Глава 18

Отпуск из неизбежного

Отпуск домой является одним из самых желанных подарков, который может преподнести судьба. Вы можете себе представить Одиссея, уезжающего из-под стен Трои на две недели домой на Итаку. Это относительно новое изобретение, специальное поощрение отдельному человеку, разработанное машиной массовой организации. Это попытка – довольно возвышенная – внести некоторые коррективы в планы бога войны.

В один прекрасный день билет до Итаки оказался у меня в руках. Давно забытые воспоминания о том человеке, которым я некогда был, вновь всплыли у меня в памяти. И разумеется – и даже превыше всего – о Пенелопе. Я буду отдыхать под оливками. Я буду сидеть у камина и предаваться воспоминаниям.

Но здесь был Эрих, который спрашивал о чем-то таком, чего никогда не было в ящике Пандоры. В Германии сигареты достать невозможно. Что я собираюсь курить?

Эрих был берлинцем, рожденным вблизи Ораниенбургских ворот. Хотя в наши дни их можно увидеть разве что лишь на старых литографиях, память о них все еще живет. Однажды сержант Фуш заметил саркастически, что через них, когда война закончится, наша рота войдет в Берлин. Через несколько лет безработный Эрих закончит свою карьеру сторожем в одной из школ в Цоссене. Небольшого роста, хитрый, остроумный, всегда имевший наготове веселую историю, он, вероятно, казался старшеклассникам экспертом в тех проделках, которым не учат в школе. Прекрасно играя в шахматы, имел выражение лица школьника, который изучает окружающий мир с изрядной долей скептицизма и которого трудно чем-либо удивить. «Я, глас народа, чувствую, что…» – часто любил повторять он, подобные избитые клише он постоянно приберегал для важных случаев. Эрих ненавидел любые проявления сентиментальности – и в этом я был с ним солидарен. Он также ненавидел сапоги, но в этом вопросе я не мог с ним согласиться. Вместо сапог постоянно носил грязные, рваные, открытые ботинки, все звали его Мокасином. Узнав о том, что я отправляюсь в отпуск, Эрих вручил мне небольшой запас сигарет.

С едой в Германии было плохо, и, как следствие, с собой в дорогу надо было брать запас провизии. Таким образом, возвращавшийся домой герой тащил с собой 2 тысячи километров с Кавказа гуся в небольшую тирольскую деревушку. Для этого, как точно знал Мокасин, мне необходимо иметь кожаный ремень, с помощью которого, при отъезде из Ростова, надо будет подвесить этого гуся на свежем воздухе, чтобы он не протух в жарко натопленном вагоне. Его будет время от времени обдавать паром из трубы, и постепенно он покроется ледяной коркой. Обычно на каждой из сторон идущего домой поезда висело от 40 до 50 замороженных птиц.

Я попрощался с Ромбахом. Мы не знали, встретимся ли мы когда-нибудь вновь. Сталинград был окружен, к тому же наступала суровая русская зима. В том месте, где находилась наша часть, все еще стояла осень, но оба мы уже знали, какими холодными и резкими бывают здесь порывы ветра. Естественно, я рассказал ему обо всем, что узнал от майора Фабрициуса. Возможно, что мы оба – однако нет, поскольку час расставания уже был близок, – возможно, он окажется здесь во втором Сталинграде, пока я буду отдыхать в безопасности на другом конце Европы. С другой стороны, я могу вернуться обратно как раз в тот самый момент, когда разразится эта катастрофа, а Ромбах как раз в это время поедет домой в отпуск. Молчаливое соглашение с богом войны представляло собой определенную лотерею.

У меня было сильное ощущение того, что мне не следует уезжать. Наше замечательное партнерство будет нарушено. Отсутствие одного из хирургов во время столь значительных событий не может не сказаться на общем ходе дел, и мой отпуск будет оплачен человеческими жизнями. Следует ли мне отказаться от отпуска? Однако среди солдат существует старое правило, согласно которому никогда ничего не следует делать самовольно.

Ромбах и я никогда не говорили на эту тему. Каждый из нас знал, что – подобно давно живущим вместе супругам – мы мыслим одинаково. Ему понадобился весь его такт, чтобы не замечать мои сомнения. Было бы достаточно всего одного его слова, и я, вероятно, остался бы. Мокасин, с которым я обсудил эту проблему во время бритья, просто начал надо мной смеяться. Со своей обычной язвительностью он спросил:

– Тебе что, нужна еще одна медаль? На этот раз очень высокого достоинства? А как же твоя мадам? Ты не можешь так с ней поступить!

Я отправился на лошади в Моздок рано утром 21 декабря. Путешествие домой заняло 10 дней, и вот, наконец, вечером 31-го я добрался до тирольской деревушки с гусем, висящим у меня на плече: он настолько замерз, что по прочности мог сравниться с камнем. Было достаточно тепло.

В нашем доме собрались гости. Несколько симпатичных молодых летчиков и несколько подводников, очень серьезные люди, были приглашены на празднование Нового года. Пенелопа пригласила нескольких симпатичных девушек, которые должны были составить им компанию. Гусь, который был встречен гулом всеобщего одобрения, отправился в печь, а улыбки Пенелопы растопили лед моего сердца.

Так уж получилось, что, несмотря на то что я был переполнен впечатлениями и мог бы поведать о массе приключений, я предпочитал особо не распространяться на этот счет. Мог ли я описать те опасности, с которыми я опять столкнусь всего через несколько дней; следовало ли мне рассказывать об ужасах войны в этих все еще спокойных местах; должен ли был я рассказать о своих собственных достижениях и о том, какое они получили признание? Две тысячи лет назад Плавт насмехался над бравадой ветеранов, вернувшихся с войны. В моих воспоминаниях, связанных с тем, за что мы так отчаянно сражались в этих далеких степях, перемешалось все: имперские чиновники; ничтожество этих грубых людей, которые проявляли мало сострадания к несчастным военнопленным; насильственное перемещение мирных граждан с Востока навстречу неизвестной, но наверняка незавидной судьбе; безопасность тех, кому повезло и кто отправился служить во Францию, Норвегию, Данию или же на Балканы, где они могли спокойно загорать на солнышке.

Но в конце концов, Восточная армия все еще существовала, и я был ее частью. Там я выполнял заметную и весьма полезную работу. И мои друзья были там. Чем они там сейчас занимаются? До меня дошли слухи, что через 3 дня после моего отъезда Ромбаха поразил тяжелый приступ малярии, и его пришлось отправить в госпиталь, располагавшийся в Ростове. Не было никаких сомнений в том, что я вернусь к своим друзьям и к своему скальпелю – никаких сомнений! Я отправился в отпуск из неизбежного. В тот вечер у Пенелопы хватило ума не включать приемник и не слушать выпуски новостей из Англии.

Мне захотелось провести оставшиеся несколько дней отпуска в Вене, поэтому Пенелопа могла побыть со мной один лишний день. Чтобы не терять времени, я отправил телеграмму в отель «Бристоль» с просьбой зарезервировать для нас номер, но по своему прежнему опыту я знал, что, в лучшем случае, наши имена попадут в регистрационную книгу. Но когда мы прибыли туда, то, к нашему удивлению, оказалось, что номер для нас на самом деле готов – причем в нем было бесчисленное количество лампочек и, что еще более странно, все они горели.

За первым чудом последовали и некоторые другие. Я спросил у портье, могу ли я заказать несколько цветов.

– Конечно, доктор. Одну минутку, доктор, я пришлю коммивояжера.

Через 10 минут появился исключительно вежливый молодой человек с маленькими, элегантными черными усиками, в туфлях на толстой кожаной подошве. Он мог достать абсолютно все, начиная от виски и сигарет до хризантем и замшевых туфель. Вероятно, портье уверил его в том, что я являюсь неким таинственным, но весьма важным чиновником.

Итак, все упомянутые вещи все еще существовали. Правда, ко мне они никакого отношения не имели. Я улыбнулся и прикинул свои возможности. На последний день отпуска я заказал билеты на «Свадьбу Фигаро» в Государственную оперу. Я уже начал смотреть на подобные вещи с той точки зрения, как я о них буду рассказывать после возвращения на Кавказ.

Я надел свой китель – разноцветный, как одежда клоуна, поскольку я нацепил на него все свои награды. За 7 лет, проведенных на войне, их накопилась уже целая коллекция. Пенелопа надела свое вечернее платье, изготовленное из черной парчи с золотым шитьем. Затем мы стали разглядывать друг друга в подзорную трубу. Это был настоящий маскарад. Напевая песенку, мы отправились в буфет. Все места вокруг нас были заняты имперскими чиновниками; было нечто почти трогательное в их попытках подражать манерам старого мира, который они для вида презирали. Как только мы уселись за столик и заказали еду, начали передавать выпуск новостей. Администрация отеля старалась вести себя по отношению к гостям очень тактично – громкоговоритель почти всегда был выключен, но, когда передавали сводку новостей, его приходилось включать. Среди посетителей ресторанов появилась привычка прекращать все свои разговоры, когда зачитывалось очередное коммюнике вермахта. Я не знал этого. Один или два человека обернулись в мою сторону и зло посмотрели, но ничего не смогли сделать, увидев мой украшенный наградами китель. Поэтому они сидели как застывшие фантомы и благочестиво слушали тарелку, закрепленную на стене.

Первым делом сообщили новости из Сталинграда. Всем, знакомым с терминологией, использовавшейся в подобных коммюнике, было ясно, что конец окруженной там группировки был уже близок. Скорее всего, наступление, предпринятое для того, чтобы прорвать блокаду, провалилось. Но почему они сами не прорываются? Или они уже пытались, но потерпели неудачу?

Затем стали передавать новости с Терека. Я едва поверил своим ушам. Русские и там начали наступление. Мы начали отступать. Упоминались названия населенных пунктов! Они мне были хорошо знакомы. Очевидно, наступление русских некоторое время успешно развивалось. Я быстро прикинул в уме, какое расстояние за это время можно было пройти. Скорее всего, наша рота преодолела около 200 километров за 10 дней. То есть по 20 километров в день. Было крайне маловероятно, чтобы лошади могли двигаться с такой скоростью в грязи. Вероятно, земля была скована морозом. В голове у меня промелькнули слова Фабрициуса: «Тогда партия проиграет эту войну!»

Фантомы вновь ожили, даже не догадываясь о том, что только что был поднят занавес перед началом последнего акта драмы. Они сидели в этой великолепной комнате, украшенной позолотой и белым мрамором, и ели икру, которую доставили сюда с Дона. Вряд ли они понимали, что для них означает название этой реки. Они сидели во дворце Валтасара; но они все еще не могли видеть огненные послания на стенах. Удастся ли, думал я, остановить наступление русских на Дону?

Итак, партия проиграет эту войну. В этой величественной комнате подобная мысль наполнила меня чувством злорадного удовлетворения. Но что на самом деле происходит на Кавказе?

Пенелопа что-то начала понимать. Она посмотрела на меня вопросительно. Внезапно я представил ее в платке, наброшенном на голову, трясущейся в кузове грузовика во время метели. В таком виде я видел многих женщин в России, куда-то едущих на единственном виде транспорта, который возможен в покоренной стране, навстречу чему-то, что никто не может определить или описать. После всех совершенных зверств вряд ли мы могли рассчитывать на что-то лучшее, чем окончить наши жизни в какой-нибудь сибирской угольной шахте.

Итак, мы отправились смотреть «Свадьбу Фигаро». Для этого нам надо было всего лишь перейти на противоположную сторону улицы. Шел легкий снежок. Пенелопа надела на голову платок.

Мы заняли наши места в ложе. Мы также принимали участие в пантомиме – пантомиме XIX столетия. Пожилой лакей в панталонах до колен, который показывал нам наши места, рассказал мне, когда я его спросил, что он вспоминает при виде Его Апостольского Величества, входящего в имперскую ложу.

Оркестранты начали настраивать свои инструменты. В воздухе носилось чувство праздника. В это время я подумал: а что, если Гарлофф бросил в придорожной канаве устаревшие повозки «скорой помощи» и запряг лучших лошадей в другие повозки – те, которые тащили операционную, аптеку и, возможно, передвижную кузницу? Последнюю было тащить особенно тяжело из-за ее громоздкости. Ромбах отсутствовал. Подобные жизненно важные подробности планировались и обсуждались во всех мелочах. Выкинуть палатки и вместо них загрузить одеяла – помимо этого, не было ничего важнее! Была ли у него возможность посоветоваться с сержантом Германном? Он сразу бы все понял. Кинцль скорее застрелится, чем выбросит хотя бы один пузырек эфира. Старая команда! Пока я здесь сижу, они, вероятно, сейчас едут в ночи.

Дирижер поднял свою палочку. Пенелопа улыбнулась так, что Калипсо и не снилось. Скрипки сыграли увертюру. Я думал о Тамаре Михайловне, красивой девушке из Краснодара. Ушла ли она к партизанам? Стреляет ли в наших? Я думал и о многих других важных событиях, которые случились в моей жизни. Это была тоска. Занавес поднялся, и мы стали смотреть самую замечательную пьесу XVIII столетия с прекрасной музыкой. Все это, конечно, так, но нельзя забывать и о том, что она стала своеобразной прелюдией к тем потокам крови и слез, которые пролились во время Великой французской революции. Но разве эта музыка не пережила революцию? Какой будет Европа, когда все наши нынешние трудности уйдут в прошлое?

Великий, неунывающий творец заставил замолчать внутренние голоса. Он заставил бога войны еще раз уйти в тень, но теперь уже в последний раз. Истинная гармония напоминает глубокое, очень глубокое дыхание. Секстет, сыгравший заключительную увертюру в конце пьесы, одновременно сыграл и заключительную увертюру по моему отпуску – отпуску из неизбежного.

На следующее утро я снова отправился на Кавказ через Пшемышль.