Заключение

Прочитав эту хронику моего сотрудничества с международным рабочим движением в периоды его побед и поражений, читатель имеет право спросить, какова сейчас моя позиция. Мне шестьдесят лет, и я делаю выводы из событий тех лет. Моя вера в необходимость общественных изменений, пропагандируемых этим движением, и в реализацию его идеалов никогда не была более полной, чем сейчас, когда его победа кажется такой далекой. Я более чем когда-либо убеждена, что активное международное рабочее движение должно стать инструментом этих изменений. Опыт более сорока лет только укрепил мои социалистические убеждения, и, если бы я могла начать жизнь сначала, я бы посвятила ее той же самой цели. Это не означает, что я не признаю своих собственных ошибок или ошибок тех фракций, в которых я работала.

Социальное и физическое поражение, нанесенное фашизмом рабочему классу и человечеству вообще, можно преодолеть и компенсировать, если дух этого движения не будет убит. Вести, которые я получаю из нелегальных источников во всех фашистских странах, подтверждают, что в своей массе итальянцы не фашисты по духу, что немцы не шовинисты и не антисемиты. Журналистские репортажи или рассказы людей, случайно приехавших в эти страны, народ которых террор принудил к молчанию и лишил способов выражения своих истинных чувств, не производят на меня впечатления. Кое-кто из этих людей описывает фашистскую Италию как истинный рай, где царит порядок: никаких забастовок, беспорядков, нарушений в движении поездов; глава страны – объект всеобщего обожания. Тех, кто посмеялся бы над Муссолини, над его внешностью и жестикуляцией в дни его бытности уличным оратором, захватывает нынешнее его красноречие, когда он выступает с балкона дворца. Самовнушение заставляет этих людей верить, что это красноречие увлекло и весь итальянский народ.

Что касается личных способностей, то Муссолини заурядный полуинтеллигент, добившийся всего в жизни сам. Он представляет тот тип людей, разновидностей которого сейчас так много в Италии. Словесный напор, унаследованный от романьольского происхождения, и его умение грубо блефовать сильно разрослись благодаря его врожденной склонности все делать напоказ. Отсутствие угрызений совести дало ему возможность придерживаться противоречивых лозунгов и занимать противоречивые позиции, а безнаказанность, которую гарантирует подобострастное общественное мнение ловкому обманщику, создала ему условия для того, чтобы изображать из себя гения. Если экономическое положение Италии под ним рухнет, то те, кто льстят ему сегодня, увидят в нем смешного и амбициозного авантюриста, мучающегося от комплекса неполноценности. В отличие от Гитлера Муссолини знает, что его методы никогда не смогут достичь цели, к которой он стремится. Он имеет достаточное представление об экономических факторах, чтобы знать, что он никогда не сможет полностью задушить рабочее движение или помешать развитию в конечном счете социалистического коллективизма. Он по-прежнему ненавидит правящие классы, монархию и церковь почти с такой же силой, что в дни, когда он боролся с ними в открытую. И он знает, что они не доверяют ему. Но они были его соучастниками в его восхождении к власти. Побывав орудием в их руках, он стал их хозяином.

Приезжий из-за границы не знает ничего ни об этом, ни о закулисном недовольстве, о попытках провести забастовки или демонстрации, которые быстро подавляются, а затем вновь начинаются, причем в прессе об этом нет ни малейшего намека. Это все искры света, которые не видны иностранцам и о которых даже многие итальянцы ничего не знают.

Незадолго до отъезда из Парижа в Соединенные Штаты в своем письме Леону Блюму, который тогда был редактором французской ежедневной социалистической газеты Populaire[17], я написала, что Муссолини без колебаний разорвет любой договор или союз, который он может заключить, будучи хозяином Италии, – точно так же, как он предал свою партию в 1914 году.

В современной Испании нападение фашистов при поддержке наемников извне приобрело с самого начала такой явно реакционный и милитаристский характер, что испанский народ так же, как и широкие слои буржуазии, всколыхнулся, чтобы дать ему отпор. Здесь также рабочие были лучше психологически подготовлены к тому, чтобы защищать себя, благодаря опыту своих итальянских и немецких товарищей и ошибкам демократического и коммунистического руководства в Германии.

Несмотря на экономическую отсталость страны, рабочее движение в Испании было самым активным в Европе, впитав в себя революционные социалистические и анархо-синдикалистские традиции. Наверное, больше, чем другие европейские рабочие, они были убеждены в том, что им «нечего терять, кроме своих цепей». Их отчаянная героическая борьба против объединенных сил испанского, итальянского и немецкого фашизма, почти невероятная стойкость, проявленная ими, а также поддержка и сочувствие, которые получила их борьба у революционеров и либералов в других странах, – это тот свет, который освещает весь мир в темные годы, которые мы переживаем сейчас. Таковой является и менее заметная и менее драматичная борьба, которую ведут жертвы фашистского угнетения в Италии, Германии и Австрии.

Я уже говорила, что дух социализма во всем мире нельзя убить. Однако в этом общем правиле возможно одно исключение, о котором напоминают события в России. Этот дух могут убить те самые, кто проповедовал и, казалось, олицетворял его. Ситуация, которая созрела в России за последние несколько лет, создала ему такую угрозу, какую не смог создать фашизм. Ростки этой ситуации вынудили меня покинуть Россию меньше чем через пять лет после моего возвращения в нее в 1917 году и порвать все отношения с ее руководителями. В то время другие революционеры отрицали или игнорировали их или полагали, что могут искоренить их. Многие из них, как Троцкий или другие, которые не смогли уехать из России, стали жертвами методов, которые они так долго дозволяли. В настоящее время эта репрессивная схема вышла за пределы России и добралась до Испании и через механизм помощи, оказываемой испанским рабочим в их войне с фашизмом, угрожает единству и самому существованию испанского рабочего движения, уже уничтожив некоторых из его самых храбрых вождей.

Советская Россия! Как изменилось значение этих слов за последние двадцать лет! Во время Октябрьской революции ее поддерживало лишь небольшое число либералов и представителей интеллигенции. В России всякая борьба, неизбежно подразумевавшаяся в социальной революции, совершаемой в отсталой стране, пугала их. За пределами России рассказы о голоде, жестокости, терроре, утрате отдельным человеком свободы – рассказы и правдивые, и лживые – не складывались в привлекательную картину.

Но позднее, с ростом неравенства между рабочими и интеллигенцией, с прибавлением новых привилегий тем, кто принадлежал к бюрократическому аппарату или прилепился к нему, либералы успокоились. А когда российское правительство стало больше интересоваться мнением либералов, нежели рабочего класса, и когда адаптация к капиталистическому миру проникла в его органы и учреждения в стране и за рубежом, интеллигенция и либералы приняли Россию, начали превозносить ее институты и чувствовать себя в ней как дома. Стали хвалить все без разбора. Их статьи и книги (многие из них более чем посредственные) поставили их в привилегированное положение – создав им их собственный мир, – так что они не могли видеть, что происходит в России за пределами этого иллюзорного мира. В Европе и Соединенных Штатах они автоматически завоевали широкую публику и добились положения, которое было тем более привлекательным, потому что оно создавало иллюзию бесстрашия и силы духа. Это было особенно верно для периода после экономических катастроф в западных странах, которые лишили интеллигенцию той уверенности, более или менее принимавшейся как нечто само собой разумеющееся.

Необузданная безжалостность нацистского антисемитизма, которая сделала социальными и экономическими париями столь многих немецких интеллигентов и их последователей-либералов, еще больше усилила влияние России. Для многих из них военная мощь России и то, что они принимали за «интернациональный коммунизм», казалось, были единственной силой, способной дать отпор их гонителям. И они были либо слепы, либо равнодушны к другим соображениям: преследованиям политических диссидентов и других групп в России. Их книги нельзя было ни печатать, ни продавать на их родине, но за границей за них им хорошо платили, в том числе и лестью за написание книг в защиту сталинской России и ее руководителей. Какое имело значение, что русских – интеллигентов и политических диссидентов – сажали в тюрьмы, отправляли в ссылку, казнили или оставляли без работы умирать от голода в этой новой Святой земле? Или то, что сто шестьдесят миллионов человек зависели от политических капризов одного? Не имело, разумеется, никакого значения то, что такое положение было абсолютно несовместимо с духом созидания первой рабочей республики. Их энтузиазм, вероятно, является самым большим оскорблением, которое истинные революционеры в России и по всему миру вынуждены терпеть последние несколько лет.

Я верю, что широкие слои русского народа чувствуют и знают это и что, пока они выполняют основную программу советской власти, их все больше и больше возмущает – хотя они и не могут выразить этого – извращение духа и цели их революции. Иначе продуманная система репрессий, повсеместное проникновение ОГПУ, судебные процессы и казни последних нескольких лет были бы не нужны. Даже малый процент более старого поколения России не верит в обвинения, предъявленные Троцкому и другим строителям революции. Но они должны вести себя так, как будто они верят. Но разве – может спросить читатель – «признания» некоторых этих людей не доказывают, что они виновны? Тому, кто знал этих людей и всю российскую систему власти, они ничего этого не доказывают.

Именно это убивает дух рабочего движения не только в России, но и во всем мире: идея, которая вдохновляла целые поколения на беспримерный героизм и энтузиазм, стала отождествляться с методами власти, основанной на коррупции, вымогательстве и предательстве. И последнее, но не менее важное: подхалимы и наемные убийцы этой власти заразили мировое рабочее движение. В этом методы большевизма все больше и больше совпадают с фашистскими.

Я принадлежу к немногим людям, которых не удивили различные резкие изменения в тактике Коммунистического интернационала. Я знала, что тактику ему всегда скорее навязывали, нежели он принимал ее сам, а так как тактика никогда не соответствовала убеждению, то не было никакой необходимости в психологической адаптации. Эти изменения были результатом сделок (или неудавшихся сделок) между Сталиным и военными и дипломатическими властями других стран.

Если новая мировая война, – которая сделает мир не более безопасным для демократии, чем последняя, – не ввергнет нас в новый кошмар в ближайшие несколько лет, я верю, что международное рабочее движение можно создать заново, и в этом движении, его смелости и солидарности единственная надежда человечества. Такое движение выучилось бы на прошлых поражениях в столкновениях с фашизмом и на ошибках и предательствах российского эксперимента. Новая мировая война с неизбежным ростом тоталитаризма разного рода в демократических странах вполне может уничтожить возможность такой международной акции на грядущие десятилетия.

Я горжусь тем, что жила и работала вместе с мастерами, создававшими новый общественный порядок. Многие из них сейчас мертвы или потерпели поражение, находясь в изгнании или в своих собственных странах. Но их место займет новое поколение, чтобы на фундаменте, который мы заложили, строить более мудро и более успешно.