Глава 22

1917

Трепов уходит в отставку. – Князь Голицын в роли председателя Совета министров. – Моя последняя аудиенция у императора. – Союзная конференция и ее исход

В начале января Трепов, сочтя, что он не может возглавлять правительство, пока Протопопов остается министром внутренних дел, подал в отставку, которая была принята императором. Сессия Думы была отложена до конца февраля, а председателем Совета министров был назначен один из крайне правых политиков – князь Голицын. Он был человеком честным и действовал из лучших побуждений, но у него не было административного опыта и взаимопонимания с Думой, а также энергии и силы характера, чтобы справиться с ситуацией, которая день ото дня становилась все более угрожающей. Революция витала в воздухе, и было лишь неясно, придет ли она сверху или снизу. О дворцовом перевороте говорили совершенно открыто, и на обеде в посольстве один из моих русских друзей, занимавший высокое положение в правительстве, заявил, что вопрос заключается лишь в том, будут ли убиты и император, и императрица или только последняя. С другой стороны, в любую минуту могло вспыхнуть народное восстание, вызванное повсеместной нехваткой продовольствия.

У меня не было повода просить об аудиенции, но я не хотел ждать развития событий, не сделав последней попытки спасти императора, даже против его воли. Чтобы придать больший вес моим словам, я попросил разрешения говорить от лица короля и британского правительства, вместо того чтобы, как в предыдущих случаях, высказывать мою собственную точку зрения. Мне ответили, что, поскольку короля сейчас нет в Лондоне, от него нельзя получить никаких распоряжений, а так как император не хуже меня знает о положении дел в своей стране, такие действия с моей стороны ни к чему хорошему не приведут. Я не разделял эту точку зрения, поскольку, к несчастью, император и императрица пребывали в неведении относительно истинных чувств своего народа. Поэтому я ответил, что кризис, переживаемый в настоящий момент Россией, чреват такими неисчислимыми опасностями, что я должен просить британское правительство пересмотреть свое решение. Это наш долг перед императором, который всегда был нам верным другом и союзником, это наш долг перед Россией, которая принесла такие жертвы ради общего дела, и это наш долг перед нами самими, поскольку мы прямо заинтересованы в том, чтобы отвратить эти опасности. Если британское правительство не позволит мне говорить от своего лица, то я готов, с его разрешения, говорить от себя лично и принять на себя всю полноту ответственности за этот шаг. Такое разрешение было мне в конце концов дано.

Ожидая ответа на мою просьбу об аудиенции, я пригласил председателя Думы, чтобы узнать у него, какие уступки могут действительно удовлетворить эту палату. Родзянко заверил меня, что единственное, чего хочет Дума, это назначение на пост председателя Совета министров человека, который бы пользовался доверием как императора, так и народа и который мог бы свободно выбирать себе коллег по работе в правительстве.

В назначенный день, 12 января, я приехал в Царское Село на особом поезде в сопровождении одно из камергеров его величества, и по прибытии был проведен в одну из больших приемных, где я пробыл немного времени, разговаривая с несколькими высокопоставленными чиновниками двора. Взглянув в окно, я заметил императора, быстро шагавшего по снегу, как он обыкновенно делал в промежутке между аудиенциями. Когда несколько минут спустя он вернулся, меня провели к нему.

Во всех предыдущих случаях император принимал меня без особых формальностей в своем кабинете и, предложив мне сесть, доставал портсигар и приглашал закуривать. Поэтому я был неприятно удивлен, когда на этот раз меня провели в комнату для аудиенций, и там я нашел императора, ожидавшего меня стоя посередине комнаты. Я сразу же понял, что он предугадал цель моей аудиенции и специально придал ей строго официальный характер, чтобы дать мне понять, что не стоит затрагивать вопросы, не входящие в компетенцию посла. Сознаюсь, сердце у меня упало, и на какое-то мгновение я серьезно сомневался, не отказаться ли от первоначальной цели. В наше демократичное время, когда императоры и короли утратили былую власть, такая нервозность с моей стороны покажется неуместной, но тогда российский император был самодержцем, малейшее желание которого было законом, а я собирался не только пренебречь столь очевидным намеком, но и нарушить правила, преступить границы полномочий посла.

Его величество начал разговор, выразив глубокое сожаление в связи с полученным сегодня утром сообщением о смерти графа Бенкендорфа, который так много сделал для укрепления англо-российской дружбы. Ему, сказал он, будет очень трудно найти замену, но упомянул Сазонова, действительно назначенного российским послом в Лондоне несколько недель спустя, как человека, который, вероятно, будет приятен британскому правительству. Затем, говоря о важности союзной конференции, которая должна была собраться в Петрограде, его величество выразил надежду, что это будет последняя предварительная конференция перед созывом окончательной мирной конференции. Я ответил, что, на мой взгляд, у нее мало шансов стать предшественницей мирной конференции, поскольку политическая ситуация в России не позволяет возлагать большие надежды на ее решения. Я также не могу не задавать себе вопроса, имеет ли смысл в настоящих условиях подвергать опасности жизнь стольких выдающихся людей – ведь они могут разделить судьбу лорда Китченера во время его злополучного путешествия в Россию.

Его величество спросил, почему я придерживаюсь столь пессимистических взглядов на перспективы конференции, на что я ответил, что, даже если нам удастся установить более тесное взаимодействие между союзными правительствами, у нас нет гарантий, что нынешнее российское правительство останется на своем посту, а его преемники будут уважать обещания, данные их предшественниками. Когда его величество возразил, что такие опасения необоснованны, я объяснил, что одной только координации, усилий между нашими правительствами будет недостаточно для победы, если в каждой из союзных стран не будет солидарности между всеми классами общества. Мы в Англии признали этот факт, и, чтобы обеспечить сотрудничество рабочего класса, мистер Ллойд Джордж включил представителя партии труда в наш малый военный кабинет.[81] В России ситуация обстоит по-другому, и, боюсь, его величество не видит, как важно, чтобы мы выступали единым фронтом не только как союзники, но и каждая страна как народ в целом. «Но я и мой народ, – перебил император, – едины в своем стремлении выиграть войну». – «Да, – ответил я, – но не в оценке компетентности людей, которым ваше величество доверяет ведение войны. Желает ли ваше величество, – спросил я, – чтобы я говорил, как обычно, откровенно?»

Император выразил свое согласие, и я завел речь о том, что между ним и его народом возник барьер, и если Россия по-прежнему едина, то она едина в неприятии его теперешней политики. Народ, который столь чудесным образом сплотился вокруг своего монарха в начале войны, теперь увидел, как сотни тысяч жизней принесены в жертву из-за нехватки оружия и снарядов; как некомпетентность администрации привела к повсеместной нехватке продовольствия – «и к почти полной остановке железных дорог», добавил, к моему удивлению, сам император. Все, чего они хотят, продолжил я, это правительство, которое смогло бы довести войну до победного конца. По моим сведениям, Дума была бы удовлетворена, если бы его величество назначил председателем Совета министров человека, который будет пользоваться доверием народа и которому будет позволено выбирать своих коллег. Император обошел это предложение молчанием, сославшись при этом в свое оправдание на некоторые изменения, которые он недавно произвел в кабинете. На что я осмелился заметить, что в последнее время его величество так часто менял своих министров, что послы зачастую не знают, останутся ли те министры, с которыми они имеют дело сегодня, на своих постах завтра. «Ваше величество, позвольте сказать, что у вас есть лишь один выход: разбить стену, возникшую между вами и вашим народом, и вернуть доверие людей». Император выпрямился и, сурово глядя на меня, произнес: «Так, по-вашему, это я должен вернуть доверие моего народа, или это он должен вернуть мое доверие?» – «И то и другое, сэр, – ответил я, – поскольку без взаимного доверия Россия никогда не выиграет эту войну. Ваше величество действовали под влиянием необыкновенного воодушевления, когда посетили Думу в феврале прошлого года. Не хотите ли вы прийти туда еще раз? Не хотите ли вы поговорить со своим народом? Не хотите ли вы, ваше величество, сказать своему народу, которому вы отец, что желаете вместе с ним прилагать усилия, чтобы выиграть войну? Сэр, вам надо только шевельнуть мизинцем, и ваши подданные падут на колени у ваших ног, как я это видел в начале войны в Москве».

В дальнейшем разговоре я указал на необходимость поставить во главе правительства сильного человека, и император сразу ухватился за это замечание, заявив, что ситуация, без сомнения, требует твердости и сильного человека, который мог бы с ней справиться. Я сказал его величеству, что полностью с ним согласен, при условии, что твердость должна применяться не для того, чтобы осуществлять репрессии или препятствовать прекрасной работе, которую проделывают земства. Высоко оценив деятельность земств во время войны, император заявил, что не одобряет политические взгляды и речи некоторых их лидеров. Я пытался защитить их – на том основании, что если они и ошибались, то делали это от избытка патриотизма, – но без особого успеха.

Затем я обратил внимание его величества на попытки немцев не только посеять разногласия между союзниками, но и оттолкнуть от него народ. Их агенты, сказал я, работают повсюду. Они дергают за нити и используют в качестве своих бессознательных орудий тех, кто обычно является советчиком его величества в выборе министров. Они косвенно оказывают влияние на императрицу, через некоторых лиц из ее окружения, и в результате ее величество не пользуется подобающей ей любовью народа, а лишается его доверия, и ее обвиняют в том, что она действует в интересах Германии. Император снова выпрямился и сказал: «Я сам выбираю своих министров и никому не позволяю влиять на мой выбор». – «Как же тогда, – осмелился я спросить, – ваше величество их выбирает?» – «Навожу справки, – ответил его величество, – о деловых качествах тех, кого я считаю наиболее подходящими для руководства различными министерствами». «Справкам вашего величества, – возразил я, – боюсь, не всегда сопутствует успех. Взять, к примеру, господина Протопопова, который, да простит меня ваше величество, поставил Россию на грань катастрофы. Пока он остается на посту министра внутренних дел, сотрудничество между Думой и правительством, являющееся необходимым условием победы, невозможно». – «Я выбрал господина Протопопова, – перебил меня император, – из рядов Думы, чтобы им угодить, – и вот мне награда!» – «Но, сэр, – сказал я, – Дума не может доверять человеку, который изменил своей партии ради официальной должности, который имел беседу с германским агентом в Стокгольме и подозревается в том, что ищет пути для заключения мира с Германией». – «Господин Протопопов не симпатизирует Германии, и слухи относительно его стокгольмской беседы сильно преувеличены». – «Мне неизвестно, – ответил я, – что обсуждалось во время этой беседы. Но даже допуская, что выдвинутые в этой связи обвинения в его адрес сильно преувеличены, не стоит забывать, что он намеренно солгал, заявив в прессе, что общался с германским агентом по специальной просьбе русского посланника в Стокгольме». Император не пытался это отрицать.

Осознает ли его величество, спросил я, опасность ситуации, и знает ли он, что на революционном языке заговорили не только в Петрограде, но и по всей России? Император ответил, что ему хорошо известно, что люди позволяют себе такие разговоры, но я совершаю ошибку, относясь к этому слишком серьезно. Я сказал, что за неделю до убийства Распутина я слышал, что на его жизнь готовится покушение. Я счел это пустой сплетней, но в конце концов это оказалось правдой. Поэтому теперь я не могу не придавать значения слухам о готовящихся убийствах тех или иных высокопоставленных лиц. Если подобные убийства начнутся, никто не может сказать, когда они закончатся. Это, без сомнения, повлечет за собой репрессивные меры, и Дума будет распущена. Если это случится, то никаких надежд на Россию у меня уже не останется. «Ваше величество, – сказал я в заключение, – должны помнить, что народ и армия составляют одно целое, и в случае революции лишь малая часть армии будет готова встать на защиту династии. Как посол, я прекрасно понимаю, что не должен говорить таких вещей вашему величеству, и мне потребовалось все мое мужество, чтобы сказать то, что я сказал. В свое оправдание я могу лишь сослаться на то обстоятельство, что мной руководило чувство глубокой преданности вашему величеству и императрице. Если бы я увидел друга, идущего темной ночью в лесу по дороге, которая, как я знаю, обрывается в пропасть, разве не счел бы я своим долгом предупредить его об опасности? Так должен ли я предупредить ваше величество о пропасти, разверзшейся перед вами? Перед вами, сэр, лежит две дороги, и вам надо выбрать, по какой идти. Первая приведет вас к победе и славному миру, вторая – к революции и катастрофе. Позвольте мне, ваше величество, умолять вас выбрать первый путь. Следуя ему, вы обеспечите своей стране осуществление ее вековых устремлений, а себе самому – положение самого могущественного монарха в Европе. Но кроме всего прочего, вы, ваше величество, обеспечите безопасность тем, кто вам так дорог, и не будете больше за них беспокоиться».

Император был, очевидно, тронут теплотой, которую я вложил в свой призыв и, пожав мне на прощание руку, сказал: «Благодарю вас, сэр Джордж».

Господин Барк, министр финансов, которому была назначена аудиенция сразу после меня, спросил меня на следующий день, что я сказал императору, поскольку он никогда прежде не видел его таким нервным и возбужденным. Его превосходительство передал императору письмо с просьбой об отставке, и его величество разорвал его, сказав: «Сейчас не время для министров уходить со своих постов». Но минутное впечатление, которое мне, возможно, удалось произвести на императора, не было достаточно сильным, чтобы противостоять влиянию императрицы, чье неудовольствие я вызвал уже тем, что говорил на прошлых аудиенциях. Это неудовольствие было столь сильным, что, судя по слухам того времени, серьезно рассматривался вопрос о моем отзыве. Императрица не прощала тех, кто пытался отговорить императора от следования ее политике, и это ясно видно на примере моего друга, великого князя Николая Михайловича. Он часто высказывал свои взгляды на положение внутри страны – в надежде, что общими усилиями мы сможем убедить императора изменить свою позицию. В начале января его высочество неоднократно предупреждал императора, как письменно, так и устно, об опасностях его тогдашнего курса. Через два дня после моей аудиенции я получил от него следующее письмо:

«1(14). 1. 1917.

Конфиденциально.

Дорогой посол, я получил приказ его величества удалиться на два месяца в свое Грушевское имение (близ Херсона). До свидания и всего доброго, Да здравствует Англия и да здравствует Россия! Сердечно Вам преданный,

Николай М.»

Его брат, великий князь Сергей, которого я встретил на одном обеде вскоре после этого, заметил, что, если бы я был российским подданным, меня бы сослали в Сибирь. Я не придал его словам особого значения, но, тем не менее, на приеме в честь русского Нового года, проходившем несколько дней спустя, с облегчением обнаружил, что император расположен ко мне, как обычно, по-дружески. Между нами произошел короткий разговор, в ходе которого ни один из нас не упомянул мою последнюю аудиенцию. Я ничего больше не говорил о внутренней ситуации, но, поскольку я слышал, что его величество подозревает молодого англичанина, школьного друга князя Феликса Юсупова, в соучастии в убийстве Распутина, я воспользовался случаем убедить его, что такие подозрения абсолютно беспочвенны. Его величество поблагодарил меня и сказал, что очень рад это слышать.

Примерно неделю спустя один мой русский друг, который впоследствии был членом Временного правительства, известил меня через полковника Торнхила, помощника нашего военного атташе, что еще до Пасхи будет революция, но мне незачем беспокоиться, поскольку она продлится не дольше двух недель. У меня есть основания полагать, что готовился военный переворот, но не с целью свержения императора, а с целью вынудить его даровать конституцию. К несчастью, тех, кто вынашивал эти планы, опередило народное восстание, перешедшее в мартовскую (по новому стилю. – Ред.) революцию. Я говорю «к несчастью», потому что как для России, так и для династии было бы лучше, если бы революция, которую так ждали, произошла сверху, а не снизу.

Опубликование 20 января императорского рескрипта, в котором председателю Совета министров предписывалось уделить особое внимание вопросам транспорта и продовольствия, а также работать совместно с Думой и земствами, возбудило надежды, которым не суждено было сбыться. Протопопов, на плечи которого упала мантия Распутина, стал еще более влиятельным, чем раньше. Его рассудок окончательно помутился, и на аудиенциях у императрицы он передавал ей предупреждения и послания, полученные во время воображаемых бесед с духом Распутина. Он совершенно завладел доверием ее величества, убедив ее в том, что меры, предпринятые им для реорганизации работы полиции, позволяют ему справиться с любой ситуацией, которая только может возникнуть, и получил полную свободу и дальше проводить свою безумную политику.

29 января прибыли делегации союзников, и в тот же вечер состоялось предварительное заседание конференции под председательством министра иностранных дел Покровского. Великобритания была представлена лордом Милнером, лордом Ревелстоком, генералом сэром Генри Уилсоном и мной; Франция – господином Думергом, генералом Кастельно и Палеологом; Италия – синьором Шалойя, генералами Руджери и Карлотти и итальянским послом. 31 января делегаты были приняты императором, и 3 февраля мы все были приглашены на торжественный обед в Царскосельском дворце. Как старейшина дипломатического корпуса, я имел честь сидеть по правую руку от императора, и его величество говорил со мной большую часть вечера. Я затронул лишь вопросы продовольственного кризиса и численности русских войск. Относительно первого вопроса я сказал, что, по моим сведениям, запасы продовольствия в некоторых губерниях настолько малы, что их не хватит и на две недели. Эти нехватки вызваны недостаточным взаимодействием между ведомствами земледелия и путей сообщения и отсутствием организованной системы распределения. Эту последнюю обязанность, на мой взгляд, можно с успехом поручить земствам. Император согласился, что аграрный министр должен воспользоваться услугами земств, добавив, что если рабочие останутся без еды, то наверняка начнутся забастовки.

Касательно второго вопроса я заметил, что Россия не полностью использует свои огромные людские ресурсы и при том, что она действительно остро нуждается в некоторых металлах, имеющиеся у нее природные богатства не эксплуатируются должным образом. Не рассматривает ли его величество, спросил я, возможность последовать примеру Германии и ввести ту или иную форму вспомогательной службы, обязательной для всего населения? Император ответил, что уже думал над этим вопросом и надеется, что удастся предпринять определенные шаги в указанном мной направлении. Было бы только справедливо, добавил он, чтобы в трудное для страны время каждый служил ей в меру своих сил и способностей. Продолжение нашей беседы не касалось политики. Мне лично грустно вспоминать об этом обеде, поскольку тогда я видел императора в последний раз. Однако его подчеркнутое дружелюбие во время той встречи, которая так неожиданно стала для нас обоих последней, служит мне утешением. Казалось, его величество хотел показать мне, что он не только не сердится за мои резкие слова во время последней аудиенции, но и ценит мотивы, побудившие меня говорить с ним так откровенно.

Чтобы ускорить дело, конференция была разделена на три комиссии: политическую, военную и техническую. Последняя, на которой обсуждались имеющие первостепенное значение вопросы транспорта и боеприпасов, проделала наиболее важную работу. В своей речи на открытии конференции генерал Гурко сообщил, что Россия мобилизовала четырнадцать миллионов человек; потеряла два миллиона убитыми и ранеными и столько же пленными; в настоящий момент имеет семь с половиной миллионов под ружьем и два с половиной – в резерве. Он не выразил никакой надежды на то, что русская армия сможет предпринять крупномасштабное наступление до тех пор, пока не завершится готовящееся формирование новых подразделений и пока они не будут обучены и снабжены необходимым оружием и боеприпасами. А до тех пор все, что она может сделать, – это сдерживать врага с помощью операций второстепенного значения. Результатом этой конференции стал ряд предложений относительно боеприпасов и кредитов, которые, как предполагалось, союзные правительства предоставят России.

Конференция закрылась 21 февраля 1917 года.