29

Однажды у нас было заседание бюро ФЗК, на котором присутствовал секретарь партийного бюро тов. Хубиев. После заседания мы немного задержались и Хубиев сказал мне:

— Знаете, тов. Богдан, вам пора подумать о вступлении в ряды партии, подавайте заявление, а я подыщу вам поручителей.

Я уже некоторое время этого ожидала и приготовилась .

— Я уже сама об этом задумывалась, тов. Хубиев, но пока не могу этого сделать.

— Что же вас удерживает?

— Да прямо неудобно и говорить… Каждый раз, как я задерживаюсь вечером на мельнице или на собрании, у меня дома неприятности: муж сердится, он у меня страшно ревнивый. Ну, а если я буду член партии и мне нужно будет еще чаще оставаться на собрания? Мне просто житья не будет!

— Да вы что?! — удивился Хубиев. — Культурный человек, ученый и ревнивец! Удивительно! Я вот татарин, вырос среди магометан, а преодолел в себе это чувство. Никогда не возражаю, если моя жена уходит на собрания или на митинги, даже рад. Остаюсь с детьми, если есть время. Что же вам, трудно с ним жить?

— Нет, мы живем хорошо, только я стараюсь не раздражать его понапрасну.

— Я уже не раз замечал, что как раз среди интеллигенции и встречаются вот такие пережитки прошлого; среди рабочих это реже. Недаром рабочие — это передовой класс!

— Это не зависит к какому классу человек принадлежит, просто уж такой характер.

— Нет, все зависит от воспитания; таких людей нужно перевоспитывать.

— Знаете, тов. Хубиев, я не считаю, что нужно обязательно вступать в партию. Ведь сам тов. Сталин сказал недавно, что в народе есть много беспартийных большевиков, которым нужно доверять. И если у меня есть вот такая загвоздка, приходится с этим считаться.

— Мы еще с вами об этом поговорим.

Я промолчала. Я видела, что мои слова произвели на него впечатление.

Сережу позабавило, что я выставила его ревнивцем. За все годы, что мы знаем друг друга, я ни разу не заметила, чтобы он ревновал, но все же в моем заявлении секретарю партии, что мое вступление в партию нарушит мое семейное счастье, была доля правды. Однажды, уже долго спустя после того как мы поженились, я как-то сказала Сереже, не помню, по какому случаю:

— Тебе повезло, что у тебя жена не партийная.

— Иначе не могло быть. Я ни за что не женился бы на партийной.

— Так что же, — обиделась я, — если бы я была комсомолка, так ты меня не полюбил бы? Я думаю, полюбить можно человека, а принадлежность к партии часто бывает только наружной шелухой. Многие записываются в комсомол только для того, чтобы легче было поступить в институт.

— Это, конечно, так, только меня эта, как ты говоришь, наружная шелуха, всегда отталкивала. Любовь и комсомолка для меня всегда были несовместимы.

— Жаль, что я этого не знала раньше.

— Я думал, ты знала, а почему тебе теперь жаль?

— Я иногда сильно ревновала к тебе Таню. Я помню, ты раз провожал нас в Кропоткин и на вокзале так долго и ласково смотрел на нее, что в вагоне, когда я залезла на верхнюю полку, я даже заплакала от горя, думала, ты полюбил ее.

Сережа был удивлен и позабавлен:

— Таня очень привлекательная девушка, и к тому же твоя лучшая подруга, почему я должен был быть к ней недружелюбен?

— Одно дело дружелюбие, а другое не спускать с нее глаз целый час.

Родители Сережи купили себе дом в Ессентуках и перебрались жить туда. Дом они купили довольно большой, двухэтажный, к дому примыкает фруктовый сад, в конце которого протекает небольшая горная речка, названная бабушкой "вонючка". В эту речку по утрам спускается вода из грязелечебниц и тогда от речки пахнет серой; после полудня, когда лечебница на работает, вода в речке чистая. Дом расположен на возвышенности совсем недалеко от парка с целебными источниками. Из окон второго этажа виден парк, потом город Ессентуки, потом горы, поднимающиеся все выше и выше и заканчивающиеся снеговою цепью Кавказского хребта. Приезжающая на отдых и лечение публика — "курортники" — в этой части города не живут, отсюда далеко до базара, магазинов, лечебниц, и никакого сообщения, кроме пешеходного. Улица, на которой стоит дом, называется "Тихая".

Вместе с родителями Сережи живет жена его брата Димы с двумя детьми, Юрой и Ирой. Ира на четыре года старше Наташи и охотно играет с ней, конечно, всегда на руководящих ролях: учительницы, доктора, мамы.

Бабушка в Наташе души не чает, очень много с ней занимается, играет и делает все, чтобы ребенок поправился и окреп за лето; например, на время Наташиного пребывания нанимают доящуюся козу, считая, что козье молоко для ребенка лучше, чем коровье. Трудно себе представить лучшее место для ребенка летом; раньше Наташа никогда не скучала о родителях и мы надеялись, что и в этом году она проживет там два или три месяца, но случилось не так. Однажды бабушка ушла на базар за покупками, поручив Наташу Юре. Юра, большой любитель чтения, увлекся книгой, забыв обо всем, а когда бабушка возвратилась домой, Наташи дома не оказалось. На столе в столовой лежала оставленная ею записка:

"Бабушка, я убегаю в левую сторону".

Бабушка и Юра немедленно побежали искать ее, Юра по дороге позвал еще своих двух товарищей на помощь. Ее нашли довольно далеко от дома, одиноко шагающую по середине улицы. Она потом объяснила, что шла по середине улицы потому, что боялась собак. Она не могла объяснить, почему она убежала, да и трудно было ожидать такого объяснения от шестилетнего ребенка, однако можно было догадаться, что ей захотелось к папе и маме. Нам немедленно было послано письмо, и Сережа, поехав, забрал ее домой.

Приехав домой, Наташа была разочарована. Есть папа и мама, но зато нет большого фруктового сада с речкой, где можно было играть целыми днями. Кроме того, бабушка ее баловала, чего дома мы не делали. Через день после приезда, когда ей дали яйцо на завтрак, она сказала:

— Не хочу яйца, хочу колбасы.

— Ешь что дают. Колбаса не очень-то полезна детям, да еще на завтрак.

— А бабушка Зина давала мне колбасу на завтрак каждый день. Я люблю колбасу больше, чем яйца.

— В Ессентуках колбаса лучше, чем в Ростове, потому бабушка ее и давала.

Я избегала давать ей летом колбасу или что-нибудь другое, что от жары легко портится.