Глава 23

«Ни поэзии, ни трезвого расчета…»

Дивизия вынуждена была передислоцироваться в Херсон. Мы заранее отправили в Одессу одно из подразделений с нашими наиболее ценными вещами – лекарствами, хирургическими инструментами, бинтами, кофе, сигаретами. Это было сделано без приказа: просто мы были уже научены горьким опытом во время отступления с Кавказа. Многие командиры поступали точно так же, и для отдельных частей, наподобие нашей, этот метод оправдал себя – хотя, конечно, отдельные подразделения, перемещающиеся самовольно взад и вперед в тылу фронта, увеличивали риск возникновения паники, которая там и так уже ощущалась. Об Одессе мы слышали совершенно невероятные истории. Говорили, что в городе скрываются сотни дезертиров; там существовал «черный рынок», на котором партизаны могли купить любое оружие, – цена пулемета колебалась от 4 до 8 тысяч марок. В душной атмосфере беззакония и преступности, которой поражены задворки всех крупнейших портов мира, начался адский карнавал непрерывной бойни. Во всем обвинили евреев. В результате в городе не осталось ни одного из них.

Рота погрузилась в поезда на станции Владиславовка. Здесь, в ожидании погрузки, скопилась громадная партия зимнего обмундирования со склада военно-воздушных сил. По своему качеству она была превосходной – такого в пехоте никогда не видели.

Дежурный, весьма упитанный офицер военно-воздушных сил, подошел ко мне, вспотевший и несчастный, и рассказал, что вещи разворовываются направо и налево, а он с несколькими людьми, которые остались в его распоряжении, больше не в силах обеспечивать охрану склада. Я сказал ему, что согласен взять этот груз под свою охрану и могу дать ему письменную расписку о получении. Он согласился со мной. Его люди начали загружать вещи в наш поезд. Примерно через час прибыл капитан из полевой жандармерии, кто-то поднял тревогу, появился Германн, немного бледный; капитан заявил, что к ним поступило сообщение, что наша рота занимается мародерством. Ситуация была довольно сложной; с капитаном полевой жандармерии связываться было опасно. Я начал надевать свою шинель.

– Нет, нет. Не надо надевать шинель, – сказал мне Германн.

– Почему не надо?

– Чтобы были видны ленточки, которые прикреплены к вашему мундиру. У капитана имеется точно такая же саксонская медаль, как и у вас.

Столь удачному разрешению этой ситуации я был обязан только его величеству королю Саксонии, светлая ему память, а также сообразительности своего старшего сержанта. Когда двое офицеров сталкиваются в столь напряженной ситуации, еще до того, как посмотреть друг другу в глаза, они в первую очередь бегло оценивают награды друг друга. У капитана полевой жандармерии на самом деле имелся саксонский орден Святого Альбрехта 2-го класса. Такой же орден был и у меня. Свой орден я получил в 1917 году, будучи еще очень молодым офицером, прикомандированным к штабу полка саксонских королевских гренадер, и только за то, что проверил качество завтрака, который особенно пришелся по вкусу его превосходительству командиру корпуса. Я не стал спрашивать капитана, за какие заслуги он получил свой орден. Но я спросил его, в каком полку он служил в годы Первой мировой войны; и поскольку была найдена основа для взаимопонимания, он не стал обвинять нас в мародерстве. Мы достигли компромисса. Рота должна была выгрузить из поезда и сложить на железнодорожной платформе все те вещи, которые я принял на хранение и которые, по его словам, были похищены. К счастью, у нашего квартирмейстера оказалась накладная, в которой указывалось количество подбитых мехом сапог, хотя их на самом деле и не пересчитывали. Не было особых причин, чтобы отдавать их все, да и капитан не собирался пересчитывать их точное количество – он просто поверил нам на слово. Так что мы оставили себе сотню лишних пар.

На следующий день была объявлена одна из тех ложных тревог, которые в то время часто случались. Высадка русских на северное побережье Крыма ожидалась со дня на день, и те грузы, которые все еще лежали на железнодорожной платформе, были облиты бензином и подожжены. Этот инцидент получил неожиданное продолжение спустя несколько недель.

Мы сидели на платформе, играли в «скат» и ожидали приказа, чтобы отправиться в Херсон. Однако вечером к нам подошел начальник станции – он получил приказ, согласно которому рота опять должна была выгружать все свое имущество из поезда. Я отправился к телефону, чтобы связаться со штабом дивизии. В это время дивизия располагалась примерно в 20 километрах к юго-западу от нас, в Шейх-Эли, маленькой степной деревушке к северо-востоку от Симферополя. Мне удалось связаться с капитаном Варнхагеном, заместителем майора Фабрициуса.

Варнхаген был молодым преподавателем университета, специалистом по археологии; интеллигентный, скептически настроенный, тонко чувствующий фальшь, он стал прекрасным офицером. В 1940 году мы оба получили приказ собрать материалы для военного журнала нашей дивизии, нам с ним довелось совершить захватывающее путешествие на машине, объездив половину территории Франции. В Отене мы любовались собором с его широкой, залитой солнцем лестницей, увенчанной сводом. Собор неповторимым образом соединял в себе легковесную беззаботность, присущую местной традиции, с готической набожностью. Талейран, который был епископом Отена, никогда не видел собор; это была единственная ошибка, которую он совершил за всю свою жизнь. Затем мы направились вдоль Золотого Берега, по которому цепочкой протянулись знаменитые винодельческие центры Бургундии. Осенью 1941 года Варнхаген был одним из моих пациентов в пункте Казак III, получив пулевое ранение в бедро; он был весьма встревожен, когда я сделал ему местную анестезию и оставил открытым входное отверстие от пули.

В данный момент я спрашивал его, не произошло ли ошибки и следует ли нам на самом деле выгружать все свое имущество из поезда.

– Нет, – ответил он, – приказ правильный.

– Но какова причина?

– Секрет высшей важности.

– Но это же сумасшествие! А что же будет с нами? В любой момент…

– Вам лучше остаться.

– Но почему?

– Ты помнишь время, когда ты лечил мою рану?

– Конечно помню.

– Встретимся в Филиппи. – И он повесил трубку.

Теперь стало понятно, что он имеет в виду. Некоторое время 6-я армия отступала. Теперь, судя по всему, немцы собираются оборонять Перекопский перешеек со стороны противоположной той, с которой они сами атаковали его 2 года назад, и, вероятно, на той же самой линии, на которой его обороняли русские. Крым становится «котлом», но, в отличие от многих других «котлов», достаточно большим. Немцы будут эвакуировать его постепенно и планомерно, они большие мастера подобного рода маневров – они только что продемонстрировали это при эвакуации с Таманского полуострова. В настоящее время они были окружены с одной стороны Черным морем, а с другой стороны – Азовским.

Англичанин чувствует себя на море как дома, но для всех прочих европейцев море является враждебной стихией – вероятно, именно в этом и заключается главное отличие между англичанами и народами, живущими на континенте. Русские также не являются прирожденными моряками. Де Токвиль однажды заметил: «Море не является для русских другом!» А что будет с немцами? Доберутся ли они до Большой земли в целости и сохранности, или тысячи их утонут в море?

Я вернулся в свою роту. Люди с нетерпением ожидали меня, желая знать, какой на самом деле приказ поступил из штаба.

«Разгружаемся».

Проклиная все на свете, яростно размахивая молотками, ездовые начали выбивать подпорки из-под колес повозок, с помощью которых они были закреплены в товарных вагонах. Люди еще не поняли, что связь с Херсоном нарушена, что мы, возможно, опоздали всего лишь на один день, чтобы эвакуироваться на Большую землю. Однако полученный приказ, не исключено, уберег нас от того, чтобы мы попали в руки передовых частей русских где-нибудь в Ногайской степи.

Я решил поехать на машине в штаб, поскольку я хотел точно выяснить, что произошло. Начинало темнеть. Сев в открытый «фольксваген», для лучшей видимости мы опустили ветровые стекла, хотя было очень холодно. Я положил в машину несколько пар подбитых мехом сапог в качестве подарков для офицеров штаба.

Тронулись в путь. На небе сияли первые звезды; луна должна была подняться только через час; на западе гасли последние отблески солнца. Я лично вывел машину из деревни, а затем указал водителю, в направлении какой звезды держать путь.

Так мы и ехали по степи под ясным ночным небом. Ничто не нарушало тишину – линия фронта проходила далеко за линией горизонта. Было очевидно, что 6-я армия не сможет удержать линию обороны по реке Миус, впадавшей с севера в Азовское море, и может произойти катастрофа, если Перекопский перешеек уже находится под угрозой. Ярость богов! Именно 6-я армия обороняла Сталинград – она стала символом крупнейшего поражения, которое мы потерпели в ходе войны, но с непостижимым упорством Диктатор присвоил новой армии прежний порядковый номер.

Мы ориентировались по звездам. Были ли эти звезды, сиявшие над чужой землей, «нашими»? Я думал о тех городах и странах, в которых мне довелось побывать за всю свою жизнь. Временами машина ныряла в ложбины и затем взбиралась на очередное возвышение, которое на фоне неба вздымалось как огромная черная волна. Мысленно я опять переносился под усыпанное яркими звездами небо над Карибскими островами, когда дует легкий, приятный ветерок, а на полубаке судна раздаются «спиричуэлз» негритянских музыкантов; я вспомнил бледные звезды над залитым яркими огнями Парижем; я также вспомнил ту зловещую ночь, еще до начала войны, когда в Берлине погасли все огни и пустынные улицы города освещала только луна.

Была большая вероятность того, что все это я больше никогда не увижу. Я не испытывал на этот счет ни чувства боли, ни сожаления; была только легкая печаль о несовершенстве нашего мира, в котором созидательный труд не в почете и люди постоянно убивают себе подобных.

Звезды больше не мерцали для отдельных отрядов солдат, которые спали глубоким сном в маленьких, широко разбросанных по степи деревушках. Тысячи из них были посланы на верную смерть, сотни тысяч познали все ужасы плена. С величайшим героизмом они долго и отчаянно боролись с собственной судьбой, и по злой иронии самые храбрые из них были преданы самым постыдным образом.

Но даже на самых мрачных страницах истории иногда встречаются небольшие забавные эпизоды; в конце моего ночного путешествия я как раз и столкнулся с одним из них. В штабе дивизии не ощущалось ни сожаления, ни боли, ни печали, напротив, витало немного странное чувство облегчения: после всех тактических перегруппировок под командованием штаба дивизии вообще не оказалось никаких войск. Впервые за 4 года войны не надо было ничего делать и не надо было нести никакой ответственности за принятые решения. Для любого солдата подобная ситуация может показаться невыносимой, насколько же тяжело ее должны были переживать генералы. Я приехал как раз в разгар бурного застолья. Раздача сапог с меховой подкладкой вызвала такое же воодушевление, как и мой рассказ о том, как их добыли; даже военный прокурор с радостью втиснул свои ноги в эти сапоги. А затем мы расселись вокруг стола, поднимая кружки с налитым в них крымским вином. Застолье затянулось почти до утра. О том, что нас ждало впереди, не говорили. По этому поводу не было сказано ни единого слова. Из многих вечеров за свою долгую жизнь, которые я провел, выпивая и беседуя со своими друзьями, этот был одним из самых приятных. Мы напоминали потерпевших кораблекрушение, которые дрейфуют на льдине к югу и пытаются согреться под лучами солнца.