Глава 23

1917

Моя телеграмма с обзором положения в России для сведения имперской конференции. – Начало революции. – Телеграмма Родзянко императору. – Позиция правительства и Думы. – Император решает назначить военного диктатора и возвратиться в Петроград. – Назначение Думой Временного комитета. – Образование Совета. – Император выражает согласие пойти на уступки, но уже поздно. – Во Псков отправлены делегаты, чтобы потребовать его отречения. – Назначение Временного правительства. – Великий князь Михаил временно отказывается занять престол. – Приказ № 1

Заседания совпали с временным улучшением внутренней ситуации, и внешние признаки политических волнений были немногочисленны. Поэтому не стоит удивляться, что делегаты союзной конференции по возвращении в свои страны выразили излишний оптимизм относительно будущего России. Но мое видение ситуации практически не изменилось. Мне было поручено представить участникам имперской конференции, которая должна была собраться в Лондоне, доклад относительно перспектив дальнейшего участия России в войне. Посоветовавшись с лордом Милнером, с которым я имел честь работать во время его пребывания в Петрограде, 18 февраля я отправил в министерство иностранных дел телеграмму следующего содержания:

«Хотя реакционная бульварная пресса периодически обрушивается на нас с нападками, антибританская кампания затихла, и англо-российские отношения сейчас как никогда дружественные. Император, большинство его министров и большая часть народа – убежденные сторонники англо-российского альянса. Можно с уверенностью сказать, что народ в целом высоко ценит огромное содействие, оказанное Великобританией, ее флотом, армиями и казной, и именно с ней он связывает свои надежды на окончательную победу.

Гораздо труднее точно сказать, каковы перспективы дальнейшего участия России в войне. Большинство народа, включая правительство и армию, едины в своем стремлении сражаться до победного конца, но на этом национальное единство заканчивается. Важнейший элемент – император – прискорбно слаб, но единственный вопрос, в котором мы можем рассчитывать на его твердость, – это война, и причина этого в том, что императрица, фактически правящая Россией, придерживается разумной позиции по этому вопросу. Несмотря на широко распространенное мнение, ее нельзя считать немкой, работающей в интересах Германии, но ее политика носит реакционный характер, поскольку она стремится сохранить самодержавие в неприкосновенности для своего сына. По этой причине она побуждает императора избирать себе в министры людей, на которых она может положиться в проведении твердой политики, не обращая при этом внимания на их деловые качества. Однако, действуя подобным образом, она становится бессознательным орудием людей, действительно являющихся германскими агентами. Эти последние, навязывая императору политику реакции и репрессий, одновременно ведут революционную пропаганду среди его подданных в надежде, что Россия, раздираемая внутренними противоречиями, вынуждена будет заключить мир. Позволив Протопопову осуществлять меры, прямо рассчитанные на провоцирование беспорядков, император играет им на руку. Протопопов как министр внутренних дел назначил на посты в своем и других правительственных ведомствах реакционеров, столь же продажных, сколь и бездарных; он практически запретил все общественные собрания, особенно заседания Земского союза, и пытался, хотя и безуспешно, распустить последний; он добивается роспуска Думы, ограничения свободы прессы и восстановления предварительной цензуры. Его последним шагом был арест двенадцати рабочих, членов Военно-промышленного комитета. Взрыв уже последовал бы, если бы Дума, осознающая всю серьезность ситуации, не воздержалась от шагов, которые могут помешать успешному ведению войны. Хотя рабочие крайне возмущены арестом своих представителей, но высокая заработная плата в сочетании с патриотизмом до сих пор предотвращала забастовки.

Если случатся перебои с доставкой продуктов, забастовки неизбежно последуют, а экономическая ситуация вызывает больше беспокойства, чем политическая. Если бы речь шла только о политике, окончательное решение можно было бы отложить до окончания войны, но экономическое положение представляет собой постоянную угрозу. Экономические трудности могут в любой момент раздуть тлеющее пока что пламя политического недовольства, что серьезно подорвет способность России вести войну. Запасы топлива на железных дорогах настолько малы, что на одной из них его, как говорят, хватит лишь на несколько дней. Многие также опасаются, что, даже если резервы будут на какое-то время восполнены, нехватки возникнут снова сразу же после того, как возобновится нормальная работа железных дорог, в настоящий момент сокращенная до минимума. Многие военные заводы уже временно закрыты из-за недостатка топлива и сырья, и нельзя полностью исключить опасность прекращения снабжения армии и городов.

В целом ситуацию можно охарактеризовать следующим образом: хотя император и большинство его подданных настроены продолжать войну до конца, Россия, по моему мнению, будет не в состоянии встретить четвертую зимнюю кампанию, если теперешнее положение дел сохранится и дальше. С другой стороны, Россия так богата природными ресурсами, что, если император поручит ведение войны действительно способным министрам, у нас не будет поводов для беспокойства. В теперешнем положении будущее представляется туманным. Политическая или экономическая ситуация в любой момент может преподнести нам неприятный сюрприз, в то время как финансовую ситуацию может усугубить постоянная допечатка бумажных денег. Однако Россия – такая страна, которая обладает счастливой способностью держаться наперекор всему, и мне только остается надеяться, что ей удастся устоять, если мы будем продолжать оказывать ей необходимую поддержку».

27 февраля открылась сессия Думы, и первое заседание, на котором я присутствовал, прошло настолько спокойно, что я решил, что могу спокойно позволить себе короткий отдых в Финляндии. В те десять дней, что я там провел, до меня не доходило никаких сведений о надвигающейся буре. И только в воскресенье, 11 марта, когда мы с женой вернулись последним поездом в Петроград, мой слуга сообщил нам о забастовке трамваев и извозчиков. Та часть города, по которой мы проезжали по дороге в посольство, была совершенно спокойна, и – за исключением нескольких военных патрулей на набережных и действительно отсутствия трамваев и извозчиков – ничего необычного мы не видели.

Тем не менее ситуация становилась уже весьма серьезной. Из-за нехватки угля, о которой я упомянул в приведенной выше телеграмме, часть заводов пришлось закрыть, и в результате несколько тысяч рабочих лишились работы. Сам по себе этот факт не был таким тревожным, поскольку им выплачивали пособие, не желая доводить дело до беды. Но они хотели хлеба, а многие из них, простояв помногу часов в очередях перед хлебными лавками, так ничего и не получали. В четверг, 8 марта, состоялось бурное заседание в Думе, на котором правительство подверглось резкой критике за свою неспособность наладить снабжение Петрограда продовольствием; и именно нехватки хлеба стали источником волнений, начавшихся в тот день среди рабочих. В тот же вечер несколько хлебных лавок в бедных кварталах было разграблено, и на Невском проспекте впервые появился казачий патруль.

На следующий день волнения усилились. Люди хотели знать, какие меры предпринимаются для преодоления продовольственного кризиса, но никаких заявлений не последовало. Группы рабочих и студентов шествовали по улицам, а за ними следовали толпы мужчин, женщин и детей, пришедших из любопытства и желающих увидеть, что будет дальше. По большей части эти толпы были настроены добродушно, они расступались перед казаками, когда те получали приказ очистить какую-либо улицу, и иногда даже провожали их приветственными криками. Казаки, со своей стороны, старались никому не причинять вреда и даже перебрасывались шутками с теми, кто оказывался с ними рядом, – а это уже было плохим признаком для правительства. Враждебность толпы была направлена главным образом против полиции, с которой у нее было в тот день несколько столкновений. На некоторых улицах были также повреждены и перевернуты трамвайные вагоны.

Тем временем лидеры социалистов, которые в течение последних месяцев вели активную пропаганду на фабриках и в казармах, не дремали, и в субботу, 10-го числа, город принял уже более серьезный вид. Дело дошло почти до всеобщей стачки, и толпы рабочих, шатавшиеся взад и вперед по Невскому проспекту, теперь уже выглядели более организованно. Никто точно не знал, что должно случиться, но у всех было чувство, что подворачивается слишком удобный случай, чтобы его упустить. В целом, однако, люди были настроены по-прежнему миролюбиво. Вечером была стрельба, в которой были виноваты полицейские, переодетые по приказу Протопопова в солдатскую форму.

Теперь правительство решилось прибегнуть к суровым репрессивным мерам. В воскресенье утром, 11 марта, военный губернатор генерал Хабалов расклеил по всему городу объявления, предупреждающие рабочих, что те, кто не вернется на работу на следующий день, будут посланы на фронт и что полиция получила приказ рассеивать любые толпы, которые соберутся на улицах, любыми имеющимися в их распоряжении средствами. Это предупреждение не приняли во внимание, толпы были так же многочисленны, как и раньше, и в тот день от огня, открытого войсками, погибло около двухсот человек. Однако после полудня одна рота Павловского полка, получившая приказ открыть огонь, взбунтовалась, и ее пришлось разоружить силами Преображенского полка. К вечеру сопротивление было сломлено, толпы рассеяны, и порядок временно восстановлен. Но народное движение, первоначально добивавшееся лишь незамедлительного принятия мер для устранения нехватки продовольствия, теперь приобрело политический характер и стремилось к свержению правительства, ответственного как за огонь по толпе, так и за продовольственный кризис.

Император, над которым словно тяготел злой рок, проведя январь и февраль в Царском Селе, решил, что не может больше отсутствовать в Ставке, и 8 марта, в четверг, возвратился в Могилев, находящийся более чем в двадцати часах езды по железной дороге. Если бы он еще на несколько дней остался в Царском Селе, в непосредственной близости от тех, кто мог предоставить ему точную информацию о событиях в столице, он бы лучше представлял себе крайнюю серьезность ситуации. В субботу генерал Алексеев посоветовал ему немедленно согласиться на необходимые уступки, а в воскресенье Родзянко послал ему телеграмму следующего содержания: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. Растет общее недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца».

В то же время Родзянко передал эту телеграмму командующим различными фронтами с просьбой об их поддержке и вскоре после этого получил ответы от генералов Рузского и Брусилова, в которых говорилось, что они выполнили его пожелание. Дошла ли телеграмма Родзянко до императора или ее сознательно от него скрыли, неизвестно, но дворцовый комендант генерал Воейков в своих разговорах с государем, несомненно, извратил истинное положение дел и высмеял мысль о революции.[82] Тем временем правительство не придумало ничего лучше, чем прервать сессию Думы.

Вечером в воскресенье в казармах было сильное возбуждение: солдаты собирались, чтобы обсудить, как им вести себя на следующий день. Должны ли они стрелять в своих родных и близких, если такой приказ будет дан? Этот вопрос они задавали друг другу. Ответ на него был дан в понедельник утром. Когда солдатам одного из гвардейских полков – Преображенского – приказали открыть огонь, они повернулись и застрелили офицеров. Волынский полк, посланный для усмирения преображенцев, последовал их примеру. Другие полки поступили так же, и к полудню 25 тысяч солдат примкнули к народу. Утром был взят арсенал и захвачены запасы оружия и боеприпасов. Затем одно за другим последовало: поджог здания окружного суда, разгром тайной полиции и уничтожение всех компрометирующих архивов, освобождение из трех главных тюрем как политических, так и уголовных преступников и захват Петропавловской крепости.

Безвольное и некомпетентное правительство с самого начала совершило ряд ошибок. Сильный, энергичный министр вроде Столыпина мог бы с тактом и твердостью удержать движение народных масс в определенных границах. Правительство не сумело убедить народ, что продовольственный кризис удастся разрешить. Оно применило неэффективные меры для восстановления порядка, которые только озлобили людей и сыграли на руку настоящим революционерам. Наконец, приказав войскам стрелять в народ, оно раздуло из всеобщего недовольства пожар, с быстротой молнии охвативший весь город. Но основную ошибку совершило военное командование, которое должно было, обладай оно хоть какой-нибудь предусмотрительностью, оставить в городе хотя бы несколько дисциплинированных и надежных воинских частей для поддержания порядка в столице. В основном же столичный гарнизон – общей численностью около 150 тысяч человек – состоял исключительно из учебно-запасных частей. Это были молодые солдаты, взятые из деревень, проходившие обучение перед отправкой в качестве пополнения на фронт. Офицеров, которые вели обучение, было слишком мало, чтобы держать в подчинении такое количество людей. То были отправленные в тыл по ранению или неопытные мальчишки из военных училищ, совершенно не способные поддерживать дисциплину в кризисной ситуации.

Такая ошибка была особенно непростительной, поскольку Петроград всегда представлял опасность с точки зрения революции. Он был центром социалистической пропаганды, которая особенно успешно шла в казармах, на заводах и фабриках. Он был полон немецких агентов, делавших все возможное для переворота в империи, поскольку считали это самым надежным способом выведения России из войны. Более того, атмосфера столицы настолько пропиталась пессимизмом, что император не раз говорил мне, как ему приятно бывает стряхнуть с себя ее гнетущее влияние и возвратиться в более ободряющую атмосферу фронта.

Я, как уже говорилось, вернулся в Петроград лишь в воскресенье вечером и в понедельник, как обычно, вместе со своим французским коллегой отправился в министерство иностранных дел. Когда я находился там, генерал Нокс позвонил мне и сообщил, что большая часть гарнизона взбунтовалась и полностью завладела Литейным проспектом. Я передал это сообщение Покровскому, сказав, что Протопопов добился своего – его провокационная политика привела к тому, что Россия оказалась перед лицом революции. Покровский согласился, но заявил, что порядок и дисциплина будут восстановлены. Назначат военного диктатора, сказал он, с фронта пришлют войска для подавления мятежа, а в заседаниях Думы объявят перерыв до 25 апреля. Я ответил, что перерыв в работе Думы – сумасшествие и единственным результатом этого может быть, что волнения, в данный момент ограниченные Петроградом, распространятся на Москву и другие города. Теперь слишком поздно подавлять это движение силой, и единственно возможный выход – прибегнуть к политике уступок и примирения. Покровский с этим не согласился, сказав, что, если бы речь шла лишь о восстании гражданского населения, правительству, возможно, стоило бы попробовать уладить дело миром, но в данном случае мы имеем дело с солдатами, нарушившими присягу, данную императору, и воинская дисциплина должна быть восстановлена в первую очередь.

Несмотря на приказ об отсрочке сессии Думы, избранный этой палатой комитет продолжил свои заседания. В то же время Родзянко послал императору вторую телеграмму: «Положение ухудшается. Надо принять немедленные меры, ибо завтра уже будет поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии». Вскоре Дума узнала, что военный министр генерал Беляев получил телеграмму от императора с сообщением, что он возвращается в Петроград и что генерал Иванов, которого он назначил диктатором, вскоре прибудет с большим количеством войск. Эта телеграмма воспроизводила взгляды, выраженные мне Покровским касательно мер, которые будут предприняты против солдат, нарушивших воинскую присягу.

В половине второго в Государственную думу явились депутаты от воинских частей, расположенных на северном берегу реки, чтобы узнать, какие указания даст им Дума. Родзянко, который их принял, сказал, что основным требованием Думы является отставка нынешнего правительства. Он ничего не говорил об императоре, поскольку Дума, как и большинство народа, была застигнута врасплох стремительным развитием событий и не знала, как быть. Несколько позже к Думе подошел отряд восставших войск, и тут Керенский и Чхеидзе обратились к солдатам, призвав их поддерживать порядок, не допускать бесчинств и твердо стоять за свободу. Керенский попросил их предоставить Думе охрану, и, во избежание столкновений, Родзянко согласился на замену старого караула. Керенский – молодой адвокат, сын бывшего главного инспектора учебных заведений Туркестана, женатого на крещеной еврейке, – уже составил себе имя пламенными речами, которые он произносил в Думе в качестве лидера партии социалистов-революционеров.[83] Мне придется много говорить о нем ниже, но сейчас уместно будет отметить, что в эти критические дни он действовал вполне лояльно – если учитывать его социалистические взгляды – по отношению к комитету Думы. Чхеидзе, который представлял социал-демократов, напротив, работал исключительно в интересах своей партии. Около трех часов, после заседания, проведенного за закрытыми дверями, Дума назначила Временный комитет для поддержания порядка, в который были включены представители всех партий, за исключением крайне правых: его составили двое правых, трое октябристов (умеренных), пятеро кадетов-«прогрессистов» и двое социалистов – Керенский и Чхеидзе. Председателем комитета стал Родзянко.

В тот же вечер Исполнительный комитет Совета рабочих депутатов созвал своих представителей на собрание в Таврическом дворце, где заседала Дума. Солдатам, перешедшим на сторону народа, предлагалась послать одного делегата от каждой роты и заводам – одного делегата от каждой тысячи рабочих.

В течение всего дня люди шли в Думу, и к вечеру в здании скопилось множество солдат, рабочих и студентов. Вечером туда был приведен председатель Государственного совета Щегловитов, бывший министр юстиции и ультрареакционер, и помещен под арест, а ближе к полуночи туда явился жалкий человек в засаленной шубе и произнес: «Я – бывший министр внутренних дел Протопопов. Желая благополучия своей стране, я добровольно передаю себя в ваши руки».

Благодаря усилиям Временного комитета 13 марта, во вторник, обстановка в городе начала улучшаться. Двумя главными событиями этих дней стали сдача Адмиралтейства под угрозой, что в противном случае оно будет уничтожено огнем из крепости, и нападение на гостиницу «Астория» – после того, как оттуда открыли стрельбу по роте солдат, маршировавших по улице под красным флагом. Хотя стрельба продолжалась целый день, по большей части это были стычки между полицейскими, стрелявшими из пулеметов, которые Протопопов расставил на крышах домов, и солдатами, пытавшимися выбить полицию с ее позиций прицельным огнем из винтовок. Утром мне удалось пройти в министерство иностранных дел, чтобы нанести прощальный визит Покровскому, и по дороге домой толпы, собравшиеся на набережной, узнали меня и моего французского коллегу и устроили нам овацию. Вечером я вместе с Брюсом снова вышел, чтобы навестить Сазонова, который жил в отеле на Невском проспекте, и, хотя треск пулемета не самый приятный аккомпанемент, мы дошли туда и вернулись без каких-либо осложнений.

Старое правительство в это время уже не существовало, и все его члены, за исключением Покровского и морского министра адмирала Григоровича, были арестованы вместе со Штюрмером, митрополитом Питиримом и некоторыми другими реакционерами.

К вечеру весь гарнизон, а также части, прибывшие из Царского Села и других пригородов, перешли на сторону Думы, и даже многие офицеры предложили ей свои услуги. В Петрограде революция стала уже свершившимся фактом, но ситуация сопровождалась колоссальными осложнениями. Рабочие вооружились, на свободу выпущено множество уголовных преступников, во многих воинских подразделениях не было офицеров, в то время как в Думе шла острая борьба между ее Временным комитетом и недавно сформированным Советом.

Дума стала местом сбора сил, совершивших революцию. Ее лидеры были по большей части монархистами и сторонниками войны до победного конца. Но в этот критический момент они не смогли оставить за собой руководящую роль и позволили демократам, которые в большинстве своем были республиканцами и преимущественно пацифистами, опередить их и захватить контроль над войсками. Они даже допустили, чтобы в их собственном помещении проходили заседания конкурирующего учреждения – Совета, который, не имея никакого легального статуса, присвоил себе звание представительного органа рабочих и солдат. Если бы среди членов Временного комитета нашелся реальный политический лидер, способный воспользоваться первым естественным тяготением восставших войск к Думе и сплотить их вокруг этого учреждения как единственного конституционного органа в стране, русская революция могла бы иметь более счастливое продолжение. Но такого лидера не появилось, и, пока Дума пребывала в нерешительности, демократы, точно знавшие, чего они хотят, действовали. Заручившись поддержкой войск, их лидер Чхеидзе стал, как он сам сказал одному британскому офицеру, хозяином положения.

В ночь с 12 на 13 марта император выехал из Ставки в Царское Село, но по прибытии в Бологое обнаружилось, что рельсы по пути следования поезда разобраны, и его величество проследовал во Псков, где размещалась штаб-квартира генерала Рузского, главнокомандующего Северным фронтом. 14-го, в среду, великий князь Михаил Александрович, остановившийся в частном доме недалеко от посольства, пригласил меня к себе. Он сказал, что, несмотря на то что случилось в Бологом, он по-прежнему рассчитывает, что император прибудет Царское Село около шести вечера; что Родзянко должен передать его величеству на подпись манифест, дарующий конституцию и уполномочивающий Родзянко назначить членов нового правительства, и что он сам, равно как и великий князь Кирилл, поставили свои подписи под этим манифестом, чтобы упрочить позицию Родзянко.

Его высочество добавил, что надеется увидеть императора сегодня вечером, и спросил, не желаю ли я что-нибудь ему сказать. Я ответил, что только просил бы его умолять императора именем короля Георга, который испытывает такие теплые чувства к его величеству, подписать манифест, выйти к народу и прийти к полному примирению с ним. Но как раз, когда я разговаривал с великим князем, Совет наложил вето на предполагаемый манифест, и было принято решение об отречении императора. Почти в то же самое время генерал Рузский сообщил императору о положении дел в Петрограде, и его величество послал телеграмму, в которой говорилось, что он готов на все уступки, которые требует от него Дума, если это поможет восстановить порядок в стране. На что Родзянко ответил ему телеграммой: «Слишком поздно». Поскольку единственной альтернативой была гражданская война, император на следующее утро передал генералу Рузскому для отсылки в Петроград телеграмму с заявлением об отречении в пользу сына. Несколькими часами позже – как повествует нам господин Жильяр[84] в своем печальном, но весьма интересном рассказе о трагической судьбе императора Николая II – его величество послал за лейб-медиком профессором Федоровым и попросил профессора сказать ему правду о состоянии здоровья царевича. Когда ему сказали, что болезнь неизлечима и что его сын может умереть в любую минуту, император сказал: «Поскольку Алексей не может служить родине, как я бы того желал, у нас есть право оставить его при себе». Поэтому, когда вечером прибыли два делегата Думы – Гучков и Шульгин, – которым было поручено потребовать отречения императора в пользу сына при регентстве великого князя Михаила Александровича, император передал им следующий указ с отречением от престола в пользу великого князя Михаила Александровича: «Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца… В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственной думой, признали мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с себя верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше брату нашему великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на Престол Государства Российского».

Последним официальным актом императора стало назначение великого князя Николая Николаевича главнокомандующим, а князя Львова (популярного земского деятеля) главой Совета министров. В результате компромисса между думским комитетом и Советом было образовано Временное правительство, которое должно было управлять страной, пока Учредительное собрание не решит, будет в России республика или монархия. Ведущие министры в этом правительстве принадлежали партиям кадетов и октябристов. Лидер кадетов, Милюков, был назначен министром иностранных дел, а лидер октябристов, Гучков, военным министром. Керенский, назначенный министром юстиции, служил посредником между Советом и правительством, и главным образом благодаря его усилиям оппозицию последнего удалось преодолеть. Во время горячих споров по вопросу о регентстве он, объявив о своем назначении министром юстиции, сказал, обращаясь к Совету: «Я сам – горячий сторонник республики, но мы должны выждать время. Нельзя получить все сразу. У нас будет республика, но сначала нам надо выиграть войну. Тогда мы добьемся всего, чего хотим». После назначения Временного правительства Родзянко, игравший такую заметную роль в начале революции, отошел на второй план, и Дума, столь долго и упорно боровшаяся за назначение ответственного перед ней кабинета, теперь постепенно стала считаться каким-то архаичным учреждением, пока, наконец, не исчезла со сцены окончательно.

Вопрос о притязаниях великого князя Михаила на трон по-прежнему оставался открытым, и в течение всего четверга (16 марта) члены Временного правительства консультировались с ним по этому вопросу. Его права защищали только Милюков и Гучков, утверждавшие, что необходимо назначить главу государства. Остальные заявляли, что самого факта назначения императором князя Львова на пост главы Временного правительства вполне достаточно. Наконец великий князь, который сам не был настолько честолюбив, чтобы взять на себя бремя императорской власти, уступил страстному призыву Керенского и подписал манифест, в котором говорилось, что он примет верховную власть лишь в случае, если такова будет воля народа, ясно выраженная созванным для этой цели Учредительным собранием. Далее он призвал всех граждан подчиняться Временному правительству. Таким образом, новое российское правительство не было, строго говоря, республиканским правительством, и, когда я однажды обратился к нему как к таковому, Милюков поправил меня, указав, что это только временное правительство, откладывающее этот вопрос на рассмотрение Учредительного собрания.

Что касалось ведения войны, эта задача становилась невероятно сложной, если вообще выполнимой, поскольку 14 марта Совет опубликовал свой знаменитый Приказ № 1. Согласно этому приказу солдатам запрещалось отдавать честь офицерам, дисциплинарные полномочия командиров передавались солдатским комитетам, а во всех своих политических выступлениях воинские части должны были подчиняться Совету. Все это прямо подрывало дисциплину в армии. Улучшению ситуации не способствовало и заявление правительства о том, что воинские части, принявшие участие в революционном движении, не будут ни разоружены, ни переведены из Петрограда на фронт.