Глава 18

1915

Русские в Карпатах. – Немецкие контрмеры. – Макензен принимает командование. – Варшава и другие крепости сдаются. – Император становится Верховным главнокомандующим. – Влияние Распутина, его жизнь и характер. – Реакционные министры отправлены в отставку. – Дума. – Резолюция Земского союза о правительстве, пользующемся доверием нации. – Первые разговоры о мире. – Меня представляют к Большому кресту ордена Бани

В начале 1915 года русские заняли крупную крепость Перемышль и подошли к Кракову на расстояние в несколько километров. Они также перешли Карпаты и начали спускаться на венгерскую равнину. Но из-за нехватки снарядов и винтовок не смогли развить свои победы, и немцы, знавшие об этих проблемах, решили исправить положение дел на Восточном фронте, перебросив туда несколько армейских корпусов с запада. Макензен, назначенный командующим австро-немецкими силами, начал операцию в начале мая. Русская армия, подвергшаяся чудовищному обстрелу, на который она не могла должным образом ответить, и ослабленная отправкой части войск в Карпаты, отступила по всей линии фронта.

С таким трудом завоеванные позиции были отданы одна за другой. В июне были сданы Перемышль и Львов, а в августе – очень быстро друг за другом – Варшава, Новогеоргиевск, Ковно, Гродно и Брест-Литовск. Отступая, российская армия несла колоссальные потери убитыми, ранеными и взятыми в плен. Нехватка винтовок была так велика, что значительная часть солдат оставалась безоружной до тех пор, пока им не доставались ружья их убитых товарищей. Остается только удивляться, что армия уцелела. В какой-то момент Петроград оказался в такой опасности, что были начаты приготовления к перевозке архивов и золотого запаса в Вологду. Также ставился вопрос о вывозе художественных сокровищ из Эрмитажа, но император наложил на него запрет из опасений, что это вызовет панику. К счастью, германское наступление было остановлено, и приготовления к эвакуации столицы были прекращены. Но продвижение немцев в Курляндии шло с прежним успехом, и из предосторожности рижские заводы перевели на восток. В последующие девять месяцев русская армия стояла практически неподвижно на той линии, которую она заняла в середине сентября, хотя время от времени ей удавалось добиться блестящих местных успехов.

5 сентября, когда положение на фронте было самым тяжелым, император принял на себя Верховное главнокомандование армией, назначив начальником своего штаба генерала Алексеева, хотя министры всемерно отговаривали его от такого опасного, с их точки зрения, шага. Союзные правительства, которые отнеслись к такой перемене с известной настороженностью, естественно, воздержались от выражения пожелания оставить главнокомандующим великого князя Николая Николаевича. Это означало бы вмешаться в вопрос чисто внутреннего характера, по которому император уже принял решение. Однажды, в феврале 1915 года, мне было поручено вступиться за известного революционера (Бурцева), который вернулся в Россию, чтобы убедить своих товарищей прекратить подрывную деятельность и работать на благо успешного завершения войны, но был арестован и приговорен к ссылке в Сибирь. Патриотическое письмо, которое Бурцев опубликовал до отъезда в Россию, произвело, как я объяснил Сазонову в частной беседе, очень благоприятное впечатление в Англии, и все надеялись, что его помилуют.

Сазонов любезно согласился просить за него, и император, после некоторого колебания, его помиловал. Однако, обсуждая этот вопрос с Сазоновым, император заметил: «Интересно, почему англичане и французы проявляют гораздо больший интерес к внутренним делам России, чем русские – к делам Англии и Франции». Это был мягкий намек, что нам не следует затрагивать вопросы, входящие в компетенцию русского правительства. Тем не менее в разговоре с императрицей, состоявшемся на аудиенции в начале сентября, я осмелился сказать ее величеству, что разделяю опасения, которые решение императора вызвало в Совете министров. И дело не только в том, заметил я, что его величество будет нести всю полноту ответственности за любое новое несчастье, которое может постигнуть российскую армию, но также и в том, что один человек не в силах одновременно исполнять обязанности самодержавного правителя огромной империи и Верховного командующего. Императрица возразила, заявив, что император должен был с самого начала принять командование, и теперь, когда армия переносит такие страдания, его место – среди войск. «Я не терплю министров, – продолжала она, – которые стараются отговорить его от исполнения своего долга. Ситуация требует твердости. Император, к сожалению, слаб, но я тверда и намерена оставаться такою и впредь». Ее величество сдержала свое слово.

Находясь в Ставке, император не мог постоянно поддерживать связь со своими министрами, и был слишком занят военными делами, чтобы придавать много внимания вопросам внутренней политики, как того требовала все более усложнявшаяся ситуация. В результате Россией фактически правила императрица, особенно после того, как в феврале 1916 года председателем Совета министров был назначен Штюрмер.

Среди других причин, заставивших ее величество убедить императора взять на себя Верховное главнокомандование, немалую роль играло подозрение, что популярность великого князя как главнокомандующего постепенно затмевает популярность императора. Она действительно опасалась усиления его влияния.

С другой стороны, враги великого князя, в число которых входил и Распутин, сделали все возможное, чтобы очернить его в глазах двора, представляя неудачи русской армии результатом его плохого командования. У Распутина были особые причины ненавидеть великого князя: в начале войны он прислал телеграмму с просьбой о разрешении приехать на фронт благословить войска, на что великий князь ответил: «Приезжай! Я тебя повешу!» Об этом низком персонаже написано так много, что мне почти нечего добавить. В Петрограде ходили слухи, что во время одной из моих аудиенций в Царском Селе в комнату неожиданно вошел Распутин; едва лишь император сказал мне, кто это, я сразу же откланялся и вышел. Нет нужды говорить, что эта и многие другие подобные истории являются чистейшим вымыслом. Однако в Петрограде было множество салонов, где он был почетным гостем и объектом восторженного обожания религиозно экзальтированных дам. И это несмотря на то, что он одевался по-крестьянски и взял себе за правило являться немытым и нечесаным. В своей книге о России мой друг Палеолог рассказывает, как встретился с Распутиным в одном из таких домов и как тот по окончании разговора «me serre contre sa poitrine» («прижал меня к своей груди» – фр.). Я сам никогда не пытался удовлетворить свое любопытство, встречаясь с ним подобным образом, поскольку не считал нужным вступать с ним в личные сношения.

Сын необразованного мужика, родом из сибирской деревни, он получил прозвище Распутин за свою разгульную жизнь. В русском крестьянине заключено странное сочетание добра и зла. Он полон противоречий: он может быть кротким и грубым, набожным и порочным. Распутин не был исключением из этого правила. Он был пьяницей и сластолюбцем, но мистицизм, ранее скрытый в его душе, был разбужен проповедями священника, которого ему случилось отвезти в какую-то отдаленную деревню. Эта поездка стала для него, по его словам, путешествием в Дамаск, поскольку, как и апостол Павел, он услышал в пути голос. Глубоко потрясенный, он поклялся начать новую жизнь. Бродя странником от деревни к деревне, он жил подаянием за проповеди и исцеление больных, которое он производил магнетическим прикосновением. В одном из монастырей, где он жил довольно продолжительное время, он научился читать и писать и даже нахватался кое-каких обрывков богословия. Несколькими годами позднее он совершил паломничество в Иерусалим.

Постепенно он приобрел репутацию святого человека, «старца», обладающего даром исцеления и предсказания. Однако он много раз снова брался за старое и по большей части вел двойную жизнь. Его учение состояло в том, что без раскаяния нет спасения, но если не грешить, то и каяться будет не в чем. Поэтому первый шаг к спасению – это поддаться искушению. Секта, которую он в конце концов основал, была разновидностью секты «хлыстов» или флагеллантов. Ее члены стремились к непосредственному общению с Богом, но их службы, проходившие по ночам, скорее походили на вакханалии древних римлян, чем на обряды христианской церкви. С пением и криками они двигались по кругу все быстрее с каждым шагом, пока, закружившись в безумной пляске, не падали без сил на землю. Затем следовала сцена, о которой лучше не упоминать. Распутин прекрасно подходил на роль первосвященника подобной секты, поскольку он оказывал неотразимое воздействие на женщин. Хотя, как правило, он обходился с ними чудовищно, его жертвы готовы были терпеть от него всяческие унижения, лишь бы он был с ними. Лишь одна женщина набросилась на него и едва не убила, воткнув ему нож в живот.

Слухи о «святости» Распутина постепенно дошли до столицы, и в 1905 году его пригласил туда влиятельный архимандрит, под покровительством которого он вошел в петербургское общество. Очень скоро Распутин приобрел широкий круг обожательниц, куда входили две черногорские княгини, жены великих князей Николая и Петра, и при их содействии он был двумя годами позже представлен ко двору. Там он старался проявлять лишь мистическую сторону своей натуры. Благодаря личному магнетизму или гипнотическому внушению он, несомненно, мог облегчить течение гемофилии – болезни, от которой страдал царевич, очаровательный мальчик, в котором оба родителя души не чаяли. Поскольку она считала, что Распутин своими молитвами может сохранить жизнь ее сыну, императрица сосредоточила на нем все свои надежды и относилась к нему с чувством, близким к обожанию. Она полностью отказывалась верить историям о его разгульной жизни, даже когда одна из его пьяных оргий была пресечена полицией. Для нее он всегда оставался безупречным – богобоязненный человек, оскорбляемый и преследуемый подобно древним святым.

Распутин обладал природной хитростью российского крестьянина, но не был обычным самозванцем. Он верил в себя, в свои сверхъестественные способности, в свое умение читать знаки судьбы. Он предупредил императрицу, что, если врагам удастся удалить его, с царевичем случится беда, поскольку его присутствие необходимо для благополучия последнего. Так оно и получилось. Он должен был уехать на некоторое время в Сибирь, и мальчику стало хуже. Осенью 1912 года, из-за несчастного случая, его болезнь приняла такую серьезную форму, что возникла опасность для жизни. Распутин, с которым сразу же связались, прислал успокоительную телеграмму, заверив императрицу, что ее сын будет жить. Наступило улучшение, мальчик поправился, и императрица приписала его выздоровление заступничеству Распутина. Еще удивительней его предупреждения, что его собственная судьба неразрывно связана с судьбой императорской семьи, – не прошло и трех месяцев со дня его смерти, и самодержавие пало.

В тесное сношение с императорской семьей Распутин смог войти благодаря госпоже Вырубовой, дочери главноуправляющего императорской канцелярией Танеева. Замужество госпожи Вырубовой оказалось неудачным, и, расставшись с мужем, она нашла утешение в религии, став при этом неразлучной компаньонкой и доверенным лицом императрицы, которая относилась к ней с сочувствием. Она одной из первых прониклась безусловным доверием к «старцу» и, как он и предугадал, оказалась для него бесценным союзником. Она служила посредником между ним и императрицей, спрашивала его мнение по всем вопросам, переписывалась с ним, когда он ненадолго уезжал в Сибирь, и постоянно поддерживала в ее величестве желание следовать его советам. Еще она была полезна тем, что передавала императрице все, что говорили и думали люди, занимающие высокие должности, а чтобы вызвать их на откровенные высказывания по политическим вопросам, давала понять, что консультируется с ними от лица их величеств. Слишком недалекого ума, чтобы самой судить о людях и событиях, она стала бессознательным орудием в руках Распутина и тех, кто использовал его в своих целях. Я ее недолюбливал и не доверял ей, поэтому виделся с ней редко.

Роль, которую Распутин играл при дворе, до сих пор во многом остается загадкой. У императора он не пользовался столь же непререкаемым авторитетом, как у императрицы, и его влияние касалось в основном вопросов религиозного и церковного характера, а не политики. Он, главным образом, старался устроить на высокие посты в православной церкви своих друзей и сторонников и удалить тех священнослужителей, которые осмеливались говорить о нем пренебрежительно. Благодаря его протекции епископом Тобольским назначили друга юности Распутина, некоего Варнаву – необразованного крестьянина с темным прошлым. Немного позднее митрополитом Петроградским стал Питирим – человек весьма сомнительных моральных качеств.

Однако постепенно Распутин начал приобретать и политическое влияние. Он вошел в близкие отношения с несколькими наиболее реакционными министрами, которые стали одновременно его покровителями и клиентами. Нескольких слов на клочке бумаги оказывалось достаточно, чтобы эти министры выполнили то, о чем он просил. Он, в свою очередь, в разговорах с императрицей и мадам Вырубовой высказывался, как того хотели министры, или хлопотал о назначении на вакантную должность министра кого-либо из своих реакционных друзей. Таким образом, он косвенно влиял на императора в выборе министров и, следовательно, на весь политический курс. Эта тенденция особенно усилилась, когда император принял на себя Верховное главнокомандование и власть оказалась в руках императрицы.

Но хотя влияние Распутина и стало самым значительным фактором, политические рычаги находились в руках тех, чьим интересам он служил и чьи интриги поддерживал. Необразованный и интересующийся лишь чувственными наслаждениями, он был не способен додуматься до какой-либо конкретной политики. Он предоставлял это другим и делал то, что ему говорили. Его главным жизненным принципом был себялюбие, и никто лучше его не знал, как разрушить планы тех, кто так опрометчиво пытался разоблачить его перед императором. Среди других Коковцов, который тогда был председателем Совета министров, тщетно старался открыть его величеству глаза на подлинный облик Распутина, в результате чего и получил отставку. Князь Орлов, долгие годы занимавший пост заместителя, а потом начальника военно-походной канцелярии императора, был по той же причине бесцеремонно отправлен в Ставку великого князя Николая Николаевича на Кавказ.

Тем временем ситуация в стране постоянно ухудшалась, и общее разочарование ходом военных действий находило себе выход в нападках на императора и императрицу. О последней всегда говорили как о «немке», несмотря на то что она, по ее собственным словам, порвала все связи с Германией. И Распутина к тому же обвиняли в том, что он подкуплен Германией, что, строго говоря, было неправдой. Он не состоял в непосредственной связи с Берлином и не получал денег непосредственно от немцев, но его щедро финансировали некоторые еврейские банкиры, которые действительно были агентами Германии. Поскольку он обычно повторял этим своим еврейским друзьям все, что слышал в Царском Селе, и поскольку императрица советовалась с ним как по военным, так и по политическим вопросам, таким косвенным путем немцы получали много полезных для себя сведений. Не будучи их непосредственным агентом, он, тем не менее, оказывал им неоценимые услуги, дискредитируя императорский режим и прокладывая таким образом дорогу революции.

Положение было таково, что немцы не замедлили им воспользоваться. Они уже начали антивоенную пропаганду в войсках, и у них повсюду были шпионы. Через одного из них – полковника Мясоедова, который впоследствии был повешен, – они получали такую ценную информацию о передвижениях русских войск, что им не раз удавалось заранее подготовиться к планируемым наступлениям. Во все время войны Петроград был наводнен их секретными агентами и сторонниками. Повсюду царило уныние, в обществе постоянно циркулировали преувеличенные слухи о безнадежности военных перспектив. В Москве положение было иным. Национальный дух, не испугавшись обескураживающих новостей с фронта, взывал к новым усилиям, и антигерманские страсти так разгорелись, что в июне были разграблены все магазины, владельцы которых носили немецкие фамилии или подозревались в связях с немцами.

Правительство, не сумевшее удовлетворить требования армии, лишилось доверия народа, и все партии, за исключением крайне правых, согласились, что пора прибегнуть к исключительным мерам, чтобы повысить производительность военной промышленности. По инициативе председателя Думы Родзянко император в начале июня назначил комитет из представителей армии, Думы и промышленности, перед которым была поставлена задача мобилизовать российскую промышленность для военных целей.[77] Но этого было недостаточно, и в это же время Родзянко обратился к его величеству с просьбой созвать Думу и очистить Совет министров от самых реакционных и некомпетентных его членов.

Его величество уступил, и, несмотря на противодействие со стороны камарильи императрицы, министра внутренних дел Маклакова заменили князем Щербатовым, человеком широкого ума и умеренных взглядов. Поскольку через несколько дней я встретился с императором во время спуска на воду нового крейсера, я постарался убедить его и дальше действовать в этом направлении, для чего упомянул недавние преобразования в кабинете мистера Асквита. В Англии, сказал я ему, все разногласия между партиями в настоящий момент забыты, и мистер Асквит сформировал теперь коалицию из лучших умов страны, поскольку это самый надежный способ обеспечить успешное ведение войны. Император признал, что это единственно правильный путь во время больших испытаний, подобных тем, что мы переживаем сегодня, и некоторое время казалось, что он собирается следовать этому принципу. Сухомлинов (военный министр), Щегловитов (министр юстиции), Саблер (прокурор Святейшего синода) были один за другим отправлены в отставку и заменены соответственно Поливановым, Хлыстовым и Самариным. Все эти назначения император сделал, будучи в Ставке, где императрица уже не оказывала на него непосредственного влияния.

В самом начале своей деятельности Самарин заявил императору, что не может отвечать за управление делами православной церкви, если Распутин будет влиять на них за его спиной. Поэтому Распутину намекнули, что ему нужно ненадолго уехать. Император согласился также на созыв Думы, и, когда 30 июля она собралась, депутаты один за другим разоблачали некомпетентность правительства, ставшую причиной неисчислимых бедствий русской армии. Значительным большинством голосов палата призвала правительство отдать Сухомлинова под суд, в то время как либеральный депутат Маклаков, брат бывшего министра внутренних дел, заявил, что страна сейчас нуждается в том, чтобы «каждый человек был на своем месте».

С отъездом императора в Ставку реакционеры снова взяли верх. 26 сентября Дума была распущена. Через два дня наиболее либеральные члены правительства – Сазонов, Щербатов, Самарин, Кривошеин, Барк и Шаховской – обратились к императору с коллективным письмом, в котором просили его изменить существующий политический курс и указывали, что они не могут больше служить под руководством Горемыкина. Они были вызваны к императору в Ставку, где им было сказано, что он не может позволить своим министрам влиять на выбор председателя Совета министров. Так как адрес на конверте был написан Сазоновым, императрица сочла его главой этого заговора. Она не простила и не успокоилась до тех пор, пока не добилась его отставки.

Приблизительно в то же время Земский союз и Союз городов провели в Москве собрание, на котором приняли резолюцию, требующую немедленного созыва Думы и назначения правительства, пользующегося доверием народа. Каждый союз делегировал трех своих членов, чтобы они устно передали эти требования императору. По совету Горемыкина его величество отказался их принять и поручил князю Щербатову вызвать глав обоих союзов – князя Львова и мэра Москвы, господина Челнокова,[78] – в Петроград и зачитать им письмо следующего содержания: «Я высоко ценю благородную деятельность по оказанию помощи раненым и беженцам (из областей, занятых немцами), которую земства и городские советы осуществляли и осуществляют сейчас; но Я считаю, что они не вправе вмешиваться в политические дела, находящиеся в компетенции правительства. Поэтому Я приказываю вам изложить то, что вы хотели сказать, министру внутренних дел, которому приказано доложить Мне». Оба делегата ответили, что их союзы поручили им передать московские решения непосредственно императору, и отказ в их приеме будет означать разрыв между государем и народом. Их слова произвели такое впечатление на князя Щербатова, что он в конце концов согласился предложить этот вопрос его величеству для повторного рассмотрения. Он так и сделал, и сразу же был уволен. Челноков, человек весьма умеренных взглядов, в итоге заявил, что положение, при котором Россия управляется негодяем и пьяницей Распутиным и выжившим из ума реакционером Горемыкиным, совершенно недопустимо.

Самарин, считавшийся одним из самых популярных и уважаемых членов правительства, разделил судьбу Щербатова. Как уже говорилось, Распутину удалось добиться назначения своего друга Варнавы архиепископом Тобольским, и поведение последнего вызвало такое возмущение в обществе, что Самарин был вынужден призвать его к ответу. В результате уволили его самого.

Вскоре после этого вынужден был подать в отставку еще один превосходный министр, Кривошеин, который отвечал за сельское хозяйство и проводил в жизнь столыпинские аграрные реформы. Причиной тому послужило недовольство реакционной партии его откровенными высказываниями. Он был моим личным другом, и я много раз пытался убедить его, что для единства нации необходимо идти на временные уступки, а также в том, что в такой огромной империи, как Россия, существует вопиющая потребность в децентрализации власти. Крайний националист, он, тем не менее, мыслил либерально и был сторонником административных реформ, хотя и высказывал сомнения в возможности осуществления далеко идущих преобразований во время войны.

Во время моей аудиенции, которая состоялась во время короткого визита императора в Царское Село в ноябре, император обратился с просьбой к британскому правительству снабдить русскую армию винтовками. Если это будет сделано, он сможет, сказал он, сразу же поставить 800 тысяч человек под ружье и нанести сокрушительный удар немцам, пока они еще не оправились от изнурительной кампании. Если этот момент будет упущен, немцы сумеют укрепить свои позиции, как они это сделали на западе, и наступление русской армии будет обречено на провал. Положение русской армии действительно было трудным, но я не мог обещать, что мы сможем поставить им такое количество винтовок. Я особенно сожалел об этом, поскольку, как я сказал императору, в русской армии, оставшейся почти беззащитной перед лицом врага, все больше росло чувство недовольства.

Я также указал, что, помимо вопроса о снабжении, существует проблема доставки и что, если Россия будет получать столь необходимое ей военное снаряжение из-за границы, ей следует предпринять решительные шаги для ускорения строительства Мурманской железной дороги, которая свяжет ее столицу с единственным незамерзающим портом – Александровском. Император согласился, что строительство этой линии следует поручить энергичному и знающему человеку, но он не одобрил кандидата, которого я осмелился ему предложить на эту должность. Однако вскоре он назначил нового министра путей сообщения – господина Трепова, который, хотя и принадлежал к крайне правым, оказался превосходным администратором. Благодаря его неустанным усилиям строительство дороги завершилось к концу 1916 года.

Хотя внутренняя политика императора, по большей части вдохновляемая императрицей и ее ближайшим окружением, не может быть оправдана, его поведение относительно Германии было безупречным, как это видно из следующих двух историй, рассказанных мне Сазоновым.

В начале декабря граф Фредерикс, в течение долгих лет министр императорского двора, получил письмо от своего давнишнего друга графа Эйленбурга (гофмаршала берлинского двора), в котором говорилось, что они оба должны приложить все усилия, чтобы положить конец прискорбному недоразумению, произошедшему между их государями, и способствовать сближению, которое позволит их правительствам начать переговоры о мире на почетных условиях. Когда императору доложили об этом письме, он приказал графу Фредериксу прочесть ему письмо, и последний начал читать по-немецки. Его величество сразу же остановил его, сказав: «Читайте по-русски. Я не понимаю по-немецки». Когда граф закончил, император взял у него письмо и, подчеркнув то место, где граф Эйленбург говорил об «их старой дружбе», написал на полях: «Эта дружба умерла и похоронена». Затем он послал за Сазоновым и приказал ему подготовить черновик ответа. На следующий день Сазонов принес ему черновик, в котором графу Эйленбергу указывалось, что, если император Вильгельм хочет мира, он должен обратиться с таким же предложением ко всем союзникам. Однако его величество сказал, что, по размышлении, он решил оставить это письмо без ответа, поскольку любой ответ, каким бы он ни был, может быть принят как свидетельство готовности вступить в переговоры.

Несколько недель спустя подобные же заманчивые предложения поступили императору по другому каналу. Некая госпожа Васильчикова, происходившая из старинного русского рода, перед началом войны жила на своей вилле в Земмеринге, где она и оставалась с тех пор. По приглашению великого герцога Гессенского она приехала в Дармштадт, а затем по его поручению отправилась в Петербург с целью уговорить императора заключить мир. Она была уполномочена передать, что кайзер Вильгельм согласен предоставить России более выгодные условия заключения мира; что Англия уже предлагала Германии заключить сепаратный мир; что династические интересы требуют примирения России и Германии. Великий герцог вручил ей письменное послание аналогичного содержания для передачи Сазонову. Последний сказал ей, что она вела себя недостойно, согласившись выполнить подобное поручение, а император, которому он доложил об этом деле, так разгневался, что приказал заключить ее в монастырь.

Прежде чем завершить мой рассказ о 1915 годе, я должен упомянуть, что в конце мая мне было приятно получить от сэра Эдварда Грея письмо, в котором он писал:

«С самого начала войны я с огромным вниманием следил за тем, как вы ведете переговоры в Петрограде. Ваши действия представляются мне достойными восхищения как по форме, так и по содержанию.

Поэтому я ходатайствовал перед премьер-министром о представлении вас к Большому кресту ордена Бани и внесении вашего имени в список претендентов на награждение, который формируется к очередному дню рождения монарха.

Между тем я хочу, чтобы вы знали, что британское правительство и я лично полностью одобряем все, что вы сделали на своем посту».