17

Каждый год во время летних каникул Сережа брал работу по всевозможным ботаническим обследованиям. Это было частью его исследовательской работы и, кроме того, давало дополнительный, порою очень существенный, приработок не только в летнее время, но и зимой, когда он писал отчеты об этих обследованиях. В этом году военный комиссариат наметил провести работу по улучшению пастбищ военно-конных заводов; для работы был привлечен известный московский профессор, специалист по пастбищам, а он, в свою очередь, пригласил Сережу взять на себя ботаническую часть обследования, а также заменять его во время отсутствия. Предложение было заманчивым: работа интересной и плата куда выше обычной, так как военный комиссариат со средствами не стеснялся.

Пятнадцать студентов старшего курса были разосланы во все одиннадцать заводов для составления карт растительности и выпасов и Сережа должен был ездить проверять и направлять их работу. Летом он по нескольку раз объехал все заводы, все они расположены на Северном Кавказе и юге Украины, и, приехав, рассказывал мне много интересного о тамошней жизни. Все начальники заводов были военными, рангом от майора до полковника, а в одном, самом большом, был комбриг. Этот комбриг любил изображать из себя Чапаева, носил чапаевские усы, усвоил чапаевскую манеру разговора (возможно, много раз смотрел кинофильм "Чапаев") и у него, как у Чапаева, был любимый шофер Митька, продувной, бойкий парень, очень лихо возивший командира на автомашине, и которому сходили с рук многие проказы, затеянные под пьяную руку. Митьку боялись очень многие и перед ним заискивали.

В одном заводе начальник был большим любителем красоты и порядка. Ему не нравилось, что сотрудники завода понастроили курятники и свинушники возле своих домов. Сделанные из строительных остатков, глины и соломы, они портили, по его словам, "архитектурный ансамбль" завода, даже на задворках. Сотрудники не хотели расставаться с курами, живя в степи, далеко от селений, им трудно было доставать яйца и птицу, но командир не сочувствовал и один раз, когда его очередной приказ о разрушении пристроек не подействовал, он сам вставши ночью, пошел и с помощью керосина поджег несколько курятников и свинарников. На заводе поднялась страшная суматоха: свиньи кричали, куры кудахтали, а хозяева разбивали топорами курятники, стараясь как можно скорее выпустить обезумевших от ужаса животных на волю. Сережа подозревает, что именно его приезд был последней каплей, переполнившей чашу терпения начальника, потому что "Аутодафе" было устроено на другой день после этого.

На другом заводе, присланный на работу студент стал ловить и есть змей, он пек их на углях костра. Узнав об этом, рабочий, у которого он жил на квартире, отказался держать его у себя и никто другой не соглашался его взять. Сереже пришлось перевести его на другой завод.

Жизнь в военно-конных заводах была не похожа на жизнь в станицах: еды много, вино, водка и пиво в изобилии и дешевы и любители выпить скоро спивались.

— Знаешь, что я нашел знакомое на всех заводах? — спросил Сережа смеясь.

— Что?

— Очередная кампания правительства "украсим родной город цветами" проводилась и там. В каждом заводе в подходящих, а часто и в совсем не подходящих местах видны были сделанные недавно грядки с цветами. Но так как эта кампания уже устарела и отчета о цветах не спрашивали, то о них перестали заботиться: полоть и поливать — и цветы позасыхали.

На одном из заводов, во время выпивки у начальства, на которой был и Сережа, выпивающие услышали по радио сообщение ТАСС об аресте Тухачевского и других видных военных; гости и хозяин сразу отрезвели и уже больше в тот вечер не пили.

После этих арестов партия объявила новый лозунг, по которому ориентировать свою жизнь: "Жить стало лучше, жить стало веселее" заменили на "Усилим пролетарскую бдительность". О цветах забыли, и все цветники увяли без ухода, даже и в городах.

Когда Сережа возвратился, у него еще оставался месяц отпуска, я взяла свой годовой отпуск и мы поехали на море. Неподалеку от Геленджика у университета есть биологическая станция, куда студенты ездили на практику. В августе и сентябре практикантов не бывало и с разрешения ректора можно было ехать туда на отдых. На станции есть студенческое общежитие с постельным бельем и посудой, кухня, сад и виноградник, а у соседей можно купить молока и яиц. Недалеко проходит шоссе, соединяющее Геленджик с Новороссийском, и автобусом можно ездить в город за покупками.

Берег возле станции очень каменистый и крутой, но все же можно было выбрать место для купанья. Наташа никогда до этого не видела моря, и оно очень ее интересовало, она лезла в воду, не считаясь с глубиной, и не обращала внимания на мои предупреждения. Она, очевидно, не могла себе представить, чтобы такая ласковая и теплая вода могла быть опасной. Однажды мы сидели с ней на берегу вдвоем, порывом ветра ее платье унесло довольно далеко в воду, и она немедленно пошла за ним. Я ее догнала, когда вода была ей уже выше пояса. Я испугалась, я не умею плавать и боюсь воды (когда я была ребенком, у нас утонул брат, и с тех пор мы все боимся воды), после этого случая я больше не ходила к берегу без мужа.

Сережа любит плавать и иногда уплывает далеко, тогда мы с дочкой начинали кричать, звать его обратно; я боялась, что он устанет и утонет, а Наташа боялась, что он заблудится и не найдет дороги назад.

Время мы провели исключительно хорошо! Сережа любит креветки, а их продают в Новороссийске на базаре прямо кучами и очень дешево. Сторожиха станции, за небольшое вознаграждение, охотно ездила для нас в город за свежими креветками и хлебом. Я люблю виноград, и его на станции сколько угодно. Однажды мы поехали на винодельческую опытную станцию, где у Сережи были друзья. Там нас угостили замечательно хорошим вином, "мускат болгарский". Никогда еще вино не нравилось мне так, как это: оно сладкое, "мягкое" и очень душистое. Мы купили две четверти этого вина, и с ним вечера на берегу моря сделались еще приятнее. Утром, после завтрака, мы ходили в горы, после обеда немного отдыхали, потом шли купаться, а вечером сидели на веранде любовались огнями пароходов и катеров Новороссийской бухты и попивали "мускат болгарский".

Сторожиха рассказала нам, что весной этого года молодой инженер с новороссийского цементного завода задумал бежать за границу. У него была собственная лодка и он был один из лучших гребцов в городе. Лодка была палубная, к ней он приспособил мотор, но об этом никто не знал. Набрав запас пищи, он ночью выехал в море, чтобы уже не возвращаться назад. Частным лицам даже днем не разрешалось выезжать на лодках в море дальше определенного расстояния, а ночью совсем нельзя было ездить на лодке.

Несмотря на предосторожности, пограничники заметили беглеца. Его поймали и забрали в ГПУ, и с тех пор о нем ничего не было слышно.

Когда мы возвратились домой, мы узнали, что в этом году Северо-Кавказский военный округ решил отпраздновать свой юбилей очень торжественно. Ожидался приезд на торжества Ворошилова и Буденного. Приготовления к празднику начались задолго; гвоздем праздника ожидались конные скачки. К большому нашему удовольствию, так как мне очень хотелось посмотреть скачки, Сереже прислали пригласительный билет на торжества: скачки на ипподроме и торжественный вечер в местном военном клубе — "Доме Красной Армии". Горьким было мое разочарование, когда за несколько дней до праздника Сереже позвонили из управления и сказали, что все торжества отменены.

По городу стали ходить упорные слухи, что будто бы на этих торжествах собирались убить Ворошилова и головку Обкома партии вместе с секретарем Обкома Шеболдаевым.

Прошло немного времени и самого Шеболдаева арестовали. После этого его имя нужно было произносить только с прибавлением: предатель, убийца и т.п.

Недалеко от Сельмаша несколько лет назад насадили рощу и назвали ее: "Парк имени Шеболдаева". Этот парк предназначен был для детей. В нем есть модель железной дороги, управляют дорогой сами дети под присмотром старого железнодорожника, выполняя обязанности: стрелочника, начальника станции и др. Есть качели, карусели, горки речного песка для маленьких, фигуры сказочных героев и другие детские забавы. Парк всегда полон ребятишек. Дети из нашего дома тоже ходят туда, это недалеко.

Однажды я услышала, как один мальчик спросил другого:

— Ты куда идешь?

— В парк имени предателя Шеболдаева.

И хотя название парка переменили немедленно после ареста, для детей он все еще был парком им. Шеболдаева. Теперь, вероятно, после объяснения родителями, — предателя Шеболдаева.

Арестовали и выбранного в Верховный Совет от нашего района Евдокимова. Официального сообщения о его аресте не было, но известие об этом распространилось немедленно; задержавшись в тот день в конторе после работы, я слышала такой разговор между уборщицей и сторожем:

— Слышала, Евдокимова арестовали, а жена его повесилась? Ужасную смерть приняла, — сказал сторож.

— А кто такой Евдокимов?

— Да как же, член президиума Облисполкома и наш выборный в Верховный Совет, а его жена тоже была видная коммунистка.

— Собаке собачья смерть! — ответила уборщица.

На другой день я спросила тов. Семенчука:

— Вот арестовали Евдокимова, а согласно конституции его не имели права исключить из состава Верховного Совета до тех пор, пока избиратели не отзовут его. Я агитировала за него на избирательном участке здесь поблизости и часто теперь встречаюсь с людьми, которых я агитировала. Что им отвечать, если кто-нибудь спросит, почему его исключили из состава Верховного Совета, не спросив избирателей?

— И вы не знаете, что ответить?

— Не знаю.

— У кого же могут быть сомнения, что враг народа не может оставаться во главе государства? Когда он был разоблачен, его немедленно, без всяких церемоний, нужно было снять с поста.

— Это-то так, но ведь есть закон, что его прежде должны были отозвать избиратели, такое пренебрежение к избирателям даже мне, выросшей при советской власти, казалось недопустимым.

— Враги партии и правительства стоят вне закона. Пока с ним будут няньчиться, отзывать через избирателей, он может много вреда наделать.

— Его могли бы держать под надзором.

— Дело совершенно ясное: враги партии и правительства стоят вне закона и конституции! Но вот что меня удивляет, В. А. Как это люди быстро узнают об аресте или снятии с работы видных руководящих работников? Сорока, что ли, им на хвосте приносит новости?! Например, мне недавно секретарь Крайкома комсомола тов. К. рассказал, что его мать указала ему дома на портрет Косарева и говорит:

— Ты этот портрет сними, сегодня бабы на базаре говорили, что он арестован.

— Все это провокация, — ответил он, — если бы тов. Косарева арестовали, нам немедленно об этом сообщили бы.

— А вот не сообщили!

— Не сообщили, значит бабы напрасно трепят языками. Ты бы поменьше слушала сплетни на базаре.

— Ну как знаешь, я тебя предупредила.

— И представь, — продолжал тов. К., — через несколько дней Обком действительно получил секретное сообщение, что Косарев снят с работы. Сообщение было секретное, а бабы на базаре уже за несколько дней знали! Трудно даже представить, как такие новости распространяются!

— Верно кто-нибудь написал из Москвы родственникам.

— Да ведь тогда еще и в Москве не было объявлено. Я представляю, что в центре люди могут узнавать такие новости случайно, но сообщать об этом знакомым в другие города, это удивительно!

— Люди всегда интересуются всем, что касается правительства.

Когда Сережа кончил полевую работу на заводах, то уже посадили двух начальников заводов, в том числе и комбрига, а другие со страхом ожидали: кто следующий? Сереже и другим участникам исследования пастбищ конных заводов было как-то не по себе, уж очень легко можно было сесть "за компанию". Когда же пришло время сдавать отчет о работе и в управлении С-К Военного Округа собрали начальников всех заводов и их заместителей по с-х части, то знакомых лиц оказалось очень мало. Сел и Сережин непосредственный начальник из управления, очень симпатичный и добрый человек. Митьку, шофера комбрига, работники завода съели в первые же дни после ареста начальника. Митьку арестовали и он пропал без вести.

Волна арестов катилась по всей стране, как всегда, арестовав головку, в данном случае Шеболдаева и Евдокимова, начали также арестовывать их ближайших сотрудников и друзей, арестовали директора "Сельмаша", а за ним много специалистов завода. Наш дом, в котором 132 квартиры занимались главным образом специалистами и политическими работниками, подвергся настоящему разгрому. Почти каждую ночь машина ГПУ "черный ворон" кого-нибудь увозила.

Мне особенно жуткой показалась одна ночь, когда пришли арестовывать и делать обыск у нашего соседа, в квартире над нашей. Он был какой-то партийной шишкой, по фамилии Сиуда. Обыск у них дел дли очень долго и мы слышали, как у нас над головами ходили люди в тяжелых сапогах, почему-то передвигали мебель, и как громко плакали, когда машина уехала, оставшиеся жена и дети.

Потом арестовали нескольких профессоров, в том числе профессора физики и всех сотрудников мастерской при этой кафедре. Мне, оказывается, повезло, что не приняли в эти мастерские на работу.

Никто точно не знал, за что арестовывают ученых. Из намеков сотрудников, которых вызывали на допрос, но не арестовывали, можно было догадаться, что, например, профессора физики арестовали за то, что он будто бы тратил много средств на изучение проблем, не имевших актуального значения, т.е. работал над проблемами "чистой науки". Сотрудников мастерских при кафедре физики арестовали будто бы за то, что они пытались установить связь с заграницей: пробовали свои усовершенствованные приемники и передатчики, связываясь не с окраинами Союза, как им было приказано, а с заграничными станциями.

Сотрудник кафедры ботаники, друг Сережи, рассказал ему под большим секретом, что когда его допрашивали, то пытались узнать, упоминает ли его профессор на своих лекциях о ведущей роли партии и тов. Сталина в науке.

Мне кажется, что самое большое недоумение вызвал арест библиотекарши университета. Пожилая женщина, бывшая учительница одной из ростовских школ, она была совершенно незаметной фигурой, не способной ни на какое решительное действие, всегда казалась испуганной и как бы пришибленной жизнью. Было долго непонятно: за что могли ее арестовать?! Потом несколько студентов, комсомольцев, были посланы "исправлять" ее преступление и дело выяснилось. Оказалось, что когда у нее не хватало чистой бумаги, она делала кармашки для карточек, которые вклеивают в каждую книгу, из кусочков старых газет, используя для этого газеты, которые ей было раньше приказано изъять из употребления, газеты за то время, когда Рыков, Зиновьев и Каменев считались вождями. В книги оказались вклеенными, в виде карманчиков, куски газет с портретами бывших вождей и частью их речей!

Мои нервы начали сдавать, и я написала маме письмо, прося ее приехать и забрать Наташу на время к себе. Я боялась, что если нас арестуют, то ребенка возьмут в приют и он затеряется. Я не написала почему, вдруг, осенью, мы решили отправить дочку к родителям, чего раньше никогда не делали, но мама догадалась и приехала немедленно .

— Почему вы боитесь, что могут арестовать Сережу? — спросила она.

— Мы не знаем, за что арестовывают других. Но мы точно знаем, что арестовывают таких, которые никогда преступлений не совершали. Сережа не хвалил Сталина на своих лекциях и этого может быть достаточно для ареста.

— Как же он может хвалить партию и Сталина на лекциях по ботанике?!

— Я тоже думаю, что Сталин к ботанике не имеет отношения, — сказал Сережа, — и что его невозможно к ней "пришить", но вчера мне рассказали забавный случай: доцент по цитологии, на лекции о природе органической клетки, вдруг вставил цитату о том, как партия и лично тов. Сталин меняют лицо животного мира к лучшему, поощряя селекцию. Студент, который мне это рассказывал, говорил, что ему было обидно и стыдно за лектора. Конечно, всем понятно, почему он это сделал.

— Но какая же цена может быть такому заявлению, даже в глазах партии?

— Цена такая: видно, что человек напуган и сделался совсем ручным.

— Как это можно, Сережа, — сказала мама вздыхая, — вы так хорошо работаете для них, а боитесь ареста без всякой вины?

Мама, конечно, оговорилась, сказав "для них", но Сережа вдруг страшно рассердился. Когда он сердится, что бывает с ним очень редко, глаза у него делаются "колючими", зрачок превращается в точку. Так случилось и теперь.

— Я не для них работаю, я работаю для студентов. Если мы, учителя, перестанем честно и хорошо учить нашу молодежь из-за того, что считаем советскую власть плохой, к чему это приведет? Молодежь, в том числе и наши дети, одичают.

— Большинство арестовано без вины, — сказала я, — и вы это хорошо знаете, мама, а потом люди под пытками оговаривают товарищей. Главное, конечно, власть хочет, чтобы их боялись и не решались на сопротивление. Я думаю, у ГПУ, как и у нас на комбинате, есть свое производственное задание. Им указывают, сколько людей в каком городе нужно арестовать. Мама, я хочу, чтобы вы также забрали наши ценные вещи. Чтобы не вызвать подозрения у Давыдовны, я ей сказала, что папа уезжает надолго в командировку, и вы берете Наташу, чтобы вам не было скучно одной.

— Ну и жизнь наступила! — возмутилась мама. — Сколько лет народ с властью борется и ничего не может сделать! Если бы до революции мне кто-нибудь сказал, что будет вот такая власть, я бы ответила: бред сумасшедшего! Я уеду с Наташей завтра же.

— Как только наступит затишье и будут меньше арестовывать, вы привезете Наташу домой.

Арестов так много, что просто невозможно о них умолчать, не сказать хотя бы несколько слов надежному другу. Когда к нам на фабрику пришел мой приятель из треста, Вадим, я, зная, что он живет с матерью и братом, военным специалистом, спросила, все ли у них благополучно?

— С братом пока все. А вот мать недавно удивила и огорчила нас не на шутку. Мы, конечно, знаем, что она волнуется о брате и обо мне, но до какой степени, я не представлял.

— Все матери и жены волнуются.

— Да не все это одинаково показывают. Мать же наша что придумала? Заметил я как-то, что она что-то записывает. Записывает в простую ученическую тетрадку. На днях вошел я к ней в комнату, а она сидит и пишет. Увидела меня и страшно смутилась, даже как будто испугалась, скорей закрыла тетрадь и спрятала в ящик. Я спросил: — Не стихи ли, мама, пишешь? — а она с раздражением: — Откуда ты взялся? Я не знала, что ты дома.

Вечером, за ужином, я начал над ней подшучивать, говорю брату: — Мама опять стихи пишет (она в молодости писала), да держит в секрете, нам не показывает. Брат поддержал шутку. А она вдруг заплакала. Убежала к себе и, смотрим, несет пару тетрадок и сует нам: — Почитайте, какие это стихи.

И представьте, что она выдумала? Вела дневник и вперемежку с домашними событиями вставляла хвалы Сталину: — …сегодня купила чайной колбасы, очень вкусная, жизнь стала действительно хорошей и счастливой, как сказал товарищ Сталин.— Или записала старый рецепт орехового торта и пояснила: — …теперь, благодаря умной политике партии и товарища Сталина, можно позволить себе испечь ореховый торт! — Похвалы она включала не густо и в глаза они мало бросаются. Брат говорит: — Ну, зачем ты это пишешь? Если меня арестуют, то будут читать мои бумаги, а не твои. Да и заметно, даты стоят давние, а видно, что написано все недавно. — А она отвечает: — Ты не заметил, я написала разными чернилами, а то и карандашом. И когда арестовывают, то все бумаги из дома забирают, прочтут и увидят, в какой лояльной семье ты живешь. — Представьте, до чего додумалась!

— Ну, это не поможет. Прочтут и, если поверят, скажут, мать у тебя лояльная, а ты такой-сякой.

— Так и мы думаем, но матери не говорим. Пусть утешается, как может. Представляете, до чего она напугана?