Глава 13

Поле вздохов

После того как вновь удалось отбить Керченский полуостров, нас вновь перевели под Севастополь. Крым стал нам так же знаком, как и парадный плац родной части. В степи возле Шейх-Эли росло дерево, которое могло служить ориентиром в радиусе до 20 километров. В степных селах на церквях не было шпилей. Иногда нам приходилось видеть мираж – зыбкие контуры города – над Сивашем.

Линия телеграфных проводов, подвешенных на стальных опорах, каждый с пятью изоляторами, протянулась через весь Северный Крым от Керчи до Перекопа. Это была англо-индийская телеграфная линия. Она тянулась от Калькутты через Персию, Кавказ, через Черное море в Крым и далее по просторам России в Данию, а уже оттуда по дну Северного моря в Лондон. Время от времени кому-нибудь приходила мысль прогуляться вдоль этой медной линии, соединяющей континенты. Лондон – Калькутта! Будет ли здесь когда-нибудь мир, который кто-нибудь вновь не нарушит? Подобно черепахе в панцире, завоеватель в чужой стране отгораживается от всего чуждого привычными для себя представлениями. Трудно понять чужую страну, если ты пришел в нее только для того, чтобы завоевать ее.

В течение нескольких десятилетий эти медные провода служили людям. По ним передавались разного рода сообщения – цены на бирже, приветственные телеграммы, телеграммы соболезнования, важные новости, начиная от смерти Эдуарда VII и до объявления войны в 1939 году, и тому подобное. Теперь они беспомощно обвисли и любой, кому нужна была медь, мог их обрезать.

Я расположил роту на берегу чистого горного ручья, протекавшего по невыразимо прекрасной равнине на краю горной цепи. Вечером я почувствовал озноб и лихорадку. Поначалу мне показалось, что это приступ малярии, но затем выяснилось, что это краснуха, которой я заразился у одного из местных детишек. Я вынужден был отправиться в госпиталь.

Далее следует провал в памяти на несколько недель, которые я провел в горячечном бреду. Как раз в тот самый день, когда мы захватили Севастополь, я смог, наконец, выписаться из госпиталя. Ромбах отправил машину, чтобы встретить меня. Машина доставила меня в Северную бухту, расположенную справа от Севастополя, как раз рядом с теми домами, которые я зимой рассматривал через стереотелескопическую трубу на командном пункте полковника Ромбаха.

Город сильно пострадал от артиллерийского огня, но его красота проглядывала даже сквозь руины. После того как он был разрушен в ходе Крымской войны, в 60-х годах XIX века русский царь приложил немало усилий, чтобы отстроить его вновь в позднем классическом стиле. Фасады многих зданий все еще стояли неповрежденными.

Гавань была забита полузатопленными судами. Одна из стен электростанции осыпалась, и внутри здания можно было разглядеть громадные турбины. Во многих местах все еще пылали пожары. Русские пленные очищали улицы от обломков, поэтому через некоторое время движение возобновилось.

Бронзовый памятник генералу Тотлебену, руководившему обороной Севастополя во время Крымской войны, все еще стоял на своем месте, но у него была отбита голова, и она валялась рядом с пьедесталом. Позднее, когда мы решили отремонтировать памятник, голова внезапно исчезла. Один из командиров полка нашей дивизии совершенно случайно обнаружил ее в берлинском Военном музее, когда отправился домой в отпуск. После долгих хлопот тяжелая бронзовая голова была доставлена обратно в Севастополь и водружена на свое законное место.

Артиллерийский форт на Малаховом кургане все еще напоминал о галантном французе, полковнике Мак-Магоне. Когда он получил приказ отступать, после того как ценой тяжелых потерь ему удалось ворваться в крепость, он дал следующий, ставший знаменитым ответ: «Я устал! Я отдыхаю!»

Осада Севастополя в ходе первой Крымской войны уже стала историей. Ярче всего остался в памяти рассказ о Флоренс Найтингейл, «даме с лампой», чудесной женщине с добрым сердцем, которая посвятила себя уходу за ранеными, хотя за это ей пришлось испытать многочисленные лишения, утраты, а иногда и просто непонимание. Она прибыла в Крым из Англии и впервые в современной военной истории организовала надлежащий уход за ранеными. Память о ней живет в веках.

Молчаливая боль пытается поцеловать
Ее тень, но падает
С темнеющих стен

(Лонгфелло)

Ромбах, которого назначили начальником медицинской службы Севастопольского гарнизона, столкнулся с опасностью распространения эпидемий. Исключать подобную возможность было ни в коей мере нельзя. Система водоснабжения города была полностью разрушена; везде лежали непогребенные трупы. Летали неисчислимые полчища мух. В занимаемых нами помещениях стены были настолько плотно покрыты этими насекомыми, что казалось, будто они выкрашены в черный цвет. Мухи садились слоями, один поверх другого. Когда мы обедали, то вынуждены были отгонять их от еды на всем протяжении от тарелки до рта, и все равно мы их глотали десятками. Мы не знали, страдали ли русские от инфекционных болезней. Среди немецких солдат отмечались многочисленные случаи дизентерии. Малярия характерна для Крыма. Благодаря судоходству она перемещается между Севастополем, портами Кавказа, Малой Азии и Константинополем, отдельные вспышки бубонной чумы время от времени здесь фиксируются даже в мирное время. Во время осады в городе развелось неимоверное количество крыс. Но тем не менее, единственной эпидемией, разразившейся в городе после его захвата, была вирусная инфекция, переносившаяся мухами.

Одновременно надо было решать множество проблем.

Мы были удивлены тем, что не нашли в городе раненых из числа гражданского населения, но вскоре сержант Кинцль нашел их в подвалах кафедрального собора. Я отправился туда, захватив с собой нескольких санитаров. Старухи, молодые женщины, дети, старики лежали бок о бок на подстилках из соломы. Их раны были хорошо прооперированны, но вместо бинтов перевязаны просто обрывками одежды. Вероятно, у русских закончились настоящие бинты.

В одном из углов священник Русской православной церкви молился, стоя на коленях. Он поднял руку с крестом. Мерцающий свет от свечи едва достигал потолка подвала; но он отражался в драгоценных камнях, которыми был усыпан крест. Он бормотал молитву. Перед ним лежала умирающая старуха, одной из своих костлявых, пораженных артритом рук она судорожно хватала воздух. Ее товарищи по несчастью повторяли слова молитвы вслед за священником. Глубокий булькающий звук вырвался из горла пожилой женщины, и после этого она умерла. Священник поднялся с колен; рука старухи так и осталась немного приподнятой.

Санитары начали делать перевязки. Кинцль отправился на поиски подходящего здания, в которое мы могли бы перенести раненых. Некоторых отправили в полевую кухню, где они получили горячий чай и еду. Даже пребывая в инертном, летаргическом состоянии, эти несчастные люди начали понимать, что для них стараются сделать что-то хорошее. Священник крепко пожал мою руку в знак благодарности. Но если разобраться по сути дела, мы же не были виноваты в столь бедственном положении этих людей?

Когда я вернулся в занимаемые нами помещения, которые находились на самой окраине города, над Херсонесским полуостровом, меня там уже поджидал Ромбах. Я хотел ему рассказать о том, что мне довелось увидеть, но он мне не дал и слова сказать. Он только произнес:

– Пошли со мной!

Мы отъехали примерно на 1 километр к югу от города. Среди виноградников, раскинувшихся на южных склонах Севастополя – не так далеко от того места, где Ифигения вглядывалась в даль Понта Эвксинского в сторону Эллады, – русские бросили своих раненых.

Тысячи их лежали среди виноградников. В течение нескольких дней они ничего не ели и в течение 48 часов ничего не пили. Большинству из них не было оказано никакой хирургической помощи. Час за часом они жарились на солнце. Над холмами непрерывно раздавались стоны. Отчаяние этих людей, которые пострадали от войны, не доходило до небес; казалось, оно струится как легкий бриз над холмами. В самой долине мы видели семь площадок, обнесенных колючей проволокой, в них было собрано до 30 тысяч здоровых пленных, которые ожидали своей участи. То там, то здесь раздавались отдельные выстрелы.

Ромбах и я посмотрели друг на друга. Что делать? Мы можем провести десять, двадцать, пятьдесят, даже сто операций. Но две или три тысячи? На это потребуется много, много дней. За это время сотни раненых умрут. Кроме того, все эти люди находятся при смерти от жажды.

Целый ворох проблем – и все за пределами наших реальных возможностей – надо было решать немедленно. В нашей медицинской роте не было ни одного человека, который не мечтал отдохнуть хотя бы часок в следующие два дня.

Ромбах поехал в Симферополь, чтобы собрать все необходимое, в том числе палатки, хирургические инструменты, бинты и лекарства, которые сможет выделить армия. Я отправился к коменданту лагеря для военнопленных, чтобы попросить его отпустить всех русских докторов, хирургов и санитаров, которые могли быть среди пленных, чтобы они нам помогли. Комендант оказался любезным венцем, он жил в палатке рядом с лагерями, в которых содержались пленные. Я представился и объяснил ему, что у меня есть приказ помогать раненым русским и что буду благодарен ему за любую оказанную помощь. Улыбнувшись, он спросил:

– Пулемет подойдет?

Я вынужден был сохранять вежливость. Если комендант не захочет, то никто не сможет заставить его передать мне пленных докторов. Я объяснил ему, что мы немного старомодные люди и хотим помочь раненым. Я вынужден просить его разрешить мне отобрать докторов среди русских. Он повел себя вполне достойно и сказал, что хочет удовлетворить мою просьбу.

Через переводчиков было распространено обращение, в котором говорилось, что все доктора и хирурги должны выйти вперед. Никакого движения. Русские были преисполнены недоверия. В конечном итоге мы нашли хирурга, отец которого был профессором в Санкт-Петербургском университете. Я смог ему объяснить, для чего это все требуется, и он собрал всех имевшихся в лагере докторов. Их оказалось около тридцати человек. Затем нашлось около пятидесяти фельдшеров и не очень квалифицированных докторов, это были люди, которые получали начальное медицинское образование и представляли собой нечто среднее между докторами и санитарами. Среди докторов было шесть женщин, две из которых были квалифицированными хирургами. Русские находились в состоянии депрессии. Сдача в плен после почти 9 месяцев ожесточенного и героического сопротивления любого человека может вывести из состояния равновесия. Поражение всегда деморализует. Русские смотрели на меня с чувством полной апатии. Все, что я им говорил, казалось, я говорю ветру – ветру вздохов и отчаяния.

Они использовали те же методы лечения, что и мы. Великий француз Шарко, который заложил основы лечения душевных болезней, получил почетную докторскую степень в Киевском университете; великий русский ученый Павлов, один из основоположников современной физиологии, был удостоен звания кавалера Почетного легиона. Одна из двух женщин-хирургов, которая к тому же была еще и необыкновенно красива, в заключение сказала одно или два предложения собравшимся русским, которые мой переводчик не смог понять. В ответ русские заявили, что они готовы со мной сотрудничать. Для начала им были предоставлены еда и сигареты.

Через несколько часов вернулся Ромбах во главе небольшой колонны грузовиков. Инженеры помогли нам выгрузить первые несколько палаток – громадные шатры, в каждый из которых могло поместиться по крайней мере по сотне раненых. Мы оставили их нижние части открытыми, так чтобы задувал легкий приятный ветерок.

Мы всегда ставили две палатки бок о бок и соединяли их входы перекрытием из листов фанеры. Под ним ставились операционные столы, поэтому мы могли работать на свежем воздухе, и, кроме того, мы находились в тени. Ближе к вечеру русские начали делать операции на 12 столах. В первый же день было произведено более сотни ампутаций конечностей.

Наиболее насущной проблемой была вода. Централизованное водоснабжение в Севастополе было разрушено, и воду приходилось брать из нескольких колодцев. Ходили слухи, что русские отравили все имевшиеся колодцы. С медицинской точки зрения я даже не мог себе представить, как это вообще можно было сделать, и вся эта история оказалась полным вымыслом. Но многие из них были забиты разным мусором, а в другие попали мертвые люди и животные.

Один из сержантов обнаружил колодец с пригодной для питья водой всего в полукилометре от виноградников, но вода в нем находилась на глубине почти 30 метров. Это означало, что ее невозможно доставать вручную. Солдаты починили стационарный двигатель, который они где-то нашли, и протянули трубопровод прямо к палаткам. Он состоял из труб газопровода, взятых из поврежденных городских коммуникаций, соединенных с резиновыми трубками от русских противогазов.

По крайней мере, это было уже хоть что-то для начала. Тоненькой струйки теплой и грязной воды было явно недостаточно для того, чтобы спасти сотни людей от смерти, которая могла последовать от жажды. Раненые начали верить в свое спасение, но мы не могли обеспечить их хорошей водой так быстро, как это было необходимо.

Примерно каждый час я обходил раненых, чтобы отобрать среди них тех, кому требовалась срочная хирургическая операция. Когда я проходил через палатки, они поворачивались ко мне и, протягивая руки, говорили:

– Вода, господин, вода!

Иногда мне по ночам до сих пор снится этот крик: «Вода, господин, вода!»

Потом они начали умирать.

Мы снова и снова пытались найти выход из создавшегося положения. Тем временем внизу, в Северной бухте, расположенной примерно в двух с половиной километрах от нас, были очищены несколько больших колодцев, и мы решили отправить всех ходячих больных туда. Это должно было уменьшить примерно на 1200 человек количество раненых, которых мы должны были обеспечивать водой.

Только небольшая часть из общего числа раненых продолжала жить в палатках. Большинство предпочитало лежать на свежем воздухе. Мы отобрали группу из легкораненых русских, чтобы они помогали нам в качестве надзирателей, и, чтобы их можно было выделить из общей массы, они носили марлевую повязку на левой руке. Мы отправили этих людей по виноградникам с заданием сообщать всем, кто может самостоятельно двигаться, чтобы они собирались в группы и отправлялись вниз, к колодцам. Пленные, все как один пребывавшие в состоянии апатии, даже не пошевелились. Поэтому надзиратели взяли в руки виноградные лозы и стали ими стегать раненых. Это многих заставило подняться. Мы стояли и наблюдали. Вмешиваться в эту жестокую процедуру не было никакого смысла, так как она спасла многих людей от смерти.

Медленной походкой, опираясь на палки и поддерживая друг друга, окруженные тучами мух, они поковыляли в сторону колодцев. Длинной, разрывающей сердце процессией они двигались по земле Ифигении под палящим крымским солнцем.

Они утолили свою жажду и немного окрепли. Это им поможет по дороге в королевство варваров. Мы были только передовым рубежом этого королевства.

Стойкость духа без справедливости – это удел грешников. Святой Амброзии это сказал еще 15 столетий тому назад.