Глава 17

Лемминги

Никто не может утверждать, что он по-настоящему знает лошадей, пока не сталкивался с ними в степи, которая является для них естественной средой обитания. Здесь, когда лошадь поднимает голову, чтобы приветствовать радостным ржанием первые лучи солнца, это является воспоминанием о далеком прошлом, растаявшем без следа.

Когда мы выехали из расположения нашей части примерно в 3 часа утра, вся прилегающая местность была укутана густым туманом, хотя и не было холодно. Кавказ представляет собой узкую цепочку гор; когда мы ехали по предгорьям, мы находились всего в 30 километрах от их высочайшей вершины. Южный ветер, дувший с противоположного склона, принес с собой не только туман, но и теплый воздух. Хамидия, где я надеялся встретиться с майором Фабрициусом, находилась всего в 4 километрах от расположения нашей роты. Маленькая речка, которая впадает в Терек с юга, была обозначена на карте как раз посредине между нами и штабом, причем нам необходимо было переправиться на противоположный берег реки.

Реки, протекающие по северокавказским степям, не идут ни в какое сравнение с реками, протекающими у нас на родине. Только здесь мы впервые узнали, что такое настоящая река. Долина Терека достигает нескольких километров в ширину, а ее крутые берега достигают в высоту от 35 до 50 метров. Их внимательное изучение позволяет совершить настоящий экскурс в геологическую историю земли. В спокойную погоду долина выглядит очень красиво. Между своеобразными островами, образуемыми зарослями кустов и деревьев, кружатся неисчислимые стайки птиц, извивается река, постоянно меняя направление; она настолько мелкая, что через нее можно пройти вброд во многих местах, вода имеет цвет светло-зеленого изумруда. В половодье ее течение становится настолько бурным, что она с легкостью сносит мосты.

Часто мы скакали вдоль ее берегов по многу часов, ища место, где можно было бы искупаться. Помимо Гарлоффа, на подобные прогулки я также брал с собой и сержанта Германна, поскольку он был настолько же хорош в седле, как и за операционным столом. Лошади отдыхали в течение нескольких дней, и нам с трудом удавалось их поймать. Их утренняя нетерпеливость, размеренное позвякивание упряжи, ритмическое покачивание седел, пар из ноздрей, чувство защищенности, которое давал туман, укрывший собой все окрестности, первые отблески восходящего солнца – все это создавало ощущение, что мир прекрасен, а эта страна полна тайн, опасности, красоты и скрытой мощи одновременно. Каждый из нас, скакавший на коне сквозь предрассветную мглу, точно знал, что он во всем может положиться на двух других своих попутчиков; в наших сердцах жило бесценное чувство товарищества, но некий подсознательный запрет не позволял высказывать его на словах. Наконец-то рассвело, и мы легко нашли дорогу к Тереку. Наши лошади перешли на легкий галоп.

Мы пришли к выводу, что сперва лучше направиться вниз по течению Терека – конечно, это был крюк, но таким образом мы могли спуститься с высокого берега прямо к реке. Затем мы намеревались ехать вдоль реки до того места, где в Терек впадал маленький приток, и далее следовать по нему, пока не доберемся до брода. Однако этот план потерпел неудачу. Приток, который впадал в Терек, протекал через непроходимое болото. В такой первозданной стране, как эта, в подобном болоте легко могли утонуть и лошадь, и наездник.

Мы отправились в обратный путь через степь и через некоторое время вновь оказались у предательской речушки. Хотя это был и не такой уж сложный трюк, но мы не могли спуститься с высокого обрыва к берегу реки и вынуждены были ехать еще около 5 километров, прежде чем нашли тропинку, по которой можно было спуститься прямо к воде. Дорога осыпалась под копытами наших лошадей, но когда мы перебрались на другую сторону, то оказалось, что и эта дорога выводит в степь. При удачном стечении обстоятельств мы должны были добраться до Хамидии за полтора часа. Было уже 10 часов утра, и еще через 4 часа уже стемнеет. Поскольку все еще стояла густая облачность, мы вынуждены были ориентироваться по компасу. Кони перешли на рысь. Тучи леммингов бросались в разные стороны при приближении наших лошадей. В отличие от хомяков это были храбрые создания, которые время от времени собираются в громадные стаи, насчитывающие десятки тысяч особей, и движутся в сторону побережья, преодолевая иногда сотни километров, а затем бросаются со скалы в море. Они не были особенно застенчивыми. Они делали несколько шагов в сторону, затем останавливались, садились на задние лапки и смотрели на нас своими выразительными черными глазками до тех пор, пока мы не исчезали из вида – своего рода граница любопытства. Один раз мы вспугнули стайку дроф. Подобно привидениям, эти громадные птицы растворились в тумане.

Внезапно налетел сильный порыв ветра, туман рассеялся, и сквозь его последние обрывки мы увидели очертания Кавказских гор. Перед нами открылась первозданная красота мира, как будто только что возникшего из вселенского хаоса. Сверкающие на солнце, острые, девственно белые вершины представляли собой фантастическое, невероятное зрелище, возникшее на фоне бездонного голубого неба; они напоминали собой замерзшую волну, такую же громадную, как и окружавшая их степь. Мы были потрясены видом и великолепием одной из высочайших горных систем на земле. Перед таким величественным творением природы вся людская суета кажется такой же бессмысленной, как и миграции леммингов. Бывают времена, когда этих зверьков охватывает некое таинственное безумие, некое неосознанное стремление к самоуничтожению, которое гонит их прямо в море. Гарлофф, весьма молчаливый по своей сути человек, тронутый открывшимся перед ним зрелищем, внезапно указал своей покрытой мозолями, натруженной рукой в сторону гор и сказал:

– Все, что мы можем сделать, так это выиграть войну!

Я и Фабрициус поприветствовали друг друга весьма сердечно. Мы крепко подружились в последнее время; у каждого из нас было полно новостей, которые с нетерпением хотелось рассказать.

Ординарец майора принялся жарить цыпленка, а мы открыли бутылку водки. Совсем недавно у Фабрициуса был день рождения; в качестве сюрприза солдаты специально для этого случая соорудили настоящий бар, в котором были и стойка, и высокие стулья, именно в этой диковинной пародии на «Эксельсиор Палас Отель» мы и расположились. У нас обоих было прекрасное настроение, и мы беседовали обо всем, что творится под луной, особенно о том сумасшедшем мире, в котором нам довелось родиться. Солдаты знают, что счастье – субстанция крайне недолговечная, но, если уж тебе выпал момент счастья, надо поскорее им воспользоваться, пока он не исчез.

Но пока я выяснил, что дела обстоят даже хуже, чем я предполагал. Япония вступила в войну, и часть американского флота была уничтожена в Пёрл-Харборе. Были ли нам это на руку или нет? Солдат, который знал, что такое американское вмешательство, по опыту предыдущей войны, отнесся бы к этому весьма скептически.

Фабрициус достал карту и расстелил ее на стойке бара. Точно так же двое друзей могли расстелить карту где-нибудь в «Эксельсиор Палас», чтобы решить, куда им ехать дальше. Следует ли нам двигаться на Тифлис или же попытаться встретиться с японцами на веранде «Гранд-отеля» в Карачи. До Карачи оставалось всего около 2 тысяч километров. Фабрициус ни разу в своей жизни не пробовал саке. Я рассказывал ему о Токио, этот город я посетил после землетрясения 1923 года; о Киото, старой столице страны, в которой расположены великолепные храмы, заполненные сокровищами глубокой древности, о громадном числе монахов, а также о телеграфных проводах, которые тянулись с одной крыши храма на другую.

На карте Фабрициуса можно было разглядеть странные символы. Я был незнаком с обозначениями, принятыми в Генеральном штабе. Некоторое время я внимательно рассматривал карту, а Фабрициус наблюдал за мной с иронической улыбкой.

– Гмм!

– Гмм!

– Скажи мне, Фабрициус, вот это позиции противника?

– Конечно, а что же это еще может быть?

– Посмотри сюда, в этом месте мы полностью окружены. Неужели русские закрыли этот узкий проход…

– Точно! – Затем он объяснил сложившуюся ситуацию: – Посмотри сюда. Русские перебросили пять дивизий на перевал, лежащий между Тифлисом и Владикавказом. Наше наступление на Владикавказ было отбито. На севере, в калмыцкой степи, остались отдельные подразделения, по крайней мере шесть дивизий. Русские перебросили их через Каспийское море в Махачкалу. Они даже построили здесь в большой спешке дорогу, которая тянется вдоль побережья, она еще не отмечена на этой карте.

– А как у нас обстоят дела?

– У нас? Мы собираемся отступать.

– Почему нас не отведут на более удобную линию обороны?

Фабрициус внезапно сделал героическое выражение лица и произнес:

– Немецкий солдат никогда не оставит и пяди завоеванной территории…

– Понятно!

– Но наверняка армии придется это сделать.

– Армия сама по себе ничего не решает. Мы можем только контролировать из штаба действия отдельных батальонов.

Затем он спросил меня:

– Как ты думаешь, до какой линии мы должны отступать, если действовать разумно и в соответствии с правилами ведения войны?

Я не знал ответа на этот вопрос.

– Вот сюда. – Он показал пальцем вдоль Волги.

– Но наши войска уже стоят на Волге.

– Нам и не следует двигаться дальше!

Фабрициус объяснил мне, что летнее наступление провалилось. Его можно было бы считать успешным только в том случае, если бы удалось завоевать весь Северный Кавказ и прочно взять его под свой контроль. Сталинград не был взят. Оттуда надо было немедленно уходить. Однако, по всей вероятности, теперь уже слишком поздно. Всю группу армий «Юг» надо отводить на Дон.

– На самом деле если у высшего командования осталось хоть немного мужества, то войска следует отводить за Днепр. Только тогда мы сможем остановить наступление русских зимой.

– А если этого не сделать?

Фабрициус посмотрел на меня холодно и сказал – я запомнил его фразу слово в слово:

– Тогда партия проиграет эту войну.

Цыпленок был уже готов, и разговор у нас перешел на другие темы. Тем временем стемнело. Я провел ночь в штабе дивизии. Во время ужина генерал, которого мы дружески называли «его отцовское превосходительство», спросил меня, как я отношусь к тому, чтобы поехать домой в отпуск. Мы с Фабрициусом быстро переглянулись. Я поблагодарил генерала; через неделю я и на самом деле поехал в отпуск. После еды генерал показал мне дарственную саблю, которую ему в торжественной обстановке вручил совет старейшин карачаевцев, одного из кавказских горных народов, объявивших себя союзником Германии. Это был шедевр, выкованный одним из мастеров примерно в середине XVIII столетия.

Через 3 месяца на Керченском полуострове я встретил членов этого совета старейшин, которые направлялись в ссылку – правители народа, который в течение многих столетий боролся за свою свободу и утратил последнюю надежду на нее с уходом немцев. В этой населенной леммингами степи теперь уже вряд ли кто-то помнит, что эти благородные мужи с длинными бородами создали правительство свободных людей. Сегодня, может быть, из них в живых осталось только несколько человек, томящихся в концентрационных лагерях в Сибири.

Так уже было, когда греки радовались слезам троянцев. Таков закон жизни, что победа и слава одних оплачивается горем и слезами угнетенных и обездоленных.