38

Сережа вместе со студентами своего факультета ездил в колхоз помогать убирать урожай. Сегодня он возвратился после месяца в колхозе и мы с дочкой его не узнали: он отпустил усы! Настоящие усы, какие ему полагается по происхождению, запорожские, с длинными висячими концами! Мне казалось, усы идут ему, а Наташе они не понравились, она говорила: "У папы под носом грязно".

Папа, который ходил встречать его на пристань, рассказывал, как он, узнав Сережу сзади, подошел и взял его за руку, а когда Сережа обернулся к нему лицом, он прямо отшатнулся, до чего неожиданным было усатое лицо.

Во время обеда Сережа приподнес нам еще один сюрприз. Когда разлили суп в тарелки и позвали обедать, он не сел за стол, а взяв свою тарелку, пошел и сел на пол в углу и так начал есть. Наташа несказанно удивилась и даже рот раскрыла от удивления:

— Папа, ты будешь есть, как кошка, на полу?

— Не только кошки и собаки едят на полу. Мы в колхозе тоже ели сидя на полу в сарае, вот я и привык. Там я всегда старался занимать самое удобное место, в углу.

— Что же, там не было столов и стульев?

— Не было. Мы работали в поле и там же и обедали, каждый день на новом месте. Возить следом за нами столы и стулья было бы очень хлопотно.

Кроме усов и шуток, он привез из колхоза очень грустные рассказы.

— Вы знаете, — говорил он нам с папой, — принудительный труд отвратителен. Я ожидал, что увижу непривлекательную картину, но когда увидел, ужаснулся. Столько труда затратили, чтобы вырастить пшеницу, а готовое, обмолоченное зерно гниет в поле. Наши студенты прямо замучились, перелопачивая зерно.

— Мне это хорошо известно. Казаки не хотят работать батраками.

— Они именно и работают как батраки, а не как хозяева. Хозяин во время страды будет работать день и ночь, а батрак работает столько, за сколько ему платят. Собранная комбайном пшеница сыровата, ее нужно несколько раз в день перелопачивать, а колхозники отработали свои часы и ушли.

— Как им не жаль зерна?

— Им жаль, а еще больше жаль себя и семью. Я однажды разговорился по душам со старым казаком и тот рассказывал, что они просто не могут отдавать все силы работе в колхозе, даже те, кто хотел бы. Колхозную пшеницу они продают государству по твердым ценам, очень низким, а почти все товары покупают в городе по высоким базарным ценам, часто у спекулянтов. Вот они и трудятся в оставшиеся от колхозной работы часы на своих мизерных приусадебных участках, выращивают овощи для продажи на базаре и корм для своих кур и свиней, которых они тоже продают. За одного собственного поросенка колхозник получит на базаре больше, чем за недели и недели работы в колхозе.

— Ах, до чего обеднела жизнь на Кубани! — сказал папа с сожалением. — Ведь раньше здесь выращивали десятки разных сортов: начиная парниковой редиской и огурцами в самом начале апреля и кончая осенними арбузами и дынями-зимовками, которые держались до Рождества. А теперь что? Позволяют колхозам сеять только пшеницу да кукурузу. Я и не помню, сколько лет уже я не видел на базаре цветной капусты, салата, зеленого горошка. А было времечко, когда болгары, снимавшие под огороды заливные луга за Кубанью, выращивали десятки разнообразных овощей, даже артишоки и спаржу. Я был ж.-д. машинистом в царское время, а поел в своей жизни и цветной капусты и спаржи, спаржу, правда, больше из любопытства пробовал, дорогая она была. А вот вы, советская аристократия, свежей спаржи никогда-то и не видели. Колхозникам ее невыгодно разводить, а частнику было выгодно!

— Я и вправду живой спаржи не видела.

— Да и цветную капусту, кабачки, зеленую фасоль, редиску и салат в мае, а потом синенькие и болгарский перец ты ела только потому, что у колхозников есть приусадебные участки; иначе при колхозном строе и их тебе не пришлось бы увидеть, как спаржу! Ожидать, что казак будет работать с таким же жаром в колхозе, как на собственной земле, это все равно как ожидать, что воспитательница в приюте заменит родную мать; такие случаи возможны, но как исключения, а не как правило. Колхозы — это гиблое дело!

Лиза пригласила нас в гости в день рождения Любочки. Компания собралась небольшая. Кроме отца Любочки, которого она пригласила потому, что он каждый день ожидал вызова в военкомат и отправки на фронт, были приглашены мы и бабушка, мать Игоря. Разговор, конечно, все время вертелся вокруг войны.

— Сегодня по радио сообщили, что отдали Житомир, — сказал папа, — смотри, не сегодня — завтра отдадут Киев.

— Киев немцы пока не забирают, они его обошли. Скоро отдадут Харьков, — уверенно сказал Игорь, который, очевидно, слушал немецкие сводки.

— А сегодня на базаре одна беженка рассказывала, что немцы уже забрали Полтаву.

— Лиза, я тебя уже предупреждал: не подходи к беженцам и не слушай их разговоров. Попадешься ты когда-нибудь! Вчера на вокзале арестовали одного беженца за разговоры и, возможно, сразу же пустили в расход. Власти города все время объявляют, что многие беженцы подкуплены немцами распространять панику. Даже удивительно! Почему бы не давать сводки с фронта более похожими на правду? На каких глупцов они рассчитаны? Только глухой и слепой не знает, в каком положении дела на фронте.

— Совсем не на глупцов, а на нас с вами. Печать и радио ведь только для пропаганды. Так заведено с самого начала революции, все к этому привыкли и корректируют сами все, что читают и слышат. Только представьте себе, что вдруг советское командование объявило бы сегодня правду, что, скажем, бои идут за Сталино; все бы поняли, что бои идут на самом деле под Ростовом, и пошли бы грабить мучные склады, а мы с вами — макаронную фабрику, ближайший объект наших вожделений.

— Ну конечно, правда, — подтвердила мать Игоря, — ни один человек, у кого мозги в порядке, не поверит тому, что пишется в газетах. Вот Игорь пойдет на фронт, так он будет писать нам письма со всеми подробностями; не открыто, конечно, а завуалировано.

— Ожидайте подробностей! Я недавно получил письмо от товарища с фронта, да еще от коммуниста; девяносто процентов зачеркнуто цензурой, только и осталось: здравствуй да прощай!

— Придется ждать, пока вам дадут отпуск.

— Ждать придется долго. Отпуск дают только раненым, а я постараюсь, чтобы меня не ранили.

— Не убережешься!

— Уберегусь! Солдат из меня будет боевой, как пример для подражания я наметил бравого солдата Швейка. Как только узнал, что меня скоро призовут, перечитал книгу с начала — так сказать, подковался. Хочу даже взять ее с собой на фронт.

Скоро Игоря призвали и он пришел прощаться.

— Ну что, взяли с собой справочник по военному делу Швейка? — спросила я.

— К сожалению, нет, в походной сумке не оказалось места.

Перед самой войной нашего инженера по организации труда перевели на постоянную работу в обком партии и на его место поступила женщина-инженер, еврейка. Она тоже партийная, но не из заядлых; очень увлекается своей работой и наш с ней разговор вращается главным образом около комбината. Сегодня она пришла очень расстроенная.

— В. А., вы видели, как много беженцев в Ростове?

— Я видела нескольких на базаре.

— Что там на базаре! Вы пойдите посмотрите, сколько их на вокзале ждут пересадки.

— А вы ходили?

— Ходила, вчера вечером. Мне сказали, что беженцы главным образом евреи с Западной Украины и я пошла посмотреть и поговорить.

Я тоже слышала, что беженцы главным образом евреи из Западной Украины; их легко отличить по одежде. Одежда, хотя измятая и запачканная, заметно лучшего качества, чем у советских граждан. Беженцев из советских областей не было. Люди, смеясь, говорили, что прожженные советские граждане могут бежать только "отсюда".

— Что же вы узнали?

— Все говорят, что немцы особенно жестоко обращаются с евреями.

— Но ведь, судя по газетам, они жестоко обращаются со всеми. Вот во вчерашней сводке сказали, как много было убито мирных жителей в Житомире; не было сказано, что были убиты только евреи.

— В сводках не вдаются в подробности. Я и раньше слышала, что немцы особенно злы к евреям, вчера я пошла проверить эти слухи. Меня это беспокоит. Я, конечно, эвакуируюсь в первую очередь, ну а вдруг город будет занят внезапно, парашютным десантом, а у меня маленькие дети. Меня это страшно беспокоит… Вы знаете, я даже недавно пыталась переменить фамилию детям, то есть передать им имя отца, но, оказывается, это не так просто сделать, это берет много времени. Нужно сперва опубликовать об этом в газете, потом ждать определенный срок, а потом уже проводить все бумажные формальности.

— А отец русский?

— Да, он донской казак.

— И он согласился, чтобы дети носили вашу фамилию?

— Ему все равно, а мне моя фамилия дорога. Моя семья большая и дружная и я хотела, чтобы мои дети принадлежали к ней не только по крови, но и по имени. Теперь я собираюсь послать детей в станицу, к сестре мужа, но какой смысл посылать их туда, если у них типичная еврейская фамилия — Гинзбург.

— Кто там будет спрашивать фамилию? Люди будут знать, что это дети ее брата, вот и все.

— Будут разного рода регистрации: для получения карточек и тому подобное. Да и надежнее, если они смогут доказать, кто они такие.

— Но это же невероятно, чтобы немцы убивали только евреев! Невозможно себе даже представить, что будут жестокости к ни в чем неповинным людям только потому, что они принадлежат к другой расе.

— Мне тоже это кажется невероятным, но это то, что говорят беженцы, а они кое-что видели. А потом, вот бывали же в России еврейские погромы…

— Я об этом слышала, но это было другое дело. Погром, это был грабеж, хулиганы и грабители собирались в шайки и шли грабить.

— Почему евреев?

— Потому, что они выделялись правительством в особую категорию, были неравноправными. Хулиганье и считало, что их грабить безопаснее. Точно так же громили "буржуев" в первые годы революции. Были настоящие погромы, например купцов. Я помню, в нашем Кропоткине громили лавочников, разбивали магазины, ломали мебель, выпускали пух из подушек и били хозяев, если они не успевали спрятаться. Говорят, так же громили усадьбы помещиков. Не может быть, чтобы в немецких войсках были громилы. Мне всегда казалось, что евреи и немцы очень близки между собою; почти у всех евреев немецкие фамилии и немецкий язык евреи приняли за свой во всем мире, даже разобрать нельзя, кто еврей, а кто немец.

— Если кто захочет, то разберется. Если бы не дети, я бы не беспокоилась, у меня много друзей в городе и можно будет просто пережить у них в случае чего.

— Что думает ваш муж по этому поводу?

— Он на фронте.

Беженцы в Ростове не оседали, они пробирались дальше на юг или на восток. Довольно много их приехало в Ессентуки, и половина бабушкиного дома была реквизирована для них. Она прислала нам письмо, прося приехать и забрать бывшую у нее в то время Наташу. Сережа поехал за ней и, когда они возвратились, Наташины первые слова ко мне были:

— Мама, знаешь, какая новость? У меня в голове поселились козявки!

— Нечего сказать, приятная новость! От кого же ты набралась козявок?

— Они перелезли ко мне от беженских детей. У бабушки теперь в доме много детей. Семь!

От вшей избавиться было нетрудно, но с гнидами пришлось повозиться. Их надо было снимать с волос каждую отдельно.

Сережа рассказал мне, как Наташа удивила бабушку. Раз ночью она разбудила бабушку:

— Бабушка, пожалуйста, не рычи, мне страшно!

Бабушка часто храпела по ночам, но никак не ожидала, что ее храп похож на рычание.

Сегодня в первый раз бомбили город и есть жертвы. Бомбы были сброшены на толпу, которая собралась возле магазина на главной улице, где начали выдавать сахар по детским карточкам. Погибло несколько десятков человек, среди них дети. До этого ходили слухи, что немцы бомбят только военные объекты и точность попадания у них очень хорошая, а так как почти все крупные предприятия находятся за городом, жители не боялись и ходили в городе по своим делам даже во время воздушной тревоги, бранясь с дружинниками и милиционерами, загонявшими их в убежища. Перед сегодняшней бомбежкой даже не было воздушной тревоги.

Когда радио кричало о "тоталитарной" войне, мы не очень-то верили. В тылу, далеко от военных действий, приказ рыть щели, делать убежища и даже прятаться в убежища во время воздушной тревоги многие не принимали всерьез, считая все это проявлением административного усердия городских властей. "Дал, мол, приказ Сталин рыть щели в прифронтовых городах, а активисты теперь по всей стране заставляют население рыть щели, стараясь перевыполнить норму!" Теперь же дело оборачивалось так, что к воздушной тревоге нужно прислушиваться и иметь наготове места, куда прятаться вовремя. Там где упали бомбы никаких военных объектов поблизости не было. "Мессершмит", бросивший бомбы, летел сравнительно низко и объяснение данное по радио, было приемлемо: "Немецкий летчик бросил бомбу, увидав толпу; у них есть приказ бомбить мирное население для дезорганизации тыла".