мулумбе выдохнул воздух из легких.

Теперь между нами и разбойником ничто не стояло. Я пошел вперед к прогалине в кустарнике. Слон уже находился в тридцати ярдах от нас. Между нами возвышался куст; я стал его обходить. Проделав половину пути, я услышал, что слон перестал жевать. Он услышал меня. В такой момент самым разумным было бы застыть на месте, я же не мог заставить себя сделать это. Я был в слишком большом напряжении. Я обежал вокруг кустарника и увидел слона: он стоял, растопырив уши и подняв хобот вверх, стараясь услышать или же учуять меня. Лучшей позиции для выстрела и желать было нельзя. Когда я поднимал ружье, он решил обратиться в бегство. В какой-то миг он прижал свои уши к телу, тем самым обозначив, куда бить, чтобы попасть в сердце, поскольку сердце слона расположено на четыре дюйма ниже края уха, прижатого к туловищу. Я дал выстрел из обоих стволов один за другим.

Он рванулся через кустарник, как будто я не попал в него. Я остался на месте, зная наперед, что случится дальше. На расстоянии пятидесяти ярдов он упал на колени. Перезарядив ружье, я осторожно пошел к нему, но больше стрелять не пришлось: разбойник был мертв.

Его клыки не представляли никакой ценности, я взял только изуродованную ногу слона, чтобы доказать жителям деревни, что «сайтани» действительно мертв.