Глава 30

Прощание

Летнее наступление Красной армии постепенно начало выдыхаться. Сопротивление немцев усиливалось. Темпы нашего отступления замедлились.

Как раз в это время граф Клаус фон Штауффенберг сделал попытку убить тирана. Как ни странно, это событие не произвело на нас особого впечатления. В течение многих недель, днем и ночью, мы находились в состоянии такого сильного напряжения, что отвлекаться на посторонние вещи просто не оставалось сил; в течение суток медицинский персонал мог себе позволить поспать не больше часа; все находились в состоянии полного душевного и физического истощения. Как раз в это время мы и услышали о заговоре, который был жесточайшим образом подавлен.

Мне трудно сказать, какое впечатление он произвел бы на войска в случае его успешного исхода. Без сомнения, идеи Диктатора, так или иначе, довлели над многими. Только крошечное меньшинство солдат понимало реальное положение дел, большинство было отравлено официальной пропагандой. С истеричной яростью Диктатор реагировал на известия, что некоторые не воспринимают его тем самым идолом, которым он воображал сам себя; своих политических противников он подавлял с садистской жестокостью. Постепенно становилось все более и более очевидным, кем он был на самом деле. Он сделал убийство средством политической борьбы, причем это происходило в стране, которая считала себя цивилизованной. Теперь он жаловался на то, что его противники используют точно такие же методы и против него.

Оргия убийств, которая началась по приказу Диктатора, обернулась и против его же сторонников. Для простых солдат все это было отвратительно. Несомненно, что существовала прямая связь между покушением на жизнь тирана и крушением мифа о нем. Хотя бомба, подложенная Штауффенбергом, не убила его в физическом смысле, но она полностью уничтожила тот образ, который создавался официальной пропагандой.

Год назад в армии был учрежден институт политработников[9]. Поначалу никто в армии не воспринимал их всерьез, но теперь они превратились в такую силу, с которой приходилось считаться. Весьма характерно, что солдаты немедленно окрестили их так же, как аналогичных персонажей называли в Красной армии. Они их просто называли политруками.

В ходе этой вакханалии жестокостей приветствие в виде вскинутой вверх руки было в обязательном порядке введено в армии. Ранее такое приветствие полагалось только в том случае, если у солдата на голове не было головного убора, теперь же эта форма приветствия заменила все остальные. Здесь также сыграл свою роль магический метод мышления. Поскольку все преданные сторонники Диктатора приветствовали друг друга вскинутой рукой, следовательно, если все будут приветствовать друг друга подобным образом, значит, все они являются его преданными сторонниками. Однако новые правила вызвали недоразумения. Обыкновенный солдат чувствовал, что с помощью этого приветствия его низводят до уровня рядового члена партии, к которому он испытывал мало почтения, и это вызывало у него возмущение. Более того, никто не мог предсказать, что введение этой меры приведет к столь неожиданным последствиям: эта форма приветствия оказалась совершенно абсурдной в повседневной армейской жизни. Начиная с этого времени все военнослужащие старались хоть что-нибудь держать в правой руке, чтобы только не отдавать салют подобным образом.

Через день после попытки покушения командира нашей дивизии вызвали в штаб армии. Обратно он уже не вернулся, и мы случайно узнали, что он арестован. Только после войны я выяснил, что он смог выжить в заключении.

Наступила очередная спокойная осень. В очередной раз армии пришлось латать дыры после летней кампании. Однако это была только короткая передышка, короткая пауза перед тем, как всей своей мощью водопад обрушится вниз со скалы. Союзники высадились во Франции. С каждым шагом, который они делали через тела измотанных немецких солдат, приближался час окончания войны. Долго она не могла продолжаться.

Дивизия задержалась в Польше еще на несколько недель. Затем войска вновь пересекли границу своей собственной страны, но теперь уже в обратном направлении. Совместно с несколькими другими офицерами нашей роты я получил ордер на постой вблизи рыночной площади одного из маленьких восточнопрусских городков. Это был один из широких, вымощенных булыжником и слегка покатых рынков, столь типичных для этих мест. В центре площади стоял памятник одному из многих замечательных людей, которых Восточная Пруссия подарила миру. Памятник стоял посреди клумбы, засаженной астрами, на краю клумбы в землю была воткнута табличка, извещавшая, что штраф за самовольный сбор цветов составляет 3 марки.

Мы прочитали это объявление, и внезапно до нас дошло, что нас это предупреждение также касается. Было чрезвычайно приятно нарушить полицейские предписания, после того как в течение многих лет мы могли делать все, что угодно. Каждый из нас засунул себе астру в петлицу. Подобно джинну из восточной сказки, прямо перед нами неожиданно появился полицейский, и, пока он обдумывал в своей угловатой восточнопрусской башке, что делать с этими одичавшими солдатами, только что прибывшими из России, мы окружили его и сунули ему в руку деньги.

Как раз в это время в нашу дивизию прибыл новый командир, и, к нашему удивлению, это был тот самый генерал, который ранее командовал ею в Крыму. Все были рады. Но для меня эта встреча тут же обернулась грустным прощанием, поскольку начальник медицинской службы группы армий перевел меня в полевой госпиталь.

В тот самый день, когда о моем новом назначении было объявлено в приказе по дивизии, нас всех пригласил на званый ужин весьма гостеприимный восточно-прусский землевладелец. Всем подали громадные порции гусятины, сливовица лилась рекой. Эта земля была очень богатой, и до сих пор местное население не испытывало продовольственных трудностей. Уже была ночь, светила яркая луна. Наш гостеприимный хозяин предложил отвезти нас домой в открытой коляске. По дороге лошади свалились в большую яму, и мы все покатились вниз с обрыва – коляска, лошади, люди. Как ни странно, никто не пострадал, и даже лошади остались невредимыми, но на следующее утро я обнаружил, что сильно разбил себе коленку. В таком состоянии я мог бы остаться в своей роте еще на 2 недели, но мой медицинский начальник оказался человеком, который строго следил за тем, чтобы его приказы неукоснительно выполнялись.

Итак, мне пришлось расстаться со своей ротой. Теперь у нас не было возможности устроить по такому случаю парад на деревенской улице. В воздухе почти постоянно кружили русские самолеты, а немецких истребителей на тех участках фронта, где не велось активных боевых действий, практически не было. Рота собралась под кронами небольшой каштановой рощи. Были выделены два авиационных наблюдателя, чтобы предупредить о приближении вражеских самолетов.

На прощание я попросил генерала выделить для роты определенное количество наград, и он выполнил мою просьбу. Причем он лично пришел, чтобы вручить их. Личный состав роты насчитывал 160 человек, причем я мог представить генералу по крайней мере 52 человека, которые значились в ее списках с самого первого дня войны против России. Иван, который некогда брел к нам по полю подсолнухов на Украине, теперь стоял в строю вместе со всеми другими; он уже дослужился до звания капрала и получил награду наряду с остальными. Наша операционная бригада осталась в том же составе, в котором я принял ее в маленьком лесу на берегу Днестра. Погиб только сержант Майер.

За эти 4 года рота преодолела расстояние в семь с половиной тысяч километров. За это время наш полевой хирургический госпиталь 50 раз менял свою дислокацию, нами было сделано около 8 тысяч операций. На нашу долю выпали неимоверные трудности; нам пришлось много работать, пролить немало пота, страдать от холода, вместе пережить и голод и страх и при этом часто смеяться от всего сердца. Сидя вечерами при тусклом свете свечи, мы рассказали друг другу неимоверное количество историй. Здоровое чувство юмора и врожденное жизнелюбие, присущее многим берлинцам, никогда нас не подводили.

Рота продолжала свою нелегкую службу под невидимым флагом вплоть до конца войны. В дальнейшем она понесла тяжелые потери. Неунывающий Самбо был убит пулей в голову, находясь в окружении под Хейлигенбейлем.

Полевой госпиталь, над которым я принял руководство, находился в небольшом городке вблизи Роминтенского леса; он был создан на базе окружной больницы, оснащенной самым современным оборудованием. С собой я взял Мокасина. Когда мы прибыли в полевой госпиталь, в мое распоряжение была предоставлена комната, все стены которой были увешаны картинами. Когда я нажал на выключатель, расположенный возле двери, всю комнату залил яркий свет. К этой комнате примыкала ванная, и Мокасин быстро повернул кран с горячей водой, сполоснув руки. Мы внимательно посмотрели друг на друга и вспомнили о том, как мы жили в степи. Затем Мокасин сказал:

– Ничего лучшего даже и найти нельзя.

Принятый мной полевой госпиталь почти всю войну располагался в Минске, а служивший в нем персонал из числа унтер-офицерского состава, как, впрочем, и все солдаты, были из Силезии. В госпитале также работали медсестрами десять русских девушек; они работали весьма неплохо и почти все эвакуировались из Минска вместе с госпиталем во время летнего отступления. Пока госпиталь находился в Минске, у докторов не было необходимости работать в бешеном темпе, они привыкли все делать в нормальном ритме. Главный хирург госпиталя, доктор Матиезен, высокий, светловолосый мужчина родом из Голыптейна, был прекрасным диагностом и очень хорошим хирургом-практиком. Он приобрел громадный опыт за годы войны, сделав тысячи операций, и я многому у него научился. Вскоре мы стали добрыми друзьями. Мы оба любили Россию, ее бескрайние просторы, открытые степи. Благодаря счастливому повороту судьбы нам пришлось работать вместе вплоть до конца войны.

Раньше мне приходилось оказывать раненому только первую хирургическую помощь, дальнейшее лечение он проходил уже без меня. Теперь мне представилась возможность более пристально приглядеться к раненым. Немедленные ампутации, которые были вполне оправданны в полевых условиях, поскольку они спасали жизнь раненым, теперь были неприемлемы. Здесь больных можно было лечить в течение многих недель, и только в том случае, если не оставалось другого выхода, нужно было делать операцию.

В случае легочных ранений шоковое состояние бывает вызвано тем, что в плевральную полость попадает воздух, обычно там низкое давление. Раненое легкое сокращается, что приводит к нарушению работы внутренних органов и может вызвать серьезные перебои в работе сердца. Если такую рану закрыть спустя несколько часов после ее получения, давление в грудной клетке нормализуется само собой, и пациент может довольно быстро поправиться. Именно в таком состоянии мы отправляли раненых в тыловые госпитали. Здесь они проходили дальнейший курс восстановления.

Мне пришлось столкнуться с настоящим бичом полевых госпиталей: внезапное открытие кровотечения. Прочные шелковые нити, которыми мы стягивали большие кровеносные сосуды в полевом хирургическом госпитале, были достаточно надежными, но через некоторое время у организма начиналась реакция отторжения. Если к этому времени внутри сосуда не образовался тромб, из главной артерии внезапно начинает идти кровь. В таких случаях счет для спасения раненого идет на минуты.

Однако на помощь приходят технические достижения современной хирургии. В тыловом госпитале шанс на удачный исход операции при ранении в брюшную полость, естественно, гораздо выше, чем в полевом хирургическом госпитале. Здесь можно делать даже черепно-мозговые операции. Квалификация медицинского персонала здесь очень высокая. В распоряжении врачей имеется рентгеновский аппарат. Часто в полевых условиях у нас просто не успевали делать переливания крови, но в тыловом госпитале это можно было делать без всякого риска для раненого.

Но нам не долго пришлось наслаждаться всеми этими преимуществами. Когда начались бои в Восточной Пруссии и территория, находившаяся под немецким контролем, начала все больше и больше сужаться, разница между подвижными медицинскими ротами и полевым госпиталем становилась все менее и менее существенной. Главная же проблема заключалась в том, что полевой госпиталь было гораздо сложнее эвакуировать из-за громоздкого оборудования, к тому же его персонал в среднем был далеко не молодым и не желал подвергать себя риску оказаться под обстрелом.

У нас больше не было таких знакомых, как Фабрициус или Варнхаген, которые могли бы нам рассказать без утайки об истинном положении дел на фронте. Начальник медицинской службы группы армий находился далеко от нас, и если нам и доводилось изредка встречаться, то первым делом он меня спрашивал о том, что я и сам хотел бы знать:

– Что происходит?

Мне пришлось разрабатывать новую стратегию, соответствовавшую сложившимся условиям.

Силезцы долгое время относились ко мне с недоверием. И только после того, как я смог вывезти их из прекрасного окружного госпиталя за 2 часа до того, как его начали обстреливать русские, отношения между нами стали более дружескими.









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх