Глава одиннадцатая

 I

Блиндаж располагался на обратном скате небольшого, поросшего ольховником холма. На его переднем скате, извиваясь, тянулся окоп с пулеметным гнездом на каждом фланге. Слева окоп переходил в неглубокий ход сообщения, ведущий к соседнему опорному пункту. Направо была болотистая ложбина, за которой виднелись позиции опорного пункта соседа справа. Чуть подальше местность повышалась, и там были два «гиблых», вынесенных вперед опорных пункта – Миллионный и Малый Миллионный, – из которых последний был более «гиблым». Они размещались на безлесном склоне пригорка, и, так как передний край за ними резко поворачивал вправо, противник обстреливал их с трех сторон. Поэтому даже во время затишья оттуда часто приходили извещения о гибели. Личный состав там сменялся каждые две недели, и это служило своего рода календарем на данном участке фронта: еще столько-то недель – и тогда наш черед.

Перед опорным пунктом было болото, за болотом господствующий над местностью Чертов бугор, на котором виднелся дзот. Он уже два раза побывал в руках финнов и оба раза был сдан, так как удержать его можно было только ценой длительной и кровопролитной борьбы. Финны удерживали лишь нижний склон высоты, на котором и находились оба выдвинутых вперед опорных пункта. Строго говоря, было совершенно безразлично, где проходил в каждом конкретном случае передний край – линию фронта вообще, казалось, проводил сумасшедший.

Осенью 1941 года за эту высоту шли ожесточенные бои, но в конце концов обе стороны устали и оставили все, как есть. Вокруг обоих опорных пунктов лежали неубранные трупы. Зимой никто не хотел их хоронить, а весной тоже не удосужились. Теперь они уже высохли и побелели.

Блиндаж Коскелы был построен из бревен часовни, доставленных из деревни по соседству, поэтому в нем не было клопов, как в блиндажах, сооруженных из бревен жилых домов. Коскела наперед все рассчитал и тем самым еще более выиграл в глазах своих солдат: этот чертяка обо всем подумал!

Между дверью и окном стояла сложенная из крупных камней печь. Возле стен располагались двухъярусные нары. Кровать для Коскелы его люди поставили отдельно, под окном, хотя сам Коскела удовольствовался бы постелью на нарах. Это опять-таки было типично для его взвода. В то время как солдаты в других частях отпускали язвительные замечания по поводу барских замашек своих офицеров, люди Коскелы по собственному почину устраивали так, чтобы ему было чуточку поудобней, чем им самим.

Спокойная позиционная война сделала Коскелу еще более замкнутым и молчаливым. Он лежал на своей постели, глядя в потолок, и мог оставаться в таком положении часами, не произнося ни единого слова. Он добровольно вызывался присматривать ночью за печкой, отчасти из чувства долга, отчасти потому, что любил одиночество этих рочных дежурств. Он охотно проводил тихие ночные часы один. Его излюбленным занятием стала ловля крыс: Он долго мог лежать неподвижно, держа сделанную из стальной проволоки петлю перед крысиной норой, и, когда крыса, осторожно нюхая воздух, всовывала в петлю голову, он рывком затягивал ее. На его лице появлялась улыбка, он раскачивал перед своими глазами попискивающую тварь и шептал:

– Ну, здравствуй, старушка. Как дела?

Затем он отпускал крысу и говорил:

– Беги и смотри, в следующий раз не попадайся.

Иногда, когда летняя ночь начинала переходить в утро, он сидел перед блиндажом словно в грезах. Но он не грезил, а зорко наблюдал за утренней суетой птиц и, если кто-либо проходил мимо, произносил в задумчивости:

– Говорят, у птиц небесных беззаботная жизнь, но я еще не видел человека, который так бы трудился ради хлеба насущного, как они.

Солдаты несли караул, выпиливали кольца, писали письма. Рокка с Рахикайненом составили товарищество. Рокка изготовлял кольца, Рахикайнен их сбывал. Кольца шли хорошо, хотя Рокка и знал, что Рахикайнен обманывает его относительно цен. Но Рокка молчал, поскольку, во-первых, речь шла не о крупных суммах, а во-вторых, он знал, что вся прелесть торговли состояла для Рахикайнена именно в этом мелком жульничестве.

Рокка располагал большим запасом материала для изготовления этих колец. Однажды они наблюдали воздушный бой, в котором был сбит советский истребитель. Самолет упал в некотором отдалении от блиндажа, и Рокка отправился к нему, захватив с собою плоскогубцы и ножовку и вскинув на плечо автомат.

Самолет упал на ничейной земле. Русские уже успели послать к нему спасательный отряд, иначе он был бы полностью разграблен еще до прибытия Рокки. Разочарованная группа финских «добытчиков» как раз отходила, когда появился Рокка. Но он вовсе не собирался возвращаться с пустыми руками. Ему удалось убедить наиболее храбрых повернуть обратно, за ними последовали и другие. Русские оставили самолет лишь после того, как Рокка застрелил их командира и издал дикий крик, испугавший даже его сообщников: те, кто потрусливее, чуть не обратились в бегство.

Вокруг обломков самолета поднялась страшная возня. Кто зарился на приборы, кто на парашютный шелк, кто на окровавленную кожаную куртку погибшего пилота. Большинству же нужен был легкий металл, чтобы делать из него кольца.

Времени у них было в обрез, так как русские послали к обломкам самолета усиленный отряд, и мародерам пришлось убраться подобру-поздорову. На правах главаря Рокка присвоил себе львиную долю добычи. Он вернулся к блиндажу с трехлопастным пропеллером на плече и еще издали выкрикнул:

– Я думаю, моему военному предприятию больше не грозит недостаток сырья! Но мы бежали, как проклятые. За нами так гнались, что у нас языки повываливались, как у гончих псов. Мне бы не удалось достать эту штуку, ежели б она не отломилась при падении.

В результате этого похода все солдаты соседнего батальона, ходившие вместе с Роккой к обломкам самолета,; были зачислены в ближайший разведывательный дозор – как гласил приказ, в качестве «разведчиков-добровольцев».

Хиетанен и Мяяття были самыми завзятыми картежниками в части. Хиетанен регулярно проигрывал свое солдатское жалованье и, оставшись без денег, долго ныл:

– Ну что я за осел! И зачем я только торговался дальше? Все! С этого дня пасую при пятнадцати.

Потом он нес за других караул вне очереди, по пятьдесят марок за смену, и, когда эти доходы также уплывали у него между пальцами, задумчиво скреб в голове и неистовствовал:

– Нет! Теперь буду торговаться до девятнадцати, черт подери! Чему быть, того не миновать, но больше я не пасую!

Поэтому другие всегда знали, как обстоят дела у Хиетанена, а по вечерам он принимался за письма и выводил своим корявым почерком, высунув кончик языка:

«…Пришлите мяса, хлеба и масла. И пришлите тридцать-сорок марок, чтобы я мог покупать табак. С большим приветом, Урхо».

Деньги, присланные из дому, он не проигрывал никогда.

– Ну а жалованье беречь не стоит. Я здесь не затем, чтоб зарабатывать.

II

Рокка натирал штопальной иглой кольцо, чтобы придать ему нужный блеск. Он поднес изделие к окну, рассматривая, что получилось, затем сказал лежащему на кровати Коскеле:

– Ламмио грозится отнять у меня пропеллер. Говорит, это государственная собственность. Только черта с два! Ежели я честно добыл трофей, стало быть, он мой. Так что поверь мне, если он явится отнимать у меня металл, то получит взбучку, какую ему отец позабыл дать!

– Ничего он у тебя не отнимет, – несколько недовольно ответил Коскела. Ему были противны вечные трения между офицерами и солдатами.

– Не скажи. Ты не слышал, как они все время долбят про дисциплину? Кто поумнее, считает себя выше этого и выезжает на таких, как Ламмио. Они опять взялись наводить дисциплину. Сдается мне, все летит к черту, ничего не вытанцовывается. Люди не знают, чем все это кончится, им на все наплевать. Еще немного – и им станет все равно, кто победит. А те, кто наверху, воображают, будто можно помочь делу строевой подготовкой. Мне даже иной раз кажется, что они это не всерьез. Трудно поверить, чтобы взрослые люди носились с такой чушью… Заниматься здесь строевой подготовкой, как с новобранцами! Нет, ты только послушай! Они заводят в командирских блиндажах камины и соревнуются, у кого камин лучше. Добром это не кончится. Чует мое сердце.

Рокка некоторое время молча полировал кольцо, затем вдруг спросил у Коскелы:

– Ты веришь, что мы выиграем войну?

Коскела долго глядел в потолок и наконец сказал:

– На юге у немцев дела идут хорошо.

– Как бы не так. Немец бьется там, как шмель в паутине. Чем больше он рвет, тем больше запутывается. В прошлом году я еще верил, что он выкрутится, но начиная с осени у меня такое ощущение, что ни черта у него не выйдет. Не надо большого ума, чтобы это понять. Ежели б он бил без перерыва, тогда, может, у него что-нибудь и получилось бы, но эта зима сломает ему хребет.

– Может быть.

По интонации Коскелы было ясно, что он уже думал об этом и не считает предчувствия Рокки такими уж беспочвенными. Рокка со своей стороны как бы стряхнул одолевающие его сомнения и сказал своим прежним беззаботным тоном:

– Только такие дурные мысли солдату лучше оставить… Можешь ты мне поверить, что я отослал своей жене шесть тысяч марок, и все заработаны на этих кольцах?

– Почему бы и нет!

– Эй вы, герои, там, снаружи! Ваши котелки кипят.

Они вмазали сверху в печку металлический лист и варили на нем кофе-суррогат. На зов Рокки в блиндаж вяло вошли несколько бойцов.

– По Миллионному опять шпарят шестидюймовые, – доложил Рахикайнен, усаживаясь на свою постель, над которой красовалась серия картинок из журнала «Сигнал»: Сабина перед ванной, Сабина в ванне, Сабина после ванны.

– С солнечными ваннами там нынче туго, -сказал Хиетанен.

– Скоро все вообще кончится, ежели вы не перестанете так шуметь в карауле. И ты, Отрастил Брюхо, не кричи все время.

– Хи-хи-хи…

Коскела приподнялся и посмотрел в окно. Он увидел, что по тропе к блиндажу приближаются несколько незнакомых солдат.

– Вон наше запоздалое пополнение.

Дверь блиндажа открылась, и солдаты вошли внутрь. Первый из них тотчас привлек к себе всеобщее внимание. Это был рослый человек лет тридцати с длинным лошадиным лицом и серьезным взглядом больших глаз. Однако внимание привлекла не его внешность, а лук, висевший у него на плече. Он стал по стойке «смирно» и, обращаясь к Коскеле, спросил учтиво и не меняя выражения лица:

– Это блиндаж господина лейтенанта Коскелы?

– Да.

– Разрешите спросить, господин лейтенант.

– Спрашивайте, – сказал Коскела, которого все это начало забавлять.

– Вы, господин лейтенант, и есть сам господин лейтенант Коскела?

– Да.

– Господин лейтенант, стрелок Хонкайоки А. – А-один. Первое А означает имя Аарне, второе А с единицей означает степень годности. Прибыл пополнением в ваш взвод, господин лейтенант. Ранее проходил службу во второй пулеметной роте пятнадцатого стрелкового полка, был ранен, находился на излечении в госпитале, направлен сюда пунктом комплектования. Докладываю о своей готовности снова проходить военную службу и пожертвовать свою кровь, а также кровь, перелитую в госпитале, на благо родины и ради свободы народа.

Солдат стоял в напряженной позе, и Коскела понял, что он ожидает позволения сесть.

– Ну, добро пожаловать. Вот скамья, присаживайтесь. Двое останутся здесь, двое пойдут в другой полувзвод. Решите это между собой.

Поколебавшись мгновение, Ванхала громко прошептал Коскеле:

– Оставь этого, с луком, у нас.

Ванхала опасался, что они многое потеряют, если этот с лошадиным лицом уйдет во второй полувзвод: за чистосердечной внешностью новичка ему тотчас увиделась бездна всяческой чертовщины. Коскела не имел привычки отдавать излишние приказания, поэтому он и предоставил вновь прибывшим разобраться между собой, кому куда пойти. Трое других были новобранцами и явились прямо из учебного лагеря; они хотели попасть во второй полувзвод, чтобы не находиться во одном блиндаже с офицером, которого они побаивались. Хонкайоки же остался без долгих слов, а с ним в конце концов и один из новобранцев, который робким шепотом назвал свою фамилию:

– Хаухиа.

Вновь прибывшие выбрали себе места на нарах и быстро там освоились. Хонкайоки осторожно поставил лук в пирамиду для винтовок, и Рокка спросил его:

– Ты полагаешься только на это и никакое другое оружие?

Хонкайоки вежливо ответил, уделяя Рокке все свое внимание:

– Ввиду быстрого развития всех видов оружия и технического вооружения в идущей ныне большой войне я считаю с точки зрения защиты страны неизбежным переход к новым видам оружия.

Всеобщий интерес вновь сосредоточился на этом странном крестоносце, и Коскела спросил у него:

– И откуда же мы родом?

– Господин лейтенант, мать произвела меня на свет в Лаутакюле, но, когда я был еще младенцем, мои родители переехали в Хяменлинну, где я и достиг отроческих лет. Дальнейшее мое возмужание происходило в различных местностях Финляндии, так как я вел довольно беспокойную жизнь, что, кстати сказать, обусловлено моим беспокойным характером. Во мне, видите ли, в большой мере совмещаются исследователь и первооткрыватель. Собственно говоря, я – ученый.

– Чем ты раньше-то занимался? – спросил в свою очередь Хиетанен.

Хонкайоки вежливо повернулся к нему и ответил в то же изысканном стиле, что и Коскеле:

– Господин сержант, профессия, которой я себя посвятил, это – лесное хозяйство. Точнее говоря, собирание шишек. Но этим я лишь зарабатывал себе на пропитание. Как я уже сказал, я – человек науки. Я занимался изобретениями, и в данное время моя ближайшая цель – вечный двигатель.

– А ты что, не слыхал, что его нельзя изобрести? полушутя спросил Хиетанен, который отличался особой прямотою, когда речь заходила о чем-нибудь «духовном».

– Да, я глубоко сознаю, с какими трудностями связано подобное изобретение, но я не обескуражен… Ну чт же, возможно, мне надо немного отдохнуть. Да, кстати, как у вас тут с дежурствами, если позволите спросить?

– На ночь выставляем дежурных к обоим пулеметам, днем только к одному, – ответил Коскела. – Вам, новичкам, лучше дежурить в паре с кем-нибудь из обстрелянных солдат, чтобы привыкнуть к местности и людям. Хаухиа придется отстоять с кем-нибудь две-три смены. Рокка, возьми его себе в напарники и покажи ему все. И хорошенько запоминайте то, что вам говорят, здесь все гораздо опаснее, чем кажется на первый взгляд. Сколько лет?

– Двадцать второй, господин лейтенант.

Хаухиа подскочил и застыл по стойке «смирно». Коскела сказал:

– Ну ладно, все образуется. А господами мы тут друг друга не величаем. Все на «ты», чтобы свободнее себя чувствовать. Разумеется, это относится только ко мне. Другие офицеры думают иначе.

– Ясно, господин лейтенант.

Хаухиа щелкнул каблуками; страх перед офицерами уже превратился у него в рефлекс.

III

Хонкайоки улегся на свое место на нарах. Его странное поведение никого больше не удивляло, ибо все догадывались, что он принадлежит к тому типу людей, которых создала затяжная война и которые готовы на всякого рода шутовство на потеху себе и другим. Хонкайоки уже настолько глубоко вошел в свою роль, что не мог вести себя иначе.Зато Хаухиа было не до сна. Он бы охотно заступил на дежурство прямо сейчас, но Рокка сказал:

– Пойдешь лучше со мной. У Отрастил Брюхо есть такая забава – дразнить противника. Снайпер может спокойно ухлопать тебя.

– Много людей убивают? – робко спросил Хаухиа.

Мгновение Рокка смотрел на него оценивающим взглядом, но Рахикайнен опередил его:

– Почти каждый день кто-нибудь отправляется на тот свет.

– Не верь ему. Он мелет чушь. Хочет застращать тебя. И на Миллионный мы снова попадем только через два месяца. Но никогда не выходи один! Заруби это себе на носу.

– Я уже пережил воздушный налет, – сказал Хаухиа и быстро добавил: – Хотя по сравнению с настоящей войной это, конечно, ерунда.

– Более настоящей войны не бывает, – улыбнувшись, сказал Рокка, и Хаухиа промолчал, подумав: Рокка улыбается оттого, что считает его ребенком. Он обвел глазами блиндаж, рассматривая находящихся в нем людей. Ему хотелось о многом еще расспросить, но он не решался. Перед Роккой и Хиетаненом он робел, не говоря уже о Коскеле. В нем глубоко сидел страх перед офицерами, появившийся еще в учебном лагере, и он с изумлением услышал, как Суси Тассу сказал Коскеле:

– Брось-ка мне газету.

– На, лови.

Рокка спрятал под постель свой инструмент.

– Ну что ж, малый, пойдем. Папаша покажет тебе, что такое война.

– А оружие?

– Оно снаружи.

Они вышли из блиндажа в проход, и Рокка завел Хаухиа за небольшой поворот окопа, где была уборная.

– Здесь сортир.

– Это листовка?

– Да. Они нас снабжают туалетной бумагой. – Рокка показал листовку, которая призывала финских солдат убить своих офицеров и перейти на сторону Красной Армии. – Видишь, что на обратной стороне? Если будешь сдаваться и покажешь ее, то тебе сохранят жизнь. Запомни это и возьми ее.

Они пошли дальше.

– Там пулемет второго отделения. Возле него дежурят только ночью. Вот это гнезда для пулеметчиков А это их часовой. Эй, что видно?

Часовой, читавший на посту какой-то роман, гляну в окопный перископ и сказал:

– Ничего не видно.

Рокка повернулся к Хаухиа:

– Не читай на посту, хотя Уккола и читает. И крепко заруби себе на носу: никогда не высовывать голову из окопа! Почти все, кто у нас убит, держали голову над окопом на секунду дольше, чем следовало. Всегда наблюдай в перископ.

– Да, да.

– «Да, да», а сам не замечаешь, что как раз сейчас ты виден противнику.

Рокка резко оттащил Хаухиа от амбразуры для ручного пулемета.

– Я не шучу. Каждое мое слово – истинная правда Кто знает, может, противник уже заметил тебя в бинокль Сейчас хоть и летний вечер, но мечтать не рекомендуется Смерть, видишь ли, не сидит сложа руки и не любуется красивыми местами. И не устраивает перекуры. Ты куришь?

– Да. Но при отъезде нам выдали лишь обычный рацион.

– Возьмешь у меня. В блиндаже получишь целую пачку. Слушай, что они говорят!

«Финские парни! Убивайте ваших лапуаских [Лапуаское движение-движение финских фашистов. (Названо по месту возникновения, городу Лапуа.) - прим.] офицеров и переходите на нашу сторону!» – хрипло доносилось из рупора с Чертова бугра.

– Лапуаских уже давно поубивали. Теперь на очереди те, что из Лайхиа [Лайхиа – город в Финляндии, считается родиной отъявленных скупцов - прим.], – послышался голос Ванхалы с другого конца окопа.

«Финские парни! Приходите к нам за хлебом!»

– Переходи ты к нам, получишь масло к хлебу! Хи- хи-хи.

Да они только этим и занимаются.

Рокка был раздосадован, хотя его и забавляло вечное зубоскальство Ванхалы. А Уккола улыбнулся и сказал через плечо:

– Ванхала изобрел новый вид телеграфа. Два выстрела с долгим промежутком, а потом три подряд. Тап…тап… тап-тап-тап. А оттуда отвечают. Верно, какой-нибудь такой же сумасшедший.

«Гитлеровские черные бандиты понесли огромные потери в живой силе и технике. Финские солдаты-рабочие! Вы истекаете здесь кровью, а немцы насилуют ваших жен и сестер».

– Да-да, и молодые мамаши получают все, в чем нуждаются, хи-хи-хи.

Па-па-па-па-па…

В ольховнике зашуршало, и Хаухиа бросился на дно окопа.

– Его накрыло? – тревожно спросил он.

– Русски винтовка – хутой винтовка, хи-хи-хи.

– Сам слышишь. Пойдем прогоним этого идиота.

Ванхала рассматривал Чертов бугор в перископ. Перископ этот состоял из прямоугольной трубки, сколоченной из дощечек, и двух зеркал. Из-за потерь, понесенных от снайперов, солдатам было приказано вести наблюдение только через этот прибор. Кроме того, был издан приказ обязательно носить каски, но солдаты так долго испытывали их на прочность, поднимая над краем окопа, что они были изрешечены пулями и теперь валялись на бруствере.

– Перестань орать, черт побери! – сказал Рокка, когда они подошли к Ванхале.

– Но ведь это противник первый начал, хи-хи.

– Он же может и кончить. Убирайся к черту! Что ты делаешь напильником?

– Пропиливаю бороздку в пуле. Вот услышишь, как она запоет, когда полетит.

Ванхала, улыбаясь, ушел. Особенно забавляло его упоминание об изнасилованных женах и сестрах, и он, похихикивая, составлял на эту тему новую фразу:

– Черные солдаты Германии насилуют здоровых и отважных дочерей Севера.

Рокка осмотрел в перископ всю местность и дал поглядеть Хаухиа.

– Смотри всегда только сюда! Четырнадцать убитых. Запомни, как они лежат, и не забывай. Ежели русские начнут атаку, тогда будет легче отличить мертвых от живых.

– Когда их убили?

– Прошлой осенью. Мы тогда были на другом участке. От них остались лишь кости да черви в тряпье. Видишь тот дзот на высоте? Вот оттуда они и стреляют. Ежели тебе повезет, иногда можешь увидеть там каску. Мне жутко хочется достать винтовку с оптическим прицелом и выйти всерьез на охоту. Поначалу я и стрелял, но потом занялся изготовлением колец, и теперь руки не доходят. Хочу немного помочь жене деньгами. Она, видишь ли, строится там, на Перешейке. А ты обожди маленько – не суйся сразу стрелять, пока не пообвыкнешь. Тут надо глядеть в оба. Ведь для этого приходится выставлять свой кумпол из окопа.

Все те два часа, что они стояли на посту, Рокка обучал Хаухиа и давал ему советы.

– Ежели они пойдут в атаку, дергай за эту проволоку. Она идет к колокольчику в блиндаже. И ежели дело дойдет до этого, не дрейфь. Прицеливайся метко и стреляй спокойно. Ежели в самом начале уложишь несколько человек, другие замешкаются.

– А каково это – стрелять в людей?

– Не знаю. Я всегда стрелял только в неприятеля.

– А они, выходит, не люди? – улыбаясь, спросил Хаухиа.

Его позабавил беззаботно-шутливый ответ Рокки.

– Наверное, нет. Точно не знаю. Умники там наверху говорят: враг не человек. А ты не принимай этого близко к сердцу или хотя бы оставь на потом, ежели уж иначе не можешь. Не то русские урегулируют вопрос по-своему. Я себе над этим голову не ломаю. Господа, которые нами командуют, должно быть, знают, что да как. Пусть они и отвечают за это. А Антти Рокка знай себе стреляет да выпиливает кольца. И ты делай то же.

– Я не слюнтяй, – подчеркнуто мужественно сказал Хаухиа и тотчас устыдился своих слов, опасаясь, как бы Рокка не принял его за бахвала. Хаухиа с первого же взгляда поддался обаянию Рокки и, попав в первый полувзвод, считал, что ему повезло. Рокка воплощал в его глазах все то, что ему доводилось слышать и читать про фронтовиков. Скоро и он станет таким же. Хаухиа жил во власти заблуждения, что война делает человека смелым. Немного подумав, он спросил:

– Говорят, человек привыкает к страху. Это верно?

– Какое там, к черту, привыкает! Страх – плохой товарищ. Его надо гнать от себя.

Земля содрогнулась – это снаряд стреляющего прямой наводкой шестидюймового орудия взорвался на Миллионном. Хаухиа бросился ничком на дно окопа и лежал там до тех пор, пока Рокка не велел ему встать. Он, стыдясь, объяснил, что еще не умеет отличать опасный снаряд от неопасного. К его удивлению, Рокка сказал серьезно и доброжелательно:

– Видишь ли, неопасных снарядов вообще не существует. Все снаряды чертовски опасны. Бросайся всегда на землю, когда заслышишь, что он летит. Это никогда не помешает.

Часа через два сменить их пришел Рахикайнен. Дежурный стал теперь и ко второму пулемету. Мяяття привел с собою Хонкайоки и объяснял ему позицию и особенности местности. На плече у Хонкайоки был лук и к нему стрелы в берестяном колчане. Мяяття сомневался, будет ли из его объяснений толк: этот солдат внушал ему опасение. Быть может, его вообще не следовало оставлять одного на посту.

– Что такое пребывать на посту, я знаю по своему прошлому опыту на военном поприще. Но вот слышали ли вы, капрал, о часовом, которому не повезло?

– Об этом все время приходится слышать. Говорят, позавчера на Миллионном у одного прямо под носом разорвался противотанковый снаряд.

– Это, несомненно, прискорбный случай. Но я говорю о часовом на Финском радио. Слышали ли вы, капрал, его жалобы? Мне всегда делается страшно грустно, когда я слышу, как он печально поет: «Я стою темной ночкой на посту в одиночку». Не понимаю, как можно допустить, чтобы один и тот же человек бессменно стоял на посту? Вот уж действительно потрясающий случай.

– Да, но у нас нет радио.

– Ну и отлично. Это избавит меня от многих мучительных минут. Да, кстати, не знаете ли вы, капрал, есть здесь хорошие заросли можжевельника? Мне кажется, я должен укрепить мое личное оружие.

– Конечно, есть – вот там, на пригорке.

– Спасибо. Может быть, я сделаю себе запасной лук. Борьба за существование нашего народа может принять более ожесточенные формы.

Мяяття исподтишка присматривался к Хонкайоки. Но, увидев, что тот, невзирая на глупую болтовню, зорко и внимательно глядит в перископ, успокоился.

IV

Рокка отстоял вместе с Хаухиа еще одно ночное дежурство, и вечером Хаухиа впервые должен был встать на часы один. Утром он попросил у Коскелы позволения сходить на соседний опорный пункт проведать своих товарищей по учебному лагерю.

– Иди. Но двигайся только по ходу сообщения и не выставляй головы.

– Слушаюсь, господин лейтенант.

Хаухиа еще не решался называть Коскелу на «ты». В восторге отправился он рассказать своим друзьям о том, что увидел и испытал. Коскела же, как всегда, лежал на своей постели, глядя в потолок, и пытался понять, как это человек может быть в таком восторге от войны.

На соседнем опорном пункте Хаухиа не давал своим товарищам вставить слово. Ему и на ум не приходило, что все им испытанное уже известно и им.

– У нас чертовски опасное положение. Голову нельзя высунуть из окопа. Но лейтенант славный малый. Знай полеживает себе на постели. Со мной обращаются как с младенцем, однако курева дают. Я хотел сразу же пойти один в караул, но мне не позволили. Сказали, что я, конечно, справлюсь, но есть приказ – не оставлять новичков одних. У нас чертовски хороший пулемет. Мне он очень нравится. Семьсот выстрелов в минуту, если не больше.

– И у нас такие же.

– Да, но из нашего настреляно больше, чем из других. А какой у нас младший сержант! Наверно, скоро получит крест Маннергейма. Родом с Перешейка.

– У нас тоже есть бравые вояки.

– Зато у нас есть один с заскоком. Орал вчера на противника, хотя противник стрелял как черт, так что ольховник трепыхался.

Новобранцы сварили себе кофе-суррогат и теперь попивали его все вместе. Владелец котелка с гордостью наблюдал, как тот покрывается сажей: скоро он будет совсем как у старых вояк.

Они шептались в углу блиндажа, едва ли отдавая себе отчет в том, что ведут себя совсем как дети. Поскольку свидетелей не было, Хаухиа мог дать полную волю своему воображению, а оно не знало границ.

– Да, братцы! Когда-то еще будет нам отпуск. Старые служаки, конечно, получат его первыми, но со временем дойдет очередь и до нас.

– Хорошо, что из пулеметной роты никого не назначают в разведчики.

– Берут добровольцев, по принуждать никого не принуждают.

– Добровольцем я не пойду.

– Ну, не знаю. Наверное, все-таки занятно сходить хоть разок в разведку. Рокка обещал мне, что возьмет меня с собой, как пойдет в следующий раз. Это тот самый младший сержант, о котором я говорил. Но мне пора, ребята. В два я должен заступить на пост. Приходите ко мне в четыре, когда я освобожусь. Идите по ходу сообщения и помните: голову не высовывать. Паралич от никеля, которым покрыта пуля, чертовски опасная болезнь. Захватывайте с собой сахар, сварим кофе. Я поговорю с Коскелой, это наш лейтенант. Перед ним не надо тянуться в струнку, он смеется надо всем этим. Я с ним сразу перешел на «ты».

– Мы тоже в струнку не тянемся. Я сегодня утром сидел перед блиндажом, вижу, идет командир опорного пункта. Ну, я сделал вид, что не заметил его.

– Так приходите! Увидите мертвых. Там их у нас четырнадцать штук. Лежат почти до самых позиций. В общем, у нас было жарко.

– У нас тут тоже крепко дрались. Наш опорный пункт даже перешел на два часа в руки русских. Ребята рассказывали, что его отбивали гранатами. В блиндаже было трупов – земли не видать.

– До нашего опорного пункта они не добрались. Наши так жарили из всех стволов, что их атака захлебнулась. Но мы скоро попадем на Миллионный. Там ребята один за другим играют в ящик. Ну, пока.

Хаухиа не замечал, что он уже начал подражать жестам и интонациям Рокки. Вернувшись в блиндаж, он с беспокойством поглядывал на часы, досадуя на себя: зачем он сказал товарищам, что он с Коскелой на «ты»? А если они придут сюда к нему! Он пытался обратиться к Коскеле на «ты», чтобы привыкнуть к тому времени, но у него не поворачивался язык. Наконец он стал робко расспрашивать:

– Вы, господин лейтенант, уже давно командуете взводом?

– Еще с мирного времени.

– Вы, вероятно, кадровый офицер?

– Внештатный. Иными словами, офицер запаса на действительной службе.

– И уже в Зимнюю войну воевали?

– Да.

– Также командиром взвода?

– Сперва я был командиром отделения, потом командиром взвода, а под конец опустился до командира роты.

– Как это так… ты… опустился?

– Ну, если в роте осталось всего шестнадцать человек. Ведь во взводе у меня все-таки двадцать.

– И танки… ты… тоже подрывал?

– Подорвал два вкопанных в землю, в Леметти. А вот Хиетанен действительно взорвал.

– Ты взорвал его связкой гранат? – Хиетанена он уже свободно называл на «ты».

– Миной. Ты, милый, не слушай все эти басни про подорванные танки. Их рассказывают больше те, кто танка и в глаза не видал. Я, когда пускал в ход мину, так боялся и торопился, что и до сих пор не знаю, как все это произошло. Даже десять минут спустя я так лязгал от страха зубами, что не мог удержать во рту сигарету. Мне и теперь еще иногда снится, как танк быстро перебирает гусеницами и прет прямо на меня. Я просыпаюсь от страха весь в поту… Не приведи бог его еще раз увидеть!

Коскела отложил в сторону «Карьялан виести» [Финская газета. - прим.], которые читал, и сказал:

– Ты можешь теперь идти один. Но если ты еще не чувствуешь себя достаточно уверенным, так и скажи. Никто тебя не заставляет. Я или Хиетанен охотно пойдем с тобой, если ты захочешь.

– Не надо, я справлюсь.

– Не сомневаюсь. Боюсь только, ты не представляешь, насколько это опасно, даром что кругом тишина. Не высовывай голову из окопа! Смотри только в перископ. И не стреляй зря. Не стреляй, если даже ты что- нибудь увидишь, разве что они попытаются пробраться на нашу сторону. Наблюдай также за своим непосредственным окружением, они очень ловки, когда хотят взять языка. Уже были случаи, когда они нападали сзади на часового среди бела дня. Но если что случится, не пугайся. Стреляй сразу без промедления и сохраняй спокойствие. Первый удар – залог победы. И не полагайся на то, что часовой от стрелков тоже наблюдает. Может случиться так, что он в свою очередь надеется на тебя. Я приду разок проверю.

– Я справлюсь, – уверенно сказал Хаухиа и собрался выйти из блиндажа на несколько минут раньше, чем следовало, не в пример ветеранам, которые всегда старались оттянуть смену на несколько минут.

– Помни, о чем я тебе толковал! – крикнул Рокка ему вслед.

– Большего нельзя для него сделать, – сказал Коскела. – Он хорошо проинструктирован.

Хаухиа сменял Ванхалу. Он бойко заступил на пост и важно заявил Ванхале, называя его по прозвищу, как это часто делал Рокка:

– Можешь идти, Отрастил Брюхо.

– Возлагаю на тебя ответственность за фронт. В убежище от осколков стоит «Старик Пекка» [«Старик Пекка» – тип финского оружия, прозванный так по имени третьего президента Финляндии Пера Эйвинда Свинхувуда. - прим.] только ты без надобности из него не стреляй. Иначе скоро станешь павшим героем. Лучше потихоньку расти себе в тишине, пока не дорастешь до грозного финского лесного воина.

Хаухиа повернул перископ. Он видел стрелковые гнезда противника, вырисовывающиеся на фоне мглистого вечернего неба. Казалось, будто все спит спокойно и мирно. Лишь издали, от Булаева, раздавался гул артиллерийской стрельбы, но он как-то не нарушал сонного спокойствия фронта. Вокруг же была какая-то мертвая тишина. Темные трупы перед позициями, казалось, лежат здесь с незапамятных времен, окаменелые, ставшие частью неподвижной природы.

Понаблюдав за местностью некоторое время, Хаухиа достал из-за пазухи лист бумаги и начал писать, подложив под него пачку сигарет. Всякий раз, написав два-три слова, он для очистки совести глядел в перископ. При этом он пересчитывал трупы, чтобы убедиться, что их число не увеличилось и между ними не затесались живые, поджидая удобный случай. Ему доводилось слышать такие истории.

Внезапно на Миллионном разорвался снаряд, и Хаухиа пригнулся, но, вспомнив про вчерашний вечер, тотчас распрямился. Вслед за первым там с интервалами в полминуты разорвалось еще более десяти снарядов.

Хаухиа перестал писать и начал рассматривать пулемет. Пулемет был тих и нем. Этот неодушевленный предмет казался Хаухиа именно немым, потому что он наделил его в своем воображении даром слова, как будто пулемет был легендой во плоти. Хаухиа попытался воссоздать в своем воображении эту легенду, но она получалась у него какой-то фальшивой, далекой от действительности; такими легендами кормили непосвященных военные корреспонденты. Ом не видел за пулеметом напряженного, неестественно искаженного лица, не слышал ни хриплых, испуганных криков, ни команд, ни истерических ругательств и проклятий, ни стона Кауконена, когда тот, мертвый, уткнулся лицом в те самые рукоятки, которые он, Хаухиа, сейчас рассматривал. Он ничего не знал о той дождливой, темной осенней ночи, когда пулемет лежал на глинистой тропе, где были убиты Лехто и Риитаоя.

«Великолепная штука. Интересно, есть ли в кожухе вода? Вот было бы хорошо дать пару очередей», – подумал он.

Хаухиа заглянул в перископ и тихо вскрикнул. Возле одного стрелкового гнезда на той стороне двигалась каска. Вот она застыла на месте. Хаухиа рванул пулемет из укрытия и прошептал несколько раз, словно оправдываясь:

– Стрелять я не буду, просто на всякий случай.

Он снова глянул в перископ. Каска была на прежнем месте. Некоторое время в его юной душе боролись охотничий азарт и страх ослушаться приказа. Затем он взобрался в одно из стрелковых гнезд и осторожно поднял голову.

– Лишь на секундочку… Они не успеют… Прикрою спереди веткой… Им оттуда не видно…

Он ткнул можжевеловую ветку в пулеметное гнездо, потом вдвинул в гнездо пулемет и дрожащими руками попытался навести его на каску. Он еще успел почувствовать сильный удар в голову, потом в глазах зарябило, и он замертво упал на дно окопа.

V

Во время побывки Ванхалы на родине в его патефон вставили новую пружину, там же обзавелся Ванхала и новыми финскими пластинками. Как раз сейчас солдаты проигрывали излюбленную песню «Жизнь в окопах». Рахикайнен лежал на нарах и подпевал:

Наш путь к сражениям ведет,

Где песню пуля лишь поет.

Не знали при уходе мы,

Кто в отчий дом назад придет

В окопах ныне мы живем,

Начальством нам – одна судьба,

И этим, может быть, путем

Мы все на свалку попадем.

У Рахикайнена был хороший голос, и даже высокие ноты он брал без особого напряжения, только чуть-чуть морщил лоб. Зато Ванхалу очень смешили наивно- сентиментальные слова песни, а также то, что продувной Рахикайнен пел их так самозабвенно:

О моя светлая любовь,

Приди унять из раны кровь.

Дай руку нежную твою,

Чтоб не погиб в чужом краю.

Я на сырой земле лежу

И смертной мукой исхожу.

Рахикайнен вдруг прервал песню. Желая показать, что, несмотря на его увлеченность, песня не берет его за душу и его волнуют более серьезные вещи, он сказал:

– Нет, теперь мне надо осмотреться на участках соседей. У нас уже все мало-помалу обзавелись кольцами. Сколько у тебя готовых?

– Заканчиваю восьмое. Что мне на нем выгравировать? «На память о 1942-м» или «Свирь, 1942-й»? Слушай, Рахикайнен, нам нужен новый образец. Тогда кольца опять пойдут и на нашем участке. Все новые вещи идут хорошо.

– Мы можем выгравировать льва с нашего герба.

– Скопировать с монеты в пять марок. Но тогда кольца будут стоить на пять марок дороже.

– Это пойдет. Главное, чтобы ты выдавал чистую работу.

Рокке хотелось бы и дальше продолжать эти разговоры о любимой работе, как вдруг зазвенел колокольчик. Проволока, ведущая на позиции, пришла в движение.

Коскела встал:

– Что-нибудь с парнем?

– Тревога!

Поднялась суматоха. Солдаты надевали сапоги, разбирали из пирамиды винтовки и выбегали в окоп. Хонкайоки подхватил лук и стрелы, но все же взял с собой и винтовку. Ванхале вспомнилась песня, которую только что пел Рахикайнен, и он, выбегая, со смехом сказал:

– Свалка началась. Наш путь к сражениям ведет, хи- хи-хи.

Блиндаж опустел. Они так спешили, что даже не вспомнили о патефоне, который продолжал играть. «Жизнь в окопах» кончилась, и теперь иголка впустую ходила по пластинке: скрип-скрип-скрип…

Выбежав из блиндажа, солдаты быстро сообразили, что никакой атаки со стороны противника нет, ибо в этом случае был бы поднят по тревоге весь взвод. Значит, дело шло только об их часовом. Первой их мыслью было, что неопытный Хаухиа чего-то испугался и поднял тревогу, но часового от стрелков на посту не было, и тогда они поняли, что произошло что-то серьезное.

– Что там случилось? – спросил Коскела, предчувствуя недоброе. Лицо часового, который шел им навстречу по окопу, все объяснило: часовой был серьезен и чуть бледен. Нарочито грубым тоном он сказал:

– Выставьте нового часового и вычеркните старого из списка довольствия.

– Снайпер?

– Да. Пулемет лежал на бруствере. Должно быть, парень хотел стрелять, пуля еще в стволе. Вон там показалась каска, чертовски высоко, это могла быть только приманка. Потом раздался выстрел, я догадался, что он высунулся посмотреть, и пошел туда. Это я поднял вас по тревоге.

– Проклятый мальчишка, надо же натворить такое! Я ему четыре часа только об этом и толковал. Останься он жив, я взял бы палку и надавал ему по заднице…

– Все-таки не стоило отпускать его одного.

– Никто не может сказать, что малый не знал инструкций, – сказал Коскела.

– Да уж сколько мы ему разных советов надавали.

– Верно.

Они сошлись на том, что никто не виноват – такая судьба!

Хаухиа лежал скорчившись на дне окопа. На лбу у него, точно между глаз, синело небольшое отверстие. На месте входа пули не вытекло ни капли крови, зато сзади был вырван кусок черепа с мозгом. Само по себе это зрелище было для них привычным, однако случайную, казалось бы, смерть этого юноши они приняли ближе к сердцу, чем какие бы то ни было прочие потери. Хотя большинство из них было лишь на несколько лет старше Хаухиа, он казался им почти ребенком, и оттого его судьба казалась им еще трагичнее.

Рахикайнен согласился отстоять остаток дежурства, с тем чтобы ему это зачли за полное. Другие отнесли тело в блиндаж. Коскела сообщил о происшествии Ламмио и Карилуото и попросил подвергнуть Чертов бугор артиллерийскому обстрелу. Разрешение открыть артиллерийский огонь в эту пору давал командир батальона, если только речь не шла об отражении атаки противника. Чтобы, получить такое разрешение, Коскела наврал Сарастие, будто заметил на Чертовом бугре оживленное передвижение-противника. Сарастие хотя и удивился, почему ему об этом не доложил артиллерийский наблюдатель, однако разрешение дал, так как Коскела пользовался у него безграничным доверием. Солдаты были удивлены тем, как легко и непринужденно, оказывается, умеет врать Коскела.

– Пусть-ка теперь этот чертов снайпер наложит малость в штаны, – сказал тот, укладываясь на постель, -А тело отправьте в тыл на повозке, на которой подвозят продовольствие.

Через некоторое время окна блиндажа задрожали от залпов орудий, находящихся за несколько километров в тылу.

– Это тяжелое в Итявааре.

– А может, и в Корвенкюле.

– Нет. Когда стреляют из Корвенкюле, снаряды прилетают вон оттуда, справа, из-за сосен. Слушай, как грохочет.

– Хоть бы накрыло кого следует, – с горечью сказал обычно молчаливый Суси Тассу.

В эти минуты они действительно ненавидели врага. Им казалось чуть ли не преступлением, что тот, другой, опередил парня с выстрелом. Как бы то ни было, гибель Хаухиа разжигала их боевой дух гораздо заметнее, чем гибель двух солдат, расстрелянных военными полицейскими возле бани.

Огневой налет все еще продолжался, когда пришли приятели Хаухиа. При входе в блиндаж они увидели тело, прикрытое плащ-палаткой, но, напуганные гулом орудий, не обратили на него должного внимания. Их было четверо: двое прибывших как пополнение в соседний стрелковый взвод из пулеметного взвода Коскелы. Они ввалились в блиндаж с кусками сахара и сухарями в карманах. Первый из них стал по стойке «смирно» и сказал:

– Господин лейтенант, просим разрешения посетить рядового Хаухиа. Мы были с ним в одной части.

Рокка полировал кольцо. Остальные безмолвно лежали на нарах. Никому не хотелось говорить парням правду, и это пришлось сделать Коскеле.

– К сожалению, дело обстоит так, что… Хаухиа убит. Снайпером. Он лежит там, при входе.

Робея перед офицером, парии прятались за спину друг друга. Стоявшие сзади застыли с недоверчиво-испуганным выражением, им не терпелось уйти. Коскела добавил:

– Да, и пусть это будет вам уроком. Собственный опыт приходит тогда, когда уже слишком поздно. Вы должны понять: серьезное и несерьезное на войне соседствуют друг с другом. Они постоянно переплетаются.

– Слушаюсь, господин лейтенант. Можно на него взглянуть?

– Взгляните. Прикройте его потом как следует.

Ребята не долго оставались у блиндажа. Они увидели то же, что увидели старшие год назад, когда смотрели на Вуорелу: остекленевшие глаза, оскаленные зубы, желтая кожа.

Вечером Ванхала хотел завести патефон, но Коскела, покашливая, сказал:

– Сегодня обойдемся без этого. Завтра послушаете.

Он взял неоконченное письмо Хаухиа и, повертев его

в руках, решил, что лучше все же его не отсылать.

Где-то на фронте, 10.8.42

Милые мои!

Вот я уже и на фронте. Треску здесь хватает. Еще с несколькими товарищами я прибыл сюда вчера и теперь стою на посту. Еще не спросил у лейтенанта номер нашей полевой почты, но напишу его в конце. Здесь повсюду трупы. Люди убиты не так давно, но в трупах уже черви. Если будете посылать мне мясо, посолите его хорошенько. Посылки идут сюда долго. Как раз сейчас на опорный пункт соседа обрушился шквал огня. Мы скоро отправимся туда, но вы не беспокойтесь, я непременно останусь жив…

Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх